ой поездке придется сократить до необходимого минимума. Плугастель снова нахмурился. - Господин д'Антраг, мне кажется, что вы сами себе противоречите. Мосье не посылает меня с поручением, хотя я имею опыт в такого рода делах. Вместо меня он отправляет человека, который едва ли приспособлен к тяготам далекого путешествия, особенно в эту декабрьскую погоду. По вашим словам, его высочество делает это из желания оставить меня при своей особе. И все же, когда самое большее через два дня он отправится в Тулон, я должен буду остаться здесь. - Это кажущееся противоречие, - вкрадчиво объяснил д'Антраг. - У его высочества в отношении вас свои планы. Большего я не могу вам сказать. Если вы не удовлетворены, расспросите самого Мосье. Плугастель ушел еще более расстроенный, чем пришел. Он отправился в гостиницу - мучить графиню своими недоуменными тирадами. Глава XXXVI. Досадная помеха Алина сидела в верхней комнате гостиницы "Медведь", которую они с дядей занимали уже почти год. Никогда в жизни она не чувствовала себя более одинокой, чем в этот вечер, когда господин де Керкадью отправился в поездку в далекую Бельгию. Одиночество обострило скорбь и ощущение непоправимости утраты, которое не покидало девушку с того черного дня, когда ей сообщили о гибели Андре-Луи. Алина чувствовала себя усталой и подавленной. Жизнь представлялась ей унылой пустыней. Она ужинала одна, едва замечая, что ест. Потом со стола убрали, погасили верхний свет и принесли свечи. Хозяин, сочувствующий одиночеству девушки, пришел лично, чтобы оказать ей эту маленькую услугу. Перед уходом он тепло пожелал своей постоялице доброй ночи и справился, не может ли он сделать что-либо еще для ее удобства. Алина сидела, погрузившись в печальную задумчивость, с томиком Горация на коленях. Честно говоря, это была не та книга, которую она выбрала бы для чтения сама. И все же девушка не расставалась с ней последние пять месяцев. Оды Горация были излюбленным чтением Андре-Луи; и Алина часто перечитывала их, пытаясь представить, какие мысли и чувства рождали они у ее возлюбленного. Это занятие вызывало у нее сладкую иллюзию духовного общения с Андре-Луи. Но в этот вечер слова из книги не доходили до ее сознания. Слишком тяжело переживала она свалившееся на нее одиночество. И, когда время уже близилось к десяти, ее уединение нарушил приход регента. Он вошел в комнату бесшумно. Последние три месяца он часто навещал Алину в любой час дня в такой вот неподобающей его сану манере. Принц тихо закрыл за собой дверь и остановился у порога, наблюдая задевушкой, которая не подозревала о его присутствии. Шляпу Мосье снял, но остался в тяжелом плаще, припорошенном снегом. В этот момент с улицы донесся хриплый голос ночного сторожа, возвестивший наступление десяти часов. Этот крик вернул Алину к действительности. Она заметила принца, и напоминание о времени отразилось на форме ее приветствия. - Вашему высочеству не следовало бы выходить из дому в такой поздний час, - сказала она, вставая. - Поздно или рано, это не имеет значения, Алина. Я живу, чтобы служить вам. - Регент сбросил плащ, прошел в комнату и бросил его на стул, потом величавым шагом приблизился к девушке. Он остановился у камина и машинально протянул пухлую белую руку к огню, который недавно развел заботливый хозяин. В комнате повисло тяжелое молчание. Странная скованность и нервозность принца передалась Алине и вызвала к нее смутное дурное предчувствие. - Уже поздно, - повторила она. - Я собиралась лечь. Я не очень хорошо чувствую себя сегодня. - Какая вы бледненькая! Мое бедное дитя! Вам, наверное, очень одиноко. Поэтому я и решился прийти к вам, несмотря на поздний час. Я чувствую себя виноватым. - Принц вздохнул. - Но необходимость не знает жалости. Я должен был известить Конде, а, кроме вашего дядюшки под рукой не оказалось никого, кто мог бы исполнить это поручение. - Мой дядюшка поехал очень охотно, монсеньор. Мы послушны своему долгу. У вашего высочества нет оснований упрекать себя. - Если только вы не упрекаете меня. - Я, монсеньор? Если я и упрекаю вас, то лишь за вашу чрезмерную заботу обо мне. Вам не следовало приходить сюда так поздно. Тем более, в такую погоду. Вам не следовало приходить. - Не приходить? Зная, что вам здесь одиноко? Вы еще совсем не знаете меня, Алина, - сказал Мосье с мягким укором. Но, несмотря на эту мягкость, в его голосе звучала странная горячность. Он взял девушку за руку. - Вы замерзли. Какая вы все-таки бледненькая! - Его взгляд скользнул от лица ниже. На девушке было платье из зеленой тафты. Низкий вырез открывал часть груди. - Честное слово, бледность щек не уступит белизне вашей груди. Вряд ли его высочество мог подыскать лучшее лекарство от бледности, чем эти слова. Лицо Алины залила краска. Девушка попыталась мягко высвободить руку, но Мосье лишь сильнее сжал пальцы. - Почему вы боитесь меня, дитя? Это несправедливо. Я был так терпелив! Так терпелив, что сам себя не узнаю. - Терпеливы? - Глаза Алины вспыхнули, между бровями пролегла суровая морщинка. Вся робость слетела с нее, уступив место холодному достоинству. - Монсеньор, уже поздно. Я здесь одна. Я признательна вам за доброту, но вы оказываете мне слишком великую честь. - Она и вполовину не так велика, как та, что я желал бы оказать вам. Почему вы так жестоки, Алина? Почему вы безразличны к моим страданиям? Неужели в этой прекрасной белой груди бьется каменное сердце? Или вы просто не доверяете мне? Говорят, я непостоянен. На меня клевещут, Алина. И, даже если бы это было правдой, вы излечили меня. С вами я буду постоянен, дитя. Постоянен, как звезды. Мосье выпустил руку девушки, чтобы обнять ее за плечи. Он попытался притянуть ее к себе, но Алина выказала неожиданную силу, с которой рыхлый, изнеженный принц не сумел совладать. - Монсеньор, это недостойно! - Алина вырвалась из его объятий и застыла перед принцем, прямая и напряженна, с высоко поднятой головой. Изменчивый свет пламени играл в золотистых волосах, румянец то приливал к щекам, то снова таял, грудь высоко вздымалась. Мосье смотрел на прекрасное девичье лицо , изящную шею и плечи и чувствовал, как в нем нарастает раздражение. Да кто она, в конце концов, такая? Дочь неотесанного бретонского дворянина. А ведет себя, словно герцогиня. Хуже. Ни одна герцогиня во Франции - он готов в этом поклясться - не стала бы принимать ухаживания принца крови с такой холодной сдержанностью. А учитывая его близость к трону - тем более. Придет день, и он станет королем. Неужели эта девица ценит свое глупое целомудрие выше тех почестей, которыми он сможет ее осыпать? Но Мосье не произнес вслух ни одного из своих риторических вопросов. Эта холодная неприступная добродетель не растает от его доводов. Приступ гнева видоизменил его страсть. Теперь принцу почти хотелось причинить боль этой маленькой дуре. В какое-то мгновение мосье чуть не поддался этому порыву но он ненавидел всяческое насилие. Кроме того, его высочество страдал от излишней полноты, и любое физическое усилие вызывало у него одышку. А судя по тому, как легко эта девица вырвалась у него из рук, справиться с ней нелегко, если вообще возможно. Нет, придется снова прибегнуть к хитрости. Мосье всегда больше доверял своему уму, нежели мышцам. - Недостойно? - эхом повторил он, и взгляд его сделался печальным. В больших блестящих глазах застыла трогательная мольба. - Пусть будет так, дитя мое. Вы научите меня достоинству. Ибо во всем мире для меня нет никого и ничего более ценного, чем вы. Даже трон не имеет для меня такого значения. - Последнее замечание призвано было напомнить строптивице, как близко стоит он к трону. Но оно, казалось, не произвело на маленькую дурочку никакого впечатления. Она по-прежнему отгораживалась от Мосье своим ледяным достоинством. - Монсеньор, я здесь одна... - начала Алина и вдруг осеклась. Она пристально посмотрела в лицо регента, и ее глаза выдали внезапно осенившую девушку мысль. В этом мгновенном озарении Алина увидела все прошедшие месяцы, когда принц навязывал ей свое общество; вспомнила уважение, с которым она его принимала, вспомнила, как льстило ей внимание столь высокой особы. В памяти всплыли попытки принца переступить границы их платонической дружбы. Как быстро он отступал всякий раз, когда она показывала, что попытки эти нежелательны! Теперь, увидев в один миг все подобные эпизоды, Алина винила себя за слепоту, которая не позволила ей распознать истинные намерения Мосье. Ей стало нехорошо от мысли, что принц мог воспринять ее дружеское участие за поощрение. Несомненно, он счел ее кокеткой, которая изображает непреклонность, чтобы еще сильнее разжечь страсть поклонника. Вероятно, Мосье решил, что ее удерживает отсутствие благоприятной возможности. Вот он и создал такую возможность. - Так вот зачем вы отправили дядю с поручением к принцу де Конде? Чтобы оставить меня без защиты? - Без защиты? Что за слова, Алина! В какой защите вы нуждаетесь, помимо собственной воли? Кто посмеет нарушить ее? Не я, во всяком случае. - Вы успокоили меня, монсеньор. - К своему удивлению, Мосье понял, что она иронизирует. И, пока он пытался осмыслить сей факт, Алина добавила, сопроводив свои слова величественным кивком: - Я прошу, монсеньор, чтобы вы оставили меня. Но Мосье не двинулся с места и даже расставил шире ноги, словно желал принять более устойчивую позу. Слегка наклонив голову набок, он оглядел девушку и насмешливо улыбнулся. - Я не привык, чтобы меня отсылали. Алина усталым жестом поднесла руку ко лбу. - Простите меня, ваше высочество. Но этикет здесь... - Вы правы, моя дорогая. О каком этикете может идти речь, когда дело касается нас с вами? - Я так поняла, что вы настаивали на правах, которые дает вам сан. - С вами? Как можно! Разве я когда-нибудь делал это? Разве я когда-нибудь был для вас принцем? - Вы всегда были для меня принцем, монсеньор. - Но не потому, что настаивал на этом. Я всегда хотел быть для вас просто мужчиной. Я хотел добиться вашего внимания, растопить преданность ваше безразличие, снискать вашу благосклонность. Вас оскорбляют мои признания, дитя мое? Вас оскорбляет, что я предлагаю вам свое обожание, свое сердце, свою жизнь? В бархатистом голосе звучала слезная мольба. Не давая Алине времени на ответ Мосье продолжал: - Вы пробудили во мне чувства, которые изменили саму мою сущность. Я думаю только о вас, мне нет дела ни до чего, лишь бы вы были рядом, меня ничто не страшит, кроме возможности потерять вас. И все это ничего для вас не значит? Но даже в этом случае мои слова не могут вас оскорбить. Если вы настоящая женщина - а, видит Бог, это так - вы должны испытывать ко мне сострадание. Неужели вы совершенно бесчувственны? Неужели вас не трогают муки человека, который изменяет самому себе, своему долгу, своему предначертанию, потому что вы свели его с ума? - Что вы говорите, монсеньор! - вскричала Алина и неожиданно ошеломила его вопросом: - Чего ваше высочество добивается от меня? - Чего я добиваюсь - Мосье запнулся. Чума побери эту девицу! Может ли мужчина выразиться более определенно? Или она думает загнать его в угол этим немыслимым вопросом? - Чего я добиваюсь! - Он протянул к ней руки. - Алина! Но девушка не выказала ни малейшего желания припасть к его могучей королевской груди. Она продолжала разглядывать его с неприязненной насмешливой улыбкой. - Если вы не можете ответить на мой вопрос, монсеньор, что ж, я отвечу за вас Вы просите меня стать вашей любовницей, не так ли? Если Алина желала устыдить Мосье, сбив пафос его возвышенных речей презрительным, но точным определением отношений, к которым он стремился, то она потерпела полную неудачу. Его выпученные блестящие глаза округлились от удивления. - Что же еще я могу предложить вам, моя дорогая? Я ужеженат. Кроме того, есть еще мой сан. Хотя, клянусь вам, я не принимал бы его в расчет, если бы он был единственным препятствием на пути к вам. Я отдал бы за вас все и считал бы, что остался в выигрыше, клянусь. - Такие клятвы легко давать, монсеньор. Его высочество помрачнел. - Вы не верите мне. Не верите, вопреки свидетельству собственных чувств. Почему я здесь? Почему сижу в Гамме