етно
повеселевший Шелихов.  - Ежели бы не это несчастье  с  управлением,  -
надо бы помощь английскому купчишке подать... Совсем уже туго Томпсону
приходится...
     - Сказать по совести,  Григорий Иваныч, - тяжело вздохнул шкипер,
- я сам уже с белым светом почти что простился.  Руль  бездействует...
Как подойти нам к нему, к купцу-то? Шлюпки у нас ни одной не осталось,
- все полетели за борт. Да и куда тут о шлюпке думать!
     "Тигр" беспомощно  барахтался на волнах.  Он был совсем близко от
галиота,  за несколькими грядами валов. На нем уцелела единственная из
трех, покосившаяся мачта с обрывками парусов. Высокие гребни поминутно
рушились на его палубу, смывая какие-то ящики и тюки.
     Шелихов снова   поднес   к   глазу   зрительную  трубу,  стараясь
рассмотреть,  что происходит на палубе "Тигра".  За синеватыми кругами
стекол медленно поднялась и опустилась полуразрушенная в верхней части
корма.  Потом он увидел беспорядочную груду бревен, - обломки мачты, -
и  на  мостике  -  человека  в черной шляпе...  Было что-то знакомое в
облике этого человека, в острых его плечах, в суетливой фигурке...
     "Неужели это   он?!   -  изумленно  подумал  Шелихов.  -  Неужели
одноглазый пират?"
     Присмотреться внимательно  он  не  успел:  высокий вал совершенно
скрыл английское судно. А когда очередная волна подхватила и взметнула
вверх галиот,  внимание Григория Ивановича привлекла какая-то сутолока
на  передней  палубе  "Тигра".  Толпа  полуголых  людей   металась   у
единственной мачты,  и человек в шляпе, взмахнув руками, выбросился за
борт...
     Что происходило  на  этом  купеческом,  а  может быть,  пиратском
корабле,  ни Шелихов,  ни шкипер не поняли.  Одно было им ясно: "Тигр"
держался  какие-то  последние минуты.  Действительно,  через несколько
минут он затонул.  Большой вал закрыл его от взгляда Шелихова, а когда
этот  вал  пронесся,  -  на волнах только кое-где чернели разбросанные
обломки дерева...
     Шкипер снял шапку и опустил седую голову:
     - Аминь...
     Шелихов молча  смотрел  на  плывущие  вокруг галиота обломки.  Он
думал о людях с "Тигра",  о путанном,  обманном их  пути,  и  не  было
жалости в его сердце, потому что эти люди сеяли только горе, страдания
и страх в чужой земле, среди других народов...
     Прерывая раздумье Шелихова, шкипер сказал:
     - Вы бы отдохнули,  Григорий Иваныч...  Лица на вас  нет.  Галиот
наш, право же, устоит. Чую, самая страшная буря как бы уже миновала. А
ежели что случится, я кликну вас.
     Шелихов спустился к себе в каюту и раскрыл дневник. Это стало его
привычкой - ежедневно,  в  любых  условиях  записывать  все  важнейшие
происшествия  дня.  А минувшей ночью и в течение этого утра пронеслись
такие события, что стоили они, пожалуй, целого года.
     Он только начал запись, как в дверь каюты постучали. Мокрый с ног
до головы, плечистый боцман стоял у порога, чем-то заметно опечаленный
и возбужденный.
     - Спасли!  -  сказал  он,  тяжело  переводя  дыхание.  -   Насилу
спасли...
     Шелихов подхватился с места:
     - Кого?..
     - С "Тигра" он...  Пленник вроде.  Да только раненный  сильно,  -
вряд ли выдужает. К лекарю в каюту мы его положили...
     Забыв на столе шапку,  Шелихов бросился наверх. В каюте лекаря на
подвесной койке лежал полуголый,  мускулистый,  бронзовотелый человек.
Щуплый лекарь,  замер,  прижавшись ухом к его груди. Позади стояли два
кадьяка,  -  по-видимому,  они только что принесли утопавшего и еще не
успели уйти.
     Шелихов знаком велел им остаться.
     - Экий же богатырь...  - задумчиво проговорил  лекарь.  -  Однако
плохие у него дела... Такому человеку жить бы да жить, а у него пуля в
животе засела.
     - Пуля?! - изумился Шелихов.
     - Так оно и есть...
     Раненый молчал,   стиснув  зубы,  широко  раскрыв  черные  глаза.
Большая мука отражалась в этих глазах,  но он не  издавал  ни  единого
стона.
     - Кто это?.. - спросил Шелихов кадьяков. - Тлинкит?..
     Те ответили, не скрывая злобы:
     - Да!.. Это они, злые собаки, напали на поселок!..
     - Оставим прошлое.  Он - раненый. Вы знаете его язык, спросите от
меня, что случилось на "Тигре".
     На вопросы кадьяков раненый не ответил.
     - Скажите,  -  велел  Шелихов,  -  что  это  спрашивает   русский
начальник...
     Раненый оживился:
     - Хорошо, я буду говорить, потому что ты, русский начальник, тоже
не любил одноглазого капитана.
     И тлинкит,  тяжело дыша, рассказал, как англичанин подарил воинам
его племени ружья,  как потом пригласил самых смелых юношей в гости на
свой корабль, напоил их "бешеной водой", а затем закрыл всех в трюме и
объявил,  что они останутся на корабле.  Пленники  не  соглашались,  и
одноглазый  пират  убил несколько человек.  Когда в океане разразилась
буря,  тлинкиты отказались спасать  судно.  "Пусть  корабль  тонет,  -
сказали  они,  -  вместе с ним погибнет и одноглазый волк".  Разбойник
снова начал убивать свои жертвы.  Тогда оставшиеся в  живых  тлинкиты,
все,  кто только мог, кинулись к мачтам и стали резать каждую веревку.
Мачты вскоре упали...
     Раненый умолк.  Шелихов  вышел  из  каюты  лекаря и возвратился к
себе.  Долго сидел он у стола, оперев голову о ладони, и не расслышал,
когда боцман снова открыл дверь.
     - Тлинкит-то тот скончался, Григорий Иваныч...
     Шелихов встал. Скорбная складка пролегла меж его бровей.
     - Я очень сожалею об этом,  боцман...  Таким бы родиться на Руси.
Нашенский,  железный у них характер, - бороться, значит, до последнего
человека,  до конца. Героев, боцман, хоронят с почетом. Только утихнет
море, - пушки к салюту. Это настоящий герой...

     Надолго запомнилась морякам с галиота эта страшная буря.  Морская
пословица недаром говорит: "Кто в море не бывал, - тот горя не видал".
А познавший это горе еще сильнее ценит радость жизни, труда и борьбы.
     Однако крепче  всех   суровых   испытаний   запомнились   морякам
поучительные  пути  двух капитанов.  Один из этих путей вел к братской
дружбе,  другой - к смертельной вражде. Один привел к победе, другой -
к гибели.
     Вот почему  с  такой  любовью  и  гордостью  смотрел  на   своего
начальника  экипаж  галиота,  вот  почему  все  на  судне  почтительно
называли его капитаном.
     Шелихов не был моряком,  он не кончал морского училища, не изучал
наук,  нужных капитанам в их пути. Но он знал самый благородный, самый
светлый  путь:  от  честного  сердца  - к честному сердцу...  К дружбе
народов. К величию родины...



        НА ФОРПОСТАХ РОДИНЫ

     В маленькой,  тесной петербургской  квартире  лейтенанта  Николая
Хвостова  почти каждый вечер собирались его друзья - флотские офицеры.
Здесь они могли чувствовать себя  свободно.  У  Хвостова  не  было  ни
строгого камердинера, ни вышколенных лакеев, ни назойливых тетушек или
бабушек, всегда вносивших в общество молодежи смертельную тоску. Будто
на корабле, в офицерском салоне, в квартире Хвостова все было строго и
просто: стол, стулья, полка с морскими справочниками и лоциями, модель
военного корабля, оружие, развешанное на стенах...
     Даже человеку,  впервые  входившему   в   эту   квартиру,   сразу
становилось ясно, что хозяин ее только временно на берегу, а настоящий
дом его в  море.  Это  так  и  было.  Уже  свыше  десяти  лет  Хвостов
непрерывно плавал на Балтике,  и его знали, пожалуй, на каждом корабле
прославленной русской эскадры.
     Флот был  для  него  школой,  которую  с  детства он полюбил всем
сердцем,  которой гордился  и  дорожил.  В  четырнадцать  лет,  будучи
гардемарином на военном корабле,  за исключительную выдержку и отвагу,
проявленные в сражениях против шведов в  1790  году,  Николай  получил
золотую медаль.
     Высокая боевая награда в четырнадцать лет!  Об этом могли  только
мечтать маменькины сынки из высшего дворянства. У Хвостова же в кругах
высшего дворянства не было ни родственников,  ни покровителей.  Он  не
мог  похвалиться  знатным  происхождением.  Награда,  которую  получил
Хвостов,  была заслуженной наградой.  И таким же заслуженным  был  чин
лейтенанта флота, стоивший ему десятилетнего труда на кораблях.
     Товарищи Хвостова начинали службу вместе с ним.  Годы  совместных
плаваний  и суровые испытания сплотили их в дружную семью,  где каждый
чувствовал  себя  неотъемлемой  частицей   растущего,   уже   не   раз
прославленного  в  сражениях русского флота.  И каждый надеялся,  что,
может быть,  скоро всем им предстоят большие походы и подвиги во славу
родной земли.
     Любимым предметом бесед,  увлекательных споров, мечтаний и смелых
планов  в  кругу  друзей  Хвостова был,  конечно,  флот,  его недавние
славные дела и победы,  новые задачи, которые поставила перед ним сама
жизнь.
     В те годы  Россия  уже  вышла  на  безбрежные  просторы  океанов.
Давным-давно русские люди освоили полярный север: между Архангельском,
Колой,  Шпицбергеном,  Новой Землей,  между  норвежскими  селениями  и
устьями  великих  сибирских  рек,  знакомыми  морскими путями уверенно
проносились корабли поморов.
     На Балтике  после  блистательных  побед над шведами перед Россией
открылись дороги в Атлантический океан.
     В водах  Дальнего  Востока  между Охотском,  Камчаткой и Америкой
плавали корабли русских промышленников и купцов. На севере Америки и в
Калифорнии селились сибирские охотники,  рыбаки,  лесорубы, строители,
первые разведчики недр,  и вся  их  жизнь,  вся  деятельность  на  тех
далеких берегах зависела от регулярных рейсов кораблей.
     Перед русскими моряками открывались дальние пути через Атлантику,
Индийский и Тихий океаны
     Участник морских сражений со  шведами  при  Готланде,  у  острова
Эланд,  при  Ревеле  (Таллине),  Красной  горке  и  в Выборгской бухте
лейтенант русского флота Иван Крузенштерн,  уже побывавший  в  Африке,
Индии  и Америке,  в то время представил в Морское министерство проект
кругосветного плавания.
     Сколько жарких споров,  похвал,  замечаний, поправок вызвал среди
друзей Хвостова этот проект!  Придворные вельможи утверждали,  что для
такой  экспедиции  следовало  нанять  иностранцев.  А Иван Крузенштерн
писал:  "Команда должна быть набрана только из русских моряков,  лучше
которых я не встречал ни в одном флоте..."
     Ни Хвостов,  ни  его  друзья  не  знали  ответа  Министерства   и
Адмиралтейств-коллегии. Ответа и вовсе не поступило. Докладная записка
Крузенштерна просто была подшита к архивным делам.
     - Не   слишком   ли  щедр  на  похвалы  господин  Крузенштерн?  -
насмешливо спросил глава Адмиралтейств-коллегии адмирал Кушелев.  - Не
слишком  ли  рискованные  предприятия он предлагает?  Молодость все да
горячность: вот, дескать, какие мы смельчаки!
     Нелюбимый во  флоте,  тупой  и  чванливый  недоучка Кушелев,  как
видно,  в тот же день забыл о проекте Крузенштерна.  Однако об этом не
забыли флотские офицеры.  С нетерпением ждали они набора в экспедицию,
писали запросы, предлагали свои услуги, рвались в далекий поход.
     - Пора!..  Давно  пора  из  Кронштадта  в океан!..  - возбужденно
говорил Хвостов.  - Мы пронесем свой флаг  за  северный  тропик  и  за
экватор.  Мы еще увидим и грозный мыс Горн,  и далекую Аляску и, может
быть, другие земли, которых до нас никто не видал!..
     В гостях у Хвостова иногда бывали и офицеры,  прибывшие из других
морей,  - чаще с Белого и Черного, реже с далекого Охотского. Эти люди
видывали дальние края, и послушать их было особенно интересно.
     Вот и сейчас,  окруженный молодыми  моряками,  пожилой,  седеющий
капитан   рассказывал   о  Курильских  островах,  о  суровой  земле  -
Камчатке...
     - С  разными  народами  довелось  мне  повстречаться  и  жизнь их
наблюдать,  - говорил он,  неторопливо потягивая длинную трубку,  -  с
якутами и тунгусами в Сибири,  с камчадалами и коряками на Камчатке, с
курилами и малыми японцами...
     - Вы были и в Японии? - удивленно спросил Хвостов.
     - Нет,  Коля,  не был,  и лишнего  не  стану  говорить.  Японских
рыбаков  часто,  заносит  бурями  на  Камчатку,  и они находят в наших
селениях приют.  С ними-то я виделся и говорил.  Да только о Японии от
этих  рыбаков  много не узнаешь.  Как видно,  рассказывать иноземцам о
своей стране у них настрого запрещено.
     - Удивительное  дело!  - заметил кто-то из офицеров.  - Давно уже
известно,  что есть такая страна Япония,  а толком никто о ней еще  не
рассказал. И даже точных карт ее до сих пор не имеется. Долго ли будет
существовать эта загадка?
     - О,  нет!  Недолго,  -  уверенно сказал Хвостов.  - Мы,  русские
моряки,  исследуем Японию и выправим карту. Португальцы, если помните,
побывали  в  Японии  еще в 1542 году.  Но эти жалкие торгаши ничего не
увидели  там  за  своими  торговыми  делами.  Они  позволили   японцам
передушить  всех португальских посланцев и не потребовали даже ответа!
