-  пренебрежительно продолжал Биб. - В этом отношении наша
Мария -  счастливое исключение.  Она мало говорит и совсем неплохо управляет
заведением. Думаю, что когда тут хозяйничали миссионеры, было хуже.
     К  этому заключению он  пришел главным образом на том основании,  что в
пансионе хорошо кормили и всячески стремились угодить его личным вкусам.  Он
имел возможность лакомиться с утра до вечера.  Вот и сейчас, не успев еще до
конца убрать со стола,  Тан Кэ принесла вазу с  фруктами,  и  агент принялся
ощипывать гроздь винограда. Он отрывал ягоды и, ловко подбрасывая, отправлял
в  рот.  Ел  он их с  кожурой,  противно хрустя косточками.  Когда на грозди
осталось несколько ягод,  он поднял ее над лицом и,  обрывая последние ягоды
прямо зубами,  потянулся свободной рукой за следующей кистью. Так же, как за
обедом, процесс еды не мешал ему говорить:
     - Здесь нам не угрожает голодная смерть.  Полиция знала,  кому поручить
миссию. Меня радует то, что мы чувствуем себя здесь в безопасности. Не нужно
день и  ночь ползать на брюхе по окрестностям в  поисках всяких диверсантов.
Подпольщики боятся Марии не  меньше,  чем нас.  До  послезавтра нам ничто не
угрожает.  А  там мы  примемся следить за каждым приближающимся автомобилем,
чтобы не  прозевать приезда этой Ады...  И  до  послезавтра...  если нам  не
наделает хлопот приезд Янь Ши-фана, - проворчал Кароль. - Он явится со своей
охраной.
     - Мария этого не потерпит.
     - Ну,  с Янь Ши-фаном ей придется спрятать свои правила в карман.  Если
он рассердится, то просто прикажет отрубить ей кочан.
     - Но, но! Мария под защитой Баркли.
     - Твое здоровье,  старина! - Биб поднял бокал. - И за то, чтобы эта Ада
отсюда поскорей убралась.
     - Воображаю, с какой помпой эта дура сюда явится, - проворчал Кароль.
     Они  чокнулись,   и  звон  стекла  еще  висел  в  воздухе,  когда  Бибу
почудилось,  будто  чья-то  тень  легла от  двери поперек стола.  Он  быстро
обернулся и  замер  с  открытым ртом:  в  дверях  веранды стояла  китаянка с
красивым  энергичным лицом,  обрамленным гладко  причесанными иссиня-черными
волосами.  Сразу бросалась в глаза черная родинка на ее лбу,  чуть-чуть выше
переносицы.
     Это была Мэй.
     Если бы Биб накануне ночью побывал в  овраге под Сюйгоу,  он узнал бы в
Мэй ту,  кто вышла из оврага и под взглядом Сань Тин разглядывала записку, а
потом умчалась на автомобиле. Но Биб видел эту женщину впервые.
     - Кто вы? - рявкнул он.
     - Откуда вы взялись? - грубо спросил и Кароль.
     - Вот... - она смущенно показала на балконную дверь: - в эту дверь.
     - Эта дверь не для первого встречного.
     Незнакомка  обвела  их  насмешливым  взглядом  больших  темных  глаз  и
негромко, с необыкновенным спокойствием проговорила:
     - Но  я  пришла именно сюда;  я  надеюсь найти приют под  сенью звезд и
полос...
     Она не успела произнести до конца свой пароль,  как Биб, расшаркиваясь,
пробормотал:
     - О,  если бы  мы  знали,  мисс Ада!  Прошу поверить:  только по  долгу
службы... Ведь мы никого, решительно никого не впускаем без...
     - Мы на посту, - проворчал Кароль.
     - Это и видно,  -  скептически сказала Мэй.  -  Я прошла сюда, никем не
замеченная.
     - Непостижимо!  -  Круглые плечи Биба  поднялись до  самых ушей.  -  Мы
отлучились всего на минутку, подкрепиться. Эта работа дьявольски выматывает.
Мы сейчас же представим вас хозяйке, сестре Марии...
     Мэй остановила его жестом:
     - Она не должна знать, кто я.
     - О,  она вполне свой человек. На нее мы можем положиться, как на самих
себя, - вмешался Кароль.
     - Сомнительная рекомендация,  -  усмехнулась "Ада".  -  Все, что от вас
требуется: устроить меня сюда на работу.
     - В качестве?
     - Врача,  -  коротко приказала Мэй и,  не оставляя времени для вопроса,
тут же спросила сама: - Здесь, говорят, не совсем спокойно?
     - О, тут настоящий вулкан! Особенно опасны "Красные кроты" - партизаны,
скрывающиеся под землей.
     Биб, на щадя красок, стал описывать коварство местных жителей, только и
ждущих,  чем бы  насолить американцам,  опасности,  которыми окружены люди в
этой дикой стране,  не желающей признавать благотворного влияния Америки. Он
высказал  убеждение,   что,   несмотря  на   тщательную  проверку,   которой
подверглись  все  служащие  миссии,  ненадежным  элементам  все  же  удалось
проникнуть даже сюда.
     - Вы что-нибудь заметили? - с интересом спросила Мэй.
     - Тут  есть  одна  злобная старуха,  -  сказал  Биб:  -  Анна,  здешняя
повариха.
     Мэй испытующе взглянула на агента:
     - Вы ее подозреваете?
     - Как только мы ее застукаем... - хвастливо начал Кароль.
     - Лишняя  формальность,  -  прервала  его  Мэй.  -  Ее  нужно  попросту
уничтожить.  Я этим займусь.  - И, как бы невзначай, прибавила: - Кстати, вы
совершенно уверены в преданности той, которую здесь называют сестрой Марией?
     - Наша с головой, - уверенно сказал Биб.
     - Безусловно, - подтвердил Кароль.
     Дверь  отворилась,   и  своею  эластичной,   немножко  пританцовывающей
походкой вошла Ма. Женщины смерили друг друга быстрым, испытующим взглядом.
     Мэй первая сделала шаг навстречу Ма, протянула ей руку:
     - Меня зовут Ада.
     Ма молча приняла пожатие.  Потому ли,  что было очень жарко,  а Ма, идя
сюда,  торопилась,  или  потому,  что  безотчетное волнение овладело ею  под
прямым  взглядом проницательных глаз  гостьи,  но  Мэй  видела,  как  краска
покидала щеки  китаянки.  Биб  сам  был  слишком взволнован первой беседой с
новой начальницей,  поэтому он не заметил ни этой бледности, ни того, как Ма
чуть-чуть прикусила губу. Биб представил гостью Ма:
     - Мисс Ада - новый врач миссии...
     Мэй поспешно перебила его:
     - Могу ли я быть уверена, что вы в мое отсутствие внимательно осмотрите
окрестности виллы? На генерала Янь Ши-фана готовится покушение.
     - В Джиту помешались на покушениях, - со смехом ответил Биб.
     - Партизаны поклялись его похитить.
     - Если бы  речь шла  о  том,  чтобы выстрелить в  него или взорвать его
автомобиль, я бы еще поверил. Но такие детские попытки обречены на провал.
     - Это хорошо, что вы так уверены, - негромко проговорила Мэй.
     - О, у нас есть к этому все основания! - воскликнул Биб.
     - Это хорошо...  -  повторила она и,  подумав,  обернулась к Ма:  -  Не
покажете ли мне мою комнату?
     После некоторого колебания Ма  с  видимой неохотой повела Мэй во второй
этаж.
     Пока женщины не скрылись за дверью, Биб стоял и улыбался, как будто Мэй
могла видеть эту улыбку спиною сквозь разделявшие их стены. Потом он с силою
ударил Кароля по широкой спине.
     - Вот так штучка,  а!  С ее приездом тут станет веселей. Бабы, кажется,
как следует вцепятся друг другу в волосы, а?
     - Пожалуй, вцепятся.
     - Ее не предупредили о том,  что Мария -  свой человек у Баркли и с нею
шутки плохи... Тем лучше, тем лучше! - воскликнул Биб, потирая руки.


        10

     В  задании,  полученном  от  "Медведя",  Цзинь  Фын  не  видела  ничего
странного.  Она  привыкла  ко  многому,  что  показалось  бы  необыкновенным
человеку,  пришедшему со стороны и не знавшему сложной борьбы, происходившей
между  подпольщиками  и  врагами,   которыми  были  сначала  японцы,   потом
гоминдановцы и,  наконец,  еще  американцы.  А  Цзинь Фын видела так много и
слышала такое,  что уже ничему не  удивлялась и  ничего не пугалась.  Она не
хуже взрослой знала,  что ждет ее в случае провала, знала, какими средствами
гоминдановцы будут выпытывать у нее имена,  даты, пункты. Но она не боялась,
что выдаст товарищей.  Ведь ее сестра Чэн Го никого не выдала.  Так же будет
вести себя в  полиции и  она  сама.  Но...  все-таки лучше как  можно меньше
помнить. Очень прав командир, всегда повторяющий ей:
     - Будь,  как телефонная трубка. Впустила в ухо, выпустила через рот - и
все забыто.
     - Хорошо.
     Сейчас  она  должна  бежать  в  миссию  так  быстро,  как  только могут
двигаться ее  усталые ноги.  Можно забыть про  еду,  про  усталость,  про...
умирающего доктора.  Голод -  пустяки.  Усталость?.. Ее можно побороть, если
покрепче стиснуть зубы,  а вот доктор? Бедный доктор! Если Цзинь Фын сегодня
же  не  приведет к  нему партизан и  они не  унесут его под землю,  он может
никогда уже не встать с постели;  он никогда не будет больше лечить людей...
Нет,  она приведет к  нему товарищей,  хотя бы  пришлось для этого упасть от
усталости  и   голода.   Нужно  как  можно  скорее  добраться  до  миссии  и
предупредить товарищей о возможном появлении провокатора. Потом нужно так же
быстро вернуться в штаб и привести людей к доктору.
     Сколько ли это будет?  Цзинь Фын пробовала подсчитать и сбилась. Много,
очень много ли.  Пожалуй, больше, чем она сможет пробежать в этот день. Даже
больше,  чем  может пробежать взрослый партизан.  И  все-таки она  должна их
пробежать!  Она же хорошо знает,  что иногда партизаны идут без отдыха и без
пищи и  день и два.  Операция бывает длинной,  и у них нехватает запасов,  а
просить у крестьян -  это значит рисковать подвести их под виселицу. Девочка
знает все это и будет вести себя, как взрослый партизан. Вот и все.
     За  этими  размышлениями совсем незаметно прошел тяжелый кусок пути  до
домика матери доктора Ли.  Сейчас же  после  поворота,  отмеченного кругом и
стрелой,  будет виден свет, падающий из колодца. Конечно, вот и поворот! Вот
знак:  круг,  а  в  круге стрела.  Только на  этот раз Цзинь Фын не зайдет к
старушке. Пускай та даже не знает, что она тут пробегала. Только бы старушка
не забыла про ковшик,  иначе как же вылезешь из колодца? Но странно: девочка
миновала поворот с  кругом и  стрелой,  а  света из  колодца все  не  видно.
Странно,  очень странно!..  Вот в  луче фонаря мелькнули и  камни колодезной
кладки...  Но  почему эти  камни торчат из  кучи  земли?  Почему куча  земли
высится до свода, почему обвалился и самый свод?..
     Цзинь  Фын  с  беспокойством осматривала неожиданное препятствие.  Ведь
если  торчащие здесь  камни  действительно являются частью колодезной трубы,
значит она обрушилась,  значит выхода на поверхность больше нет!  Этот обвал
означал для  Цзинь Фын  необходимость вернуться в  город и  уже снаружи,  по
поверхности,   искать  обхода  гоминдановских  патрулей,   чтобы  попасть  в
миссию...  Страшная мысль пришла ей:  а уж не побывала ли тут полиция, не ее
ли рук это дело - обвал колодца?.. Но зачем полицейские оказались тут, около
колодца?  Уж  не  пришли ли  они за доктором?  Ах,  как ей нужно знать,  что
случилось наверху!
     Девочка в  отчаянии опустилась на кучу земли и погасила фонарик.  Внизу
царила тишина - хорошо знакомая ей тишина черной пустоты подземелья, куда не
проникает ни один звук из внешнего мира. Там, наверху, может происходить что
угодно,  какие угодно события могут потрясать мир,  -  здесь будет все та же
черная тишина...
     Хватит ли у нее сил на то,  чтобы, вернувшись к выходу в город, еще раз
проделать весь путь к миссии поверху?
     Ее мысли неслись с отчаянной быстротой; мысли эти были совсем такие же,
какие были бы в  эту минуту и  в голове взрослого:  она не должна спрашивать
себя, хватит ли сил; должна спросить об одном: хватит ли времени?..
     Цзинь Фын поднялась с земли и пошла,  не замечая того,  что ноги ее уже
не передвигаются с той легкостью, как прежде, а на каждом шагу ее стоптанные
веревочные сандалии шаркают по земле, как у старушки.
     Да, Цзинь Фын уже не бежала, а шла. Она несколько раз пробовала перейти
на  бег,  но  ноги сами замедляли движение.  Она замечала это,  только когда
почти  переставала  двигаться.  Тогда  она  снова  заставляла  себя  ступать
быстрей,  а ноги снова останавливались.  Так,  борясь со своими ногами,  она
перестала думать о чем бы то ни было другом:  ноги,  ноги!  Все ее силы были
сосредоточены на этой борьбе.  Вероятно, поэтому она и не заметила, что свет
ее  электрического фонарика с  минуты на  минуту делался все  более и  более
тусклым. Батарейка не была рассчитана на такое длительное действие. Она была
самодельная.  Такая же,  как у  командира отряда,  как у  начальника штаба и
начальника разведки. Эти батарейки делал молодой радист под землей.
     Цзинь Фын только тогда заметила,  что ее батарейка израсходована, когда
волосок в  лампочке сделался совсем  красным и  светил уже  так  слабо,  что
девочка то и  дело спотыкалась ослабевшими ногами о торчащие на земле острые
камни.  Пронизавшая  ее  сознание  мысль,  что  через  несколько  минут  она
останется без света,  заставила ее  побежать так же  быстро,  как она бегала
всегда.  Как  будто  в  эти  несколько минут  она  могла преодолеть огромное
расстояние, отделявшее ее от выхода в город.
     Она  бежала всего несколько минут,  те  несколько минут,  что еще слабо
тлел волосок фонаря.  Но  вот  исчезло последнее,  едва заметное красноватое
пятнышко на  земле.  Цзинь  Фын  остановилась перед  плотной стеной темноты.
Нужно  было  собраться с  мыслями.  Лабиринт ходов  был  сложен,  они  часто
разветвлялись. Время от времени на стенках попадались знаки: круг и стрелка,
это  значило,  что  итти  нужно прямо;  если стрелка в  круге опрокидывалась
острием книзу, значит нужно было повернуть влево; если глядела острием вверх
- поворачивать надо было вправо.  Эти  знаки были ясно нанесены известью или
углем,  в  зависимости от  характера почвы.  Их  очень хорошо было видно при
свете электрического фонарика и даже в мерцании простой свечи.  Но какой был
в них толк теперь, когда у девочки нет света?
     Цзинь Фын крепко закрыла глаза руками,  думая, что так приучит зрение к
темноте. Но как она ни напрягала зрение, не могла различить даже собственной
руки, поднесенной к самому лицу.
     И  все же  она не  позволила отчаянию овладеть собой -  вытянула руки и
пошла.  Она  уже не  думала теперь,  куда поворачивать,  не  хотела об  этом
думать,  знала,  что,  пускаясь по подземным ходам в  первый раз,  партизаны
непременно брали с собою клубки ниток. Они разматывали нитку за собою, чтобы
иметь возможность вернуться к выходу.  Только так,  шаг за шагом изучали они
лабиринт: делали на поворотах отметки, один за другим осваивали путаные ходы
лабиринта,  общая длина которого измерялась десятками ли. И вот теперь Цзинь
Фын предстояло разобраться в этой путанице.  Она была маленькая девочка, но,
как всегда, когда предстояло какое-нибудь трудное дело, она подумала: "А как
бы поступил на моем месте взрослый?" И всегда поступала так, как поступил бы
на ее месте настоящий партизан,  человек, которого она считала идеалом силы,
смелости и верности долгу.
     Такой вопрос Цзинь Фын задала себе и  сейчас,  когда ее  вытянутые руки
наткнулись на  шершавую стену подземелья.  Она  должна была решить:  итти ли
прямо,  повернуть ли вправо или налево? Загадка, ставившаяся в сказках почти
всех народов перед храбрыми воинами,  показалась ей теперь детски простой по
сравнению с  тем,  что  должна была  решить она,  совсем маленькая девочка с
косичкой,  обвязанной красной бумажкой.  Ах,  если  бы  кто-нибудь  поставил
сейчас перед нею такой простой выбор:  смерть и  выполнение долга или жизнь!
Но всюду,  куда она ни поворачивалась,  была одна страшная черная пустота, и
она не  знала,  где же  -  прямо,  направо или налево -  лежит путь к  цели,
которой было для нее исполнение боевого приказа.
     Она стояла в тяжелом раздумье с вытянутыми руками и кончиками маленьких
пальцев машинально ощупывала шершавую стену подземного хода.  И  все силы ее
большой и  смелой души были направлены на  то,  чтобы не  позволить отчаянию
овладеть сознанием,  живущим в  ее  маленьком теле,  таком  слабом  и  таком
ужасно-ужасно усталом...