в такое время? Мне прожужжали все уши, что мое место в Тулоне, с теми, кто сражается за трон и отечество. Три дня назад сюда прибыл дворянин, присланный Роялистским комитетом Парижа. Он позволил себе указать мне, в чем состоит мой долг. Он потребовал от имени французского дворянства, чтобы я немедленно отправился в Тулон и возглавил там войска, причем тон его требований был необыкновенно дерзким. А я не смею даже негодовать. Даже в таком маленьком удовольствии я вынужден себе отказывать, потому что в глубине души сознаю, что требования эти справедливы. Я знаю, что изменил долгу, себе, своему дому, храбрым защитникам Тулона. А почему? Потому что любовь к вам сковала меня цепями, не позволяющими мне двинуться с места. Я прикован к вам, Алина. Пусть падет мой дом, пусть я упущу все шансы когда либо сесть на трон, пусть пострадает моя честь, но я не изменю своей любви к вам. Неужели это ни о чем вам не говорит? Неужели это не доказывает мою искренность, глубину моего чувства? Можете ли вы теперь полагать, что я предлагаю вам тривиальную и мимолетную любовную связь? Мосье сразу понял, что Алина потрясена и глубоко растрогана. Она побледнела, в глазах больше не было прежнего вызывающего бесстрашия. И хотя она все еще пыталась образумить его высочество, ее словам недоставало убежденности, а тону - решительности. - Но теперь все кончено. Вы побороли эту недостойную слабость, монсеньор. Послезавтра вы отправляетесь в Тулон. - В самом деле? Кто может поручиться в этом? Только не я, клянусь спасением души. - Что вы хотите сказать, монсеньор? - Охваченная тревогой, Алина подалась к нему. Принц мгновенно заметил это и осознал, что пробудил в ней беспокойство за соотечественников, людей одного с ней класса, поднявших в Тулоне королевское знамя. Теперь их судьба зависела от его присутствия там. Как, должно быть, нестерпима для нее мысль, что эти дворяне ждут своего принца напрасно. - Что я хочу сказать? - повторил он медленно, и на полных чувственных губах появилась кривая улыбка. Я хочу сказать, Алина, что судьба Тулона, судьба самого дела роялистов - в ваших руках. Пусть это докажет вам глубину моей искренности. Алина порывисто шагнула к принцу, дыхание ее участилось. - О, вы безумны! - воскликнула она. - Безумны! Вы - регент, представитель Франции. И вы готовы ради прихоти, каприза изменить долгу, изменить храбрецам, которые рассчитывают на вас, которые жертвуют своими жизнями ради вас и вашего дома? Охваченная волнением, Алина подошла так близко к его высочеству, что ему не пришлось даже сдвинуться с места, чтобы обвить талию девушки левой рукой. Он привлек Алину к себе. Она напряженно ждала его ответа и едва ли осознавала, что он делает. - При необходимости, я пойду и на это, - заверил ее Мосье. - Ради вас я готов пожертвовать всем. Я готов отказаться от трона, лишь бы доказать вам, как мало значит для меня трон в сравнении с вашей любовью, Алина. - Но вы не должны! Не должны! О, это безумие! - Она попыталась высвободиться из кольца монарших рук, но это была слабая попытка, совсем не похожая на тот решительный рывок, в котором она ускользнула из его объятий раньше. - Вы хотите сказать, что не поедете в Тулон? - Голос девушки выдал в полной мере ее ужас. - При необходимости да. Все в ваших руках, Алина. - Что значит в моих руках? О чем вы говорите? Зачем вы взваливаете на меня такую ужасную ношу? - Чтобы представить доказательство, в котором вы нуждаетесь. - Мне не нужно никаких доказательств. Вы не должны ничего мне доказывать. Между нами нет ничего, что нуждалось бы в доказательствах. Ничего. Отпустите меня, монсеньор! Ах, отпустите меня! - Что же, пожалуйста, если вы настаиваете. - Но Мосье по-прежнему крепко прижимал девушку к себе. Их лица почти соприкасались. - Но сначала выслушайте меня. Клянусь вам, я не поеду в Тулон, я не покину Гамм, пока не уверюсь в вашей любви, пока не получу доказательства этой любви, моя Алина. Доказательства, вы понимаете? - С этими словами принц еще крепче обнял девушку и прижался губами к ее губам. Алина содрогнулась от этого поцелуя, а потом безвольно застыла в объятиях его высочества. Ее мысли бродили в прошлом и в будущем, ибо мысли неведомо время, и ничто не может удержать ее в тесных рамках настоящего. Андре-Луи, ее возлюбленный, человек, которому она хранила бы верность до конца, погиб несколько месяцев назад. Она оплакала его, и рано или поздно смирится с его смертью. Без смиренного принятия смерти жизнь была бы невыносима. Но страдание, вызванное этой смертью, надломило душевные силы Алины, перетряхнуло все ее ценности, лишило ориентации. Какая разница, что станет теперь с ее жизнью? Кому до этого теперь есть дело? Если этот сластолюбец желает ее, если желание толкает его на такое безумство, что он готов предать ее собратьев по классу и крови, что ж, она пожертвует собой ради них, ради всего того, в почтении к чему ее воспитывали с детства. В таком тумане блуждали мысли Алины в те несколько страшных мгновений, пока принц держал ее в объятиях. Потом до ее сознания дошел звук, раздавшийся у регента за спиной. Еще мгновение он прижимал ее к себе, приникнув губами к холодным, неживым губам, потом тоже ощутил движение за спиной. Мосье отпрянул от девушки и обернулся. На пороге, за открытой дверью застыли два господина - граф д'Антраг и маркиз де Ла Гиш. На подвижном лице графа мелькнула циничная понимающая усмешка. Маркиз, забрызганный дорожной грязью, в шпорах и сапогах, был чернее тучи. Когда он заговорил, голос его звучал хрипло и грубо; в нем не было и намека на почтительность к августейшей осбе, к которой он обращался. - Мы помешали вам, монсеньор. Но это необходимо. Дело срочное и отлагательств не терпит. Регент, застигнутый в столь неловкий момент, попытался напустить на себя ледяное высокомерие, но его фигура мало способствовала такой операции. Желая сохранить достоинство, он добился лишь напыщенности. - Что такое, господа? Как вы смеете врываться ко мне? Д'Антраг представил своего спутника и представил объяснения - все это на едином дыхании. - Это господин маркиз де Ла Гиш, монсеньор Он только что прибыл в Гамм. Его прислали из Тулона со срочным донесением. Возможно, граф сказал бы больше, но ярость регента не оставила ему времени. - Никакая срочность не может оправдать вторжения в мою частную жизнь. Или вы полагаете, что со мной можно совершенно не считаться? Ответил ему маркиз де Ла Гиш, и ответил с откровенной издевкой - Я начинаю думать, что так оно и есть, монсеньор. - Что такое? - Регент не поверил собственным ушам. - Что вы сказали? Властный, уверенный в себе ля Гищ пропустил вопрос мимо ушей. Его ястребиное лицо исказил гнев. - Дело, которое привело меня сюда, не может ждать. Регент, который с каждым мгновением все меньше доверял своим органам чувств, вперил в маркиза негодующий взор. - Вы непростительно дерзки. Не забывайтесь. Вы будете ждать столько, сколько я сочту нужным, сударь. Но маркиза было не так-то легко поставить на место или запугать. - Я служу делу монархии, монсеньор, а оно не позволяет ждать. На чаше весов его судьба, и промедление погубит все. Вот почему я настоял, чтобы господин д'Антраг проводил меня к вам немедленно, где бы вы ни были. - И не вдаваясь в дальнейшие подробности, ля Гиш презрительно и бесцеремонно швырнул в лицо его высочеству вопрос. - Вы выслушаете меня здесь или соблаговолите пойти с нами? Регент смерил его долгим надменным взглядом, но бесстрашный маркиз не отвел глаз. Тогда его высочество повелительным жестом пухлой белой руки указал ему на дверь. - Идите, сударь. Я последую за вами. Де Ла Гиш чопорно поклонился и вышел, за ним следом вышел д'Антраг, закрыв за собой дверь. Побелевший регент повернулся к мадемуазель де Керкадью. Его била дрожь, черная ярость затопила душу Но его высочество справился с собой и вкрадчиво сказал девушке: - Я скоро вернусь, дитя мое. Очень скоро. И Мосье важно прошествовал к двери. Плащ остался висеть на стуле. Ослепленная стыдом и страхом Алина молча ждала ухода регента. Ее преследовал жгучий, преисполненный презрения взгляд маркиза, мысли которого были написаны у него на лице. Прижав руку к груди, Алина слушала, как шаги Мосье и двух его спутников стихают на лестнице. Потом она стремительно развернулась, упала на колени возле кресла и, закрыв лицо руками, горько зарыдала. Глава XXXVII. Прямодушный маркиз Мосье шагал по коридору гостиницы "Медведь", и его била дрожь. Досада на несвоевременное вторжение мешалась с гневом, вызванным беспримерной наглостью маркиза. Оба джентльмена ждали его на галерее. Д'Антраг облокотился на перила. Ла Гиш стоял прямо, в напряженной позе. Он тоже дрожал, но только от гнева. Этот бесстрашный солдат, горячий и прямодушный, презирал придворные манеры. Послание, которое он привез, было довольно нелицеприятным, и теперь маркиз не собирался его смягчать. Пока они ждали регента, маркиз устремил на д'Антрага пылающий взгляд и с глубочайшей горечью произнес: - Стало быть, это правда! Циничный как всегда д'Антраг пожал плечами и улыбнулся. - Стоит ли из-за этого горячиться? Ля Гиш ожег его презрительным взглядом и промолчал. Он считал ниже своего достоинства тратить слова на этого прихвостня. Он прибережет их для принца. И вот принц предстал перед ним - воплощение надменного раздражения. Под галереей, на которой они стояли, находилась общая комната. Там, за картами и триктраком сидели несколько горожан. Несмотря на свое состояние, Мосье понимал, что беседа не может происходить здесь, на глазах у публики. - Следуйте за мной, - распорядился он и направился к лестнице. Вскоре хозяин провел их в маленькую комнату на первом этаже, зажег свечи и оставил господ одних.Только тогда надутый, как индюк, регент обрушил на джентльменов свое негодование. - Похоже, мое положение уже ничего не значит, господа. До чего я дошел, если даже люди благородного происхождения настолько непочтительно относятся к моей особе, что не раздумывая врываются ко мне без разрешения? Я многое еще мог бы сказать, но сначала хочу услышать ваши объяснения. Ля Гиш не заставил себя ждать. - Возможно, вы сочтете, что вам не стоит больше ничего говорить, монсеньор, когда меня выслушаете, - язвительно заметил он. - Объяснений множество, и - предупреждаю вас - не очень приятных. - Меня бы удивило, если бы это было иначе, - Принц фыркнул. Как и все неумные люди, он изливал свое дурное настроение, не обременяя себя мыслями о достоинстве, которое пристало августейшим особам. - Я почти оставил надежду услышать когда-нибудь приятные новости. Так уж скверно мне служат. - Скверно!- От лица маркиза отхлынула краска; побелели даже губы. В его глазах сверкнули молнии. Ни один упрек в эту минуту не мог бы вызвать у ля Гиша большего взрыва негодования. Он отбросил последние остатки почтительности, принятой в обращении с царственными персонами. - Вы сказали, вам скверно служат, ваше высочество? Бог мой! - На миг маркиз замолчал, словно от возмущения не находил слов. - Я приехал из Тулона, который три месяца назад признал короля, признал вас. С тех пор, как мы подняли там королевское знамя, наша сила росла. К нам стекались роялисты со всей страны; присоединились к нам даже те, кто не поддерживал монархию, но после падения жирондистов озлобились на нынешнее правительство. В Тулон пришел английский флот под командованием адмирала Худа, к нам на помощь поспешили войска из Испании и Сардинии. Восстание в Тулоне открывало возможность поднять весь юг, привести его в движение, которое очистило бы Францию от революционной заразы. Чтобы добиться этого, чтобы пробудить энтузиазм и укрепить мужество восставших, нам требовалось присутствие одного из принцев крови; ваше, монсеньор, поскольку вы представляете Францию и фактически являетесь главой дома, за который мы сражаемся. Столь бесспорного доказательства нашей преданности, казалось нам, достаточно, чтобы привести вас к солдатам, проливающим за вас кровь.