Рафаэль Сабатини. Возвращение Скарамуша

---------------------------------------------------------------
     <b>Rafael Sabatini. Scaramouche the King-Maker</b>
     Историко-приключенческий роман
     <i>(с) 1996 Перевод с английского Елены Поляковой</i>
     Email: pelepo@mail.ru.
     Запрещается  всякое  редактирование  и/или  коммерческое  использование
настоящего  текста,  как  целиком,  так и  любой  его  части,  без  ведома и
разрешения пеерводчика либо его литературного агента.
---------------------------------------------------------------




        Глава I. Путешественники

     Многие подозревали Скарамуша в бессердечии. То же подозрение вызывает и
чтение его "Исповеди", столь щедро снабдившей  меня фактами этой необычайной
биографии.  Первая часть нашей истории началась  в тот день, когда, движимый
любовью,  он   отверг   славу  и   достаток,  которые   сулила   ему  служба
привилегированному сословию. В конце  повествования  он, движимый все той же
любовью, покинул людей,  дело  которых  защищал, тем  самым  отказавшись  от
завоеванного высокого положения.
     Итак, лишь  за первые  двадцать  восемь лет своей  жизни  этот  молодой
человек  успел  дважды  сознательно   поступиться   ради  других  блестящими
возможностями, открывавшими  ему путь к  богатству и  почету.  Казалось  бы,
того, кто способен  на подобные поступки,  глупо обвинять в  бессердечии. Но
Андре-Луи  Моро  из какой-то  прихоти  поддерживал  заблуждение,  разносимое
молвой. С юных лет попал он  под влияние учения Эпиктета и  потому намеренно
демонстрировал  характер  стоика,  то  есть  человека,  который  никогда  не
допустит, чтобы его чувства возобладали над здравым смыслом или чтобы сердце
управляло головой.
     По   призванию   и  темпераменту  он,  конечно,  был  актером.  Точнее,
Скарамушем - автором и исполнителем  ролей в  организованной им труппе Бине,
где  и  нашел он некогда свое  призвание. Не откажись Моро от поприща сцены,
его гений мог бы расцвести и превзойти славой гений Бомарше и  Тальма вместе
взятых.  Однако, бросив актерское ремесло, Моро  не избавился  от актерского
темперамента и с тех пор, куда бы ни шагал по пути жизни, воспринимал ее как
сценическое действо.
     Подобный темперамент -  явление  довольно-таки распространенное,  хотя,
как правило, и утомительное для окружающих. Андре-Луи Моро в этом смысле был
исключением из  правила и  заслуживает внимания благодаря  непредсказуемости
того, что сам он назвал  "конкретными проявлениями". Этой непредсказуемостью
он был обязан своему  врожденному чувству  юмора. Умение  подмечать во  всем
смешное никогда ему не изменяло, только Андре-Луи не всегда его обнаруживал.
Оно осталось  с ним до  конца. Правда, в этой,  второй  части нашей истории,
юмор его  изрядно приправлен горечью, неразделимой  с крепнущим убеждением в
безумии мира. Ведь в мире оказалось куда  больше зла, чем полагали древние и
не слишком древние мудрецы, от учения  которых наш герой  пытался почерпнуть
здравомыслия.
     Он  бежал  из  Парижа  в  то  самое время,  когда  перед  ним открылась
блестящая  карьера  государственного  деятеля.   Он   принес   ее  в  жертву
безопасности  близких ему  людей -  Алины де Керкадью, на  которой собирался
жениться,  господина де Керкадью, своего крестного, и госпоже де Плугастель,
как вяснилось,  его  матери.  Бегство  обошлось  без приключений - документ,
выданный представителю  Андре-Луи  Моро и  предписывавший должностным  лицам
оказывать  предъявителю   оного   любую  потребную   помощь,  устранил   все
препятствия.
     Они ехали в  дорожной карете  по Реймскому тракту на восток. Чем дальше
они  продвигались,  тем  чаще  попадали  в  скопления  войск  и тем  сильнее
задерживали их продвижение нескончаемые интендантские обозы, лафеты и прочее
хозяйство  армии  на  марше.  В  конце  концов дальше ехать  стало  попросту
невозможно, и  пришлось свернуть на север, к Шарлевилю,  а уже там  вновь на
восток, минуя позиции Национальной  армии, которой  по-прежнему  командовали
Люкнера  и Лафайета. Армия выжидала. Противник готовился к  наступлению и за
последний месяц сосредоточил на берегах Рейна крупные силы.
     Франция  бурлила, неотвратимость вторжения привела народ в  ярость.  На
беспрецедентно  наглый,  полный   угроз  манифест  герцога   Брауншвейгского
французы ответили штурмом Тюильри и ужасами десятого августа. Правда, герцог
только подписал манифест, а настоящими авторами этого опрметчивого манифеста
были граф  Ферзен и  королева. Манифест выпустили ради  спасения короля,  но
достигли противоположного результата: по-видимому,  угрозы самым прискорбным
образом ускорили гибель низложенного монарха.
     Впрочем, господин де Керкадью, сеньор де Гаврийяк, путешествовавший под
защитой крестника-революционера, к безопасной гавани  за Рейнскими рубежами,
эту   точку  зрения   не   разделял.   Кантен   де   Керкадью  усматривал  в
бескомпромиссном   заявлении   герцога    уверенность   хозяина   положения,
обладающего достаточной  властью и располагающего средствами  исполнить свое
обещание.   Ну  какое  там   еще   сопротивление?  Путешественники  обгоняли
растянувшиеся колонны голодных, необученных, скверно  одетых  и  чем  попало
вооруженных  новобранцев.  Какой  отпор  мог  дать  этот  сброд  великолепно
вымуштрованным    и     снаряженным    семидесятитысячной     прусской     и
пятидесятитысячной  австрийской  армиям, усиленным двадцатью пятью  тысячами
эмигрантов - цветом французкого рыцарства?
     Вдосталь налюбовавшись из окна экипажа оборванными, убогими защитниками
республики,  бретонский  дворянин  с  видимым облегчением откинулся подушки.
Тревога его  улеглась,  в душе воцарилось спокойствие. Еще до  исхода месяца
союзники  войдут  в  Париж.  Кончен  революционный  разгул.  Пора   господам
санкюлотам вспомнить о посте и покаянии.
     Не  сдерживаясь  в выражениях,  мосье де Керкадью  изложил свое  мнение
вслух. Взор его был устремлен при этом на гражданина представителя и  словно
бросал тому вызов.
     -  С вами  можно было бы согласиться, если  бы артиллерия решала все, -
ответил  Андре-Луи. - Но для победы в  битве одних только пушек мало,  нужны
еще и мозги. А с мозгами у того, кто издал герцогский манифест, дела как раз
обстоят неважно. Не внушают они уважения.
     - Вот как! А Ла Фойет? Или ты считаешь его гением? - Сеньор де Гаврийяк
фыркнул.
     - О  нем  судить рано.  Он еще не командовал армией в  условиях военных
действий. Возможно, ничем не лучше герцога Брауншвейгского.
     По прибытии в  Дикирхе,  обнаружилось, что городок  занят гессенцами из
авангарда  дивизии князя  Хенлосского, которая наступала  на  Тьевиль и Мец.
Солдаты  - опытные, хорошо вооруженные  и  дисциплинированные  - были полной
противоположностью оборванцам, которым предстояло сдерживать их наступление.
     Андре-Луи снял  трехцветный кушак,  опоясывавший  его  оливково-зеленый
дорожный   костюм,   и  отцепил  трехцветную  кокарду  с   конической  тульи
широкополой   шляпы.  Документы  запихнул  подальше   во  внутренний  корман
застегнутого  на все пуговицы  жилета.  По  бумагам,  служившим  во  Франции
пропуском,  здесь  тоже могли  пропустить  -  прямиком  на  виселицу. Отныне
инициативу  взял  на  себя  господин  де  Керкадью.  С  тем  чтобы  получить
разрешение   ехать  дальше,  он  отрекомендовался  офицерам  союзников.  Его
проверили,  но  чисто  для  видимости,  и  разрешение тут  же  было  выдано.
Эмигранты  продолжали покидать страну, хотя  и не  в  таком  количестве, как
недавно. Да и с какой стати  было  союзникам  опасаться  тех, кто  стремился
оказаться позади их войск?
     Погда  испортилась, дороги  развезло,  лошади глубоко вязли копытами  в
грязи.  Ехать становилось  все  тяжелее. Наконец  путешественники  прибыли в
Веттлейб, где и заночевали в неплохой гостинице.  Наутро небо очистилось, и,
невзирая на месиво  под ногами, пустились в  дальнейший путь  по плодородной
Мозельской  долине.  Кругом,   куда  ни  кинь  взгляд,  простирались  мокрые
виноградники, не сулившие в этом году большого урожая.
     И  вот,  после  долгого пути,  спустя целую неделю  со дня  отправления
дорожная карета миновала Эренбрейтстен с его мрачной крепостью, прогрохотала
по мосту и въехала в город Кобленц.
     Теперь  имя  госпожи  де Плугастель  стало пропуском,  ибо имя  ее было
хорошо  известно  в Кобленце.  Ее муж,  господин де Плугастель  был заметной
фигурой чрезмерно  пышного  двора; с его  помощью принцы основали в изгнании
ультрароялистской   государство.  Существование  этого   государства   стало
возможным  благодаря  займу,  предоставленному  амстердамскими  банкирами  и
щедрости курфюрста Тревесского.
     Сеньор де Гаврийяк,  следуя почти  неосознанной привычке, высадился  со
своими   спутниками   у  лучшей  гостиницы   города  "Три  короны".  Правда,
Национальный    Конвент,    которому    предстоит   конфисковать    поместья
дворян-эмигрантов, еще не создан, но в данном  случае  это неважно: поместья
вместе  с  доходами  от  них  сейчас   недосягаемы,  и  сеньор  де  Гаврийяк
располагает не более, чем двадцатью луи, которые случайно оказались при  нем
перед  отъездом.  К этой сумме он мог  бы  добавить только стоимость  своего
платья  и нескольких  безделушек Алины. Карета  же  принадлежала госпоже  де
Плугастель,  равно  как  и  дорожные  сундуки  в  багаже. Предусмотрительная
госпожа де Плугастель захватила и ларец со всеми  своими драгоценностями, за
которые при необходимости могла выручить внушительную сумму денег. Андре-Луи
отправился в путь с тридцатью луи, но в дороге его кошелек похудел на треть.
     Однако мысль  о деньгах никогда не отравляла безмятежного существования
сеньора  де Гаврийяка. За  всю предыдущую жизнь  ему  ни  разу  не  пришлось
утруждать  себя чем-то сверх  требования желаемого. А потому он и  теперь не
задумываясь потребовал все лучшее, что мог предоставить  хозяин гостиницы  -
комнаты, еду и вина.
     Появись наши  путешественники в  Кобленце  на месяц раньше, им нетрудно
было бы вообразить, будто они по-прежнему во Франции. Город в те дни был так
переполнен  эмигрантами, что на улицах слышалась только французская речь.  В
предместье Таль на другом берегу реки стоял военный лагерь французов. Теперь
же, когда армия наконец выступила  и ушла  на запад  тушить пожар революции,
французское  население Кобленца и других  прирейнских городов сократилось до
нескольких  тысяч человек. Но многие придворные остались.  Двор их высочеств
временно обосновался в Шенборнлусте, роскошной резиденции курфюрста, которую
Клемент   Венсло(Wenceslaus)   предоставил    в   распоряжение   венценосных
родственников - двух  братьев короля,  графа Прованского и графа д'Артуа,  и
дяди, принца де Конде.
     Пользуясь   любезностью    курфюрста,   их   высочества   беззастенчиво
злоупотребляли его  щедростью  и всячески испытывали терпение гостеприимного
хозяина. Все три принца приехали в Саксонию в сопровождении любовниц, а граф
Прованский прихватил и  жену. Придворные, блиставшие  изысканными туалетами,
пустились, по версальской моде, в разврат и интриги.
     Хотя  монсеньор   со  своим  братом  д'Артуа  представляли  королевское
правительство в изгнании, они  не признавали подписанную королем конституцию
и выступали поборниками  всех  прав и привилегий,  отмена  которых  была, по
существу, единственной настоящей целью революционеров.
     К этим-то людям и съезжались в Кобленц придворные, вводя гостеприимного
хозяина  Шенборнлуста  в непомерные  расходы.  Поначалу дворяне  с женами  и
домочадцами расселились в  городе, сняв  квартиры по  средствам. Денег  было
сравнительно  много,  и эмигранты тратили  их с расточительностью  людей, не
знавших заботы  о  завтрашнем  дне.  Они  ждали возвращения  лучших  времен,
коротая досуг в привычной праздности и развлечениях. Они превратили боннскую
дорогу  в прообраз Королевской дороги; они  катались верхом,  прогуливались,
сплетничали,  плясали  на  балах,  играли  в   карты,  пускались  в  амурные
приключения и плели  интриги.  Они даже, вопреки эдиктам курфюрста, затевали
дуэли.
     Отступления  от  принятых в Кобленце норм поведения,  которые позволяла
себе  приезжая   публика,   становились  все   более  вопиющими,  и  старому
добряку-курфюрсту  пришлось обратиться к  царственым племянникам  с жалобой.
Непристойное  поведение,  оскорбительные  манеры   и   развратные   привычки
французского  дворянства  оказывают тлетворное  влияние  на  его  подданных.
Старик осмелился  даже напомнить  принцам  о том,  что  личный  пример  куда
действеннее   наставлений   и  прежде  всего  следует  наводить  порядок   в
собственном доме.
     Столкнувшись со столь  ограниченным и провинциальным  взглядом на вещи,
племянники вскинули брови, переглянулись и заверили старика в том, что самую
упорядоченную   жизнь   современный   принц   ведет   как   раз,  обзаведясь
maitress-en-titre[1]. Мягкосердечный,  снисходительный  архиепископ  не  был
убежден  в  этом,  но  решил не настаивать на  своем, чтобы  лишний  раз  не
расстраивать бедных изгнанников.
     Господин  де  Керкадью  и его спутники въехали  в Кобленц в  полдень 18
августа.  Приведя  себя в порядок,  насколько  это  было возможно без  смены
платья, и  пообедав, они вновь заняли места  в  заляпанной грязью  карете  и
отправились в замок, расположенный в миле от города.