        11

     У  Вэй  отвез  в  город постояльцев,  которым было  предложено очистить
комнаты.  Вернувшись,  он  нашел Тан Кэ  и  Го  Лин в  глухой аллее парка за
обсуждением полученного задания.  Чем  больше  рассудительная,  хотя,  может
быть,  и  чересчур осторожная,  Го  Лин  думала над  этим делом,  тем  менее
вероятным казалось ей, чтобы удалось выполнить такую тяжелую задачу. Их было
три женщины.  У Вэй - единственный мужчина на их стороне. А там: один Кароль
стоит их всех,  вместе взятых,  да еще Биб,  да сам Янь Ши-фан,  и Мария,  и
Стелла,  которая приедет с  генералом.  Не легко было говорить о  выполнении
такой задачи.
     - Ты забываешь, - возразила Тан Кэ. - К нам прибудет подкрепление.
     - Что может изменить один человек?
     - Центр отлично знает наши силы,  и  раз он все же дал нам это задание,
значит все рассчитано.  -  Смуглые веки Тан Кэ потемнели от прилившей к  ним
крови.  -  Что же,  по-твоему,  мы не в состоянии исполнить боевой приказ? А
ради чего мы с  тобою живем здесь в  покое и довольстве,  сытно едим и мягко
спим, в то время когда наши товарищи...
     В аллее послышались шаги:  подошел У Вэй.  Ища у него поддержки, Го Лин
поделилась своими сомнениями. Но, к ее удивлению, обычно такой осторожный, У
Вэй на этот раз оказался не на ее стороне.
     - Ты  забываешь,  -  сказал он,  -  что сегодня Янь Ши-фан будет здесь.
Такой случай может не повториться.
     - Что я говорю?! - с торжеством воскликнула Тан Кэ. - Штаб лучше знает,
что делать.
     - Для меня остается неясным только одно, - сказал У Вэй: - ждать ли нам
прибытия товарища из центра или действовать собственными силами?
     - Мы не имеем права и не должны ждать,  -  горячо сказала Тан Кэ. - При
первом удобном случае мы должны взять Янь Ши-фана.
     - Вот за кого я по-настоящему боюсь -  это мать,  - сказал У Вэй: - она
совсем перестала сдерживаться.
     - Я бы не посвящала тетушку Дэ в это дело,  -  заметила Го Лин.  - А то
она может в запальчивости сболтнуть что-нибудь в присутствии Марии.
     - Мария не должна ничего почуять даже кончиком носа,  - сказала Тан Кэ,
искоса глядя на У Вэя.
     - Тсс... - Го Лин приложила палец к губам: - кто-то идет.
     Девушки поспешно скрылись в кустах,  У Вэй принялся набивать трубку. За
этим занятием его и застала осторожно выглянувшая из-за поворота Ма.
     Быстро  оглядевшись,  она  подошла к  У  Вэю.  Крылья  ее  тонкого носа
раздувались,  втягивая воздух,  словно она по запаху хотела узнать,  кто тут
был.  Она опустилась на камень рядом с У Вэем и долго молча сидела, разминая
вырванную из  земли  травинку.  Он  тоже  молчал,  делая вид,  будто увлечен
наблюдением за  тем,  как взвивается над трубкой струйка дыма.  Каждый ждал,
пока заговорит другой. Первою не выдержала молчания Ма.
     - Есть что-нибудь новое?
     - Уполномоченный партизанского штаба должен был спуститься на парашюте.
     Глаза Ма загорелись:
     - Здесь?
     - Наверно, где-нибудь поблизости, потому что он послан сюда.
     - К нам?
     - Да.  Его пароль:  "Светлая жизнь вернется. Мы сумеем ее завоевать. Не
правда ли?"
     Снова  воцарилось молчание.  Ма  нервно  скомкала травинку и  отбросила
прочь.
     - Зачем?
     У Вэй отвел взгляд.
     - ...есть задание.
     Она выжидательно глядела на У Вэя.
     - Это очень серьезно... - сказал он наконец. - Нужно взять Янь Ши-фана.
     - А разве нельзя было это сделать без помощи... оттуда?
     - Повидимому... Одним девочкам это не под силу.
     - А я?
     Он  удивленно взглянул на  нее,  сделал  последнюю затяжку и  выколотил
трубку.
     - Ты?.. Ты должна остаться в стороне. Нужно сохранить твою репутацию.
     Ма порывисто поднялась, но тут же снова опустилась на скамью.
     - Больше не  могу!  -  Тон  ее  стал  жалобным.  Она  быстро заговорила
шопотом:  -  Больше не могу.  Если бы еще только в глазах посторонних, чтобы
хоть свои знали,  что  это игра.  А  то  подумай:  все,  решительно все свои
ненавидят меня. Я больше не могу играть! Позволь мне открыться девушкам.
     - Нет,  нет!  -  сказал У Вэй.  - Я должен оставаться единственным, кто
знает, что это игра.
     - Я  тут уже три месяца и  не  поручусь,  что мое лицо еще не  раскрыто
полицией.
     - Пока ничего угрожающего нет,  -  постарался успокоить ее У Вэй.  - Но
чем меньше знает каждый отдельный человек, тем лучше для него и для дела.
     - Я боюсь за тебя больше, чем если бы ты был там, с твоими товарищами.
     - Меня тут никто не знает. Никто не может донести, что я офицер, ты, Го
Лин и Тан Кэ -  студентки, мать - учительница. Для окружающих мы те, за кого
себя выдаем...
     - Когда прибудет этот товарищ из штаба? - перебила его Ма.
     - Мне кажется, сегодня.
     - Сегодня?! Как странно...
     - Что странно?
     - Нет, ничего... это я так.
     - Ты... побледнела.
     - От духоты, - она провела по лицу платком.
     Он ласково сжал ее пальцы.
     - Чем тяжелей тебе сейчас, тем выше ты поднимешь потом голову...


     Цзинь  Фын  потеряла счет  поворотам.  Несколько раз  ей  чудился  свет
выхода,  и она из последних сил бросалась вперед.  Но никакого света впереди
не  оказывалось.  Только новое разветвление или  снова глухая шершавая стена
земли. И все такая же черная тишина подземелья.
     Какой смысл метаться без  надежды найти выход?..  Один  раз  ей  пришла
такая мысль.  Но  только один  раз.  Она  прогнала ее,  подумав о  том,  как
поступил бы  на  ее  месте взрослый партизан.  Позволил бы  он себе потерять
надежду,  пока  сохранилась хоть  капля  силы?  Сандалии девочки были  давно
изорваны,  потому что  она то  и  дело натыкалась на  острые камни,  подошвы
оторвались,  -  она шла почти босиком.  Кожа на  руках была стерта до  крови
постоянным ощупыванием шершавых стен...
     По  звуку шагов,  делавшемуся все более глухим,  она своим опытным ухом
различила,  что уже недалеко до стены. И тут ей вдруг почудился звук... Звук
под землей?..  Это было так неожиданно,  что она не  верила себе.  И  тем не
менее  это  было  так:  кто-то  шевелился там,  впереди,  в  черном  провале
подземелья.
     - Кто здесь? - спросила она, невольно понизив голос до шопота.
     Никто не отозвался. Но это не могло ее обмануть.
     - Кто тут?
     И на этот раз таким же осторожным шопотом ей ответили:
     - Мы.
     "Мы!" Человек был не один! Значит, отсюда есть выход!
     У Цзинь Фын закружилась голова, она схватилась за выступ стены, сделала
еще   несколько  неверных  шагов  и,   почувствовав  рядом  с   собою  тепло
человеческого дыхания,  остановилась.  Она  больше не  могла  сопротивляться
непреодолимому желанию  опуститься на  землю.  Она  села,  и  ей  захотелось
заплакать,  хотя она ни разу не плакала с тех пор,  как пришла к партизанам.
Даже когда убили Чэн Го...  Но сейчас... сейчас ей очень хотелось заплакать.
И  все-таки она не  заплакала:  ведь "Красные кроты" не  плакали никогда.  А
может быть,  она не заплакала и  потому,  что,  опустившись на землю рядом с
кем-то, кого не видела, она тотчас уснула.
     Ей  показалось,  что она едва успела закрыть глаза,  как веки ее  опять
разомкнулись,  но,  словно  в  чудесной  сказке,  вокруг  нее  уже  не  было
промозглой темноты подземелья.  Блеск далеких,  но  ярких звезд над  головой
сказал ей о том, что она на поверхности.
     Свет звезд был слаб,  но привыкшим к  темноте глазам Цзинь Фын его было
достаточно,  чтобы  рассмотреть вокруг  себя  молчаливые фигуры  сидевших на
корточках детей.  Они сидели молча, неподвижно. Вглядевшись в склонившееся к
ней лицо мальчика, Цзинь Фын узнала Чунь Си.


