себе все то зло, что мы ему причинили, я готова прозакладывать графскую корону, которую мне предстоит в один прекрасный день разделить с вами, что он не способен платить злом за зло. - И все-таки, Эми, я ему не доверяю, - упрямствовал ее супруг. - Клянусь честью, не доверяю я ему - и все! По мне, пусть о нашей тайне лучше дьявол пронюхает, чем этот Тресилиан! - А почему же это, милорд? - спросила графиня, даже вздрогнув слегка от решительного тона, которым все это было произнесено. - Позвольте узнать, почему вы так худо думаете о Тресилиане? - Сударыня, - объявил граф, - одна моя воля уже должна была быть для вас достаточной причиной. Но если вам нужно нечто большее, то посудите сами, как этот Тресилиан настроен и с кем он в союзе. Высокого мнения о нем держится этот Рэдклиф, этот Сассекс, в борьбе с которым я едва-едва удерживаю свои позиции в глазах нашей подозрительной властительницы. А если он добьется передо мной такого преимущества, Эми, получив сведения о нашем браке, прежде чем Елизавета будет к этому должным образом подготовлена, я навсегда лишусь ее милостей, я, может быть, даже потеряю сразу все - и почет и богатство, потому что ведь в ней есть черты характера ее отца, Генриха, и стану жертвой, и, быть может, даже кровавой жертвой, ее оскорбленного и ревнивого чувства. - Но почему же, милорд, - продолжала настаивать графиня, - вы так худо толкуете о человеке, о котором знаете так мало? Все, что вам известно о Тресилиане, вы знаете от меня. А именно я и уверяю вас в том, что он ни в коем случае не разгласит вашей тайны. Если я поступила с ним дурно ради вас, милорд, то тем более я теперь забочусь о том, чтобы вы отдали ему должное. Вы рассердились, как только я заговорила о нем. Что же вы сказали бы, если б узнали, что я с ним виделась? - Если это так, - вымолвил граф, - вам бы лучше держать это свидание в тайне, как нечто, высказанное на исповеди. Я не стремлюсь никого погубить, но тот, кто сунет свой нос в мои личные дела, пусть бережется. Медведь {В гербе Лестера была старинная эмблема, принятая его отцом, в бытность последнего графом Уориком, - медведь и суковатая палка. (Прим. автора.)} не допустит, чтобы кто-нибудь преградил ему его грозное шествие! - И вправду грозное! - прошептала графиня, страшно побледнев. - Ты больна, моя крошка, - сказал граф, стараясь поддержать ее в своих объятиях. - Лучше тебе снова прилечь, нельзя вставать так рано. Есть у тебя еще какие-нибудь просьбы, не затрагивающие моей чести, моего благополучия и моей жизни? - Нет, никаких, мой повелитель и возлюбленный, - пролепетала графиня. - О чем-то еще я хотела вам сказать, но вы разгневались, и я все забыла - Отложи это до нашей следующей встречи, милочка, - сказал граф с нежностью, снова обнимая ее. - Воздержись только от просьб, которые я не могу и не смею исполнить. А если все остальное, что ты пожелаешь, не будет выполнено с буквальной точностью, то это уж будет такое желание, которого не в силах удовлетворить даже сама Англия со всеми своими заморскими владениями. С этими словами он наконец распростился с женой. У лестницы он получил от Варни широкий плащ с ливреей и шляпу с полями и закутался так, что его нельзя было узнать. Во дворе его и Варни ждали оседланные лошади. А накануне вечером уже отправились в путь двое-трое слуг, посвященных в тайну лишь настолько, чтобы знать или догадываться об интриге графа с красивой дамой в этом замке, хотя ее имя и звание были им неизвестны. Энтони Фостер сам держал поводья графского жеребца, крепкого и выносливого, а его старик слуга держал за уздечку более нарядного и породистого коня, на котором в качестве господина должен был воссесть Ричард Варни. Однако, когда граф подошел к ним, Варни выступил вперед, чтобы взять под уздцы лошадь хозяина, не давая Фостеру оказать графу эту услугу, которую он, видимо, считал своей привилегией. Фостер бросил на него злобный взгляд за подобное вмешательство, лишавшее его возможности услужить графу, но уступил Варни место. Ничего не заметив, граф вскочил на лошадь и, забыв, что в роли слуги он должен был следовать за мнимым господином, выехал, погруженный в свои мысли, из четырехугольного двора, махнув несколько раз рукой в ответ на прощальные приветствия платком, которые графиня посылала ему из окна своей комнаты. Когда его стройная фигура исчезла под темными сводами ворот, Варни пробормотал: "Вот вам превосходная политика - слуга впереди господина!" А когда граф совсем скрылся, он улучил момент перемолвиться словечком с Фостером. - Ты бросаешь на меня такие угрюмые взгляды, Энтони, - сказал он, - как будто я лишил тебя прощального кивка милорда. Но зато я побудил его оставить тебе на память кое-что получше за твою верную службу. Взгляни-ка сюда! Кошелек с таким замечательным золотом, какое вряд ли когда-нибудь бренчало между большим и указательным пальцами скряги. Ну-ка, брат, пересчитай их, - добавил он, в то время как Фостер с угрюмым видом взял золото, - да приобщи к ним то, что он вчера вечером так любезно дал на память Дженет! - Что такое? Что такое? - взволнованно заговорил Фостер. - Разве он дал Дженет золота? - Конечно, чудак ты этакий, а почему бы и нет? Разве ее уход за прелестной госпожой не заслуживает награды? - Она его не возьмет, - решительно сказал Фостер. - Она должна вернуть его. Я знаю, что он влюбляется в девичьи личики хотя и пылко, да ненадолго. Его любовь непостоянна, как луна. - Ну, знаешь, Фостер, ты попросту с ума спятил. Неужели ты надеешься на такое счастье, что милорд удостоит Дженет своим милостивым взглядом? Да кто, черт подери, заслушается дрозда, когда рядом распевает соловей? - Дрозд ли, соловей ли, для птицелова все одно. А вы-то сами, мистер Варни, - небось мастак наигрывать на дудочке, чтобы завлечь резвых птичек в его сети. Не желаю я совсем такого дьявольского предпочтения для Дженет, какое вы уже устроили не одной несчастной девушке. А, вы смеетесь? Нет, я спасу от когтей сатаны хоть одну ее из своей семьи, можете быть спокойны. Она вернет назад это золото. - Да, или же отдаст тебе на хранение, Тони, это ничуть не хуже, - возразил Варни. - Ну ладно, а теперь я должен сообщить тебе кое-что поважнее. Наш лорд возвращается ко двору не в очень-то приятном для нас расположении духа. - Что вы имеете в виду? - спросил Фостер. - Уж не наскучила ли ему его миленькая игрушечка, его забава? Он заплатил за нее королевскую цену и, бьюсь об заклад, уже жалеет о своей покупке. - Ни чуточки, Тони, - ответил шталмейстер. - Он в ней души не чает и готов ради нее расстаться со двором. А тогда - прощай надежды, владения и спокойное житье. Церковные земли отберут, и хорошо еще, Тони, если нас не потащат отчитываться перед казной. - Тогда мы пропали, - пробормотал Фостер, меняясь в лице от тревожных предчувствий, - и все из-за женщины! Будь это ради спасения души - еще куда ни шло! Нет, иногда мне хочется отшвырнуть от себя все земное и стать одним из беднейших прихожан нашей общины. - Ты на это способен, Тони, - заметил Варни, - но, думаю, что дьявол вряд ли уверует в твою вынужденную бедность и ты кругом будешь в накладе. А вот послушайся-ка моего совета, и Камнор-холл останется за тобой. Ни слова о том, что Тресилиан был здесь, ни слова, пока я тебя не предупрежу. - А почему, позвольте узнать? - подозрительно спросил Фостер. - Олух ты этакий! - воскликнул Варни. - При теперешнем настроении милорда это лучший способ утвердить его в решении удалиться от двора, чуть он узнает, что его леди преследуют подобные призраки, да еще в его отсутствие. Он сам захочет стать драконом, стерегущим золотое яблочко, и тогда, Тони, ты можешь убираться прочь. Умный да внемлет! А теперь - прощай! Я должен скакать за ним! Он повернул коня, вонзил в него шпоры и исчез под сводом вслед за лордом. - Сам бы ты убрался прочь или сломал себе шею, сводник проклятый! - пробормотал Фостер. - Но я должен плясать под его дудку, потому что выгода у нас одна и он вертит надменным графом, как хочет. Все-таки Дженет должна отдать мне эти золотые монеты: они будут отложены на дела богоугодные. Я замкну их особо в крепкий ларец, покуда не приищу им должное употребление. Дуновение тлетворного вихря не должно коснуться Дженетона должна остаться чистой, как ангел, чтоб молиться богу за отца. Мне нужны ее молитвы, я на опасном пути. О моем образе жизни уже ходят самые дикие слухи. Прихожане посматривают на меня косо, а когда мистер Холдфорт говорил, что лицемер подобен гробу повапленному, который внутри завален костями мертвецов, он вроде как посмотрел прямо на меня. Римская вера была удобнее, Лэмборн верно говорил. Человеку надо только было следовать предуказанным путем - перебирать четки, слушать мессу, ходить к исповеди да получать отпущение грехов. А эти пуритане идут более трудным и тернистым путем. Но я попробую - буду каждый раз читать библию целый час перед тем, как открою свой железный сундук. Тем временем Варни устремился за своим хозяином и вскоре догнал его. Лестер ожидал его у задних ворот парка. - Ты зря теряешь время, Варни, - сказал граф. - А оно не ждет. Только в Вудстоке я смогу в безопасности переодеться, а до этого моя поездка сопряжена с опасностями. - Туда всего лишь два часа быстрой езды, милорд, - ответил Варни. - Что до меня, то я задержался лишь для того, чтобы еще раз напомнить ваши приказания об осторожности и сохранении тайны этому Фостеру и узнать, где обретается джентльмен, которого я предложил бы в свиту вашего сиятельства вместо Треворса. - Ты думаешь, что он подходит для моей передней? - спросил граф. - Как будто бы да, милорд, - ответил Варни. - Но если ваше сиятельство соблаговолит поехать дальше один, я могу вернуться в Камнор и доставить его к вашему сиятельству в Вудсток, прежде чем вы встанете завтра утром. - Да, как тебе известно, я уже сейчас сплю там, -сказал граф. - И, пожалуйста, не щади лошадиной шкуры, чтобы утром ты был при мне, когда я буду вставать. Сказав это, он пришпорил лошадь и помчался дальше. А Варни поехал назад в Камнор, минуя парк, по большой дороге. Он спешился у двери славного "Черного медведя" и выразил желание побеседовать с мистером Майклом Лэмборном. Эта достойная личность не преминула предстать перед своим новым хозяином, но на этот раз с видом довольно унылым. - Ты потерял след своего дружка Тресилиана, - сказал Варни. - Я вижу это по твоей виноватой харе. Так вот каково твое проворство, бесстыжий! Ты плут! - Черт его раздери совсем! - воскликнул Лэмборн. - Уж как я за ним охотился! Я выследил, что он укрылся здесь у моего дядюшки, прилип к нему, как пчелиный воск, видел его за ужином, наблюдал, как он шел к себе в комнату, и presto! {Очень быстро, мгновенно (итал.).