отству обреченных в отмщение за смерть фазана", и отчаяния безутешной матери господина де Вильморена, ренского семинариста, известного многим из них, который встретил смерть при благородной попытке отстоять права нищего представителя их обездоленного сословия. - Маркиз де Латур д'Азир счел его красноречие слишком опасным и, чтобы заставить замолчать, убил его. Но он просчитался. Я, друг несчастного Филиппа де Вильморена, принял на себя его миссию проповедника и обращаюсь к вам от его имени. Услышав такое признание, Ле Шапелье наконец понял, что произошло с Моро и что заставило его изменить тем, кто его нанимал. - Я здесь не только для того, - продолжал Андре-Луи, - чтобы призвать вас отомстить убийце Филиппа де Вильморена. Я здесь, чтобы сказать вам то, что сказал бы он сам, если бы был жив. До сих пор Андре-Луи был искренен. Однако он не добавил, что вовсе не верит в то, о чем собирается говорить, и считает все это лицемерием честолюбивой буржуазии, которая вещает устами своих адвокатов с целью ниспровергнуть существующий порядок. Напротив, он оставил свою аудиторию в полной уверенности, будто придерживается именно тех взглядов, которые проповедует. С поразившим его самого красноречием Андре-Луи обрушился на пассивность королевского правосудия в тех случаях, когда преступниками оказываются представители знати. С каким едким сарказмом говорил он об их королевском прокуроре де Ледигьере! - Вас удивляет, что господин де Ледигьер отправляет правосудие таким образом, что оно всегда бывает на стороне аристократов? Но разве справедливо, разве разумно требовать от него иного? Он выдержал паузу, дав слушателям возможность оценить всю силу его сарказма. Однако на Ле Шапелье это оказало обратное действие, вновь пробудив сомнения и поколебав понемногу крепшую уверенность в искренности Андре-Луи. К чему он клонит? Но республиканцу недолго пришлось пребывать в неизвестности. Андре-Луи вновь заговорил, и говорил так, как, по его представлениям, говорил бы Филипп де Вильморен. Он так часто спорил с ним, так часто присутствовал на дискуссиях в их литературном салоне, что как свои пять пальцев знал весь лексикон, весь арсенал доводов - по существу близких к истине - несчастного реформатора. - Задумайтесь, из кого состоит наша прекрасная Франция. Миллион ее населения - представители привилегированных сословий. Они и есть Франция. Ведь вы, разумеется, и помыслить не смеете, что остальные заслуживают хоть малой толики внимания. Стоит ли принимать в расчет двадцать четыре миллиона душ и делать вид, будто они являются представителями вели кой нации и существуют для чего-то иного, нежели для рабского служения миллиону избранных? Андре-Луи достиг цели: горький смех прокатился по площади. - Неужели вас удивляет тот факт, что, видя угрозу своим привилегиям со стороны этих двадцати четырех миллионов, главным образом черни, возможно, и созданной Творцом, но только затем, чтобы быть рабами привилегированных сословий, они отдают королевское правосудие в надежные руки всяких ледигьеров, то есть людей, которые лишены мозгов, чтобы думать, и сердца, чтобы сочувствовать горю и страданиям? Подумайте и о том, что им приходится защищать от черни, то есть от нас с вами. Рассмотрим хотя бы некоторые из феодальных прав, которые рухнут, если привилегированные сословия подчинятся воле своего суверена и признают за третьим сословием такое же право голоса. Что станет с правом полевой подати, налога на фруктовые деревья, таксы на виноградники? Что будет с барщиной, благодаря которой они пользуются даровой рабочей силой; с установлением сроков сбора винограда, позволяющих им первыми собирать урожай; с запретами на виноделие, отдающими в их руки контроль над торговлей вином? Что будет с их правом отнимать у своих вассалов последний лиард* на содержание роскошных поместий? Что будет с цензами, доходами с наследства, поглощающими одну пятую стоимости земли; с платой за выгул скота на общинной земле; с налогом на пыль, которую поднимает стадо, идущее на рынок; с пошлиной за все выставляемое на продажу и прочее, и прочее? Что станет с их правом на использование труда людей и животных во время полевых работ; на переправы через реки, на мосты, на рытье колодцев, на садки для кроликов и голубятни; наконец - на огонь, который дает им возможность взимать налог с каждого крестьянского очага? Что станет с их исключительным правом заниматься рыбной ловлей и охотой - с правом, нарушение которого приравнивается чуть ли не к государственной измене? А их постыдные, отвратительные права на жизнь и тело своих подданных, редко используемые, но отнюдь не отмененные? Если бы дворянин, вернувшись с охоты, пожелал убить пару своих крепостных и омыть их кровью ноги, он и по сей день мог бы выдвинуть в оправдание свое непререкаемое феодальное право на такой поступок. Этот миллион привилегированных тиранически властвует над телами и душами двадцати четырех миллионов презренной черни, существующей только для того, чтобы ублажать их. Горе тому, кто во имя гуманности поднимет голос против роста злоупотреблений, давно перешедших все границы! Я рассказал вам об одном из тех, кого хладнокровно и безжалостно убили за такую попытку. Здесь, на этом постаменте, убили другого, около строящегося собора - третьего. Вы были свидетелями покушения и на мою жизнь. Между ними и правосудием, которое должно покарать убийц, стоят все эти ледигьеры, королевские прокуроры. Они - стены, воздвигнутые для защиты привилегированных сословий, когда их злоупотребления доходят до абсурда. Стоит ли удивляться, что они не отступят ни на шаг и будут изо всех сил сопротивляться выборам третьего сословия, которое, получив право голоса, сметет все привилегии и уравняет в глазах закона привилегированные сословия с ничтожными плебеями, которых они попирают ногами, и, обложив их такими же налогами, как всех прочих, добудет деньги, необходимые для спасения государства от банкротства, в которое они едва не ввергли его. Они скорее предпочтут не подчиниться воле самого короля, чем согласиться на все это. Неожиданно Андре-Луи вспомнил фразу, которую накануне услышал от де Вильморена. Тогда он не придал ей никакого значения, теперь же воспользовался ею: - Действуя так, они подрывают основы трона. Глупцы! Они не понимают, что если трон падет, то первыми погребет под собой тех, кто к нему ближе всего. Оглушительный рев был ответом на эти слова. Дрожа от волнения, которое передалось и его бесчисленным слушателям, Андре-Луи замолчал и иронично улыбнулся, Затем, взмахнув рукой, он попросил внимания. По мгновенной тишине он понял, что окончательно и безраздельно овладел толпой. В его словах каждый услышал собственные мысли, которые месяцы и годы смутно волновали простых людей, не находя выражения. Андре-Луи заговорил снова, более спокойно. Но ироничная улыбка в уголках его губ стала еще заметней. - Уходя от Ледигьера, я в качестве предостережения напомнил ему один эпизод из естественной истории. Я рассказал ему, что, когда волкам, в одиночку бродившим по джунглям, надоели бесконечные преследования тигра, они объединились и стали сами охотиться на него. Господин де Ледигьер презрительно ответил, что не понимает меня. Но вы догадливее его и, думаю, поняли меня? Не так ли? Толпа ответила ревом и одобрительным смехом. Он до предела накалил страсти, и люди были готовы на все. Если в схватке с ветряной мельницей Андре-Луи потерпел поражение, то ветер, по крайней мере, он подчинил своей воле. - Во Дворец! - ревела толпа, потрясая в воздухе кулаками, тростями, а кое-где и шпагами. - Во Дворец! Долой де Ледигьера! Смерть королевскому прокурору} Да, ветер действительно был подвластен Андре-Луи. И властью этой он был обязан своему грозному ораторскому дару - дару, который нигде не обладает такой силой, как во Франции, ибо нигде больше людские эмоции не откликаются с такой готовностью на призыв Красноречия. Теперь по одному слову Андре-Луи буря снесет ветряную мельницу, в сражении с которой он потерпел неудачу. Однако это вовсе не входило в его намерения, о чем он прямо и заявил: - Подождите! Разве слепое орудие продажной системы достойно вашего благородного негодования? Он надеялся, что его слова дойдут до Ледигьера, считая, что королевскому прокурору неплохо хоть раз услышать о себе нелицеприятную правду. - Сперва вы должны подняться против самой системы, должны сокрушить систему, а не ее орудия, вроде этой жалкой разряженной куклы. Поспешность только испортит дело. Самое главное, дети мои, - никакого насилия! "Дети мои"! Слышал бы его крестный! - Последствия преждевременного применения силы вы уже не раз видели по всей Бретани и слышали, к чему оно приводит в других провинциях Франции. Насилие вызовет ответное насилие. Они только и ждут случая заявить о своих правах на власть и закабалить вас больше прежнего. Вызовут войска, и вас встретят штыки наемников. Не доводите дело до этого, заклинаю вас. Не провоцируйте их, не давайте им долгожданного предлога ввергнуть вас в грязь, смешанную с вашей же кровью. Безмолвие нарушил новый крик: - Что же нам делать? Что? - Я скажу вам, - ответил Андре-Луи. - Богатство и сила Бретани сосредоточены в Нанте - в городе, который энергия буржуазии и тяжкий труд народа сделали одним из самых процветающих в королевстве. Именно в Нанте началось движение, вынудившее короля издать указ о роспуске нынешнего состава Штатов - указ, которому те, чья власть основана на привилегиях и злоупотреблениях, не подумали подчиниться. Надо известить Нант о том, что здесь происходит, и ничего не предпринимать, пока он не подаст нам пример. Как мы видели, он достаточно силен и может настоять на своем, чего нельзя сказать о Рене. Пусть он еще раз покажет свою силу, а до тех пор соблюдайте спокойствие. Только так вы победите. Только так акты насилия, свершаемые на ваших глазах, будут полностью и окончательно отмщены. Андре-Луи спрыгнул с пьедестала статуи так же неожиданно, как и вскочил на него. Он выполнил свою миссию. Он сказал все, а возможно, и больше того, что мог бы сказать его убитый друг, с чьего голоса он говорил. Но слушатели не позволили ему незаметно ретироваться. Над площадью поднялся оглушительный гром голосов. Андре-Луи сыграл на чувствах народа - на каждом поочередно, - как искусный арфист играет на своем инструменте. Люди дрожали от возбуждения, вызванного его речью; в их душах пела надежда, разбуженная финальным аккордом сыгранной им страстной симфонии. Как только Андре-Луи оказался на земле, дюжина студентов подняла его на плечи, и он снова предстал взорам бурно аплодирующей толпы. Изысканный Ле Шапелье с трудом протиснулся к нему: его лицо пылало, глаза сияли. - Мой мальчик, - сказал он Андре-Луи, - сегодня вы раздули костер, который пламенем свободы разгорится по всей Франции! - И, обратившись к студентам, коротко приказал: - В литературный салон! Быстро! Мы должны немедленно составить план действий. Надо срочно отправить в Нант делегатов и передать нашим друзьям послание народа Рена. Толпа расступилась, и по образовавшемуся проходу студенты понесли героя дня. Выразительно жестикулируя, Андре-Луи призывал всех разойтись по домам и терпеливо ждать грядущих событий. - С невиданной стойкостью веками сносили вы притеснения, - польстил он им. - Потерпите еще немного. Конец уже близок, друзья мои. Его вынесли с площади и понесли по Королевской улице к одному из немногих старых домов, уцелевших в этом восставшем из пепла городе. На верхнем этаже дома, в комнате, освещенной ромбовидными окнами с желтыми стеклами, обычно проводились собрания литературного салона. Вскоре сюда стали стекаться его члены, извещенные посланиями, которые Ле Шапелье успел отправить им по пути с площади. В комнату набилось человек пятьдесят. Большинство из них были люди молодые, пылкие и воодушевленные призрачными мечтами о свободе. За закрытыми дверьми раскрасневшееся, взволнованное общество приветствовало Андре-Луи, словно заблудшую овцу, вернувшуюся в стадо, и обрушило на него целый поток поздравлений и благодарностей. Затем они принялись обсуждать свои ближайшие планы. Тем временем двери дома взял под охрану стихийно возникший почетный караул. Он оказался очень