Как милостыни просили:  торгуйте  с  нами,  мы  все,  мол,  забудем  и
простим...
     - Ты,  верно,  поступил бы иначе,  Николай, - улыбнулся офицер. -
Чуть  слово не такое:  к пушкам или в штыки!  Однако у японцев сильная
армия. Вот потому и наглые, и строптивые они...
     - Недавно и шведы были строптивые!  - возразил Хвостов. - Но ведь
русские умеют укрощать строптивых.
     - Если тебе поручат, Коля, отправиться в японское царство...
     - Да я хоть сию минуту!..
     - Так вот, если поручат плыть в Японию, - смеясь заключил офицер,
- к берегу не советую приближаться.  А если сойдешь на берег,  значит,
должен будешь подчиниться их законам: идти от пристани в город босиком
и стоять на коленях перед чиновником пятой степени...
     - Вы  шутите!  -  возмущенно прервал его Хвостов.  - Кто прикажет
мне,  русскому моряку,  стать на колени? Разве только тот, кому голова
не дорога...
     Офицер попрежнему спокойно покуривал  трубку  и,  переждав,  пока
смолкнут возгласы и хлесткие шутки, сказал:
     - В Охотске я познакомился со штурманом Григорием  Ловцовым.  Вы,
наверное слышали о Ловцове? Он командовал транспортом "Екатерина", тем
самым, что осенью 1792 года ходил к берегам Японии. Он рассказывал мне
о  своем  походе  в эту страну.  Когда Ловцов и с ним еще два человека
прибыли в город Мацмай и попросили свидания с тамошним начальством, то
им ответили,  что чиновники пятой степени - слышите:  пятой степени! -
смогут выслушать их лишь при одном условии:  если гости явятся босиком
и будут беседовать стоя на коленях или лежа на боку!..
     - А что же Ловцов ответил?  -  с  напряженным  интересом  спросил
Хвостов.
     - Ловцов ответил шуткой: если бы на высокое дерево взбираться мне
довелось,  говорит,  ну,  понимаю, пришлось бы разуваться. А ваш пятый
чиновник не очень высок и на дерево, наверное, мало похож...
     В комнате раздались одобрительные голоса.
     - С  шутками,  однако,  следовало  быть  осторожным,  -  серьезно
заметил офицер.  - Не так-то просто шутить,  когда тебя окружают свыше
тысячи пеших и конных  самураев  и  еще  особый  караул  в  шестьдесят
человек  с  ружьями  на  изготовку!  А  ведь наши ждали благодарности.
Ловцов  доставил  в   Мацмай   целую   группу   японцев,   потерпевших
кораблекрушение  и  спасенных  нашими  моряками.  Эти японцы не видели
родных  около  девяти  лет  и  теперь,  щедро  одаренные   в   России,
возвращались на свою землю.
     - Неужели их император даже не выразил благодарности?  - удивился
Хвостов.
     - Нет,  как же,  выразил!  - живо откликнулся офицер. - Спасенные
японцы  тут  же  были  арестованы.  К  семьям  их не пустили.  А нашим
посланцам было вежливо,  с улыбками и  поклонами  сказано,  что,  мол,
следовало бы вас,  дорогие гости,  помучить и казнить, но поскольку вы
не знаете японских законов - великодушно вас  отпускаем,  радуйтесь  и
благодарите!
     - Действительно,  я  скомандовал  бы:  к   пушкам...   -   угрюмо
проговорил Хвостов. - Ведь это же пиратское гнездо!
     - И еще было сказано,  - продолжал офицер,  -  что  если  русские
снова  придут в Японию,  то корабли их будут сожжены,  а моряки все до
одного перебиты... Так и отблагодарили они штурмана Ловцова за трудный
и опасный его поход.
     В комнате было тихо.  Густой табачный дым  заволакивал  сумрачные
лица офицеров. Порывисто поднимаясь с кресла, Хвостов сказал:
     - А знаете,  капитан,  вы  меня  окончательно  разочаровали...  в
плаваниях на Балтике. Я очень многое отдал бы, чтобы вслед за Ловцовым
пойти в Японию.
     Не думал  в  тот  вечер  молодой лейтенант,  что смелая мечта его
может сбыться.
     Ранним утром кто-то постучал в дверь.  Хвостов открыл.  На пороге
стоял человек в ливрее.
     - Лейтенант   Хвостов?  Извольте  получить  письмо  от  господина
Резанова.
     Хвостов удивился:    письмо    от    самого   Резанова?   Бывшего
обер-секретаря Сената?  Откуда ему,  знатнейшему вельможе  Петербурга,
главе Российско-американской компании, знать о лейтенанте Хвостове?..
     - Наверное,  это ошибка,  - сказал он. - Я с господином Резановым
не знаком.
     - Но господин Резанов о вас знает. И ждет ответа.
     Все больше теряясь в догадках, Хвостов раскрыл пакет. Письмо было
вежливым  и  кратким.  Словно  давнего  знакомого,  Резанов  приглашал
лейтенанта в свой дом.
     - Быть важной перемене в твоей жизни!  - в  один  голос  говорили
Хвостову друзья. - Ради развлечения Резанов, конечно, не пригласит.
     Вельможа любезно встретил Хвостова. Проведя лейтенанта в кабинет,
Резанов  усадил  его  рядом с собой на диван и,  придвинув курительный
столик,  стал  расспрашивать  о  здоровье,  о  службе,   о   родных...
Попрежнему  удивленный,  Хвостов  понимал,  что все эти вопросы меньше
всего интересуют сановника.  Однако тот слишком медленно приближался к
делу.
     - Скажите-ка,  господин Хвостов,  - спросил  он,  наконец,  -  вы
никогда не мечтали побывать в Америке?
     - Не только в Америке, - не задумываясь ответил Хвостов, - но и в
Австралии, и в Африке, и в Индии мечтал побывать. Да что мечты!..
     - Я пригласил вас, господин Хвостов, чтобы превратить эти мечты в
действительность...
     - Возможно ли это,  господин камергер?  Вот уже третий год проект
Крузенштерна не получает ответа!
     - Получит! Не позже следующего года российские корабли отправятся
из Кронштадта на Аляску!
     - Я  был  бы  счастлив  пойти  на  одном  из  этих  кораблей!   -
взволнованно сказал Хвостов, уже испытывая смутную надежду.
     - Нет,  друг мой,  - ответил камергер. - Крузенштерн отправится в
плавание не ранее,  чем через год.  Зачем вам ждать? Ведь за это время
вы сможете даже возвратиться из Америки на Камчатку!
     - Да что я слышу?!  - вскакивая,  воскликнул Хвостов.  - Или быть
может, вы шутите со мной, господин Резанов?..
     Вельможа улыбнулся.  Этот бравый лейтенант,  как видно,  не часто
бывал в гостиных и утонченным манерам не обучен.  Но ведь ему и  нужен
был такой вот обветренный малый, знающий свое дело и готовый на риск.
     - Вы можете отправиться  в  Охотск  даже  завтра,  -  неторопливо
продолжал   сановник,  с  удовольствием  наблюдая  за  возбужденным  и
взволнованным лейтенантом.  - В Охотске примете командование кораблем.
Там же,  по своему усмотрению, наберете экипаж и отправитесь в русские
владения на Аляске.
     - Сказать по правде, - признался Хвостов, - я слушаю вас будто во
сне!..  Какие-нибудь полчаса назад я и мечтать об этом не посмел бы. А
вы говорите об этом так просто,  словно Аляска тут же, где-то на Мойке
или на Васильевском... Камергер засмеялся. Лейтенант и сам не заметил,
как сказал ему комплимент.
     - Я управляю нашими заокеанскими владениями,  господин лейтенант,
и  потому-то все мои помысли устремлены туда,  Аляска действительно не
представляется мне далекой.  Но посмотрите на карту:  как эти владения
велики!
     Он раскрыл атлас.
     - От  Берингова пролива до форта Росс и Калифорнии...  Алеутские,
Командорские  и  Курильские  острова!  На  этой  территории  могло  бы
поместиться  несколько  европейских государств.  А ведь возможно,  что
подвластные мне земли занимают еще большие площади,  так  как  не  все
открыто  и  исследовано  в  тех  краях.  Его  императорское величество
повелел...  - Приняв торжественную позу,  Резанов прочитал наизусть: -
"...отдать  той  компании  право  делать  открытия  не  только выше 55
градусов,  но и далее к югу, и занимать открываемую землю в Российское
владение"...  Надеюсь, вы понимаете, господин лейтенант, что я даю вам
возможности совершить новые географические открытия?..
     Хвостов стремительно встал и щелкнул каблуками.
     - Я готов немедленно отправиться в путь!..  Мне нужно только пять
дней, чтобы съездить в деревню и проститься с родными.
     - Кого вы хотели бы взять своим помощником?  - спросил Резанов. -
Здесь, в Петербурге, выбор, конечно, больший, чем в Охотске...
     - Я предложил бы мичмана Гаврилу Ивановича Давыдова,  -  подумав,
сказал Хвостов.  - Правда,  он еще очень молод,  - ему семнадцать лет,
однако молодость  -  не  беда:  это  решительный  человек  и  отличный
товарищ.
     Давая понять, что разговор закончен, Резанов тоже встал.
     - Оспаривать ваше предложение не хочу. Вам с ним служить, и выбор
- это ваша воля. Сегодня вечером вы можете подписать контракт.
     Хвостов выходил   из   дома  вельможи,  не  чувствуя  под  ногами
ступеней,  даже забыв надеть фуражку.  Только на Невском он  пришел  в
себя   и   удивленно  осмотрелся.  Неужели  он  покидает  Петербург?..
Надтреснутый голос Резанова еще звучал в его ушах:  "В Охотске примете
командование  кораблем..."  Вот  счастье!  Перед  ним  -  та настоящая
морская служба,  о которой он мечтал  целые  годы,  которая  открывала
дорогу  к  подвигам и,  возможно,  открытиям.  Ну что же,  значит,  не
медлить,  - в путь!  Но что еще скажет Давыдов? Вдруг устрашится? Нет?
Не таков его друг! Давыдов согласится - ведь это и его мечта!
     Хвостов не ошибся в друге.  Давыдов молча выслушал лейтенанта  и,
силясь скрыть волнение, улыбнулся:
     - Спасибо, Коля... Я готов...
     Весной 1802  года два молодых моряка покинули Петербург.  Впереди
лежала далекая и  трудная  дорога  через  Урал  и  всю  Сибирь.  Какие
приключения  ждали их в дикой тайге,  на стремнинах сибирских рек,  на
студеном Охотском море?..
     В минуты,  когда  родной  удалявшийся  город  медленно  окутывала
вечерняя мгла,  оба они думали об одном.  Словно отвечая самому  себе,
Давыдов молвил весело и беззаботно:
     - А ведь с приключениями,  Коля, жизнь веселей! Значит, навстречу
бурям?..
     - Навстречу жизни! - уверенно ответил Хвостов и крепко пожал руку
друга.
     ...Таких путешественников еще,  пожалуй,  не знали  на  сибирских
постоялых дворах. Они не устраивались на ночлег, не раскрывали тюков с
постелями и провизией,  не чаевали  по  нескольку  часов.  В  ночь,  в
непогоду  они  упрямо требовали лошадей и мчались дальше,  будто боясь
куда-то опоздать.  Путь,  занимавший у других не меньше года,  эти два
моряка  одолели за три месяца.  Уже в июле они прибыли в Охотск и,  не
спрашивая о гостинице, поспешили на берег бухты.
     Обрадованный прибытием опытных моряков,  начальник порта повел их
на корабль,  предназначенный для рейса к берегам  Америки.  Старенькая
шхуна "Св.  Елизавета",  беспомощно накренившись,  почти черпая бортом
воду,  стояла у причала, заброшенная и безлюдная. Кое-как скроенная из
свежеспиленных бревен и грубых досок, она была похожа скорее на баржу.
Только высокая мачта напоминала,  что эта посудина могла ходить и  под
парусами.
     Обветренные бородатые шкиперы,  сопровождавшие начальника  порта,
молча  смотрели на корабль,  недоверчиво покачивали головами и хмурили
брови.
     - Сказать  вам по правде,  господин Хвостов,  - смущенно заключил
начальник,  -  на  таком  ненадежном  судне  в  Америку,  конечно,  не
уйдешь...
     - Так что же прикажете делать?  - спросил Хвостов  озабоченно.  -
Других-то судов нет? А на Аляске уже три года ждут корабля.
     - Видно, придется и еще подождать. Нужно построить новый корабль,
чтобы идти без опаски.  К следующему лету,  я думаю,  судно может быть
готовым.
     - Ну нет, господин начальник! - вмешался Давыдов. - Мы мчались из
Петербурга не для того,  чтобы здесь казенные деньги проедать. Уйдем и
на этом корабле.
     - Дело!  -  согласился  Хвостов.  -  Сегодня  я  объявляю   набор
матросов...
     ...В дальнее плавание "Св. Елизавету" провожал весь Охотск. Новый
парус медленно расправился под ветром, и тяжелая, неповоротливая шхуна
вышла на рейд. Окруженный старыми шкиперами, начальник порта с грустью
смотрел вслед удалявшемуся судну.
     - Неужели дойдут?  Отчаянные!..  Но ведь они еще не знают,  каков
океан...
     - Вернутся,  - уверенно  молвил  кто-то  из  шкиперов.  -  Только
тряхнет волна - и вернутся.
     Однако в  Охотск  "Св.  Елизавета"   не   возвратилась.   Моряки,
прибывшие  с  Камчатки  и  с  Курильских  островов,  в  пути  нигде не
встречали знакомого им ветхого судна.  В маленьком поселении на берегу
долго еще гадали о судьбе "Св.  Елизаветы", но с дальних морских дорог
не приходило никаких вестей.
     Промышленники, плававшие   из  Охотска  на  Аляску  на  таких  же
ненадежных судах,  обычно зимовали у Алеутских островов.  Рейс занимал
иногда и два и три года...
     Хвостов и Давыдов прибыли на Аляску ровно через два месяца  после
выхода  из  Охотска.  Это  действительно  был  отчаянный рейс.  Многие
опытные  мореходы  изумились   необыкновенной   удаче   двух   молодых
балтийцев.  В  течение  пяти лет в далекой бухте на острове Кадьяке не
побывал ни один корабль. А старая изношенная шхуна, которой кончать бы
свой  век  у  причала,  одолела  самые  страшные  ноябрьские  штормы и
привезла русским поселенцам в Северной Америке долгожданные грузы.