     Поскольку  прибыли они прямо из Парижа, откуда последние десять дней не
поступило  ни  одной  свежей  новости,  то сразу  получили  аудиенцию  у  их
высочеств. Посетителей проводили по широкой лестнице, охраняемой офицерами в
великолепных,  шитых  золотом  мундирах,  потом  по  просторной галерее, где
прохаживались  оживленно беседующие  придворные, и  подвели к  залу приемов.
Сопровождающий отправился объявить о гостях.
     Даже теперь, когда большая часть французов выступила с армией в  поход,
в зале толпилось множество придворных. Принцы настаивали на сохранении своей
чрезмерно  пышной свиты. Благоразумная трата средств, взятых взаймы, была не
для них. В конце концов,  вспышка непокорности - это всего-навсего следствие
неосторожного обращения с огнем. Герцог Брауншвейгский, выступивший в поход,
погасит  ее  в самое ближайшее  время,  и чернь  за все заплатит. Пожар и не
возник  бы, будь король поэнергичнее и не таким  мягкотелым. И поделом  ему,
бездельнику. Эмигранты в глубине души уже предали своего короля. Они хранили
верность лишь  собственным интересам  и  собственной  власти,  которая через
неделю-другую будет восстановлена. Герцогский манифест предрек канальям, что
их ожидает, как огненные письмена сатрапу Вавилона.
     Ожидая приглашения,  наши путушуственники  стояли  поодаль  от праздной
толпы. Они составляли весьма живописную группу: худощавый, стройный Анре-Луи
с темными  незавитыми волосами,  собранными  в  косицу,  в  оливково-зеленом
верховом костюме со шпагой на боку и высоких сапогах; немолодой и коренастый
господин  де Керкадью  в  черном  с  серебром  одеянии,  держащийся  немного
скованно, словно отшельник, чуждый многолюдных сборищ; высокая, невозмутимая
госпожа  де  Плугастель в  элегантном  платье, подчеркивавшем ее неувядаемую
красоту. Прекрасные грустные глаза дамы обращены на сына и, кажется,  совсем
не замечают окружающих; и, наконец, грациозная Алина, очаровательно-невинная
в  своем  парчовом  розовом наряде. Ее  золотистые волосы уложены в  высокую
прическу, синие глаза робко рассматривают обстановку.
     Но вновь прибывшие ни привлекли внимания искушенных царедворцев. Вскоре
из зала,  salon d'honneur[2],  вышел  некий  благородный господин и  быстрым
шагом  направился к группе  де  Керкадью. Спешка, однако, не  препятствовала
этому  далеко  не молодому, склонному  к  полноте  придворному  двигаться  с
величавостью,  отметавшей  всякие   сомнения  в  высоком  мнении  названного
господина о собственной персоне, достойной своего блестящего,  в прямом и  в
переносном смысле, одеяния.
     Не успел он  подойти,  как Андре-Луи уже  осенила догадка  относительно
этой блистательной персоны.  Господин церемонно склонился над ручкой госпожи
де Плугастель и ровным, сдержанным тоном  сообщил, что он счастлив лицезреть
мадам живой и невредимой.
     - Полагаю, вы на меня не в претензии, сударыня, поскольку задержались в
Париже по собственной воле. Для  нас обоих, вероятно, было бы лучше, если бы
вы поторопились с отъездом и приехали раньше.  А сейчас, пожалуй, можно было
и не утруждать  себя дорогой, ибо в самом скором времени я сам вернулся бы к
вам в свите  его  высочества.  Тем не  менее я  рад вас видеть. Надеюсь,  вы
здоровы и путешествие было не слишком утомительным.
     В таких вот напыщенных выражениях приветствовал граф де Плугастель свою
графиню. Не дав ей времени ответить, он повернулся к ее спутнику.
     - Мой дорогой Гаврийяк! Неизменно заботливый кузен и преданный кавалер!
     Андре-Луи  почудилась  насмешка в прищуренных глазах графа, пожимающего
руку  Керкадью.  Молодой  человек  окинул  неприязненным  взглядом надменную
фигуру с крупной головой на непропорционально короткой  толстой  шее, увидел
бурбоновский  вислый  нос  и мысленно  заключил,  что  тяжелый  подбородок в
сочетании с вялой линией губ навряд ли говорит о твердости характера.
     - А это кто? Ах,  неужели ваша прелестная племянница? - продолжал граф,
внезапно перейдя на приторно-вкрадчивый тон, и  как-то  даже подмурлыкнул. -
О,  милая Алина, как  вы повзрослели,  как похорошели  с тех  пор, как я вас
видел  в прошлый раз! - Тут граф перевел взгляд на Андре-Луи, сдвинул  брови
и, не припомнив, изобразил ими немой вопрос.
     -  Мой крестник, - коротко отрекомендовал Анре-Луи сеньор  де Гаврийяк,
не назвав его имени, ставшего в последнее время чересчур известным.
     -  Хм,  крестник... - Граф Плугастель пошевелил бровями на узком лбу. -
Хм!
     В  это  время  люди,  узнав его супругу, обступили  группу,  и  наконец
посыпались вопросы, едва понятные в шуршанье  шелка  и  шарканье  подошв. Но
граф,   вспомнив   о   высокой   аудиенции,   избавил  путешественников   от
легкомысленной толпы и препроводил в приемный зал.



        Глава II. Шенборнлуст

     Вообще-то Андре-Луи  сомневался в необходимости и  желательности своего
участия в этой аудиенции,  но  уступил вежливой  настойчивости  господина де
Керкадью. Он вошел следом за остальными в просторный светлый зал с колоннами
и  очень высокими окнами.  Бледный солнечный луч, пробившийся сквозь тяжелые
облака,  коснулся  яркого  узора  на толстом абиссинском  ковре, блеснул  на
богатой  позолоте  мебели  и  рассыпался  на  тысячу  искорок   в   огромной
хрустальной люстре, подвешенной к живописному потолку.
     В   позолоченном   кресле,  по  сторонам  которого  стояли   полукругом
придворные мужья и дамы,  сидел  краснолицый человек лет  тридцати с лишним,
одетый в  мышиного  цвета  бархат с  золотым шитьем,  с орденской  лентой на
груди.
     Граф де Прованс пока не превзошел тучностью своего брата, Людовика XVI,
но  и  сейчас  его  дородность   уже  внушала  уважение.  Без  сомнения,  он
унаследовал ее вместе с другими фамильными чертами - узким лбом, грушевидным
лицом  с  большим бурбоновским  носом  и безвольным  двойным  подбородком  и
пухлыми  губами  сластолюбца. Голубые  глаза  навыкате  влажно блестели  под
ровными дугами густых бровей. Весь его  облик говорил об осторожности  не от
большого ума и важности не от сознания собственного достоинства. Разглядывая
принца, Андре-Луи  безошибочно  угадал  в нем  тщеславного глупца  и глупого
упрямца.
     По правую руку от  его  высочества стояла  графиня де  Прованс  - тощая
особа в  синих  и белых шелках,  с какой-то  матерчатой  тыквой  на  голове.
Надменно-брезгливое   выражение   делало   ее   лицо,   и   так   обделенное
привлекательностью,  просто отталкивающим.  Слева от кресла  стояла  женщина
помоложе. Хотя назвать графиню де  Бальби  красавицей было тоже нелегко,  ее
ладная фигурка  и живое  лицо могли  объяснить,  почему  эта  дама  добилась
признания официальной любовницей его высочества.
     Господин де  Плугастель вывел свою супругу вперед.  Монсеньор  наклонил
напудренную  голову и с  печалью смертной  скуки в глазах  пробормотал слова
приветствия. Впрочем,  когда ему представили  мадмуазель де Керкадью, глазки
его загорелись, и, оценив ее свежесть и очарование, граф оживился.
     -  Мы рады  приветствовать  вас,  мадмуазель, -  изрек он, раздвинув  в
улыбке  пухлые губы. - Надеемся почаще видеть вас при дворе. Ваша врожденная
грация не оставляет сомнений, что тут ваше законное место.
     Мадмуазель  ответила  реверансом,  пролепетала "Монсеньор" и  собралась
было  удалиться,  но  ее  задержали.  Его  высочество в  своем  неизреченном
тщеславии мнил себя  в некотором смысле поэтом, и решил, что это  подходящий
случай продемонстрировать свой дар метафориста.
     - Как допустили небеса, - пожелал  узнать высокородный куртуазье, - что
столь прекрасный  бутон  из цветника французского  дворянства до сих пор  не
пересажен в сад, покровительствуемый короной?
     Алина с похвальной скромностью отвечала, что пять лет назад провела три
месяца в Версале под опекой своего дядюшки Этьена де Керкадью.
     Его  высочество  горячо выразил  досаду  на  себя  и  скупую в милостях
судьбу,  позволившую  ему  остаться в  неведении  об этом факте.  Призвав  в
свидетели  небеса, принц  недоумевал,  как  он мог обойти вниманием подобное
событие?  Потом  монсеньор  помянул дядюшку  Этьена, которого глубоко чтил и
кончину  которого не  перестает  оплакивать по  сей день. Эта часть его речи
была  довольно  искренней.  Слабый характер заставлял принца искать  в своем
окружении какую-нибудь  сильную личность, на  которую он мог  бы  опереться.
Такой  сильный  человек становился его советчиком,  другом, фаворитом и  был
столь же необходим графу Прованскому, сколь и любовница. Одно время эту роль
при  нем  играл  Этьен  де Керкадью.  Будь  он  жив, он, наверное,  и сейчас
продолжал  бы  ее играть,  ибо у монсеньора имелись и добродетели,  к  числу
которых следует отнести верность и постоянство в дружбе.
     Его высочество  что-то слишком уж  долго занимал мадмуазель де Керкадью
галантным разговором.  Приближенные, зная за принцем обыкновение прятать под
маской  любезности низменные помыслы и  цели, сейчас не  видели в нем ничего
занятного и изнывали в ожидании парижских новостей.
     Ее высочество принцесса с кислой улыбкой прошептала что-то на ухо своей
чтице,  пожилой  госпоже  де  Собрийон. Графиня  де  Бальби тоже улыбнулась,
правда,  не кисло, а  снисходительно  и добродушно:  она, конечно, не питала
иллюзий, но и в злобной ревности не видела проку.
     Сеньор де  Гаврийяк  стоял чуть позади Алины и,  заложив руки за спину,
терпеливо ожидал своей очереди. Он согласно кивал большой  головой, и на его
рябом, отмеченном оспой лице, было написано удовольствие от сознания великой
чести, которой  удостоила  его  племянницу высокая особа. Мрачный Андре-Луи,
стоявший  рядом с ним, мысленно проклинал наглость графа, его  самодовольную
ухмылку и плотоядные взгляды, в открытую бросаемые на Алину. Только выкормыш
королевской семьи, подумал он, способен позволить себе наплевать на скандал,
который может вызвать своим поведением.
     Сеньор де Гаврийяк дождался представления, и  принц  наконец-то пожелал
услышать последние новости из столицы. Собеседник обратился к его высочеству
с  просьбой переадресовать свое  пожелание к  молодому  человеку,  крестнику
господина де Керкадью. Принц милостиво согласился и обратил взор на молодого
человека.  Возможно,  тут сыграло  свою  роль  негодование,  кипевшее в душе
Андре-Луи,  но  его  холодность  и невозмутимость  показались присутствующим
настолько вызывающими, что едва не привели их в смятение.
     Поклон  молодого  человека  в  ответ  на  кивок  монсеньора  был  почти
небрежен.  Выпрямившись,  Анре-Луи  бесцветным   голосом,  не   приукрашивая
картины, бесстрастно поведал о чудовищных парижских событиях.
     - Неделю  назад, десятого, население города,  приведенное  в  бешенство
манифестом  герцога  Брауншвейгского,  повергнутое  в отчаяние  известием  о
вторжении  чужеземных  войск, обратило свой  гнев  против соотечественников,
приветствовавших  интервенцию. Толпа  штурмовала дворец Тюильри  и  в слепой
ярости загнанного  в угол  зверя  перебила швейцарских гвардейцев  и дворян,
оставшихся защищать его величество.
     Крик  ужаса прервал  рассказ  Андре-Луи. Монсеньор  тяжело  поднялся из
кресла. Щеки принца в значительной мере потеряли присущий им яркий румянец.
     - А... король? - с дрожью в голосе спросил он.
     - Его величество с семьей взяла под свою защиту Национальная ассамблея.
     Воцарившееся испуганное молчание прервал нетерпеливый окрик монсеньора:
     - Дальше! Что еще, сударь?
     - В настоящее  время городские власти  Парижа оказались,  по  существу,
хозяевами  государства.  Крайне сомнительно,  что Национальная  ассамблея  в
силах им противостоять. Они манипулируют населением, направляя ярость народа
в желательную для себя сторону.
     - И это все, что вам известно, сударь? Все, что вы можете нам сказать?
     - Все, монсеньор.
     Большие выпученные глаза графа Прованского продолжали сверлить молодого
человека, хотя и без враждебности, но и без симпатии.
     - Кто вы, сударь? Ваше имя?
     - Моро, ваше высочество. Андре-Луи Моро.
     Плебейское  имя  не   вызвало   отклика   в   сознании  легкомысленного
благородного общества, обладавшего, на свою беду, короткой памятью.
     - Ваше положение, титул?
     Керкадью,  Алина  и  г-жа де  Плугастель  затаили  дыхание. Что  стоило
Андре-Луи дать уклончивый ответ, не  раскрываться до конца! Но  он  презирал
увертки.
     -  До  недавнего  времени я представлял в Национальной ассамблее третье
сословие Ансени.
     Андре  понимал, какой переполох вызовут  его слова.  Он почти физически
почувствовал  ужас,   охвативший  присутствующих.  Те,  кто  стоял  поближе,
отшатнулись и застыли в немой позе монашки на экскурсии в турецких банях.
     -  Патриот! - первым опомнился его  высочество. Он выплюнул это слово с
омерзением англичанина,  которому сообщили, что он только что отведал паштет
из лягушачьих лапок.
     Господин де Керкадью, ни жив ни мертв, поспешил на помощь крестнику.
     -  Да,  монсеньор, но  патриот,  осознавший  ошибочность  своего  пути.