Когда выснилось, что это не так, мы стали посылать к вам курьера за курьером, мы убеждали, заклинал, чуть ли не приказывали вам занять надлежащее место во главе вашей армии. Шли дни, недели месяцы, но ни чувство долга, ни наши просьбы не побудили вас сдвинуться сместа, и наше мужество стало иссякать. Люди начали спрашивать себя, как могло случиться, что принц крови пренебрег чувством долга по отношению к тем, кто готов отдать за него жизнь. - Сударь! - свирепо перебил его регент. - Вы позволяете себе нестерпимые выражения. Я не стану вас слушать, пока вы не соблаговолите обращаться ко мне с подобающим почтением. Я не стану вас слушать. - Станете, клянусь Богом, даже если это мои последние слова. - Маркиз встал между регентом и дверью и таким образом сделался хозяином положения физически. А его праведный гнев помог ему овладеть ситуацией и в моральном отношении. - Господин д'Антраг, я взываю к вам! - вскричал принц. - Ваш долг - вступиться за меня. Господин д'Антраг, которого безмерно смутило поведение и выражения Ля Гиша, услышав этот призыв, стушевался окончательно. - Но что я могу поделать, монсеньор, если... - Ничего. Вы не можете сделать ничего, - грубо оборвал его маркиз. - Поэтому лучше помолчите Регент шагнул вперед. На его побледневшем лице блестел пот. - Пропустите меня, сударь. Я не стану вас слушать сегодня. Завтра, если ваш рассудок будет в лучшем состоянии, я, возможно, приму вас. - Завтра, монсеньор, меня здесь не будет. Я выезжаю на рассвете. Мне надлежит ехать в Брюссель по делам службы вашему дому. Так что вам придется выслушать меня сегодня. Вы должны знать то, что я имею вам сказать. - Боже мой, господин де ля Гиш! У вас хватает наглости удерживать меня насильно?! - У меня есть долг, монсеньор! - прогремел маркиз. - Вам следует знать, что за последний месяц в Тулоне распространились крайне нелестные для вас слухи. Эти слухи ставят под угрозу дело монархии. - Слухи, сударь? - Регент застыл как вкопанный. - Что за слухи? - Говорят, будто пока люди истекают кровью и умирают за вас в Тулоне, вы развлекаетесь здесь любовной интрижкой; будто вы не уезжаете из Гамма из-за женщины; будто... - Довольно, сударь! Я не намерен больше сносить эту... эти оскорбления! Это бессовестная ложь! - Ложь?1 - эхом отозвался маркиз. - Вы говорите это мне, монсеньор? После того, как я несколько минут назад застал вас в объятиях вашей девки? - Д'Антраг! - визгливо возопил регент. - И вы стерпите это? Вы стерпите оскорбление, нанесенное вашему принцу? Заставьте этого человека пропустить меня! Я не останусь здесь ни мгновения. И я не забуду ваших слов, господин де ля Гиш. Будьте уверены, я ничего не забуду. - От всей души на это надеюсь, монсеньор, - прозвучал страстный ответ. Д'Антраг наконец стряхнул с себя оцепенение и шагнул вперед. - Господин маркиз, - начал он, положив ладонь Ля Гишу на плечо. Больше ему не удалось произнести ни слова. Сильным толчком левой руки маркиз отшвырнул от себя министра. Д'Антраг отлетел к стене и пребольно ударился спиной. От боли у него перехватило дыхание. - Одну минуту, и я закончу, монсеньор. Меня прислал к вам граф де Моде, который, как должны были бы знать, возглавляет силы роялистов в Тулоне. Он дал мне очень четкие указания. Ядолжен встретиться с вами лично и рассказать вам то, что уже рассказал. Я ложен заставить вас вспомнить, если не о долге, то хотя бы о чести. Может быть еще поздно погасить эти пересуды и исправить вред, нанесенный вашему делу. Вам надлежит отправиться в Тулон немедленно, пока апатия и уныние верных вам людей не заставят их сложить оружие. Я закончил, монсеньор. Это наш последний призыв к вам. Даже теперь ваше появление в Тулоне может поднять упавший дух армии и положить конец порочащим слухам, которые - с болью вынужден утверждать - оказались правдой. Доброй ночи, монсеньор. Резко повернувшись, Ля Гиш шагнул к двери и потянул ее на себя. Трясущийся, взмокший, хватающий ртом воздух регент проводил его злобным взглядом. - Будьте уверены, я не забуду ни слова из того, что вы сказали, господин маркиз. Маркиз сжал губы. поклонился, вышел и закрыл за собой дверь. Он ворвался в общую гостиную и чуть не налетел на хозяина гостиницы, которого привлекли повышенные голоса. Маркиз вежливо попросил проводить его в приготовленные для него комнаты и столь же вежливо выразил желание, чтобы его разбудили пораньше. На этом он пресек суетливые попытки хозяина устроить гостя поудобнее и пожелал остаться в одиночестве. Но когда хозяин подошел к двери, маркиз задержал его вопросом: - Как зовут даму, в комнате которой я застал его высочество? - Мадемуазель де Керкадью. - Керкадью! Как давно она здесь, в Гамме? - Мадемуазель приехала сюда из Кобленца одновременно с его высочеством. Маркиза передернуло от отвращения, и на сем он прекратил разговор и отослал владельца гостиницы. Между тем, уход маркиза еще больше распалил ярость регента. Едва лишь дверь закрылась, его высочество набросился на своего министра. - Д'Антраг! И вы потерпите, чтобы этот негодяй ушел таким образом? Д'Антраг, бледный и потрясенный не меньше своего господина, бросился к двери, но в следующий миг регент остановил его. - Стойте! Подождите! Какое это имеет значение? Пусть уходит! - Принц воздел руки и потряс безвольными кистями. - Какое это имеет значение? Что вообще теперь имеет значение? - Мосье, пошатываясь, подошел к стулу и рухнул на него. Он отер пот со лба и невнятно захныкал: - Выпью ли я до дна эту горькую чашу? Неужели чума санюлотизма так широко распространилась, что даже люди благородного происхождения забыли свой долг? Кто я такой, д'Антраг? Я принц крови или enfant de roture? Каким низким негодяем должен быть этот, с позволения сказать, дворянин, чтобы бросать мне в лицо такие оскорбления! Это конец света, д'Антраг. Конец света! И принц снова жалобно застонал. Он сидел, сгорбившись, безвольно опустив руки между коленями, и уныло качал крупной головой. Наконец, не поднимая глаз, он снова заговорил: - Идите, д'Антраг. Какая от вас польза теперь, когда все кончено? Больше ничего не поделаешь. Уходите. Оставьте меня. Граф, обрадовавшись возможности положить конец этой неприятной сцене, пробормотал "монсеньор" и удалился, тихо прикрыв за собой дверь. Регент остался сидеть на месте. Воспоминания о страшном унижении, которое он вынес, то и дело исторгали из его груди протяжные, со всхлипами., вздохи. Он долго размышлял о том, насколько прискорбно сложившееся положение вещей, если даже сан не способен больше защитить его от оскорблений. Через некоторое время Мосье тяжело и устало поднялся со стула и замер в задумчивой позе, обхватив ладонью подбородок. Его дыхание выровнялось, сердцебиение унялось. К принцу начало возвращаться самообладание, а с ним - уверенность в себе. Такое положение вещей не вечно. Бог не допустит, чтобы принц крови до конца своих дней влачил жалкое существование. И когда в мире восторжествует благоразумие, и каждый человек снова займет в нем надлежащее место, маркиз де ля Гиш получит достойный урок хороших манер и заплатит за свою наглость. Эта мысль согрела его высочеству душу. Он снова распрямил плечи, вскинул голову и принял свой обычный царственный вид. Тут в нем, вероятно, пробудилось воспоминание о многообещающей беседе наверху, которую так грубо прервали в самый неподходящий момент. Во всяком случае, с принца мгновенно слетела всякая озабоченность. Он вышел из комнаты, пересек общую залу и снова поднялся по лестнице. Владелец постоялого двора с задумчивым любопытством наблюдал, как легко этот тучный господин шагает по ступенькам. Хозяин проследил принца взглядом до дверей в апартаменты господина де Керкадью. Потом, слегка пожав плечами, , пошел тушить свечи. Глава XXXVIII. Гражданин агент Андре-Луи покинул Париж приблизительно в районе Рождества. Точнее определить время этой поездки невозможно, поскольку в его записях нет никаких указаний на этот счет. Молодой человек отправился в Пикардию - собирать материал для последнего удара, который должен был сокрушить Сен-Жюста. - Если тебе повезет, - сказал ему де Бац на прощание, - В обозримом будущем все вернется на круги своя. Пока тебя не будет, завершится битва между Дантоном и Эбером. Исход ее предрешен. Эбер падет. Его сторонники последуют за жирондистами, и арена для последней схватки за власть расчистится. Дантон и Робеспьер вступят в решающую битву. Если ты привезешь с собой оружие против Сен-Жюста, если нам удастся покрыть его позором и бесчестьем, Робеспьер падет вместе с ним. Народ, утратив последние иллюзии, разорвет их в клочья. И прежде чем в садах Тюильри зацветут деревья, монарх снова сядет на трон, а ты сыграешь в Гаврийяке свадьбу. Тебе понадобится все твое мужество и хитроумие, Андре. В твоих руках судьба цезаря. С этим напутствием Андре-Луи сел в карету и отправился в маленький городишко Блеранкур. Он пустился в это путешествие, вооруженный безупречно изготовленным мандатом, выписанным на имя Моро, агента зловещего Комитета общественной безопасности. Андре-Луи сопровождал гигант Буассонкур, поехавший в качестве секретаря гражданина агента. Их дорожный экипаж остановился перед постоялым двором, который до недавнего времени носил название "Auberge des Lis"[18]. Но, поскольку это название слишком тесно ассоциировалось с королевским знаменем, заведение переименовали в "Auberge du Bonnet Rouge"[19], и поверх лилий намалевали на старой вывеске фригийский колпак. Андре-Луи тащательнейшим образом подобрал одежду для своей роли. - Я - характерный актер по призванию, - сообщил он Буассанкуру. - Скарамушу еще не выпадала такая крупная роль. Мы не должны пренебрегать деталями. Детали состояли из облегающего коричневого сюртука, не слишком нового на вид, лосин и сапог с отворотами, трехцветного кушака из тафты (его Андре старательно испачкал), свободно повязанного шейного платка и круглой черной шляпы с трехцветной кокардой. Отсутствие пера на шляпе молодой человек возместил притороченной к поясу короткой шпагой, выглядевшей чрезвычайно неуместно при подобном наряде. Таким образом, внешность сразу же выдавала в нем представителя власти, чего он, собственно, и добивался. Напустив на себя самодовольный и высокомерный вид, отличавший агрессивных революционных чиновников, которые как правило вели себя в соответствии с худшими представлениями о деспотах прежнего режима, Андре-Луи торжественно вступил в гостиницу. Мрачная физиономия дюжего Буассанкура, следующего за ним по пятам, добавила внушительности их выходу. Андре-Луи властно объявил, кто он такой, и в каком качестве сюда прибыл, представил Буассанкура, назвав его своим секретарем, потребовал лучшие комнаты и пожелал, чтобы к нему незамедлительно вызвали мэра Блеранкура и президента его революционного комитета. Своими короткими, отрывистыми фразами, властными манерами и пронзительным взглядом он добился ужасного переполоха. Владелец постоялого двора согнулся в раболепном поклоне пополам. Не угодно ли гражданину эмиссару - он запомнил имени Андре-Луи и не осмеливался употребить фамильярное обращение "гражданин", ничего к нему не присовокупив - пройти сюда? Гражданин эмиссар, конечно, понимает, что это всего лишь скромная провинциальная гостиница. Блеранкур немногим больше обычной деревни. Но гражданин эмиссар может не сомневаться - в его распоряжение будет предоставлено все самое лучшее. Провожая Андре, хозяин пятился задом и непрерывно кланялся, словно перед ним была особа королевского происхождения. Он непрестанно сетовал на отсутствие комнат, достойных гражданина эмиссара. Но гражданин эмиссар убедится, что перед ним всего лишь бедняк, владелец обычного провинциального постоялого двора, и, возможно не будет чересчур требователен. Гражданин эмиссар, следуя за отступающим, суетливо кланяющимся виноторговцем по узкому, вымощенному каменными плитами коридору, обратился к своему секретарю. - Как изменились времена, Жером! И изменились, несомненно к лучшему. Ты заметил, что вдохновляющие принципы демократии проникли даже в этот убогий сельский городишко? Обрати внимание на дружелюбное поведение этого славного хозяина, легкие которого наполнены чистым воздухом свободы. Как отлично оно от низкопоклонства прежних дней, когда деспоты попирали эту землю! О, благословенная свобода! О, всепобеждающее братство! Буассанкур едва не задохнулся от