его, грозился кнутами и петлей; наконец наложил огромный штраф и приказал... Вот уже не ждал такого приказа, даже мечтать о подобном не мог беспокойный есаул! Приказчик повелел ему немедля собираться в дорогу для дальнейшего проведывания Курильских островов! Было это веление для Козыревского не наказанием, - наградой. Опять увидит он бескрайнюю даль океана, чаек над вспененной волной, таинственные земли, где никто из его соотечественников еще не бывал! В 1712 году начальник отряда казаков Иван Козыревский снова собрал сведения о Курильских островах во время похода на юг Камчатки. В следующем году с дружиной в 66 человек он достигает второго острова Курильской гряды, составляет чертежи открытых земель, узнает, что японцы добывают на одном из островов какую-то руду. Из опроса встреченных японцев Козыревскому удается уточнить расстояние до японских берегов и начертить приблизительную карту юга Камчатки, Курильских островов и Японии, а также описать Курильские острова и Японию. Почти год Козыревский был сам приказчиком на Камчатке. Он расширил и укрепил старые остроги, построил новые. Летом 1715 года на Камчатку прибыл новоназначенный приказчик Петриловский. Козыревский изложил ему свои планы новых походов, которые должны были привести к открытию пути в Японию... Петриловский внимательно выслушал есаула. - Хорошие планы, Иван Петрович, и, вижу, отваги для походов тебе не занимать... - Надо построить больших размеров лодки, - объяснил Козыревский. - Мачты повыше да пошире паруса. За месяц, а может и того менее, в Японию долечу! - Неужто долетишь? - Достоверно свидетельствую перед начальством... Неожиданно Петриловский тихо и хрипло засмеялся, щуря маленькие хитрые глаза: - А не шибко ли разлетелся ты, сокол?.. Не пора ли крылышки тебе укоротить? - Это за что же, начальник? - изумленно спросил Козыревский. - Уж не за то ли, что новые проведал я острова да такую богатую казну собрал?.. - Ежели был бы ты с пустыми руками, - висеть бы тебе на осине, арестант! Или ты думаешь, что старое позабыто? Или мы не ведаем, что ты атамана Анциферова первый был дружок? Ступай-ка в тюрьму и насчет доли своей ясашной позабудь. Теперь Козыревский догадался, откуда у Петриловского эта лють: приказчик решил ограбить его и сжить со света, чтобы не было ни жалоб, ни упреков... Свирепые тюремщики держали заключенного на воде и хлебе, за каждую малую провинность - будь то непокорное слово или взгляд - нещадно били батогами... Тайно передал Козыревский челобитную в Москву, но попала она в руки Петриловскому. Приказчик сам явился в тюрьму, велел построить виселицу и вызвал священника. Седенький попик шепнул заключенному еле слышно: - Покайся, Иван, что тебе стоит?.. Покайся и скажи, что хочешь идти в монастырь. Ведь Петриловский решился на крайность. Повесит он тебя, обязательно повесит!.. А если скажешь, что в монахи пострижешься, тут уж и я силу для защиты имею. ...Так бравый есаул Козыревский, открыватель Курильских островов, после молитвы перед виселицей очутился в заштатном монастыре, получив новое звание: инок Игнатий... А вскоре монахи дали ему вполне заслуженную кличку "беспокойный". Дальнейшая жизнь Козыревского полна злоключений. Ему все же удалось бежать из монастыря. Вырвавшись на свободу, решил он отправиться прямо в Москву. Но в Якутске беглеца заточили в Покровский монастырь. Из Покровского его перевели в Спасский. И опять бежал Козыревский, и опять был пойман. В наказание положил несколько сот поклонов и... снова бежал. ...С интересом разглядывал якутский воевода явившегося к нему беглеца. - Да неужели ты и есть тот самый Козыревский, что открыл и описал Курильские острова?.. - Он самый, ваше благородие! - отвечал Козыревский. Воеводе приглянулся этот бывалый грамотный человек, и он оставил его при себе. Но и эта жизнь показалась "иноку Игнатию" скучной. Отпросился он у воеводы и на судне "Эверс" ушел с экспедицией вниз по Лене. Вскоре Козыревский таки пробрался в Москву. Здесь он и дал подробные показания о Камчатке, Курильских островах и Японии. Какой-то важный сановник возразил бывалому человеку: - Замечу вам, милейший, что Япония соединяется с Америкой! Вы говорите, она расположена на островах? Но я ведь точно знаю, что Япония и Америка - это одно и то же! Козыревсккй глянул на него через плечо и молвил с усмешкой: - Не меня, вашество, тебе учить! Сановник ахнул... В тот же день "беспокойный инок" снова был отправлен в монастырь. Неизвестно, где, когда и в каких монастырских дебрях оборвалась жизнь открывателя. Быть может, снова бежал он от монашеских ряс и умер где-нибудь безвестным бродягой, быть может, нашел товарищей среди "гулящих людей", что шли на восток, в новые земли, ломая все преграды на своем пути. Трудно поверить, чтобы Козыревский закончил свои дни в монастыре. Слишком любил он жизнь, свободу и борьбу... Память о славном землепроходце сохранилась до наших дней. Именем Козыревского названы мыс и гора на Курильских островах. На Камчатке есть хребет Козыревский. Селение, раскинувшееся на берегу реки Камчатки, также называется Козыревским. Когда-то в этих местах жил и совершал свои отважные походы "беспокойный инок", вольный, лихой есаул... КОМАНДОРЫ В ПУТИ Капитан-командор Витус Беринг умирал, зарытый по плечи в землю. Только два или три часа назад русобородый русский матрос исполнил последнюю волю капитана. Собрав все свои силы, шатаясь и падая, едва поднимая лопату, он засыпал Беринга землей. Это была трудная работа. Лопата поминутно выпадала из рук моряка, ноги его подгибались, тяжелые капли пота катились по бледному сосредоточенному лицу. Минутами Берингу казалось, что это знакомое лицо уже лишилось признаков жизни, что лишь последним усилием воли, стремясь облегчить страдания своего командира, матрос отгоняет, отбрасывает смерть... Тронутый этой заботой, Беринг сказал: - Спасибо, друг... Теперь мне будет спокойнее и теплее... Моряк не расслышал этой благодарности командира. Уронив лопату, он отполз в угол землянки и лег там, бессильно раскинув руки. Беринг долго всматривался сквозь полумрак в бледное, словно светившееся лицо матроса, пока не понял, что тот уже мертв. Это был третий человек из команды пакетбота "Св. Петр", умерший в течение дня. Из оставшихся в живых только трое могли кое-как ходить. От них зависела судьба всех остальных... Молча слушая заунывный свист ветра, капитан-командор долго думал горькую, мучительную думу. Еще недавно эти люди смеялись, и радость светилась в их глазах. Холмы и скалы, что обозначились на горизонте, они приняли за берег Камчатки. Многие уже называли знакомые сопки, заливы, бухты. А Беринг знал, что они ошиблись, что впереди - неизвестная земля. Но он никому не сказал об этом ни слова... Потом на ближайший холм поднялся разведчик. Он увидел вокруг малого острова свинцовую океанскую даль... Тогда кто-то из моряков спросил у капитана: - Это... значит?.. Беринг пожал плечами и отвернулся: - Да, это - конец... Его удивило спокойствие, с каким моряки выслушали суровое признание. В какой уже раз с восхищением подумал он о железной выдержке этих простых русских людей, поистине не ведавших ни отчаяния, ни страха. Матрос, ходивший в разведку, сказал: - На острове, сколько я ни вглядывался, нет даже малого деревца. Высокая трава растет в межгорьях, да только из травы не построить нам корабля... Красноярский казак Савва Стародубцев, человек, не ведавший ни уныния, ни печали, оборвал разведчика насмешкой. - Это как же понимать-то тебя, любезный? Может, и посылали мы тебя с расчетом, чтобы ты заупокойную принес? Не палуба все же, - земля у нас под ногами. И на ней есть травы, - вот уже лекарство от цинги. И снег имеется, - вот уже и вода, по какой в океане мы истомились. А может и рыба у берега найдется, - должна найтись! Я видел, тут вот прямо под скалой морской бобер играет, - это и мясо, и мех, и жир. Не про погибель нам думать надобно, моряки. Умереть - дело не хитрое, это всегда успеется. А выстоять, выжить на этих каменьях у самой пучины да на яростном ветру, - тут и смекалка, и силенка, и железо в характере необходимы... Железо в характере необходимо! Эти слова простого русского моряка не выходили из головы капитана. Сколько помнил себя Витус Беринг, ему именно того "железа" и не хватало. Долгими бессонными ночами, когда леденящий северный ветер прогонял тяжелое забытье, умирающий командор вспоминал год за годом всю трудную, скитальческую свою жизнь, - и тихий отцовский домик в приморском датском городе, и пристань, где он впервые увидел морские корабли, и то, как испытывал он зависть к беспечным и веселым морякам, уходившим в далекие южные страны. Беринг с детства увлекался морем. Капитан-голландец принял его в матросы. Ощупал мускулы, крепко встряхнул за плечо и, отвернувшись, процедил сквозь зубы: - На палубу... Марш... Возвратясь из Ост-Индии в Амстердам, Беринг, уже опытный матрос, узнал, что из Петербурга прибыл важный сановник вербовать моряков в российский флот. Он обещал заманчиво высокое жалованье, повышения в чинах, и Беринг, не колеблясь, согласился служить в России. В 1705 году он уже был капитаном грузовой шхуны в Петербурге, через год получил чин лейтенанта, а еще через четыре года - чин капитана-поручика. Русские флотские офицеры дали ему новое имя и отчество - Иван Иванович. Приятелям он говорил, что теперь уже окончательно стал русским. О возвращении в Данию Беринг и не думал. Во время войны со Швецией он сражался под знаменами России, на кораблях и в Петербурге у него было много друзей, великая северная столица стала ему более близкой и родной, чем маленький датский Хорсенсе. Но когда война против шведов была победоносно завершена и многие офицеры флота получили высокие чины, Беринга ожидало большое огорчение: он был оставлен в прежнем чине капитана 2-го ранга. О нем говорили, как об исполнительном офицере, который всегда пунктуально выполнял предписанное в приказах. Казалось бы, разве этого мало? Но петровская военная школа требовала от каждого солдата, матроса и, тем более, офицера проявления находчивости и инициативы. А за Берингом не числилось ни смелых самостоятельно принятых решений, ни героических подвигов. Буква приказа была преградой, которую он не решался преступить. Слишком мешала Берингу в военных делах эта подчеркнутая осторожность. Огорченный моряк решил уйти в отставку. В Адмиралтейств-коллегий его не упрашивали. Берингу разрешалось возвратиться на родину. Так просто, легко и быстро все это произошло, - минуло лишь две недели, и он уже получил паспорт. Но теперь, когда дорога в Данию была для него открыта, Беринг испытывал такое чувство, будто в России он оставлял самое дорогое, с чем так сроднился, чем жил... Почти ежедневно корабли уходили в свинцовую даль Балтики, направляясь в Копенгаген, а Беринг оставался на причале. Только взбежать бы по сходням, закрыться в каюте, и не заметишь минуты, как, дрогнув, поплывут берега. Но труден этот шаг, слишком труден! Хочется еще раз пройти по Невскому, постоять над могучим разливом Невы, увидеть стройные паруса знакомых кораблей... Закончился март, промелькнули волшебные белые ночи, неприметно промчалось парное, в дымке восходов и закатов петербургское лето. Уже августовский ветер уверенно наполнял паруса кораблей, когда Беринга вызвал генерал-адмирал Апраксин. В его жизни это было огромным событием. Президент Адмиралтейств-коллегий, один из ближайших помощников Петра, человек всесильный в российском флоте, вдруг милостиво приглашал к себе почти безвестного, к тому же ушедшего в отставку капитана 2-го ранга!.. Генерал-адмирал ласково принял Беринга и предложил ему принять командование над шестидесятипушечным "Марльбургом". Одновременно Беринга повышали в чине. Теперь он стал капитаном 1-го ранга. Однако военная служба Беринга продолжалась недолго. Уже в начале следующего, 1725 года ему вручили собственноручно написанную Петром инструкцию и указ о назначении его начальником большой экспедиции. Капитану предписывалось отправиться на Камчатку, построить один или два корабли и следовать вдоль берегов на