нных в любовных делах, которые она, естественно, считала предметом тайного сообщения, Олдбок после Эди Охилтри представлялся ей самым странным и непригодным. Она не знала, дивиться ей или сердиться по поводу необычайного стечения обстоятельств, отдавших такую деликатную тайну во власть людей, столь мало способных ее сохранить. Далее - ее страшило, как именно Олдбок заговорит об этом с ее отцом, ибо в подобном намерении с его стороны она не сомневалась. Девушка хорошо знала, что почтенный джентльмен, столь упорный в своих предрассудках, не очень-то считался с чужими, и могла ожидать самого неприятного взрыва после того объяснения, которое между ними произойдет. С глубокой тревогой услышала она поэтому, как ее отец выразил желание поговорить с хозяином дома наедине и как охотно Олдбок поднялся, чтобы проводить гостя в кабинет. Мисс Уордор, оставшись в столовой, старалась поддерживать разговор с монкбарнсскими дамами, но была взволнована, как Макбет, когда, скрывая угрызения нечистой совести, он обменивается с придворными танами замечаниями о буре прошлой ночи, а сам всей душой мучительно ловит первый звук тревоги, которую вот-вот поднимут люди, вошедшие в опочивальню убитого Дункана. Однако беседа двух знатоков старины направилась по руслу, весьма отличному от того, какое предполагала мисс Уордор. - Мистер Олдбок, - сказал сэр Артур, когда после обязательного обмена церемониями оба они расположились в sanctum sanctorum антиквария, - вас, так хорошо знакомого с моими семейными делами, может быть, удивит вопрос, который я собираюсь вам задать. - Знаете ли, сэр Артур, если он касается денег, то, к моему большому сожалению, я... - Он касается денежных дел, мистер Олдбок! - Право же, сэр Артур, - заговорил опять антикварий, - при нынешнем состоянии денежного рынка и низком курсе ценных бумаг... - Вы неправильно меня поняли, мистер Олдбок, - произнес баронет. - Я хотел просить у вас совета насчет выгодного помещения крупной суммы денег. - Черт возьми! - воскликнул удивленный антикварий и, чувствуя, что его невольный возглас не слишком вежлив, поспешил исправить дело, выразив свою радость по поводу того, что сэр Артур располагает значительной суммой, когда ощущается недостаток свободных средств. - Что же касается способа употребления ваших денег, - продолжал он, помолчав, - то, как я уже говорил, фонды нынче стоят низко, но с землей возможны выгодные сделки. Так не лучше ли вам, сэр Артур, начать с погашения закладных? А вот здесь ваше обязательство по личному займу и три долговые расписки, - продолжал он, доставая из правого ящика шкафа красную записную книжку, самый вид которой после многих прежних обращений к ней был ненавистен баронету. - Вместе с процентами они в общем итоге составляют... дайте прикинуть. - Около тысячи фунтов, - поспешно договорил за него сэр Артур. - Вы на днях называли мне сумму. - Но с того времени набежали проценты следующего срока, сэр Артур, и теперь выходит - если в расчет не вкрались ошибки - тысяча сто тринадцать фунтов семь шиллингов пять и три четверти пенса. Но проверьте итог сами. - Я уверен, что у вас все правильно, дорогой сэр, - сказал баронет, отстраняя рукой книжку, подобно тому как отклоняют старомодную вежливость, когда гостя настойчиво потчуют, а он уже наелся до тошноты, - все совершенно правильно, я в этом уверен, и в течение трех дней или даже раньше вы получите все сполна... я хочу сказать, если вы захотите принять все в слитках. - В слитках! Вы, вероятно, подразумеваете свинец. Что за чертовщина! Неужели мы наконец наткнулись на жилу? Но что я стану делать с грудой свинца стоимостью свыше тысячи фунтов? Прежние троткозийские аббаты, конечно, могли бы покрыть им крыши церкви и монастыря, но я... - Под металлом в слитках, - пояснил баронет, - я подразумеваю благородные металлы - золото и серебро. - А-а! Вот как? Из какого же Эльдорадо будет привезен этот клад? - Не издалека, - многозначительно произнес сэр Артур. - Кстати сказать, вы можете своими глазами увидеть, как это делается, с одним большим условием... - В чем же оно состоит? - полюбопытствовал антикварий. - Видите ли, вы должны будете оказать мне дружеское содействие, ссудив меня суммой в сто фунтов или около того. Мистер Олдбок, который мысленно уже держал в руках всю сумму долга, притом с процентами, долга, который он давно считал почти безнадежным, был так ошеломлен неожиданной переменой ролей, что мог лишь с горечью и недоумением в голосе повторить, как эхо, слова: - Ссудить суммой в сто фунтов! - Да, любезный сэр, - продолжал сэр Артур, - но под самое верное обеспечение - в виде уплаты в течение двух или трех дней. Воцарилось молчание. То ли отвисшая нижняя челюсть Олдбока еще не вернулась на место, чтобы он мог ответить отказом, то ли его заставляло безмолвствовать любопытство. - Я не стал бы просить вас о таком одолжении, - продолжал сэр Артур, - если бы не располагал явными доказательствами, что надежды, которыми я хочу с вами поделиться, вполне осуществимы. И смею вас заверить, мистер Олдбок, что, затрагивая так откровенно эту тему, я стремлюсь показать, как я вам доверяю и как ценю все, что вы уже сделали для меня раньше. Мистер Олдбок заявил о своей признательности, но осторожно воздержался от каких-либо обещаний дальнейшей помощи. - Мистер Дюстерзивель, - сказал сэр Артур, - открыл... Тут Олдбок, в глазах которого засверкало негодование, перебил его: - Сэр Артур, я столько раз предостерегал вас от плутней этого мерзкого шарлатана, что, право, дивлюсь, как вы можете даже упоминать о нем при мне. - Но выслушайте, выслушайте меня - вам от этого не будет вреда! - в свою очередь, прервал его сэр Артур. - Я буду краток. Дюстерзивель уговорил меня присутствовать при опыте, который он произвел в руинах монастыря святой Руфи. И как вы думаете - что мы там нашли? - Вероятно, еще один водяной источник, расположение которого мошенник заранее позаботился установить. - Ничего подобного! Мы нашли сосуд с золотыми и серебряными монетами - вот он! С этими словами сэр Артур вытащил из кармана большой рог с медной крышкой, содержащий пригоршню монет, главным образом - серебряных, среди которых, впрочем, попадались и золотые. Антикварий с большим любопытством высыпал их на стол, и глаза его заблестели. - В самом деле! Шотландские, английские и иностранные монеты пятнадцатого и шестнадцатого столетий, и некоторые из них rari... et rariores... etiam rarissimi!* Вот монета с изображением Иакова Пятого в шляпе, единорог Иакова Второго... О, даже золотой тестон королевы Марии, и на нем она сама и дофин. И все это действительно было найдено в руинах святой Руфи? ______________ * Редкие... еще более редкие... даже редчайшие (лат.). - Смею вас заверить! Я видел своими глазами. - Хорошо, - сказал Олдбок, - но вы должны сказать мне, когда это было, где и как. - На вопрос - когда, отвечу вам, что это было около полуночи в последнее полнолуние; где - я вам уже сказал: в руинах монастыря святой Руфи, а как... что ж, это был ночной эксперимент Дюстерзивеля, которого сопровождал я один. - Вот как! - отозвался Олдбок. - А какими средствами вы пользовались для обнаружения клада? - Всего лишь простым окуриванием серой, но только мы избрали час благоприятного расположения планет. - Простое окуривание серой? Простое одуривание! Расположение планет? Расположение к чепухе! Sapiens dominabitur astris*. Дорогой сэр Артур, этот субъект издевается над вами на земле и под землей, превращая вас в какого-то глупца. Он сделал бы с вами то же и в воздухе, если бы случился поблизости, когда вас втаскивали на этот чертов утес Хелкит-хед. Тогда такое превращение в пернатого было бы для вас как нельзя более кстати. ______________ * Мудрый сумеет управлять и светилами (лат.). - Очень вам признателен, мистер Олдбок, за такое мнение о моих умственных способностях. Но, я надеюсь, вы мне все же верите, когда я говорю, что я это видел? - Конечно, сэр Артур, - промолвил антикварий. - Я знаю вас достаточно, чтобы верить вашей искренности, когда вам кажется, будто вы это видели. - Так вот, мистер Олдбок, - заявил баронет, - как верно то, что над нами есть небо, так я видел своими глазами, что эти монеты были выкопаны в полночь из-под пола в алтаре святой Руфи. А что до Дюстерзивеля, то, хотя этой находкой я обязан его искусству, должен сказать по правде, что едва ли у него хватило бы присутствия духа довести это дело до конца, если бы рядом с ним не было меня. - А, вот как? - произнес Олдбок таким тоном, к какому прибегают, когда хотят выслушать какую-нибудь историю до конца, прежде чем высказать свои замечания. - Да, да, - продолжал сэр Артур. - Уверяю вас! Я был все время настороже, и мы вдруг услышали какие-то необычайные звуки, шедшие из глубины руин. - Скажите, пожалуйста! - проговорил Олдбок. - Их издавал, конечно, спрятавшийся сообщник? - Ничего подобного, - возразил баронет. - Эти звуки, сверхъестественные и ужасные, все же напоминали те, которые издает человек, когда сильно чихает. Кроме того, мне ясно послышался глубокий вздох. А Дюстерзивель утверждает, что видел дух Пеольфана, Великого Охотника севера (поищите его у вашего Николая Ремигия или Петра Тирака, мистер Олдбок). Дух изобразил, как нюхают табак, с соответствующими последствиями. - Эти указания, как ни странно, что они получены от такого лица, тем не менее очень подходят ко всему прочему. Как вы видите, сосуд, в котором были монеты, чрезвычайно похож на старинную шотландскую табакерку. Итак, вы устояли, несмотря на этого ужасного чихающего духа? - Что ж, мне кажется, что человек менее рассудительный и настойчивый мог бы и отступить. Но я не желал стать жертвой обмана и считал, что долг перед семьей обязывает меня сохранить мужество при всех обстоятельствах. Поэтому я прямыми физическими угрозами заставил Дюстерзивеля проделать то, что он собирался. И этот ларчик с золотыми и серебряными монетами - свидетельство его искусства и честности. Прошу вас выбрать отсюда те монеты или медали, которые подошли бы к вашей коллекции. - О, раз вы так добры, сэр Артур, я с удовольствием отберу кое-что, с условием, что вы позволите мне отметить против вашего счета в моей красной книжке стоимость монет по каталогу Пинкертона... - Ну нет, - остановил его сэр Артур Уордор. - Я хочу, чтобы вы смотрели на это только как на подарок друга. И менее всего я соглашусь признать оценку вашего любимого Пинкертона, когда он отвергает древние и достойные доверия авторитеты, на которых зиждется, как на почтенных, замшелых столбах, достоверность шотландских древностей. - Так, так, - подхватил Олдбок, - полагаю, что вы подразумеваете Мейра и Бойса, этих Иахина и Боаза не истории, а подделок и подлогов. И, невзирая на все, что вы мне рассказали, я считаю вашего приятеля Дюстерзивеля таким же фальшивым, как и любого из них. - Чтобы не поднимать старых споров, мистер Олдбок, - сказал сэр Артур, - я только спрошу вас, почему, если я верю в древнюю историю моей родины, у меня не может быть глаз и ушей, чтобы отмечать современные события, происходящие предо мной? - Простите меня, сэр Артур, - возразил антикварий, - но я считаю все эти мнимые ужасы, которые разыграл ваш почтенный помощник, всего лишь составной частью его игры в таинственность. Что же касается золотых и серебряных монет, то они относятся к таким разным эпохам и странам, что я никак не могу считать их подлинным кладом, а скорее предполагаю, что они - те же кошельки на столе у законника, к которому приходил Гудибрас: ...