ить внимание муниципалитетов на опасность роста реакционных настроений. Желательно было, чтобы Андре-Луи действовал мирными способами, но он был вправе прибегать и к другим мерам, что ясно из приказов, которые, он при себе имел. Эти приказы именем нации предписывали всем французам оказывать ему всяческое содействие и предостерегали тех, кто попытается чинить препятствия. Итак, Андре-Луи стал одним из пяти полномочных представителей, которые в ту весну 1792 года, когда на площади Карусель было сооружено орудие безболезненной смерти доктора Гильотена, были направлены с одинаковым заданием в провинциальные департаменты. В известном смысле, они были предшественниками тех представителей, которые столь широко распространились при Национальном конвенте. Учитывая то, что случилось в Бретани впоследствии, нельзя сказать, чтобы миссия Андре-Луи оказалась особенно успешной, однако это не имеет прямого отношения к нашей истории. Он пробыл в Бретани месяца четыре и, задержавшись там еще, быть может, добился бы больших результатов, если бы в начале августа его не отозвали в Париж. Там назревала беда, более грозная, чем беспорядки в Бретани, и политическое небо над столицей покрыли тучи, более черные, чем за все время с 1789 года. Дорожный экипаж уносил Андре-Луи на восток, и он видел повсюду признаки надвигавшихся бедствий и внимал слухам о них. В Париж - эту пороховую бочку - был опрометчиво брошен факел. Этим факелом явился манифест их величеств прусского короля и австрийского императора, в котором ответственными за случившееся объявлялись все члены Национального собрания, департаментов, районов, муниципалитетов, мировые судьи и солдаты Национальной гвардии. Далее сообщалось, что Париж будет предан военной экзекуции. Это было беспрецедентное объявление войны - не всей Франции, а ее части. Поразительно, что этот манифест, опубликованный в Кобленце 26 мая, стал известен в Париже уже 28 мая. Это наводит на мысль, что правы те, кто считал его источником не Кобленц, а Тюильри. "Мемуары" госпожи де Кампан* с головой выдают королеву, которая имела план военных действий, составленный пруссаками, стоявшими на французской границе в полной боевой готовности. Методичные пруссаки при составлении плана указывали точные даты, и ее величество была в курсе всех деталей. В такой- то день прусские солдаты будут под Верденом, такого- то числа - под Шалоном, а тогда-то - под стенами Парижа. Буйе поклялся, что от Парижа камня на камне не останется. А Париж, получив манифест, понял, что это вызов на бой, брошенный не Пруссией, а старым ненавистным режимом, который, казалось, навсегда смела конституция. Франция наконец-то поняла, что конституцию приняли только для виду и единственный выход - восстание. Нужно опередить иностранные армии, посланные для усмирения. В Париже еще оставались федераты, приехавшие из провинции на национальный праздник 14 июля, и в их числе - марсельцы, пришедшие с юга маршем под свой новый гимн*, который вскоре отзовется таким ужасным эхом. Их задержал в столице Дантон, предупрежденный о том, что готовится. И теперь, на виду друг у друга, обе стороны начали открыто вооружаться. Наемники-швейцарцы были переведены из Курбевуа в Тюильри, а "рыцари кинжала" - сотня аристократов-поклялись до конца защищать трон. В их рядах был и господин де Латур д'Азир, недавно вернувшийся из-за границы из лагеря эмигрантов. Этот отряд собрался в королевском дворце, хотя им, как французам, следовало бы находиться вместе с армией на севере. В секциях опять ковали пики, из земли откапывали мушкеты, раздавали патроны. В Законодательное собрание приходили петиции с требованием начать военные действия. Париж понял, что приближается развязка долгой борьбы Равенства с Привилегией. Такова была обстановка в городе, куда спешил сейчас Андре-Луи с запада, к развязке собственной карьеры. Глаза XIV ВЕСКИЙ ДОВОД В эти первые августовские дни мадемуазель де Керкадью гостила в Париже у кузины и дражайшего друга дяди - госпожи де Плугастель. И хотя бурлившие волнения предвещали взрыв, игривая атмосфера веселости и шутливый тон при дворе, где они бывали почти ежедневно, успокаивали обеих. Господин де Плугастель приезжал из Кобленца и снова уезжал туда по тому тайному делу, которое теперь постоянно принуждало его находиться в разлуке с женой. Но когда он бывал вместе с ней, то заверял, что принимаются все меры и восстание следует приветствовать, так как оно окончится полным разгромом революции во внутреннем дворе Тюильрийского дворца. Вот почему, добавлял он, король находится в Тюильри - иначе он бы покинул столицу под охраной своих швейцарцев и "рыцарей кинжала", которые проложили бы для него дорогу, если бы это понадобилось. Однако в начале августа воздействие ободряющих речей вновь уехавшего господина де Плугастеля все слабело, чему способствовали последние события. Наконец, 9 августа, в особняк Плугастель прибыл гонец из Медона с запиской от господина де Керкадью, в которой он настоятельно просил племянницу немедленно выехать к нему и советовал госпоже де Плугастель составить ей компанию. Наверно, вы уже поняли, что господин де Керкадью был из числа тех, у кого есть друзья среди людей разных классов. Благодаря своей родословной он был на равной ноге с аристократами, а благодаря простому обхождению, грубоватым манерам и добродушию прекрасно ладил с людьми, которые были ниже его по происхождению. В Медоне его знали и уважали простые люди, и поэтому Руган - мэр, с которым он был в дружеских отношениях, 9 августа предупредил его о буре, которая разразится завтра. Зная, что племянница господина де Керкадью в Париже, он посоветовал забрать ее оттуда, так как в следующие сутки там будет небезопасно находиться знатным особам, особенно тем, которые подозреваются в связях с партией двора. Относительно же связи господина де Плугастеля с двором не возникало никаких сомнений. Ясно было и то - скоро это подтвердилось, - что бдительные и вездесущие тайные общества, бодрствовавшие у колыбели молодой революции, были прекрасно осведомлены о частых поездках господина де Плугастеля в Кобленц и не питали никаких иллюзий насчет их цели. Поэтому в случае поражения партии двора в готовящейся битве госпоже де Плугастель угрожала бы в Париже опасность. Небезопасно было находиться в ее особняке и любому гостю знатного происхождения. Любовь господина де Керкадью к обеим женщинам еще усилила его страх, вызванный предостережением Ругана, поэтому он поспешил отправить им записку с просьбой немедленно выехать в Медон. Мэр, дружески расположенный к господину де Керкадью, любезно отправил его послание в Париж с собственным сыном, сообразительным юношей девятнадцати лет. Прекрасный августовский день клонился к закату, когда молодой Руган появился в особняке Плугастель. Госпожа де Плугастель приветливо приняла его в гостиной, роскошь которой в сочетании с величественным видом самой хозяйки произвела ошеломляющее Впечатление на простодушного парня. Госпожа де Плугастель решила немедленно отправиться в путь, поскольку срочная депеша друга подтвердила ее собственные опасения. - Вот и хорошо, сударыня, - сказал молодой Руган, - в таком случае честь имею откланяться. Но она не отпустила его. Сначала он должен подкрепиться на кухне, пока они с мадемуазель де Керкадью соберутся, а потом поедет в Медон в его карете вместе с ними. Она не могла допустить, чтобы юноша, пришедший сюда пешком, таким же образом вернулся домой. Хотя молодой человек заслужил такую любезность, доброта, проявившаяся в заботе о другом в такой момент, вскоре была вознаграждена. Если бы госпожа де Плугастель поступила иначе, ей бы пришлось изведать еще большие муки, чем было суждено. До заката оставалось каких-нибудь полчаса, когда они сели в экипаж и направились в сторону Сен-Мартенских ворот, через которые собирались выехать из Парижа. На запятках стоял всего один лакей. Руган, сидевший в карете вместе с дамами - редкая милость, - начинал влюбляться в мадемуазель де Керкадью, которую считал красивее всех на свете и которая беседовала с ним просто и непринужденно, как с равным. Все это вскружило голову н несколько поколебало республиканские идеи, которые, как ему казалось, он вполне усвоил. Карета подъехала к заставе, где ее остановил пикет Национальной гвардии, пост которого находился у самых железных ворот. Начальник караула шагнул к Двери экипажа, и графиня выглянула в окно кареты. - Застава закрыта, сударыня, - отрывисто сказал он. - Закрыта? - переспросила она. Это просто невероятно. - Но... вы хотите сказать, что мы не можем проехать? - Да, если у вас нет пропуска, сударыня. - Сержант небрежно оперся о пику. - Есть приказ никого не впускать и не выпускать без соответствующих документов. - Чей приказ? - Приказ Коммуны Парижа. - Но мне необходимо сегодня вечером уехать за город. - В голосе госпожи де Плугастель звучало нетерпение. - Меня ждут. - В таком случае, сударыня, нужно получить пропуск. - А где его можно получить? - В ратуше или в комитете вашей секции. С минуту она размышляла. - Тогда в секцию. Не откажите в любезности сказать моему кучеру, чтобы он ехал в секцию Бонди. Он отдал ей честь и отступил назад. - Секция Бонди, улица Мертвых. Госпожа де Плугастель откинулась назад. Они с Алиной были взволнованы, и Руган принялся их успокаивать. В секции уладят этот вопрос и непременно выдадут пропуск. С какой стати им могут отказать? Это простая формальность, не более! Он так убежденно говорил, что дамы приободрились. Однако вскоре они впали в еще более глубокое уныние, получив категорический отказ от комиссара секции, который принял графиню. - Ваша фамилия, сударыня? - резко спросил он. Этот грубиян самого последнего республиканского образца даже не встал, когда вошли дамы. Он заявил им, что находится здесь не для того, чтобы давать уроки танцев, а чтобы выполнять свои обязанности. - Плугастель, - повторил он, отбросив титул, как будто это была фамилия какого-нибудь мясника или булочника. Сняв с полки тяжелый том, он раскрыл его и принялся перелистывать. Это был справочник секции. Наконец комиссар нашел то, что искал. - Граф де Плугастель, особняк Плугастель, улица Рая. Так? - Верно, сударь, - ответила графиня со всей вежливостью, на какую была способна после оскорбительного поведения этого малого. Наступило долгое молчание, пока он изучал карандашные пометы против этой фамилии. В последнее время секции работали гораздо более четко, чем от них можно было ожидать. - Ваш муж с вами, сударыня? - резко спросил он, все еще не отрывая взгляда от страницы. - Господина графа нет со мной, - ответила госпожа де Плугастель, делая ударение на титуле. - Нет с вами? - Он вдруг оторвался от чтения и взглянул на нее насмешливо и подозрительно. - А где же он? - Его нет сейчас в Париже, сударь. - Ах, вот как! Вы думаете, он в Кобленце? Графиня похолодела. В словах комиссара было что- то зловещее. Почему секции так подробно осведомлены об отъездах и приездах своих обитателей? Что готовится? У нее было такое чувство, будто она попала в ловушку или на нее незаметно накинули сеть. - Не знаю, сударь, - ответила она неверным голосом. - Конечно, не знаете. - Кажется, он издевается. - Ладно, оставим это. Вы тоже хотите уехать из Парижа? Куда вы собираетесь? - В Медон. - По какому делу? Кровь бросилась ей в лицо. Его наглость была невыносима для женщины, к которой относились с величайшим почтением и те, кто был ниже ее по положению, и те, кто был равен. Однако она понимала, что сейчас столкнулась с совершенно новыми силами, и потому, овладев собой и справившись с раздражением, твердо ответила: - Я хочу доставить эту даму, мадемуазель де Керкадью, к ее дяде, который там проживает. - И это все? Вы можете поехать туда в другой день, дело не такое уж срочное. - Простите, сударь, но для нас это дело весьма срочное. - Вы не убедите меня в этом, а заставы закрыты для всех, кто не может убедительно доказать, что им необходимо срочно уехать. Вам придется подождать, сударыня, пока не снимут запрет. Прощайте. - Нo, сударь... - Прощайте, сударыня, - повторил он многозначительно, и сам король не смог бы закончить аудиенцию более высокомерно. - Можете идти. Графиня