север... Это было время, когда географические открытия русских служилых людей, моряков и землепроходцев уже стали известны всему миру, когда заложенный Петром русский военно-морской флот выходил в дальние моря и океаны. Особенно замечательные географические открытия и исследования были совершены на северо-востоке России. Еще в 1639 году Иван Москвитин достиг Охотского побережья. Во время похода 1643-1646 годов Василий Поярков прошел по Амуру в Охотское море и, плывя вдоль берега, высадился в устье реки Ульи, в том месте, где достиг берега Москвитин. В 1697 году Владимир Атласов, которого Пушкин назвал "камчатским Ермаком", прошел всю Камчатку до самого юга. В 1711 году Иван Козыревский и Данила Анциферов достигли Курильских островов, а в 1716 году русские мореходы Кузьма Соколов, Яков Невейцын и Никита Треска открыли морской путь на Камчатку, преодолев штормовое Охотское море. На протяжении сотен километров Россия вышла к просторам, Тихого океана. Открытие пролива между Азией и Америкой, по расчетам Петра I, дало бы России возможность через Ледовитый и Тихий океаны проложить своим кораблям путь в Индию и Китай. Камчатская экспедиция и должна была выяснить, сходится ли Азия с Америкой или их разделяет пролив. Помощниками Беринга были назначены лейтенанты - Алексей Чириков и Мартин Шпанберг. За несколько дней до того, как Беринг получил инструкцию, Петр I умер. Однако медлить с исполнением царской воли было бы непростительным кощунством. Не теряя времени, Беринг отбыл в Охотск. Впервые видел он бескрайний сибирский простор, дикую тайгу и тундру, реки, полноводнее которых нет на земле, могучие горные хребты, которым никто еще не давал названий... Труден был путь через всю Сибирь. Много свежих могил выросло на этом пути. Люди сами впрягались в нарты и, обессилев, падали, замерзали, тонули в трясинах, умирали от голода и цинги. Над этими людьми всячески издевался лейтенант Шпанберг, прозванный "беглым каторжником". Неистовая злоба и жадность проснулись в нем здесь, в далекой от столицы глуши. Он грабил якутов и своих подчиненных, спекулировал казенным имуществом, наживался на ком только мог. Начальнику экспедиции следовало бы вмешаться и положить конец этим преступным проделкам. Но он ценил Шпанберга как опытного моряка. Наконец путешественники прибыли в Охотск, селение из десяти разбросанных под горой дворов. Здесь должны были начаться работы по снаряжению экспедиции. Никогда еще не было у Беринга так много разнообразных и неотложных дел. Большая часть строительных материалов и продовольствия все еще находилась в пути, измученные люди едва двигались с тяжелыми грузами. Те, кто уже прибыл в Охотск, не могли даже дня отдохнуть: нужно было строить склады и жилые помещения, заготовлять провизию и, главное, поскорее сооружать корабль. Не раз вспоминал теперь Беринг старинную поговорку о том, что люди познаются не на словах, а на деле. Насколько свиреп с подчиненными и криклив был Шпанберг, настолько уравновешен был Чириков. Любое задание, порученное Шпанбергу, вызывало жалобы, промедления, беспорядочную суету. У Чирикова же люди работали не за страх - за совесть, и все как один стремились под его начальство. Быть может, именно это еще больше бесило Шпанберга и побуждало его отзываться о Чирикове с высокомерной насмешкой. Впрочем, лейтенант Чириков, человек внешне слабый, обладал железным характером и волей - он умел одним словом и даже взглядом утихомирить свирепого крикуна. В Алексее Чирикове Беринг обрел незаменимого помощника, добросовестного, опытного и отважного моряка. Но Чириков не всегда соглашался с начальником, открыто и смело отстаивал свои предложения. Беринг не мог избавиться от мысли, что лейтенант подрывает его авторитет. А Шпанберг умело льстил и, наговаривая на Чирикова, притворяясь преданным другом, писал в Петербург донос за доносом, в которых всячески порочил Беринга. Оглядываясь на прошлое, Беринг отлично понимал, как много было допущено ошибок из-за его излишней осторожности и постоянных колебаний. Если бы вдумался начальник в спокойные и рассудительные советы Чирикова, возможно, давно бы с успехом была закончена экспедиция и люди не гибли бы на этом неприглядном островке... Судно "Фортуна", построенное в Охотске, оказалось ненадежным, Беринг даже не решился обойти на нем вокруг мыса Лопатка. Пришлось закладывать новый корабль, который был спущен на воду только в июне 1728 года, больше чем через три года после того, как экспедиция отбыла из Петербурга. Корабль строился в Нижне-Камчатске, все грузы снова пришлось везти по камчатскому бездорожью на расстояние более 800 верст. Какого труда стоило это и сколько заняло времени! Наконец, новое судно - "Св. Гавриил" - вышло в далекий путь и, миновав устье реки Анадырь, приблизилось к северо-восточной оконечности Чукотки. Здесь Беринг узнал от чукчей, что их земля до самой реки Колымы окружена морем. Возник вопрос: верить ли чукчам? На Колыму не ходили морем и не знали, есть ли севернее Чукотского носа какая-либо земля. Добраться морем до устья Колымы значило окончательно решить вопрос о существовании пролива между азиатским и американским материками. Алексей Чириков и предложил продолжать путь на Колыму. Беринг утверждал, что это не имеет смысла. На офицерском совете экспедиции разгорелся яростный спор. - Вы говорите: не имеет смысла? - изумленно спрашивал Чириков. - Но можем ли мы предъявить карту, которая доказывала бы, что в сторону Колымы лежит свободное море и нет никаких земель? Можем ли мы по расспросам наметить очертания берега? Вы опасаетесь зимовки, так как земля эта безлесна. Но чукчи рассказывали, что против Чукотского носа лежит другая, богатая лесом земля. Разве мы не можем добраться туда, если уж придется зазимовать в неизвестном краю? Нет, мы не имеем права возвращаться, не выполнив до конца поставленной перед нами великой задачи... Шпанберг заметил с усмешкой: - Мы ценим и ваше умение и отвагу, господин лейтенант. Но зимовать во льдах, да еще среди племен, которые не подвластны России... К тому же, вы знаете, что такое цинга? А полярная ночь? Это - гибель!.. - Но ведь море до сих пор свободно ото льдов, - настаивал Чириков. - Быть может, через несколько дней мы достигнем Колымы. Так много сделано, осталось сделать последнее усилие. Посмотрите на матросов: простые русские люди, они готовы на любые лишения, на риск, лишь бы достигнуть цели... - Русские люди!.. - резко прозвучал голос Шпанберга. - Об этом вы слишком часто напоминаете. - Потому что это русская экспедиция, господин Шпанберг. Я не перестану об этом напоминать, Наступила тишина. И в эту минуту молчания капитан отчетливо понял, что его отряд разделился на два лагеря: в одном русские с Чириковым во главе, в другом - иностранцы с крикливым Шпанбергом. На чью сторону должен был стать теперь Беринг в решении спора? Лейтенанту Чирикову нельзя было отказать в отваге. Он рвался к разрешению древней загадки, презирая опасности полярного моря, угрозу зимовки в арктических льдах. Он не просто был лихим, рисковым моряком, - этот человек знал свое дело и полагался прежде всего на себя, на свое мореходное искусство. Если бы судно действительно достигло устья Колымы, - а ледовая обстановка в том году была особенно благоприятна, - экспедиция закончилась бы великим триумфом. Беринг понимал это. Но верх снова взяла та самая черта характера Беринга, которая так мешала ему еще на ратном пути. - Мы не можем, - молвил он, - не считаться со здравой осмотрительностью господина Шпанберга. В темные ночи, в туманы найдем ли мы путь на Колыму? А если противные ветры принудят нас зимовать у пустынного берега? Да и судно уже требует ремонта. И Беринг приказал возвращаться на Камчатку. Во время этого похода была составлена карта Чукотского побережья; путешественники открыли также остров св. Лаврентия, а на обратном пути - острова св. Диомида. Стоило немного отклониться к востоку, и была бы открыта Аляска. Но "Св. Гавриил" шел прежним, уже проверенным путем, и никто не заметил близкого, почти уже достигнутого материка... Зимовали в Нижне-Камчатском остроге, небольшом селении из бревенчатых изб, затерянном в безлюдных отгорьях на берегу океана. В тишине этого далекого, словно всеми забытого селения Беринг имел время обдумать весь ход экспедиции, взвесить каждое свое решение, обсудить с офицерами планы дальнейших исследовательских работ. Алексей Чириков не скрывал своего недовольства. - Мы были у самой цели, - говорил он, - и не решились ее достичь. Сдерживая раздражение, Беринг как-то сказал: - Мы были у самой цели, но, возможно, и у роковой черты, за которой - гибель... Однако все это в прошлом. Что вы предлагаете на будущее, лейтенант? - Немедленно ремонтировать корабль и весной отправляться на поиски американского материка. Мы достигнем его, я уверен, достигнем... И разрешим загадку о проливе. Как же нам возвращаться в Петербург, если задача осталась нерешенной? С Чириковым нельзя было не согласиться, но для второго похода Беринг чувствовал себя слишком утомленным. И когда весной "Св. Гавриил" снова поднял паруса и взял курс на восток, к берегам Америки, капитан был сумрачен и молчалив. Этот рейс, на который Чириков возлагал такие большие надежды, не только не увлекал Беринга но, казалось, наоборот, - с каждым часом укреплял его сомнения в успехе. Шторм, разразившийся в океане на третий день похода, окончательно привел капитана к убеждению, что корабль не выдержит далекого и неизвестного пути. Беринг приказал возвращаться. "Св. Гавриил" обогнул мыс Лопатка и вскоре бросил якорь у Большерецка. Отсюда он благополучно прибыл в Охотск. Весной 1730 года Беринг возвратился в Петербург. Вот они, знакомые каменные своды Адмиралтейств-коллегий... Длинный унылый коридор. Седой швейцар неторопливо открывает дверь, и Беринг предстает пред молчаливыми взглядами целой дюжины высших сановников. Впрочем, не все они тотчас его замечают. Он произносит слова приветствия, а трое или четверо вельмож даже не оборачиваются на его голос... Эта минута встречи проходит в неловкой тишине, и Берингу уже чудится, будто стоит он перед судом, решающим его судьбу... Президент Адмиралтейств-коллегий Головин первый нарушает эту напряженную тишину. - Итак, вы уверены, что Азия отделена от Америки проливом? - Да, я в этом уверен, - отвечает капитан. - Я располагаю свидетельством чукчей... - Эти показания, конечно, очень важны, - соглашается президент, - однако было бы значительно лучше, если бы вы располагали картой пролива. - Нам удалось составить карту восточного побережья этого пролива, берега, на котором живут чукчи... - Сведения о чукчах очень интересны, капитан, но на поставленный вопрос и они не дают ответа. Можете ли вы утверждать с уверенностью, что севернее названного вами пролива нет никакой земли? А что, если именно севернее, где-нибудь против устья Колымы, и лежит Американский материк? Перед этим прямо поставленным вопросом Беринг почувствовал себя бессильным. Он должен был признать, что задание в самой важной части своей осталось невыполненным. Кто-то из сановников заметил угрюмо: - Мы знаем не больше, чем знали. А сколько потрачено денег!.. Это не принесет вам славы, капитан. Головин порывисто встал; пристальные, быстрые глаза его блеснули. - О нет! Мы знаем значительно больше, чем знали. Что знали мы о чукчах, например? Теперь этот далекий народ изучен и описан досконально... Мы имеем также карту Чукотского побережья. Наконец, открыты новые острова... Повидимому, вы были у порога других великих открытий, господин капитан. Вам следовало стремиться к устью Колымы. Человек большого творческого размаха, Головин не хотел допустить, чтобы результаты экспедиции были подвергнуты сомнениям или насмешкам невежд. Эти насмешки могли привести к прекращению огромного и важного для России дела. А Головин рассчитывал, что вслед за этой экспедицией, будут организованы и другие: уже давно пришла пора определить границы государства на севере и на востоке. Заветная мечта Петра о пути в Индию вокруг северного побережья Азии стала и его мечтой. Теперь