еатре оставаться в шляпе! А они-эти!.. - Он прав, - сказал Ле Шапелье. - Такое положение становится невыносимым. Два дня назад господин д'Амбли пригрозил Мирабо тростью перед всем Собранием. Вчера господин де Фоссен обратился к своему сословию, призывая к убийству. "Почему бы нам не напасть на этих мерзавцев со шпагой в руке? " - спросил он. Да, он выразился именно так! - Это гораздо проще, чем создавать законы, - сказал Андре-Луи. - Лагрон, депутат от Ансени на Лауре, ответил ему - мы не расслышали, что именно. Когда он покидал Манеж, один из забияк грубо оскорбил его. Лагрон всего-навсего проложил себе дорогу локтями, но какой-то молодчик крикнул, что его ударили, и вызвал Лагрона. Сегодня рано утром они дрались на Елисейских полях*, и Лагрон был убит: ему спокойно, не спеша воткнули шпагу в живот. Его противник дрался, как учитель фехтования, а у бедного Лагрона даже не было своей собственной шпаги - пришлось одолжить, чтобы пойти на дуэль. Андре-Луи, думавшего о Вильморене, история которого повторялась вплоть до мельчайших подробностей, охватило волнение. Он сжал кулаки, стиснул зубы. Маленькие глазки Дантона следили за ним пристальным взглядом. - Итак, что вы думаете? Положение обязывает? Дело в том, что мы тоже должны обязать их, этих... Мы должны отплатить им той же монетой, уничтожить их. Надо столкнуть этих убийц в бездну небытия их же средствами. - Но как? - Как? Черт подери! Разве я не сказал? - Для этого-то нам и нужна ваша помощь, - вставил Ле Шапелье. - У вас, вероятно, есть способные ученики, а среди них - те, которые питают патриотические чувства. Идея Дантона заключается в том, чтобы небольшая группа этих учеников во главе с вами хорошенько проучила задир. Андре-Луи нахмурился. - А каким именно образом, полагает господин Дантон, это можно осуществить? Господин Дантон неистово высказался сам: - А так: мы проведем вас в Манеж в час, когда в Собрании оканчивается заседание, и покажем шесть главных кровопускателей. Тогда вы сможете их оскорбить раньше, чем они успеют оскорбить кого-то из представителей. А на следующее утро самим... кровопускателям пустят кровь secundum artem [по всем правилам искусства (лат. )], тогда и остальным будет над чем призадуматься. В случае необходимости лечение можно повторить вплоть до полного выздоровления. Если же вы убьете этих... тем лучше. Он остановился, на желтоватом лице выступила краска: он был взволнован своей идеей. Андре-Луи с непроницаемым видом пристально смотрел на него. - Ну, что вы на это скажете? - Придумано весьма хорошо. - И Андре-Луи отвернулся и взглянул в окно. - И это все, что вы можете сказать? - Я не скажу вам, что еще думаю по этому поводу, поскольку вы меня, вероятно, не поймете. Вас, господин Дантон, в какой-то мере извиняет то, что вы меня не знаете. Но как могли вы, Изаак, привести сюда этого господина с подобным предложением? Ле Шапелье смутился. - Признаюсь, я колебался, - начал он оправдываться. - Но господин Дантон не поверил мне на слово, что вам может прийтись не по вкусу такое предложение. - Не поверил! - завопил Дантон, перебивая его. Он резко повернулся к Ле Шапелье, размахивая большими руками. - Вы сказали мне, что ваш приятель - патриот. Патриотизм не знает угрызений совести. И вы называете этого жеманного учителя танцев патриотом? - А вы бы, сударь, согласились ради патриотизма стать убийцей? - Конечно, согласился бы - разве вы не слышали? Я же сказал, что с удовольствием давил бы их своей дубинкой, как... блох! - Что же вам мешает? - Что мне мешает? Да то, что меня повесят. Я же говорил! - Ну и что с того? Вы же патриот! Почему бы вам не прыгнуть в пропасть, подобно Курцию*, раз вы верите, что ваша смерть принесет пользу вашей стране? Господин Дантон начал проявлять признаки раздражения: - Потому что моей стране принесет больше пользы моя жизнь. - Позвольте же и мне, сударь, тешить себя аналогичной тщеславной мыслью. - А что же вам угрожает? Вы бы сделали свое дело, прикрываясь дуэлью, - как поступают они. - А вам не приходило в голову, сударь, что закон вряд ли будет считать обычным дуэлянтом учителя фехтования, убившего своего противника, - особенно если будет доказано, что этот учитель сам спровоцировал дуэль? - Ах, вот оно что! Тысяча чертей! - Господин Дантон надул щеки и произнес с испепеляющим презрением: - Так вот в чем дело! Вы просто боитесь! - Можете считать, если угодно, что я боюсь сделать тайком то, что такой хвастливый патриот, как вы, боится сделать открыто. Есть у меня и другие причины, но с вас довольно и этой. Дантон задохнулся, потом выругался более изощренно, чем раньше. - Вы правы!.. - признал он к изумлению Андре-Луи. - Вы правы, а я не прав. Я такой же никудышный патриот, как вы, и к тому же трус. - И он призвал в свидетели весь Пантеон*. - Только, видите ли, я кое-что стою, и если меня схватят и повесят - увы! Сударь, мы должны найти какой-то другой выход. Извините за вторжение. Прощайте! - Он протянул свою ручищу. Ле Шапелье стоял в замешательстве, удрученный. - Поймите меня, Андре. Простите, что... - Пожалуйста, ни слова больше. Заходите ко мне поскорее. Я бы уговорил вас остаться, но уже бьет девять часов и сейчас придет первый ученик. - Да я бы и не отпустил его, - сказал Дантон. - Мы с ним еще должны решить задачу, как уничтожить господина де Латур д'Азира и его друзей. - Кого? Вопрос прозвучал резко, как выстрел. Дантон уже повернулся к двери, но остановился, удивленный тоном, которым Андре-Луи произнес вопрос. Они с Ле Шапелье снова обернулись. - Я сказал, господина де Латур д'Азира. - Какое отношение он имеет к вашему предложению? - Он? Да ведь он - главный кровопускатель. Ле Шапелье добавил: - Это он убил Лагрона. - Он не принадлежит к числу ваших друзей, не так ли? - поинтересовался Дантон. - Так вы хотите, чтобы я убил Латур д'Азира? - очень медленно спросил Андре-Луи, как человек, мысленно что-то взвешивающий. - Вот именно, - ответил Дантон. - И тут потребуется рука мастера, могу вас уверить. - Ну что же, это меняет дело, - сказал Андре-Луи, думая вслух. - Весьма соблазнительно. - Ну так за чем же дело стало?.. - Исполин снова шагнул к нему. - Погодите! - поднял руку Андре-Луи, затем, опустив голову, отошел к окну. Ле Шапелье и Дантон, обменявшись взглядами, стояли в ожидании, пока Андре-Луи размышлял. Сначала он даже удивился, почему сам не избрал подобный путь, чтобы закончить давнишнюю историю с господином де Латур д'Азиром. Что пользы с того, что он стал искусным фехтовальщиком, если не отомстит за Вильморена и не защитит Алину от ее собственного честолюбия. Ведь так легко было разыскать Латур д'Азира, нанести ему смертельное оскорбление и таким образом добиться своего. Сегодня это было бы убийством - убийством столь же коварным, как расправа Латур д'Азира над Филиппом де Вильмореном. Однако теперь роли переменились, и Андре-Луи шел бы на дуэль, не сомневаясь в ее исходе. С моральными препонами он быстро справился, однако оставались юридические. Во Франции все еще существовал закон, который Андре-Луи тщетно пытался привести в действие против Латур д'Азира. Однако этот закон моментально сработал бы в аналогичном случае против него самого. И тут внезапно, словно по наитию, он увидел выход, который привел бы к высшей справедливости. Андре-Луи стало ясно, как добиться, чтобы наглый и самоуверенный враг сам наткнулся на его шпагу и к тому же считался бы зачинщиком дуэли. Андре-Луи снова повернулся к посетителям. Он был очень бледен, в больших темных глазах появился какой-то странный блеск. - Наверно, трудно будет найти замену бедному Лагрону, - заметил он. - Наши земляки вряд ли поспешат запять это место, чтобы попасть на шпагу Привилегии. - Да, конечно, - уныло ответил Ле Шапелье, затем, видимо догадавшись, о чем думает друг, воскликнул: - Андре! А ты бы?.. - Именно об этом я думал - ведь таким образом я бы получил законное место в Собрании. Если вашим Латур д'Азирам угодно будет задирать меня - ну что же, их кровь падет на их собственные головы. Я, разумеется, и не подумаю расхолаживать этих господ. - Он улыбнулся. - Я всего-навсего плут, пытающийся быть честным, - вечный Скарамуш, творение софистики. Так вы думаете, Ансени выставил бы меня своим представителем? - Выставил бы своим представителем Omnes Omnibus'a? - Ле Шапелье рассмеялся, и на лице его отразилось нетерпение. - Ансени будет вне себя от гордости. Правда, это не Рен или Нант, как могло быть, захоти вы раньше. Однако таким образом вы будете представлять Бретань. - Мне придется ехать в Ансени? - Вовсе не обязательно. Одно письмо от меня муниципалитету - и вы утверждены. Не нужно никуда ехать. Пара недель - самое большее - и дело сделано. Итак, решено? Андре-Луи на минуту задумался. А что делать с академией? Можно договориться с Ледюком и Галошем, чтобы они продолжали занятия, а он будет только руководить. В конце концов Ледюк теперь прекрасно знает свое дело, и на него вполне можно положиться. В случае необходимости можно нанять третьего помощника. - Да будет так, - наконец произнес Андре-Луи. Ле Шапелье пожал ему руку и принялся пространно поздравлять, пока его не перебил стоявший у двери гигант в алом камзоле. - А какое отношение это имеет к нашему делу? - спросил он. - Означает ли это, что когда вы будете представителем, то без угрызений совести проткнете маркиза? -- Если маркиз сам напросится - в чем я не сомневаюсь. - Да, разница есть, - усмехнулся господин Дантон. - У вас изобретательный ум. - Он обернулся к Ле Шапелье. - Кем, вы говорили, он был сначала? Адвокатом, не так ли? - Да, я был адвокатом, а затем фигляром. - И вот результат! - Пожалуй. А знаете ли, мы с вами не так уж непохожи. - Что? - Когда-то, подобно вам, я подстрекал других убить человека, которому желал смерти. Вы, разумеется, скажете, что я был трусом. Чело гиганта помрачнело, и Ле Шапелье уже приготовился встать между ними. Но тучи рассеялись, и на раскаты оглушительного смеха в длинном зале отозвалось эхо. - Вы укололи меня второй раз, причем в то же самое место. О, вы здорово фехтуете. Мы станем друзьями. Мой адрес - улица Кордельеров. Любой... негодяй скажет вам, где живет Дантон. Демулен живет этажом ниже. Загляните к нам как-нибудь вечером. У нас всегда найдется бутылка для друга. Глава VIII. ДУЭЛЯНТЫ-УБИЙЦЫ Маркиз, отсутствовавший более недели, наконец вернулся на свое место на правой стороне в Национальном собрании. Пожалуй, нам уже следует называть его бывшим маркизом де Латур д'Азиром, так как дело было в сентябре 1790 года, через два месяца после того, как по предложению Ле Шапелье - этого бретонского левеллера* - был принят декрет, отменивший институт наследственного дворянства. Было решено, что знатность так же не должна передаваться по наследству, как позор, и что точно так же, как клеймо виселицы не должно позорить потомство преступника, возможно достойное, герб, прославляющий того, кто совершил великое деяние, не должен украшать его потомков, возможно недостойных. Таким образом, фамильные дворянские гербы были выброшены на свалку вместе с прочим хламом, который не желало терпеть просвещенное поколение философов. Граф Лафайет, поддержавший это предложение, вышел из Собрания просто господином Мотье, великий трибун граф Мирабо стал господином Рикетти, а маркиз де Латур д'Азир -- господином Лесарком. Это было сделано под горячую руку накануне великого национального праздника Федерации на Марсовом поле, и, несомненно, те, кто поддался общему порыву, горько раскаялись на следующее утро. Итак, появился новый закон, который пока что никто не удосужился провести в жизнь. Однако это к слову. Итак, как я сказал, был сентябрь, и в тот пасмурный, дождливый день сырость и мрак, казалось, проникли в длинный зал Манежа, где на восьми рядах зеленых скамей, расположенных восходящими ярусами, разместилось около восьмисот--девятисот представителей трех сословий, составлявшие нацию. Дебатировался вопрос, должен ли орган, который сменит Учредительное собрание, работать совместно с королем. Обсуждалось также, следует ли этому органу быть постоянным и должен ли он иметь одну или две палаты. На трибуне был аббат Мори*, сын сапожника, который в то