вышла вместе с Алиной, и обе они дрожали от гнева, сдерживать который заставило их благоразумие. Они снова сели в карету, желая поскорее оказаться дома. Изумление Ругана превратилось в тревогу, когда они рассказали ему о случившемся. - А почему бы не попытаться съездить в ратушу? - предложил он. - Это бесполезно. Нужно смириться с тем, что нам придется остаться в Париже, пока не откроют заставы. - Возможно, тогда это уже не будет иметь для нас никакого значения, - заметила Алина. - Алина! - в ужасе воскликнула графиня. - Мадемуазель! - вскричал Руган с той же интонацией. Теперь ему стало ясно, что людям, которых задерживают подобным образом, должна угрожать какая-то опасность, неопределенная, но от этого еще более ужасная. Он ломал голову, ища выход из положения. Когда они снова подъехали к особняку Плугастель, он объявил, что знает, что делать. - Пропуск, полученный не в Париже, тоже годится. А теперь послушайте и доверьтесь мне. Я немедленно возвращаюсь в Медон. Отец дает мне два пропуска: один - на меня, второй - на три лица. По этим пропускам можно будет попасть из Медона в Париж и обратно. Я возвращаюсь в Париж по своему пропуску, который потом уничтожу, и мы уезжаем все вместе, втроем, по второму пропуску, сказав, что приехали из Медона сегодня. Это же совсем просто! Если я выеду тотчас же, то успею вернуться сегодня. - Но как же вас выпустят? - спросила Алина. - Меня? Псс! Об этом не беспокойтесь. Мой отец - мэр Медона, его многие знают. Я пойду в ратушу и скажу правду - что задержался в Париже до закрытия застав и что отец ждет меня домой сегодня вечером. Меня, конечно, пропустят. Все проще пареной репы. Его уверенность вновь подбодрила их. Им действительно показалось, что все так просто, как он рисует. - Тогда пусть пропуск будет на четверых, мой друг, - попросила графиня. - Для Жака, - объяснила она, указав на лакея, который сейчас помогал им выйти. Руган уехал, уверенный в скором возвращении, и они, разделяя его уверенность, остались ждать. Однако шли часы, наступила ночь, а его все не было. Они ждали до полуночи, и каждая из них ради другой делала вид, будто абсолютно уверена, что все в порядке, между тем как у обеих кошки на сердце скребли. Они коротали время, играя в триктрак в большой гостиной, как будто их ничто не тревожило. Наконец пробило полночь, и графиня со вздохом поднялась. - Он приедет завтра утром, - сказала она, сама не веря. - Конечно, - согласилась Алина. - Он и не мог вернуться сегодня. К тому же лучше ехать завтра: ведь поездка в столь поздний час утомила бы вас. Рано утром их разбудил колокольный звон - сигнал тревоги для секций. Затем донесся барабанный бой и топот множества марширующих ног. Париж поднимался. Вдали зазвучала перестрелка, загрохотала пушка. Завязался бой между двором и секциями. Вооруженный народ штурмовал дворец Тюильри. По городу носились самые дикие слухи, проникли они и в особняк Плугастель через слуг. Говорили об ужасной битве за дворец, которая закончится бессмысленной резней тех, кого безвольный монарх бросил на произвол судьбы, отдав себя и свою семью под защиту Законодательного собрания. Ступив на путь, указанный ему плохими советчиками, он плыл по течению и, как только возникла необходимость оказать сопротивление, отдал приказ сдаться, оставив тех, кто стоял за него до конца, на милость разъяренной толпы. Вот так разворачивались события в Тюильри, а в это время две женщины в особняке Плугастель все еще ждали возвращения Ругана, теперь уже не особенно на это надеясь. А Руган все не возвращался. Отцу дело не показалось таким простым, как сыну, и он не без оснований боялся прибегнуть к подобному обману. Руган-старший вместе с сыном пошел к господину де Керкадью, чтобы сообщить, что случилось, и честно рассказал о предложении сына, принять которое не решался. Господин де Керкадью попытался тронуть его мольбами и даже попробовал подкупить, но все было бесполезно. - Сударь, если все раскроется - а это неизбежно, - меня повесят. Кроме того, хотя я очень хочу сделать для вас все, что в моих силах, это будет нарушением долга. Вы не должны просить меня, сударь. - Как вы полагаете, что может случиться? - спросил потерявший голову господин де Керкадью. - Война, - ответил Руган, который, как видите, был хорошо осведомлен. - Война между народом и двором. Я в отчаянии, что предупредил вас слишком поздно. Но в конце концов, я думаю, что вам нечего волноваться. С женщинами не станут воевать. Господин де Керкадью ухватился за это соображение и, когда мэр с сыном ушли, попытался успокоиться. Однако в глубине души он сомневался, памятуя о поездках господина де Плугастеля. Что, если революционеры столь же хорошо осведомлены на этот счет? Скорее всего, так оно и есть. Жены политических преступников, как известно, в былые времена страдали за грехи своих мужей. При народном восстании все возможно, и Алина будет в опасности вместе с госпожой де Плугастель. Поздно ночью, когда господин де Керкадью уныло сидел в библиотеке с погасшей трубкой, в которой искал утешения, раздался сильный стук в дверь. Старый сенешаль Гаврийяка, открывший дверь, увидел на пороге стройного молодого человека в темно-оливковом рединготе, доходившем ему до икр. На нем были панталоны из оленьей кожи и сапоги, на боку - шпага. Он был опоясан трехцветным шарфом, на шляпе красовалась трехцветная кокарда, придававшая ему зловеще-официальный вид в глазах старого слуги феодализма, полностью разделявшего опасения господина. - Что вам угодно, сударь? - спросил он почтительно, но не без опаски. И тут его поразил решительный голос незнакомца: - Что с вами, Бенуа? Черт возьми! Вы совсем забыли меня? Трясущейся рукой старик поднял фонарь повыше и осветил худое лицо с большим ртом. - Господин Андре! - воскликнул Бенуа. - Господин Андре! - Затем бросил взгляд на шарф и кокарду и умолк, совсем растерявшись. Но Андре-Луи прошел мимо него в широкую приемную с мраморным полом в черно-белую клетку. - Если крестный еще не удалился на покой, проведите меня к нему. Если он уже лег, все равно проведите. - О, конечно, господин Андре! Я уверен, он будет счастлив вас увидеть. Он еще не лег. Пожалуйста, сюда, господин Андре. Андре-Луи, следуя из Бретани, полчаса назад въехал в Медон и сразу же отправился к мэру, чтобы узнать что-нибудь определенное о событиях в Париже. По мере его приближения к столице ужасные слухи все усиливались. Руган сообщил ему, что восстание неизбежно, что секции уже завладели заставами и что никому, кроме лиц, имеющих официальные полномочия, не удастся ни въехать, ни выехать из Парижа. Андре-Луи кивнул, и мысли у него были самые серьезные. Он и раньше предвидел опасность второй революции, зреющей в недрах первой. Эта вторая революция может разрушить все, чего добились, и отдать бразды правления низкой клике, которая ввергнет страну в анархию. Вероятность того, что случится то, чего он опасался, возросла, как никогда. Он поедет сейчас же, прямо ночью, чтобы узнать самому, что происходит. Уже стоя на пороге, он обернулся, чтобы спросить Ругана, в Медоне ли еще господин де Керкадью. - А вы знаете его, сударь? - Он - мой крестный. - Ваш крестный! А вы - представитель! Да ведь вы тот самый человек, который ему нужен! - И Руган рассказал Андре-Луи о поездке своего сына в Париж с поручением и обо всех последующих событиях. Этого было достаточно. То, что два года назад крестный на определенных условиях отказал ему от дома, сейчас не имело никакого значения. Оставив свой экипаж у маленькой гостиницы, Андре-Луи направился прямо к крестному. А господин де Керкадью, ошеломленный неожиданным появлением в столь поздний час того, на кого он затаил горькую обиду, приветствовал его примерно в тех же выражениях, как когда-то в этой самой комнате при аналогичных обстоятельствах. - Что вам здесь угодно, сударь? - Служить вам, чем могу, крестный, - таков был обезоруживающий ответ. По он отнюдь не обезоружил господина де Керкадью. - Тебя так долго не было, что я уже начал надеяться, что ты больше не побеспокоишь меня. - Я и теперь не рискнул бы ослушаться вас, если бы не надежда, что могу быть вам полезен. Я видел Ругана, мэра... - Что это ты там говорил насчет того, что не осмеливался ослушаться меня? - Сударь, вы запретили мне появляться в вашем доме. Господин де Керкадью в растерянности уставился на него. - И поэтому ты не появлялся у меня все это время? - Конечно. А почему же еще? Господин де Керкадью долго смотрел на него, потом неслышно выругался. Как трудно иметь дело с человеком, который понимает твои слова так буквально! Он ожидал, что Андре-Луи появится в раскаянии, чтобы признать вину и просить крестного вернуть ему свое расположение. Господин де Керкадью сейчас так и сказал крестнику. - Но разве я мог надеяться, что вы отступите от своего слова, сударь? Вы же выразили свое намерение вполне определенно. Да и какие слова раскаяния помогли бы мне, даже если бы я собирался исправиться? А я не имел ни малейшего желания исправляться. Возможно, мы еще поблагодарим Бога за то, что это так. - Поблагодарим Бога? - Я - представитель и располагаю некоторой властью. Я очень вовремя возвращаюсь в Париж и, вероятно, могу сделать для вас то, чего не смог Руган. Сухарь, это необходимо, если хотя бы наполовину верно то, что я подозреваю. Я сделаю так, что Алина будет в безопасности. Господин де Керкадью безоговорочно капитулировал. Он подошел и взял Андре-Луи за руку. - Мой мальчик, - сказал он, явно растроганный, - ц тебе есть благородство. Если порой казалось, что я резок с тобой, это было оттого, что я боролся с твоими дурными наклонностями. Я хочу, чтобы ты держался подальше от политики, которая довела эту несчастную страну до такого ужасного положения. На границе - враг, а в самом отечестве вот-вот вспыхнет гражданская война. Вот что наделали твои революционеры. Андре-Луи не стал спорить и заговорил о другом: - Алину нужно немедленно увезти из Парижа, пока город не превратился в бойню - а это может случиться, если страсти, бурлившие все эти месяцы, вырвутся наружу. План Ругана-младшего хорош - во всяком случае, я не могу придумать лучше. - Но Руган-старший и слышать об этом не хочет. - Вы имеете в виду, что он не станет делать это под свою ответственность. Но я оставил ему расписку за своей подписью, что пропуск в Париж и обратно в Медон для мадемуазель де Керкадью выдан им по моему приказу. Мои полномочия, которые я предъявил ему, снимают с него ответственность за то, что он мне повиновался. Этой распиской он должен воспользоваться только в крайнем случае, для своей защиты. Взамен он выдал мне этот пропуск. - Он уже у тебя? Господин де Керкадью взял листок бумаги, протянутый Андре-Луи, и рука его дрожала. Он приблизил листок к свечам и, прищурив близорукие глаза, принялся читать. - Если вы пошлете этот пропуск утром с Руганом-младшим, Алина будет здесь к полудню, - сказал Андре Луи. - Сегодня, к сожалению, уже ничего нельзя сделать, не вызвав подозрений: час слишком поздний. Итак, крестный, теперь вы знаете, почему я явился к вам, нарушив ваш приказ. Если я могу быть еще чем- нибудь вам полезен, вам стоит лишь приказать, пока я здесь. - Но разве, Андре... разве Руган не сказал тебе, что там есть и другие... - Он упомянул госпожу де Плугастель и ее слугу. - Тогда почему же?.. - Господин де Керкадью остановился и вопросительно взглянул на Андре-Луи. Тот с очень серьезным видом покачал головой. - Это невозможно, - ответил он. Господин де Керкадью даже рот открыл от изумления. - Невозможно? - переспросил он. - Но почему? - Сударь, то, что я делаю для Алины, не вынуждает меня идти на сделку с совестью - правда, ради Алины я бы пошел против совести. Но госпожа де Плугастель - совсем другое дело. Ни Алина, ни ее родные ке замешаны в контрреволюционном заговоре, который является истинным источником катастрофы, угрожающей нам. С чистой совестью я могу помочь ей уехать из Парижа. Но госпожа де Плугастель - жена графа де Плугастеля, о котором всем известно, что он - агент, осуществляющий связь между двором и эмигрантами. - Тут нет ее вины, - в ужасе воскликнул господин де Керкадью. - Согласен. Но ее в любой момент могут вызвать, чтобы