Патриот, объявленный своими  бывшими сотоварищами вне закона. Он отверг их и
пожертвовал всем  своим имуществом ради  долга  передо мной, своим  крестным
отцом, и избавил нас с  графиней де Плугастель  и моей племянницей от ужасов
кровавой бойни.
     Принц посмотрел исподлобья на графиню, потом на Алину. Он  заметил, что
взгляд мадмуазель де Керкадью исполнен горячей  мольбы, и решил сменить гнев
на милость.
     -  Мадмуазель,   вы,  кажется,  хотите  что-то  добавить?  -  вкрадчиво
осведомился граф Прованский.
     Алина, не сразу подобрав слова, ответила:
     - Пожалуй...  Пожалуй, только то,  что я  надеюсь  на снисходительность
вашего высочества к господину Моро, когда вы вспомните о его жертве и о том,
что теперь он не может вернуться во Францию.
     Монсеньор  склонил  голову  набок,  отчего  жировые  отложения  на  его
короткой шее собрались в солидные складки.
     - Что  ж,  мы  вспомним  об этом. Мы даже только это и  будем  помнить,
только то, что мы перед ним в долгу. А уж, как мы рассчитаемся, когда вскоре
наступят лучшие времена, будет зависеть от самого господина Моро.
     Анре-Луи  промолчал. Придворным,  враждебно глядевшим на  него  со всех
сторон,  показалось  оскорбительным  такое  невозмутимое спокойствие. Однако
пара  глаз  разглядывала  его с  интересом  и  без  негодования.  Глаза  эти
принадлежали сухопарому человеку среднего  роста,  одетому  в простой костюм
без мишуры украшений. Судя по внешности, ему было не  больше тридцати. Глаза
смотрели  из-под насупленных  бровей, длинный нос нависал над  саркастически
искривленными губами, выпяченный подбородок имел воинственный вид...
     Вскоре придворные разбрелись и собрались отдельными группками,  обсудая
страшные  вести.  Андре-Луи,  предоставленный  самому  себе, встал в оконной
нише. Длинноносый  подошел к  нему.  Левая рука подошедшего  лежала на эфесе
узкой шпаги, в правой он держал треуголку с белой кокардой.
     - Господин Моро! Или правильнее "гражданин Моро"?
     - Как вам будет угодно, сударь, - настороженно ответил Андре-Луи.
     - "Господин" в этом обществе  как-то привычнее. - Незнакомец  говорил с
небольшим  акцентом  и слегка  шепелявил,  как  испанец,  что  выдавало  его
гасконское  происхождение. - Если  память  мне  не изменяет,  одно  вас чаще
называли "паладином третьего сословия", не правда ли?
     Андре-Луи не смутился.
     - Это было в восемьдесят девятом году, во время spadassinicides[3].
     -  О! - Гасконец улыбнулся. - Ваше признание  подтверждает впечатление,
которое у меня  сложилось  о вас. Я  принадлежу  к  людям, которых восхищает
храбрость, кто бы ее ни проявлял. К смелым врагам я питаю слабость ничуть не
меньшую, чем презрение к трусливым друзьям.
     - А еще вы питаете слабость к парадоксам.
     - Ну, если вы так утверждаете... Вы вынуждаете меня пожалеть о том, что
я  не  был членом  Национальной ассамблеи. Будь  я им,  мне представилась бы
возможность  скрестить с  вами клинки, когда вы  столь  воинственно защищали
третье сословие.
     -   Вы  устали  от  жизни?  -   полюбопытствовал  Андре-Луи,   начавший
подозревать незнакомца в отнюдь не безобидных намерениях.
     -  Напротив,  приятель. Я люблю  ее так неистово,  что  мне  необходимо
ощущать  всю ее  остроту. А  это достижимо лишь тогда, когда ставишь  ее  на
карту.  А  иначе... - Он пожал плечами. - Иначе  можно было с тем же успехом
родиться и прожить мулом.
     Это сравнение, подумал Андре-Луи, превосходно сочетается с акцентом.
     - Вы из Гаскони, сударь, - заметил он.
     -  Cap de Diou![4] -  собеседник, изобразив гротескно-свирепую гримасу,
словно не желая оставлять никаких сомнений в своем происхождении. - Я  слышу
в вашем замечании скрытый намек.
     - Да. Я всегда рад услужить и готов помочь вам в ваших исканиях.
     - В моих исканиях? Помилуй Бог, но в каких?
     - В поисках жизни, полной тревог и волнений, каковая, по вашему мнению,
невозможна, если не подвергать ее риску.
     - Так  вы решили, что  я  добиваюсь  именно этого?  -  Гасконец коротко
хохотнул и начал обмахиваться  шляпой. -  Вы едва  не вывели меня  из  себя,
сударь. - Он улыбнулся. - Я понял ход вашей мысли: лагерь недругов, всеобщая
враждебность,  которую не  умеряет  даже  ваш  великодушный поступок...  Да,
благородство при дворе не  в чести. Любому остолопу,  как только  его  глаза
попривыкнут  к  блеску,  это сразу станет ясно. Вероятно, вы  уже  пришли  к
выводу,  что я  не из придворных. К этому  позвольте  добавить, что  я также
никоим образом не задира на побегушках у какой-нибудь партии. Мне захотелось
познакомиться  с вами, сударь, только и всего. Я монархист до  мозга костей,
мне отвратительны ваши  республиканские  взгляды,  и  все-таки  я восхищаюсь
вашим  заступничеством  за  третье  сословие гораздо  больше,  чем  ненавижу
причины этого заступничества.  Парадокс, как вы выразились? Пусть так. Но вы
держитесь так, как на вашем  месте желал бы держаться и я. В чем же  тут,  к
дьяволу, парадокс?
     Андре-Луи рассмеялся.
     - Вы слишком снисходительно отнеслись к моей глупости, сударь.
     Гасконец фыркнул.
     -  Это  не  снисходительность. Просто  я  хотел  познакомиться  с  вами
поближе.  Мое имя де Бац, полковник Жан  де Бац,  барон д'Армантью, что близ
Гонтца  в Гаскони, вы верно угадали. Хотя, черт возьми, один Бог  знает, как
вы угадали.
     К  собеседникам  не  спеша  приближался  господин  де  Керкадью.  Барон
поклонился.
     - Сударь!
     - К вашим услугам! - с ответным поклоном произнес Андре-Луи.



        Глава III. Полковник де Бац

     Андре-Луи злился;  нет,  не кипел от  злости  - это вообще было ему  не
свойственно,  -  но  пребывал  в  состоянии холодной,  горькой  ярости. Если
принять  во внимание,  кем были  его  слушатели, то  вряд ли  можно  назвать
тактичными выражения в которых он дал выход своей ярости.
     - Чем больше я наблюдаю дворянство, тем  сильнее сочувствую плебсу; чем
ближе узнаю королевское окружение, тем больше восхищаюсь чернью.
     Андре-Луи, Алина и господин де Керкадью сидели в длинной узкой комнате,
захваченной сеньором де Гаврийяком  на первом этаже гостиницы  "Три Короны".
На  вид  комната  была  типично саксонской:  вощеные полы без  ковра; стены,
обшитые  полированной   сосной  стены,  украшенные  охотничьими  трофеями  -
полудюжиной оленьих  голов с ветвистыми рогами и меланхоличными  стеклянными
глазами, маской, изображавшей медведя с огромными клыками, охотничьим рогом,
устаревшим  охотничьим ружьем и еще несколькими  предметами того же рода. На
дубовом   столе,   с  которого  недавно   унесли  остатки  завтрака,  стояла
хрустальная ваза с большой охапкой роз, перемежающихся несколькими лилиями.
     Эти  цветы  и  были  одной из  причин,  повергших  Андре-Луи  в  дурное
расположение духа. Час назад их принес  из  Шенборнлуста  очень  элегантный,
завитый и напомаженный господин, который представился господином Жокуром. Он
вручил букет мадемуазель де Керкадью с выражениями почтения от Мосье Принца.
В записке  его высочества  выражалась  надежда,  что цветы оживят обстановку
комнаты, которую  украшала своим присутствием мадемуазель, а тем временем ей
подыщут другое,  более достойное ее  положения жилище.  Вторая записка, тоже
принесенная господином де Жокуром, объясняла, на какое жилище намекал Мосье.
Она  явилась  второй  причиной раздражения  Андре-Луи.  В  этой  записке  ее
высочество  объявляла, что  мадемуазель  де  Керкадью  назначена  фрейлиной.
Радостное  оживление,  охватившее  Алину  при  известии о  такой  высокой  и
неожиданной чести, послужило третьим источником досады Андре-Луи.
     В течение всего визита господина де Жокура молодой человек с вызывающей
неучтивостью простоял у  окна спиной к обществу. Он смотрел на пелену дождя,
на пенящуюся грязь Кобленца, и не потрудился  повернуться, когда господин де
Жокур, церемонно откланявшись, объявил о своем уходе.
     И,  только  когда  посыльный дворянин  удалился,  Андре-Луи  соизволил,
наконец,  заговорить.  Беспокойно  меряя  шагами  унылую, сырую  и  холодную
комнату,  он  вдруг перебил восторженную болтовню Алины своим нелицеприятным
заявлением.
     Девушка вздрогнула, пораженная его тоном. Ее дядя тоже был шокирован. В
былые дни он пришел бы в ярость от куда более безобидных слов, набросился бы
на  крестника с  упреками и попросту выгнал бы за порог. Но  путешествие  из
Парижа подействовало на сеньора де  Гаврийяка  угнетающе: временами  он  как
будто впадал в летаргию, его неукротимый дух был подавлен.  Страшные события
десятидневной  давности  внезапно  состарили  господина  де Керкадью. Тем не
менее он вскинул большую голову и в меру сил  дал отпор чудовищному попранию
сословной гордости:
     -  Ты находишься под защитой этого самого дворянства, так  будь любезен
воздерживаться от своих республиканских дерзостей. - Голос дядюшки звенел от
гнева.
     Алина, нахмурившись, окинула возлюбленного внимательным взглядом.
     - Что с тобой, Андре? Ты чем-то расстроен?
     Она сидела за столом, и, посмотрев на ее свежее,  невинное  лицо, такое
прекрасное  в обрамлении высокой прически с выбившимся  из  нее и упавшим на
белую  щечку густым  локоном, Андре-Луи почувствовал,  что  его  негодование
остывает, уступая место благоговейному восторгу.
     -  Я боюсь всякого,  кто  приближается  к вам,  не  сознавая,  по какой
священной земле он ступает.
     -  А, ветер переменился!  Теперь нас  будут потчевать Песнью песней,  -
поддел крестника господин де Керкадью. В  глазах Алины засветилась нежность,
а ее дядя  продолжал добродушно подшучивать  над Андре-Луи.  - Ты полагаешь,
что  господину де Жокуру,  перед тем,  как он вошел в эту святыню, следовало
снять башмаки?
     - Я бы  предпочел, чтобы он просто держался подальше. Господин де Жокур
- возлюбленный госпожи  де Бальби,  любовницы монсеньора. Не  совсем ясно, в
каких отношениях состоят эти два господина, но, думаю, их рога не затерялись
бы среди  этих  великолепных  трофеев. -  Андре-Луи махнул  рукой в  сторону
оленьих голов со стеклянными глазами.
     Сеньор де Гаврийяк переменил положение в кресле.
     -  Я  был  бы весьма тебе признателен, если  бы  ты  относился  к  моей
племяннице хотя  бы  в  половину  той  почтительности, которой  требуешь  от
других. - И сурово добавил: - Ты опустился до скандальных сплетен!
     - Опустился?  Нет, этот скандал  такой громкий, что хоть уши затыкай. А
заодно и нос.
     Невинная  Алина,  не понявшая предыдущий намек,  внезапно покраснела  и
отвела взгляд.  Андре-Луи, не обратив  на это внимания, продолжал  развивать
тему:
     -  Госпожа де Бальби, между прочим,  фрейлина  ее высочества. А теперь,
сударь, эту честь оказали вашей племяннице и моей будущей жене.
     -  Боже! -  воскликнул господин  де  Керкадью. -  На что  вы намекаете?
Чудовищно!
     - Согласен с вами, сударь. Это  чудовищно. Вам остается только спросить
себя,  можно ли  считать  порочное  подобие  королевского  двора  подходящим
местопребыванием для вашей племянницы.
     - Было бы нельзя, если бы я тебе поверил.
     - Вы мне  не  верите?  -  Андре-Луи удивился. - А собственным  глазам и
ушам? Вспомните, как эти люди приняли вчера наши новости.  Известия, которые
должны были  вызвать бурю,  подняли только легкую рябь  на поверхности этого
болота.
     - Воспитанные люди не выставляют свои чувства напоказ.
     - Но они  по крайней мере остаются серьезными. Вы  заметили, на сколько
им  хватило серьезности, когда прошло первое потрясение? А  вы, Алина?  - Не
дав обоим времени ответить, он продолжал: - Монсеньор довольно долго занимал
вас  беседой,  достаточно долго,  чтобы вызвать  неудовольствие  госпожи  де
Бальби...
     - Андре! О чем ты говоришь? Это же нелепо!
     - Возмутительно! - подхватил дядюшка.
     - Я только собирался спросить вас, о чем с вами  разговаривал принц? Об
ужасах последних недель? О судьбе короля, своего брата?
     - Нет.
     - Так о чем же?
     - Я не очень  запомнила. Он говорил о...  Ах, да  ни о  чем.  Принц был
очень любезен, пожалуй, даже льстив... Он говорил... О чем говорит галантный
кавалер, беседуя с дамой? Обо всяких пустяках. Кажется, так и было.
     -  Вам  кажется!  -  мрачно  повторил  Андре-Луи.  Скулы  и  нос  резко
выделялись на его узком лице, глаза горели по-волчьи спокойным, но недобрым,
желтоватым огнем. -  Вы  дама и  не  раз  вступали  в  беседу  с  галантными
кавалерами. Они вели себя так же?
     - Ну... приблизительно. В таком духе. Ох, Андре, что у вас на уме?
     - Да, во имя святого: что? - рявкнул господин де Керкадью.
     - Ничего. Просто я считаю, что  в данных  обстоятельствах монсеньору не
пристало тратить время на галантные беседы с дамами. Есть дела и поважнее.
     - Вы выводите меня из терпения,  -  не выдержал господин де Керкадью. -
Его  высочество   был  потрясен.  А  когда  первое   потрясение  прошло,  он
успокоился. Чем еще он может помочь  королю? Да и  о чем  тревожиться? Через
месяц союзники войдут в Париж и освободят его величество.