} На следующее утро он уже исчез, и даже сам конюх не знает куда. - Ты, очевидно, вкручиваешь тут мне, любезный, - прошипел Варни. - Если так, то, клянусь, тебе придется раскаяться. - Сэр, и самая лучшая собака может дать промашку, - заныл Лэмборн. - Ну какая мне выгода с того, что этот молодчик вдруг испарился неведомо куда? Спросите хозяина, Джайлса Гозлинга, спросите буфетчика и конюха, спросите Сисили и кого угодно в доме, как я не спускал с Тресилиана глаз, покуда он не отправился спать. Ей-ей, не мог же я торчать у него всю ночь, как сиделка, когда увидел, что он спокойненько улегся в постельку. Ну, сами посудите, разве я виноват? Варни действительно порасспросил кое-кого из домашних и убедился, что Лэмборн говорит правду. Все единодушно подтвердили, что Тресилиан уехал внезапно и совершенно неожиданно рано утром. - Но не скажу ничего худого, - заметил хозяин. - Он оставил на столе в своей комнате деньги для полной оплаты по счету и даже еще на чай слугам. Это уже вроде бы и ни к чему: он, видимо, сам оседлал своего мерина, без помощи конюха. Убедившись, что Лэмборн вел себя вполне честно, Варни начал говорить с ним о его будущей судьбе и о том, как он хочет устроиться, намекнув при этом, что он, Варни, дескать, уразумел из слов Фостера, что Лэмборн не прочь поступить в услужение к вельможе. - Ты бывал когда-нибудь при дворе? - спросил он. - Нет, - ответил Лэмборн, - но, начиная с десятилетнего возраста, я не меньше раза в неделю вижу во сне, что я при дворе и моя карьера обеспечена. - Сам будешь виноват, если твой сон окажется не в руку, - сказал Варни. - Ты что, без денег? - Хм! - промычал Лэмборн. - Я люблю всякие удовольствия. - Ответ вполне достаточный, да к тому же без обиняков, - похвалил его Варни. - А знаешь ли ты, какие качества требуются от приближенного вельможи, значение которого при дворе все возрастает? - Я сам представлял их себе, сэр, - ответил Лэмборн. - Ну вот, например: зоркий глаз, рот на замке, быстрая и смелая рука, острый ум и притупившаяся совесть. - А у тебя, я полагаю, - заметил Варни, - ее острие давно уже притупилось? - Не могу припомнить, сэр, чтобы оно было когда-либо особенно острым, - сознался Лэмборн. - Когда я был юнцом, у меня случались кое-какие заскоки, но я их маленько поистер из памяти о жесткие жернова войны, а что осталось - выбросил за борт в широкие просторы Атлантики. - А, значит, ты служил в Индии? - И в восточной и в западной, - похвастался кандидат на придворную должность, - на море и на суше. Я служил португальцам и испанцам, голландцам и французам и на собственные денежки вел войну с шайкой веселых ребят, которые утверждали, что за экватором не может быть мирной жизни. {Сэр Фрэнсис Дрейк, Морган и многие смелые авантюристы той эпохи были и в самом деле немногим лучше настоящих пиратов. (Прим. автора.)} - Ты можешь хорошо послужить мне, и милорду, и самому себе, - помолчав, сказал Варни. - Но запомни: я знаю людей. Отвечай правду: можешь ты быть верным слугой? - Ежели бы вы и не знали людей, - сказал Лэмборн, - я счел бы своим долгом ответить - да, без всяких там прочих штучек, да еще поклясться при сем жизнью и честью и так далее. Но так как мне кажется, что вашей милости угодна скорее честная правда, чем дипломатическая ложь, я отвечаю вам, что могу быть верным до подножия виселицы, да что там - до петли, свисающей с нее, если со мной будут хорошо обращаться и хорошо награждать - не иначе. - К твоим прочим добродетелям ты можешь, без сомнения, добавить, - сказал Варни издевательским тоном, - способность в случае необходимости казаться серьезным и благочестивым. - Мне ничего не стоило бы сказать - да, - ответил Лэмборн, - но, говоря начистоту, я должен сказать - нет. Ежели вам нужен лицемер, можете взять Энтони Фостера. Его с самого детства преследует нечто вроде призрака, который он называет религией, хотя это такой сорт благочестия, который всегда оборачивался для него прибылью. Но у меня нет таких талантов. - Ладно, - сказал Варни. - Если нет в тебе лицемерия, то есть ли у тебя здесь хоть лошадь в конюшне? - Как же, сэр! - воскликнул Лэмборн. - Да такая, что потягается с лучшими охотничьими лошадками милорда герцога в скачке через изгороди и канавы. Когда я маленько промахнулся на Шутерс-хилл и остановил старика скотовода, карманы которого были набиты поплотнее его черепной коробки, мой славный гнедой конек вынес меня прочь из беды, несмотря на все их крики и улюлюканья. - Тогда седлай его сейчас же и поедешь со мной, - приказал Варни. - Оставь свое платье и вещи на хранение хозяину. А я определю тебя на службу, где если сам не приложишь стараний, то не судьбу вини, а пеняй на себя. - Сказано превосходно и по-дружески! - воскликнул Лэмборн. - Я буду готов в одно мгновение. Эй, конюх, седлай, болван, мою лошадку, не теряя ни секунды, если тебе твоя башка дорога. Прелестная Сисили, возьми себе половину этого кошелька в утешение по случаю моего неожиданного отъезда. - Нет, уж это к дьяволу! - вмешался ее отец. - Сисили не нуждается в таких знаках внимания от тебя. Убирайся прочь, Майк, и ищи себе милость божью, если можешь, хотя не думаю, чтобы ты отправился туда, где она тебя ожидает. - Позволь-ка мне взглянуть на твою Сисили, хозяин, - попросил Варни. - Я много наслышан о ее красоте. - Это красота загорелой смуглянки, - возразил хозяин. - Она может устоять против дождя и ветра, но мало пригодна, чтобы понравиться таким вельможным критикам, как вы. Она у себя в комнате и не может предстать пред светлые очи такого придворного кавалера, как мой благородный гость. - Ну, бог с ней, добрый хозяин, - согласился Варни. - Лошади уже бьют копытами. Счастливо оставаться! - А мой племянник едет с вами, позвольте спросить? - осведомился Гозлинг. - Да, намерен как будто, - ответил Варни. - Ты прав, совершенно прав, - сказал хозяин, - говорю тебе, ты совершенно прав, родственничек. Лошадка у тебя бойкая, смотри только ненароком не угоди в петлю. А уж если ты непременно хочешь достигнуть бессмертия посредством веревки, что весьма вероятно, раз ты связался с этим джентльменом, то заклинаю тебя найти себе виселицу как можно дальше от Камнора. Засим вверяю тебя твоей лошади и седлу. Шталмейстер и его новый слуга тем временем вскочили на лошадей, предоставив хозяину извергать свои зловещие напутствия наедине сколько ему вздумается. Они поехали сначала быстрой рысью, и это мешало их беседе, но когда они стали подниматься на крутой песчаный холм, разговор возобновился. - Ты, стало быть, доволен, что будешь служить при дворе? - спросил Варни. - Да, уважаемый сэр, ежели вам подходят мои условия так, как мне подходят ваши. - А каковы твои условия? - поинтересовался Варни. - Ежели я должен зорко следить за интересами моего покровителя, он должен глядеть сквозь пальцы на мои недостатки, - объявил Лэмборн. - Ага, - сказал Варни, - значит, они не слишком бросаются в глаза, чтобы ему переломать о них ноги? - Верно, - согласился Лэмборн. - Далее, ежели я помогаю травить дичь, мне должны предоставить глодать косточки. - Это разумно, - признал Варни. - Сначала старшим, потом тебе. - Правильно, - продолжал Лэмборн. - Остается добавить только одно. Ежели закон и я поссоримся, мой покровитель должен вызволить меня из тенет. Это самое главное. - И это разумно, - подхватил Варни, - если, конечно, ссора произошла на службе у хозяина. - О жалованье и прочем таком я уже не говорю, - добавил Лэмборн. - Я должен рассчитывать на всякие секретные награды. - Не бойся, - успокоил его Варни. - У тебя будет достаточно платьев, да и денег тоже вполне хватит на всякие твои развлечения. Ты поступаешь в Дом, где в золоте, как говорится, купаются по уши. - Вот это мне по душе, - обрадовался Майкл Лэмборн. - Остается только, чтобы вы сообщили мне имя моего хозяина. - Меня зовут мистер Ричард Варни, - ответил его спутник. - Но я имею в виду, - сказал Лэмборн, - имя того благородного лорда, к кому на службу вы хотите меня определить. - Ты что, мерзавец, слишком важная персона, чтобы называть меня господином? - запальчиво прикрикнул на него Варни. - Ты у меня можешь дерзить другим, а наглости по отношению к себе я, знаешь ли, не потерплю. - Прошу прощения у вашей милости, - присмирел Лэмборн. - Но вы, кажется, на дружеской ноге с Энтони Фостером. А мы теперь с Энтони тоже друзья. - Я вижу, ты хитрый плут, - смягчился Варни. - Так заруби себе на носу: я действительно собираюсь ввести тебя в свиту вельможи. Но ты будешь находиться всегда при мне и должен выполнять мои распоряжения. Я его шталмейстер. Скоро ты узнаешь его имя. Перед этим именем дрожит Государственный совет, оно управляет королевством. - С таким талисманом вполне можно производить магические заклинания, - заметил Лэмборн, - ежели кто хочет отыскать тайные клады! - Если подойти к делу с умом, то да, - согласился Варни. - Но запомни: если сам полезешь творить заклинания, то можешь вызвать дьявола, который разорвет тебя на мелкие кусочки! - Все ясно, - объявил Лэмборн. - Я не преступлю должных границ. Тут путешественники, закончив разговор, опять помчались вперед и вскоре въехали в королевский парк в Вудстоке. Это старинное владение английской короны тогда сильно отличалось на вид от того, чем оно было, когда в нем обитала красавица Розамунда и оно служило ареной для тайных и весьма непозволительных любовных интрижек Генриха II. Оно еще меньше похоже на то, чем стало в нынешние времена, когда замок Бленхейм напоминает о победе Марлборо и не в меньшей степени о гении Ванбру, хотя при жизни его осуждали люди, значительно уступавшие ему по тонкости вкуса. Во времена Елизаветы это было старинное, весьма запущенное здание, давно уже не удостаивавшееся чести быть королевской резиденцией, вследствие чего последовало совершенное обнищание окрестных деревень. Жители их, однако, несколько раз подавали прошения королеве о том, чтобы она хоть изредка удостаивала их чести лицезреть ее царственный лик. По этому самому делу, по крайней мере на первый взгляд, благородный лорд, которого мы уже представили читателям, и посетил Вудсток. Варни и Лэмборн, не стесняясь, проскакали галопом прямо во двор старинного полуразрушенного здания. Там можно было видеть в то утро сцену величайшего переполоха, которого здесь не видывали за два последних царствования. Челядь графа, ливрейные лакеи и другие слуги то входили, то выходили из дома с наглым шумом и ссорами, ведьма обычными для их должности. Слышались лошадиное ржание и собачий лай, так как лорд, по долгу осмотра и обследования замка и всех угодий, был, конечно, снабжен всем необходимым для того, чтобы позабавиться охотой в парке, по слухам - одном из древнейших в Англии и изобиловавшем оленями, которые уже давно бродили там в полной безопасности. Несколько деревенских жителей, в тревожной надежде на благоприятные последствия этого столь редкого посещения, слонялись по двору, ожидая выхода великого человека. Всех их взволновало внезапное прибытие Варни. Послышался шепот: "Графский шталмейстер!", и они не замедлили попытаться снискать его расположение, снимая шапки и предлагая подержать уздечку и стремя любимого слуги и приближенного графа. - Держитесь где-нибудь подальше, судари мои, - надменно заявил Варни, - и дайте прислужникам сделать свое дело. Уязвленные горожане и крестьяне отошли по этому знаку назад. А Лэмборн, который неотступно следил за поведением своего начальника, отверг предложенные услуги еще более неучтиво: - Отойдите прочь, мужичье, чтоб всем вам провалиться на этом месте, и пусть эти мерзавцы лакеи исполнят что им полагается! Они передали своих лошадей слугам и вошли в дом с надменным видом, вполне естественным для Варни благодаря привычке и сознанию своей высокородности. Лэмборн же вовсю старался подражать ему. А несчастные жители Вудстока перешептывались между собою: - Ну и ну! Избави бог нас от всех этих самодовольных щеголей! А если и хозяин похож на слуг, то ну их всех к дьяволу! Туда им и дорога! - Помолчите, добрые соседи! - вмешался судебный пристав. - Держите язык за зубами. Потом все узнаем. Но никого никогда в Вудстоке не будут так радостно встречать, как добродушного старого короля Гарри! Он, бывало, уж если хлестнет кого плетью своей королевской рукой, так потом отсыплет ему горсть серебряных грошей со своим изображением, чтобы пролить елей на раны. - Да будет мир его праху! - откликнулись слушатели. - Долгонько ждать нам, покуда кого-то из нас отхлещет королева Елизавета! - Как знать, - возразил пристав. - А пока - терпение, дорогие соседи! Утешимся мыслью, что мы заслуживаем такого внимания руки ее величества! Тем временем Варни, за которым по пятам следовал его новый прислужник, направился в залу, где лица, более значительные и важные, чем собравшиеся во дворе, ожидали появления графа, еще не покидавшего своей комнаты. Все они приветствовали Варни с большей или меньшей почтительностью, в соответствии с собственной должностью или неотложностью дела, которое привело их на утренний прием графа. На общий вопрос: "Когда выйдет граф, мистер Варни?" - он коротко отвечал в таком роде: "Не видите, что ли, моих сапог? Я только что вернулся из Оксфорда и ничего не знаю", и тому подобное, пока тот же вопрос не был задан более громко персоной более значительной. Тогда последовал ответ: "Я спрошу сейчас у камергера, сэра Томаса Коупли". Камергер, выделявшийся среди других серебряным ключом, ответил, что