установить, принимает ли она участие в интригах мужа. Известно, что сегодня она была в Париже. Если завтра ее начнут разыскивать и откроется, что она уехала, начнется расследование. Обнаружится, что я нарушил свой долг и воспользовался своими полномочиями для личных целей. Надеюсь, сударь, вы понимаете, что на такой риск не идут ради постороннего человека. - Постороннего? - с упреком переспросил сеньор. - Да, постороннего для меня. - Но для меня она не посторонняя, Андре. Она моя кузина и друг, которым я дорожу. Ах, Боже мой, то, что ты сказал, доказывает, что ее необходимо срочно увезти из Парижа. Ее нужно спасти, Андре, - любой ценой! У нее гораздо более опасное положение, чем у Алины! Он стоял - проситель перед своим крестником, непохожий на сурового человека, приветствовавшего Андре-Луи, когда тот вошел. Лицо господина де Керкадью было бледным, руки дрожали, на лбу выступили капли пота. - Крестный, я бы сделал все, что можно, но это не в моих силах. Спасти ее - значит погубить Алину и вас, а также и меня. - Мы должны рискнуть. - Конечно, у вас есть право говорить за себя. - О, и за тебя, поверь мне, Андре! - Он приблизился к молодому человеку. - Андре, умоляю тебя поверить на слово и получить пропуск для госпожи де Плугастель. Андре взглянул на него, заинтригованный. - Это странно. Я сохранил благодарную память о том, что она заинтересовалась мной на несколько дней, когда я был ребенком, а также проявила ко мне интерес недавно в Париже, когда пыталась обратить меня в то, что считает истинной политической верой. Но я не стану рисковать за нее своей шеей или вами с Алиной... - Ах! Но послушай, Андре... - Это мое последнее слово, сударь. Уже поздно, а я хочу ночевать в Париже. - Нет, нет! Подожди! - Сеньор де Гаврийяк пришел в неописуемое отчаяние. - Андре, ты должен! В этой настойчивости и неистовом упорстве было что-то странное, заставлявшее предположить, что тут кроется какой-то таинственный мотив. - Должен? - переспросил Андре-Луи. - Но почему? Ваши доводы, сударь? - Андре, у меня достаточно веские доводы. - Прошу вас, позвольте мне самому судить об этом, - безапелляционным тоном произнес Андре-Луи. По-видимому, его требование привело господина де Керкадью в отчаяние. Он шагал по комнате, заложив руки за спину. Наконец он остановился перед крестником. - Ты не можешь поверить мне на слово, что такие доводы существуют? - спросил он с сокрушенным видом. - В таком деле, как это, - деле, которое может меня погубить? О, сударь, разве это было бы разумно? - Но если я скажу тебе, то нарушу слово чести и свою клятву. - Господин де Керкадью отвернулся, ломая руки, и состояние его было достойно сожаления. Затем он вновь повернулся к Андре-Луи. - Положение безвыходное, и поскольку ты столь невеликодушен, что настаиваешь, я вынужден открыть тебе правду. Она поймет, когда узнает: у меня нет выбора. Андре, мой мальчик... - Он снова замолк в испуге, потом положил руку на плечо крестнику, и тот к своему изумлению увидел, что бесцветные близорукие глаза полны слез. - Госпожа де Плугастель - твоя мать. Последовало долгое молчание. То, что услышал Андре-Луи, трудно было сразу осознать. Когда до него наконец дошли слова крестного, первым его побуждением было вскрикнуть. По он овладел собой и сыграл стоика - он вечно должен был кого-то играть и был верен себе даже в такой момент. Он молчал до тех пор, пока актерское чутье не подсказало, что он сможет говорить спокойно. - Понятно, - сказал он абсолютно невозмутимо. Он окинул взглядом прошлое, перебирая воспоминания о госпоже де Плугастель. Наконец-то он понял ее странный интерес к себе и нежность, смешанную с печалью, которые до сих пор интриговали его. - Понятно, - повторил он и добавил: - Конечно, только дурак мог не догадаться об этом давным-давно. На этот раз вскрикнул господин де Керкадью, отпрянувший, как от удара. - Боже мой, Андре, из чего ты сделан? Как ты можешь подобным образом принимать такое известие? - А как я должен его принимать? Разве меня должно удивить открытие, что у меня была мать? В конце концов, еще никому не удавалось появиться на свет без участия матери. Внезапно Андре-Луи сел, чтобы скрыть предательскую дрожь. Он вынул из кармана платок, чтобы вытереть лоб, ставший влажным, и неожиданно для себя разрыдался. При виде этих слез, катившихся по побледневшему лицу, господин де Керкадью быстро подошел к нему, сел рядом и ласково обнял за плечи. - Андре, мой бедный мальчик, - шептал он. - Я... я был дураком, когда думал, что у тебя нет сердца. Меня обмануло твое дьявольское притворство, а теперь я вижу... вижу... - Он не знал, что именно видит, или же не решался выразить это словами. - Пустяки, сударь. Я ужасно устал, и... у меня насморк. - Затем, поняв, что эта роль ему не по силам, он отказался от всякого притворства. - Но... но почему из этого сделали такую тайну? Хотели, чтобы я никогда об этом не узнал? - Да, хотели... Это... это следовало сделать из осторожности. - Но почему же? Раскройте мне тайну до конца, сударь. Рассказав мне так много, вы должны рассказать все. - Причина в том, мой мальчик, что ты появился на свет года через три после того, как твоя мать вышла за господина де Плугастеля, года через полтора после отъезда ее мужа в армию и месяца за четыре до его возвращения. Господин де Плугастель никогда ничего не подозревал и по важнейшим семейным причинам не должен ничего заподозрить. Вот почему все хранилось в строжайшей тайне. Вот почему никто не должен был ничего знать. Когда пришло время, твоя мать уехала в Бретань и под вымышленным именем провела несколько месяцев в деревне Моро. Там ты и появился на свет. Андре-Луи осушил слезы и теперь сидел, сдержанный и собранный, что-то обдумывая. - Когда вы говорите, что никто не должен был ничего знать, то, конечно, хотите сказать, что вы, сударь... - О, Боже мой, нет! - Вспыхнув, господин де Керкадью вскочил на ноги. Казалось, само предположение наполнило его ужасом. - Да, я один из тех двоих, кто знал тайну, но все не так, как ты думаешь, Андре. Неужели ты полагаешь, что я лгу тебе? Разве стал бы я отрицать, если бы ты был моим сыном? - Довольно того, что вы сказали, что это не так. - Да, это не так. Я - кузен Терезы и самый верный друг, как хорошо ей известно. Она знала, что может мне довериться, и когда попала в отчаянное положение, то пришла за помощью ко мне. Когда-то, задолго до того, я хотел на ней жениться. Но я не из тех, кого могла бы полюбить женщина. Однако она доверилась моей любви, и я не предал ее доверия. - Так кто же мой отец? - Не знаю. Она никогда не говорила мне. Это была ее тайна, и я не спрашивал. Это не в моем характере, Андре. Андре-Луи молча стоял перед господином де Керкадью. - Ты мне веришь, Андре? - Конечно, сударь, и мне жаль - жаль, что я не ваш сын. Господин де Керкадью судорожно схватил крестника за руку и держал, не говоря ни слова. Затем выпустил ее и спросил: - Как ты собираешься поступить, Андре? Теперь ты знаешь все. Андре-Луи постоял, размышляя, потом рассмеялся. Положение имело свои комические стороны, и он пояснил: - А что изменилось от того, что я посвящен в тайну? Разве сыновнее почтение может возникнуть внезапно, не успел я узнать новость? Должен ли я, забыв осторожность, рисковать своей шеей ради матери, которая настолько осторожна, что и не собиралась объявиться? То, что тайна раскрыта, - дело случая. Просто так легли игральные карты Судьбы. - Решение за тобой, Андре. - Нет, оно мне не под силу. Пусть решает, кто может, а я не могу. - Значит, даже теперь ты отказываешься? - Нет, я согласен. Поскольку я не могу решить, что делать, мне остается сделать то, что положено сыну, Это нелепо, но жизнь вообще нелепа. - Ты никогда не пожалеешь об этом. - Надеюсь, что это так. Однако мне представляется весьма вероятным, что пожалею. А теперь мне нужно снова повидаться с Руганом и получить у пего еще два пропуска. Пожалуй, при сложившихся обстоятельствах будет лучше, если я сам отвезу их утром в Париж, Буду признателен, если вы позволите мне у вас заночевать, сударь. Я... я должен сознаться, что сегодня уже ни на что не способен. Глава XV. ОСОБНЯК ПЛУГАСТЕЛЬ Давно миновал полдень того бесконечного дня ужасов. с постоянным тревожным набатом, перестрелкой, барабанным боем и отдаленным ворчанием рассерженных масс. Госпожа де Плугастель и Алина сидели в ожидании в красивом особняке на улице Рая. Ругана они перестали ждать, так как понимали, что по какой-либо причине-а сейчас, несомненно, таких причин могло быть много - этот дружески расположенный к ним гонец не вернется. Они ждали сами не зная чего. Сразу после полудня шум боя стал нарастать, приближаться, и с каждой минутой становился все ужаснее. Это были выкрики разъяренной толпы, которая опьянела от крови и жажды все рушить. Яростная человеческая волна остановилась совсем рядом. Послышались удары в дверь и требования отворить, затем - треск дерева, звон разбитого стекла, возгласы ужаса, гневные выкрики и грубый смех. Охотились за двумя несчастными швейцарскими гвардейцами, тщетно пытавшимися спастись. Их настигла в доме по соседству озверевшая толпа и жестоко расправилась с ними. Затем охотники мужского и женского пола, образовавшие батальон, зашагали по улице Рая, распевая "Марсельезу" - песню, в те дни новую для Парижа: Вперед, сыны отчизны милой, Мгновенье славы настает! К нам тирания черной силой С кровавым знаменем идет! Эта ужасная песня, которую выкрикивали резкие голоса, становилась все громче. Госпожа де Плугастель и Алина невольно прижались друг к другу. Они слышали, как грабят соседний дом. Что, если сейчас настанет черед особняка Плугастель? Для подобных опасений не было реальных причин, но в такой неразберихе, неверно истолкованной и поэтому еще более устрашающей, всегда ожидают худшего. Ужасная песня и топот ног, обутых в тяжелые башмаки, по грубым булыжникам стали затихать, удаляясь. Женщины с облегчением вздохнули, как будто их спасло чудо, но через минуту снова встревожились, когда в комнату влетел, позабыв об этикете, Жак - молодой лакей, которому графиня доверяла больше, чем остальным слугам. С напуганным видом он сообщил, что через ограду сада только что перелез какой-то человек, заявивший, что он - друг графини, и пожелавший, чтобы его немедленно провели к ней. - Но он выглядит как санкюлот*, сударыня, - предостерег преданный малый. Сердце графини забилось в надежде, что это Руган. - Введите его, - приказала она, задыхаясь. Жак вышел и вскоре вернулся вместе с высоким человеком в длинном, потрепанном и очень просторном пальто и широкополой шляпе с огромной трехцветной кокардой. Войдя, он снял шляпу. Жак, стоявший за спиной посетителя, заметил, что, хотя сейчас его волосы растрепаны, они сохранили следы тщательной прически и пудры. Молодой лакей недоумевал, что за лицо должно быть у этого человека, если при виде него госпожа вскрикнула и отпрянула. Затем Жаку жестом приказали удалиться. Посетитель дошел до середины гостиной, еле волоча ноги и тяжело дыша. Опершись о стол, он стоял лицом к лицу с госпожой де Плугастель, которая в ужасе смотрела на него. В дальнем конце комнаты сидела Алина. Она в замешательстве всматривалась в лицо, которое показалось ей знакомым, хотя его трудно было узнать под маской из крови и грязи. Он заговорил, и Алина сразу же узнала по голосу маркиза де Латур д'Азира. - Мой дорогой друг, - говорил он, - простите, если напугал вас. Простите, что вторгаюсь сюда без разрешения, в такое время и подобным образом. Но... вы видите, в каком я положении. Я скрываюсь. Не зная, где укрыться, я подумал о вас и сказал себе, что, если удастся добраться до вашего дома, я мог бы найти у вас убежище. - Вы в опасности? - В опасности! - Этот вопрос вызвал у него беззвучный смех. - Если я выйду сейчас на улицу и мне повезет, проживу еще минут пять! Мой друг, это была настоящая бойня! Некоторые из нас в конце концов сбежали из Тюильри, но их преследовали на улице и убивали. Не думаю, чтобы сейчас остался в живых хоть один швейцарец. Бедняги, им больше всех досталось. Что до нас-Боже мой! Нас они ненавидят еще сильнее, чем швейцарцев. Поэтому мне пришлось прибегнуть к этому отвратительному маскараду. Он