распирающего его смеха. Но хозяин самодовольно улыбнулся похвале и стал кланяться еще более раболепно. Он провел гостей в небольшую квадратную комнату, окна которой выходили во двор. Ее обычно использовали как столовую для путешественников, желающих питаться отдельно от других постояльцев и посетителей трактира. Но на время визита гражданина эмиссара эту комнату отдадут в его полное распоряжение. К ней примыкает спальня, и, если гражданин эмиссар не возражает, другая спальня, расположенная напротив, будет отведена его секретарю. Гражданин эмиссар с брезгливым видом прошелся по комнате, разглядывая ее убранство. Беленые стены украшали несколько картин. Важная персона из Парижа устроила им тщательный осмотр. На самом видном месте висела репродукция Давидовой "Смерти Марата". Перед ней гражданин эмиссар склонил голову, словно перед святыней. Потом он подошел к совершенно недостоверному портрету доктора Гильотена. Рядом красовалась литография, изображающая площадь Революции с гильотиной в центре. Надпись под ней гласила "Национальная бритва для предателей". Довершали эту выставку революционного искусства портрет Мирабо и карикатура, изображающая триумф народа над Деспотизмом - Обнаженный Колосс, придавивший одной ногой гомункулов в пэрских коронах, а другой - столь же крошечных тварей в епископских миртах. - Превосходно, - одобрил гражданин эмиссар. - Если эти картины отражают ваши убеждения, вас можно поздравить. Хозяин, маленький высохший человечек, удовлетворенно потер руки. Он разразился было пространной речью на предмет своих принципов, но гражданин представитель грубо его перебил, - Да, да. Не нужно столько слов. Я сам выясню все, пока буду жить у вас. Мне много чего предстоит выяснить. - В его тоне и улыбке проскользнуло нечто зловещее. Хозяин поежился под недобрым взглядом гостя и замолчал, ожидая продолжения. Андре-Луи заказал обед. Хозяин осведомился, не желает ли он чего-нибудь особенного. - На ваше усмотрение. Путешествие было утомительным, и мы голодны. Посмотрим, как вы накормите слуг нации. Это будет проверкой вашему патриотизму. После обеда я приму мэра и председателя вашего революционного комитета. Известите их. Небрежным жестом руки Андре-Луи отпустил раболепного хозяина. Буассанкур закрыл дверь и, приглушив могучий, зычный голос, пробормотал: - Ради Бога, не переиграйте. Андре-Луи улыбнулся, и Буассанкур тоже заметил недобрый огонек в его глазах. - Это невозможно. Никогда еще страна не знала таких деспотов, как наши апостолы Равенства. Кроме того, забавно видеть, как эти жалкие крысы танцуют под музыку, которую сами же заказывали. - Возможно. Но мы здесь не для того, чтобы забавляться. Если качество поданных на обед блюд служило демонстрацией патриотизма, то владелец постоялого двора показал себя самым непреклонным патриотом. От крепкого мясного бульона исходил восхитительный аромат, нежный и упитанный каплун был зажарен безупречно, вино вызывало сладкие грезы о берегах Гаронны свежий пшеничный хлеб превосходил по качеству все, что Андре-Луи и Буассанкур ели за последний месяц. Гостям испуганно и проворно прислуживали жена и дочь хозяина. - Недурно, недурно, - похвалил Буассанкур. - Кажется, в провинции не голодают так, как в Париже. - Члены правительства не голодают нигде, - резко заметил Андре-Луи. - Что мы скоро и покажем голодному народу. После обеда, когда убрали со стола, в гостиницу прибыл мэр Блеранкура - упитанный, луноликий коротышка лет сорока с маленькими красными глазками, которые придавали ему нездоровый вид. Коротышка назвался Фуляром. От него так и веяло самодовольством и, заметив это, Андре-Луи с самого начала избрал агрессивную линию поведения. Он даже не привстал навстречу посетителю, а лишь нарочито неторопливо отрвал взгляд от бумаг, которые предусмотрительно разложил на столе, и недружелюбно оглядел вошедшего, причем взгляд его задержался на солидном чиновничьем брюшке. - Стало быть, вы мэр, а? - произнес Андре-Луи вместо приветствия. - Я гляжу, вы чрезмерно упитанны. В Париже все патриоты исхудали. Гражданин Фуляр опешил. С него разом слетела вся самоуверенность. Темные глазки растерянно замигали и покосились на богатырскую фигуру Буассанкура, который стоял за спиной Андре-Луи. Но мэр был настолько обескуражен, что не осмелился указать гражданину агенту на вопиющее несоответствие его секретаря нарисованному образу истощенного патриота. - Жизнь в провинции не так тяжела, как в столице, - промямлил он. - Я заметил. Вы здесь жиреете. И не только это. - Таким образом Андре-Луи сразу же захватил инициативу в свои руки. Мэр, который пришел задавать вопросы, обнаружил, что сам оказался в положении допрашиваемого. И плохо скрытая угроза, проглядывавшая за грубыми манерами агента, в его агрессивном тоне, в суровом и презрительном выражении его угловатого лица, в одно мгновение сбила с Фуляра всю спесь и превратила его в подобострастного и послушного слугу. - Прежде, чем мы перейдем к делу, гражданин мэр, взгляните на этот мандат и ознакомьтесь с моими полномочиями. - Андре взял со стола удостоверение агента Комитета общественной безопасности и протянул Фуляру. Мэр робко шагнул вперед. Он пробежал глазами документ и вернул его владельцу. - Я к вашим услугам, гражданин агент. Располагайте мной, как сочтете нужным. - Мы ждем вашего президента и вашего коменданта. - Андре-Луи нетерпеливо постучал под столом ногой. Вы тут не особенно торопитесь, в вашем Блеранкуре. Пока он говорил, дверь открылась и владелец гостиницы объявил: - Гражданин президент и гражданин комендант. Названные граждане вошли в комнату с высокомерным видом. Тюилье, местный деспот и провинциальный про-консул, был другом и агентом Сен-Жюста. Близкие отношения с великим человеком обеспечивали надежный фундамент его самоуверенности. Андре-Луи с одного взгляда распознал хамскую сущность этого энергичного молодого человека со смуглой кожей, черными сальными волосами и неприятным лицом, которому тяжелая, выступающая вперед нижняя челюсть придавала свирепое выражение. Следом за ним вошел лейтенант Люка, который командовал отрядом Национальной Гвардии размещенном в Блеранкуре, и номинально именовался комендантом. Светловолосый молодой офицер производил впечатление человека добродушного и любезного. В синем мундире с белой отделкой и красными эполетами он выглядел почти джентльменом. Андре-Луи неспешно оглядел своих посетителей. Он не поднялся с места и не потрудился убрать с лица недовольное выражение. Оценив по достоинству гражданина Тюилье, он не дал ему открыть рта и прибег к той же тактике, которая так благотворно подействовала на мэра. - Вы заставили себя ждать. Это при прежнем режиме чиновники могли позволить себе безнаказанно тратить впустую свое и чужое время, Теперь положение изменилось. Время чиновника принадлежит нации. Тюилье, как и мэра несколькими минутами раньше, явно потрясло такое обращение. Какой же огромной должна быть власть человека, который позволяет себе такой тон в разговоре с президентом Революционного комитета! Но, поскольку самоуверенность Тюилье покоилась на более прочном основании, чем самоуверенность мэра, ее было не так-то просто разрушить. Опомнившись, президент надменно изрек: - Вам нет необходимости напоминать мне о моем долге. - Надеюсь, вы правы. Но если я замечу такую необходимость, то сделаю это без колебаний. Лучше взгляните сюда, гражданин президент. - И Андре-Луи снова предъявил свой мандат. Тюилье разглядывал документ долго и внимательно. Среди других подписей он заметил и подпись Сен-Жюста. Мандат произвел на него тем большее впечатление, что он имел весьма смутное представление о функциях агента Комитета общественной безопасности. Прежде президент уже имел дело с одним или двумя представителями власти и знал, насколько широки их полномочия. Агент Комитета общественной безопасности был чем-то новым в его опыте. В этом не было ничего удивительного, ибо агентов Комитета никогда не посылали с подобными поручениями. Прекрасно сознавая это, Андре-Луи рассчитывал, что о его полномочиях будут судить по его поведению. Чем более властно и заносчиво он будет держаться, тем больше шансов, что его полномочия сочтут неограниченными. - Передайте документ коменданту. Он должен знать, на каком основании я буду отдавать ему приказы, если возникнет такая необходимость. Андре-Луи прекрасно отдавал себе отчет в том, что посягает на чужие права. Тюилье нахмурился. - Если у вас будут приказы для коменданта, он получит их от меня или от мэра. Андре-Луи смерял его суровым взглядом. - Пока я в Блеранкуре, Национальная Гвардия будет получать приказы и от Комитета общественной безопасности, чере меня, его представителя. Я хочу, чтобы вы это четко себе уяснили. Я здесь не для того, чтобы в игрушки играть или спорить о формальностях. Я здесь по делу. По серьезному делу. Давайте перейдем к нему. Буассанкур, подай гражданам стулья. Буассанкур поставил перед столом три стула, и вся троица села лицом к Андре-Луи и выжидательно посмотрела на гражданина агента. Мэр растерянно моргал красноватыми глазками, Тюилье сохранял надменное и неприступное выражение лица, Люка с независимым видом развалился на стуле и поигрывал саблей. Андре-Луи откинулся на спинку стула и хищно разглядывал представителей власти Блеранкура. - Итак, - заговорил он веско, - этот невинный с виду провинциальный городишко оказался прибежищем реакционеров, оплотом заговора против Республики, Единой и Неделимой. Тюилье попытался было вставить слово. - Но это было... - Не перебивайте меня. Я осведомлен о том, что здесь было. И я озабочен делом, которое привело к аресту этого Торина. Для Тюилье наконец все прояснилось. Этого агента прислал в Блеранкур сам Сен-Жюст. Прислал, чтобы тот добыл - а если понадобится, то и сфабриковал - доказательства, необходимые, чтобы отправить обманутого мужа госпожи Торин на гильотину. Тюилье отчетливо понял, в чем состоит его долг. Он обязан работать рука об руку с этим ловким и умелым агентом Комитета общественной безопасности. Хмурое настороженное выражение его лица сменилось сочувственной серьезностью. - Ах, да. Это очень печальный случай, гражданин агент. не может вспоминать о нем без стыда. Ответ Андре-Луи привел его в полное замешательство. - Я бы лучше думал о Блеранкуре, да и о вас, если бы вы представили мне какие-либо доказательства, чтобы мы могли вырезать эту раковую опухоль деспотизма. - Что вы имеете в виду? - Послушайте, гражданин, не стоит со мной шутить. Где доказательства вашей доброй воли, вашего патриотического рвения? - Но разве мы не арестовали негодяя Торина, не отправили его в Париж для суда? - За участие в заговоре, - со значением произнес Андре-Луи и сделал выразительную паузу. - Ну же! Где остальные? Где сообщники этого мерзавца? Где другие заговорщики? Вы их арестовали? Тюилье начал терять терпение. - О чем вы говорите? Нам ничего не известно о других. - Вот как? Андре-Луи вскинул брови. На его лице внезапно появилась полная сарказма улыбка. - Вы, кажется, собираетесь меня уверить, что в Блеранкуре человек может составить заговор в одиночку? Это что, особенность жителей вашего края? Мэра поразила проницательность этого замечания. - Силы небесные! - воскликнул он и повернулся к Тюилье. - Ну конечно, у этого типа должны быть сообщники! Человек не может участвовать в заговоре один. Гражданин агент совершенно прав. - А, вы тоже это заметили? Я рад, что Блеранкур не лишен здравомыслия, хотя и приходится прилагать усилия, чтобы его ообнаружить. Что же, гражданин президент, вы оказались не слишком бдительны. Вы выяснили, что Торин - заговорщик. Вы арестовали его и на сем успокоились. Вы не взяли на себя труда установить, кто сообщники этого типа. Честное слово, полагаю, Комитету общественной безопасности самое время разобраться в этом вопросе. Андре-Луи взял карандаш и быстро написал на бумаге несколько строк. Мэр выглядел совершенно ошеломленным. Тюилье снова нахмурился, но промолчал. Он сознавал, что, чем меньше он скажет, тем лучше. Дело обстоит совсем не так, как ему казалось вначале. Лучше он предоставит своему другу Сен-Жюсту разобраться с этим наглым, пронырливым