граф ожидает только возвращения мистера Варни, с которым хочет перед выходом побеседовать наедине. Посему Варни поклонился всем и отправился в покои лорда. Послышался ропот ожидания, длившийся несколько минут и заглушенный наконец распахнутыми дверями. Вошел граф, впереди которого шли камергер и управитель имением, а сзади - Ричард Варни. В благородной осанке и величественном взгляде графа не было и следа той наглости и нахальства, которые были столь характерны для его слуг. Его обращение с людьми, правда, бывало различным, в зависимости от звания тех, с кем он говорил, но даже самый скромный из присутствующих имел право на свою долю его милостивого внимания. Вопросы, задаваемые графом о состоянии имения, о правах королевы, о выгодах и невыгодах, которыми могло бы сопровождаться ее временное пребывание в королевской резиденции Вудстока, свидетельствовали, по-видимому, о том, что он самым серьезным образом изучил прошение жителей, желая содействовать дальнейшему развитию города. - Да благословит господь его благородную душу! - сказал пристав, пробравшись в приемную. - Он выглядит немного бледным! Ручаюсь, что он провел целую ночь, читая нашу памятную записку. Мистер Тафьярн, который потратил шесть месяцев на ее составление, сказал, что потребуется неделя, чтобы в ней разобраться. А смотрите-ка, граф добрался до самой сути в каких-нибудь двадцать четыре часа! Засим граф пояснил, что он будет стремиться убедить государыню останавливаться в Вудстоке во время ее поездок по стране, чтобы город и окрестности могли пользоваться теми же преимуществами ее лицезрения и ее милости, как и при ее предшественниках. Кроме того, он выразил радость, что может быть вестником ее благосклонности к ним, заверив, что для увеличения торговли и поощрения достойных горожан Вудстока ее величество решила устроить в городе рынок для торговли шерстью. Эта радостная весть была встречена громкими изъявлениями восторга не только избранных особ, допущенных в приемную, но и толпы, ожидавшей на дворе. Права корпорации были вручены графу на коленях местными властями, вместе с кошельком золота, который граф передал Варни, а тот, в свою очередь, уделил из него некоторую толику Лэмборну, в качестве задатка на новом месте. Вскоре после этого граф и его свита сели на лошадей, чтобы возвратиться ко двору королевы. Их отъезд сопровождался такими громкими кликами: "Да здравствуют королева Елизавета и благородный граф Лестер!", что эхо разнеслось по всей старинной дубовой роще. Любезность и учтивость графа засияли отраженным светом и на его приближенных, так же как их надменное поведение до этого бросало тень и на их господина. И, сопровождаемые восклицаниями: "Да здравствует граф и его доблестная свита!", Варни и Лэмборн, каждый на приличествующем ему месте, гордо проехали по улицам Вудстока. Глава VIII Хозяин. Я вас слушаю, мистер Фентон. И, уж во всяком случае, ваша тайна останется при мне. "Виндзорские насмешницы". Теперь необходимо вернуться к подробностям событий, которые сопровождали и даже вызвали внезапное исчезновение Тресилиана из "Черного медведя" в Камноре. Читатель помнит, что этот джентльмен после встречи с Варни возвратился в караван-сарай Джайлса Гозлинга, где заперся в своей комнате, потребовал перо, чернила и бумагу, попросив, чтобы его в этот день больше не беспокоили. Вечером он снова появился в общей комнате, где Майкл Лэмборн, исполняя поручение Варни, все время за ним следил. Майкл сделал попытку возобновить знакомство и выразил надежду, что Тресилиан не питает к нему недружественных чувств за его, Лэмборна, участие в утренней схватке. Но Тресилиан отвел его домогательства хотя и вежливо, но весьма твердо. - Мистер Лэмборн, - сказал он, - я полагаю, что вполне достаточно вознаградил вас за время, потраченное из-за меня. Я знаю, что под вашей маской какой-то дикой тупости у вас хватит здравого смысла понять меня, когда я говорю откровенно, что предмет нашего временного знакомства исчерпан и в дальнейшем между нами не должно быть ничего общего. - Voto {Клянусь! (исп.).}! - воскликнул Лэмборн, одной рукой крутя свои бакенбарды, а другой хватаясь за эфес шпаги. - Ежели бы я думал, что этим вы намерены оскорбить меня... - То вы, без сомнения, отнеслись бы к этому рассудительно, - прервал его Тресилиан, - и так, видимо, вы и поступите. Вы прекрасно отдаете себе отчет в том, какое между нами расстояние, и не потребуете от меня дальнейших объяснений. Доброй ночи! Сказав это, он повернулся к своему бывшему спутнику спиной и начал беседовать с хозяином. Майкла Лэмборна так и подмывало завязать ссору, но его гнев излился лишь в нескольких бессвязных проклятиях и восклицаниях, а затем он смирился и утих под властью превосходства, которое более сильные духом люди внушают личностям вроде него. В задумчивом молчании он пристроился где-то в углу, пристально следя за каждым движением своего недавнего спутника. Он теперь испытывал к нему чувство личной вражды и собирался отомстить, выполняя приказание своего нового хозяина Варни. Наступил час ужина, за ним последовало и время удалиться на покой. Тресилиан, как и все прочие, отправился спать в свою комнату. Он лег в постель, но вскоре вереница печальных мыслей, не дававшая ему уснуть, была внезапно прервана скрипом двери, и в комнате замерцал свет. Бесстрашный Тресилиан вскочил с постели и схватился за свой меч, но не успел он выхватить его из ножен, как знакомый голос произнес: - Не спешите с вашей рапирой, мистер Тресилкан. Это я, ваш хозяин, Джайлс Гозлинг. Тут ночной гость приоткрыл фонарь, до сих пор испускавший лишь слабое мерцание, и перед взором удивленного Тресилиана предстал сам добродушный хозяин "Черного медведя". - Что это еще за представление, хозяин? - рассердился Тресилиан. - Неужто вы поужинали так же весело, как и вчера, и теперь лезете не в свою комнату? Или полночь у вас в гостинице считается подходящим временем для всяких маскарадов? - Мистер Тресилиан, - ответил хозяин, - я знаю свое место и время не хуже любого другого веселого хозяина гостиницы в Англии. Но вот тут мой паскудный пес родственничек, который следит за вами, как кот за мышью. А вы сами поругались и подрались то ли с ним, то ли с кем другим, и боюсь, что дело будет худо. - Ты, знаешь ли, совсем спятил, милый мой, - сказал Тресилиан. - Пойми, что твой родич не заслуживает моего гнева. А кроме того, почему ты думаешь, что я с кем-то поссорился? - Ах, сэр, - был ответ, - у вас на скулах были красные пятна, и я понял, что вы только что дрались. Это так же верно, как то, что сочетание Марса и Сатурна предвещает беду. А когда вы воротились, пряжки вашего пояса оказались спереди, шагали вы быстро и пошатывались, и по всему было видно, что ваша рука и эфес вашей шпаги недавно находились в тесном общении. - Ну хорошо, любезный хозяин, если мне и пришлось вытащить шпагу из ножен, то почему же это обстоятельство заставило тебя вылезть из теплой постели в такое позднее время? Ты видишь, что беда миновала. - По правде говоря, это-то мне и сомнительно. Энтони Фостер - человек опасный. При дворе у него могущественные покровители, которые уже поддерживали его в трудное время. А тут еще мой родственничек... да я уж говорил вам, что он за птица. И если эти два давнишних закадычных дружка снова свели знакомство, я не хотел бы, мой достойный гость, чтоб это все шло за ваш счет. Даю вам честное слово, что Майкл Лэмборн весьма подробно выспрашивал у моего конюха, куда и в какую сторону вы поедете. Вот я и хочу, чтобы вы припомнили, не сделали ли вы или не сболтнули чего-то такого, за что вас могут подстеречь на дороге и захватить врасплох. - Ты честный человек, хозяин, - сказал Тресилиан после недолгого размышления, - и я буду с тобой откровенен. Если злоба этих людей обращена против меня, что весьма вероятно, то это потому, что они подручные негодяя, гораздо более могущественного, чем они сами. - Вы разумеете мистера Ричарда Варни, не так ли? - спросил хозяин. - Он был вчера в Камнорском замке и хоть и старался проникнуть туда тайно, но его заметили и сообщили мне. - О нем я и говорю, хозяин. - Тогда, бога ради, достойный мистер Тресилиан, поберегитесь! - воскликнул честный Гозлинг. - Этот Варни - защитник и покровитель Энтони Фостера, который подчинен ему и получил по его милости в аренду это здание и парк. А сам Варни получил во владение большую часть земель Эбингдонского аббатства, а среди них и замок Камнор, от своего хозяина, графа Лестера. Говорят, что он вертит им как хочет, хотя я считаю графа слишком благородным вельможей, чтобы пользоваться им для таких темных делишек, о которых тут ходят слухи. А граф вертит как хочет (то есть в хорошем и подобающем смысле) королевой, да благословит ее господь! Теперь видите, какого вы себе нажили врага! - Ну что ж, так уж вышло, ничего не поделаешь, - сказал Тресилиан. - Боже ты мой, так надо же что-то предпринять! - волновался хозяин. - Ричард Варни... Он тут пользуется таким влиянием на милорда и может предъявить так много давних и тяжелых для всех претензий от имени аббата, что люди боятся даже произнести его имя, а уж о том, чтобы выступить против него, не может быть и речи. Вы сами можете судить об этом по разговорам, которые тут велись вчера вечером. О Тони Фостере чего только не говорилось, а о Ричарде Варни - ни слова, хотя все считают, что он-то и есть ключ к тайне, связанной с миленькой девчонкой. Но, быть может, вы все это лучше меня знаете. Бабы хоть сами и не носят шпаги, зато часто служат поводом для того, чтобы лезвия мечей перекочевывали из своих ножен воловьей кожи в другие - из плоти и крови. - Я действительно знаю побольше, чем ты, об этой бедной, несчастной даме, любезный хозяин. И сейчас я настолько лишен друзей и дружеских советов, что охотно прибегну к твоей мудрости. Я расскажу тебе всю эту историю, тем более что хочу обратиться к тебе с просьбой, когда рассказ мой будет окончен. - Добрейший мистер Тресилиан, - сказал хозяин, - я всего лишь простой трактирщик и вряд ли способен помочь хорошим советом такому человеку, как вы. Но я выбился в люди, не обвешивая и не заламывая несусветных цен, и можете быть уверены, что я человек честный. Стало быть, если я и не сумею помочь вам, я по крайней мере не способен злоупотребить вашим доверием. А потому говорите мне все начистоту, как сказали бы своему родному отцу. И уж не сомневайтесь, что мое любопытство (не хочу отрицать того, что свойственно моей профессии) в достаточной степени сочетается с умением хранить чужую тайну. - Я не сомневаюсь в этом, хозяин, - ответил Тресилиан. И покуда его слушатель застыл в напряженном ожидании, он на мгновение задумался, как начать свое повествование, - Мой рассказ, - наконец начал он, - для полной ясности должен начаться несколько издалека. Вы, конечно, слышали, любезный хозяин, о битве при Стоуке и, может быть, даже о старом сэре Роджере Робсарте, который в этой битве храбро сражался за Генриха Седьмого, деда королевы, и разбил графа Линкольна, лорда Джералдина с его дикими ирландцами, а также фламандцев, которых прислала герцогиня Бургундская для участия в восстании Лэмберта Симнела? - Помню и то и другое, - отвечал Джайлс Гозлинг. - Об этом десятки раз в неделю распевают там, у меня внизу, за кружкой эля. Сэр Роджер Робсарт из Девона... Ах, да это тот самый, о котором еще до сих пор поется песенка: Он был цветком кровавым Стоука, Когда был Мартин Суорт убит. Не дрогнул в битве он жестокой, В бою был тверд он, как гранит. {*} {* Эти стихи, или что-то вроде этого, взяты из длинной баллады или поэмы о битве при Флоддене, изданной покойным Генри Вебером. (Прим. автора.)} Да, там был и Мартин Суорт, о котором я слышал от деда, и о храбрых немцах под его командой, в разрезных камзолах и причудливых штанах, с лентами над чулками. А вот песня о Мартине Суорте, я тоже ее помню; Мартин Суорт с друзьями, Седлайте, седлайте коней! Мартин Суорт с друзьями, Седлайте коней поскорей! {*} {* Эти стихи из старой песни действительно встречаются в старинной пьесе, где певец похваляется: В бою я в ловкости могу поспорить С Мартином Суортом и с его друзьями. (Прим. автора.)