     -  Если раньше  эта провокация не вызовет возмущение народа и  народ не
убьет  Людовика. Вот  о чем следовало бы тревожиться его брату. Как бы то ни
было,  я  считаю, что Алина должна  отказаться  от чести составить  компанию
мадам де Бальби.
     - Но, ради Бога, Андре!  - вскричал сеньор де Гаврийяк. -  Как мы можем
отказаться? Ведь это не предложение, это назначение.
     - Ее высочество не королева. Пока.
     - Здесь  она на положении королевы. Монсеньор -  регент de posse[5],  а
вскоре может стать и de facto.
     -  Значит, -  тяжело выговорил  Андре, -  значит, от назначения  нельзя
отказаться?
     Алина грустно  смотрела на  него, но ничего не говорила.  Крестный тоже
молчал.  Андре  резко  встал и снова  подошел к  окну.  Стоя там  и глядя на
бесконечный дождь, он долго барабанил  пальцами по раме. Де Керкадью, хмурый
и  раздасадованный,  хотел было что-то сказать, но Алина  жестом  остановила
его.
     Она  встала,  подошла  к  Андре-Луи,  обняла  и, притянув  его  голову,
прижалась щекой к его щеке.
     - Андре! Ну почему ты  иногда такой глупый? Неужели ты ревнуешь меня  к
монсеньору? Это же нелепо!
     Андре-Луи  смягчился.  Помолвка  была  всего  неделю  назад,  и  каждое
прикосновение   казалось   ему   упоительным;  новизна  и  острота  ощущений
перевешивали упрямство и раздражение.
     - Моя дорогая,  ты так много  для меня значишь, что я постоянно за тебя
боюсь. Меня пугает  этот  двор, где  испорченность возведена  едва  ли не  в
предмет гордости, и то, какое влияние он может оказать на твою жизнь.
     -  Но  я и раньше жила при дворе,  и ничего  страшного не случилось,  -
напомнила Алина.
     -  То было в  Версале,  а тут не Версаль. Как бы здесь ни притворялись,
будто это все равно.
     - А мне ты веришь недостаточно?
     - О, как ты можешь сомневаться? Конечно, я тебе верю!
     - Тогда в чем же дело?
     Андре-Луи, хмурясь, пытался найти довод, но не так и не смог.
     -  Не  знаю,  - признался он.  -  Наверное,  любовь  превратила меня  в
пугливого глупца.
     -  В  таком  случае оставайся им подольше, - со смехом сказала  Алина и
поцелуем в щеку положила конец дискуссии.
     В  тот же день  мадмуазель  де  Керкадью  приступила  к  своим почетным
обязанностям,  и,  когда  господин   де  Керкадью  с  крестником,  прибыв  в
Шенборнлуст, смешались  с  толпой придворных в  том  же бело-золотом салоне,
Алина,  очаровательное видение в  коралловой  тафте  с  серебряной  тесьмой,
рассказала им о любезном приеме,  оказанном ей Мадам,  и о снисходительности
монсеньора.
     - Между прочим, Андре, он подробно рассправшивал о тебе.
     - Обо мне? - насторожился Андре-Луи.
     - Ты  вчера возбудил его любопытство. Он  спросил,  какие нас связывают
отношения.  Я  упомянула о нашей помолвке.  Он, кажется, удивился, и тогда я
рассказала  твою историю, как ты  когда-то  представлял  своего крестного  в
Генеральных  штатах  Бретани  и  выступил там,  как  самый блестящий адвокат
дворянства; как убийство твоего друга, Филиппа  де  Вильморена склонило тебя
на  сторону   революционеров;  как  в  конце  концов  ты  пожертвовал  своим
положением ради нашего  спасения и вывез нас из Франции. Он выслушал все это
с большой благосклонностью, Андре, и относится с уважением.
     - Это он так сказал?
     Алина кивнула.
     - Он сказал,  что ты ведешь себя независимо  и он считает тебя смелым и
решительным.
     - Он хотел сказать, что я дерзок и не знаю своего места.
     - Андре! - с упреком произнесла Алина.
     - И он прав.  Я действительно его не знаю и  не хочу знать, пока оно не
стоит того, чтобы им гордиться.
     К собеседникам спокойной, уверенной походкой  подошел высокий худощавый
господин в черном, лет сорока на  вид.  Его  прорезанные глубокими морщинами
щеки были  очень впалыми, как это обычно бывает при отсутствии многих зубов.
Впалые  щеки  вместе  с  глубокими  глазными  впадинами  придавали  довольно
красивому,  в  общем-то,  лицу  несколько   зловещее  выражение.  Подошедший
объявил, что хотел бы  познакомиться с господином де Моро. Алина представила
его как  господина графа д'Антрага.  К  описываемому времени имя графа стало
уже довольно широко известно - граф снискал репутацию  убежденного, храброго
роялиста, а также участника многих интриг.
     Алина  и  Андре-Луи  втроем с графом  завели  светскую,  ни к  чему  не
обязывающую беседу, которую прервало появление графини Прованской. Подойдя к
ним, она с глупой, фальшивой улыбкой игриво упрекнула мужчин  в том, что они
отвлекают молодую фрейлину от новых обязанностей,  и увела девушку  с собой.
Но господин гарф и Андре недолго оставались вдвоем. Минуту-другуя спустя они
увидели, что  к ним направляется граф  д'Артуа,  тридцатипятилетний красавец
телосложения столь изящного, что трудно было поверить  в  его принадлежность
семье, из которой  вышли  его дородные братья,  король  Людовик  и  граф  де
Прованс.
     Д'Артуа сопровождала  свита из нескольких человек. Двое были в  богатых
камзолах с  золотым  шитьем и алыми  воротниками -  мундирах личной  гвардии
графа.  В  числе   прочих  лиц  Андре-Луи  заметил  презрительно-насмешливую
физиономию де Баца. Барон  коротко кивнул и дружески  улыбнулся.  Подошел  и
напыщенный господин де  Плугастель,  который приветствовал молодого человека
чопорным полупоклоном.
     Граф д'Артуа с серьезной учтивостью выразил  удовлетворение счастливыми
обстоятельствами, приведшими сюда госпдина Моро. После вежливых фраз графа в
беседу  снова  вступил  господин  д'Антраг.  Андре-Луи  заподозрил, что весь
разговор  был  заведен  с  определенной  целью. Д'Антраг  принялся  подробно
расспрашивать  о  положении  дел  в  Париже  и  о  главных  целях  различных
революционных партий.
     Андре-Луи  отвечал правдиво  и обстоятельно, не испытывая  смущения или
чувства вины,  словно  он  предает  единомышленников.  Он  полагал,  что его
сведения  способны   повлиять  на  ход  событий  не  сильнее,  чем  прогнозы
предсказателей погоды  - управлять стихиями.  Искренность Моро произвела  на
слушателей  впечатление,  будто он  готов  служить делу  монархистов, и граф
д'Артуа не преминул похвалить молодого человека.
     -  Господин  Моро, позвольте мне высказать  радость, что  человек ваших
способностей понял, наконец, свои заблуждения и сделал правильный выбор.
     - Как это ни  прискорбно,  дело вовсе не в моих заблуждениях, - ответил
тот. Сухость ответа неприятно поразила брата короля.
     - Тогда чем же вызвано ваше решение? - столь же сухо осведомился граф.
     -   Безответственностью   людей,   долгом   которых   было   укрепление
конституции. Они  не имели  права выпускать власть из своих рук, нельзя было
допускать, чтобы она попала в руки негодяев, которые, заручившись поддержкой
всякого  сброда, используют  власть  для  достижения собственных,  корыстных
целей.
     - Стало быть, вы обратились лишь наполовину, господин Моро? - задумчиво
произнес его высочество  и вздохнул.  - Жаль.  На мой  взгляд, разница между
двумя партиями черни очень незначительная. Я собирался предложить вам пост в
войсках, но, поскольку их  целью  является умиротворение  любого сброда  без
разбора,  включая  и  ваших  друзей  - поборников  конституции,  я  не стану
огорчать вас таким предложением.
     Он резко повернулся  на  каблуках и удалился. Свита последовала за ним,
задержались  только  Плугастель  и  Бац. Господин де  Плугастель  сразу  дал
понять, что хочет выразить порицание.
     - Вы поступили неблагоразумно... - начал он с мрачным самодовольством.
     - Приехав в Кобленц, сударь? - быстро уточнил Андре-Луи.
     - Нет, взяв этот  тон в разговоре с его высочеством. Это... немудро. Вы
погубили свое будущее.
     - А-а. Ну, мне не привыкать.
     Скрытый в  его ответе  намек был понят, ведь госпожа де Плугастель была
одной  их  тех,  ради  кого  Андре-Луи погубил свою  революционную  карьеру.
Господин де Плугастель смутился и поспешил сбавить тон.
     - О,  конечно,  конечно,  сударь.  Всем  известно  ваше великодушие, но
сейчас...  Сейчас не имело смысла вести  себя так вызывающе.  Немного такта,
чуть больше сдержанности, вы могли бы...
     Андре-Луи посмотрел ему в глаза.
     - Сейчас я сдерживаюсь, сударь.
     Он недоумевал, почему  муж  его матери  вызывает  в  нем  столь сильную
неприязнь.  Первой, мимолетной  встречи с  ним  оказалось  достаточно, чтобы
Андре-Луи  понял  и  простил  неверность  матери  этому  человеку.  Скучный,
напыщенный,  в жизни не  отступивший  ни  на шаг от стереотипов  поведения и
готовых  рецептов,  без  единой  независимой мысли,  де  Плугастель  не  мог
претендовать  на  истинную привязанность  женщины.  Удивляло  не  вступление
госпожи  де  Плугастель  в  любовную связь, а то,  что  эта  связь  осталась
единственной.   По-видимому,  подумал   Андре-Луи,  это  свидетельствует   о
врожденной душевной чистоте его матери.
     Между тем  господин де  Плугастель напустил на себя чрезвычайно нелепый
вид оскорбленного достоинства.
     - Я подозреваю,  сударь, что вы надо  мной  смееетесь. Вам следовало бы
помнить о том, что  я слишком многим вам обязан и не вправе обижаться. - И в
дополнение к словам он подчеркнул свое негодование поспешностью ухода.
     - Неблагодарное это занятие - давать советы, - с усмешкой заметил барон
де Бац.
     - Слишком неблагодарное, чтобы приниматься за него без приглашения.
     Де  Бац  опешил, пристально  посмотрел  на  собеседника, потом  от души
рассмеялся.
     - А  вы за словом в карман не лезете. Временами, как, например, сейчас,
ваши реплики даже чересчур стремительны.  Но излишняя стремительность  порой
вредна, об этом нелишне знать. Секрет успеха в жизни, как  и в фехтовании, -
в умении улучить момент.
     -  Многозначительное  замечание,  которое  тоже  смахивает  на совет, -
сказал Андре-Луи.
     - Ну нет, советов я давать не собирался. Я никогда их не даю, не будучи
уверен, что их примут с благодарностью.
     - Надеюсь, вы не обманываетесь.
     - Право  слово,  я на  это  надеюсь  тоже.  Но вы  опасный  человек. Вы
ухитряетесь так повернуть любой разговор, что он неизбежно приводит к ссоре.
Вы доставляете мне удовольствие.
     -  Навряд ли ваше  удовольствие разделяют другие.  Так вы хотите ссоры,
господин де Бац?
     - О! Вовсе нет, уверяю вас. Но вы только что еще раз продемонстрировали
свое искусство. -  Полковник улыбнулся. - Однако я хотел спросить о  другом.
Из  вашей  беседы  с  господином д'Артуа  я сделал вывод,  что  вы  все-таки
монархист. Я прав?
     - В той мере, в какой меня вообще можно  кем-то назвать,  в чем я порой
сомневаюсь.  Конечно,  я сотрудничал  с людьми,  стремившимися  учредить  во
Франции  конституцию  сродни  английской.  И  это  стремление   не  означает
враждебность королю. Более  того, его величество всегда открыто одобрял идею
конституционной монархии.
     - Да, и тем вызвал неудовольствие своих братьев, - подхватил барон. - И
потому-то  он  так  непопулярен  среди  господ,  поддерживающих абсолютизм и
дворянские привилегии. И  вот  около тридцати  тысяч дворян  эмигрировали из
страны  и основали  здесь новый  двор.  Французский трон  сегодня напоминает
папский престол тех времен, когда у католиков было две столицы: одна в Риме,
а  другая  в  Авиньоне.  Вы враг абсолютизма и даже  не  считаете нужным это
скрывать, а Кобленц - его оплот, так что, вроде бы вам тут нечего делать. Об
этом и сказал вам граф  д'Артуа.  Только,  согласитесь,  в нынешние  времена
способному и предприимчивому молодому человеку негоже оставаться не у дел. А
у монархистов работы с избытком.
     Барон выдержал паузу, испытующе поглядывая в глаза Андре-Луи.
     - Пожалуйста, продолжайте, сударь.
     - Вы очень любезны, сударь.
     Де Бац огляделся. Они стояли посреди зала, их обтекал поток фланирующих
придворных. Справа, у огромного, облицованного мрамором камина сидел, лениво
развалясь  в  кресле,  монсеньор.  На  принце  был   темно-синий  костюм  со
сверкающей алмазной звездой на  груди. Д'Артуа  праздно тыкал  металлическим
наконечником трости в  свой левый башмак и развлекал беседой группу дам. Все
были  не по  обстоятельствам  веселы и  оживлены.  Смех  принца  то  и  дело
раскатывался  по всему  залу.  Тонкий  слух Андре-Луи уловил  в смехе принца
фальшь, и он подумал, что не следует доверять уму и сердцу человека, который
так смеется. В центре кружка, между графиней де Бальби, герцогиней де Келю и
графиней  де Монлеар,  Андре-Луи с  досадой заметил Алину.  Его невесте явно
льстила благосклонность августейшего принца, который то и дело задерживал на
ней довольный взгляд.
     Де Бац взял Андре-Луи под руку.
     -  Давайте отойдем в сторонку, где не будем  мешать  проходу и где  нам
тоже не помешают.