положенные напоказ, Чтоб за ответ неверный на вопрос Клиент яички золотые нес. К этому трюку прибегают во всех профессиях, дорогой сэр Артур. Разрешите узнать, во что обошлось вам это открытие? - Около десяти гиней. - А получили вы ценность, равную двадцати гинеям в нынешней валюте и составляющую еще вдвое больше для таких дураков, как мы с вами, которые согласны платить за всякие диковинки. Должен признать, что вам для первого раза подбросили соблазнительную приманку. Чего же ваш немец требует теперь для своих дальнейших затей? - Сто пятьдесят фунтов. Я дал ему третью часть этих денег и полагал, что вы, может быть, поможете мне с остальной суммой. - Едва ли это было задумано как прощальный удар: он вышел бы недостаточно увесистым. Дюстерзивель, вероятно, даст нам выиграть и на эту ставку, как поступают шулера с новичком-картежником. Сэр Артур, я надеюсь, вы верите, что я хочу вам услужить? - Безусловно, мистер Олдбок. Я думаю, то доверие, которое я вам оказывал в подобных случаях, не оставляет места для сомнения. - Хорошо. Тогда позвольте мне поговорить с Дюстерзивелем. Если требуемый аванс может быть употреблен с выгодой для вас, что ж, во имя старых добрососедских отношений я вас не оставлю без денег. Но если, как мне кажется, я смогу добыть вам это сокровище без затраты аванса, я надеюсь, вы не станете возражать. - Конечно, никаких возражений у меня не может быть. - Тогда где же сейчас Дюстерзивель? - Сказать вам правду, он сидит внизу, в моем экипаже. Однако, зная ваше предубеждение против него... - Благодарение небу, я ни против кого не питаю предубеждения, сэр Артур! Мое порицание вызывают системы, а не отдельные личности. - Он позвонил. - Дженни, мы с сэром Артуром свидетельствуем свое почтение мистеру Дюстерзивелю, который сидит в экипаже сэра Артура, и просим его доставить нам удовольствие побеседовать с ним. Дженни ушла выполнять поручение. В планы чудотворца отнюдь не входило посвящать мистера Олдбока в мнимую тайну. Он рассчитывал, что сэр Артур получит необходимую ссуду, не объяснял, каким образом она будет использована, и ждал внизу только для того, чтобы как можно скорее завладеть деньгами, ибо предвидел, что его деятельность близится к концу. Но, когда его пригласили в комнату, где находились сэр Артур и мистер Олдбок, он храбро полошился на свое нахальство, а его, как читатель уже мог заметить, Дюстерзивелю от природы было отпущено немало. Глава XXIII ...а друг ваш доктор, Весь в саже, с закопченной бородой, Наложит столько золота в реторту, Потом добавит столько сулемы, Что лопнет хрупкое стекло от жара, И разлетится все in fumo*. "Алхимик" ______________ * Как дым (лат.). - Как ви пошиваете, мой допрый мистер Олденбок? Я надеюсь, что молодой тшентльмен, капитан Мак-Интайр, поправляется? Ах, какое это дурное дело, когда молодые тшентльмены вгоняют друг в друга свинцовые пули. - Затеи со свинцом вообще часто оканчиваются неудачно, мистер Дюстерзивель! Однако, - продолжал антикварий, - я был рад узнать от моего друга сэра Артура, что вы занялись более прибыльным делом золотоискателя. - Ах, мистер Олденбок, мой допрый и почтенный покрофитель не долшен был бы касаться этого пустяка. Ибо, хотя я питаю полное доферие к осторошности и скромности допрого мистера Олденбока и полагаюсь на его самые друшеские чувства к сэру Артуру Уордору, все ше - о небо! - это такая тяшелая тайна. - Боюсь, - более "тяшелая", чем тот металл, который мы с ее помощью добудем, - вставил Олдбок. - Это полностью зависит от вашего терпения и веры в феликий эксперимент. Если ви присоединитесь к сэру Артуру, который обещал мне сто пятьдесят фунтов - вот, смотрите, шалкая фейрпортская банкнота в пятьдесят фунтов, - и тоше внесете сто пятьдесят в шалких бумажках, ви получите столько чистого золота и серебра, что я и сказать не могу. - Ничего я вам не внесу. Но послушайте, вы, мистер Дюстерзивель! Предположим, что мы, не тревожа этого самого чихающего духа новыми воскурениями серы, отправимся туда целой партией, под защитой яркого дневного света и нашей чистой совести, и, не пользуясь иными волшебными орудиями, "роме крепких мотыг и лопат, хорошенько разроем из конца в конец весь алтарь в развалинах святой Руфи, чтобы проверить существование клада, избегнув этим всяких дальнейших расходов. Руины принадлежит самому сэру Артуру, так что возражений быть не может. Как вы думаете, не добьемся ли мы успеха таким способом? - Что ви! Так ви не найдете даше медной монетки. Но сэр Артур поступит как ему угодно. Я показал ему, как возможно, очень возможно добыть для его нушд большую сумму денег. Я показал ему настоящий эксперимент. Если ше он не шелает верить, это, мой допрый мистер Олденбок, для Германа Дюстерзивеля ничего не значит: он только потеряет деньги - и золото и серебро, вот и все! Сэр Артур Уордор бросил испуганный взгляд на Олдбока, который, несмотря на частое расхождение во мнениях, оказывал - особенно своим личным присутствием - немалое влияние на его чувства. По правде говоря, баронет понимал, хотя он не хотел бы в этом сознаться, что антикварий превосходил его умом. Сэр Артур ценил его дальновидность, проницательность, насмешливость, боялся его иронии и питал немалое доверие к его здравым суждениям. Поэтому он теперь посматривал на него, словно упрашивая тоже поверить чудотворцу. Дюстерзивель увидел, что может потерять добычу, если не сумеет произвести сколько-нибудь благоприятное впечатление на советчика. - Я знаю, мой допрый мистер Олденбок, что было би напрасно говорить вам о духах и призраках. Но поглядите на этот любопытный рог. Я знаю, что ви разбираетесь в диковинках всех стран и что вам известно, как большой ольденбургский рог, который все еще хранится в Копенгагенском музее, был подарен герцогу Ольденбургскому лесным духом шенского пола. Тут я не мог би обмануть вас, даше если би хотел, потому что ви так хорошо знаете все редкости. Так вот вам и тут рог, полный монет; будь это ящик или шкатулка, я не сказал би ни слова. - То, что это рог, - сказал Олдбок, - действительно усиливает ваши доводы. Это орудие, созданное природой и поэтому широко употребляемое первобытными племенами, хотя, быть может, еще более широкое метафорическое применение оно находит у народов цивилизованных. А что касается именно этого рога, - продолжал он, вытирая его о рукав, - это любопытная и почтенная старинная вещь, и, несомненно, он должен был оказаться для кого-то рогом изобилия, но для кладоискателя или его покровителя - неясно. - Я вишу, мистер Олденбок, что ви все так ше недоферчиви. Но я беру на себя смелость утверждать, что монахи знали магистерий. - Не будем говорить о магистерий, мистер Дюстерзивель, а подумаем немного о магистратах. Известно ли вам, что ваши занятия противоречат законам Шотландии и что оба мы, сэр Артур и я, облечены властью мировых судей? - Господи помилуй! А какое это имеет отношение ко мне, если я делаю только допро, насколько хватает моих сил? - Так вот, вы должны знать, когда законодатели отменили жестокие законы против ведовства, никто из них не надеялся сразу искоренить человеческие суеверия, на которые опирались такие бредни, и помешать ловким мошенникам их использовать. Поэтому в своде законов Георга Второго, глава пятая, сказано: всякий, кто будет утверждать, что он, в силу своих познаний в оккультных или иных мнимых науках, может находить потерянные, украденные или спрятанные вещи, будет выставлен у позорного столба, а потом заключен в тюрьму, как обыкновенный обманщик и самозванец. - И это такой закон? - с некоторым волнением спросил Дюстерзивель. - Я покажу вам подлинный текст, - ответил антикварий. - Тогда, тшентльмены, я с вами попрощаюсь, вот и все. Я не хочу стоять у этого вашего столба - долго быть на сфешем воздухе мне вредно. И еще меньше мне нравятся ваши тюрьмы - там совсем нельзя быть на сфешем воздухе. - Если таковы ваши вкусы, мистер Дюстерзивель, - сказал антикварий, - я советую вам оставаться на месте, потому что я не могу отпустить вас иначе, как в обществе констебля. Кроме того, я думаю, что вы немедленно отправитесь с нами к монастырю святой Руфи и укажете место, где предполагаете найти клад. - Милосердное небо! Как ви можете, мистер Олденбок, обращаться так со старим другом, который самыми ясными словами говорит вам, что, пойдя туда сейчас, ви не найдете ни клада, ни даше стертого шестипенсовика? - Однако я хочу, чтобы был проделан эксперимент, и с вами поступят соответственно его успеху, - конечно, с разрешения сэра Артура. У сэра Артура в течение этого разговора был крайне озабоченный вид. Пользуясь вульгарным, но выразительным словечком, он совершенно обалдел. Упрямое недоверие Олдбока заставило и его сильно заподозрить Дюстерзивеля в обмане, тем более что немец отстаивал свои позиции менее решительно, чем ожидал баронет. И все-таки сэр Артур не хотел полностью отступаться от него. - Мистер Олдбок, - сказал баронет, - вы не совсем справедливы к мистеру Дюстерзивелю. Он брался найти клад при помощи своего искусства, прибегая к покровительству таинственных существ, определяющих тот планетный час, когда надлежит произвести эксперимент. А вы требуете, чтобы он, под страхом наказания, приступил к делу без той подготовки, которую он считает необходимой для достижения успеха. - Я этого не говорил. Я только требовал, чтобы он присутствовал во время наших поисков и до этого нас не покидал. Я опасаюсь, как бы у него не оказалось слишком тесной связи с существами, о которых вы говорите, и как бы клад, если он когда-либо был зарыт, не исчез из руин монастыря, прежде чем мы туда доберемся. - Хорошо, тшентльмены, - угрюмо произнес Дюстерзивель. - Я не стану возрашать против того, чтобы отпрафиться с вами. Но заранее говорю вам, что ви не найдете даше столько, чтобы вам ради этого стоило пройти двадцать шагов от ваших ворот. - Мы все это хорошенько проверим, - сказал антикварий. Был подан экипаж баронета, и мисс Уордор сообщили от имени отца, что она должна оставаться в Монкбарнсе до его возвращения из поездки. Молодой леди было несколько трудно примирить это распоряжение с тем разговором, который, по ее предположениям, должен был произойти между сэром Артуром и антикварием; но пока что она была вынуждена пребывать в чрезвычайно неприятном состоянии неизвестности. Поездка кладоискателей протекала довольно уныло. Дюстерзивель хранил угрюмое молчание, размышляя о своих несбывшихся надеждах и об угрозе наказания. Сэр Артур, чьи золотые сны постепенно развеивались, мрачно взвешивал надвигавшиеся на него со всех сторон тяжкие затруднения. А Олдбок, понимавший, что его вмешательство в дела соседа дает баронету право ожидать от него деятельной и значительной помощи, печально размышлял, насколько ему придется распустить шнурки своего кошелька. Таким образом, каждый из троих был погружен в свои неприятные думы, и едва ли кто-нибудь из них произнес хоть слово, пока они не доехали до "Четырех подков" - вывески маленькой придорожной гостиницы. Здесь они наняли себе в помощь землекопов, раздобыли необходимые инструменты, и в то время как они занимались этими приготовлениями, к ним неожиданно присоединился старый нищий Эди Охилтри. - Благослови господи вашу милость, - на манер настоящих нищенских причитаний начал Голубой Плащ. - Да пошлет он вам долгую жизнь. Отрадно мне было услышать, что молодой капитан Мак-Интайр скоро снова будет на ногах. Вспомните про бедного нищего в этот день. - А, старый приятель! - отозвался антикварий. - Что же ты так долго не показывался в Монкбарнсе после тех злоключений среди скал и волн? Вот тебе на табачок. Ища свой кошелек, Олдбок заодно вытащил и рог с монетами. - Ага, вот куда можно бы и положить табачок! - заметил нищий, разглядывая рог. - Э, да это, кажется, мой старый знакомый! Клянусь, что узнал бы эту табакерку среди тысячи. Я носил ее больше года, пока не выменял на вот эту жестяную у старого землекопа и проходчика шахт Джорджа Глена. Очень ему приглянулся мой рог, когда я был в Уидершинзе. - Вот как! - воскликнул Олдбок. - Значит, ты выменял его у рудокопа? Но я уверен, что ты еще не видел его наполненным такими хорошими вещицами! - И, открыв рог, антикварий показал монеты. - Честное слово, Монкбарнс, когда рог был моим, в