противоречивое время именно поэтому был главным оратором правой. Он ратовал за принятие двухпалатной системы по английскому образцу. Сегодня он был еще многословнее и скучнее, чем обычно, и аргументация его все больше приобретала форму проповеди, а трибуна Национального собрания все сильнее походила на кафедру проповедника. Однако члены Собрания все меньше походили на прихожан -- они становились все беспокойнее под этим неиссякаемым потоком выспреннего словоизвержения. Напрасно четыре служителя с тщательно напудренными головами, в черных атласных панталонах, с цепью на груди и позолоченными шпагами на боку кружили по залу, хлопая в ладоши и призывая к порядку: - Тишина! По местам! Тщетно звонил в колокольчик председатель, сидевший за столом, покрытым зеленой материей, напротив трибуны. Аббат Мори слишком долго говорил, и к нему потеряли интерес. Наконец-то поняв это, он закончил, и гул голосов стал общим, а затем резко оборвался. Воцарилось молчание, все ждали, головы повернулись, а шеи вытянулись. Даже группа секретарей за круглым столом, расположенным ниже помоста председателя, стряхнула обычную апатию, чтобы взглянуть на молодого человека, впервые поднявшегося на трибуну Собрания. -- Господин Андре-Луи Моро, преемник покойного депутата Эмманюэля Лагрона от Ансени в департаменте Луары. Господин де Латур д'Азир вышел из состояния мрачной рассеянности, в которой пребывал. Преемник депутата, которого он убил, в любом случае заинтересовал бы его. Можете себе представить, как усилился его интерес, когда, услышав знакомое имя, он в самом деле узнал молодого негодяя, который вечно становился ему поперек пути, так что маркиз уже сожалел, что сохра- нил ему жизнь два года назад в Гавряйяке. Господину де Латур д'Азиру показалось, что появление молодого человека на месте Лагрона -- не простое совпадение, а прямой вызов. Маркиз взглянул на Андре-Луи скорее с удивлением, чем с гневом, и ощутил какое-то смутное, почти пророческое беспокойство. И действительно, новый депутат, само появление которого было вызовом, заявил о себе в выражениях, не оставлявших и тени сомнения в его намерениях: -- Я предстаю перед вами как преемник того, кто был убит три недели тому назад. Такое начало, приковавшее к Андре-Луи всеобщее внимание, сразу же вызвало крик негодования правой. Он сделал паузу и взглянул на них с легкой улыбкой -- на редкость самоуверенный молодой человек. -- Господин председатель, мне кажется, что депутаты правой не принимают мои слова. Ничего удивительного: господа правой, как известно, не любят правды. Раздался рев. Члены левой выли от смеха, а члены правой угрожающе вопили. Служители сновали по залу, взволнованные, вопреки обыкновению, хлопали в ладоши и тщетно призывали к порядку. Председатель позвонил в колокольчик. Голос Латур д'Азира привставшего с места, перекрыл шум: -- Фигляр! Тут не театр! -- Да, сударь, тут охотничье угодье для задир-фехтовальщиков, -- последовал ответ, и шум усилился. Новый депутат в ожидании тишины озирался по сторонам. Он заметил ободряющую усмешку Ле Шапелье, сидевшего неподалеку, и спокойную одобрительную улыбку Керсена -- знакомого бретонского депутата. Несколько поодаль он увидел крупную голову Мирабо, откинутую назад, -- тот наблюдал за ним с некоторым удивлением, слегка нахмурясь. Ему бросилось в глаза бледное лицо адвоката из Арраса -- Робеспьера, или де Робеспьера, как теперь называл себя маленький сноб, присвоив аристократическое "де" в качестве прерогативы человека, выдающегося в советах страны. Склонив набок тщательно завитую голову, депутат от Арраса внимательно изучал оратора в лорнет, а очки в роговой оправе, в которых он читал, были сдвинуты на лоб. Тонкие губы Робеспьера были растянуты в улыбке тигра, впоследствии столь знаменитой и вызывавшей такой страх. Постепенно шум замер, так что стали слышны слова председателя, который серьезно обратился к молодому человеку, стоявшему на трибуне: -- Сударь, если вы хотите, чтобы вас услышали, позвольте посоветовать вам не вести себя вызывающе. -- Затем он обратился к залу: -- Господа, если мы хотим продолжать, я попросил бы вас сдерживать свои чувства, пока оратор не закончит речь. Я попытаюсь подчиниться, господин председатель, предоставив господам правой заниматься провокациями. Я сожалею, если то немногое, что я сказал, прозвучало вызывающе, однако я не мог не упомянуть известного депутата, место которого недостоин занимать, а также умолчать о событии, вызвавшем прискорбную необходимость замены. Депутат Лагрон был человеком редкого благородства и самоотверженности. Его вдохновляла высокая цель -- выполнить долг перед своими выборщиками и перед этим Собранием. Он обладал тем, что его противники называли опасным даром красноречия. Латур д'Азира передернуло от этой знакомой фразы -- его собственной фразы, которую он употребил, чтобы объяснить свои действия в истории с Филиппом де Вильмореном и которую ему постоянно швыряли в лицо с мрачной угрозой. И тут раздался голос остроумного Казалеса -- самого большого насмешника в партии привилегированных, который воспользовался паузой в речи оратора. -- Господин председатель, -- очень серьезно спросил он, -- не совсем ясно, для дего поднялся на трибуну новый депутат: чтобы принять участие в дебатах по поводу структуры законодательного собрания или чтобы произнести надгробную речь над покойным депутатом Лагрону? На этот раз бурному веселью предались депутаты правой, пока их не остановил Андре-Луи: -- Этот смех непристоен! -- В такой истинно галльской манере он бросил перчатку в лицо привилегированным, не желая довольствоваться полумерами. Смех мгновенно смолк, уступив мести безмолвной ярости. Он торжественно продолжал: -- Всем вам известно, как умер Лагрон. Чтобы упомянуть его смерть, требуется мужество, а чтобы смеяться при ее упоминании, нужно обладать качествами, которые я затрудняюсь определить. Если я заговорил о его кончине, то лишь в силу необходимости, объясняя свое появление среди вас. Теперь мой черед нести его ношу. У меня нет ни силы, ни мужества, ни мудрости Лагрона, но я буду нести эту ношу со всей отпущенной мне силой, мужеством и мудростью. Я надеюсь, что те, кто нашел средство заставить умолкнуть его красноречивый голос, йе прибегнут к такому же средству, чтобы заставить замолчать меня. С левой стороны раздались слабые аплодисменты, а с правой -- презрительный смех. -- Родомон! -- позвал его кто-то. Андре-Луи взглянул в том направлении, откуда донесся этот голос, -- там сидела группа дуэлянтов-убийц -- и улыбнулся. Его губы беззвучно прошептали: - Нет, мой друг - Скарамуш. Скарамуш, ловкий, опасный малый, идущий к своей цели извилистыми путями. - Вслух он продолжал: - Господин председатель, среди нас есть такие, кто не понимает, что мы собрались затем, чтобы создать законы, с помощью которых Францией можно будет справедливо управлять и вытащить ее из болота банкротства, где она может увязнуть. Да, есть такие, кто жаждет крови, а не законов, и я серьезно предупреждаю их, что они сами захлебнутся в крови, если не откажутся от силы в пользу разума. Эта фраза тоже пробудила воспоминания у Латур д'Азира. Повернувшись, он обратился к своему кузену Шабрийанну, сидевшему рядом: - Опасный негодяй этот ублюдок из Гаврийяка. Шабрийанн, побелевший от гнева, взглянул на него сверкавшими глазами: - Пусть выговорится. Не думаю, чтобы сегодня его вновь услышали, - предоставьте это мне Латур д'Азир вряд ли смог бы объяснить, почему о с чувством облегчения откинулся на сиденье. Он говорил себе, что нужно принять вызов, однако, несмотря и ярость, ощущал какое-то странное нежелание это делать. Да, этот малый умел пробудить в нем неприятные воспоминания о молодом аббате, убитом в саду позади "Вооруженного бретонца" в Гаврийяке. Не то чтобы смерть Филиппа де Вильморена отягощала совесть господина де Латур д'Aзиpa - oн считал, что его поступок полностью оправдан. Нет, дело было в том, что память воскрешала перед ним неприятную картину: обезумевший мальчик на коленях возле любимого друга, истекавшего кровью, умолявший убить и его и называвший маркиза убийцей и трусом, чтобы разозлить его. Между тем, покончив с темой смерти Лагрона, депутат на трибуне наконец подчинился порядку и заговорил на тему, которая дебатировалась. Правда, он не вы сказал ничего заслуживающего внимания и не предложил ничего определенного. Речь его была очень краткой - ведь она послужила лишь предлогом для того, чтобы подняться на трибуну. Когда после заседания Андре-Луи покидал зал сопровождении Ле Шапелье, он обнаружил, что его со всех сторон окружают депутаты, в основном бретонцы. Они, как телохранители, защищали его от провокаций, неизбежных после его вызывающей речи в Собрании. На минуту с ним поравнялся огромный Мирабо. - Поздравляю вас, господин Моро, - сказал великий человек. - Вы прекрасно держались. Несомненно, они будут жаждать вашей крови. Однако возьму на себя смелость дать вам совет: будьте осторожны, не позволяйте себе руководствоваться ложным чувством донкихотства. Игнорируите их вызовы - именно так поступаю я сам. Я заношу каждого, кто меня вызвал, - а их уже пятьдесят - в свой список, и там они навсегда останутся. Отказывайте им в том, что они называют сатисфакцией, и все будет хорошо. Апдре-Луи улыбнулся и вздохнул. - Для этого требуется мужество. - Конечно. Но, по-моему, вам его не занимать. - Возможно, это не так, но сделаю все, что в моих силах. Они прошли через вестибюль, и хотя там уже выстроились привилегированные, нетерпеливо поджидавшие молодого человека, который имел наглость оскорбить их с трибуны, телохранители Андре-Луи не подпустили их близко. Андре-Луи вышел на улицу и остановился под навесом, сооруженным у входа для подъезжавших экипажей. Шел сильный дождь, и земля покрылась густой грязью, так что Андре-Луи стоял, не решаясь выйти из-под навеса. Рядом с ним был Ле Шапелье, не покидавший его ни на минуту. Шабрийанн, зорко следивший за Андре-Луи, увидел, что момент самый подходящий, и, сделав ловкий маневр, оказался под дождем, лицом к лицу с дерзким бретонцем. Он грубо толкнул Андре-Луи, как будто желая освободить себе место под навесом. Андре-Луи ни на секунду не усомнился относительно цели этого человека, не заблуждались на этот счет и те, кто стоял поблизости, и сделали запоздалую попытку сомкнуться вокруг нового депутата. Андре-Луи был горько разочарован: он ждал вовсе не Шабрийанна. Разочарование отразилось у него на лице, и самонадеянный Шабрийанн ложно истолковал его. Ну что же, Шабрийанн так Шабрийанн - он не ударит в грязь лицом. - Кажется, вы толкнули меня, сударь, - очень вежливо заметил Андре-Луи и так толкнул Шабрийанна плечом, что тот вылетел обратно под дождь. - Я хочу укрыться от дождя, сударь, - резко сказал шевалье. - Для этого вам необязательно стоять на моих ногах - мне почему-то не нравится, когда мне наступают на ноги. Они у меня очень чувствительны, сударь. Возможно, вы этого не знали. Пожалуйста, ни слова больше. - Да я ничего и не говорю, грубиян вы этакий! - воскликнул шевалье, не вполне владея собой. - Неужели? А я полагал, что вы собираетесь извиниться. - Извиниться? - засмеялся Шабрийанн. - Перед вами? А знаете, вы просто смешны! - Он снова шагнул под навес и на глазах у всех грубо вытолкнул Андре-Луи. - Ах! - закричал Андре-Луи с гримасой. - Вы сделали мне больно, сударь. Я же просил не толкать меня! - Он повысил голос, чтобы его все слышали, и еще раз отправил господина де Шабрийанна под дождь. Хотя Андре-Луи был худощав, у него была железная рука благодаря ежедневным усердным занятиям со шпагой, к тому же он вложил в толчок всю свою силу. Его противник отлетел на несколько шагов и, зацепившись за бревно, оставленное каким-то рабочим, сел прямо в лужу. Все свидетели происшествия разразились смехом, а нарядный господин встал, с ног до головы обрызганный грязью, и в ярости подскочил к Андре-Луи. Этот бретонец сделал его смешным, что было абсолютно непростительно. - Вы мне за это заплатите, - захлебывался Шабрийанн. - Я убью вас. Андре-Луи рассмеялся прямо ему в лицо, и в наступившей тишине прозвучали слова: - О, так вот чего вы желаете? Почему же вы