     Андре-Луи позволил отвести себя  к  окну, выходящему на двор. На  дворе
стояли разнокалиберные экипажи. Дождь  перестал, и,  как и  вчера  в этот же
час, солнце силилось пробиться сквозь облака.
     -  Положение  короля, - продолжил разговор  барон, -  становится крайне
опасным. Скоро он поймет,  что  эмиграция, которую он  когда-то осудил, была
разумным  шагом.  Да  он,  собственно,  уже  осознал  это,  когда  попытался
последовать за своими братьями, но был задержан в Варенне. Следовательно, он
был  бы  рад вырваться из Франции, если бы  мы сумели это  устроить.  И  вы,
господин  Моро, как  монархист,  должны  желать, чтобы  монарх  оказался вне
опасности.
     Андре-Луи помедлил с ответом.
     - Обеспечить бегство короля... За такой труд, вероятно, будет назначено
неплохое вознаграждение.
     - Вознаграждение? Значит,  вы не  считаете, что  возможность  совершить
благое дело - сама по себе награда.
     - Опыт подсказывает, что бескорыстные, как правило, кончают дни в нужде
и нищете.
     Барон выглядел разочарованным.
     - Многовато цинизма в ваши-то годы.
     - То есть, мой рассудок не замутнен чувствами? Но это не значит, что их
нет.
     -  То  есть,  вы непоследовательны.  Объявляете  себя  монархистом,  но
остаетесь равнодушны к судьбе монарха.
     - Во-первых, я не объявлял,  а сказал,  что в какой-то  мере меня можно
назвать монархистом. Но мой монархизм не  привязан к  личности Людовика XVI.
Какая  разница, кто занимает трон? Король Людовик может умереть,  погибнуть,
но у страны все-равно будет король. Даже если он не будет править.
     Смуглое лицо де Баца помрачнело.
     -  Сударь, вы сказали огромное множество  слов, вместо простого  ответа
"Нет". Я разочарован. Я считал  вас человеком действия, человеком, способным
на смелые поступки, а вы просто... теоретик.
     - Любая практика основывается на теории, господин де Бац, и наоборот. Я
не  вполне  понимаю,  что  и как  вы предлагаете осуществить.  Впрочем,  это
предприятие не для меня.
     Полковник поморщился.
     - Что  ж,  быть по сему.  Нет  смысла скрывать, что  я сожалею  о вашем
отказе. Возможно вас не  удивит,  сударь, хотя мне самому это представляется
странным,  но  я не нашел  здесь  и  дюжины  дворян,  готовых  составить мне
компанию в этом рискованном  деле. Когда вы назвались монархистом, я воспрял
было духом.  По мне, вы один стоите двух дюжин этих бездельников. Да прочеши
я хоть всю Францию, вряд ли я найду более подходящего человека.
     - Господин де Бац, вы мне льстите.
     -  Нисколько.  Вы  обладаете  качествами,  необходимыми для  выполнения
побной  задачи.  Кроме того, в Париже у вас есть друзья, облеченные властью.
Они помогли  бы вам выпутаться  из затруднительного положения, если  бы вы в
него попали...
     Андре-Луи покачал головой.
     -  Вы  переоцениваете  и  мои  качества,  и  мое  влияние  на  недавних
товарищей. Как я уже сказал, сударь, это предприятие не для меня.
     - А жаль! - холодно  заключил полковник и удалился. А Андре-Луи испытал
чувство потери. Потери возможности обзавестись другом здесь, в Шенборнлусте.



        Глава IV. Революционер

     В   Кобленце  потянулись  дни   томительного  ожидания.  Их   тоскливое
однообразие  усиливалось дождливой  погодой,  которая  держала  Андре-Луи  в
четырех стенах.
     Мадмуазель  де  Керкадью этого не  замечала.  Красота,  приветливость и
дружелюбие новоиспеченной фрейлины снискали ей  при дворе всеобщую симпатию.
Она пользовалась особым расположением их высочеств, и даже госпожа де Бальби
была  с  ней  необыкновенно  любезна  и  предупредительна. Что  же  касается
придворных,  то  по меньшей мере  половина этих  господ  выказывала  горячее
желание услужить мадмуазель, соперничая между собой в праве на внимание юной
особы.
     Все     были    довольны    жизнью,    всех    устраивало    бесцельное
времяпрепровождение,  только  Андре-Луи тяготился  праздностью  и чувствовал
себя  лишним в  чуждом  ему окружении.  И тут неожиданно  произошло событие,
давшее хоть какую-то пищу уму.
     Как-то раз,  вечером Андре-Луи вышел  подышать свежим  воздухом. Только
самые неугомонные рискнули бы отправиться на прогулку в такую слякоть. Ветер
утих, стало душно. Лесистые Пфаффендорфские холмы  на противоположном берегу
Рейна отдавали металлическим  блеском. Андре-Луи шагал вдоль взбухшей желтой
реки,  мимо моста,  за  которым  маячила громада Эренбрейтштейна  -  мрачной
крепости,  похожей  на вытянутое  серое  чудовище.  Молодой  человек  достиг
слияния двух  рек, давшего название  Кобленцу, и  повернул налево, по берегу
притока Рейна, Мозеля.  Уже в  сумерках  он ступил  на узкие дорожки  Альтер
Крабена и свернул за угол, на улицу, ведущую прямо к Либфраукирхе. За  углом
Андре-Луи нос  к носу  столкнулся  с каким-то прохожим.  Прохожий,  по  виду
путник,  застыл, как вкопанный,  потом бочком  обошел Андре-Луи и ускоренным
шагом заторопился прочь.
     Андре-Луи  его  поведение  показалось  столь  странным,  что  он   тоже
остановился  и,  резко повернувшись,  посмотрел прохожему  вслед. Ему на  ум
пришли три  соображения:  во-первых, этот человек, кем бы  он ни был,  узнал
его;  во-вторых, он  хотел  было  заговорить  с Андре-Луи, но  передумал;  и
в-третьих,  он  ускорил  шаг,  чтобы самому  все  же остаться неузнанным.  В
гаснущем  свете дня лицо  Андре-Луи  под узкими  полями шляпы  с  конической
тульей еще можно было узнать, тогда как лицо  неизвестного  скрывала тень от
широких полей и, кроме того, он кутался в плащ.
     Движимый любопытством, Андре-Луи бросился вдогонку и, нагнав прохожего,
хлопнул его по плечу.
     - Постойте, любезный. Сдается мне, что мы знакомы.
     Прохожий  прыгнул вперед и, развернувшись, выпростал правую руку из-под
складок  плаща. В руке у него  оказалась шпага, которую  он направил в грудь
Андре-Луи.
     - Убирайся прочь,  разбойник,  пока я не проткнул  твои кишки! -  Голос
человека, все еще закрывавшего лицо плащом, прозвучал глухо.
     Андре-Луи вышел  без оружия,  но колебался  он всего мгновение, а потом
исполнил трюк, которому научился в дни занятий фехтованием на  улице Случая.
Этот простой и эффективный прием, мог привести к роковым последствиям, если,
проводя  его, исполнитель проявлял нерешительность. Ударом ладони  Андре-Луи
отбил  клинок  чуть  в  сторону,  одновременно  крутанулся  на  каблуках  и,
повернувшись спиной к противнику, схватил шпагу у рукояти и выдернул у  него
из  руки. Продолжая  поворот,  он снова оказался  с ним лицом к лицу, и,  не
успел  противник сообразить, что произошло, как кончик его собственной шпаги
был приставлен к его же груди.
     -  С  "разбойником"  вы  промахнулись. А  вот кто вы такой? Для  такого
теплого  вечера,  мой  друг,  на  вас  многовато  одежды.  Дайте-ка  на  вас
взглянуть!  -  Потянувшись левой рукой вперед,  Андре-Луи заставил  человека
отвернуть плащ  и  тут же, увидев  его лицо, издал изумленное  восклицание и
опустил шпагу.
     Перед  ним  стоял  народный  представитель  Исак  Ле  Шапелье,  ренский
адвокат. Некогда один из самых  непримиримых врагов Андре-Луи, он потом стал
его  ближайшим  другом.  Поддержка   и  поручительство  Ле  Шапелье  помогли
Андре-Луи  стать членом Национального  собрания.  А  теперь  этот  известный
революционер,  однажды  даже  занимавший  в  Собрании  кресло  председателя,
крадется  по  улицам Кобленца,  явно  опасаясь быть узнанным.  Вот  уж  кого
Андре-Луи не ожидал здесь встретить.
     Наконец он оправился от изумления, и его разобрал смех.
     - Нет, право слово, Исак, что  за странная манера приветствовать старых
друзей? Взять  и  проткнуть кишки! - Его осенила еще  одна  мысль.  -  А ты,
вообще-то, к кому приехал? Не ко мне ли?
     Ле Шапелье презрительно скривился.
     - Бог мой, к тебе! Ты слишком много о  себе возомнил, если думаешь, что
с поручением к тебе направят депутата Собрания.
     - А я  не думал, что  ты  с  поручением. Я решил,  что,  может быть, ты
приехал под влиянием симпатии ко мне  или к кому-нибудь другому. Но, раз это
не так, то  что же  привело тебя в Кобленц? И  почему  ты боишься  открывать
лицо? Уж не шпион ли ты?
     - Поразительная проницательность, - фыркнул депутат.  - Твои мозги, мой
милый,  с  тех  пор, как мы виделись последний раз, изрядно заржавели. Скажу
одно:  я здесь, и  любое  неосторожное слово может  меня  погубить.  Как  ты
намерен поступить?
     - Ты мне отвратителен, -  сказал Андре-Луи. - Вот. Возьми свою железку.
Ты считаешь, дружба  не накладывает никаких обязательств? Возьми шпагу, тебе
говорят. Сюда идут. Мы привлечем внимание.
     Ле Шапелье взял шпагу и вложил ее в ножны.
     - Чертова политика научила меня не доверять даже друзьям.
     - Только не мне. Разве я когда-нибудь давал тебе повод к недоверию?
     -  Увидев  тебя здесь,  я  был  вынужден  предположить,  что  ты  вновь
переменил убеждения и вернулся  в лагерь сторонников привилегий. А значит, у
тебя есть  и  определенные  обязательства  перед  ними. Поэтому  я предпочел
избежать встречи.
     -  Политика  для меня  дело второстепенное. Ладно,  давай  пройдемся, -
предложил Андре-Луи, беря друга под руку.
     Ле Шапелье  сначала отказывался, но он его  уговорил, и они двинулись в
ту сторону, куда депутат направлялся до столкновения с Моро. Убедившись, что
ему не грозит предательство со стороны человека, с которым его на протяжении
нескольких  лет  связывали  близкие  отношения,  Ле  Шапелье  позволил  себе
разоткровенничаться. Он прибыл в Кобленц по поручению Национального собрания
на  переговоры  с  курфюрстом Тревесским. Собрание с тревогой  наблюдало  за
концентрацией войск эмигрантов. События,  толкнувшие  народ выйти 10 августа
на улицы, вывели из  оцепенения и депутатов, которые уполномочили Ле Шапелье
довести  до   сведения  курфюрста,  что  Франция  рассматривает  присутствие
контрреволюционных  заговорщиков  в приграничных  германских провинциях  как
свидетельство  открытой  враждебности к  ней. Если  ситуация  не  изменится,
поручено было передать, Национальное  собрание  будет вынуждено  предпринять
решительные действия, направленные на изменения этого нетерпимого положения.
     - Но я опоздал, - сказал  Ле Шапелье. - Поскольку армия уже выступила и
эмигранты, можно  сказать,  покинули Кобленц. Правда, я еще могу попробовать
добиться,  чтобы  им  отрезали  путь  к  отступлению.  Тогда  они не  смогут
вернуться сюда и начать все сначала. Я так откровенен с тобой, Андре, потому
что  позиция Собрания  не  секрет  и мне все  равно, если она будет  предана
огласке. Единственное, что я  прошу тебя сохранить в тайне, это  факт  моего
присутствия  здесь. Твои друзья из партии привилегий чертовски мстительны. А
я  должен  задержаться  еще  на день-другой,  поскольку предстоит  последняя
встреча  с курфюрстом. Он  пока обдумывает  свое  положение,  а  наша  знать
способна на любую подлость.
     - Твоя просьба  почти  оскорбительна,  - ответил Андре-Луи и, переменив
тему, поинтересовался,  что  в  Париже говорят о  его  побеге  и как к  нему
отнеслось Собрание.
     Ле Шапелье пожал плечами.
     -  Там еще  не  уразумели, что  ты бежал. Но  когда поймут, отреагируют
немедленно, можешь не сомневаться. Вероятно, ты пошел на это ради мадмуазель
де Керкадью?
     - Ради нескольких человек.
     - Кантен де Керкадью объявлен эмигрантом, его поместье конфисковано. То
же самое относится  к  де Плугастелю.  И зачем  тебе понадобилось брать  под
крыло его жену? Бог знает. Тебя, по крайней мере, приняли при здешнем дворе?
     Андре-Луи усмехнулся.
     - Не очень тепло.
     - А! И что ты теперь намерен делать? Вступишь в армию?
     -  Мне  дали   понять,  что  мои  конституционно-монархические  взгляды
исключают   службу  в  армии,  которая  будет  сражаться  за  неограниченную
королевскую власть.
     - Тогда почему ты здесь остался?
     - Мое счастье связано с ее победой.
     - Вздор,  Андре! Твое счастье связано с нами. Возвращайся со мной, пока
не  поздно.  Собрание  слишком  уважает тебя  за  прежние  заслуги, чтобы не
оказать снисхождение. Депутаты  примут любое объяснение твоей отлучки, какое
мы  состряпаем.  Можешь  рассчитывать  на  мою поддержку, она  тоже кое-чего
стоит.
     Это  действительно было  так.  Ле  Шапелье в  те  дни  обладал  большим
влиянием  на  Национальное  собрание.  Он  был  автором закона,  вошедшего в
историю под его именем  и отражавшего чистоту помыслов и взглядов поборников
конституции. В ходе борьбы с привилегиями, в тяжелые для революционеров  дни
Мирабо призвал  на  помощь  рабочих, открыв силу  такого оружия борьбы,  как
забастовка.  "Чтобы стать грозной силой,  - говорил он им, - вам нужно всего
лишь стоять на своем."  Когда  же привилегии были сметены, Ле Шапелье первым
понял, как опасна для государства недавно обретенная мощь одного из классов.