} - Верно, дорогой хозяин, об этом дне говорили долго. Но если вы будете распевать так громко, то разбудите несколько большее количество слушателей, чем мне нужно для того, чтобы посоветоваться о своих делах. - Прошу извинения, мой достойный гость, - сказал хозяин, - я забыл, где я. Когда мы, веселые старые рыцари втулки, вспоминаем какую-нибудь старинную песню, наше благоразумие сразу испаряется. - Итак, хозяин, мой дед, как и некоторые другие корнуэллцы, был горячим приверженцем Йоркского дома и сторонником Симнела, принявшего титул графа Уорика, а все графство, которое впоследствии сочувствовало восстанию Перкина Уорбека, называло его герцогом Йоркским. Мой дед сражался под знаменами Симнела и был взят в плен в отчаянной схватке под Стоуком, где в боевых доспехах погибло большинство предводителей этой несчастливой армии. Добрый рыцарь, которому он сдался, сэр Роджер Робсарт, спас его от немедленной мести короля и отпустил без всякого выкупа. Но он не мог защитить его от других бедствий, возникших в результате его опрометчивости. Это были тяжелые штрафы, которые совершенно разорили его, - так Генрих стремился ослабить своих врагов. Добрый рыцарь делал все, что мог, для смягчения участи моего предка. Их дружба стала впоследствии такой тесной, что мой отец вырос как названый брат и ближайший друг нынешнего сэра Хью Робсарта, единственного сына сэра Роджера, унаследовавшего его честный, благородный и гостеприимный нрав, хотя он не может равняться с ним воинскими подвигами. - Я слышал о добром сэре Хью Робсарте, - прервал его хозяин, - и даже довольно часто. Его охотник и верный слуга Уил Бэджер говаривал мне, бывало, о нем сотни раз в этом самом доме. Что, дескать, это рыцарь веселого нрава и любит гостеприимство и открытый для гостей стол, не так, как по нынешней моде, когда камзолы до того расшиты золотыми кружевами, что хватило бы целый год прокормить дюжину здоровых молодчиков и мясом и элем, да еще дать им захаживать раз в неделю в заведение для поддержки благосостояния трактирщиков. - Если вам случалось видеться с Уилом Бэджером, хозяин, - сказал Тресилиан, - вы, конечно, достаточно наслушались о сэре Хью Робсарте. Я добавлю только, что гостеприимство, коим славитесь вы, нанесло изрядный ущерб его состоянию. Впрочем, это не так существенно, ибо у него только одна дочь, которой он должен его завещать. Здесь начинается и мое участие в этой истории. После смерти моего отца, вот уж несколько лет назад, добрый сэр Хью пожелал сделать меня своим постоянным сотоварищем. Было время, впрочем, когда я чувствовал, что неудержимая страсть доброго рыцаря к охоте отрывает меня от занятий наукой, где я мог рассчитывать на успех. Но вскоре я перестал жалеть о потере времени на эти сельские развлечения, к которым при- нуждали меня благодарность и наследственная дружба. Поразительная красота мисс Эми Робсарт, превращавшейся из ребенка в женщину, не могла не затронуть того, кто волею судьбы постоянно был рядом с нею. Короче говоря, хозяин, я полюбил ее, и ее отец знал об этом. - И, без сомнения, преградил вам путь, - подхватил трактирщик. - Всегда уж так случается. Видимо, так произошло и у вас, судя по вашему тяжелому вздоху. - Нет, хозяин, тут вышло иначе. Моя любовь встретила полное одобрение благородного сэра Хью Робсарта. Но вот его дочь отнеслась к ней с холодным равнодушием. - Значит, она оказалась более опасным врагом из них двоих, - заметил трактирщик. - Боюсь, что ваша любовь была недостаточно пылкой. - Эми относилась ко мне с уважением, - продолжал Тресилиан, - и оставляла мне надежду на то, что со временем оно может превратиться в более теплое чувство. Между нами, по настоянию ее отца, было даже заключено соглашение о браке, но, по ее убедительной просьбе, церемония была отложена на год. В течение этого времени в тех местах вдруг объявился Ричард Варни и, пользуясь какими-то своими отдаленными семейными связями с сэром Хью Робсартом, стал проводить много времени у него в доме и наконец чуть ли не совсем у него поселился. - Это не могло предвещать ничего хорошего месту, избранному им в качестве своей резиденции, - сказал Гозлинг. - Конечно нет, клянусь распятием! - воскликнул Тресилиан. - Вслед за его появлением возникли всякие недоразумения и неблагополучия, но так странно, что сейчас я затрудняюсь ясно представить себе их постепенное вторжение в семью, дотоле такую счастливую. Некоторое время Эми Робсарт принимала знаки внимания этого Варни с равнодушием, с каким обычно принимается простая галантность. Затем последовал период, когда она, казалось, относилась к нему с неодобрением и даже с отвращением. А затем между ними возникло какое-то весьма странное сближение. Варни отбросил всю эту манерность и галантность, с которой он вначале относился к ней, а Эми, в свою очередь, перестала выказывать ему плохо скрываемое отвращение. Между ними возникли отношения интимности и доверия, что мне уже совсем не нравилось. Я стал подозревать, что они тайно встречаются, ибо присутствие других их как-то стесняло. Многие подробности, которых я в то время не замечал (ибо полагал, что ее сердце столь же невинно, как и ее ангельский лик), теперь вспоминаются мне, и я мало-помалу убеждаюсь, что между ними был тайный сговор. Но что толковать о них - факты говорят сами за себя. Она бежала из отцовского дома, Варни исчез вместе с нею. А сегодня - сегодня я видел ее в качестве его любовницы, в доме его подлого прислужника Фостера. А сам Варни, закутанный в плащ, явился к ней через потайной вход в парк. - Так вот в чем причина вашей ссоры! Мне думается, что следовало бы раньше удостовериться, что красотка действительно желала, да и заслуживала! вашего вмешательства, - Хозяин, - возразил Тресилиан, - мой отец (а таковым я считаю для себя сэра Хью Робсарта) замкнулся в своем доме, снедаемый печалью, или, если он немного, оправился, тщетно пытается скачкой по полям и лесам заглушить в себе воспоминание о дочери, воспоминание, которое зловеще преследует его. Я не могу вынести мысли о том, что он будет жить в тоске и печали, а Эми - в позоре. Я решился отыскать ее, в надежде, что мне удастся убедить ее вернуться домой. Я нашел ее, и, увенчается моя попытка успехом или нет, я твердо решил отплыть с морской экспедицией в Виргинию. - Не будьте столь опрометчивы, дорогой сэр, - посоветовал ему Джайлс Гозлинг, - и не впадайте в отчаяние из-за того, что баба - я скажу коротко - всегда баба и меняет своих любовников, как моток лент, когда ей только ни взбредет в голову. Но прежде чем мы займемся дальнейшим исследованием этого вопроса, позвольте спросить: какие подозрения привели вас именно сюда, к нынешнему местопребыванию этой дамы, или, скорее, к месту ее заточения? - Последнее будет вернее, хозяин, - сказал Тресилиан. - Так вот, я явился в эти места, зная, что Варни - владелец большей части земель, некогда принадлежавших эбингдонским монахам. А визит вашего племянника к своему старому дружку Фостеру дал мне возможность убедиться, что я был прав. - А каковы теперь ваши планы, достойный сэр? Простите, конечно, что я задаю такие вопросы. - Я собираюсь, хозяин, завтра снова побывать у нее и побеседовать более подробно, чем сегодня. Если мои слова не произведут на нее никакого впечатления, значит, она действительно стала совсем другой. - Как хотите, мистер Тресилиан, - сказал трактирщик, - но этого вам делать не следует. Леди, насколько я понимаю, уже отвергла ваше вмешательство в ее дела. - К сожалению, да, - признался Тресилиан. - Этого я отрицать не могу. - Так по какому же тогда праву идете вы наперекор ее желаниям, как бы позорны ни были они для нее и для ее семьи? Я не ошибусь, если скажу, что ее нынешние покровители, под защиту которых она отдалась, без малейшего колебания отвергнут ваше вмешательство, даже если бы вы были ее отцом или братом. А как отринутый любовник, вы рискуете, что вас отшвырнут прочь силой, да еще с презрением. Вы не можете обратиться за помощью к суду и потому гоняетесь за отражением в воде и, простите за откровенность, легко можете плюхнуться вниз и пойти ко дну. - Я обращусь к графу Лестеру, - возразил Тресилиан, - с жалобой на подлые поступки его любимца. Граф заискивает перед суровой и строгой сектой пуритан. Чтобы не ронять своего достоинства, он не посмеет отказать в моей просьбе, даже если он лишен понятий о чести и благородстве, приписываемых ему молвой. И, наконец, я обращусь к самой королеве! - Если Лестер, - начал хозяин, - вздумает защищать своего слугу (а говорят, что он многое доверяет Варни), то обращение к королеве может их обоих образумить. Ее величество в таких делах весьма строга (надеюсь, эти речи не сочтут изменой!) и скорее, говорят, простит десяток придворных, влюбившихся в нее, чем одного из них за предпочтение, оказанное другой женщине. Мужайтесь же, мой добрый гость! Если вы повергнете к подножию трона прошение от имени сэра Хью, усугубленное рассказом о нанесенных и вам обидах, любимчик граф скорее рискнет прыгнуть в Темзу в самом глубоком месте, нежели защищать Варни в такого рода деле. Но, чтобы рассчитывать на успех, вам надобно заняться деловой стороной вопроса. Вместо того чтобы оставаться здесь и фехтовать с конюшим и членом Тайного совета, да еще подвергаться опасности, что тебя вот-вот ткнут кинжалом в бок его наймиты, вам надлежит поспешить в Девоншир, написать прошение от имени сэра Хью Робсарта да постараться раздобыть побольше, друзей, которые могли бы походатайствовать за вас при дворе. - Вы это правильно говорите, хозяин, - ответил Тресилиан. - Я воспользуюсь вашим советом и уеду завтра рано утром. - Нет-с, уезжайте сегодня, сэр, до рассвета, - возразил хозяин. - Никогда я так усердно не молил бога о прибытии гостя, как теперь - о вашем благополучном отъезде. Моему родственничку суждено, видимо, быть повешенным, и я вовсе не хочу, чтобы причиной тут было убийство моего уважаемого гостя. Лучше спокойно ехать в темноте, чем днем бок о бок с головорезом, говорит пословица. Поторопитесь, сэр, я забочусь о вашей же безопасности. Ваша лошадь и все прочее готово, а вот вам и счет. - Этого хватит с избытком, - сказал Тресилиан, вручая хозяину золотую монету, - а остальное отдай своей дочке, хорошенькой Сисили, и слугам. - Они останутся довольны вами, сэр, - уверил его Гозлинг. - А дочь моя отблагодарила бы вас поцелуем, но в такой час она не может выйти на порог и проводить вас. - Не дозволяйте гостям слишком вольно обращаться с вашей дочкой, любезный хозяин, - посоветовал Тресилиан. - О нет, сэр, мы держим их в должных границах. Но меня не удивляет, что вы вдруг воспылали к ним ревностью. А кстати, могу я узнать, как приняла вас вчера в замке красавица? - По правде говоря, она имела вид сердитый и смущенный. Мало надежд, что она уже отступилась от своих горестных заблуждений. - В таком случае, сэр, я не понимаю, зачем вам разыгрывать роль доблестного паладина по отношению к бабенке, которая вас и знать-то не хочет, да еще навлекать на себя гнев любимца королевского фаворита? Он не менее опасен, чем драконы, с которыми странствующие рыцари сражались в старинных романах. - Такое предположение для меня просто оскорбительно, хозяин, глубоко оскорбительно, - возразил Тресилиан. - Я отнюдь не стремлюсь вернуть себе любовь Эми. Моя мечта - возвратить ее отцу, и тогда все, что мне предстоит совершить в Европе, а может быть, и в целом мире, исчерпано и закончено. - Гораздо умнее было бы хватить кубок хересу да забыть ее навеки! - воскликнул трактирщик. - Но двадцатипятилетний и пятидесятилетний смотрят на эти вещи различными глазами, особенно когда одни зенки впихнуты в череп юного кавалера, а другие - в череп старика трактирщика. Мне жаль вас, мистер Тресилиан, но я не вижу, чем могу вам помочь. - Только одним, хозяин, - ответил Тресилиан. - Следите за всеми, кто проживает в замке. Вы это можете легко выполнить, не навлекая на себя ничьих подозрений, - ведь новости всегда стекаются к трактирной