нем никогда не было ничего ценного, если не считать черного табака на шесть пенсов! Но, верно, вы сделаете из него древность, как из многого другого. Эх, хоть бы сделал кто древность из меня! Да нет, многие ценят всякие дрянные кусочки меди, и рога, и железа, а на такого старого деда, их земляка, да еще одной с ним породы, им наплевать! - Теперь вам нетрудно будет догадаться, чьим любезным услугам вы обязаны успехом той ночи, - заметил Олдбок, поворачиваясь к сэру Артуру. - Проследив этот ваш рог изобилия до одного из рудокопов, мы тем самым очень приблизили его к одному вашему другу. Надеюсь, наши сегодняшние раскопки будут не менее успешны и без больших затрат. - Куда же вы, Монкбарнс и сэр Артур, отправляетесь нынче со всеми этими мотыгами и лопатами? Наверно, это какая-нибудь ваша затея, Монкбарнс. Может, вы задумали вытащить здешних монахов из их могил и не дать им дождаться Страшного суда? С вашего разрешения я, на всякий случай, пойду за вами и посмотрю, что у вас там будет. Вскоре все они прибыли к руинам монастыря и, войдя в алтарь, остановились, чтобы обдумать, как действовать дальше. Тем временем антикварий обратился к немцу: - Прошу вас, мистер Дюстерзивель, подать нам совет. Можем ли мы больше надеяться на успех, если начнем копать с востока на запад или - с запада на восток? Не поможете ли вы нам вашим треугольным фиалом с майской росой или вашим магическим жезлом из орешника? Или вы пожелаете вооружить нас кое-какими трескучими заклинаниями, которые, в случае неудачи нашего дела, могли бы пригодиться, по крайней мере тем из нас, кто не имеет счастья быть холостым, чтобы успокаивать ими расшумевшихся детей? - Мистер Олденбок, - упрямо проговорил Дюстерзивель, - я уш сказал, что у вас ничего не вийдет. А я, со своей стороны, найду способ отблагодарить вас за все ваши любезности. Будьте уферены! - Если ваша милость собираетесь вскрыть пол, - заговорил старый Эди, - и пожелаете принять совет бедного старика, я бы начал под той большой плитой, на которой растянулся каменный человек. - Я, по некоторым соображениям, отношусь к этому плану одобрительно, - сказал баронет. - Я тоже не возражаю, - согласился и Олдбок. - Ценности нередко прятали именно в могилах усопших. Много примеров этому можно найти у Бартолинуса и других авторов. Когда могильная плита, та самая, под которой сэр Артур и немец нашли монеты, вновь была сдвинута с места, оказалось, что земля легко поддается лопате. - Это рытая земля, - сказал Эди. - Ее легко копать. Я знаю, потому как потрудился здесь однажды летом со старым Уилом Уиннетом, церковным сторожем; немало могил довелось мне вырыть на своем веку. Зимой я ушел от него - слишком холодно было работать, а потом пришли Святки, и люди мерли как мухи. Вы же знаете, на Святках могильщикам много дела. Но я никогда в жизни не мог делать тяжелую работу. Так я ушел и оставил Уила, чтоб он вырыл последние жилища для себя и для Эди. Тем временем работа землекопов значительно продвинулась, и стало видно, что могила, которую они расчищали, первоначально была укреплена со всех четырех сторон стенками из плитняка, образовавшими прямоугольник - вероятно, место для гроба. - Наши работы стоит продолжить хотя бы из любопытства, - сказал антикварий сэру Артуру. - Интересно, чью это усыпальницу устраивали с такой необычайной тщательностью. - Герб на щите, - промолвил сэр Артур, вздыхая, - тот же, что и на башне Мистикота, возведенной якобы узурпатором Малколмом. Никто не знает, где он погребен, и в нашей семье существует старинное пророчество, не сулящее нам добра, если могила его будет найдена. - Я знаю, - сказал нищий. - Еще ребенком я часто слышал: Если найдется могила, где дремлет Малколм Мистикот, Земли тогда Нокуиннока кто-то отдаст и возьмет. Олдбок с очками на носу уже опустился на колени перед надгробной плитой и водил пальцем по замшелым эмблемам на изображении покойного воина. - Это, безусловно, герб Нокуиннока! - воскликнул он. - И крест-накрест с ним - герб Уордоров. - Ричард, по прозванию Уордор Красная Рука, - пояснил сэр Артур, - в тысяча сто пятидесятом году от рождества Христова женился на Сибилле Нокуиннок, наследнице саксонской фамилии, после чего замку и поместью было присвоено имя Уордор. - Совершенно верно, сэр Артур, а вот и перекладина, идущая по диагонали через оба герба на щите, как знак незаконного рождения. Где были наши глаза, не заметившие этого любопытного памятника раньше? - Нет, где был этот надгробный камень, если он до сих пор не попадался нам на глаза? - заметил Охилтри. - Я знаю эту старую церковь ни много, ни мало шестьдесят лет, и я никогда не видел его раньше, а ведь это не соринка, которой не разглядишь в каше. Теперь все, напрягая память, силились восстановить прежний вид развалин в этом углу алтаря и сошлись на том, что тут находилась порядочная груда мусора, который нужно было убрать в другое место, чтобы увидеть могилу. Сэр Артур, конечно, мог бы вспомнить, что прошлый раз уже видел памятник, но он был слишком взволнован, чтобы усмотреть в этом обстоятельстве нечто важное. Пока заинтересованные лица были заняты этими воспоминаниями и их обсуждением, рабочие продолжали копать. Они уже дорылись до глубины около пяти футов. Выбрасывать землю становилось все труднее и труднее, и они понемногу начали уставать. - Мы уже дошли до глины, - сказал один из них, - и нет ни гроба, ни чего другого. Верно, тут уже побывал кто-то похитрее нас. С этими словами работник выбрался из ямы. - Чепуха, малый! - сказал ему Эди, спускаясь на его место. - Дай-ка я попробую заменить старика церковного сторожа. Вы хорошо ищете, да плохо находите. Очутившись на дне могилы, он с силой ударил сверху вниз мотыгой. Она встретила сопротивление, и он крикнул, как шотландский школьник, когда он что-нибудь находит: - Ничего я не стану делить пополам: заберу все себе, а соседу не дам! Всех - от удрученного баронета и до угрюмого заклинателя - обуял дух любопытства. Все столпились вокруг могилы и готовы были соскочить в нее, если бы для них хватило места. Рабочие, которым уже прискучило однообразное и, казалось, безнадежное рытье, теперь снова взялись за свои инструменты и орудовали ими со всем пылом ожидания. Вскоре лопаты со скрипом ударились о твердую деревянную поверхность, которая, после того как с нее была счищена земля, явственно приняла форму ящика, но значительно меньших размеров, чем гроб. Теперь все принялись вытаскивать его из ямы; то и дело раздавались восклицания, подтверждавшие его большой вес и предрекавшие его высокую стоимость. Так оно и оказалось. Когда ящик был окончательно поднят и с него мотыгой сорвали крышку, сначала показался грубый холщовый покров; под ним была пакля, а под нею - слитки серебра. Дружные возгласы отметили столь удивительное и неожиданное открытие. Баронет возвел глаза к небу и поднял руки, как человек, избавившийся от невыразимого душевного смятения. Антикварий, почти не веривший своим глазам, поднимал один за другим куски серебра. На них не было ни надписи, ни клейма, за исключением одного слитка, по-видимому, испанского происхождения. У Олдбока не возникало сомнений относительно ценности лежавшего перед ним клада. Все же, извлекая по порядку слитки, он осматривал каждый ряд, предполагая, что в нижних слоях металл окажется более низкого качества. Но он не мог заметить никакой разницы и должен был признать, что баронет оказался обладателем серебра на сумму, быть может, около тысячи фунтов стерлингов. Сэр Артур немедленно обещал рабочим хорошее вознаграждение за их труды и начал обдумывать, как доставить нежданное богатство в Нокуиннокский замок. В это время немец, оправившийся от изумления, не меньшего, чем у других присутствующих, подергав баронета за рукав и принеся ему свои скромные поздравления, вдруг обратился к Олдбоку с торжествующим видом: - Я сказал вам, мой допрый друг, мистер Олденбок, что я искал случая отблагодарить вас за вашу любезность. Не считаете ли ви, что я нашел очень хороший способ выказать свою благодарность? - Как, мистер Дюстерзивель, вы утверждаете, что тоже приложили руку к нашим успешным поискам? Вы забыли, что наотрез отказались помочь нам своим искусством. Ведь при вас здесь нет вашего оружия, чтобы вести бой, который, по вашим словам, вы выиграли для нас. Вы не воспользовались ни колдовскими чарами, ни магическими знаками, ни талисманами, ни ворожбой, ни кристаллом, ни пентаграммой, ни волшебным зеркалом, ни геометрическими фигурами. Где, почтеннейший, ваши амулеты и абракадабра? Ваш майский папоротник, ваша вербена? Все ваши жабы, вороны, драконы, Луна и солнце, философский камень, Ваш Лато, Азох, Зерних, Гевтарит, Все ваши зелья, порошки и мази - Ведь лопнуть можно, их перечисляя! Ах, драгоценный Бен Джонсон, мир праху твоему! Как ты бичевал шарлатанов твоих дней! И кто мог предвидеть, что они оживут в наши дни! Ответ заклинателя на эту тираду антиквария мы должны отложить до следующей главы. Глава XXIV Клоз Вы здесь приют найдете, и покажут Вам все богатства властелина нищих. Но кто изменит, пусть не ждет пощады. "Куст нищего" Немец, решив, по-видимому, утвердиться на выгодных позициях, занятых им благодаря находке, ответил на выпад антиквария с большим апломбом и достоинством: - Мистер Олденбок, все это, мошет быть, очень остроумно для хорошей комедии, но мне нечего - решительно нечего - сказать людям, которые не ферят своим глазам. Очень верно, что при мне нет никаких принадлешностей моего искусства, и то, что я сегодня сделал, тем более удифительно. Но я попрошу вас, мой уважаемый, допрый и щедрый покрофитель, опустить руку в ваш правый шилетный карман и показать мне то, что ви там найдете. Сэр Артур последовал этому указанию и вынул небольшую серебряную пластинку, которой он под руководством заклинателя пользовался в прошлый раз. - Совершенно верно, - произнес сэр Артур, уныло глядя на антиквария. - Это расчерченная и расчисленная астрологическая печать, при помощи которой мы с мистером Дюстерзивелем направляли наши предыдущие поиски. - Чушь! Чушь, мой дорогой друг! - сказал Олдбок. - Вы слишком умны, чтобы верить во влияние расплющенной полукроны, на которой что-то нацарапано. Поймите, сэр Артур, что, если бы Дюстерзивель сам знал, где находится этот клад, вам не досталось бы в нем ни малейшей доли. - Сущая правда, ваша милость, - промолвил Эди, не упускавший случая вставить свое слово. - Я думаю, раз мистер Дункерзивель так много сделал, чтобы найти это серебро, следовало бы, уж во всяком случае, пожаловать ему за труды все, что осталось. Ясно, что кто нашел так много, легко разыщет и остальное. При этом предложении Дюстерзивель стал мрачен, как туча. Ему не улыбалось работать, как выразился Эди, на "свой карман". Но тут нищий отвел его в сторону и шепнул ему несколько слов, которые заклинатель выслушал с большим вниманием. Тем временем сэр Артур, сердце которого оттаяло от большой удачи, громко сказал: - Не сердитесь на нашего друга Монкбарнса, мистер Дюстерзивель, а приходите завтра в замок, и я докажу, что благодарен вам за указания, которые вы мне дали. Что же касается пятидесяти "жалких фейрпортских банкнот", как вы их называете, я от души рад предоставить их вам. А ну, друзья, прибейте-ка снова крышку к этому драгоценному ящику! Однако среди суматохи крышка свалилась в сторону, в кучу хлама или рыхлой земли, которую пришлось удалить из могилы; короче говоря, ее нигде не было видно. - Ничего, ребята! Закройте ящик брезентом и отнесите в экипаж. Пойдемте, Монкбарнс? Я должен вернуться за мисс Уордор. - А я надеюсь пообедать в вашем обществе, сэр Артур, и выпить на радостях стакан вина в честь счастливого исхода нашего приключения. Кстати, вам надо написать по поводу этого дела в казначейство, на случай вмешательства высших властей. Раз вы хозяин поместья, легко будет при каких-либо притязаниях с их стороны получить акт на право владения. Надо нам будет подробно об этом поговорить. - А я особо прошу всех присутствующих о молчании, - объявил, обводя всех взглядом, сэр Артур. Все наклонили головы и обещали, что будут немы. - Ну, что касается тайны, - сказал Монкбарнс, - то рекомендовать молчание, когда человек десять знакомы с теми обстоятельствами, которые хотят скрыть, это значит лишь надеть на истину маску, так как эта история разлетится по свету в двадцати разных версиях. Но мы-то расскажем казначейскому суду подлинную историю, а это все, что требуется. - Я, пожалуй, сегодня же дам туда знать, - заметил баронет. - Могу предложить вашей милости надежного посланца, - сказал Охилтри, - маленького Дэви Мейлсеттера на строптивом пони мясника. - Мы обсудим этот вопрос по дороге в Монкбарнс, - сказал сэр Артур. - Ребята, - вновь обратился он к рабочим, - ступайте за мной в "Четыре подковы", чтобы я мог записать, как вас зовут. Дюстерзивель, я не приглашаю вас с нами в Монкбарнс, раз вы так расходитесь во взглядах с его хозяином, но не забудьте завтра меня повидать. Дюстерзивель проворчал что-то в ответ, но можно было разобрать только слова "долг", "мой уважаемый покрофитель" и "явиться к сэру Артуру". После этого баронет и его друг покинули руины в сопровождении слуг и рабочих, которые весело шли за своим нанимателем, предвкушая обещанную награду и виски; заклинатель же в самом мрачном настроении остался у края разверстой могилы. - Кто мог все это предвидеть? - невольно воскликнул он. - Meine Heiligkeit!