сразу не сказали? Мне бы не пришлось сбивать вас с ног. Я полагал, что господа вашей профессии справляются с делами подобного рода не без изящества, соблюдая при этом правила хорошего тона. Если бы вы вели себя именно так, не пострадали бы ваши панталоны. - Когда мы встретимся? - зарычал Шабрийанн, побагровевший от ярости. - Когда ва м угодно, сударь. Решайте сами, когда вам удобнее меня убить. Мне кажется, вы заявили именно об этом намерении, не так ли? - Андре-Луи был сама учтивость. - Завтра утром в Булонском лесу*. Может быть, вы захватите с собой приятеля? - Разумеется, сударь. Надеюсь, нам повезет с погодой. Терпеть не могу дождь. Шабрийанн удивленно взглянул на него. Андре-Луи мило улыбнулся. - А теперь не смею больше задерживать вас, сударь. Мы вполне поняли друг друга. Я буду в Булонском лесу завтра в девять часов утра. - Это слишком поздно для меня, сударь. - А любое другое время - слишком рано для меня. Я не люблю нарушать свои привычки. Итак, девять часов или никогда - как вам угодно. - Но в девять часов я должен быть на утреннем заседании в Собрании. - Боюсь, сударь, что сначала вам придется убить меня, а мне бы не хотелось быть убитым раньше девяти часов. Поведение Андре-Луи шло настолько вразрез с обычной процедурой, что Шабрийанну трудно было это переварить. В тоне сельского депутата звучала зловещая насмешка - точно так привилегированные разговаривали со своими жертвами из третьего сословия. Чтобы еще больше раздразнить Шабрийанна, Андре-Луи - актер Скарамуш во всем - вынул табакерку и твердой рукой протянул ее Ле Шанелье, а затем угостился сам. По-видимому, Шабрийанну после всего, что он вытерпел, даже не была предоставлена возможность удалиться с достоинством. - Хорошо, сударь, - сказал он. - Пусть будет в девять часов. И посмотрим, станете ли вы потом так нагло разговаривать. И он бросился прочь под презрительными насмешками провинциальных депутатов. Ничуть не умерило его ярость и то, что, пока он шел домой по улице Дофины, ему всю дорогу улюлюкали мальчишки, потешавшиеся над грязью, капавшей с атласных панталон и фалд элегантного камзола в полоску. Надо сказать, что за презрительной усмешкой третьего сословия таились негодование и страх. Это уж слишком! Один из этих задир убил Лагрона, и вот вызов получил его преемник в первый же день, как появился, чтобы занять место покойного, и теперь его тоже убьют. Несколько человек подошли к Андре-Луи, уговаривая его не ездить в Булонский лес и не обращать внимания на вызов и на всю эту историю-ведь это умышленная попытка убрать его с дороги. Он серьезно выслушал советы, угрюмо покачал головой и наконец пообещал обдумать их. На дневном заседании он как ни в чем не бывало занял свое место, как будто ничего не случилось. Однако утром, когда началось заседание, места Андре-Луи и Шабрийанна в Собрании были свободны. Уныние и негодование охватило представителей третьего сословия, н в их выступлениях звучала более язвительная нота, чем обычно. Они не одобряли безрассудство своего новичка. Некоторые открыто осуждали его неосмотрительность, и лишь небольшая группа доверенных лиц Ле Шапелье надеялась когда-нибудь увидеть его снова. Поэтому, когда в начале одиннадцатого появился Андре-Луи, спокойный и сдержанный, и направился к своему месту, депутаты третьего сословия изумились и вздохнули с облегчением. В тот момент на трибуне находился оратор правой. Он резко прервал свою речь и с недоверием н беспокойством уставился на Андре-Луи: уразуметь случившееся было выше его сил. Затем прозвучал голос, презрительно объяснивший изумленному Собранию, что случилось: - Они не дрались. В последний момент он увильнул. Должно быть, это так, подумали все. Тайна разъяснилась, и люди снова начали рассаживаться. Однако Андре-Луи, добравшийся до своего места, услышал объяснение, всех удовлетворившее, и остановился. Он чувствовал, что должен открыть истину. - Господин председатель, примите мои извинения за опоздание. - Не было никакой необходимости извиняться, но Скарамуш не мог отказать себе в удовольствии прибегнуть к театральному эффекту. - Меня задержало одно срочное дело. Я должен также передать вам извинения господина де Шабрийанна. В дальнейшем он будет постоянно отсутствовать в Собрании. Воцарилась гробовая тишина. Андре-Луи сел. Глава IX. ПАЛАДИН* ТРЕТЬЕГО СОСЛОВИЯ Как вы помните, шевалье де Шабрийанн был замешан в чудовищной истории, стоившей жизни Филиппу де Вильморену. Мы знаем достаточно, чтобы предположить, что он был не только секундантом Латур д^Азира в том поединке, но фактически подстрекателем. Поэтому Аидре-Луи вполне мог ощущать удовлетворение, предложив жизнь шевалье манам* своего убитого друга, и рассматривать это как акт справедливости, которой нельзя было добиться другими средствами. Нельзя забывать и то, что Шабрийаип пошел на дуэль, уверенный, что ему, опытному фехтовальщику, придется иметь дело с буржуа, который никогда не держал шпагу в руке. Итак, с моральной точки зрения, он был немногим лучше убийцы, и то, что он сам угодил в яму, которую рыл для Андре-Луи, было высшей справедливостью. Однако, несмотря на все это, я счел бы отвратительной циничную нотку, прозвучавшую в сообщении Андре-Луи в Собрании о случившемся, если бы поверил, что она искренна. В таком случае было бы справедливым мнение Алины, которое разделяли с ней многие, близко знавшие Андре-Луи, что он совершенно бессердечен. Вы усмотрели то же бессердечие в его поведении, когда он обнаружил измену мадемуазель Бине, однако меры, принятые им, чтобы отомстить за себя, доказывают противоположное. Мне кажется, что его презрение к этой женщине родилось из любви, которую он некоторое время к ней питал. Не думаю, чтобы эта любовь была столь глубока, как он вообразил вначале, но не верю и тому, что она была столь поверхностна, как он пытался доказать. Ведь он прямо из кожи вон лез, притворяясь, что вычеркнул мадемуазель Бине из памяти, узнав о ее неверности. Да и циничное бесчувствие, с которым он выразил надежду, что убил Бине, - тоже притворство. Правда, он знал, что мир прекрасно обойдется без таких, как Бине. Как вы помните, Андре-Луи обладал на редкость беспристрастным видением, позволявшим рассматривать вещи в истинном свете, не прислушиваясь к голосу чувства. В то же время совершенно невероятно, чтобы он мог хладнокровно и цинично размышлять об убийстве живого существа. Вот так же невозможно поверить, что, явившись прямо из Булонского леса, где он только что убил человека, он был искренен, упомянув об этом событии в возмутительно легкомысленных выражениях. Конечно, он был Скарамушем, но не до такой же степени! Однако он был им в достаточной мере, чтобы маскировать истинные чувства эффектным жестом, а истинные мысли-эффектной фразой. Он всегда оставался актером - человеком, который заранее рассчитывает реакцию зала, боится обнаружить свои чувства и вечно озабочен тем, чтобы скрыть свой истинный характер за вымышленным. Тут было и озорство, и еще что-то. Сейчас над легкомысленными словами Андре-Луи никто не рассмеялся, да он и не рассчитывал на это. Он хотел вызвать ужас и знал, что, чем небрежнее будет его тон, тем скорее удастся произвести именно то впечатление, которого он добивался. Нетрудно догадаться, как развивались события дальше. Когда заседание окончилось, Андре-Луи поджидала в вестибюле дюжина дуэлянтов-убийц. На. этот раз люди из его собственной партии не были столь озабочены его охраной - они увидели, что он вполне способен за себя постоять. Он ловко перенес военные действия на территорию противника и полностью перенял методы вражеского лагеря. Андре-Луи оглядел враждебную группу, манеры и одежда которой не оставляли сомнений относительно их принадлежности. Он остановился, ища взглядом человека, с которым ему не терпелось столкнуться, однако де Латур д'Азира среди них не было. Это показалось ему странным: ведь маркиз был кузеном и близким другом Шабрийанна и сегодня должен был находиться в первых рядах. Дело же заключалось в том, что Латур д'Азир был изумлен и глубоко опечален совершенно неожиданным поворотом событий, к тому же какое-то странное чувство сдерживало его желание отомстить. Возможно, он тоже помнил роль, которую сыграл Шабрийанн в той истории в Гаврийяке, и видел в безвестном Андре-Луи Моро, упорно преследовавшем его, рокового мстителя. Собственная нерешительность, особенно после провокации, озадачивала маркиза. Поскольку среди ожидавших Андре-Луи не было Латур д'Азира, ему было все равно, кто будет следующим. Им оказался молодой виконт де Ламотт-Руайо, один из самых смертоносных клинков в этой компании. На следующее утро, в среду, Андре-Луи, снова опоздав в Собрание на час, объявил почти в тех же выражениях, как сообщал о смерти Шабрийанна, что господин де Ламотт-Руайо, вероятно, не будет нарушать согласие в Собрании в течение нескольких недель. Он добавил, что, если виконту повезет, он полностью оправится от последствий неприятного происшествия, совершенно неожиданно случившегося с ним в это утро. В четверг утром Андре-Луи сделал точно такое заявление относительно де Блавона. В пятницу он объявил, что его задержал господин де Труакантен, и, повернувшись к правой и придав лицу сочувственное выражение, сказал: - Я рад сообщить вам, господа, что господин де Труакантен в руках очень искусного хирурга, который надеется вернуть его в ваши ряды через несколько недель. Это было невероятно, фантастично, неслыханно. И друзья, и враги в Собрании с одинаково ошеломленным видом выслушивали эти ежедневные вежливые сообщения. Четверо самых грозных дуэлянтов-убийц выведено из строя, причем один из них убит, - и все это проделал с таким равнодушным видом и объявил небрежным тоном этот несчастный провинциальный адвокатишка! Он начал приобретать в их глазах романтический ореол. Даже группа философов левой, отказывавшаяся поклоняться какой-либо силе, кроме силы разума, поглядывала теперь на него с почтительным вниманием, которого не смог бы привлечь к нему никакой ораторский триумф. Постепенно слава об Андре-Луи разнеслась по всему Парижу. Демулен посвятил ему панегирик в своей газете "Революции", где назвал его паладином третьего сословия, и эту фразу подхватил народ, который тоже стал его так называть. Его с презрением упомянули в "Деяниях апостолов" - насмешливом органе партии привилегированных, который издавала группа беспечных господ, пораженных редкой близорукостью. Настала пятница той бурной недели в жизни молодого человека, который впоследствии будет столь упорно напоминать нам, что он никогда не был человеком действия. Выйдя в вестибюль Манежа, Андре-Луи, шедший между Ле Шапелье и Керсеном, обнаружил, что там нет ни души, и даже приостановился от удивления. - Значит, с них довольно? - спросил он, обращаясь к Ле Шапелье. - Полагаю, с них довольно вас, - ответил тот. - Они предпочитают заняться тем, кто, в отличие от вас, неспособен постоять за себя. Андре-Луи был разочарован: ведь он занялся этим делом с весьма определенной целью. Правда, убийство Шабрийанна было недурной закуской и принесло некоторое удовлетворение, но трое других были ему вовсе ни к чему. Он шел на дуэль с ними неохотно и постарался, чтобы они легко отделались-насколько позволяла его собственная безопасность. Неужели никто больше не клюнет на приманку, и человек, для которого она предназначена, так и не покажется? В таком случае надо принять меры. Снаружи под навесом стояла группа аристократов, которые о чем-то серьезно беседовали. Среди них Андре- Луи заметил де Латур д'Азира и сжал губы. Ему не следует провоцировать их-они сами должны втянуть его в ссору. В то утро "Деяния апостолов" уже сорвали с него маску, поведав, что он-учитель фехтования с улицы Случая, преемник Бертрана дез Ами. Для человека такой профессии опасно было участвовать в дуэли, а теперь, после разоблачения, целью которого была апология аристократии, - вдвойне опасно. Однако надо было что-то предпринять, иначе все его усилия оказались бы напрасными. Подчеркнуто не глядя на группу привилегированных, Андре-Луи повысил голос, чтобы его услышали: - Кажется, напрасно я опасался, что мне придется провести остаток своих дней в Булонском