     После такого отважного перехода офицеры шхуны могли, казалось бы,
и отдохнуть,  однако они позаботились об отдыхе только для матросов. С
первыми  снегами и морозами,  прихватив ружья и добрый запас патронов,
Хвостов и Давыдов ушли на лыжах в сторону Кенайского залива,  и долгое
время  о  них  доходили  только случайные,  отрывочные вести:  индейцы
видели их то на малых, рассеянных у побережья островах, то на реках, в
тех местах,  где еще не так давно от ножей и копий дикого племени пали
тринадцать русских промышленников...
     На Кадьяк Хвостов и Давыдов возвратились так же неожиданно, как и
ушли, здоровые, веселые, нисколько не уставшие с дороги. В их походных
сумках не оказалось дорогих мехов:  только записи да карты неизвестных
островов, да груда камней с наклейками, на которых было указано, где и
когда эти камни взяты.
     Удивленные промышленники шутили:
     - Это что же за охота новая началась? Ни на песца, ни на лисицу -
на камни!?
     - Я  за  эти  вот  камни  любую  чернобурую не возьму,  - говорил
Хвостов, бережно укладывая в ящик свою коллекцию. - Может быть, в них,
в  этих  камнях,  секрет  великих  богатств  заключен.  Наши  ученые в
Петербурге спасибо мне скажут.
     - Одним  "спасибо"  не проживешь.  Шутка ли тащить этот щебень до
самого Петербурга?
     - Другое "спасибо", мил человек, - невозмутимо отвечал Хвостов, -
тысячи рублей дороже...  Это когда о родине твоя забота,  не только  о
себе.
     Летом следующего года невредимая,  хотя и не раз уже помянутая  в
заупокойных  молитвах  "Св.  Елизавета" появилась на рейде Охотска,  и
когда в восторженную  толпу  встречающих  с  палубы  шхуны  сошли  два
молодых загорелых моряка, даже старые шкиперы в почтении сняли шапки.

     ...Знакомая дорога  через  Сибирь  в  Петербург теперь показалась
друзьям слишком однообразной и долгой.  Необычно радостно  засветились
перед  ними огни столицы,  когда гремящая колымага выкатилась на улицу
предместья.
     В тот  же  вечер  Хвостов  решил  явиться  к Резанову с докладом.
Правитель компании будет,  конечно, доволен. Пушнина, доставленная ими
с Кадьяка, оценивалась в два миллиона рублей, - такую огромную прибыль
компания получала впервые.
     Встреча с правителем,  однако,  не состоялась. Строгий привратник
сказал:
     - Их  превосходительства  Николая  Петровича  нет дома.  Отбыли в
Японию. На корабле-с...
     Изумленный этой   новостью,   Хвостов   хотел   было  расспросить
подробней,  когда и на каком корабле и почему в запретную Японию отбыл
сановник, но привратник захлопнул перед ним дверь.
     Встреченный на Невском знакомый моряк рассказал,  что еще в  июле
прошлого,   1803   года  два  корабля  -  "Нева"  и  "Надежда"  -  под
командованием  Ивана  Крузенштерна   и   Юрия   Лисянского   вышли   в
кругосветное путешествие.  "Надежда",  которой командовал Крузенштерн,
должна была доставить в Японию русского посла Резанова.
     - Посол  в  Японии!  - не переставал удивляться Хвостов.  - Разве
японцы согласились принять нашего посла?  Еще ведь недавно грозили они
лютой казнью каждому чужестранцу.
     - Быть  может,  одумались  заносчивые  самураи?   -   подсказывал
Давыдов. - Эх, Коля, не отправься мы с тобой в Охотск, плыли бы теперь
где-нибудь в Атлантике...  Нет, дальше, - где-то в Тихом океане. Такое
счастье упустили мы с тобой!..
     - Потерянного не вернешь,  -  вздохнул  Хвостов.  -  И  Петербург
невесело  нас  встретил.  Только  старый  академик за коллекцию камней
жарко меня благодарил.  А всем остальным странствия наши без интереса.
Вчера  на  балу подвели меня к старенькой важной княгине...  - Пардон,
говорит княгиня,  я слышала,  мсье,  что вы  возвратились  из  Аляски?
Скажите, большой это город и как далеко он от Ижоры?..
     - Княгинюшка,  видно,  из "культурных"!  - усмехнулся Давыдов.  -
Верно писал Фонвизин - зачем им знать географию, когда извозчики есть?
Хотелось бы мне, Коля, в океан, и надолго, - на поиски новых земель!
     Только два  месяца  прожили  они  в  столице,  навестили родных и
знакомых,  снова побывали на кораблях,  с которыми  было  связано  так
много  воспоминаний,  -  и вот уже подписан новый контракт,  и впереди
опять пылится бесконечная ухабистая дорога...
     С Резановым  Хвостов  встретился  летом 1805 года на Камчатке,  в
Петропавловске, куда после длительного плена в японском порту Нагасаки
прибыл корабль Крузенштерна с неудачливым, сварливым послом.
     Моряки с "Надежды" предупредили Хвостова,  что Резанов давно  уже
не  в  духе,  придирается  ко  всему  и  что  лейтенанту  следовало бы
повременить с визитом.
     В офицерском  салоне "Надежды" Крузенштерн рассказывал Давыдову и
Хвостову о знаменитом японском гостеприимстве.
     - Слыхивал я и много слыхивал о коварстве и хитрости самураев, но
признаться,  такой возмутительной наглости не ожидал!  Ведь Резанов-то
прибыл с письмом самого императора и с разрешением японских сановников
посещать Нагасаки.  Но японцы отобрали у  нас  все  ружья  и  порох...
Во-вторых,  запретили  сходить  на  берег.  Даже  на шлюпках плавать у
корабля было настрого запрещено. Целые шесть недель велись переговоры,
пока японцы разрешили прогулку на берегу! Но что это были за прогулки!
Нам отвели узенькую полосочку берега длиною в сто шагов и оградили это
пространство  высоким забором.  Днем и ночью у забора дежурила стража.
Лишнего шага нельзя было сделать.  Это был настоящий  плен,  ничем  не
заслуженный, тягостный и жестокий.
     - К чему же  понадобилась  японцам  вся  эта  глупая  комедия?  -
изумился  Хвостов.  -  Они  могли  бы  сразу  сказать,  что  не желают
принимать посла и вести переговоры.
     Крузенштерн пожал плечами.
     - По болезни Резанов был вынужден жить  на  берегу.  Почти  шесть
месяцев  прожил  он  в  маленькой  избушке  у  этого забора,  пока его
пригласили к высшему сановному лицу.  И,  снова глупейшее  требование:
идти босиком и без шпаги.  Идти,  чтобы услышать строжайшее запрещение
приближаться впредь к японским берегам! Вы только подумайте, какое это
коварство:  целые месяцы без всяких на то причин издеваться над послом
соседней великой державы,  томить его ожиданием,  а в заключение еще и
оскорбить!..
     - Может быть,  к другим иностранцам их отношение иное?  - спросил
Давыдов. - Я слышал, что голландцы давно уже торгуют с Японией. Как же
смогли они завоевать доверие самураев?  Доверия без уважения не  может
быть.
     Крузенштерн засмеялся.
     - О,  я видел в Нагасаки голландских купцов! Сначала я думал, что
это уличные клоуны.  Ради своих незавидных барышей они потеряли всякое
понятие о чести. А вы говорите - уважение...
     - Не кажется ли  вам,  Иван  Федорович,  -  взволнованно  спросил
Давыдов,  -  что  подобные  проделки японцев по отношению к русским не
должны оставаться безнаказанными?  Это же оскорбление русского  флага,
которое невозможно простить!
     - К сожалению,  мы были связаны строгой инструкцией,  -  вздохнул
Крузенштерн.  - Нам предписывалось действовать только лаской. Иначе мы
не устрашились бы ни крепости их, ни флота...
     В тот же день Резанов пригласил Хвостова и Давыдова на свою новую
квартиру - в старую крестьянскую избу.
     Против ожидания,  вельможа  был  в веселом настроении:  угощал их
японским чаем,  показывал коллекцию вееров,  подробно  и  одобрительно
расспрашивал о рейсе "Св. Елизаветы"...
     Сетуя на свои злоключения в Нагасаки, он сказал:
     - Ничего  не  попишешь,  у  них свои законы.  Вот если бы с этими
дикими законами они попытались явиться к нам...
     И вдруг весь затрясся, задохнулся от гнева:
     - А слышали?..  Они имеют  наглость  высаживаться  на  Курильских
островах!  На исконных русских землях,  открытых нашими моряками.  Они
чинят суд и расправу над подданными России, курилами!.. Какой это суд,
вам,  конечно,  понятно.  Они убивают каждого курила, носящего русскую
фамилию.  Оказывается, мало открыть и исследовать острова, - нужно еще
и уберечь их от этих пиратов!
     - Мы готовы идти в экспедицию хотя бы  сегодня!  -  решительно  и
гневно сказал Хвостов. - Мы прекратим этот возмутительный разбой.
     - Я высоко ценю вашу отвагу,  господа...  - улыбнувшись, негромко
молвил Резанов.  - Между прочим, японское гостеприимство не очень меня
удивило.  Дела могли обернуться еще хуже.  Вы слышали о  том,  как  на
Мацмае послы Японии заключили с курилами мир?  Стоило бы вам послушать
самураев. Они до сих пор гордятся своей победой...
     Вельможа, конечно,  видел,  с каким вниманием два молодых офицера
ловят каждое его слово. Стоило отдать приказ, и они рассчитались бы на
Курилах за все унижения,  которым посол был подвергнут в Нагасаки.  Но
мог ли он принять на себя ответственность за последствия? Нет, в планы
Резанова   это  не  входило.  У  него  была  возможность  действовать,
оставаясь в тени.  Пусть  эти  два  молодца  сами  потом  отвечают  за
события.
     Играя серебряной ложечкой в  стакане,  вельможа  нарочно  медлил.
История,  которую  он  собирался рассказать,  казалось,  была особенно
увлекательной.
     - Быть  может,  вам  неизвестно,  господа,  что остров Мацмай или
Иессо с давних времен населяли курилы?  Это был сильный,  воинственный
народ.   Все  попытки  японцев  овладеть  Мацмаем  кончались  для  них
неудачей.  Курилы нещадно изгоняли самураев с острова,  но сами дальше
на юг не шли.  Им было достаточно своей земли,  богатства Японии их не
привлекали.  Разуверившись в силе  своего  оружия,  японцы  предложили
курилам  вечный  мир.  Для  заключения  этого  торжественного мира они
пригласили сорок наиболее  знатных  курильских  старшин  и  воинов  и,
показав заготовленный договор,  усадили их за богатый стол. О, сколько
здесь  было  пышных  речей,  как  изощрялись  японские   сановники   в
красноречии.  Они  целовали оружие курилов,  называя его священным,  и
клялись в вечной,  нерушимой дружбе и любви.  Одновременно  японцы  не
забывали  подливать гостям отравленное вино.  А потом самураи окружили
дом,  в котором происходили переговоры, и все курильские старшины, все
их  военные  вожаки  были  заколоты  копьями  и  мечами.  Празднуя эту
коварную победу, самураи собрали трупы, отрубили им головы, засолили в
бочонках, как рыбу, и отослали в столицу на радость своему микадо. Эту
историю знает каждый японский школьник.  Так воспитывают они  "военную
сноровку".
     После небольшой паузы вельможа продолжал уже другим тоном:
     - Я  рассказал  вам  это  для  того,  чтобы  при  случае  вы были
осторожней. Кто знает, возможно, и вам придется испытать прославленное
японское гостеприимство.  А что касается меня,  - довольно. И сладкими
речами их, и поклонами, и улыбками я уже по горло сыт!..
     - Когда  вы  прикажете  нам отправиться на Курилы?  - нетерпеливо
спросил Хвостов.
     Резанов вздохнул и сделал озабоченное лицо.
     - В течение ближайшей недели мы отправимся с вами...  на  Кадьяк.
Что делать, господа? Таковы обязанности службы.
     - Значит, мы позволяем японцам захватывать наши открытия?
     - О нет!.. У вас еще будет время защитить честь российского флага
на этих островах.
     Офицеры знали  суровую  флотскую  дисциплину.  За  время  рейса в
Америку и позже,  когда Резанов направил их в Мексику  за  хлебом  для
колонии,  ни  разу не напомнили они об экспедиции на Курилы.  Сановник
даже тревожился иногда за тщательно  продуманный  план:  а  вдруг  эти
молодцы и совсем позабыли о захватчиках-японцах?
     Приглашая офицеров на обед,  время от времени Резанов сообщал  им
новости,  полученные неведомо какими путями.  Оказывается,  японцы уже
поселились в заливе Анива,  на Сахалине и на южной  группе  Курильских
островов.  Они  захватили  и  превратили в рабов несколько сот русских
подданных - курилов.  На захваченной земле самураи строили  не  только
дома, но и военные крепости с мощными батареями.
     - Но почему же молчит наше правительство?  - восклицал Хвостов. -
Этак они высадятся и на Камчатке!
     - Правительство так далеко!..  - горестно отвечал сановник.  -  А
здесь некому охранять открытые русскими земли. Только вот мы с вами...
     Иногда офицерам казалось,  что Резанов нарочно испытывает их, что
ему  доставляет  удовольствие  наблюдать их возмущение.  Однако осенью
1805  года  сановник  проявил  вдруг  неожиданную  решимость.   Вручив
Хвостову инструкцию с разрешением вооруженной экспедиции, он сказал:
     - Пора... Давно пора, друзья мои, напомнить коварным японцам, что
их  владения  кончаются  на  севере  Мацмая...  Ах,  если бы не плохое
здоровье,  пожалуй,  и я отправился бы вместе с вами  в  этот  славный
поход, за который еще возблагодарит вас Россия!..