кстати, так как едва члены литературного салона успели собраться, как нагрянули жандармы, которых господин де Ледигьер послал немедленно арестовать смутьяна, подстрекавшего народ Рена к мятежу. Жандармов было пятьдесят человек. Но будь их даже пятьсот, то и этого оказалось бы недостаточно. Толпа разбила их карабины, проломила некоторым головы и растерзала бы всех на куски, если бы они вовремя не протрубили отбой и не вышли из потасовки, на которую никак не рассчитывали. Пока на улице происходили эти бурные события, в комнате наверху красноречивый Ле Шапелье держал речь перед своими коллегами. Поскольку здесь не свистели пули и было некому передать его слова властям, Шапелье, ничего не опасаясь, мог проявить свое ораторское искусство в полном блеске. Его недюжинный дар излился в речи, настолько же откровенной и жесткой, насколько изыскан и элегантен был сам республиканец. Ле Шапелье похвалил речь коллеги Моро за силу и страстность, но прежде всего за мудрость. Слова Моро были для них неожиданностью. Прежде они знали его только как сурового критика своих реформаторских прожектов и не без дурных предчувствий услышали о его назначении делегатом дворянина в Штаты Бретани. Но им известно, из-за чего он сменил убеждения. Столь неожиданная перемена объясняется убийством их дорогого коллеги де Вильморена. На примере этого зверского деяния Моро наконец воочию убедился, сколь силен дух зла, который они поклялись изгнать из Франции. Сегодня коллега Моро заявил о себе как о самом стойком среди них апостоле новой веры. Он указал им единственно правильный и разумный путь. Иллюстрация, заимствованная Моро из естественной истории, весьма уместна. Самое главное - объединиться по примеру волков, обеспечить единство действий народа всей Бретани и немедленно послать делегата в Нант, который доказал свое право быть штаб-квартирой бретонских сил. Энтузиазм Андре-Луи несколько остыл, и, сидя на скамье у окна, он в замешательстве внимал потоку красноречия, льющемуся из уст его коллеги. Когда аплодисменты смолкли, он услышал громкий голос: - Я предлагаю назначить делегатом самого уважаемого члена нашего салона - Ле Шапелье. Ле Шапелье поднял голову в щегольском парике, и все заметили, что он побледнел. Пальцы его нервно теребили лорнет. - Друзья мои, - медленно проговорил он, - я глубоко сознаю, какую честь вы оказываете мне. Но, приняв ее, я узурпировал бы честь, которая по праву принадлежит другому. Кто может достойнее представить нас, кто более заслуживает быть нашим делегатом и говорить с нашими друзьями в Нанте от имени Рена, чем борец, который сегодня уже облек в слова несравненной силы мысли и чувства этого великого города? Предоставьте эту честь тому, кому она принадлежит, - Андре-Луи Моро. Под бурю аплодисментов, встретивших предложение Ле Шапелье, Андре-Луи встал, поклонился и тотчас согласился. - Да будет так, - просто сказал он. - Возможно, мне действительно следует продолжить то, что я начал, хотя, по-моему, Ле Шапелье был бы более достойным представителем. Я выеду вечером. - Вы отправитесь немедленно, мой мальчик, - возразил Ле Шапелье, и его дальнейшие слова объясняли его великодушие: - После всего случившегося вам небезопасно задерживаться в Рене. Вам надо выехать тайно. Никто не должен знать о вашем отъезде. Мне бы не хотелось подвергать вас лишней опасности. Вы должны отдавать себе отчет, на какой риск идете. Чтобы уцелеть и помочь нам в трудах по спасению нашей многострадальной Родины, вы должны быть предельно осторожны, передвигаться тайно и даже скрыть свое имя. В противном случае люди де Ледигьера схватят вас - и прощайте. Глава VIII. OMNES OMNIBUS Андре-Луи выехал из Рена навстречу куда более рискованной авантюре, чем мог вообразить, покидая Гавриияк. Он провел ночь в придорожной гостинице, рано утром продолжил путь и около полудня следующего дня добрался до Нанта. За время одинокого путешествия по однообразным бретонским равнинам, особенно унылым в их зимнем убранстве, у него была возможность обдумать свои действия и положение, в котором он оказался. Из стороннего наблюдателя, проявлявшего чисто теоретический и отнюдь не благожелательный интерес к новым идеям общественного устройства и упражнявшего свой ум на этих идеях, как фехтовальщик упражняет глаз и руку, по не заблуждаясь относительно их сути, он неожиданно для себя превратился в смутьяна-революционера и пустился в революционную деятельность самого отчаянного свойства. Представитель и делегат дворянина в Штатах Бретани, он вопреки элементарному здравому смыслу одновременно оказался делегатом и представителем всего третьего сословия Рена. Трудно определить, в какой степени Андре-Луи, увлеченный в пылу страсти неудержимым потоком собственного красноречия, мог поддаться самообману. Однако можно с полной уверенностью сказать, что, хладнокровно оглядываясь назад, он нисколько не заблуждался относительно содеянного им на Королевской площади Рена. С неподражаемым цинизмом он изложил своим слушателям только одну сторону вопроса. Но поскольку существующий во Франции порядок защищал де Латур д'Азира и гарантировал ему полную безнаказанность любого преступления, то оный порядок и должен нести ответственность за правонарушения, которым он потворствует. Усматривая в этом доводе полное оправдание своим действиям, Андре-Луи с легким сердцем прибыл подстрекать к мятежу жителей славного города Нанта, который, благодаря своим широким улицам и прекрасному порту, соперничал в великолепии с Бордо и Марселем. Он нашел гостиницу на набережной Ла Фосс, где оставил коня и пообедал, сидя в амбразуре окна, из которого были видны обсаженная деревьями набережная и широкая гладь Луары с покачивающимися на якоре торговыми судами из всех стран мира. Солнце пробилось из-за туч и залило тусклым зимним светом желтоватую воду и суда с высокими мачтами. На набережных кипела такая же бурная жизнь) как на набережных Парижа. Там толпились иностранные моряки в диковинных робах, с резким, неприятным говором; пронзительно выкликающие свой товар дородные торговки рыбой с корзинами сельди на голове, в широких юбках, из-под которых виднелись голые икры; лодочники в шерстяных колпаках и закатанных до колен штанах; крестьяне в куртках из козьей шкуры; корабельные плотники и грузчики из доков; крысоловы; водоносы; продавцы чернил и другие мелкие торговцы-разносчики. Иногда в этой бурлящей толпе простонародья Андре-Луи замечал торговцев в скромных одеждах; купцов в длинных, подбитых мехом сюртуках; изредка - богатого судовладельца, катившего в запряженном парой кабриолете; порой - элегантную даму в портшезе*, рядом с которым вприпрыжку бежал жеманный аббат из числа придворных епископа; изредка - офицера в красном мундире, надменно восседающего на холеном коне. Один раз под окном Андре-Луи проехала огромная карета аристократа с гербами на дверцах и двумя лакеями на запятках в пудреных париках, белых чулках и роскошных ливреях. Под окном проходили капуцины* в коричневых рясах, бенедиктинцы* в черных и множество белого духовенства* - в шестнадцати приходах Нанта Богу служили весьма усердно. Здесь же, резко контрастируя с церковной и монастырской братией, бродили осунувшиеся, потрепанные искатели приключений и неспешно прохаживались блюстители порядка - жандармы в голубых мундирах и гетрах. В людском потоке, который тек под окном Андре-Луи, можно было увидеть представителей всех классов, составлявших семидесятитысячное население богатого промышленного города. От слуги, который подал ему скромный обед - похлебку, вареную говядину и графин дешевого вина, - Андре-Луи узнал о настроении умов в Нанте. Слуга, ярый сторонник привилегированных сословий, с сожалением признал, что город охвачен волнениями. Многое зависит от того, какой оборот примут события в Рене. Если король действительно распустил Штаты Бретани, то все будет хорошо и мятежники лишатся повода к дальнейшему нарушению общественного порядка. В Нанте устали от беспорядков и не хотят их повторения. По городу разносятся самые противоречивые слухи, и каждое утро Торговую палату осаждают толпы, жаждущие узнать что-нибудь определенное. Но никаких известий еще не приходило. Никто точно не знает, распустил его величество Штаты или нет. Когда Андре-Луи дошел по Торговой площади, пробило два часа - самое оживленное время на бирже. Площадь с внушительным зданием биржи, построенным в классическом стиле, заполняла такая плотная толпа, что он с немалым трудом пробился к ступеням пышного ионического портика. Одного слова Андре-Луи было бы достаточно, чтобы проложить дорогу, но он намеренно не произнес его. Как гром среди ясного неба обрушится он на это бурлящее от нетерпения людское море, как вчера обрушился на толпу в Рене. Он хотел, чтобы его появление было внезапным и неожиданным. Подходы к Торговой палате бдительно охраняли швейцары, вооруженные длинными посохами, которых купцы срочно собирали в случае необходимости. Как только молодой адвокат попытался подняться по ступеням лестницы, один из швейцаров решительно преградил ему дорогу посохом. Андре-Луи шепотом сказал ему, кто он такой. Посох мгновенно был поднят, и молодой человек следом за швейцаром поднялся по лестнице. У двери он остановился. - Я подожду здесь, - объявил он своему проводнику. - Пригласите президента сюда. - Ваше имя, сударь? Андре-Луи чуть было не ответил, но вспомнил предостережение Ле Шапелье об опасности, сопряженной с его миссией, и совет соблюдать инкогнито. - Это не имеет значения. Президенту мое имя неизвестно. Я всего лишь гонец народа. Ступайте. Швейцар ушел, оставив Андре-Луи одного. Время от времени он поглядывал на людское море, волнующееся внизу. Все лица были обращены к нему. Вскоре вышел президент в сопровождении целой толпы, занявшей весь портик; в нетерпении люди проталкивались поближе к Андре-Луи. - Вы гонец из Рена? - Я - делегат, посланный литературным салоном этого города сообщить вам о том, что происходит в Рене. - Ваше имя? Андре-Луи немного помедлил. - Пожалуй, чем меньше мы будет называть имен, тем лучше. Глаза президента округлились от важности. Это был тучный краснолицый человек, весьма самодовольный а кичащийся своим богатством. Президент на мгновение заколебался. - Войдемте в Палату, - наконец предложил он. - С вашего позволения, сударь, я скажу то, что мне поручено сказать, прямо отсюда, с лестницы. - Отсюда? - Важный купец нахмурился. - Мое послание адресовано народу Нанта, а с этого места я могу обратиться одновременно ко множеству жителей города всех сословий и рангов. Я желаю - равно как и те, кого я представляю, - чтобы возможно больше жителей Нанта услышали меня. - Сударь, скажите, король действительно распустил Штаты? Андре-Луи посмотрел на президента, улыбнулся, словно прося извинения, и махнул рукой в сторону толпы. Глаза всех собравшихся на площади были обращены на молодого человека. Непостижимый стадный инстинкт подсказал людям, что этот худощавый незнакомец, вызвавший президента и половину членов Палаты, и есть долгожданный вестник. - Пригласите сюда остальных господ членов Палаты, сударь, - сказал Андре-Луи, - и вы все узнаете. - Пусть будет по-вашему. Услышав слова президента, толпа дрогнула и хлынула на лестницу, оставив свободным лишь небольшое пространство посередине верхней ступени. Андре-Луи неторопливо вышел на обозначенное таким образом место и остановился, возвышаясь над всем собранием. Он снял шляпу и обрушил на толпу первую фразу своего обращения - обращения исторического, ибо оно является крупной вехой на пути Франции к революции. - Народ великого города Нанта, я прибыл, чтобы призвать тебя к оружию! Прежде чем продолжить, он обвел взглядом притихшую от легкого испуга площадь. - Я - делегат народа Рена, уполномоченный сообщить вам о том, что происходит вокруг, и в страшный час бедствий призвать вас подняться и выступить на защиту нашей страны. - Имя, ваше имя! - крикнул кто-то. Толпа мгновенно подхватила вопрос, и вскоре вся площадь скандировала его. Возбужденной черни Андре-Луи не мог ответить так, как ответил президенту. Надо было что-то придумать, и он с честью вышел из положения. - Мое имя, - сказал он, - Omnes Omnibus - Все за Всех. Пока зовите меня