Национальное  собрание  приняло  предложенный депутатом  закон,  запретивший
любое объединение  рабочих с целью вымогательства.  В  самом  деле, могла ли
нация,  покончившая с деспотизмом дворцов,  терпеть нарождавшийся  деспотизм
лачуг?
     Да,  покровительство  и   защита  этого  человека  стоили  многого,  но
Андре-Луи покачал головой.
     - Исак, у тебя какое-то пристрастие появляться передо  мной в кризисную
минуту и указывать мне путь. Но на  сей  раз я пойду своей дорогой. Я связан
словом.
     Они  шли  по  узкой  улочке  сзади  Либфраукирхе.  Сумерки  сгустились,
наступила  ночь. Перед одним из  домов Ле Шапелье  остановился.  Из открытой
двери на блестящий от влаги булыжник мостовой падала косая полоса света.
     -  Что ж,  тогда ave  atque vale[6].  Мы встретились, но теперь  должны
снова разойтись. Мне сюда.
     В дверном проеме показалась неряшливо одетая толстуха. Женщина вышла на
порог и молча оглядела приятелей, стоявших на свету.
     - Рад был тебя увидеть,  Исак, тем более,  что и кишки  не  пострадали.
Теперь я за них спокоен. До следующей, разумеется, встречи.
     Друзья  обменялись  рукопожатием.  Ле  Шапелье  вошел  в  дом,  хозяйка
пробурчала что-то, приветствуя постояльца, и  Андре-Луи отправился к себе, в
"Три короны".



        Глава V. Спасение

     Полдень  следующего  дня  застал Андре-Луи  в  Шенборнлусте,  куда  его
тянуло, словно магнитом,  присутствие  там Алины. Когда он вошел, господин у
двери, дважды провожавшие его на прием к его высочеству, сделал вид, что его
не  узнал. Он  спросил имя посетителя, долго искал  в  списке приглашенных и
наконец объявил, что это имя там не значится. Чем он может служить господину
Моро? Кого конкретно господин Моро хочет увидеть? Скрытое оскорбление больно
задело Андре-Луи. Впрочем, он давно понял, что у  таких людей, равно как и у
всех придворных, лакейские душонки.
     Подавив досаду, Андре-Луи  притворился,  будто не  замечает, как другие
ожидающие подталкивают друг друга локтями, переглядываются и улыбаются. Этих
посетителей,  как  отныне  и  его,  не  допускали  в  святая  святых  дальше
вестибюля, и они откровенно злорадствовали.
     После секундного раздумья Андре-Луи  заявил, что желает  переговорить с
госпожой де Плугастель. Господин привратник подозвал пажа, развязного малого
в атласном белом костюме, и  поручил  ему передать просьбу господина  Моро -
Моро, правильно? - госпоже графине де Плугастель. Паж смерил Андре-Луи таким
взглядом, словно тот был торговцем, пришедшим получить деньги  по  счетам, и
исчез  за заветной дверью, охраняемой двумя офицерами  в шитых золотом  алых
мундирах.
     Андре-Луи остался  ждать  графиню.  Просторный вестибюль  был  заполнен
мелкопоместными   дворянами   и  младшими  армейскими  офицерами.  Последние
представляли  собой довольно  пестрое сборище: многие  щеголяли в  мундирах,
пошив  которых  сделал  их банкротами;  наряды прочих  находились  в  разных
стадиях изношенности - от еще модных  и  чистых до  протертых  и заляпанных,
потерявших  всякий вид.  Но все, кто их  носил, держались с  высокомерием  и
заносчивостью самых надменных аристократов.
     Андре-Луи  равнодушно сносил холодные  взгляды и монокли, нацеленные на
его ненапудренные волосы, простой костюм и высокие сапоги для верховой езды.
Правда, терпеть  пришлось недолго. Госпожа  де Плугастель  не заставила себя
ждать. Дружеская  улыбка  и теплое приветствие знатной дамы заставили  менее
знатную публику подавить презрение к ее незадачливому гостю.
     - Мой дорогой  Андре! - Она положила узкую ладонь ему на  предплечье. -
Наверное, вы прнесли мне новости о Кантене?
     -  Ему  сегодня  лучше, сударыня.  И  настроение,  по  всем  признакам,
поднялось.  Сударыня, я приехал... Откровенно говоря,  я приехал  в  надежде
повидать Алину.
     - Значит, не меня, Андре? - спросила она с ласковым упреком.
     - О, сударыня! - Его негромкий возглас  выражал одновременно и протест,
и смущение.
     Графиня все поняла и вздохнула.
     -  Ну-ну, мой  дорогой.  А  тебя не  пропускают. Ты впал  в  немилость.
Господин д'Артуа недоволен твоими политическими взглядами и относится к тебе
не слишком дружелюбно. Но скоро это станет неважно. Ты  вернешься в Гаврийяк
и,  возможно, я когда-нибудь  приеду с  тобой  повидаться... -  Она оборвала
себя.  Ее  глаза задержались  на его узком  умном  лице, и в  них  появилось
выражение печали и нежности. - Подожди здесь. Я приведу тебе Алину.
     Приход  Алины  вызвал  среди  толпящихся  в  вестибюле   новый  всплеск
интереса.  Вокруг  зашептались, и  чуткое  ухо  Андре уловило обрывки  фраз:
"...Керкадью...  Госпоже  де  Бальби  придется  получше следить...  Придется
поработать мозгами, которых у нее не так уж... Увядающая красотка..."
     Намеки на мадмуазель де Керкадью были неявными, но Андре-Луи при мысли,
что ее имя уже на устах дворцовых сплетников, внутренне задрожал от гнева.
     В своем платье  из коралловой тафты, с богатой вышивкой вокруг декольте
Алина была ослепительна. Она немного запыхалась, словно бежала сюда бегом.
     -  Я  только   на  минутку.   Я   ускользнула   тайком,  только,  чтобы
перемолвиться с тобой словечком.  Мадам  будет  недовольна, если  я  пропаду
надолго. - И она мягко упрекнула Андре-Луи  за неблагоразумие, лишившее  его
расположения их высочеств. Но он может  положиться на нее.  Она приложит все
усилия, чтобы помирить его с принцем.
     Андре-Луи отнесся к этому предложению прохладно.
     -  Алина, я не хочу, чтобы  ради меня вы оказались в долгу у кого бы то
ни было.
     Она рассмеялась.
     - Право слово, сударь, вам следует научиться обуздывать свою гордыню. Я
уже  говорила с  монсеньором, хотя пока  и не слишком успешно. Я выбрала  не
очень подходяший момент. Это  из-за... - Она вдруг  запнулась. - О нет. Я не
должна вам об этом говорить.
     Губы  Моро  изогнулись  в  насмешливую улыбку, которую она  так  хорошо
знала, но взгляд оставался серьезным.
     - Ну вот, у вас уже появились от меня секреты.
     -  Нет-нет.  В конце  концов, так ли  это важно?  Их  высочества  более
скрытны, чем  обычно,  потому  что сейчас в Кобленц  приехал  тайный эмиссар
Национального собрания.
     На лице Андре-Луи ничего не отразилось.
     - Тайный эмиссар? - переспросил он. - По-моему, это секрет Полишинеля.
     - Ну, едва ли это  так. Во всяком случае, эмиссар  полагает,  что о его
пребывании здесь никому не известно, кроме курфюрста, к которому он приехал.
     - И курфюрст его выдал?
     Алина, как оказалось, была неплохо осведомлена.
     - Курфюрст попал в  щекотливое положение.  Он конфиденциально сообщил о
визите господину д'Антрагу, а  господин д'Антраг,  разумеется, рассказал обо
всем принцу.
     - Я не понимаю, какая  необходимость в сохранении  тайны. Вам известно,
кто этот эмиссар?
     - Думаю, он какая-нибудь важная особа, не последняя в Собрании.
     - Это естественно, раз он  приехал в качестве посла, - сказал Андре-Луи
и спросил с притворной  ленцой: -  Полагаю,  ему никто  не намерен причинить
вред? Я имею в виду господ эмигрантов.
     - Как бы  не  так! Неужто  вы  воображаете, что ему  дадут  просто  так
уехать? Один нашелся щепетильный,  полковник де Бац - он высказался в пользу
того, чтобы отпустить эмиссара, но у полковника какие-то свои на то причины.
     - И они знают, где искать этого человека?
     - Разумеется. Его выследили.
     Андре-Луи продолжал вяло любопытствовать:
     - Но что они могут предпринять? В  конце концов, этот эмиссар - посол к
здешнему государю, следовательно, персона неприкосновенная.
     -  Да, Андре,  с  точки зрения обычных законов,  но  не с  точки зрения
господ эмигрантов.
     -  Но они ведь гости  курфюрста,  правда?  Значит, придется считаться с
законом.
     Милое лицо девушки помрачнело.
     - Они разделаются с ним так же, как его приятели разделались нашими.
     - Что показывает отсутствие существенных различий между теми и другими.
- Андре-Луи  засмеялся, чтобы  скрыть  глубину  своей  заинтересованности  и
тревоги. -  Ну-ну! Вот пример  бессмысленной  глупости, за которую они могут
горько  поплатиться.  Им  и в голову  не  приходит, что  они  злоупотребляют
гостеприимством   курфюрста,  что  их  выходка  может  обернуться  для  него
серьезными  неприятностями...  Алина, вы  сказали,  что  в  этом  затеваемом
покушении замешаны принцы?
     Алина встревожились. Хотя  Андре-Луи говорил  тихо, его голос дрожал от
негодования.
     - Я была  слишком  откровенна  с  вами, Андре.  Забудьте о  том, что  я
рассказала.
     Он пожал плечами.
     - Что изменится, если я буду помнить?
     Тема была закрыта.
     Алина  могла  бы  сообразить,  что  изменится, если  захотела  и смогла
проследить  за  своим возлюбленным после того, как  они  распрощались.  Лишь
только она  вернулась к своим обязанностям, как Андре-Луи немедленно покинул
дворец  и галопом поскакал назад, в город.  Оставив  лошадь  в конюшне "Трех
корон", он поспешил  на маленькую улочку, огибавшую Либфраукирхе, моля Бога,
чтобы успеть вовремя.
     Примчавшись на нужную улицу, он  убедился, что его молитва услышана. Он
не опоздал, правда, этим и исчерпывалось небесное благорасположение.  Убийцы
уже  заняли исходную  позицию.  При появлении Андре-Луи три тени  растаяли в
арке ворот напротив дома, где остановился Ле Шапелье.
     Андре-Луи  подошел  к  двери,  громко  стукнул  по  ней  несколько  раз
рукояткой хлыста. Этот хлыст был сейчас его единственным оружием, и он корил
себя за опрометчивость. При всей спешке он мог бы потратить лишнюю минуту на
то, чтобы вооружиться.
     Дверь открыла толстуха, виденная им накануне.
     - Господин ле... Человек, который здесь поселился, у себя?
     Она пристально оглядела его с головы до пят.
     - Не знаю. Но если он и у себя, то никого не принимает.
     - Передайте ему,  что пришел друг, который провожал его вчера  вечером.
Вы ведь запомнили меня, не тек ли?
     - Подождите.
     Она  захлопнула  дверь  у него  перед  носом.  Андре-Луи воспользовался
минутой  ожидания  и  как бы нечаянно  выронил  хлыст.  Нагнувшись  за  ним,
посмотрел из-под руки на ворота у себя  за спиной.  Он разглядел три головы,
высунувшихся  из   проема.  Убийцы  всматривались  в  сумерки,  наблюдая  за
нежданным гостем.
     Наконец  его впустили  в дом. Ле Шапелье ждал  наверху, элегантный, как
petit-maitre. Он приветливо улыбнулся другу.
     - Ты пришел сообщить мне, что передумал? Решил вернуться со мной?
     - Не  угадал, Исаак. Я пришел сказать тебе,  что твое возвращение более
чем сомнительно.
     В  усталых глазах  вспыхнула тревога,  тонко очерченные  брови взлетели
вверх.
     - О чем ты? Ты имеешь в виду эмигрантов?
     -  Господ  эмигрантов.  В настоящий момент трое убийц из их числа -  по
меньшей мере трое - сидят в засаде напротив твоего дома.
     Ле Шапелье побледнел.
     - Но как они узнали? Ты...
     -  Нет не  я.  Если бы я, меня  бы сейчас  здесь  не  было. Твой  визит
поставил  курфюрста  в  затруднительное положение. У Клемента Венсло  сильно
развито гостеприимство. Твой требования вступили в неустранимое противоречие
с его гостеприимством. Оказавшись в  затруднительном положении, он послал за
господином д'Антрагом и конфиденциально поделился с  ним  своим  несчастьем.
Господин д'Антраг,  в свою очередь, конфиденциально известил о  происходящем
принцев.  Как выяснилось, принцы  конфиденциально  сообщили  об  этом  всему
двору. И час назад один из придворных опять-таки конфиденциально передал эту
информацию мне. Тебе никогда не приходило в голову, Исаак, что,  если бы  не
конфиденциальные  сообщения,  мы  никогда  бы не  располагали  историческими
фактами?
     - А ты пришел только с тем, чтобы предупредить меня?
     - А у тебя возникло другое предположение?
     - Ты  поступил как  настоящий  друг,  Андре,  -  сказал  Ле  Шапелье  с
ненаигранным пафосом. - Но почему ты считаешь, что меня намереваются убить?
     - А разве ты сам придерживаешься другого мнения?
     Ле Шапелье сел в единственное в комнате кресло, достал носовой платок и
отер им холодный пот, бусинками выступивший у него на лбу.
     -  Ты   рискуешь,   -  сказал   он.  -  Это  благородно,  но  в  данных
обстоятельствах глупо.
     - Большинство благородных поступков глупо.
     - Если меня стерегут, как ты говоришь... - Ле Шапелье пожал плечами.  -
Твое предостережение опоздало. Н тем не менее я благодарен тебе, друг мой.
     - Чепуха. Здесь есть черный ход?
     На бледном лице депутата появилась слабая улыбка.
     - Если бы и был, они бы его перекрыли.
     - Что ж, ладно. Тогда я разыщу курфюрста. Он пришлет своих  гвардейцев,
и они расчистят тебе путь.
     - Курфюрст  уехал  в Оберкирхе. Пока ты  его  найдешь и вернешься,  уже
наступит  утро. Уж не воображаешь  ли ты, что  убийцы  собираются ждать  всю
ночь?  Когда они поймут, что я не собираюсь  выходить из дома, они постучат.