     В тот же день не привыкшие к проволочкам Хвостов и Давыдов начали
подготовку  к экспедиции.  Самым трудным оказалось набрать достаточный
отряд надежных воинов. Но стоило лишь Давыдову рассказать на промыслах
о беззаконной деятельности японцев,  как свыше двухсот дюжих сибиряков
явилось к дому Резанова.  Здесь же  избрали  старшего,  и  тот  сказал
вельможе:
     - Так что,  господин начальник,  солдаты уже есть!..  Ребята  все
гожие,  на  слабость  силенки  не  жалуются,  а  насчет  стрельбы и не
спрашивай, - не впервой им белку в глаз без промаха бить...
     Американский судовладелец  согласился  продать Резанову небольшое
судно.
     - Еще бы хоть один такой корабль!  - говорил Хвостов,  осматривая
подновленное, подкрашенное судно.
     Но другого   корабля  не  оказалось.  Хвостов  созвал  плотников,
столяров,  лесорубов, и на оживленном берегу дружно зазвенели топоры и
пилы,  а  мастер-самоучка  принялся  чертить  на  песке  план и разрез
будущего судна.
     - Может,  и некрасив будет на вид корабль этот, - смущенно сказал
он Хвостову. - Да что делать! Авось до Курильской земли доплывет!..
     - Авось!  -  подхватил  лейтенант.  - Мы так и назовем это судно.
Авось  и  пройдет  оно  невредимым  через  океан...  Авось  и  в   бою
отличится!..
     В конце июля 1806 года расцвеченные  флагами  суда  -  "Юнона"  и
маленький,  неуклюжий тендер "Авось" - вышли из бухты Кадьяка в океан.
Резанов предпочел,  конечно,  "Юнону",  на которой бесцеремонно  занял
каюту командира.  Маленький тендер,  настойчиво гнавшийся за "Юноной",
целые  дни  развлекал   и   смешил   вельможу   то   своей   полнейшей
беспомощностью при штиле, то неуклюжей пляской на волнах.
     Однако эта отчаянная борьба с  океаном  казалась  смешной  только
Резанову.  Рискованной  и тяжелой была работа на тендере.  Никто еще в
этих суровых широтах океана не водил такого малого корабля.
     Туманным штормовым  утром  "Авось"  затерялся в океане.  Вельможа
беспечно махнул рукой:
     - Будем надеяться... Авось не потонет!..
     Выполняя приказ правителя компании,  Хвостов торопился в  Охотск.
"Авось"  следовал  прямо  к Сахалину,  где у южной оконечности острова
была намечена их встреча.
     Ни Хвостов,  ни  Давыдов  не  задавали  себе вопроса,  почему так
спешил Резанов поскорее отбыть из этих мест.  Сановник не хотел, чтобы
в  Охотске стало известно о его причастности к экспедиции.  Пусть сами
офицеры и действуют,  и отвечают...  А письменную  инструкцию  Резанов
велел Хвостову, отправляясь в поход, уничтожить.
     Впрочем, вельможа не  надеялся,  что  кто-нибудь  возвратится  из
этого похода.  Что могли значить два малые суденышка против сил целого
государства?  Но Резанов был уверен, что бравые его посланцы не дешево
отдадут свою жизнь.  Это и будет уроком заносчивым японцам. А в случае
каких-нибудь  осложнений  и  расследований   он,   камергер   Резанов,
останется  в  стороне.  Может  ли  он  отвечать  за поведение молодых,
беспечных офицеров?..
     Не задерживаясь в Охотске,  Резанов отбыл в Петербург.  Прощаясь,
он сказал Хвостову наедине:
     - Помните:  посол  России  был  оскорблен  и  унижен.  Действуйте
решительно и быстро! Я помолюсь за вас...
     Путь через штормовой океан не легко обошелся "Юноне".  Осматривая
корпус судна, корабельщики сумрачно качали головами.
     - Куда же на такой дырявой посудине плавать,  господин лейтенант?
При первом шторме она пойдет ко дну!..
     - А вспомните "Св. Елизавету", - посмеиваясь, говорил Хвостов.
     - Все же то было летом, а сейчас осень и самые штормы...
     - Если бы вы видели тендер "Авось", пожалуй, и совсем опустили бы
руки! А Давыдов, я уверен, привел его на Сахалин.
     Хвостов и сам отлично знал, что судно ненадежно. Не мог не видеть
этого и Резанов.  Все же он приказал не медлить. Что оставалось делать
командиру?  Он считал своим долгом исполнить приказ и долгом тем более
радостным,  что,  возможно,  шел на выручку своему другу.  Тревога  за
Давыдова уже давно не давала ему покоя.
     В огромном заливе Анива тендера "Авось" не оказалось.  Все больше
тревожась,  Хвостов  тщательно  осматривал каждую бухту,  каждый утес.
Берег был дик и безлюден. Но в глубине залива, за темными глыбами скал
дозорный матрос заметил какие-то строения.
     - Сейчас мы познакомимся с незваными гостями,  -  сказал  Хвостов
матросам. - Спустить шлюпку!
     На берегу замелькали человеческие  фигурки.  Японцы,  как  видно,
ударили  тревогу.  В  устье реки,  на помосте причала,  Хвостов увидел
японского офицера с двумя обнаженными саблями в руках.
     - Похоже,  этот петух собирается драться!  - удивленно воскликнул
Хвостов  и  кивнул  матросам.  -  Приготовьтесь,  ребята!  Но   только
действовать по команде.
     Крича и грозя кулаками, на причал выбежало еще до дюжины японцев.
У многих из них тоже были сабли и широкие, кривые ножи.
     Словно не замечая  суетливую  эту  компанию  и  не  слыша  угроз,
Хвостов спокойно сошел на причал.
     - Спроси-ка у этих разбойников,  - сказал он матросу-переводчику,
- кто разрешил им селиться на нашей земле?..
     Крепыш-сибиряк грозным окриком заставил японцев притихнуть.  Они,
казалось, не поняли вопроса, и переводчик терпеливо его повторил.
     Маленький скуластый офицер пронзительно взвизгнул,  крутнулся  на
каблуке  и,  вскинув  над головой сабли,  шагнул к Хвостову.  Командир
отшвырнул его и, не оглядываясь, неторопливо зашагал к строениям.
     За новыми  просторными  домами  и  складами  он  увидел с десяток
черных,  крытых камышом лачуг.  У одной из этих нищенских хижин, будто
пытаясь  оградить  собою  сбившихся  в кучу,  притихших детей,  тесной
молчаливой толпой стояли оборванные,  босые люди, с грязными язвами на
ногах,  с кровоподтеками и шрамами на лицах.  Это были коренные жители
острова - айны, о которых Хвостов уже слышал от моряков "Надежды".
     Он хотел сказать этим людям,  что отныне они свободны,  что никто
не давал захватчикам права заставлять их работать на японских  купцов,
что запасы этих складов теперь принадлежат им, айнам, потому что они -
подданные России, а это русская земля...
     Но айны не понимали ни единого его слова. Как будто обреченные на
гибель, опустив головы, недвижно стояли они перед лейтенантом, и слезы
текли по их впалым щекам...
     Матрос-переводчик спросил по-японски:
     - Кто  у  вас  старший?..  Русский  начальник  пришел к вам,  как
друг...
     Два молодых  айна,  прикрытые  рваными тюленьими шкурами,  тотчас
заслонили дряхлого белобородого старика.  Но старик вышел  вперед,  на
секунду   закрыл   руками  лицо,  прикоснулся  к  груди  и  поклонился
лейтенанту.
     Хвостов взял его за руку и повел с собой в сторону складов.
     Толпа айнов  откликнулась  глухим,  заунывным  стоном.   В   этом
сдержанном  стоне  прорвался  одинокий  пронзительный женский крик,  и
матрос-переводчик, вздрогнув, остановился. Он понял какое-то слово.
     - Послушайте,  Николай  Александрович...  Что эта женщина кричит?
Она провожает старика на смерть...
     - Мне  уже  все понятно,  - ответил Хвостов строго.  - Это японцы
внушили айнам,  будто мы их враги.  Но сейчас мы в  прах  развеем  эту
клевету. Ну-ка потребуйте, чтобы открыли склад.
     Под навесом  амбара,  окруженный  военными,   стоял   подбоченясь
упитанный японский купец.  Два черных дракона,  вышитых на его дорогом
шелковом халате, повидимому, олицетворяли власть. Еще издали он гневно
крикнул:
     - Не смейте сюда приближаться!  Я вам  приказываю,  и  вы  должны
подчиниться.
     - Этот бродяга вздумал командовать в нашем  собственном  доме!  -
заметил переводчик и строго приказал: - Подавай-ка скорее ключи!
     Украшенный драконами   толстяк    повелительно    кивнул    своим
охранникам. Те схватились за рукоятки ножей.
     - Я знаю,  кто вы,  - проговорил японец,  полуобернувшись.  -  Вы
прибыли  из  русской  страны  и  хотите бесчинствовать здесь,  на моем
острове.  Мне жаль вас,  но я  не  могу  поступить  иначе.  Я  прикажу
отрубить вам головы и бросить их в залив...
     Выслушав переводчика, Хвостов сказал:
     - Этак  с  ним  долго  придется  любезничать!  Кликните матросов.
Купчину взять! Всех остальных обезоружить!
     Матросы с нетерпением ждали этого приказа.  Через несколько минут
на широкой полоске рогожи,  разостланной у амбара, выросла целая груда
японских  копий,  ружей,  сабель,  ножей.  Окруженные дюжими моряками,
неузнаваемо смирные и  вежливые,  самураи  с  опаской  поглядывали  на
Хвостова, а толстый купец, угодливо кланяясь и улыбаясь, говорил:
     - Но ведь мы просто не поняли друг друга!..  Я считал этот остров
своей собственностью.  Я не знал,  что он принадлежит русским... Какое
печальное недоразумение!  А во всем виноваты эти дикие айны,  - они не
сказали мне, чья это земля...
     - Если бы они сказали тебе об  этом,  -  заметил  Хвостов,  -  ты
приказал бы рубить им головы. Открывай-ка амбар!..
     Изумленные айны попрежнему безмолвно толпились у  своего  ветхого
жилища.  Хвостов  распахнул  двери склада и указал старику на огромные
штабеля сушеной рыбы:
     - Скажи своим людям,  что все это ваше. Вы добывали, - значит, вы
и хозяева.
     В заливе  Анива  корабль  простоял  почти  неделю.  За  это время
откуда-то из таежных дебрей  острова  прибыло  еще  несколько  айнских
семей.  Добродушные и приветливые люди,  айны,  казалось,  были готовы
подарить морякам "Юноны" все свое скромное  богатство.  С  утра  и  до
вечера дежурили они на берегу,  ожидая прибытия шлюпки,  и матросам не
так-то легко было уклониться от настойчивых,  ласковых просьб  принять
на память еще и еще какой-нибудь подарок.
     Перед выходом в море Хвостов снова созвал японцев и сказал:
     - Торгашам,  прибывшим сюда грабить айнов,  и тем,  кто явился на
остров с оружием,  чтобы грабителей охранять, приказываю идти со мной,
в Петропавловск.  Наш,  русский суд каждому воздаст по заслугам. А вы,
наемные люди, свободны. Вы такие же, как и айны, - бедняки. Ступайте и
рассказывайте  всем,  что  здесь,  на  русской  земле,  мы не потерпим
разбойников с Мацмая.
     Он обернулся   к   айнам   и  кивнул  старшине.  Одетый  в  новую
брезентовую одежду,  взятую из японского  склада,  старик  неторопливо
подошел   к   лейтенанту  и  с  поклоном  подал  ему  ивовую  палочку,
расщепленную в виде метелки.
     Хвостов уже  знал,  что  у  айнов это было знаком самой искренней
дружбы. Он снял свою серебряную медаль и укрепил ее на груди старшины.
Над толпой айнов пронесся дружный радостный гул.
     Лейтенант развернул бумагу и  стал  читать.  Переводчик  повторял
вслед за ним каждое слово:
     "...1806 года  октября  12-го  российский  фрегат   "Юнона"   под
начальством   флота  лейтенанта  Хвостова,  в  знак  принятия  острова
Сахалина  и  жителей  оного   под   Всемилостивейшее   покровительство
Российского   императора   Александра  Первого,  старшине  селения  на
западном берегу губы Анива пожаловал серебряную медаль на владимирской
ленте.   Всякое   другое  приходящее  судно,  как  российское,  так  и
иностранное, просим старшину сего принимать за российского подданного.
                          Российского флота лейтенант Хвостов.
                          У сего приложена герба фимилии моей печать".

     Затем Хвостов торжественно передал бумагу  старшине.  Старый  айн
поклонился и бережно спрятал ее в кожаный мешочек, где хранилась самая
сокровенная его драгоценность - маленький костяной амулет.
     В тот день "Юнона" уходила на север. Оглядываясь с палубы корабля
на низкий, огражденный прибоем берег, матросы еще долго видели широкое
полотнище русского флага, развернутое ветром над темными глыбами скал.
     А тендер  "Авось"   уже   давно   находился   в   Петропавловске.
Неповоротливое это судно,  расшатанное и разбитое океанскими штормами,
едва добралось до тихой бухты. Но Давыдов, встретив Хвостова, закричал
радостно:
     - А каков мой  корабль-красавец?!  Выстоял!..  Волна  сплошь  его
накрывает,  и  вот  уже кажется - аминь!  - однако он движется вперед,
вопреки всем законам физики, движется, невзирая ни на что!
     Радуясь смелым делам Хвостова на Сахалине, Давыдов очень сожалел,
что не смог принять участия в экспедиции против  нарушителей  границы.
Покончив с расспросами, он сказал озабоченно:
     - А ведь твой сахалинский поход,  Николай Александрович, - только
начало!..  Тут,  на Камчатке,  новые известия есть.  Нахальные самураи
стали захватывать наши Курильские  острова.  Пора  бы  указать  им  на
дверь.   Мы,  Николай  Александрович,  продолжим  славное  дело  наших
открывателей, если отстоим для родины Курильскую гряду...
     - Поскорей   ремонтируй  свой  ковчег,  -  улыбнулся  Хвостов,  с
интересом рассматривая растрепанный тендер. - Весною - в путь!
     Давыдов при  этих  словах  подумал,  что ждать до весны - дело не
такое уж простое.  Он знал Хвостова не хуже самого себя.  Когда  перед
ними  вставала  какая-нибудь новая задача,  друзья особым терпением не
отличались.
