ой вызвать своим видом одновременно жалость и смех, в одежде, которая, несомненно, была причиной его нежелания расстаться с плащом, прикрывавшим, подобно показной благотворительности, так много изъянов. Шотландец окинул взором свое бедное одеяние, и ему стало так стыдно при этом зрелище, что, пробормотав сквозь зубы несколько невнятных слов о каком-то деловом свидании, на которое он может опоздать, он сделал попытку встать с кресла и покинуть лавку, что было, однако, без труда предотвращено Дженкином Винсентом и его товарищем, которые по знаку, данному мейстером Джорджем, схватили его за руки и усадили обратно в кресло. Пациент обвел глазами окружающих и затем сказал слабым голосом, со своим резким северным выговором: - Ну как, джентльмены, назвать такое обращение с чужеземцем, приехавшим погостить в ваш город? Голову мне проломили, плащ разорвали, а теперь хотят свободы меня лишить! Как правы были те, - сказал он после минутного молчания, - кто советовал мне надевать самое плохое платье для прогулок по лондонским улицам, и если бы я мог достать одежду еще худшую, чем это жалкое тряпье. ("Что было бы весьма нелегким делом", - шепнул Джин Вин своему товарищу), она все же была бы слишком хороша для объятий людей, столь плохо знакомых с правилами учтивости! - По правде говоря, - сказал Дженкин, не в силах больше молчать, хотя воспитание того времени предписывало юношам в его положении скромность и почтительность в присутствии родителей, мастеров и вообще всех старших, о чем наше молодое поколение не имеет ни малейшего понятия, - по правде говоря, не мудрено, что платье этого почтенного джентльмена не выдержало столь грубого обращения. - Помолчи, юноша, - сказал мейстер Джордж повелительным тоном. - Никогда не смейся над чужестранцами и бедняками. Ты еще не видел горя. Кто знает, в какие края забросит тебя судьба и какую одежду придется тебе еще носить, прежде чем ты сойдешь в могилу. Винсент с виноватым видом опустил голову, однако чужестранец не очень-то был доволен таким заступничеством. - Да, я чужестранец, сэр, - сказал он, - это верно; но мне кажется, что в вашем городе со мной обошлись слишком по-свойски. А что я беден, я думаю, нечего упрекать меня в этом, пока я ни у кого не прошу милостыни. - Верный сын нашей дорогой родины, - шепнул мейстер Джордж Дэвиду Рэмзи, - бедность и гордость. Но Дэвид, вынув записную книжку и серебряный карандаш, вновь погрузился в вычисления, бормоча при этом всевозможные математические формулы и числа, от простых единиц до миллионов, биллионов и триллионов; он не слышал замечаний своего друга и не отвечал на них, и тот, видя его рассеянность, снова обратился к шотландцу: - Я полагаю, Джоки, если бы кто-нибудь дал тебе нобль, ты швырнул бы его в лицо этому человеку? - Если бы я не мог отплатить ему за это доброй услугой, сэр, - ответил шотландец. - Я всегда готов услужить, хоть я и родом из благородной семьи и, можно сказать, неплохо обеспечен. - Ого! - воскликнул Джордж. - И какой же род может претендовать на честь иметь такого потомка? - Его украшает старинный герб, как говорится в одной пьесе, - шепнул Винсент своему товарищу. - Ну что же, Джоки, отвечай, - продолжал мейстер Джордж, заметив, что шотландец, по обычаю своих соотечественников, не торопится отвечать, услышав этот прямой, откровенный вопрос. - Я такой же Джоки, сэр, как вы Джон, - сказал незнакомец, видимо обидевшись на то, что его назвали именем, которое в те времена, так же как теперь Соуни, было нарицательным для всей шотландской нации. - Меня зовут, если вам уж так хочется знать мое имя, Ричи Мониплайз, и я потомок старинного дворянского рода Касл Коллоп, хорошо известного у Западных ворот в Эдинбурге. - А что это за Западные ворота? - продолжал допытываться мейстер Джордж. - Если угодно вашей чести, - сказал Ричи, который к этому времени оправился от обморока и мог как следует разглядеть почтенную внешность мейстера Джорджа, что придало его манерам больше учтивости, нежели в начале их разговора, - Западные ворота - это въезд в наш город, все равно как здесь кирпичные арки Уайтхолла у въезда во дворец короля, только что Западные ворота из камня сложены да всяких украшений