лесу. Наблюдая за ними краем глаза, Андре-Луи заметил в группе движение. Они повернулись, чтобы взглянуть на него, и только. Ну что же, придется добавить. Медленно шагая между друзьями, Андре-Луи сказал: - Ну разве не удивительно, что убийца Лагрона не предпринимает никаких шагов против его преемника? Впрочем, ничего удивительного. Возможно, на то сеть- причины. Скорее всего, этот господин благоразумен. Андре-Луи уже миновал группу, и его последняя фраза повисла в воздухе, причем он сопроводил ее вызывающим смехом. Долго ждать не пришлось. Позади раздались быстрые шаги, и на плечо легла рука, резко повернувшая его, Он оказался лицом к лицу с господином де Латур д'Азнром, глаза которого сверкали от гнева. Все свидетели этой сцены стояли в замешательстве. - Полагаю, вы имели в виду меня, - спокойно произнес маркиз. - Я имел в виду убийцу-это так, однако я говорил со своими друзьями. - Андре-Луи казался еще более невозмутимым, чем маркиз, так как был опытным актером. - Вы говорили довольно громко, так что невольно можно было услышать. - Тот, кто желает подслушать, часто ухитряется это сделать. - Я вижу, что ваша цель - оскорбить. - О нет, маркиз, вы ошибаетесь, я никого не хочу оскорбить. Однако я терпеть не могу, когда меня хватают руками, особенно если не считаю их чистыми, поэтому от меня вряд ли можно ожидать учтивости. Веки господина де Латур д'Азира вздрогнули, и он поймал себя на том, что чуть ли не восхищен тем, как держится Андре-Луи. Ему даже показалось, что он сам проигрывает при сравнении, поэтому он потерял самообладание и пришел в ярость. - Вы говорили обо мне как об убийце Лагрона. Не буду притворяться, что не понял вас, тем более что вы уже излагали мне свои взгляды раньше. - О сударь, я весьма польщен! - Тогда вы назвали меня убийцей за то, что я воспользовался своим искусством, чтобы избавиться от смутьяна, который угрожал моему спокойствию. А чем же лучше вы, учитель фехтования, задирающий тех, кто, естественно, хуже вас владеет шпагой? Друзья де Латур д'Азира выглядели обеспокоенными. Казалось невероятным, чтобы знатный дворянин настолько забылся, что снизошел до спора с этим презренным адвокатом-фехтовальщиком, да еще выставил себя в смешном свете. - Я их задираю? - с удивлением спросил Андре- Лун. - Но позвольте, господин маркиз, ведь это они задирают меня, да еще так глупо. Они толкают меня, бьют по щекам, наступают на ноги. Должен ли я на том основании, что я - учитель фехтования, сносить плохое обхождение ваших друзей, не блещущих хорошими манерами? Возможно, если бы они обнаружили раньше, что я-учитель фехтования, их манеры стали бы лучше. Но обвинять меня! Какая несправедливость! - Комедиант! - презрительно бросил маркиз. - Разве это меняет дело? Разве люди, дравшиеся с вами, живут шпагой, как вы? - Напротив, господин маркиз, они умирают от шпаги с удивительной легкостью. Не думаю, чтобы вы желали присоединиться к их числу. - А почему это? - вспыхнул Латур д'Азир. - О! - приподнял брови Андре-Луи и медленно произнес: - Да потому, сударь, что вы предпочитаете легкие жертвы - Лагронов и Вильморенов. Которых вам ничего не стоит прирезать, как овец. И тут маркиз ударил его. Андре-Луи отступил назад, и глаза его сверкнули, но он тут же овладел собой и улыбнулся в лицо рослому врагу: - Ну что же, ничуть не лучше других! Так, так! Прошу вас, заметите, как повторяется давняя история- правда, с некоторыми нюансами. Поскольку бедный Вильморен не смог вынести низкую ложь, которой вы довели его до бешенства, он вас ударил. Поскольку вы не можете вынести низкую правду, вы убьете меня. Однако в обоих случаях низость исходит от вас. Сейчас, как и в тот раз, того, кто ударил, ждет... - Он остановился, - Впрочем, к чему уточнять? Вы знаете, о чем я говорю, - вы же сами написали это слово в тот день острием своей слишком проворной шпаги. Но довольно! Я готов встретиться с вами, сударь, если вы пожелаете. - А чего же другого я могу желать? Поболтать? Андре-Луи со вздохом повернулся к друзьям. - Итак, мне придется еще раз прогуляться в Булонский лес. Изаак, не будете ли вы столь любезны переговорить с одним из друзей господина маркиза и договориться на завтра-как всегда, в девять часов. - Завтра я не смогу, - отрывисто сказал маркиз, обращаясь к Ле Шапелье. - У меня в деревне дело, которое нельзя отложить. Ле Шапелье взглянул на Андре-Луи. - Тогда для удобства маркиза назначим встречу на воскресенье, в то же время. - Я не дерусь в воскресенье. Я не язычник, чтобы нарушать церковный праздник. - Но ведь добрый Бог, разумеется, не позволит себе проклясть такого знатного господина, как маркиз, по столь ничтожному поводу? Ну да ладно, Изаак, договоритесь, пожалуйста, на понедельник, если на этот день не приходится праздник и если у господина маркиза нет других неотложных дел. Предоставляю это вам. Он поклонился с видом человека, утомленного этими пустяками, и, взяв под руку Керсена, удалился. - Ах, черт побери, ну и здорово же вы навострились! - заметил бретонский депутат, совершенно неискушенный в подобных делах. - Да, пожалуй. Я учился у них, - рассмеялся Андре-Луи, который был в прекрасном настроении. А Керсен пополнил ряды тех, кто считал Андре-Луи человеком без сердца и совести. Но если мы заглянем в его "Исповедь" - а именно там обнаруживается сущность человека, свободная от притворства, - то прочтем, что в ту ночь, встав на колени, он беседовал со своим покойным другом Филиппом и призвал его дух в свидетели, что собирается сделать последний шаг, чтобы выполнить клятву, произнесенную над его телом два года тому назад в Гаврийяке. Глава Х. УЯЗВЛЕННАЯ ГОРДОСТЬ Неотложным делом, назначенным у господина де Латур д'Азира на воскресенье, была встреча с господином де Керкадью. Он выехал в Медон рано утром, сунув в карман последний выпуск "Деяний апостолов"-листка, остроты которого, направленные против сторонников перемен, немало забавляли сеньора де Гаврийяка. Ядовитые насмешки, которыми осыпались эти мошенники, утешали его в изгнании из родных мест, которым он был обязан их деятельности. За последний месяц господин де Латур д'Азир дважды наносил визиты сеньору де Гаврийяку в Медоне, и вид Алины, такой прелестной и свежей, такой остроумной и живой, заставил загореться пламенем угольки, тлевшие под золой прошлого, которые маркиз считал потухшими. Он желал ее так, как желают рая. Думаю, это была самая чистая страсть в его жизни, и, приди она раньше, он мог бы стать совсем другим человеком. Когда после скандала в Фейдо Алина наотрез отказалась принимать его, это был самый жестокий удар в его жизни. Маркиз разом лишился и любовницы, которую высоко ценил, и жены, без которой не мог жить. Низменная страсть к мадемуазель Бине могла бы утешить его за вынужденный отказ от возвышенной, любви к Алине, а ради любви к Алине он готов был пожертвовать связью с мадемуазель Бине. Однако события в театре отняли у него обеих. Верный слову, данному Сотрону, он порвал с мадемуазель Бине лишь для тото, чтобы обнаружить, что Алина порвала с ним. А к тому моменту, когда он достаточно оправился от горя, чтобы вновь подумать об актрисе, она бесследно исчезла. Во всех своих бедах он винил Андре-Луи. Этот безродный провинциал преследовал его, как Немезида, - и стал его злым гением. Да, вот именно - злым гением! И скорее всего в понедельник... Ему не хотелось думать про понедельник. Не то чтобы он боялся смерти - он был так же храбр в этом отношении, как подобные ему. К тому же он был слишком уверен в своем искусстве, чтобы допустить возможность гибели на дуэли. Однако смерть была бы логическим завершением зла, которое умышленно или случайно причинил ему этот Андре-Луи Моро. Маркизу казалось, что он слышит наглый мелодичный голос, небрежно сообщающий эту новость в понедельник утром в Собрании. Он отогнал эти мысли, рассердившись на себя за то, что предавался им. Все это сантименты. В конце концов, хотя Шабрийанн и Ламотт-Руайо были незаурядными фехтовальщиками, ни один из них не мог с ним сравниться. Он ехал по сельским тропинкам, залитым приветливым сентябрьским солнцем, и настроение его постепенно улучшалось. В нем шевельнулось предчувствие победы, и, поняв, что нет никаких оснований опасаться поединка в понедельник, он уже рвался на него. Дуэль положит конец преследованию, жертвой которого он был. Он раздавит эту нахальную и упрямую блоху, которая кусает его при каждом удобном случае. Прибодрившнсь подобным образом, маркиз с большей надеждой принялся размышлять и о своих шансах у Алины. Он был с ней предельно откровенен, когда месяц тому назад они впервые встретились после перерыва. Он рассказал ей всю правду о причинах своего появления в Фейдо в тот вечер и заставил понять, что она была к нему несправедлива. Правда, пока дальше он не пошел. Для начала этого было вполне достаточно. А при последней встрече две недели тому назад она приняла его с искренним дружелюбием. Правда, она держалась несколько отчужденно, но этого и следовало ожидать: ведь он еще не заявил со всей определенностью, что вновь питает надежду завоевать ее. Какой же он дурак, что едет туда только сегодня! Вот в таком приподнятом настроении маркиз приехал в то воскресное утро в Медон. Он оживленно беседовал с господином де Керкадью в гостиной, ожидая появления Алины. Он с уверенностью высказался о будущем страны-в то утро он смотрел на мир через самые, розовые очки. Уже появились признаки, что настроения становятся более умеренными. Нация начинает понимать, куда ведет ее этот адвокатский сброд. Маркиз вынул "Деяния апостолов" и прочел язвительный абзац, Затем, когда наконец появилась мадемуазель де Керкадью, он передал листок ее дяде. Господин де Керкадью, заботясь о будущем племянницы, ушел читать газету в сад, где занял такую позицию, чтобы пара была в поле его зрения, как велел ему долг, но вне пределов слышимости. Маркиз поспешил воспользоваться случаем. Он вполне откровенно объяснился и умолял Алину вернуть ему свою благосклонность и позволить питать надежду на то, что в один прекрасный день она снова подумает о его предложении. - Мадемуазель, - говорил он голосом, дрожавшим от подлинного чувства, - вы не можете сомневаться в моей искренности. Меня справедливо изгнали, ибо я показал себя недостойным великой чести, к которой стремился. Однако изгнание ни в коей мере не уменьшило мою преданность вам. Только представьте себе, что я вынес, и вы согласитесь, что я полностью искупил свою тяжкую вину. Она взглянула на него, и ее красивое лицо стало задумчивым, а взгляд - мягким. - Сударь, я сомневаюсь не в вас, а в себе. - Вы имеете в виду свои чувства ко мне? - Да. - Но ведь после того, что произошло, это вполне понятно. - Нет, сударь, так было всегда, - спокойно перебила она. - Вы говорите так, будто потеряли меня по своей вине, однако это не совсем верно. Позвольте быть с вами откровенной. Сударь, вы не могли меня потерять, так как я никогда не была вашей. Я сознаю, что вы оказьь ваете мне честь, и глубоко уважаю вас... - Но такое начало... - с надеждой воскликнул он. - А кто убедит меня в том, что это начало, а не конец? Если бы я питала к вам какие-то чувства, сударь, то послала бы за вами сразу же после того случая, о котором вы упомянули. По крайней мере, я бы не осудила вас, не выслушав ваших объяснений. А так... - Она пожала плечами, улыбаясь кротко и печально. - Вы меня понимаете? Однако сказанное не обескуражило его, а, напротив, ободрило. - Ваши слова позволяют мне питать надежду, мадемуазель. Располагая столь многим, я могу рассчитывать добиться большего. Клянусь, я докажу, что достоин. Разве тот, кто удостоен счастья находиться рядом с вами, может не стремиться стать достойным? Не успела Алина ответить ему, как из сада ворвался взъерошенный господин де Керкадью с пылающим лицом, в очках, сдвинутых на лоб. Он не мог вымолвить ни слова и лишь размахивал листком "Деяний апостолов". Если бы у маркиза была возможность высказать свои чувства вслух, он бы выругался. Он закусил губу, раздосадованный весьма несвоевременным вторжением. Алина вскочила, встревоженная состоянием своего дяди. - Что случилось? - Случилось? - наконец обрел он дар