стойке. И, пожалуйста, обо всем письменно сообщайте мне, но только через того, кто вручит вам как условный знак вот этот перстень. Взгляните, это вещь ценная, и я охотно подарю его вам. - Ах нет, сэр, - возразил хозяин, - не нужно мне никакого вознаграждения. Но пристало ли мне, которого все тут знают, впутываться в такое темное и опасное дело? Какой мне от этого интерес? - Для вас и для любого отца в стране, который хотел бы спасти свою дочь из тенет позора, греха и несчастья, не может быть на свете большего интереса. - Да, сэр, - согласился хозяин, - сказано превосходно! И мне от всего сердца жаль добродушного старого джентльмена, который растратил свое состояние на гостеприимство, чтобы поддержать честь Англии. А теперь его дочь, которой как раз бы и стать ему опорой на старости лет и тому подобное, украдена таким хищником, как этот самый Варни. И хоть вы играете тут ну просто роль безумца, я готов с вами за компанию стать сумасшедшим и помочь вам в вашей благородной попытке вернуть старику его дитя, если только мои сведения смогут вам хоть как-то пригодиться. И раз уж я буду верно служить вам, прошу и вас оказать мне доверие и не выдавать меня. Худая будет репутация у "Черного медведя", если пойдут разговоры, что владелец его замешан в таких делах. У Варни вполне достаточные связи и знакомства в судах, чтобы низвергнуть мою благородную эмблему с шеста, где она так мило качается, отобрать мой патент и разорить меня вчистую - от чердака до погреба. - Не сомневайтесь в моем умении хранить тайну, хозяин, - сказал Тресилиан. - Кроме того, я вечно буду помнить об услуге, оказанной вами, и риске, которому вы подвергаетесь. Помните же, что это кольцо будет для вас безошибочным знаком. А теперь прощайте! Ведь вы сами мудро советовали мне, чтобы я особенно здесь не задерживался. - Тогда следуйте за мной, сэр гость, - сказал трактирщик, - но шагайте так осторожно, словно у вас под ногами яйца, а не дощатый пол. Никто не должен знать, когда и как вы уехали. Как только Тресилиан был готов к отбытию, хозяин с помощью потайного фонаря вывел его по длинным, извилистым переходам во двор, а оттуда провел к уединенной конюшне, куда уже заранее поставил его лошадь. Затем он помог ему прикрепить к седлу небольшой чемодан с вещами, открыл калитку, обменялся с гостем сердечным рукопожатием и, подтвердив свое обещание следить за всем, что происходит в замке Камнор, наконец расстался с Тресилианом, который пустился теперь в свое одинокое путешествие. Глава IX И хижину себе он отыскал, Какую взять никто не пожелал. Там горн пылал... Рукою напряженной Он бил по наковальне раскаленной, И разлетались искры от огня, Покуда он подковывал коня, Гей, "Тривил" Сам путешественник, так же как и Джайлс Гозлинг, сочли желательным, чтобы Тресилиана в окрестностях Камнора не видел никто из жителей, случайно вставших рано. Поэтому трактирщик указал ему путь, складывающийся из различных дорожек и тропинок, по которым он должен был последовательно пройти и которые, если точно соблюсти все повороты и извивы, должны были вывести его на большую дорогу в Марлборо. Но такого рода указания, как и вообще всякие советы, гораздо легче давать, нежели выполнять. Запутанная дорога, ночная тьма, незнакомая местность, а также печальные и недоуменные мысли, одолевавшие его, - все это настолько замедлило путешествие, что утро застало его еще в долине Белого коня, памятной всем по победе, некогда одержанной над датчанами, К тому же его собственная лошадь потеряла переднюю подкову, и возникла угроза, что из-за охромевшего животного путешествие может прерваться. Поэтому первым делом он стал расспрашивать встречных о жилище кузнеца, но мало чего добился от двух крестьян, довольно тупых и угрюмых, которые спозаранку спешили на работу и дали ему лишь весьма короткие и невразумительные ответы. Желая, чтобы его товарищ по путешествию как можно меньше страдал от приключившегося с ним несчастья, Тресилиан спешился и повел лошадь под уздцы к какой-то деревушке, где рассчитывал либо найти, либо узнать что-то о местопребывании ремесленника, столь ему необходимого. По длинной и покрытой грязью тропинке он наконец добрел до нужного места. Оно оказалось лишь скоплением пяти-шести жалких лачуг, у дверей которых хлопотали, начиная свои дневные труды и заботы, хозяева, убогий вид коих вполне соответствовал их жилищам. Одна из хижин, однако, показалась ему получше, а старуха, подметавшая свой порог, не столь грубой, как ее соседи. К ней-то и обратил Тресилиан свой часто повторяемый вопрос - есть ли здесь по соседству кузнец, и нет ли места, где можно было бы дать лошади отдых и покормить ее? Старуха очень странно взглянула на него и ответила: - Кузнец! А есть ли здесь кузнец? Да на что он тебе, паренек? - Подковать лошадь, уважаемая, - ответил Тресилиан. - Извольте взглянуть сами - она потеряла переднюю подкову. - Мистер Холидей! - вместо ответа закричала старуха. - Мистер Эразм Холидей, идите-ка сюда да поговорите, пожалуйста, вот тут с человеком. - Favete linguis, {Помолчите (лат.).} - ответил голос изнутри хижины. - Сейчас я выйти не могу, Гаммер Сладж, ибо пребываю в сладчайших мгновениях своих утренних трудов. - Нет уж, прошу вас, добрый мистер Холидей, выйдите, пожалуйста. Здесь какой-то человек хочет пройти к Уэйленду Смиту, а я не шибко-то хочу показывать ему дорогу к дьяволу. - Quid mihi cum caballo? {Какое мне дело до лошади? (лат.).} - возразил ученый муж изнутри. - Я полагаю, что в округе имеется лишь один умный человек и без него, видите ли, нельзя подковать лошади! Тут появился и сам почтенный педагог. О его профессии можно было судить по одежде. Высокая, тощая, неуклюжая, сгорбленная фигура была увенчана головой с гладкими черными волосами, уже подернутыми сединой. Его лицо отличалось обычным властным выражением, которое, как я полагаю, Дионисий перенес с трона на школьную кафедру и завещал в наследство всем представителям этой профессии. Черное холстяное одеяние, похожее на рясу, было перехвачено в талии поясом, на котором вместо ножа или иного оружия висел внушительный чернильный прибор. С другой стороны наподобие деревянной шпаги Арлекина была заткнута розга. В руке он держал истрепанный том, в чтение которого был только что глубоко погружен. Увидев перед собой такого человека, как Тресилиан, он, гораздо лучше, чем сельские жители, понимая, кто перед ним стоит, снял свою шапочку и приветствовал его следующими словами: - Salve, domine. Intelligisne linguam Latinam? {Привет, господин. Говоришь ли ты по-латыни? (лат.).} Тресилиан призвал на помощь все свое знание латыни и ответил: - Linguae Latin? baud penitus ignarus, venia tua, domine eruditissime, vernaculam libentius loquor. {В латинском языке я почти совершенно несведущ и, с твоего разрешения, ученейший муж, охотнее говорю на местном (лат.).} Ответ по-латыни произвел на учителя такое же действие, какое, по слухам, масонский знак производит на членов братства лопатки. Он сразу проявил немалый интерес к ученому путешественнику, с большим вниманием выслушал его рассказ об усталой лошади и потерянной подкове и затем торжественно объявил: - Проще всего, почтеннейший, было бы сказать вам, что здесь, на расстоянии мили от этих tuguria, {Хижин (лат.).} живет самый лучший faber ferrarius, то есть искуснейший кузнец, когда-либо прибивавший подкову к лошадиному копыту. И скажи я это, я уверен, что вы сочли бы себя compos voti, {Получившим желаемое (лат.),} или, как именует это простой народ, ваше дело было бы в шляпе. - Я по крайней мере получил бы, - сказал Тресилиан, - прямой ответ на простой вопрос, чего, видимо, довольно трудно добиться в этой местности. - Это значит попросту послать грешную душу к дьяволу, - захныкала старуха, - то есть если послать живого человека к Уэйленду Смиту. - Тише, Гаммер Сладж, - загремел педагог, - pauca verba, {Поменьше слов (лат.).} Гаммер Сладж, займитесь своей пшенной кашей, Гаммер Сладж, curetur jentaculum, {Позаботьтесь о завтраке (лат.).} Гаммер Сладж, сей джентльмен - не предмет для вашей болтовни. Затем, обратившись к Тресилиану, он продолжал прежним напыщенным тоном: - Итак, почтеннейший, вы действительно считали бы себя felix bis terque, {Вдвое, втрое счастливым (лат.).} если бы я указал вам жилище упомянутого кузнеца? - Сэр, - ответил Тресилиан, - в этом случае я имел бы все, что мне сейчас нужно, а именно лошадь, способную унести меня... за пределы вашей учености. Последние слова он пробормотал про себя. - О coeca mens mortalium! { О, слепой ум смертных! (лат.).} - воскликнул ученый муж. - Хорошо было сказано Юнием Ювеналом: "Numinibus vota exaudita malignis!" {Обеты, выслушанные недружелюбными богами (лат.).} - Ученый магистр, - сказал Тресилиан, - ваша эрудиция настолько превосходит мои скромные умственные способности, что вы должны извинить меня, если я отправлюсь в другое место за сведениями, которые я способен лучше усвоить. - Ну вот, опять, - возразил педагог. - Как охотно бежите вы от того, кто хочет наставить вас на путь истинный! Справедливо сказал Квинтилиан... - Прошу вас, сэр, оставим пока Квинтилиана и отвечайте мне кратко и по-английски, если, конечно, ваша ученость соблаговолит до этого снизойти, есть ли здесь место, где можно было бы покормить лошадь, покуда ее подкуют. - Эту любезность, сэр, - ответил учитель, - я охотно могу оказать вам, и хотя в нашей бедной деревушке (nostra paupera regna) и нет настоящей hospitium, {Гостиницы (лат.).} как называет ее мой тезка Эразм, однако, поскольку вы достаточно начитаны или по крайней мере слегка затронуты образованием, я приложу все свое влияние на добрую хозяйку дома, чтоб она угостила вас тарелочкой пшенной каши - весьма питательное блюдо, для коего я не сыскал латинского названия, а ваша лошадка получит свою долю в коровьем хлеву - охапку свеженького сенца, каковое у доброй старушки Сладж имеется в изобилии, так что про ее корову можно сказать, что она foenum habet in cornu, {Имеет сено на роге (лат.).} а если вы соизволите удостоить меня удовольствием вашего общества, пиршество не будет стоить вам ne semissem quidem, {Ни полушки (лат.).} ибо Гаммер Сладж премного обязана мне за труды, положенные мною на ее многообещающего наследника Дикки, которого я с превеликим трудом заставил пройти основы грамматики. - Да воздаст вам за это господь, мистер Эразм, - подхватила добрая Гаммер, - и сделает так, чтобы крошка Дикки стал хорошим грамматиком. А что до всего прочего, то, если джентльмен согласен остаться, завтрак будет на столе раньше, чем вы успеете выжать кухонное полотенце. И не такая уж я злыдня, чтобы требовать денежки за лошадиную и человечью еду. Памятуя о состоянии своей лошади, Тресилиан, в общем, не нашел ничего лучшего, как принять приглашение, изложенное столь ученым образом и подтвержденное столь гостеприимно. Втайне он надеялся, что добрейший педагог, исчерпав все прочие темы для беседы, может быть и соблаговолит рассказать ему, как найти кузнеца, о котором было говорено. Итак, он вошел в хижину, сел за стол с ученым магистром Эразмом Холидеем, ел с ним его пшенную кашу и целых полчаса выслушивал его полные учености рассказы о своей жизни, прежде чем удалось заставить его перейти к другой теме. Читатель охотно извинит нам изложение всех подробностей, коими он усладил Тресилиана. Можно будет ограничиться следующим отрывком. Он родился в Хогснортоне, где, согласно народной поговорке, свиньи играют на органе. Эту поговорку он толковал аллегорически, в смысле стада Эпикура, одной из откормленных свинок которого считал себя Гораций. Свое имя Эразм он заимствовал частично от своего отца - сына прославленной прачки, которая стирала белье великого ученого, пока он пребывал в Оксфорде. Задача была довольно трудная, ибо он был обладателем всего двух рубашек и, как она говорила, "одной приходилось стирать другую". Остатки одной из этих camiclae, {Рубашек (лат.).