на них побольше. - Что за вздор ты мелешь, любезный! Ворота Уайтхолла строил великий Гольбейн, - ответил мейстер Джордж. - Боюсь, что в этой драке тебе отшибли мозги, мой дорогой друг. Пожалуй, скоро ты скажешь, что у вас в Эдинбурге протекает такая же красивая судоходная река, как Темза со всеми ее кораблями. - Темза! - воскликнул Ричи с невыразимым презрением. - Господь с вами, ваша честь, у нас в Эдинбурге есть река Лейт и озеро Нор-Лох! - И ручей По Берн, и Каменные Пруды, и Гусиная Лужа, врун ты этакий! - продолжал мейстер Джордж на чистейшем шотландском наречии. - Вот такие бродяги, как ты, своим враньем и хвастовством позорят всю нашу страну. - Да простит меня бог, сэр, - промолвил Ричи, весьма удивленный неожиданным превращением мнимого южанина в прирожденного шотландца. - Я принял вашу честь за англичанина! Но мне кажется, нет ничего плохого в том, что я встал на защиту чести своей родины в чужой стране, где все поносят ее. - И ты воображаешь, что защищаешь честь своей родины, показывая всем, что один из ее сынов - хвастливый лгун? - воскликнул мейстер Джордж. - Ну, ну, не обижайся. Раз ты нашел земляка, значит нашел и друга, если ты заслуживаешь этого и в особенности если ты будешь говорить мне только правду. - А что мне за прибыль врать, - ответил достойный сын Северной Британии. - Прекрасно! Тогда начнем, - сказал мейстер Джордж. - Я подозреваю, что ты сын старого Манго Мониплайза, мясника у Западных ворот. - Да вы, я вижу, настоящий колдун, ваша честь, - сказал Ричи, ухмыляясь. - Как же ты осмелился выдавать его за дворянина? - Не знаю, сэр, - сказал Ричи, почесывая затылок. - Я много слышал о графе Уорике из здешних мест - Гай, что ли, зовут его, - говорят, он прославился здесь тем, что убил много рыжих коров, боровов и прочей живности, а уж мой-то отец, я думаю, побольше, чем все бароны Англии, убил на своем веку коров да боровов, не говоря уж о быках, телятах, овцах, баранах, ягнятах и поросятах. - Ну и плут же ты, - сказал мейстер Джордж. - Попридержи свой язык и не дерзи. Твой отец был почтенным горожанином и старшиной гильдии, Мне очень неприятно видеть его сына в таком бедном одеянии. - Да, неважная одежонка, сэр, - сказал Ричи Мониплайз, оглядывая свое платье, - очень неважная. Но это обычный наряд сыновей бедных горожан в нашей стране - подарок тетушки Нужды. С тех пор как король покинул Шотландию, в Эдинбурге не осталось ни одного покупателя. У Кросса сено косят, а на Сенном рынке богатый урожай порея. Там, где стояла лавка отца, такая густая трава выросла - на всю скотину хватило бы, что мой отец зарезал. - К сожалению, все это верно, - сказал мейстер Джордж. - В то время как мы здесь наживаем богатства, у нас на родине наши старые соседи и их семьи умирают с голоду. Не мешало бы нам почаще вспоминать об этом. А теперь, Ричи, расскажи-ка мне откровенно, как тебе проломили голову? - Расскажу все как было, сэр, - ответил Мониплайз. - Иду это я по улице, и все-то меня задевают и смеются надо мной. Ну, думаю, вас много, а я один, мне с вами не совладать. Но попадись мне кто-нибудь из вас в Барфордском парке или у Веннела, тут бы он у меня по-другому запел. Идет мне навстречу какой-то старый черт, горшечник; купи, говорит, горшок для своей шотландской мази. Я, конечно, оттолкнул его, и этот дряхлый черт как грохнется прямо на свои горшки, ну и побил их порядком. Здесь такая кутерьма поднялась... Если бы эти два джентльмена не вступились за меня, тут бы мне и крышка. И только они взяли меня за руки, чтобы вытащить из драки, тут меня матрос какой-то, левша, так огрел, что у меня голова затрещала. Мейстер Джордж посмотрел на подмастерьев, как бы спрашивая у них, правда ли это. - Все было так, как он говорит, - ответил Дженкин, - только я ничего не слышал о горшках. Говорили, что он разбил какую-то посуду и что - прошу прощения, сэр, - если встретишь шотландца, то уж непременно случится какое-нибудь несчастье. - Ну, что бы там ни говорили, вы поступили благородно, оказав помощь более слабому. А ты, любезный, - продолжал мейстер Джордж, обращаясь к своему земляку, - завтра утром зайдешь ко мне домой, вот по этому адресу. - Непременно приду к вашей