     Мэй сидела на  веранде в  кресле-качалке,  и  в  руке ее дымилась почти
догоревшая сигарета,  о которой она, видимо, вспомнила лишь тогда, когда жар
коснулся пальцев.  Она отбросила окурок,  но уже через минуту новая сигарета
дымилась в ее руке,  и снова, как прежде, Мэй, забыв о ней, не прикасалась к
ней губами.  Сейчас,  когда никто за  нею не  наблюдал,  Мэй уже не казалась
молодой и сильной.  Горькая складка легла вокруг рта, и в глазах, лучившихся
недавно неистощимой энергией, была только усталость.
     Мэй задумчиво смотрела в  сад.  Но как только на дорожке показалась Ма,
рука Мэй,  державшая сигарету,  сама потянулась ко  рту,  складка вокруг рта
исчезла, глаза сощурились в улыбке.
     Когда Ма,  подходя к  веранде,  увидела Аду,  ее  лицо  тоже претерпело
превращение:  на  нем не осталось и  следа недавней задумчивости.  Но вместо
приветливой улыбки,  озарившей лицо Мэй,  Ма глядела строго,  даже сумрачно.
Она молча опустилась в кресло рядом с Мэй.
     Сумеречная полутьма быстро  заполняла веранду,  и  женщинам становилось
уже трудно следить за выражением лиц друг друга.
     После долгого томительного молчания Мэй неожиданно спросила:
     - Зачем мы ведем эту двойную жизнь?
     Отточенные ногти Ма впились в ладони.
     - Двойную жизнь? - она это не проговорила, а пролепетала испуганно.
     - Я неясно выразилась?
     - Извините,  я не веду двойной жизни,  -  при этом Ма заметила, что Мэй
быстро огляделась по сторонам.
     Убедившись в том, что никого поблизости нет, Мэй сказала шопотом:
     - Перестаньте играть.
     Ма  почувствовала,  как  струя  колкого холода  сбежала в  пальцы,  как
ослабели колени.
     Хотя полумрак скрывал лицо Ма, Мэй по ее испуганному движению разгадала
впечатление, какое произвели ее слова. Не вставая с качалки и подавшись всем
корпусом вперед, Мэй проговорила:
     - Это двойное существование не будет вечным...  Светлая жизнь вернется.
Мы сумеем ее завоевать. Не правда ли?
     Все  было  так  неожиданно,  что  Ма  не  могла удержаться от  возгласа
удивления.  Она  могла ждать от  этой гостьи чего угодно,  только не  пароля
уполномоченного партизанского штаба.
     - Повторите... пожалуйста, повторите, - растерянно проговорила она.
     Мэй отчетливо, слово за словом повторила пароль и спросила:
     - Вы мне верите?
     - Это так неожиданно.
     - Значит, вы знаете, кто я?
     - Да.
     - И верите мне?..
     - Раз вы присланы оттуда, значит вы наш друг.
     Мэй поднялась и, решительно шагнув к Ма, протянула руку:
     - Мне поручили крепко пожать вам руку.
     - Спасибо,  о,  спасибо!  Я так...  благодарна.  -  Не в силах сдержать
охватившее ее волнение,  Ма отвернулась,  чтобы скрыть выступившие на глазах
слезы.  -  Простите меня,  -  прошептала она. - Я так истосковалась по праву
смотреть людям в глаза.
     - Дело, порученное вам, серьезно... Вам предстоит взять Янь Ши-фана.
     Мэй пристально вглядывалась в лицо Марии,  следя за впечатлением, какое
произведет на нее это сообщение.  Ма хотела сказать,  что она уже знает все,
все обдумала и ко всему готова,  но что-то, что она не знала сама, заставило
ее удержаться. Она только сказала:
     - Да, это очень трудно.
     - Но вы не боитесь?
     - Чего?
     - Провала.
     - Мы все готовы к этому каждый день,  каждый час.  Но я верю: все будет
хорошо.
     - Похищение палача должно удаться?
     - Да.
     - Только обезвредив Янь  Ши-фана,  командование НОА  может спасти жизнь
тысячам заключенных,  которых он  держит в  тюрьмах Тайюани.  Он  попытается
уничтожить их и всех лучших людей города, когда войска Пын Дэ-хуая пойдут на
решительный штурм.  А  время этого штурма приближается.  Пын  Дэ-хуай  может
начать его в любую минуту...  -  Тут Мэй схватила Ма за руку и огляделась. -
Ни один человек не должен знать, кто я. Слышите?
     Ма не успела ничего ответить,  - Мэй приложила палец к губам: в комнату
входил Биб. Ма поспешно вышла.
     - Вы осмотрели окрестности?  - спросила Биба Мэй. - Необходимо помнить:
на нас лежит ответственность за жизнь таких людей, как генералы Баркли и Янь
Ши-фан.
     - Как,  и Баркли?..  - Бибу очень хотелось разразиться длинной тирадой,
но взгляд Мэй остановил его,  и он ограничился тем,  что проговорил:  - Лишь
только  генералы  переступят порог  миссии,  их  драгоценные особы  будут  в
безопасности.  Миссия превратится в  крепость.  -  Биб засеменил к  двери и,
распахнув ее, крикнул: - Кароль! Эй, Кароль!
     С помощью Кароля Биб продемонстрировал Мэй все средства защиты,  какими
располагала миссия. Из-под полосатых маркиз, таких мирных на вид, опустились
стальные   шторы,   пулеметы  оказались  скрытыми  под   переворачивающимися
креслами.
     - Пусть кто-нибудь сунется сюда!  -  хвастливо заявил Биб. - Миссионеры
были предусмотрительны.
     - Да, миссия - настоящая крепость, - согласилась Мэй.
     Она стояла, погруженная в задумчивость.
     - Вы  никогда  не  замечали:  самые  интересные открытия  делаются нами
неожиданно, - проговорила она. - И... как бы это сказать... по интуиции.
     - О,  интуиция для агента все,  - согласился Биб. - Мы должны с первого
взгляда определять человека. Вот, например, я сразу разгадал повариху Анну.
     - Опасный враг! - сказал Кароль.
     Мэй не спеша закурила и, прищурившись, оглядела агентов.
     - Больше вы никого не приметили?
     - А что? - Биб замер с удивленно открытым ртом.
     - Так,  ничего...  -  неопределенно ответила Мэй.  -  Я приготовила вам
маленький сюрприз.
     - Мы сгораем от любопытства.
     - Дичь слишком неожиданна и  интересна.  Я покажу ее вам,  когда капкан
захлопнется.
     - О,  мисс Ада,  я легко представляю себе, как это замечательно! Мы уже
знаем, на что вы способны, - улыбнулся Биб.
     - Вот как?!
     - О да, мы слышали о вашем поединке с красной парашютисткой.
     - Скоро я начну действовать,  следите за мной,  - продолжая неторопливо
пускать дым, сказала Мэй. - Это может оказаться для вас интересным.
     - Мы уже видим: высшая школа!
     - Сегодня мой капкан не будет пустовать.
     - И, судя по охотнику, дичь будет крупной, - угодливо улыбнулся Биб.
     - Вот что,  -  вдруг насупившись,  сказала Мэй,  - я вас все же попрошу
перед приездом высоких гостей проверить окрестности дачи.  Сейчас же, сию же
минуту...
     Оба агента нехотя вышли.
     Мэй опустилась в кресло и, уперев локти в подлокотники, сцепила пальцы.
Ее  подбородок лег  на  руки.  Она  глубоко  задумалась и  долго  сидела  не
шевелясь.  Бесшумно поднялась и,  неслышно ступая,  вышла в кухню. От яркого
света лампы, отбрасываемого сверкающим кафелем стен, она зажмурилась.
     У Дэ с удивлением смотрела на неожиданную гостью.
     - Здравствуйте, тетушка У Дэ, - сказала Мэй.
     - Говорят,  нанялись к нам,  -  с обычной для нее суровостью буркнула в
ответ У Дэ.  -  Поздравить вас не могу. Если бы сын не служил здесь, никакая
нужда не загнала бы меня сюда.
     - А я думала, вы верующая католичка.
     - О, это очень давно прошло.
     - Вы очень бледны, наверно устали, - сочувственно проговорила Мэй.
     - Голова болит.  Временами кажется,  будто их у  меня две.  И сердце...
вот.
     У Дэ взяла руку Мэй и приложила к своей груди.
     Мэй прислушалась к биению ее сердца.
     - У меня есть для вас лекарство, - сказала она.
     - Ах, лекарства! - У Дэ отчаянно отмахнулась. - Все перепробовала.
     - Я  вам кое-что дам.  Я  сама слишком хорошо знаю,  что значит больное
сердце, хоть я и врач.
     - В ваши-то годы - сердце?
     - Разве жизнь измеряется календарем?  -  Мэй вздохнула.  -  На мою долю
выпало достаточно,  чтобы износить два сердца...  -  И вдруг, потянув носом,
как ни в чем не бывало: - На ужин что-то вкусненькое?
     У  Дэ сочувственно покачала головой.  Ее проворные руки освободили угол
кухонного стола; появился прибор.
     - Теперь я могу вам признаться,  - весело сказала Мэй, - что не ела уже
два дня... Сейчас я принесу вам лекарство...
     - Спасибо, но я думаю, что вылечить меня может только...
     Мэй  вышла.  В  столовой она  застала Ма.  Радостное выражение ее  лица
поразило Мэй.
     - У вас праздничный вид.
     - Ваш приезд - большая радость.
     - Чувствуете себя бодрей?
     - Я чувствую себя такою сильной, что, кажется, способна...
     Мэй тихонько рассмеялась:
     - А янки так уверены в вас.
     - Это очень хорошо.
     - Вы храбрая женщина. Не боитесь, что могут дознаться?
     Ма пожала плечами.
     Лицо Мэй стало серьезным.
     - Слушайте внимательно... В ваших рядах опасный человек.
     Ма отпрянула.
     - Он может провалить всю организацию,  -  продолжала Мэй и увидала, как
побледнела Ма.
     - Назовите  мне  его,  -  с  трудом  проговорила китаянка.  -  Я  найду
средства...
     - Анна, У Дэ...
     - Нет!  -  Ма закрыла лицо руками.  -  Нет,  нет, нет... этого не может
быть!..
     - По-вашему, я не знаю, что говорю?
     - Вы могли ошибиться...
     - В данном случае лучше совершить ошибку,  которую вы приписываете мне,
нежели ту, которую, быть может, совершаете вы, отстаивая провокатора. А если
провал  произойдет?   Если  из-за  вашей  слепоты,   продиктованной  личными
мотивами,  -  вы  же  не станете отрицать,  что в  ваших соображениях больше
личного, чем...
     По  мере того как  Мэй  говорила,  голова Ма  опускалась все ниже.  Она
молчала.
     - Примите приказ, - сухо закончила Мэй: - убрать ее.
     Прошло несколько мгновений,  прежде чем взгляд Ма  приобрел осмысленное
выражение.  Она провела рукой по лицу,  и рука бессильно упала.  Ма с трудом
выговорила:
     - Хорошо...
     Но тут Мэй неожиданно сказала:
     - Нет... Я сделаю это сама, - и быстро вышла из комнаты.
     Ма с  трудом дотащилась до выключателя,  погасила свет и долго сидела в
темноте.  Голова ее  кружилась от  сбивчивых мыслей.  Все  было так сложно и
странно...  Штаб ошибается?..  Нет, в их деле лучше ошибиться в эту сторону,
чем из  жалости пощадить подозреваемого в  измене и  навлечь гибель на  всех
товарищей, на все дело.
     Тихонько отворилась дверь,  луч  света  упал  поперек  комнаты.  Ма  не
шевельнулась. В комнату вошла Мэй. Она на цыпочках приблизилась к телефону и
после некоторого раздумья,  как если бы силилась что-то вспомнить, прикрывая
рот рукой, неуверенно сказала в трубку:
     - Дайте коммутатор американской миссии...  Дайте сто седьмой...  О, это
вы,  капитан?!.  - проговорила она с видимым облегчением. - А я боялась, что
перепутала все номера...  Нет,  нет, разумеется, все было мне дано верно. Но
согласитесь,  что  приключение с  парашютисткой могло  произвести  некоторую
путаницу и не в слабой женской голове...  Да, все в порядке... Категорически
прошу: теперь же оцепите миссию. Никто ни под каким предлогом не должен сюда
проникнуть.  Отмените все пропуска.  Слышите: все пропуска! - Мэй оглянулась
на дверь.  -  Подождите у  аппарата.  -  Она положила трубку,  одним прыжком
оказалась у двери и быстро ее отворила.  Там никого не было. То же самое она
проделала и  с другой дверью с тем же результатом.  Вернулась к телефону.  -
Слушаете?..  Нет,  нет,  это так -  маленькая проверка.  Нет.  Мне никого не
нужно.  Довольно Биба и  Кароля.  Просто удивительно,  где  вы  берете таких
дураков... Да, больше ничего...
     Мэй  повесила  трубку  и  закурила.  Долго  стояла  у  телефона,  потом
неторопливо прошла в кухню.
     Тетушка У Дэ приветливо улыбнулась ей.
     - Вот,  -  сказала Мэй,  -  примите,  - и протянула кухарке коробочку с
лекарством. - Примите и лягте, вам станет легче.
     Кухарка налила в стакан воды и,  бросив туда таблетку, выпила, отвязала
фартук и  вышла из кухни.  За нею последовала и Мэй.  Коробочка с лекарством
осталась на столе.