сбросил лохмотья и, отшвырнув их, шагнул вперед. На нем был черный костюм из атласа - форма сотни "рыцарей кинжала", которые в то утро в Тюильри встали на защиту своего короля. Его камзол был распорот на спине, шейный платок и кружевные манжеты разорваны и запачканы кровью, лицо вымазано, прическа в беспорядке - на него страшно было смотреть. Однако он, как всегда, держался с непринужденной уверенностью и не забыл поцеловать дрожавшую руку, которую ему протянула графиня. - Вы правильно сделали, что пришли ко мне, Жерве, - сказала она. - Да, пока тут можно укрыться, и вы в полной безопасности - по крайней мере, пока мы сами в безопасности. На моих слуг вполне можно положиться. Садитесь и рассказывайте все. Маркиз повиновался, рухнув в кресло, которое она придвинула ему. Он совершенно обессилел от усталости и нервного напряжения. Он вынул из кармана платок и вытер с лица кровь и грязь. - Рассказывать особенно нечего. - В тоне его звучала горечь отчаяния. - Дорогая моя, это конец для всех нас. Плугастелю повезло, что он сейчас за границей. Впрочем, ему всегда везло. Если бы я не был так глуп, чтобы поверить тем, кто, как сегодня выяснилось, совершенно не заслуживают доверия, то и сам был бы за границей. То, что я остался в Париже, - безумство, венчающее жизнь, полную безумств и ошибок. А то, что я в свой отчаянный час явился к вам, еще усугубляет все это. - Он горько рассмеялся. Госпожа де Плугастель облизала сухие губы. - А... дальше? - Остается только как можно скорее уехать, если еще не поздно. Во Франции для нас больше нет места- разве что под землей. Сегодня это стало ясно. - Он взглянул на нее, такую бледную и робкую, и, улыбнувшись, погладил прекрасную руку, лежавшую на спинке кресла. - Моя дорогая Тереза, если вы из милосердия не напоите меня, я умру на ваших глазах еще до того, как черни представится возможность прикончить меня. Она вздрогнула. - Мне следовало самой об этом подумать, - упрекнула она себя и, быстро обернувшись, попросила: - Алина, скажите Жаку, чтобы он принес... - Алина! - повторил он, перебив графиню, и в свою очередь резко обернулся. Алина встала, и он наконец увидел ее и, усилием воли снова поднявшись, склонился в церемонном поклоне. - Мадемуазель, я не подозревал, что вы здесь, - сказал он, чувствуя себя крайне неловко, как будто застигнутый за чем-то недостойным. - Я это поняла, сударь, - ответила Алина, которая, отправившись выполнять поручение графини, остановилась перед господином де Латур д'Азиром. - Я от всего сердца сожалею, что мы встретились при столь прискорбных обстоятельствах. Они не виделись после его дуэли с Андре-Луи - с того самого дня, как маркиз похоронил надежду завоевать ее. Он остановился, как будто собираясь ответить ей, но, взглянув на госпожу де Плугастель, лишь молча поклонился со сдержанностью, странной для того, кто бывал таким бойким на язык. - Прошу вас, сударь, сядьте, вы совсем измучены. - Вы очень любезны, что заметили это. С вашего разрешения, я сяду. - И он снова сел. Алина направилась к двери и вышла. Когда она вернулась, маркиз и госпожа де Плугастель по непонятной причине поменялись местами. Теперь она сидела в кресле с позолотой, обитом парчой, а он, несмотря на усталость, оперся о спинку и, судя по позе, о чем-то серьезном просил ее. Когда вошла Алина, он сразу же умолк и отодвинулся, так что у нее возникло чувство, будто она помешала. Она заметила, что графиня в слезах. Вскоре явился Жак с подносом, уставленным яствами и винами. Графиня налила гостю бургундского, и он залпом выпил, затем, показав грязные руки, попросил разрешения привести себя в порядок прежде чем приняться за еду. Жак проводил маркиза и помог ему, и, когда тот вернулся, он выглядел как обычно и незаметно было следов жестокой переделки, в которую он попал. Он держался спокойно, с достоинством, однако был очень бледен и измучен. Казалось, он внезапно постарел, так что теперь ему можно было дать его возраст. Пока маркиз с большим аппетитом угощался - по его словам, у него с утра не было во рту маковой росинки, - он рассказывал подробности ужасных событий этого дня. Ему удалось сбежать из Тюильри, когда стало ясно, что все потеряно и началось массовое истребление швейцарцев, израсходовавших последние патроны. - Да, все было сделано не так, - заключил он. - Мы были робки, когда следовало быть решительными, и решительны, когда стало слишком поздно. Нам все время недоставало правильного руководства, а теперь - как я уже говорил - нам пришел конец. Остается только бежать, как только выяснится, как нам это сделать. Госпожа де Плугастель рассказала о надеждах, которые возлагала на Ругана. Это вывело маркиза из уныния. Он склонен был смотреть на вещи оптимистически. - Вы напрасно оставили всякую надежду, - уверял он. - Если этот мэр настроен дружески, он поступит. как обещал его сын. Вчера ночью было слишком поздно сюда ехать, а сегодня - если только он уже в Париже - с той стороны города невозможно пробраться. Скорее всего, он еще приедет. Молюсь, чтобы он появился: сознание, что вы и мадемуазель де Керкадью вдали от этого ужаса, будет для меня большим утешением. - Мы должны взять вас с собой, - сказала госпожа де Плугастель. - Ах! Но каким образом? - Молодой Руган должен привезти пропуск на три лица - Алину, меня и моего лакея Жака. Вы бы могли занять его место. - Клянусь честью, сударыня, я бы занял место любого человека, чтобы уехать из Парижа, - рассмеялся маркиз. У дам тоже поднялось настроение и ожили угасшие надежды. Но когда на город вновь спустились сумерки, а спаситель все не появлялся, надежда вновь стала слабеть. Наконец господин де Латур д'Азир, сославшись на усталость, попросил разрешения удалиться, чтобы немного отдохнуть перед тем, что, возможно, вскоре предстоит. Когда он вышел, графиня убедила Алину пойти прилечь. - Я позову вас, дорогая, как только он появится, - пообещала она, мужественно делая вид, что уверена в этом. Алина нежно поцеловала ее и ушла, настолько спокойная внешне, что графиня даже начала сомневаться, понимает ли она, какая опасность грозит им теперь, когда в доме человек, хорошо известный и вызывающий такую ненависть, человек, которого, вероятно, уже разыскивают. Оставшись в одиночестве, госпожа де Плугастель прилегла на кушетку в гостиной. Была жаркая летняя ночь, стеклянные двери были открыты в прекрасный сад. Откуда-то издали доносились звуки, говорившие, что толпа продолжает вершить расправы, которыми начался этот кровавый день. Госпожа де Плугастель прислушивалась к этим звукам, благодаря небеса за то, что события разворачиваются далеко отсюда, в секциях, расположенных к югу и западу, и опасаясь, как бы секция Бонди, где находился ее особняк, в свою очередь не стала сценой ужасов. Кушетка, на которой лежала графиня, была в тени, так как свет в гостиной был погашен. Горели лишь свечи в массивном серебряном канделябре, который стоял на круглом столике с инкрустацией, находившемся в середине комнаты, - островок света в сумерках. Часы над камином мелодично пробили десять, и тут в доме раздался другой звук, неожиданно нарушивший тишину и заставивший графиню вскочить на ноги, задыхаясь от страха и надежды. Кто-то сильно стучал в дверь внизу. Последовали минуты напряженного ожидания, и в комнату ворвался Жак. Он огляделся, не сразу заметив свою госпожу. - Сударыня! Сударыня! - выпалил он, задыхаясь. - Что там, Жак? - Графиня овладела собой, и голос ее был тверд. Она вышла из тени в островок света, к столику. - Внизу какой-то человек. Он спрашивает... он хочет немедленно видеть вас. - Какой-то человек? - переспросила она. - Он... кажется, это должностное лицо. По крайней мере, у него трехцветный шарф. Он отказывается назвать свое имя - говорит, что оно вам ничего не скажет и что он должен увидеть вас сию же минуту. - Должностное лицо? - переспросила графиня. - Должностное лицо, - повторил Жак. - Я бы не впустил его, но он потребовал отворить именем нации. Сударыня, приказывайте, что нам делать. Со мной Робер. Если вы пожелаете... что бы ни случилось... - Нет-нет, мой добрый Жак. - Она великолепно владела собой. - Если бы у него были дурные намерения, он, разумеется, пришел бы не один. Проводите его ко мне, а потом попросите мадемуазель де Керкадью присоединиться к нам, если она не спит. Жак вышел, несколько успокоенный. Графиня села в кресло у столика со свечами. Она машинально разгладила платье. Если напрасны ее надежды, напрасны и мимолетные страхи. Дверь отворилась, и снова появился Жак. За ним, быстро шагая, вошел стройный молодой человек в широкополой шляпе с трехцветной кокардой. Оливковый редингот был перехвачен в талии трехцветным шарфом. На боку висела шпага. Он раскланялся, сняв шляпу, и в ее стальной пряжке отразилось пламя свечей. У него было худое смуглое лицо, а взгляд больших темных глаз был пристальный и испытующий. Графиня подалась вперед, не веря своим глазам. Потом глаза у нее загорелись, бледные щеки окрасились румянцем. Вдруг она встала, вся дрожа, и воскликнула: - Андре-Луи! Глава XVI. БАРЬЕР Его дар смеха, кажется, окончательно иссяк. Он продолжал рассматривать графиню странным испытующим взглядом, и его темные глаза, вопреки обыкновению, не светились юмором. Однако мрачным был его взгляд, но не мысли. Благодаря беспощадной остроте видения и способности к беспристрастному анализу он видел всю нелепость и искусственность чувств, которые сейчас испытывал, не позволяя им завладеть собой. Источником этих чувств было сознание, что она - его мать (как будто та случайность, что она произвела его на свет, могла теперь, спустя столько времени, установить между ними реальную связь). Мать, которая бросает своего ребенка, не достойна этого звания - и зверь так не поступит. Он пришел к выводу, что согласие спасти ее в такой момент - сентиментальное донкихотство чистой воды. Расписка, без которой мэр Медона не соглашался выдать пропуск, поставила под угрозу все его будущее и, возможно, саму жизнь. Он пошел на это не ради реальности, а из уважения к идее - он, который всю жизнь избегал пустой сентиментальности! Так думал Андре-Луи, рассматривая графиню внимательно и с обостренным интересом, вполне естественным для того, кто впервые увидел свою мать, когда ему исполнилось двадцать восемь лет. Наконец он перевел взгляд на Жака, все еще стоявшего в открытых дверях. - Сударыня, не могли бы мы поговорить наедине? - спросил Андре-Луи. Она отослала лакея, и дверь за ним закрылась. Она ждала, чтобы он объяснил свой визит в столь необычное время. - Руган не смог вернуться, - коротко пояснил он. - По просьбе господина де Керкадью вместо него приехал я. - Вы! Вас прислали спасти нас! - Нота изумления в ее голосе звучала сильнее, чем облегчение. - Да, а также для того, чтобы познакомиться с вами, сударыня. - Познакомиться со мной? Что вы хотите этим сказать, Андре-Луи? - В этом письме господина де Керкадью сказано все. Заинтригованная его странными словами и еще более странным поведением, она взяла сложенный лист, дрожащими руками сломала печать и поднесла письмо к свету. Она читала, и глаза ее стали тревожными. Наконец она застонала и бросила взгляд, исполненный ужаса, на молодого человека, сильного и стройного, который стоял перед ней с таким бесстрастным видом. Она попыталась читать дальше, но не смогла: неразборчивые буквы господина де Керкадью плыли перед глазами. Да и какое это имело значение? Она прочла достаточно. Листок затрепетал в ее руках и упал на стол. Лицо у нее стало белее мела. С невыразимой грустью смотрела она на Андре-Луи. - Итак, вы знаете все, дитя мое? - Ее голос перешел на шепот. - Знаю, матушка. Она вскрикнула при этом новом для нее слове, и от нее ускользнула тонкая насмешка, смешанная с упреком, с которой это слово было произнесено. Для нее время остановилось. Она совершенно забыла о гибели, которая грозила ей как жене тайного агента, и обо всем остальном - ее сознание заполнила лишь одна мысль, что она стоит перед своим сыном, рожденным от адюльтера, в тайне и стыде, в далекой бретонской деревне двадцать восемь лет тому назад. В этот момент ей даже не пришло в голову, что секрет ее раскрыт и могут быть последствия. Она сделала