} похвалялся мистер Холидей, все еще хранились у него, так как бабушка, к счастью, удержала ее для покрытия неоплаченного счета. Но он полагал, что была еще более важная и решающая причина, почему ему дано было имя Эразм, - а именно тайное предчувствие матери, что в младенце, подлежащем крещению, таится скрытый гений, который когда-нибудь позволит ему соперничать в славе с великим амстердамским ученым. Фамилия учителя служила ему такой же темой бесконечных рассуждений, как и его христианское имя. Он склонен был думать, что носил имя Холидей {Holiday - праздник (англ.).} quasi lucus a non lucendo, {Слово "лес" происходит от "отсутствия света". Непереводимая игра слов, основанная на совпадении корней в латинских словах "лес" и "свет" (лат.).} потому что устраивал весьма мало праздников своим ученикам. Так, например, - говаривал он, - классическое наименование школьного учителя есть Ludi Magister, {Начальник школы или начальник игры. Игра слов, основанная на двух значениях слова ludus (лат.).} ибо он лишает мальчиков их игр. Но, с другой стороны, он считал, что могло быть и другое объяснение, а именно его поразительное искусство устраивать всякие торжественные зрелища, танцы на темы из баллад о Робине Гуде, майские празднества и тому подобные праздничные развлечения. Он уверял Тресилиана, что на такие выдумки у него был самый подходящий и изобретательный мозг во всей Англии. Хитроумие по этой части сделало его известным многим знатным особам в стране и при дворе и особенно благородному графу Лестеру. - И хотя сейчас он, занятый государственными делами, вероятно забыл обо мне, - добавил он, - но я уверен, что если уж ему понадобится устроить праздничек для развлечения ее милости королевы, то гонцы немедленно помчатся разыскивать скромную хижину Эразма Холидея. Тем временем, parvo contentus, {Довольствуясь малым (лат.).} я слушаю, как мои ученики делают морфологический и синтаксический разбор, и убиваю остальное время, достопочтенный сэр, с помощью муз. А в письмах к иностранным ученым я всегда подписываюсь Эразм Диес Фаустус и под этим титулом удостоился отличий, оказываемых ученым. В доказательство могу привести ученого Дидриха Бакершока, который посвятил мне, именуя меня таким образом, свой трактат о букве тау. Словом, сэр, я человек счастливый и широко известный. - Да продлится ваше счастье на долгие времена, - сказал путешественник. - Но позвольте спросить, пользуясь вашим ученым слогом: "Quid hoc ad Iphycli boves?" {Какое отношение это имеет к быкам Ификла? (лат.).} Какое все это имеет отношение к подковке моего бедного коня? - Festina lente, {Поспешай медленно (ср. пословицу: "тише едешь - дальше будешь") (лат.).} - возразил ученый муж, - сейчас мы и перейдем к сему предмету. Надо вам сказать, что года два-три назад в этих местах объявился некто, именовавший себя доктором Добуби, хотя он, быть может, никогда не подписывался даже Magister artium, {Магистр искусств (лат.).} разве только ради своего голодного брюха. А если и была у него ученая степень, то дал ее ему дьявол. Ибо он был тем, кого простонародье именует белым магом, колдуном и тому подобное. Я замечаю, дорогой сэр, ваше нетерпение. Но если человек не рассказывает по-своему, какие у вас основания ожидать, то он начнет рассказывать по-вашему? - Ладно, многоученый сэр, рассказывайте по-своему, - ответил Тресилиан, - только будем двигаться побыстрее, ибо времени у меня очень мало. - Итак, сэр, - продолжал Эразм Холидей с раздражающей невозмутимостью, - не стану утверждать, что этот самый Деметрий, - ибо так он подписывался за границей, - был настоящим колдуном, но несомненно одно - он выдавал себя за члена мистического ордена розенкрейцеров, ученика Гебера (ex nomine cujus venit verbum vernaculum, gibberish {От имени которого происходит наше слово gibberish (лат.).} - тарабарщина). Он лечил раны, смазывал целебной мазью оружие вместо самой раны, предсказывал будущее по линиям руки, находил краденое с помощью сита и овечьей шерсти, знал, где собирать марену и семена папоротника, которые делают человека невидимкой, намекал, что скоро, дескать, откроет панацею, то есть универсальный лечебный эликсир, и хвастался, что может превращать хороший свинец в скверное серебро. - Иначе говоря, - заметил Тресилиан, - он был шарлатан и самый обыкновенный обманщик. Но какое это имеет отношение к моему коню и потерянной им подкове? - Терпение, почтеннейший, - ответил словоохотливый ученый муж, - вы скоро это поймете. Итак, patientia, {Терпение (лат.).} высокоуважаемый, каковое слово, по мнению нашего Марка Туллия, означает difficilium rerum diurna perpessio. {Ежедневно претерпевать труднейшие дела (лат.).} Этот самый Деметрий Добуби, как я уже сказал, сначала действовал среди простого народа, а затем стал пользоваться славой и inter magnates - среди знатных особ страны, и весьма возможно, что и сам бы возвысился, если бы, как гласит молва, - я-то сам этого не утверждаю, - дьявол в одну темную кочку не предъявил своих прав и не унес бы Деметрия, которого с той поры никто никогда не видел и ничего о нем не слышал. Вот мы и подошли к medulla {Костному мозгу (лат.).} - к самой сути моего рассказа. У этого доктора Добуби был слуга, этакий жалкий змееныш, который помогал ему вздувать горн, поддерживать в нем пламя, смешивать лекарственные зелья, чертить геометрические фигуры, зазывать пациентов et sic de coeteris. {И тому подобное (лат.).} Так вот, почтеннейший, после столь странного исчезновения доктора, поразившего ужасом всю округу, этот жалкий шут решил, что, как говорится у Марона, "Uno avulso, non deficit alter". {Когда один оборван, не будет испытываться недостаток в другом (лат.).} И как подмастерье после смерти или удаления на покой хозяина продолжает его дело, так и этот Уэйленд взялся за опасное ремесло своего покойного хозяина. Но, глубокоуважаемый сэр, хотя люди вообще склонны внимать притязаниям этих недостойных личностей, которые в действительности не что иное, как простые saltim banqui и charlatani, {Фокусники и шарлатаны (лат.).} хотя они и выдают себя за опытных и умелых докторов медицины, но претензии этого жалкого шута, этого Уэйленда, были слишком уж грубой подделкой. Не было ни одного самого простого сельского жителя, деревенщины, который не был бы готов обратиться к нему, пользуясь мыслью Персия, хотя бы даже в самых косноязычных выражениях: Diluis helleborum, certo compescere puncto Nescius examen? Vetat hoc nature medendi. {*} {* Ты смешиваешь чемерицу, не умея ограничить количество точной дозой. Действовать так врачам запрещено (лат.).} Я передал эту мысль, хоть и не совсем удачно, следующим образом: Ты чемерицу в снадобье всыпаешь, Хоть сколько надо зерен - сам не знаешь. Но так ведь долг врача ты нарушаешь. Помимо того, худая слава хозяина и его странная, непонятная гибель, или по крайней мере внезапное исчезновение, удерживали любого, за исключением самых отчаянных смельчаков, от попыток обращаться за советом и помощью к слуге. Посему жалкий червяк поначалу чуть не подох с голода. Но дьявол, услужающий ему со времен смерти Деметрия, или там Добуби, навел его на новую мысль. Этот плут, то ли по дьявольскому наущению, то ли по времени обучения в юности, подковывает лошадей лучше, чем любой человек, живущий между нами и Исландией. И вот он бросил свою практику на двуногой и неоперенной породе, именуемой человечеством, и полностью предался ковке лошадей. - Вот как? А где же он проживал все это время? - заинтересовался Тресилиан. - И хорошо ли подковывает лошадей? Покажите скорее, где его жилище. Педагогу не понравилось, что его прервали, и он воскликнул: - О coeca mens mortalium! Хотя что я, ведь я это уже цитировал! Как хотелось бы, чтобы классики дали мне могучее средство останавливать тех, кто неудержимо стремится к собственной гибели. Прошу вас, - добавил он, - выслушайте хоть, что это за человек, прежде чем подвергнуть себя опасности... - И не берет денег за работу, - вмешалась в беседу почтенная особа, которая стояла тут же, как бы завороженная отменными фразами и учеными изречениями, которые столь бегло струились из уст ее всезнающего жильца, мистера Холидея. Но это вмешательство еще больше не понравилось педагогу. - Тише, Гаммер Сладж! - прикрикнул он. - Знайте свое место, если вам так угодно. Suiflamina, {Остановитесь (лат.).} Гаммер Сладж, и позвольте мне изъяснить эту материю нашему уважаемому гостю. Сэр, - продолжал он, вновь обращаясь к Тресилиану, - эта старушка говорит правду, хоть и своим грубым языком. Да, действительно этот faber ferrarius, или кузнец, ни от кого не берет денег. - А это верный знак, что он снюхался с сатаной, - сказала госпожа Сладж. - Ведь добрый христианин никогда не откажется от платы за свой труд. - Старуха опять попала в точку, - подтвердил педагог. - Rem acu tetigit {Прикоснулась иглой к вещи (лат.).} - она ткнула концом иглы прямо в цель. Этот Уэйленд действительно не берет денег. Да и сам он никому не показывается. - Но этот сумасшедший - таковым я его считаю, - сказал путешественник, - искусен ли он в своем ремесле? - О, сэр, в этом отдадим дьяволу должное. Сам Мульцибер со всеми своими циклопами вряд ли мог бы превзойти его. Но уверяю вас, что неразумно просить совета или помощи у того, кто совершенно явно состоит в связи с отцом зла. - Все же я собираюсь попытаться, добрый мистер Холидей, - объявил Тресилиан, вставая. - Лошадь моя, вероятно, уже сыта. Позвольте поблагодарить вас за угощение и попросить показать мне жилище этого человека, чтобы я мог продолжать свое путешествие. - Да, да, покажите уж вы ему, мистер Эразм, - сказала старуха, которой, вероятно, уже хотелось избавиться от гостя. - Пусть идет, раз дьявол его тянет. - Do manus, {Даю руки, то есть ручаюсь (лат.).} - сказал ученый муж. - Я подчиняюсь, но беру весь мир в свидетели, что изъяснил этому почтенному джентльмену тот огромный ущерб, который он нанесет своей душе, если станет сообщником сатаны. И сам я не пойду с нашим гостем, а лучше пошлю своего ученика. Ricarde! Adsis, nebulo. {Ричард! Иди сюда, негодник (лат.).} - Ан нет, уж как хотите, - возразила старуха. - Можете, если желаете, послать в геенну огненную собственную душу, а мой сынок на такое дело и с места не тронется. Только удивляюсь я вам, господин учитель, как это вы предлагаете маленькому Дикки такое поручение! - Что вы, любезная Гаммер Сладж, - ответствовал наставник. - Рикардус дойдет лишь до вершины холма и укажет незнакомцу перстом на жилище Уэйленда Смита. Не тревожьтесь, ничего худого с ним не случится. Утром он постился, прочел главу из семидесяти толковников, и, кроме того, у нас был урок по греческому Новому завету. - А я, - подхватила мамаша, - зашила веточку волшебного вяза в воротник его курточки, с той поры как этот мерзкий вор начал в наших местах выделывать свои штуки над людьми и бессловесными тварями. - А так как я сильно подозреваю, что он часто захаживает к этому колдуну для собственного развлечения, он вполне может еще разок сходить туда или куда-то около этого места: и нам угодит и незнакомцу поможет. Ergo, heus, Ricarde! Adsis, queeso, mi didascule! {Итак, слушай, Ричард! Приди сюда, мой ученик! (лат.).} Наконец ученик, заклинаемый столь нежно, спотыкаясь, ввалился в комнату. Это был очень странного вида, неуклюжий, уродливый постреленок. Судя по малому росту, ему можно было дать лет двенадцать-тринадцать, хотя на самом деле ему было, очевидно, года на два больше. Растрепанные рыжие вихры на голове, загорелое лицо, усыпанное веснушками, курносый носик, огромный подбородок, зоркие серые глаза, смотревшие по сторонам как-то весьма забавно, как будто он косил, хоть и не очень сильно. Глядя на этого человечка, невозможно было удержаться от смеха, особенно когда Гаммер Сладж, хватая его в объятия и целуя несмотря на то, что он, в ответ на ее ласки, всячески вырывался и брыкался, восклицала: "Жемчужинка ты моя бесценная, красота ты моя неописанная!" - Ricarde, - сказал наставник, - ты должен немедленно (то есть proiecto {Непременно (лат.).