Хозяйка   откроет,   и  тогда...  -  Он   пожал   плечами  и  оставил  фразу
незаконченной.  Потом его словно прорвало. - Позор! Я  посол,  моя  личность
неприкосновенна!  Но  этим мстительным мерзавцам нет  дела до  международных
законов! В их глазах я паразит,  которого нужно уничтожить, и  они уничтожат
меня,  не  раздумывая, хотя и  знают, что  подложат  свинью  курфюрсту! -  В
запальчивости он снова вскочил на ноги. - Боже мой! Ведь его ждет возмездие!
Этот глуповатый архиепископ наконец осознает, какую ошибку совершил, приютив
таких гостей.
     - Возмездие курфюрсту не утолит твоей жажды в аду, -  спокойно произнес
Андре-Луи. - И потом, ты пока не убит.
     - Да. Всего лишь приговорен.
     - Брось, дружище. Ты предупрежден, а это уже кое-что значит. Роль  ни о
чем не  подозревающей  овцы, покорно бредущей  на заклание, тебе не  грозит.
Даже если мы пойдем напролом, и то шансы будут не так  уж плохи. Двое против
троих - пробьемся.
     Лицо  Ле  Шапелье  осветилось  надеждой. Потом на смену  надежде прищли
сомнения.
     - Ты уверен, что их только трое? Откуда такая уверенность?
     Андре-Луи вздохнул.
     - Н-да, тут я, признаться, сплоховал. Не убедился.
     -  Сообщники могут прятаться  где-нибудь  поблизости. Иди-ка ты к себе,
друг мой, пока это возможно. Я подожду их  здесь, с пистолетом наготове.  Им
неизвестно,  что  я  предупрежден; может,  уложу одного, прежде чем до  меня
доберутся.
     - Слабое утешение.  - Андре-Луи погрузился  в раздумье. - Да, я  мог бы
уйти отсюда.  Молодчики видели, как  я вошел. Вряд ли они станут мне мешать,
шум  ведь  может  заставить  тебя  насторожиться. -  Тут его глаза вспыхнули
вдохновением. Он резко спросил: - Что бы ты сделал, выбравшись отсюда живым?
     - Как что? Поехал  бы  к  границе.  У меня  в  "Красной шляпе" дорожная
карета... Только какое это имеет значение? - удрученно добавил Ле Шапелье.
     - А документы у тебя в порядке? Стража на мосту с ними пропустит?
     - О да. Мой пропуск подписан канцлером курфюрста.
     - Что ж, тогда все просто.
     - Просто?
     - Мы примерно одного роста и телосложения. Ты возьмешь этот сюртук, эти
бриджи и сапоги. Наденешь на голову мою шляпу и сунешь под мышку этот хлыст,
после чего хозяйка проводит господина Андре-Луи Моро до двери. На крыльце ты
задержишься, повернувшись спиной вон к тем воротам на той стороне улицы так,
чтобы те, кто там прячутся, ясно видели твою фигуру, а лицо - нет. Ты можешь
сказать хозяйке что-нибудь вроде: "Передайте господину  наверху, что, если я
не вернусь в течение часа, он может меня не ждать".  Потом ты резко  нырнешь
со света во мрак и, сунув руки в карманы с пистолетами, удерешь.
     На бледных щеках депутата вновь проступил румянец.
     - А ты?
     -  Я? -  Андре-Луи пожал плечами.  -  Они позволят тебе уйти, поскольку
решат,  что  ты не Исаак Ле Шапелье, а  потом  позволят уйти  мне, поскольку
увидят, что я тоже не Исаак Ле Шапелье.
     Депутат нервно сцеплял и расцеплял пальцы. Он снова побледнел.
     - Ты искушаешь, как дьявол.
     Андре-Луи начал расстегивать сюртук.
     - Снимай платье.
     - Но ты рискуешь гораздо больше, чем тебе кажется.
     - Нет,  риск  невелик,  да и  в  любом случае  риск  это  только  риск,
возможность  неприятностей. А вот твоя смерть, если  станешь медлить, станет
неизбежностью. Шевелись!
     Обмен  состоялся, и, по крайней мере со спины, при неярком освещении Ле
Шапелье  в одежде  Андре-Луи невозможно  было отличить  от человека, который
вошел в дом полчаса назад.
     - Теперь  зови свою хозяйку. В дверях прикрой губы платком. Он  поможет
тебе скрыть лицо, пока ты не повернешься к улице спиной.
     Ле  Шапелье  обеими  руками  схватил руку Андре.  Его  близорукие глаза
увлажнились.
     - Друг мой, у меня нет слов...
     - Хвала всевышнему. Отправляйся, У тебя всего час на то, чтобы убраться
из Кобленца.
     Несколько минут спустя, когда  дверь открылась,  что-то зашевелилось  в
подворотне  напротив. Наблюдатели  впились  глазами в человека в костюме для
верховой езды и высокой конической шляпе, который зашел в дом полчаса назад.
Они  услышали его  прощальные слова и увидели, как он зашагал вниз по улице.
Никто не сдвинулся с места, чтобы помешать ему уйти.
     Андре-Луи, вглядывавшийся  в  сумрак  из  окна  второго  этажа, остался
доволен. Он прождал еще целый час, все это время обдумывая свое положение. А
что, если эти  господа не станут его окликать, не сделают попытки напасть на
него, а просто  выстрелят ему  в  спину, когда он выйдет на улицу?  Они ведь
будут уверены, что он - Ле Шапелье. Такую  опасность нельзя было  сбрасывать
со  счетов,  и, подумав, Андре-Луи  решил, что  лучше встретить их здесь, на
свету, где они, увидев его в лицо, поймут свою ошибку.
     Он выждал еще час,  то усаживаясь  в кресло, то расхаживая туда-сюда по
узкой комнатушке.  Тревожное состояние, вызванное неопределенностью, рождало
в голове одно предположение  за  другим. Наконец, около  десяти часов  дробь
приближающихся  шагов и  голоса  под окном дали знать,  что  враг  перешел к
активным действиям.
     Гадая  о возможном развитии  событий, Андре-Луи пожалел, что у него нет
пистолетов.  У Ле Шапелье была всего одна пара. Молодой человек положил руку
на стальной эфес  легкой  шпаги, которую  оставил ему депутат,  но из  ножен
вытаскивать  не стал.  Раздался  громкий  стук  в дверь, потом  забарабанили
громче.
     Андре-Луи услышал  шаркающие  шаги  хозяйки, лязг  поднимаемой щеколды,
вопрошающий  женский  голос, грубые  голоса  в  ответ,  тревожный  вскрик и,
наконец, грохот тяжелых сапог по лестнице.
     Дверь резко распахнулась, и трое мужчин,  ворвавшись в комнату, увидели
перед собой  внешне спокойного молодого господина, который встал из-за стола
и вопросительно поднял брови. В его взгляде читалось некоторое беспокойство,
вполне оправданное внезапным вторжением.
     - В чем дело? - спросил он. - Кто вы? Что вам здесь нужно?
     - Нам  нужны вы, сударь, -  объявил главный, высокий и властный на  вид
незваный   гость.   Под  его   распахнувшимся   плащом   Андре-Луи   заметил
зелено-серебристый мундир офицера гвардии д'Артуа. Двое  других были в синих
мундирах с желтой отделкой  и геральдическими лилиями  на пуговицах -  форме
Овернского полка.
     - Будьте любезны отправиться снами, - сказал зеленый мундир.
     Так!  Значит,  они  не  собирались  убить  Ле  Шапелье  на  месте.  Они
планировали  сначала  вывести  его  на улицу. Потом,  вероятно, утопить. Или
размозжить голову и бросить тело в реку. Таким образом, депутат просто исчез
бы.
     - С вами? - переспросил Андре-Луи, как человек не  вполне понимающий, о
чем, собственно, идет речь.
     - Да, сударь, и немедленно. Вас хотят видеть во дворце курфюрста.
     Недоумение на лице Андре-Луи проявилось еще явственнее.
     - Во дворце курфюрста? Странно! Но я, конечно, пойду. -  Он повернулся,
чтобы взять плащ и шляпу. - Вы как раз вовремя, господа,  Я уже  устал ждать
господина Ле Шапелье  и собирался уходить.  -  Он  накинул  плащ на  плечи и
добавил: - Наверное, это он вас прислал?
     Вопрос подействовал  на троицу, как ведро холодной воды. Они дернулись,
вытянули шеи и впились глазами в Андре-Луи.
     - Кто вы, черт бы вас побрал? - закричал один из овернцев.
     - Если уж на то пошло, черт бы побрал вас, то вы-то сами кто?
     - Я уже сказал, сударь, - заговорил зеленый, - что мы...
     Его перебил рев его спутников:
     - Это не тот!
     Румянец  на лице  зеленого  приобрел  нехороший  синюшный  оттенок.  Он
порывисто шагнул вперед.
     - Где Ле Шапелье?
     Андре-Луи оторопело переводил взгляд с одного на другого.
     - Так значит, это не он вас прислал?
     - Говорю вам, мы его ищем.
     -  Но  ведь вы  же  из  дворца  курфюрста, верно?  Очень  странно...  -
Андре-Луи изобразил недоверие. -  Ле Шапелье  покинул меня  два часа  назад,
сказав, что отправился к  курфюрсту. Обещал вернуться  через  час.  Если  вы
хотите его видеть, вам лучше подождать здесь. А мне пора.
     -  Два  часа  назад!  - вскричал овернец. -  Значит,  это  тот человек,
который...
     Зеленый  резко  встрял,  не дав ему  договорить  и выдать, что за домом
следили:
     - А вы? Вы давно здесь?
     - По меньшей мере три часа.
     -  Ага!  - Зеленый мундир  смекнул, что человек в костюме для  верховой
езды, которого они приняли за  посетителя, на самом  деле был депутатом. Это
открытие неприятно его поразило. -  Кто вы такой?  -  спросил  он враждебным
тоном. - Какие у вас дела с депутатом?
     - Честное слово, не знаю, какое вам до этого дело, но в тут нет никакой
тайны. Нас не связывают никакие дела, просто он мой  старый  друг, с которым
мы случайно здесь встретились, вот и все. А что до того, кто я такой, то мое
имя Моро. Андре-Луи Моро.
     - Что?! Ублюдок Керкадью?
     В следующее мгновение на щеке  офицера  в  зеленом мундире отпечаталась
пятерня  Андре-Луи.  Бледное  лицо  Моро  исказила  недобрая  улыбка,  и  он
прговорил ледяным тоном:
     - Завтра. Завтра на свете одним лжецом станет меньше. Или сегодня, если
оскорбленная честь не даст вам спокойно провести ночь.
     Офицер тоже побледнел,  прикусил губу и холодно  поклонился. Оба других
испуганно молчали. Роли в сцене неожиданно поменялись, да и обстановка стала
более зловещей.
     -  Завтра. К вашим услугам, -  ответил офицер. -  Меня зовут Клемент де
Турзель.
     -  Передайте вашим друзьям, что они могут найти меня в "Трех  коронах",
где я  остановился со своим крестным - прошу запомнить, господа, -  со своим
крестным отцом господином де Керкадью.
     Взгляд  Андре-Луи  на  секунду с вызовом задержался  на обоих овернцах,
потом,  убедившись, что  вызов не  принят, молодой  человек  перебросил полу
плаща  через левое плечо и,  выйдя мимо офицеров  из  комнаты, спустился  по
лестнице на улицу.
     Офицеры не сделали попытки его задержать. Овернцы вперили мрачные взоры
в своего предводителя.
     - Вот тебе на! - сказал один.
     - Ты глупец, Турзель! - воскликнул второй. - Считай, ты уже покойник.
     - Скотство! - выругался  Турзель. - Сам  не  понимаю,  как сорвалось  с
языка.
     - И  всего  печальнее,  что  это  действительно ложь,  -  изрек  первый
овернец. -  Разве позволил  бы  Керкадью своему незаконнорожденному отпрыску
жениться на своей племяннице?
     Турзель пожал плечами и натянуто рассмеялся.
     -  Ну, до завтра еще далеко. А  пока нужно  все-таки разделаться с этой
крысой-патриотом. Пожалуй, лучше все-таки подождать его на улице.


     Тем временем Андре-Луи быстро шагал к гостинице "Три короны".
     - Ты сегодня поздно, - приветствовал его крестный и только тогда увидел
на  крестнике  атласные бриджи  и туфли с пряжками.  -  Да  еще  при параде!
Встречался с кредиторами?
     - Да, и сполна уплатил все долги, - ответил Андре-Луи.



        Глава VI. Извинения

     Наутро,   когда  Андре-Луи  ожидал  прихода  секундантов  господина  де
Турзеля,  к нему  пожаловал конюший  его высочества  с  приказом  немедленно
явиться к монсеньору в Шенборнлуст. У  дверей гостиницы ждал экипаж. Все это
весьма смахивало на арест.
     Андре-Луи   не   любил   носить   чужое  платье,  да  и   сопутствующие
обстоятельства  менее личного характера подстегивали его поскорее избавиться
от одежды  Ле Шапелье. Поэтому молодой человек спозаранку посетил портного и
снова нарядился в любезный его сердцу костюм для верховой езды, на  сей  раз
горчичного цвета. Он объявил, что готов следовать за  конюшим, и простился с
господином де Керкадью, которого простуда удерживала дома.
     В Шенборнлусте молодого человека проводили в приемный зал, почти пустой
в  этот ранний  час.  Здесь  Андре-Луи  принял  господин  д'Антраг,  холодно
оглядевший  его  узкими,  близко  посаженными  глазками.  Одежда  Андре-Луи,
конечно, не соответствовала  положенному по этикету платью для появления при
дворе,  но  бедственное  положение  многих  эмигрантов  вынуждало придворных
проявлять терпимость к подобным нарушениям.
     Господин д'Антраг  пожелал узнать,  какие отношения связывают господина
Моро с Ле Шапелье. Андре-Луи не стал делать из этого тайны. Они с Ле Шапелье
были друзьями, а несколько периодов на протяжении последних лет и коллегами.
Их сотрудничество началось шесть лет тому назад в Рене,  в дни работы Штатов
Бретани.  Позавчера  они  случайно  встретились  на улице, а вчера Андре-Луи
нанес Ле Шапелье дружеский визит.