он сожалел только о том, что Беринг оказался недостаточно решительным начальником. Если бы экспедицию возглавил Чириков... Этот не дрогнул бы перед опасностями зимовки. Довольно сложная задача встала теперь перед Головиным: с одной стороны, он должен был защищать Беринга, чтобы начатое государственной важности дело чиновники не сдали в архив. С другой стороны, он не мог быть доволен постоянными колебаниями капитана, его нерешительностью, его ослабленной волей. Что скажет сам Беринг в эту ответственную минуту, когда вместе с оценкой его трудов уже как бы решался вопрос о возможных следующих экспедициях? Если он скажет, что трудности плавания в тех далеких морях непреодолимы, - возможно, на долгие годы будут забыты смелые начертания Петра. Это будет жестокий удар и по расчетам Головина, и по авторитету Адмиралтейств-коллегий. При дворе немедленно найдутся слишком "осведомленные" чужестранцы, которые непременно оклевещут великое начинание русских ученых и мореходов. Головин знает, что в приемной ждет лейтенант Чириков. Вот кто должен присутствовать на этом совете. Он поможет Берингу ответить на главный вопрос. И вот перед столом коллегии стоят рядом уже два моряка,- оба обветренные, бронзовые от загара и одновременно такие непохожие друг на друга. Невысокий, худощавый, даже хрупкий Чириков весь собран в волевом напряжении, в нем тотчас угадывается сдержанная сила. Беринг дороден, несколько вял в движениях, на старчески дряблом лице отражена бессонница многих ночей и то ли робость, то ли смущение. Улыбаясь Чирикову, Головин спрашивает: - Скажите, Алексей Ильич, считаете ли вы возможным плавание от Чукотского носа к устью Колымы? Все слышат краткий ответ: - Безусловно. По крайней мере, мы могли бы пройти значительно дальше, чем прошли. - А считаете ли вы, что пролив между Азией и Америкой существует? - Здесь мало одних предположений, которые, к тому же, не новы. И мало показаний чукчей. Лишь тогда, когда берег от Чукотского носа до этого устья будет положен на карту и когда мы побываем на американском материке, - я буду считать вопрос окончательно решенным. - И вы готовы снова отправиться в этот далекий путь? - Это моя мечта! - воскликнул Чириков. - Можем ли мы останавливаться на половине дороги? - Что скажет господин Беринг? - спросил Головин. - Я возвратился на Камчатку, - ответил Беринг, - только потому, что корабль был крайне ненадежен, а я не смел подвергать опасности вверенных мне людей. Я предлагаю организовать еще одну экспедицию: мы откроем пути в Америку, исследуем все Охотское побережье, все северное побережье Сибири, от устья Оби до Чукотки; это должна быть огромная экспедиция из двух или трех десятков отрядов. Она потребует больших денег, однако польза, которую она принесет, со временем оправдает все расходы... Головин облегченно вздохнул: ему хотелось услышать именно такой ответ. Прощаясь с моряками, он сказал: - Я думаю, близок час, когда я буду иметь честь и счастье пожелать вам доброго пути... Что немного смутило Беринга, отозвалось в нем чувством, похожим на ревность, - это особенное расположение Головина к лейтенанту Чирикову. Президент коллегии дважды назвал его "искусным морским офицером, в исполнении службы тщательным и исправным". Но Чириков, казалось, и не расслышал похвалы, - он весь уже был поглощен планами новой экспедиции. Чириков действительно был отличным мореходом. Беринг неспроста поинтересовался как-то, не происходил ли его помощник из потомственных моряков? Но оказалось, что Чириков пришел во флот откуда-то из Киевской губернии, где отец его служил комендантом. Принятый в Математическо-навигацкую школу в Москве, а затем переведенный в Морскую академию в Петербурге, Чириков не раз удивлял своих наставников пытливостью и страстностью в учебе. География стала его любимейшим предметом. На карте мира в те времена было еще много неразрешенных загадок. Чириков мечтал о дальнем плавании, о новых открытиях в просторах океанов. Он знал, что такие открытия лишь иногда происходят по воле случая, что настоящий мореход должен в совершенстве освоить математику, географию, навигацию, астрономию, иностранные языки, кораблестроение, - должен быть человеком всесторонне образованным. Отлично понимал Чириков и значение практики, без которой легко было превратиться в кабинетного ученого. В штормовые погоды на Балтике вместе с матросами работал на реях, стоял у штурвала, крепил палубный груз... Любая, даже самая тяжелая работа на корабле спорилась в руках этого хрупкого человека. Не случайно Беринг завидовал иногда его собранной, сосредоточенной воле, его умению вести корабль и обучать матросов управлению парусами. Оставив капитанский мостик, Чириков сам, подавая пример, взбирался на мачту и на головокружительной высоте, там, где другой матрос не мог управиться со снастями, мгновенно наводил порядок, всегда оставаясь сдержанным и спокойным. Пожалуй, именно эта его черта, - готовность в любую минуту прийти на помощь матросу, - и удивляла, и раздражала иностранцев в отряде Беринга. Шпанберг иногда открыто смеялся над лейтенантом: - Мужик... Он сам работает на реях. Не удивлюсь, если он и палубу окажется способен мыть... А матросы любили Чирикова, как любят солдаты своего старшего товарища, испытанного командира. В том, как они выполняли его приказания, было не только повиновение, - была огромная преданность и верность. В обращении с подчиненными Беринг был мягок, даже ласков. Никто не мог сказать, что его не любили моряки. Но к Чирикову они относились, как к отважному и умелому командиру, а в Беринге видели просто доброго старичка, мало доверяя его мореходному искусству. И в этом был виноват сам капитан. В северной части Тихого океана, вблизи Чукотской земли, он чуть ли не ежечасно без всякой на то причины менял курс корабля, что приводило к открытым стычкам с офицерами. Чириков указывал, что эти ненужные повороты только изматывают людей и удлиняют путь. Но Берингом прочно владели различные опасения: то чудились мели, то рифы, то острова. Поняв свою ошибку, он не имел мужества признать ее в кругу офицеров, считая, что это принизит его авторитет. Однако не только офицеры, - каждый матрос отлично понимал, откуда происходят эти постоянные колебания начальника: он не был уверен в себе. Может быть, Чирикову просто, как утверждал Шпанберг, везло. Любая его вахта проходила без происшествий. Но, присматриваясь к своему помощнику, Беринг не мог не отметить предусмотрительности и деловитости Чирикова, а главное - его постоянной уверенности и отваги. Эта отвага опиралась на знания, которые получил он в Морской академии. Недаром же сам Петр отметил усердие в науках гардемарина Чирикова, и недаром Алексей Ильич дважды был повышен в звании через чин. Составляя проект второй экспедиции, Беринг мало надеялся на ее осуществление: она требовала слишком больших расходов. Но Адмиралтейств-коллегия, Академия наук и многие прославленные моряки горячо поддержали его проект, и правительство вскоре одобрило эти небывалые по размаху планы исследований. Перед русскими учеными и моряками, участниками второго похода, была поставлена огромная задача: разведать берега Северной Америки, северо-восточной Азии и, по возможности, Японии, собрать материалы по географии и истории этих земель, коллекции растений и минералов, словом, "чинить разные, подлежащие до науки обсервации". Состав экспедиции насчитывал почти 570 человек. Сюда входили и бывалые моряки, и ученые, и художники... Такой большой научной экспедиции еще не посылала для новых исследований в дальние страны ни одна держава. Чириков ликовал. Теперь-то уж они обязательно достигнут цели. Беринг был озабочен и молчалив: он думал о страшных сибирских дорогах. Шпанберг не уставал рассказывать в гостиных о своих бесчисленных подвигах, достоверность которых, впрочем, никто из его спутников не подтверждал. В Адмиралтейств-коллегий уже были известны неприглядные делишки этого иностранца. Неспроста же и президент Адмиралтейств-коллегий Головин, и обер-секретарь Сената Кириллов, и гидрограф Соймонов настаивали, чтобы весь состав экспедиции был укомплектован из русских людей, кому дороги процветание и слава отечества. Но чужестранцы, хозяйничавшие при царском дворе, заглушили эти голоса. По пути к Охотску, когда экспедиции снова пришлось преодолевать огромные трудности, Беринг не раз говорил открыто, что эта экспедиция свыше его сил и что возглавить ее должен был бы русский человек, так как именно иностранцы вносили распри и разлад в большое, требующее дружных усилий дело. Как же случилось, что после целого ряда неудач в первой экспедиции Беринг был назначен начальником еще более грандиозного похода? Дело в том, что Беринг предложил организовать вторую экспедицию. И хотя любой матрос и офицер в его отряде рассматривал первый поход лишь как начало огромной исследовательской работы, хотя этот новый план был общей мечтой и надеждой, под проектом стояло все же имя Беринга. К тому же Беринг уже знал далекую Камчатку и Чукотку. Перечитывая инструкцию Адмиралтейств-коллегий, Беринг не мог не обратить внимания на фразу, в которой капитану-командору прямо предписывалось проводить всю работу "с общего согласия с капитаном Чириковым..." С общего согласия... Чириков мог контролировать решения начальника экспедиции и соглашаться или не соглашаться с ним. Значит, Адмиралтейств-коллегия признает Чирикова лучшим мореходом, чем Беринг? Да, это так. Ему уже присвоен чин капитана. Головин отмечал особые заслуги Чирикова. Его поправки к проекту Беринга были приняты с благодарностью... Беринг испытывал к своему помощнику острое чувство ревности, которое не обещало ничего доброго впереди. Когда-то и где-то это чувство должно было прорваться. Чириков словно угадывал настроение командира. Он старался держаться в тени, безупречно выполнял все предписания своего начальника, руководя доставкой грузов в Охотск, переправами через сибирские реки. Однако на дальней этой дороге выпадало немало случаев для несогласия между двумя моряками. Чириков все время поторапливал Беринга: скорее бы построить корабли и выйти в море. Капитан-командир воспринимал эти замечания и советы с раздражением. Когда штурман Михаил Плаутин тоже осмелился сказать ему о непорядках в экспедиции, Беринг окончательно озлился и приказал арестовать Плаутина. Расследовать это дело Адмиралтейств-коллегия поручила Чирикову. И Алексей Ильич настоял на освобождении Плаутина. В этих действиях своего помощника Беринг увидел открытый вызов. И второй вызов он увидел в просьбе Чирикова на бригантине "Михаил" отправить его "для осмотра земли, лежащей против Чукотского носа"... "Не вздумал ли Чириков, - подумал Беринг, - обогнать меня в открытии американского материка?" И он категорически отклонил просьбу своего помощника. А ведь могло же быть, что еще тогда, в 1740 году, русские моряки под командованием Чирикова достигли бы берегов Аляски! В этом отношении Беринга к своему помощнику, в постоянной подозрительности и неприязни немалую роль играли иностранцы, окружавшие командира лестью и ложью. Кроме Шпанберга, доносчика и спекулянта, был здесь в звании лейтенанта некий Ваксель, прозванный вором и плутом за то, что продавал казенный хлеб. С экспедицией находился также известный в придворных кругах астроном француз Людвиг Делиль де ля Кройер, брат академика Жозефа Николя Делиля. Безграмотный, но самоуверенный выскочка, он приносил немало хлопот, постоянно вмешиваясь в распоряжения капитана-командора. "Профессор" Делиль был не столько астроном, сколько шпион. В экспедиции он выполнял задания своего брата Николя, платного агента французской разведки, позже разоблаченного и высланного из России. Об истинной профессии этих "ученых" Беринг, конечно, не знал. Он мог только удивляться советам "профессора", который всячески стремился затормозить сборы в дорогу. Вечно недовольные друг другом, вечно затевавшие ссоры и споры, иностранцы были едины только в одном: в ненависти к Чирикову, который не признавал ни их авторитета в мореходном деле, ни знатного происхождения, ни высоких