чести, - сказал, низко кланяясь, шотландец, - если только разрешит мой достопочтенный господин. - Твой господин? - спросил Джордж. - Разве у тебя есть еще другой господин, кроме Нужды, ливрею которой, по твоим собственным словам, ты носишь? - По правде сказать, если угодно вашей чести, я в некотором роде слуга двух господ, - сказал Ричи, - так как мы оба, мой хозяин и я, рабы одной и той же ведьмы, от которой мы решили удрать, покинув Шотландию. Так что, как видите, сэр, я попал в черную кабалу, как говорят у нас на родине, будучи слугой слуги. - А как зовут твоего господина? - спросил Джордж и, видя, что Ричи колеблется, добавил: - Если это тайна, не называй его имени. - Это тайна, которую бесполезно хранить, - сказал Ричи. - Но вы ведь знаете, что мы, северяне, слишком горды, чтобы признаваться в своей бедности. Мой хозяин сейчас временно находится в затруднительном положении, - добавил он, бросив взгляд на обоих английских подмастерьев. - У него большая сумма денег в королевском казначействе, то есть, - продолжал он шепотом, обращаясь к мейстеру Джорджу, - король должен ему уйму денег, да, видно, не так-то просто получить их. Мой господин - молодой лорд Гленварлох. Услышав это имя, мейстер Джордж выразил удивление: - Ты один из слуг молодого лорда Гленварлоха, и в таком виде? - Совершенно верно, и я его единственный слуга, я хочу сказать - в настоящее время; и я был бы счастлив, если бы он был малость богаче меня, хотя бы я сам остался таким же бедняком, как сейчас. - Я видел его отца, окруженного целой свитой из четырех пажей и десяти лакеев в шуршащих атласных ливреях с галунами, - сказал мейстер Джордж. - Да, наш мир изменчив! Но есть другой, лучший мир. Славный древний род Гленварлохов, верно служивший своему королю и родине пятьсот лет! - Скажите лучше - тысячу, ваша честь, - сказал слуга. - Я говорю только то, в чем я уверен, мой друг, - сказал горожанин, - и ни слова больше. Я вижу, ты уже поправился. Ты сможешь дойти до дому? - Да еще как, сэр! - ответил Ричи. - Я только вздремнул малость. Ведь я вырос у Западных ворот, и моя башка такой удар выдержит, какой быка свалил бы. - Где живет твой господин? - Мы остановились, как бы это сказать, ваша честь, - ответил шотландец, - в маленьком домике, в конце улицы, что выходит к реке, у честного человека, Джона Кристи, судового поставщика, как его называют. Его отец родом из Данди. Не знаю, как эта улица называется, помню только - рядом церковь большая. Не забудьте, ваша честь, что мы живем там просто под именем мейстера Найджела Олифанта, так как в настоящее время мы скрываемся, хотя в Шотландии мы зовемся лордом Найджелом. - Твой господин поступил весьма благоразумно, - сказал горожанин. - Я постараюсь найти ваше жилище, хотя ты дал мне не очень-то понятный адрес. С этими словами он сунул в руку Ричи Мониплайза золотой и посоветовал ему как можно скорее возвращаться домой, не ввязываясь ни в какие драки. - Уж теперь-то я буду осторожнее, сэр, - сказал Ричи с важным видом, - ведь я теперь богат. Счастливо оставаться вам всем, и от души благодарю этих двух молодых джентльменов... - Я не джентльмен, - сказал Дженкин, проворным движением надевая шапочку. - Я простой лондонский подмастерье и надеюсь когда-нибудь стать вольным горожанином. Пусть Фрэнк называет себя джентльменом, если хочет, - Я был когда-то джентльменом, - сказал Танстол, - и, надеюсь, я не сделал ничего, чтобы потерять это звание. - Ладно, ладно! Как вам угодно, - сказал Ричи Мониплайз, - но я очень признателен вам обоим и никогда не забуду вашей помощи, хоть сейчас мне не хватает слов, чтобы выразить свою благодарность. Доброй ночи, дорогой земляк. С этими словами он протянул ювелиру свою длинную костлявую руку с узловатыми мускулами, торчавшую из рукава поношенного камзола. Мейстер Джордж сердечно пожал ее, а Дженкин и Фрэнк обменялись плутовскими взглядами. Ричи Мониплайз собирался было выразить благодарность также и хозяину лавки, но, увидев, как он потом рассказывал, что тот "все что-то пишет в своей книжице, словно полоумный", ограничился тем, что на прощание слегка коснулся рукой своей шотландской шапочки, и вышел на улицу. - Вот вам шотландец Джоки