* Я слыхал о таких вещах и часто говорил о таких вещах, но, черт возьми, никогда не рассчитывал их увидеть! А ведь стоило мне копнуть землю на два-три фута глупше... Mein Himmel!** Тогда все было бы моим. И насколько больше, чем я мог бы вишать из моего дурака! ______________ * Святые угодники! (нем.) ** О небо! (нем.) Тут немец прекратил свой монолог, ибо, подняв глаза, он встретился взглядом с Эди Охилтри, который не последовал за остальной компанией и стоял по другую сторону могилы, опершись, по обыкновению, на посох. Лицо старика, от природы умное, проницательное и слегка плутоватое, выражало сейчас такое глубокое понимание всего происходящего, что даже прожженный авантюрист Дюстерзивель невольно потупил взор. Но он видел неизбежность объяснения и, собравшись с духом, сразу же принялся нащупывать, что думает нищий о событиях дня. - Допрый мейстер Эдис Охилтрис... - Эди Охилтри, и не мейстер, а ваш и короля бедный молельщик, - поправил его Голубой Плащ. - Ну хорошо, мой допрый Эди, что ш ви думаете обо всем этом? - А я вот как раз думал, как добры (чтоб не сказать - просты) были вы, отдав двум богатым джентльменам, у которых и земли, и усадьбы, и денег без счету, такой огромный клад серебра (трижды испытанного огнем, как говорится в Писании). Ведь на него вы сами и еще два-три честных человека могли бы жить в довольстве до скончания дней своих. - Право, Эди, мой честный друг, это очень ферно. Только я не знал, то есть я не был уверен, где мне найти деньги. - Как? Разве не по вашим советам и указаниям Монкбарнс и нокуиннокский баронет пришли сюда? - Гм... да, но тут были другие обстоятельства... И я ведь не знал, мой друг, что они найдут клад, хоть и подумал в ту ночь, когда слышал тут такой грохот, и кашель, и чиханье, и вздохи здешних духов, что здесь где-нибудь долшен быть клад, долшен быть металл. Ach, mein Himmel! Этот дух охал и ахал над своими деньгами, как немецкий бургомистр, считая талеры после парадного обеда в Stadthaus*. ______________ * Ратуше (нем.). - Неужели вы, такой знающий человек, верите в подобные вещи? Вот стыд-то. - Мой друг, - ответил заклинатель, вынужденный обстоятельствами держаться ближе к истине, чем обычно, - я верил в колдовство не больше, чем ви или кто иной, пока сам не услыхал в ту ночь все эти вздохи и стоны и не увидел сегодня их причину - большой сундук, полный мексиканского серебра. Что ше ви прикашете мне думать? - А что вы дали бы тому, кто помог бы вам найти другой ящик серебра? - спросил Эдн. - Что бы я дал?.. Mein Himmel! Дал бы целую четверть. - Видите ли, если бы тайна была в моих руках, - сказал нищий, - я настаивал бы на половине. Правда, я всего лишь нищий оборванец и не мог бы носить серебро или золото на продажу, - ведь можно попасться, - но я нашел бы многих, кто помог бы мне на гораздо лучших условиях. - Ach, Himmel! Мой допрый друг, что я такое сказал? Ведь я хотел сказать, что ви получите три четверти на свою половину, а мне довольно одной четверти на мою половину. - Нет, нет, мистер Дустердевил*, мы, как братья, разделим добычу поровну. Теперь посмотрите на эту доску, которую я отбросил в сторону, в темный проход, пока Монкбарнс таращил глаза на серебро. Хитрец этот Монкбарнс! Я не хотел, чтобы доска попалась ему на глаза. Вы, наверно, разберете буквы лучше, моего. Я ведь не такой уж ученый, а главное - не приходилось этим заниматься. ______________ * Эди нарочно коверкает фамилию заклинателя: Duslerdevil по-английски состоит из двух слов: duster - тряпка, метла и devil - черт. С этим скромным признанием своего невежества Охилтри достал из-за колонны крышку от ящика, в котором хранилось сокровище. Эту крышку, сорванную с петель, небрежно отбросили, когда все жаждали поскорее узнать, что скрыто под нею, а потом ее припрятал нищий. На крышке было написано какое-то слово и число. Поплевав на свой рваный голубой платок, Эди стер глину, чтобы надпись выступила яснее. Она была сделана обычным готическим шрифтом. - Вы можете разобрать ее? - спросил Эди заклинателя. - S, - прочел философ, уподобляясь ребенку, который трудится над букварем. - S, Т, A, R, С, Н - starch*, это - чем пользуются прачки, чтобы воротнички у рубашек были тверше. ______________ * Крахмал (англ.). - Какое там starch? - повторил за ним Охилтри. - Нет, нет, мистер Дустердевил, вы, может, хороший заклинатель, но плохой грамотей! Тут написано search, да, search - поглядите: букву "е" совершенно ясно видно! - Так, так! Теперь я вишу. Тут сказано "search, номер один". Mein Himmel, значит, долшен быть и "номер два", мой допрый друг. Ведь "search" на вашем языке значит "искать" и "копать", а это всего лишь "номер один". Честное слово, здесь в лотерейное колесо залошен для вас хороший номер, мой допрый мейстер Охилтрис! - Что ж, похоже на то. Но мы сейчас не можем копать - лопат нет. Рабочие унесли их, и, может, кого-нибудь пришлют обратно засыпать яму и привести здесь все в порядок. А вы пока немного посидите со мной в лесу. Могу сказать, что ваша милость натолкнулась на единственного человека в этих краях, кто мог бы вам рассказать про Малколма Мистикота и его спрятанное сокровище. Но сперва сотрем буквы, чтобы они не проболтались. Достав нож, нищий соскоблил буквы настолько, чтобы сделать их совершенно неразличимыми, а потом еще заляпал доску глиной, уничтожив и следы ножа. Дюстерзивель смотрел на него в молчании, имевшем двоякий смысл. Разумность и проворство всех движений Эди показывали, что этого старика нелегко перехитрить, а с другой стороны (ибо даже негодяи в известной мере признают личное превосходство), наш заклинатель считал унизительным для себя играть второстепенную роль и делить барыши с таким ничтожным сообщником. Однако алчность победила оскорбленную гордость. Гораздо более мошенник, чем простофиля, он все же не был вполне свободен от тех суеверий, которыми сам пользовался, чтобы надувать других. Однако, привыкнув в таких случаях главенствовать, он считал, что его бесчестит положение коршуна, которому указывает добычу простая ворона. "Ладно, выслушаю его историю до конца, - подумал Дюстерзивель, - а тогда, надо полагать, я сумею подвести итог лучше, чем мне предлагает мейстер Эдис Охилтрис". Итак, заклинатель, превратившись из учителя оккультных наук в ученика, послушно побрел за Охилтри к "дубу настоятеля", который, как, вероятно, помнит читатель, находился неподалеку от развалин. Здесь немец присел и приготовился слушать. - Мейстер Дустандснивел*, - начал рассказчик, - давно уже я не слыхал об этом деле, потому что хозяева Нокуиннока - и сэр Артур, и его отец, и его дед (чихать мне на всех их!) - не любили, да и теперь не любят этих толков. Но, вы знаете, в больших домах на кухне часто болтают о том, о чем в залах говорить запрещено. Так вот, и я узнал эту историю от старых слуг. А в наши дни не так-то уж часто услышишь у зимнего очага рассказы о старине, и, я думаю, во всей округе нет человека, кроме меня, да еще самого лэрда, который мог бы это рассказать. Но в Нокуиннокском замке, в той комнате, где хранятся бумаги, есть целая книга об этом, и написана она на пергаменте. ______________ * Снова Эди народно искажает имя немца. - Так, так! Все это очень хорошо, но, пошалуйста, продолшайте вашу историю, мой допрый друг, - поторопил его Дюстерзивель. - Ну, видите ли, - продолжал нищий, - это было время, когда землю рвали и терзали по всей стране, когда каждый стоял за себя, а бог за всех. Тогда никто не оставался без земли, если хватало сил ее отбить, и никто не мог удержать землю, если сил не было. Кто сильнее, тот и прав. И так было во всей нашей восточной стороне и, наверно, во всей Шотландии. В эти дни и появился в наших краях Ричард Уордор, первый, кто здесь носил это имя. С тех пор много их было. Почти все они, как и тот, кого называли Дьявол в латах, спят в руинах. Это было надменное, жестокое племя, но большие храбрецы, готовые драться за свое отечество. Да благословит их господь, - заметьте, в этом пожелании нет ничего папистского! Их называли норманскими Уордорами, потому что они пришли сюда с юга. Так вот, этот Ричард, которого прозвали Красная Рука, сговорился с тогдашним старым Нокуинноком - а Нокуинноки жили здесь издавна - и посватался к его единственной дочке, которой должны были достаться замок и земли. Девица очень противилась (те, кто рассказывал мне об этом, называли ее Сибиллой Нокуиннок), очень ей не хотелось выходить за него, потому что она чересчур близко сдружилась со своим двоюродным братом, которого ее отец терпеть не мог. Так и вышло, что, пробыв замужем за сэром Ричардом всего четыре месяца, - а выйти-то ей все-таки пришлось, - она, хочешь не хочешь, подарила ему отличного мальчугана. Поднялся такой шум, что небу жарко стало. "Сжечь ее! Зарезать!" - кричали все. Однако все обошлось, и ребенка отослали на воспитание куда-то в горы, и вырос он великолепным парнем, как многие, кто является на свет без дозволения. А сэр Ричард Красная Рука потом имел своего собственного отпрыска, и все было тихо-мирно, пока он не уснул в земле. И тогда спустился с гор Малколм Мистикот (сэр Артур говорит, что его правильнее было бы называть Misbegot*, но так уж его называли те, от кого я слыхал эту стародавнюю повесть). Сошел, значит, с гор этот сын любви Мистикот, а с ним - отряд длинноногих горцев, готовых на всякое темное дело, и объявил он, что замок и земли принадлежат ему, как старшему сыну матери, и выгнал Уордоров из насиженного гнезда. Была драка, пролилась кровь, потому что часть соседей поддержала одну сторону, а часть - другую. Но Малколм в конце концов одержал верх, и захватил замок Нокуиннок, и укрепил его, и построил ту большую башню, которую по сей день зовут башней Мисти-кота. ______________ * Незаконнорожденным (англ.). - Мой допрый друг, старый мейстер Эдис Охилтрис, - прервал его немец, - все это похоже на длинные истории про баронов с родословной в шестнадцать колен, которые рассказывают у меня на родине. Но я предпочел бы услишать про золото и серебро! - А вот, видите ли, - продолжал нищий, - этому Малколму сильно помогал его дядя, брат отца, который был настоятелем монастыря святой Руфи. И они вдвоем собрали большое богатство, чтобы обеспечить дальнейших наследников нокуиннокских земель. Говорят, что монахи в те дни знали способ множить металлы. Правда это или