     - А потом? - властно спросил господин д'Антраг.
     - Потом? О,  мы просидели с ним около часа, а потом господин Ле Шапелье
сообщил мне, что его ждут во дворце курфюрста, и попросил меня  подождать до
его возвращения. Он  уверял, что дело  займет не более часа.  Я прождал  два
часа, потом пришли господин де Турзель и два других офицера, и я удалился.
     Темные глаза господина д'Антрага наконец оторвались от лица Андре-Луи.
     - Все это очень странно.
     - Действительно, весьма странно. Заставить меня столько ждать...
     - Особенно, если учесть, что он не собирался возвращаться.
     - Да что вы говорите!
     - Этот человек, Ле  Шапелье,  покинул дом, где  остановился,  в  девять
часов...
     - Да, примерно.
     - В четверть десятого он появился в гостинице  "Красная шляпа" - там на
каретном  дворе он  оставил  свой дорожный  экипаж. В половине  десятого его
карета миновала заставу на мосту; он держал  путь во Францию.  Очевидно, что
его намерения определились прежде,  чем он вас покинул. Тем не менее, как вы
утверждаете, он просил вас дождаться его возвращения.
     - Должно быть так, если ваши сведения верны. Очень странно, согласен.
     - И  вы не знали,  что он не вернется?  -  Д'Антраг  вперил в  молодого
человека сверлящий взгляд.
     Андре-Луи встретил его насмешливой улыбкой.
     - Я польщен! Вы принимаете меня за недоумка. Значит, я два часа сидел и
ждал  человека, зная что что он не собирается возвращаться? Ну и ну! - И  он
рассмеялся.
     Господин д'Антраг, однако, не разделял его веселья.
     - А если вы, например, собиралис прикрыть его побег?
     -  Побег?!  - Андре-Луи  внезапно посерьезнел. - Побег... Но от кого, в
таком случае, он бежал? Ему угрожали? Дьявольщина,  господин д'Антраг, уж не
хотите ли вы сказать, будто визит господина де Турзеля с друзьями?..
     - Ни слова больше! - перебил его собеседник. - Этак вы далеко зайдете в
своих предположениях!  -  На смуглом  лице  д'Антрага вспыхнул  румянец.  Он
все-таки  пришел  в замешательство,  слишком  поздно  осознав, что усердие в
расследовании  происшествия  едва не выдало  замысел,  который теперь, когда
исполнение его провалилось, тем более должен остаться тайной.
     Но  Андре-Луи  с безжалостной  мстительностью продолжал  развивать свою
мысль.
     -  А по-моему, это вы, сударь, строите предположения. Если вы считаете,
будто  я остался,  чтобы прикрыть побег господина Ле Шапелье, то должны были
бы знать, по какой причине он бежал. Думаю, это достаточно очевидно.
     - Ничего подобного  я  не знаю, сударь.  Я всего лишь предположил,  что
господин  Ле Шапелье  заподозрил  какую-то опасность, иначе  трудно  понять,
почему его  отъезд  выглядит, как  побег. Естественно, господину Ле Шапелье,
агенту  революционеров было  известно,  что здесь  его окружают одни  враги.
Возможно, он начал бояться собственной тени. Довольно, сударь. Я провожу вас
к его высочеству.
     В маленькой комнате, примыкающей к бело-золотому салону, который служил
приемным залом, за столом, заваленным бумагами, сидел с гусиным пером в руке
брат  короля.  Рядом  с  ним  стоял  его  фаворит,  граф  д'Аварэ,  бледный,
худощавый, утонченный тридцатилетний господин, внешностью, платьем и манерой
держаться напоминающий  англичанина. Граф был протеже госпожи  де Бальби. Ей
он  был обязан  положением, которое  существенно  упрочилось  благодаря  его
собственным талантам. Его преданность  принцу вкупе с его умом и  средствами
сделали  возможным  своевременный побег его  высочества из  Парижа.  Мягкий,
учтивый  и  приветливый, господин  д'Аварэ снискал  уважение всего  двора. И
только  честолюбивый   д'Антраг,   видевший  в  графе  опасного   соперника,
недолюбливал его за расположение монсеньора, которым пользовался фаворит.
     Его  высочество  полуобернулся   в  кресле  и   соблаговолил   заметить
Андре-Луи.  Моро  отвесил глубокий поклон. Граф  д'Антраг  остался стоять  у
двери, молча наблюдая за сценой.
     -  А, господин Моро! - Пухлые губы монсеньора  растянулись в улыбку, но
выпуклые глаза  под густыми  дугами бровей смотрели недружелюбно. - Принимая
во внимание  услугу,  оказанную вами  особам,  которых  мы  ценим, я  должен
выразить сожаление по поводу результата  вашей беседы  с господином д'Артуа.
Мой брат счел ваши взгляды и принципы настолько неподходящими, что  не  смог
предложить вам какой-либо  пост в  армии, которая  призвана избавить  трон и
отечество от врага.
     Его высочество  выдержал паузу, и  Андре-Луи почувствовал,  что от него
ждут ответа.
     - Возможно,  я недостаточно ясно  дал  понять  его высочеству, что  мои
принципы строго монархические, монсеньор.
     -  Этого недостаточно. Вы, как я  понял,  сторонник конституции. Но это
так, к слову... - Он помедлил. - Как зовут того офицера, д'Антраг?
     - Турзель, монсеньор. Капитан Клемент де Турзель.
     -  Ах  да.  Турзель.  Я  слышал,  господин  Моро,  что  ночью у  вас, к
сожалению, произошла ссора с капитаном де Турзелем.
     - Да, полагаю, господин капитан теперь о ней сожалеет.
     Выпуклые  глаза его высочества  выпучились сильнее  прежнего.  Господин
д'Аварэ выглядел  испуганным. Д'Антраг  на заднем плане  тихонько прищелкнул
языком.
     -  Ну  конечно,  вы ведь были учителем фехтования, -  произнес принц. -
Учителем  фехтования  с  громкой  репутацией, насколько я понимаю. - Его тон
стал холодным  и отчужденным. - А как вы считаете, господин  Моро,  подобает
учителю  фехтования   затевать   дуэли?   Таково,   по-вашему,  достойное  и
безупречное  поведение  мастера  шпаги?  А  может,  оно  напоминает  игру...
крапленой колодой?
     -  Монсеньор, в тех обстоятельствах у меня не было выбора. Я обязан был
пресечь гнусную клевету.  Учителя фехтования  нельзя безнаказанно оскорблять
только за то, что он учитель фехтования.
     - Но я понял, сударь, что зачинщиком были  вы;  вы ударили господина де
Турзеля, не так ли, д'Антраг? Ведь был нанесен удар?
     Андре-Луи избавил графа от необходимости отвечать.
     - Я действительно ударил  господина де  Турзеля, но  ссору затеял не я.
Пощечина была ответом на оскорбление, не допускавшее иного ответа.
     - Это так,  д'Антраг? - Тон его высочества стал сварливым. - Об этом вы
умолчали, д'Антраг.
     - Но, монсеньор, естественно, удар предполагает провокацию.
     - Тогда почему  меня не поставили в известность? Почему мне  рассказали
только часть истории? Господин Моро, что это была за провокация?
     Андре-Луи рассказал ему, как было дело, и добавил:
     -  Эта  ложь, монсеньор,  порочит моего  крестного тем  сильнее,  что я
собираюсь жениться на его племяннице. Пусть я всего лишь учитель фехтования,
я не могу позволить сплетне гулять дальше.
     Его  высочество засопел.  Весь его вид свидетельствовал об испытываемой
неловкости и досаде.
     - Да, это очень серьезно, д'Антраг. Это...  это  может  затронуть честь
мадмуазель де Керкадью.
     Андре-Луи, тоже досадуя, отметил про себя, что его высочество выбрал не
самую благовидную причину смены своего отношения к инциденту.
     - Вы согласны, что это серьезно, д'Антраг?
     - В высшей степени, монсеньор.
     Андре-Луи, сдерживая гнев, гадал, действительно ли этот субъект с лицом
обтянутого кожей скелета, отвечая принцу незаметно ухмыльнулся.
     -  В таком случае передайте капитану де Турзелю, что мы  им недовольны.
Мы  осуждаем  его поведение  в  самых суровых  выражениях  и  считаем  такое
поведение  недостойным  благородного человека.  Передайте это  ему  от меня,
д'Антраг, и проследите, чтобы он не появлялся у нас по крайней мере месяц.
     Его высочество снова обратился к Андре-Луи.
     -  Капитан принесет вам извинения, господин Моро. Вот именно, д'Антраг,
передайте  ему также официально,  что  он  должен немедленно,  в присутствии
господина  Моро  взять свои  слова  обратно. Надеюсь, вы согласны,  господин
Моро, что  делу нельзя дать зайти слишком далеко. Во-первых, существует указ
курфюрста, который запрещает дуэли, а мы гости курфюрста и обязаны уважать и
неукоснительно соблюдать  законы  этой  страны. Во-вторых,  сейчас не  время
благородным господам сводить  личные счеты.  Король  нуждается, настоятельно
нуждается в каждой шпаге, которая поможет защитить его дело. Вы меня поняли,
сударь?
     - Вполне, монсеньор. - Андре-Луи поклонился.
     - Тогда,  полагаю,  с этим  покончено. Благодарю за внимание. Вы можете
удалиться,  господин  Моро.  - И пухлая белая  длянь  отклонилась  в сторону
выхода, а толстые губы раздвинулись в холодной полуулыбке.
     В  приемном зале  господина  Моро  попросили  подождать,  пока господин
д'Антраг  разыщет  капитана  де  Турзеля.  Андре-Луи  бесцельно  слонялся по
просторному,  почти лишенному мебели помещению, когда  в дверь салона  вошла
Алина в сопровождении госпожи де Плугастель. Он бросился к ним.
     - Алина!
     Но выражение лица  невесты остудило его пыл. Щеки девушки  были бледны,
меж  тонких  бровей  пролегла  морщинка,  и  весь облик  ее выражал обиду  и
суровость.
     - О, как вы могли? Как вы могли?
     - Что я мог?
     -  Обойтись со  мной так  нечестно! Выдать то,  что я рассказала вам по
секрету!
     Андре-Луи понял ее, но не ощутил вины.
     -  Я сделал это, чтобы спасти человеческую жизнь, жизнь  друга. Ведь Ле
Шапелье - мой друг.
     - Но вы не знали, о ком идет речь, когда вытянули из меня чужой секрет.
     - Знал. Я знал, что Ле Шапелье  в  Кобленце.  Я знал,  что  он прибыл с
поручением к курфюрсту, следовательно, речь могла идти только о нем.
     - Вы знали?! Знали?  - Синие  глаза Алины полыхнули гневом. - И  ничего
мне не сказали! Вы вызвали меня на откровенность, притворились равнодушным и
вытянули нужные сведения.  Как это  низко и коварно, Андре! Низко и коварно.
Не ожидала от вас.
     Андре-Луи спросил терпеливо:
     - Может  быть вы  скажете мне,  какой  вред  я нанес  лично вам? Или вы
хотите меня уверить, будто сердитесь за то, что я не допустил предательского
убийства? Убийства своего друга?
     - Не в этом дело.
     - Очень даже в этом.
     Огорченная  госпожа  де  Плугастель   попыталась  примирить  невесту  с
женихом.
     - В самом деле, Алина, если этот человек друг Андре-Луи...
     Но та ее перебила:
     -  Речь идет совсем не  об  этом, мадам. Речь идет о наших  отношениях.
Почему он не откровенен со мной? Почему так коварно использовал меня, почему
подверг риску  потерять доверие, с  которым ко мне  относится монсеньор?  Он
воспользовался мной, словно... словно шпионкой.
     - Алина!
     - А разве не так? Кем,  по-вашему, меня будут считать при дворе,  когда
выяснится,   что   этот  человек,  этот   опасный   агент   из  числа  ваших
друзей-революционеров  бежал, потому  что  я раскрыла  намерения друзей  его
высочества?
     -  Об этом никому  не станет  известно,  -  ответил  Андре-Луи. - Я уже
говорил с д'Антрагом и удовлетворил его любопытство.
     -  Вот  видишь,  Алина,  - увещевала  ее  госпожа  де  Плугастель.  Все
кончилось хорошо.
     - Не вижу ничего хорошего. Теперь мы не сможем доверять друг другу. Мне
придется следить  за собой,  как бы не  сболтнуть  лишнего. Как  я могу быть
уверена, что, разговаривая с Андре,  я разговариваю со своим возлюбленным, а
не с агентом  революционеров? Что подумал бы обо мне монсеньор, узнай он обо
всем?
     - Мнение монсеньора, безусловно, имеет решающее значение. - с сарказмом
сказал Андре-Луи.
     - Вы еще и насмехаетесь? Конечно, оно имеет  значение. Монсеньор почтил
меня  своим доверием, так неужели  я  вправе  была  обмануть  его?  Я должна
выглядеть в его глазах либо предательницей,  либо дурой,  не умеющей держать
язык за  зубами. Приятный  выбор! Тот человек бежал.  Он вернется  в  Париж,
будет и  дальше вершить свои злодейства, продолжит  преступную борьбу против
принцев, против короля...
     - Вот мы и добрались до сути: вы сожалеете, что его не прикончили.
     В  этих словах была доля  истины,  и они окончательно  вывели  из  себя
мадмуазель де Керкадью.
     - Это неправда!  Никто не собирался его  убивать! А хоть бы и  так, это
только следствие, а я говорю о причине. Зачем вы их смешиваете?
     - Затем, что они неразделимы. Причина  и следствие  - две стороны одной
медали. Рассудите по справедливости, вспомните, что мы говорим о моем друге.
     -  Вот  и получается, что друзья вам  дороже, чем я.  Ради  него вы мне
солгали,  ибо  умолчание  ничем не  лучше лжи.  Вы одурачили меня,  обманули
кажущейся праздностью своих  вопросов  и  притворно  безразличным видом.  Вы
чересчур хитроумны для меня, Андре.
     Госпожа де Плугастель положила руку ей на плечо.
     - Алина, дорогая моя, неужели ему нет оправдания?
     - Подскажите хоть одно, мадам.
     - Да сколько  угодно, раз тот  человек его друг. Не  представляю, чтобы
Андре мог поступить иначе. Поду