в селение атабасков, расположенное там, где река Щечитна впадает в Медную, не вызвал недовольства и у шаманов. Американец сказал, что верит в чудесные действия шаманских плясок и причитаний, и даже дал главному шаману для освящения свои лекарства. После освящения эти лекарства приобрели такую силу, что уже через несколько дней ими был исцелен старший сын Инхаглика, болевший крапивной лихорадкой. Два переводчика, прибывшие с "доктором" на отличной упряжке собак, долго объясняли Инхаглику причины этих дальних разъездов американца. Оказывается, какой-то индеец спас "доктору" Бобу Хайли жизнь, и поэтому, будучи достаточно богатым, Хайли решил посвятить остаток лет своих лечению индейцев. Поистине с редкостным человеком свела судьба Инхаглика, и вождь племени "воронов" назвал счастливым тот день, когда упряжка "доктора" остановилась возле этого жилища. Вечерами они подолгу беседовали у очага, а утром "доктор" уходил обычно на прогулку. Он любил прогуливаться вдоль берегов реки, где собирал веточки деревьев, мхи и какие-то камни, необходимые ему для изготовления лекарств. Из этих прогулок он возвращался иногда радостным и возбужденным и, в приливе дружественных чувств к Инхаглику, дарил ему табак, или бисер, или цветной платок, или еще что-нибудь на память. Щедрость "доктора", казалось, не знала границ: называя Инхаглика братом, он вручил ему собственное новенькое ружье и полный патронташ патронов. Вождь "воронов" ликовал: никто из его соплеменников никогда не имел огнестрельного оружия, а тем более такого отличного ружья... Инхаглик снова заговорил о том, что находится в огромном долгу у "доктора", но тот только отмахнулся: - Для человека, которого я назвал своим великом другом и братом, не жаль ничего. - Все же я очень хотел бы, чтобы и от меня ты имел какую-нибудь память, - сказал Инхаглик. - Прошу тебя, друг мой, возьми мои меха. Я долго копил их для обмена на русские товары, но ты дал мне так много, что мне просто неудобно оставаться перед тобой в долгу. "Доктор" задумался и, помолчав, ответил с доброй улыбкой: - Если ты так хочешь что-то подарить мне, мой брат, я мог бы пожалуй, взять у тебя немногое... Я взял бы у тебя то, что не имеет никакой цены. Однако тогда я смог бы долгие годы жить с тобой по соседству, лечить тебя и твоих сыновей и сидеть у этого очага, слушая твои воспоминания о давних боевых походах. Индеец в нетерпении поднялся со скамьи: - Что же ты хотел бы получить, мой брат? "Доктор" промолвил небрежно: - Землю... Инхаглик не понял: - Какую землю? И зачем тебе земля? - Я хотел бы получить побережье реки Щечитны от самых верховий ее до впадения в Медную. Я знаю, что это мертвые берега, но я оживил бы их, привел бы рабочих, построил жилые дома и магазины, и твои люди получили бы у меня работу и много товаров, табаку и вина. Ты получил бы прекрасный дом, и целую дюжину ружей, и лучше твоих ездовых собак не было бы на всей Аляске... Ты стал бы очень богат и знаменит, Инхаглик, и, главное, мы остались бы соседями. - Но что значит "получить землю"? - недоумевал индеец. - Земля это не лук, и не копье, и не одежда. Как можно землю дарить? Разве ты унесешь ее к своим предкам? "Доктор" тихо смеялся и гладил Инхаглика по плечу: - Человек приходит в этот мир, брат мой, чтобы сделать добрые дела. Разве это плохо, если на берегу той реки мы построим селение, и ты и твои люди будете жить в достатке? Я не говорю о вечном владении: только на время моей жизни эта земля будет принадлежать мне. - А другие племена? - озадаченно спросил индеец, пораженный необычной просьбой "доктора". - Они тоже добывают на той реке металл. - Ты станешь самым сильным из вождей, Инхаглик, а сильный может не считаться со слабыми. Они придут к порогу твоего дома и как великой милости будут ждать и мудрого слова твоего и улыбки. - На нас уже три раза нападало племя "волков", - сумрачно вымолвил вождь. - О, если бы все было так, как ты обещаешь, я заставил бы их стоять у порога моего дома целые дни!.. С прежней доброй улыбкой Боб Хайли сказал переводчику по-английски: - Теперь он наш... Я не думал, чтобы этот старый болван был способен на отговорки. Мои подарки стоят не менее двухсот долларов... Вождь "воронов" еще не успел прийти в себя. Сосредоточенно глядя в огонь, он говорил вслух: - Странные люди!.. Но мне нравятся твои обещания, доктор. Будет очень хорошо, если все "вороны" заживут в достатке. А "волки" пусть завидуют: не к ним, - ко мне пришел этот добрый гость... Вдруг он резко повернулся к Хайли. - Ты можешь получить, брат мой, всю землю до самого океана! Правда, там давно уже поселились русские, но ведь они не будут с тобою спорить? Они приходили и сюда недавно и ничего не требовали, не просили, - только переночевали и ушли. Ни слова я не слышал от них о земле... Хайли показалось, что бревенчатая хижина покачнулась. - Русские были здесь недавно? - чуть слышно переспросил он. - Да, они шли на байдарах вверх по реке. И не разбились на порогах! Впервые за время своего пребывания в гостях у Инхаглика Боб Хайли не сумел скрыть охватившей его тревоги. - Сколько их было? Когда они здесь прошли и куда направились? С каким грузом!? - нетерпеливо допытывался он, досадуя на медлительные ответы Инхаглика. Ему показалось очень подозрительным, что до сих пор никто из индейцев не обмолвился даже словом о недавнем появлении русских, и не менее подозрительным показался ответ вождя. - Русские приходят сюда не впервые, - сказал вождь. - Случается, они подолгу живут в наших краях. Эти люди очень спешили к фактории и пробыли у нас только одну ночь. Они собираются зимовать на фактории и спешили потому, что опасались, как бы река не стала. - А может быть они опасались твоих воинов? - настороженно спросил Хайли. Индеец покачал косматой головой. - Моих людей им нечего было опасаться. Русские отлично знают, что племя "воронов" охотно вело с ними торговлю. Кроме того, я не могу припомнить случая, чтобы русские вступали в споры с моими людьми. Боб Хайли чуть приметно усмехнулся. - Отважный Инхаглик, возможно, считает русских своими друзьями? Вождь быстро и пристально взглянул на американца. - Я не просил их о дружбе. Просто они не причинили нам зла. Когда они уходили, их молодой и веселый начальник подарил мне пачку табаку, пачку чаю и еще пачку сахару, большую трубку и новый нож. Он ничего не взял взамен, кроме двух или трех соленых рыб. И табак, и чай, и сахар очень хороши, но я берег все это для больного сына. - Однако сын твой не выздоровел ни от табака, ни от чая? - Нет, - произнес Инхаглик печально, - ему становилось все хуже. Могло бы случиться плохое, если бы ты не пришел. В минуты затруднений на своем извилистом пути авантюриста Боб Хайли умел мгновенно принимать решения, не считаясь со степенью риска. Стараясь казаться очень заинтересованным, он спросил: - Значит, после того, как ушли русские, твоему сыну стало еще хуже? - Да, так было, - подтвердил Инхаглик. - И ему стало хуже после того, как он пил русский чай и курил их табак? - Но я уже сказал, что этот табак и чай очень хороши... - А у тебя осталось, друг мой, хотя бы немного русского сахару, чаю или табаку? - Немного найдется, - сказал индеец. - Только очень немного... Хайли медленно встал и произнес торжественно: - Я должен видеть эти продукты. Когда я лечил твоего сына, я понял, что он отравлен. Я - доктор, и яды не представляют для меня секрета. Покажи мне эти продукты, и тайна болезни сына будет раскрыта. Инхаглик растерянно развел руками. Слова Хайли озадачили его и взволновали. - Но ведь я сам пил русский чай и курил русский табак! Почему же я не отравился? Хайли вздохнул и усмехнулся: - Если бы ты тоже был доктором, ты не задал бы мне такого вопроса. Разве можно сравнить закаленное сердце старого воина с нежным сердцем юноши, почти ребенка? Прикажи принести в мою хижину эти русские продукты и утром ты получишь ответ. Возможно мои подозрения напрасны, и тебе не следует ссориться с русскими людьми. Возможно, твой сын отравился рыбой, печенью оленя или корнями трав. Утром ты получишь ответ и сможешь в дальнейшем избежать большого горя. - Ты очень мудр, добр и проницателен, - негромко вымолвил индеец, пораженный страшной догадкой доктора. - Можешь мне верить, я не останусь перед тобой в долгу. Хайли сказал, что будет изучать продукты с помощью огня и света до самого утра и что для этого ему необходимы полная тишина и одиночество. Оставшись в хижине один, он достал из потайного кармана в рюкзаке маленький темный флакончик с еле приметной надписью на этикетке: "Смертельно. Кураре". Выполнив свой замысел, Боб Хайли из предосторожности спрятал флакон не в рюкзак, а засунул его в щель в бревенчатой стене хижины. Еще в низовьях Медной, на протоке Ани, в малом и бедном индейском селении Серебренникову удалось найти проводников. Два индейца-охотника, соблазненные щедрой наградой (Серебренников давал им табак, стальные ножи, рыболовные крючья и сапоги), решились идти с группой русских значительно севернее устьев Щечитны и Дикой до впадения в Медную реки Тлышитна. Щедрость и доверчивость молодого русского начальника немало удивили проводников: он сразу же выдал им не только обувь, но и одежду и на первом же привале усадил их за общий обед. Серебренников отлично знал, какая суровая предстоит им дорога, и, помня, что дружба в отряде решает успех всего предприятия, решил не пользоваться никакими предпочтениями перед другими. На привалах он вместе с промышленниками рубил дрова, разводил костер, строил шалаш, кашеварил, а в пути, на быстринах, прыгал с байдары в ледяную воду и наравне со всеми тянул бечеву. Бурная порожистая река стремительно неслась к океану, дыбила мутные волны, кружила обломки льдин. Эти льдины были вестниками близкой зимы, хотя шла только вторая половина августа. Близость зимы, несменявшийся северный ветер и непрерывный промозглый дождь, грозные водовороты - все это не предвещало исследователям удачи. За долгие дни надрывной борьбы с рекой им удалось пройти лишь несколько десятков километров. Но Серебренников не терял ни уверенности, ни свойственного ему бодрого расположения духа. Где-то далеко впереди, у слияния Медной с рекой Щечитна, находилась русская фактория. Штурман уверял спутников, что до фактории осталось два-три дня пути, радовался каждому пройденному порогу, а когда на отдельных участках реки течение позволяло идти на веслах, он заранее торжествовал победу. Этот неутомимый человек жил ненасытной жаждой открытий. Проводники не переставали удивляться молодому начальнику: почему он был рад какому-то безвестному утесу, притоку реки или повороту ее русла? Зачем он отмечал все это на бумаге? Насколько удивляли проводников эти непонятные для них поступки начальника отряда, настолько располагала и привязывала его доброта. Он не делал ни малейшего различия между своими, русскими, и этими двумя индейцами: часто сменял их на веслах, в ночном карауле, поровну делил с ними табак и сухари... Они стали называть его другом. Это слово как будто спаяло их с русским начальником. Индейцы сказали Серебренникову, что останутся с ним на зимовку, а весной пойдут в самые верховья реки. Когда за излучиной Медной показалось бревенчатое селение "воронов" и штурман заметил, что теперь, наконец-то, отряд хорошо отдохнет, старший проводник, уже успевший принять в дороге русское имя Анатолий, вымолвил с опаской: - "Вороны" часто не ладят со своими соседями... - И что же? - возразил штурман. - Мы не соседи. Мы - гости. - "Воронам" очень нужно оружие. Они не захотят ни одежды, ни провизии, ни байдар. Но им нужно оружие, а у нас такие хорошие ружья... Серебренников насторожился: - Ты думаешь, они решатся напасть? - Я не знаю, - отозвался проводник. - Я пойду в разведку... - А если они тебя задержат? Индеец задумался, глубоко вздохнул: - Тогда вы пойдете дальше... Без меня. Еще не вся река лежит на твоей бумаге... Серебренникова тронула решимость индейца. Неужели ради успеха экспедиции он готов был рисковать жизнью? А может быть, проводник хотел покинуть отряд и остаться у "воронов"? Так или