речи. - Негодяй! Лжец! Я согласился забыть прошлое при вполне определенном условии, чтобы в будущем он избегал политики. Он принял условие, и теперь, - тут он яростно хлопнул по газете, - он снова надул меня. Он не только опять занялся политикой, он стал членом Собрания и, что еще хуже, использовал свое искусство учителя фехтования для убийства. Боже мой! Да разве во Франции больше нет закона? Лишь одно смутно омрачало безмятежное настроение господина де Латур д'Азира - сомнение насчет этого Моро и его отношений с господином де Керкадью. Он знал, каковы они были когда-то и как изменились впоследствии из-за неблагодарности Моро, выступившего против класса, к которому принадлежал его благодетель. О чем он не знал-так это о состоявшемся примирении. Дело в том, что последний месяц - с тех самых пор, как обстоятельства вынудили Андре-Луи отступить от слова, данного крестному, - молодой человек не осмеливался приехать в Медон, к тому же случилось так, что имя его ни разу не упоминалось в присутствии Латур д'Азира. Теперь же маркиз узнал сразу и о примирении, и о новом разрыве, благодаря которому пропасть стала еще шире, чем когда-либо. Поэтому он не преминул заявить о своем собственном мнении. - Закон есть, - ответил он. - Закон, который утверждает этот безрассудный молодой человек, - закон шпаги. - Он говорил очень серьезно, чуть ли не грустно, сознавая, что почва все-таки зыбкая. - Не думайте, что ему удастся бесконечно продолжать карьеру убийцы, - рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других. Вы, очевидно, заметили, что мой кузен Шабрийанн - в числе жертв. Он был убит в этот четверг. - Если я не выразил вам соболезнования, Азир, то лишь потому, что негодование заглушило во мне все другие чувства. Негодяй! Вы говорите, что рано или поздно он встретит шпагу, которая отомстит за других, Молю Бога, чтобы это случилось поскорее. Маркиз ответил спокойно, и в голосе его слышалась печаль: - Я думаю, что ваша молитва будет услышана. У этого несчастного молодого человека завтра свидание, на котором, возможно, с ним расквитаются за все. Маркиз говорил с такой спокойной убежденностью, что его слова прозвучали как смертный приговор. Бурный поток гнева господина де Керкадью внезапно иссяк, кровь отхлынула от горящего лица, а в бесцветных глазах выразился ужас. Это яснее всяких слов сказало господину де Латур д'Азиру, что все грозные слова господина де Керкадью в адрес крестника произнесены в порыве негодования. При известии о том, что возмездие уже ждет этого негодяя, мягкосердечие и любовь одержали верх, а гнев внезапно утих. Грех Андре-Луи, как бы ужасен он ни был, сделался несущественным по сравнению с тем, что ему грозило. Господин де Керкадью облизал губы. - А с кем у него свидание? - спросил он, пытаясь придать голосу твердость. Господин де Латур д'Азир наклонил красивую голову, опустив глаза на сверкающий паркет. - Со мной, - произнес он спокойно, уже понимав, что эти слова посеют беду, и сердце его сжалось. Он услышал, как слабо вскрикнула Алина, и увидел, как отшатнулся в ужасе господин де Керкадью. И тогда маркиз очертя голову пустился в объяснения: - Зная о ваших с ним отношениях, господин де Керкадью, и из глубокого уважения к вам я сделал все от меня зависящее, чтобы избежать этого, - хотя, как вы понимаете, смерть моего дорогого друга и кузена Шабрийанна призывала меня к действию и я знал, что друзья осуждают мою осторожность. Однако вчера этот молодой человек заставил меня отказаться от сдержанности. Он спровоцировал меня умышленно и публично, грубо оскорбив, - и завтра утром... в Булонском лесу... мы деремся. В конце он слегка запнулся, ощутив враждебную атмосферу, в которой внезапно оказался. Он был готов к враждебности господина де Керкадью, но никак не ожидал ее от Алины. Маркиз начал сознавать, что на пути, который, как ему казалось, он расчистил, возникли новые препятствия. Однако его гордость и чувство справедливости не оставляли места для слабости. Переводя с дяди на племянницу взгляд, всегда такой смелый и прямой, а сейчас странно уклончивый, он с горечью понял, что даже если завтра убьет Андре-Луи, тот отомстит ему своей смертью. Нет, он ничуть не преувеличивал, придя к выводу, что этот Андре-Луи Моро - его злой гений. Теперь Латур д'Азир ясно видел, что ему никогда не удастся победить противника, - последнее слово все равно останется за Андре-Луи. Маркиз осознал это с горечью, яростью и чувством унижения - до сих пор неведомым ему - и еще яростней стал стремиться к цели, понимая всю тщетность своих попыток. Внешне он казался спокойным и невозмутимым, как человек, с сожалением принимающий неизбежное. Господин де Керкадью понял, что его невозможно остановить. - Боже мой! - вот и все, что он произнес чуть слышно, вернее, простонал. Господин де Латур д^Азир, как всегда, сделал то, чего требовали приличия, - он откланялся. Он понимал, что не подобает более оставаться там, где его новость произвела такое впечатление. Итак, он удалился, унося в душе горечь, сравнимую лишь со сладостью надежд, с которыми ехал в Медон. Да, последнее слово, как всегда, осталось за Андре-Луи Моро. Когда маркиз вышел, дядя и племянница переглянулись, и в глазах обоих был ужас. Алина, бледная как полотно, в отчаянии ломала руки. - Почему вы не просили его... не умоляли?.. - Она замолчала. - А зачем? Он прав, и... есть вещи, о которых нельзя просить. Просить о них - напрасное унижение. - Он сел со стоном. - О, бедный мальчик, бедный, запутавшийся мальчик! Как видите, ни один из них ни на минуту не усомнился в исходе. На обоих подействовала спокойная уверенность, с которой говорил Латур д'Азир. Он не был хвастуном и считался исключительно искусным фехтовальщиком. - Что значит унижение, когда речь идет о жизни Андре! - Я знаю. Боже мой! Разве я сам этого не знаю? Я бы унизился, если бы мог надеяться, что, унизившись, добьюсь своего. Но Азир - человек твердый и неумолимый, и... Внезапно Алина покинула его. Она догнала маркиза, когда тот уже садился в карету, и окликнула его. Он обернулся и поклонился. - Мадемуазель? Он сразу же догадался, о чем пойдет речь, и уже предчувствовал страшную боль от того, что вынужден будет ей отказать. Однако, следуя приглашению, он вошел за Алиной в прохладный зал с мраморным полом в черно-белую клетку. Посредине зала стоял резной стол из черного дуба, возле которого маркиз остановился и встал, слегка опершись на него. Алина села рядом в большое малиновое кресло. - Сударь, я не могу позволить вам вот так уехать, - сказала она. - Вы представить себе не можете, каким ударом для дяди будет, если... если с его крестником случится завтра непоправимая беда. То, что дядя говорил вначале... - Мадемуазель, я все сразу понял и, поверьте, весьма огорчен сложившимися обстоятельствами. Можете не сомневаться, что это так. Вот все, что я могу сказать. - Неужели это все? Андре очень дорог своему крестному. Умоляющая нота резанула его, как ножом, и внезапно у него возникло другое чувство, которое, как он осознавал, было недостойно его, но от которого невозможно было отделаться. Он не решался выразить это чувство словами и признаться самому себе, что в человеке столь низкого происхождения он видел соперника, и тем не менее приступ ревности был сильнее, чем безграничная гордость за свой знатный род. - А вам он тоже дорог, мадемуазель? Кем является Андре-Луи для вас? Простите мой вопрос, но я хочу понять все до конца. Наблюдая за Алиной, он заметил, что лицо ее залила краска. Сначала он решил, что это смущение, но ее синие глаза сверкнули, и он понял, что это гнев, и успокоился. Раз она оскорблена его предположением, можно не волноваться. Ему и в голову не пришло, что он мог неверно истолковать причину ее гнева. - Мы с Андре вместе играли в детстве, и мне он тоже очень дорог. Я отношусь к нему, как к брату. Если бы я нуждалась в помощи и рядом не оказалось дяди, Андре был бы первым, к кому я обратилась бы. Я ответила на ваш вопрос, сударь? Или вы желаете еще что-нибудь обо мне узнать? Он закусил губу. Конечно, сегодня утром он слишком расстроен, иначе ему никогда бы не пришло в голову глупое подозрение, оскорбившее ее. Маркиз очень низко поклонился. - Мадемуазель, простите, что я задал вам подобный вопрос. Вы дали более полный ответ, чем я смел надеяться. Он замолчал, ожидая, чтобы она продолжила разговор. Некоторое время Алина сидела молча, в растерянности, на белом лбу обозначилась морщина, пальцы нервно барабанили по столу. Наконец она ринулась в бой: - Сударь, я пришла, чтобы умолять вас отложить поединок. Она увидела, что его темные брови приподнялись, а красивые губы тронула полная сожаления улыбка, и торопливо продолжала: - Какую честь может принести вам подобная встреча, сударь? Это был тонкий удар по фамильной гордости, которая, как она полагала, преобладала у маркиза над всем прочим и которая столь же часто заставляла его совершать ошибки, как и доступать правильно. - Мадемуазель, я ищу тут не чести, а справедливости. Я уже объяснил, что не я добивался этого поединка. Мне его навязали, и честь не позволяет мне отказаться. - Но если вы пощадите его, разве это нанесет урон вашей чести? Сударь, никто не подумает усомниться в вашей храбрости и неверно истолковать ваши мотивы. - Вы ошибаетесь, мадемуазель. Разумеется, мои мотивы будут превратно истолкованы. Вы забываете, что за прошлую неделю этот молодой человек приобрел определенную репутацию, из-за которой не каждый отважится на поединок с ним. Она отмела этот довод чуть ли не с презрением, считая его хитрой уверткой. - Да, но к вам это не относится, господин маркиз. Ее уверенность польстила ему, но под сладостью таилась горечь. - Позвольте заверить вас, мадемуазель, что и я - не исключение, но дело не только в этом. Поединок, который навязал мне господин Моро, - лишь кульминация затянувшегося преследования. - Которое вызвали вы сами, - прервала она. - Будьте справедливы, сударь. - Надеюсь, мне не дано быть иным. - Тогда вспомните, что вы убили его друга. - Тут мне не в чем себя упрекнуть. Меня оправдывают обстоятельства, а последующие события в этой обезумевшей стране подтверждают мою правоту. - А то, что... - Она запнулась и отвела от него взгляд. - То, что вы... вы... А мадемуазель Бине, на которой он собирался жениться? С минуту маркиз смотрел на нее в полнейшем изумлении. - Собирался жениться? - повторил он недоверчиво, даже с испугом. - Вы не знали? - А откуда это знаете вы? - Разве я не сказала, что мы с ним - как брат и сестра? Я пользуюсь его доверием. Он рассказал мне об этом до того... до того, как вы сделали этот брак невозможным. Он смотрел в сторону, и во взгляде его были волнение и печаль. - Этим человеком и мной словно играет рок, - произнес он медленно и задумчиво, - который ставит нас поочередно на пути друг у друга. - Он вздохнул, потом снова повернулся к ней: - Мадемуазель, до этого самого момента я ни о чем не подозревал. Но... - Он остановился, подумал и затем пожал плечами. - Если я причинил ему зло, то сделал это неумышленно, и было бы несправедливо обвинять меня. Во всех наших действиях значение имеет лишь намерение. - Да, но разве это не меняет дела? - Нисколько, мадемуазель. То, что я узнал сейчас, все равно не послужит мне оправданием в случае, если я уклонюсь от неизбежного. Да и что могло бы оправдать меня больше, нежели боязнь причинить боль моему доброму другу - вашему дяде и, возможно, вам, мадемуазель. Внезапно она встала и выпрямилась, глядя маркизу прямо в лицо. Отчаяние вынудило ее использовать козырную карту, на которую, как она считала, можно положиться... - Сударь, - сказала она, - сегодня вы оказали мне честь, выразив определенные... определенные надежды... Он взглянул на нее чуть ли не с испугом. В молчании, не смея заговорить, он ждал продолжения. - Я... Я... Пожалуйста, поймите, сударь, что если вы не откажетесь от той встречи... если вы не отмените ваше свидание в Булонском лесу завтра утром, то вы не сможете никогда больше касаться этой темы и видеть меня. Она сделала все, что могла, изложив дело подобным образом, - теперь был его черед, и ему оставалось лишь сделать предложение. - Мадемуазель, вы не