     В  миссии  шли  приготовления к  приему  Янь  Ши-фана.  Убрав  комнаты,
освобожденные постояльцами,  Тан Кэ  и  Го  Лин спустились в  столовую.  Они
знали,  с какой придирчивостью.  Ма - Мария осмотрит стол, и, чтобы избежать
ее  раздраженных замечаний,  накрывали его со  всей тщательностью,  на какую
были способны. Но, повидимому, в данный момент хлопоты горничных не радовали
и  даже  как  будто  не  касались Ма.  Она  не  входила в  дом,  предпочитая
оставаться в парке. Когда сквозь деревья мелькал огонь освещенного окна, она
втягивала голову  в  плечи  и,  как  потерянная,  бродила по  самым  дальним
дорожкам.  Иногда,  решившись приблизиться к дому,  она заглядывала в окна и
видела девушек,  хлопочущих у стола,  видела Мэй, Биба и Кароля, проверявших
стальные ставни и  оружие.  Она  не  видела только старой У  Дэ.  Кухня была
пуста. Ма слышала, как, обеспокоенные отсутствием кухарки, девушки хотели ее
позвать,  но У Вэй посоветовал дать матери возможность полежать после приема
лекарства.
     Слыша и видя все это, Ма не решалась переступить порог дома. Но вот она
уловила  нечто,  что  заставило ее  подойти  вплотную  к  кухонной двери  и,
спрятавшись в тени дома, прислушаться. Она не могла сдержать нервной дрожи и
стиснула зубы, услышав, как Го Лин сказала:
     - Пора будить тетю У.
     Посмотрев на часы, У Вэй на этот раз ответил:
     - Пожалуй.
     - Хорошо еще,  что Мария, видимо, сидит у себя в комнате, а то бы давно
уже подняла крик, - сказала Тан Кэ.
     У Вэй вошел в кухню, и оттуда послышался плеск воды. Потом раздался его
испуганный возглас:
     - Смотрите-ка,  что с  нашим котом?  Он  околел.  Вокруг него рассыпаны
какие-то пилюли.
     У Вэй поднял несколько пилюль и стал их рассматривать.
     - Мать сказала,  что это лекарство,  -  сказал он вошедшей Го Лин,  - а
кошка, поев его, околела.
     - Где У Дэ взяла это лекарство?
     - Не знаю.  -  Беспокойство овладело У Вэем. - Она пошла прилечь в свою
каморку.
     У  Вэй бросился вон из кухни и  наткнулся на прислонившуюся к стене Ма.
Он остановился,  тяжело дыша,  но тут показалась Мэй,  -  она молча властным
движением взяла Ма за руку и увела в дом.
     - Одевайтесь, сейчас приедет Янь Ши-фан, - повелительно сказала она.
     Ма,  двигаясь, как автомат, и, глядя перед собою пустыми глазами, пошла
к двери.
     Кароль и Биб,  видевшие в щелку двери все,  что происходило в кухне,  с
восторгом глядели теперь на Мэй.
     - Мы восхищены, - проговорил Биб. - Изумительный тройной удар!
     Между  тем  Ма,  сделав  несколько шагов  по  коридору,  остановилась в
нерешительности.  Мысли вихрем неслись в ее мозгу,  когда она услышала голос
Биба:
     - Да, да, блестящий удар! Карты подпольщиков спутаны. Я подозревал, что
задача  старой  китаянки  заключалась  именно  в   том,   чтобы  дать  знать
партизанам,  когда  настанет наиболее благоприятный момент для  нападения на
Янь Ши-фана.
     У ограды раздался гудок автомобиля.
     Агенты переглянулись и с возгласом "Янь Ши-фан!" бросились в сад.
     Мэй погасила свет и  подошла к  окну.  Сквозь раздвинутую штору ей было
видно все, что происходит в саду.
     Следом за  броневым автомобилем в  аллею въехал грузовик и  остановился
перед домом.  Из  броневика вместе с  круглым,  как шар,  Янь Ши-фаном вышел
человек в форме американского генерала.  Мэй поняла, что это Баркли. Генерал
окинул  взглядом постройки миссии и  направился к  церкви,  стоявшей с  края
поляны,  напротив жилого дома.  По приказанию генерала У  Вэй отпер церковь.
Мэй видела,  как кто-то осветил ее внутренность карманным фонарем,  задержав
луч  на  массивных решетках,  которыми были  забраны окна.  По  знаку Баркли
грузовик подъехал к  церкви.  С  него  соскочило с  десяток малорослых юрких
людей.  Мэй не могла ошибиться:  это были японцы. Они принялись за разгрузку
автомобиля.  По  внешнему виду  ящиков можно было бы  подумать,  что  в  них
упаковано вино.  Но  Мэй  хорошо знала,  что  скрывается под  этой  невинной
упаковкой:  то  была  смертоносная продукция  Кемп  Детрик.  Японцы  бережно
перенесли ящики  в  храм,  потом  замкнули церковную дверь  и  передали ключ
Баркли.  Двое японцев с  автоматами на  ремнях встали по  углам церкви.  Все
фонари погасли.  Фары грузовика исчезли за  воротами миссии.  Мэй был теперь
виден  освещенный луной  белый  куб  церкви,  стройная  стрела  колокольни и
горящий голубоватым светом крест.
     Мэй задвинула штору.  В комнату вошли Баркли и Янь Ши-фан с повисшей на
его руке Сяо Фын-ин. За ними, кланяясь на ходу, семенил японец.
     Баркли,   казалось,   ничуть  не   удивился,   увидев  Мэй.   Он   даже
удовлетворенно кивнул головой и,  обращаясь к  ней,  как к  старой знакомой,
сказал:
     - Японский медицинский персонал, прибывший сюда для организации станции
противоэпидемических прививок,  нужно разместить в службах миссии. Начальник
станции будет доктор Морита. Прошу позаботиться об его удобствах.
     При  этих  словах  японец  еще  раз  поклонился,   но  Мэй  без  всякой
приветливости ответила:
     - Здесь хозяйничает экономка мисс Мэри Ма. Я только врач.
     - Знаю,  -  отрезал Баркли. - Но с этого дня за порядок здесь отвечаете
вы.  Вы будете представлять нас здесь,  в миссии его святейшества папы.  - И
подчеркнуто: - Надеюсь, в остальном вы инструктированы?
     - Да, сэр.
     - Мы с генералом Янь пробудем здесь до утра.
     - Да, сэр.
     Вошла Ма.
     - Я готова показать господам их комнаты.
     Янь Ши-фан и Сяо вышли.  За ними хотел последовать и японец,  но Баркли
велел ему остаться.
     - Должен вам сказать, господа, - сказал генерал, - что, быть может, вам
придется начать работу несколько раньше,  чем мы предполагали.  Не исключена
возможность нашего -  моего и генерала Яня - неожиданного отлета в ближайшие
дни. Об этом вам будет дано знать даже в том случае, если прямая связь между
городом  и  этой  миссией  будет  перерезана  красными.   Вы  откроете  свою
"станцию",  не  ожидая  капитуляции Тайюани.  Эвакуировать блокированные тут
войска гоминдана все  равно  не  удастся.  Так  что  нет  никакой надобности
оберегать их  от заражения.  Пусть они лучше погибнут,  чем перейдут в  ряды
красных. - Баркли с усмешкой взглянул на японца: - Не думаю, чтобы у доктора
Морита были возражения.
     Японец удовлетворенно втянул воздух.
     - А у вас, мисс Ада? - спросил Баркли.
     Мэй пожала плечами:
     - Спасение  войск  господина  Янь  Ши-фана  не  является  моей  главной
заботой.
     - И прекрасно.  Наилучшим решением была бы возможность уничтожения всей
живой силы  Чан  Кай-ши,  которую нельзя перевезти на  Формозу.  Опыт  вашей
станции покажет нам,  стоит  ли  принять такие же  меры  в  отношении войск,
отходящих к  западу,  в  сторону Синцзяня.  Сомнительно,  чтобы  им  удалось
пробиться на  юг,  в  Тибет.  А  если они принесут чуму к  границам Советов,
большой беды,  с  нашей  точки  зрения,  не  будет.  Одним словом,  господа,
действуйте,  а  мы  вас  не  забудем...  -  Баркли заставил себя  приветливо
улыбнуться японцу: - Теперь вы можете, мистер Морита, осмотреть свою комнату
и отдохнуть с дороги.  Надеюсь,  что сегодняшний вечер мы проведем вместе и,
вероятно, не так плохо. Как вы думаете, мисс Ада?
     - Совершенно уверена: будет о чем вспомнить.
     Как только японец ушел, Баркли поспешно сказал Мэй:
     - События развиваются совсем не  так,  как  нам хотелось бы.  Тишина на
фронте -  перед бурей.  Пын  Дэ-хуай  готовит генеральный штурм Тайюани.  Ни
минуты не сомневаюсь:  это будет последний бой -  крепость падет.  Мы с Янем
улетаем завтра.  Послезавтра вы открываете работу станции и  тоже исчезаете,
предоставив действовать японцам.
     - Но как же я "исчезну", если тут уже будут господствовать красные или,
в лучшем случае, произойдет ожесточенный бой?
     - Я пришлю за вами самолет.
     - Сможет ли он сесть и взлететь?
     - Все подготовлено.
     - Меня трогает ваша заботливость, сэр.
     - Все будет хорошо.
     - А японцы?
     - Какое вам дело до них? Если красные их и повесят, большого горя мы не
испытаем.  Лишь  бы  они  успели сделать свое дело.  Надеюсь,  что  вместе с
войсками Янь Ши-фана будут уничтожены и те три японские бригады,  которые мы
для него сформировали.  Да, так будет лучше всего. Если вы до отлета сумеете
обеспечить их заражение, я позабочусь об отдельном гонораре за это дело.
     - Что скажут на это Морита и его люди?
     - Они  предоставлены Макарчером в  мое  полное  распоряжение и  обязаны
выполнить любой приказ.  Да они и  не станут церемониться с этими бригадами,
коль скоро дело требует их уничтожения.
     - Хватит ли препарата?
     - Материала, привезенного мною, хватит, чтобы умертвить половину Китая,
нужно только его умело использовать. У японцев есть опыт.
     - Разве они уже проводили такие операции?
     - И не один раз.  Со временем, когда мы разовьем производство до нужных
масштабов, бактериологическое оружие станет основным в войне, какую мы будем
вести.
     - С Формозы?
     - Найдется достаточно общих границ: Корея, Индия, Вьетнам...
     - Вы намерены уничтожать своих собственных покупателей?
     - Что  делать!  -  сокрушенно проговорил Баркли.  -  Если мы  не  хотим
потерять всю Азию, нужно временно пожертвовать частью. И лучше временно, чем
навсегда.  Пройдет время,  эпидемия в  Китае будет ликвидирована.  Подрастут
новые  покупатели,  которые  будут  помнить,  к  чему  привела их  родителей
строптивость.
     Баркли еще  некоторое время развивал эту мысль,  потом передал Мэй ключ
от церкви:
     - Думаю, что теперь вы самая могущественная женщина в мире: в этой руке
жизнь многих миллионов людей.
     - Да,  - в раздумье произнесла Мэй, - страшная ответственность... Самая
большая, какая когда-либо выпадала на мою долю... Вы не боитесь возложить ее
на меня?
     - Лишь бы не боялись вы.
     - Я-то в себе уверена.
     - Думаю,  что еще укреплю эту уверенность,  сообщив,  что на ваш счет в
Нью-Йорке уже внесено обусловленное вознаграждение.
     - О, это далеко не последнее дело, - с усмешкой сказала Мэй и взглянула
на часы. - Пожалуй, пора переодеваться к ужину.


        12

     Цзинь  Фын  успела  только  подойти к  окраине,  когда  раздался сигнал
полицейского часа.  После  этого  сигнала никого из  города и  в  город  без
специального пропуска не  пускали.  Патруль стоял у  того  места разрушенной
стены,  где  раньше были  ворота,  и  проверял пропуска.  Справа и  слева от
пролома в  стене поле  было  огорожено несколькими рядами колючей проволоки.
Девочка в отчаянии остановилась: она опоздала в миссию!
     Обдав  Цзинь  Фын  пылью,  по  направлению к  воротам промчался военный
грузовик. В отчаянии она взмахнула рукой и закричала.
     Она была уверена, что шофер не слышит. А если случайно и услышал бы, то
ни  за  что бы  не  остановился.  Но,  к  ее  удивлению,  грузовик заскрипел
тормозами.  Из  кабинки  высунулся солдат.  Когда  Цзинь  Фын,  запыхавшись,
подбежала к грузовику, шофер сердито крикнул:
     - Что случилось?
     Цзинь Фын  и  сама не  знала,  что  умеет так жалобно просить,  как она
просила солдата взять ее с собой. Она с трепетом вглядывалась в лицо шофера,
и  все ее существо замирало в ожидании того,  что он ответит.  От нескольких
слов,  которые произнесет этот солдат,  зависела ее судьба.  Нет,  не ее,  а
судьба товарищей в  миссии,  судьба порученного ей важного задания.  Девочка
видела,  как губы шофера растянулись в улыбку и вместо окрика,  которого она
ожидала, произнесли:
     - Садись. Ты не так велика, чтобы перегрузить мою машину.
     Не  помня себя от  радости,  девочка залезла в  кузов и  в  изнеможении
опустилась на наваленную там солому.  Несколько придя в себя,  она разгребла
солому и  зарылась в  нее.  Ей стало душно,  в  лицо пахнуло терпкой прелью,
жесткие стебли больно кололи лицо. Но зато теперь-то Цзинь Фын была уверена,
что жандармы у переезда ее не заметят. И едва эта успокоенность коснулась ее
сознания, как сон накатился на нее темной, необозримой стеной.
     Она очнулась оттого,  что грузовик остановился. Сквозь скрывавшую Цзинь
Фын  солому было слышно,  как  шофер пытался уверить жандармов,  что  они не
имеют права его  задерживать,  так  как он  едет по  военной надобности.  Он
ссылался  на  пропуск,  выданный комендатурой,  и  грозил  жандармам всякими
карами, ежели они его не пропустят. Но караул наполовину состоял из японцев;
они заявили,  что на сегодняшний вечер, именно на этой заставе, отменены все
пропуска. По этому шоссе никого не велено пропускать. А если шофер будет еще
разговаривать,  то  они  его арестуют,  и  пусть он  сам тогда объясняется с
начальством.  Цзинь  Фын  почувствовала,  как  грузовик  повернул и  покатил
обратно к  городу.  Она вылезла из-под соломы и  постучала в  оконце кабины.
Шофер оглянулся.
     - Что тебе?
     - Остановитесь, пожалуйста. Я вылезу.
     - Что?
     - Мне надо туда, - и она махнула в сторону переезда.
     - Тебя не пустят.
     - Мне надо.
     - Живешь там?
     - Живу, - солгала девочка.
     - Все равно не пустят.  Завтра пойдешь.  А сейчас положу тебя спать. Не
так уж ты велика, чтобы места нехватило.
     - Благодарю вас,  но  мне очень надо туда,  -  сказала она,  вылезая из
кузова.
     Еще несколько мгновений она постояла в  нерешительности и  пошла на юг.
Но только на этот раз она шла не к разрушенным воротам,  где стоял караул, а
в обход, к развалинам стены.
     - Проволока там,  не перелезешь! - крикнул ей шофер, но она не ответила
и продолжала итти.
     - Постой!  -  шофер нагнал ее  и  крепко схватил за  плечо.  Она хотела
вырваться, но он держал ее. - Ты и вправду хочешь туда итти?
     Она подумала и сказала:
     - У меня мать там.
     - Через проволоку не пролезешь.  А вот что...  - он поколебался. - Тебя
одну они, может быть, и пустят вот с этим, - и он сунул ей в руку деньги. Ее
первым движением было вернуть их.  Она не  знала,  кто этот человек.  Раз он
служит у  врагов,  значит он дурной человек.  Попросту говоря,  изменник.  И
деньги у него,  значит,  нехорошие. Нельзя их брать. Но тут же подумала, что
эти  деньги  -  единственный шанс  миновать заставу,  добраться до  миссии и
выполнить задание. Она взяла деньги.
     - Спасибо...
     Душа в ней пела от радости,  что задание будет выполнено.  Если она еще
не опоздала,  товарищи в  миссии не попадутся на уловку провокаторши,  может
быть даже схватят ее и отомстят ей за убийство парашютистки.
     Цзинь Фын забыла об усталости,  о голоде. Забыла даже о том, что теперь
уже   нет  надежды  помочь  больному  доктору  Ли.   Все  заслонила  радость
исполненного долга. Она побежала к воротам.
     - Эй ты!  -  крикнул жандарм и  толкнул ее прикладом в плечо.  -  Может
быть, и у тебя тоже есть специальный пропуск?
     - Будьте  так  добры,  возьмите  его,  -  уверенно  ответила девочка  и
протянула ему деньги.
     Жандарм схватил бумажки и  стал  их  пересчитывать в  свете  карманного
фонарика,  а девочка успела уже перебежать за насыпь из мешков,  когда дверь
караулки внезапно отворилась и  упавшая оттуда  полоса  яркого света  залила
жандарма с деньгами в руке и девочку.
     В дверях караулки стоял японский офицер. Вероятно, он с первого взгляда
понял, что произошло, так как тут же крикнул солдату:
     - Эй-эй, давай-ка сюда!
     Оглянувшись,  Цзинь Фын  еще  видела,  как  солдат взял  под  козырек и
протянул деньги офицеру.  Но  она  не  стала  ждать,  что  будет  дальше,  и
пустилась во весь дух по дороге прочь от города.
     Она уже не видела,  как японец одним взглядом сосчитал добычу, как было
уже сунул ее в карман и как при этом взгляд его упал на что-то блеснувшее на
земле. Офицер поспешно нагнулся и поднял фонарик, оброненный девочкой.
     - Если эта девчонка не будет задержана, вас всех расстреляют! - крикнул
японец сбежавшимся жандармам.
     Тотчас  ослепительный свет  прожектора  лег  вдоль  дороги.  Цзинь  Фын
бросилась в канаву и окунулась в воду так, что снаружи осталось только лицо.
     Сверкающий белый луч ослепил ее на мгновение и пронесся дальше. Девочка
выпрямилась и села в канаве,  так как чувствовала, что еще мгновение - и она
упадет в воду и захлебнется.  И вдруг, прежде чем она успела опять окунуться
в  воду,  луч прожектора ударил ей в  лицо.  Девочка вскочила и  бросилась в
поле.  Трава хлестала ее  по  глазам.  Она проваливалась в  ямы,  в  канавы,
поднималась на корточки,  ползла, бежала. Снова падала и снова бежала. В ней
жила уверенность, что жандармы за нею не угонятся. Она успеет скрыться вон в
тех кустах,  что темным пятном выделяются на бугре.  За кустами овраг, а там
снова густой кустарник.  Только бы  добраться до  кустов на  бугре!  Девочка
бежала  на  эту  темную  полосу  кустов  и  не  видела ничего,  кроме  этого
спасительного пятна.
     А жандармы и не думали ее преследовать. Справа и слева от девочки землю
взрыли пули.  А вот захлопал и автомат японца,  отрезая струею свинца путь к
кустарнику.
     Цзинь Фын продолжала бежать.  Падала, вскакивала и снова бежала. До тех
пор,  пока толчок в  плечо,  такой сильный и  жаркий,  словно кто-то  ударил
раскаленной  кувалдой,   не  швырнул  ее  головой  вперед.  По  инерции  она
перевернулась раз или два и затихла. Несколько пуль цокнули в землю справа и
слева, и стрельба прекратилась. К девочке бежали жандармы. А японский офицер
стоял на шоссе с автоматом наготове.
     Цзинь Фын  пришла в  себя  и  проползла еще  несколько шагов,  но  силы
оставили ее,  и  она опять упала головой вперед,  ударилась лицом о  землю и
больше не шевелилась. Жандармы добежали до нее. Один взял ее за ноги, другой
- подмышки. Японец посветил фонарем. В ярком свете белело ее бескровное лицо
и  смешно торчала вбок  потемневшая от  воды  красная бумажка,  которой были
обмотаны косички.
     Когда Цзинь Фын  положили на  пол  караулки,  японец нагнулся к  ней и,
увидев,  что она открыла глаза,  с  размаху ударил ее  по  лицу.  Но  она не
почувствовала этого удара,  другая, более страшная боль растекалась в ней от
раненого плеча.  Сквозь багровое пламя,  заполнившее ее мозг,  она не видела
японца.  Вместо японца перед нею стояло лицо ее командира - бледное, суровое
и ласковое. Такое, каким она видела его всегда.