иначе, задерживать его не имело смысла. Если он решил уйти - пусть уходит, это лучше, чем иметь в отряде ненадежного человека. Анатолий вернулся через несколько часов и сказал, что старый Инхаглик ждет русского начальника и готов раскурить с ним трубку. Потом он добавил, что до фактории остался один переход и что "вороны" утверждают, будто река вот-вот остановится. Словно в подтверждение этого в тот же день выпал снег. В селении "воронов" отряд пробыл менее суток. Вождь был очень доволен подарками. Он спрашивал, помогут ли чай, сахар и табак его больному сыну. Чтобы ободрить старика, кто-то из промышленников ответил уверенно: - Помогут!.. Если бы знал в ту минуту штурман, какие последствия может повлечь одно это слово, он не оставил бы его незамеченным. Но откуда ему было знать, что где-то неподалеку скитался Боб Хайли?.. Воины Инхаглика провожали гостей к байдарам. Уже отчаливая от берега, Серебренников приметил, как загорелись завистью их глаза, когда он поднял со дна байдары свое новое ружье. Через сутки в разлогой заснеженной долине на берегу реки путники увидели домик фактории. Это была одна из тех факторий-одиночек, которые учреждали русские люди на Аляске. Отряд промышленников приходил в отдаленный район, населенный первобытными воинственными племенами, строил бревенчатый домик и двигался дальше, а в домике оставался один человек - управляющий, который должен был выменивать у индейцев меха и вести исследование края. Какая выдержка требовалась от этих людей, ежедневно рисковавших жизнью! Но отважные отшельники жили в факториях-одиночках месяцы и годы. Неказистое жилище было окружено частоколом, над крышей приветливо вился дымок. Сойдя с байдары, Серебренников поднялся на пригорок, чтобы пройти к домику. Навстречу ему из-за частокола выбежал на лыжах человек. Он бежал быстро, что-то крича и размахивая руками. В десятке шагов от штурмана он остановился и сиял ушанку. - Братья!.. Наконец-то!.. Как я считал минуты, родные мои... Слезы текли по его щекам, по седеющей бороде, но ясные глаза сияли. - Ты ждал нас? - удивился Серебренников. - Разве ты знал, что мы идем? - Да ведь у индейцев почта летит, что ветер... Они следили за вами. Вы, может, первые в мире поднялись по заколдованной этой реке. Серебренников громко засмеялся: - Теперь-то она, значит, расколдована! Мы расколдуем ее до конца... В тот день в теплой горнице, пахнущей смолистой сосной, он сказал своим спутникам: - Останавливаемся на зимовку!.. Бородатый отшельник, управляющий факторией Потапыч ликовал: - Есть счастье на свете, начальник... Есть счастье! Что мне теперь морозы, метели и вся глухомань, если в моем доме русские люди! Отряд Руфа Серебренникова прибыл на факторию-одиночку, расположенную на Медной неподалеку от впадения в нее Щечитны, 4 сентября 1847 года. Странствующий делец Боб Хайли добрался в эти края месяца на три позже. Две недели, которые он прожил в гостях у племени "воронов", выдавая себя за доктора и леча больных противоцинготными настойками, хинином и снотворными каплями, были для него достаточным сроком, чтобы очертить район залегания золота и меди и завязать дружбу с вождем племени. Начало было очень удачным: после нескольких доз хинина сын Инхаглика избавился от лихорадки. Подарки вождю и старшим воинам окончательно расположили "воронов" к Хайли. Оставалось приобрести у них землю, привести сюда специалистов и горнорабочих и широко начать добычу ценных металлов, поставив на самые трудные работы индейцев. Из последних донесений своих "наблюдателей" Хайли знал, что Тебеньков все еще подбирал добровольцев для экспедиции. В случае, если бы эта экспедиция русских на Медную состоялась, путь ей должны были преградить индейцы. Боб Хайли не сомневался, что они согласятся на это условие, если получат в награду спирт, оружие и табак. И вдруг, как снег на голову, это сообщение о том, что русские уже прошли вверх по реке! Почему же индейцы молчали об этом? Просто не придали походу русских значения? Или настолько уже привыкли к русским? Или имелись еще какие-нибудь причины? Всю ночь Боб Хайли не смыкал глаз, и ему чудилось, будто не ветер шумит над ветхой крышей, а кто-то шепчется и смеется за дверью. Утром все эти страхи показались ему глупыми, и он сказал себе еще раз, что принял единственно правильное решение. Когда, помывшись и побрившись, Боб Хайли вместе с переводчиками пришел к Инхаглику, в темной, но просторной комнате вождя оказались в сборе все старшие воины племени и шаманы. Никто не посмел бы упрекнуть Инхаглика в болтливости, однако подозрения, высказанные "доктором", показались старому вождю настолько тревожными и важными, что он решил не медля созвать военный совет. С первого взгляда Боб Хайли понял, что здесь ждут именно его. Он поклонился и положил к ногам Инхаглика три небольших свертка. - Что можешь ты сказать нам, брат мой? - негромко спросил Инхаглик. - Воины хотят послушать тебя, - от них у меня нет секретов. Скажи, неужели твои подозрения оправдались? Боб Хайли сделал скорбное лицо и опустил голову. - Мне очень жаль, что это случилось. Я до сих пор верил в добрые намерения русских... В комнате стало очень тихо, только в костре, разведенном на камнях, шипели и потрескивали дрова. Двенадцать человек пристально смотрели на "доктора". - Эти подарки русских нужно немедленно сжечь, - твердо произнес Боб Хайли, и переводчик так же твердо повторил его слова. Старый Инхаглик весь подался вперед. - Они... отравлены? Хайли поморщился и вытер платочком руки. - Да. И просто удивительно, что твой сын остался жив. Это потому, что я прибыл вовремя. Я дал ему очень дорогое лекарство, которого, к сожалению, у меня больше нет. Индейцы переглянулись, и один из них, - крепкий, плечистый, с длинным шрамом, протянувшимся от виска до подбородка, спросил недоверчиво: - Зачем же это русским? Пять дней назад я получил на фактории за горсточку золота много чаю и табаку. Вот, видишь, я курю этот табак? - Ты получил его на фактории, - спокойно ответил Хайли. - Но здесь были люди, которые пришли с побережья. - Зачем же русским людям с побережья убивать наших людей? - Ты можешь спросить у них. Но мне говорили, будто русские хотят здесь поселиться. Они помнят, что на Медной погибло много их промышленников, и они этого не простят. Однако, может быть, мне говорили неправду? Тех русских, которые прошли вверх по реке на байдарах, я никогда не видел, и они не сделали мне зла. Но когда я лечил сына вождя, я понял, что мальчик отравлен. Теперь вам остается сжечь эти продукты и забыть о том, что здесь произошло. Воины заговорили наперебой, и по выражению их лиц Боб Хайли понял, что ему не все еще доверяют. С чувством удивления и зависти он подумал о русских промышленниках: как могли эти простые, зачастую неграмотные люди подбирать ключи к сердцам дикарей? Казалось, даже здесь, вдали от океана, многие воины были готовы сражаться за русских. Переждав, когда стихли выкрики и шум, Хайли проговорил озабоченно и предостерегающе: - Я опасаюсь, как бы не случилось плохое. Пусть никто не трогает этих продуктов. Сожгите их... Коренастый крепыш со шрамом на щеке торопливо поднялся с места. - Но разве огонь нам скажет, что ты был прав? - Тогда отдайте этот сахар собаке. Вы сами увидите, она издохнет... Индеец засмеялся: - Сахар... собаке? Вы слышите, что говорит доктор: сахар отдать собаке! Он наклонился, поднял все три свертка и развернул их, придерживая у груди. Затем набил табаком трубку и закурил. - Не смейте!.. Что вы делаете?! Вы умрете!.. - закричал Боб Хайли, стараясь изобразить отчаяние и ужас, и с удивлением подумал о том, что все в этой комедии разыгрывается, будто в знакомой пьесе. Индеец отступил на шаг и с удовольствием раскуривал трубку. - Хороший табак. Потом он взял кусок сахару и сунул его за щеку. Этот горбоносый американец теперь показался ему очень смешным. - Ты видишь, доктор, я не умираю. Просто я не верю сказкам и ничего не боюсь... Несколько рук одновременно протянулось к свертку с сахаром. Почувствовав себя одураченным, Инхаглик впервые хмуро взглянул на Хайли. Яд кураре, добытый где-то в Гвиане или на Амазонке, неспроста высоко ценился в британских владениях в Северной Америке. На него был не малый, хотя и тайный спрос. Кураре действует безотказно, парализуя дыхание, убивая жертву при полном ее сознании. Хайли не мог сомневаться в результатах, он знал, что через две-три минуты хижину вождя наполнят вопли и стоны. Но проходила третья, четвертая минута, а индеец безмятежно жевал сахар и покуривал трубку. Хайли испытал беспокойство: неужели фармацевты могли подсунуть ему вместо кураре какую-нибудь дрянь? Нет, фармацевты не обманули "доктора"... Индеец вдруг покачнулся и рухнул прямо в костер, разметав дымящиеся поленья. Инхаглик сам бросился к нему, приподнял, обжигая руки, и вынес на воздух. Индеец смотрел на вождя остановившимися глазами. - Доктор... - прошептал он задыхаясь, - доктор сказал... правду... Когда Боб Хайли выходил из хижины вождя, ему почтительно уступили дорогу. Потапыч - управляющий факторией - по давней привычке вставал до зари. Пока промышленники спали, он успевал растопить печку, приготовить еду. Штурман Серебренников пытался было протестовать против этих забот управляющего и предлагал назначить поочередное дежурство, но хозяйственный и гостеприимный Потапыч считал утреннюю вахту своей обязанностью. Как-то - это было на исходе метельного декабря - Потапыч увидел утром в лесу вблизи фактории многочисленные свежие лыжные следы. Он прошел по следам не менее километра, насчитал десять пар лыж, с точностью определил, что это были лыжи индейской работы, и даже поднял сбитое о ветку оперение стрелы. Было несложно установить, что отряд индейцев в десять человек зачем-то приходил к фактории незадолго до рассвета, что индейцы были вооружены и ушли не в сторону селения "воронов", а куда-то на север, в таежную глушь. Потапыч возвратился на факторию, разбудил Серебренникова, показал ему оперение стрелы и высказал опасение, что индейцы приходили с какой-то недоброй целью. - А не могло ли случиться, Потапыч, - спросил Серебренников, - что эти люди случайно пришли к фактории и не захотели в ночное время тревожить управляющего? - В ночное время, - молвил Потапыч в раздумье, - к фактории никто еще не приходил. В тот же день весь отряд занялся укреплением и ремонтом обветшалого частокола. На фактории, кроме того, было установлено дежурство часовых. Проводник Анатолий снова отправился в разведку в селение "воронов". Возвратился он озадаченный и встревоженный. - Наверное, они прогнали тебя или встретили очень плохо? - спросил Серебренников. - Нет, - сказал проводник, - они встретили меня очень хорошо... Слишком хорошо, чтобы я поверил их радости. Они угощали меня олениной, сладкими корнями и свежей рыбой, которая в эту пору - большая редкость. Но я видел женщин с лицами, измазанными сажей. Это значит, что у них кто-то умер. Не одна - несколько женщин. Я спрашивал, кто у них погиб. Но мне не ответили. И еще я видел там человека, не похожего на индейца. Он очень высокий, тощий, длинноногий и горбоносый. Заметив меня, он сразу же повернулся и ушел. Мне сказали, что это шаман из племени "длинные копья". Но в том племени нет таких высоких и горбоносых людей... Серебренников приказал держать оружие наготове. Постоянная суровая обстановка на фактории не мешала, однако, штурману изучать край, вести дневники, любоваться суровыми красотами севера. Он мог долго бродить в горах, в тайге. Возвращался очень довольный и усаживался за дневник. В новогоднюю ночь, очарованный северным сиянием, он записал: "Трудно описать красоту этого великолепного явления: почти все небо было объято пламенным переливом цветов: красного, багрового, малинового, желтого, голубого и других, образуя беспрерывно струящиеся во все стороны столбы, движение которых производило шум вроде какого-то легкого треска, а над головою образовался блестящий купол". Ни Серебренников, ни его товарищи, конечно, не знали, сколько уже раз из-за куста или из-за скалы готова была сорваться с тетивы