да. Помимо барона на встрече присутствовали еще трое. Изящный граф д'Аварэ, английскую внешность которого подчеркивал простой синий сюртук для верховой езды и высокие сапоги с отворотами, сидел в центре комнаты, слева от барона. Рядом с ним с самым кислым видом восседал мрачный граф д'Антраг. Брат регента, граф д'Артуа, беспокойно мерял шагами комнату. Его пригласили сразу же, как только стало понятно, куда клонит барон со своими предложениями. Де Бац закончил свою речь, и в комнате повисла тишина. Регент в задумчивости покусывал кончик гусиного пера. Наконец, он пригласил господина д'Антрага высказать мнение по поводу только что прозвучавших предложений. Д'Антраг не потрудился скрыть свое презрение. - Дикая затея. Совершенно безнадежная. Замысел азартного игрока. Господин д'Артуа остановился. Он умел напустить на себя умный вид, хотя в действительности умом не отличался. Вот и сейчас он благоразумно хранил многозначительное молчание. Регент поднял глаза на де Баца. - Согласен, - невозмутимо сказал барон. - Совершенно справедливо. Но смертельную болезнь нельзя вылечить обычными средствами. - Неверно называть эту болезнь смертельной, - угрюмо поправил его граф д'Артуа. - До этого еще далеко. - Я имею в виду положение августейших узников, монсеньор. Оно, я думаю, вы согласитесь, отчаянное, и время работает против них. Нельзя терять ни дня, если мы хотим спасти ее величество от ужасной участи, которая выпала покойному королю. Господин д'Антраг называет мой замысел диким. Допустим. Но что может предложить господин д'Антраг взамен? Господин д'Антраг брезгливо пожал плечами и закинул ногу за ногу. - Думаю, вам следовало бы ответить, - сказал граф д'Артуа холодным ровным тоном. Д'Антрагу пришлось подчиниться. - Что касается попытки спасения ее величества, я не вижу оснований, почему бы ее не предпринять. Я бы даже сказал, что господин де Бац совершает героический поступок, если он готов рискнуть своей головой. Но что до других, более широких вопросов, которые затронул господин де Бац, то тут я должен сказать честно - его вмешательство серьезно осложнит работу моих агентов в Париже. - Другими словами, - задумчиво произнес Мосье, - вы советуете нам санкционировать действия барона, направленные на спасение королевы, и не давать ему полномочий на деятельность в более широких масштабах? - Именно так, монсеньор. На этом обсуждение, возможно, и закончилось бы, если бы не тихое замечание д'Аварэ. Он редко позволял себе высказывать собственное мнение, но регент никогда не оставлял его слова без внимания. - Но что, если возможность для смелого удара представится сама? Неужели ею следует пренебречь? Д'Антраг подавил раздражение, вызванное вмешательством фаворита, которого он ненавидел, хотя и не осмеливался высказывать открыто свою неприязнь. Он заговорил самым сдержанным тоном, на который был способен. - Если такая возможность представится, мои люди будут начеку. Могу заверить вас, господа, я дал им самые подробные указания. Но неожиданная поддержка д'Аварэ воодушевила барона. - А что, если они не увидят возможности, которая представится мне? И в этом случае я все-таки должен пренебречь ею? Мне кажется неразумно упускать благоприятный случай, монсеньор. И потом, я не понимаю, как может повредить агентам господина д'Антрага моя деятельность, пусть даже неудачная. - Меры, которые они предпринимают, могут быть аналогичны вашим, - вскричал д'Антраг, не дожидаясь приглашения говорить. - Ваши неуклюжие действия вызовут настороженность властей, направят их внимание в самую нежелательную для нас сторону, и в итоге мы можем потерпеть поражение. Так начался спор, который тянулся битый час. Господин де Бац оставался внешне спокойным, в то время как господин д'Антраг все больше горячился, и несколько раз его опрометчивость в выборе аргументов позволила противнику нанести ему довольно чувствительные удары. В конце концов их высочества крайне неохотно согласились выслушать в подробностях план низвержения революционного правительства. Весь их вид говорил, что они оказывают господину де Бацу высочайшую милость, снисходя до его объяснений. И тут барон едва не лишил себя счастья рискнуть своей шеей на службе у неблагодарных принцев. Он заявил, что предпочел бы раскрыть свои планы в присутствии человека, который в большой степени является их автором и будет ближайшим помощником барона в их претворении в жизнь. Мосье властно потребовал, чтобы барон назвал имя этой личности. Когда господин де Бац удовлетворил его любопытство, принцы и два их советника недоуменно переглянулись. Господин д'Артуа выразил мнение, что им следовало бы побольше узнать об этом господине Моро, прежде чем наделять его полномочиями действовать в их интересах. Господин де Бац по-прежнему не выказал никаких признаков нетерпения, что достаточно красноречиво свидетельствует о его самообладании. Он сходил за Андре-Луи, который ждал приглашения неподалеку. Их высочества разглядывали опрятную подтянутую фигуру молодого человека без всякого энтузиазма. Господин д'Артуа, который не помнил Андре-Луи по имени, но узнал его в лицо, нахмурился . Первым заговорил регент. - Господин де Бац рассказал нам, сударь, о вашем желании содействовать ему в выполнении миссии, которая по его расчетам послужит нашим интересам во Франции. Он сообщил нам, что вы приняли участие в составлении плана, на основе которого он предлагает действовать. Но мы пока еще не знаем подробностей. - Он повернулся к господину де Бацу. - Ну-с, господин барон, мы вас слушаем. Барон был краток. - Наш план призван не столько очистить Авгиевы конюшни, сколько показать их зловоние народу Франции с тем, чтобы он восстал и сам выполнил необходимую работу. - Он вкратце изложил основные принципы, которыми они руководствовались при составлении плана, и некоторые предлагаемые ими меры. - Если все пойдет, как задумано, - заключил он, - мы добьемся, чтобы продажность нынешних правителей больше невозможно было скрывать. Господин д'Артуа заинтересовался. Тонкое лицо д'Аварэ вспыхнуло энтузиазмом. Д'Антраг продолжал держаться с холодной враждебностью. Мосье переводил серьезный взгляд с одного на другого, словно искал подсказку в выражении лиц ближайших помощников. Господи д'Артуа пересек комнату и встал у кресла брата. Мосье вопросительно поднял на него глаза., - Замысел подкупает своей смелостью, - сказал младший принц. - Иногда смелость приводит к успеху. Что еще тут скажешь? - Насколько я понимаю, - заговорил регент, - не существует причин, в силу которых такую попытку не следовало бы предпринимать. Что скажете, д'Антраг? Граф пожал плечами. - Разве что те, о которых я уже имел честь сообщить вашему высочеству. Но, если бы я послал с господином бароном своего человека, я получил бы какую-то гарантию, что деятельность господина де Баца не вступит в противоречие с работой моих агентов в Париже. Мосье важно кивнул. - Что скажет на это господин де Бац? Барон улыбнулся. - Я буду рад любому помощнику, при условии, конечно, что он обладает мужеством и умом, необходимыми для такой работы. - Других я не привлекаю, сударь, - высокомерно заявил д'Антраг. - Разве я мог допустить такую нелепую мысль, сударь? Но тут вмешался господин д'Артуа, который до сих пор хранил хмурое молчание. - Это задание требует еще одного качества. Не знаю, обладает ли им господин Моро. Регент, на губах которого заиграла было задумчивая улыбка, вскинул глаза, словно во внезапном испуге. Но его брат ничего не заметил - он не отводил холодного неприязненного взгляда от Андре-Луи. - Господин Моро, я припоминаю один разговор, который мы с вами вели в Шенборнлусте. Тогда вы назвали себя конституционалистом. До сих пор я неукоснительно требовал от наших сторонников большей чистоты идеалов. Мы не ставим перед собой цели восстановить монархию во Франции, если это будет конституционная монархия. Мы выступаем за монархию в той форме, которая освящена веками. Мы убеждены, что если бы наш несчастный брат не отступил от нее, нынешнее плачевное положение вещей никогда не возникло бы. Вы должны понять, господин Моро, что, поскольку таковы наши идеалы, мы в праве сомневаться в потенциальном союзнике, который их не разделяет. Вы улыбаетесь, господин Моро? "Кто не улыбнулся бы, - подумал про себя Андре-Луи, - услышав такое напыщенное обращение из уст принца Безземельного к человеку, который предлагает сложить голову на службе его августейшим интересам". Но, понимая неуместность своего веселья, молодой человек мгновенно напустил на себя серьезность. - Монсеньор, - ответил он, - даже если допустить, что это безнадежное предприятие увенчается успехом, мы всего лишь уничтожим существующий режим и откроем путь к реставрации. В какой форме будет реставрирована монархия, едва ли от нас зависит... - Возможно, возможно, - холодно перебил его принц. - Но мы все же должны проявлять разборчивость, даже привередливость при вербовке агентов. Это наш долг перед самими собой, перед достоинством нашего положения. - Понимаю, - отозвался Андре-Луи ледяным тоном. - Чистота ваших идеалов требует чистоты оружия, которое вы используете. - Вы очень удачно выразили мою мысль, господин Моро. Благодарю вас. Вы должны понять, что у нас нет иной гарантии искренности наших агентов. - Осмелюсь думать, монсеньор, что я в состоянии представить такую гарантию. Такой ответ, казалось, удивил господина д'Артуа. - Сделайте милость, - сказал он. - Лучшая гарантия искренности агента - его личная заинтересованность в деле, которому он служит. Реставрация монархии означает возвращение дворянам конфискованных владений. Среди них - и мой крестный, господин де Керкадью, который получит обратно Гаврийяк. По его настоянию я вынужден ждать, когда это свершится, чтобы выполнить свою самую заветную мечту - жениться на мадемуазель де Керкадью. Теперь вы понимаете, монсеньор, насколько я заинтересован в способствовании делу монархии. Послужив ему, я послужу собственным интересам, которые являются главным предметом моей заботы. Подобные речи не принято обращать принцам, а ни один принц не придавал своему высокому происхождению большего значения, чем граф д'Артуа. Когда он отвечал, его голос дрожал от холодной ярости. - Я прекрасно понял вас, сударь. Ваши слова объяснили все то, что я до сих пор считал неясным в побуждениях человека с вашей биографией и взглядами, которые сами по себе не заслуживают доверия. Андре-Луи отвесил чопорный поклон. - Полагаю мне отказано. Могу ли я уйти? Господин д'Артуа надменно кивнул. Де Бац в ярости прищелкнул языком. Но не успел он дать выход своему негодованию - что несомненно еще усугубило бы положение - как регент, ко всеобщему удивлению, соблаговолил вмешаться. Его обычно багровое лицо слегка побледнело. Мясистая рука, которую он вскинул, призывая присутствующих к вниманию, заметно дрожала. - Ах, подождите! Подождите, господин Моро! Одну минуту, прошу вас. Брат воззрился на его высочество в гневном изумлении. Он не мог поверить, что это говорит регент Франции. Мосье, обыкновенно столь корректный, столь официальный, исполненный такого величия, настолько щепетильный в вопросах этикета, что даже здесь, в этой бревенчатой избе, надевал для аудиенций орденскую ленту Св. Духа и шпагу, казалось, совершенно забылся. Иначе, как мог бы он обращаться так просительно к человеку, который позволил себе держаться оскорбительно и вызывающе. Для господина д'Артуа это было концом света. Нет, тут речь идет не о троне. Ради трона брат не стал бы так унижаться. - Монсеньор! - воскликнул он с ужасом. Но все величие, казалось, оставило регента. Он заговорил вкрадчивым, примирительным тоном. - Мы должны быть великодушны. Мы должны иметь в виду, что услуги, которые предлагает нам господин Моро, потребуют от него исключительного мужества. - Похоже, принц только сейчас начал осознавать это обстоятельство. - С нашей стороны было бы невеликодушно отвергать их или слишком пристально вглядываться в... э... соображения, которыми господин Моро... э... руководствуется. - Вы так полагает? - язвительно поинтересовался господин д'Артуа. Его брови сошлись у основания крупного