хотите сказать, что... - Да, сударь, и это окончательное решение. Он взглянул на нее страдальческими глазами, и никогда еще его красивое мужественное лицо не было таким смертельно бледным. Протестуя, он поднял руку, которая дрожала, и быстро опустил, чтобы Алина ничего не заметила. Так длилось краткое мгновение, пока в нем шла битва между желаниями и требованиями чести. Он сам не сознавал, какую роль играла в этой борьбе мстительность. Отступление означало позор, а позор был для него немыслим. Она просит слишком многого, не понимая, что это безрассудно и несправедливо. Однако он видел, что разубеждать ее бесполезно. Это был конец. Даже если завтра утром он убьет Андре-Луи Моро, на что он неистово надеялся, победа все равно останется за тем даже после смерти. Он поклонился, и во взгляде его выразилась глубокая печаль, переполнявшая сердце. - Мое почтение, мадемуазель, - прошептал он и повернулся, чтобы уйти. Испуганная Алина в смятении отступила назад, прижав руку к груди. - Но вы же не ответили мне, - в ужасе проговорила она ему вслед. Остановившись на пороге, маркиз обернулся. Из прохладной полутьмы зала она увидела его изящный черный силуэт, который вырисовывался на фоне ослепительного солнечного света, - это воспоминание будет преследовать ее, как кошмар, в ужасные часы, которые ей предстоит пережить. - Что вы хотите, мадемуазель? Я только избавил себя и вас-от боли отказа. Он ушел, оставив ее, подавленную и негодующую. Алина опустилась в огромное малиновое кресло и уткнулась лицом в ладони. Она упала духом, лицо горело от стыда и волнения. С ней случилось невероятное. Ей казалось, что эта унизительная сцена никогда не изгладится из памяти. Глава XI. ВЕРНУВШИЙСЯ ЭКИПАЖ Господин де Керкадью написал письмо. "Крестник! - начал он без всяких эпитетов. - Я с болью и негодованием узнал, что ты вновь опозорил себя, нарушив данное мне обещание воздерживаться от политики. Еще больше я возмутился, узнав, что всего за несколько дней твое имя стало притчей во языцех, что ты сменил оружие ложных, коварных доводов, направленных против моего класса, которому ты всем обязан, на шпагу убийцы. Мне стало известно, что на завтра у тебя назначено свидание с моим добрым другом господином де Латур д'Азиром. Происхождение налагает на дворянина определенные обязательства, которые не позволяют ему уклониться от дуэли. Что касается тебя, то человек твоего класса может отказаться от поединка чести, не принося при этом никаких жертв. Твоя ровня, очевидно, сочтет, что ты проявил похвальное благоразумие. Поэтому я прошу тебя - а если бы считал, что все еще имею над тобой власть, на что был бы вправе рассчитывать после своих благодеяний, то приказал бы - не дай зайти этому делу слишком далеко и откажись от завтрашней встречи. Поскольку твое поведение показало, что мне нечего надеяться на твое чувство благодарности и ты можешь не выполнить мою настоятельную просьбу, я вынужден добавить, что, если ты завтра останешься в живых, я навсегда забуду о твоем существовании. Если в тебе осталась хоть искра привязанности ко мне, о которой ты заявлял, и если ты хоть немного ценишь чувства, которые продиктовали мне это письмо (несмотря на все, что ты сделал, чтобы их убить), ты не откажешься выполнить мою просьбу". Это было бестактное письмо, да господин де Керкадью и не отличался тактом. В этом письме, доставленном в воскресенье утром грумом, специально посланным в Париж, Андре-Луи прочел лишь беспокойство за господина де Латур д'Азира, которого крестный назвал своим добрым другом, а также за будущее племянницы. Андре-Луи задержал грума на целый час, сочиняя ответ, который был краток, но тем не менее стоил ему больших трудов и был написан после нескольких неудачных попыток. В конце концов он написал следующее: "Господин крестный! Обратившись к моему чувству привязанности, Вы сделали отказ крайне затруднительным для меня. Всю жизнь я буду искать возможность доказать вам ее, и поэтому я просто в отчаянии, что не могу дать то доказательство, о котором Вы меня сегодня просите. Между господином де Латур д'Азиром и мной стоит слишком многое. Кроме того, Вы не отдаете должного мне и моему классу, говоря, что для нас необязательно соблюдение правил чести. Я считаю их столь обязательными, что при всем желании не смог бы отступить. Если в дальнейшем Вы будете настаивать на своем суровом решении, мне придется перенести его-несомненно, что при этом я буду страдать. Ваш любящий и благодарный крестник Андре-Луи". Отправив письмо с грумом господина де Керкадью, он счел, что на этом дело закончилось. Это причинило ему сильную боль, но он переносил рану с притворным стоицизмом, внешне спокойный. На следующее утро к Андре-Луи заехал Ле Шапелье, чтобы вместе позавтракать. В четверть девятого, когда они уже вставали из-за стола, чтобы ехать в Булонский лес, экономка, удивила Андре-Луи, доложив о мадемуазель де Керкадью. Он взглянул на часы. Хотя кабриолет уже ждал у дверей, у него еще было несколько минут. Извинившись перед Ле Шапелье, Андре-Луи быстро прошел в приемную. Алина подошла к нему, очень взволнованная, в лихорадочном возбуждении. - Не буду делать вид, что не знаю, зачем вы приехали, - быстро сказал он, чтобы не терять время. - Учтите, что у нас очень мало времени, так что имеет смысл приводить только самые веские доводы. Алина была удивлена: она еще не успела произнести ни слова, а то, что сказал Андре-Луи, равносильно категорическому отказу. К тому же он держался, как чужой, и тон его был холоден и официален. Никогда еще он не говорил с ней так. Алина была задета, так как, конечно, не догадывалась о причинах его поведения. Дело в том, что Андре-Луи так же ошибся на ее счет, как накануне - относительно крестного. Он решил, что обоими движет страх за господина де Латур д'Азира, и ему даже в голову не приходило, что они могут бояться за него самого - настолько уверен он был в исходе дуэли. Если тревога господина де Керкадью за "доброго друга" раздосадовала Андре-Луи, то приезд Алины вызвал у него холодную ярость. Он решил, что она была с ним неискренней и что тщеславие заставило ее благосклонно отнестись к ухаживаниям господина де Латур д'Азира. Если что и могло утвердить Андре-Луи в намерении драться с маркизом, так это именно страх Алины за своего поклонника, ибо он считал, что спасти Алину не менее важно, чем отомстить за прошлое. Она испытующе взглянула на него, и его невозмутимое спокойствие в такой момент изумило ее. - Как вы спокойны, Андре! - Меня нелегко вывести из равновесия, и это пред- мет моей гордости. - Но... Андре, этого поединка не должно быть! - Она подошла к нему вплотную и положила руки на плечи. - Разумеется, у вас есть убедительный довод, почему он не должен состояться? - Вас могут убить, - ответила Алина, и глаза ее расширились. Андре-Луи ожидал чего угодно, только не этого, так что с минуту он только пристально смотрел на нее. Итак, все ясно. Он рассмеялся, отстраняя ее руки, и отступил назад. Это детская хитрость, недостойная ее. - Вы в самом деле рассчитываете добиться своего, пытаясь запугать меня? - спросил он довольно насмешливо. - О, да вы просто с ума сошли! Господин де Латур д'Азир имеет репутацию самой опасной шпаги во Франции. - А вы никогда не замечали, что большинство репутаций незаслуженные? Шабрийанн был опасным фехтовальщиком, и он в земле. Ламотт-Руайо был еще более искусным фехтовальщиком, и он на попечении хирурга. То же самое случилось и с другими дуэлянтами-убийцами, мечтавшими насадить на шпагу бедную овечку - провинциального адвоката. А сегодня мне предстоит встреча с предводителем этих задир. Ему придется расплатиться по давно просроченным счетам - можете в этом не сомневаться. Итак, если у вас нет других доводов... Его сарказм был для нее загадкой: неужели он действительно полагает, что сможет победить господина де Латур д'Азира? Поскольку на Алину повлияла твердая убежденность ее дяди в противоположном, ей казалось, что Андре-Луи просто играет роль, которую доведет до самого конца. Будь что будет, но надо ответить ему. - Вы получили письмо дяди? - Да, и ответил на него. - Я знаю. И он выполнит свое обещание, если только вы не откажетесь от своих ужасных планов. - Ну что же, этот довод уже лучше. Если что-нибудь в мире способно поколебать меня, так именно этот довод. Однако у нас с Латур д'Азиром старые счеты. Над телом Филиппа де Вильморена я дал клятву и даже не надеялся, что Бог предоставит мне такую великолепную возможность сдержать ее. - Но вы еще не сдержали ее, - предостерегла она. Он улыбнулся ей: - Верно! Но скоро будет девять часов. Скажите мне, - внезапно спросил он, - почему вы не обратились с подобной просьбой к господину де Латур д'Азиру? - Обращалась, - ответила она и покраснела, вспомнив вчерашний эпизод. Андре-Луи совершенно превратно истолковал ее смущение. - А он? - Обязательства господина де Латур д'Азира... - начала она, потом остановилась и коротко ответила: - О, он отказал. - Так-так. Конечно, он должен был поступить именно так, чего бы это ему ни стоило. Однако на его месте я бы счел цену ничтожной. Правда, люди разные. - Он вздохнул. - Думаю, что и на вашем месте оставил бы все как есть. - Я вас не понимаю, Андре. - Я не так уж непонятно выражаюсь, как мог бы. Обдумайте мои слова, и, возможно, они помогут вам быстро утешиться. - Он снова взглянул на часы. - Очень прошу вас, располагайтесь в этом доме, как у себя, а мне пора. Ле Шапелье заглянул в дверь. - Простите меня, что помешал, но мы опоздаем, Андре, если вы не... - Иду, - ответил Андре-Луи. - Вы весьма обяжете меня, Алина, если дождетесь моего возвращения. Особенно принимая во внимание обещание вашего дяди. Алина не ответила ему, так как онемела. Он принял ее молчание за знак согласия и, поклонившись, вышел. Она слышала, как они спускались с Ле Шапелье по лестнице, о чем-то беседуя. Голос Андре-Луи был спокойным. Он просто сошел с ума! Его ослепили самоуверенность и тщеславие. Послышался стук колес отъезжающего экипажа, и она села, ощутив дурноту и изнеможение. Ужас охватил ее: она была уверена, что Андре-Луи отправился на верную смерть. Так она сидела некоторое время, потом вскочила, ломая руки. Надо что-то сделать, чтобы не допустить этого кошмара. Но что она может сделать? Если она последует за ним в Булонский лес и вмешается, это вызовет скандал и к тому же не поможет. Условности были непреодолимым барьером. Неужели никто не поможет ей? Алина стояла в полном отчаянии от собственной беспомощности. Вдруг вновь послышались стук колес и цоканье копыт по булыжной мостовой. Подъехавший экипаж с грохотом остановился перед академией фехтования. Неужели вернулся Андре-Луи? Она неистово ухватилась за соломинку надежды. В дверь громко и нетерпеливо постучали. Алина услышала шаги экономки Андре-Луи, спешившей открыть дверь. Алина бросилась к двери приемной и, широко распахнув ее, прислушалась затаив дыхание. Но это был не тот голос, который она так отчаянно надеялась услышать. Какая-то женщина настойчиво спрашивала господина Андре-Луи, и голос показался ей знакомым. Это была госпожа де Плугастель. Взволнованная, она кинулась на площадку лестницы как раз вовремя, чтобы услышать, как госпожа де Плугастель воскликнула в волнении: - Он уже уехал? Как давно? И по какой дороге? Алина услышала достаточно, чтобы понять, что графиня приехала по тому же делу, что и она сама. Это показалось ей вполне естественным, так как все ее помыслы были сосредоточены на одном. Мысли путались, и ее ничуть не удивило исключительное внимание госпожи де Плугастель к Андре-Луи. Не раздумывая, она сбежала по крутой лестнице с криком: - Сударыня! Сударыня! Дородная миловидная экономка посторонилась, и две дамы столкнулись на пороге лицом к лицу. У госпожи де Плугастель был измученный вид, в глазах- невыразимый ужас. - Алина! Вы здесь! - воскликнула она. Затем, отбросив в спешке все несущественное, спросила: - Вы тоже опоздали? - Нет, сударыня, я его видела. Я умоляла его, но он не пожелал ничего слушать. - Какой ужас! - содрогнулась госпожа де Плугастель. - Я услышала об этом всего полчаса назад и сразу же бросилась сюда, чтобы помешать им. Женщины смотрели