один-два неверных шага и открыла объятия. Рыдания душили ее. - Вы не подойдете ко мне, Андре-Луи? С минуту он стоял, колеблясь, потрясенный этим призывом и чуть ли не рассерженный тем, что сердце его откликнулось вопреки разуму. Горькое чувство, которое испытывали они оба, было странным и нереальным, однако он подошел, и ее руки обняли его, а мокрая щека прижалась к его щеке. - О Андре-Луи, дитя мое, если бы вы только знали, как я мечтала вот так прижать вас! Если бы вы знали, как я страдала, отказывая себе в этом! Керкадью не должен был вам говорить - даже сейчас. Он должен был молчать ради вас и предоставить меня моей судьбе. И однако сейчас, когда я могу вот так обнять вас и услышать, как вы называете меня матушкой, - о Андре- Луи, я рада, что так случилось. Сейчас я ни о чем не жалею. - А стоит ли беспокоиться, сударыня? - спросил Андре-Луи, стоицизм которого был сильно поколеблен. - Ни к чему поверять нашу тайну другим. Сегодня мы - мать и сын, а завтра вернемся на свои места и все забудем - по крайней мере внешне. - Забудем? У вас нет сердца, Андре-Луи? Ее вопрос странным образом воскресил его актерский взгляд на жизнь, который он считал истинной философией. Он также вспомнил о предстоящих испытаниях и понял, что должен овладеть собой и помочь ей сделать то же самое, иначе они погибли. - Этот вопрос так часто предлагался мне на рассмотрение, что, должно быть, в нем содержится истина, - сказал он. - Ну что же, в этом следует винить мое воспитание. Она еще сильнее обхватила его за шею, как будто он попытался высвободиться из объятий. - Вы не вините меня в своем воспитании? Теперь, когда вы знаете все, вы не можете обвинять меня! Вы должны быть милосердны! Вы должны простить меня. Должны! У меня не было выбора. - Когда мы знаем все о чем бы то ни было, мы не можем не простить. Это глубочайшая религиозная истина. Фактически в ней заключена вся религия - самая благородная религия, какой когда-либо руководствовался человек. Я говорю это вам в утешение, матушка. Она отскочила от него с испуганным возгласом: за ним в сумраке у двери мерцала призрачная белая фигура, Она приблизилась к свету и превратилась в Алину, которая явилась по просьбе графини, переданной Жаком. Войдя незамеченной, она увидела Андре-Луи в объятиях женщины, которую тот назвал матушкой. Алина сразу же узнала его по голосу. Она вряд ли могла бы сказать, что больше поразило ее: появление Андре-Луи или то, что она случайно подслушала. - Вы слышали, Алина? - воскликнула госпожа де Плугастель. - Да, сударыня, невольно. Вы посылали за мной. Простите, если я... - Она остановилась и долго с любопытством смотрела на Андре-Луи. Девушка была бледна, но совершенно спокойна. - Итак, наконец вы пришли, Андре, - сказала она, протянув ему руку. - Вы могли бы прийти раньше. - Я прихожу, когда нужен, - ответил он, - ибо только в такое время можно быть уверенным, что тебя примут. - Он сказал это с горечью и, наклонившись, поцеловал ей руку. - Надеюсь, вы можете простить мне прошлое, так как мне не удалось достичь своей цели, - сказал он мягко. - Я не могу притворяться, что неудача была намеренной, - это не так. Однако, кажется, мое невезение не принесло вам удачи: вы еще не замужем. - Есть вещи, которых вам никогда не понять, - холодно ответила Алина. - Например, жизнь, - согласился он. - Союзнаюсь, что норой она ставит в тупик. Те самые объяснения, которые должны бы упрощать ее, только усложняют дело. - И он взглянул на госпожу де Плугастель. - Полагаю, вы хотите этим что-то сказать. - Алина! - заговорила графиня. Она знала, как опасны полуправды. - Уверена, что могу довериться вам и что Андре-Луи не станет возражать. - Она взяла письмо, чтобы показать Алине, предварительно испросив взглядом согласия Андре-Луи. - Ну конечно, сударыня. Это исключительно ваше дело. Алина переводила встревоженный взгляд с одного на другого, нс решаясь взять письмо. Прочитав его до конца, она положила его на стол и стояла, в задумчивости склонив голову. Потом она подбежала к графине и обняла ее. - Алина! - Это был радостный крик удивления. - Вы совсем не питаете ко мне отвращения! - Моя дорогая! - сказала Алина и поцеловала залитое слезами лицо, которое, казалось, за эти несколько последних часов постарело на целые годы. Андре-Луи, изо всех сил старавшийся не поддаваться чувствительности, заговорил голосом Скарамуша: - Сударыня, было бы неплохо отложить все порывы чувств до тех пор, пока им можно будет предаться в более подходящее время и в более безопасном месте. Уже поздно. Если мы хотим убраться подальше от этой бойни, разумнее было бы, не задерживаясь, отправиться в путь. Средство подействовало безотказно: дамы сразу же вспомнили, как обстоят дела, и отправились собираться. Их не было около четверти часа, и он в одиночестве шагал по длинной комнате, причем нетерпение его умерялось лишь полной неразберихой в мыслях. Когда они наконец вернулись, с ними был высокий мужчина в обтрепанном пальто с широкими полами и шляпе с загнутыми вниз полями. Он остановился в тени у двери. Так было условлено заранее, когда Алина предупредила графиню, что Андре-Луи испытывает непримиримую вражду к маркизу и исключено, чтобы он пальцем пошевелил ради спасения последнего. Надо сказать, что, несмотря на близкую дружбу, связывавшую господина де Керкадью и его племянницу с госпожой де Плугастель, графиня была посвящена не во все их дела. Так, она была в неведении относительно предполагаемого брака Алины с маркизом де Латур д'Азиром. Алина никогда не говорила об этом, да и господин де Керкадью не касайся этой темы с приезда в Медон, поняв, что этим планам не суждено осуществиться. Волнение господина де Латур д'Азира в то утро, когда после дуэли он увидел Алину в обмороке в экипаже графини, выглядело вполне естественным для человека, который считал себя виновным в этом. Госпожа де Плугастель не догадывалась также, что вражда между двумя мужчинами была вызвана вовсе не политическими мотивами и ссора их была иного рода, нежели те, из-за которых Андре-Луи регулярно совершал прогулки в Булонский лес. Однако графиня понимала, что незавершенная дуэль является достаточным основанием для страхов Алины. Поэтому она предложила пойти на обман, и Алина согласилась быть в нем пассивной стороной. Они сделали ошибку, не предупредив маркиза де Латур д'Азира, так как всецело положились на его страстное желание бежать из Парижа. Они недооценили чувство чести, которое движет такими людьми, как маркиз, воспитанными на ложных принципах. Андре-Луи обернулся, чтобы взглянуть на эту закутанную фигуру, вышел из глубины гостиной, погруженной в сумрак, и свет упал на его бледное худое лицо. Псевдолакей вздрогнул, тоже шагнул вперед, к свету, н сдернул широкополую шляпу. Авдре-Луи заметил, что рука у него белая, красивой формы, а на пальце сверкнул камень. Затем он захохнулся, и каждая жилка в нем напряглась, когда он узнал открывшееся ему лицо. - Сударь, я не могу воспользоваться вашим неведением, - сказал этот несгибаемый, гордый человек. - Если дамы смогут убедить вас спасти меня, вы, по крайней мере, вправе знать, кого спасаете. Маркиз стоял у стола очень прямой и полный достоинства, готовый погибнуть так, как жил, - без страха и обмана. Андре-Луи подошел к столу с другой стороны, и тут наконец мускулы его напряженного лица расслабились и он рассмеялся. - Вы смеетесь? - нахмурился оскорбленный господин де Латур д'Азир. - Это чертовски забавно. - У вас своеобразное чувство юмора, господин Моро. - Да, пожалуй. Неожиданности всегда действуют па меня подобным образом. За время нашего знакомства вы проявили себя с разных сторон, а сегодня обнаружилась еще одна, которой я не ожидал в вас встретить: вы честный человек. Господина де Латур д'Азира начало трясти, но он не отвечал. - Поэтому, сударь, я расположен быть милосердным. Вероятно, это глупо с моей стороны, но вы меня удивили, так что даю вам три минуты, чтобы покинуть этот дом и принять меры для собственной безопасности. То, что произойдет с вами после этого, меня не касается. - Ах, нет! Андре, послушайте... - начала графиня, сокрушаясь. - Простите, сударыня. Это самое большое, что я могу сделать, причем я и так нарушаю свой долг. Если господин де Латур д'Азиp останется, он погубит себя и навлечет опасность на вас. Если он не уйдет сию же минуту, то отправится вместе со мной в штаб секции и не пройдет часа, как его голова будет красоваться на пике. Он - известный контрреволюционер, "рыцарь кинжала", один из тех, кого народ жаждет уничтожить. Итак, вы знаете, сударь, что вас ожидает. Решайте, и поторопитесь ради дам. - Но вы же не знаете, Андре-Луи! - Госпожа де Плугастель испытывала невыносимые муки. Она подошла к нему и схватила за руку. - Ради всего святого, Андре-Луи, будьте к нему милосердны! Вы должны! - Но я и так проявил милосердие, сударыня, - больше, чем он заслуживает, и он это знает. Судьба вмешалась самым причудливым образом, чтобы свести нас вместе сегодня вечером. Похоже на то, что наконец-то ома заставит его расплатиться. Однако ради вас я не воспользуюсь случаем, при условии, что он поступит так, как я сказал. Маркиз ответил ледяным тоном, в то время как его правая рука что-то искала под широкими складками пальто: - Я рад, господин Моро, что вы заговорили со мной таким тоном, - это избавляет меня от всех сомнений. Вы только что говорили о Судьбе, и должен с вами согласиться, что она вмешалась самым странным образом, - хотя, возможна, вы даже не представляете себе, до какой степени вы правы. Годами вы стояли у меня на пути, постоянна угрожая. Вы постоянно хотели отнять у меня жизнь - вначале косвенно, а затем и прямо. Из-за вас рухнули самые высокие надежды в моей жизни. Вы все время были моим злым гением. К тому же вы - один из тех, кто спровоцировал сегодняшнюю развязку, принесшую мне отчаяние. - Подождите! Послушайте! - задыхаясь, молила графиня. Она бросилась от Андре-Луи к маркизу, как будто предчувствуя, что сейчас произойдет. - Жерве! Это ужасно! - Наверно, ужасно, но неизбежно. Он сам виноват в этом. Я - отчаявшийся человек, сбежавший после проигранного дела. У этого человека в руках ключи к спасению, к тому же у нас с ним старые счеты. Наконец его рука показалась из-под полы пальто, и в ней был пистолет. Госпожа де Плугастель с воплем отчаяния бросилась перед ним на колени и изо всех сил вцепилась в руку. Тщетно пытался маркиз высвободиться. Он воскликнул: - Тереза! Вы сошли с ума? Вы хотите погубить меня и себя? У него пропуск, в котором наше спасение! Тут заговорила Алина-охваченная ужасом свидетельница этой сцецы, - быстрый ум которой мгновенно нашел выход: - Сожги пропуск, Андре! Сожги немедленно - рядом с тобой свечи! Но Андре-Луи воспользовался минутным замешательством графа, чтобы в свою очередь вытащить пистолет. - Я думаю, лучше сжечь ему мозги, - ответил он. - Сударыня, отойдите от него. Но госпожа де Плугастель поднялась на ноги, чтобы прикрыть маркиза своим телом. Однако она все еще цеплялась за его руку с такой неожиданной силой, что он не мог воспользоваться пистолетом. - Андре! Ради Бога, Андре! - повторяла она охрипшим голосом. - Отойдите, сударыня, - снова приказал Андре- Лун еще более суровым тоном, - и пусть этот убийца получит по заслугам. Он подвергает наши жизни опасности. Отойдите! - Он кинулся вперед, собираясь выстрелить через плечо графини, и Алина слишком поздно сделала движение, чтобы помешать ему. - Андре! Андре! Обезумев, с исказившимся лицом, находясь на грани истерики, графиня наконец воздвигла ужасный барьер между этими мужчинами, которые ненавидели и жаждали убить друг друга: - Он ваш отец, Андре! Жерве, это ваш сын - наш сын. Письмо там... на столе... О Боже мой! - И она, обессиленная, соскользнула на землю и зарыдала у ног маркиза де Латур д'Азира. Глава XVII. ПРОПУСК Над этой женщиной, тело которой сотрясали рыдания, - матерью одного и любовницей другого - скрестились взгляды двух смертельных врагов. В этих взглядах были потрясение и интерес, которые не могли бы выразить никакие слова. Возле стола застыла окаменевшая Алина. Первым опомнился господин де Латур д'Азир. Ом вспомнил, что графиня сказала что-то о письме на