}) отправиться на вершину холма и показать этому господину мастерскую Уэйленда Смита. - Утречком это самое милое дело, - заявил мальчуган, причем он говорил довольно чисто, лучше, чем Тресилиан мог от него ожидать. - А почем знать, вдруг дьявол унесет меня, прежде чем я вернусь? - И очень даже просто, - опять вмешалась госпожа Сладж. - Вам бы дважды подумать, господин учитель, прежде чем посылать моего бесценного красавчика по такому делу. Ей-ей, не для таких штук я насыщаю ваше брюхо и одеваю ваше бренное тело. - Фу, фу, nugae, {Вздор, глупости (лат.).} любезнейшая Гаммер Сладж, - возмутился педагог. - Заверяю вас, что сатана, если тут дело идет о сатане, не тронет на нем и волоска. Дикки может прочитать pater {"Отче наш" (лат.).} наилучшим образом и способен побороться со злым духом... - Eumenides, Stygiumque nefas. {Евмениды, стигийское беззаконие (лат.).} - Да и я уж говорила, что зашила веточку рябины ему в воротник, - продолжала старуха. - Это поможет делу лучше, чем вся ваша ученость, вот что я скажу. Но как бы там ни было, худо это - искать дьявола или его подручных. - Милый мальчик, - сказал Тресилиан, который по ехидной усмешке Дикки понял, что тот склонен скорее поступать по собственной воле, чем по велениям старших, - я дам тебе серебряную монетку, если ты, мой милый, проводишь меня к этой кузнице. Мальчик бросил на него хитрый взгляд, означавший согласие, и вдруг заорал: - Мне вести вас к Уэйленду Смиту? Эх, дяденька, разве я не сказал, что дьявол может унести меня вот так же, как коршун (тут он посмотрел в окно) уносит сейчас одного из бабушкиных цыплят? - Коршун! Коршун! - в свою очередь, завопила старуха и в страшном волнении, забыв обо всем, помчалась на помощь к цыплятам так стремительно, как только ее могли нести одряхлевшие ноги. - Давайте теперь, - сказал мальчишка Тресилиану, - хватайте свой малахай, выводите лошадку да выкладывайте обещанную серебряную монету. - Нет, погоди, погоди, - заволновался наставник, - sufflamina, Ricarde! {Остановись, Ричард! (лат.).} - Сами вы погодите, - отрезал Дикки, - и подумайте, какой ответ дать бабушке за то, что вы отправили меня к дьяволу с поручением. Учитель, сознавая всю тяжесть возложенной на него ответственности, засуетился в страшной спешке, чтобы схватить постреленка и удержать его дома. Но Дикки выскользнул из его рук, ринулся прочь из лачуги и мигом домчался до вершины соседнего холма. Тем временем наставник, отчаявшись по долгому опыту догнать ученика, прибегнул к самым медоточивым эпитетам из латинского словаря, дабы уговорить его вернуться. Но лентяй был глух ко всем mi anime, corculum meum {Душа моя, сердечко мое (лат.).} и прочим классическим нежностям, он продолжал плясать и прыгать на вершине холма, как эльф при лунном свете, и различными знаками приглашал своего нового знакомца Тресилиана следовать за собой. Путешественник, не теряя времени, вывел коня и помчался вдогонку за своим бесенком проводником. Ему все-таки удалось чуть ли не насильно всунуть в руку бедному покинутому педагогу вознаграждение за оказанное гостеприимство, что немного смягчило ужас, испытываемый им от предстоящей встречи со старой леди, владелицей жилища. Она, видимо, вскоре и состоялась, ибо, прежде чем Тресилиан и его проводник двинулись дальше, они услышали вопли, издаваемые надтреснутым женским голосом, перемешанные с классическими заклинаниями мистера Эразма Холидея. Но Дикки Сладж, равно глухой к голосу материнской нежности и наставнического авторитета, бежал себе да бежал спокойненько перед Тресилианом и только бросил на бегу замечание, что, дескать, ежели они доорутся до хрипоты, то могут пойти и полизать горшок из-под меда, так как он, Дикки, вчера вечером слопал весь мед и даже все медовые соты... Глава X Войдя, они хозяина застали, Он был усердным поглощен трудом... Они к уродцу карлику попали С глазами впалыми, с худым лицом, Как будто год сидел он под замком, "Королева фей" - Далеко ли мы еще от жилища этого кузнеца, мой милый мальчик? - спросил Тресилиан своего юного проводника. - Как это вы меня называете? - откликнулся мальчишка, искоса поглядывая на него своими острыми серыми глазенками. - Я назвал тебя милым мальчиком; разве это тебе обидно? - Нет, но будь здесь с вами моя бабка да учитель Холидей, вы могли бы все вместе пропеть одно местечко из старой песни: Нас тут пока Три дурака! - А зачем это, малыш? - спросил Тресилиан. - А затем, - ответил уродливый постреленок, - что только вы трое называете меня милым мальчиком. Бабушка-то моя делает это потому, что маленько ослепла от старости и совсем уж слепа от родственных чувств. Мой учитель, бедный Домини, делает это, чтобы подлизаться к ней да получить тарелку пшенной каши погуще, а еще и уголок у огня потеплее. А вот почему вы меня называете милым мальчиком, это уж вам самому лучше знать. - Ну, если ты не милый, то наверняка хитрющий мальчуган. А как зовут тебя другие ребята? - Чертенок! - мгновенно ответил мальчишка. - Но, как бы то ни было, я предпочитаю свою собственную уродливую мордемондию, чем любую ихнюю дубовую башку, где мозгов-то, поди, не больше, чем у летучей мыши. - Стало быть, ты не боишься кузнеца, которого собираешься повидать? - Мне бояться его? - удивился мальчишка. - Да если бы он был даже дьяволом, как думают в народе, я и то бы его не боялся. Он, правда, со странностями, но такой же дьявол, как, например, вы. А это я не всякому скажу. - А мне ты почему это говоришь, дорогой мой? - спросил Тресилиан. - А потому, что вы не из таких гостей, каких мы тут видим каждый день, - возразил Дикки. - И хотя я уродлив, как смертный грех, я вовсе не хочу, чтобы меня за осла принимали, особенно потому, что мне еще придется попросить вас об одолжении. - А что это за одолжение, мой мальчик, которого я не должен называть милым? - спросил Тресилиан. - Ну, если я попрошу сейчас, - объявил мальчишка, - вы мне откажете. Подожду уж, пока мы встретимся при дворе. - При дворе, Ричард? Ты собираешься быть при дворе? - изумился Тресилиан. - Фу-ты ну-ты, да вы такой же, как и все остальные, - огорчился мальчишка. - Бьюсь об заклад, что вы думаете: "А что такому злосчастному драчуну и озорнику делать при дворе?" Нет-с, за Ричарда Сладжа не беспокойтесь, он себя еще покажет! Недаром я здесь главный петух в курятнике! Я еще такое устрою, что мой острый ум заставит всех позабыть о моей безобразной харе. - А что скажут твоя бабушка и твой наставник, Домини Холидей? - А пусть говорят, что хотят, - отрезал Дикки. - У одной хватает делов считать своих цыплят, а другой занят поркой своих учеников. Я уж давно расплевался бы с ними да показал пятки этой дрянной деревушке, если бы учитель не пообещал, что я приму участие в следующем же зрелище, которое ему поручат устроить. А говорят, что здесь вскорости будут большие придворные празднества. - И где же это, дружок? - осведомился Тресилиан. - А в каком-то замке далеко на севере, - ответил его проводник, - от Беркшира у черта на рогах. Но старичок Домини твердит, что они без него не обойдутся. И, может быть, он и прав, потому что устраивал уже много красивых праздников. Он ведь вовсе не такой дурак, как вы думаете, если берется за знакомое дело. Он может извергать из себя фонтаны стихов, как заправский актер, но, видит бог, если вы попросите его украсть гусиное яйцо, то гусак его заклюет. - Так, значит, тебе предстоит играть какую-то роль в его следующем празднестве? - спросил Тресилиан, заинтересовавшись смелыми высказываниями мальчишки и его меткой оценкой людей. - Совершенно верно, - ответил Ричард Сладж. - Так он мне обещал. А нарушит свое слово - ему же будет хуже. Ведь стоит мне только закусить удила да устремить свой взор в долину, и я стряхну его с себя так, что у него все косточки затрещат. А впрочем, я не хочу ему вреда, - добавил он, - ведь старый нудный дурень потратил немало труда, чтобы выучить меня всему, чему мог. Но хватит об этом, вот мы и у дверей кузницы Уэйленда. - Ты шутишь, дружок, - возразил Тресилиан. - Здесь кругом только голая вересковая степь да ряд камней в виде круга, с огромным камнем посредине. Все это похоже на корнуэллский курган. - Так вот этот большой плоский камень посредине поверх других и есть прилавок Уэйленда Смита, куда вы должны положить деньги, - уверял мальчишка. - Что за чушь ты городишь! - воскликнул путешественник, начиная гневаться на мальчишку и злиться на себя за то, что доверился такому безмозглому проводнику. - Вот что, - продолжал Дикки с усмешкой. - Вы должны привязать свою лошадь вон к тому камню, где кольцо, затем свистнуть три раза и положить для меня вашу серебряную монетку на тот плоский камень, выйти из круга, сесть с западной стороны, вон под теми кустами, и постараться не смотреть ни направо, ни налево целых десять минут или даже больше, покуда будет слышаться стук молота. А как он замолкнет, прочитайте молитву длиной такую, сколько нужно, чтобы сосчитать до ста, или прямо считайте до ста - это все одно, а затем возвращайтесь в круг. Вы увидите, что ваши деньги исчезнут, а ваша лошадь будет подкована. - Деньги-то исчезнут непременно, - сказал Тресилиан, - а вот что до остального... Слушай-ка, мальчуган, я ведь не твой учитель, но если ты начнешь тут разыгрывать свои штуки со мной, я возьму на себя часть его обязанностей и отлуплю тебя как следует. - Только когда поймаете: - крикнул мальчишка и сейчас же помчался по вереску с такой быстротой, что Тресилиану в тяжелых ботфортах догнать его было совершенно невозможно. Особенно раздражало его то, что мальчишка отнюдь не стремился развить наивысшую скорость, как те, кто спасается от страшной опасности или перепуган до смерти, а все время держался такого темпа, что Тресилиан вновь и вновь возгорался желанием погнаться за ним, и когда преследователь уже полагал, что вот-вот схватит его, мальчишка опять припускал вперед со скоростью ветра, причем дико метался из стороны в сторону и откалывал такие зигзаги, что все время оказывался почти там, где начал свой бег. Все это длилось до тех пор, пока Тресилиан в изнеможении не остановился, готовый уже отказаться от преследования и на все лады проклиная зловредного постреленка, который заставил его проделывать такие нелепые штуки. А тем временем мальчишка, взобравшись на пригорок прямо перед ним, начал размахивать длинными худыми руками, бить в ладоши, указывать на него костлявыми пальцами и корчить самые дикие и уродливые гримасы с таким несусветным выражением издевательства на харе, что Тресилиану невольно пришло на ум, уж не настоящий ли перед ним чертенок. Разъяренный донельзя и в то же время еле удерживаясь от смеха при виде фантастических ужимок и жестикуляции мальчишки, корнуэллец вернулся к своей лошади и вскочил в седло, чтобы продолжить погоню за Дикки в более благоприятных обстоятельствах. Как только мальчишка увидел всадника на лошади, он заорал, что не след ему калечить своего белоногого коня и что он сам подойдет к нему при условии, что господин не будет давать рукам воли. - Не буду я тут с тобой рассуждать об условиях, мерзкий уродец! - крикнул Тресилиан. - Вот сейчас ты будешь у меня в лапах! - Эге-ге, мистер путешественник, - возразил мальчишка, - здесь рядом такая трясина, которая может засосать и утопить всю конницу королевиной гвардии. Я махну туда да погляжу, куда вы двинетесь. Вы всласть наслушаетесь крика выпи и кряканья диких уток, прежде чем схватите меня за шиворот без моего согласия, это уж будьте спокойны! Тресилиан бросил вокруг себя взгляд и по виду местности за холмом понял, что мальчишка, пожалуй, говорит правду. Тогда он решил заключить мир со столь легконогим и хитроумным противником. - Сойди оттуда, озорник! - сказал он. - Брось гримасничать и подойди ко мне. Я не трону тебя, даю слово джентльмена. Мальчишка с полным доверием отнесся к этому приглашению. Весело приплясывая, он спустился с горушки, не сводя, однако, глаз с Тресилиана, который, снова спешившись, стоял с уздечкой в руке в полном изнеможении, еле-еле сумев отдышаться после своих бесплодных усилий. Зато ни одной капли пота не видно было на усыпанном веснушками лбу мальчугана, похожем на кусок выцветшего пергамента, туго натянутого на верхней части высохшего