бурбоновского носа. - Я так полагаю, - последовал отрывистый ответ, причем категоричный тон ответа явно подразумевал желание говорившего напомнить, кто занимает трон, и чья воля, стало быть, является священной. - Я лично очень благодарен господину Моро за готовность служить нам, невзирая на опасность, которую невозможно недооценить. Если, как все мы надеемся, предприятие окажется успешным, я щедро выражу ему свою признательность. Степень моей щедрости будет зависеть только от политических взглядов, которых господин Моро будет придерживаться к тому времени. Он должен понимать, что это неизбежно. Но до тех пор его прошлые взгляды или деятельность не должны нас беспокоить. Повторяю, с нашей стороны было бы невеликодушно принять другое решение. Изумление присутствующих достигло апогея. Это беспрецедентное и неожиданное великодушие поразило всех, за исключением, возможно, хитроумного и проницательного господина д'Антрага, который решил, что ему понятна причина беспокойства его высочества. Лицо господина д'Артуа стало пунцовым. Его самолюбие было болезненно уязвлено этим публичным, хотя и неявным выговором. - В повторении нет никакой необходимости, - надменно заявил он. - Едва ли я способен забыть такое сильное слово как "невеликодушный". Я не стану сейчас подробно останавливаться на этом. Поскольку наши взгляды по этому вопросу так разительно несхожи, я не могу принять дальнейшего участия в обсуждении. - И он резко развернулся на каблуках и шагнул к двери. Регент нахмурился. - Монсеньор! - вскричал он, - Вы не должны забывать, что я занимаю место короля. - Ваше высочество не оставляет мне никакой возможности забыть об этом, - с горечью ответил младший принц, выказав тем самым непочтительность и к представителю нынешнего короля, и к покойному соверену. С этими словами он вышел, хлопнув за собой дверью. Регент предпринял неуклюжую попытку сгладить впечатление, которое произвел уход господина д'Артуа. - Мой брат, господа, занимает в подобных вопросах бескомпромиссную позицию, которую нам надлежит уважать, даже если мы ее не разделяем. - Он вздохнул. - Господин д'Артуа всегда проявлял твердость во всем, что касается его идеалов, очень возвышенных, очень благородных. - Принц сделал паузу, а потом заговорил другим тоном. - Думаю, остается сказать немногое. Я уже выразил, господин де Бац, свою высокую оценку замыслу, который вы и господин Моро попытаетесь осуществить. Если вам что-нибудь понадобится, господин д'Антраг - к вашим услугам. Я рад, что у вас с ним достигнуто полное понимание. - Остается один вопрос, монсеньор, - сказал де Бац. - Фонды. Его высочество испуганно всплеснул руками. - Во имя Неба, господин де Бац! Вы просите у нас денег? - Нет, монсеньор. Только полномочий раздобыть их. - И барон многозначительно улыбнулся в ответ на озадаченный взгляд регента. - Обычным способом, монсеньор. Было ясно, что его высочество понял, о чем идет речь. Но он по-прежнему чувствовал себя неуютно. Он посмотрел на д'Антрага, словно надеялся получить у него подсказку. Д'Антраг важно выпятил губу. - Вы же знаете, монсеньор, у нас уже были сложности. И, потом, вы взяли определенные обязательства... - Но они действительны только за границей, - осмелился вставить господин де Бац. - Не во Франции. Регент поразмыслил, потом кивнул. - Вы даете мне слово, господин барон, что будете использовать эти ассигнации только во Франции? - Охотно, монсеньор. У меня осталось довольно золота, чтобы добраться до Рейна. - Что ж, замечательно. Делайте, как сочтете нужным. Но вы осознаете, насколько это опасно? - Это самая несущественная опасность из всех, с которыми нам предстоит столкнуться. Кроме того, у моего художника очень легкая рука, монсеньор. На этом Мосье закончил аудиенцию. Он произнес на прощание несколько напутственных слов и милостиво протянул двум смельчакам руку для поцелуя. Когда они вышли на солнышко и тяжело зашагали по чавкающей жиже и рыхлому подтаявшему снегу, гасконец, наконец-то дал выход своему раздражению. Он разразился целым потоком богохульств. - Эх, если бы я не ценил игру превыше всяких ставок, послал бы без церемоний к дьяволу его высочество вместе с этим проклятым сводником д'Антрагом. Боже милосердный! На коленях умолять о чести рискнуть своей шеей ради этих ничтожеств! Его ярость вызвала у Андре-Луи улыбку. - Вы не понимаете, какая это честь - погибнуть за их дело. Будьте к ним снисходительны. Они всего-навсего играют свои роли. А Судьба предназначила им слишком великие роли для их немощных мозгов, К счастью для нас, Мосье под конец сменил гнев на милость. - Да, и это самое удивительное событие за сегодняшнее утро. До сих пор я считал его самым непримиримым и самодовольным в парочке августейших братцев. Андре-Луи отмахнулся от этой загадки. - А, ладно! Я доволен, что он не подтвердил отказ господина д'Артуа. У меня свои интересы в этом деле. Ведь я - Скарамуш, помните? Скарамуш, а не странствующий рыцарь. Но, когда господин де Керкадью и Алина услышали, какое отчаянное предприятие ему поручено, они сочли Андре-Луи именно странствующим рыцарем. Алина могла думать только об опасности, угрожающей ее возлюбленному, и вечером, после ужина, когда они ненадолго остались вдвоем, она дала выход своему страху. Андре-Луи согрело это новое доказательство ее любви, хотя он и расстроился при виде ее горя. Он принялся успокаивать девушку, объяснять, что осмотрительному человеку в Париже нечего опасаться. При этом он вольно цитировал де Бац, который не раз однозначно высказывался на данную тему. Но имя барона лишь подстегнуло страхи Алины. - Этот человек! - воскликнула она с нескрываемым осуждением в голосе. - О, он он очень храбрый господин, - вступился за гасконца Андре-Луи. - Безрассудный сорвиголова, представляющий опасность для всех, кто с ним сотрудничает. Он пугает меня, Андре. Он не принесет тебе удачи. Я чувствую это. Я знаю. - Интуиция? - шутливо спросил Андре-Луи. глядя в ее запрокинутое к нему лицо. - О, не насмехайся, Андре. - Алина, которая вообще-то редко плакала, едва сдерживала слезы. - Если ты любишь меня, Андре, пожалуйста, не уезжай. - Я еду именно потому, что люблю тебя. Я еду, чтобы наконец назвать тебя своей женой. Почести, несомненно, тоже будут, как и более существенные блага. Но они ничего для меня не значат. Я еду завоевывать тебя. - Какая в этом необходимость? Разве ты уже меня не завоевал? А с прочим мы могли бы подождать. Как мучительно было Андре-Луи отвечать отказом на мольбу этих милых глаз. Он мог лишь напомнить невесте, что связан словом, данным регенту и барону. Он просил ее быть мужественной и разделить, хотя бы отчасти, его веру в себя. В конце концов она обещала, что попытается, но тут же добавила; - А все-таки, Андре, я знаю, если ты уедешь, я никогда больше тебя не увижу. У меня какое-то дурное предчувствие. - Милое дитя! Это только фантазия, порожденнная твоей тревогой. - Нет. Ты нужен мне. Нужен здесь, рядом. Чтобы защитить меня. - Защитить тебя? Но от чего? - Не знаю. Я чувствую какую-то опасность. Она угрожает мне - нам, если мы расстанемся. - Но, дорогая, когда я уезжал в Дрезден, у тебя не было таких предчувствий. - Но Дрезден рядом. В случае нужды я могла бы вызвать тебя запиской или сама приехала бы к тебе. Но, если ты уедешь во Францию, ты будешь отрезан от всего мира, словно в клетке. Андре! Андре! Неужели действительно уже слишком поздно? - Слишком поздно для чего? - поинтересовался господин де Керкадью, который в этот момент вошел в комнату. Алина ответила ему прямо. Ее ответ потряс и разгневал господин де Керкадью. Неужели ее лояльность, ее чувство долга так невелики, что она способна в эти страшные времена ослаблять героическую решимость Андре всякой сентиментальной чепухой? Впервые господин де Керкадью по-настоящему разгневался. Он обрушился на племянницу с таким негодованием, какого она еще ни разу невидела в нем за все годы, что находилась на его попечении. Она ушла к себе пристыженная и напуганная: а на следующее утро Андре-Луи выехал верхом из Гамма и взял курс на Францию. С ним рядом скакали господин де Бац и господин Арман де Ланжеак, молодой дворянин из лангедокского рода, которого прикрепил к ним господин д'Антраг. Все трое старались поддерживать в себе приподнятое настроение. Но в ушах Андре-Луи звенел тревожный крик Алины: "Я знаю, Андре, если ты уедешь, я больше никогда тебя не увижу". Глава XIV. Молох Молох стоял перед дворцом Тюильри в сияющем солнце июньского утра и, возвысив страшный свой голос, требовал крови. Воплощением чудовищного божества стала заполонившая Карусельную Площадь толпа. Около восьмидесяти тысяч вооруженных людей - национальных гвардейцев от секций Парижа, волонтеров, которые должны были спешить к границам и в Вандею, оборванных патриотов, размахивающих пиками, мушкетами или саблями - рыскали по улицам, одержимые жаждой крови. очно такую же толпу Андре-Луи видел на этом же месте в памятный и ужасный день десятого августа предыдущего года. В тот раз она пришла штурмовать дворец, приютивший короля, чтобы навязать его величеству свою мятежную волю, направляемую подстрекателями, которые пользовались этими людьми как орудием. Нынешний бунт тоже был результатом коварной провокации. Сегодня тысячи людей пришли штурмовать тот же самый дворец, но теперь его занимал Национальный Конвент, выбранный самим народом на место свергнутого монарха. Тогда население Парижа вдохновил и повел Дантон, великий трибун, обладающий могучим интеллектом, телом и голосом исполина. Сегодня в роли вожака выступало жалкое создание хилого телосложения в неопрятном, поношенном платье. Из-под красной косынки его, повязанной на голову на манер буканьерской, свисали пряди жирных волос, обрамляя пепельно-серое семитское лицо. Таков портрет гражданина Жана-Поля Марата, президента могущественного Якобинского Клуба, хирурга, филантропа и реформатора, величаемого также Другом Народа, по названию скандального журнала, которым он отравлял разум общества. А Дантон был сегодня среди тех, на кого Марат вел толпу. Эта ситуация была не лишена мрачного юмора: и господин де Бац, взобравшийся вместе с Андре-Луи на подставку для посадки на лошадь у стены внутреннего двора, угрюмо улыбался, глядя сверху на волнующееся людское море. Очевидно, он был доволен результатом их совместных усилий и интриг, которые привели к такой кульминации. Нельзя сказать, что крах партии жирондистов, против которых велась сейчас осада, был целиком делом рук де Баца и Андре-Луи. Но не подлежит сомнению, что они сыграли тут важную роль. Без песчинок, которые они время от времени подсыпали на одну чашу весов, балансировавших на грани между победой и поражением, жирондисты, возможно, сумели бы удержаться в седле. Эти люди обладали достаточным умом и мужеством, чтобы сбросить своих противников и, руководствуясь умеренностью, за которую они выступали, установить порядок, необходимый для спасения государства. Но с того момента, когда они впервые обнаружили свою уязвимость, настояв на аресте кумира черни Марата, де Бац с помощью Андре-Луи и своих агентов усердно раздувал обиду в ярость, перед лицом которой ни один не посмел бы обвинить воинствующего журналиста. Оправдание Марата стало его триумфом. Толпа надела на него лавровый венок и на руках внесла в Конвент, где он мог излить свою злобу на людей, которые, руководствуясь соображениями порядочности, пытались его сокрушить. Потом жирондисты предприняли похвальную попытку обуздать наглость Коммуны Парижа, которая навязывала свою волю избранным представителям народа Франции и, тем самым, делала из правительства посмешище. Они учредили Комиссию Двенадцати, чтобы следить за поведением муниципалитетов и контролировать их. Атмосфера в столице накалилась. Партия Горы во главе с Робеспьером боялась, как бы жирондисты не получили в Конвенте влияние, которое имели в Законодательном Собрании. Эта группа адвокатов и интеллектуалов определенно обладала недюжинными талантами. Взять хотя бы лидера Жиронды, грозного и красноречивого Верньо, сияющее солнце адвокатуры Бордо, которого кое-кто называет Цицероном из Аквитании. Бесцветный