столе. Нетвердой походкой он прошел мимо внезапно обретенного сына и взял листок, лежавший возле канделябра. Он долго читал, и никто не обращал на него внимания. Алина не отрывала от Андре-Луи взгляда, полного сострадания и удивления, а он, как зачарованный, смотрел на свою мать. Господин де Латур д'Азир медленно дочитал письмо до конца, потом очень спокойно положил его обратно. Поскольку он, как подлинное дитя своего века, умел подавлять чувства, следующей его заботой было овладеть собой. Затем он шагнул к госпоже де Плугастель и наклонился, чтобы поднять ее. - Тереза, - сказал он. Инстинктивно подчинившись приказу, звучавшему в его голосе, она попыталась встать и успокоиться. Маркиз вел, вернее, нес ее к креслу у стола. Андре-Луи наблюдал за ними, не пытаясь помочь. Он все еще безмолвствовал, сбитый с толку. Словно во сне он увидел, как маркиз склонился над госпожой де Плугастель, и услышал его вопрос: - Как давно вы об этом узнали, Тереза? - Я... я всегда знала. Я поручила его заботам Керкадью. Один раз я видела его ребенком... Ах, какое это имеет значение? - Почему вы мне не рассказали? Почему вы обманули меня? Почему сказали, что ребенок умер через несколько дней после рождения? Почему, Тереза? Почему? - Я боялась. Я... я думала, так будет лучше - чтобы никто, никто, даже вы, ничего не знал. И до сегодняшней ночи никто не знал-кроме Кантена, который вынужден был все рассказать Андре-Луи, чтобы заставить его приехать сюда и спасти меня. - А я, Тереза? - настаивал маркиз. - Я имел право знать. - Право! А что вы могли сделать? Признать его? И что же дальше? Ха! - То был смех отчаяния. - Был Плугастель, была моя семья, и были вы... переставший любить, - страх разоблачения задушил вашу любовь. Для чего мне было говорить вам? Зачем? Я бы и сейчас ничего не сказала, если бы можно было иначе спасти вас обоих. Один раз мне уже пришлось пережить подобное, когда вы дрались в Булонском лесу. Я ехала помешать дуэли, когда вы встретили меня. Я бы разгласила свой секрет, если бы не удалось другим способом предотвратить этот кошмар. Но Бог милостиво избавил меня от этого. Им и прежде не приходило в голову сомневаться в ее словах, но теперь, когда она упомянула о дуэли, объяснилось многое из того, что до сих пор оставалось неясным ее слушателям. Господин де Латур д'Азир, лишившись последних сил, тяжело опустился в кресло и закрыл лицо руками. Через окна, выходившие в сад, до них долетел издалека приглушенный звук барабанного боя, напоминая, что происходит в городе. Но они не обратили на это ни малейшего внимания. Каждому из них, наверно, казалось, что здесь они столкнулись с еще большим ужасом, чем тот, который терзал Париж. Наконец заговорил Андре-Луи, и тон его был ровный и невероятно холодный. - Господин де Латур д'Азир, я полагаю, что это открытие, которое вряд ли может быть для вас более неприятным, нежели для меня, ничего не меняет, так как не может уничтожить того, что стоит между нами, - разве что еще увеличивает счет. И все же... Но что толку в разговорах? Вот пропуск, выписанный для лакея госпожи де Плугастель. Взамен я настоятельно прошу вас, сударь, об одной услуге: чтобы я больше никогда вас не видел и не слышал. - Андре! - резко повернулась к нему мать, и снова прозвучал тот вопрос: - Разве у вас нет сердца? Что он вам сделал, чтобы питать к нему такую жгучую ненависть? - Сейчас вы услышите, сударыня. Два года назад в этой самой комнате я рассказал вам о человеке, который жестоко убил моего любимого друга и обольстил девушку, на которой я собирался жениться. Этот человек - господин де Латур д'Азир. Она застонала в ответ и закрыла лицо руками. Маркиз вновь поднялся на ноги и медленно подошел, не отрывая взгляда от лица сына. - Вы непреклонны, - мрачно сказал он. - Но я узнаю эту непреклонность. Она в крови, которая течет в ваших жилах. - Избавьте меня от этих разговоров, - сказал Андре-Луи. Маркиз кивнул: - Я не буду касаться этой темы. Но я хочу, чтобы вы поняли меня - и вы, Тереза, тоже. Сударь, вы обвиняете меня в убийстве своего любимого друга. Признаю, что, возможно, я использовал недостойные средства. Но что же мне оставалось? Каждый день я убеждаюсь, что был прав. Господин де Вильморен был революционером, человеком новых убеждений, который хотел переделать общество в соответствии со своими убеждениями. Я же принадлежу к сословию, которое, естественно, желало, чтобы общество оставалось прежним, и вам еще придется доказать, что прав ваш друг, а не я. Каждое общество неизбежно должно состоять из нескольких слоев. Такая революция, как эта, может на время превратить его в нечто хаотичное, но скоро из хаоса должен возродиться порядок, иначе жизнь погибнет. С восстановлением порядка восстановятся и различные слои, необходимые в организованном обществе. Те, что вчера были наверху, при новом порядке могут лишиться собственности, причем никто от этого не выиграет. Я боролся с этой идеей всеми средствами. Господин де Вильморен был подстрекателем самого опасного типа - красноречивый, проповедующий ложные идеалы, он сбивал с толку бедных невежественных людей, заставляя их поверить, что от предлагаемой им перемены мир станет лучше. Вы - умный человек, и я уверен, что вы знаете, насколько пагубна эта доктрина. В устах господина де Вильморена она была тем опаснее, что он был человеком искренним, к тому же наделенным даром красноречия. Необходимо было заставить его замолчать, и я сделал это из самозащиты, хотя и не имел ничего лично против господина де Вильморена. Он был человеком моего класса, приятным, способным и достойным уважения. Вы считаете, что я убил его, потому что жаждал крови, как дикий зверь, набрасывающийся на свою добычу. Вот тут вы ошиблись с самого начала. Я сделал это с тяжелым сердцем - о, избавьте меня от вашей усмешки! Я не лгу и никогда не лгал. Клянусь всем святым, что это правда. Мой поступок отвратителен мне самому, но я пошел на него ради себя и своего сословия. Спросите себя - заколебался бы хоть на минуту господин де Вильморен, если бы ценой моей смерти мог приблизить осуществление своей утопии? Затем вы решили, что самая сладкая месть - расстроить мои планы, воскресив голос, который я заставил умолкнуть, и, став апостолом равенства, заменить господина де Вильморена. Однако сегодня вы можете убедиться, что Бог не создал людей равными и, следовательно, прав был я. Вы видите, что происходит в Париже. Отвратительный призрак анархии шествует по стране, охваченной беспорядками. Вероятно, у вас хватит воображения, чтобы представить, что за этим последует. Неужели вам не ясно, что из этой грязи и разрухи не может возникнуть идеальная форма общества? Но к чему продолжать? Полагаю, что сказал довольно, чтобы заставить вас понять единственное, что действительно имеет значение: я убил господина де Вильморена, выполняя долг перед своим сословием. Истина, которая может вас оскорбить, но в то же время должна убедить, заключается в том, что я могу оглянуться на этот поступок спокойно, ни о чем не жалея - разве только о том, что он разверз между нами пропасть. Если бы я был кровожадным зверем, как вы считаете, то должен был бы убить вас в тот день в Гаврийяке, когда, стоя на коленях над телом друга, вы оскорбляли и провоцировали меня. Как вы знаете, я вспыльчив. Однако я сдержался, так как могу простить оскорбление, но не могу смотреть сквозь пальцы, как нападают на мое сословие. Маркиз сделал паузу, затем продолжил менее уверенно: - Что касается мадемуазель Бине, вышло не очень удачно. Я причинил вам зло. Правда, я не знал о ваших отношениях. Андре-Луи резко прервал его: - А если бы вы знали, это изменило бы что-нибудь? - Нет, - честно ответил маркиз. - У меня все недостатки моего класса, и не стану притворяться, что это не так. Но можете ли вы - если способны быть беспристрастным - осуждать меня за это? - Сударь, я вынужден признать, что в этом мире никого невозможно осуждать, что бы он ни сделал, ибо все мы - игрушки судьбы. Только взгляните на эту семейную встречу - здесь, в эту ночь, тогда как где-то там, на улицах... О Боже мой, давайте кончать. Пусть каждый идет своей дорогой, и напишем слово "конец" в этой ужасной главе нашей жизни. Господин де Латур д'Азир с минуту помолчал, глядя на Андре-Луи серьезно и печально. - Ну что же, наверно, так будет лучше, - наконец сказал он вполголоса и повернулся к госпоже де Плугастель. - Если я причинил в своей жизни зло, о котором горше всего сожалею, то это зло, причиненное вам, моя дорогая. - Не надо, Жерве! Не теперь! - пробормотала она, перебивая маркиза. - Нет, теперь - в первый и последний раз. Я ухожу и вряд ли еще увижу кого-нибудь из вас, которые должны были бы стать самыми близкими и дорогими для меня людьми. Он говорит, что все мы - игрушки судьбы, но это не совсем так. Судьба - умная сила, и мы платим за то зло, которое совершили в жизни. Этот урок я выучил сегодня. Встав на путь предательства, я приобрел сына, который, так же как я, не догадывался о нашем родстве. Он стал моим злым гением, срывал все мои планы и, наконец, способствовал моей окончательной гибели. Все так просто - ведь это высшая справедливость. Мое безоговорочное признание этого факта - единственная компенсация, которую я могу вам предложить. Он остановился и взял руку графини, безвольно лежавшую у нее на коленях. - Прощайте, Тереза! - Голос его дрогнул. Железное самообладание отказало ему. Она встала и припала к нему, никого не стесняясь. Пепел давней любовной истории разворошили в, эту ночь, и под ним обнаружились тлеющие угольки, которые ярко вспыхнули напоследок, перед тем как угаснуть навсегда. Однако она не пыталась удержать его, понимая, что их сын указал единственно возможный и разумный выход, и была благодарна маркизу, который принял его. - Храни вас Бог, Жерве, - прошептала она. - Вы возьмете пропуск и... и вы дадите мне знать, когда будете в безопасности? Маркиз взял ее лицо в ладони и очень нежно поцеловал, затем легонько оттолкнул ее от себя. Он выпрямился и, наружно спокойный, взглянул на Андре-Луи, протягивавшего ему листок бумаги. - Это пропуск. Возьмите его. Это мой первый и последний дар, который я меньше всего рассчитывал вам преподнести, - дар жизни. Таким образом в известном смысле мы квиты. Это не моя ирония, а ирония судьбы. Возьмите пропуск, сударь, и идите с миром. Господин де Латур д'Азир взял пропуск. Его глаза жадно всматривались в худое лицо, сурово застывшее. Он спрятал бумагу на груди и вдруг судорожно протянул руку. Сын вопросительно взглянул на него. - Пусть между нами будет мир, во имя Бога, - сказал маркиз, запинаясь. В Андре-Луи наконец зашевелилась жалость. Лицо его стало менее суровым, и он вздохнул. - Прощайте, сударь, - ответил он. - Вы тверды, - печально сказал ему отец. - Впрочем, возможно, вы правы. При других обстоятельствах я бы гордился, что у меня такой сын. А теперь... - Внезапно он прервал речь и отрывисто проговорил: - Прощайте. Он выпустил руку сына и отступил назад. Они официально поклонились друг другу. Затем господин де Латур д'Азир поклонился мадемуазель де Керкадью в полном молчании, и в этом поклоне были отречение и завершенность. После этого маркиз повернулся и твердым шагом вышел из комнаты и из их жизни. Спустя несколько месяцев они услышали, что он на службе у австрийского императора. Глава XVIII. ВОСХОД  На следующее утро Андре-Луи прогуливался по террасе в Медоне. Было очень рано, и только что взошедшее солнце превращало в бриллианты росинки на лужайке. Внизу, за пять миль отсюда, над Парижем поднимался утренний туман. Несмотря на ранний час, в доме на холме все уже были на ногах и в суматохе готовились к отъезду. Вчера ночью Андре-Луи благополучно выбрался из Парижа вместе с матерью и Алиной, и сегодня они должны были уехать в Кобленц. Андре-Луи прохаживался, заложив руки за спину, погруженный в свои мысли - никогда еще жизнь не давала ему такого богатого материала для размышлений. Вскоре из библиотеки через стеклянную дверь на террасу вышла Алина. - Вы рано поднялись, - приветствовала она его. - Да, пожалуй! Честно говоря, я вообще не ложился. Я провел ночь, вернее ее остаток, размышляя у окна. - Мой бедный Андре! - Вы верно