нет, но они были очень богаты. Наконец дошло до того, что молодой Уордор, сын Красной Руки, вызвал Мистикота биться с ним на арене. Только это была не арена, а просто огороженное место, где они должны были сражаться, как боевые петухи. Мистикот был побежден, и жизнь его была в руках брата, но тот не захотел предать его смерти, потому что кровь Нокуиннока текла в жилах обоих. После этого Малколма заставили постричься в монахи, и он скоро умер в здешнем монастыре - от досады и злобы. Никто так и не узнал, где его дядя-настоятель схоронил его и что сделал с его золотом и серебром, потому что он опирался на права святой церкви и никому не давал отчета. Но по нашей округе ходит пророчество, что, когда найдут могилу Мистикота, поместье Нокуиннока будет "отдано и взято". - Ах, мой допрый старый друг мейстер Эдис, это легко мошет случиться, если сэр Артур станет ссориться со своими допрыми друзьями в угоду мистеру Олденбоку. Так ви думаете, что это серебро принадлешало допрому мистеру Малколму Мистикоту? - Не сомневаюсь в этом, мистер Дустердевил. - И ви верите, что здесь есть еще? - Ну конечно! Как же иначе? "Search, номер один". Это значит: ищите и найдете номер два. Кроме того, в этом ящике было только серебро, а я слыхал, что часть клада состояла из червонного золота. - Тогда, мой допрый друг, - воскликнул немец, поспешно вскакивая на ноги, - почему би нам не приступить сейчас ше к этому маленькому делу? - По двум веским причинам, - по-прежнему спокойно сидя, ответил нищий. - Во-первых, как я уже сказал, нам нечем копать: мотыги-то и лопаты унесли. А во-вторых, пока светло, сюда будут приходить зеваки, глазеть на яму. Потом и лэрд может прислать кого-нибудь ее засыпать, так что, как ни вертись, нас сцапают. А вот, если вы хотите встретиться со мной в полночь и захватите с собой потайной фонарь, я приготовлю лопаты, и мы вдвоем спокойно поработаем, так что никто и знать не будет. - Но... но... мой допрый друг, - возразил Дюстерзивель, у которого даже блестящие надежды, вызванные рассказом Эди, не могли полностью стереть воспоминаний о прежнем ночном приключении, - не так хорошо и не так безопасно приходить среди ночи к могиле допрого мейстера Мистикота. Ви забыли, что я слышал здесь вздохи и стоны духов. Уферяю вас, они нам помешают. - Если вы боитесь духов, - холодно ответил нищий, - я проделаю работу один и принесу вашу долю, куда укажете. - Нет... нет... мой префосходный старый мейстер Эдис! Слишком много для вас хлопот. Я не согласен. Я приду сам. И это будет лучше всего. Ведь это я, Герман Дюстерзивель, открыл могилу мейстера Мистикота, когда искал, куда бы сунуть шутки ради несколько шалких монет, чтобы подстроить маленький трюк моему дорогому сэру Артуру. Я затеял это, конечно, только для потехи. Да, так вот, убрав там в сторону кучу этого - как его? - хлама, я и уфидел собственный памятник мистера Мистикота. Похоже на то, что он хотел сделать меня своим наследником. Поэтому нефешливо было би мне не явиться самому за своим наследством. - Стало быть, в двенадцать часов, - сказал нищий, - мы встретимся под этим деревом. Я сейчас посторожу немного и позабочусь, чтобы никто не трогал могилу; для этого, мне достаточно сказать, что лэрд не велел. Потом поужинаю у лесника Рингана - до него недалеко - и лягу спать у него в сарае. А ночью тихонько выйду и вовремя буду на месте. - Так и сделаем, мой допрый мейстер Эдис, и встретимся на этом самом месте, а там пусть духи стонут и чихают, сколько им угодно! Он пожал старику руку, и с этим обоюдным залогом верности соглашению они на время расстались. Глава XXV ...порастряси-ка кошельки Аббатов-скопидомов и свободу Дай ангелам плененным... Ни колокол, ни книга, ни свеча Мне золото добыть не помешают. "Король Джон" Ночь выдалась бурная и ветреная. То и дело начинался проливной дождь. - Эх, друзья мои, - сказал старый нищий, располагаясь с подветренной стороны огромного дуба, чтобы подождать своего компаньона. - Эх, друзья мои, как удивительно и непонятно устроен человек! Достаточно, чтобы впереди блеснуло богатство, и этот Дустердевил тащится сюда в полночь под таким ветром и дождем! А я-то разве не глупее еще во сто крат, что торчу здесь и жду его? Высказав эти мудрые соображения, он плотнее запахнулся в плащ и устремил глаза на луну, катившуюся по небу среди бурных и мрачных туч, которыми ветер время от времени закрывал ее бледный лик. Печальные и неверные лучи, пробивавшиеся сквозь дрожащий сумрак, освещали растрескавшиеся арки и стрельчатые окна старого здания, на миг ясно показывая все их изъяны и тотчас же снова превращая их в темную, неразличимую, расплывчатую массу. Озерцо тоже получало свою долю этих беглых белесых лучей. Его воды были покрыты рябью, они побелели и волновались под ветром. Когда тучи, скользя, скрывали луну, эти воды напоминали о себе только угрюмым бормотанием и плеском волн о берег. При каждом новом порыве бури, проносившемся над узкой лощиной, лесная прогалина повторяла глубокие стоны, которыми деревья отвечали на свист вихря. Когда же ветер улетал дальше, слышался слабый, замирающий шепот, подобный вздохам измученного преступника после того, как затихли первые муки его пытки. Этих звуков было достаточно, чтобы привести суеверного человека в то состояние ужаса, в котором он так часто пребывает, которого боится и которое все же любит. Однако такие чувства были чужды натуре Охилтри. Воображение перенесло его в годы молодости. "Я, бывало, стоял на часах, - сказал он себе, - в Германии и в Америке и в худшие ночи, чем эта, да к тому же еще зная, что в чаще прячется десяток вражеских стрелков. Но я не забывал своего долга, и никто не заставал Эди спящим". Бормоча эти слова, он непроизвольно поднял свой верный посох к плечу, как ружье часового, и, услышав приближавшиеся к дереву шаги, крикнул тоном, больше подходившим к его воинским воспоминаниям, чем к нынешнему положению: - Стой! Кто идет? - Черт побери, мой допрый Эдис! - ответил Дюстерзивель. - Почему ви говорите громко, как... часовщик... я хочу сказать - часовой? - Просто потому, что я в эту минуту и считал себя часовым, - ответил нищий. - Кругом тьма кромешная. Вы принесли фонарь и мешок для денег? - Ну да, ну да, мой допрый друг, - сказал немец. - Вот они - пара, как ви их называете, чересседельных мешков: одна сторона будет для вас, другая - для меня. Я сам навьючу их на лошадь, чтоби вам, старому человеку, не было хлопот. - Значит, у вас тут и лошадь? - спросил Эди Охилтри. - Да, да, мой друг, она привязана там у ограды, - ответил заклинатель. - Еще слово к нашему уговору: моей доли не будет на спине вашей лошади. - Как? Чего ше ви боитесь? - спросил немец. - Да потерять из виду коня, седока и деньги, - ответил Эди. - Ви знаете, что этак ви исобрашаете тшентльмена большим мошенником? - Многие джентльмены, - ответил Охилтри, - сами изображают себя мошенниками. Но к чему нам ссориться? Если вы хотите приступать к делу, приступайте! А не то я пойду к Рингану Эйквуду на его теплый сеновал, с которым я расстался без всякой охоты, и положу мотыгу и лопату на место. Дюстерзивель колебался, соображая, не отпустить ли ему Эди и не завладеть ли безраздельно всем ожидаемым богатством. Однако отсутствие инструментов, неуверенность в том, сможет ли он, даже при их наличии, расчистить могилу достаточно глубоко без чьей-либо помощи, а главное - связанный с впечатлениями той, другой ночи страх перед мрачными тайнами могилы Мистикота, - все это убедило мошенника, что подобная попытка была бы рискованной. Сгорая от злобы и нетерпения, он все же постарался принять свой обычный вкрадчивый тон, стал просить "своего допрого друга мейстера Эдиса Охилтриса" пройти вперед и заверил его в своем согласии на все, что может предложить его "такой замечательный друг". - Ну хорошо, хорошо, - сказал Эди. - Не запутайтесь ногами в высокой траве и не ступайте на разбросанные здесь камни. Прикройте-ка фонарь полой, не то его ветром задует. К тому же иногда и месяц проглядывает. С этими словами старый Эди, за которым по пятам следовал заклинатель, направился к развалинам, но вдруг остановился. - Вы ученый человек, мистер Дустердевил, и знаете много чудес природы. Так вот, скажите: верите ли вы в привидения и духов, которые ходят по земле? Верите или нет? - Что ви, допрый мейстер Эдис, - укоризненно зашептал Дюстерзивель. - Неушели это подходящее время и место, чтоби задафать такие вопросы? - Да, и время и место подходящие, мистер Дустандшовел*. Прямо скажу: поговаривают, что здесь бродит старый Мистикот. А нынче ночь не слишком приятная для встречи с ним. Как знать, понравится ли ему то, зачем мы пришли на его могилу? ______________ * Dustandshovel (англ.) примерно значит "мусорная лопата". - Alle guten Geister... - пробормотал немец, но голос его задрожал и он не договорил заклинания. - Я хотел би, чтоби ви так не говорили, мейстер Эдис, потому что после всего услышанного мною в ту ночь я сильно верю... - Ну, а я, - воскликнул Охилтри, вступив в алтарь и с вызывающим видом взмахнув рукой, - я и пальцем не шевельну, чтобы помешать ему явиться хоть сию минуту. Он-то ведь только дух без плоти, а мы духи во плоти! - Ради состателя, - простонал Дюстерзивель, - ничего не говорите ни о тех, кто существует, ни о тех, кто не существует! - Ладно, - согласился нищий, отодвигая створку фонаря. - Вот камень, и, дух там или не дух, а я вот хочу забраться малость поглубже в могилку. И он спрыгнул в яму, из которой этим утром был извлечен драгоценный ящик. Сделав несколько взмахов лопатой, он устал или сделал вид, что устал, и обратился к своему компаньону: - Я стар и не могу работать в полную силу. Но мы должны помогать друг другу, сосед. Теперь, пожалуй, и вам пора спуститься сюда да маленько поработать. Покопайте-ка немного да выбросьте наверх землю, а потом я вас сменю. Дюстерзивель занял место, покинутое нищим, и пустился работать со всем усердием вспыхнувшей алчности. К ней примешивалось настойчивое стремление поскорее покончить со всем этим делом и убраться подальше - стремление, естественное для натуры жадной, подозрительной и трусливой. А Эди, со всеми удобствами расположившись у края ямы, ограничивался тем, что понуждал своего сообщника работать усерднее. - Вот уж, в самом деле, мало кто работал за этакую поденную плату! Пусть новый ящик будет хоть в одну десятую ящика номер один. Но, если там будет полно золота вместо серебра, стоить он будет вдвое больше. Погляжу я, вы так споро работаете мотыгой и лопатой, словно родились землекопом. Этак вы можете, чего доброго, зарабатывать добрые полкроны в день. Ноги береги! - И он толкнул довольно большой камень, который заклинатель только что с трудом выбросил из ямы и который Эди теперь сбросил обратно, нанеся тем самым немалый ущерб конечностям своего сообщника. Подгоняемый нищим, Дюстерзивель надсаживался и напрягал все силы, разбивая камни и затвердевшую глину. Он работал как лошадь и мысленно разражался немецкими проклятиями. Но как только с его уст срывалось непозволительное словцо, Эди сейчас же изменял прицел: - Эй, вы там, не ругайтесь, не ругайтесь! Кто его знает, кто нас слушает! Ох! Боже всемилостивый, да что это там? Фу, да это просто ветка плюща на стене от ветра колышется. А когда туда светила луна, мне почудилась рука мертвеца со свечой. Я думал, это сам Мистикот. Но ничего! Давайте, работайте, выбрасывайте землю подальше. Нет, вы работничек отменный, могильщик не хуже самого Уила Уиннета! Чего же вы вдруг остановились? Удача-то, поди, совсем рядом. - Хватит! - с досадой воскликнул разочарованный немец. - Я дошел до скалы, на которой стоят эти проклятые - прости господи! - развалины. - Ну что вы, - сказал нищий, - похоже, что это просто большая плита, положенная, чтобы прикрыть золото. Берите-ка мотыгу да хватите хорошенько, и, черт ее дери, наверняка расколете этот камень. Ага, вот