     В  комнате  становилось  душно.  Прохлада  ночи,  заполнявшая  сад,  не
проникала в окна, заслоненные стальными шторами.
     Ма,  как  окаменелая,  сидела с  застывшим бледным лицом.  На  ней было
нарядное платье,  прическа была  сделана с  обычной китайской тщательностью,
ногти судорожно сцепленных пальцев безукоризненно отполированы.  Ничто в  ее
внешности не позволило бы догадаться о сцене, происходившей час тому назад в
кухне.
     Стеллы -  Сяо Фын-ин -  в комнате не было. Приехав, она сразу вызвала У
Вэя,  приказала ему отнести ее вещи в комнаты,  приготовленные для гостей, и
последовала за ним наверх. С тех пор ее никто не видел.
     Скоро в столовой, казалось, уже не осталось кислорода.
     - Я думаю, - сказал Баркли, - нам лучше перейти в сад.
     Биб смешался.  Он  не  решался сказать,  что страх не позволяет агентам
даже на дюйм приподнять стальные шторы,  а не то чтобы ночью высунуть нос из
дома. Вместо него ответила Мэй:
     - Ответственность за вашу жизнь,  сэр,  лежит на мне,  и ничто,  -  она
любезно улыбнулась Баркли: - даже ваше приказание, не заставит меня отворить
хотя бы одну дверь раньше завтрашнего утра.
     - Но... - Баркли провел пальцем за воротом, - я задыхаюсь...
     - Пройдемте в библиотеку,  там не так жарко, - сказала Мэй и посмотрела
в сторону окаменевшей Ма:  -  А наша милая хозяйка тем временем распорядится
приготовлениями к ужину.
     Не ожидая согласия Баркли,  Мэй направилась к  двери.  За нею двинулись
все, кроме Ма, даже не поднявшей глаз.
     Оставшись  одна,  она  продолжала сохранять неподвижность.  Мучительные
мысли раздирали ее мозг: как ловко обманула ее провокаторша Ада! После того,
что Ма слышала у  двери,  она может с уверенностью сказать:  убив Анну,  Ада
убила верного товарища.  Трудная игра,  которую Ма  вела  столько времени по
заданию  штаба,  требовавшего самой  строгой конспирации и  беспрекословного
подчинения,  привела ее в  ловушку.  Виновата ли она в  этом?  Был ли у  нее
другой выход? Ведь если бы она на иоту хуже играла роль предательницы, то ей
не  поверили бы  враги.  Она  играла честно,  как могла.  Ошибка совершена в
последний момент.  Но  разве  Ма  могла  знать,  что  враги овладели паролем
уполномоченного партизанского штаба?  Или и  самое сообщение об этом пароле,
принесенное девочкой,  было подстроено полицией?  Значит, полиция знала и об
истинной роли Ма? Почему же ее еще не схватили? Чего они ждут?
     Ма  подняла голову и  обвела взглядом двери,  окна:  ни  одной лазейки.
Достаточно ей  на  один дюйм поднять любую из  стальных штор,  как тревожные
звонки по всему дому дадут знать агентам об ее попытке. Так что же остается,
что остается?..
     Ма стиснула руки так,  что хрустнули пальцы. Можно же так распуститься!
Как  будто  не  ясно,  что  нужно делать.  Раз  провалилось ее  так  бережно
хранившееся инкогнито,  если  нельзя  больше рассчитывать пленить палача Янь
Ши-фана,  нужно его убить.  Его,  и Баркли,  и Аду.  А тогда...  тогда пусть
кончают и  с  нею самой.  Ма  провела рукой по лицу.  Так,  именно так она и
поступит!..
     Окончательно сбросив оцепенение, Ма нажала кнопку звонка и, не глядя на
вошедшую Тан Кэ, строго сказала:
     - Подавайте закуски.
     Ма поднялась к  себе,  вынула из туалета маленький пистолет и  положила
его в сумочку.  Когда она вернулась в столовую,  стол был готов. Она окинула
его  привычным  взглядом,  сделала  несколько  исправлений  в  сервировке  и
отпустила горничных.  Вдруг она  услышала в  отворенную дверь шаркающие шаги
Баркли. Это было для нее так неожиданно, что когда она действительно увидела
входящего генерала,  пальцы ее судорожно сжали сумочку, словно он мог сквозь
замшу увидеть лежавшее там оружие.
     - На  нашу долю не  так  часто выпадает удовольствие провести спокойный
вечер...  -  с этими словами американец без стеснения оглядел китаянку с ног
до головы.
     Он говорил что-то пошлое,  но сознание Ма не воспринимало его слов.  Ее
мозг был целиком занят одним неожиданным открытием: он не знает! Значит, Ада
еще не сказала ему,  что Ма -  Мария - подпольщица-партизанка! А может быть,
это только новая ловушка?  Может быть, этот гнусный американец играет с нею,
как кошка...  Впрочем...  не  все ли равно?  Зачем бы он ни явился сюда,  он
здесь,  перед нею,  не ожидающий того,  что за спиною она открывает сумочку,
опускает  в  нее  руку,  нащупывает прохладную сталь  пистолета,  охватывает
пальцами его рукоятку,  отводит кнопку предохранителя,  медленно,  осторожно
вынимает оружие из сумочки...
     Вдруг крик  испуга вырвался у  Ма:  запястье ее  правой руки,  держащей
пистолет, было до боли сжато чьими-то сильными пальцами... Любезно улыбаясь,
за спиною Ма стояла Мэй.
     - Что случилось? - удивленно спросил ничего не заметивший Баркли.
     - Я  уже говорила вам,  -  с  усмешкой ответила Мэй:  -  у  нашей милой
хозяйки нервы не в порядке.
     - В  таком райском уголке,  как  эта  миссия,  можно иметь расстроенные
нервы?  - Баркли рассмеялся. - Теперь я вижу, мисс Мария, вам нужен отдых. И
могу вас уверить:  хотите вы или нет,  вам придется им воспользоваться. - Он
обернулся к Мэй:  -  Поручаю ее вашему попечению.  Надеюсь, вы найдете такое
надежное место, где наш верный друг сестра Мария сможет отдохнуть.
     - В этом вы можете быть уверены, - сказала Мэй.
     "Вот и все, - подумала Ма. - Вот и все".
     А Мэй спокойно спросила:
     - Пятнадцати минут вам достаточно, сэр, чтобы переодеться к ужину? - Не
ожидая ответа, отворила дверь кухни, жестом пригласив в нее Ма.
     Ма послушно вышла и повязалась фартуком. Кушанья стояли в том виде, как
их,  уходя к себе, оставила У Дэ. Действуя машинально, словно не сознание, а
какая-то посторонняя сила управляла ее руками,  Ма принялась за работу.  Она
не слышала,  как за ее спиною затворилась дверь,  как Мэй и  Баркли вышли из
столовой.
     Через несколько минут в комнате задребезжал телефонный звонок.  Снова и
снова. Ма не слышала его. На звонки в столовую вошел Биб:
     - Алло... Да, слушаю... Это я, Биб, сэр.
     Краска сбегала с лица Биба по мере того, как он слушал. Потом выражение
растерянности сменилось у него маской испуга,  рот полуоткрылся и растерянно
растопырились толстые пальцы свободной руки.
     Никто не мог слышать того, что слышал агент:
     "...Почему  вы  молчите,   вы,   идиот?  Повторяю  вам:  настоящая  Ада
перехвачена  красной  парашютисткой,   спустившейся  в  окрестностях  нашего
города. В трупе, найденном в овраге, опознали Аду".
     - Но позвольте, сэр, - решился прошептать Биб, - эта особа явилась сюда
от вас...
     "Боже мой,  какой вы кретин!  - кричала мембрана. - Это диверсантка, ее
нужно схватить, немедленно схватить! Что же вы молчите?.. О боже, вы сведете
меня с ума!..  Эй вы, сейчас же арестуйте ее!.. Я выезжаю сам... Не дайте ей
уйти!"
     Биб,  не  дослушав,  опрометью  бросился  к  механизму,  приводившему в
действие стальные шторы дверей, так как услышал тревожный звонок, говоривший
о том, что кто-то пытается поднять этот щит. И действительно, вбежав в холл,
Биб увидел,  как двое скользнули в щель между полом и щитом. Один из них был
У Вэй - это Биб хорошо видел, вторая была женщина. Биб не разобрал, кто она,
только с уверенностью мог сказать: это не "Ада". Все остальное, по сравнению
со страхом упустить диверсантку,  казалось ему таким малозначащим, что он не
стал  раздумывать над  этим случаем и  поспешил повернуть рукоять механизма.
Стальные щиты со стуком стали на места.
     Дверь порывисто распахнулась, и вошла оживленная, улыбающаяся Мэй:
     - Ну,  как ужин?  -  Тут она заметила Биба.  Его вид поразил ее.  - Вам
нехорошо?..
     - ...О,  напротив...  -  попытался он ответить как можно тверже, но это
ему плохо удалось.
     - Сегодня вечер сюрпризов, - сказала Мэй. - Сейчас произойдет нечто...
     - О да, - перебил он ее. - Сейчас произойдет нечто. Я поднесу вам такой
сюрприз, какого вы не ожидаете.
     - Вот как? У вас для меня тоже кое-что есть?
     - Кое-что!..
     Биб лихорадочно обдумывал,  что следует сделать.  Без участия Кароля он
не  решался приступить к  делу.  Разве мог  он  один арестовать эту страшную
женщину?
     Агент незаметно пятился. Ему оставалось до двери всего несколько шагов,
когда в комнату вошла Ма.
     - Ужин го... - при виде лица Биба слова замерли у нее на губах.
     Он встретил ее торопливым вопросом:
     - У вас есть оружие?
     Это удивило ее  не  больше,  чем если бы он просто предложил ей поднять
руки. Она покорно ответила:
     - Нет.
     Но  то,  что  произошло  дальше,  перевернуло  все  ее  представление о
происходящем. Биб шагнул к ней и протянул ей пистолет.
     - Вот...  Держите ее  под дулом пистолета,  -  он указал на Мэй,  -  не
спускайте  с  нее  глаз,   при  первом  движении  стреляйте.  Стреляйте  без
колебаний!
     Удивление помешало Ма что-нибудь ответить.
     - Я сейчас же вернусь, - бросил Биб и исчез за дверью.
     Ма понимала одно:  под дулом ее пистолета стоит провокатор;  Биб, как и
Баркли, еще ничего не знает о ней самой, о Марии - Ма. Если она убьет сейчас
Аду, то никто ничего и не узнает...
     Если бы не необычайное спокойствие Мэй и прямой взгляд, устремленный на
Ма, та, наверно, спустила бы курок. Но выдержка Мэй сбила Ма с толку...
     В комнату вбежали горничные. Не громко, но так, что все могли отчетливо
слышать, Мэй сказала:
     - Светлая жизнь вернется. Мы сумеем ее завоевать. Не правда ли?
     Она улыбнулась при виде растерянности,  которую не в  силах были скрыть
девушки.
     - Не верьте ей, она агент врагов! - крикнула Ма.
     - Если бы  это было так,  вы уже были бы в  наручниках,  -  невозмутимо
сказала Мэй.
     А Ма истерически кричала:
     - Это она убила Анну! Она сказала, что Анна предательница.
     - Я в ваших руках,  вы всегда успеете меня убить, - все так же спокойно
проговорила Мэй.  -  А пока я скажу: это был суровый экзамен для товарища Ма
Ню.  У  нас  появилось подозрение,  что  из  маскировки под предательницу ее
деятельность перешла  в  настоящее предательство.  Давая  ей  задание  убить
"провокаторшу",  я  хотела  знать  правду:  если  Ма  Ню  наш  человек,  она
согласится убить Анну;  если  же  она  не  захочет выполнить приказ,  значит
она...
     - Вы могли! - воскликнула Ма.
     - Эта работа требует жестокой проверки.
     - И все-таки вы ее убили! - крикнула Ма.
     Прежде чем Мэй успела ответить, дверь отворилась - в ней стояла У Дэ. У
нее  был  заспанный вид.  Не  понимая,  что происходит,  она в  беспокойстве
спросила:
     - Опоздала с ужином? - Заметив Мэй, улыбнулась: - Спасибо за лекарство;
головная боль совсем прошла.
     - Оставайтесь здесь!  -  приказала Мэй девушкам.  -  С минуту на минуту
должны спуститься эти дураки Биб и  Кароль,  и,  может быть,  с  ними сойдут
"высокие гости" -  наши пленники.  Ваша задача -  не дать им поднять шум. На
каждую из вас по агенту -  это вам по силам.  Нам с  У Дэ остаются генералы.
"Гости" должны быть взяты живыми, а с теми можете не церемониться.
     У Дэ молча готовила веревку.