Робеспьер в дебатах не мог привлечь на свою сторону достаточного количества голосов, чтобы проводить свои предложения. Для человека с характером Робеспьера уже одно это служило достаточной причиной, чтобы затаить на жирондистов злобу, не говоря уже о враждебности, которую он питал к ним за прошлые обиды. Но на общественное мнение жирондисты не имели слишком большого влияния. Тут их можно было переиграть. И началась борьба за общественное мнение, и никто не проявлял в ней такой активности, как господин де Бац, который пользовался помощью и советами Андре-Луи. Именно Андре-Луи, прибегнув к своему писательскому дару, сочинял памфлеты, которые печатались в типографии "Ami du Peuple"[8] и широко циркулировали по Парижу. Они обвиняли жирондистов в контрреволюционном заговоре. Умеренность этих депутатов представлялась предательством; учреждение комиссии Двенадцати назвались попыткой стреножить Коммуну, единственная цель которой - уничтожение деспотии. В статьях проскальзывали тонкие намеки на то, что роялистские победы в Вандее, реакционные мятежи в Марселе и Бордо, поражение республиканской армии в Бельгии, окончившееся дезертирством генерала Дюмурье, явились результатом умеренности и слабости жирондистов в то время, когда национальная необходимость требовала самых жестких, самых суровых мер. Таков был яд, старательно накачиваемый в Парижские вены, который и привел в конце концов к восстанию парижан. Восемьдесят тысяч человек под командованием генерала Анрио, сидевшего на лошади с очевидной неловкостью, вышли поддержать требования Марата о выдаче двадцати двух предателей. Внезапно толпа пришла в движение, послышались крики: "Идут!" В дверях дворца показалась группа людей. Они вышли вперед, за ними толпились другие. Общее число их составляло человек двести - значительная часть всего состава представителей. Во главе этих людей шел высокий грациозный Эро де Сешель, нынешний президент Конвента. По своему обычаю он водрузил на голову украшенную пером шляпу, как всегда делал в зале, если ход заседаний нарушался беспорядками. Анрио на лошади выехал вперед. Сешель остановился и поднял руку, призывая к молчанию. Он нес в руке какую-то бумагу и, возвысив свой зычный голос, приступил к чтению. Это был декрет, только что принятый растерявшимися и ошеломленными законодателями. Он приказывал вооруженным мятежным силам немедленно покинуть площадь перед дворцом. Но как сказал Робеспьер (или Шабо?), "там, где нет страха, нет и добродетели". А правительство не располагало средствами, способными пробудить страх, который вселил бы в парижан добродетель. - Я приказываю вам подчиниться! - опуская бумагу, решительно потребовал Сешель. - Здесь приказываю я, Эро, - грубо ответил ему генерал. - Вы! - Сешель осекся. За его спиной в рядах представителей послышался ропот негодования. - Чего хотят эти люди? У Конвента нет других мыслей и забот, кроме забот о народном благе. - Чего они хотят, Эро? Вы хорошо знаете, чего они хотят. - Генерал заговорил примирительным тоном. - Нам известно, что вы - хороший патриот, Эро, что вы принадлежите Горе. Вы готовы поручиться головой, что двадцать два предателя из Конвента будут выданы в течение двадцати четырех часов? Президент остался непоколебимым. - Не дело народа, - начал он, - диктовать таким образом... Его голос потонул в реве, внезапном, словно удар грома, и как слабеют и стихают вдали затяжные грозовые раскаты, так медленно стихала сейчас ярость толпы. Над морем голов взметнулись руки с оружием. Эро де Сешель не дрогнул. Из-за его спины испуганно выглядывали возбужденные коллеги-депутаты. Они понимали, что оказались заложниками в том самом дворце, у которого десять месяцев назад выпустили на свободу ярость тех же самых толп. Анрио, который чувствовал себя в седле все более неуютно, поскольку его боевой конь от шума стал проявлять норов, все-таки ухитрился утихомирить Молоха. - Суверенный народ здесь не для того, чтобы слушать речи, - заявил он, - но для того, чтобы отдавать приказы. Сешель разыграл свою последнюю карту. Он выступил вперед, выпрямился и властным жестом выбросил перед собой руку. Его голос прозвучал, словно боевая труба. - Солдаты! Именем Нации и закона я приказываю вам арестовать этого мятежника. Молох обуздал свое веселье и затаил дыхание, чтобы услышать ответ. Анрио выхватил саблю. - Мы не подчиняемся вашим приказам. Возвращайтесь во дворец и передайте депутатам требование народа. - Клинок над его головой вспыхнул молнией в ярком солнечном свете. - Канониры, по местам! Солдаты послушно засуетились около направленных на дворец пушек. Задымились запальные фитили. Эро де Сешель и кучка депутатов поспешно и неловко отступили и исчезли в здании дворца. Де Бац торжествующе рассмеялся, ему вторил хохот близстоящих. Ухмыляющиеся оборванцы с одобрением поглядывали на барона. Тут и там сыпались непристойные шутки. Барон ждал окончания этой трагикомедии. Вскоре его терпение было вознаграждено. Марат в окружении нескольких негодяев последовал за депутатами в зал Конвента, чтобы назвать двадцати двух представителей, исключения которых он требовал. Сопротивляться такой силе было бы бесполезно. Робеспьер и маленькая группка депутатов из партии Горы приняли декрет об аресте жирондистов. Основная часть собрания сидела в оцепенении, униженная и напуганная диктатом, которому они вынуждены были подчиниться. На этом Молох снял осаду, и членам Конвента, которые до тех пор фактически были узниками, разрешили разойтись. Они гуськом выходили из дворца под иронические приветствия и насмешки толпы. Барон де Бац покинул свое зрительское место и взял Андре-Луи под руку. - Первый акт окончен. Занавес. Пойдем, здесь больше нечего делать. Их подхватило людским потоком и понесло в прохладную тень сада, где они смогли, наконец, обрести свободу передвижений. Они прошли по террасе Фельянтинцев, улице Сен-Тома-дю-Лувр, и направились к улице Менар. Здесь, в самом сердце секции Лепельтье, барон арендовал на имя своего слуги, Бире-Тиссо, первый этаж дома номер семь. Учитывая сомнительное положение барона и Андре-Луи, место было выбрано очень удачно. Из всех секций Парижа секция Лепельтье отличалась наименьшей революционностью. Следовательно, ее представители, продавая себя, испытывали мало угрызений совести. Андре-Луи уже имел представление, насколько широко раскинул свои сети де Бац. Он платил всем чиновникам, занимающим хоть сколько-нибудь значительную должность - от Потье де Лилля, секретаря Революционного Комитета секции, до капитана Корти, который командовал ее Национальной Гвардией. По пути домой друзья, естественно, заговорили об утренних событиях. Андре-Луи довольно долго отмалчивался. - Вы не испытываете никаких сомнений? - мрачно спросил он наконец. - Никаких угрызений совести? - Угрызений совести?! - Ведь речь идет о людях, самых чистых, самых лучших и праведных на этой галере. - Они уже не на галере. Они за бортом, а без них судно гораздо вернее налетит на скалы. Не это ли наша цель? - Да, верно. И все же жестоко жертвовать такими достойными людьми... - Разве они проявили меньшую жестокость, когда пожертвовали королем? - Они не собирались посылать его на гильотину. Они не желали его смерти. Они надеялись спасти его, отсрочив приговор. Тем более бесчестно с их стороны было голосовать за его смерть. Трусливое деяние, призванное спасти их убывающую популярность. Фу! Приберегите свою жалость для более достойных объектов. Эта жалкая команда болтунов тем или иным путем все равно бы пришла бы к тому же концу. Мы только укоротили их путешествие. - Но каков этот конец? - Мы его видели. Остальное неважно. Довольно странно осознавать, что они , все до единого, были создателями республики, на алтарь которой их теперь принесли в жертву. Ланжюине, основатель Якобинского клуба; Барбару, который поднял Марсель на подмогу революции; Сент-Этьен, автор гражданской конституции; Бриссо, который отравлял народ своими революционными сочинениями; Фоше, апостол революционной церкви. Все они объединились, чтобы опрокинуть трон. И вы, роялист, испытываете к этим людям сострадание? С ними покончено, как и со всякой возможностью установить в государстве законность и порядок. Сам способ их устранения говорит о крахе Конвента. С сегодняшнего дня великие законодатели стали рабами суверенной черни. Ее величество толпа сегодня вкусила власти. Теперь она будет упражняться, в демонстрации силы, что неизбежно приведет к гибели, ибо анархия всегда разрушительна. - После паузы гасконец схватил Андре-Луи за руку и добавил с ликованием в голосе. - Сегодня - величайший для монархии день с тех пор, как четыре года назад пала Бастилия. Оставшихся с легкостью сметут те же силы, которые устранили жирондистов. Он хлопнул угрюмого Андре-Луи по плечу. Во имя Господне, возрадуйтесь хотя бы собственной проницательности. Сегодня мы получили доказательства теории, которой вы поразили меня в Гамме. Глава XV. Прелюдия В тот день Андре-Луи и барон обедали с Бенуа, процветающим банкиром из Анже. В великолепно обставленном доме Бенуа на улице Дезорти, также как и в его добродушной упитанной физиономии, мало что свидетельствовало о приверженности их хозяина к уравнивающим доктринам демократии, хотя ему доставляла немалое удовольствие репутация ее столпа. Если движения, жесты, произношение и обороты речи выдавали его плебейское происхождение, то держался он с благодушной барственностью. Богатство принесло Бенуа уверенность в себе и уравновешенность, которую дает чувство собственной безопасности. Безопасность и надежность его положения нисколько не пострадала от следующих друг за другом потрясений, которые будоражили страну. А ведь сколько достойных людей благородного происхождения были погребены под обломками! Но господин Бенуа помимо миллионов в сейфах обладал куда более ценным по тем неспокойным и опасным временам сокровищем. Его бухгалтерские книги содержали немало записей о сделках, заключенных от имени некоторых апостолов революции. Ни одна партия в государстве не могла похвастаться тем, что никто из ее членов не прибегал к посредничеству Бенуа в различных деловых операциях; и выгода, которую они извлекали для себя - стань она достоянием гласности - могла бы навлечь смертельную опасность на их головы. Видные деятели революции рекомендовали друг другу банкира, характеризуя его как человека "надежного". А Бенуа, со своей стороны, считал надежным свое положение, поскольку держал этих патриотов заложниками своей безопасности. Он мог бы поведать миру истинную причину радения Дантона о принятии закона о неприкосновенности частной собственности; он мог бы во всех подробностях объяснить, как великий трибун и апостол равенства стал крупным землевладельцем в округе Арси. Он мог бы рассказать, как неразборчивый в средствах депутат Филип Фабр, называющий себя д'Аглантином, заработал тридцать шесть тысяч ливров на правительственном заказе на армейские сапоги, картонные подметки которых мгновенно изорвались в клочья. Он мог бы раскрыть секрет Лакруа и по меньшей мере дюжины других народных представителей, которые пару лет назад были умирающими от голода стряпчими, а теперь вовсю наслаждались жизнью и держали собственных лошадей. Но Бенуа не зря считали надежным человеком. Он никогда не упускал шанса укрепить свои гарантии, увеличив число драгоценных заложников. Словно жирный паук он плел на улице Дезорти свою прочную паутину и опутывал ею мотыльков - казнокрадов, которых было немало среди голодных и алчных политиков. Впрочем, опутать их не составляло особого труда. По мнению де Баца, они только и ждали возможности поддаться соблазну. Из всех своих помощников по проведению подрывной кампании, которую задумал Андре-Луи, барон никого не ценил так высоко, как Бенуа из Анже. И, поскольку де Бац доказал банкиру, что их сотрудничество может оказаться взаимовыгодным, Бенуа, в свою очередь, тоже высоко ценил барона. Возможно также, что, будучи человеком проницательным, банкир не верил в долговечность существующего режима. И, избегая политики, он благоразумно обзавелся друзьями в обоих лагерях. Сегодняшнее приглашение к обеду