так. Я гонец, рупор, голос - не более. Я прибыл сообщить вам, что привилегированные сословия, созвав в Рене Штаты Бретани, поступили наперекор вашей воле - нашей воле - и вопреки желанию короля. Поэтому его величество распустил Штаты. Раздались восторженные аплодисменты. Люди смеялись, шумели, и наконец над площадью грянул клич: "Да здравствует король! " Заметив сильную бледность Андре-Луи, в толпе догадались, что он еще не закончил; постепенно восстановилась тишина, и он смог продолжить: - Вы рано радуетесь. К сожалению, дворяне, с присущим им наглым высокомерием, игнорировали королевский приказ. Они не расходятся и продолжают решать вопросы по своему усмотрению. Тревожное молчание послужило ответом на обескураживающий эпилог речи, начало которой было встречено с таким бурным восторгом. - Те, кто уже давно противопоставил себя своему народу, правосудию, справедливости и самой гуманности, теперь восстали и против своего короля. Они скорее насмеются над авторитетом королевской власти и над самим королем, чем уступят хоть малую толику своих чрезмерных привилегий, благодаря которым они так долго процветали ценой прозябания целой нации. Они твердо решили доказать, что во Франции нет иной власти, кроме власти праздных паразитов. В толпе раздались слабые хлопки, но большая часть собравшихся молча ждала продолжения. - В этом нет ничего нового. Так было всегда. За последние десять лет привилегированные сословия, пользуясь своим влиянием, заставили уйти в отставку нескольких министров, которые, понимая нужды и тяготы государства, советовали принять те самые меры, которых требуем мы с вами, видя в них единственное средство остановить неуклонное скатывание нашей Родины в пропасть. Господина Неккера дважды призывали принять министерство и дважды отстраняли, как только он начинал настаивать на проведении реформ, угрожающих привилегиям дворян и духовенства. Теперь его призвали в третий раз, и, похоже, Генеральные штаты наконец будут созваны несмотря ни на что. Но привилегированные сословия решили профанировать то, что они не в силах предотвратить. Так как созыв Генеральных штатов - дело решенное, дворяне и духовенство непременно постараются - если мы не примем мер и не помешаем им - внедрить в третье сословие своих ставленников, лишить его реального представительства и превратить Генеральные штаты в орудие увековечения своей власти и угнетения народа. Их ничто не остановит. Они насмеялись над авторитетом короля и прибегают к убийствам, чтобы заставить замолчать тех, кто смеет обличать их. Вчера в Рене по наущению дворян были убиты два молодых человека, которые обратились к народу, как я сейчас обращаюсь к вам. Их кровь взывает к отмщению. Над площадью поднялся глухой ропот; негодование слушателей постепенно росло и наконец взорвалось гневным ревом. - Граждане Нанта, Родина в опасности! Выступим на ее защиту! Заявим всему миру, что мы видим, какие сопротивление встречают все попытки избавить третье сословие от цепей многовекового рабства у тех сословий, чей безумный эгоизм в слезах и страданиях несчастных усматривает гнусную дань и стремится завещать ее своим потомкам. Судя по варварским методам, которыми пользуются наши враги для увековечения своего господства, у нас есть все основания опасаться, что аристократы намерены возвести его в конституционный принцип. Не допустим этого! Установление свободы и равенства должно стать целью каждого гражданина - представителя третьего сословия. Так сплотимся же во имя этой цели! Особенно те, кто молод и энергичен, - те, кто имел счастье родиться в наше просвещенное время и воспользоваться бесценными плодами философии восемнадцатого века. Толпа разразилась бурными аплодисментами. Он покорил ее своим красноречием и поспешил закрепить победу. - Поклянемся во имя гуманности и свободы сплотиться для борьбы с нашими врагами и противопоставить их кровожадности спокойное упорство людей, исполненных сознания правоты своего дела! - громко воскликнул он. - Выразим протест против всех тиранических декретов, в которых нас попытаются объявить мятежниками за наши чистые и справедливые помыслы! Честью нашей Родины поклянемся: если хоть одного из нас схватят по приговору неправедного суда на основании тех актов, которые объясняются политической необходимостью, а на деле являются проявлением деспотизма, поклянемся, говорю я, не жалеть сил и для самозащиты свершить то, что велят нам свершить природа, мужество и отчаяние! Долго не смолкала овация, встретившая заключительные слова оратора. С удовольствием и даже злорадством Андре-Луи отметил, что богатые купцы, которые раньше стояли на лестнице, а теперь, окружив его, пожимали ему руки, были не просто участниками, но предводителями исступленной, восторженной толпы. Это еще более утвердило его в уверенности, что не только философские идеи, лежащие в основе нового общественного движения, почерпнуты у мыслителей из рядов буржуазии, но и необходимость претворения этих идей на практике наиболее ясно осознается именно буржуазией, которой привилегированные сословия не дают развиваться соответственно ее богатству. И если можно сказать, что Андре-Луи возжег в Нанте факел революции, то факел этот ему вручили представители крупной буржуазии города. Надо ли останавливаться на последствиях? Дело историков рассказать о том, что клятва, данная гражданами Нанта по призыву Omnes Omnibus'a, стала ключевой формулой официального протеста, подписанного тысячами горожан. Он, в сущности, целиком соответствовал воле, высказанной самим сувереном, и его результаты не заставили долго себя ждать. Кто скажет, в какой степени он помог Неккеру, когда 27-го числа того памятного ноября министр добился от Совета принятия наиболее серьезных мер, на которые дворяне и духовенство отказались дать свое согласие? В тот день был издан королевский декрет, который предписывал избрать в Генеральные штаты не менее тысячи депутатов и предоставить третьему сословию число мест, равное числу депутатов от дворянства и духовенства, вместе взятых. Глава IX. ПОСЛЕДСТВИЯ На следующий день, в сумерки, Андре-Луи подъезжал к Гавриияку. Отлично понимая, что скоро начнутся поиски поборника революционных идей, призвавшего парод Нанта к оружию, он хотел, чтобы его посещение этого приморского города как можно дольше оставалось в тайне. Он сделал большой крюк, дважды пересек реку - в Брюсе и немного выше Шавани - и подъехал к Гавриияку с севера, будто возвращаясь из Рена, куда, как всем было известно, отправился два дня назад. Примерно в миле от деревни он в полутьме заметно всадника, который медленно ехал ему навстречу. Когда между ними оставалось всего несколько ярдов, он, приглядевшись, увидел, что закутанный в плащ всадник наклонился в седле и внимательно всматривается в него. Почти тут же раздался женский голос: - Ах, это вы, Андре! Наконец-то! Несколько удивленный Андре-Луи сдержал коня и услышал нетерпеливый, взволнованный вопрос: - Где вы были? - Где я был, кузина Алина? О... бродил по свету. - Я целый день разъезжаю здесь, поджидая вас. - Алина спешила все объяснить, и голос ее прерывался. - Сегодня утром в Гавриияк примчались жандармы. Они искали вас. Все перевернули вверх дном и в замке, и в деревне, пока не узнали, что вы должны вернуть коня, которого наняли в "Вооруженном бретонце". Они остались в гостинице и ждут. Я целый день высматриваю вас, чтобы предупредить о западне. - Милая Алина! Чтобы я был причиной такого волнения! - Пустяки. Это не главное. - Напротив, это самое главное, а пустяки - все остальное. - Вы понимаете, что они приехали арестовать вас? - Нетерпение Алины росло. - Вас разыскивают за подстрекательство к мятежу. Господин де Ледигьер выдал ордер на ваш арест. - Подстрекательство к мятежу? - переспросил Андре-Луи и вспомнил про Нант. Не может быть, чтобы в Рене все так быстро узнали и приняли меры. - Да, подстрекательство. Подстрекательство в преступной речи, которую в среду вы произнесли в Рене. - Ах, вот в чем дело! Уф! Будь Алина внимательнее, вырвавшийся у Андре-Луи вздох облегчения, возможно, и подсказал бы ей, что у него есть основания опасаться последствий еще большего преступления, которое он успел совершить с тех пор. - О, это сущие пустяки. - Пустяки? - Я сильно подозреваю, что истинные намерения господ жандармов неверно истолкованы. Вероятнее всего, они прибыли поблагодарить меня от имени господина де Ледигьера. Я утихомирил людей, когда они собирались спалить Дворец Правосудия и его в придачу. - Да, после того, как вы же и вдохновили их на этот подвиг. Вы, наверное, испугались дела рук своих и отступили в последнюю минуту. Но, если мне правильно передали, вы наговорили де Ледигьеру такого, чего он никогда не забудет. - Понимаю, - проговорил Андре-Луи и задумался. Но мадемуазель де Керкадью уже обдумала все, что считала необходимым, и в ее сообразительной юной головке созрел план действий. - Вам нельзя ехать в Гавриияк, - сказала она. - Вам надо сойти с коня и отдать его мне. На ночь я поставлю его в конюшню замка, а завтра утром, когда вы будете достаточно далеко отсюда, верну его в гостиницу. - Ах, но это невозможно. - Невозможно? Почему? - По нескольким причинам. Во-первых, вы не подумали о том, что будет с вами. - Со мной? Вы думаете, я испугаюсь своры неотесанных болванов, посланных де Ледигьером? Я никого не подстрекала к мятежу. - Но помогать тому, кого разыскивают за это преступление, почти все равно что совершить его. Таков закон. - Какое мне дело до закона? Вы воображаете, будто закон осмелится задеть меня? - Ах да. Конечно. Я совсем забыл, что вас охраняет одна из тех привилегий, которые я обличал в Рене. - Обличайте ее сколько угодно, но воспользуйтесь преимуществом, которое она вам предлагает. Послушайте, Андре, делайте, как вам говорят. Слезайте с коня. - Видя его колебания, Алина наклонилась и схватила его за руку. Голос ее дрожал от волнения. - Андре, вы не видите, насколько серьезно ваше положение. Если вас схватят, то наверняка повесят. Как вы этого не понимаете? Вам нельзя ехать в Гавриияк. Вы должны немедленно уехать и переделать, пока пройдет гроза. Вам надо скрываться, пока дядюшка не употребит свои связи и не добьется для вас прощения. - В таком случае мне долго придется ждать, - заметил Андре-Луи. - Господин де Керкадью не удосужился обзавестись друзьями при дворе. - У нас есть господин де Латур д'Азир, - к немалому удивлению молодого человека напомнила Алина. - Он! - воскликнул Андре-Луи и рассмеялся. - Но ведь прежде всего против него я и бунтовал народ Рена. Мне следовало бы догадаться, что вам не передали мою речь. - Передали, и эту ее часть - среди прочего. - Ах! И тем не менее вы заботитесь о безопасности человека, который покушается на жизнь вашего будущего супруга, призывая в союзники закон или справедливый гнев народа? Или, быть может, убийство бедного Филиппа открыло вам глаза на вашего избранника, на его истинную природу, и вы изменили свое отношение к перспективе стать маркизой де Латур д'Азир? - В своих рассуждениях вы часто проявляете полную неспособность отличить частное от общего. - Возможно. Но не до такой степени, чтобы вообразить, будто господин де Латур д'Азир хоть пальцем пошевелит по вашей просьбе. - В чем вы, как всегда, ошибаетесь. Если я попрошу его, то непременно пошевелит. - Если вы попросите? - ужаснулся Андре-Луи. - Ну да! Видите ли, я пока не дала согласия стать маркизой де Латур д'Азир. Я еще думаю. И такое положение имеет свои преимущества. Одно из них состоит в том, что оно гарантирует абсолютную покорность поклонника. - Так, так... Мне ясна ваша коварная логика. Вы могли бы зайти настолько далеко, чтобы сказать ему: "Откажете в моей просьбе - и я откажусь выйти за вас замуж". И вы решитесь на это? - Если будет необходимо, то да. - Вы не учитываете вытекающие последствия. Не понимаете, что свяжете себе руки и уже не сможете отказать ему, не уронив своей чести. Неужели вы думаете, что я хочу вашей погибели и соглашусь на это?! Алина выпустила рукав Андре-Луи. - Вы просто безумец! - воскликнула она, теряя терпение. - Возможно. Но мне нравится мое безумие. В нем есть увлекательность и острота, неведомая вашему здравомыслию. С вашего