     Между  тем  в  комнате  наверху Баркли  с  недоверием слушал  сообщение
запыхавшегося, бледного Биба.
     - Давайте сюда второго идиота! - приказал он.
     Биб опрометью бросился прочь и  через минуту вернулся с Каролем.  Тогда
Баркли направился к  комнате Янь  Ши-фана,  без предупреждения толкнул дверь
ногою и тут же убедился, что комната пуста.
     - Он,  наверно, у этой маленькой китаянки Стеллы, сэр! - крикнул Кароль
и толкнул было дверь в комнату Сяо Фын-ин.  Но эта дверь оказалась запертой.
Агенты забарабанили в нее кулаками. За нею царило молчание.
     - Вышибайте! - приказал Баркли.
     Агенты навалились на  дверь и  через минуту все  трое  были в  комнате.
Перед ними,  развалясь в кресле,  сидел Янь Ши-фан. Казалось, шум не нарушил
безмятежного сна  китайца:  веки  его  оставались опушенными,  руки спокойно
лежали  на  подлокотниках.  Баркли потряс его  за  плечо,  и  голова китайца
безжизненно свалилась на плечо.
     - Где эта тварь?  -  в  бешенстве заорал Баркли на  агентов.  -  Я  вас
спрашиваю: где Стелла?
     Отвесив пощечину растерянно мигающему Бибу,  Баркли бросился к лестнице
и,  прыгая сразу через три ступеньки, сбежал в столовую. Прямо напротив него
спокойно стояла Мэй.
     - Взять! - крикнул Баркли.
     Биб  растерянно топтался.  Кароль,  широко растопырив руки,  двинулся к
Мэй. Мэй не стала ждать, пока он обойдет стол, и крикнула:
     - Товарищи, ко мне!
     Девушки вбежали с пистолетами наготове и сразу направили их на агентов.
Те покорно подняли руки и замерли там, где были. Баркли же ответил выстрелом
в Мэй. Бросившаяся вперед Го Лин прикрыла ее своим телом и упала, раненная в
грудь. В следующее мгновение метко пущенная рукою Мэй тарелка угодила Баркли
в голову. Он выронил оружие и через минуту лежал связанный. Агенты, стоявшие
теперь под дулами двух пистолетов, наведенных на них одною Тан Кэ, не делали
попыток прийти ему на помощь. Так же безропотно они дали себя связать.


        13

     Только бы  не  заплакать,  только бы не заплакать!  Больше Цзинь Фын не
думала ни  о  чем.  Ни на что другое в  сознании уже и  не оставалось места.
Когда офицер ударил ее по первому пальцу,  все клетки ее маленького существа
настолько переполнились болью,  что казалось,  ничего страшнее уже не  могло
быть.  Она  закричала,  но  из-под  ее  крепко  сжатых век  не  скатилось ни
слезинки.  Потом ей разбили второй палец, третий, четвертый... Японец ударял
молотком спокойно,  словно делал какое-то повседневное,  совсем обыкновенное
дело.  И так же спокойно рыжий американец наблюдал за этим делом, приготовив
бумагу,  чтобы записать показания девочки. Скоро ее маленькие загорелые руки
стали огромными и синими, как у утопленника. И все же она ничего не ответила
на  вопросы  переводчика.  Американец  хотел  знать,  с  какими  поручениями
партизан ходила Цзинь Фын.  К кому,  куда,  когда? И еще он хотел знать, где
находятся в  городе выходы из подземных галлерей.  Но Цзинь Фын словно и  не
слышала его вопросов,  только думала:  не плакать, не плакать. Потом ее били
головой об  стол  и  спиной о  стену.  Когда Цзинь Фын  теряла сознание,  ее
поливали водой,  втыкали ей иголку шприца с  какою-то жидкостью,  от которой
девочка приходила в себя, пока опять не теряла сознания. И так продолжалось,
пока комната,  где ее пытали,  не залилась ярким-ярким светом и в комнату не
ворвались "Красные кроты":  и  командир с  рукой,  висящей  на  перевязи,  и
маленький начальник штаба,  и  высокий рябой начальник разведки,  и  радист.
Цзинь Фын так ясно видела все морщинки на  лице радиста со  въевшейся в  них
копотью!  И все партизаны стреляли в японца и американца, и на всех них были
новые ватники,  а поверх ватников -  крест-накрест пулеметные ленты.  Совсем
как  нарисовано на  плакате,  висевшем над ее  местом на  кане в  подземелье
штаба. Партизаны стреляли, а японец и рыжий американский офицер подняли руки
и упали на колени.  А когда командир "кротов" увидел Цзинь Фын, прикрученную
ремнями к широкому деревянному столу,  он бросился к ней и одним ударом ножа
пересек путы.  И  ей  стало  так  хорошо-хорошо,  как  будто  она  сделалась
легкой-легкой и понеслась куда-то. Она успела прошептать склонившемуся к ней
командиру,  что никого не выдала и  ничего не сказала врагам.  И  что она не
плакала,   честное  слово,  не  плакала.  Ведь  "Красные  кроты"  не  плачут
никогда!..
     И Цзинь Фын уснула.  Последнее, что она видела: командир опустил на нее
жаркое  шелковое полотнище большого-большого красного знамени,  закрывшее от
нее весь мир...


     Мэй и У Дэ перевязали раненую Го Лин.
     Из  сада  донесся  настойчивый  гудок  автомобиля,  еще  и  еще.  Затем
послышался грохот,  словно  ломали ворота,  и  через  несколько минут  удары
посыпались на дверь дома.  Звон стекла,  треск ломаемого дерева - и стальной
ставень загудел от тарана.
     На несколько мгновений наступила тишина,  потом удары раздались с новой
силой.  Мэй  казалась  совершенно спокойной.  Никто,  кроме  нее  самой,  не
замечал, как вздрагивала ее рука с часами, на которые она смотрела, почти не
отрываясь.  Вот  глухой удар  близкого взрыва заглушил даже грохот ударов по
ставням, и Мэй оторвала взгляд от циферблата:
     - Всем оставаться на местах!
     Несколькими  прыжками  она  взбежала  на  второй  этаж  и  с  жадностью
прильнула к  похожему на  иллюминатор маленькому оконцу  в  конце  коридора.
Возглас неудержимой радости вырвался у  нее из  груди:  вся окрестность была
освещена ярким пламенем, вырывавшимся из окон церкви.
     Так же стремительно Мэй спустилась обратно.
     - Если  бы  на  моем месте были вы,  -  скороговоркой обратилась она  к
связанному Баркли, - то через пять минут этот дом был бы подожжен...
     - Вместе с вами и с этой компанией? - язвительно спросил Баркли.
     - Нет,  нас тут не было бы,  а вы вместе с этими двумя идиотами были бы
уничтожены  огнем,  как  последние  следы  задуманного вами  отвратительного
преступления, так же, как та мерзость, которую вы спрятали в церкви.
     - Такими дешевыми утками меня не проведешь, - презрительно сказал он.
     - Хотите доказательств?  Сейчас получите.  Погасите свет!  -  приказала
Мэй,  под  испуганными  взглядами  женщин  подбежала  к  приводу  ставней  и
приподняла на  дюйм стальную штору одного из окон.  Но этого дюйма оказалось
достаточно, чтобы зарево пожара осветило всю комнату.
     - К утру ваши головы будут красоваться на кольях у стены Тайюани!  -  в
бешенстве крикнул Баркли.
     Часы  в  столовой громко пробили двенадцать.  Звон последнего удара еще
висел в воздухе, когда послышалось нечто похожее на отдаленные раскаты грозы
и задрожали стены дома. Этот гром все усиливался, нарастал, волнами ударялся
в стальные щиты ставней.
     Все  удивленно  насторожились.  Мэй  выпрямилась  и,  пересиливая  шум,
крикнула:
     - Товарищи!  Начался штурм Тайюани,  который будет последним.  На  всем
пространстве Китая, вплоть до южного берега Янцзы, больше не будет ни одного
не разгромленного очага сопротивления врага... Слава свободному Китаю, слава
китайскому  народу  и  его  коммунистической партии!  Да  здравствует  вождь
китайского народа председатель Мао Цзе-дун... - Она сделала маленькую паузу,
чтобы набрать воздуху.  -  А теперь,  тетушка У Дэ, возьмите острый нож. Вы,
как повариха,  управитесь с  ним лучше всех.  -  Мэй подошла к  Баркли.  Его
расширенный ужасом взгляд метался от одного лица к  другому.  -  Идите сюда,
тетушка У,  - сказала Мэй и перевернула спеленутого веревками генерала лицом
к  полу.  -  Режьте!  -  И,  почувствовав,  как в ее руках судорожно забился
Баркли,  не удержалась от смеха.  -  Режьте веревки,  тетушка У Дэ! Быстрее,
время дорого!..  Встаньте,  Баркли!..  Я к вам обращаюсь,  вы... - повторила
она,  видя,  что Баркли лежит, скованный страхом. - Встаньте, вы мне нужны в
качестве носильщика...
     Баркли поднялся и, задыхаясь от бессильного гнева, прохрипел:
     - Вы преступница, и судить вас будут американцы...
     - Возьмите раненую!..  - оборвала его Мэй. - Осторожней! Идите за мной.
- Она  перешла в  кухню и  три раза стукнула ногою в  пол.  В  углу медленно
поднялся большой квадрат пола,  и  полоса  яркого  света  ворвалась снизу  в
темную кухню. В этом свете появилось строгое лицо Сань Тин.
     - Все готово? - спросила Мэй.
     Сань Тин с усилием отодвинула кусок пола.
     - У Дэ, Тан Кэ, Ма Ню! - командовала Мэй. - Помогите опустить раненую в
подземный ход.
     Ма в нерешительности остановилась.
     - А У Вэй? - негромко проговорила она.
     - Он  сделал свое дело вместе с  товарищем Сяо  Фын-ин  -  поджег склад
чумных препаратов.
     При  имени Стеллы,  которую подпольщики знали как изменницу,  раздались
возгласы удивления.
     - Теперь они,  надеюсь,  уже далеко, - сказала Мэй. - Быстрее, быстрее,
товарищи!..
     Через  несколько минут  люк  был  поставлен на  место и  в  кухне снова
воцарилась  темнота.   За   стенами  дома   продолжала  грохотать  буря  все
нарастающей канонады.


     Канонада была слышна и в глубоком подвале,  где находился "следственный
отдел" объединенной американо-гоминдановской контрразведки.
     Сидевший  за   столом  рыжий   американец  приложил  носовой  платок  к
расковыренному прыщу и,  страдальчески сморщившись,  поглядел на появившееся
на полотне крошечное пятнышко крови.
     - Так вы,  доктор,  считаете, что девчонка не может говорить? - спросил
он у стоявшего напротив стола японца в форме офицера гоминдановской армии.
     - Может быть, через две-три недели... - неуверенно проговорил японец.
     - Вы шутник!  Через два-три дня на моем стуле будет сидеть какой-нибудь
красный дьявол,  если мы  не  заставим эту маленькую китайскую дрянь открыть
нам, где находятся выходы из катакомб в город.
     Японец со свистом втянул в  себя воздух и молча поклонился.  Американец
ничего не  мог  прочесть на  его  лице и  со  злостью отшвырнул недокуренную
сигарету.
     - Вы должны заставить ее говорить!
     Японец сжал кулаки у груди и виновато уставился на американца.
     - Если бы вы,  сэр, не применили к ней такой системы допроса, сэр. Если
бы  вы  учли,  что она еще совсем маленькая и  не может выдержать того,  что
выдерживает взрослый человек, сэр...
     - Не учите меня,  -  грубо оборвал его рыжий,  -  я сам знаю, что может
выдержать китайский партизан! Эти дьяволы живучи!
     - У нее был очень истощенный организм, сэр, - оправдываясь, пробормотал
японец.
     - Какого же чорта вы не предупредили меня!
     - Если бы  вы  спросили меня,  я  сказал бы  вам,  сэр,  что  ей  можно
раздробить пальцы,  можно даже вывернуть руки,  но то,  что вы сделали с  ее
животом, сэр... Это очень сильное средство, сэр.
     - Подумаешь!  -  с кривой усмешкой проговорил американец.  -  Другим мы
прикладываем к  животу  целые  горшки углей,  а  эта  не  выдержала и  одной
пригоршни...  Так вы  категорически заявляете,  что она больше ни  на что не
годна?
     - Если вы не дадите нам хотя бы неделю на восстановление.
     Тут  до  слуха  американца  докатились,  наконец,  раскаты  непрерывных
разрывов, грохотавших над городом. Он обеспокоенно поднялся из-за стола.
     - Слышите?.. Не кажется ли вам, что в нашем распоряжении остаются часы?
Не  время разводить тут  лечебницы для партизан...  Я  доложу генералу,  что
из-за вашей непредусмотрительности девчонка не дала нам никаких показаний.
     Японец покорно склонил голову и закрыл глаза,  чтобы не дать американцу
заметить загоревшейся в них ненависти.
     Американец поспешно пристегнул пистолет.
     - Я  тороплюсь.  Передайте от  моего  имени  китайскому комиссару,  что
девчонка должна быть повешена.  И не утром,  когда этот увалень выспится,  а
сейчас же, на городском бульваре, чтобы ее было хорошо видно.
     Он уже взялся за ручку двери, когда японец остановил его:
     - Если вы позволите,  сэр,  я  передам от вашего имени,  сэр,  чтобы ее
повесили за ноги, сэр.
     - Хоть за язык, если доставит вам удовольствие.
     - Униженно благодарю вас,  сэр.  -  И японец отвесил спине удаляющегося
американца низкий поклон.
     В  этот миг над их  головами послышался страшный грохот,  и  яркий свет
ослепил японца. Он уже не видел, как отброшенный взрывом прыщавый американец
раскинул руки и  размазался по стене багрово-серым месивом из мяса,  костей,
сукна и  известки.  Это месиво даже не  имело формы человека.  Японец ничего
этого не видел из-под сотни тонн обрушившегося кирпича,  под которым исчезло
его маленькое, так легко сгибавшееся в поклонах тело.