связей в Петербурге. Постоянно снуя вокруг Беринга, они нашептывали ему на Чирикова самый нелепый и злобный вздор. И Беринг нередко поддавался влияниям. Только скромность и сдержанность Чирикова, его неутомимое усердие в выполнении полученных заданий, умение организовать работы в самых сложных и трудных условиях удерживали начальника от шага к окончательному разрыву с помощником. Утром 4 июня 1741 года два пакетбота - "Св. Петр" и "Св. Павел", построенные в Охотске и перезимовавшие в Авачинской бухте, где тогда был заложен порт, названный Петропавловском, наконец-то подняли якоря и вышли в океан. Как долго матросы и офицеры ждали этого желанного дня! Ждали его и в Петербурге, - оттуда летели все новые и новые депеши, торопившие Беринга. Сейчас, казалось бы, командир должен был испытывать наибольшую радость. Но Беринг стоял на мостике "Св. Петра" сумрачный и молчаливый. Капитану-командору вспомнилась последняя депеша из Адмиралтейств-коллегий, в которой особенно резко выражалось недовольство медлительностью сборов. В Петербурге уже говорили об отмене экспедиции. Там не хотели понять, какого труда стоила постройка этих кораблей, заготовка продовольствия и доставка грузов. Но теперь, когда пакетботы вышли в море, даже Сенат не мог отменить экспедицию. Другое беспокоило Беринга: в подчиненной ему группе офицеров не было единодушия. Собрав перед выходом в океан офицерский совет, начальник экспедиции со всей ясностью увидел безрадостную картину: снова, как и в первой экспедиции, здесь было два лагеря, несогласные, почти враждебные между собой - русские и иностранцы. Спор разгорелся в первые минуты, едва Людвиг Делиль предложил маршрут, который должен был привести к открытию Земли Жуана да Гама... Капитан пакетбота "Св. Павел" Алексей Чириков спросил удивленно: - А разве существует такая земля? Делиль передернул плечами и смерил его презрительным взглядом. - Да, такая земля существует, и вот доказательство, прошу посмотреть... Он развернул карту и указал на смутные контуры острова, неуверенно обозначенного в просторе океана. Некоторое время Чириков внимательно рассматривал карту. - Здесь подпись: профессор Жозеф Николя Делиль. Значит, эта карта составлена вашим братом? - Я этим горжусь, - воскликнул Делиль и вызывающим взглядом обвел офицеров. - Я тоже гордился бы, - заметил Чириков, - если бы эта земля, о которой ваш брат знает только понаслышке, действительно существовала. Но кто видел эту землю? Никто! Это легенда, которая вот уже сколько десятилетий вводит в заблуждение мореходцев. Напомню, что много подобных легенд было развеяно исследованиями. Я утверждаю, что этой земли нет, и мы напрасно потеряем время, если пойдем, как вы предлагаете, на юго-восток, когда нам следует идти на северо-восток и искать американский материк напротив Чукотского носа. - Вы утверждаете! - смеясь, воскликнул Делиль. - Я готов был бы выслушать вас, если бы вы тоже были ученым. Однако до академика вам еще слишком далеко. Мой брат - академик, он знает, пожалуй, больше любого капитана. Капитан-командор колебался, не зная, чью сторону следует принять. Он был согласен с Чириковым: самый верный путь к открытию американского берега - это путь к Чукотскому носу. Где-то там, напротив Чукотки, лежит американская земля. Но указание Сената требовало подчинения советам профессора Делиля. Мог ли Беринг нарушить этот указ? Что, если, согласившись с Чириковым, он не достигнет Америки, или потерпит аварию, или вынужден будет зимовать во льдах? И что, если кто-либо другой отыщет эту легендарную Землю Жуана да Гама? Тогда Людвиг Делиль окажется во всем прав, а он, капитан-командор, во всем виноват, и его несогласие с профессором будет названо самоуправством. Нет, осмотрительность и слово инструкции - прежде всего. Все же Беринг спросил мнения и других офицеров. Помощники Чирикова - лейтенанты Плаутин и Чихачов, штурманы Елагин и Дементьев дружно встали за маршрут своего капитана. Им возражали сторонники Делиля. Спор становился резким, и капитан-командор потребован тишины. - Объявляю решение, - сказал он. - Мы пойдем маршрутом, который рекомендует профессор господин Делиль... Насмешливо взглянув на Чирикова, юркий французик осторожно свернул свою карту. - Мой долг подчиниться начальнику, - негромко произнес Чириков. - Но когда мы достигнем широт, на которых обозначена Земля Гамы, и убедимся, что этой земли не существует, необходимо будет сразу же изменить курс. Мы увидим Америку на северо-востоке. В течение восьми суток пакетботы шли к воображаемой Земле Гамы. Но сколько ни всматривались дозорные в горизонты, таинственный берег не открывался. А ведь это были широты, на которых карта Делиля указывала неведомые острова. "Профессор" Делиль прикинулся невинным простачком: - Разве я руководитель экспедиции? И разве я отдавал какие-либо приказания? Я только показал карту... Зачисленный в экипаж "Св. Павла", Делиль еще пытался давать "советы". Но Чириков давно уже разгадал этого "ученого". Однажды он сказал Делилю при матросах: - Вы, господин хороший, убирайтесь-ка лучше к себе в каюту, Предупреждаю: не вмешиваться в корабельные дела. Иначе это кончится плохо. С этого дня "профессор" устранился от дел. Он занялся кухней, усиленно питался, пил из казенных запасов вино и спал по десять-двенадцать часов кряду, вполне довольный такими условиями жизни. Среди забредавших в те времена из Европы в Россию разных "специалистов" было немало подобных шарлатанов и пройдох. Как и предсказывал Чириков, Земля Гамы не существовала. 12 июня Беринг, наконец, изменил курс на северо-восток. А через четыре дня он озадачил Чирикова неожиданным вопросом: - Не повернуть ли нам снова к югу? - Но ведь это бесцельное блуждание по океану, - ответил Чириков. - Мы должны продвигаться на северо-восток. Только этим курсом мы достигнем Америки. Тревожась за судьбу экспедиции, Чириков ждал решения командира. Беринг не отвечал. Но "Св. Петр" продолжал идти прежним курсом, и Алексей Ильич вскоре с облегчением понял: капитан-командор молча принял его совет. В этих суровых северных широтах Беринг имел не одну возможность убедиться в высоком мореходном искусстве своего спутника. Чириков вел пакетбот с такой уверенностью, словно не впервые уже бороздил эти океанские просторы. Нелегко было Берингу отдать приказание, чтобы "Св. Павел" шел впереди. Капитан-командор как бы признавал преимущество Чирикова. Но эти преимущества с каждым днем становились все более заметны: Чирикову приходилось убавлять паруса, чтобы дождаться, пока его догонит "Св. Петр". Строго выполняя инструкцию, Чириков старался держаться как можно ближе к пакетботу начальника, чтобы в случае какого-нибудь происшествия одна команда могла прийти на помощь другой. И все же 20 июня 1741 года во время шторма корабли разошлись... Не думал в этот день Беринг, что никогда уже не увидит он ни Чирикова и его быстрокрылого пакетбота, ни Камчатской земли... Потеряв из виду судно Чирикова, капитан-командор снова сменил курс. В течение пяти суток корабль шел на юг, затем повернул на восток, через три дня стал уклоняться к северо-востоку. Вскоре мореходы увидели верные признаки близкой земли: на волнах качались водоросли, появились тюлени и морские бобры, чайки, словно указывая дорогу к берегам, летели на север... Офицеры все чаще обращались к Берингу: - Следует повернуть на север, господин капитан-командор. - Нет, мы будем держаться северо-востока. Приказав на ночь ложиться в дрейф, начальник закрывался в своей каюте и никого не принимал, все время думая о дальнейшей судьбе экспедиции. А большая земля была совсем близко. Если бы не туман, с пакетбота могли бы увидеть на севере вершины Алеутских островов. Минуло полтора месяца с того дня, когда корабли вышли в море. Все так же шумел гривастыми гребнями океан, все такой же унылой и сумрачной была его зыбкая равнина, все так же завывал в такелаже ветер, и казалось, что нет и не будет конца этому пути... Но 16 июля над палубой вдруг раздался радостный крик дозорного матроса: - Земля!.. Вижу землю!.. Словно белое облако над линией горизонта, из океана вставала снеговая вершина горы. Несколько минут команда оставалась безмолвной: а вдруг это облако сейчас растает, как уже не однажды по мере приближения корабля уплывали и таяли такие облака... Но четко очерченный белый конус оставался неподвижным. Офицеры и матросы радостной толпой окружили Беринга, но капитан-командор, казалось, не слышал ни поздравлений, ни приветствий. - Да, мы достигли Америки, - сказал он хмурясь. - Однако самые серьезные испытания еще впереди... И он возвратился к себе в каюту. Когда его спутники Стеллер и Пленсинер, стремясь развеять подавленное настроение начальника, робко вошли вслед за ним, Беринг сказал: - Не нужно поздравлений... Мы не знаем, где мы, как далеко от дому и что нас вообще ожидает впереди. Может быть, назад нас не пустит пассатный ветер. Земля нам незнакомая, а для зимовки не хватит провианта. 20 июля судно приблизилось к берегу на расстояние двух миль. Это был гористый остров, густо покрытый пихтовым лесом. Моряки пакетбота дали ему имя Св. Ильи. Первым из европейцев на эту землю ступил русский человек, мастер из команды Беринга - Софрон Хитров. Посланный на поиски пресной воды, Хитров доложил, что видел на острове следы костров и рыбачьи постройки, однако встретить жителей этого острова ему не удалось. Натуралист Стеллер сделал на берегу ценные наблюдения; он описал 160 видов растений и несколько видов животных. Пополнив запасы пресной воды, Беринг повернул в обратный путь. Кроме позднего времени и угрозы зимовки в этом диком краю, были и другие причины, заставлявшие команду торопиться с возвращением: потрепанный штормами корабль становился все менее надежным, запасы провизии таяли с каждым днем, многие матросы болели цингой, болел и сам Беринг. Но выйти в обратный путь оказалось не так-то просто. Непроглядный туман, а потом невиданной силы шторм преградили дорогу. Уходя от шторма, пакетбот двинулся на юг. В тумане он пронесся над самыми мелями неизвестного острова, который был замечен лишь позже и назван Туманным. Беринг слег в постель и больше не появлялся на палубе. Казалось, он покорно ждал уже решенной своей судьбы. У группы открывавшихся в тумане островов команду постигла первая горькая утрата: умер матрос Шумагин - отличный товарищ, труженик, непоколебимого характера человек. В память о своем товарище моряки назвали эти острова Шумагинскими. Через некоторое время путешественники снова открыли несколько островов, на которых увидели неизвестный народ - алеутов. На какой широте и долготе находился корабль в эти дни - никто из офицеров не знал. В тумане невозможно было определиться. А самый опытный моряк в команде - капитан-командор все больше терял силы и волю. Скитаясь в просторах океана, моряки открыли еще неизвестную землю, гигантской горой поднявшуюся над водой (этой горе дали имя Св. Иоанна), а затем - острова Св. Маркиана, Св. Стефана, Св. Авраама. Здесь удалось определить местонахождение корабля. Но ненадолго. Вскоре снова туманы, штормы, дожди, снег и град сплошной завесой окружили корабль, и мчался он с оборванными снастями по воле ветра неведомо куда. Почти каждый день на судне умирали измученные голодом и цингой матросы. Те, что еще держались на ногах, кое-как пробирались к штурвалу и последним усилием воли продолжали управлять кораблем. Только они, простые моряки, еще находили в самих себе ту необоримую душевную силу, которая, казалось, была вызовом не только штормовому океану, но и самой смерти... Этой спайке русских матросов неспроста удивлялся и Беринг, и офицеры из иностранцев. - Во что они верят? - спрашивал капитан-командор. - Неужели надеются возвратиться на родину? Удивительные люди! Они не хотят покориться своей судьбе. 