не было обычной светской любезностью. Земляк Бенуа Делонэ, представитель Анже в Национальном Конвенте, тоже получил приглашение банкира. Делонэ отчаянно нуждался в деньгах. Он имел несчастье поддаться чарам актрисы мадемуазель Декуан. Но Декуан стоила недешево даже народному представителю. В недавнем прошлом очаровательная дива получила на этот счет хороший урок. В течение нескольких месяцев она была любовницей вульгарного мерзавца Франсуа Шабо, ослепленная по началу его выдающимся положением в партии Горы. Близкое знакомство с этим господином открыло ей, что блеск его политических талантов далеко не искупает неприглядность его привычек и убогости существования, к которому вынуждала Шабо нехватка денег. Поэтому мадемуазель Декуан решила, что их пути должны разойтись, и теперь Делонэ к своему отчаянию обнаружил, что связь с Шабо научила ее требовательности и взыскательности. И депутат Делонэ, очень внушительного вида представительный сорокалетний мужчина, оказался достаточно прозорливым, чтобы разглядеть возможности, которые открывало перед ним его положение. Если его и мучили опасения, в праве ли народный представитель воспользоваться ими, то страсть к Декуан быстро заглушила его совесть. Но, чтобы делать деньги на операциях, возможность которых он углядел, требовался начальный капитал, а у Делонэ не было ничего. Поэтому он разыскал своего земляка Бенуа и попросил того о необходимой финансовой помощи. Бенуа такое партнерство не привлекало. Но он сообразил, что Делонэ, возможно, отвечает требованиям барона, о которых тот как-то осторожно намекнул банкиру. - Я знаком с одним человеком, - сказал он Делонэ, - который располагает значительными средствами. Он всегда проявлял интерес именно к такого рода операциям. Думаю, вы с ним окажете друг другу услугу. Приходите ко мне пообедать на следующей неделе, я вас познакомлю. Делонэ с готовностью принял приглашение, и, когда де Бац и Андре-Луи вошли в богато обставленную гостиную банкира, они обнаружили, что депутат уже дожидается их. Одного взгляда на Делонэ было достаточно, чтобы понять - этот человек обладает огромной физической силой и энергией. Ростом немного выше среднего, он был необъятно широк в плечах и вообще отличался массивностью телосложения. При всем том, черты его лица были довольно тонкими, а рот - настолько маленьким, что гладкое круглое лицо со здоровым румянцем казалось почти детским, несмотря на седину в густых напудренных волосах. Но проницательность внимательных голубых глаз и высокий могучий лоб исключали всякую мысль о его инфантильности. Банкир, невысокий, цветущий, склонный к полноте крепыш, весь - от макушки напудренной головы до пряжек на туфлях - воплощение опрятности, весело повел гостей к столу. Тут ничто не говорило о скудости запасов продовольствия, которая начала вызывать тревогу в Париже. За тушеной в красном вине форелью последовал сочный гусь по-ланжевински с трюфелями из Перигора в сопровождении выдержанного, пропитанного солнцем бордо. Ему и воздал сейчас должное Делонэ, намекнув на утренние события. - Можно почти все простить парням из Жиронды ради винограда, который они выращивают. - Он поднял бокал к свету, с нежностью посмотрел на багрово-красную жидкость и вздохнул. - Бедолаги! Барон удивленно приподнял брови. Он знал, что Делонэ считается стойким приверженцем Горы. - Вы их жалеете? - Можно позволить себе роскошь пожалеть тех, кто больше не способен навредить или помешать нам. - Голос представителя звучал мягко, но, как и все остальное, наводил на мысль о недюжинной скрытой силе. - Сострадание в наши времена - удовольствие, особенно когда оно сопровождается чувством облегчения. Теперь, когда жирондисты повержены, я могу пожалеть их, прекрасно отдавая себе отчет, что это гораздо лучше, чем если бы они жалели нас. Обед подошел к концу, на смену бордо пришел арманьяк, и только тогда банкир перешел к делу. Он взял на себя роль адвоката своего земляка. - Я уже рассказал гражданину представителю о том, что вы, дорогой де Бац, видный делец и, в частности, заинтересованы в покупке крупных конфискованных поместий с тем, чтобы разбить их на участки и продавать порознь. Мне нет нужды говорить вам, что гражданин Делонэ мог бы оказать вам существенную помощь в этом предприятии, предоставив в ваше распоряжение сведения, которыми он располагает благодаря своему представительству. - О, нет, нет! Тут я вынужден вас поправить! - воскликнул депутат со всем пылом добродетели. - Такая формулировка может легко завести вас в заблуждение. Я не хочу сказать... В действительности я не думаю, что использование знаний, которые дает мне положение в правительстве, можно назвать злоупотреблением доверия. В конце концов это распространенная практика, не только во Франции, но и повсюду. Но я предлагаю вам знания иного рода. Наш мир пропитан злобой, и поступки человека, особенно человека государственного, так легко неверно понять или истолковать. Сведения, которые я предлагаю касаются исключительно ценности земель. Я вырос в деревне, и земля всю жизнь была особым объектом моего изучения. Эти знания я и готов предложить вам, гражданин де Бац. Вы меня понимаете? - О, вполне, - заверил барон. - Вполне. Не трудитесь продолжать объяснения. А что касается прелагаемых вами знаний, знаний, несомненно, исключительных, то я в них не нуждаюсь. Видите ли, я и сам неплохо разбираюсь в этом вопросе; в противном случае мне никогда бы не пришло в голову взяться за подобные операции. Мне безусловно жаль, что та область, где наше сотрудничество представляло бы для меня интерес, закрыта для вас по соображениям, которые я не вправе критиковать. - Вы хотите сказать, что считаете мои опасения безосновательными? - осторожно спросил Делонэ, словно хотел, чтобы его убедили, что это именно так. Но де Бац не собирался его ни в чем убеждать. Его ответ прозвучал крайне безучастно. - Не понимаю, кто пострадал бы, если бы я воспользовался сведениями, которые вы в состоянии мне предоставить. А с моей точки зрения там, где нет пострадавшей стороны, не может быть и угрызений совести. Но человеческая совесть - такой деликатный предмет! Я далек от желания спорить с чувствами, которые, безусловно, заслуживают уважения. Делонэ впал в мрачную задумчивость. - Знаете, - сказал он, - вы представили мне точку зрения, которая никогда не приходила мне на ум. - Охотно верю, - ответил барон тоном человека, который считает тему скучной и желает поскорее ее оставить. И они ее оставили бы, если бы Андре-Луи не счел, что ему пришло время вмешаться. - Извините за вмешательство, гражданин представитель, но, возможно, я помогу вам принять решение, если сообщу, что эти сделки в действительности выгодны государству. Таким образом оно получит готового покупателя на поместья, которые стремится ликвидировать. - Ах, да! - теперь Делонэ выказывал столько же рвения, сколько раньше неохоты. - - Это верно, очень верно. Такой аспект дела я еще не рассматривал. Бенуа незаметно подмигнул барону. - Позвольте мне все обдумать, гражданин де Бац, и, возможно, впоследствии мы обсудим этот вопрос еще раз. - Как вам будет угодно, - сказал барон совершенно безразличным тоном, который кого угодно мог довести до исступления. Когда друзья в тот вечер возвращались домой, на улицу Менар, Андре-Луи пребывал в превосходном расположении духа. - Эта рыбка клюнет, - заверил он барона, - Можете подсечь ее, когда угодно, Жан. - Я понимаю. Но он в конечном счете - мелкая сошка, Андре. Я метил в кого-нибудь покрупнее. - Не все сразу, Жан. Нетерпение к добру не приводит. Согласен, Делонэ - мелкая рыбешка. Но он послужит нам наживкой для добычи покрупнее. Не пренебрегайте им. Если воспользоваться другой метафорой, считайте его первой ступенькой лестницы, по которой мы доберемся до вершин Горы. Или, если угодно, первой овцой, которая покажет нам брешь в стене. - К дьяволу ваши метафоры! - Тем не менее, держите их на уме. Они дошли до дома номер семь по улице Менар. Де Бац открыл калитку в воротах для экипажей, и они вошли во внутренний дворик скромного дома. Внутри, на ступеньке сидел плотный неопрятный тип в слишком большой для него треуголке с трехцветной кокардой. При виде барона, он встал и выбил о каблук пепел из глиняной трубки. - Гражданин Жан де Бац, ci-devant[9] барон де Бац? - окликнул он грубо гасконца. - Я - Жан де Бац. А вы кто такой? - Меня зовут Бурландо. Офицер муницапальной полиции. Это заявление прозвучало весьма зловеще, но на барона оно не произвело ровно никакого впечатления. - И какое же у вас ко мне дело, гражданин муниципал? Грязноватая физиономия офицера помрачнела. - У меня есть к вам несколько вопросов. Лучше бы нам войти в дом. Но как пожелаете... - Заходите, если угодно, - безразлично сказал барон. - Надеюсь, вы не станете тратить мое время впустую, гражданин. - Это мы вскоре увидим. Они поднялись по лестнице и остановились у двери. Несмотря на тревогу, Андре-Луи не мог не восхищаться безупречным самообладанием барона. де Бац постучал, и дверь мгновенно открылась. Их встретил Бире-Тиссо, слуга барона, невзрачный человечек с худым зеленоватым лицом, проницательными темными глазами и широким ртом клоуна. Де Бац прошел в небольшой салон, следом за ним шел Бурландо, и Андре-Луи замыкал шествие. Муниципал хотел было помешать Андре войти, но барон осадил чиновника. - Это мой друг, гражданин Моро. Можете свободно говорить при нем. Хвала Господу, у меня нет секретов. Закрой дверь, Андре. Итак, гражданин муниципал, я к вашим услугам. Бурландо неспешно прошелся по изысканному маленькому салону, обвел взглядом позолоченную мебель, пушистый ковер, севрский фарфор и остановился перед овальным зеркалом, висящим над камином, спиной к окну. - А, Моро. Что ж, ладно. Мне сказали, что он ваш помощник. - Совершенно верно, - подтвердил де Бац. - Итак? Ввиду такой напористости Бурландо сразу перешел к делу. - Мне сообщили, что вы, гражданин ci-devant, ведете антигражданский образ жизни. Я узнал, что вы встречаетесь с личностями, не пользующимися доверием нации. - С какой же целью, по вашим сведениям, я с ними встречаюсь? - Как раз это я и надеялся выяснить у вас. Когда вы мне ответите, я буду знать следует ли мне передать сведения о вас комитету общественной безопасности. Позвольте взглянуть на вашу карточку, гражданин. Де Бац немедленно протянул ему карточку-удостоверение личности, выданную секцией, на территории которой он проживал. Недавний указ предписывал каждому гражданину получить такое удостоверение. - И вашу, гражданин, - с начальственной бесцеремонностью обратился чиновник к Андре-Луи. Обе карточки были в полном порядке. Их выдал владельцам Потье де Лилль, секретарь секции, которому барон платил. Бурландо вернул их без комментариев. Но подлинность документов не сбила с него спеси. - Итак, граждане, что вы имеете сказать? Вы ведь не станете прикидываться патриотами здесь, в этой роскошной квартирке? Андре-Луи рассмеялся ему в лицо. - Вы находитесь под властью распространенного заблуждения, мой друг, будто грязь - доказательство патриотизма. Если бы это было так, вы стали бы великим патриотом. Бурландо опешил. - Вот как! Вы смеете брать со мной подобный тон! Но мы еще разберемся в ваших... делах. Мне донесли, что вы - агенты... иностранной державы. - Ага! Несомненно, члены Австрийского комитета, - холодно ответил де Бац. Он намекал на мнимую организацию, о существовании которой несколько месяцев назад заявил представитель Шабо и стал всеобщим посмешищем. - Ей-Богу, если вы хотите посмеяться надо мной, то лучше сначала вспомните: хорошо смеется тот, кто смеется последним. Можете продолжать. И все-таки, должен ли я донести на вас, или вы представите мне причину, по которой не следует этого делать? - А какая причина вас удовлетворила бы? - поинтересовался де Бац. - Эти... встречи. Зачем, если не в целях заговора, вы их устраиваете? - Я что, единственный в париже принимаю гостей? - Гостей! Значит, гостей. Но они не простые гости. Они приходят слишком часто и всегда в одно и то же время. Это одни и те же люди. Таковы мои сведения, отрицать их бесполезно, и не трудитесь мне