     Зима показалась им слишком затяжной. Еще в феврале были закончены
все ремонтные работы.  Если бы не  лед,  прочно  сковавший  Авачинскую
губу,  Хвостов  и  Давыдов  сразу  по  окончании  ремонта  рискнули бы
отправиться на острова.  Старые шкиперы теперь уже не решались  давать
им наставлений.
     И вот,  выполняя приказ  своих  командиров,  вооруженные  пилами,
ломами,  топорами, матросы спустились на лед. Хвостов объявил аврал, и
уже через два дня корабли  двинулись  к  океану,  медленно  пробираясь
узким,   прорубленным  во  льдах  каналом.  В  такую  раннюю  пору  из
Петропавловска в дальнее плавание еще не выходили суда.
     У мыса Лопатка друзьям снова предстояло расстаться:  чтобы точнее
описать берега и исправить карты,  они решили  идти  на  юг  по  обеим
сторонам гряды.
     Радостно встречали курилы русских моряков.  Старшины торжественно
преподносили  им  ивовые веточки дружбы.  На берегу загорались большие
костры,  и курилы расстилали перед гостями искусно плетенные  циновки,
подавали огромные деревянные блюда, полные жареных птиц, рыбы, приправ
из морской  капусты,  морковника,  кипрея,  называли  русских  моряков
братьями.
     В одну из этих  дружественных  встреч  Хвостов  узнал  о  высадке
японцев  на  девятнадцатом  острове  Итурупе.  Он  тут  же простился с
гостеприимными курилами и возвратился на  судно.  Лейтенант  не  медля
отправился  в Охотское море на поиски своего спутника "Авось".  Он был
уверен, что японцы не рискнули бы высадиться без оружия на чужой земле
так далеко от Мацмая.  Планы их, видимо, шли далеко. Острова Кунашир и
Шикотан уже оставались у них  в  тылу.  Будто  по  цепочке,  звено  за
звеном, самураи могли постепенно подобраться к югу Камчатки.

     ...В конце   мая,  тихим  ясным  днем,  когда,  будто  утомившись
перекатывать тяжелые валы,  мирно спал океан, с высоких круч берега, с
брустверов японского редута были замечены два корабля.
     Тотчас прогремел сигнал тревоги,  у пушек  засуетилась  прислуга,
стрелки  заняли  свои  места.  Начальник японского гарнизона,  потомок
древнего рода самураев Тода Матадаюу уже по контурам парусов без труда
определил,  что корабли,  приближавшиеся к Итурупу,  были не японские.
Кто же мог плавать в этих широтах,  кроме русских?  А уж если  прибыли
русские,  то  они,  конечно,  спросят  у Тода о правах японцев на этот
остров.
     Самурай с удовольствием осматривал укрепления. Мощные пушки - вот
право самураев!  Пусть русские попробуют взобраться на скалы  Итурупа!
Не важно,  что остров открыли их деды.  Закон самураев гласит: сильный
всегда прав.
     Два корабля  развернулись  у  мыса и сразу уверенно направились к
берегу.  Маленький  Тода  взбежал  на  бруствер,   взглядом   прикинул
расстояние, поднял руку.
     - Огонь!..
     Тяжелые ядра  со  свистом  разрезали воздух,  и синяя гладь бухты
вспыхнула радугой брызг.  Тода ни на минуту не сомневался, что корабли
сейчас же уйдут из бухты,  и потому,  яростно топая ногами,  кричал на
солдат:
     - Быстрее заряжайте!  Добыча уходит у вас из-под носа.  Мы должны
обязательно потопить хотя бы один корабль!..
     Однако суда,   как  видно,  не  собирались  покидать  бухту.  Они
попрежнему уверенно подвигались к берегу,  роняя легкие, белые шлюпки,
которые сразу же устремлялись вперед.  И вот уже на отмели поднялась и
двинулась к высотам цепочка русских стрелков.
     Тода выхватил саблю.
     - За мной!..
     Солдаты выбежали  из  редута  и,  стреляя,  стали  спускаться  по
крутому склону горы.
     Сибирские стрелки били наверняка и без промаха.  Японские солдаты
поминутно падали и больше не поднимались. Бой продолжался больше часа,
и за это время Тода потерял почти половину гарнизона.
     Но вот у стрелков Хвостова кончились  патроны.  На  малом  клочке
земли,  занятом русскими, все чаще ложились ядра, все гуще поднималась
пыль.  Единственным укреплением,  где можно было укрыть  раненых,  был
захваченный  в  первой  атаке  прочный  бревенчатый  амбар.  В  минуту
передышки у этого амбара лейтенант успел оценить  серьезное  положение
своего отряда.  Возвратиться на корабли - значит понести новые потери,
признать неудачу десанта.  Оставаться же на этой узкой полоске берега,
не имея возможности отвечать на огонь врага, было еще опаснее.
     Со своей отлично укрепленной на высоте позиции  японцы  могли  бы
перебить  весь  отряд.  "Нужна  еще одна стремительная атака,  - решил
Хвостов.  - Пусть даже не удастся  захватить  редут,  обрывы  и  скалы
берега будут служить прикрытием для атакующих. А ночью против штыковой
атаки русских японцы, конечно, не устоят".
     Тода видел,   как   от   амбара  на  открытую  площадь  спокойно,
неторопливо вышел плечистый русский офицер и как взмахнул  он  саблей,
зовя за собой моряков.
     - Цельтесь в него!..  Стреляйте!  - завизжал Тода.  -  Мои  глаза
готовы радоваться смерти этого дьявола! Цельтесь же верней!..
     Но под градом пуль,  в поднятой ядрами пыли офицер,  а за  ним  и
матросы шли к совсем уже недалекому крутому подъему.
     Десантники заняли новую позицию у подножия  сопки,  вдоль  черных
базальтовых скал. Здесь отряд Хвостова и застала ночь.
     Северный ветер вскоре завесил звезды черным пологом туч;  сырой и
холодный туман окутал низины острова.
     В полночь,  когда японцы притихли,  Хвостов отослал на берег трех
моряков:  они  должны  были  доставить  с кораблей боеприпасы.  Другая
группа направилась в разведку,  в обход японских редутов.  Разведчикам
предстояло  обследовать  возведенные японцами валы и отыскать наиболее
удобные подступы для штурма.
     Тревожной и    необычно   долгой   была   эта   ночь.   Дозорные,
разместившиеся по склону сопки,  напряженно  всматривались  в  темень.
Время  от  времени слышался их условный свист.  Где-то у самых редутов
иногда раздавались одиночные выстрелы.
     Давыдов находился  в  одном  из передовых дозоров.  С первой и до
последней минуты боя он появлялся  на  самых  опасных  участках  этого
малого фронта.
     Теперь, в непроглядной темени ночи,  Хвостов тревожился за своего
друга  еще больше,  чем в те бесконечные минуты,  когда оба они лежали
под  огнем  вражеской  батареи,  когда  поднимали  в  атаку  стрелков.
Возможно,  многочисленный  гарнизон  японцев  готовил  ночную вылазку,
чтобы отсечь отряду путь к морю?..  Уж очень подозрительной  была  эта
немая, напряженная тишина.
     К рассвету матросы,  посланные на корабли,  возвратились. Хвостов
услышал веселые возгласы, смех. С жадностью разбирали стрелки патроны,
и некоторые уже нетерпеливо поглядывали на командира.
     Хвостов ждал   донесения  разведки.  Что  случилось  на  сопке  с
четырьмя  смельчаками?  Неужели  японцы  схватили  их?  Вглядываясь  в
смутные  очертания  редута,  Хвостов  заметил  вдруг на валу несколько
человеческих фигур. Они спускались с укреплений.
     - К бою! - скомандовал он. - Японцы идут в атаку.
     Но сверху,  со стороны редутов, донесся радостный крик, и Хвостов
отчетливо расслышал одно слово:
     - ... бежали!
     Запыхавшийся разведчик доложил:
     - Они бежали ночью! Бросили все и бежали. В складах полно оружия,
товаров, одежды...
     Осматривая крепость и трофеи, Хвостов удивленно заметил:
     - А  ведь  здесь  можно  было  бы целый год выдержать осаду!  Как
видно, жгла им подошвы чужая земля...

     В середине июля "Авось" и "Юнона" прибыли в  Охотск.  Первыми  на
берег  были  доставлены раненые солдаты и моряки.  Взволнованная толпа
бережно  подхватила   носилки.   Промышленники,   охотники,   солдаты,
корабельщики, рыбаки в молчании обнажили головы...
     А еще через несколько минут со  шлюпки  на  борт  "Юноны"  тяжело
взобрался дородный медлительный начальник порта,  господин Бухарин. Не
спросив командира,  он с трудом протиснулся в дверь офицерского салона
и небрежно развалился на диване, едва ответив на приветствие Хвостова.
     - Итак,  молодой человек,  -  проговорил  он,  отдуваясь  и  щуря
маленькие водянистые глаза, - кажется, вас можно поздравить с победой?
     - Мы выполнили  свой  долг  и  предписание  камергера,  господина
Резанова, - ответил Хвостов.
     - Эти мортиры, конечно, трофеи?..
     - Да, мы их взяли в бою.
     Толстый сановник хитро усмехнулся:
     - Кажется, в трюмах имеется и еще кое-какой груз?
     - У берегов Сахалина, возвращаясь в Охотск, - докладывал Хвостов,
-   мы  встретили  четыре  японских  корабля.  Они  шли  на  Итуруп  с
боеприпасами и подкреплениями для японского гарнизона.  Мы отобрали  у
этих  пиратов  оружие  и порох,  японцев высадили на берег,  а корабли
сожгли.
     - Отличная  работа!  -  воскликнул  Бухарин,  попрежнему  чему-то
усмехаясь.  -  На  этих  японских   кораблях   нашлось,   конечно,   и
золотишко?..
     Хвостов расслышал в этих словах оскорбительный намек.
     - Мы не искали золота,  господин начальник. Тем более, чужого. Мы
выполняли приказ камергера,  - ответил Хвостов.  - Я с гордостью  могу
сказать: мы отстояли наши острова.
     Бухарин хихикнул и подмигнул:
     - Я спрашиваю,  понимаете ли, секретно... Все это останется между
нами.  Не так-то вы просты,  чтобы вернуться с голыми руками!  Но я-то
ведь не собираюсь доносить. Надеюсь, мы понимаем друг друга?
     Так вот что  интересовало  Бухарина!  Этот  хабарник  рассчитывал
поживиться...   На   чем?  На  крови  матросов  и  солдат?..  С  каким
удовольствием Хвостов немедля вышвырнул бы его с  корабля!  Однако  он
помнил,  что перед ним начальник порта - лицо, облеченное в этих краях
почти губернаторской властью. Сдержавшись, он сказал:
     - На корабле, где еще не смыта кровь героев, я прошу вас не вести
со мной подобных разговоров.
     Вздрогнув, Бухарин  решительно встал.  Дряблое лицо его покрылось
багровыми пятнами.  Водянистые,  рыбьи глаза смотрели  с  нескрываемой
злобой.
     - Итак,  закончим.  Вы  действовали  по   предписанию   господина
Резанова? Покажите мне это предписание!
     - Согласно приказа господина Резанова оно  было  мной  уничтожено
после выхода в море...
     - Вот   как!   -   яростно   прошипел   Бухарин.   -    "Согласно
предписания"...  А  предписания-то  и  нет!  Да  и как стал бы Резанов
предписывать вам такие преступные дела? Шутка ли, - поссорить Россию с
могущественной  соседней  страной?  Из-за  каких-то  никому  не нужных
островов,  из-за голых скал вы учиняете целую баталию? Нет, голубчики,
довольно!  Здесь,  в Охотске, твердая государева власть и она направит
вас куда следует...
     Сановник выбежал  на  палубу  и почти скатился по трапу.  Хвостов
провожал его насмешливой улыбкой:
     - Ну и тупица! "Какие-то никому не нужные острова"... Да ведь эти
острова прикрывают Охотское море, это форпосты родины на востоке!..
     Он возвратился  к  себе  в  каюту  и  принялся  писать  отчет  об
экспедиции.
     Через полчаса,  громыхая  по  палубе  каблуками,  в  каюту  вошел
полицейский.
     - Именем  государя-императора  вы,  лейтенант Хвостов,  подлежите
аресту, как государственный преступник.
     Хвостов поднялся,   отложил  незаконченный  отчет  и  молча  одел
фуражку.
     ...На целые  месяцы  где-то в глухих охотских застенках затерялся
след двух  отважных  моряков.  Босые,  раздетые,  голодные,  они  были
заключены  в  отдельных  одиночных  камерах,  куда имели право входить
только начальник тюрьмы и его приятель Бухарин.
     - А  золотишко-то,  голубчик,  найдется?..  -  спрашивал Бухарин,
останавливаясь у порога камеры и с опаской поглядывая на Хвостова. - И
к чему тебе это богатство, арестант, когда свободы у тебя нет?
     Хвостов с ненавистью смотрел в рыбьи глаза сановника.
     - Разве ты патриот,  иуда?..  Мы русские открытия отстояли,  а ты
нас в тюрьме гноишь!
     Надеясь, что   Резанов  подтвердит  свое  предписание,  лейтенант
требовал запросить обо всем камергера.
     - Это как же? - удивился Бухарин. - На тот свет прикажете писать?
Господин камергер в дороге помер,  давно уже в раю почивает и,  может,
вас туда зовет...
     Однако за стенами тюрьмы у Хвостова и Давыдова было немало верных
друзей.  Ночью открылись двери камер, матросы вручили своим командирам
запас провизии, обувь, одежду и два ружья. Стража тюрьмы крепко спала.
Ей было хорошо уплачено за этот сон.
     В молчании друзья провожали Хвостова и Давыдова далеко за окраину
городка.  На взгорье,  где черной стеной поднималась тайга,  матросы в
последний раз обняли своих командиров.
     Свежий соленый ветер дул с моря, и темные кроны елей, как паруса,
гудели над головами двух моряков...
     Жадно дыша ветром свободы,  Хвостов спросил негромко, почему-то с
трудом выговаривая слова:
     - Скажи мне,  Гаврила Иваныч, по чести, как друг... Ты не жалеешь
о том, что было?.. О наших походах в Аниву и на Итуруп?