это дело! Смотри-ка, у него сила, как у Уоллеса! Поощряемый понуканиями Эди, заклинатель нанес по камню два или три отчаянных удара и, хоть не расколол того, по чему бил, - это оказалось, как и предполагал немец, сплошная скала, - зато сломал инструмент, который отлетел и ушиб ему обе руки. - Ура, ребята! Вот вам и рингановская мотыга! - завопил Эди. - Позор фейрпортцам! Продавать такие хлипкие штучки! Двиньте-ка еще разик лопатой - ну-ка, мистер Дустердевил! Заклинатель молча выкарабкался из ямы, глубина которой достигала теперь шести футов, и голосом, дрожавшим от гнева, обратился к своему компаньону: - Знаете ли ви, мейстер Эдис Охилтрис, с кем ви посфоляете себе все эти шуточки? - Да, с болтуном, мистер Дустердевил! Таким я знаю вас уже не первый день. Но тут мне совсем не до шуток. Я давно хочу увидеть наше сокровище. Нам уже пора бы наполнить обе половины этого мешка. Хватит нам его, чтобы все упрятать? - Смотри, ти, подлый старик! - выкрикнул разъяренный философ. - Если ти только попробуешь снофа истефаться надо мной, я тебе раскрою череп вот этой лопатой! - А что в это время будут делать мои руки и посох? - самым беззаботным тоном спросил Эди. - Потише, мистер Дустердевил, не для того я так долго прожил на белом свете, чтобы меня выкинули из него лопатой. И чего вы так наскакиваете на ваших друзей? Бьюсь об заклад, что я в одну минуту найду сокровище! - Клянусь вам, - пригрозил заклинатель, теперь уже полный подозрений, - если ви сыграете со мной еще одну шутку, я изобью вас, мейстер Эдис! - Нет, только послушайте его! - сказал Охилтри. - Он знает, как заставить человека искать клад! Наверно, его самого так учили! При таком обидном предположении, содержавшем явный намек на недавнюю сцену между немцем и сэром Артуром, философ потерял последние остатки терпения и, будучи человеком бурных страстей, замахнулся рукояткой сломанной мотыги над головой старика. Удар, по всей вероятности, оказался бы смертельным, если бы тот, против кого он был направлен, не воскликнул твердым и суровым голосом: - Какой стыд! Неужто земля и небо потерпят, чтобы вы убили старого человека? Да я вам в отцы гожусь! Оглянитесь! Дюстерзивель инстинктивно обернулся и, к своему крайнему изумлению, увидел высокую темную фигуру, стоявшую у него за спиной. Привидение не дало ему времени произнести заклинание или принять какие-нибудь меры, а мгновенно прибегло к voie de fait* и угостило мудреца тремя или четырьмя столь основательными подзатыльниками, что он свалился и несколько минут оставался без сознания, скованный оцепенением и страхом. Когда заклинатель пришел в себя, он уже был один в разрушенном алтаре и лежал на мягкой сырой земле, выброшенной из могилы Мистикота. Он приподнялся со смешанным чувством гнева, боли и ужаса и, лишь посидев несколько минут, мог настолько собраться с мыслями, чтобы хоть вспомнить, как и зачем он сюда попал. Когда к нему возвратилась память, он уже почти не сомневался, что приманка, посредством которой старый Охилтри завлек его в это уединенное место, насмешки, которыми тот вызвал ссору, и мгновенная помощь, приведшая столкновение к такой развязке, - все это были части плана, задуманного для того, чтобы навлечь на него, Германа Дюстерзивеля, беду и позор. Ему трудно было предположить, что своим утомлением, тревогой и перенесенными побоями он обязан коварству одного лишь Эди Охилтри, и он пришел к выводу, что нищий просто выполнял роль, предписанную ему каким-то более значительным лицом. Его подозрения падали то на Олдбока, а то и на сэра Артура Уордора. Первый не трудился скрывать сильную неприязнь к нему, второму же Дюстерзивель нанес серьезный ущерб. И, хотя он полагал, что сэр Артур сам не знает, насколько расстроены его дела, все же, вероятно, он постиг истину в достаточной мере, чтобы пожелать отомстить. Во всяком случае, Охилтри намекнул на одно обстоятельство, которое заклинатель имел все основания считать известным только сэру Артуру и ему самому. Откуда же, как не от сэра Артура, узнал о нем Эди? Далее, речи Олдбока свидетельствовали о его убежденности в мошеннических намерениях Дюстерзивеля, а сэр Артур слушал все это и, если защищал немца, то очень вяло. Наконец, способ мести, избранный, по мнению Дюстерзивеля, баронетом, не расходился с практикой других стран, с которой заклинатель был лучше знаком, чем с нравами Северной Британии. Для него, как и для многих дурных людей, заподозрить обиду - значило тут же замыслить и мщение. И, еще не твердо держась на ногах, Дюстерзивель мысленно поклялся разорить своего благодетеля, а для этого он, к несчастью, имел достаточно возможностей. ______________ * Рукоприкладству (франц.). Однако, хотя планы мести и всплывали в голове немца, сейчас не время было предаваться подобным размышлениям. Час, место, его собственное положение и вероятная близость его обидчиков заставили авантюриста прежде всего позаботиться о безопасности. Фонарь, отброшенный прочь во время стычки, уже погас. Ветер, который раньше так громко завывал в боковых приделах разрушенного храма, теперь почти стих, зато дождь лил вовсю. Луна совсем скрылась, и хотя Дюстерзивель был уже более или менее знаком с местом и знал, что ему надо добраться до восточной двери алтаря, мысли в голове у него так путались, что прошло еще несколько минут, прежде чем он мог определить, в каком направлении искать выход из руин. Пока он находился в такой растерянности, голос суеверия, ободренный темнотой и нечистой совестью немца, вновь заговорил в его расстроенном воображении. - А, чепуха! - храбро увещевал он себя. - Все это вздор и обман. Черт! Неужто этот твердолобый шотландский баронет, которого я пять лет водил за нос, перехитрит Германа Дюстерзивеля? В ту минуту, когда он пришел к этому выводу, произошло нечто, сильно потрясшее посылки, на которых этот вывод зиждился. Среди меланхолических вздохов замиравшего ветра и плеска дождевых капель, падавших на листья и камни, зазвучало - и, по-видимому, на небольшом расстоянии от слушателя - пение, такое печальное и строгое, словно отлетевшие души клириков, некогда обитавших в ныне покинутых руинах, оплакивали безлюдье и запустение, воцарившиеся в их священных приделах. Дюстерзивель уже поднялся на ноги и пробирался ощупью вдоль стены. При этих новых звуках он остановился как вкопанный. Все его чувства в этот миг как бы сосредоточились в слухе и все единодушно докладывали ему, что глухой, заунывный и протяжный напев был церковной музыкой, сопровождавшей торжественную панихиду по обряду римской церкви. Почему пели в таком уединенном месте и кто были певчие - все эти вопросы перепуганное воображение заклинателя, населенное такими образами немецкого суеверия, как русалки, лесные цари, оборотни, домовые, духи черные и белые, синие и серые, даже не пыталось разрешить. Вскоре в исследовании нового явления приняло участие еще одно из пяти чувств Дюстерзивеля. В конце поперечного нефа церкви, за несколькими ведущими вниз ступенями, находилась небольшая дверь, забранная железной решеткой. Насколько помнил заклинатель, за ней был невысокий сводчатый зал - бывшая ризница. Взглянув в сторону, откуда доносились звуки, он заметил, что сквозь прутья решетки проникают, падая на ступени, яркие отблески красного света. Одно мгновение Дюстерзивель колебался, не зная, что делать. Потом, исполнясь отчаянной решимости, двинулся по проходу к месту, откуда исходил свет. Подбадривая себя крестным знамением и всеми заклинаниями, какие могла подсказать ему память, немец подвигался к решетке, чтобы, оставаясь невидимым, наблюдать за тем, что происходило внутри сводчатого помещения. Когда он робкими и неуверенными шагами приблизился к двери, пение после нескольких унылых и протяжных аккордов стихло и сменилось глубоким безмолвием. За решеткой открылось удивительное зрелище внутри ризницы. Посередине зияла открытая могила с четырьмя светильниками, высотой около шести футов, по углам. На досках сбоку от могилы стояли носилки, и на них лежал закутанный в саван труп со сложенными на груди руками, по-видимому, готовый к погребению. Священник в епитрахили и ризе держал перед собой раскрытый молитвенник, другая духовная особа в церковном облачении - кропильницу со святой водой, а двое мальчиков в белых стихарях - кадила с благовониями. Отдельно от других и ближе всех к гробу стоял мужчина в глубоком трауре, фигура которого некогда была высокой и властной, а теперь согнулась под бременем лет и недугов. Таковы были главные действующие лица этой сцены. На некотором расстоянии виднелось несколько мужчин и женщин, закутанных в длинные траурные плащи, а еще дальше от тела, у стен, неподвижно вытянулись в ряд другие фигуры, в таких же мрачных одеяниях, и у каждой была в руке огромная свеча из черного воска. Дымный свет множества свечей, мерцавший в тусклом, багровом сиянии, придавал всей этой необычайной картине смутные, колеблющиеся, призрачные очертания. Священник громким, ясным и звучным голосом стал читать из молитвенника те торжественные слова, которые обряд католической церкви посвятил возвращению праха во прах. Изумленный Дюстерзивель по-прежнему не был уверен, действительно ли происходит все это в таком месте и в такой час, или же он видит, как сверхъестественные силы воспроизводят ритуал, обычный для этих стен в былые времена, но теперь редко выполняемый в протестантских странах и лишь в исключительных случаях - в Шотландии. Он не знал, выжидать ли ему конца церемонии или же сделать попытку вернуться в алтарь, но как только он чуть-чуть шевельнулся, его заметил сквозь решетку один из пришельцев. Тот, кто первый его обнаружил, указал на него человеку, который стоял возле гроба, отдельно от других. По его знаку от группы отделились двое, и, бесшумно скользя, словно боясь помешать богослужению, отперли и отвели в сторону решетку, отгораживавшую от них заклинателя. Они схватили его за руки с такой силой, которой он не мог бы преодолеть, даже если бы страх и позволил ему сопротивляться, усадили в алтаре на землю, а сами сели с двух сторон, как бы держа его под стражей. Убедившись, что он находится во власти таких же смертных, как и сам, заклинатель собрался было задать им ряд вопросов. Но один из пришельцев указал на ризницу, откуда явственно доносился голос священника, а другой, требуя молчания, приложил палец к губам, и немец счел благоразумным прислушаться к этому намеку. Так они удерживали его, пока громкая аллилуйя, прогремевшая под старыми сводами святой Руфи, не закончила удивительную церемонию, при которой ему довелось присутствовать. Когда пение стихло и все его отголоски замерли вдали, одна из черных фигур, все еще стороживших мага, обратилась к нему на местном диалекте и голосом, который он, казалось, узнал: - Вот те на! Мистер Дюстерзивель, это вы? Разве вы не могли дать нам знать, что хотите присутствовать на церемонии? Милорду не очень понравилось, что вы тут подслушивали да подсматривали. - Ради всего сфятого, скашите мне, кто ви такие! - перебивая его, спросил, в свою очередь, немец. - Кто я такой? Кто ж, как не Ринган Эйквуд, нокуиннокский лесничий. А что вы тут делаете в этот ночной час, если пришли не затем, чтобы видеть погребение старой леди? - Заявляю вам, мой допрый лесничий Эйквуд, - произнес немец, поднимаясь на ноги, - что меня в эту самую ночь убили, ограбили и до смерти напугали. - Ограбили?! Кто же натворит здесь такое? Убили?! Странно, вы говорите что-то очень уж бойко для убитого! Напугали?! Кто же вас напугал, мистер Дюстерзивель? - Я скажу вам, мейстер лесничий Эйквуд Ринган: не кто иной, как этот паршивый пес, негодяй в голубом плаще, которого ви называете Эдис Охилтрис. - Никогда этому не поверю, - ответил Ринган. - Я, а до меня мой отец, мы давно знали и знаем Эди как правдивого, честного и безобидного человека. К тому же он спит сейчас в нашем сарае с десяти