молодым агентом. Сен-Жюст быстро поставит на место этого субъекта. Больше он не будет совать нос, куда не следует. Люка в ходе беседы сохранял непринужденный, заинтересованный вид. В конце концов, он только инструмент исполнительной власти, и не несет никакой ответственности за ее промахи и недостатки. Андре-Луи поднял глаза. Тюилье понял, что этот нахальный молодой проныра вовсе не собирается оставить его в покое. - Какова природа этого заговора, гражданин президент? Тюилье неловко заерзал на стуле. - Вы полагаете, что я держу в голове все дела своего комитета? - Нет, зачем же? А у вас в Блеранкуре было много заговоров? - Других не было. - И вы не можете вспомнить природу этого единственного? Боюсь, вы выказываете слишком мало интереса к своим обязанностям. Вы вели записи, я полагаю? - Не помню, вел или нет. Андре-Луи приподнял бровь и впился в президента долгим внимательным взглядом. - Гражданин, вы вынуждаете меня напомнить вам, что речь идет о серьезном деле. Этот Торин должен был предстать перед вашим комитетом для допроса. - Я допрашивал его лично. - Это в высшей степени необычно и идет вразрез с общепринятой процедурой. Но даже в этом случае вы обязаны были вести записи. Протокол допроса. Он должен был у вас сохраниться. - О, полагаю, я вел записи. Но откуда я знаю, где они сейчас? - Вам придется отыскать их, гражданин председатель. Кажется, вы не вполне отдаете себе отчет, насколько это важно. Когда мы узнаем подробности заговора, мы получим нить, ведущую к сообщникам Торина. - Я понимаю. Да. Конечно, я понимаю. - Тюилье почувствовал, что его загоняют в угол, и решил показать зубы. - Но тысяча чертей! Говорю вам, у меня нет этих записей! Андре-Луи долго и испытующе смотрел на него, пока Тюилье, наконец, не взорвался. - Что вы на меня глазеете? - завопил он, вскочив с места. - У вас нет записей? Как я должен это понимать? Тюилье, полагаясь на защиту Сен-Жюста, ради которого он пошел на арест Торина, позволил себе выйти из себя. - Можете понимать, как вам угодно. Я устал от ваших вопросов. Думаете, я допущу, чтобы меня запугивал какой-то шпион? Думаете... - Молчать! - перебил его Андре-Луи. - Вы в своем уме? Я представляю Комитет общественной безопасности! И я должен сносить оскорбления от председателя провинциального Революционного комитета? Хорошенькое дельце! Вы полагает, мне нужны ваши речи? Я задал вам простой вопрос, и вам нужно было дать на него ясный ответ, не больше. Но я начинаю подозревать, что нам с вами не о чем больше разговаривать. - Рад это слышать, - огрызнулся Тюилье и вздернул нос. Он снова сел и быстрым движением закинул ногу за ногу. Вся его поза свидетельствовала о гневе. Андре-Луи продолжал сверлить председателя недобрым взглядом. Затем он взял перо, обмакнул его в чернила, придвинул к себе чистый лист бумаги и принялся быстро строчить. Несколько мгновений в комнате не раздавалось ни звука, кроме скрипа пере и сердитого прерывистого дыхания гражданина Тюилье. Наконец Андре-Луи закончил писать. Он отшвырнул перо в сторону, откинулся на спинку стула и помахал бумагой, чтобы высушить чернила. Потом гражданин агент заговорил снова. На этот раз он обращался не только к , но и к Фуляру. - Стало быть, положение таково: две недели назад гражданина Торина арестовали по приказу председателя Революционного комитета Блеранкура, предъявили ему обвинение в заговоре - и отправили в Париж для суда. Я приехал сюда, чтобы выяснить природу заговора и имена сообщников Торина. Председатель не может назвать ни того, ни другого. Он заявил мне в оскорбительных выражениях, что не сохранил никаких записей. Делать выводы - не мое дело. Их сделает Комитет общественной безопасности. Но уже сейчас ясно, что возможны только два объяснения. Либо гражданин председатель проявил , либо он прикрывает остальных заговорщиков. - Что вы сказали? - Тюилье снова вскочил. Андре-Луи продолжал безжалостно и невозмутимо - Какой из двух вариантов выбрать, предстоит решить Комитету. Тем временем, мой долг мне совершенно ясен. Гражданин мэр, не будете ли вы добры подписать этот приказ? - И он протянул мэру бумагу, которую только что заполнил. Фуляр читал; Тюилье с потемневшим от ярости лицом наблюдал за мэром. - Что это такое? - не выдержал он наконец. - Бог мой! - в тот же самый момент воскликнул мэр. - Приказ о вашем аресте, ясное дело, - ответил Андре-Луи. - О моем аресте? Арестовать меня? Меня?! - Президент отшатнулся. Его смуглое лицо внезапно приобрело зеленоватый оттенок. - Надеюсь, вы понимаете, что это совершенно необходимо, гражданин мэр? Гражданин мэр задумчиво облизнул губы. Его красноватыеглазки сузились. Он взял перо. Показалось ли Андре-Луи или на лице мэра действительно мелькнула улыбка, когда он склонился над столом, чтобы подписать бумагу? Нетрудно было представить себе, как Тюилье злоупотреблял положением председателя революционного комитета задирал и унижал мэра, и теперь Фуляр одним росчерком пера сводил все старые счеты. Тут онемевший Тюилье пришел в себя. - Вы сошли с ума? Не подписывайте, Фуляр! Не смейте подписывать! Клянусь Богом, вы заплатите за это головой! - Ха! Запишите эту угрозу, Буассанкур. Она дополнит мой отчет. И позвольте напомнить вам, гражданин Тюилье, что в данный момент под вопросом сохранность вашей собственной головы. Так что приберегите все, что вам есть сказать, для суда и ведите себя достойно. - Андре-Луи взял бумагу и обратился к потрясенному офицеру. - Вот вам наш приказ, гражданин комендант. Поместите гражданина Тюилье в местную тюрьму и держите его там вплоть до моих дальнейших распоряжений. Приставьте к нему надежную охрану и следите, чтобы он не мог ни с кем связаться без моего ведома. Он не должен отправлять и получать письма, не должен ни с кем видеться. Вы за это отвечаете. Предупреждаю вас: эта ответственность очень тяжела. - Ей-Богу, вы правы! вскричал побагровевший Тюилье. - Кое-кто из вас ответит за это. И ответит головой. - Уведите его, - приказал Андре-Луи. Комендант отсалютовал и повернулся к Тюилье. - Пойдемте, гражданин председатель. Тюилье не двинулся с места. На его скулах играли желваки, губы шевелились, но он ничего не произносил. Потом он потряс кулаком в сторону Андре-Луи. - Вы дождетесь, наглый выскочка! Вы еще посмотрите, что с вами произойдет. Андре-Луи посмотрел на него с презрением. - Сначала я увижу, что произойдет с вами, предатель. Впрочем, это я и так могу предсказать с полной определенностью. И он небрежно махнул рукой в сторону двери. Глава XXXIX. Доказательства Когда протестующего и угрожающего Тюилье наконец увели, и его крики стихли за дверью, Андре-Луи обратился к Фуляру. - Что вы об этом думаете, гражданин мэр? Упитанный коротышка с серьезным видом покачал головой ивынес свой печальный приговор: - Мне это не нравится. Скажу вам откровенно, гражданин агент, мне это не нравится. - Что именно вам не нравится? Выражайтесь яснее, друг мой. Мэр подпрыгнул на стуле. - Мне не нравится поведение Тюилье. Он не искренне. Патриот не стал бы вести себя так. - Ха! стало быть, вы тоже заметили. С этого момента я уверен, что могу положиться на вашу проницательность и здравомыслие. Хотя, если в Блеранкуре чего и недостает, то это не здравомыслие. Недостает верности, рвения, патриотизма. У вас заговор, а председатель революционного комитета покрывает заговорщиков. - Вы так считаете? Вы уверены? - А вы? - прогудел Буассанкур. - Я не знаю, что и думать, чему верить. Андре-Луи одарил его неприятной улыбкой. - Придется нам что-нибудь отыскать для вас. Надо порыться в бумагах этого мошенника. Пойдемте, гражданин. Вы покажете дорогу к дому Тюилье. Вы с нами, Буассанкур. Тюилье снимал комнаты в доме на окраине городка. Дом стоял в глубине густого запущенного сада, который в эти декабрьские дни выглядел в своей наготе необыкновенно безжизненно. Ветхая развалюха принадлежала вдове Грссе и ее незамужней сестре. Тюилье занимал две комнаты на первом этаже. Беглый осмотр спальни убедил Андре-Луи, что ею можно не заниматься. Он прошел в гостиную, где Тюилье, очевидно, держал бумаги, связанные с его деятельностью на посту председателя революционного комитета. Андре-Луи с любопытством оглядел книжные полки. "Общественное управление", несколько томов Вольтеровой "Эпохи Людовика XIV", одна или две работы по философии, перевод Овида, экземпляр "Романа о Розе" и многое другое. Занятный ассортимент. Письменный стол стоял у окна. На нем лежали какие-то бумаги. Андре-Луи бегло их просмотрел. Ничего важного они из себя не представляли. Он открыл два выдвижных ящика. Их содержимое представляло еще меньший интерес. Андре-Луи и неотступно следующие за ним мэр и Буассанкур перешли к бюро, стоявшему в глубине стенной ниши. Оказалось, что бюро заперто на ключ. Взломав замок, Андре-Луи сел и начал просматривать бумаги. Мэр по его приглашению придвинул стул и устроился подле гражданина агента. Буассанкур, стоявший по другую сторону от Андре-Луи, помогал разбирать содержимое бюро, следуя указаниям молодого человека. Декабрьский день давно угас. Три часа работы при свечах в холодной, неопрятной комнате оказались небесплодными. Результатом энергичных поисков стала тоненькая пачка документов, которую Буассанкур перевязал тесемкой. Наконец бюро закрыли, и мэр, по распоряжению Андре-Луи его опечатал. Опечатали они и обе комнаты Тюилье, сообщив перепуганной вдове Грассе, что их нельзя открывать до поступления официального приказа от Комитета общественной безопасности. После этого вся троица вернулась в "Красный колпак", где хозяин поспешил развести огонь, дабы гражданин агент мог согреть августейшие члены. Тут Андре-Луи и мэр ознакомились с изъятыми документами подробнее, а Буассанкур, изображающий секретаря, делал записи по указанию своего начальника. Самым крупным трофеем оказалось послание Сен-Жюста, которое Тюилье неосмотрительно сохранил вопреки приписке с просьбой немедленно уничтожить письмо. Оно было написано месяц назад и состояло из умышленно туманных выражений. Имя Торина там не упоминалось. Но в свете последующих событий выяснилось, что тумана в письме недостаточно; во всяком случае, оно оставляло очень серьезные сомнения по поводу обвинения, предъявленного Торину при аресте. "Если этот Панталоне, - писал Сен-Жюст, - не прекратит визжать, это может обернуться для меня серьезными неприятностями. Добродетель и целомудрие чрезвычайно популярны в последнее время, и я, естественно выступаю в их защиту. Выводы делай сам. Я сказал достаточно, чтобы тебе стала понятна щекотливость сложившегося положения. Не уверяй меня, что все можно уладить традиционным способом. Даже если я так поступлю, этот человек все равно постарается мне навредить. Нужно обеспечить его молчание. Надеюсь, твоя изобретательность поможет тебе найти выход. При необходимости посоветуйся с Б.С.Ж. Вы оба можете рассчитывать на мою благодарность С братским приветом, навечно твой друг Ф. Сен-Жюст." Андре-Луи прочитал письмо вслух и стал выпытывать у мэра сведения, которые позволили бы расшифровать содержащиеся в послании намеки. - Панталоне в комедии - всегда обманутый муж. Следующая фраза письма подтверждает, что речь идет о рогоносце. Кто из рогоносцев здесь, в Блеранкуре, может поставить в неудобное положение представителя Сен-Жюста? Вопрос перепугал мэра до крайности. С тем же успехом Андре-Луи мог приставить к его голове пистолет. Но как ни был напуган Фуляр, от ответа он увиливать не стал. - Торин. - Торин! - Андре-Луи изобразил изумление. - Но это же имя заговорщика! - Именно так, - подтвердил мэр. - Человек, молчание которого нужно обеспечить. Знаете, гражданин мэр, мне начинает казаться, что тут был заговор совершенно необычного рода. Тюилье, который якобы этот заговор раскрыл, не смог объяснить нам, ни в чем он заключался, ни кто его составлял, помимо несчастного Торина. В чем же правда? Какова настоящая история Торина? Мэр рассказал все, что ему было известно. В городке ни для кого не было секретом, что Сен-Жюст соблазнил жену Торина. С тех пор, как гражданин представитель уехал в Париж, мадам Торин исчезла, и ходила молва, что Сен-Жюст забрал ее с собой. Буассанкур быстро строчил, сокращая слова, чтобы поспеть за рассказом мэра. - Поучительная история о человеке, который "выступает в защиту добродетели и целомудрия", - прокомментировал Андре-Луи и перешел к следующему вопросу. - Теперь этот Б.