направленная в него смертоносная стрела. То обстоятельство, что русский начальник обычно странствовал один, удерживало "воронов": они поклялись Инхаглику уничтожить весь отряд. В майский день 1848 года, когда Медная с гулом и грохотом пронесла мимо фактории свои тяжелые льды, отряд Руфа Серебренникова тронулся в дальнейший путь. Шесть промышленников, штурман и два проводника шли теперь на одной байдаре. В тот же день от селения "воронов" отчалило пять больших байдар. Старый Инхаглик напутствовал воинов: - Помните: все русские должны умереть. Если хотя бы один из них уцелеет и вернется на берег океана - они пришлют сюда своих воинов для мести. Так говорит доктор. Он знает. Доктор тоже ненавидит русских, потому что он наш друг. Боб Хайли смотрел вслед удалявшимся байдарам, и маленькие прищуренные глазки его смеялись... Еще через несколько дней в селении "воронов" произошли новые важные события: "доктор" и старый Инхаглик-Черная Стрела скрепили договор, по которому все побережье реки Щечитны отныне принадлежало Бобу Хайли, и воины Инхаглика давали торжественное обязательство оберегать эти земли от чьих бы то ни было посягательств. Не умея расписываться, старый вождь приложил к гербовой бумаге вымазанную в чернила свою пятерню. "Доктор" отметил подписание договора торжественно: у него нашлась порядочная бутыль "веселых капель", тех самых "горящих капель", которыми лечил он старого Инхаглика от печали, когда четверо его воинов отравились ядом кураре. Завидев эту бутыль, индеец вскричал восторженно: - Я готов отдать тебе все земли и по реке Дикой! За время знакомства с "доктором" Инхаглик успел настолько пристраститься к спирту, что часто спрашивал с испугом: - Как же я буду жить, когда ты уйдешь? Где я возьму эту веселую горящую жидкость? - У тебя будет ее очень много, - посмеиваясь, утешал старика Хайли. - Ты дашь моему переводчику трех вооруженных проводников, и они приведут сюда моих людей, которые доставят в подарок тебе целую бочку "веселых капель"... - Пусть твой переводчик собирается в дорогу! - нетерпеливо кричал Инхаглик. - С ним пойдут мои лучшие воины. После заключения договора Боб Хайли послал одного переводчика в сопровождении трех индейцев с письмом в Гудзоновскую меховую компанию. Он требовал, чтобы компания немедленно направила на Медную горнопромышленный отряд. Все шло у американца как нельзя лучше: землю он приобрел за бесценок и русскую экспедицию мог считать обезвреженной. Правда, русские могли бы назвать этот "договор" о земле шарлатанством, так как побережье реки Щечитна принадлежало им. Но Боб Хайли теперь имел документ, который, в крайнем случае, позволит ему благополучно уйти. Он мог бы сказать, что не знал, где проходит границы русских владений, свернуть всю вину на индейцев, продавших ему эту землю. Юридическая сторона отныне была у него обеспечена, следовательно, пришла пора наступать. Оставалось только убедить Инхаглика в необходимости перенести селение с Медной на Щечитну, чтобы вернее заставить потом индейцев работать на приисках. Но тут неожиданно для Хайли вождь запротестовал: - Как мы будем жить на той земле? Река там совершенно мертва. В ней не водится рыба. - Мы поселимся у ее впадения в Медную, и твои люди будут ловить рыбу в Медной. Кроме того, ты не забывай о русских. Они могут прийти. На новом месте ты - новый человек и ничего не знаешь о судьбе их отряда. Действительно, все шло у американца отлично. Но нередко случается, что какая-то неучтенная мелочь создает вдруг угрозу самому искусному стратегу. Так случилось и с Бобом Хайли. - Я не боюсь русских воинов, - хмелея, выкрикивал старый вождь. - Пусть их будет много, как этих сосен на берегу... Я уйду от них в горы. В конце концов Инхаглик согласился переселиться. Переселяясь на новые места, вождь племени решил снести поселок. Хайли подумал, что старый индеец прав: хижины были сложены из сухого, обработанного леса, и проще было перенести их на расстояние в каких-нибудь пятнадцать километров, чем строить новые жилища из сырой сосны. Эта подробность, вообще говоря, не занимала Хайли. Ему понадобился только один час, чтобы разбить удобную и просторную брезентовую палатку. Но он совершенно забыл о маленьком темном флакончике из-под кураре. Разбирая хижину, в которой жил американец, какой-то индеец поднял этот флакончик и передал его своему вождю... Инхаглик долго рассматривал темную бутылочку, следя, как на дне ее переливается несколько прозрачных капель. Вождя поразило изображение черепа и двух скрещенных костей на этикетке. И еще его озадачило то обстоятельство, что флакончик, аккуратно завернутый в листья, лежал в узкой щели бревенчатой стены. Все это показалось Инхаглику подозрительным. После долгого раздумья, сомнений и колебаний Инхаглик принял, наконец, решение. Он наполнил флакончик водой, хорошо сполоснул его и перелил потемневшую жидкость в пустую гильзу патрона. Гильзу тщательно закупорил и спрятал на груди. Потом вышел из хижины и приказал позвать молодого воина по имени "Ветер"... Стройный, черноглазый юноша через несколько минут почтительно стоял перед вождем. - Тебе дали красивое имя "Ветер", потому что ты самый быстроногий из моих воинов, - сказал Инхаглик. - Сейчас ты должен будешь это имя оправдать. Скажешь своим, что я послал тебя на факторию, где ты пробудешь несколько дней. Но ты на факторию не пойдешь. Ты должен бежать в русское селение на берегу океана и показать русским вот эту маленькую бутылочку. Пусть русские объяснят, какие написаны здесь слова. Я думаю, что человек с фактории не сможет этого сделать. Юноша бережно принял флакон. - Ты должен мчаться, как ветер, и принести обратно эту маленькую посуду, - строго добавил Инхаглик. - Я буду мчаться быстрее ветра, - сказал молодой индеец. Около ста километров от фактории до устья реки Тлышитны, что вытекает из озера Плавежного, отряд Серебренникова прошел за восемь дней. В малых селениях индейцев русских встречали гостеприимно: звали путешественников в свои хижины, делились с ними пищей, наперебой рассказывали о дальнейшем пути в верховья реки. Не рискуя пробираться к озеру по мелкой, порожистой Тлышитне, Серебренников оставил в устье этой реки трех промышленников, а с остальными ушел к Плавежному пешком. Шесть суток почти непрерывного пути через удушливые болота, через трясины, бурелом и лесную глухомань Аляски были самым трудным участком пути. Только 30 мая измученные путешественники увидели широкий простор Плавежного и далекие заснеженные горы на западе. Русские промышленники побывали здесь уже не раз, и потому индейцы встречали отряд Серебренникова особенно сердечно: дарили сушеную рыбу, съедобные коренья, охотно рассказывали все, что знали, о своем крае. Серебренников тоже разделял с ними табак и сухари, дарил ножи и рыболовные крючья. Эти скромные подарки вызывали всеобщий восторг. - Мы знаем, - говорили вожди племен, - русские очень добры! Индейцы помогли промышленникам построить байдары, и отряд отправился в обход всего озера, чтобы потом спуститься к Медной по Тлышитне. Три промышленника, оставшиеся на Медной, через несколько дней рассказывали начальнику отряда с тревогой: - Какой-то индеец все время идет за нами. Мы его видели несколько раз. Неужели это они следят все время? Серебренников знал, что отряд уже у цели: остались, быть может, какие-то двести километров, и все течение Медной точно определится на карте. Радость близкой победы увлекала и пьянила его, и потому все эти страхи казались ему преувеличенными. Проводники тоже смеялись: - Что может он один сделать против нас? Все же по ночам по-прежнему выставляли часовых, и начальник всегда следил, чтобы они строго несли свою вахту. Еще в течение двадцати дней отряд продвигался вверх, против течения Медной. Заснеженные горы придвинулись вплотную. В глубоких ущельях стояла вековечная ночь. Ледники преграждали течение, и река металась и кипела, упрямо вгрызаясь в гранитные массивы скал. Однажды темной туманной ночью, когда даже часовые, стоявшие у носа и у кормы байдары, не могли различить друг друга, а маленький шорох на берегу терялся в шуме и плеске реки, по боевому сигналу - крику ворона - с отмели одновременно поднялись воины Инхаглика. Поднялись и ринулись к байдаре... Более двух месяцев старый Инхаглик не имел известий о своем отряде, посланном вслед за русской экспедицией. Только во второй половине июля на реке показались знакомые пять байдар, и все население поселка, перенесенного в устье Щечитны, с криками бросилось на берег. Воины сложили перед вождем оружие и одежду русских. Старший среди них рассказал: - Нам было очень трудно, потому что с ними дружны племена севера и потому что русские постоянно выставляли часовых. Их часовые были очень зорки. Однако мы выждали темную ночь... "Доктор", присутствовавший при торжественной встрече воинов, спросил: - Они погибли все до одного?.. - Да, русские погибли все, - ответил старший воин. - Они не ожидали нападения. - Ты говоришь только о русских, - заметил "доктор". - А их проводники? Воин взглянул на вождя и проговорил смущенно: - Я не знал, как быть с проводниками. Разве мы должны были им тоже мстить? В темноте не разберешь, где русский, где индеец... Один проводник был убит... - А второй? - настойчиво допытывался Хайли. - Второй ушел... Он бросился в воду и поплыл. Было очень темно, и мы напрасно его искали. Очевидно, он успел взять кожаную сумку русского начальника. В байдаре этой сумки не оказалось. Можно было бы утром пойти на розыски беглеца, но я не знал, нужно ли мстить и проводникам. - Это очень печально, - негромко заметил "доктор". - Да, это очень плохо, - согласился Инхаглик. Окончательно смущенный суровостью старого вождя, воин сказал убежденно: - Один человек без оружия, без продуктов ни за что не уцелеет в том краю. Он умрет. Он утонет в болоте или его растерзают гризли. Скорее всего он умрет от голода. (Гризли - серый медведь. Распространен в Северной Америке.) Инхаглик ничего не ответил. Он по-прежнему был задумчив и хмур и нисколько не заинтересовался ни оружием, ни вещами русских. Но "доктор" оживился, даже привстал со скамьи, и снова маленькие прищуренные глазки его засмеялись. - У тебя отважные воины, брат мой, и они достойны награды! После победы должно наступить всеобщее торжество... У меня найдутся для этого случая "веселые капли"... Хватит для всех! Боб Хайли знал, чем можно расшевелить вождя. И он не ошибся: Инхаглик сразу же повеселел и приказал готовить общий праздничный ужин. Проводник Анатолий бежал по берегу Медной весь остаток ночи. Утром, опасаясь преследования, он свернул в горы. В дебрях тайги пробираться было еще труднее. Но он упорно продвигался на юг, прижав к груди кожаную сумку Серебренникова... Ужас и отчаяние заполнили сердце индейца, и если бы не эта сумка с заветными бумагами начальника, которые во что бы то ни стало нужно было спасти, Анатолий давно уже остановился бы и, может быть, пошел бы навстречу убийцам. В тех местах, через которые бежал индеец, наверное, не бывал еще ни один человек. В непроходимой тайге, в болотистых долинах, на скалистых горных перевалах Анатолий не видел ни тропинки, ни срубленного дерева, ни следов костра. Только птицы да звери населяли этот суровый край. Силы изменяли Анатолию. Ему хотелось упасть на гнилую листву и лежать, ни о чем не думая. Но кожаная сумка, которую он все время прижимал к груди, напоминала о долге перед русским начальником. Проводник вспомнил дальнюю дорогу по руслу Медной, борьбу с водоворотами и плавучими льдами, бесконечные ночи под дождливым небом, знакомую улыбку штурмана и его уверенный веселый голос: "Мы расколдуем эту реку!.." Нет, Анатолий не остановится ни на минуту, он будет идти всю ночь напролет и доберется к Плавежному озеру, к стойбищу знакомых индейцев. Он передаст им кожаную сумку и потребует клятвы, добрым именем русского друга потребует слова, что эта сумка будет доставлена на Константиновский редут... Он шел до рассвета, уже не различая направления, стараясь внушить в себе, что Плавежное озеро близко, стараясь верить в эту ложь. А