позволения, Алина, я, пожалуй, отправлюсь в Гавриияк. - Андре, вам нельзя туда ехать! Это равносильно смерти! Она осадила лошадь и, поставив ее поперек дороги, преградила ему путь. Уже наступила ночь, и только свет выплывшего из-за туч месяца рассеивал непроницаемую тьму. - Послушайте, - уговаривала Алина, - сделайте, как я прошу. За вашей спиной показалась карета. Она едет сюда. Нас не должны видеть вместе. Андре-Луи быстро принял решение. Ложный героизм ему был чужд, и его отнюдь не соблазняла перспектива качаться на виселице в угоду де Ледигьеру. Он выполнил принятое обязательство. Благодаря ему прозвучал - и как прозвучал! - голос, который де Латур д'Азир считал навсегда умолкшим. Но это было далеко не все, к чему он стремился в жизни. - Алина, только с одним условием. - Каким? - Вы поклянетесь никогда не прибегать ради меня к помощи де Латур д'Азира. - Раз вы настаиваете и у нас совсем нет времени, я согласна. Доедем вместе до тропинки. Карета приближается. Тропинка, про которую говорила Алина, отходила от дороги ярдов на триста ближе к деревне и вела вверх по склону к самому замку. Вскоре они в полном молчании свернули на обсаженную кустарником тропу. Проехав ярдов пятьдесят, Алина остановила Андре-Луи. - Пора, - сказала она. Андре-Луи молча спрыгнул с коня и передал ей узду. - Алина, - сказал он, - я просто не знаю, как благодарить вас. - В этом нет необходимости, - ответила она. - Но когда-нибудь я расплачусь с вами. - В этом также нет необходимости. Я не сделала ничего особенного, Андре. Просто ни я, ни дядюшка не хотим, чтобы вас повесили, хотя он и очень сердит на вас. - О, не сомневаюсь! - И неудивительно. Вы были его делегатом, его представителем. Он рассчитывал на вас, а вы оказались перебежчиком. Он справедливо негодует на вас, называет предателем и клянется, что никогда больше не будет разговаривать с вами. Но он вовсе не хочет, Андре, чтобы вас повесили. - По крайней мере, в этом вопросе мы придерживаемся одного мнения, поскольку я тоже не хочу быть повешенным. - Я помирю вас. А теперь прощайте, Андре. Когда будете в безопасности, дайте о себе знать. Алина протянула ему руку, призрачно белевшую в темноте. Андре-Луи поднес ее к губам. - Благослови вас Бог, Алина. Алина исчезла. Андре-Луи стоял, прислушиваясь к затихающему стуку копыт, и, когда он смолк вдали, медленно побрел к дороге, слегка сгорбившись и опустив голову. Он раздумывал о том, куда направиться. Вдруг он остановился, вспомнив, что у него почти нет денег. Он не знал ни одного надежного места в Бретани, где можно было бы укрыться, поэтому осторожность требовала как можно скорее покинуть провинцию. Только так он мог избежать смертельной опасности. Но для этого нужны лошади, а как их раздобыть, имея в кармане один-единственный луидор* да несколько серебряных монет? К тому же он очень устал. Последние два дня Андре-Луи почти не спал и большую часть времени провел в седле, что весьма утомительно для человека, не привыкшего к долгим путешествиям верхом. Он был так измучен, что уйти за ночь сколько-нибудь далеко нечего было и думать. Возможно, ему удалось бы добраться до Шавани. Но там надо поужинать и переночевать. А что потом? Завтра? Если бы Андре-Луи подумал обо всем раньше, то мог бы занять несколько луидоров у Алины. Он было решил отправиться за ней в замок, но осторожность удержала его. Прежде чем он отыщет Алину, слуги непременно увидят его, и ему уже не удастся скрыться. У Андре-Луи не было выбора. Надо пешком добраться до Шавани, там переночевать и на рассвете идти дальше. Приняв такое решение, он вышел на дорогу и повернул в ту сторону, откуда только что приехал. Вскоре он опять остановился. Шавань лежала на пути в Рен, и идти туда было опасно. Оставалось одно - вновь отправиться на юг. За лугом, между дорогой и деревней, была переправа. Там можно было перебраться на другой берег, не проходя мимо деревни. Отгородившись от непосредственной опасности водным барьером, он мог бы чувствовать себя относительно спокойно. К переправе вела тропа, которая сворачивала с большой дороги в четверти мили от Гавриияка. Минут через двадцать Андре-Луи уже шел по ней, едва волоча ноги от усталости. Он обошел стороной домик перевозчика, в окнах которого горел огонь, и в темноте прокрался к лодке. Нащупал цепь, крепившую лодку, и к немалому своему огорчению убедился, что она на замке. Андре-Луи выпрямился и беззвучно рассмеялся. Этого следовало ожидать. Переправа принадлежала де Латур д'Азиру и была под замком, дабы местные жители не повадились пользоваться ею, не платя пошлины. Так как иного выхода не было, Андре-Луи подошел к домику и, постучав, отступил в сторону, чтобы на него не упал свет. - Лодку, - лаконично потребовал он. Перевозчик, дюжий негодяй, которого Андре-Луи хорошо знал, вернулся в дом за фонарем и вскоре вышел снова. Спустившись с крыльца, он поднял фонарь, и его свет упал на молодого человека. - Господи помилуй! - вырвалось у лодочника. - Вижу, ты понимаешь, что я спешу, - сказал Андре-Луи, посмотрев на его удивленную физиономию. - Как тут не спешить, когда виселица в Рене уже который день поджидает вас! - прорычал перевозчик. - Коли у вас хватило ума вернутся в Гавриияк, ступайте поскорее восвояси. Я никому не скажу, что мы виделись. - Благодарю, Френель. Твой совет полностью соответствует моим намерениям. Именно поэтому мне и нужна лодка. - Вот уж нет, - решительно заявил Френель. - Язык-то я попридержу, но упаси меня Бог помогать вам. - Ты вполне мог не узнать меня. Забудь, что ты видел мое лицо. - Забыть-то забуду, сударь. Но большего от меня не просите. Я не могу перевезти вас через реку. - Тогда дай мне ключ от лодки, и я переправлюсь сам. - Одно другого стоит. Не могу. Я буду помалкивать о вашем приходе, но не стану - не могу - помогать вам. Андре-Луи взглянул на упрямое, решительное лицо лодочника и все понял. Состоя на службе у де Латур д'Азира, этот человек не мог сделать ничего наперекор воле господина. - Френель, - спокойно сказал Андре-Луи, - если, как ты говоришь, меня ждет виселица, то только смерть Маби толкнула меня на поступок, повлекший за собой этот страшный приговор. Если бы Маби не убили, мне не надо было бы поднимать голос, как я это сделал. Кажется, Маби был твоим другом. Неужели в память о нем ты не исполнишь мою пустяковую просьбу и не поможешь мне спастись от петли? Лодочник отвел взгляд, и его лицо стало еще угрюмее. - Я бы помог, кабы смел, но я не смею. - Неожиданно он разразился гневом, словно ища в нем поддержку: - Как вы не понимаете, что я не смею помогать вам? С чего вы вдруг взяли, что бедняк должен рисковать ради вас жизнью? Чего такого вы или ваша братия сделали для меня? Лодку я вам не дам. Поймите же это, сударь, и немедленно уходите - уходите, пока я не вспомнил, что говорить с вами и не донести кому следует - и то опасно. Уходите! Лодочник повернулся спиной, собираясь войти в дом. Андре-Луи охватила полная безнадежность. Но через секунду она прошла. Он вспомнил про пистолет, который Ле Шапелье почти силой навязал ему перед отъездом из Рена. Тогда он весьма пренебрежительно отнесся к подарку. Правда, пистолет не заряжен, но Френель не знает об этом. Андре-Луи действовал быстро. Правой рукой он вынул пистолет из кармана, левой схватил лодочника за плечо и повернул к себе. - Что вам еще нужно? - сердито спросил Френель. - Разве я не сказал... Он не закончил. Дуло пистолета было на расстоянии фута от его глаз. - Мне нужен ключ от лодки, Френель. Больше ничего. Либо ты немедленно дашь его мне, либо я возьму его сам, после того, как вышибу тебе мозги. Мне бы не хотелось убивать тебя, но я не стану раздумывать. На карту, поставлена моя жизнь, и раз один из нас должен умереть, то тебе не покажется странным, если я предпочту, чтобы это был ты. Френель сунул руку в карман, вытащил ключ и протянул его Андре-Луи. Пальцы его дрожали - скорее от злости, чем от страха. - Я уступаю насилию. - Он по-собачьи оскалился. - Но не воображайте, будто это вам поможет. Андре-Луи взял ключ, но пистолет не отвел. - По-моему, ты мне угрожаешь, - сказал он. - Это нетрудно заметить. Как только я уйду, ты побежишь доносить на меня и направишь по моему следу жандармов. - Нет, нет! - вскричал лодочник, почуяв опасность. В холодном, зловещем голосе Андре-Луи он услышал свой приговор и испугался. - Клянусь, сударь, я не собираюсь доносить на вас. - Пожалуй, мне стоит обезопасить себя на твой счет. - Боже мой! Сжальтесь, сударь! - дрожа от страха, взмолился негодяй. - Я вовсе не хочу причинять вам вред. Я не скажу ни слова. Я не... - Я бы предпочел положиться на твое молчание, а не на твои уверения. Однако я дам тебе шанс. Возможно, это и глупо, но я терпеть не могу проливать кровь. Ступай в дом, Френель. Иди, старина, а я пойду за тобой. Когда они вошли в убогое жилище лодочника, Андре-Луи велел тому остановиться. - Дай веревку, - приказал он. Френель повиновался. Через несколько минут лодочник был накрепко привязан к столу, а его рот заткнут импровизированным кляпом из обмотанной шарфом деревяшки. Прежде чем уйти, Андре-Луи задержался на пороге. - Доброй ночи, Френель, - сказал он. Злобный взгляд с немой яростью сверкнул в его сторону. - Едва ли твоя лодка понадобится этой ночью. Но поутру к тебе наверняка кто-нибудь придет на выручку. А до тех пор постарайся стойко переносить неудобства, памятуя о том, что навлек их на себя собственной неотзывчивостыо. Если ты скоротаешь ночь, предаваясь этим размышлениям, то урок не пройдет для тебя даром. Возможно, к утру ты станешь настолько доброжелательным, что и вовсе забудешь, кто связал тебя. Доброй ночи. Андре-Луи перешагнул порог и закрыл за собой дверь. Отвязать лодку и переправиться через быструю, посеребренную лунным сиянием реку было делом нескольких минут. Андре-Луи провел лодку сквозь заросли жухлой осоки, которой порос южный берег реки, спрыгнул на землю, закрепил цепь и, не найдя тропинки, зашагал по сырому лугу отыскивать дорогу. __________________________________________________  * КНИГА II. Котурны __________________________________________________ Глава I. ВЛАДЕНИЯ ГОСПОДИНА ДЕ ЛАТУР Д'АЗИРА Оказавшись на Редонской дороге, Андре-Луи повернул на юг и, повинуясь скорее инстинкту, нежели разуму, устало побрел вперед. У него не было четкого представления ни о том, куда он идет, ни о том, куда следует идти. Важно было одно: оказаться как можно дальше от Гавриияка. У Андре-Луи возникла смутная мысль вернуться в Нант и попытаться с помощью своего внезапно проявившегося ораторского дара добиться, чтобы его укрыли как первую жертву порядков, против которых он призывал восстать. Однако возможность эта была настолько неопределенной, что он не принял эту мысль всерьез. Андре-Луи развеселился, вспомнив, в каком виде оставил Френеля: во рту кляп из шарфа, глаза горят от ярости. "По-моему, я действовал не так уж плохо, если учесть, что никогда не был человеком действия", - пишет он. Эта фраза время от времени повторяется в его обрывочной "Исповеди" - таким образом он постоянно напоминает, что создан для того, чтобы мыслить, а не действовать, и оправдывается, когда жестокая необходимость вынуждает его применять силу. Я подозреваю, что это упорное подчеркивание своего философского склада - а надо признать, для этого у пего были основания - выдает обуревавшее его тщеславие. Усталость все усиливалась, и теперь Андре-Луи ощущал подавленность и недовольство собой. Да, он перегнул палку, когда набросился на господина де Ледигьера и наговорил ему оскорблений. Это было глупо. "Гораздо лучше быть злым, чем глупым, - как-то сказал Андре-Луи. - Большинство бед этого мира - не плод злобы, как твердят нам священники, а плод глупости". Как мы знаем, он считал гнев самым нелепым из всех проявлений глупости и все же позволил себе разгневаться на такое ничтожество, как Ледигьер, - на лакея, бездельника, пускай облеченного властью, позволяющей ему творить зло. А ведь прекрасно можно было бы выполнить взятую на себя миссию, не возбуждая мстительного негодования королевского прокурора. И вот он оказался на дороге, в костюме для верховой езды, и весь его капитал составлял один-единственный луидор и несколько серебряных монет в