     Давыдов вздохнул легко и свободно.
     - Ты спрашиваешь так,  Николай Александрович,  будто  мы  служили
Резанову  или  Бухарину.  Но  ведь  мы,  Коля,  служили родине,  на ее
восточных форпостах. Нет, нам не о чем жалеть!
     Руки их  встретились  и  не  разнялись.  Поддерживая  друг друга,
упрямо взбираясь по крутой каменистой  тропе,  друзья  поднимались  на
сопку, в холодный и хмурый рассвет...
     Так после доблестной победы в океане, на самом краю родной земли,
звериными   тропами  обходя  города  и  заставы,  возвращались  они  в
Петербург.  На Балтике опять полыхал огонь войны, и моряки спешили под
флотские знамена...
     А из Охотска,  обгоняя их в пути,  сибирскими трактами, в Якутск,
Иркутск, в столицу одна за другой летели депеши Бухарина:
     "Задержать!.. Судить!.. Заковать в кандалы!.."
     Долго еще бесновался этот тупой сановник, угрожая:
     - Я им создам славу!.. На всю Россию, на целые сто лет!..
     Однако ничтожный  самодур  и  в  сроке  ошибся.  Имена командиров
"Юноны" и "Авось" и сегодня не забыты на Курилах...
     Советские воины, стоящие в дозоре у океана, труженики промыслов и
строители,  разведчики недр  и  охотники  айнских  селений  помнят  об
отважных  моряках,  которые  почти  полтора  столетия  назад,  защищая
открытия своих отцов и дедов,  штурмовали эти каменные вершины,  чтобы
навечно поднять над ними русский флаг



        МОРЕПЛАВАТЕЛЬ ИЗ ГОРОДА НЕЖИНА

     В бескрайних  просторах  Тихого  океана,  вдали  от  берегов,  на
половине пути между  Китаем  и  Америкой,  лежит  небольшой  островок,
отмеченный на всех картах мира фамилией Лисянского...
     Когда-то на этом острове находили себе пристанище стаи перелетных
птиц,  никем  не пуганные тюлени часами лежали на его берегах,  вблизи
которых виднелся цветной узорчатый лес кораллов...
     Но теперь  не  садятся  здесь  перелетные  птицы,  смирные тюлени
брошены  в  чикагские  жиротопки,  рыба  ушла  от  отравленных  нефтью
берегов... Тяжелые военные корабли высятся на задымленном рейде...
     Лишь заметив  остров  на  новой  карте,  дельцы   из   Нью-Йорка,
Лос-Анжелеса,  Фриско (Сан-Франциско) бросились сюда в поисках добычи,
сорвали флаг,  водруженный моряками далекой  страны,  открывшими  этот
остров, и подняли свой...
     Но имя острова осталось прежним.  С мировой географической  карты
его никому не стереть.
     Остров Лисянского...
     Издалека занесено сюда это имя, с благодатных степей Поднепровья,
из города Нежина.  Здесь родился Юрий  Федорович  Лисянский,  отважный
моряк, первым ступивший на ту неизведанную землю.
     Большие дороги странствий открыты не только из портовых  городов.
Радость исследований и открытий дана отважным сердцам.
     В Нежине, маленьком и глухом в то время городке, пожалуй, не было
даже  человека,  который видел бы море и корабли,  идущие из океана...
Городок жил своими делами.  В нем главными  событиями  были  женитьбы,
рождения,  похороны, молебны и крестные ходы, вражда помещиков, редкие
наезды важного губернского начальства.
     В среде свирепых собственников, хитроумных подьячих, мелких сутяг
и горемычных крепостных жил мальчик, мечтавший о морских походах...
     Его отец  приносил откуда-то журналы,  в которых рассказывалось о
плаваниях знаменитых капитанов,  об открытии новых земель и  неведомых
народов,  о  тропических джунглях и покрытых вечным льдом островах,  и
все это казалось маленькому Юрию увлекательной сказкой.
     Отец и  сам  никогда  не  видел  моря,  хотя,  оставшись вдовцом,
разоренный ловкими дельцами, иногда говаривал в раздумье, что, если бы
не годы да не дети, ушел бы он на корабле куда-нибудь подальше от этих
мест...  Соседи  о  нем  судачили:  "Фантазер...  мечтатель...  совсем
выживает из ума..."
     Отец грустно качал головой.
     - Темные люди!  Скажи им,  что земля - это шар,  не поверят.  Они
ведь ничего не видели дальше горизонта...
     Но в  действительности  он таки был немного фантазером.  Где-то в
Киеве случилось ему как-то познакомиться с проезжим  капитаном,  и  уж
сколько  он  об этом порассказал!  Словно сам гостил и в Турции,  и на
греческих островах,  и в земле арабов...  Слушая эти  рассказы,  можно
было подумать: вот уж бывалый моряк.
     Впрочем, событиями на море увлекался не только он. Юрий и два его
брата,  Иван  и Ананий,  тоже слушали отца,  затаив дыхание.  Это было
самое радостное время в семье,  когда свободным вечером  отец  зажигал
лампу и торжественно раскрывал на столе новый, долгожданный журнал...
     Перед юношами словно открывались безбрежные морские  просторы,  -
еще невиданные, таинственные и манящие...
     Мечты о морской службе все больше овладевали Юрием Лисянским.
     События того времени помогли осуществиться им.
     Турки на юге и шведы в Прибалтике все  более  откровенно  грозили
России  войной.  Шведский  король,  тупой самодур Густав III,  вздумал
отнять  у  русского  народа  завоевания  Петра  и  возродить  "великую
северную державу Карла XII".
     Сам-то он, конечно, не решился бы бросить вызов России, но за его
спиной стояли правители Англии и Франции, которые всячески подстрекали
шведского короля и турок к нападению на "северного великана".
     В том,  что Россия вышла на Черное и Балтийское моря, англичане и
французы видели серьезную опасность для своего морского владычества.
     И на  западных  границах России не было спокойно.  Хищная Пруссия
тоже готовилась к захвату русских земель.
     В России хорошо понимали,  что на этот раз в отражении вражеского
нашествия военно-морскому флоту предстояло играть выдающуюся роль.
     Федор Лисянский  был  искренним патриотом - он хотел видеть своих
сыновей на передовых позициях битвы за родину.
     Прослышав, что  шведы  уже  готовят  огромный  флот,  а их король
похваляется сжечь Кронштадт,  высадить  десант  у  Галерной  гавани  и
снести памятник Петру, Федор Лисянский в ярости швырнул на землю шапку
и приказал запрягать лошадей. Сыновьям он сказал строго:
     - Собирайтесь поскорее - едем в Петербург...
     В тот  же  день  отправились  в  дорогу.  В   столице   Лисянский
выхлопотал  письменное  распоряжение  адмирала,  и Юрий был зачислен в
кадеты Морского корпуса.  Морской шляхетный корпус был основан  еще  в
1701  году  указом  Петра  Первого.  В  1783  году  он был значительно
расширен и стал серьезной школой морских офицеров.  В то время,  когда
сюда  поступил Юрий Лисянский,  в корпусе воспитывалось около шестисот
будущих моряков.  Среди них был и Иван Крузенштерн,  с которым в одном
из учебных плаваний молодой Лисянский сдружился на долгие годы.
     В свободные  от  вахты  часы  в  маленькой,  тесной  каюте,   где
отчетливо  слышался  певучий  звон  волн,  подолгу читали они описания
морских путешествий,  мечтали о странствиях по  неизведанным  океанам,
строили планы дальних походов...
     Но обоих друзей еще ожидало боевое крещение в  морских  сражениях
со шведами, суровые испытания в штормах.
     Назначенный на боевой корабль прямо со  школьной  скамьи,  мичман
Лисянский не раз отличался и выдержкой и отвагой. Сам командир корабля
Гревенс крепко пожал руку молодому моряку и, ласково улыбаясь, сказал:
     - Будет  у  тебя  еще,  Лисянский,  время и вокруг света плавание
совершить... Ведь это твоя мечта, не так ли?
     - Так  точно!  - ответил Лисянский.  - Надеюсь,  Карл Ильич,  это
время придет...
     В 1798  году  лейтенант  Лисянский,  как исполнительный и знающий
свое дело моряк,  был зачислен в  группу  офицеров,  отправляющуюся  в
Англию  для  прохождения дальнейшей морской службы.  (Морская практика
русских офицеров в английском флоте была заведена еще во времена Петра
Первого).  В  письмах  к  брату  Лисянский  писал  о  своих английских
впечатлениях:
     "Коротко сказать  - всякий шаг наш здесь стоит не менее шиллинга.
Съехавши в Гулль,  взяли с нас по гинее за несколько рубах  и  мундир,
которые  были  в  чемодане  у  каждого из нас,  взяли за то,  что мы -
русские,  за то,  для чего едем в Лондон, и, по крайней мере, по гинее
за то,  отчего мы не говорим по-английски. На дороге же в Лондон всяк,
кому токмо было время, драл с нас бессовестно..."
     Из Лондона на английском фрегате "Луазо" Лисянский вскоре отбыл в
Америку.  В далекой  Вест-Индии  он  увидел,  как  жестоко  обращаются
колонизаторы с порабощенным туземным населением.
     "Я бы никогда не поверил, - писал он брату, - что англичане могут
так  жестоко обходиться с людьми,  ежели бы не был сам тому свидетелем
на острове Антиго,  где нередко случалось  видеть  несчастных  арапов,
употребляемых вместо лошадей". (Антого - Антигуа.)
     После дальнего  перехода  фрегат  прибыл  в  Галифакс.  А   через
несколько  дней в порт вошел и второй английский фрегат - "Тетис",  на
котором служил Иван Крузенштерн.  Крепко, по-русски обнялись два друга
на набережной. Взволнованный встречей, Крузенштерн сказал:
     - Ну вот и свершилось то,  о чем  мы  мечтали...  Сколько,  брат,
пройдено морей!
     Лисянский кивнул на английский  флаг,  развевавшийся  над  кормой
фрегата.
     - Я хотел бы под нашим, под русским флагом идти.
     - И  это  еще  будет!  - уверенно ответил Крузенштерн.  - Погоди,
Москва-то не сразу строилась...
     Бермудские острова и Нью-Йорк, Филадельфию и Нью-Порт, Джорджтаун
и Бостон и многие  другие  города  Америки  успел  посетить  за  время
плавания  молодой  офицер,  везде  осматривая  верфи и лучшие корабли,
музеи, исторические места, кварталы богачей и поселки рабочего люда.
     В Нью-Йорке   свирепствовала   чума,   и,   пораженный  размерами
эпидемии,  Лисянский  записывает  свое  сочувствие   этому   "великому
множеству   новоприезжих   людей  нижнего  класса,  которые,  не  имея
состояния жить порядочно,  были вынуждены жаться вместе и, стесняясь в
небольших  хижинах,  заразили  атмосферу".  Горькая  судьба бесправных
черных  рабов  навсегда  омрачает   его   впечатления   о   "свободной
республике".
     Возвратясь в Англию,  он  и  Крузенштерн  просят  русского  посла
Воронцова   разрешить   им   совершить   еще   одно   плавание   -   к
Южно-Африканским берегам.
     Молодым морякам повезло:  трое из них - Лисянский,  Крузенштерн и
Баскаков - были назначены на  корабль  "Резонабл",  уходивший  к  мысу
Доброй Надежды.
     И вот уже высятся над белой грядой прибоя опаленные скалы Африки,
а дальше лежит огромная неизученная страна...
     В Южной Африке, у мыса Доброй Надежды, Лисянский задерживается на
несколько недель: собирает ботаническую коллекцию, раковины, коллекцию
насекомых,  знакомится с бытом населения...  И снова  его  поражает  и
отталкивает   дикое   изуверство   рабовладельцев.  Об  этих  кровавых
"цивилизаторах" он записывает гневные строки:
     "...Здешние обитатели нередко собираются и, узнавши жилища бедных
дикарей,  оные окружают их ночью;  когда от испуга ружейных  выстрелов
сии несчастные бросаются из шалашей своих,  то тогда, убивая взрослых,
берут в плен молодых,  которые остаются навек их  невольниками.  После
сего рассказчик мой велел ввести в горницу большого мальчика и сказал,
что при взятии его убито было  до  шестидесяти  его  соотчичей.  Какое
варварство..."
     После семи лет непрерывных странствий  Лисянский  возвратился  на
родину  закаленным,  много  видевшим  моряком.  Встретившись со старым
другом, Иван Крузенштерн сказал:
     - Готовься,  брат  Юрий...  Теперь  уже  под  русским  флагом нам
предстоит далекий путь!
     Для Лисянского это было большой радостью.

     ...Северные земли  Америки  -  Аляска  и Алеутские острова - были
открыты и исследованы  отважными  русскими  мореходами.  Еще  в  конце
восемнадцатого  века  русские  люди  прочно поселились на этих землях,
принадлежавших им по  праву  первооткрывателей.  Самая  южная  русская
колония  -  Росс  была  основана  в  Калифорнии,  поблизости  от бухты
Сан-Франциско.
     Снабжение русских владений в Америке велось через Сибирь и стоило
огромных средств.  Драгоценный мех котика, голубого, песца, чернобурой
лисицы давал огромные прибыли,  но из-за дальности пути немало стоил и
промышленникам.  В Петербурге давно уже обсуждались проекты посылки  в
те дальние воды русских кораблей.
     В 1803 году два шлюпа -  "Надежда"  и  "Нева"  -  были,  наконец,
снаряжены.  Капитанами были назначены Крузенштерн и Лисянский. Опытные
офицеры, они набрали команды исключительно из русских моряков.
     - Мне  советовали  принять  несколько  и иностранных матросов,  -
говорил  Крузенштерн,  довольный  своим  экипажем,  -   но   я,   зная
преимущественные   свойства   российских,   коих   даже  и  английским
предпочитаю, совету сему последовать не согласился.
     Утром 7   августа   1803  года  оба  корабля  покинули  рейд.  Им
предстояло следовать вместе через всю Атлантику,  обогнуть мыс Горн  и
расстаться в Тихом океане.  Отсюда "Надежда",  которой командовал Иван
Крузенштерн, должна была идти в Японию, доставить туда русского посла,
а затем взять грузы на Камчатке и отправиться на юг, в Кантон.