утром он увидел на крутом откосе три высоких сосны и белую скалу перед ними и понял, что возвратился на то самое место, где был вечером... Значит, за ночь он обошел огромную гору вокруг и не заметил, когда сбился с дороги. В отчаянии он упал на траву и долго молча плакал. Послышался шорох. Подняв голову, Анатолий увидел неподалеку медведя. Косматый плосколобый гризли железно-серой масти, насторожив короткие уши, пристально следил за индейцем с ближней скалы. Анатолий медленно поднялся с земли. - Ты не тронешь меня, гризли, - сказал он негромко, - правда, не тронешь? Ты не знаешь, какое несчастье случилось на реке!.. Медведь покачивал тяжелой головой, а индейцу в полубреду казалось, будто зверь выражал ему сочувствие, будто он все понял и потому вскоре скрылся в сосняке. Сколько дней и ночей шел проводник на юг, сколько раз падал и терял сознание, - он и сам не мог припомнить. Анатолий питался корой березы и корнями трав, пил воду из черных удушливых болот, спал на голых камнях, не чувствуя холода. Глубокой беззвездной ночью он выполз на берег реки Тлышитны. Последние сутки он не мог идти, но, собрав последние силы, упрямо полз. Утром его заметили на берегу индейцы-рыбаки, те самые, что недавно помогали штурману строить байдару. Их испугал Анатолий - полуголый скелет, обтянутый кожей, залитый кровью, сочившейся из израненных рук и лица. И рыбаки изо всех сил стали грести к противоположному берегу. Тогда он приподнялся на локте и крикнул: - Я - проводник русского начальника... Медленно, осторожно, поминутно отгоняя криками "злых духов", индейцы приблизились к Анатолию. Он лежал на галечнике, широко открыв мутные глаза, крепко прижимая кожаную сумку к груди. Они узнали проводника и хотели поднять, чтобы перенести в байдару, но он сказал: - Не трогайте... Не нужно. Русский начальник и весь отряд погибли, а я доживаю последние минуты. Дайте мне клятву... Поклянитесь, что отнесете эту сумку на берег океана и передадите русским... - Клянемся... - негромко сказали рыбаки. Он помолчал, собираясь с силами. - Хорошо. Теперь возьмите сумку... - Кто их убил? Расскажи нам... Кто? - допытывались индейцы. Но Анатолий уже не слышал их голосов. Мутные глаза его остановились, в них больше не отражалось солнце... Шумное веселье в лагере "воронов" началось на закате. В свете огромных костров, зажженных на берегу, воины плясали и пели, и черные тени их метались по стволам деревьев, стоявших у берега сплошной стеной. Празднество было тем более громким, что уже перед самым вечером старому Инхаглику удалось застрелить неподалеку от селения большого оленя, и шаманы сочли это признаком счастливой охоты на целый год. Гордый своей удачей, Инхаглик с радостным удивлением осматривал ружье и подробно рассказывал любопытным, как это произошло. - Я стреляю из этого ружья в десятый раз... Я не верил, что из такого красивого, как игрушка, ружья можно убить большого оленя. Но когда я прицелился и выстрелил - олень сразу же упал. Индейцы слушали изумленно, и каждому хотелось прикоснуться к чудесному ружью. Инхаглик не возражал, - в этот вечер старый вождь был очень добр. В самый разгар веселья старший из воинов, тот, что руководил походом мстителей, спросил у вождя: - Почему ты, храбрейший из храбрых, не был обрадован нашей победой? Мы сделали то, что ты приказал, однако ты встретил нас молчанием... "Доктор", сидевший напротив вождя, ответил за него через переводчика: - Это потому, что брат мой, Инхаглик, все время думал о вашей судьбе и пережил, быть может, больше, чем вы пережили. Но к удивлению многих старый Инхаглик-Черная Стрела покачал косматой головой и впервые твердо, угрюмо, почти зло возразил "доктору": - Нет, это произошло по другой причине, - сказал он. Боб Хайли сделал вид, будто не расслышал этих интонаций, и заметил поспешно: - Мало ли забот у вождя? Он думал не о том, что уже сделано, - о завтрашнем дне и заботы его и мудрые мысли... Хайли взял бутыль и до краев наполнил большую деревянную чашку, стоявшую перед вождем: - "Веселые капли" помогут тебе, брат мой, быстро и смело принимать решения... Инхаглик улыбнулся: - Ты добр... Ты подарил мне красивое ружье и сказал, что даришь на счастье... Твои слова, я думаю, оправдаются. Боб Хайли повеселел: - Конечно, оправдаются, брат мой! Это ружье даст тебе еще десятки оленей, а если тебе случится встретиться с врагом, он станет перед тобой на колени. - Хорошо, - сказал Инхаглик, - если мне случится встретиться с врагом, я заставлю его стать на колени. Но скажи мне, доктор, если смерть так послушна этому ружью, нет ли у тебя лекарства, дающего бессмертие? "Доктор" ответил смеясь: - Такого лекарства не существует... - Но есть ли другое лекарство, призывающее смерть? Боб Хайли насторожился: - Не знаю... Не слышал. - А если на маленькой посуде изображены мертвая голова и кости, что это означает? - Где видел ты такую посуду? - спросил американец, бледнея. Инхаглик подал ему темный флакончик и заметил, как дрогнула рука "доктора", когда тот принял его. Впрочем, Хайли сразу же овладел собой и засмеялся: - Этим лекарством я лечил твоего сына, и оно, как ты знаешь, помогло. Оно дает человеку силу и бесстрашие, но у меня больше нет такого редкого и дорогого лекарства. - Я хочу, чтобы ты был сильным и бесстрашным, - сказал Инхаглик. - Здесь оставалось несколько капель твоего редкого лекарства, но ты уже проглотил их с олениной. Трясясь и еще больше бледнея, Боб Хайли медленно встал из-за стола: - Это неправда... Ты не мог этого сделать! Большими глотками индеец выпил всю чашку до дна, и глаза его потускнели: - Я хотел, чтобы ты был бесстрашным и сильным. Я знаю, что все твои лекарства поддерживают здоровье и не приносят вреда. Возможно, что и теперь "доктор" смог бы сохранить спокойствие - у него оставалась все-таки малая надежда на ослабленность яда и на то, что доза была слишком незначительной, не смертельной. Но его выдал переводчик. С криком он бросился к вождю. - Ты отравил доктора... Теперь ты не вождь!.. Ты убийца друга!.. Коротким движением руки Инхаглик отбросил его в сторону и встал, опираясь на ружье. - Как ты себя чувствуешь, доктор? С огромным усилием Боб Хайли сдержался, чтобы не вскрикнуть; как будто ледяное лезвие бритвы полоснуло его по легким. С горечью он успел подумать о том, что какая-то жалкая стекляшка обрывала и жизнь его и планы. И еще он подумал о Куорлсе: вот ради чьей наживы он сейчас умрет! Конечно же, и Куорлс, и компаньоны только посмеются над Бобом Хайли, над этим неудавшимся миллионером, который отдал им свое богатство... Отдал ли уже? Нет! Пусть сами испытают, чего оно стоит. - Я чувствую себя хорошо, - задыхаясь ответил "доктор". - Да... очень... очень хорошо. Но ты должен чувствовать себя плохо, старая глупая ворона... Это ты убил ни в чем неповинных русских... И ты похоронил четверых своих лучших воинов, а потом еще благодарил меня... благодарил! За что же эта благодарность? За "веселые капли" на похоронах? Или за то, что я отобрал вашу землю и собирался прогнать всех вас отсюда? Ты не можешь быть вождем, потому что ты глуп и доверчив, как теленок... Сюда уже идут мои люди... Они прогонят тебя... Багровое лицо Инхаглика словно окаменело. Он выслушал "доктора" до последнего слова и, опустив голову, сказал: - Ты прав... Я не могу быть вождем. Пусть меня судят мои воины. Но знай, они не пустят, ни за что не пустят сюда твоих людей. Медленно, будто огромную тяжесть, он взял ружье. - Ты прав и в том, что я доверчив и глуп... Но я никогда не отравлял. Я не настолько подлый... Ты говорил мне, "доктор", что это ружье подарено на счастье? Я думаю - это счастье, убить врага... Он вскинул ружье, целясь прямо в лицо Боба Хайли... Главному правителю Российско-американской компании Тебенькову, проживавшему последнее время в Константиновском редуте, доложили, что у крыльца его ждет какой-то индеец. Тебеньков разрешил впустить гостя и приказал кликнуть переводчика. В доме правителя в утренний час всегда были в сборе штурманы прибрежных судов, старшины строительных бригад и зверобойных команд. Индеец несмело ступил через порог, держа перед собой кожаную сумку. Переводчик спросил. - Откуда ты, добрый человек, и зачем явился к начальнику? - Я пришел с озера Плавежного, - сказал индеец. - Там, за Плавежным, далеко в горах, погибли семеро русских и один индеец, их проводник. Второй проводник, у которого было русское имя Анатолий, просил передать вам сумку. Этот индеец тоже умер, когда пришел к реке Тлышитна. Тебеньков схватился за край стола; длинные седые волосы его разметались... - Серебренников!.. Штурман Серебренников... Какое несчастье!.. - Но это не выдумка? Это - правда? - строго спросил переводчик. - Что произошло там, в горах? Они потерпели крушение на реке? Индеец долго молчал, рассматривая комнату. Тебеньков и его помощники, затаив дыхание, ждали ответа. - Проводник не успел рассказать нам, как это случилось, - наконец вымолвил индеец в раздумье, будто стараясь припомнить какие-то подробности. - Когда мы увидели его на берегу, он умирал. Он потребовал от нас клятву, что эта сумка будет передана русским. Мы дали эту клятву потому, что проводник был верным человеком, а русский начальник был смелым и добрым. - Они могли погибнуть на порогах, - заметил кто-то из промышленников. - Нет, - сказал индеец, - я и мои братья думаем, что их убили "вороны". Когда русские поднялись вверх по реке, вслед за ними прошли "вороны" на пяти байдарах. Но я не знаю, правильно мы думаем или нет. Почему бы "воронам" враждовать с русскими? Дрожащими руками Тебеньков развязал сумку и достал из нее несколько истрепанных тетрадей. - Вот и разгадана тайна Медной, - негромко проговорил он, - разворачивая широкий лист бумаги. - Первая в истории карта загадочной реки... Бережно, как величайшую ценность, он раскрыл дневник штурмана и жадно припал к странице. - Серебренников дошел почти до истоков реки... Нужно было иметь великую волю, чтобы пройти все эти бесчисленные пороги и ущелья и умереть ради науки, гордо умереть, победив... Он встал. Старшины тоже встали со скамьи и медленно сняли фуражки. - Мы не остановимся, - твердо сказал Тебеньков, и голос его прозвучал сурово. - Нет, не остановимся! Ты это знал, штурман... Скоро мы поселимся там, где ты открыл месторождение золота и меди. И всегда будем помнить, кто дал нашей родине эти богатства. Мы будем помнить тебя, штурман! В РУССКОЙ АМЕРИКЕ В эту прощальную ночь на берегу залива долго горели жаркие костры... Курские, рязанские, тамбовские мастеровые сидели у костров вперемежку с воинами из племени кадьяков, спорили, смеялись, шутили, пели... На больших вертелах жарилась свежая оленина. Огромные деревянные блюда медленно переходили по кругу из рук в руки. Артельный повар Афанасий, веселый здоровенный детина с багровым шрамом на щеке, едва поспевал добавлять угощения: жареную рыбу, ржаные лепешки, морошку и другие ягоды, дикий чеснок и лук... Кадьяки угощались степенно, неторопливо, не желая показывать, что голодны. Впрочем, сладкие лепешки тотчас исчезали с блюд, - для многих из островитян это лакомство было новинкой. А когда Шелихов подал знак и Афанасий налил по чашке рома, русская и кадьякская песни слились в одну, и предводитель островного племени, - косматый раскрашенный старик, - спросил с улыбкой: - Смотри, Шелих, наши люди, как братья... Ты не угрожал нам ни оружием, ни огнем, ты пришел к нам как родной... - Это потому, Ингалак, что оба мы, - и я, и ты, - хотим, чтобы наши люди были счастливы, - ответил Шелихов. Вождь наклонил седую голову. - Я верю тебе, Шелих: ты хочешь моим людям добра. Потому сорок моих молодых воинов с таким желанием уходят с тобой в далекую Россию. Скажи им слово - и они пойдут с тобой на смерть. Ты можешь быть спокоен, начальник, за русских, что останутся здесь, на берегу. Кадьяки скорее умрут все до одного, но не дадут твоих людей в обиду. - О, я спокоен, друг мой Ингалак! Я возвращусь через год, и со мною приедут сорок твоих отважных юношей. За это время они станут плотниками, каменщиками, моряками, научатся читать