вечера. Значит, кто бы ни напал на вас, мистер Дюстерзивель, - если это вообще правда, - я уверен, что Эди перед вами чист. - Мейстер Ринган Эйквуд, лесничий, я не знаю, как понимать тут слово "чист" и почему ваш Эдис Охилтрис "без обид", но я говорю вам, что этот ваш надешный друг обобрал меня на пятьдесят фунтов, и он сейчас так ше в вашем сарае, как я - в царстве небесном. - Хорошо, сэр! Вы пойдете со мной, и когда участники похорон разойдутся, мы устроим вас на ночлег в сторожке и проверим, в сарае Эди или нет. Когда мы несли сюда покойницу, из старой церкви шмыгнули какие-то двое молодцов подозрительного вида, это правда. А наш священник не любит, чтобы еретики глазели на наши церковные обряды. Он послал им вдогонку двух верховых, и мы скоро все узнаем. С этими словами любезный дух, при содействии безмолвного персонажа, оказавшегося его сыном, освободился от своего плаща и приготовился сопровождать Дюстерзивеля к месту отдохновения, в котором тот весьма нуждался. - Я завтра же подам в суд, - объявил заклинатель. - Все ответят по закону. Мечтая вслух о возмездии виновникам его телесных повреждений, он побрел из руин, поддерживаемый Ринганом и его сыном. Немец был так слаб, что их помощь пришлась очень кстати. Когда они вышли из аббатства и очутились на лугу, Дюстерзивель увидел, как свечи, возбудившие в нем такую тревогу, неровной вереницей покидали развалины. Их свет, подобно ignis fatuus*, замелькал на берегах озерца. Колеблющиеся, мерцающие огоньки очень недолго двигались по тропинке, а затем все разом погасли. ______________ * Блуждающему огоньку (лат.). - Мы в таких случаях всегда тушим свечи у колодца Святого креста, - сообщил лесничий своему гостю. После этого Дюстерзивель уже не видел никаких следов шествия, и только слух его еще улавливал отдаленные и постепенно ослабевавшие отзвуки ударов конских копыт в том направлении, куда удалились участники погребальной церемонии. Глава XXVI Плыви, челнок, плыви! Далек и опасен путь. Плыви, челнок, скорей И детям на хлеб добудь! Счастливо, челнок, плыви! В реке вода глубока. Да будет легкой жизнь Охотника и рыбака. Старинная баллада Теперь мы должны ввести читателя в рыбачью лачугу, упомянутую в главе одиннадцатой нашего назидательного повествования. Я был бы рад, если бы мог сказать, что это жилище блистало порядком, что оно было прилично обставлено и более или менее чисто. К сожалению, должен отметить обратное: там царил беспорядок, мебель обветшала, сор давно не выметался. Но, при всем том, обитатели хижины - матушка Маклбеккит и ее семья - производили впечатление благополучия, зажиточности и довольства, в некоторой мере оправдывая неопрятную старинную поговорку: "Чем грязнее - тем милее". Несмотря на летнее время, в очаге пылал жаркий огонь, служивший одновременно для освещения, обогрева и стряпни. Улов был хороший, и семья, разгрузив лодку, с привычной расточительностью без устали варила и жарила ту часть добычи, которая была предназначена для домашнего потребления. На деревянных досках валялись кости и другие отбросы, вперемешку с раскрошенными лепешками, и стояли битые кружки с недопитым пивом. Дородная фигура самой Мегги, носившейся туда-сюда среди целого выводка девочек-подростков и малышей, которых она то и дело наделяла пинками и окриками: "Прочь с дороги! Беда мне с вами!" - представляла резкий контраст с безучастным, вялым и отупелым видом ее свекрови - женщины, достигшей последней грани человеческой жизни. Она сидела в своем излюбленном кресле у огня, к теплу которого тянулась, едва ли его ощущая, и то бормотала про себя, то с отсутствующим взглядом улыбалась детям, когда они дергали ее за ленты чепца или теребили ее синий клетчатый передник. Держа прялку у груди и веретено в руке, она неторопливо и почти бессознательно предавалась старинному занятию шотландских женщин. Малыши, ползая под ногами у взрослых, следили за движением крутящегося бабушкиного веретена и время от времени хватали его, когда оно танцевало на полу, выделывая причудливые скачки, каких не увидишь теперь при наших усовершенствованных самопрялках, так что злосчастная принцесса из сказки могла бы путешествовать по всей Шотландии, не рискуя уколоть палец о веретено и умереть. Несмотря на поздний час (было далеко за полночь), вся семья еще бодрствовала и не собиралась ложиться. Хозяйка хлопотала у очага, она пекла оладьи, а старшая дочь, уже упоминавшаяся нами полунагая наяда, чистила целую груду мелкой финдернской трески (ее коптят на сырых дровах), которую полагалось заедать лакомым содержимым сковороды. В самый разгар этой домашней суетни послышался стук в дверь, и вслед за тем - вопрос: "Еще не спите?" - возвестил о том, что в дом пожаловала гостья. - Входи, входи, милая! - раздалось в ответ, после чего поднялась щеколда, и появилась Дженни Ринтерут, служанка нашего антиквария. - Эге! - воскликнула миссис Маклбеккит. - Вот те на! Неужто это ты, Дженни? Приятно тебя видеть, красавица! - Ох, милая, мы так были заняты, столько ухаживали за раненым капитаном Гектором, что две недели я не могла и носа из дому высунуть. Но теперь ему лучше, и на всякий случай у него в комнате спит старый Кексон. Ну вот, я и дождалась, пока наши старики улеглись, наскоро прибрала волосы, закрыла дверь только на щеколду, на случай если кому понадобится войти или выйти, пока меня не будет, и мигом за ворота - узнать, что у вас слышно! - Так, так! - отозвалась Мегги Маклбеккит. - Ишь как расфуфырилась! А глаза-то у тебя так и бегают, видно, ищут Стини. Но его нет дома, да и не пара ты ему, милая! Куда такой пустельге содержать мужа! - Это Стинн-то мне не пара? - возразила Дженни, тряхнув головой не хуже, чем какая-нибудь девица более высокого происхождения. - Мне нужен такой муж, который сам мог бы содержать жену. - Э-э, голубушка, это у фермеров да у горожан так считают! Нет уж, у рыбачки другие понятия: она управляет мужем и управляет домом, и денежками тоже она управляет, милая! - Вы просто жалкие рабочие клячи, - ответила сухопутная нимфа нимфе морской. - Не успеет киль лодки коснуться песка, как лентяй рыбак бросает всю работу, и жена, подоткнув юбку, должна лезть в воду, чтобы перенести рыбу на берег. А потом муженек сбрасывает с себя все мокрое и надевает сухое и усаживается с трубкой и кружкой возле огня, словно старик, и больше пальцем не пошевельнет, пока лодка опять не будет на воде! А жена... жене приходится, вскинув корзину на спину, тащиться с рыбой в город и там спорить и торговаться со всеми бабами, которые пожелают спорить и торговаться с ней, пока она не сбудет рыбу. Вот как живут рыбачки, бедные подневольные труженицы. - Подневольные?! Да убирайся ты! Назвать главу дома подневольной! Мало ты знаешь нашу жизнь, милая! Разве смеет мой Сондерс рот раскрыть или до чего-нибудь дотронуться в доме? Ему только поесть, да попить, да позабавиться, как ребенку. Он не дурак и не станет болтать, что в доме все, мол, его - от конька крыши да треснувшей доски для хлеба на поставце. Он хорошо знает, кто его кормит, и одевает, и держит все в порядке, когда он, бедняга, носится в своей лодке по заливу. Нет, нет, девушка, кто продает товар, тот и кошельком распоряжается, а кто распоряжается кошельком, тот и домом управляет. Покажи мне хоть одного из ваших фермеров, кто доверил бы жене гнать скот на рынок и получать долги? Нету таких*. ______________ * В рыбачьих поселках заливов Ферт-оф-Форт и Тей, да и по всей Шотландии, власть, как описано в тексте, принадлежит женщинам. Во время минувшей войны, когда боялись неприятельского вторжения, в залив Ферт-оф-Форт вошел караван транспортных судов под эскортом нескольких военных кораблей, не отвечавших на сигналы. Поднялась общая тревога, в результате которой все рыбаки, призванные в качестве тылового ополчения, явились на борт канонерских лодок, как это было предусмотрено на случай, если возникнет необходимость, и вышли навстречу предполагаемому врагу. Чужестранцы оказались русскими, с которыми мы тогда были в мире. Дворянство графства Мид-Лотиан, довольное усердием, выказанным в критический момент ополченцами, выхлопотало рыбацкому поселку награду - серебряную пуншевую чашу, которой надлежало пользоваться в торжественных случаях. Однако рыбачки, прослышав об этом, заявили, что они имеют свое особое право на долю в почетной награде. Отличившиеся люди, объяснили они, их мужья. И если бы мужья пали в бою, пострадавшими были бы они, их жены. Именно с их разрешения и по их настоянию мужчины вышли в море на канонерских лодках для служения родине. Поэтому жены требуют своей доли награды, которая так или иначе отметила бы патриотизм женщин, проявленный в этом случае. Дворянство графства охотно согласилось и, не уменьшая ценности подарка, предназначенного мужчинам, преподнесло женщинам дорогую брошь, чтобы скреплять плед очередной "королевы" рыбачек. Можно далее отметить, что эти нереиды очень щепетильно относятся к различиям в общественном положении, что определяется теми продуктами, которыми они торгуют. Так, одна умудренная опытом особа из их числа, говоря о более молодой, назвала ее "жалкой дурехой, лишенной самолюбия", и предрекла, что она "никогда не поднимется выше торговли устрицами". (Прим. автора.) - Ладно, ладно, Мегги! Что ни страна, то свой обычай. Но где же Стини в такой поздний час? Куда все подевались? И ваш хозяин? - Мужа я уложила в постель - он сильно измотался, а Стини затеял что-то с этим старым нищим Эди Охилтри и ушел. Они скоро вернутся, а ты покуда посиди. - Честное слово, хозяйка, - сказала Дженни, садясь, - не могу я долго задерживаться. Но я должна рассказать вам новости. Слыхали про большой сундук с золотом, что нашел сэр Артур в монастыре святой Руфи? Теперь баронет будет важничать пуще прежнего. Он и чихнуть не решится, чтобы не наклонить голову. - Да, да! Об этом все знают. Но только старый Эди говорит, что на самом деле было выкопано в десять раз меньше. Он-то был при этом. Вот не найдет же такого клада бедняк, которому деньги нужны до зарезу! - Это правда. А вы слыхали, что скончалась графиня О'Гленаллен? Она уже в гробу, и нынче ночью ее хоронят с факелами в монастыре святой Руфи. Пойдут все ее слуги-паписты, и Ринган Эйквуд придет - он ведь тоже папист. Вот будет красиво-то! Никто, верно, такого и не видывал. - Знаешь, милочка, - ответила нереида, - в наших краях не получится пышных похорон, если они пустят туда одних папистов, потому что в нашем благословенном уголке у закоснелой блудницы, как ее называет достойный мистер Блеттергаул, мало почитателей, пьющих из ее колдовской чаши. А чего им приспичило хоронить подлую старую ведьму в ночное время? Наверно, матушка знает. Тут она повысила голос и выкрикнула раза два или три подряд "Матушка, матушка!" - но дряхлая сивилла, отделенная от всех старческим безучастием и глухотой, продолжала вращать веретено, не понимая, что обращаются к ней. - Поговори с бабушкой, Дженни. А мне легче окликнуть лодку за полмили от берега, когда норд-вест дует прямо в рот. - Бабушка, - начала маленькая сирена, к голосу которой старуха больше привыкла. - Мама спрашивает, чего это Гленалленов всегда хоронят с факелами в развалинах святой Руфи? Старуха остановила веретено; она повернулась к другим женщинам, подняла иссохшую дрожащую, глинистого цвета руку и пепельно-серое морщинистое лицо, отличавшееся от лица трупа только парой быстро сверкающих голубых глаз, и не сразу, словно зарождение мысли постепенно приобщало ее к миру живых, ответила: - Девочка спрашивает, что заставляет семью Гленалленов хоронить своих покойников при свете факелов? Разве сейчас умер кто-нибудь из них? - Мы все тут можем умереть, а ты и не узнаешь, - сказала Мегги и, снова повысив голос настолько, чтобы свекровь могла ее услышать, добавила: - Старая графиня скончалась, матушка! - Так и ее бог призвал наконец? - произнесла старуха голосом, гораздо