охарактеризовали меня. Я действительно бедный, поскольку ничего не знаю и не понимаю. Это состояние не так уж удручает, пока его не осознаешь. А тогда... - Он развел руками. Алина заметила, что у него измученный вид. Она пошла рядом с ним вдоль старой гранитной балюстрады, над которой герань разметала свой зелено-алый шлейф. - Вы уже решили, что будете делать? - спросила Алина. - Я решил, что у меня нет выбора. Я тоже должен эмигрировать. Мне повезло, что я имею такую возможность, повезло, что вчера в Париже я не нашел в этом хаосе никого, перед кем мог бы отчитаться. Если бы я сделал эту глупость, то сегодня уже не был бы вооружен вот этим. - Он вынул из кармана всемогущий документ комиссии двенадцати, предписывающий всем французам оказывать представителю любую помощь, которую он потребует, и предостерегающий тех, кто вздумает ему мешать, и развернул перед Алиной. - С его помощью я в сохранности довезу вас всех до границы, а дальше господину де Керкадью и госпоже де Плугастель придется везти меня. Таким образом мы будем квиты. - Квиты? - повторила она. - Но вы же не сможете вернуться! - Вы, конечно, понимаете, как мне не терпится это сделать! Алина, через день-два начнут наводить справки, что со мной случилось. Все выяснится, а когда начнется погоня, мы будем уже далеко. Вы же не думаете, что я смог бы дать правительству удовлетворительное объяснение по поводу своего отсутствия - если только останется какое-нибудь правительство, которому пришлось бы давать отчет? - Вы хотите сказать, что пожертвуете своим будущим, своей карьерой, которая только начинается? - У нее дух захватило от изумления. - При нынешнем положении дел для меня не может быть карьеры - по крайней мере, честной, а вы, надеюсь, не считаете, что я бесчестен. Пришел день Дантонов и Маратов, день сброда. Бразды правления будут брошены толпе, или она захватит их сама, пьяная от тщеславия, которое возбудили в ней Дантоны и Мараты. Последуют хаос, деспотия грубых скотов, управление целого его недостойными элементами. Это не может долго продолжаться, так как если нацией не будут управлять ее лучшие представители, она неминуемо задохнется и придет в упадок. - А я думала, что вы республиканец. - Да, это так, и я говорю, как республиканец. Я хочу, чтобы во Франции было общество, которое выбирает свое правительство из лучших представителей всех классов и отрицает право какого-либо из классов на захват власти - будь это дворянство, духовенство. буржуазия или пролетариат, поскольку власть, сосредоточенная в руках одного класса, пагубна для всеобщего блага. Два года тому назад казалось, что наш идеал стал реальностью. Монополия власти была отнята у класса, который слишком долго правил, передавая власть по наследству, что несправедливо. Власть равномерно распределили по всему государству, и если бы на этом остановились, все было бы хорошо. Но мы зашли слишком далеко, увлеченные порывом и подхлестываемые сопротивлением привилегированных сословий, и в результате - ужасные события, которые мы наблюдали вчера и которые только начинают разворачиваться. Нет, пет, - заключил он. - Там могут делать карьеру только продажные пройдохи, но не человек, который хочет себя уважать. Пришло время удалиться, и, уходя, я ничем не жертвую. - Но куда вы пойдете? Что будете делать? - Что-нибудь подвернется. За четыре года я успел побывать адвокатом, политиком, учителем фехтования, актером - да, особенно последним. В мире всегда найдется место для Скарамуша. А знаете, в отличие от Скарамуша я, как ни странно, проявил предусмотрительность и теперь - владелец маленькой фермы в Саксонии. Думаю, мне бы подошло сельское хозяйство. Это занятие располагает к созерцанию, а я, в конце концов, никогда не был человеком действия и не подхожу на эту роль. Алина взглянула ему в лицо, и в синих глазах ее была задумчивая улыбка. - Интересно, существует ли роль, на которую вы не подходите? - Вы так думаете? Однако нельзя сказать, чтобы я добился успеха хоть в одной из тех ролей, которые играл. Я всегда кончал тем, что удирал, - вот и теперь удираю, оставляя процветающую академию фехтования, которая, вероятно, достанется Ледюку. Виной этому-политика, от которой я также удираю. Вот что я действительно умею. Это тоже отличительная черта Скарамуша. - Почему вы всегда подтруниваете над собой? - Наверно, потому, что считаю себя частью этого безумного мира, который нельзя принимать всерьез. Если бы я принимал его всерьез, то лишился бы рассудка - особенно после того, как объявились мои родители. - Не надо, Андре! - попросила она. - Вы же знаете, что сейчас неискренни. - Конечно. Как вы можете ожидать от человека искренности, когда в основе человеческой природы лежит лицемерие? Мы воспитаны в лицемерии, живем им и редко осознаем его. Вы видели, как оно свирепствует во Франции последние четыре года: лицемерят революционеры, лицемерят сторонники старого режима - и в конце концов лицемерие породило хаос. И сам я, критикующий все подряд в это прекрасное, Богом данное утро, - самый отъявленный лицемер. Именно осознание этой истины не давало мне спать всю ночь. Два года я преследовал всеми возможными средствами... господина де Латур д'Азира. Он запнулся, как бы не решаясь произнести это имя. - Два года я обманывал себя относительно мотивов, подстегивавших меня. Вчера ночью он назвал меня своим злым гением и признал, что это высшая справедливость. Возможно, так оно и есть, и даже если бы он не убил Филиппа де Вильморена, это ничего бы не изменило. Да нет, теперь я точно знаю, что это так, и вот почему я называю себя лицемером, бедным лицемером, занимающимся самообманом. - Но почему, Андре? Он спокойно смотрел на нее. - Потому что он добивался вас, Алина, и из-за этого я был непримирим к нему. Я напряг все силы, чтобы сокрушить его - и таким образом спасти вас, чтобы вы не стали жертвой собственного тщеславия. Мне не хочется о нем говорить, но я должен сказать несколько слов - надеюсь, в последний раз. До того как пересеклись линии наших жизней, я слышал, что о нем говорили в деревне. Вчера ночью он упомянул несчастную мадемуазель Бине и, пытаясь оправдаться, ссылался на свое воспитание и образ жизни. Что тут можно сказать? Он, вероятно, не может быть иным. Но довольно! Для меня он был воплощением зла, как вы-воплощением добра; он олицетворял грех, вы-чистоту. Я возвел вас на самый высокий трон, и вы его заслужили. Мог ли я допустить, чтобы вас увлекло вниз ваше тщеславие, чтобы зло сочеталось браком с добром? Что, кроме горя, могло это вам принести? Так я вам и сказал в тот день в Гаврийяке. И я решил спасти вас любой ценой от этой ужасной участи, а моя неприязнь к нему приобрела личный оттенок. Если бы вы сказали мне, что любите его, все было бы иначе. Я бы мог надеяться, что в союзе, освященном любовью, вы поднимаете его до себя. Но сочетаться с ним без любви-о, это было отвратительно! И я сражался с ним-крыса против льва, - сражался упорно, пока не увидел, что любовь вытеснила в вашем сердце тщеславие. И тогда я прекратил борьбу. - Любовь вытеснила тщеславие! - На глазах се закипали слезы, пока она слушала его, но сейчас волнение уступило место изумлению. - Когда же вы это заметили? Когда? - Я... я ошибся. Теперь я знаю. Однако в то время... да, в то утро, когда вы, Алина, пришли просить меня отказаться от дуэли с ним, вами двигал страх за него? - За него! Это был страх за вас, - воскликнула она, не сознавая, что говорит. Но это не убедило его. - За меня? Но вы же знали - все знали, - чем я занимался ежедневно и чем кончались мои прогулки в Булонский лес. - Да, но он отличался от тех, с кем вы дрались, - у него была репутация очень искусного фехтовальщика. Дядя считал его непобедимым и убедил меня, что, если вы встретитесь, ничто не спасет вас. Он смотрел на нее нахмурившись. - Зачем вы так, Алина? - спросил он строго. - Я понимаю, что, изменившись с тех пор, вы хотите сейчас отречься от прежних чувств. Наверно, таковы женщины. - О чем вы говорите, Андре? Как вы не правы! Я сказала вам правду. - Значит, это из страха за меня вы упали в обморок, увидев, что он возвращается с поединка раненый? Вот что тогда открыло мне глаза. - Раненый? Я не заметила его раны. Я увидела, что он сидит в коляске живой и невредимый, и решила, что он вас убил, как обещал. Какой еще вывод я могла сделать? Андре-Луи увидел ослепительный свет и испугался. Он отступил, прижав руку ко лбу. - Так вот почему вы упали в обморок? - спросил он недоверчиво. Алина смотрела на него, не отвечая. Она поняла, что увлеклась и, желая убедить его, сказала лишнее. В глазах ее появился страх. Андре-Луи протянул к ней руки. - Алина! Алина! - Его голос дрогнул. - Так это из-за меня... - О, Андре, слепой Андре, конечно, из-за вас! Только из-за вас! Никогда, никогда он меня не интересовал - и о браке с ним я подумала лишь один раз, когда... когда в вашу жизнь вошла та актриса и я... - Она замолчала и, пожав плечами, отвернулась. - Я решила жить ради тщеславия, так как больше не для чего было жить. Он дрожал. - Я грежу или же сошел с ума. - Вы слепы, Андре, просто слепы. - Слеп лишь в том случае, когда увидеть означало бы быть самонадеянным. - И тем не менее прежде я не замечала, чтобы вам недоставало самоуверенности, - ответила она задорно, став прежней Алиной. Когда минуту спустя господин де Керкадью вышел из библиотеки на террасу, он увидел, что они держатся за руки, не сводя друг с друга глаз, словно в блаженном райском сне. К О Н Е Ц _____________________________________________________________________ П Р И М Е Ч А Н И Я Мишле* Жюль (1798-1874) - французский историк романтического направления. Главные сочинения Мишле: "История Франции" (до 1790 г. ) и "История Французской революции". ... в коллеже Людовика Великого* - Людовик, Великий (1638-1715) - французский король с 1643 г. Сын Людовика XIII и Анны Австрийской. Французы дали ему прозвище Король-Солнце и Великий. Ему приписывали знаменитое изречение: "Государство - это я! ". Людовик XIV довел абсолютизм до своего апогея. Он вел большое количество победоносных войн, которые, хотя и принесли Франции славу, сильно истощили ее казну. ... от Фукидида до энциклопедистов и от Сенеки до Руссо*. - Фукидид (ок. 460-400 гг. до н. э. ) - древнегреческий историк. Автор "Истории" (в 8-ми книгах) - труда, посвященного истории Пслопоннесской войны (до 411 г. до н. э. ), считающегося вершиной античной историографии. Энциклопедисты - французкие просветители, во главе с Дидро участвовавшие в создании "Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел" (35 томов, 1751-1780), Сенека Луинй Анкей (ок. 4 г. до н. э. - 65 г. н. э. ) - римский политический деятель, философ и писатель, представитель стоицизма; воспитатель Нерона. Руссо Жан-Жак (1712 - 1778) - французский философ и писатель, один из видных провозвестников Французской буржуазной революции XVIII в. Неккер* Жак (1732-1804) - французский министр финансов в 1777-1781, 1788-1790 гг. Сыграл значительную роль в подготовке Генеральных штатов 1789 г. Частичными реформами пытался спасти государство от финансового краха. Генеральные штаты* - высшее сословно-представительное учреждение Франции в 1302-1789 гг., состоявшее из депутатов духовенства, дворянства и третьего сословия. Созывались королями главным образом для получения от них согласия на сбор налогов. Депутаты третьего сословия Генеральных штатов в 1789 г. объявили себя Национальным собранием. Третье сословие* - податное население Франции XV-XVIII вв. - купцы, ремесленники, крестьяне. С XVI в. - также и буржуазия, и рабочие. (В отличие от третьего сословия первые два - духовенство и дворянство - не облагались налогами. ) ... его сенешалем*... - Сенешаль - в южной части средневековой Франции королевский чиновник, глава судебно-административного округа (сенешальство). На севере Франции ему соответствовал бальи. Должность сенешаля упразднила Великая французская революция. Версаль* - дворец в окрестностях Парижа, который с 1682 по 1789 г. являлся резиденцией королей Франции. ОЕil de Boeuf* (фр. "бычий глаз") - так называлась освещенная через потолок комната для придворных перед спальней короля в Версале. Здесь в ожидании