4 ноября Берингу доложили, что на юге открылись высокие заснеженные горы. - Это Камчатка? - спрашивал вахтенный офицер. - Правда же, это Камчатка, господин капитан-командор?.. - Не думаю, - сказал Беринг. - Впрочем, говорите всем, что это Камчатка. Иначе... К 22 ноября оставшиеся в живых матросы и офицеры кое-как перебрались на неизвестный берег. Пакетбот был оставлен без надзора на якоре, - в команде все поголовно были больны. А через некоторое время произошла удивительная авария: сорванный с якоря корабль стремительно понесся на рифы, но, подхваченный огромной волной, перелетел через эту подводную зубчатую стену и осел на прибрежных камнях. Даже лучший лоцман не смог бы провести его здесь к берегу так удачно, как это сделала случайная волна. Так закончил свой дальний путь пакетбот "Св. Петр". Те из матросов, которые могли еще передвигаться, сняли с него паруса, чтобы покрыть свои земляные жилища. Перенесенный в темную, наспех вырытую землянку, Беринг подсчитывал потери. Двенадцать матросов скончались во время плавания. Еще девять умерли при высадке на берег. Остальные... Неужели и все остальные умрут? А что же сталось с Чириковым и его командой? Много раз Беринг задавал себе этот вопрос. Но ответить на него не мог. А Чириков, не найдя после шторма "Св. Петра", направил свой корабль на восток, а затем на северо-восток и в ночь на 15 июля 1741 года, на полтора суток раньше своего командира, достиг американского берега в южной части Аляски. В поисках удобного места для стоянки судно отправилось вдоль берега на северо-запад. Несколько дней сердито громыхал океан, у скалистых берегов кипели и пенились водовороты. И все же штурман Абрам Дементьев, смелый, бывалый человек, не раз уже доказывал Чирикову, что сможет высадиться на берег. - Дайте мне матросов из тех, кто покрепче, - говорил он, - и мы переберемся через прибой. Чириков согласился. Корабль вскоре приблизился к заливу. Это место Чириков счел для высадки разведчиков наиболее подходящим. Длинная лодка - лангбот, в которой разместилось десять вооруженных матросов со штурманом Дементьевым во главе, направилась к берегу. Разведчики должны были найти якорное место, осмотреть берег, растительность, узнать, что это за земля, какие люди на ней обитают. Для местных жителей путешественники везли подарки: котлы, бусы, иглы, материю... Неподалеку от берега лангбот скрылся за утесом, и больше моряки его не видели. Прошло несколько дней. Дементьев не возвращался. "Св. Павел" продолжал курсировать недалеко от берега, не отдаляясь от залива. Спустя неделю Чириков вызвал еще четверых охотников-смельчаков и на последней лодке послал их к берегу. И случилось то страшное, чего больше всего опасался капитан: четыре матроса тоже не вернулись. Что случилось с этими людьми - неизвестно. Быть может, они утонули где-нибудь в грозном водовороте меж утесов, рифов и скал или погибли в бою, внезапно атакованные индейцами из засады. Корабль остался без единой лодки и потерял лучшую часть команды. Теперь о высадке на берег нечего было и думать. Путешественники решили возвращаться на Камчатку. Четыре с половиной тысячи верст отделяли их от Авачинской губы на Камчатке. Нелегко было команде "Св. Павла" преодолеть это расстояние. Продовольствия оставалось мало, пресной воды и того меньше. На корабле свирепствовала цинга. Из строя выходили самые стойкие матросы. Случались вахты, когда некому было занять место у штурвала, и Чириков, тоже разбитый болезнью, ползком пробирался на мостик и сам вел корабль. Капитан разделял с командой все трудности и невзгоды. Но Чирикову было намного труднее, чем другим - ведь он отвечал за людей, за корабль, за донесение о совершенном великом открытии. Приходя в матросский кубрик, капитан утешал больных: - Еще немного терпения, друзья! Мы сделали главное - открыли северо-западные берега Америки! До нас никто из европейцев здесь не бывал. Мы - первые... Возвратимся на Камчатку и не только укажем, где простирается американский материк, но и представим карту большой береговой полосы Америки! Кто сможет тогда усомниться в нашем открытии? Составление карты открытого и обследованного побережья Северной Америки стало для Чирикова смыслом всей жизни, средоточием всех помыслов и усилий. Первый в истории изображал он эту землю не как большой остров или группу островов, а с полной уверенностью, что это и есть американский материк... И на обратном пути, несмотря на бедственное положение экипажа и корабля, ни разу не прошел Чириков торопливо или равнодушно мимо вновь открытых земель - он обязательно наносил их на карту, ставшую поистине неоценимым документом. Возвращаясь на Камчатку, Чириков открыл несколько Алеутских островов, а на острове Адак, из группы Андреяновских, впервые увидел алеутов и обменялся с ними подарками. 21 сентября "Св. Павел" миновал самый западный остров Алеутской гряды - Атту. Чириков уверенно повел свой корабль к Петропавловской гавани... В октябре 1741 года исхлестанный штормами "Св. Павел" прибыл на Камчатку. Дороги Чирикова и Беринга неоднократно пересекались неподалеку от открытого Берингом острова Каяк, и вблизи Кадьяка, и у островов Алеутской гряды. Но "Св. Петр" много петлял в океане, уклоняясь то к югу, то к северу, то даже к юго-востоку. Беринг неуверенно вел свой корабль, и эта неуверенность занесла его на пустынные Командорские острова. Восьмого декабря 1741 года отважный мореплаватель капитан-командор Витус Беринг скончался. А Чириков вскоре снова отправился на исследование американских берегов. В 1742 году он побывал около Алеутских островов, но неблагоприятная погода заставила его повернуть обратно. На обратном пути мореплаватели заметили остров, названный ими именем Св. Иулиана. Они прошли всего лишь в семи километрах от острова, на котором ютились еще оставшиеся в живых спутники Беринга. Но Чириков об этом, разумеется, не знал. 1 июля Чириков возвратился на Камчатку. Оставшиеся в живых члены команды Беринга продолжали бороться за существование. Огромные лишения перенесли моряки во время зимовки на острове. Весной они решили разобрать пакетбот и построить новое небольшое судно. Но среди них не осталось ни одного плотника. Тогда один из участников плавания, простой сибирский казак Савва Стародубцев, взялся построить небольшое судно. 5 мая состоялась закладка судна. 9 августа его спустили на воду, и через три дня мореплаватели покинули негостеприимный остров, названный ими именем Беринга. 27 августа 1742 года небольшой корабль - гукор "Св. Петр" с оставшимися в живых членами команды Беринга бросил якорь в Авачинской бухте, там, откуда Беринг начал свое плавание. Около двадцати лет своей жизни отдал Алексей Чириков изучению Сибири, Камчатки, Тихого океана, Аляски, Алеутских островов. Высокообразованный человек, он еще до первого плаванья правильно указал местонахождение Америки и безошибочно наметил пути к ней. Во время подготовительных работ ко второй камчатской экспедиции он снова горячо отстаивал свой маршрут и решительно вел борьбу с "учеными" иноземцами, которые стремились лишь отвлечь экспедицию от поставленной перед ней цели и переправить своим разведкам карты русских географических открытий. В этой экспедиции Чириков с честью выполнил свои задачи. Вот почему гениальный русский ученый М. В. Ломоносов говорил, что Чириков во второй камчатской экспедиции был главным. Но царские сановники отнеслись к доблестному мореходу с тупым равнодушием. По окончании экспедиции Чирикова даже не вызвали в столицу. Больной туберкулезом, он проживал в глухом городе - Енисейске. В столице о нем почти забыли. Помнили только в дворянском банке, которому Алексей Ильич задолжал 4000 рублей. Только в 1744 году Сенат принял решение вызвать Чирикова. Весной 1746 года измученный, постаревший Алексей Ильич кое-как добрался в Петербург. Здесь он был произведен в чин капитана-командора и назначен директором Морской академии, а вскоре переведен в контору Адмиралтейств-коллегий в Москву. Это дало Чирикову возможность приступить к итоговой работе о своих путешествиях и об открытиях других русских моряков в северной части Тихого океана. Такой работой должна была явиться карта побережья Северной Америки, Аляски, Алеутских островов. Алексей Ильич был больным, уже совершенно разбитым человеком. И все же он создал свою замечательную карту. Он надеялся, что Сенат, быть может, оценит его многолетний труд и поможет в расчетах с дворянским банком, - не для себя же, для дела родины получал он скромные дорожные суммы... Но это были бесплодные надежды. В конце 1748 года отважный мореплаватель и ученый умер. После смерти капитана-командора в Сенат поступила челобитная его детей. И сейчас, спустя более двухсот лет со дня смерти выдающегося путешественника, горько читать этот документ, в котором дети Чирикова просят не взыскивать с них "...за службу отца их, который в бытность свою в Камчатской экспедиции умре, имеющегося на них, просителях, по дворянскому банку долга 4000 рублей, которых они не только по бедности своей не в состоянии заплатить, но и дневной пищи почти не имеют". Царское правительство не оценило деятельности великого мореплавателя. Но народ не забыл о его подвиге. Трагический образ Витуса Беринга не заслоняет от поколений отважных дел Алексея Чирикова. И если сегодня, вспоминая о давнем походе двух русских кораблей к далеким берегам Северной Америки, мы говорим: "Экспедиция Чирикова и Беринга", то имя Чирикова мы произносим первым не только потому, что он первым вел свой корабль. Первенство Алексея Чирикова в великом открытии, в беззаветном служении родине, которой всецело была отдана его славная жизнь. СЛУЖА НАУКЕ И ОТЕЧЕСТВУ Он был сыном простого солдата Петровских времен. Именно потому, что происходил он не из дворянского рода и отец его не был отмечен титулами и чинами, здесь, в стенах Славяно-греко-латинской академии барчуки относились к нему свысока, пренебрежительно. Однако в период, когда начинались экзамены, это отношение обычно резко изменялось. Солдатский сын Степан Петрович Крашенинников был одним из лучших учеников Славяно-греко-латинской академии. Пытливый и жадный к знаниям, он неизменно оставался отзывчивым товарищем и безвозмездно помогал своим богатым и знатным соученикам, имевшим и гувернеров, и репетиторов. Сам Крашенинников жил бедно. У него нередко нехватало даже на скромный обед. Но учился он страстно и горячо и неспроста заслужил высокий отзыв Ломоносова, который позднее отмечал его "способности и рвение к науке". В 1732 году имя Степана Крашенинникова получило первую известность: как лучшего ученика его направили для дальнейшей учебы в Академию наук, незадолго перед тем учрежденную в Петербурге. К этому времени первая экспедиция Беринга - Чирикова уже возвратилась из своего дальнего, сурового похода, и в Петербурге велось много споров о путешествии: одни считали его и удачным и смелым, другие называли бесплодным. Споры велись и в Академии наук, и Крашенинников не только жадно прислушивался к отзывам ученых, но и сам участвовал в спорах. Он понимал, что великое задание Петра I - исследовать, соединяются ли Азия и Америка или между ними существует пролив, - Беринг, несмотря на огромные усилия, не смог выполнить. Берегов Америки капитан-командор не увидел, хотя и находился, очевидно, недалеко от них. И все же Крашенинников доказывал, что экспедиция дала огромные результаты, во многих отношениях обогатив отечественную науку. - Завидую спутникам Беринга и Чирикова, - говорил он увлеченно. - Почему не выпало мне счастье - быть среди них?.. Они видели так много нового на трудном, благородном своем пути! А когда стало известно, что правительство разрешило вторую, еще более грандиозную экспедицию к берегам Северной Америки, - участие в этом походе стало для Крашенинникова заветной мечтой. С жадностью слушал он рассказы бывалых людей, вернувшихся из первой экспедиции. Необъятные просторы Сибири, горы и пади Камчатки, суровая даль Чукотки, неизвестные берега Америки, - все это звало и влекло молодежь волнующей перспективой новых ценных открытий. Все было исполнено в далеких тех землях глубокого познавательного интереса, - и неизвестные племена, что населяли побережье студеных морей и Тихого океана, и мир растений, зверей, рыб и птиц, и камни, и руды, и "горелые сопки", полыхающие грозным пламенем извержений... Однако мечтать