     Путь Лисянского лежал  в  далекие  северные  широты,  к  островам
Алеутской гряды, к русским поселениям на Аляске.
     Хмуро, недружелюбно встретило путешественников  суровое  Северное
море.  Резкий ветер крепчал с каждой минутой, и вскоре грянул жестокий
шторм.
     Лисянский не  зря так тщательно подбирал свою команду.  В прежние
плавания он не раз наблюдал  за  работой  английских  моряков,  однако
такого бесстрашия,  четкости,  быстроты, как показали теперь, в минуты
опасности, его матросы, капитану и самому видывать еще не приходилось.
     Встретившись через  несколько  дней в английском порту Фальмуте с
Крузенштерном, он сказал:
     - Матросы  у  меня  -  орлы!  С  такими  и  на край света идти не
страшно.
     - Я тоже не нарадуюсь команде,  - заметил Крузенштерн. - Подобные
бури случаются редко. В ту ночь погибло несколько английских кораблей.
А мы - выстояли. Значит, дорога обещает быть счастливой.
     - Она должна быть не только счастливой,  но  и  плодотворной  для
науки,  - сказал Лисянский.  - Помнишь,  в прошлых наших походах мы не
раз удивлялись иностранным капитанам, их безразличию к жизни океана, к
изучению   этой   многообразной   жизни.   Что  интересует,  например,
английских моряков?  Только открытие новых богатых земель и,  конечно,
коммерция...
     - О да!  - подхватил Крузенштерн.  - Я не  забыл  наших  бесед...
Выйдем  из  Фальмута  и  сразу  же  начнем  систематические  работы по
изучению океана.  К завершению плавания мы накопим огромный материал о
направлении  и  особенностях различных морских течений,  о температуре
морской  воды  на  разных  глубинах,  о  барометрическом  давлении,  о
климате,  приливах  и  отливах  в  разных районах океана...  Это будет
началом  целой  науки,  которая  должна  быть  создана,  так  как  она
необходима.
     Лисянский улыбнулся:
     - Красивое  слово - океанография!  Быть может,  новая наука так и
будет названа? Мы потрудимся ради нее на славу!..
     Через несколько  дней  на  одном из причалов Фальмута два молодых
капитана,  захваченные  грандиозными  планами  первых  исследований  в
океане,  вышли  в  путь.  А  еще через полмесяца в порту Санта-Крус на
острове Тенериф экипажи пополнили запас  провизии  и  пресной  воды  и
направились к экватору.
     Внезапные шквалы нещадно швыряли  малые  корабли,  рвали  паруса,
рушили на палубу кипящие гребни волн. Но оба судна попрежнему уверенно
шли на юг.  26 ноября над "Невой" и  "Надеждой"  торжественно  зареяли
флаги;  грянули орудия,  и капитаны обменялись приветствиями:  впервые
русские корабли пересекли экватор.
     Стоянка на  острове  Екатерины  и  в  португальском  колониальном
городе Ностра-Сенеро-дель-Дестеро,  где страшные невольничьи рынки под
сенью   прекрасных   тропических   пальм  являли  весь  позор  и  ужас
принесенной европейскими завоевателями "культуры" -  и  снова  дорога,
снова океан...
     Грозный мыс Горн, прославленный яростью штормов, медленно проплыл
за бортом:  черный,  безжизненный,  словно выжженный огнем...  Впрочем
Лисянскому и его команде этот мыс  не  казался  таким  уж  грозным.  В
записи  капитана  "Невы"  угадывается  усмешка:  "Хотя многие,  многие
мореходцы опасаются обходить мыс Горн,  но,  по  моим  замечаниям,  он
почти не отличается от всех других мысов, лежащих в больших широтах".
     Лисянского беспокоило  другое:  в  туман  и   шторм   давно   уже
потерялась  из  виду  "Надежда".  Где  Крузенштерн?  Не потерпел ли он
аварии?  После долгой разлуки друзья неожиданно встретились у  острова
Нука-Хива,  у его гостеприимных чернокожих обитателей.  Но встретились
ненадолго. Крузенштерн спешил на Камчатку и к японским берегам, "Неву"
давно уже ждали в Русской Америке.  У Сандвичевых (Гавайских) островов
капитаны снова пожали друг другу  руки,  и  "Надежда"  первая  подняла
паруса. Вскоре, держа курс на север, вышла из бухты и "Нева".
     Приход первого корабля из далекой столицы был огромным праздником
для  русского  населения Аляски.  Но радость этой долгожданной встречи
омрачалась печальной вестью о гибели русской колонии на острове Ситка.
Лисянский  узнал,  что  полудикое воинственное индейское племя колошей
напало на горстку русских людей  и  после  долгой  осады  ворвалось  в
колонию...  Только  трое  русских  случайно  спаслись.  Кто подстрекал
колошей к этому неожиданному нападению,  догадаться было не трудно:  в
многочисленной   толпе,   окружившей   поселок,  были  и  "культурные"
американцы - они-то и усердствовали больше других в резне,  не щадя ни
женщин, ни детей...
     С приходом  корабля  на  побережье   сразу   наступило   затишье:
наверное,  грозный вид корабельных пушек поостудил рвение американских
"вояк".
     Находясь у  берегов  Аляски,  Лисянский вспомнил пылкие юношеские
свои мечты:  пройти в неизведанные широты.  Теперь ему  представлялась
такая  возможность.  И Юрий Федорович твердо решает,  не возвращаясь к
Сандвичевым островам,  по пути  в  Кантон  исследовать  еще  никем  не
посещенные районы океана.
     Однако это отклонение от курса и  потеря  времени  могли  вызвать
недовольство  начальства.  Стремясь  заранее  оправдать  свое решение.
Лисянский заносит в журнал краткую запись:
     "Желание мое  пройти в широте 361/2 до 180<sup>o</sup> соответствует данному
от графа Румянцева требованию,  в котором сказано,  будто бы в древние
времена  открыт  был  около  340  немецких миль от Японии и под З71/4?
большой и богатый остров,  населенный белыми и довольно  просвещенными
людьми, и что он должен находиться между 160 и 180<sup>o</sup> зап. долготы".
     Капитан, конечно, понимал, что слух о неизвестном острове с белым
населением скорее всего являлся одной из тех морских легенд, которых в
его время рассказывалось так много.  Но эта легенда могла  пригодиться
ему.
     В конце сентября "Нева" покинула суровые, скалистые берега Ситки.
Уже к концу месяца она достигла тех мест, где графу Румянцеву чудились
неизвестные земли,  однако на  спокойной  поверхности  океана  темнели
только тени облаков.  Как эти быстролетные тени,  растаяла и легенда о
таинственной земле...  Теперь оставалось взять  курс  на  Кантон,  где
Лисянский  условился встретиться с Крузенштерном.  Но обширный район к
югу от этих широт еще не нанесен на карту.  И капитан решает следовать
дальше на юг.
     Туманы и ветры уже  давно  сменились  полным  затишьем  и  зноем;
деревянные  палубы  и  надстройки,  особенно  стеньги  и  реи корабля,
потрескались от жары и стали малонадежны.  Несколько человек в экипаже
судна тяжело заболело. Заболел и сам капитан. Он приказал врачу никому
не говорить об этом. Стоя на мостике, Юрий Федорович следил за полетом
огромных  белых чаек...  Если появились чайки,  значит,  где-то близко
должна быть земля...
     Вечером, когда ветер стал свежее,  корабль вдруг резко подпрыгнул
и остановился, накренившись на борт.
     Лисянский выбежал на мостик. Вокруг ревели белые буруны.
     - Аврал! - скомандовал капитан. - Все наверх!..
     С палубы штурман крикнул:
     - Коралловая банка! Она почти выступает на поверхность.
     "Нева" прочно засела на острой коралловой гряде.  Лисянский знал:
усилится ветер или налетит шквал - и деревянному судну не спастись. Он
приказал  штурману  обмерить  глубину  вокруг  корабля.  Тем  временем
матросы бросились убирать паруса.
     Штурман вскоре   доложил,   что  глубины  вокруг  корабля  совсем
незначительны: "Нева" оказалась посреди коралловой мели.
     - Нужно облегчить корабль,  - сказал капитан.  - Сбросить за борт
все тяжести, лежащие на средине палубы.
     Самоотверженно работали матросы,  штурман и сам капитан.  За борт
полетели запасные  реи  и  доски.  Но  судно  не  двинулось  с  места;
попрежнему чуть уловимо оно покачивалось на гряде.
     - Выбросить за борт пушки! - громко скомандовал Лисянский.
     Это решение было крайностью: корабль оставался безоружным. Однако
ветер с минуты на минуту свежел, волны все звонче били в борта.
     Одну за  другой  матросы  снимали пушки со станков,  волокли их к
борту и сбрасывали в воду.  Никто из них не прощался с этим неоценимым
в опасном пути вооружением корабля.  К пушкам были привязаны поплавки:
в затишье Лисянский надеялся поднять орудия с гребня мели.
     Перед рассветом матросы погрузили на шлюпку якорь, укрепленный на
толстом,  прочном тросе,  и завезли  его  вперед,  по  курсу  корабля.
Облегченная "Нева" теперь медленно сошла с мели.
     И едва  только  стихли  радостные  крики,  как  дозорный   матрос
взволнованно доложил:
     - На западе, в миле отсюда, вижу землю!..
     Капитан взбежал  на  мостик.  В  западном  направлении  от  курса
корабля он увидел  отчетливо  обрисованный  светом  восхода  низменный
остров.  Лисянский развернул карту.  В этом районе океана не значилось
ни мелей,  ни островов...  Открытие!..  Заветная мечта юности.  Он  со
своей славной командой открыл неведомую землю!
     Но неизвестный остров,  казалось,  ревниво  охранял  свою  тайну.
Внезапный  яростный  порыв ветра подхватил корабль и снова швырнул его
на рифы.  Измученные,  с окровавленными руками матросы снова бросились
на реи переставлять паруса.
     Капитан приказал выбросить за  борт  якорные  канаты,  балласт  и
запасные  якоря.  До  самого  вечера  кипела  жаркая работа,  и лишь в
сумерки "Неву" удалось вторично снять с мели и перевести на  глубокое,
безопасное место.
     А утром,  когда наступило  желанное  затишье,  матросы  бросились
спасать пушки, вылавливать стеньги, доски, вытаскивать канаты и якоря.
Они спасли все вооружение судна и весь его инвентарь...
     Напряжение последних   суток   особенно  отразилось  на  здоровье
капитана:  Юрий Федорович едва передвигал  ноги,  держась  за  поручни
мостика.
     В эти минуты сурового испытания Лисянский записал: "...нет труда,
которого  бы  преодолеть,  нет  опасности,  которой  бы перенести я не
согласился,  лишь только бы сделать  путешествие  наше  полезнейшим  и
новыми открытиями доставить честь и славу Российскому флоту..."
     Утром шлюпка отправилась к острову.
     Огромные тюлени,  лежавшие  на  берегу,  при  виде  людей  только
любопытно подняли головы,  но не двинулись с места.  Шумные стаи  птиц
кружили над моряками;  никогда не видевшие человека, птицы садились на
плечи, на головы матросам, спокойно выглядывали из гнезд, путались под
ногами.
     На высшей точке острова капитан "Невы" и его спутники подняли  на
шесте  русский  флаг и зарыли в землю бутылку с извещением об открытии
ими этой малой земли.
     Лисянский исходил  остров  вдоль и поперек,  подробно описал его.
Островок  оказался  небольшим,  с  отлогими  берегами,  сложенными  из
кораллового песка.  Ни леса,  ни воды на нем не оказалось. Образовался
он посредине коралловой мели,  и только  небольшие  возвышенности  его
покрывала густая, высохшая, лежачая трава.
     Низкий и потому неприметный в туман и в ночные часы, этот отрезок
суши,  окруженный  грозными рифами,  представлял большую опасность для
мореходов.  Но отныне на картах мира будет отмечено  открытие  русских
моряков.
     Удивило Лисянского  местоположение   открытого   островка.   Юрий
Федорович  знал,  что  дно  Тихого  океана представляет собой огромное
ровное  "поле".  Здесь  находятся  и  наибольшие  на  Земле   глубины,
превышающие 10 километров.  Эти глубины простираются у берегов Японии,
у Филиппин и Курильских островов.  Но и на широте,  где моряки  "Невы"
совершили  свое  замечательное  открытие,  глубины  тоже были огромны.
Только благодаря кораллам возник этот остров.
     - Вот  замечательное  место  для изучения деятельности кораллов и
образования новых островов,  - сказал капитан.  - Этот островок, будто
корабль   на   вечном   якоре,  корабль,  которому  не  страшны  любые
непогоды...  Кто знает,  быть может когда-нибудь здесь будет построена
научная станция для исследования океана?
     Покидая остров,  Лисянский  взял  на  память  несколько   цветных
причудливых кораллов и окаменелых губок.
     Снова поднявшись на мостик, капитан приказал созвать всю команду.
Матросы тотчас выстроились на палубе.  Заметно взволнованный Лисянский
сказал:
     - Мы приумножили, друзья, славу нашего русского флота. Мы открыли
неизвестный остров,  который я предлагаю назвать именем нашего корабля
- "Нева".
     Он удивился: матросы промолчали.
     Штурман Повалишин сделал шаг вперед.
     - Команда предлагает,  Юрий Федорович,  в знак уважения  к  вашим
заслугам,  в  знак  благодарности  и любви к вам,  нашему начальнику и
другу, назвать этот остров вашим именем...
     Глубоко тронутый  оказанной ему честью,  Лисянский было попытался
отказаться,  но его уже окружила команда,  штурманы и матросы радостно
повторяли:
     - Остров Лисянского!.. Так этому и быть...
     - Благодарю, верные мои друзья и прекрасные моряки, - сказал Юрий
Федорович.  - Вы наградили меня  высшей  наградой,  о  которой  я  мог
мечтать.  Пусть  же эта земля навечно сохранит память о славе русского
флота!
     Корабль уходил  на  юг,  и  матросы долго еще смотрели на остров,
отныне носящий имя их капитана.