лгать. Барон резко сменил тон. - Вы воспользуетесь дверью, или мне вышвырнуть вас в окно? На чиновника словно вылили ушат ледяной воды. Он отшатнулся, но, едва оправившись, снова воинственно выпятил грудь. - Черт побери! Проклятый аристократишка... Барон широко распахнул дверь салона. - Прочь отсюда, слизняк! Убирайся в свою навозную кучу! Марш! - Святая гильотина! Посмотрим, что вы запоете, когда предстанете перед комитетом, - произнес побагровевший муниципал, направляясь к выходу. Он шел нарочито медленно, как будто спасая свою честь и гордость. - Мы еще преподадим вам урок, проклятые изменники! Вы еще поплатитесь за свои аристократические замашки. Меня зовут Бурландо! Вы еще вспомните это имя. - И он убрался восвояси. Хлопнула дверь на улицу. Андре-Луи улыбнулся, но во взгляде его читалось неодобрение. - Я бы предпочел обойтись с ним по-другому. - Он заслужил куда большего. Следовало вышвырнуть его без предупреждения. Беспардонный мерзавец! Пусть себе идет в комитет - Сенар сделает свое дело. - Не поспеши вы, я дал бы Сенару веский повод разделаться с этим невежей. Ну да ладно, думаю, случай еще представится. Он непременно вернется, чтобы отомстить. Но вам, Жан, следовало обуздывать свой горячий нрав. - Обуздывать свой нрав перед ничтожеством! - Барон фыркнул. - Ладно, довольно о нем. Где там Ланжеак? Он вызвал Тиссо. Господин де Ланжеак, оказывается, еще не приходил. Барон бросил взгляд на севрские часы и выругался. - Ничего удивительного, - сказал Андре-Луи. - Этот молодой человек совершенно не пунктуален. И совершенно нам не подходит. Если это типичный агент д'Антрага, то неудивительно, почему регент пользуется столь ничтожным влиянием при дворах Европы. Лично мне такой не нужен даже в качестве лакея. Наконец в комнату ворвался запыхавшийся Ланжеак. Мало того, что он опоздал, он еще с беспримерной отвагой вырядился в сюртук с черными полосами на желтом фоне и обвязался шарфом, который Андре-Луи язвительно уподобил снежной лавине. - Кажется, вам нравится привлекать к себе внимание. Что ж, одобрение Национальной вдовы вы заработали. Она питает слабость к чрезмерно кокетливым молодым господам. Ланжеак разозлился. Он давно проникся к Андре-Луи неприязнью - Моро неизменно награждал его насмешками всякий раз, когда Ланжеак того заслуживал. А случалось это нередко. - Можно подумать, будто сами вы похожи на санкюлота. - Упаси Бог. Но и зебре не подражаю. В девственном лесу такое сходство было бы уместно, но в Париже чересчур бросается в глаза. Полагаю, человека вашего рода занятий могли бы обучить держаться в тени. Вы слышали о том, что в стране революция? Неудивительно, что муниципальные чиновники, глядя на посетителей экс-барона де Баца, начали относиться к нему с подозрением. Ланжеак ответил невразумительным ругательством, за что тут же заработал выговор еще и от барона. - Моро прав. Своим платьем вы афишируете ваши антиреспубликанские взгляды. А заговорщику следует во всем проявлять осмотрительность. - Для благородных заговорщиков даже осмотрительность должна оставаться в рамках благородства, - заявил недалекий дворянин. - Только не для дураков, - бросил Андре-Луи. - Нет, вы переходите всякие границы! Я возмущен, Моро! Вы нестерпимы! Нестерпимы, понимаете? - Может быть, вы ждали одобрения своего исключительно дурацкого заявления, которым оправдываете исключительно дурацкий поступок? Жаль, но придется вам все-таки меня терпеть. - Не пора ли нам перейти к делу? - вмешался де Бац. - Полагаю, вам есть о чем сообщить, Ланжеак. Вы виделись с Кортеем? Вопрос отвлек обиженного в лучших чувствах благородного заговорщика от выяснения отношений. - Я только что от него. Дело назначено в ночь на пятницу. Де Бац и Моро подались вперед, жадно внимая Ланжеаку, который перешел к изложению подробностей. - Кортей заступит в караул у Тампля в полночь. Он отобрал двадцать человек и клянется, что каждому из них можно доверять. Мишони будет дежурить в тюрьме и ждать нас. Кортей уже с ним виделся. Мишони устранит с дороги других муниципалов. Он за это отвечает. Кортей хотел бы как можно скорее обсудить с вами последние приготовления. - Естественно, - сказал де Бац. - Я увижусь с ним завтра. У нас будет два дня, а мы при необходимости можем приготовиться за два часа. - Есть для меня еще какие-нибудь поручения? - спросил Ланжеак несколько обиженно. - Пока нет. Вы вместе с отрядом Моро прикроете отступление. Сбор на улице Шарло в одиннадцать часов. Смотрите, не опоздайте. Мы будем сопровождать августейших дам и дофина до дома Русселя на улице Гельвеция. Надеюсь, через пару дней удастся вывезти их из Парижа. Но об этом я позабочусь позже. А сейчас вы свободны, Ланжеак, до одиннадцати часов ночи с четверга на пятницу. Глава XVI. Улица Шарло Когда капитан Корти, командир национальной гвардии от секции Лепельтье, снимал форму, он возвращался в свою бакалейную лавочку на улице Закона. Добропорядочный гражданин и монархист в душе, он он записался в гвардию секции, когда та была еще целиком монархической. Когда же на смену монархистам пришли республиканцы, он не оставил службу из благоразумия. Поскольку в рядах гвардии оставалось еще порядочно людей, разделявших его взгляды, Корти сумел набрать маленький отряд для назначенного на пятницу предприятия. Секции Парижа по очереди обеспечивали охрану Тампля, куда были заключены августейшие узники, и в пятницу наступала очередь секции Лепельтье. В полномочия капитана гвардии входил отбор людей для дежурства, и Корти назначил двадцать человек - участников заговора во спасение королевы. Они должны были взаимодействовать с бароном де Бацем и сержантом Мишони, муниципальным офицером, ответственным за охрану внутри тюрьмы. План, разработанный в мельчайших подробностях, был крайне прост. Охранники в Тампле не имели привычки обременять себя чрезмерной бдительностью, поскольку замки, засовы и патрули Национальной гвардии за стенами делали ее излишней формальностью. Поэтому лишь один из них, подчиняясь приказу Комитета общественной безопасности, нес караул в комнате, отведенной узникам из королевской семьи. Другие же обычно отправлялись в Зал Совета, откуда часовой в случае необходимости мог вызвать их окликом, и там до утра играли в карты. В пятницу ночью Мишони сам должен был заступить на дежурство по охране узников. Он взялся обеспечить, чтобы восемь его муниципалитетских сотоварищей не приближались к покоям. Он должен был передать трем царственным дамам мундиры Национальной гвардии, которая в полночь приступала к несению караула. В этот час отряд из двенадцати человек постучится в ворота Тампля. Привратник примет их за патруль, совершающий обход с проверкой внутри тюрьмы, и не станет чинить препятствий. Они поднимутся в башню, где расположена комната королевы, свяжут Мишони и, чтобы все выглядело так, будто он подвергся нападению, заткнут ему рот кляпом. Потом, окружив трех переодетых дам и малолетнего дофина, они спустятся по лестнице и выведут их из тюрьмы. Навряд ли сонный привратник заметит, что патрульных стало больше. А если и заметит, тем хуже для него. На этот случай приказ де Баца был категоричен: если кто-нибудь окликнет заговорщиков до выхода за ворота Тампля, любопытного надлежит как можно тише тише успокоить холодной сталью. Миновав ворота, патруль свернет за угол на улицу Шарло. Тут их будет ждать маленький отряд Андре-Луи. Он проводит королевскую семью во внутренний дворик, где Бальтазар Руссель будет держать наготове карету, дабы отвезти беглецов в свой дом на улице Гельвеция на окраине Парижа. Там бывшие узники укроются, пока не утихнет суматоха и не представится возможность вывезти их в сельский дом Русселя в Бри-Конт-Робер. Задача Корти и его людей - держаться подальше от лже-патруля, который их заменит. Впоследствии их могут наказать за недостаток бдительности, но едва ли обвинение будет более тяжким. На другой вечер после визита Ланжеака де Бац и Андре-Луи посетили лавку Корти, чтобы окончательно обо всем договориться с капитаном-бакалейщиком. Сержант Мишони уже ждал их в лавке вместе с Корти. Во время разговора Андре-Луи, случайно взглянув в окно, заметил на улице широкий силуэт в огромной треуголке. Обладатель шляпы пристально всматривался в тускло освещенную витрину, словно обследовал выставленные товары. Андре-Луи отошел от остальных и неспешно прошелся до двери. Он достиг ее как раз вовремя, чтобы увидеть, как обрюзгшая фигура поспешно удирает по улице Сыновей Сен-Тома. Де Бац закончил разговор и присоединился к другу. Андре-Луи сообщил ему неутешительную новость: - Мы под наблюдением нашего приятеля Бурландо. Должно быть, он следил за нами от улицы Менар. Де Бац отнесся к сообщению легкомысленно. - Ну что ж, значит он видел, как мы делали покупки. - А потом может связать увиденное с Корти и, не исключено, с Мишони. - В таком случае придется уделить ему некоторое внимание. А пока его дело может потерпеть, у нас есть более неотложные. Более неотложные дела были улажены в течение следующих 24 часов, и в пятницу ночью Андре-Луи мерил шагами улицу Шарло неподалеку от Тампля. За компанию с ним прохаживались Ланжеак и маркиз де ла Гиш - тот самый человек, что вместе с Бацем пытался спасти короля. Вся троица время от времени оказывалась напротив пещерообразных ворот дома номер двенадцать, за которыми в запряженной карете ждал своего часа юный Бальтазар Руссель. В сиреневом июньском небе взошла почти полная луна. Уличных фонарей в тот вечер не зажигали. Андре-Луи и его спутники выбрали теневую сторону улицы. В этот полночный час они были не единственными нарушителями сонного спокойствия. Их путь то и дело пересекал маршрут другой прогуливающейся троицы в составе Дево, Марбо и шевалье де Ларнаша. Один раз, услышав тяжелую поступь приближающегося патруля, все шестеро с едва ли не сверхъестественным проворством исчезли в тени подъездов, чтобы вновь возникнуть, когда шаги солдат заглохли в отдалении. Полночь миновала; вся шестерка сошлась на углу улицы Тампля и приготовилась к неминуемо надвигавшимся событиям, участниками которых им предстояло стать. И события не замедлили произойти, только вот не совсем те, которых ожидали наши смельчаки. В тот день Бурландо был очень занят. Он предстал с донесением перед Революционным комитетом своей секции. По случайности на территории той же секции находился Тампль. Сообщение Бурландо привлекло внимание одного из членов комитета, сапожника по имени Симон. Этот напыщенный и жадный до славы фанатик отправился с полученными сведениями в Комитет общественной безопасности при Тюильри. Там он заявил, что пришел сообщить комитету о конрреволюционном заговоре, организованном бывшим бароном де Бацем. По имеющимся сведениям де Бац подозрительно часто общается с бакалейщиком по имени Корти, который, между прочим, командует Национальной гвардией секции Лепельтье. Замечено также, что другой частый посетитель Корти - муниципальный офицер Мишони, который несет охрану в Тампле. Как раз вчера вечером Корти, Мишони, де Бац и человек по имени Моро проводили какое-то совещание в лавке бакалейщика. - Вот все, о чем сообщил нам наш информатор, - заключил гражданин Симон. - Но я не дурак, граждане. У меня, благодарение Господу, есть мозги, и они немедленно подсказали, что за всем этим кроется подозрительная и опасная комбинация. Полдесятка членов Комитета общественной безопасности, спешно собравшихся, чтобы выслушать срочное, по утверждению сапожника, заявление, не были склонны принимать его всерьез. В отсутствие президента комитета его кресло занимал представитель Лавиконтри, и случилось так, что этот человек был одним из помощников де Баца, а Сенар, секретарь и фактотум комитета, голос которого тоже имел немалый вес, получал от барона деньги. При упоминании барона оба насторожились. Когда приземистый, неопрятный, вызывающий неприязнь Симон закончил свое выступление, Лвиконтри, желая повлиять на мнение коллег по комитету, рассмеялся. - Честное слово, гражданин, если это все, что ты имел сообщить, лучше бы ты сначала убедился, что эти люди не покупали в лавке товар. Симон насупился. Его маленькие крысиные глазки-бусинки