кармане, а также знание закона, которое, увы, не могло уберечь его от последствий нарушения этого закона. Правда, было у него кое-что в запасе - дар смеха, в последнее время редко дававший о себе знать, философский взгляд на вещи и живой темперамент - а ведь все это вместе составляет экипировку искателя приключений всех времен. Однако Андре-Луи не принимал в расчет эти свойства, в которых крылось его истинное спасение. Рассеянно размышляя подобным образом, он продолжал устало брести в сумерках, пока не почувствовал, что больше не в состоянии идти. Он приблизился к городишку Гишену, и теперь, когда Гишен находился у него всего в полумиле, а Гавриияк - в добрых семи милях, ноги отказались ему служить. Дойдя примерно до середины огромного выгона к северу от Гишена, Андре-Луи остановился. Свернув с дороги, он рассеянно пошел по тропинке, которая привела его к пустырю, заросшему кустиками можжевельника. Справа виднелась живая изгородь с колючками, шедшая вдоль выгона. За ней неясно вырисовывалось высокое строение, стоявшее на краю длинной полоски луга Это было открытое гумно. Возможно, именно бессознательная надежда на кров, возникшая у Андре-Луи при виде большой темной тени, и заставила его остановиться. С минуту поколебавшись, он направился к калитке в изгороди. Распахнув эту калитку с пятью засовами, он вошел и оказался перед гумном величиной с дом. Оно состояло из крыши и полдюжины кирпичных столбов, но под крышей высился огромный стог сена, что в такую холодную ночь сулило заманчиво теплый ночлег. К кирпичным столбам были прикреплены большие бревна таким образом, что их концы образовывали лесенки, по которым могли взбираться работники, чтобы набрать сена. Из последних сил Андре-Луи вскарабкался по одной из лестниц и повалился на верхушку стога. Пришлось встать на колени, так как низкий потолок не давал выпрямиться. Он снял редингот, шейный платок, промокшие сапоги и чулки, затем разгреб сено и зарылся в него по шею. Минут через пять он уже крепко спал, позабыв обо всех мирских заботах. Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе, и, еще не вполне осознав, где он и как сюда попал, Андре-Луи заключил, что уже позднее утро. Затем он различил голоса, звучавшие где-то поблизости, но сначала не обратил на них внимания. Он прекрасно выспался и теперь нежился в тепле, в приятной полудреме. Но когда сон улетучился и Андре-Луи все вспомнил, он высунул голову из сена, прислушиваясь, и сердце забилось сильнее от зарождающегося страха, что, быть может, голоса не сулят ничего хорошего. Однако, услышав женский голос, мелодичный и серебристый, он несколько успокоился, хотя в этом голосе и звучали тревожные интонации. - Ах, боже мой, Леандр, нам надо немедленно расстаться. Если только мой отец... И тут ее перебил мужчина, пытавшийся ободрить собеседницу: - Нет, нет, Климена, вы ошиблись. Никого нет. Мы в полной безопасности. Почему вы пугаетесь каждой тени? - Ах, Леандр, если только он застанет нас вместе!.. Я трепещу при одной мысли... Андре-Луи успокоился: он подслушал достаточно, чтобы понять, что это просто влюбленная парочка, которая, имея меньше оснований для страха, чем он, боится еще больше. Любопытство заставило его перебраться на самый край стога. Лежа ничком, Андре-Луи вытянул шею и заглянул вниз. На выщипанном лугу между амбаром и изгородью стояли мужчина и женщина. Оба были молоды. Юноша был хорошо сложен и недурен собой, с роскошной каштановой шевелюрой, завязанной в косичку с черным атласным бантом. Он был одет с явной претензией па дешевый шик, что не располагало в его пользу. Камзол модного покроя из выцветшего бархата цвета сливы украшало серебряное кружево, великолепие которого давным-давно поблекло. Молодой человек носил кружевные гофрированные манжеты, но так как они не были накрахмалены, то обвисли, как ветки плакучей ивы. Из-под манжет виднелись красивые, нежные руки. Панталоны из простой черной ткани и бумажные черные чулки не вязались с великолепным камзолом. На крепких башмаках красовались пряжки из дешевых тусклых стразов*. Если бы не открытое и искреннее лицо молодого человека, Андре-Луи причислил бы его к рыцарям того ордена, который добывает свой хлеб нечестным путем. Однако он воздержался от окончательного приговора, занявшись изучением девушки. Надо сразу признаться, что это занятие не на шутку увлекло его, хотя, несмотря на начитанность, любознательность и молодость, Андре-Луи не имел привычки размышлять о прекрасном поле. Юная девушка, которой было самое большее лет двадцать, обладала прелестным лицом и обольстительной фигурой. Кроме того, ее отличали искрящаяся живость и грациозность движений - подобного сочетания Андре-Луи не встречал никогда в жизни. А в изысканных переливах ее голоса - мелодичного, серебристого голоса, который его разбудил, - было очарование, неотразимое, должно быть, даже в самой уродливой женщине. На девушке была зеленая накидка, откинутый капюшон которой позволял видеть изящную головку. Каштановые локоны, обрамлявшие овальное лицо, вспыхивало золотом в лучах утреннего солнца. Цвет лица был так нежен, что его можно было бы сравнить лишь с лепестком розы. На таком расстоянии нс различить было цвет глаз, но Андре-Луи догадывался, что они синие, и любовался тем, как они блестят под тонкими темными бровями. Андре-Луи сам не понимал, почему его огорчает, что она в столь близких отношениях со смазливым молодым человеком, вырядившимся в обноски какого-то дворянина. Он не мог определить происхождение девушки, однако, судя по речи, она не была простолюдинкой. Он прислушался. - Я не буду знать покоя, Леандр, пока мы не обвенчаемся, - говорила она. - Только тогда он ничего не сможет со мной сделать. И все же, если мы поженимся без его согласия, мы только ухудшим свое положение, а я почти отчаялась получить его согласие. "Да, - подумал Андре-Луи, - очевидно, ее отец наделен здравым смыслом и его не обмануло великолепие роскошного наряда господина Леандр а и не ослепил блеск дешевых стразовых пряжек". - Моя дорогая Климена, - отвечал молодой человек, стоя перед ней и держа за обе руки, - вам не следует предаваться унынию. Если я не открываю вам все хитроумные уловки, подготовленные мною с целью добиться согласия вашего жестокосердого родителя, проистекает это от того, что я не склонен лишать вас удовольствия, которое доставит вам сюрприз, ожидающий вас. О, доверьтесь мне и тому изобретательному другу, о котором я говорил, - он должен появиться с минуты на минуту. Высокопарный осел! Заучил он свою речь заранее или же это просто педантичный идиот, способный выражаться только напыщенными тирадами? Как может такой нежный цветок расточать свой аромат перед этим нудным типом? К тому же у него такое дурацкое имя! Так рассуждал Андре-Луи на своем наблюдательном пункте. Между тем девушка отвечала: - О, довериться вам - именно этого жаждет мое сердце, Леандр, но меня гложут опасения, что уже ничем нельзя помочь. Именно сегодня я должна обвенчаться с ужасным маркизом Сбруфаделли. Он приедет в полдень, чтобы подписать брачный контракт, - и я стану маркизой Сбруфаделли. О! - вырвался вопль боли прямо из нежного юного сердца. - Это имя жжет мне губы. Если бы оно стало моим, я бы никогда не смогла произнести его - никогда! Этот человек так мерзок! Спасите меня, Леандр! Спасите! Вы - единственная надежда. Внезапно Андре-Луи почувствовал сильное разочарование. Вопреки ожиданиям, она оказалась не на высоте. Она была явно заражена высокопарным стилем своего нелепого возлюбленного. Ее словам недоставало искренности, так что, воздействуя на разум, они не трогали сердце. Возможно, дело тут было в антипатии Андре-Луи к господину Леандру и к теме разговора. Итак, отец выдает ее за маркиза! Значит, она знатна и тем не менее согласна выйти замуж за этого скудоумного молодого искателя приключений в потрепанных кружевах! "Именно чего-то подобного и следовало ожидать от слабого пола", - подумал Андре-Луи. Философия научила его считать женщин самой безумной частью безумного вида. - Этому не бывать! - бушевал господин Леандр, - Никогда! Клянусь вам! - Он погрозил кулачком синему своду небес - ну чем не Аякс, бросающий вызов Юпитеру! * - Ах, ну вот и наш хитроумный друг... (Андре-Луи не уловил имя, так как в этот момент господин Леандр повернулся к калитке в изгороди. )- Разумеется, у него есть для нас новости. Андре-Луи взглянул в сторону калитки. В нее вошел тощий, хилый человечек в порыжевшем плаще и треуголке, сильно надвинутой на нос, чтобы затенить лицо. Когда незнакомец снял шляпу и отвесил молодым влюбленным поклон, волоча перо шляпы по земле, Андре-Луи признался себе, что, угоразди его самого родиться с таким вот лицом висельника, он носил бы свою шляпу точно так же, чтобы скрыть как можно больше. Если часть туалета господина Леандра составляли обноски дворянина, то вновь прибывший, очевидно, был облачен в обноски господина Леандра. Однако, несмотря на ужасную одежду и еще более ужасное лицо с трехдневной щетиной, этот малый держался не без достоинства. Он приблизился торжественной, неестественной походкой и изящно отставил ногу отработанным движением. - Сударь, - произнес он с видом заговорщика, - время пришло, а с ним и маркиз. Итак, пора действовать. Молодые люди в ужасе отпрянули друг от друга. Климена заламывала руки, рот был полуоткрыт, а грудь соблазнительно вздымалась под белой кружевной косынкой. Господин Леандр, застывший с разинутым ртом, олицетворял собой глупость и испуг. Вновь прибывший продолжал трещать: - Я был в гостинице час тому назад, когда маркиз нагрянул, и внимательно изучал его, пока он завтракал. Так вот, у меня не осталось ни малейшего сомнения, что нам будет сопутствовать успех. Что касается внешности маркиза, я мог бы развлечь вас подробным описанием того, какую форму придала природа этой тучной вульгарности. Но не это главное. Для нас важно, что у него в голове, и я с уверенностью говорю вам, что, как выяснилось, он так туп, что очертя голову ринется в первую же ловушку, которую я для него приготовил. - Расскажите мне, расскажите! О, говорите же! - умоляла Климена, протягивая руки, и устоять перед этой мольбой не смог бы ни один смертный. Вдруг она слабо вскрикнула: - Мой отец! - Обезумев, она поворачивалась то к одному, то к другому. - Он идет! Мы пропали! - Вы должны бежать, Климена, - сказал господин Леандр. - Поздно! - рыдала она. - Он здесь! - Успокойтесь, мадемуазель, успокойтесь! - уговаривал ее хитроумный друг. - Будьте спокойны и положитесь на меня. Обещаю, что все будет хорошо. - О! - вяло пискнул господин Леандр. - Что бы вы ни говорили, мой друг, это - крушение всех наших надежд. Даже ваш острый ум не поможет нам выпутаться. Никогда! В калитку вошел огромный человек с возбужденным лунообразным лицом и большим носом. Он был одет скромно, как подобает солидному буржуа. Человек этот, несомненно, был разгневан, однако слова, в которых выразилось его негодование, привели Андре-Луи в полное изумление. - Леандр, ты болван! Слишком вяло, слишком бесстрастно! Твои слова не убедят ни одного крестьянского парня! Ты хоть понимаешь, о чем тут идет речь? Так! - воскликнул он и, широким жестом отбросив круглую шляпу, встал рядом с господином Леандром и повторил те самые слова, которые тот только что произнес, а все трое наблюдали за ним спокойно и внимательно. - О, что бы вы ни говорили, мой друг, это - крушение всех наших надежд. Даже ваш острый ум не поможет нам выпутаться. Никогда! Безумное отчаяние звучало в голосе толстяка. Он снова обернулся к господину Леандру и презрительно бросил: - Вот так. Пусть твой голос выразит страстную безнадежность. Ну подумай - ведь ты же спрашиваешь Скарамуша не о том, поставил ли он заплату на твои штаны. Ты - отчаявшийся влюбленный, выражающий... Внезапно он замолчал, пораженный. Андре-Луи, наконец поняв, что тут происходит и какой он болван, расхохотался, и раскаты смеха, звучавшего жутковато под огромной крышей, всех напугали. Первым пришел в себя толстяк, что и выразил и свойственной ему манере, произнеся один из сарказмов, которые всегда держал наготове: - Слышишь, Леандр, сами боги смеются над тобой. - Затем обратился к крыше гумна и к ее невидимому