книги, в которых собрана мудрость всех людей... Я привезу сюда еще русских, и мы построим вместе большие каменные дома, проложим дорогу, возведем мосты... И твоя родина, Ингалак, станет могущественной и богатой. Они сидели рядом на пестром коврике, разостланном у костра, молодой русский начальник и седой кадьякский вождь, и оба думали в эти минуты о далекой России, куда, лишь задует попутный ветер, умчится белокрылый русский корабль. Только вчера, когда была закончена погрузка и шкипер сказал, что галиот готов к отправке в далекий путь, Шелихов свободно вздохнул: наконец-то он снова увидит родную русскую землю! А вот теперь почему-то вдруг стало грустно и жаль расставаться с этими неприветливыми берегами, где за короткое время довелось ему так много пережить... Видно, труд, что отдает человек земле, навсегда роднит его с этой землею. Радостно было Шелихову смотреть на малый стройный поселок, видневшийся за прочным частоколом. Эти дома и бревенчатый частокол он строил вместе с мастеровыми. Сколько было сдвинуто и взорвано здесь скал, сколько раскорчевано пней! Спорилась работа, быстро вырастали строения, рубленные стройные дома с резными наличниками на окнах, напоминавшие далекую Русь... А вечерами, когда мастеровые дружной артелью собирались у костров и неприметно начиналась, росла, а потом гремела над побережьем удалая русская песня, Шелихову не раз казалось, что стоит лишь подняться на ближнюю скалу, и взору откроются с детства знакомые курские степи. Как будто этот дружный мастеровой народ привез сюда, на далекий и почти еще неведомый миру остров Кадьяк, уверенность, силу, дыхание родины. Уже наполнились светлые горницы домовитым теплом и покоем, и как-то ласковей стала эта земля, впервые вспаханная и засеянная золотыми зернами курской ржи. Еще не так давно пророчили Шелихову верную гибель на этой земле. В Охотске даже бывалые мореходы сомневались, чтоб малому отряду промышленников удалось обосноваться на диком берегу, среди неизвестных племен. Теперь же перед ним спокойно мерцал огнями первый русский поселок на Кадьяке. Чернели вытащенные на берег байдары зверобоев, на длинных перекладинах сушились сети. И темный лес, поднявшийся за частоколом, был полон глубокой тишины. Давно уже не слышалось в этом лесу ни посвиста стрелы, ни грозного воинственного клича. Зато от зари до зари звенели здесь плотничьи топоры и пилы. И уже можно было видеть в русской строительной артели смуглых, черноволосых подмастерьев из островитян. Щелихов знал, что это самая радостная из всех его побед. Намного приумножились силы первых русских поселенцев здесь, на северных берегах Америки, когда жители острова сменили копье и меч на плуг, на заступ, молоток... Дружная песня как будто подтверждала, что смелые планы и надежды свершились. Шелихов слушал эту песню и думал, как он снова возвратится на Кадьяк. Приедут с ним сотни мастеровых, золотоискателей, зверобоев, и вырастут на не обжитой еще земле новые села, загорятся по всему побережью маяки, задымят на склонах гор фабричные трубы... И весь этот огромный нетронутый край - Аляска - станет заокеанским продолжением России... Колокол пробил одиннадцать часов, прощальный ужин был еще в разгаре, когда со сторожевой вышки донесся крик караульного: - Вижу корабль!.. Смолкли песни, говор, звон посуды. Шелихов и вождь кадьяков одновременно поднялись с ковра. Далеко в лунном свечении океана медленно плыл скошенный черный парус неизвестного корабля... - Я узнаю его, - негромко сказал Ингалак, наклонившись к Шелихову. - Три мачты... низкая посадка корпуса... приподнятый нос... Это черный капитан. Разве он знает о том, что ты собрался в дорогу?.. Он никогда не является к добру. Шелихов усмехнулся. - Вот кто это!.. Ну что ж, Ингалак, он сможет проверить нашу дружбу. Вождь резко выпрямился и поднял руку. - Не торопись, Ингалак, - остановил его Шелихов. - Пусть наши люди веселятся. Какой-то неведомый бродяга не смеет прерывать их веселья. Он обернулся к дежурному по охране поселка. - Передайте на галиот: быть готовым к бою. Береговым канонирам тоже не дремать. И, проходя вдоль цепи костров, глядя в сосредоточенные лица промышленных людей и кадьяков, уже весело спросил: - Что же вы, други, приутихли? Разве мы не на своей земле? Всякого гостя пугаться не следует. Все ответили дружным, радостным криком. Великан Афанасий, смеясь, ударил шапкой о землю: - Да с нашим Григорием Ивановичем не страшны ни молния ни гром! Но Шелихов только казался беспечным Через две-три минуты, незаметно оставив пирушку, он уже шел к берегу, чтобы проверить, передана ли команда и готов ли к бою галиот. Знакомый свист остановил его у темных зарослей молодого кедра. У ног Шелихова упала длинная, разрисованная черной спиралью стрела. Он наклонился, поднял ее, спрятал под полу кафтана и, попрежнему неторопливый, сошел на отмель. Лодка уже отчалила от берега и стремительно двигалась к галиоту. В лунном свете вспыхивали льющиеся с весел брызги воды. А у костров опять гремела радостная, широкая, удалая русская песня... - Я расскажу тебе новость, Ингалак, - негромко молвил Шелихов, присаживаясь рядом с вождем кадьяков и показывая ему стрелу. - Она прилетела из ночи. Но тот человек, я знаю, не хотел меня убить... Ингалак взглянул на стрелу и, казалось, нисколько не удивился. - Ее послал человек из племени тлинкитов. Такие длинные стрелы делают только у них. - Что это значит? - спросил Шелихов. - Война?.. - О нет! - возразил Ингалак, спокойно раскуривая трубку. - Ты же знаешь, когда объявляют войну, стрелу окрашивают кровью. Там, у тлинкитов, у тебя, Шелих, есть верный друг. Он предупреждает тебя об опасности. Быть может, он пришел бы и открыто, но побоялся нас: у кадьяков с тлинкитами нет дружбы. Мне жаль, что ты не увидал этого человека, а теперь его, конечно, не догнать... И они одновременно посмотрели на море, где постепенно приближался скошенный парус корабля. Григорий Шелихов и его спутники - моряки, строители, звероловы - прибыли на остров Кадьяк в 1784 году. Уже не впервые русские корабли появлялись в этих суровых широтах. После знаменитых путешественников Чирикова и Беринга тобольский крестьянин Емельян Басов, мореходы Неводчиков и Башмаков и купец Андриан Толстых побывали на Алеутской гряде и нанесли ее на карту. Корабли купцов Бечевина, Дружинина, Шилова, капитанов Креницына и Левашова не раз достигали Алеутских островов и Аляски, а на суровом гористом Кадьяке посадский Степан Глотов зимовал задолго до Шелихова - в 1762 - 1763 годах. Однако и во время Шелихова в сведениях об этих далеких землях трудно было отличить выдумку от правды. Путь из Охотска на дальний сказочный Кадьяк попрежнему был рискован и суров. И если очертания Аляски уже были положены русскими мореходами на карту, то о человеческом мире этого огромного края в то время никто еще не рассказывал. Большинство русских промышленников уходило на Аляску за шкурами котика и песца. Шелихов же, хоть и он был торговым человеком, отдал лучшие годы своей жизни изучению далекого неведомого края. Он был из тех простых русских людей, для которых будущее родины превыше всего. Может быть потому, что его поход на Кадьяк был предприятием рискованным и отважным, многие считали начальника экспедиции потомственным моряком... Но в детстве своем Шелихов если и видел море, то только на картинках. Он родился и вырос в бедной мещанской семье в малом степном городишке Рыльске, Курской губернии, и первое, что запомнилось с детства, - это шумная сутолока базара. Рыльск торговал хлебом, пенькой и косами, которые привозились из Австрии. Купцы рассказывали об этой стране так, будто она была совсем рядом. Мальчик, когда приходилось ему слушать эти рассказы, с жадностью ловил каждое слово. Пьяный дьячок кое-как обучил Григория грамоте, и в десять лет он уже стоял за прилавком в маленькой бакалейной лавчонке отца, терпеливо ожидая покупателей. В безнадежном торговом "деле" отца, в скуке унылой лавчонки единственной радостью Григория были старые, рваные книги, купленные отцом для обертки. Он мог их читать и перечитывать целыми днями, - этому скромному развлечению сына старший Шелихов не мешал. Еще тогда с пожелтевших измятых страниц удивленному взору мальчика открылась далекая сказочная Сибирь... В городе Иркутске, который был в то время узлом сибирских дорог, славились богатством магазины купца Ивана Голикова. Сюда приезжали торговые люди из самой Москвы. Кроме всех прочих товаров, Голиков торговал мехами, добытыми на далеких океанских островах, в полярной тундре, на Камчатке... Прибыли купца быстро росли, и он уже избавился от компаньонов,- самому вернее подсчитывать барыши. Но как-то ранним утром в контору к Голикову вдруг постучался непрошенный компаньон. Совсем еще молодой, бедно одетый, он начал рассказывать купцу о каких-то далеких землях, куда немедленно следует снарядить корабли. Голиков разглядывал его с любопытством: одежонка приношенная, сапоги в пыли, компаньон-то, как видно, шел пешком! Какими же капиталами он располагал, если извозчика не смог нанять?.. Купец не любил околичностей и спросил прямо: - Сколько десятков тысяч у тебя найдется? Юноша смущенно опустил глаза. - Насчет тысяч у меня плохо. Сказать по правде, нет ни одной. Голиков расхохотался. - Ну что ж, молодой человек, я подожду. Как только заведутся тысячи, наведайся. Может быть, мы и поладим... Он удивился спокойной уверенности этого парня. - Конечно, поладим, - сказал юноша. - А пока нельзя ли устроиться приказчиком к вам в магазин? О дальнем морском походе в то утро они не договорились. Но Шелихов получил место за прилавком. Уже в первые дни его службы и молодые и старые приказчики насторожились: этот паренек из Рыльска не играл в карты, не ходил в кабачок, целыми вечерами просиживал за книгами и, нередко случалось, приносил их даже в магазин. Чему он учился? Какие науки стремился познать? Потом вдруг мелкий мирок чиновников потрясла неожиданная новость: Шелихов женился. Первая красавица Иркутска, богатая купчиха Наталья отказала всем женихам и пошла за приказчика. Сколько здесь было и догадок и пересудов! А Шелихов взял расчет и вместе с женой уехал в Охотск. Через шесть лет его снова увидели в Иркутске. Он пришел в контору к Голикову, поздоровался и весело спросил: - Так что же, хозяин, продолжим наш разговор? Тысячи у меня имеются, а планы мои, пожалуй, дороже тысяч... - Ретив! - удивленно воскликнул Голиков. - И как еще ретив! Ладно, выкладывай свои фантазии... Впрочем, купец вскоре понял, что Шелихов далеко не фантазер. - Как вы добываете товар? - спрашивал он у Голикова с усмешкой. - Собрались три-четыре купца, снарядили судно да наняли артель. Судно возвратилось, поделили товар, и точка. Нет больше компании. А потом снова ищи удачного компаньона и опять принимайся строить судно... Нет, это не по-хозяйски. Если уж добывать зверя на Аляске, значит, постоянно его добывать. Русские селения в той далекой стране построить, с туземными племенами дружбу завести. Что они видели, эти племена, от европейцев? Разбой да грабеж. Кто же не возненавидит разбойников? Или я хлебом-солью тебя встречу, если ты грабить меня пришел? А если доказать туземцам, что ты пришел трудиться, и все племена от этого только пользу получат, - они сами помощниками станут... Голиков понял, какое огромное дело задумал бывший его "ученый приказчик". Русские селения на Аляске, на островах, постоянная добыча зверя! Миллионные барыши! - Ладно, - молвил он в раздумье. - А кто будет в ответе за весь поход? - Я, - сказал Шелихов. - Я сам пойду на Кадьяк. И жена со мною. Мы вместе и в радости, и в риске, и в беде... Голиков встал и протянул ему руку: - Дело! Три корабля строились на берегу Охотского моря, в устье небольшой речонки, где вырос целый городок мастеровых. Шелихов сам наблюдал за строительством кораблей, вникая в каждую мелочь, стараясь выиграть время. С особой строгостью отбирал он матросов и будущих поселенцев на Кадьяке: в таком отважном походе не только здоровьем, но и характерами люди должны быть сильны... Он был доволен своим отрядом: видавшие виды моряки, сибирские охотники, мастеровые сразу соединились в одну семью, крепкую, дружную в работе. Наступил долгожданный день, и корабли вышли в море. Курильские острова... Камчатка... Штормовой океан... Скалистые безлюдные Командоры... Тяжелый и суровый путь. А потом на океан надвинулся густой туман, и вскоре засвистели пурги... Нужно было готовиться к зимовке или возвращаться в Петропавловск, на Камчатку. Но нет, Шелихов не повернет обратно. В это большое дело вложена вся его жизнь, здесь уж не может быть ни минуты колебаний. Только в следующем году, после суровой зимовки на острове Беринга, после голодовок, болезней, неустанных работ по спасению кораблей небольшой отряд Шелихова высадился на Кадьяке. И еще в те минуты, когда лодка, отчалив от галиота, приближалась к отмели, где-то с берега, из темного леса, донеслась первая людская "весть": густо окрашенная кровью стрела вонзилась в борт лодки... Это была угроза, вызов, объявление войны... Дремучий молчаливый лес высился на берегу, а дальше до самого поднебесья вставали горы, тоже сплошь покрытые лесами. В этих дебрях таился неведомый враг... Шелихов и не ждал радушной встречи. Он знал, что племена Аляски, Кадьяка и Алеутских островов были вынуждены защищаться от участившихся нападений приплывавших издалека белых людей. Мореходы рассказывали о страшной кровавой резне, какую учинили на этом побережье южнее Кадьяка испанские и английские пираты и купцы. Как же уверить туземцев, что он не грабитель, не пират? Для этого потребуется немало времени и усилий. Возможно, будут и сражения. Сам он, конечно, не станет нападать. Но, если уж придется защищаться, - эти бывалые люди сумеют за себя постоять... И впервые в девственном лесу Кадьяка дружно зазвенели пилы и топоры, и вековые кедры со стоном склонили долу свои вершины. На расчищенной площадке русские промышленные люди первым делом воздвигли высокий и прочный частокол с дозорными башнями по углам. Это была маленькая крепость, за стенами которой одновременно началось строительство поселка. Лес попрежнему оставался таинственным и глухим, только непроглядно темными ночами из чащи иногда доносился то заливистый свист, то заунывный крик, то насмешливый хохот... Нападение произошло в ранний, предутренний час, когда над хмурыми лесистыми горами Кадьяка едва посветлело небо. В кустарнике у сторожевых вышек внезапно послышался шум и треск, на дозорные башни полетели десятки стрел. Глухо вскрикнул и повис на перилах пронзенный в грудь дозорный одного из постов. Но на другой вышке тотчас тревожно загудел колокол и гулко громыхнуло ружье... А лес уже наполнился криком и свистом, чуткое эхо подхватывало и повторяло неистовые вопли кадьяков, идущих на штурм. Казалось, тысячи воинов лавиной устремились на малый поселок. В воздухе, словно ракеты, замелькали стрелы с пучками горящей травы. ...В ту ночь Шелихов не уснул ни на минуту. Вечером он долго сидел в чистой просторной горнице, пахнущей свежим тесом, и разбирал травы, собранные промышленными людьми на побережье. Григорий Иванович решил произвести опись трав, деревьев, минералов, птиц, зверей и рыб этого края, чтобы знать точно, какие богатства таятся на Кадьякской земле. Ему приходилось здесь быть геологом и ботаником, ихтиологом и географом, постичь многие другие науки. Еще находясь в Иркутске, он выписал из Москвы несколько десятков специальных книг, и теперь, сверяясь по справочникам, записывал замысловатые латинские названия трав. Наталья Алексеевна спала в соседней комнате и не слышала ни призывного звона колокола, ни выстрела, ни нарастающего гула голосов. Григорий Иванович решил не тревожить жену. Он взял пистолет и выбежал из дому. На малой площадке толпились поднявшиеся по первому сигналу, вооруженные ружьями, копьями и топорами широкоплечие бородатые сибиряки. Шелихов приказал открыть ворота и повел в атаку бывалых своих людей... ...К полудню отряд возвратился в поселок. Он не только отбил нападение, но и рассеял неприятельское воинство по лесным трущобам и взял пленных. Теперь эти пленные несли пятерых своих раненых товарищей и захваченные промышленными людьми трофеи: луки, стрелы, копья, топоры. Среди трофеев оказалось и ружье английского образца, но как оно попало к предводителю племени, Шелихов дознаться не смог. В отряде промышленных тоже были раненые, но в большинстве не тяжело. Лишь двое из них шли, опираясь на плечи товарищей. Эти двое ворчали всю дорогу: - Начальник-то наш... Хорош! Дикий в него из лука стрельнул, так он что же? Подбежал, лук у того выхватил, а потом еще рану ему перевязал!.. Другой отзывался с негодованием: - Этак воевать, братцы, только диких смешить. Надобно, чтоб страху они набрались, чтоб не повадно было в другой-то раз... Кто-то утешал потерпевших: - Ты погоди, однако, в поселке строгий учиним над ними суд... Но Шелихов и не думал наказывать пленных. Он выдал им по пачке табаку, по отрезу пестрого ситца, раненых приказал обмыть, перевязать и накормить, и лекарь, вздыхая и морщась, принялся исполнять это распоряжение. Возможно, кадьяки подумали, что таков у бородатых людей странный обычай перед казнью. Жадно они курили табак и кутались в пестрые отрезы, в напряженном молчании следя за каждым движением русского начальника. Когда он поднял несколько луков и копий и двинулся к ним, пленные лишь сдвинулись в тесную группу и, не дыша, опустили головы... Дальнейшее их потрясло и совершенно сбило с толку. Русский начальник возвратил им оружие, легонько похлопал каждого по плечу, а потом сам широко распахнул ворота. Они отходили к воротам, медленно пятясь, все еще не уверенные в своем счастье, в том, что будут жить. За воротами и в лесу не оказалось засады, и для них, привыкших к жестокости победителей, наверное, в те минуты впервые открылся иной, благородный человеческий мир... В течение целого месяца ни на берегу, ни в горах, ни в лесу не было замечено ни одного туземца. За этот месяц раненые кадьяки поправились и встали на ноги. Они уже знали три-четыре десятка русских слов. Шелихов и несколько промышленных тоже изучали язык кадьяков и уже могли объясниться с пленными. Как-то под вечер в селение русских прибыл сам предводитель племени. Это был рослый, костлявый, исполосованный шрамами старик. Опираясь на копье, словно на посох, не взглянув на дозорных, он прошел в ворота. Шелихову тотчас же доложили о появлении неизвестного старика, и Григорий Иванович вышел ему навстречу. - Пусть солнце ярче освещает твою дорогу! - проговорил Шелихов по-кадьякски. Покрытое татуировкой лицо старика удивленно дрогнуло. - Ты знаешь наш язык?!. - воскликнул гость. - Пусть время твоей охоты будет всегда счастливым... Кто ты? - Я русский начальник на Кадьяке. Старик наклонил голову: - Мы знаем друг друга. Это я напал на тебя ровно луну назад. Я - Ингалак. Племя мое - самое отважное на побережье. - Я вижу, твоя рука уверенно держит копье, - сказал Шелихов. - А твои глаза, наверное, хорошо видят и ночью... Ингалак выше поднял голову и расправил плечи. - Я пришел спросить, почему ты отпустил здоровых и наказываешь тех, кто уже наказан ранами в бою? Шелихов засмеялся. - Можно ли наказать волка мясом или тюленя рыбой? Посмотри на своих пятерых воинов, сейчас они водят палочками по бумаге и уже рисуют те знаки, по которым можно читать мысль. Скоро они смогут читать книги и узнают, какой большой мир и что им следует делать, чтобы ваше племя жило богато и счастливо... Он подвел Ингалака к дому. Тот заглянул в открытое окно, припал к подоконнику и несколько минут оставался неподвижным. Потом, обернувшись к Шелихову, он проговорил изумленно: - Да, это правда, - они водят палочками по бумаге и произносят ваши слова... Но зачем нужно тебе, чтобы кадьяки знали ваш язык? А если они научатся читать ваши книги, разве это сделает тебя сильнее? Шелихов слушал его с интересом. У предводителя племени был острый и развитый ум. Словно опережая мысли русского начальника, старый воин продолжал увлеченно: - Когда наши люди узнают книги, они, быть может, захотят одеть такую же, как на тебе, одежду, жить в таких же больших домах. А потом они скажут, что ваши длинные ружья вернее стрелы или копья. Кто же даст им здесь все это: и одежду, и ружья, и такие дома? - У тебя очень много вопросов, Ингалак, - остановил его Шелихов. - Но разве ты не знаешь, что и ружья, и одежда - все делается руками человека? Или руки твоих людей слабы? Им нужно лишь передать умение, и они смогут и ковать железо, и строить. Мы, русские, научим вас этому. Мы хотим жить с вами в мире и дружбе. Старый Ингалак задумался. - Значит, вы приехали не для того, чтобы убивать нас, жечь наши жилища, отбирать песцовые и котиковые шкуры? - Нет, Ингалак, мы приехали трудиться, охотиться, изучать эту землю. Здесь много, очень много богатств. Их хватит и для нас, и для твоего народа. Их будет достаточно и для других племен. - Я слышу, ты говоришь правду, - молвил Ингалак, внимательно глядя в глаза Шелихову. - У тебя нет нужды обманывать меня: ведь я здесь один, а вокруг твои люди, и тебе ничего не стоило бы... - Будь спокоен, Ингалак, - улыбнулся Шелихов. - Не зная меня, ты решился прийти сюда один. Ты человек отважный и честный, а мы уважаем таких людей. Я отпускаю твоих воинов - их раны уже зарубцевались. Пусть эти воины расскажут всем кадьякам, что встретили здесь не врагов, а друзей, и пусть приходят к нам в любое время. Кадьяки ушли со своим старым предводителем, унося щедрые подарки Шелихова: отрезы ситца, курительные трубки, табак, ножи... Ни у бывших пленников, ни у Ингалака Шелихов не допытывался больше, откуда у них появилось ружье английского образца. Он решил, что узнает об этом позже. Если ружье попало к ним случайно, - особого значения этот факт не имел. Если же кто-то снабжал островитян новейшим оружием для борьбы против русских поселенцев, - нужно было узнать, чья это злобная затея, разыскать негодяя и наказать... Проходили дни, уже миновало две недели, но никто из кадьяков вблизи поселка не появлялся. Промысел морского зверя попрежнему был очень успешен: на складах вырастали кипы драгоценных мехов. Такого количества отборных котиковых шкур не видывал ни иркутский богач Голиков, ни владельцы лучших московских пушных магазинов. А Шелихов, казалось, и не замечал этого огромного богатства. Камень, разысканный им где-то в русле ручья, взволновал его куда больше, чем добыча зверя. В этом камне он обнаружил медь. Позже он увидел на острове превосходный точильный камень. В разных районах огромного острова были найдены кристаллы хрусталя, гончарная глина, несколько крупинок золота. Все эти находки были для Шелихова самыми драгоценными приобретениями. Карта Кадьяка с каждым днем все больше прояснялась. Не только линия берега, направление рек и горных кряжей получали здесь четкие очертания, - на карте уже можно было прочесть, какие ценности хранятся в нетронутых недрах острова, где расположены самые богатые массивы строительного леса, где находятся луговые долины, заросшие кормовыми травами... На этих лугах Григорий Иванович словно видел уже бесчисленные тучные стада, в лесных дебрях, казалось, слышал гул лесопилок, над залежами руд и минералов чудились ему разрезы карьеров и вышки шахт... Шелихов знал, что все это - смелая мечта. Но разве не был недавно смелой мечтой и поход его на Кадьяк? Весь этот огромный, открытый русскими мореходами край будет обжит и освоен, как уже обжита вся великая Сибирская земля... А отпущенные с миром и щедро одаренные островитяне все-таки не шли в поселок: они не верили людям, пришедшим из-за океана. Как много усилий придется еще приложить, пока рассеются ненависть и страх, внушенные этим племенам пиратами и торгашами, посыльными европейских торговых контор и разных королей! Но Шелихов не таков, чтобы отступить при первых неудачах. Он сам поедет к островитянам. Не может быть, чтобы они отвергли его дружбу и мир. Большая новая байдара уже ждала у причала начальника, отбиравшего на складе товар для меновой торговли и для подарков... Четверо дюжих, плечистых гребцов перенесли