вспыхнули злобой. - Это не тот вопрос, к которому можно отнестись легкомысленно. Я прошу вас всех не забывать, граждане, что названный бакалейщик время от времени патрулирует Тампль, а Мишони несет там охрану регулярно. Неужели вам в связи с этим ничего не приходит на ум? - Тогда их знакомство естественно, - осторожно заметил Сенар. - Ага! А с де Бацем? С этим иностранным агентом? Что они делали в закрытой лавке вместе с де Бацем и вторым субъектом - его постоянным компаньоном? - Откуда ты знаешь, что де Бац - иностранный агент? - спросил кто-то из членов комитета. - Таковы сведения, которые я получил. Лавиконтри развил вопрос коллеги. - А какими доказательствами ты можешь подкрепить столь серьезное обвинение? - Разве можно предположить, что ci-devant аристократ, ci-devant барон приехал в Париж по другому делу? - В Париже довольно порядочное число ci-devants, гражданин Симон, - вмешался Сенар. - Ты считаешь, что все они - иностранные агенты? Если нет, то почему же ты выделил именно гражданина Баца? У Симона чуть пена изо рта не пошла от злости. - Потому что он стакнулся с сержантом, который отвечает за охрану Тампля, и с капитаном Национальной гвардии, который должен нести там сегодня караул! Пресвятой Боже! Вы до сих пор в этом ничего подозрительного не находите? Вероятно, Лавиконтри в конце концов отмахнулся бы от назойливого доносчика и отослал бы его прочь. Но один из членов комитета занял другую позицию. Он решил, что следует немедленно послать за Мишони и задать ему несколько вопросов. Другие согласились, и Лавиконтри не осмелился возражать. В результате в начале двенадцатого ночи раздувшийся от важности гражданин Симон в сопровождении полудюжины сотоварищей из своей секции постучал в ворота Тампля. Он показал ордер, выданный ему Комитетом общественной безопасности, и сразу же поднялся в башню, в комнату королевы, дабы убедиться, что там все в порядке. Он молча оглядел трех дам в черном, занимавших это безрадостное помещение, и спящего на низкой кроватке мальчика - по прежнему закону нынешнего короля Франции. Потом сапожник перенес внимание на Мишони. Он показал ему приказ, предписывающий сержанту временно передать свои обязанности предъявителю этой бумаги, а самому безотлагательно предстать перед Комитетом общественной безопасности, собравшимся специально, чтобы его выслушать. Мишони, долговязый нескладный парень, не сумел скрыть испуга. На его открытом добродушном лице отразилась мучительная тревога. Он немедленно пришел к заключению, что заговорщиков предали. Но опасность, нависшая над собственной жизнью, беспокоила его меньше, чем мысль о жестоком разочаровании, постигшем высокородных дам, на долю которых и так выпало столько тяжких испытаний. Крах надежды на их освобождение, казавшееся таким близким, Мишони воспринял как утонченную жестокость судьбы. Тревожила его и участь де Баца, который, возможно, в эту самую минуту направлялся прямо в ловушку. Сержант гадал, как бы ему предупредить барона, но Симон, пристально всматривавшийся в Мишони своими близко посаженными бусинками, положил конец мучительным поискам выхода. Он сообщил Мишони, что отправит его в комитет под стражей. - Значит, это арест? - вскричал испуганный сержант. - В вашем приказе ничего такого не сказано! - Пока не арест, - ответил Симон, улыбаясь одними губами. - Простая предосторожность. Мишони позволил себе выказать гнев. - И на каком же основании? - На основании моего зравого смысла. Можешь потребовать, чтобы я отчитался в своих действиях перед комитетом. И вот Мишони, подавляя ярость и страх, спровождаемый двумя полицейскими, покинул Тампль, а Симон остался исполнять его обязанности по охране узников. Прочим охранникам, уже предвкушавшим приятную ночь за карточной игрой, было велено занять свои посты на лестнице и у дверей заключенных, что давно уже никто не делал, поскольку такая предосторожность казалась излишней. Когда за несколько минут до полуночи прибыл лже-патруль, старательный Симон находился снаружи в тюремном дворе. Двенадцать солдат во главе с лейтенантом вступила в ворота тюрьмы. За ними по пятам быстрым шагом вошел человек в неприметном штатском платье. Его лицо скрывала тень широкополой шляпы. Часовой окликнул штатского, и тот предъявил ему какой-то документ. Читать часовой не умел, но официальное происхождение бумаги не вызывало сомнений, да и круглая печать Конвента была ему знакома. Неизвестно, чем бы все кончилось, если бы вперед не вылез Симон в сопровождении своих подручных из патриотов, которым он на случай предполагаемой измены Корти приказал держаться поближе. - Ты кто, гражданин? - вопросил упивавшийся своей значительностью сапожник. Незнакомец с ладной сухощавой фигурой стоял перед ним неподвижно и, судя по всему, отвечать не собирался. Часовой вручил Симону бумагу и поднял фонарь. Документ оказался приказом Комитета национальной безопасности, предписывающий гражданину Дюмо - практикующему врачу посетить в Тампле дофина и немедленно доложить Комитету о состоянии здоровья узника. Симон внимательно перечитал приказ и убедился, что в нем все в порядке - печать и подпись стояли в надлежащих местах. Но сапожника это никоим образом не удовлетворило. Подобно всем ничтожествам, внезапно дорвавшимся до власти, он склонен был проявлять чрезмерную дотошность там, где простой чиновник ограничился бы соблюдением формальностей. - Странное время для подобного визита, - прорычал он недоверчиво, возвращая бумагу владельцу. - Я должен был прийти несколько часов назад, - последовал быстрый ответ человека в штатском, - но у меня и других, не менее важных, чем отродье Капета, хватает пациентов. А доклад должен быть представлен завтра к утру. - Странно! Чертовски странно, - пробормотал Симон, который никак не мог взять в толк, почему комитетчики ничего не сообщили ему о существовании такого приказа. Он взял из рук часового фонарь и поднес к лицу незнакомца, скрытому тенью полей черной шляпы. Увидев лицо врача, сапожник отпрянул. - Де Бац! - вскричал он и, грязно выругавшись, приказал: - Арестовать этого человека! - И сам бросился вперед на псевдодоктора. Удар ноги в живот отбросил патриота назад, и Симон упал спиной на булыжную мостовую. Фонарь разлетелся вдребезги, и, прежде чем Симон, у которого перехватило дыхание, успел подняться барон исчез. Солдаты патруля помогли сапожнику встать, заботливо поддерживали его под руки и расспрашивали обеспокоенно, не ранен ли гражданин. Проклиная их на чем свет стоит, Симон рвался из рук солдат и наконец освободился. - За ним! - завопил он. - За мной! - И нырнул в ворота, а за ним по пятам свора подручных. Лже-лейтенант, рослый парень по имени Буассанкур решил, что он дал барону приличную фору на старте, и тот успел добежать до спасительного крова в доме номер двенадцать по улице Шарло. Поскольку тревога, поднятая Симоном, подняла охранников, высыпавших в тюремный двор, Буассанкур почел за лучшее удалиться и спокойно увел за собой патруль, предоставив превратнику объясняться что да как. Он не мог последовать за Симоном, потому что у того могли возникнуть к нему вопросы. Если бы Буассанкуру и его людям пришлось объясняться, неизвестно, к каким это привело бы последствиям и для них, и, возможно, для Корти. "Лейтенант" рассудил, что при любых обстоятельствах лучше всего увести "патруль" в противоположную сторону, а потом разбежаться поодиночке. Ясно, что операция, запланированная на сегодняшнюю ночь, провалилась. Что касается де Баца, предположение Буассанкура частично оказалось верным. Барон бросился бежать к улице Шарло. Он руководствовался скорее инстинктом, нежели здравым смыслом. Слишком велико было его замешательство, чтобы он мог рассуждать трезво. Барон понимал только, что по случайности или из-за предательства его тщательно подготовленный план не сработал, а у него самого земля горит под ногами. Никогда, даже в роковое утро казни короля барон не чувствовал себя так скверно. Если его схватят (фактически на месте преступления), ему определенно придет конец. Никакие попытки влиятельных знакомых не избавят его от необходимости объяснить, зачем он пытался получить доступ к августейшим узникам. Следовательно, единственное спасение - в скорости. Де Бац бежал так, как никогда в жизни еще не бегал, и все-таки погоня приближалась. Для шестерых помощников полковника, собравшихся на перекрестку улицы Тампля, топот бегущих ного был первым указанием на то, что настало время действовать и действия будут совсем иного рода, нежели ожидалось. Их беспокойство быстро переросло в тревогу. Следом за топотом раздался крик, отборная брань и быстро нарастающий шум, свидетельствовавший о погоне. Прежде чем Андре-Луи успел сообразить, что ему следует предпринять, преследуемый, в котором он узнал барона, поравнялся с ними, в нескольких крепких выражениях объявил о провале и приказал спасаться. Произнеся почти на бегу свою короткую речь, полковник первым нырнул в темную пасть улицы Шарло. Остальные в бездумном порыве последовали было за ним, но Андре-Луи их остановил. - Назад! Надо задержать погоню! - сдавленно крикнул он. - Прикроем его отступление. Заговорщики опомнились и сообразили, что таков, действительно, их долг. Чем бы это им ни грозило, жизнь бырона необходимо спасти. Минутой позже показались преследователи - полдесятка нескладных вояк под предводительством колченогого Симона. Андре-Луи с облегчением увидел, что ему с товарищами предстоит иметь дело со штатскими, поскольку в глубине души опасался, что против штыков долго не продержаться. Симон принял заговорщиков за случайных полуночников и воззвал к ним властно и уверенно: - Ко мне, граждане! Хватайте мерзавца! Это гнусный изменник! Со своими приспешниками сапожник снова ринулся вперед - видимо, рассчитывал на безоговорочное повиновение. Но к его удивлению шестеро, преградившие ему путь, не двинулась с места. Отлетев от них как от стены, гражданин Симон разразился яростными воплями: - Именем закона! Прочь с дороги! Мы агенты Комитета общественной безопасности! Андре-Луи смерил агентов насмешливым взглядом. - Вот как! Агенты Комитета общественной безопасности. Так может назвать кто угодно, любая шайка разбойников. - Он выступил вперед и повелительно обратился к Симону. - Твой мандат, гражданин! Да будет тебе известно, я сам агент Комитета. Уловка, призванная выиграть время, сработала как нельзя лучше. Несколько драгоценных мгновений оцепеневший Симон таращился на Андре-Луи в полном изумлении. Потом спохватился и понял, что если не поспешит, барону удастся скрыться. - Помогите мне в поимке этого негодяя, а потом можно будет познакомиться поближе. Вперед! - И он снова попытался протиснуться между товарищами Моро, но его опять грубо отпихнули назад. - Ну-ну! Не так резво! Я бы предпочел познакомиться с тобой сечас, если не возражаешь. Где твой мандат, гражданин? Предъяви, или мы отведем тебя на пост секции. Симон грязно выругался. В нем уже просыпалось подозрение. - Боже! Да вы же, наверно, из той же шайки изменников! Твой-то мандат где? - Вот он. Моро сунул руку в карман сюртука. Он покопался в кармане, продолжая тянуть время, а когда наконец это стало опасно, вынул руку со стиснутым в ней за ствол пистолетом. Рукоятка пистолета мгновенно обрушилась на голову гражданина Симона, который сразу словно куль осел на мостовую и затих. - Держи их! - крикнул Андре-Луи и ринулся на врагов. В то же мгновение одиннадцать человек сцепились в общий мельтешащий клубок тел. Они боролись, извивались, наносили удары и размахивали ножами. Хриплые голоса слились в единый задыхающийся крик ярости. Раздался выстрел. Улица проснулась. Распахнулись окна, кое-где даже пооткрывались двери. Андре-Луи, отчаянно отбивавший атаку, которая, казалось, сосредоточилась на нем, внезапно краем глаза уловил свет фонарей и стальной блеск штыков, показавшихся из-за угла на перекрестке с Бретонской улицей. Патруль бегом устремился к месту потасовки. В первую секунду Моро подумал, а вдруг это Корти со своими людьми или даже Буассанкур. Любой из двух вариантов означал спасение. Но, еще быстрее сообразив, что патруль появился не с