обитателю: - Эй! Вы там! Андре-Луи показался, высунув взъерошенную голову. - Доброе утро, - любезно произнес он. Когда Андре-Луи привстал на колени, он увидел широкий выгон за изгородью, а на нем - огромный, сильно потрепанный фаэтон, повозку, доверху груженную бревнами, накрытыми промасленных брезентом, и нечто вроде дома на колесах, из крошечной трубы которого медленно вился дымок. Неподалеку три крупные фламандские лошади и пара ослов с удовольствием щипали траву. Все животные были стреножены. Если бы Андре-Луи увидел эту картину раньше, он получил бы ключ к странной сцене, разыгранной перед его глазами. За изгородью двигались люди. Трое из них собрались в этот момент у калитки: девушка с живым лицом и вздернутым носиком - наверно, Коломбина*, субретка*; тощий, подвижный юноша - должно быть, Арлекин*, и, наконец, простоватый парень - вероятно, дзани* или лекарь*. Андре-Луи охватил все это одним взором, пока здоровался. В ответ на его приветствие Панталоне* заорал: - Какого черта вы делаете наверху? - Абсолютно то же самое, что вы делаете внизу, - нарушаю границу чужих владений. - Вот как! - сказал Панталоне и взглянул на своих товарищей, причем его большое красное лицо уже не выражало прежней уверенности. Хотя подобное нарушение было для них делом привычным, однако, услышав, как их действия называют своим именем, толстяк смутился. - Чья это земля? - спросил он менее уверенным тоном. Андре-Луи ответил, натягивая чулки: - Насколько мне известно, это владения маркиза де Латур д'Азира. - Пышное имя. Этот благородный господин суров? - Этот господин - дьявол, или, пожалуй, вернее было бы сказать, что по сравнению с ним сам дьявол - благородный господин. - И все же, - вмешался актер со злодейской внешностью, игравший Скарамуша, - вы признаете, что сами, не колеблясь, нарушаете границу его владений. - Да, но, видите ли, я - законник, а законники, как известно, не способны соблюдать закон, точно так же как актеры не способны актерствовать. Кроме того, сударь, на нас оказывает воздействие природа, и природа одерживает верх над уважением к закону, как и над всем прочим. Когда я добрался сюда вчера ночью, природа одержала верх надо мной. Итак, я спал здесь, позабыв об уважении к весьма высокопоставленному и могущественному маркизу де Латур д'Азиру. Однако заметьте, господин Скарамуш*, что, в отличие от вас и ваших товарищей, я нарушаю границу не столь демонстративно. Надев сапоги, Андре-Луи легко спрыгнул вниз и стоял в рубашке, перекинув через руку редингот, который собирался надеть. Маленькие хитрые глазки "благородного отца"* внимательно изучали его. Незнакомец одет скромно, но на нем костюм хорошего покроя, а рубашка из тонкого батиста. Да и речь его подтверждает, что он человек образованный. Отметив про себя все это, господин Панталоне решил быть любезным. - Я весьма признателен вам за предостережение, сударь, - начал он. - Так воспользуйтесь им, друг мой. Люди господина д'Азира имеют приказ стрелять в нарушителей границы. Берите с меня пример и удирайте. Актеры последовали за Андре-Луи через калитку в изгороди к лагерю, расположившемуся на выгоне. Уже попрощавшись с ними, он вдруг заметил молодого человека, который совершал утренний туалет над ведром, поставленным на деревянную ступеньку у задней стенки фургона. С минуту поколебавшись, Андре-Луи повернулся к господину Панталоне. - Если бы я не боялся бессовестно злоупотреблять вашим гостеприимством, сударь, - сказал он откровенно, - то перед тем, как распроститься, я бы попросил разрешения последовать примеру этого превосходного молодого человека. - Но, мой дорогой сударь, нет ничего проще. - Хозяин труппы был само добродушие. - Пожалуйста, прошу вас. Родомон* даст вам все необходимое. На сцене он - пожиратель огня, а в жизни - самый большой щеголь труппы. - Эй, Родомон! Умывающийся молодой человек выпрямил длинное тело, склоненное над ведром, и, весь в мыльной пене, взглянул на них. Панталоне отдал распоряжение, и Родомон, который действительно был столь же дружелюбен и мягок в жизни, сколь грозен и ужасен на сцене, радушно предоставил ведро в распоряжение незнакомца. Итак Андре-Луи снова снял свой шейный платок я редингот и стал закатывать рукава топкой рубашки. Родомон снабдил его мылом, полотенцем, сломанным гребнем и даже засаленной лентой для волос - на случай, если господин потерял свою собственную. От ленты Андре-Луи отказался, а гребень с благодарностью принял. Наконец он покончил с умыванием и стоял с полотенцем через плечо, приводя в порядок растрепанные волосы перед обломком зеркала, прикрепленным к двери фургона. Пока Андре-Луи причесывался под болтовню приветливого Родомона, его слух вдруг уловил стук копыт. Он беззаботно взглянул через плечо и застыл с гребнем в руке, раскрыв рот. Вдали на дороге, идущей мимо выгона, показался отряд из семи всадников в синих мундирах с красными обшлагами жандармерии. Андре-Луи ни па минуту не усомнился, за какой добычей они гонятся, и внезапно ощутил холодную тень виселицы. Отряд остановился, и сержант, возглавлявший его, заорал зычным голосом: - Эй вы! Эй! - В тоне слышалась угроза. Все члены труппы - а их было около двенадцати - замерли на месте. Панталоне величаво выступил вперед, откинув назад голову - совсем как королевский прокурор. - Что же это такое, черт побери? - изрек он, но было неясно, относятся ли его слова к Року, Небесам или сержанту. Затем, перейдя на крик, он снова спросил: - Что такое? Последовало краткое совещание между всадниками, затем они рысью пустились через выгон прямо к лагерю актеров. Андре-Луи все еще стоял у задней стенки фургона, продолжая машинально проводить расческой по спутанным волосам. Он следил за приближающимся отрядом, и ум его лихорадочно работал, готовый немедленно принять решение в зависимости от обстоятельств. Еще не успев подъехать, сержант прорычал в нетерпении: - Кто дал вам разрешение разбить здесь лагерь? Вопрос отнюдь не успокоил и не ввел в заблуждение Андре-Луи. Облава на бродяг и нарушителей границы владений не имела никакого отношения к службе этих людей, и если они и занимались подобными делами, то лишь мимоходом - возможно, в надежде удержать налог в свою пользу. Вероятнее всего, отряд ехал из Рена, и его настоящей задачей была охота на молодого законника, обвиняемого в призыве к мятежу. Между тем Панталоне заорал в ответ: - Кто дал нам разрешение, спрашиваете вы? Какое такое разрешение? Это общинная земля*, которой могут пользоваться все. Сержант рассмеялся неприятным смехом и пришпорил лошадь. - Во всех огромных владениях господина де Латур д'Азира нет общественной земли в точном значении этого слова, - произнес голос над ухом Панталоне. - Это цензива*, и со всех, кто здесь пасет свой скот, взимаются налоги. Пантопоне повернулся и увидел рядом с собой Андре-Луи в одной рубашке, без шейного платка. На плече - полотенце, в руке - гребень. - Пропади оно все пропадом, - выругался Панталоне, - да ведь этот маркиз де Латур д'Азир - настоящий великан-людоед! - Я уже сообщил вам свое мнение о нем, - сказал Андре-Луи. - Что касается этих парней, лучше будет, если я займусь ими сам. У меня есть опыт в делах такого рода. - И, не дожидаясь согласия Панталоне, Андре-Луи выступил вперед, чтобы встретить приближающийся отряд. Он ясно понимал, что его может спасти только смелость. Когда через минуту сержант остановил своего коня перед полуодетым Андре-Луи, тот расчесывал волосы, глядя снизу вверх с простодушной и обезоруживающей улыбкой. Сержант резко окликнул его: - Вы - предводитель этой группы бродяг? - Да... то есть мой отец - вон там - действительно предводитель. - Он ткнул большим пальцем в сторону Панталоне, который, держась на заднем плане, уставился на них, ничего не слыша. - Что вам угодно, капитан? - Мне угодно сказать, что вас, скорее всего, посадят в тюрьму - всю вашу компанию. - Сержант проговорил это громко и грубо, и голос его разнесся по выгону и дошел до слуха всех членов труппы, которые замерли, подавленные. Доля бродячих актеров достаточно тяжела и без тюрьмы. - Но как же так, мой капитан? Это общинная земля - ею могут пользоваться все. - Ничего подобного. - А где ограждения? - спросил Андре-Луи, взмахнув рукой с гребнем, как бы показывая, что место не занято. - Ограждения! - фыркнул сержант. - При чем тут ограждения! Это цензива. Здесь можно пастись, только уплатив ценз маркизу де Латур д'Азиру. - Но мы же не пасемся, - изрек простодушный Андре-Луи. - Черт вас подери, фигляр! Не пасетесь! Зато пасется ваш скот! - Они так мало едят! - сказал Андре-Луи извиняющимся тоном и снова улыбнулся заискивающей улыбкой. У сержанта стал еще более грозный вид. - Не это главное. Главное то, что ваши действия могут рассматриваться как кража, а за кражу полагается тюрьма. - Я полагаю, что теоретически вы правы, - вздохнул Андре-Луи и снова принялся расчесывать волосы, по-прежнему глядя снизу вверх в лицо сержанту. - Но мы грешили по неведению. Мы благодарны вам за предостережение. - Он переложил гребень в левую руку, а правую погрузил в карман панталон. Послышалось приглушенное звяканье монет. - Мы в отчаянии, что из-за нас вы отклонились от своего пути, и хотели бы хоть немного загладить причиненное беспокойство. Может быть, ваши люди окажут нам честь, выпив в ближайшей гостинице за здоровье господина де Латур д'Азира или кого угодно на свое усмотрение. Тучи на челе сержанта начали рассеиваться. - Ну ладно, - резко сказал он. - Но вы должны сняться с лагеря, ясно? - Он наклонился в седле, и Андре-Луи вложил ему в руку монету в три ливра*. - Через полчаса, - сказал Андре-Луи. - Почему через полчаса? Почему не сразу? - О, но ведь нам нужно время, чтобы позавтракать. Они взглянули друг на друга. Сержант перевел взгляд на большую серебряную монету в своей руке, и наконец его черты утратили суровость. - В конце концов, - сказал он, - мы не обязаны работать на господина де Латур д'Азира. Мы - из ренской жандармерии. - Веки Андре-Луи дрогнули, выдав его. - Но не копайтесь, а то нарветесь на людей маркиза, а уж они-то не так сговорчивы. Ну ладно, приятного вам аппетита, сударь, - пожелал он на прощание. - Доброго пути, капитан, - ответил Андре-Луи. Сержант повернул свою лошадь, и отряд приготовился ехать. Они уже отъезжали, когда сержант снова остановился. - Эй, сударь! - позвал он через плечо. Андре-Луи подскочил к стремени. - Мы разыскиваем негодяя по имени Андре-Луи Моро, из Гаврийяка, скрывающегося от правосудия. Его должны повесить за призыв к мятежу. Вам не встречался человек, поведение которого казалось подозрительным? - Как раз встречался, - очень смело ответил Андре-Луи, и на лице его было написано горячее желание угодить сержанту. - Встречался? - вскричал сержант. - Где? Когда? - Вчера вечером в окрестностях Гишена... - Да, да! - Сержант почувствовал, что идет по горячим следам. - Был там один человек, который, по-моему, очень боялся, как бы его не узнали... Лет пятидесяти или около того... - Пятидесяти! - воскликнул сержант, и лицо его вытянулось. - Нет! Это парень не старше вас, худой, примерно вашего роста, с черными волосами - точно такими, как у вас, судя по описанию примет. Будьте начеку, господин актер. Королевский прокурор Рена сообщил нам сегодня утром, что заплатит десять луидоров любому, кто даст сведения, которые помогут схватить этого негодяя. Итак, вы можете заработать десять луидоров, если будете смотреть в оба и сообщите властям. Может быть, вам повезет. - Да, это было бы сказочное везение! - рассмеялся Андре-Луи. Но сержант уже пришпорил лошадь и поскакал, догоняя своих людей. Андре-Луи продолжал смеяться совершенно беззвучно, как с ним иногда бывало, когда он находил шутку особенно остроумной. Затем он медленно повернулся и снова пошел к Панталоне и остальным членам труппы, которые собрались вместе и пристально смотрели в его сторону. Панталоне шел ему навстречу, протянув обе руки. Сначала Андре-Луи показалось, что он хочет его обнять. - Мы приветствуем вас, наш спаситель! - с пафосом произнес толстяк. - Над нами уже нависла тень тюрьмы, от которой стыла кровь. Как бы бедны мы ни были, все мы - честные люди, и ни один из нас не испытал такого ужасного бесчестия, как