черепа. - Скажи, пожалуйста, - промолвил Тресилиан, - зачем ты, зловредный чертенок, так ведешь себя со мной? На кой дьявол ты тут плетешь мне всякие нелепости и хочешь, чтоб я тебе поверил? Покажи-ка мне лучше без шуток, где эта кузница, и я дам тебе столько денег, что ты накупишь себе яблок хоть на целую зиму. - Если бы вы даже дали мне целый фруктовый сад, - ответил Дикки Сладж, - я не смогу указать вам более правильного пути. Положите серебряную монету на плоский камень, свистните три раза, а сами спрячьтесь с западной стороны в зарослях дрока. Я буду сидеть рядом и охотно разрешаю вам открутить мне голову, если через две минуты вы не услышите, что кузнец приступил к работе. - Меня так и подмывает поймать тебя на слове, - сказал Тресилиан, - если ты заставишь меня еще раз вытворять такие нелепости ради собственной забавы. Ну ладно уж, я выполню твои магические действия. Ну вот, смотри, я привязываю лошадь к этому высокому камню. Теперь ты говоришь, что надо положить сюда серебряную монету и трижды свистнуть - так, кажется? - Да, только вам надо свистать погромче, чем неоперившийся дроздок, - съязвил мальчишка, когда Тресилиан, положив куда надо деньги и краснея за свое идиотское поведение, слегка присвистнул. - Погромче надо свистать, ведь кто знает, где сейчас этот кузнец? Он, быть может, в конюшне французского короля- откуда я знаю! - Как же ты только что сказал, что никакой он не дьявол? - удивился Тресилиан. - Человек он или дьявол, - возразил Дикки, - но выходит, что вызвать его сюда к вам должен я. И тут он издал такой резкий и пронзительный свист, что у Тресилиана прямо в голове загудело. - Вот это я называю свистнуть, - добавил Дикки, трижды повторив свой условный сигнал. - А теперь прячьтесь, прячьтесь скорее, не то Белоножка сегодня подкована не будет. Гадая, каков может быть финал всего этого балагана, и в то же время надеясь на некий реальный результат, раз мальчишка с такой доверчивостью от- дался ему во власть, Тресилиан позволил увести себя подальше от камней в заросли дрока к какой-то груде хвороста и там уселся. Но вдруг ему пришло в голову, что вся эта затея придумана, чтобы украсть его лошадь, поэтому он крепко держал мальчишку за шиворот в качестве заложника, обеспечивающего ее неприкосновенность. - Теперь сидите тихо и слушайте, - шепнул ему Дикки. - Скоро вы услышите стук молота, выкованного совсем не из земного железа, а из камня, запущенного сюда с луны. Тресилиан и впрямь услышал легкий стук кузнечного молота. Необычность такого звука в столь пустынном месте невольно заставила его вздрогнуть. Но, взглянув на мальчугана и поняв по лукавому и насмешливому выражению его мордочки, что озорник наслаждался его легким испугом, он уверился, что все это заранее придуманная хитроумная затея, и твердо решил узнать, кто и для чего сыграл с ним эту шутку, Поэтому он пребывал в полной неподвижности, пока молот продолжал стучать ровно столько времени, сколько нужно, чтобы прибить подкову. Но как только стук прекратился, Тресилиан, вместо того чтобы выждать положенное время, назначенное его проводником, с мечом в руке вскочил с места, обежал вокруг зарослей и лицом к лицу столкнулся с человеком в кожаном переднике, но при этом фантастически облаченным в медвежью шкуру мехом вверх, и в такой же шапке, которая почти совершенно скрывала его покрытое сажей и копотью лицо. - Назад, назад! - заорал на Тресилиана мальчишка. - Или вас разорвут на куски. Кто видел его - тому несдобровать! И действительно, невидимый кузнец (сейчас, впрочем, полностью обозримый) поднял в воздух свой молот с явной целью вступить в бой. Но когда мальчишка увидел, что никакие его мольбы и угрозы кузнеца, по-видимому, не заставят Тресилиана отступиться от своего намерения и что он, наоборот, отразил удар молота обнаженным мечом, он закричал кузнецу: - Уэйленд, не трогай его, а то тебе будет худо! Это настоящий, храбрый джентльмен. - Стало быть, ты предал меня, Флибертиджиббет! - рявкнул кузнец. - Это тебе, брат, будет худо! - Кто бы ты ни был, - промолвил Тресилиан, - от меня тебе не угрожает никакой опасности. Объясни только, что все это значит и почему ты занимаешься своим ремеслом таким таинственным образом? Однако кузнец, обернувшись к Тресилиану, воскликнул угрожающим тоном: - Кто задает вопросы Стражу Хрустального дворца света, Властелину Зеленого льва, Всаднику Алого дракона? Прочь отсюда! Удались, прежде чем я призову Тальпака с его огненным копьем, чтобы поразить, сокрушить и уничтожить! Эти слова он произносил с неистовой жестикуляцией, делая страшное лицо и размахивая своим молотом. - Сам ты молчи, мерзкий обманщик, со своей цыганской тарабарщиной! - с презрением ответил Тресилиан. - Ты сейчас же отправишься со мной к ближайшему судье, а не то я проломлю тебе башку. - Прошу тебя, потише, мой добрый Уэйленд! - вмешался мальчик. - Я тебе говорю, что нахальством и наглостью ты ничего не добьешься, - тут нужны мир и согласие! - Вот что, ваша милость, - сказал кузнец, опуская молот и переходя на более любезный и смиренный тон, - когда бедняк свершает свою ежедневную работу, предоставьте ему делать ее на свой собственный лад. Ваша лошадь подкована, кузнецу заплачено, чего вам еще тут ломать голову? Садитесь на коня и продолжайте свое путешествие! - Нет, дружок, ошибаешься, - ответил Тресилиан. - У каждого есть право сорвать маску с лица обманщика и шарлатана. А твой образ жизни наводит на подозрение, что ты и то и другое вместе. - Если вы полны такой решимости, сэр, - сказал кузнец, - то мне остается только применить для защиты силу. Но этого мне не хотелось бы делать по отношению к вам, мистер Тресилиан. Не потому, что я боюсь вашего оружия, а потому, что знаю вас как достойного, доброго и образцового джентльмена, который скорее окажет помощь, чем причинит вред бедняку в нужде. - Вот это сказано превосходно, Уэйленд, - снова вмешался мальчик, с тревогой следивший за исходом беседы. - Но пошли-ка лучше в твою берлогу, дяденька. Стоять да болтать на свежем воздухе будет, знаешь ли, вредно для твоего здоровья. - Правильно, бесенок, - согласился кузнец. И, подойдя к другой заросли дрока, что поближе к камням и напротив той, где недавно скрывался его посетитель, он нащупал потайную дверь, искусно замаскированную в кустах, поднял ее и, спустившись под землю, исчез из глаз своих собеседников. Хоть ему и любопытно было знать, что произойдет дальше, Тресилиан с минуту колебался, пойти ли ему за кузнецом туда, где, может быть, скрыто разбойничье логово, - особенно когда он услышал голос кузнеца из недр земли: - А ты, Флибертиджиббет, давай спускайся последним, да не забудь только закрепить дверь. - Ну что же, встреча с Уэйлендом Смитом считается законченной? - ехидно шепнул мальчуган с хитрой усмешкой, словно заметив нерешительность Тресилиана. - Пока что нет, - твердо ответил Тресилиан, И, стряхнув с себя мгновенную слабость духа, он стал спускаться по узкой лестнице, ведущей вниз от входа, а за ним полез и Дикки Сладж, который плотно прихлопнул потайную дверь, полностью закрыв доступ дневному свету. Спускаться пришлось, впрочем, только на несколько ступенек, а дальше вы попадали в некий коридор, длиной в несколько ярдов, в конце коего мерцал какой-то зловещий красноватый отблеск. Добравшись до этого места, все еще с обнаженным мечом в руке, Тресилиан увидел, что, повернув налево, они с бесенком, который следовал за ним, не отставая ни на шаг, очутились в небольшом, квадратном сводчатом помещении, где стоял горн с пылающим каменным углем. От удушливого дыма здесь можно было бы легко задохнуться, если бы кузница посредством какого-то скрытого отверстия не сообщалась с наружным воздухом. Свет, струившийся от раскаленного угля и от лампы, подвешенной на железной цепи, позволял рассмотреть, что, кроме наковальни, мехов, щипцов, молотов, целой груды готовых подков и других принадлежностей кузнечного ремесла, здесь были еще и печи, перегонные кубы, тигли, реторты и другие предметы алхимического искусства. Фантастическая фигура кузнеца и уродливая, но все же своеобразная мордочка мальчишки, озаренные тусклым и неясным светом пламени из горна и угасающей лампы, очень подходили ко всей этой таинственной атмосфере и в тогдашний век суеверия могли произвести сильное впечатление на многих храбрецов. Но природа одарила Тресилиана крепкими нервами, а его воспитание, разумное уже с самого начала, было впоследствии достаточно тщательно усовершенствовано научными занятиями, чтобы он поддался каким-то иллюзорным страхам. Озираясь кругом он снова спросил у мастера, кто он и каким образом ему довелось узнать его имя. - Извольте припомнить, ваша милость, - сказал кузнец, - что годика три назад, в канун святой Люции, в некий замок в Девоншире явился странствующий фокусник и показывал свое искусство в присутствии одного достойного рыцаря и целого знатного сборища. И вот, хоть здесь и темновато, а по лицу вашей милости я вижу, что моя память меня не обманывает. - Ты уже сказал вполне достаточно, - вымолвил Тресилиан, отвернувшись и как бы желая скрыть от оратора вереницу печальных воспоминаний, которую тот невольно пробудил своей речью. - Фокусник, - продолжал кузнец, - так здорово разыгрывал свою роль, что крестьянам и весьма простоватым джентльменам его искусство казалось чуть ли не волшебством. Но там была еще одна девица лет пятнадцати или около того, с прелестнейшим личиком на свете, и когда она увидела все эти чудеса, ее розо- вые щечки побледнели, а ясные глазки маленько помутились. - Молчи, говорю я тебе, молчи! - еле выговорил Тресилиан. - Не в обиду будь сказано вашей милости, - не унимался кузнец, - но у меня есть причины помнить, как вы, дабы рассеять страхи девицы, снизошли до того, чтобы разъяснить ей, как все эти ловкие штуки делаются, и тем привели в немалое смущение бедного фокусника, разоблачив перед всеми тайны его искусства так умело, как будто сами были одним из братьев его ордена. А девица-то и вправду была так прекрасна, что любой мужчина, чтобы заполучить ее улыбку, готов был... - Ни слова больше о ней, заклинаю тебя! - воскликнул Тресилиан. - Я хорошо помню вечер, о котором ты говоришь, - один из немногих счастливых вечеров в моей жизни. - Стало быть, ее больше нет, - сказал кузнец, по-своему истолковав вздох Тресилиана. - Ее больше нет - юной, прелестной и такой любимой! Прошу прощения у вашей милости, мне следовало бы стукнуть молотом по другой теме. Я вижу, что невзначай забил гвоздь в самое больное место. В этих словах слышалось грубое, но неподдельное чувство, и это сразу расположило Тресилиана к бедному ремесленнику, о котором он склонен был сна- чала судить весьма сурово. Ничто не может скорее привлечь сердце несчастного, нежели подлинное или даже кажущееся участие к его горю. - Помнится, - сказал Тресилиан после минутного молчания, - что ты был в те дни веселым малым, способным развлекать людей песнями, сказками и игрой на скрипке, а не только своими ловкими фокусами. Почему же я встречаю тебя здесь усердным ремесленником, который трудится в таком мрачном обиталище, да еще в такой необычайной обстановке? - Историю мою рассказать недолго, - ответил мастер, - но вашей милости лучше бы присесть, покуда будете слушать. Сказав это, он придвинул к огню трехногий стул и взял другой для себя. Дикки Сладж, или Флибертиджиббет, как его именовал кузнец, притащил к ногам кузнеца скамеечку, сел на нее и уставился ему прямо в лицо. Мордочка мальчугана, озаренная мерцанием углей в горне, выражала напряженнейшее любопытство. - А ты тоже, - сказал ему кузнец, - должен узнать краткую историю моей жизни. На мой взгляд, ты это в полной мере заслужил. Да по правде говоря, уж лучше все это сейчас рассказать, чем предоставить тебе потом разнюхать все самому. Ведь матушке природе никогда еще не доводилось запихивать более проницательный ум в шкатулочку более неказистого вида. Итак, сэр, если мой скромный рассказ может доставить вам удовольствие, он к вашим услугам. Но не желаете ли вы испить кружечку живительной влаги? Позвольте заверить вас, что д