друг на друга в немом отчаянии. На залитой солнечным светом улице пара зевак остановилась поглазеть на красивый экипаж, в который были впряжены великолепные гнедые лошади, и на двух нарядных дам, стоявших на пороге академии фехтования. Госпожа де Плугастель повернулась к экономке: - Как давно уехал ваш господин? - Минут десять, не более. - Считая этих знатных дам друзьями последней жертвы своего непобедимого господина, добрая женщина старалась сохранить внешне бесстрастный вид. Госпожа де Плугастель ломала руки. - Десять минут! О! - простонала она. - Куда он уехал? - Встреча назначена на девять часов в Булонском лесу, - сообщила Алина. - А не поехать ли нам вслед? Может быть, нам бы удалось добиться своего? - Ах, Боже мой! Вопрос в том, успеем ли мы? В девять часов! А на подобные дела нужно всего около четверти часа. Боже мой! А не знаете ли вы, где именно в Булонском лесу они должны встретиться? - Нет, знаю лишь, что в Булонском лесу. - В Булонском лесу! - в полном отчаянии воскликнула госпожа де Плугастель. - Но ведь Булонский лес-с пол-Парижа! - Задыхаясь, она устремилась вперед. - Алина, скорее! Садитесь! Поехали! Затем она приказала кучеру: - В Булонский лес через Кур-ла-Рен. Езжайте как можно скорее. Если успеем, получите десять пистолей. Погоняйте! Она втолкнула Алину в карету и вскочила сама с легкостью молодой девушки. Не успела она усесться, как карета, слишком тяжелая для таких гонок, покатилась, раскачиваясь и кренясь, а вслед ей неслись проклятия прохожих, которых едва не расплющили о стену или не задавили колесами. Госпожа де Плугастель прикрыла глаза, губы ее тряслись. Она побелела как мел, лицо исказилось. Алина молча наблюдала за ней. Ей казалось, что графиня страдает так же сильно, как она, и так же терзается дурными предчувствиями. Позднее это удивит Алину, но сейчас она была в смятении и все мысли ее сосредоточились на их безнадежной миссии. Карета покатила по площади Людовика XV и наконец выехала на Кур-ла-Рен-красивую улицу, обсаженную деревьями, которая проходила между Елисейскими полями и Сеной. По этой широкой улице, которая в то время дня была пустынной, они поехали быстрее, и за каретой оставалось облако пыли. Но хотя скорость была опасной, она не устраивала женщин, сидевших в карете. Когда они доехали до заставы в конце Кур-ла-Рен, то услышали, как в городе бьет девять часов, и каждый удар звучал как приговор. У заставы их ненадолго задержали формальности. Алина спросила у дежурного сержанта, давно ли проехал кабриолет, и описала его. Ей ответили, что минут двадцать тому назад тут проехал экипаж, в котором сидели депутат господин Ле Шапелье и паладин третьего сословия господин Моро. Сержант был прекрасно осведомлен. Усмехнувшись, он сказал, что даже мог угадать, по какому делу господин Моро так рано отправился в ту сторону. Они поспешили дальше. Теперь они ехали по открытой местности. Дорога по-прежнему шла вдоль реки. Обе женщины ехали молча, с полной безнадежностью глядя вперед, и рука госпожи де Плугастель сжимала руку Алины. Справа за лугами уже можно было различить длинную линию, в которую слились деревья Булонского леса. Карета свернула в сторону и покатила по той дороге, которая, удаляясь от реки, вела направо, прямо к лесу. Наконец мадемуазель де Керкадью нарушила мрачное молчание: - О, нам не успеть! Это невозможно! - Не говорите так! Пожалуйста! - воскликнула госпожа де Плугастель. - Но ведь давно пробило девять, сударыня! Андре всегда пунктуален, а такие... дела занимают немного времени. Сейчас все... все уже кончено. Графиня закрыла глаза. Однако скоро она выглянула в окно. - Едет какой-то экипаж, - сообщила она, и дрогнувший голос выдал ее. - О нет! Не надо! - Алина выразила словами то, о чем обе думали. Она задыхалась, перед глазами стоял туман. В облаке пыли со стороны Булонского леса к ним мчалась открытая коляска. Они следили за ней, не решаясь заговорить, - впрочем, Алине так трудно было дышать, что она бы не смогла выговорить ни слова. Поравнявшись, оба экипажа замедлили скорость, чтобы разминуться на узкой дороге. Алина была у окна вместе с госпожой де Плугастель, и обе испуганными глазами смотрели на открытую коляску. - Который из них, сударыня? О, который? - спросила Алина, не осмеливаясь взглянуть сама. С ближней стороны сидел смуглый молодой человек, которого не знала ни одна из них. Улыбаясь, он беседовал со своим спутником. Через мгновение стал виден и второй. Он не улыбался, и лицо у него было бледное и застывшее. Это был маркиз де Латур д'Азир. Обе женщины пристально смотрели на него в немом ужасе, пока он не заметил их. Неописуемое изумление выразилось на его угрюмом лице. В этот момент Алина с протяжным вздохом в обмороке опустилась на пол кареты. Глава XII. УМОЗАКЛЮЧЕНИЯ Поскольку Андре-Луи доехал быстро, он очутился в условленном месте на несколько минут раньше назначенного времени, хотя и выехал с небольшой задержкой. Там его уже ждали господа де Латур д'Азир и д'0рмессон - смуглый молодой человек в синей форме капитана королевской охраны. Всю дорогу до Булонского леса Андре-Луи, погруженный в свои мысли, был молчалив. Его взволновала беседа с мадемуазель де Керкадью. - Несомненно, этого человека надо убить, - сказал он. Ле Шапелье не ответил ему. Бретонца поражало хладнокровие земляка. В последнее время ему часто приходило в голову, что этот Моро начисто лишен всего человеческого. Ле Шапелье также считал его поведение непоследовательным. Когда ему предложили участвовать в борьбе с дуэлянтами-убийцами, он был надменно презрителен, а взявшись за дело, щеголял легкомыслием и бесстрастностью, которые были отвратительными. Приготовления к дуэли были проделаны быстро и в молчании, однако без неподобающей спешки. Оба сняли камзолы, жилеты и туфли и, закатав рукава рубашки, встали друг против друга. Они были исполнены мрачной решимости снова расплатиться по длинному счету. Противник должен быть убит. Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь из них питал опасения относительно исхода боя. Возле них стояли Ле Шапелье и молодой капитан, внимательные и сосредоточенные. - Вперед, господа! Тонкие, опасно хрупкие клинки со звоном скрестились, и, скользнув друг по Другу, замелькали, быстрые и сверкающие, как молния, и столь же неуловимые для глаза. Маркиз атаковал стремительно и энергично, и Андре-Луи сразу понял, что ему предстоит иметь дело с противником совсем иного уровня, нежели те, с кем приходилось драться за последнюю неделю. Сейчас перед ним был фехтовальщик, который благодаря постоянной практике приобрел удивительную скорость и совершенную технику. Кроме того, он превосходил Андре-Луи физической силой и длиной выпада, что делало его весьма опасным противником. К тому же он был хладнокровен и сдержан, бесстрашен и решителен. "Сможет ли что-нибудь нарушить его спокойствие? " - подумал Андре-Луи. Он желал, чтобы маркиз уплатил долг сполна, а для этого мало было просто убить его, как тот убил Филиппа. Нет, сначала он должен осознать, как Филипп, что не в его силах предотвратить собственную гибель, - на меньшее Андре-Луи был не согласен. Господин маркиз должен испить до дна чашу отчаяния. Когда Андре-Луи широким взмахом парировал длинный выпад, завершивший первую комбинацию, он даже рассмеялся - радостно, как мальчик, играющий в любимую игру. Этот странный, неуместный смех явился причиной того, что уход маркиза с выпада был более поспешным и менее горделивым, чем обычно. Это сильно встревожило его, и так уже расстроенного тем, что удар, безукоризненно рассчитанный и правильно нанесенный, не достиг цели. Маркиз тоже с самого начала понял, что его противник блестяще владеет шпагой, даже для учителя фехтования, и приложил все силы, чтобы сразу же положить конец поединку. Однако смех, сопровождавший отражение удара, показал, что поединок только начинается и до конца еще далеко. И тем не менее это был конец - конец абсолютной уверенности господина де Латур д'Азира в себе. Он понял, что, если хочет победить, должен действовать осмотрительно и фехтовать так, как никогда в жизни. Они начали снова, и опять атаковал маркиз, на этот раз руководствуясь принципом, что лучшая защита - нападение. Андре-Луи был рад этому, так как хотел, чтобы противник растратил силы. Его великолепной скорости он противопоставил еще большую, которую дали учителю фехтования ежедневные занятия в течение почти двух лет. Красивым, легким движением прижав сильной частью клинка слабую часть клинка противника, Андре-Луи полностью прикрывал себя в этом втором бою, который снова завершился длинным выпадом. Уже ожидая его, Андре-Луи парировал легким касанием и неожиданно шагнул вперед как раз в пределах стойки противника, так что тот оказался в его власти и, как завороженный, даже не пытался уйти с выпада. На этот раз Андре-Луи не рассмейся - он лишь улыбнулся в лицо господину де Латур д'Азиру и не воспользовался своим преимуществом. - Ну же, закройтесь, сударь! - резко приказал он. - Не могу же я заколоть открытого противника! - Он нарочно отступил назад, и его потрясенный противник наконец ушел с выпада. Господин д'Ормессон, от ужаса затаивший дыхание, наконец выдохнул. Ле Шапелье тихо выругался и пробормотал: - Тысяча чертей! Он искушает судьбу, валяя дурака! Андре-Луи заметил, что лицо противника стало мертвенно-бледным. - Мне кажется, вы начинаете понимать, сударь, что должен был чувствовать в тот день в Гаврийяке Филипп де Вильморен. Мне хотелось, чтобы вы это поняли, а теперь можно закругляться. Он атаковал, быстрый, как молния, и какое-то мгновение Латур д'Азиру казалось, что острие шпаги противника находится сразу повсюду. Затем с низкого соединения в шестой позиции Андре-Луи быстро и легко устремился вперед, чтобы сделать выпад в терции. Он направил острие шпаги, чтобы пронзить противника, которого серия рассчитанных переводов в темп застав вила раскрыться на этой линии. Но к его досаде и удивлению, маркиз парировал удар и, что еще хуже, сделал это слишком поздно. Если бы он парировал удар полностью, все бы обошлось. Но маркиз ударил по клинку в последнюю секунду, и острие, отклонившись от линии его тела, вонзилось в правую руку. Секундантам не были видны подробности боя. Они увидели только, как замелькали сверкающие клинки, а затем Андре-Луи растянулся, почти касаясь земли, в выпаде, направленном вверх, и пронзил правую руку маркиза чуть пониже плеча. Шпага выпала из ослабевших пальцев Латур д'Азира, и он стоял, обескураженный, перед противником, который сразу же ушел с выпада. Маркиз закусил губу, в лице не было ни кровинки, грудь тяжело вздымалась. Касаясь окровавленным острием шпаги земли. Андре-Луи мрачно смотрел на него, как смотрят на добычу, которую упустили в последний момент из-за собственной неловкости. В Собрании и в газетах такой исход боя могли бы провозгласить еще одной победой паладина третьего сословия, и только он сам сознавал всю горечь своей неудачи. Господин д'0рмессон подскочил к своему дуэлянту. - Вы ранены?! - глупо воскликнул он. - Пустяки, - ответил Латур д'Азир. - Царапина. - Но губы его скривились от боли, а правый рукав тонкой батистовой рубашки был весь в крови. Д'0рмессон, человек опытный в подобных делах, вынул льняной платок, быстро разорвал его и перебинтовал рану. Андре-Луи продолжал стоять как одурманенный, пока Ле Шапелье не тронул его за руку. Он очнулся от задумчивости, вздохнул и, отвернувшись, принялся одеваться. Больше он ни разу не взглянул в сторону противника и сразу же ушел. Когда в сопровождении Ле Шапелье он молча, в подавленном настроении шел к въезду в Булонский лес, где они оставили свой экипаж, их обогнала коляска с Латур д'Азиром и его секундантом. Эта коляска подъехала к самому месту поединка. Раненая рука маркиза была на импровизированной перевязи, сделанной из портупеи его спутника. Если бы не пустой правый рукав небесно-голубого камзола и не бледность, маркиз выглядел бы как обычно. Теперь вы понимаете, как случилось, что он вернулся первым, и, увидев его целым и невредимым, обе дамы решили, что оправдались их худшие опасения. Госпожа де Плугастель попыталась закричать, но голос не слушался ее. Она попыталась