     Командир отряда  "Красных кротов"  не  спал  всю  ночь.  Книжка  лежала
развернутыми страницами к  одеялу.  Он брал ее и снова клал,  не читая;  все
ходил и  ходил из угла в  угол по тесному подземелью и  здоровой левой рукой
нервно тер поверх повязки больную правую.
     Так он ходил,  когда явился начальник разведки и  доложил,  что церковь
миссии сгорела дотла, Янь Ши-фан отравился, а в плен взят американец Баркли.
Потом пришел начальник штаба и доложил,  что с земли прибыла связь. Командир
велел ввести связного,  и  в подземелье вошла Сань Тин.  Она пошатывалась от
усталости и  с  благодарностью оперлась о  руку командира,  усадившего ее на
кан.
     Внимательно присмотревшись к  командиру,  словно мысленно сравнивая его
внешность с полученным описанием, и проверив пароль, Сань Тин сказала:
     - Генерал Пын  Дэ-хуай не  мог  доверить этот приказ радио.  Это  очень
важно.  -  И, прикрыв глаза, она, как заученный урок, проговорила: - Генерал
Пын  Дэ-хуай приказывает вам выйти в  город.  Там оборону южного вала держат
две  японские  бригады,  вы  их,  вероятно,  знаете:  те,  что  сформированы
американцами для  Янь  Ши-фана.  Это  смертники.  Поэтому взятие Южных ворот
обойдется нашим войскам во много жизней.  Ваша задача: ударить японцам в тыл
и облегчить задачу наших наступающих войск.
     Она замолчала. Командир думал, что приказ окончен, и сказал:
     - Хорошо.
     Но Сань Тин остановила его движением руки и,  наморщив лоб, как если бы
старалась возможно точнее передать слова Пын Дэ-хуая, продолжала:
     - Между  восемью и  девятью вечера  дивизия Да  Чжу-гэ  должна  достичь
рубежа Голубой пагоды.  Это  будет  его  исходной позицией для  атаки  Южных
ворот. От Голубой пагоды он даст вам сигнал красными ракетами: одна и две. -
Сань Тин открыла глаза и,  посмотрев на  командира,  раздельно повторила:  -
Одна и две! Это начало атаки.
     - Хорошо, - ответил командир, - одна и две.
     Несколько мгновений он, видимо, обдумывал приказ, но, вместо того чтобы
отдать его начальнику штаба,  преодолевая заметное смущение, снова обратился
к Сань Тин:
     - Ведь вы участвовали в операции против католической миссии?
     - Да, - неохотно ответила она.
     - Не видели ли вы там мою связную? Ее зовут Цзинь Фын.
     - Там было много девушек, - неопределенно ответила Сань Тин.
     - Совсем маленькая девочка, - с застенчивой улыбкой пояснил командир, -
у нее в косичке красная бумажка...
     Сань Тин нахмурилась:
     - Не помню...
     - Да,  да, конечно, - виновато проговорил командир, - об этом, конечно,
потом...
     Он стал отдавать приказания,  необходимые для вывода отряда в город,  а
когда обернулся к Сань Тин,  то увидел,  что она спит, привалившись спиной к
холодной стене подземелья.  Ему  показалось,  что  лицом она  напоминает его
маленькую связную.  Только волосы ее не были заплетены в косичку,  а коротко
острижены,  как у мальчика, и на ногах были такие изорванные сандалии, каких
он никогда не допустил бы у  себя в отряде.  Собственно говоря,  это даже не
были  уже  сандалии,  а  одни  тесемочки  без  подошв,  перепачканные кровью
израненных ног...
     Это  было  22  апреля 1949  года.  Командир очень хорошо запомнил дату,
потому что  в  этот  день  он  вывел  своих  "кротов" на  поверхность земли,
освещенную лучами солнца.  Ему  это  солнце казалось вовсе не  заходящим,  а
поднимающимся над горизонтом.  Из-за окружающих гор к  небу устремлялись уже
последние потоки света,  а  ему  все чудилось,  что это заря великой победы,
восходящая над Китаем.  Хотя и  находясь под землей,  командир вовсе не  был
оторван от  жизни своей страны и  знал о  великих подвигах народа на фронтах
освободительной войны;  эти подвиги никогда не казались ему такими сверкающе
прекрасными,  какою предстала победа сегодняшнего дня, еще не одержанная, но
несомненная.  Сегодня "кротам" предстоял открытый бой наравне с  регулярными
частями войск Пын  Дэ-хуая.  И  командиру казалось особенной удачей то,  что
нужно было драться с ненавистными японцами - наемниками не менее ненавистных
американцев.
     Все ликовало в  душе командира,  когда он  шел подземными галлереями во
главе  своего отряда.  Настроение его  было  настолько приподнято,  что  он,
обычно  тщательно взвешивавший каждое слово  начальника разведки,  теперь не
очень внимательно слушал шагавшего рядом с ним высокого худого шаньсийца.  А
тот, как нарочно, именно сегодня, впервые за долгое знакомство с командиром,
оказался необычайно разговорчивым.  Когда он говорил,  даже нечто похожее на
улыбку пробегало по его темному, обычно такому хмурому рябому лицу.
     - Ровно десять лет тому назад, - говорил шаньсиец, - неподалеку отсюда,
в  моей родной Шаньси,  я  вот так же  шел в  полной темноте впереди отряда,
которым  командовал товарищ  Фу  Би-чен.  Это  было  мое  первое  сражение с
японцами,  и оно едва не стало и последним.  Тогда я получил пулю в спину от
своих...
     Только  тут  командир  вскинул  на   рассказчика  удивленный  взгляд  и
мимоходом переспросил:
     - Извините я не ослышался: от своих?
     - Да.  Это была моя вина:  я побежал вперед,  в сторону японцев, раньше
времени, и свои приняли меня за изменника...
     - Зачем же вы побежали? - все так же невнимательно спросил командир.
     - Должен вам сознаться,  что тогда я не меньше,  чем о победе,  думал о
тех, кто остался на мельнице...
     - На мельнице?
     Командир споткнулся о  камень в  подземном ходе  и  успел уже  забыть о
своем вопросе, когда начальник разведки сказал:
     - На  мельнице остались моя  жена  и  маленький цветок  нашей  жизни  -
дочь... Она умела только лепетать: мяу-мяу.
     - Маленький цветок... - повторил за ним командир. - Как вы думаете, что
могло случиться с Цзинь Фын?
     - Война  есть  война,  -  ответил  начальник разведки и,  направив свет
фонаря на новое препятствие, предупредил: - Пожалуйста, не споткнитесь.
     - Вы заговорили о  своей девочке,  и я невольно вспомнил нашу маленькую
Цзинь Фын.
     - Была отличная связная.
     - Я не хочу вашего "была", - несколько раздраженно произнес командир. -
Я надеюсь.
     - Война есть война, - повторил начальник разведки.
     - Но война не мешает же вам помнить о вашем маленьком цветке.
     - О,  теперь мой цветок уже совсем не такой маленький - ему одиннадцать
лет.
     - Вот видите: вы о нем думаете!
     - Да,  но только думаю.  За десять лет я видел мою дочь всего один раз,
когда мы проходили через Шаньин.  Там она живет и  учится в  школе для детей
воинов...  Если бы вы знали, какая она стала большая и ученая! Гораздо более
ученая,  чем старый мельник,  ее отец. - Он подумал и заключил: - Если война
продлится еще года два,  она тоже станет "дьяволенком" и,  может быть, будет
связной в таком же отряде, как наш.
     - Нет, война на китайской земле не продлится два года, она не продлится
даже один год.  Заря великой победы уже поднялась над Китаем. Враги бегут, а
недалек день, когда мы сбросим в море последнего гоминдановского изменника и
последнего янки. И никогда-никогда уже не пустим их обратно.
     - Да,  у  народа мудрые вожди,  -  согласился начальник разведки,  -  и
храбрые полководцы:  враг будет разбит, даже если нам придется воевать с ним
еще десять раз, по десять лет каждый.
     - Война -  великое бедствие,  ее  не  должно быть  больше,  -  возразил
командир. - Наша мудрость говорит: "Гнев может опять превратиться в радость,
злоба  может  опять  превратиться в  веселье,  но  разоренное государство не
возродится,   мертвые  не  оживут.   Поэтому  просвещенный  правитель  очень
осторожен по отношению к  войне,  а  хороший полководец остерегается ее.  На
этом пути сохраняешь государство в  мире и армию в целости".  Ваш цветок уже
не  будет связным в  отряде,  подобном нашему.  Потому что  не  будет больше
подземной войны,  и  никакой войны  не  будет.  Ваш  цветок будет  учиться в
Пекинском университете и станет ученым человеком.
     - Девушка?  - с недоверием спросил начальник разведки. - Извините меня,
но я этого не думаю.
     - Могу вас уверить,  -  сказал командир.  - Женщина Китая уже доказала,
что ни  в  чем не уступает мужчине.  Посмотрите,  как она трудилась во время
войны,  ведя хозяйство ушедшего на борьбу с врагом мужчины!  Посмотрите, как
она  с  оружием  в  руках  дралась бок  о  бок  с  мужчиной!  Неужели же  вы
сомневаетесь, что она займет свое место рядом с ним и после войны?
     - Мужчина - это мужчина, - проговорил бывший мельник. - Я не уверен...
     Командир перебил его:
     - Спросите себя:  чего вы хотите для своего цветка?  И вы узнаете, чего
хотят для своих дочерей все китайцы.
     - И вы тоже? - спросил шаньсиец.
     - У  меня нет больше ни жены,  ни дочери,  ни дома.  Но я надеюсь,  что
Цзинь Фын заменит мне дочь, как только кончится война.
     - И вы хотите, чтобы она тоже училась в Пекинском университете?
     - Непременно!  -  уверенно проговорил командир.  Он  хотел  сказать еще
что-то,  но тут в лицо ему потянуло свежим воздухом:  выход из-под земли был
близок.  Командир остановился и  поднял фонарь,  чтобы собрать растянувшийся
отряд.


        14

     В свете фонаря, который нес начальник разведки, своды катакомб казались
еще ниже, чем были на самом деле, они давили на идущих всеми миллионами тонн
земли,  лежащей между  подземельем и  ночью озаренной непрерывными вспышками
орудийных выстрелов и  разрывов.  Внизу не  было ни  выстрелов,  ни  грохота
разрывов.   Воздух  там  был  неподвижен,   холоден  и  сыр.   Тени  идущих,
отбрасываемые неверным мерцанием фонаря,  приводили в движение стены ходов и
неровные своды;  они ломались и  даже как будто извивались,  теряя временами
свои  подлинные очертания и  заставляя идущего  впереди  начальника разведки
приостанавливаться, чтобы различить знаки, отмечающие повороты.
     Начальник разведки двигался медленно.  Не  столько потому,  что он  был
ранен в ногу, сколько потому, что шедший за ним приземистый боец не мог итти
быстро.  Его  лицо  лоснилось от  пота,  из-под  закатанных рукавов  ватника
виднелись напряженные жгуты  мускулов.  Ему  было  тяжело нести  Цзинь  Фын,
найденную     "кротами"     в     подвале     разгромленного    ими     дома
американо-гоминдановской тайной полиции. Боец нес девочку почти на вытянутых
руках,  боясь прижать к  себе.  Это причинило бы ей страдания.  Боец изредка
останавливался, чтобы перевести дыхание.
     Иногда во  время таких остановок боец присаживался на  корточки,  чтобы
упереть локти в колени.  Его локти дрожали мелкой-мелкой дрожью, и все же он
не решался опустить ношу.  Командир приказал вынести ее из города подземными
ходами и доставить в усадьбу католической миссии, где медицинская служба НОА
уже развернула полевой госпиталь.  Боец и  считал,  что только там он сможет
опустить  искалеченную  Цзинь  Фын  на  стол  перед  врачами.  Наверно,  они
поставили там  такие же  столы,  накрытые белыми клеенками,  какой был у  их
собственного врача Цяо Цяо в подземелье "Красных кротов".
     Пока боец отдыхал,  начальник разведки строил предположения о том,  что
может сейчас делаться наверху.  Он был ранен в то время,  когда, атакованные
"кротами"  с  тыла  и  с  фронта,  японские  бригады  смертников  прекратили
сопротивление и сдались,  открыв проход у Южных ворот Тайюани.  Ни начальник
разведки,  ни тем более простой боец не имели представления о том,  что этот
боевой эпизод вовсе не был началом штурма Тайюани,  а одною из последних фаз
падения этой сильной крепости врага, столько времени державшейся в тылу НОА.
Впрочем,  не только эти двое не знали истинных размеров победы под Тайюанью,
где  было  взято в  плен около восьмидесяти тысяч гоминдановских солдат,  из
числа  девятнадцати  дивизий,  составлявших  гарнизон  крепости.  Остальные,
пытавшиеся остановить победоносное наступление народа, были уничтожены...
     Ни  начальник разведки,  ни  простой боец этого еще не  знали.  Они еще
только гадали о  том,  что,  может быть,  скоро Тайюань падет и  1-я полевая
армия Пын Дэ-хуая двинется дальше на  запад,  чтобы изгнать врага из  Нинся,
Ганьсу, Цинхая и Синцзяня.
     Оба они не  могли еще иметь представления о  том,  что меньше чем через
месяц после падения Тайюани падет и  главная база американских войск и флота
в  Китае -  Циндао -  и солдаты морской пехоты США покинут Китай,  чтобы уже
никогда-никогда в  него не вернуться.  Пройдет не два года и даже не год,  а
всего шесть лун, и на весь мир прозвучит клич Мао Цзе-дуна:
     "Да   здравствует  победа  народно-освободительной  войны  и   народной
революции!
     Да здравствует создание Китайской народной республики!"
     И начальник разведки отряда "Красных кротов", бывший мельник из Шаньси,
впервые ставший солдатом в отряде Фу Би-чена, и молодой боец, чьего имени не
сохранила  история,  который,  как  драгоценнейшую  ношу,  держал  на  руках
маленькую связную Цзинь Фын, услышат этот призыв вождя, если только к ним не
будут относиться скорбные слова председателя Мао,  при  произнесении которых
склонятся головы миллионов:
     "Вечная память народным героям,  павшим в народно-освободительной войне
и в народной революции!.."
     Но сейчас ни тот,  ни другой не знали,  что будет через полгода, как не
знали и того, что случится завтра и даже через час.
     Сделав несколько затяжек из трубки, раскуренной спутником, молодой боец
поднимался и  шел дальше.  Так прошли они больше четырех ли и приблизились к
последнему разветвлению: направо галлерея уходила к деревне, лежащей на пути
в миссию,  налево,  через какую-нибудь сотню шагов, были расположены пещеры,
представлявшиеся им не менее близкими,  чем отчий дом, ибо в них они провели
много-много  дней  среди своих боевых товарищей.  Тут  старый рябой шаньсиец
остановился.
     - До выхода,  ведущего к миссии,  по крайней мере,  два ли, - сказал он
словно про себя.  -  И кто может знать, свободен ли этот выход и приведут ли
нас ноги в миссию,  а здесь,  в нашем старом штабе,  есть наша верная боевая
подруга, доктор Цяо Цяо, с руками легкими и искусными...
     И  тут боец,  у которого мутилось в глазах от усталости и зубы которого
были стиснуты от усилия не опустить ношу, перебил старого шаньсийца:
     - Товарищ начальник разведки,  мы,  разумеется,  пойдем в  миссию,  как
велел командир отряда.  Но  как вы справедливо сказали:  где порука,  что мы
туда  пойдем без  помехи?  А  мы  должны быть  уверены,  что  наша  отважная
маленькая связная Цзинь Фын  получит помощь врача.  Если с  вашей стороны не
последует возражения,  повернемте к себе,  в родное гнездо "Красных кротов".
Ученый доктор Цяо Цяо,  наверно,  как всегда,  сидит и  ждет нашего прихода,
готовая подать помощь тому, кому суждено вернуться, пролив свою кровь.
     - Вы сказали то,  что я  думал,  -  ответил бывший мельник.  Он еще раз
осветил фонарем хорошо знакомый знак на стене и повернул к своему штабу.