той стороны и для надежды нет оснований, велел своим помощникам бежать врассыпную. - Спасайтесь! Вперед! И каждый за себя! Он повернулся было, чтобы показать пример, но тут один из молодцев Симона исхитрился прыгнуть ему на спину и повалил наземь. Андре-Луи в падении извернулся, выхватил левой рукой второй пистолет и выстрелил. Пуля не задела напавшего, но попала в ногу другому противнику и вывела его из строя. Теперь на ногах осталось только два патриота, и оба они вцепились в Андре-Луи. К ним вяло присоединился едва очухавшийся Симон. Из троих оставшихся один сидел, прислонившись к стене и держась за проломленную голову, другой валялся ничком посреди улицы, а третий, покалеченный пулей, завывал где-то неподалеку. У роялистов погиб шевалье де Ларнаш, сраженный ударом ножа в сердце, четверо к моменту подхода патруля словно испарились, а Андре-Луи наконец угомонили дубинкой по голове, и теперь он лежал без движения. Побегу основной группы немало способствовало то обстоятельство, что сержант патруля, не успев разобраться что к чему, приказал своим солдатам окружить нарушителей спокойствия, а гражданин Симон, представший перед ним, еще не вполне оправился от контузии и соображал весьма туго. В первую минуту вся его умственная деятельность сосредоточилась на ответе сержанту, который потребовал удостоверения личности. Сапожник протянул ему свой мандат. Сержант принялся внимательно изучать документ. - Что ты здесь делал, гражданин Симон? - Что я здесь делал? Ах да! Что я делал здесь, к чертям собачьим! - Он едва не задохнулся от ярости. - Я сокрушал роялистский заговор, вот что! Заговор с целью спасти вдову Капет и ее щенка! сли б не я, ее... дружки-аристократы уже вытащили бы их из тюрьмы. И ты еще спрашиваешь, что я здесь делаю! А тем временем проклятые мерзавцы скрылись! Все, кроме этой падали и этого негодяя, которого мы оглушили. Сержант воспринял его слова с недоверием. - Заговор? Освободить из тюрьмы королеву! Да как бы им это удалось? - Как? Как?! - Недоверие вконец разъярило гражданина Симона. - Отведите меня в штаб-квартиру секции. Я буду объясняться там, разрази меня гром! И пусть твои люди отнесут туда проклятых аристократов. Не дай Бог ему ускользнуть! Я имею в виду живого. Пусть хоть один из паразитов да попадет на гильотину. Глава XVII. В Шаронне На окраине деревушки Шаронна, в пяти милях от Парижа, почти сразу за парком Баньоле барон де Бац приобрел себе симпатичный домик, который некогда, в дни Регентства служил охотничьим павильоном. В 1793 году здесь поселилась талантливая Бабетта де Гранмезон, в недавнем прошлом певица итальянского театра. Формально дом принадлежал ее брату Бюретту, почтмейстеру из Бове. Бюретт служил барону де Бацу прикрытием. Проницательность барона подсказала ему, что собственность дворян, эмигрировали они или остались во Франции, обречена на конфискацию. Полагаясь на свой дар предвидения, который как правило его не подводил, де Бац устроил фиктивную продажу имения Бюретту, справедливо полагая, что тот не станет досаждать ему своими притязаниями. В этом сельском уголке и собрались на следующий день после неудачной попытки спасти королеву все уцелевшие в драке на улице Шарло. В ту ночь барону удалось беспрепятственно добраться до убежища в доме номер двенадцать. Туда же спустя несколько часов, когда тревога улеглась, добрались один за другим и остальные четверо заговорщиков. Они оставались там до утра. Барон счел за лучшее на несколько дней исчезнуть из города и отправился в Шаронну. Покинул он его через ворота Барье, поскольку опасался ехать через ворота Бастилии, откуда вела прямая дорога. Следуя приказу де Баца, его помощники добирались туда по отдельности. Ланжеак прибыл уже ближе к вечеру, на несколько часов позже остальных. Этот верный долгу молодой человек решил известить о ночных событиях главного агента д'Антрага в Париже де Помелля. Ланжеак вошел и увидел де Баца, Дево, Буассанкура, Ла Гиша и Русселя сидящими за столом в обществе Бабетты де Гранмезон - красивой смуглокожей молодой дамы, преданной барону душой и телом. Вся компания пребывала в унынии, но тяжелее всех было де Бацу. Его детище - тщательно подготовленный побег провалился, судя по всему, из-за какой-то нелепой случайности. Но едва ли не больше барона мучила мысль о судьбе Андре-Луи, которого он успел полюбить и храбрости которого был обязан своим спасением. Увидев Ланжеака, все встрепенулись в надежде услышать последние новости. Де Бац устремил на молодого человека нетерпеливый взгляд. Ланжеак в ответ на немой вопрос пожал плечами. - Я не выяснил ничего определенного. Но оснований для надежды никаких. Де Бац выказывал признаки сильнейшего нетерпения. Лицо его побледнело, граза покраснели. - Он хотя бы жив? Ответ Ланжеака прозвучал довольно апатично: - А это так важно? Ради него же самого надеюсь, что нет. А если выжил, то его ждет гильотина. Это неизбежно. Де Бац отбросил последнюю сдержанность. - К дьяволу ваши надежды! Они меня не интересуют! Меня интересуют факты. Если вы не в состоянии их собрать, так и скажите, и я пошлю за ними другого или отправлюсь сам. Ланжеак обиженно поджал губы. - Я уже сказал, что новостей не привез. - Мне следовало бы сообразить, что вы их не привезете. Вы чересчур озабочены сохранностью своей драгоценной шкуры, Ланжеак. Может, вы соизволите поведать, какого дьявола делали так долго в городе? Их взгляды скрестились над столом. - Во всяком случае, сударь, не заботился о своей шкуре. Ваши слова возмутительны. Вы не имеете права разговаривать со мной в подобном тоне. - Мне нет дела до вашего возмущения! - Барон ударил по столу костяшками пальцев. - Я спрашиваю: что вы делали в Париже? Единственное, что для меня важно - это знать, жив ли Моро. Буассанкур, флегматичный гигант, подле стула которого стоял Ланжеак, перегнулся через стол и прикрыл ладонью руку барона. - Терпение, дружище де Бац, - прогудел он мощным басом. - Вы уже получили ответ. В конце концов Ланжеак не способен творить чудеса. - Вот уж истинная правда! - с желчным сарказмом воскликнул маркиз де Ла Гиш, порывистый молодой человек с тонкими чертами лица и ястребиным носом. Дево попытался восстановить мир. - Не держите на нас зла, Ланжеак. Просто мы все немного не в себе. Де Бац раздраженно пожал плечами и принялся вышагивать по комнате вдоль стены с тремя высокими окнами, распахнутыми на лужайку. Бабетта следила за ним красивыми темными гразами, в глубине которых светилась тревога и боль. Помолчав, она обратила взор на разобиженного Ланжеака и печально улыбнулась. - Что же вы стоите, господин де Ланжеак? Садитесь и поешьте чего-нибудь. Должно быть, вы устали и проголодались. - Устал, еще бы. Бог знает, как я устал. Но у меня слишком тяжело на сердце, чтобы я мог испытывать голод. Благодарю вас, мадмуазель. - Он плюхнулся в кресло и вытянул под столом длинные ноги, обутые в пыльные сапоги. Лицо его выглядело осунувшимся, каштановые волосы в беспорядке рассыпаны по плечам. - Дайте мне немного вина, Дево. Дево протянул ему бутылку. Де Бац продолжал бегать по комнате, словно зверь в клетке. - Я должен знать, - прорычал он наконец. - Я больше не могу выносить этой неопределенности. - К несчастью, Ланжеак прав, - сказал Дево. - Здесь нет никакой неопределенности. О, избавьте меня от ваших свирепых взглядов, де Бац. Видит Бог, душа у меня болит не меньше, чем у вас. Но фактам нужно смотреть в лицо. Не следует обманывать себя, приходится считаться с потерями. Ларнаш убит, а Моро либо погиб, либо скоро погибнет. Он потерян для нас безвозвратно. Де Бац яростно выругался и заявил: - Если он жив, я вырву его из лап палачей! - Если вы предпримете такую попытку, - возразил Дево, - вы просто сунете голову под ту же гильотину. Мы не можем этого допустить. У вас есть долг перед нами, перед нашим делом. Образумьтесь, друг мой. Это не тот случай, когда мы в состоянии вмешаться. Будь ваше влияние даже в двадцать раз больше, все равно вы ничего не сможете сделать. Кроме того, ваша деятельность выдаст вашу причастность к событиям прошлой ночи. Пока свидетелем против вас может выступить лишь один человек, который мог легко ошибиться в темноте. Смиритесь, мой друг. Битв без потерь не бывает. Де Бац сел и закрыл лицо руками. В комнате повисло мрачное молчание. Дево был членом правительственного департамента и пользовался у своих единомышленников заслуженным авторитетом. Его спокойные трезвые суждения снискали ему известность человека, который никогда не теряет головы. Буассанкур и Руссель поддержали его. На стороне барона остался только импульсивный маркиз де Ла Гиш. - Знать бы хотя бы, как все произошло! - воскликнул он. - Что это было - вмешательство слепого рока или предательство? - Он обратился к Ланжеаку. - Вам не пришло в голову разузнать, как там Мишони? К нему вы не сходили? - Можете назвать меня трусом, - ответил молодой человек, - но, честно говоря, я не осмелился. Если нас предали, то дом Мишони теперь ловушка. Лицо барона стало суровым и непроницаемым. - Вы еще не рассказали нам, чем же все-таки занимались в городе. - Я ходил на улицу де Минар и виделся с Тиссо. Обыска там не проводили. Это обнадеживает. В случае предательства власти должны были бы явиться туда в первую очередь. Барон кивнул. - Так. А еще? - Потом я разыскал Помелля. Ла Гиш метнул в него новую насмешку: - О конечно, вам ведь надлежало отчитаться о нашем провале перед д'Антрагом! - Вот именно, господин маркиз. Если вы не забыли, я, в конце концов, у него на службе. - Вы нравились бы мне куда больше, Ланжеак, если бы я сумел об этом забыть, - заметил де Бац. - И что сказал Помелль? - Он потребовал, чтобы я немедленно отправился в Гамм с докладом о событиях. Тут едва сдерживаемая ярость барона вновь прорвалась наружу. - Вот как! Немедленно! И для чего же такая спешка, позвольте спросить? Он предвкушает, как д'Антраг будет потирать руки, радуясь моей неудаче? Ладно. И когда вы намерены выехать? - Сегодня вечером, если вы не возражаете. - Я? Возражаю? Против вашего отъезда? Мой славный Ланжеак, я до сих пор не видел от вас никакой помощи. Надеялся, что получу ее прошлой ночью, но вы показали, насколько смехотворна была моя надежда. Отправляйтесь в Гамм, или к дьяволу, или куда вам будет угодно. Ланжеак встал. - Де Бац, вы несносны. - Присовокупьте это к вашему докладу. Ланжеака уже трясло от негодования. - Вы вынуждаете меня радоваться, что наше сотрудничество кончилось. - Стало быть, у нас обоих есть повод для радости. Счастливого пути. Глава XVIII. Доклад Ланжеака Неделю спустя Ланжеак предстал в Гамме перед д'Антрагом. Молодой человек не простил барону де Бацу обиду, нанесенную ему при расставании, и, возможно, по этой причине не сделал никакой попытки смягчить свой доклад или хотя бы проявить беспристрастность. И д'Антраг, как и предсказывал де Бац, действительно потирал руки. - Я предвидел провал этого хвастливого гасконца, - прокомментировал он, криво улыбнувшись. - Ничего другого от его родомонад ждать не приходится. Хороши бы мы были, если бы понадеялись на его успех. К счастью, освобождение ее величества обеспечено мерами, предпринятыми мной в Вене. Маршал де Кобург получил от нас указание выдвинуть предложение об обмене узниками. Мы хотим поменять господ из Конвента, которых выдал Австрии Дюмурье, на членов королевской семьи. Я слышал от господина де Траутмансдорфа, что предложение восприняли благосклонно, и теперь у нас почти нет сомнений, что обмен состоится. Так что неудача господина де Баца не вызывает у меня слез. - Он помолчал. - Как, вы сказали, имена господ, которых мы потеряли из-за его безрассудства? - Шевалье де Ларнаш и Андре-Луи Моро. - Моро? - д'Антраг покопался в памяти. - А, да! Еще один родомон, которого де Бац завербовал здесь. Что ж... - Он умолк, пораженный внезапной мыслью. Выражение его смуглого худого лица показалось господину де Ланжеаку очень странным. - Так говорите, господин Моро убит? - спросил грав резко. - Если его не убили на месте, что весьма вероятно, то определенно казнили в самый короткий срок. Едва ли революционный трибунал пощадит человека, которому предъявлено