С.Ж. Здесь есть две записки, подписанные этими инициалами. В первой Б.С.Ж. предлагает арестовать какое-то лицо, какое именно, он не называет. Во второй, отвечая, по всей видимости, на вопрос, он пишет: "Откуда я знаю, что тебе с ним делать? На твоем месте я бы отправил его в Суассон, на гильотину". Возможно, он имеет в виду несчастного Торна. Кто этот Б.С.Ж.? Вы не догадываетесь? - Должно быть, это Бонтам; некий тип, живущий в Шоме. Он называет себя Бонтам Сен-Жюст. - Называет себя? Как вас понимать? - Он какой-то родственник представителя Сен-Жюста. Несомненно, он имеет право называть себя так. Но чаще его зовут просто Бонтам. - Чем он занимается? - По профессии он - коновал. Но сейчас фермерствует. Он якобы приобрел недавно эмигрантское поместье. - Что подразумевается под вашим "якобы"? Купил он поместье или нет? - Вероятно, купил. Но я никогда не слыхал, чтобы у него водились деньги. Андре-Луи вскинул на мэра глаза. На его лице появилось выражение охотника, напавшего на след. - Это интересно. У парня нет денег, и все же он покупает землю. - О, и много земли! Он скупил все вокруг Ля Боса. Чертовски много земли! Гражданин агент погрузился в задумчивость. - Возможно, нам придется поговорить с этим загадочным Бонтамом Сен-Жюстом, - сказал он наконец. - Пусть объяснит эти записки. - И он сменил тему. - возвращаясь к Торину, что вы можете о нем сказать? - Ничего хорошего. Никчемная личность, пьяница, бил жену. Никто не осуждал бедняжку, когда та уехала с гражданином Сен-Жюстом. Вот почему об этой истории мало судачат. Никто не пожалел Торина, когда его схватили. Андре-Луи посуровел. - Как бы он себя ни вел, это не оправдывает тех, кто пытается расправиться с ним руками закона, прибегнув к ложному обвинению. - Я этого не говорил, гражданин агент, - испуганно проблеял мэр. - У него есть родственники? - Замужняя сестра. Она тоже перехала в Шом. А здесь живет кузина Торина. - Ну что же, - Андре-Луи встал. - Отложим наше дело на завтра. Теперь уже почти полночь. Зайдите ко мне завтра в девять утра, гражданин мэр. Буассанкур, спрячьте эти документы в надежное место. Усталый Фуляр откланялся, радуясь возможности избавиться наконец от присутствия страшного агента Комитета общественной безопасности. Андре-Луи и Буассанкур улыбнулись друг другу. - Ну и стремительны же вы! - восхитился Буассанкур. - Такова роль Скарамуша. Он добивается успеха быстротой натиска. Немедленный арест Тюилье был необходим, иначе он успел бы снестись с Парижем. Остальное - просто подарок судьбы. Самая большая наша удача. Нам удалось обнаружить нить, которая ведет к гражданину Бонтаму. Или я ничего не понимаю, или нас ждут великие открытия. Я и не рассчитывал на такое везение, когда отправлялся в Блеранкур. Андре-Луи оказался прав. Их действительно ждали великие открытия. На следующее утро они в сопровождении мэра, коменданта и небольшого отряда национальных гвардейцев отправились верхом в Шом. Вскоре после десяти они подъехали к воротам миниатюрного, но изящного шато, одного из последних приобретений Бонтама, где тот и обосновался. Прежнего владельца, виконта де ля Бос несколько месяцев назад гильотинировали, а законный наследник прозябал где-то в изгнании. Привлеченный шумом, собственной персоной вышел во двор, узнать, кто к нему пожаловал. Молодой человек в крестьянской одежде, высокий и сильный, имел заметный изъян во внешности. Его широкое полное лицо было почти совершенно лишено подбородка, в результате чего он производил впечатление глуповатого и слабохарактерного субъекта. Но, когда комендант объявил Бонтаму, что по приказу Комитета общественной безопасности, он арестован, молодой человек прибег к весьма крепким выражениям, которые снимали с него подозрения в слабости характера Он осыпал приехавших угрозами и вопросами типа: не сошли ли они, случайно с ума, понимают ли, что делают, знают ли о его родстве с представителем Сен-Жюстом, отдают ли себе отчет, что с ними станет, когда представитель узнает об этой вопиющей ошибке. И только под конец своей бурной речи он задал вопрос по существу, пожелав узнать, на каком основании он арестован. Андре-Луи стоял перед Бонтамом в агрессивной позе, его круглая черная шляпа с трехцветной кокардой была надвинута на самый лоб. - Основания будут полностью установлены, когда мы просмотрим ваши бумаги. Лицо Бонтама изменило цвет и стало каким-то дряблым. Но через мгновение он справился с собой. - Если вы на это рассчитываете, значит, у вас нет обвинения. Как вы можете арестовать меня, не предъявив обвинения? Вы злоупотребляете своей властью, если, конечно, вы ею обладаете. Это грубое нарушение закона, и вы за него ответите. - Для честного человека вы чересчур хорошо знаете законы, - усмехнулся Андре-Луи. - И, как бы то ни было, ваши знания устарели. Вы никогда не слышали о "законе о подозреваемых"? Мы арестовали вас по подозрению. - Не усугубляйте свое положение бессмысленным сопротивлением, - добавил Буассанкур. - Если вам нечего скрывать, то нечего и волноваться. Бонтам воззвал к мэру, но мэр лишь повторил слова Буассанкура, и помрачневшего и озлобленного арестанта заперли в одной из комнат, поставив охрану к двери и под окном. Андре-Луи не стал тратить времени на допрос домочадцев Бонтама. Он пожелал узнать только, где гражданин Бонтам хранит свои бумаги. Три часа гражданин агент с помощниками обшаривал кабинет. Мэр и Буассанкур тоже принимали участие в поисках. Когда обыск закончился и Андре-Луи нашел то, что искал - несколько записок и пару писем, касающихся покупки земель Ля Бос - они сели обедать. Домочадцы выставили на стол все лучшее из запасов маленького шато: омлет, куропаток и несколько бутылок превосходного вина из недурного погреба Бонтама. - Да он просто проклятый аристократ, этот Бонтам, - вот единственная благодарность, которой Андре-Луи удостоил домочадцев за роскошную трапезу. Потом он приказал расчистить стол и устроил в симпатичной столовой, залитой зимним солнцем, импровизированный трибунал. На столе разложили бумагу и перья, поставили письменный прибор. Андре-Луи расположился в кресле, справа от него - Буассанкур с пером в руке, слева мэр Блеранкура. Бонтема, бледного, угрюмого и испуганного привели в столовую под стражей. Комендант расположился у двери в качестве официального зрителя. Начался допрос. Бонтаму задали формальные вопросы об имени, возрасте, общественном положении, месте жительства и роде занятий. Буассанкур записывал ответы. На последний вопрос Бонтам ответил, что он - землевладелец и фермер. - Как давно вы им стали? - последовал неудобный вопрос. Бонтам долго колебался, прежде чем ответить. - Год назад. - А до этого чем вы занимались? - Я был коновалом. Андре-Луи оценивающе посмотрел на арестанта. - Если я правильно понял, оставленное вам наследство ничтожно. Вы - человек молодой, гражданин Бонтам. Сколько лет вы были коновалом? - Пять или шесть. - Едва ли за это время можно нажить состояние. Но вы были очень бережливы, я полагаю. Вам удалось откладывать деньги.. Сколько вы скопили? Бонтам раздраженно пожал плечами. - Откуда, черт побери, мне знать, сколько я скопил? Я не держу бухгалтерских книг. - Вы к себе несправедливы. Тут передо мной достаточно документов, показывающих, что бухгалтерия у вас поставлена прекрасно. Не тратьте попусту мое время, гражданин. Отвечайте, сколько вы скопили? Бонтам взбунтовался. - Какое у вас право меня допрашивать? Вы грязный шпион комитета, а не судья. Вы не имеете права меня пытать. Может быть, в вашей власти арестовать меня, хотя и в этом я сомневаюсь. Как бы то ни было, когда гражданин Сен-Жюст прослышит о ваших художествах, для вас наступят черные минуты, это я вам обещаю. А пока, друг мой, самое большое, что вы можете сделать - отправить меня в Париж для суда. Отправьте же меня, отправьте! Отпоравьте и будьте прокляты! Я не стану отвечать ни на один из ваших вопросов. Гражданин мэр, и вы содействуете этому субъекту? Боже мой! Берегитесь! Гильотина в Париже работает быстро. Возможно, вам придется ознакомиться с ее работой за такой произвол. Гражданин представитель Сен-Жюст строго спросит с вас за него. Это не тот человек, с которым можно шутить, и вам следовало бы об этом знать. Пылая от охватившего его возбуждения, Бонтам сделал паузу, чтобы перевести дыхание. - Зафиксируйте все, - спокойно распорядился Андре-Луи, обращаясь к Буассанкуру. - Все, до единого слова. - Он дождался, пока лжесекретарь прекратил писать, и снова обратился к арестанту. На этот раз он говорил тихо и бесстрастно, без прежнего напора, и, возможно, по контрасту его тон произвел еще более сильное впечатление. - Ваша убежденность покоится на ложной предпосылке. Я уже сказал вам, что вы слишком хорошо знаете законы, но они устарели. Если вы честный человек, то поможете мне решить, отправлять вас для суда в Суассон или нет. Да-да, В Суассон, не в Париж. Гильотина в Суассоне работает не менее быстро. А что до гражданина представителя Сен-Жюста, на защиту которого вы, кажется рассчитываете, то по ныне действующим законам Равенства и Братства ни один человек в государстве не обладает достаточной властью, чтобы защитить преступника. - Тон Андре-Луи стал жестче. - Я повторю: ваши знания устарели. Вы, по видимому, находитесь под впечатлением, что мы по-прежнему живем в век деспотов. И еще одно. Позвольте заверить вас: если вы не сумеете рассеять подозрения, которые возникли у меня при изучении ваших бумаг, если не сможете дать удовлетворительного объяснения неким загадочным обстоятельствам, у гражданин представителя Сен-Жюста появятся куда более неотложные дела, чем ваша защита. Ему придется держать ответ за себя. - Андре-Луи вдруг стукнул кулаком по столу и с внезапной свирепостью добавил: - Республика не смотрит на чины и звания. Зарубите это у себя на носу, гражданин Бонтам. Свобода, Равенство и Братство - не пустые слова. Мэр невнятно, но пылко выразил свое полное согласие с последним утверждением. Он подхватил у Андре-Луи эстафету и тоже принялся убеждать арестованного ответить на вопросы и снять с себя подозрения. - Я не понимаю, в чем причина вашей нерешительности. Единственное объяснение: вы молчите из ложной лояльности. Ложной, потому что никакая лояльность не спасет того, кто вами руководит. Единственное, чего вы можете добиться своим молчанием - это обвинения в предумышленном пособничестве преступнику. Приведенные доводы не только усмирили, но и заметно напугали Бонтама. Ужасная угроза Андре-Луи поколебала его уверенность в заступничестве Сен-Жюста. А без этого заступничества ему действительно конец. - Бог мой! - не выдержал он. - В чем вы меня обвиняете? Вы не сказали мне даже этого. Я не делал ничего плохого. - Вы назвались землевладельцем и фермером. Я желаю получить представление об источнике богатства, которое позволило вам приобрести обширные участки земли в Ля Босе. - Я выразился неточно. - Страх выжал из Бонтама правду. - Я и в самом деле фермер. Я занялся сельскшм хозяйством, потому что оно более прибыльно, чем мое прежнее ремесло. Но я не землевладелец. Я всего лишь посредник. Что пользы меня допрашивать? У вас мои бумаги. Они должны были показать вам, что я только агент. - Чей агент? Бонтам на мгновение замялся и нервно стиснул пальцы. Хотя в комнате было прохладно, его бледный выпуклый лоб покрылся крупными каплями пота. - Гражданина представителя Сен-Жюста, - ответил он наконец. И, словно желая оправдать предательство, к которому его вынудили, добавил: Вы должны были понять это из бумаг. - Да, - кивнул Андре-Луи. - По крайней мере, в них содержится много довольно ясных указаний на ваше сотрудничество. - И он замолчал, выжидая, когда Буассанкур закончит писать. - В течение последнего года вы получили деньги, которые в пересчете на ныне утвержденную Республикой валюту составляют в сумме примерно полмиллиона франков. - Да, если считать во франках, получится примерно такая цифра. - Самый крупный