     Цяо Цяо,  как всегда в  боевые дни,  сидела,  насторожившись,  в  белом
халате и в белой косынке на голове. Эта косынка совсем сливалась с ее седыми
волосами,  хотя Цяо  Цяо  было всего тридцать лет.  Но  последние два  года,
проведенные под  землей,  были  как  двадцать лет,  и  черные волосы молодой
женщины стали серебряными.
     Она издали услышала отдававшиеся под сводами шаги и  поспешно засветила
два фонаря над столом, покрытым белой клеенкой.
     Потревоженный непривычно  ярким  светом,  радист  зашевелился за  своей
земляной стеной и  высунулся из-за  приемника,  сдвинув с  одного уха черную
бляху наушника.
     Войдя  в  пещеру,  начальник разведки посторонился.  Он  уступил дорогу
бойцу и поднял фонарь над головой.  Желтый блик упал на бесформенный сверток
одеял, лежавший на дрожащих руках бойца. Руки бойца так затекли, что Цяо Цяо
торопливо приняла сверток и  сама осторожно опустила его  на  скамью.  Когда
начальник разведки увидел то,  что  оказалось под  одеялами,  откинутыми Цяо
Цяо, он отвернулся, и фонарь закачался в руке этого много видавшего на своем
боевом пути человека. Но шаньсиец сжал губы и снова поднял фонарь, только не
мог  заставить  себя  смотреть  туда,   где  лежала  Цзинь  Фын.  Он  стоял,
потупившись,  и  думал,  что  это очень странно:  почему у  него,  много раз
смотревшего  в  глаза  смерти  и  видевшего  столько  крови,  нехватает  сил
посмотреть на  маленькую связную,  которую  командир "Красных кротов"  хочет
сделать ученым человеком?  Бывший мельник не  мог  понять:  почему его горло
совершало такие странные,  не  зависящие от  его  воли  глотающие движения и
почему от  этих движений зависело,  потекут или не  потекут у  него из  глаз
слезы?
     Стоя спиною к Цяо Цяо, начальник разведки и не заметил, как рядом с нею
очутился  худой,  изможденный доктор  Ли,  которого  позавчера принесли сюда
бойцы отряда.
     Цяо  Цяо,   напуганная  широко  открытыми  глазами  Ли,   сделала  было
порывистое движение в его сторону:
     - Что с вами, уважаемый доктор?
     Но Ли молча,  слабым движением худой, прозрачной, как у покойника, руки
велел ей вернуться к столу, на который уже переложили раненую.
     По мере того как доктор Ли смотрел на то, что прежде было связной Цзинь
Фын,  брови его сходились,  глаза утрачивали свою обычную ласковую ясность и
лицо  принимало  страдальческое выражение.  Бледный  высокий  лоб  прорезала
глубокая морщина напряженной мысли. Он, пошатываясь, подошел к операционному
столу и негромко, но очень твердым голосом сказал Цяо Цяо:
     - Это вам одной не по силам.
     И добавил несколько слов, которых не понял никто, кроме Цяо Цяо.
     Она несколько растерянно поглядела на него,  но Ли так же тихо и строго
сказал:
     - Прошу вас, шприц! - И пояснил: - Для меня.
     Цяо Цяо послушно приготовила шприц,  наполнила его какой-то  жидкостью,
укрепила иглу. Тем временем Ли загнул край своего рукава и подставил доктору
руку с  тонкой,  прозрачной кожей.  Цяо  Цяо сделала укол.  Ли  опустился на
скамью и,  откинувшись к  стене,  закрыл глаза.  Так сидел он,  пока Цяо Цяо
приготовила халат, принесла таз, воду, мыло.
     В подземелье царила глубокая тишина.
     Было слышно,  как перешептываются трепещущие язычки пламени в фонарях у
потолка.
     - Уважаемый доктор, - сказала Цяо Цяо и осторожно тронула его за плечо.
     Ли  открыл  глаза  и  несколько  удивленно обвел  ими  лица  начальника
разведки и  коренастого бойца,  который принес девочку и  все  еще  стоял  с
закатанными рукавами ватника,  словно готов  был  снова  принять драгоценную
ношу.
     И  все  увидели,  что глаза Ли  стали прозрачными,  ясными и  строгими.
Легким движением,  почти без усилия,  он поднялся с  кана и  стал тщательно,
привычным движением хирурга, мыть руки над тазом, который держал боец.
     Цяо Цяо помогла доктору Ли натянуть перчатки и  полила на них раствором
сулемы.  Теперь Ли казался еще более худым и очень-очень высоким,  как будто
вырос и стал выше всех, кто был в подземелье. Он наклонился над девочкой.


        15

     27  апреля 1949 года пресс-атташе посольства Соединенных Штатов Америки
при  правительстве Чан Кай-ши  на  специальном самолете прибыл в  резиденцию
примаса римско-католической церкви в  Китае Фомы Тьена и потребовал свидания
с  кардиналом для  секретной беседы.  В  заключение беседы,  проходившей без
свидетелей  в   личном   кабинете  кардинала,   пресс-атташе   вручил  Тьену
составленный  американским посольством  проект  его,  Тьена,  кардинальского
послания папе.  В  проекте  среди  ложных  обвинений Народно-освободительной
армии  и  коммунистической партии  Китая  в  действиях,  направленных против
католической церкви, ее прав и ее имущества в Китае, говорилось следующее:
     "...Попирая все законы цивилизации,  презирая права и  нужды китайского
народа,  в  богохульственном забвении  святости дома  христова,  разбойники,
именующие себя  партизанами,  предали огню  и  поруганию святой храм  миссии
блаженного  Игнатия  в  мерзостном  устремлении  расхитить  прекрасные  дары
американского народа,  заключавшиеся в  медикаментах и  противоэпидемических
вакцинах,   доставленных  благородным  американским  народом  его   брату  -
китайскому   народу.    Миссионеры-американцы,    широко   известные   своей
приверженностью делу  распространения веры  христовой  и  праведностью жизни
братья Биб и Кароль,  самозабвенно защищавшие от злодеев доступ в храм, были
предательски схвачены и,  покрытые злыми ранами,  уведены в плен.  Судьба их
неизвестна,  как и судьба мужественного и благородного паладина веры и чести
генерала Баркли,  который,  не  щадя сил своих и  презирая опасности,  лично
доставил  в  миссию  транспорт  с  указанными  прекрасными  дарами  Америки.
Ежечасно вознося всевышнему молитвы об  их спасении,  я  смиренно испрашиваю
апостольское благословение вашего святейшества этим невинным страдальцам. Да
пребудет ваше пастырское благоволение с  ними вечно,  и  да  оградит оно сих
честных мужей от зла и напасти.  И еще смиренно испрашиваю вашего указания о
предании   проклятию   с   амвона   отверженных   разбойников  и   безбожных
возмутителей,  посягнувших  на  святыню  господню:  да  ниспошлет  им  судья
праведный кару жесточайшую в жизни земной и муки вечные.
     Одновременно смиреннейше доношу,  что миссия святого Игнатия разрушена.
Вера  христова перестала сиять на  этом  острове правды и  благочестия,  как
перестал блистать златой крест на  старом храме святого Игнатия.  Потемнел в
божественном гневе лик  учителя нашего,  как почернели стены его поруганного
дома.  Испрашиваю вашего  соизволения на  закрытие  указанной  миссии  и  на
открытие новой в  иных местах,  находящихся под  надежной зашитой праведного
меча его высокопревосходительства генералиссимуса Чан Кай-ши и  под десницею
великого друга Китая - Соединенных Штатов Америки..."
     Все  это было совершенной неожиданностью для кардинала Фомы Тьена,  но,
ознакомившись с текстом, он заявил:
     - Прошу вас,  господин атташе,  передать мою  сердечную признательность
господину  послу  и  его  штату  за  любезную  помощь.  Послание  составлено
прекрасно,  и,  разумеется,  я  приму его за основу своего донесения святому
отцу.
     При  этих словах кардинал выдвинул ящик письменного стола,  намереваясь
положить туда проект, но американец остановил его.
     - Нет,  ваша эминенция,  - сказал он, - попрошу вас теперь же подписать
текст и вернуть его мне для отправки по назначению.
     Тьен несколько смешался:
     - Позвольте... Но я хотел бы продумать некоторые выражения.
     - Что ж  тут думать,  -  бесцеремонно заявил американец,  -  по  нашему
мнению, здесь все на месте.
     - Но  это же должно быть переписано на бумаге с  надлежащим заголовком,
мне присвоенным!
     - Пустяки  ваша   эминенция.   Не   стоит   терять  времени  на   такие
формальности. - И настойчиво повторил: - Благоволите подписать.
     - Наконец,  -  воскликнул Тьен,  -  моя канцелярия должна хотя бы снять
копию.
     - Вот  она,  -  и  пресс-атташе  вынул  из  портфеля готовую  копию.  -
Подпишите подлинник,  и  он  будет сегодня же  передан в  Рим  радиостанцией
нашего посольства.
     Тьен  молча взял  перо и  подписал бумагу.  Он  с  обиженным видом едва
кивнул головой в  ответ на  прощальные слова американца и  в  нарушение всех
правил вежливости даже не дал ему обычного благословения.  Кардинал сердился
на  то,  что  ему  не  дали  возможности  стилистически  отделать  послание,
выглядевшее гораздо суше, чем того требовал китайский эпистолярный стиль.


     Крест  на  церкви  святого  Игнатия действительно перестал сиять  своим
золотом,  действительно почернели от копоти белоснежные стены, сложенные еще
испанскими монахами,  пришедшими в  Китай  несколько  столетий  тому  назад;
мертвыми  глазницами смотрели на  мир  окна,  опутанные переплетами чугунных
решеток. Но как же это случилось?
     По плану партизанской операции подпольщице Сяо Фын-ин, игравшей трудную
роль секретарши Янь  Ши-фана,  после того как  она  привезет в  миссию этого
чанкайшистского сатрапа,  следовало тихонько выскользнуть в  сад  и  открыть
ворота "кротам",  подошедшим к ограде миссии.  Но неожиданный приезд японцев
вынудил У Вэя сопровождать Сяо Фын-ин,  когда она под носом Биба ускользнула
под бронированную дверь.
     Впущенные в  сад  партизаны в  несколько минут  бесшумно сняли японских
часовых у церкви,  и У Вэй отомкнул ее запасным ключом.  Партизаны принялись
выносить из церкви ящики с  американским препаратом чумы и  складывали их на
лужайке за  церковью,  чтобы сжечь.  Но  японцы,  расположившиеся в  службах
миссии,  услышали шум,  обнаружили партизан и бросились к церкви. Завязалась
перестрелка,  в которой большая часть японцев была перебита;  лишь одному из
них удалось подползти к дверям церкви с очевидным намерением разбить ящики и
тем совершить непоправимое.  Однако,  увидев, что добраться до ящиков ему не
удастся,  японец метнул в них гранату.  Она не достигла ящиков, а взорвалась
около  бидонов  со  спиртом.  Пламя  неудержимым столбом взвилось к  потолку
церкви,  и  через  несколько минут  трещал в  огне  престол,  лопались доски
ящиков,  вспыхивало сухое  дерево  скамеек.  В  потоках раскаленного воздуха
кверху взлетали покрывала,  занавеси, облачения. Партизаны, бросившиеся было
тушить пожар,  разбежались,  увидев, как разваливаются ящики со смертоносным
американским  грузом.  Руководивший действиями  партизан  командир  приказал
поскорее поджечь  и  ту  часть  страшного груза,  которую успели  вынести из
церкви до пожара.
     Закончив свое дело,  партизаны исчезли.  С ними ушла Сяо Фын-ин. В саду
остался один У  Вэй.  Он  продолжал наблюдать за пожаром,  пока на ворота не
посыпались удары примчавшихся из города многочисленных гоминдановских солдат
и полиции. Тогда исчез и У Вэй.
     Хотя крест на церкви святого Игнатия больше и  не горел золотом и  сама
церковь вместо  белоснежной стояла словно замаскированная темными разводами,
усадьба  миссии  служила прекрасным ориентиром большому самолету,  летевшему
курсом  на  Тайюань.  Сделав  круг  над  миссией,  самолет стал  снижаться с
очевидным намерением найти  посадку  на  большом поле,  простиравшемся между
миссией и ближними подступами к городу.
     Персонал  госпиталя,  оборудованного  в  доме  миссии,  в  беспокойстве
высыпал  на