более проникнутым чувством, чем это было свойственно ее преклонным летам и ее всегдашнему равнодушию и апатии. - Значит, и она призвана дать ответ за все ее чванство и властность? Прости ее господи! - Но мама спрашивала, - возобновила допрос девочка, - почему Гленаллены хоронят своих покойников при факелах? - Они делают так, - ответила бабушка, - с тех пор, как Великий граф пал в злосчастной битве под Харло, когда, говорят, похоронное пение звучало каждый день от устья Тея до высот Кабраха и вы не услышали бы другого звука, кроме плача по отважным людям, бившимся против Доналда Островитянина. Но в то время еще здравствовала мать Великого графа, а женщины дома Гленалленов были храброй и непреклонной породы. Она не пожелала похоронного пения для сына и велела отнести его в полуночной тиши к месту упокоения, запретила пить поминальную чару и плакать по нем. В день своей смерти, сказала она, он убил столько врагов, что вдовы и дочери умерщвленных им горцев долго будут оплакивать своих близких; они могут оплакать и ее сына. И она опустила его в могилу, не пролив ни слезинки, без единого стона и жалобы. И все решили, что гордые Гленаллены так и должны поступать. Они и теперь держатся того же правила, особенно в последнее время, потому что ночью они свободнее могут совершать свои папистские церемонии, под покровом мрака и тайны, чем при свете дня. Так по крайней мере было в мое время. Днем им помешали бы власти и жители Фейрпорта. Впрочем, теперь, говорят, их бы не тронули, на свете многое изменилось, и я уже не знаю, стою я или сижу, умерла я или жива. Оглянувшись на огонь и словно находясь в том наполовину бессознательном состоянии, на которое она жаловалась, старая Элспет опять машинально занялась своим обычным делом и завертела веретено. - Ах, боже мой! - вполголоса промолвила Дженни Ринтерут, обращаясь к своей собеседнице. - Жутко слушать, когда ваша свекровь пускается в такие речи. Будто мертвая говорит с живыми! - Ты не так уж ошибаешься, милая! Ей все равно, что бы ни случилось сегодня. Но наведи ее на рассказы о старине, и она начнет говорить как по-писаному. Мало кто столько знает, как она, про семью Гленалленов - отец моего мужа много лет поставлял им рыбу. Надо тебе сказать, что паписты особенно часто едят рыбу, и уж это-то в их религии не худо. Для личного стола графини - упокой, господи, ее душу! - я всегда могла продать самую лучшую рыбу по самой лучшей цене, особенно по пятницам. Но погляди, как у старухи шевелятся руки и губы! В голове у ней сейчас бродит, как в квашне. Нынче она наговорится, а то иной раз за неделю слова не вымолвит, разве что скажет что-нибудь малышам. - Ох, это страшная женщина, миссис Маклбеккит! - ответила Дженни. - Не водится ли за ней чего? Люди говорят, что она не ходит в церковь, не беседует со священником и когда-то была паписткой. Но с тех пор, как умер ее муж, никто не знает, что и думать о ней. Вы-то сами не считаете ее колдуньей? - Колдуньей? Глупая ты! Так можно любую старуху объявить колдуньей. Вот за Эйлисон Брек я и вправду не поручусь. Я видела у нее целые корзины крабов, когда... - Тсс, тсс, Мегги, - прошептала Дженни, - ваша свекровь опять хочет что-то сказать. - Не говорил ли кто-то из вас, - спросила старая сивилла, - или мне приснилось, или это было наитие, что Джоселинд, леди Гленаллен, умерла и ее хоронят нынче ночью? - Да, матушка, - прокричала ее невестка. - Совершенно верно. - Что ж, так и надо, - продолжала старая Элспет. - В свое время многим пришлось из-за нее худо, даже родному сыну. Он еще жив? - Да, еще жив, но едва ли долго протянет. А ты не помнишь, как он заходил весной, и спрашивал про тебя, и денег оставил? - Может быть, Мегги. Не помню. А какой он был красавец, да и отец его тоже! Эх, если б отец был жив, счастливые это были б люди! Но он умер, а леди начала вертеть сыном и так и сяк и уверила его в том, чему он не должен был верить, и заставила его сделать то, в чем он раскаивается до сих пор и будет раскаиваться еще, если жизнь его будет такая же долгая и скучная, как моя. - А что это такое было, бабушка? - А что это такое, матушка? - А что же это такое, а, бабушка Элспет? - в один голос спросили дети, их мать и гостья. - Об этом и не спрашивайте, - ответила старая сивилла, - да молите бога, чтобы он не оставил вас во власти гордыни и вашего своевольного сердца. Эти пороки приносят беду и в хижину и во дворец, я сама тому горестная свидетельница. Вот была мучительная и страшная ночь! Неужто это время никогда не уйдет из моей старой головы? Ох, вот вижу, лежит она на полу, а с волос, таких длинных, течет соленая вода!.. Небо покарает всех, кто был к этому причастен... Бог мой, неужели мой сын в море при таком ветре? - Нет, нет, матушка, ни одна лодка не выдержит такого ветра. Он спит в своей постели за перегородкой. - Так это Стини в море? - Нет, бабушка, Стини ушел со старым Эди Охилтри. Верно, они хотели посмотреть похороны. - Не может быть, - заметила мать семейства. - Мы и не знали ничего, пока не пришел Джок Ренд да не сказал, что Эйквудам велено явиться. Эти господа всегда держат похороны в тайне. Тело пронесут всю дорогу от замка, все десять миль, под покровом ночи. Старуха десять дней пролежала в гробу в Гленаллен-хаузе, в большом зале. Его завесили черным и всюду зажгли восковые свечи. - Да упокоит ее господь! - воскликнула старая Элспет, чьи мысли, очевидно, все еще были заняты столь значительным событием, как смерть леди Гленаллен. - Сердце у графини было жестокое, и за свои дела она ответит, но милосердие всевышнего безгранично. Дай бог, чтобы она в этом убедилась! И Элспет снова погрузилась в молчание, которого больше не прерывала. - Хотела бы я знать, что делают в такую ночь мой Стини и этот старый краснобай и попрошайка! - сказала Мегги Маклбеккит, недоумение которой разделяла и ее гостья. - Эй, детки, сбегайте-ка кто-нибудь на скалу да покричите! Может, они близко! Не то от оладий одна зола останется! Маленькая посланница ушла, но через несколько минут примчалась назад с громким криком: - Мама, бабушка! Там белое привидение гонится за двумя черными, и все они бегут со скалы. Вслед за этим странным сообщением послышался шум торопливых шагов, и в хижину ворвался молодой Стини Маклбеккит, а сразу вслед за ним и Эди Охилтри. Оба так запыхались, что еле переводили дух. Первым делом Стини стал искать брус, служивший дверным засовом, но мать напомнила, что этот брус распилили на дрова в суровую зиму три года назад. "Зачем нам, беднякам, засовы?" - говорила она тогда. - Никто за нами не гонится, - сказал нищий, отдышавшись. - Мы совсем как злодеи: бежим, когда нас вовсе не преследуют. - Право же, кто-то за нами гнался, - сказал Стини, - либо дух, либо кто-то похожий на духа. - Это был человек в белом, верхом на лошади, - возразил Эди. - Он не мог скакать шибче, оттого что конь его увязал в топких местах и он еле держался в седле. Это я хорошо видел. Не думал я, что мои старые ноги могут так быстро нести меня. Я бежал словно из-под Престонпенса. - Тьфу, дурни какие! - возмутилась Мегги Маклбеккит. - Верно, это был кто-нибудь из верховых с похорон графини. - Как? - воскликнул Эди. - Старую графиню нынче ночью хоронили в монастыре святой Руфи? Так вот откуда огни и шум, что нас спугнули! Жаль, что я не знал, а то я бы не ушел и не оставил там того мошенника. Впрочем, они позаботятся о нем. Ты слишком сильно отлупил его, Стини; может, и совсем угробил. - Ничего подобного, - рассмеялся Стини. - Этакий широкоплечий детина! Вот я и примерил палку к его плечам. И ведь не опереди я его, он бы вышиб из тебя твои старые мозги, приятель! - Ладно, если выпутаюсь из этой передряги, не стану больше искушать провидение, - сказал Эди. - Но неужто так незаконно сыграть шутку с таким проходимцем, который тем и живет, что обманывает честных людей. - А что нам делать вот с этим? - спросил Стини и показал бумажник. - Вот тебе на! - воскликнул Эди в большой тревоге. - Чего ради ты его взял? Одной бумажки отсюда довольно, чтобы повесить нас обоих! - Я и сам не знаю, - ответил Стини. - Этот бумажник, верно, выпал у него из кармана; он оказался у меня под ногами, когда я возился с этим прохвостом, стараясь поднять его с земли. Ну, я просто сунул его в карман, чтобы не потерялся. Тут послышался конский топот, и ты закричал: "Бежим!" А потом я думать о нем забыл. - Так или иначе негодяю надо вернуть бумажник. Снеси-ка его на рассвете Рингану Эйквуду. Я и за тысячу фунтов не согласился бы, чтобы его нашли у нас! Стини обещал сделать, как ему было сказано. - Хорошо вы провели ночь, мистер Стини! - воскликнула тут Дженни Ринтерут, которая, досадуя, что ее так долго не замечают, теперь вышла вперед и стала против молодого рыбака. - Хорошо вы провели ночь, шатаясь с бродягами и удирая от привидений, вместо того чтобы спать в постели, как все честные люди, и ваш отец в том числе! Это нападение встретило достойный отпор, в духе деревенского остроумия, со стороны молодого человека. Теперь все перешли в наступление на оладьи и копченую рыбу, продолжая его с большой стойкостью и подкрепляя силы при помощи кружек дешевого эля и бутылки джина. После этого нищий растянулся на соломе в примыкавшем к дому сарае, дети один за другим прикорнули в своих гнездышках, старую бабку уложили на ее перину, а Стини, несмотря на недавнюю усталость, любезно проводил мисс Ринтерут до ее жилья. В котором часу он возвратился, история умалчивает. Мать семейства, положив в печь большой кусок угля, чтобы сохранить жар, и более или менее приведя все в порядок, последней удалилась на покой. Глава XXVII ...многие вельможи Большие деньги дали б за уменье Просить на хлеб в высоком стиле... "Куст нищего" Старый Эди проснулся с жаворонками и первым делом спросил о Стини и бумажнике. Молодому рыбаку надо было еще до рассвета выйти с отцом в море, чтобы не упустить прилива, но он обещал, что немедленно по его возвращении бумажник со всем содержимым, тщательно завернутый в кусок парусины, будет доставлен им Рингану Эйквуду для передачи Дюстерзивелю. Мегги Маклбеккит приготовила для семьи утреннюю трапезу и, взвалив на плечи корзину с рыбой, твердым шагом отправилась в Фейрпорт. Дети играли около дома, так как погода была тихая и солнечная. Древняя бабушка, которую снова усадили в плетеное кресло у огня, принялась за свое неизменное веретено. Ей нисколько не докучали крики и плач ребятишек и воркотня матери, оглашавшие хижину, пока все не разошлись в разные стороны. Эди повозился со своими мешками и уже готов был пуститься в новые скитания, но сначала подошел к старухе, чтобы с должной вежливостью проститься с ней. - Добрый день тебе, тетушка, и много добрых дней! Я вернусь к началу жатвы и надеюсь застать тебя бодрой и здоровой. - Надеюсь, ты застанешь меня спокойно спящей в земле, - глухим, замогильным голосом ответила старуха, и ни одна черта на ее лице не дрогнула. - Ты стара, тетушка, стар и я. Но мы должны быть послушны воле господа. Придет срок, и он вспомнит о нас. - И о делах наших тоже, - сказала старуха. - Ибо за то, что содеяло тело, ответит дух. - Знаю, знаю, это можно сказать и про меня, потому что я вел непутевую, бродячую жизнь. Но ты всегда была женщина порядочная. Все мы грешны, но твоя нота едва ли так тяжела, чтобы пригнуть тебя к земле. - Она легче, чем могла бы быть, но и так она тяжела, ох, намного тяжелее груза, который потопил бы самый, большой бриг, что когда-либо выходил из фейрпортской гавани... Не говорил ли кто вчера, а может, мне так мерещится, - слаба память у стариков, - не говорил ли кто, что Джоселинд, графиня Гленаллен, окончила свою земную жизнь? - Говорили. И сказали правду, - ответил старый Эди. - Графиню схоронили вчера при факелах в монастыре святой Руфи, а я, дурак, испугался, увидев огни и верховых. - Так у них повелось с Великого графа, которого убили под Х