тюрьма. Никто из нас не пережил бы этого. Если бы не вы, мой друг, нам бы не миновать беды. Как вы совершили это чудо? - Во Франции это чудо совершается с помощью портрета короля. Вы, вероятно, замечали, что французы - нация верноподданных. Они любят своего короля, а еще больше - его портреты, особенно когда они отчеканены па золоте. Их почитают, даже когда они отчеканены на серебре. Сержант был так ослеплен созерцанием этого благородного лика - на монете в три ливра, - что гнев его испарился, и он отправился своей дорогой, предоставив нам мирно удалиться. - Ах, в самом деле! Он сказал, что мы должны сняться с лагеря. За дело, ребята! Пошли, пошли... - Но только после завтрака, - сказал Андре-Луи. - Этот верноподданный короля был так глубоко тронут, что отпустил нам полчаса на завтрак. Правда, он говорил, что могут появиться люди маркиза. Но он, так же как я, знает, что их не стоит всерьез бояться и даже если они появятся, портрет короля - на этот раз отчеканенный на меди - растопит и их сердца. Итак, мой дорогой господин Панталоне, завтракайте спокойно. Судя по запаху стряпни, который сюда доносится, излишне желать вам приятного аппетита. - Мой друг, мой спаситель! - Панталоне стремительно обнял молодого человека за плечи. - Вы непременно позавтракаете с нами. - Признаюсь, я питал надежды па ваше приглашение, - сказал Андре-Луи. Глава II. СЛУЖИТЕЛИ МЕЛЬП0МЕНЫ* Актеры завтракали около фургона, под ярким солнцем, смягчившим холодное дыхание ноябрьского утра, и, сидя среди них, Андре-Луи подумал о том, что это странная, но приятная компания. В их кругу царила атмосфера веселости. Делая вид, что у них нет забот, комедианты подшучивали над испытаниями и злоключениями своей кочевой жизни. Они были очаровательно неестественны; - жесты их были театральны, а речь - напыщенна и жеманна. Занимаясь самыми обыденными делами, они держались как на сцене. Казалось, они действительно принадлежат к особому миру, который становится реальным только на подмостках сцены, в ярком свете рампы. Андре-Луи пришла в голову циничная мысль, что, быть может, именно чувство товарищества, связывающее актеров, делает их столь нереальными. Ведь в реальном мире алчная борьба за блага и дух стяжательства отравляют дружеские отношения. Их было ровно одиннадцать - трое женщин и восемь мужчин. Называли они друг друга сценическими именами, которые говорили об амплуа и никогда не изменялись, какую бы пьесу ни играли, - разве что слегка варьировались. - Наша труппа верна традициям старой итальянской комедии дель арте*, - сообщил Панталоне. - Сейчас таких трупп осталось мало. Мы не обременяем память, заучивая высокопарные фразы, являющиеся плодом мучительных усилий бездарного автора. Каждый из нас - автор собственной роли, которую создает прямо на сцене. Мы импровизаторы - импровизаторы старой благородной итальянской школы. - Именно так я и предположил, - сказал Андре-Луи, - когда увидел, как вы репетируете свои импровизации. Панталоне нахмурился. - Я заметил, сударь, что ваше остроумие имеет едкий, чтобы не сказать язвительный, привкус, и это очень хорошо. Полагаю, что именно подобный юмор подходит к вашему выражению лица, однако он может завести вас не туда, как и случилось на этот раз. Репетиция - случай исключительный - понадобилась из-за того, что наш Леандр недостаточно владеет актерским мастерством. Мы пытаемся обучить его искусству, которое ему необходимо и которым - увы - не наделила его природа. Если же и это не поможет... Впрочем, не будем нарушать наше согласие ожиданием бед, которых мы надеемся избежать. Мы любим нашего Леандра, несмотря на все его недостатки. Позвольте познакомить вас с труппой. И Панталоне стал представлять свою труппу. Он указал на долговязого добродушного Родомона, которого Андре-Луи уже знал. - Поскольку Родомон наделен длинными руками в ногами и крючковатым носом, он играет в наших пьесах Капитана*, - объяснил Панталоне. - У него отменные легкие - вы бы только послушали, как он вопит. Сначала мы назвали его Спавенто, или Эпуванте*, но это имя недостойно такого великого артиста. Никогда еще с тех нор, как великолепный Мондор* изумил мир, подобный хвастун не появлялся на подмостках сцены. Итак, мы присвоили ему имя Родомон, которое прославил Мондор. И даю слово как актер и благородный человек - а я благородный человек или был им - мы не ошиблись в выборе. Ужасный Родомон, смущенный таким обилием похвал, покраснел, как школьница, под серьезным испытующим взглядом Андре-Луи. - Следующий - Скарамуш, которого вы также уже знаете. Иногда он Скален, а иногда - Ковиелло*, чаще всего - Скарамуш, и уж поверьте мне, для этой роли он подходит больше всего - я бы даже сказал, слишком подходит. Потому что он Скарамуш не только на сцене, но и в жизни. Он умеет хитро вести интригу и стравливать людей, притом держится с вызывающим нахальством, когда уверен, что ему не отплатят той же монетой. Он - Скарамуш, маленький застрельщик. Но я по натуре своей снисходителен и люблю все человечество. - Как сказал священник, целуя служанку, - огрызнулся Скарамуш и снова принялся за еду. - Как видите, он, подобно вам, наделен язвительным юмором, - сказал Панталоне и продолжил: - А вот этот ухмыляющийся мошенник с деревенской физиономией и шишкой на носу - конечно же, Пьеро*. Кем же еще ему быть? - Я бы гораздо лучше сыграл Влюбленного*, - сказал сельский херувим. - Заблуждение, свойственное Пьеро, - пренебрежительно заметил Панталоне. - Вот тот грузный насупленный негодяй, состарившийся в грехе, аппетит которого с годами все возрастает, - Полишинель*. Как видите, природа создала каждого для той роли, какую он играет. А проворный веснушчатый нахал - Арлекнн. Он не похож на вашего, усыпанного блестками, в которого упадок современного театра превратил первенца Момуса*, - нет, это настоящий дзани комедии дель арте, оборван ный, весь в заплатах, наглый, трусливый и мерзкий буффон. - Как видите, природа создала каждого из нас для той роли, которую он играет, - передразнил Арлекин главу труппы. - Внешне, мой друг, только внешне, иначе мы бы так не мучились, обучая красивого Леандра роли Влюбленного. А вот Паскарьель*, играющий лекарей, нотариусов, лакеев. Он добродушный, услужливый малый; к тому же прекрасный повар, ибо родился в Италии - стране обжор. И наконец, я сам - отец труппы и Панталоне. Играю, как мне и положено, благородных отцов. Правда, порой я - обманутый муж, а иногда - невежественный, самонадеянный доктор. Чаще всего я зовусь Панталоне, хотя у меня единственного есть настоящее имя. Это имя - Бине, сударь. А теперь - наши дамы. Первая по старшинству - Мадам. - Он махнул большой рукой в сторону полной блондинки лет сорока пяти, которая сидела на нижней ступеньке фургона. - Это наша Дуэнья*, или Мать, или Кормилица - в зависимости от сюжета пьесы. Ее называют очень просто и по-королевски - Мадам. Если когда-то у нее и было имя вне сцены, она давно позабыла его, да так оно, пожалуй, и лучше. Затем у нас есть вот эта дерзкая негодница с вздернутым носом и большим ртом - разумеется, это наша субретка Коломбина. И наконец, моя дочь Климена, играющая Влюбленную, - подобный талант можно встретить разве что в Комеди Франсез*. Кстати, у нее настолько дурной вкус, что она стремится поступить в этот театр. Красивая Климена - а она действительно была красива - встряхнула каштановыми локонами и рассмеялась, взглянув на Андре-Луи. Глаза у нее, как он теперь разглядел, были не синие, а карие. - Не верьте ему, сударь. Здесь я королева, а я предпочитаю быть королевой в нашей труппе, а не служанкой в Париже. - Мадемуазель, - весьма торжественно изрек Андре-Луи, - будет королевой всюду, где ей угодно будет царствовать. Единственным ответом был застенчивый, но в то же время обольстительный взгляд из-под трепещущих ресниц. Отец Климены закричал, обращаясь к миловидному молодому человеку, который играл Влюбленного: - Слышишь, Леандр? Тебе следует упражняться в красноречии такого рода. Леандр томно поднял брови. - В самом деле? - промолвил он и пожал плечами. - Да ведь это просто общее место. Андре-Луи одобрительно рассмеялся. - У господина Леандра более живой ум, чем вам кажется. Как тонко он заметил, что назвать мадемуазель Климену королевой - общее место. Некоторые, в том числе и господин Бине, засмеялись. - Вы полагаете, он настолько остроумен, что имел в виду именно это? Ха! Да все его тонкие замечания случайны. В разговор вступили остальные, и скоро Андре-Луи был уже в курсе всех дел странствующих комедиантов. Они направляются в Гишен, надеясь подработать на ярмарке, которая должна открыться в следующий понедельник. В субботу в полдень они триумфально вступят в город и, соорудив сцену на старом рынке, в тот же вечер сыграют первое представление по новой канве - или сценарию - господина Бине. Деревенские зрители просто рот разинут от спектакля. Тут господин Бине тяжело вздохнул и обратился к смуглому пожилому Полишинелю, который, насупившись, сидел слева от него: - Да, нам будет не хватать Фелисьена. Ума не проложу, что мы будем без него делать. - Ну, что-нибудь придумаем, - проговорил Полишинель с набитым ртом. - Ты всегда так говоришь, так как знаешь, что тебе-то, конечно, не придется придумывать. - Его нетрудно заменить, - сказал Арлекин. - Разумеется, если бы мы были в городе. Но где же нам взять парня даже таких средних способностей, как у Фелисьена, среди селян Бретани? - Господин Бине повернулся к Андре-Луи. - Он был нашим бутафором, машинистом сцены, плотником, билетером, а иногда играл на сцене. - Роль Фигаро*, полагаю, - сказал Андре-Луи, вызвав смех. - Значит, вы знакомы с Бомарше*! - Бине с живым интересом взглянул на молодого человека. - Мне кажется, он довольно известен. - Да, конечно, - в Париже. Но я бы никогда не поверил, что его слава докатилась до глухих уголков Бретани. - Я провел несколько лет в Париже - в коллеже Людовика Великого. Там и познакомился с произведениями Бомарше. - Опасный человек, - нравоучительно сказал Полишинель. - Да, тут ты прав, - согласился Панталоне. - умен - этого я у него не отнимаю, хотя лично мне авторы ненужны. Но это зловредный ум, виновный в распространении пагубных новых идей. Я думаю, что подобных авторов следует запрещать. - Господин де Латур д'Азир, вероятно, согласился бы с вами - тот самый, которому стоит только повелеть - и общинная земля превратится в его собственность. - Андре-Луи осушил кружку, наполненную дешевым вином, которое пили актеры. Его замечание могло бы вызвать дальнейший спор, если бы не напомнило господину Бине, на каких условиях они здесь задержались, а также о том, что уже прошло более получаса. Он моментально вскочил на ноги с живостью, неожиданной для такого тучного человека, и принялся отдавать команды, как маршал на поле битвы. - Живей, живей, ребята! Мы что, так и будем здесь рассиживаться и обжираться весь день? Время летит, и если мы хотим войти в Гишен в полдень, надо еще сделать массу дел. Давайте-ка одевайтесь! Мы снимемся с лагеря через двадцать минут. Дамы, за дело! Идите к себе в фаэтон и постарайтесь навести красоту. Скоро на вас будет смотреть весь Гишен, и от того впечатления, которое произведет ваша наружность сегодня, зависит, чем заполнятся ваши внутренности завтра. В путь! В путь! Привыкнув беспрекословно повиноваться этому самодержцу, все засуетились. Вытащили корзины и коробки и уложили в них деревянные тарелки и остатки скудного пиршества. Через минуту на земле не осталось никаких следов лагеря, и дамы удалились в фаэтон. Мужчины же забирались в фургон, когда Бине повернулся к Андре-Луи. - Здесь мы расстанемся, сударь, - сказал он театрально, - ваши должники и друзья, обогащенные знакомством с вами. - Он протянул пухлую руку. Андре-Луи задержал ее в своих. Последние несколько минут он лихорадочно размышлял. Когда он вспомнил, как спрятался среди актеров от своих преследователей, его осенило, что ему не найти лучшего места, чтобы укрыться, пока его не перестанут искать. - Сударь, - сказал он, - это я ваш должник. Не каждый день выпадает счастье сидеть в кругу такой прославленной и очаровательной труппы. Маленькие глазки Бине впились в молодого человека. Он обнаружил не иронию, а лишь