короля придворные обменивались новостями, пересказывали последние сплетни, затевали интриги. Каин* - в библейской мифологии старший сын Адама и Евы, земледелец. Убил из зависти брата Авеля - пастыря овец. Проклят богом за братоубийство и отмечен особым знаком ("Каинова печать"). ... тучный господин, который носит корону*... - Имеется в виду Людовик XVI (1753-1793), король Франции в 1774-1792 гг. После уплаты... десятины церкви*... - Имеется в виду церковная десятина - налог, взимаемый в пользу церкви в виде одной десятой части любого вида дохода. Особенно был распространен в католических странах, прежде всего во Франции; отменен во время Великой французской революции. ... кавалер орденов святого Духа и святого Людовика*... - Орден святого Духа давался только самым знатным вельможам. Знаком этого ордена была синяя лента. Орден святого Людовика был учрежден в память о французском короле Людовике IX (1215-1270), причисленном католической церковью к лику святых (1297). Орден святого Людовика - золотой мальтийский крест с белой окантовкой и золотыми лилиями в углах - давался за боевые заслуги военным, прослужившим не менее 28 лет. Его девизом было: "Награда воинскому мужеству". Орден крепился на красной ленте. Шевалье* - В феодальной Франции титул "шевалье" носили обычно младшие сыновья дворян. Согласно правовым кормам тех лет они не могли рассчитывать на наследство и поэтому старательно делали карьеру. "Боюсь данайцев, даже дары приносящих"* - стих из поэмы римского ноэта Вергилия (70-19 гг. до н, э, ) "Энеида". ... вольтеров, жан-жаков*... - Имеются в виду поэт, драматург, фклософ, один из крупнейших деятелей французского Просвещения Франсуа-Мари Вольтер (наст. фамилия Аруэ) (1694-1778) и Жан-Жак Руссо (см. выше). ... потребовать сатисфакции*... - Сатисфакция - в феодально-дворянском обществе удовлетворение за оскорбление чести, обычно в форме дуэли с оскорбителем. ... такие люди, как Колонн и Бриенн*. - Калонн Шарль-Александр де (1734-1802), генеральный контролер финансов в 1787 г. Бриенн Этьен-Шарль Ломени, граф де (1727-1794), епископ Койдона, архиепископ Тулузский, затем - Санский; министр Людовика XVI и кардинал. В 1787 г. назначен генеральным контролером финансов вместо Калонна, а вскоре - премьер-министром, но на этих постах выказал свою полную неспособность, следствием чего явилась необходимость созыва Генеральных штатов 15 июля 1788 г. Вскоре его заменил Неккер. Граф де Бриенн был арестован в 1794 г. и умер в тюрьме. ... статуи Людовика XV*... - Людовик XV (1710-1774) - король Франции с 1715 по 1774 г., правнук Людовика XIV. Любовь к удовольствиям, лень и нежелание управлять, а также стремление ввязаться во множество ненужных конфликтов в Европе вызвали презрение к королю и королевской власти у огромной части французов. Ватто* Антуан (1684-1721) - французский живописец и рисовальщик. В бытовых и театральных сценах, так называемых галантных празднествах, отмеченных изысканной нежностью красочных нюансов, трепетностью рисунка, воссоздал мир тончайших душевных переживаний. Редингот* - длинный сюртук для верховой езды. Как ни трудно выглядеть героем в глазах слуги*... - Данный пассаж представляет собой несколько переиначенную сентенцию Вольтера: "Лакей не может признавать героя в своем господине". Вероятнее всего, автор обратил на нее внимание в соответствующем месте романа А. Дюма "Товарищи Иегу". Рыцарь печального образа* - аллюзия на героя романа Сервантеса Дон Кихота. Вам следовало бы изучить Бюффона*... - Бюффон Жорж-Луи-Леклерк (1707-1788) - французский натуралист, иностранный почетный член Петербургской Академии наук (с 1776 I. ). В своем основном труде "Естественная история" (т. 1-3, 1719-1788) высказал представления о развитии земного шара и его поверхности, о единстве плана строения органического мира. Бюффон отстаивал идею об изменяемости видов под влиянием условий среды. ... я достаточно подробно изучил буффона*... - Буффон - гротесковый персонаж, шут, которого короли имели обыкновение держать при дворе, чтобы он развлекал их шутками. Ле Шапелье* - историческое лицо, французский адвокат XVIII в., предложивший в 1791 г. антирабочий декрет французскому Учредительному собранию. Декрет запрещал стачки и организации рабочих. Кардинал де Рец*, Жан-Франсуа-Поль Ганди де (1613-1679) - французский политик и писатель. Став коадъютором архиепископа Парижского, он играл важную роль в смутах времен Фронды, организовал день Баррикад и был душою противников королевского министра кардинала Мазарини. Лиард* - мелкая серебряная монета. ... элегантную даму в портшезе*... - Портшез - легкое переносное кресло, род паланкина. Капуцины* - монахи ордена святого Франциска. Капуцинами называли часть братьев миноритов или францисканцев. Основателем ордена капуцинов был Матье де Басен (XVI в. ). Капуцины были очень популярны среди бедноты, откуда в основном пополняли свои ряды. Бенедиктинцы* - члены католического монашеского ордена, основанного в 530 г. Бенедиктом Нурсийским в Италии. Были особенно влиятельны в X-XI вв. Являются опорой и современного Ватикана.. ... и множество белого духовенства*... - Белое духовенство - общее название низших (не монашествующих) священнослужителей (священники, дьяконы) в отличие от черного духовенства (высшего). Луидор* - золотая монета крупного достоинства. ... пряжки из дешевых тусклых стразов*. - Стразы - химические соединения, имитирующие бриллианты и другие драгоценные камни. ... Аякс, бросающий вызов Юпитеру*... - герой древнегреческих мифов, сын Ойлея, потерпевший кораблекрушение и укрывшийся на скале, откуда он бросил вызов небу, воскликнув: "Я спасусь, несмотря на волю богов! " Нептун расколол скалу своим трезубцем, и Аякса поглотило море. Коломбина* - традиционный персонаж итальянской народной комедии: служанка, участвующая в развитии интриги. Субретка* - сценическое амплуа: бойкая, находчивая служанка, помогавшая своим господам в их любовных интригах. Возникло в итальянской народной комедии, затем перешло во французскую комедию. Арлекин* - традиционный и популярнейший персонаж итальянской народной комедии - слуга, участвующий в развитии интриги. Позднее, во французском народном театре XVIII-начале XIX в., - счастливый соперник Пьеро. Дзани* (дзанни) - шутовской персонаж итальянской народной комедии, плебей, чаще всего - крестьянин. Лекарь* (или Доктор) - комический персонаж итальянской народной комедии, богатый, скупой и падкий до женщин старик. Панталоне* - персонаж итальянской народной комедии, старик купец, богатый, почти всегда скупой, хворый. Он самоуверен, но его всегда одурачивают Скапен или Арлекин. Скарамуш* (Скарамучча) - одна из масок итальянской народной комедии, родственная Капитану, также хвастливый воин. Скарамушем прозвали одного из известнейших неаполитанских комедиантов Тнберио Фиорилли (1608-1694). ... хитрые глазки "благородного отца"*... - Благородный отец - амплуа в трагедии и высокой ко медии. Родомон* - фанфарон, прикидывающийся храбрецом; от имени храброго, но хвастливого и наглого персонажа из поэмы Л. Ариосто "Неистовый Роланд". Общинная земля* - общинное землевладение - одна из форм земельной собственности, принадлежность определенного земельного участка крестьянской общине. Цензива* - недворянское, преимущественно крестьянское, наследственное земледержание в средневековой Франции. Держатель цензивы ежегодно выплачивал сеньору ценз (денежную, реже натуральную ренту) и государству - талью. Отменена в 1793 г. ... монету в три ливра*... - Ливр - французская серебряная монета. В 1793 г. заменена франком. ... Служители мельпомены*... - Мельпомена - в древнегреческой мифологии муза трагедии, одна из девяти муз в свите Аполлона. Дель арте* - комедия масок, вид итальянского театра XVI-XVII вв., спектакли которого создавались методом импровизации на основе сценария. Персонажи-"маски": слуги - Бригелла, Арлекин, Пульчинелла, Ковьелло, Коломбина; глупый жадный купец Панталоне, фанфарон и трус Капитан, болтун Доктор, педантичный, назойливый Тарталья и др. ... он играет в наших пьесах Капитана*... - Спавенто, или Эпуванте - маска Капитана из итальянской народной комедии, воплощавшая в комедийном плане образ и действия испанскою офицера. В этом персонаже соединялись холодное высокомерие, жестокость, жадность, чопорность и бахвальство, скрывающие трусость. "Спавенто" по-итальянски значит "ужас". Мондор* Филипп-Жирар - шарлатан с Нового моста в Париже в XVII в. В 1640 г. он ушел на покой богатым и знаменитым. Иногда он Скапен, а иногда - Ковиелло*... - Скапен - хитрый, плутоватый слуга, один из основных персонажей народного итальянского театра, перенесенных на французскую сцену Мольером в комедии "Проделки Скапена". Ковьель - слуга из комедии Мольера "Мещанин во дворянстве" - также персонаж итальянской народной комедии (Ковиелло). Он действует хитростью, напором, ловкой изобретательностью. Пьеро* - обычный персонаж пантомимы, в белом костюме и с лицом, посыпанным мукой. Традиционный персонаж французского народного театра. ... сыграл Влюбленного*... - Влюбленный, Влюбленная - маски итальянской народной комедии. Однако, в отличие от других персонажей, они - менее всего маски. Их характеры могли быть различными, и психологическую характеристику масок давали сами комедианты. Влюбленные выделялись среди других масок тем, что должны были выступать на сцене в роскошных костюмах, подчеркивающих их аристократическое происхождение. Полишинель* (Пульчинелла) - неаполитанский шутовской персонаж, один из любимейших героев карнавалов, народных игр, беллетристики. Это смешной паяц, часто - горбун с петушиным носом, иногда - круглый дурак, порою - умный лукавец. ... превратил первенца Момуса*... - Момус - древнегреческий бог смеха. Паскарьель* - в итальянской народной комедии тип слуги-обжоры, пьяницы и скандалиста. Дуэнья* - Здесь: амплуа в театре. Комеди Франсез* - французский драматический театр. Основан в 1680 г. Людовиком XIV, когда по его приказу труппа Бургундского отеля объединилась с труппой театра Генего. Стал школой актерского и режиссерского искусства. Сохраняя в репертуаре Ж. Б. Мольера, П. Корнеля, Ж. Расина, П. Бомарше, остается верным классическим традициям. Фигаро* - главный герой драматической трилогии Бомарше "Севильский цирюльник", "Безумный день, или Женитьба Фигаро", "Преступная мать". Первые две части имели настолько шумный успех, что были разыграны на сцене версальского театра; главные роли исполняли члены королевской семьи. Бомарше* Пьер Огюстен Карон де (1732-1799) - французский драматург. Мировую славу Бомарше принесли комедии "Севильский цирюльник" (1775) и "Женитьба Фигаро" (1784), в которых изображен конфликт между третьим сословием и дворянством накануне Великой французской революции. Герой комедии - полный энергии и ума слуга. ... произведения... Мерсье, Шенье*... - Мерсье Луи Себастьен (1740-1814) - французский писатель. Создал утопический роман "2410 год" (1770), пьесы, эстетический трактат "О театре" (1773). Реалистические очерки Мерсье "Картины Парижа" (1781-1788) рисуют предреволюционную эпоху. Шенье Марн Жозеф (1764-1811)-французский поэт и драматург. Стихи и трагедии Шенье "Кард IX, или Урок королям" (1789), "Кай Гракх" (1792) направлены против тирании и религиозного фанатизма. ... читал Мольера, Pacина, Корнеля*... - Мольер (наст. имя Жан Батист Поклен) (1622--1673) - великий французский комедиограф" актер, театральный деятель, реформатор сценического искусства. Сочетая традиции народного театра с достижениями классицизма, создал жанр социально-бытовой комедии, высмеивал сословие предрассудки дворян, ограниченность буржуа ("Смешные жеманницы", 1660; "Ученые женщины", 1672; "Мещанин во дворянстве", 1670). Значение наследия Мольера определяется жизненностью его образов, оказавших огромное влияние на развитие мировой драматургии и театра. Расин Жан (1639-1699) - французский драматург, крутшейшпй представитель классицизма, автор психологических трагедий на античные и восточные сюжеты. Корнель Пьер (1606-1684) - крупнейший французский драматург эпохи классицизма. ... знаком с Гоцци, Гольдони, Гварини, Биббиеной, Макиавелли, Секки, Тассо, Ариосто и Ф