ли ему, студенту, о славном таком походе? В "академической свите", как именовался отряд ученых при экспедиции Беринга - Чирикова, называли фамилии знаменитостей: академик-историк Миллер, академик-естествоиспытатель Гмелин, академик-астроном Людвиг Делиль де ля Кройер... Солдатскому сыну, который только великим упорством и трудом проложил себе путь в Академию, мечта об участии в походе казалась слишком смелой и неосуществимой. Но к удивлению и восторгу Крашенинникова ему вдруг предложили принять участие в походе. Ученые не посчитались с простой родословной студента - ведь он мог пригодиться им как хороший помощник. По прибытии в Якутск, испытав на себе трудности сибирского пути, Миллер и Гмелин призадумались. Академиков-немцев серьезно волновали новые трудности, которые ожидали путешественников впереди. И, посоветовавшись между собой, они решили послать на Камчатку одного Крашенинникова. Позже академик Миллер писал: "Между тем прибывши академические члены в Якутске 1736 году уведомились, что учреждения к вступлению в морской путь далеко не доведены еще до такого состояния, чтоб можно было продолжать им путь до Камчатки без замедления... Потому рассудили они за благо послать на Камчатку наперед себя надежного человека... и в сию посылку выбрали господина Крашенинникова..." Возможности продолжать путь "без замедления" были, конечно, одинаковы и у Крашенинникова и у академиков. Но молодой исследователь, в отличие от своих руководителей, по-прежнему с нетерпением рвался на Камчатку, не боясь никаких трудностей. Услышав о принятом учеными решении, Степан Крашенинников заявил, что готов немедля отправиться в путь. Какая почетная задача выпала на долю безвестного петербургского студента! Камчатка все еще оставалась мало изученной, хотя русские не раз посещали ее, а Владимир Атласов еще за сорок лет до Крашенинникова сделал даже географическое описание этого края. Но Атласов погиб, многого не успев сделать. В центральных районах полуострова, на заснеженных перевалах, у горных озер и истоков бесчисленных рек почти никто из русских не бывал и никто не дал полного научного описания Камчатки, ее населения, животного и растительного мира, природных богатств, ее истории. Это должен был сделать двадцатишестилетний русский студент. В августе 1737 года, после долгих походов по бесчисленным руслам рек, по горам, болотам и тайге, совершив большую научную работу по исследованию и изучению Сибири, Крашенинников прибыл в Охотск. Оставался последний отрезок дороги - морской переход на Камчатку. В то время, когда Крашенинников ждал в Охотске прихода корабля, морские рейсы, совершенные на Камчатку, можно было бы пересчитать по пальцам. Степану Петровичу предстояло плыть на "Фортуне", одном из четырех судов первой экспедиции Беринга, малом, порядочно потрепанном штормами корабле. Моряки с "Фортуны" рассказывали откровенно, что только тихая погода уберегла их судно от беды. Много наслышался от них Крашенинников о ледяных штормах Охотского моря, о камчатском бездорожье, о трудной жизни в заброшенном том краю. Камчатка снабжалась только привозным хлебом, цены возрастали с каждым километром пути. Но путешественника все это мало беспокоило: жить в роскоши он не привык, а приказная изба в Большерецке выплатит ему положенное жалование. 4 октября 1737 года "Фортуна" покинула Охотск. Дул ровный береговой ветер, и судно неторопливо, под слабо наполненными парусами, двигалось на восток. К вечеру ветер замер, волны улеглись, - полнейший штиль опустился над морем. А ночью, когда пассажиры собирались на покой, над палубой "Фортуны" пронесся внезапно тревожный крик. Матросы бросились к трюмам. Зажгли факелы, и в свете их стало видно, как среди ящиков и тюков плещет, стремительно прибывая, тяжелая, черная вода... Уже заработали две помпы, матросы и пассажиры схватили ведра, кастрюли, кухонные котлы... Многие сотни ведер воды было откачано за борт, однако уровень ее в трюме стал еще выше. Палуба медленно погружалась, будто какая-то неведомая сила увлекала ветхий корабль на дно... Дул бы сейчас хоть легкий ветер, судно смогло бы возвратиться в Охотск. Но паруса бессильно повисли на реях, в них не было силы, что сдвинула бы с места аварийный корабль. Необходимо было облегчить судно. Несколько сот пудов груза полетело за борт. Многие пассажиры потеряли все свое состояние. Потерял весь дорожный багаж и Крашенинников. Погибло и самое дорогое для него - записи и книги, которые так хранил он и берег... Теперь судно медленно тащилось по морю. Руль "Фортуны" почти не действовал, вода по-прежнему хлестала в трюме, и ни у кого из моряков не было уверенности в счастливом исходе плавания. Все же на десятый день судно дошло до Камчатки. Здесь, в устье Большой речки, "Фортуна" нашла свою кончину, - прилив превратил ее в обломки. Крашенинников и его спутники высадились на неприветливую землю. Через неделю к месту аварии "Фортуны" прибыли из Большерецкого селения лодки. Шкипер увидел студента из Петербурга в изодранной одежде и спросил: - Теперь на Большую землю? Обратно в Охотск? Крашенинников покачал головой: - Я слишком долго добирался на Камчатку... - Значит, вы остаетесь? - удивился шкипер. - Чем же вы будете жить? Молодой человек ответил уверенно и спокойно: - Служа науке и отечеству, я полон решимости победить все и всяческие преграды!.. Отсюда, из маленького Большерецкого острога, и начался путь Крашенинникова по Камчатке, путь, который мог одолеть только человек великой воли, полный самоотверженности и беззаветной преданности своему долгу. Когда Крашенинников явился в Большерецкую приказную избу, предъявил документы и спросил о положенном ему жаловании, канцелярский чиновник ответил удивленно: - Жалование?! Какое жалование? Мы здесь и сами его не получаем по несколько лет! - Но я должен вести научные работы, а для этого исходить и изъездить всю Камчатку... - Это уже ваша воля, - равнодушно молвил чиновник. - Наука не по моей части. В течение двух лет Крашенинников не получал жалования. Все его напоминания и жалобы, посланные в Охотск, в Якутск и в Петербург, были безрезультатны. Молодого ученого это, впрочем, не особенно удивляло; он знал, что даже академики подчас терпели нужду, - правительство выплачивало им заработанные деньги нехотя и нерегулярно, и это было похоже на унизительную подачку. Но одно дело жить в Петербурге, где много знакомых и друзей, которые могут выручить в трудную минуту, и другое - остаться без гроша, без питания и одежды за тридевять земель от родных и друзей, в пустынных и диких дебрях не исследованного еще края. Но и здесь, среди простых людей - рыбаков, охотников, служилых казаков, - Крашенинников нашел и участие, и помощь. Эти люди понимали, какую большую и благородную задачу поставил перед собой исследователь. Он должен был описать не только границы огромного полуострова, не только перечислить его реки и вулканы. Путешественник твердо решил побывать на всех реках Камчатки, что текут в океан и в Пенжинское (Охотское) море, описать все реки Охотского края, до самого Амура. Одна лишь эта задача выглядела величественно, быть может, выше сил одного человека. Но Крашенинников решил, кроме того, собрать подробные сведения об открытии Камчатки, о присоединении камчатских племен к России, о судьбах приказчиков, управлявших первыми камчатскими острогами, о жизни камчатских казаков. Народы, населяющие Камчатку, их прошлое, их труд, язык, обычаи, культура, религия, - все это должно было стать содержанием задуманной Крашенинниковым книги. Сведения обо всем этом ученый мог бы получить от живших на Камчатке казаков. Однако он решил, что должен сам все видеть и слышать, побывать в селениях камчадалов, коряков, курил, жить с ними в юртах, слушать их предания и песни, изучить их язык, чтобы потом рассказать о народах Камчатки без посторонних досужих выдумок. В книге нужно поведать и о природе Камчатки, о ее вулканах и горячих ключах, о металлах и минералах, растениях и наземных животных, о рыбах, птицах и насекомых - обо всем, чем богат или беден далекий неизученный край. И вот в корякском селении, заброшенном в безвестной глуши на берегу Пенжинского моря, у реки Нукчана, неожиданно появляется неизвестный человек. Его не остановили в пути ни стужа, ни метель, ни горные перевалы, ни коварные полыньи на реках... Коряки внимательно присматриваются к гостю. Он безоружен. С ним только один проводник. Казаки, опасаясь нападений, обычно ездят крупными, хорошо вооруженными отрядами, а этот человек, возможно, бежал от русских властей или сбился с дороги. Так или иначе, он пришел с миром. И коряки дают пришельцу место у своего очага. Путник, оказывается, неплохо знает корякский язык, знает, как поздороваться, как войти в юрту, какие сказать слова. Кто же этот загадочный человек? Неторопливо и спокойно рассказывает он о себе, о долгом пути через Сибирь, о далеком городе Петербурге... Удивленные, слушают коряки русского человека, проехавшего тысячи километров, чтобы посидеть у их огня. Так вот зачем он пришел! Он хочет рассказать в России о древнем этом племени, о славных его воинах, о добрых отцах семейств и матерях и хочет послушать их песни и сказки. Удивительный человек! Такому гостю - внимание, и почет, и лучшее угощение, и теплый ночлег. Нежданного гостя все здесь интересует: одежда корякских женщин, причитания шаманов, лекарства из тундровых трав, самодельная посуда... Неутомимо скользит по бумаге черное острие палочки, которую он держит в руке, и это острие оставляет на чистом белом листе узорные каракули и завитушки. Потом человек смотрит на эти завитушки и слово в слово повторяет все, что услышал здесь. Значит, гость говорил правду: он довезет в Россию и славные имена воинов, которыми гордится племя, и лучших охотников имена, и рассказ о том, как встретило его племя - дружбой и лаской. Он ничего не забудет. Позже Крашенинникова видят на юге Камчатки, в селении курил, в юртах ительменов (камчадалов), на охоте вместе с ними, и на рыбной ловле, и за сбором лечебных трав... Два года, проведенных Крашенинниковым в непрерывных разъездах по Камчатке, в кочевьях и стойбищах ительменов, коряков и курил, раскрывают еще неведомый науке самобытный мир этих племен, а его работы в архивах приказных изб дают много новых материалов об открытии русскими Камчатки. В течение этих двух лет ученый ведет полуголодную, полную лишений жизнь, однако еще не пройденные тропы, не нанесенные на карту реки и горы снова и снова зовут его в путь... Через три года, в сентябре 1740 года, на Камчатку прибыл русский ученый Георг Стеллер. Он встретился с Крашенинниковым. Перед ним стоял закаленный, пытливый, мужественный человек. Опытный натуралист, Стеллер удивился объему исследовательских работ, которые успел провести Крашенинников. Что-то похожее на зависть испытал Стеллер в те минуты. С приездом известного ученого чиновники из приказной избы, поняв, что допустили немалую оплошность, выплатили Крашенинникову его двухгодичное жалование, и неутомимый исследователь снова отправляется в дорогу. Ни проливные осенние дожди, ни разливы рек, ни злые пурги, - ничто не останавливает отважного путешественника. Около четырех лет прожил Крашенинников на Камчатке, совершив за это время свой неоценимый научный подвиг, сделав все, что было в его силах, лишь бы родина как можно больше узнала о дальней земле своей - Камчатке. И вот снова - Петербург, и чопорный чиновный мир, равнодушно встретивший ученого. Прошло ровно десять лет после того, как покинул Крашенинников столицу. Одни не знают его, другие просто забыли... Но есть же в Академии Ломоносов! Неужто и он позабыл?.. Нет, Михаило Васильевич все помнит! Торопливо шагает он навстречу Крашенинникову, радостно смеется и крепко обнимает его... - Прибыл, Колумб камчатский?! Наконец-то прибыл!.. Богатый, наверное, "улов" у тебя, Степан Петрович?.. Поздравляю, поздравляю! Теперь снова за дело. Книгу нужно писать. Россия ждет этой книги... - Такая книга будет, - взволнованно отвечает ему Крашенинников. - Она уже здесь вот, в сердце у меня... Но и сам великий