денежный перевод в сто тысяч франков получен вами только месяц назад. - Да. Где-то около месяца назад. - Седьмого фримера, если быть точным. - Если у вас есть точная дата, к чему задавать этот вопрос? - Я полагаю, эти деньги были высланы вам из Страсбурга? - Не знаю. - Вам неизвестно, откуда писал гражданин Сен-Жюст? Ведь это он прислал вам деньги, не так ли? - Да. Они пришли от него. Вероятно, из Страсбурга. Да. Откуда же еще? Андре-Луи откинулся назад. - Запишите Буассанкур. Все дословно. Это очень важно. - Он повернулся к мэру. - Я выяснил гораздо больше, чем рассчитывал. Я приехал расследовать роялистский заговор, а обнаружил заговор совершенно иного рода. В начале фримера гражданин Сен-Жюст находился в Страсбурге. Он взымал там крупные штрафы. В его руки текло золото, которое ему доверили собрать в национальную казну. Эти деньги должны были облегчить страдания народа. Но, оказывается, гражданин Сен-Жюст незаконно присвоил часть из них на личные нужды. Вот к какому выводу приводит наше расследование. Добавьте это умозаключение к протоколу, Буассанкур для передачи на рассмотрение в другую инстанцию. И позаботьтесь об этих документах. Они обеспечивают доказательства. - Он ненадолго задумался. - Что ж, на данный момент это все. Больше у меня нет вопросов. Можете увести арестованного. Буассанкур закончил писать и положил протокол перед Андре-Луи. Он внимательно прочел и подписал бумагу, потом передал ее на подпись мэру. Мэр убедился, что все изложено точно, и поставил свою подпись. Отложив перо, он обратил к Андре-Луи бледное, испуганное лицо. - Боже всемогущий! Вы совершили ужасное открытие, гражданин. - И я не сомневаюсь, что мы только в начале пути. Мэр задрожал. Но, в конце концов, виной тому мог быть холод - солнце к тому времени ушло из комнаты. - Мы вступаем на очень опасную территорию, гражданин. Андре-Луи встал. - Очень опасную для преступников, - уточнил он с уверенностью, которая немного успокоила мэра. - Очень опасную для лже-патротов, которые обманом лишают Республику того, что принадлежит ей по праву; опасную для тех, кто злоупотребляет своим положением в личных интересах. Никому больше опасность не угрожает. Нация знает, как вознаградить тех, кто не жалеет усилий, чтобы уничтожить коррупцию. Вас ждет великая слава, гражданин мэр. Надеюсь, вы достойны удачи, которая вам выпала. - Я всегда был хорошим патриотом. - Рад слышать это. Выполняйте свой долг, и ничего не бойтесь. Fiat officium, ruat coelum. Нам пора. Прикажите коменданту отвезти этого малого в тюрьму Блеранкура. Пусть приставит к нему надежных людей и ждет, пока мы за ним не пришлем. Глава XL. Досье Андре-Луи развил лихорадочную деятельность, стараясь как можно скорее закончить свои дела в Блеранкуре. Он ни на минуту не забывал о грозящей им с Буассанкуром опасности. Если слухи о его расследовании достигли бы Парижа, их деятельность пришел бы очень скорый и печальный конец. Поэтому он стремился завершить сбор доказательств, пока его не разоблачили. Вскоре у Андре-Луи появились дополнительные причины для беспокойства. Члены революционного комитета, председателя которого он арестовал, начали выражать недовольство. Не исключено, что этих джентльменов тревожила нечистая совесть, и, не зная цели расследования, которое, словно круги на воде, охватывало все более и более широкие области, они стали опасаться за собственную судьбу. Так или иначе, но в их среде началось брожение. Все чаще и чаще члены комитета задавались вопросом о широте полномочий пронырливого агента . По счастью, мэр остался на стороне Андре-Луи и своевременно предупредил гражданина агента о назревающем бунте. Андре-Луи принял меры незамедлительно. Он приказал созвать заседание Комитета и предстал перед революционным ядром Блеранкура. Члены комитета - десять местных торговцев - поднялись навстречу гражданину агенту, когда тот быстрыми шагами вошел в гостиную мэра, где проводилось собрание. Андре-Луи властным жестом велел всем сесть, а сам остался стоять. Сценический опыт подсказывал ему, что такая позиция весьма выгодна для того, кто хочет подавлять собеседников. Он широко расставил ноги, заложил руки за спину и обвел присутствующих тяжелым неприязненным взглядом Желая усилить всеобщее замешательство, Андре-Луи долго молчал, а когда заговорил, голос его звучал резко и немилосердно, словно удары бича. - Я слышал, вы ропщете, граждане. Мне стало известно, что некоторые из вас полагают, будто я превышаю свои полномочия. Вас, якобы, разражает дотошность, с которой я расследую события, произошедшие в Блеранкуре. Позвольте мне дать вам один совет, граждане. Если вам дороги ваши головы, вы ему последуете. Оставьте подобные разговоры. Если бы вами двигало чувство долга и истинный патриотизм, вы приветствовали бы любые мои усилия, направленные на искоренение зла, пагубного для здоровья республики. Вы приветствовали бы любой шаг - пусть даже он выходит за границы моих полномочий - который предпринимается с этой целью. Но, уверяю вас, я далек от злоупотребления властью, более того, я еще не применял ее во всей полноте. Агент комитета общественной безопасности облечен властью самого Комитета и отвечает за свои действия только перед ним. Вы желаете проверить границы моих полномочий? Проверяйте. Но ведь я могу включить в сферу своего расследования и деятельность проверяющих. Долг обязывает меня допустить, что люди, недовольные моими действиями, имеют причины бояться следствия. - Андре-Луи сделал паузу, выжидая, пока стрела попадет в цель. Члены комитета украдкой поглядывали друг на друга. Никто из них не решался нарушить молчание. - Если я до сих пор не занялся ворчунами вплотную, то только по той причине, что у меня и так хватает дел. В настоящий момент я согласен ограничиться заданием Комитета и теми вопросами, которые возникают в непосредственной связи с ним. Но как только я замечу, что мне чинят препятствия, или узнаю о враждебной критике своих действий, могущей осложнить мою задачу, я начну преследовать своих критиков без всякой жалости и угрызений совести. Я покажу вам, граждане, - если вы поставите меня перед такой необходимостью - что делу Свободы нельзя ставить палки в колеса. Я докажу вам это, даже если мне придется снять с вас головы. Ничто не смывает вину за преступление лучше крови. А мятежным головам корзина палача - лучшая награда. Помните об этом, граждане, и не заставляйте меня возвращаться к этому разговору, или он будет проходить совсем в ином тоне. Андре-Луи снова сделал паузу. По виноватым взглядам своих слушателей он понял, что усмирил их. - Если кому-нибудь из вас есть что мне сказать, пользуйтесь благоприятной возможностью. Если хотите высказать какие-либо жалобы, говорите сейчас, откровенно и без обиняков. С места нерешительно поднялся бакалейщик по имени Приер, субъект с тяжелой, выдающейся вперед нижней челюстью. Благодаря революции, он обнаружил в себе дар красноречия, коим и поспешил сейчас воспользоваться. Приер заверил гражданина агента, что все присутствующие здесь - верные слуги Комитета общественной безопасности, что они и не помышляют о том, чтобы препятствовать гражданину агенту или критиковать его мудрые действия, предпринятые от имени Коммитета. Они полны решимости оказать ему всяческое содействие в исполнении его долга. Никто из членов революционного комитета не имеет ни малейших оснований опасаться самого тщательного расследования их деятельности. Больше гражданину Приеру не удалось произнести ни слова, ибо на этом Андре-Луи грубо его оборвал. - Кто уполномочил вас ручаться за коллег? Говорите за себя, друг мой, если хотите, чтобы я относился к вашим словам с доверием. Стушевавшийся Приер пробормотал, запинаясь, несколько маловразумительных фраз, в которых выразил свое глубокое почтение к гражданину агенту, и сел на место. Тут поднялся еще член комитета и почти дословно повторил заявление предыдущего оратора. Третьего Андре-Луи выслушать отказался. - Теперь вы все по очереди собираетесь уверять меня в своей лояльности? У меня нет времени, чтобы выслушивать ваши речи. И к чему слова? Пусть лучше ваши поступки станут доказательством ваших гражданских добродетелей. На этом Андре-Луи распрощался и быстро вышел из комнаты. Больше они не доставляли ему хлопот. Напротив, после этой беседы члены революционного комитета состязались друг с другом в проявлениях ревностного желания услужить. Тем не менее Андре-Луи торопился как мог. В конце недели он располагал всем необходимым, чтобы сделать последний шаг. Он снова приказал мэру собрать революционный комитет. На этот раз Андре-Луи устроил нечто вроде заседания следственной комиссии и назначил себя председателем. Он распорядился, Тюилье Бонтама привели из тюрьмы для допроса. Но, прежде чем вызвать одного из них, гражданин агент обратился к собранию с заявлением и вопросом. - Вы собрались здесь, чтобы выслушать объяснения двух граждан вашего округа по поводу их явно антиобщественного поведения Один из них, Тюилье, был председателем вашего комитета. В результате допроса вы должны решить, предстанут ли они перед судом или - в случае, если удовлетворительно объяснят свое поведение - выйдут на свободу. Около месяца назад гражданин Тюилье приказал арестовать человека по имени Торин и предъявил ему обвинение "участие в заговоре". Тюилье лично подписал приказ об аресте, но для того, чтобы приказ имел силу, на документе должны стоять две подписи. Гражданин комендант Люка не смог вспомнить, кто из вас подписался вторым. Я был бы рад, если бы этот человек сейчас назвался. Возникла пауза. Андре-Луи не позволил ей затянуться сверх меры. - Конечно, я мог бы послать в Париж за приказом и таким образом получить ответ на свой вопрос. Но мы сбережем много времени и сил, если человек, о котором идет речь расскажет все сам. Это отвело бы от него позозрения, которые в противном случае непременно возникнут. Откашлявшись, Приер подался вперед и с усилием поднялся со своего места длинным столом. - Полагаю, вторую подпись на приказе поставил я. - Полагаете? - Я подписал столько указов, что не могу сказать более определенно. Но я почти не сомневаюсь, что среди них был и приказ на арест Торина. - Вы почти не сомневаетесь? Подумайте как следует. Мне нужен совершенно точный ответ. Это не заурядный случай, и Тюилье должен был сказать вам нечто такое, что наверняка запечатлелось у вас в памяти. Он должен был хорошо обосновать свое решение об аресте. Я желал бы услышать, какие доводы он представил. - Фх, да, теперь я вспоминаю! - На жилистой шее Приера резко дернулся кадык. Его узловатые пальцы нервно теребили зеленое сукно, покрывающее стол, на который он опирался. - Я вспомнил. Да, конечно. Тюилье сказал мне, что Торин участвовал в заговоре против Республики. - И это все? Должен же он был предъявить вам какие-то доказательства, ведь речь шла о жизни человека! Смелее, гражданин. Вам нечего бояться, если только вы будете искренни с комитетом. Думаю, Тюилье оказал на вас давление. Он был вашим президентом. Естественно, вы были склонны доверять его словам. Но он должен был сказать вам что-то еще. - Он объяснил, что действует по приказу из Парижа. - Париж не мог ничего знать о заговоре в Блеранкуре без сведений, полученных из Блеранкура. Вы сознаете это , гражданин Приер? - О, да! Сознаю. Я понял это сейчас, после ваших слов. - Но в то время истина от вас ускользнула? - Я полагался на гражданина президента. - Я так и предполагал. - Андре-Луи сменил гнев на милость. - Но он хотя бы сказал, от кого в Париже исходил приказ? Приер в отчаянии огляделся по сторонам. Глаза всех присутвующих были устремлены на него. Все лица были серьезны. Испуганному бакалейщику показалось, что он читает на них свой приговор. Приер судорожно сглотнул и наконец решился. - Тюилье сказал, что приказ исходит от гражданина представителя Сен-Жюста. Это грозное имя вызвало у собрания переполох. Все зашевелились и заговорили разом, и только сидящий в конце стола Буассанкур невозмутимо записал ответ. - Он рассказал вам что-нибудь о природе заговора? - Ничего, гражданин агент. Я, естественно, спрашивал, но Тюилье ответил, что это не мое