на байдару тяжелые, туго стянутые тюки. Григорий Иванович давал последние указания помощнику, когда со сторожевой вышки послышался голос дозорного: - В море корабль!.. Появление корабля в суровых широтах у Аляски было в те времена событием необычайным. Только русские моряки решались пускаться в долгое плавание через штормовой океан да иногда украдкой сюда пробирались с юга из испанских портов Калифорнии наиболее рисковые торгаши, которые стремились выгодно сбыть товары, а при случае не прочь были и пограбить туземцев. Но русский флаг уже не первый день развевался над островом. Русские пушки не первый день охраняли этот рейд... Кому же прийти теперь на Кадьяк? Быть может, это Голиков прислал в подкрепление новый отряд промышленных людей? Все население поселка высыпало на берег встречать неизвестный корабль, и среди промышленных уже завязался спор о скорости судна, о его грузоподъемности, вооружении... В громких, возбужденных голосах Шелихов слышал радость: никто из поселенцев не сомневался, что это русский корабль. Парусник медленно проплыл за низким мысом, осторожно пробираясь меж густо разбросанных скал, развернулся и вышел на середину бухты. Белая шлюпка тотчас скользнула с его палубы на волну и двинулась к берегу. - Гребут не по-нашенски, - заметил кто-то из промышленников. - Больно уж суетливо. И весла как будто коротки... Пристально вглядываясь в зрительную трубу, Шелихов старался прочесть на борту шлюпки краткую черную надпись. В облике человека, который стоял на носу шлюпки, было что-то иноземное. Широкополая черная шляпа, белый воротник, золоченая расшивка по кафтану, - нет, в такую одежду русские мореходы никогда не рядились. Но вот шлюпка уже приблизилась к берегу на расстояние в полсотни шагов, и человек в черной шляпе выкрикнул по-английски: - Капитан шлюпа "Тигр" просит вашего разрешения сойти на берег!.. - Просим, - ответил Шелихов. Острый нос шлюпки врезался в песок, и сухощавый остроплечий человек в шляпе выпрыгнул на отмель. - Капитан Сплитс, - отрекомендовался он с церемонным поклоном. - Уолби Сплитс из Саутенда... Шелихову показались смешными вертлявые манеры англичанина, но, оставаясь серьезным, он тоже слегка поклонился и ответил: - Григорий Шелихов... из Рыльска. Ныне начальник русского острова Кадьяк. - О, я слышал о вас, мистер Шелихов! - с фальшивой радостью воскликнул капитан Сплитс и снова принялся шаркать ножкой. - О вашей отваге, мистер Шелихов, ходят легенды! Вы покорили самые храбрые племена дикарей. - Простите, но это ошибка, - остановил его Григорий Иванович. - Я не сражаюсь с местными племенами. Наоборот, я хочу жить с ними в мире. - О, вы скромничаете, мистер Шелихов, - засмеялся англичанин, нисколько не смутившись. - О вас говорят, как о беззаветно храбром человеке... Шелихов успел уже внимательно рассмотреть гостя и его четверых матросов. Встретил бы он этого капитана где-нибудь в темном переулке, пожалуй, невольно взялся бы за пистолет. Внешность мистера Сплитса не внушала доверия: черная повязка на глазу, шрам во всю щеку, длинная шпага на бедре... Единственный глаз его смотрел нагло, вкрадчиво и плутовато, а губы только кривились в улыбке, но эта улыбка скорее была похожа на гримасу. Матросы Сплитса - четыре хмурых молодца с короткими ножами на поясах, с обнаженными до локтей и разрисованными татуировкой руками - почему-то все время смотрели на море или на темный лес, словно не решались встретиться с кем-либо взглядом. Шелихов понял: перед ним стоял один из тех английских капитанов, которые занимаются торговлей на побережье или грабежом. Зачем же прибыл этот одноглазый на Кадьяк? Что ему нужно выведать в русском селении? Стараясь казаться доверчивым и простоватым, Шелихов повел гостя в свой дом. От него не укрылось, как жадно уставился единственный глаз мистера Сплитса на пушки, стоявшие у ворот. - О, это настоящая крепость! - заметил он. - И много у вас пушек?.. - Достаточно! - с готовностью ответил Шелихов. - Вы видите только часть из них. А главные батареи находятся в укрытиях... В просторной светлой комнате, усадив гостя за стол и предложив ему русского меду, Шелихов спросил, чем он, простой русский промышленник, обязан высокой чести встречать на Кадьяке самого капитана Сплитса? - О! Я так много слышал о вас! - опять заворковал англичанин. - Я решил обязательно познакомиться с вами и, если будет необходимым, оказать вам любую, конечно, посильную помощь... Я не прочь установить и торговые связи. У меня достаточно разных товаров. Здесь, на новых землях, вам, конечно, многое нужно, а Россия так далеко! - Мы обеспечены всем необходимым, - ответил Шелихов. - Однако я мог бы кое-что купить у вас. Вот обратите внимание на это ружье... Не найдется ли у вас таких ружей? Он снял со стены и подал капитану захваченное в стычке с кадьяками ружье английского образца. Одноглазый Сплитс умел владеть собой. Но сейчас он заметно растерялся. Шелихов смотрел на него с усмешкой. Англичанин торопливо достал платок и, кашляя, закрыл почти все лицо. Он кашлял, наверное, целую минуту, затем, отдышавшись, сказал устало: - У вас очень вкусный мед. Но я не привык к нему. Как видите, сразу начался кашель. Да, вы спрашиваете о ружьях? Нет, таких ружей у меня, к сожалению, не имеется. - Жаль... Очень жаль! - со вздохом промолвил Шелихов. - О чем же сожалеть? - притворно удивился Сплите. - Если вы купили это ружье, значит, вы сможете купить и другие! Ведь адрес торговца вам, очевидно, известен?.. Шелихов прямо смотрел в лицо капитану. - Почти известен, - сказал он и заметил, что щеки Сплитса стали совсем серыми. - Это ружье мною взято в бою как трофей. Есть негодяй, который снабжает туземцев оружием для борьбы против нас, русских поселенцев. Когда я окончательно установлю его имя, он будет болтаться с веревкой на шее на первом же суку... Капитан Сплитс вздрогнул; напряженный, в кровавых прожилках глаз его потускнел, но губы расплылись в слащавой улыбке. - Вы правильно поступите, мистер Шелихов... Но... если вам сказали об этом дикари, следует еще проверить их показания. Будь я на вашем месте, я не простил бы им нападения. О, у меня хватило бы пороху и свинца, чтобы навсегда смирить эти дикие орды... Вот чего, хотелось бы англичанину Сплитсу - чтобы русские переселенцы начали войну против кадьяков. Ему, конечно, не жаль крови ни русских, ни островитян. Как видно, он готов снабжать оружием оба лагеря, грея грязные свои руки на высоких барышах. А когда и русские, и кадьяки изнурились бы в бессмысленной борьбе, он, пожалуй, пришел бы как победитель и объявил этот остров своим. Давно уже не были новостью эти коварные приемы. Слышал и Шелихов о подобных проделках. Сдерживая себя, Григорий Иванович промолвил, строго: - У нас, русских, существует древний обычай гостеприимства. Но если гость приходит, чтобы поссорить хозяина с соседом, - он перестает быть гостем. Я очень занят делом, капитан, и поэтому мы должны проститься. Если у вас окажутся такие ружья, не продавайте их здесь... Они простились на берегу, не сказав больше друг другу ни слова. Мистер Сплитс сдернул свою черную шляпу и церемонно поклонился. Шелихов ответил легким кивком. Шлюпка умчалась к паруснику. Через три дня старый Ингалак появился у ворот с группой воинов в сорок человек. Десять из них держали на плечах новенькие английские ружья. Шелихов приказал открыть ворота и вышел навстречу гостям. Воины тотчас же положили ружья на землю и отошли в сторону, а Ингалак подошел к начальнику, осторожно притронулся к его плечу. - Пусть время твоей охоты будет всегда счастливым, Шелих! Вот видишь, я пришел к тебе... - Я очень рад, что ты пришел, и еще больше радуюсь, что ты пришел не один! Черные глаза Ингалака заблестели, а голос зазвучал торжественно: - Эти ружья, начальник, дал нам злой человек. Он не взял за них ни котиковых, ни лисьих, ни песцовых шкур. Он сказал, что из каждого ружья нужно убить трех русских, и тогда оно будет принадлежать воину, который из него стрелял. - Это был одноглазый капитан? - спросил Шелихов. - Ты знаешь! - удивленно воскликнул Ингалак. - Ты все знаешь... Но вот эти ружья. Они не стреляли в твоих людей. Ты помнишь, мы говорили о дружбе... Шелихов почувствовал, как что-то дрогнуло у него внутри, и сердце ударило радостней, громче. - Спасибо, друг, - проговорил он взволнованно, обнимая старого воина за плечи. - Вы можете взять эти ружья себе. Я знаю, они никогда не будут стрелять по приказанию одноглазого пирата. С этого дня население поселка увеличилось. В артели строителей, лесорубов, на легких байдарках, - везде появились проворные, смуглые подмастерья. Некоторые кадьяки привели сюда и своих детей. Шелихов отвел для них отдельный дом, где Наталья Алексеевна теперь открыла настоящую школу. Не раз дивились промышленники, мастеровые и даже опытные русские моряки бесстрашию и ловкости кадьяков, когда те на легких байдарах выходили в суровый шторм в открытый океан. Врожденные моряки, они любили и знали океан. На корабле они быстро научились управляться с парусами, стремительно взбирались на реи, на самые верхушки мачт. Сколько бы ни гнулись, как бы ни раскачивались мачты - им, казалось, никогда не было страшно. Старый шкипер неспроста говорил иногда: - Стоющие ребята, - нашим впору... Пожалуй, возьму я с десяток их на галиот! - В Россию! - дружно поддерживали матросы-кадьяки. - Возьмите нас в Россию! - Дайте сроку, пойдем и в Россию, - отвечал им Шелихов. - Родину ваших друзей вам надобно посмотреть... Русские мореходы скоро по всему океану пути-дороги проложат - в Японию, в Корейскую землю, в Китай... И в Индии русские товары с почтением встретят!.. Не одним же испанским да английским купчишкам всю торговлю в руках своих держать... Много смелых планов строил Григорий Иванович. Мечтал он о регулярных рейсах русских кораблей из Петербурга в Охотск, с цифрами в руках горячо доказывал, какую огромную прибыль получит держава, если сухопутные перевозки через всю Сибирь будут заменены морскими, ведь далекий путь вокруг Европы и Африки, через Индийский океан и южные моря, стоил бы намного дешевле сибирского. Составлял Шелихов записки и "доношения" в адрес Екатерины II о необходимости присоединить к России открытые и положенные на карту русскими мореходами Курильские острова. За много лет до придворных вельмож распознал он хозяйственное и оборонное значение этих островов. Одновременно составлял Григорий Иванович проект о присоединении к России всего Амура, об основании в устье этой реки порта. Расходы, связанные с изучением этой великой реки, Шелихов готов был оплатить сам. Когда вечерами, неторопливо шагая по горнице из угла в угол, рассказывал он испытанным друзьям о своих обширных планах, можно было подумать, что не в далеком Петербурге, не в роскошных салонах вельмож, а здесь, в бревенчатой избе на суровом Кадьяке, решаются вопросы о границах родины, о ее мощи, силе и славе... Пройдя через всю Сибирь, побывав на пустынных островах, где до тех пор не ступала нога человека, Шелихов увидел цель своей жизни в исследовании неведомых просторов. Какие земли лежат дальше за сибирским краем, к полуночи от устьев Лены, Колымы, Индигирки?.. Что представляет собой Северный полюс? Нельзя ли дойти туда на хорошем, прочном корабле?.. И у Шелихова рождается новая мысль: он пойдет к полюсу. Пойдет отсюда, с Кадьяка. А другой корабль пошлет из устья Лены. Его не остановит ни лютая стужа, ни шторм, ни льды. И если только удастся достичь таинственных широт, - какая великая победа это будет! Она прославит русский народ на века... Записи об Аляске и карты ее, богатые, бережно собранные коллекции, планы дальних морских походов и торговых связей, охватывающих весь Тихий океан, требования закрепить за Россией открытые русскими земли, проект путешествия на Северный полюс - вот то бесценное богатство, что в трюмах корабля и в сердце своем увезет Григорий Шелихов с Кадьяка, чтобы вручить родному народу. Два года, полные напряженного труда и непрерывных странствий по островам и по Аляске, пролетели для Шелихова незаметно. Но как много было сделано