такое обвинение. Д'Антраг погрузился в раздумье. - Ну, вот что, - сказал он наконец. Будет лучше, если вы повторите свой рассказ его высочеству. Думаю, ему будет интересно вас послушать. Спустя час или два после того, как граф де Прованс выслушал доклад господина де Ланжеака, его высочество отправился в гостиницу "Медведь" с визитом к сеньору де Гаврийяку. Если учесть, что принц жестко придерживался всех правил и предписаний этикета, этот визит был неслыханной милостью. Но, когда дело касалось господина де Керкадью и его племянницы, его высочество предпочитал забывать о формальностях. У него вошло в привычку заглядывать к ним запросто, без церемоний, и подолгу сиживать в их обществе. В таких случаях принц, если и не сбрасывал вовсе мантию величия, то по крайней мере настолько распахивал ее, что беседовал с дядюшкой и племяннице почти на равных. Он частенько обсуждал с ними новости, делился своими страхами и надеждами. Алине, воспитанной в почтении к принцам крови, добрые отношения с Мосье очень льстили, Настойчивость, с которой он выспрашивал ее мнение, внимание, с которым он ее выслушивал, уважение, которое он неизменно выказывал по отношению к ней, поднимали в ее глазах их обоих. Терпение принца в стесненных обстоятельствах, его стойкость перед лицом несчастий и невзгод укрепляли в девушке веру в его личное благородство и придавали романтический ореол его неказистой, почти плебейской внешности. Истино королевские качества, которые разглядела в Мосье мадемуазель де Керкадью, особенно выигрывали в сравнении со своекорыстием врожденного интригана д'Антрага. Как мы знаем, граф д'Антраг метил высоко. Всеми правдами и неправдами он сумел добиться того, что Мосье считал его незаменимым. д'Антраг стремился укрепиться в этом положении, которое с приходом реставрации должно было сделать его первым человеком в государстве. Единственным препятствием к полному воплощению его честолюбивых замыслов было расположение Мосье к господину д'Аварэ. Последний своим положением был обязан главным образом госпоже де Бальби. Именно она приблизила д'Аварэ к его высочеству, и влияние этой парочки на Мосье стало поистине безграничным. Если бы госпожа де Бальби утратла привилегии maitress-en-titre, положение д'Аварэ тут же пошатнулось бы. Понимая это, д'Антраг прилежно плел интригу против фоваритки. Несколько раз уже случалось, что какая-нибудь дама из окружения его высочества пробуждала в д'Антраге надежду. Но любовные похождения принца объяснялись не столько его нежными чывствами, сколько пустым и тщеславным желанием покрасоваться перед придворными. Если бы не разговоры, которые вызывала очередная интрижка Мосье, он вряд ли обременил бы себяухаживаниями. Несмотря на все свои измены, принц на свой лад хранил верность госпоже де Бальби. Но сейчас, как подсказывало д'Антрагу чутье. дело обстояло иначе. От проницательных глаз графа не укрылась нежность, которая появлялась во взгляде его высочества всякий раз, когда принц смотрел на очаровательную мадемуазель де Керкадью. Более близкое знакомство с самой Алиной укрепило надежду д'Антрага. Насколько он разбирался в людях, в данном случае победа его высочеству легко не достанется, но уж если девушка уступит, то ее власть над принцем будет абсолютной. И д'Антраг решил, что нашел, наконец-то, особу, способную полностью и навсегда затмить госпожу де Бальби. Но как все удачливые и опасные интриганы, граф никогда не торопил события. Пока они развивались в нужном направлении, д'Антраг хранил терпение, сколько бы ему не приходилось ждать. Он понимал, что привязанность мадемуазель де Керкадью к Андре-Луи Моро служит серьезным препятствием для его целей. Вот почему, как ни раздражало д'Антрага вторжение де Баца в область, которую граф считал своей, он смирился с авантюристичесим планом барона и Андре-Луи ради того, чтобы де Бац на время увез Моро подальше от мадемуазель де Керкадью. Радость д'Антрага по этому поводу перешла в ликование, когда он понял, что сам принц приветствует отъезд Моро. Этим и только этим д'Антраг объяснял внезапную volte-face, неожиданную любезность по отношению к двум искателям приключений, высказанную регентом несмотря на явное недовольство господина д'Артуа. Так что можно легко представить себе, с каким тайным удовлетворением д'Антраг препроводил господина де Ланжеака к его высочеству, с тем чтобы курьер повторил рассказ о внезапном конце Моро. Графу показалось. что взгляд Мосье оживился, хотя вслух принц выразил сожаление по поводу безвременной гибели, постигшей молодого смельчака на службе Дому Бурбонов. Однако, когда регент пришел в тот день с визитом к господину де Керкадью, в его взгляде не было ни малейшего намека на оживление. Напротив, Мосье выглядел столь мрачно, что, когда дядя и племянница встали, приветствуя его высочество, Алина сразу же воскликнула с искренней тревогой: - Монсеньор! У вас плохие новости? Принц печально воззрился на них с порога. Он тяжело вздохнул, поднял правую руку и снова позволил ей безвольно повиснуть вдоль тела. - Как остро вы все подмечаете, мадемуазель! Просто поразительно. - Ах, монсеньор, кто же не подметит признаков расстройства в тех, кого любит и почитает? Мосье тяжелым шагом приблизился к стулу, который поспешил подставить ему господин де Керкадью. Граф д'Антраг остался стоять у закрытой двери. На столе в вазе зеленого стекла стояло несколько роз, которые Алина срезала сегодня утром. Букет заметно украсил скромную комнату и наполнил ее сладковатым ароматом. Его высочество взгромоздился на стул и, повинуясь привычке, стал тыкать наконечником трости в одну из своих туфель. Его взгляд уперся в пол. - И в самом деле, на душе у меня тяжело, - печально произнес он. - Попытка спасти ее величество потерпела неудачу, причем при таких обстоятельствах, что повторная попытка представляется нам невозможной. В комнате воцарилось молчание. Регент вертел в руках трость. Лицо Алины выдавало искреннее огорчение. Наконец, господин де Керкадью нарушил молчание. - А господин де Бац? Что с господином де Бацем и теми, кто был с ним? Мосье избегал напряженного взгляда Алины. - Господин де Бац жив, - ответил он уклончиво, но слегка охрипший голос выдал его волнение. От д'Антрага не укрылась дрожь, охватившая мадемуазель, и внезапная бледность, на фоне которой ее глаза стали казаться черными. - А... остальные? - спросила с запинкой - Остальные? Господин Моро? Что с господином Моро, монсеньор? Ответом ей было молчание. Мосье упорно продолжал изучать вощеный пол. Он явно не мог заставить себя посмотреть на девушку. Тяжелый вздох, опущенные плечи и безнадежный жест пухлой руки говорили красноречивее всяких слов. Наконец, тягостную тишину нарушил д'Антраг. - У нас есть основания бояться худшего, мадемуазель, - осторожно произнес он. - У вас есть основания... Какие основания? Скажите же мне, сударь! - Ради Бога, сударь! - вскричал Керкадью. Господин д'Антраг осознал, что ему легче обращаться к сеньору де Гаврийяку. - У нас нет никакой надежды увидеть господина Моро снова. - Вы хотите сказать, что он... погиб? - Увы, сударь. Керкадью издал нечленораздельное восклицание и вскинул руки, словно защищаясь от удара. Мадемуазель де Керкадью с посеревшим лицом качнулась назад, к стулу и упала на него, как подкошенная. Она безвольно уронила руки на колени и уставилась невидящим взором в пространство. Комната и люди в ней исчезли. Перед глазами Алины возник ноздреватый снег в пятнах солнечного света и тени, обледеневшие голые ветки над чернильным потоком реки; Андре-Луи, примеряющий шаг к ее шагам, такой проворный, подвижный, такой живой. Та утренняя прогулка с Андре, состоявшаяся полгода назад, была последним и самым ярким воспоминанием девушки о возлюбленном. Спустя какое-то время ее сознание снова вернулось в комнату. Алина обнаружила, что принц стоит перед ней, положив руку ей на плечо. Вероятно, его прикосновение и вернуло девушку к страшной действительности. - д'Антраг, вы были слишком резки, - послышался густой, мурлыкающий голос принца. - Неужели вы не могли проявить больше такта, глупец? В следующее мгновение Алина услышала собственный голос, поразительно ровный и безжизненный. - Не вините господина д'Антрага, монсеньор. Такие новости лучше всего сообщать быстро и ясно. - Мое бедное дитя! - Мурлыкающая нотка в голосе Мосье усилилась. Мягкая ладонь легонько сжала ее плечо. Его громоздкая оплывшая фигура склонилась над девушкой. Принц долго хранил молчание, но в конце конов нашел необходимые слова. - Из всех жертв, принесенных во имя Трона, я считаю самой тяжелой эту. - Такое заявление могло показаться чудовищным преувеличением, но Мосье поспешил объяснить свою мысль. - Ибо, поверьте мне, мадемуазель, я снес бы что угодно, только бы боль и горе не коснулись вас. - Вы очень добры, монсеньор. Вы очень добры, - произнесла Алина механически, и мгновением позже, устремив взгляд на д'Антрага, спросила - Как это случилось? - Прикажите позвать де Ланжеака, - распорядился принц. Ланжеак, которого оставили ждать внизу, поднялся в комнату. В третий раз за этот день ему пришлось пересказывать события роковой ночи на улице Шарло, но на сей раз он чувствовал себя особенно неловко перед очевидным горем мадемуазель де Керкадью. Слезы не шли к Алине. Даже теперь она едва ли понимала, что произошло. Все ее чувства восставали против необходимости поверить. Ей казалось немыслимым, что Андре - ее Андре, ироничный, деятельный, полный жизни - мог погибнуть. Но мало-помалу рассказ Ланжеака пробил брешь в ее отрешенности, и страшная правда стала постепенно проникать в сознание девушки. На этот раз курьер придерживался вполне определенной версии. Он утверждал, что Моро убили на месте. Вероятность превратилась в определенность из соображений милосердия. Д'Антраг предположил, а регент согласился, что так мадемуазель де Керкадью будет меньше страдать. Зачем ей терзать себя догадками о том, как погиб Моро? Если он и уцелел в схватке, то лишь для того, чтобы погибнуть под ножом гильотины. - Узнаю его, - тихо произнесла Алина, когда Ланжеак закончил рассказ. - Он пожертвовал собой, чтобы спасти другого. Такова вся его жизнь. Но слез по-прежнему не было. Они пришли позже, когда Алина и госпожа Плугастель, обнявшись, искали друг в друге силы, чтобы вынести это общее горе. Графиня узнала новость от мужа. Не ведая о родстве, которое связывало ее с Андре-Луи, граф сообщил чудовищную весть, не позаботившись о том, чтобы как-то смягчить ее. - Этот хвастливый дурак, де Бац, снова сел в лужу, как мы и предполагали. И его провал стоил нам нескольких человек. Но нет худа без добра. Теперь Алина де Керкадью избавлена от нелепого мезальянса, поскольку Моро убит. Не получив ответа, господин де Плугастель повернулся к жене и обнаружил, что она потеряла сознание. Его изумление смешалось с беспричинным негодованием. Он долго стоял над супругой в хмурой задумчивости прежде, чем предпринял попытку вызвать помощь. Когда госпожа де Плугастель пришла, наконец, в себя, граф раздраженно потребовал объяснений. Графиня прибегла к тому единственному, которое могла предложить. Она знала Андре-Луи с детства и сопереживает горю Алины, сердце которой будет разбито этим ужасным известием. На сем она отправилась к мадемуазель де Керкадью, то ли предложить поддержку, то ли искать ее. Сеньор де Гаврийяк, сам сраженный горем, тщетно пытался успокоить обеих рыдающих дам. Мосье удалился из гостиницы в еще более мрачном настроении, чем пришел. Вероятно, его состояние можно объяснить первыми словами, произнесенными его высочеством, когда они с д'Антрагом вышли на яркое солнце зашагали в направлении шале. - Похоже, она она питала к этому проходимцу очень глубокую привязанность. Элегантный как всегда д'Антраг едва подавил улыбку. - Если все как следует взвесить, то, возможно, и неплохо, что господин Моро убрался с дороги. - А? Что? - Регент испуганно застыл на месте. Что это было? Слова графа или эхо его собственных мыслей? Отношение господина д'Антрага к событию в Париже полностью совпадало с мнением, высказанным господином де Плугастелем. - Если бы этот тип выжил, все м