ученый и поэт был одиноким в петербургской чиновническо-дворянской среде. Сановное дворянство не могло простить ему простого происхождения из поморов. Крашенинников был таким же сыном простолюдина, и его в Петербурге ждала беспросветная нужда. В тесной сырой каморке, которую удалось нанять, он бережно разложил свои многочисленные записи, копии документов, географические карты... Теперь главное для него - закончить задуманный, ради науки и отечества в течение десятилетия выстраданный труд... Проходят долгие месяцы напряженной работы, страницы переписываются по восемь, по десять раз... Единственная мысль не дает покоя: чем жить?.. Нужно оплатить жилье, одежду, топливо, бумагу и не свалиться от голода, - ведь предстоит еще так много сделать! Учитывая познания Крашенинникова в ботанике, Академия наук назначает его помощником заведующего ботаническим садом. Кажется, наконец-то найден выход из затруднений. В положенный день и час Степан Петрович является на службу. Его встречает академик Сигизбек, тучный старик, надменный и очень самовлюбленный. - Чем обязан, милостивый государь? - Я прислан вам в помощники, господин Сигизбек... - В помощники? - удивляется тот. - Но я не нуждаюсь в помощниках! Новая служба в ботаническом саду превращается для Крашенинникова в сплошную пытку. Напрасно теряются многие и многие часы драгоценного времени, которые можно было бы отдать работе над книгой. Только бессонными ночами, при тусклом свете свечи, с волнением листает он исписанные в дальней дороге страницы, и перед ним проходят картины незабываемых встреч, бесед у костров, радостных открытий и находок... Несмотря ни на какие трудности, создаваемые черствыми и равнодушными людьми, книга о земле камчатской должна быть написана ради науки и отечества. "Россия ждет этой книги", - так сказал Ломоносов. И Крашенинников выполнит свое обещание, какие преграды не встали бы на его пути!.. Ученые уже заинтересовались первыми главами "Описания земли Камчатки". Степана Петровича назначают заведующим ботаническим садом, вместо Сигизбека, и вскоре утверждают академиком. Десятки новых обязанностей появляются у Крашенинникова, однако он по-прежнему ведет полуголодную жизнь. Правительство, как и раньше, рассматривает жалованье ученым как "доброхотное даяние"... И еще одно - непреодолимое - препятствие возникает в работе над книгой - свирепая царская цензура. Она беспощадно вычеркивает десятки страниц и требует бесконечных переделок. Она запрещает писать о героизме и отваге ительменов, с великим мужеством защищавших свою свободу, удаляет сказания и песни, лишь только встретится в них одно слово "свобода" или малейший намек на призыв к борьбе... Но вот, наконец, закончен огромный труд, которому посвятил Крашенинников свою жизнь. Подписан последний корректурный лист, скоро должна появиться книга... Видимо, от радости сильно-сильно бьется сердце... Великая это радость, увидеть книгу, которой отданы долгие годы, мечтания юности, опыт, знания, - все, чем жил на земле человек... А сердце уже не бьется, - стремительно взлетает и полнится тревогой, и все неудержимей его полет. Смерть застигла ученого и героя в расцвете высокого его таланта, когда Крашенинникову было только сорок три года. Желанная книга уже была направлена в печать, но Степану Петровичу не довелось увидеть ее. Эту книгу увидел и встретил высокой похвалой Ломоносов. С восторгом прочитал ее и законспектировал Пушкин. Вдохновленный трудом Крашенинникова, он готовил о Камчатке статью. Горький на Капри читал о ней лекции рабочим. И сегодня, почти через двести лет после смерти Степана Крашенинникова, тысячи советских людей с увлечением перечитывают это глубокое и яркое творение, в котором словно бьется, живет благородное сердце верного сына русского народа. ТАЙНА РЕКИ МЕДНОЙ Агент Гудзоновской меховой компании Боб Хайли - длинноногий, горбоносый, с маленькими, прищуренными глазками человек - неспроста считался очень удачливым коммерсантом. Три раза предпринимал он путешествия в российские владения на Аляске, побывал на озерах Кинохобино и Кнытубян, доходил до устья реки Сушитны, странствовал вблизи Кенайского залива и не только не был задержан русскими, но возвращался с богатой добычей. Он рассказывал, что даже встречался с русскими где-то у озера Хтубен, ночевал на их фактории, и эти люди поверили его басням, будто он странствующий священник и сбился с дороги. (Фактория - торговое поселение.) Было над чем посмеяться Бобу Хайли: он "сбился с дороги", прошел по русской территории сотни километров, выменивая за спирт и оружие драгоценные меха, а добродушные русские переселенцы и не подумали о том, чтобы заглянуть в объемистый багаж путешественника. Они приютили его, снабдили провизией и еще пожелали доброй дороги!.. В туго стянутых тюках, которые Боб Хайли небрежно бросил у порога фактории, было несколько дюжин бобровых шкур, чернобурой лисицы и голубого песца. Американец объяснил, что это его скромные пожитки: старая палатка, запасной костюм, меховая куртка, библия и другие духовные книги, без которых он не может обходиться ни единого дня. Русские, впрочем, этим имуществом не заинтересовались. Сочувственно слушали они пересыпанный молитвенными причитаниями его рассказ о долгих блужданиях, о нападении индейцев-атабасков, о тяжких лишениях, которые довелось ему пережить. И может быть потому, что врал он увлеченно, мобилизовав все свои артистические задатки - врал и молился, поминутно возводя очи к небу, - эта ложь становилась похожей на правду. По крайней мере, в те минуты он и сам начинал верить собственной выдумке. - Вы можете представить эту картину? - хохотал Боб Хайли, багровый от выпитого джина. - Я - и поповское благочестие!.. Компаньоны слушали с завистью. Он был очень находчив и удачлив, этот пройдоха Боб Хайли. За сравнительно короткое время он успел сколотить приличный капитал. После той памятной встречи с русскими промышленниками Хайли возвратился особенно возбужденным. - Мне повезло... - сказал он. - По-настоящему повезло, и я этого не скрываю. - Как? Объяснись же, наконец! Хайли медленно обвел взглядом присутствующих и проговорил негромко: - Речь идет о миллионах долларов чистой прибыли... В зале наступила полная тишина. - На берегах неизвестной реки я видел доподлинное чудо... В одном из притоков этой реки самородной меди так много, что ею отравлена вода - даже рыба в ней не живет. Индейцы выламывают глыбы руды, плавят ее в кострах и получают восемьдесят процентов чистой меди! Но они... они сами не знают, какие богатства лежат на берегах той реки... Куорлс, директор компании, весь подался вперед. - Золото?.. Боб Хайли наклонил голову: - Да! Золото и платина. И очень много. Нужно прийти и взять эти миллионы, пока их не взяли русские. - А разве русским известно о существовании этих россыпей? Боб Хайли глубоко вздохнул: - Они пришли на ту реку более полувека назад, еще в 1788 году. Основали там целый ряд факторий и занялись торговлей с индейцами. И атабаски встретили русских очень гостеприимно... - Вы не ответили на мой вопрос, - заметил директор компании уже нетерпеливо. - Я спрашиваю: известно ли русским, что на реке имеется золото, платина, медь?.. - Об этом я случайно узнал именно от русских, - сказал Хайли. - Я увидел в их фактории на столе огромную миску, полную золотого песку. В изумлении, которое они приняли за испуг, я перекрестился. Они смеялись... А я сказал им, что следует выбросить этот презренный металл, ибо от него происходят неисчислимые бедствия. Меня назвали "смешным попиком"... После непродолжительного молчания директор спросил: - У вас есть карта этого района? Боб Хайли посмотрел на него удивленно: - С моей стороны было бы слишком опрометчиво, если бы я занялся составлением такой карты! Не забывайте, что это - российские владения, и если бы русские промышленники увидели у меня карту, то вряд ли удалось бы мне счастливо унести ноги... Впрочем, карта у нас имеется. Карта - это я, моя память и умение ориентироваться на местности. - Но разве русские позволят нам хозяйничать на их земле? Они первые пришли на Аляску, и это известно всему миру, - сказал Куорлс. Маленькие глазки Хайли теперь смотрели на директора с нескрываемой насмешкой. - А разве негры, малайцы позволяли нам хозяйничать в Африке, на островах? - Да ведь Россия - это не какое-нибудь африканское или островное княжество. - Но российские владения все еще не имеют военной охраны. - Что ж, - сказал, подумав, Куорлс, - вам остается сообщить название этой реки. - К чему же торопиться? - ответил Хайли небрежно. - Сначала мы должны нотариально оформить мой заявочный документ и договор с компанией, по которому пятьдесят один процент всех прибылей, какие компания получит от эксплуатации золотых, платиновых и медных месторождений того района, будут принадлежать мне... Без карты тут не обойтись. А карта - это я. Столь наглое заявление Хайли сначала вызвало в среде компаньонов бурное негодование. Но Боб оставался непреклонным, повторяя только три слова: - Карта - это я... В конце концов деловые бумаги были оформлены по всем правилам законности, и лишь в присутствии нотариуса Хайли сам вписал в эти документы название таинственной реки: Медная, или, по-индейски - Атна. Боб Хайли, пожалуй, напрасно с такой настойчивостью скрывал это название. Несмотря на то, что Медная протекала неподалеку от Британских колоний, англичане и американцы не располагали сколько-нибудь достоверными сведениями о ней. По крайней мере летом 1845 года, когда Боб Хайли принес известие о сказочных богатствах Медной, эта могучая, полноводная, бурная река, текущая на юг, рассекающая величественные горные хребты северо-запада Америки и впадающая в Тихий океан восточнее острова Нучек, на английских и американских картах не была отмечена. Но и Хайли только похвалялся, будто знает те малодоступные районы. Ни один из европейцев еще не прошел к тому времени от устья Медной к ее истоку. Очень отрывочные сведения, добытые американцем, были получены им от доверчивых русских промышленников. Для заправил Гудзоновской меховой компании оказалось достаточным и этого сигнала. Они решили действовать и сразу же принялись составлять планы разработки месторождений золота, платины и меди на неведомой русской реке... Лето и осень 1845 года были для Боба Хайли заполнены кипучей деятельностью. Первым делом он позаботился о засылке наблюдателей в Русскую Америку. Эти наблюдатели или информаторы, а проще сказать - шпионы, должны были сообщать компании о каждом мероприятии русских на Медной. Зимой того же года несколько наиболее опытных агентов компании перешли границу российских владений и направились в сторону Кенайского залива, по пути заводя знакомства с вожаками индейских племен, даря им оружие, бисер, табак и спирт, поражая индейцев невиданной щедростью. Иногда в разгар пирушки они под большим секретом сообщали вожакам племен, будто бы русские готовят военный поход против индейцев. Нередко случалось, что тогда над становищами атабасков гремел боевой клич, и воины клялись друг другу в ненависти к русским... Боб Хайли уже снаряжал большой отряд, которому надлежало следовать на реку Медную и начать там добычу драгоценных металлов, когда его информаторы донесли, что и главный правитель Российско-американской компании Тебеньков тоже объявил набор добровольцев для исследования Медной. - Мы должны остановить русских, - решительно заявил Боб Хайли. - Их главный правитель, конечно, уже знает, какие сокровища таятся на этой реке... Тем более мы не должны допустить их к этим сокровищам. Победителей не судят, а цель оправдывает средства... Директор компании заметил хмуро: - Кажется, вы, Хайли, затеваете настоящую войну... - И пусть! Воевать против русских будут индейцы. - А если всему миру станет известно, кто их снабжал оружием и кто ими руководил? - Ерунда! Мертвые умеют молчать... - Вы сами должны остановить русских, - решил директор. - Это сложная операция, требующая большой изворотливости, ловкости и ума. - Хорошо, мистер Куорлс, - ответил Хайли. - Я отправлюсь навстречу русским и