     А капитан  думал  о  другом.  В  записи,  оставленной  Лисянским,
проявилось все благородство русского моряка:
     "По сем  можно  судить,  сколь место сие гибельно,  и что корабль
"Нева" за  претерпенное  им  несчастное  у  сего  острова  приключение
вознаградится  только  тою  честью,  что  он открытием весьма опасного
местоположения  спасет,  быть  может,   от   гибели   многих   будущих
мореплавателей".
     О неизвестных мирных мореходах,  о их безопасности думал отважный
русский капитан.  И не знал он, какие непрошеные "хозяева" появятся на
этом острове,  появятся не для того,  чтобы исследовать океан,  а  для
того,  чтобы  угрожать  отсюда  бомбой  и  торпедой  любому  кораблю и
утверждать над океаном свою пиратскую власть.



        РУССКОЕ СЕРДЦЕ

     Лорд Маркер, командир английского фрегата "Фосгарт", в то утро не
скрывал своих чувств.  Обычно холодный,  необщительный, равнодушный ко
всем и всему на свете,  он  словно  переродился  в  течение  ночи.  Он
пожимал офицерам руки и даже снизошел до того,  что улыбнулся раненому
матросу.
     Раненых на  фрегате  было  очень  много;  четвертая часть состава
экипажа погибла.  Но  в  ночном  абордажном  бою  греческий  пиратский
корабль  был захвачен и теперь покорно следовал на буксире "Фосгарта",
и лорд Маркер знал, что обязательно будет отмечен высокой наградой.
     Лорда Маркера  особенно  удивил  своей  отчаянной отвагой молодой
русский моряк Василий  Головнин,  присланный  недавно  на  фрегат  для
прохождения  военно-морской  подготовки.  Едва  корабли  сблизились  и
тяжелые острые крючья,  выброшенные  с  фрегата,  зацепились  за  борт
вражеского судна, Головнин первый бросился на палубу пирата.
     Почти невероятным  кажется  то,  что   русский   офицер   остался
невредим.   Многие   из   англичан,   что  дрались  рядом  с  ним,  не
возвратились. А этот смелый человек не получил даже царапины, хотя его
китель был рассечен и проколот во многих местах.
     После боя,  уже на заре,  моряки "Фосгарта" выстроились на палубе
своего  фрегата.  Лорд  Маркер  хотел  проверить  боевой  дух экипажа.
Медленно прошел он вдоль поредевшего строя,  пристально всматриваясь в
хмурые,   утомленные,   равнодушные  лица.  Нет,  капитан  не  испытал
удовлетворения.  Он понимал,  как много пережили эти люди за  истекшую
ночь. Тем не менее он хотел бы видеть их радостными. Каковы бы ни были
потери,  он не мог допустить уныния на своем корабле... И снова, как в
первые  минуты  боя,  командира  поразил облик русского офицера.  Было
что-то лихое и беспечное  в  сдержанной  улыбке  моряка,  в  радостном
взгляде его,  в том, как, оглянувшись на плененное пиратское судно, он
небрежно передернул плечами...  Возможно, в ту минуту ревнивое чувство
шевельнулось  в  груди  англичанина:  почему  же все остальные на этой
палубе были сумрачны и печальны?
     Впрочем, лорд   Маркер  тотчас  же  подумал,  что  это  состояние
молодого офицера легко объяснимо: люди, впервые побывавшие в серьезном
деле,  сумевшие  отличиться  и,  по  счастливой случайности,  уцелеть,
сначала обычно  не  умеют  скрывать  душевных  переживаний.  Головнин,
очевидно,  был  из  таких  новичков.  Однако  пример  его  и храбрость
следовало поощрить перед строем.
     - Я отмечаю ваше отличное поведение в бою, - молвил лорд Маркер с
улыбкой,  подавая Головкину руку.  - Вы вели  себя  в  высшей  степени
похвально. Если это первый экзамен, я готов поставить вам сразу десять
пятерок...
     - Благодарю,  сэр,  - негромко ответил Головнин.  - Только это не
первый экзамен.
     Командир фрегата    подумал,   что   он   должен   был   подробно
поинтересоваться прежними аттестациями присланного к нему офицера, но,
занятый разными неотложными делами и срочным выходом в море, он только
запомнил фамилию русского.
     - Я  знаю,  -  нашелся Маркер,  попрежнему приятно улыбаясь,  - в
морских баталиях вы не новичок!  Но абордажный бой, да еще ночью - это
все же в первый раз?..
     - Так  точно,  сэр!   -   весело   воскликнул   Головнин,   поняв
англичанина.  -  Благодарю  за  экзамен,  сэр!..  Затем в командирском
салоне офицеры стоя пили за здравие лорда Маркера, с именем которого в
истории британского флота будет связан этот победоносный эпизод.
     - Некоторых,  кажется,  смутили наши потери? - неожиданно спросил
командир.
     - Когда речь идет о славе, - воскликнул один из офицеров, - стоит
ли считаться с какими-то тремя-четырьмя десятками матросских жизней?..
     Эти слова  были  встречены  возгласами  одобрения.  Но   Головнин
заметил негромко:
     - Да, с этим следует считаться...
     Лорд Маркер   услышал  его  слова.  На  дряблом  лице  отразилось
удивление:
     - Вы  говорите:  следует  считаться?  Но  вы - офицер и не щадили
собственной жизни ради этой победы.  Чему же  вы  больше  радуетесь  -
победе или тому, что сохранили жизнь?
     В наступившей тишине Головнин произнес отчетливо и спокойно:
     - Победе и жизни.
     - Объяснитесь.  Разве для отважного русского  офицера  победа  не
дороже жизни?
     - Конечно,  дороже,  - сказал Головнин.  - Я радуюсь этой  победе
потому,   что  мы  -  ваши  союзники  в  борьбе  против  Наполеона.  И
одновременно я счастлив,  что остался невредимым.  Моя жизнь еще будет
нужна отечеству.
     - Мне очень приятно,  - проговорил лорд Маркер,  поднимая в честь
Головкина  бокал,  - что на моем корабле служит такой отличный моряк и
друг Англии.  Англия никогда не забывает своих друзей.  Где бы  вы  ни
были  и  что  бы  ни  случилось  впереди,  - Англия будет помнить вашу
службу...
     Когда через   несколько  месяцев  Головнин  прощался  с  моряками
"Фосгарта",  от имени  командира  ему  вручили  пакет.  На  берегу  он
прочитал отзыв о себе. Отмечая заслуги Головнина, лорд Маркер особенно
подробно останавливался на ночной абордажной  схватке,  указывая,  что
русский  офицер  был  в  голове  сражавшихся,  дрался с необыкновенною
отвагою и был счастлив, что остался невредимым.
     Значит, запомнился англичанину ответ Головнина. А русскому моряку
запомнилась фраза,  произнесенная командиром фрегата:  "Англия никогда
не забывает своих друзей"...

     В 1806 году,  когда Василий Головнин дальним путем - через Швецию
и Финляндию - прибыл из Англии в Петербург,  город русских  моряков  -
Кронштадт  -  торжественно  отмечал  знаменательное  событие:  корабли
русского  флота   "Надежда"   и   "Нева"   возвратились   из   первого
кругосветного плавания.
     Завершение этого  славного  похода  было  подлинным   торжеством.
Доброе  начало  положено!..  Отныне  русские  моряки  пройдут  в самые
далекие страны.
     Еще будучи   воспитанником  Морского  корпуса,  Василий  Головнин
мечтал о таких походах.  Эта мечта не исчезла и теперь,  не потерялась
среди многих житейских забот.
     Не каждый из давних  петербургских  знакомых  Головнина  смог  бы
догадаться,  что  в этом испытанном,  внешне суровом и строгом офицере
попрежнему жила юношеская страсть к  беспокойным  морским  дорогам,  к
штормовым просторам морей и океанов, еще таивших множество загадок.
     Он считал,  что русские  моряки  должны  разгадать  эти  загадки,
пройти нехоженными широтами, нанести на карту еще не открытые земли.
     В Англии  Головнин  не  просто  отбывал  срок,   положенный   для
усовершенствования в военно-морском деле. Пристально присматривался он
ко всему,  что могло оказаться ценным для родного флота,  -  к  работе
верфей,  к мастерству корабельщиков,  к военно-морской сигнализации, к
особенностям маневров,  к распорядку на кораблях...  Много здесь  было
такого,  что  следовало  отбросить как хлам,  как дикий пережиток.  Не
случайно сказал он в присутствии лорда Маркера, что с жизнями матросов
следует   считаться.   Свирепая   дисциплина   в  британском  флоте  и
бессмысленно-жестокая муштра всегда вызывали у Головнина отвращение.
     Но было  и такое,  что могло стать полезным для молодого русского
флота.  Головнин написал сравнительный обзор состояния  английского  и
русского  флотов,  составил свод морских сигналов и переслал все это в
Адмиралтейств-коллегию, адмиралу Павлу Васильевичу Чичагову.
     Адмирал спросил:
     - Кто этот Головнин?  Не тот ли маленький кадет,  что  служил  на
корабле  "Не  тронь  меня?"  Мой отец вручал ему медаль "За храбрость"
после победы  над  шведами  на  Балтике...  Вижу,  старик  безошибочно
различил  моряка.  Теперь-то уж маленький кадет стал настоящим морским
офицером. - Он кивнул адъютанту: - вызвать Головнина ко мне. Возможно,
это и есть капитан "Дианы".
     На следующий день адмирал выслушал рапорт Головнина и сказал:
     - Рад видеть балтийского орленка таким возмужалым орлом!..
     Адмирал отодвинул бумаги и раскрыл синюю тетрадь -  свод  морских
сигналов, собранный Головниным.
     - Похвально то, флота лейтенант, что, находясь вдалеке от родины,
вы  думали  о  ее флоте,  заботились о нем...  Эту систему сигналов мы
введем и у нас, на Балтике.
     Чичагов подробно расспрашивал об английском флоте, о схватках при
блокаде  Тулона  и  Кадикса,  о  жаркой  битве  в  Испании,  в  заливе
Сервера...
     Затем адмирал неожиданно спросил:
     - Вам,  конечно,  уже  известно  о  возвращении  из кругосветного
плавания Юрия Лисянского и Ивана Крузенштерна?  Об этом вояже  говорит
не только весь Кронштадт, но и весь Петербург.
     - О, я в восторге от этого славного путешествия!
     - Но  первая  ласточка  должна  повести за собой всю семью...  Вы
видели,  сколько на Неве кораблей? Эти флаги вскоре увидят не только в
европейских   странах...  Российско-американская  компания  просит  по
возможности без промедлений направить еще одно судно по уже известному
маршруту  к берегам Аляски.  Мы решили послать военный корабль.  Выбор
пал на шлюп "Диану". Он, правда, нуждается в некоторой перестройке, но
столь   опытный   командир,   как   вы,   обеспечит   все  необходимые
исправления...
     Взволнованный Головнин встал.
     - Я - командир "Дианы"?..
     Чичагов молча пожал ему руку.
     - Цель экспедиции - снабжение наших владений в  Русской  Америке.
"Диана" вместо балласта возьмет морские снаряды, необходимые в Охотске
и на Камчатке. Но главная цель... - адмирал помедлил, пристально глядя
на  Головнина,  -  опись  малоизвестных земель в восточном крае Азии и
вблизи  наших  владений   в   Русской   Америке.   Быть   может,   вам
посчастливится  открыть  на Восточном океане еще неизвестные земли,  -
желаю успеха от всей души!
     Обычная сдержанность  на какие-то минуты изменила Головнкину.  Он
вышел из адмиральского кабинета будто в полусне.
     Вот она,  сбывшаяся  мечта!  Вслед  за  прославленными моряками -
Лисянским и Крузенштерном - он поведет корабль в дальний  кругосветный
рейс.
     Головнин поспешил на набережную Невы. Скорей бы увидеть "Диану"!
     Он узнал этот шлюп, не спрашивая ни у кого, и прыгнул в ближайшую
лодку.
     ...Командующий английской  военной  эскадрой,  стоявшей  в заливе
возле мыса Доброй Надежды,  командор Роулей нередко  сетовал  в  кругу
приближенных офицеров на свою злосчастную судьбу.  В то время, когда у
берегов  Испании,  Франции,  Италии,  Англии   разыгрывались   морские
сражения,  ночные схватки, совершались налеты, преследования и захваты
трофейных кораблей,  - словом,  когда другие офицеры английского флота
делали  настоящую  карьеру,  - он,  Роулей,  был вынужден отсиживаться
здесь,  на мысе Доброй Надежды, неподалеку от Капштадта, в этом глухом
уголке  планеты,  куда  даже  известия  о военных действиях доходили с
двухмесячным опозданием...
     Хотя бы   какое-нибудь   незначительное   событие   скрасило  эту
тоскливую жизнь...  Вдруг появился бы французский  корабль...  Роулей,
конечно,  захватил бы вражеское судно.  Это было бы для него призом, о
его  подвиге  заговорили  бы  в  Лондоне,  слух  о  нем  дошел  бы  до
королевского дворца...
     Но корабля не было.
     Роулей часто  уезжал  в  Капштадт.  Там  все  же было веселее:  в
игорном  доме  за  карточным  столом  нередко  происходили   подлинные
баталии,  в  театре  можно  было  послушать  певиц,  в порту встретить
моряков, только что прибывших из Европы...
     На время   своего  отсутствия  командующий  обычно  поручал  дела
капитану фрегата "Нереида" Корбету.  Они доверяли друг  другу  многое,
эти  два  тосковавших  англичанина.  Долгие  вечера  и ночи нередко им
приходилось коротать вдвоем.  Мечта о захвате призового судна стала их
общей  мечтой.  И  мог  ли  ожидать капитан Корбет,  что эта мечта так
внезапно осуществится!
     В полдень,  в ясную,  штилевую погоду неизвестный корабль вошел в
бухту и бросил якорь  напротив  береговой  батареи.  Вскоре  к  берегу
причалила  шлюпка,  и  молодой  статный  лейтенант,  козырнув капитану
Корбету, спросил:
     - Где я могу видеть командующего эскадрой? Мне поручено спросить,
будет ли ваша эскадра отвечать равным числом выстрелов на наш салют?
     - Простите, - пробормотал Корбет, - с кем я имею честь?..
     - Русского флота лейтенант Петр Рикорд. Шлюп "Диана", прибывший в
Саймонстаун, след