дело. - А вам не пришло в голову, что это очень даже ваше дело Что, если заговор существует, должны быть и другие заговорщики? Почему вы ограничились арестом одного Торина? это не приходило вам в голову, гражданин Приер? - тоне Андре-Луи снова появилась угроза. Приер почувствовал себя еще более неуютно. - Что-то такое мелькнуло у меня в голове. Но гражданин президент настаивал и... и... - Он вам угрожал, вы хотите сказать? Приер мрачно кивнул. - Что-то в этом роде. Андре-Луи выразительно посмотрел на него, потом резко сменил тему. - Пойдем дальше. Приказ исходил от представителя Сен-Жюста. Скажите мне, гражданин, а не слышали вы раньше имени этого Торина в связи с гражданином представителем? - Да все в Блеранкуре слышали их историю. Торин не делал тайны из своей беды. Он обвинял Сен-Жюста в том что тот соблазнил мадам Торин и увез ее в Париж, где и держит по сей день. Любой в Блеранкуре подтвердит вам это. - ! Это объясняет записку от Сен-Жюста, найденную среди бумаг Тюилье. Да, полностью объясняет. Она у вас, Буассанкур? - Уголки губ гражданина агента дрогнули в улыбке. - Мы практически установили, граждане, что заговор в Блеранкуре действительно существовал, и Торин имел к нему прямое отношение. НО он был скорее жертвой, нежели участником. Вы можете сесть, гражданин Приер. Гражданин комендант, прикажите привести сюда Тюилье. Приер бессильно опустился на стул. Коллеги посматривали на него, кто с сочувствием, кто с осуждением. Тюилье вошел в сопровождении двух охранников. Его походка была твердой, вид - высокомерным, голова - высоко поднята, нижняя челюсть выпячена вперед еще более агрессивно, чем обыкновенно. Бывший председатель революционного комитета разразился угрозами, сопровождая их потоком сквернословия. Он в ярких красках описал присутствующим, что ждет их всех, когда его друзья в Париже узнают об этом фарсе. Андре-Луи дал ему высказаться до конца, потом с кривой усмешкой на лице обратился к комитету. - Вы слышали заверения этого человека. Видите, как он рассчитывает на друзей в Париже, точнее - на друга? Этот несчастный находится под влиянием заблуждения, будто бы во Франции по-прежнему правят тираны, только одни из них просто-напросто сменились другими. Он и его Парижский друг весьма скоро обнаружат свою ошибку. - Андре-Луи повернулся лицом к арестованному. - Мой секретарь фиксирует каждое ваше слово, так что взвешивайте их тщательно, иначе Комитет общественной безопасности сумеет оценить ваше красноречие по достоинству. Если позволите дать вам дружеский совет - лучше помолчите. Вы здесь не для того, чтобы говорить, но для того, чтобы слушать. Тюилье бросил на него свирепый взгляд, но благоразумно внял совету. Андре-Луи был краток. - Допрашивать вас нет необходимости. Дело завершено. По документам, находившимся в вашем распоряжении, установлено - и установлено вполне точно - что вы арестовали Торина и отправили его в Париж по распоряжению гражданина Сен-Жюста. Обвинение в заговоре, на основании которого Торин был арестован, целиком и полностью ложно. Установлено полное отсутствие какого-либо заговора вообще. Этот факт косвенно подтверждается тем обстоятельством, что помимо Торина обвинения не предъявили ни одному из заговорщиков. Как я уже указывал вам, ни одному человеку до сих пор не удавалось составить заговор в одиночку. В ходе расследования обнаружилось, что Сен-Жюст увез жену Торина в Париж. У нас есть сделанные под присягой заявления сестры и кузины Торина, которые подтверждают этот факт. Все население Блеранкура готово подтвердить, что Торин негодовал и возмущался поведением представителя Сен-Жюста, что могло принести последнему заслуженную дурную славу. Это объясняет причины, по которым гражданин Сен-Жюст расправился с обманутым мужем, бросив его в тюрьму. Представителю Сен-Жюсту придется ответить за свое бесчинство, когда я предоставлю отчет Комитету общественной безопасности. Вы ответите за сообщничество в этом отвратительном акте тирании, в этом гнусном злоупотреблении доверием народа. Если вы можете привести в свое оправдание какие-то доводы, способные смягчить вашу участь - извольте. - Мне нечего сказать. - Лицо Тюилье исказила ярость. - Все это абсурдные домыслы, за которые вы поплатитесь головой. Вы сунули свой нос в опасное дело, гражданин, и скоро вы это обнаружите. И вы туда же, кретины! Этот человек ведет вас, словно стадо баранов, на бойню. - Уведите его, - распорядился Андре-Луи. - Отправьте арестованного обратно в тюрьму, пусть находится там до прихода приказа из Парижа. Изрыгающего проклятья Тюилье вытащили из комнаты. Его место занял Бонтам. С ним Андре-Луи разделался еще быстрее. Ни для кого не было секретом, что в течение последнего года гражданин Бонтам приобретал обширные участки земли в Ля Бос. Андре-Луи показал, что цена этой земли составляет приблизительно полмиллиона франков. Он объяснил, каким образом ему удалось установить, что Бонтам выступает лишь в роли посредника Сен-Жюста, который снабжает его деньгами. Таким образом, земли, о которых идет речь - собственность Сен-Жюста. На имя Бонтама они записаны с целью скрыть бесчестные приобретения представителя Сен-Жюста. Бонтам подтвердил все сказанное. Буассанкур составил резюме по делу Бонтама и по делу Тюилье. Андре-Луи потребовал, чтобы каждый член комитета поставил под этими документами свою подпись. Резюме завершали грозное досье, с которым Андре-Луи покинул наконец Блеранкур. На жителей маленького городишки этот визит произвел неизгладимое впечатление. Блеранкур был потрясен до основания. Вооруженный досье, Андре-Луи рассчитывал столь же основательно потрясти Париж. Глава XLI. Меч занесен Андре-Луи вернулся в Париж в середине нивоза, то есть в первые дни нового года. Он не мог бы выбрать более удачного времени для возвращения. Час для нанесения последнего сокрушительного удара пробил. Борьба между партией анархии и партией умеренных, а точнее - жестокая схватка между негодяем Эбером и титаном Дантоном подошла к концу. Раздавленный тяжестью красноречия Дантона, который ухитрился сделать из соперника посмешище, дебила, способного лишь превратить революцию в объект ненависти и насмешек, обезумевший Эбер попытался возглавить мятеж. Этим он подписал себе смертный приговор. Предвидя его поражение и желая ускорить конец, Робеспьер пробудился от бездеятельного созерцания, в котором до тех пор пребывал, и включился в борьбу. Он понимал, что вскоре ему самому предстоит померяться силами с победителем, и, желая укрепить свои позиции, напустил на Эбера своего доблестного оруженосца Сен-Жюста. Этот ужасный юноша с блестящими глазами, смотревшими на мир с бесконечным состраданием, нанес мятежнику смертельный удар пламенной страстной речью, пересыпанной восхвалениями чистоты и добродетели. Эбер и его союзники были арестованы за участие в заговоре против государства. Их участь была предрешена. Итак, арена для решающей битвы за власть была расчищена. Сторонники Дантона и Робеспьера уже примеряли доспехи. Если бы Дантон одержал верх, он мог бы, по убеждению де Баца, сыграть во Франции ту роль, которую в Англии сыграл Монк, использовавший свое влияние для реставрации трона. Но если падение Робеспьера было бы вызвано бесчестьем, запятнавшим его партию, если бы голодающему народу стало ясно, что их обманывала шайка прожаных, корыстолюбивых мерзавцев, лицемерно прикрывающихся доктринами равенства и братства ради собственной выгоды, тогда конец революции и революционеров стал бы делом решенным. Надежды де Баца сменились бы уверенностью. Теперь вы понимаете, с каким нетерпением ждал барон возвращения Андре-Луи из Блеранкура, как жадно набросился на на него с вопросами после краткого приветствия. Среди бумаг Андре-Луи Моро сохранился черновик статьи, которую молодой человек приготовил для "Старого Кордельера". Этот черновик он и выложил перед де Бацем. Вот несколько отрывков из него: "Граждане! Если нашу страну раздирает хаос, если наши соотечественники умирают от голода, то лишь потому, что жив деспотизм, от которого вы надеялись избавить Францию, когда дали ей конституцию. Вы проливали кровь, а в итоге одних тиранов сменили другие. И виной тому не Конституция. Если бы у власти стояли честные умелые правители, она принесла бы все те плоды, которых вы ждали. Но нами правят корыстные негодяи, продажные и лицемерные. Их единственная цель - служить собственным интересам, наживаться и обогащаться ценой ваших страданий. Когда перед партией Горы встала необходимость смыть позор, которым покрыл ее один из лидеров - Франсуа Шабо, не было человека, выразившего с большим красноречием отвращение к преступлению Шабо, чем представитель Флорель де Сен-Жюст. Именно обличительные речи Сен-Жюста, направленные против продажных депутатов Конвента, умерили ваш праведный гнев и восстановили пошатнувшееся доверие к правительству. Сен-Жюст убедил вас, что с устранением этих мерзавцев работа по очищению Национального Конвента будет завершена. Он обещал вам, что очищенное от скверны правительство быстро положит конец народным бедствиям; он убеждал вас призвать на помощь свой патриотизм и потерпеть еще немного. Вы вняли ему, как не вняли бы никому другому, потому что были убеждены: гражданин Сен-Жюст воплощает собой честность и неподкупность; он - олицетворение чистоты в общественной и личной жизни. Моя задача, граждане, сорвать маску с архилицемера, с верного пса неподкупного Робеспьера. Я обвиняю этого народного кумира и лже-республиканца ci-devant шевалье де Сен-Жюста в продажности, бесконечно более отвратительной, в злоупотреблениях, бесконечно более страшных, чем любое из заклейменных им преступлений Шабо и его сообщников. Я располагаю полными и исчерпывающими доказательствами того, что этот волк в овечьей шкуре, этот аристократ в трехцветной кокарде - истинный отпрыск порочного дворянского рода. Одна из самых ужасных, самых омерзительных привилегий прежних деспотов - возможность избавиться рукамм законо от невинного, но неугодного человека. По королевскому указу несчастную жертву бросали без суда и следствия, где люди, погребенные заживо зачастую гнили годами. Память о них стиралась; нередко так никто и не узнавал причины, по которой была загублена человеческая жизнь. Шевалье де Сен-Жюст посмел воскресить эту мерзость ради своих исключительно подлых целей. По указанию представителя Сен-Жюста и на основании ложного обвинения был арестован и заключен в тюрьму неугодный ему человек; человек, которого Сен-Жюст смертельно боялся, ибо несчастный располагал возможностью разоблачить лицемерного апостола моралии, приписавшего себе все добродетели мира". Далее следовала подробная история Торина и рассказ о тайной связи Сен-Жюста с женой незадачливого рогоносца, причем с особой настойчивостью подчеркивалось то обстоятельство, что Сен-Жюст помолвлен с сестрой Леба. Потои шел отчет о награбленной сумме в полмиллиона франков и покупке обширных участков земли в Ла Босе, прибретенных Сен-Жюстом на имя родственника и посредника Бонтама. Автор обстоятельно разъяснял причины, по которым гражданину представителю понадобилось подставное лицо. Сен-Жюсту необходимо было утаить наворованные деньги. Факт воровства мог бы никогда не выплыть на свет, если бы не случайное открытие, сделанное в Блеранкуре в ходе расследования по делу гражданина Торина. Статью завершало краткое заключение, в котором автор ловко нагнетая атмосферу, рисовал картину народных страданий, желчно обличал породившую ик коррупцию и требовал голову продажного лицемера. Де Бац прочел заметку до конца. Его дыхание участилось, на худом лице появился румянец, глаза заблестели. - А доказательства? Доказательства есть? - спросил он, боясь поверить в такую немыслимую удачу. Андре-Луи показал ему паяку документов. перехваченную ленточкой. - Все здесь. Каждое слово из этой заметки подкреплено более чем достаточным количеством доказательств. Показания сестры и кузины Торина об отношениях между женой Торина и Сен-Жюстом. Протоколы заседания комиссии и признание Бонтама, все должным образом заверено. Документы, найденные среди буман Тюилье, в том числе - письмо от Сен-Жюста, его наставлен