открыть дверцу кареты, но пальцы не могли справиться с ручкой. А между тем коляска медленно удалялась и мрачный, пристальный взгляд прекрасных глаз маркиза встретился с ее взглядом, полным муки. Господин д'0рмессон, так же, как маркиз, поклонившийся графине, выпрямился и показал на пустой рукав спутника. Камзол, застегнутый на одну пуговицу у горла, приоткрылся справа, и стали видны рука на перевязи и окровавленный батистовый рукав. Даже теперь госпожа де Плугастель не решалась сделать очевидный вывод - что маркиз, раненный сам, мог нанести противнику смертельную рану. Наконец она вновь обрела голос и тотчас же приказала остановить коляску. Господин д'0рмессон вышел из коляски и встретился с госпожой де Плугастель в узком пространстве между двумя экипажами. - Где господин Моро? - Этим вопросом она удивила его. - Несомненно, сударыня, он не спеша едет следом за нами. - Он не ранен? - К сожалению, это он... - начал господин д'0рмессон, но его решительно перебил господин де Латур д'Азир: - Графиня, интерес, проявленный вами к господину Моро... Он остановился, заметив, что она смотрит на него с едва уловимым вызовом. Однако его фраза и не нуждалась в продолжении. Возникла неловкая пауза. Затем графиня взглянула на господина д'0рмессона, и ее поведение изменилось. Она попыталась объяснить, почему ее интересует господин Моро: - Со мной мадемуазель де Керкадью. Бедное дитя в обмороке. Больше она ничего не сказала, так как ее сдерживало присутствие господина д'0рмессона. В тревоге за мадемуазель де Керкадью господин де Латур д'Азир вскочил, несмотря на рану. - Я не в состоянии оказать помощь, сударыня, - сказал он с виноватой улыбкой, - но... Невзирая на протесты д'0рмессона, маркиз с его помощью вышел из коляски, затем она отъехала, чтобы освободить дорогу для экипажа, приближавшегося со стороны Булонского леса. Таким образом, получилось так, что, когда кабриолет через несколько минут поравнялся с двумя экипажами, Андре-Луи увидел очень трогательную сцену. Привстав, чтобы получше все рассмотреть, он увидел Алину, в полуобморочном состоянии сидевшую на подножке экипажа. Госпожа де Плугастель поддерживала ее, маркиз де Латур д'Азир в тревоге склонился над девушкой, а за ним стояли господин д'0рмессон и лакей графини. Госпожа де Плугастель заметила Андре-Луи, когда он проезжал мимо. Ее лицо просияло, и ему даже казалось, что она собирается окликнуть его. Чтобы избежать неловкости, которую вызвала бы встреча с бывшим противником, он предупредил ее, холодно поклонившись, - сцена, которую он наблюдал, еще усилила его холодность-и сел на место, упорно глядя вперед. Могло ли что-нибудь сильнее утвердить его в убеждении, что Алина умоляла его отказаться от дуэли из- за господина де Латур д'Азира? Он собственными глазами увидел даму, охваченную волнением при виде крови милого друга, и милого друга, воскрешающего ее заверениями, что рана неопасна. Позже, много позже, он будет проклинать собственную глупость. Пожалуй, он слишком суров к себе, ибо как еще можно было истолковать подобную сцену? Прежние подозрения превратились в твердую уверенность. Алина была с ним неискренней, отрицая свои чувства к господину де Латур д'Азиру, но женщины скрытны в такого рода делах. Не мог он винить ее и за то, что она не устояла перед редкими достоинствами такого человека, как маркиз, - ибо при всей своей враждебности он не мог отказать этому человеку в привлекательности. - Боже мой! - воскликнул он вслух. - Какие страдания я бы ей принес, убив его! Будь она с ним искренней, она бы легко добилась, чтобы он исполнил ее просьбу. Если бы она сказала, что любит маркиза, он бы сразу сдался. Андре-Луи тяжело вздохнул и прошептал молитву, прося прощения у тени Вильморена. - Возможно, к лучшему, что мой удар не попал в цель, - промолвил он. - Что вы имеете в виду? - удивился Ле Шапелье. - Что я должен оставить всякую надежду когда- либо вернуться к этому делу. Глава XIII. К РАЗВЯЗКЕ Господин де Латур д'Азир больше не появлялся в Манеже, и никто не видел его в Париже все месяцы, пока в Национальном собрании заседали, чтобы закончить работу над конституцией Франции, Хотя рана была незначительной, его гордость была смертельно ранена. Ходили слухи, что он эмигрировал, но это была часть правды. Вся правда заключалась в том, что он присоединился к группе знатных путешественников, сновавших между Тюильри и штаб-квартирой эмигрантов в Кобленце. Иными словами, он стал одним из тайных агентов королевы, которые в конце концов должны были погубить монархию. Однако время еще не пришло. Пока что роялисты продолжали считать сторонников нововведений фиглярами и смеялись над ними. Смеясь, они издавали свою веселую газету "Деяния апостолов" в Пале-Рояле. Господин де Латур д'Азир нанес один визит в Медон. Его хорошо принял господин де Керкадью - ведь они не были в ссоре. Однако Алина не вышла из комнаты, непоколебимая в своем решении никогда не принимать маркиза. На это решение никоим образом не повлияло то, что Андр^-Луи не пострадал в поединке. Она предложила себя маркизу за определенную цену, на которую намекнула, а тот отказался купить. Унижение, которое Алина каждый раз испытывала, вспоминая об этом, исключало всякую возможность новой встречи с маркизом. Это неизменное решение Алины передал ему господин де Керкадью, и, понимая; как глубоко она оскорблена, Латур д'Азир удалился и никогда больше не возвращался в Медон. Что касается Андре-Луи, то, не имея оснований надеяться, что крестный отступится от слова, данного в письме, он смирился и больше не появлялся в доме господина де Керкадью. Правда, в ту зиму он дважды видел крестного и Алину: первый, раз - в Деревянной галерее в Пале-Рояле, причем они издали обменялись поклонами, а второй раз - в ложе Французского театра, где они не заметили его. Алину он увидел еще раз в начале весны - она была в ложе театра вместе с госпожой де Плугастель и снова не заметила его. Между тем Андре-Луи продолжал выполнять свои обязанности в Собрании и руководил академией фехтования, которая продолжала преуспевать, чему немало способствовали его прогулки в Булонский лес в ту памятную неделю в сентябре. Поскольку он существовал на восемнадцать франков в день-зарплата депутата, - его значительные сбережения еще возросли, и он предусмотрительно поместив их в Германии. Он продал акции французских компаний и перевел полученную сумму через немецкого банкира с улицы Дофины. За эти два года он приобрел значительный земельный участок недалеко от Дрездена. Он бы предпочел родную страну, но землевладение во Франции не без оснований казалось ему ненадежным. Сегодня одна часть французов лишила другую собственности, а завтра могли пострадать те, кто купил эту собственность. А сейчас мы обратимся к той части "Исповеди", которая наиболее объемиста и интересна, поскольку занимает свое место среди документов эпохи. Он описывает бурную жизнь Парижа и основные события в Собрании. Он рассказывает, что мир и порядок полностью восстановились, промышленность получила толчок, работы хватало на всех. Для Франции настала пора экономического процветания. Революция завершилась, повторяет Андре-Луи слова, сказанные в Собрании Дюпоном. Итак, были созданы условия, чтобы монархия приняла проделанную работу и согласилась стать конституционной, чистосердечно пойдя на то, что власть ее будет ограничена и подчинена воле нации и общему благу. Но пойдет ли на это корона? Этот вопрос волновал все умы. Люди в тревоге оглядывались на все шаги, предпринятые с момента первого заседания Генеральных штатов в Версале в зале "малых забав" два года назад, и, вспоминая, как часто нарушалось данное слово, сомневались, что его сдержат на этот раз. Особые подозрения вызывали королева и ее ближайшее окружение. Было какое-то предчувствие, что нужно еще немало сделать, прежде чем Франция сможет спокойно насладиться законным равенством, которого она добилась для своих детей. В ту весну 1791 года ни один. человек-не исключая экстремистов из Клуба кордельеров - не мог даже отдаленно представить себе, какие препятствия предстояло преодолеть и через какие ужасы пройти. Эпоха процветания и ложного мира длилась до бегства короля в Варенн в июне, которое явилось результатом тайных поездок между Парижем и Кобленцем. Это предательское бегство уничтожило последние иллюзии. Кончилось мирное время, начались волнения. Позорное возвращение под конвоем его величества, походившего на сбежавшего школьника, которого ведут домой, чтобы высечь розгами, и все последующие события того года, вплоть до роспуска Учредительного собрания, уже описаны другими авторами, к тому же они почти не связаны с нашей историей, так что я избавлю вас от повторения. В сентябре было распущено Учредительное собрание, поскольку его работа была завершена. Король явился в Манеж, чтобы принять конституцию и подписать ее. Революция действительно закончилась. Последовали выборы в Законодательное собрание, в котором Андре-Луи снова представлял Ансени. Поскольку в Учредительном собрании он был всего лишь преемником депутата, на него не распространялось действие декрета, принятого по предложению Робеспьера и заключавшегося в том, что члены Учредительного собрания не могут быть избраны в Законодательное собрание. Если бы Андре-Луи соблюдал не только букву, но и дух закона, он бы уклонился от переизбрания. Но его так горячо желал Ансени и так уговаривал Ле Шапелье, вынужденный уйти в отставку, что он сдался. Это никого не задело: подвиги паладина третьего сословия сделали его популярным среди всех партий, даже партии прежней правой. Якобинцы, в клубе которых он дважды выступал, приняли его хорошо, и он пользовался у них большим авторитетом. В те дни от него ожидали великих деяний. Пожалуй, и он ожидал от себя того же, ибо честно признается, что в те времена разделял общее заблуждение, будто революция закончилась и Франции нужно лишь руководствоваться статьями конституции, которая была ей дана. Андре-Луи вместе с прочими упустил из виду два момента: во-первых, двор не захочет принять нововведения, а во-вторых, у нового Собрания нет опыта, необходимого, чтобы справиться с интригами двора. Законодательное собрание состояло из молодых людей, лишь немногие из них были старше двадцати пяти лет. Преобладали адвокаты, и в их числе - группа адвокатов из Жиронды*, вдохновленных возвышенными республиканскими идеями. Но эти адвокаты были молоды, у них не было опыта ведения дел, и теперь они беспомощно барахтались, поощряя своими ошибками партию двора к возобновлению борьбы. Сначала это была словесная, газетная битва, в которой участвовали такие газеты, как "Друг короля" и "Друг народа". Последнюю газету недавно с неистовым пылом начал выпускать филантроп Марат. Нервы общества, которое держали в постоянном напряжении революция и контрреволюция, могли сдать, и тогда разразился бы кризис. А теперь пол-Европы стремилось наброситься на Францию, желая наказать ее за французского короля. Этот ужас повлечет за собой все грядущие ужасы. Ситуация была на руку Маратам, Дантонам, Эберам и всем остальным экстремистам, которые подстрекали толпу. И вот в то самое время, когда двор занимался интригами, когда якобинцы, возглавляемые Робеспьером, вели войну с жирондистами, которые под предводительством Верньо* и Бриссо* искали себя, когда фельяны* воевали с теми и другими, когда на границе был зажжен факел войны с другими странами, а дома тайно разжигался факел гражданской войны, Андре-Луи пришлось уехать из самого центра событий. Духовенство раздувало повсюду контрреволюционные беспорядки, и нигде они не были так остры, как в Бретани. Считалось, что Андре-Луи пользуется в своей родной провинции влиянием, и вполне естественно, что комиссия двенадцати в ранние дни жирондистского министерства попросила его, по предложению Ролана*, поехать в Бретань. Он должен был мирными средствами - насколько это возможно - бороться с вредными влияниями. Муниципалитеты имели вполне определенные полно" мочия на этот счет, но многие из них сами не внушали доверия из-за своей странной инертности, поэтому необходимо было послать представителя с самыми широкими полномочиями, чтобы обрат