пересеку им путь. Уже долгое время главный правитель Российско-американской компании Тебеньков, проживавший в Ново-Архангельске, в заливе Ситха, был занят составлением атласа северо-западных берегов Северной Америки. Многочисленные плавания русских мореходов у этих берегов, походы промышленных и торговых русских людей вглубь материка, специальные исследовательские экспедиции, посылаемые для изучения северо-западной Америки предшественниками Тебенькова - Шелиховым и Барановым, - давали почти полные сведения и об очертаниях этого побережья и о прилегающих к нему бесчисленных островах, о реках, горах и озерах обширного сурового края. Тебеньков решил собрать эти сведения воедино и составить, наконец, подробный атлас российских владений в Америке. Работа протекала успешно и быстро, но, просматривая многочисленные донесения об истоках, течении, устье реки Медной, Тебеньков встретил неодолимое затруднение: он не смог проследить весь путь этой огромной реки. Как правило, промышленники ходили к среднему течению Медной из Кенайского залива, переваливали через горы и спускались к озеру Плавежному, откуда по реке Тлышитне, притоку Медной, добирались до одинокой русской фактории, еще в 1788 году основанной на берегу Медной. Как же нанести на карту эту реку, если никто еще не прошел ее от устья до истока? Тебеньков продолжал терпеливо просматривать архивы. Он узнал, что первые сведения о Медной сообщил Ногаев, соратник известною морехода Потапа Зайкова. Командуя судном "Александр Невский", Зайков прибыл с Камчатки к берегам Северной Америки в 1783 году и послал байдарщика Ногаева для осмотра побережья Чугацкого залива. Настойчивый и пытливый человек, Ногаев посетил острова Хтагалюк и Нучек и описал два рукава устья Медной. Он узнал от индейцев об огромных залежах самородной меди в бассейне этой реки, о золоте, которое индейцы добывали где-то на среднем течении Атны. Попытки Ногаева с точностью установить, где именно находятся эти месторождения, были безуспешны. Вождь племени атабасков сказал русскому моряку, что древний закон их народа повелевает убить человека, если он выдаст чужестранцу тайну. В Северной Америке в те годы жил славный сподвижник Григория Шелихова, неутомимый исследователь и открыватель новых земель Александр Баранов. Этого бесстрашного человека не могли остановить ни заклинания шаманов, ни угрозы индейских воинов, ни опасности трудного пути в неизведанных просторах Аляски. В суровую зимнюю пору 1796 года Баранов направил на Медную два отряда промышленников. Во главе одного из этих отрядов стоял шелиховский разведчик, испытанный во многих походах, отважный человек Самойлов. Он отправился из Кенайского залива, преодолел заснеженные горные перевалы, ущелья и тайгу и, к изумлению индейцев, благополучно вышел к Атне в самом недоступном районе. Второй отряд вел из залива Якутах промышленник Тарханов. И ему удалось выйти на лыжах к заветной реке и увидеть в береговых откосах обнажения богатейшей руды - пласт, сверкающий изломами самородной меди. Двум отрядам исследователей встретиться на реке не довелось. Темной ночью, когда Самойлов и его спутники спали в палатке, над лесистым берегом разнесся боевой клич, и толпы индейских воинов окружили промышленников. Нападение было настолько неожиданным, что русские не успели оказать сопротивления. В далеких аляскинских дебрях в ту ночь погиб весь самойловский отряд. Весть о кровавой драме, разыгравшейся на берегу Медной, казалось бы, должна была остановить Баранова в его настойчивых исследованиях севера Америки. Но Александр Баранов не знал ни уныния, ни страха. Тяжелые утраты и неудачи лишь закаляли волю этого замечательного человека. В 1798 году он направляет на Атну с острова Нучек промышленника Паточкина. Вслед за Паточкиным сведения о таинственной реке приносят безвестные добровольцы - отважные русские охотники и моряки. В Константиновский редут, возведенный на острове Нучек, неподалеку от устья Медной, все чаще приходят для обмена мехов на промышленные товары посланцы ближних и далеких индейских племен. Баранову удается заключить с ними договор, по которому, возвращаясь в свои селения, каждый отряд индейцев берет с собой одного русского промышленника для изучения бассейна реки. Кто были эти безвестные русские храбрецы, уходившие с очень малой надеждой на благополучное возвращение? Опасаясь гнева своих вождей, индейцы убивали промышленников в пути, оставляли на произвол судьбы в безлюдной тайге... Нам неизвестны имена многих из этих смельчаков. Но известно, что шли они на подвиг не ради наживы. Их вела пытливость, неугасимая страсть к открытиям. Некоторым из них удавалось возвратиться на Нучек. Они приносили все новые сведения о Медной, и постепенно перед Барановым все отчетливее вырисовывалась картина сказочных богатств далекой реки, великого будущего дикой, порожистой Атны... Отряды промышленника Баженова и штурмана Климовского, побывавшие на Медной в первой четверти XIX столетия, доставили новые сведения об этой реке, о грозных ущельях, по которым проносит она свои бурные воды, о ледниках, что сползают в ее каменистое русло с окрестных гор, о бесчисленных порогах и водоворотах, где снесенное течением дерево разбивается в щепы, и о безжизненных берегах, отравленных медью. Все походы русских промышленников и моряков были проведены на Медную по сухопутью. Даже старожилы края - индейцы-атабаски - не отваживались подняться на лодках от устья реки в ее верховья. Тебеньков, сменивший Баранова, долго и настойчиво искал среди индейцев проводника. Но индейцы, словно по уговору, отвечали: - Подняться по Медной? Это - смерть... На атласе Тебенькова огромный участок течения Медной оставался белым пятном. Разгадка этой тайны стала для Тебенькова неотложной задачей, тем более, что уже пришло время начать разработки открытых месторождений золота и меди, - компания накопила для этого достаточно средств и сил. Однажды в беседе с промышленниками, строителями и мореходами Тебеньков с огорчением сказал: - Неужели нельзя обойтись без проводника? Разве Чириков и Беринг, открывшие Аляску, имели на своих кораблях проводников? Где же тот смелый человек, который принесет мне карту всего течения Медной? Кто-то из промышленников ответил, что смелости им не занимать, однако для этого дела нужен человек подготовленный. А молодой штурман торгового флота Руф Серебренников, прибывший недавно в Русскую Америку с Камчатки, удивленно спросил Тебенькова: - Значит, вы считаете, что такого человека здесь нет? - Наверное, есть, - сказал Тебеньков. - Но я хотел бы с ним познакомиться... Молодой моряк улыбнулся: - В таком случае разрешите представиться: вольный штурман Серебренников. Я окончил училище торгового мореплавания и давно уже стремился в эти края. Тебеньков окинул Серебренникова быстрым внимательным взглядом. - Вы согласны идти на Медную? Серые глаза штурмана смотрели спокойно и уверенно. - Да, и я постараюсь принести вам карту всей реки. Тебеньков подумал, что этот молодой человек еще не представляет себе всех трудностей и опасностей похода. - Очевидно, вы считаете, штурман, что это лишь приятная прогулка? Вам следует знать, что на Медной погибли десятки смельчаков. - Я очень сожалею, господин главный правитель, что эти люди не завершили порученное им дело, - сказал Серебренников. - Нельзя же допустить, чтобы все наши жертвы были напрасны. Медная - наша река, и мы должны иметь ее подробную карту. Этот статный сероглазый моряк неспроста, оказывается, предложил Тебенькову свои услуги. В долгой беседе с ним главный правитель узнал, что Серебренникову были известны результаты всех предшествующих экспедиций. Без особых усилий, по памяти, штурман начертил на странице бумаги те участки реки, где побывали Ногаев, Тарханов, Баженов, Климовский, Григорьев и другие русские промышленники, и здесь же отметил разноречивость их показаний. - Я не могу, однако, упрекнуть этих отважных людей в недостатке решительности и настойчивости, - сказал Серебренников. - Не имея специальной подготовки и астрономических инструментов, они все же сделали очень многое. Их донесения значительно облегчат мою работу. Тебенькову, человеку образованному и пытливому, понравился молодой штурман, увлеченный открытиями. Он словно распознал в Серебренникове ту сдержанную, скрытую за скромностью силу, которая отличает волевых людей в их решимости на подвиг. Просматривая новую, подробную карту побережья, причудливые изгибы берега между редутом Константина и островом Каяк, Тебеньков отметил карандашом исходный пункт экспедиции. Этот путь начинался у западного рукава устья Медной и вел на север через лабиринты горных кряжей. - Я имею сведения, - заметил он как бы между прочим, - что за озером Плавежным, где-то в верховьях реки, уже несколько лет бродят какие-то подозрительные американцы. Не они ли повинны в гибели трех наших людей на факториях-одиночках? Эти люди погибли после того, как в гостях у них побывали американцы. Вам следует проявлять большую осторожность и в случае встречи с непрошенными гостями действовать сообразно с обстоятельствами. Главное, не позвольте себя обмануть: агенты Гудзоновской меховой компании - отъявленные авантюристы. Хитрость и вероломство давно уже являются их оружием. Я думаю, что для большей уверенности вам придется идти с многочисленным отрядом. - О проделках американцев и англичан, пробирающихся на российскую территорию, я уже слышал, - сказал Серебренников. - Но я считаю, господин главный правитель, что завершить работу с большим отрядом будет значительно труднее, чем с малым. Я хочу подняться в верховья Медной налегке, не тратя времени на перевалку запасов провизии и снаряжения. В спутники я намереваюсь взять только пять-шесть человек. Правитель смотрел на штурмана испытующе. - Вы хорошо обдумали этот вопрос? Вспомните о судьбе Самойлова и его отряда... - Это очень давняя история, - спокойно возразил штурман. - Самойлов погиб полвека назад... У нас имеются более свежие примеры. Только три года назад флота лейтенант Лаврентий Загоскин закончил свои замечательные путешествия по Северной Америке. С малой группой людей он прошел по Юкону и другим рекам Аляски несколько тысяч верст... - Но у Загоскина был проводник и переводчик, - подчеркнул Тебеньков. - Вести наших людей на Медную никто из индейцев до сих пор не согласился. - Вы сами изволили сказать, - напомнил Серебренников, - что славные русские мореходы Чириков и Беринг пришли к этим берегам без проводников... Я уже подобрал себе спутников, людей вполне надежных. Если это окажется необходимым, в пути ко мне присоединятся индейцы. Тебеньков поднялся из-за стола и медленно, словно в раздумье, протянул штурману руку. - Желаю успеха... Я верю в ваш успех. Все необходимое для дороги вы можете получить даже сегодня. В середине августа 1847 года из Константиновского редута к устью Медной вышли три большие индейские байдары и, несмотря на штормовую погоду, благополучно достигли мыса у западного рукава реки. Тут Серебренников достал из кожаной сумки инструменты, определил местонахождение отряда и сделал первую запись в дневнике. Шестерым своим спутникам он сказал: - Поздравляю с началом большого пути... Буду счастлив поздравить вас и с его успешным окончанием. Семеро русских не знали, что в те минуты, когда они сидели у жаркого костра на берегу, из-за ближайших сосен, из-за корчей бурелома за каждым их движением напряженно следили черноглазые люди с разрисованными лицами и что в тот же день, на север, в далекие селения атабасков, отбыли их посыльные с донесением о появлении русского отряда. Вождь племени "воронов", старый Инхаглик-Черная Стрела, был очень удивлен прибытием "странствующего доктора". Эти белые люди могли поставить в тупик своими странными поступками любого мудреца. Виданное ли дело - человек отправляется в далекую опасную дорогу, рискует жизнью и имуществом только ради того, чтобы лечить бедных индейцев! А главное - он не требует вознаграждения и не пытается выменивать дорогие меха, он как будто вполне доволен простыми благодарностями. Приезд "доктора"