за этот срок! Сколько новых островов, заливов, рек и гор открыто! До Шелихова ничего не было известно о народах, населяющих этот обширный край. Беринг и Кук, побывавшие ранее у Аляски, были заняты, главным образом, очертаниями берегов. За линией берега лежал и для них неведомый мир. Шелихов первый переступил эту черту и увидел самобытную культуру народов Аляски, услышал их речь и песни, узнал обычаи, искусство. Огромная страна и целый человеческий мир, до тех пор никому не известный, открывались перед Россией в неисчислимых, нетронутых богатствах, в угрюмой, дикой красоте. Русские закрепились на Кадьяке, освоили окрестные земли. Посланцы Шелихова расселились на острове Афогнаке, на полуострове Кенай и завязали дружбу с местными племенами. Об этом особенно беспокоился русский начальник. Благодаря ему племя кадьяков словно сроднилось с русскими поселенцами. Воинственные кочевые племена дважды осаждали поселок, и дважды кадьяки становились на защиту русских людей, верные в дружбе, бесстрашные в бою. Они также помогли Шелихову победить цингу. Страшная эта болезнь угрожала гибелью всему отряду. Кадьяки указали корень, навар из которого спасает от цинги. К исходу второго года у русских появились друзья и среди других, казавшихся непримиримыми племен - тлинкитов, танаина. Кто-то из этих друзей и послал стрелу, предупреждающую об опасности. Были у Шелихова и поражения. Несколько жизней все же успела унести цинга. Отряд промышленных людей, посланный в суровые просторы Аляски, не возвратился. Поиски не дали результатов, - никто не знал о его судьбе. Второй отряд, отплывший на промысел, погиб в схватке с тлинкитами. У тлинкитов было много английских ружей. Это были ружья одноглазого пирата, который, несмотря на предупреждение, все еще бродил где-то вблизи Кадьяка. Многое отдал бы теперь Шелихов, чтобы словить его! Неужели сейчас, в часы прощания, одноглазый сам шел к нему? Нет, английский пират на это не решится. Здесь крылась какая-то ловушка. Шелихов стоял на берегу и пристально вглядывался в лунную даль моря. Скошенный парус медленно приближался. Обогнув скалы мыса, судно замедлило ход. В лунном свете вспыхнули брызги от упавших якорей. А через десять-пятнадцать минут к отмели причалила легкая шлюпка, в которой было три человека: двое на веслах и, видимо, их начальник, старичок с острой бородкой и франтовато закрученными усами. Находясь за линией слабого прибоя, он спросил разрешения сойти на берег, поклонился в знак благодарности и неторопливо выбрался из шлюпки. - Я хотел бы видеть русского начальника, - сказал старичок по-английски и, услышав ответ, стремительно двинулся к Григорию Ивановичу. Внезапно между Шелиховым и гостем вырос безмолвный, с копьем наперевес Ингалак. - О, у вас, я вижу, строгие порядки, - смущенно заметил англичанин. Ингалак не сказал ни слова, даже не взглянул на него, лишь отступил на шаг и опустил копье на уровень груди так, что оно стало преградой между Шелиховым и незнакомцем. - Кто вы и чем вызвано ваше посещение? - спросил Шелихов. - Я Боб Томпсон, капитан этого судна, - старичок кивнул в сторону корабля. - Меня вынуждает обратиться к вам бедственное положение... - А, это другое дело! - живо откликнулся Шелихов. Он сам опустил копье и пожал гостю руку, ощутив на его пальцах холодноватый металл колец. - Что случилось? Какая требуется помощь?.. - Этот корабль вам, конечно, знаком, - сказал англичанин. - Он принадлежал покойному мистеру Сплитсу... Уолби Сплитсу из Саутенда... - Покойному? - удивился Шелихов. - Да, мистер Сплитс скончался полгода тому назад от желтой лихорадки в Калифорнии... Мир его душе! У мистера Сплитса имелись долги, и этот корабль был продан с аукциона. Он носит прежнее название "Тигр", однако на нем исчезли дурные нравы... Старичок засмеялся. - Мне очень жаль, что мистер Сплитс скончался, - заметил Григорий Иванович, продолжая рассматривать гостя. - Я рассчитывал увидеть его висящим с веревкой на шее. Покойник заслужил этого вполне. И снова старичок засмеялся: - О, да! Это был порядочный пройдоха... Но мертвым многое прощается. Мир его душе. Я пришел сюда не для того, чтобы осуждать мертвецов. Я пришел просить помощи, конечно, за приличное вознаграждение... - Мы готовы оказать помощь бесплатно, - сказал Шелихов. - Иначе это была бы торговля, а не помощь... - Вы очень благородны! - восхищенно воскликнул гость. - В наше время такие люди встречаются редко. Однако я достаточно богат, и если потребуется вознаграждение... Вы знаете, - золото теряет цену, когда опасность грозит кораблю... У меня случилась неприятность: от цинги умерло одиннадцать матросов. Семеро лежат в кубрике, как чурбаны; их тоже, наверное, придется выбросить за борт. Оставшаяся часть команды не в силах управиться с парусами. А мне необходимо срочно возвращаться в Англию, - от этого зависит все мое состояние. Как видите, я вполне откровенен, хотя это дает вам возможность повысить цену. Короче: мне нужны моряки. Я не рассчитываю на русских. Ваши матросы нужны и вам. Но у вас есть матросы-кадьяки, они, говорят, отличные моряки. Я прошу уступить мне с десяток или полтора десятка кадьяков. Мы останемся довольны друг другом! - Как это... уступить?.. Продать?! Старичок попятился, оглянулся на шлюпку: - О нет! Вы не поняли... У меня есть тлинкиты... Сорок человек тлинкитов, они тоже отличные моряки. Вы увидите, какие это парни, - богатыри! Только они не хотят плыть в Англию, безмозглые твари, и я ничего не могу с ними поделать. За пятнадцать ваших кадьяков, при условии, что они согласятся пойти на мой корабль, я отдам сорок тлинкитов и, если уже на то пошло, дам еще додачу... Шелихов задохнулся от гнева. - Старый человек! - закричал он. - Вы торгуете людьми?! Вы готовы менять их, как вещи, торговаться и предлагать додачу?! Вы насильно взяли этих тлинкитов и еще хотите, чтобы они работали на вас?.. Старичок выше вздернул острую бородку: - Вы разрешили мне сойти на берег, надеюсь, не для того, чтобы кричать и топать ногами? Прошу не забываться: я подданный британской короны... Его королевское величество охраняет британцев на всех морях. Но вы не знаете сумму... Я предлагаю десять тысяч долларов золотом. Десять тысяч долларов за пятнадцать жалких дикарей! Шелихов стремительно шагнул к нему. - Вон отсюда, мерзавец! Вон со своей короной!.. Боб Томпсон испуганно попятился. Вдруг щуплое тело его оторвалось от земли. Поднятое крепкими руками Ингалака, оно мелькнуло в воздухе и рухнуло в кипящий прибой. Два матроса кое-как втащили своего начальника в шлюпку и сразу же налегли на весла, видимо опасаясь погони. Однако за ними никто не собирался гнаться. Шелихов и Ингалак неподвижно стояли на отмели, с усмешкой глядя вслед удаляющейся шлюпке. А когда она скрылась в тени утеса, Ингалак тронул руку Шелихова и сказал, как бы извиняясь: - Ты не сердись, Шелих... Я не хотел. Это мои руки сами сделали. Мои руки понимают: он нехороший человек... Утром подул попутный ветер, и Шелихов сказал: - В путь!.. Сорок кадьякских юношей торжественно простились со своими родными, поклонились земле отцов и взошли на палубу галиота. В последний раз Шелихов пожал руку своему заместителю на острове - Самойлову... Потом прогремел орудийный салют... Поднялись паруса, и корабль стремительно вышел на океанский простор. Утро было свежее и ясное. Гористый берег Кадьяка представлялся нарисованным на розовом фоне неба густой лиловой тушью. Вскоре полоска горизонта скрыла знакомые отмели и утесы, поселок погрузился в смутное мерцание океана, а потом и далекие вершины гор медленно растаяли в дымке неба... При ровном ветре вышел галиот в обратный путь, и верилось команде, что знакомая дорога уже не будет долгой. На четвертые сутки шкипер заметил на горизонте какой-то корабль. Неизвестное судно шло тем же курсом, что и галиот, направляясь к Командорским островам. Оно шло не на всех парусах и двигалось медленнее галиота. К полудню расстояние между судами сократилось вдвое. Неотрывно глядя в зрительную трубу, Шелихов сказал уверенно: - Это "Тигр"... Как видно, он направляется в Японию... А шкипер заметил удивленно: - Значит, Боб Томпсон и вправду торопился, если решился отправиться в такой далекий путь с подневольной командой... С каждой минутой галиот все заметнее настигал "Тигра", и там, вероятно, немало были обеспокоены этим, - на невысокой кормовой надстройке судна то появлялись, то исчезали люди. Шелихову очень хотелось рассмотреть поближе подозрительный корабль. Он приказал прибавить парусов и, зная повадки пиратствующих английских купцов, распорядился, чтобы приготовили на всякий случай пушки. Галиот пошел быстрее. На "Тигре" тоже торопливо подняли все паруса, и на кормовой надстройке засуетились матросы, выкатывая пушку. Боб Томпсон, видно, опасался новой встречи с Шелиховым. Скорость кораблей теперь стала равной. Не меняя курса, они шли целый день. А вечером попутный ветер вдруг оборвался, будто встретил какую-то невидимую преграду, и оба корабля бессильно закачались на покатых волнах. Стоя рядом со шкипером на мостике галиота, Шелихов всматривался в хмурую сутемь океана. На "Тигре" не было заметно ни единого огонька, подозрительный корабль словно утонул в бездонной пучине. Но не "Тигр" тревожил Шелихова в эти часы. Ветер внезапно подул со стороны Камчатки, волны сразу сделались круче, на их верхушках зашелестели кудлатые гребни. Этот звенящий шелест наверняка предвещал шторм. На галиоте снова поднялись паруса. Теперь он шел зигзагами, используя противный ветер, уклоняясь от курса то влево, то вправо, но все же упорно продвигаясь на юго-запад. Чтобы не столкнуться с "Тигром", Шелихов приказал жечь фальшфейеры, - тонкие бумажные гильзы, наполненные специальным горючим составом. Ответных сигналов с "Тигра" не было. Всю ночь ветер словно играл волнами. А на рассвете, словно каменные обвалы, загрохотали, рушась на судно, крутые валы. Первым же могучим шквалом снесло половину парусов... Тяжелая волна накрыла всю палубу. С криком сорвался с реи матрос, и его бездыханное тело застыло на выступе трюма... Стараясь развернуть судно против волны, рулевой упрямо оборачивал штурвал, но галиот не слушался руля; остатки сбитых парусов, в которых метался бешеный ветер, оказались сильнее корабельного управления. Шкипер скомандовал: - Убрать паруса!.. Однако подняться на мачты было не так-то просто. Сорвался еще один матрос... Четверо храбрецов бесстрашно карабкались по шатким пеньковым трапам. А судно все больше кренилось, подставив под волны борт, и не было, казалось, силы, что выручила бы его из неминуемой беды... В эту минуту неподалеку, за огромными грядами волн, Шелихов заметил корабль англичанина. Волны несли галиот прямо на английский корабль. Огромная волна высоко подбросила галиот, другая с разлета ударила его в корму, и неподатливый штурвал вдруг стал вращаться свободно и легко... - Управление сломано!.. - испуганно крикнул рулевой. Шелихов и шкипер целиком полагались на свою команду. Сорок юношей с Кадьяка, подчиняясь строгому порядку и дисциплине, сидели в это время в трюме. Но теперь, когда половина команды уже слегла от морской болезни, а остальным было не под силу управиться с галиотом, и судно каждую минуту могло погибнуть, настал и их черед. Шелихов бросился к. трюму и крикнул: - Наверх! На палубу, подбадривая друг друга криками, выбежали кадьяки. Молча глядя на шкипера, они ожидали команды. - А ну-ка, ребята, давай! - закричал шкипер и указал на мачты, где высоко на реях отчаянно боролись с непокорными парусами несколько русских моряков. - Давай! - дружно подхватили кадьяки. Быстроногие, ловкие, бронзоволицые, они бросились к мачтам и вскоре бесстрашно работали на реях, у самых верхушек мачт. - Давай! - громко, как воинственный клич, повторяли они необычную команду шкипера. - Давай!.. - И уже снят неподатливый парус. - Давай!.. - И корабль уже выровнялся на волне. - Ну, демоны, - пошутил шкипер. - Тут кошке не удержаться, а они, - смотри-ка, Григорий Иваныч, - форменною пляску на реях затеяли! - С такими помощниками не пропадем, - ответил зам