искренность н чистосердечие. - Я неохотно расстаюсь с вами, - продолжал Андре-Луи. - Тем более неохотно, что не вижу абсолютно никакой необходимости расставаться. - Как так? - промолвил Бине, нахмурившись и медленно убирая руку, которую молодой человек задержал дольше, чем следовало. - А вот как. Вы можете считать меня кем-то вроде рыцаря печального образа в поисках приключений, в настоящий момент не имеющего определенной цели в жизни. Ничего удивительного, что первое знакомство с вами и вашей выдающейся труппой вызывает у меня желание узнать вас поближе. Что касается вас, то, насколько я понял, вам нужен кто-нибудь взамен вашего Фигаро - кажется, его имя Фелисьен. Может быть, с моей стороны самонадеянно предполагать, что я смогу справиться с обязанностями столь разнообразными и сложными... - Вы снова дали волю язвительному юмору, мой друг, - перебил Бине. - Если бы исключить его, - добавил он медленно и задумчиво, прищурив маленькие глазки, - мы могли бы обсудить предложение, которое вы, по-видимому, делаете. - Увы! Мы не можем ничего исключить. Если вы принимаете меня, то принимаете целиком - такого, как есть. Как же иначе? Что же касается этого юмора, который вам не по вкусу, вы могли бы извлечь из него выгоду. - Каким образом? - Разными способами. Например, я мог бы обучать Леандра объясняться в любви. Панталоне расхохотался. - А вы уверены в своих силах и не страдаете от излишней скромности. - Следовательно, я обладаю первым качеством, необходимым актеру. - Вы умеете играть? - Полагаю, что да - при случае, - ответил Андре-Луи, вспомнив свое выступление в Рене и Нанте. "Интересно, - подумал он, - удалось ли Панталоне хоть раз за всю сценическую карьеру так же взволновать толпу своими импровизациями? " Господин Бине размышлял. - Много ли вы знаете о театре? - Все. - Я уже говорил, что скромность вряд ли помещает вам сделать карьеру. - Судите сами. Я знаю произведения Бомарше, Эглантина, Мерсье, Шенье* и многих других наших современников. Кроме того, я, конечно, читал Мольера, Расина, Корнеля* и многих менее крупных французских писателей. Из иностранных авторов я хорошо знаком с Гоцци, Гольдони, Гварини, Биббиеной, Макиавелли, Секки, Тассо, Ариосто и Федини*. А из античных авторов я знаю почти всего Еврипида, Аристотеля, Теренция, Плавта*... - Довольно! - взревел Панталоне. - Но до конца списка еще далеко, - сообщил Андре-Луи. - Отложим остальное до следующего раза. Боже мой, что же могло вас заставить прочесть столько драматургов? - По мере своих скромных сил я изучаю человека, а несколько лет назад сделал открытие, что лучше всего это можно сделать, читая размышления о нем, написанные для театра. - Это весьма оригинальное и глубокое открытие, - заметил Панталоне вполне серьезно. - Подобная мысль никогда не приходила мне в голову, а ведь она так верна. Сударь, это истина, которая облагораживает наше искусство. Мне ясно, что вы способный человек, - стало ясно, как только я вас увидел, а я разбираюсь в людях. Я понял, кто вы, как только вы сказали "Доброе утро". Как вы думаете, смогли бы вы при случае помочь мне подготовить сценарий? Мой ум так обременен тысячью мелких дел, что не всегда готов к такой работе. Вы полагаете, что смогли бы мне помочь? - Абсолютно уверен. - М-да. Я тоже в этом не сомневался. С обязанностями Фелисьена вы скоро познакомитесь. Ну что ж, если желаете, можете поехать с нами. Полагаю, вам понадобится жалованье? - Ну, если так принято. - Что бы вы сказали о десяти ливрах в месяц? - Я бы сказал, что это далеко не сокровища Перу. - Я бы мог дать пятнадцать, - неохотно сказал Бине, - но сейчас плохие времена. - Ручаюсь, что изменю их к лучшему для вас. - Не сомневаюсь, что вы в этом уверены. Итак, мы поняли друг друга? - Вполне, - сухо сказал Андре-Луи и таким образом оказался на службе у Мельпомены. Глава III. МУЗА КОМЕДИИ Если вступление труппы в городок Гишен и не было в точности таким триумфальным, как того желал Бине, по крайней мере оно было достаточно впечатляющим и оглушительным, чтобы селяне рот разинули. Комедианты казались им причудливыми существами из другого мира - да так оно и было. Впереди ехал фаэтон, запряженный двумя фламандскими лошадьми, который скрипел и издавал стоны. Правил им сам Панталоне, огромный и тучный Панталоне, затянутый в красный костюм, на который он надел длинную женскую ночную сорочку коричневого цвета. На лице красовался огромный картонный нос. На козлах рядом с ним восседал Пьеро, в белом балахоне с длинными рукавами, скрывавшими руки, в широких белых штанах и черной шапочке. Лицо его было набелено мукой. В руках у Пьеро была труба, и он извлекал из нее ужасающие звуки. На крыше экипажа ехали Полишинель, Скарамуш, Арлекин и Паскарьель. Полишинель, в черном камзоле, покрой которого был в моде лет сто тому назад, с горбами спереди и сзади, с белыми брыжами и в черной маске, скрывавшей верхнюю часть лица, стоял широко расставив ноги, чтобы не свалиться, и торжественно и яростно колотил в барабан. Трое других сидели по углам крыши, свесив ноги. Скарамуш, весь в черном по испанской моде семнадцатого века, с наклеенными усами, бренчал на гитаре, которая издавала нестройные звуки. Арлекин, оборванный и покрытый заплатами всех цветов радуги, в кожаном поясе и с деревянной шпагой, время от времени ударял в тарелки. Верхняя часть его лица была вымазана сажей. Паскарьель, одетый лекарем - в шапочке и белом переднике, - веселил зрителей, демонстрируя огромный жестяный клистир, который, выпуская воздух, издавал жалобный писк. В самом экипаже сидели три дамы, составлявшие женский персонал труппы. Они выглядывали в окошку, обмениваясь остротами с горожанами. Климена, Влюбленная, одетая в красивый атлас, затканный цветами, в тыквообразном парике, скрывавшем ее собственные локоны, выглядела настоящей светской дамой, так что становилось непонятно, как она попала в эту странную компанию. Мадам в роли "благородной матери" тоже была одета с роскошью, правда столь нарочитой, что это вызывало смех. Ее прическа представляла собой чудовищное сооружение, украшенное цветами и маленькими страусовыми перьями. Лицом к ними спиной к лошадям сидела притворно застенчивая Коломбина в платье в зеленую и синюю полоску и в белом муслиновом чепце молочницы. Старый фаэтон, в свои лучшие дни, быть может, возивший какого-нибудь прелата, просто чудом не разваливался и лишь стонал под чрезмерной и столь неподходящей для него ношей. За фаэтоном следовал фургон, впереди которого шествовал длинный, тощий Родомон, с лицом, вымазанным красной краской, нацепивший для пущего устрашения грозные усищи. На голове у него была широкая фетровая шляпа с грязным пером, на ногах - высокие сапоги. Зычным голосом он изрыгал угрозы, суля всем встречным кровавую расправу, от которой кровь стыла в жилах. На крыше фургона сидел один Леандр. Он был в голубом атласном костюме с кружевными гофрированными манжетами и в красных туфлях на каблуках. Волосы напудрены, палице мушки, в руках - лорнет. На боку маленькая шпага. Леандр выглядел настоящим придворным и был очень красив. Женщины Гишена кокетливо строили ему глазки, а он принимал это как естественную дань своим чарам и отвечал им. темже. Подобно Климене, он выглядел. чужим в этой компании разбойников. Шествие замыкал Андре-Луи, который вел двух ослов, тащивших повозку с реквизитом. Он наклеил себе фальшивый нос, чтобы не быть узнанным. Больше он ничего не изменил в своей внешности, даже не переоделся. Андре-Луи устало плелся в хвосте рядом с ослами, и никто не обращал на него ни малейшего внимания, что вполне его устраивало. Актеры обошли город, буквально бурливший: готовились к ярмарке, которая должна была состояться на следующей неделе. Время от времени они останавливались, кзкофоння сразу смолкала, и Полишинель громовым голосом объявлял, что сегодня вечером в пять часов на старом рынке знаменитая труппа импровизатором господина Бине сыграет новую комедию в четырех актах под названием "Бессердечный отец". Наконец они прибыли на старый рынок, занимавший цокольный этаж ратуши. Рынок был открыт четырем ветрам: с обоих фасадов у него было по две арки, а по торцам - по одной. Почти все ежи были забиты досками. Через две незаколоченные арки публика будет входить в театр, а городские оборвыши и скряги, которым жаль истратить несколько су на билеты, смогут воспользоваться ими, чтобы хоть одним глазком взглянуть на представление. Никогда в жизни Андре-Луи, не привыкший к физическому труду, не трудился так, как в этот полдень. Надо было соорудить и подготовить сцену в конце рыночного зала. Он начал понимать, какой ценой достанутся ему пятнадцать ливров в месяц. Сняв пышные наряди, Родомон и Леандр помогали Андре-Луи плотничать. Они работали вчетвером - точнее, втроем, так как Панталоне только выкрикивал распоряжения. Примерно через полчаса остальные четверо актеров, пообедавших вместе с дамами, сменили Андре-Луи с товарищами, и те и свою очередь пошли обедать. Полишинель остался за главного. Перейдя площадь, Андре-Луи с актерами подошли к маленькой гостинице, где они уже успели поселиться. В узком коридоре он лицом к лицу столкнулся с Клименой, которая, сбросив роскошное оперенье, переоделась в свое обычное платье. - Ну что, понравилось? - развязно спросила она. Он взглянул ей прямо в глаза. - А я рассчитываю на вознаграждение, - ответил он своим странным холодным тоном. Когда он так говорил, трудно было понять, что он при этом думает. Она нахмурилась. - Вам... вам уже понадобилось вознаграждение! - Клянусь честью, оно-то и привлекло меня с самого начала. Они были совсем одни, так как остальные ушли в приготовленную для труппы комнату, где был накрыт стол. Андре-Луи внезапно остро ощутил очарование ее женственности, а поскольку, основательно изучив Мужчину, он розным счетом ничего не смыслил в Женщине, то ему и в голову не пришло, что это сама Климена воздействует на него, тонко и неуловимо. - Что же это за вознаграждение? - спросила она его с самым невинным видом. - Пятнадцать ливров в месяц, - отрывисто ответил он, с трудом удержавшись на самом краю пропасти. С минуту она озадаченно смотрела на него, совершенно сбитая с толку, затем пришла в себя. - А в придачу к пятнадцати ливрам - полный пансион, - сказала она. - Не забудьте и его принять в расчет. Мне кажется, про пансион вы совсем забыли, и ваш обед остынет. Пойдемте! - Вы еще не обедали? - воскликнул он, и ей послышалась взволнованная нотка в его голосе. - Не обедала, - отвечала она через плечо. - Я ждала. - Чего? - спросил он с надеждой, простодушно подставив себя под удар. - Вот дурень! Ну ясное дело - мне же надо было переодеться, - грубо ответила она. Заманив его в ловушку, она не могла отказать себе в удовольствии ударить. Но он был из тех, кто отвечает ударом на удар. - Хорошие манеры вы оставили наверху вместе с нарядом светской дамы. Понятно. Она густо покраснела. - Вы дерзки, - ответила она запинаясь. - Мне часто говорят об этом, но я не верю. - Андре-Луи распахнул перед Клименой дверь и, отвесив весьма изысканный поклон, который произвел на нее сильное впечатление (хотя он был просто скопирован у Флери* из Комеди Франсез, где Андре-Луи часто бывал в дни учебы в коллеже Святого Людовика), жестом пригласил ее войти. - После вас, мадемуазель. - Для большей выразительности он умышленно разделил последнее слово на две части. - Благодарю вас, сударь, - ответила она ледяным тоном, в котором слышалась насмешка - правда, едва заметная, ибо молодой человек был просто очарователен. Ни разу за весь обед она не обратилась к Андре-Луи, зато, вопреки обыкновению, уделила все свое внимание вздыхавшему по ней Леандру. Бедняга так плохо играл ее возлюбленного на сцене, поскольку страстно мечтал сыграть эту роль в жизни. Не обращая внимания на поведение Климены, Андре-Луи с большим аппетитом поглощал селедку с черным хлебом. Трапеза была скудная, как у всех бедняков в ту голодную зиму. Поскольку он связал свою судьбу с труппой, дела которой были далеки от процветания, ему следовало философски относиться к неизбежным невзгодам. - У вас есть имя? - спросил его Бине, когда в беседе за столом возникла пауза. - Думаю, что есть, - ответил Андре-Луи