со всеми его пороками и добродетелями, - сказал мейстер Джордж, обращаясь к мейстеру Дэвиду, который, хотя и неохотно, прервал свои вычисления и, держа карандаш на расстоянии дюйма от записной книжки, уставился на своего друга большими тусклыми глазами, не выражавшими никакой мысли и никакого интереса к тому, что он услышал. - Этот малый, - продолжал мейстер Джордж, не обращая внимания на рассеянность своего приятеля, - яркий пример того, как наша шотландская бедность и гордость превращают нас в лгунов и хвастунов; и все же уверяю тебя, что этот плут, который хвастливо врет на каждом третьем слове в разговоре с англичанином, всегда будет верным и заботливым другом и слугой своего господина; и, быть может, он отдал ему свой плащ, чтобы защитить его от холодного ветра, хотя сам вынужден ходить in cuerpo, {Без верхней одежды (исп.).} как говорят испанцы. Поразительно! Чтобы смелость и верность - ибо я ручаюсь, что на этого малого можно положиться - не могли найти себе лучшего товарища, чем чванливое бахвальство! Но ты не слушаешь меня, друг Дэви. - Я слушаю, слушаю очень внимательно, - сказал Дэви. - Ибо так как солнце совершает свое вращение вокруг циферблата за двадцать четыре часа, для луны нужно прибавить пятьдесят с половиной минут... - Ты витаешь в небесах, приятель, - сказал его друг. - Прошу прощения, - ответил Дэви. - Предположим, что колесо А совершает оборот за двадцать четыре часа, так, а колесо Б - за двадцать четыре часа пятьдесят с половиной минут; пятьдесят семь относится к двадцати четырем, как пятьдесят девять к двадцати четырем часам пятидесяти с половиной минутам или около того... Прошу извинить меня, мейстер Джордж, и от всей души желаю тебе доброй ночи. - Доброй ночи?! - воскликнул мейстер Джордж. - Но ты ведь не пожелал мне еще доброго дня. Знаешь что, старина, отложи-ка ты эти записки, не то ты сломаешь внутренний механизм своего черепа, как нашему другу повредили его наружный футляр. Доброй ночи, нечего сказать! Я не собираюсь так скоро покинуть тебя. Я пришел, чтобы позавтракать с тобой, друг мой, и послушать игру на лютне моей крестницы, мистрис Маргет. - Клянусь честью! Я так рассеян, мейстер Джордж; но ты знаешь меня. Стоит мне только очутиться среди колес, - сказал мейстер Рэмзи, - как... - К счастью, ты имеешь дело лишь с маленькими колесиками, - заметил его друг, когда, очнувшись от своих мыслей и вычислений, Рэмзи поднимался вместе с ним по маленькой лестнице во второй этаж, где жили его дочь и немногочисленные домочадцы. Подмастерья снова вернулись в лавку и сменили Сэма Портера. Дженкин сказал, обращаясь к Танстолу: - Ты видел, Фрэнк, как ласково обошелся старый ювелир со своим нищим земляком? Человек с его богатством никогда бы не обменялся таким вежливым рукопожатием с бедным англичанином. Надо отдать справедливость шотландцам - они из кожи будут лезть, чтобы помочь земляку, но даже ногтя не замочат, чтобы спасти утопающего южанина, как они нас называют. Но все же мейстер Джордж и в этом отношении лишь наполовину шотландец, ибо я знаю, что он сделал много добра также и англичанам. - Знаешь, Дженкин, - сказал Танстол, - по-моему, ты и сам лишь наполовину англичанин. Почему ты вдруг стал на сторону шотландца? - Но ведь ты сам поступил так же, - возразил Винсент. - Да, потому что я видел, как ты начал; и кроме того, не в обычае камберлендцев нападать на одного толпой в пятьдесят человек, - ответил Танстол. - Это также не в обычае приюта Христа Спасителя, - сказал Дженкин. - В Старой Англии всегда играют честно! К тому же, должен сказать тебе по секрету, в его голосе, вернее в его речи, звучали нотки, напоминавшие мне нежный голосок, звуки которого слаще для меня, чем последний удар колокола церкви святого Дунстана, который я услышу в тот день, когда окончится срок моего учения. Ну как, ты догадался, кого я имею в виду, Фрэнк? - Нет! Честное слово, - сказал Танстол. - Вероятно, шотландку Дженет, прачку? - К черту Дженет вместе с ее бельевой корзиной! Нет, нет, нет! Слепая сова, неужели ты не догадываешься, что я имею в виду прелестную мистрис Маргет? - Ого! - сухо промолвил Танстол. Живые черные глаза Дженкина вспыхнули гневом, и он бросил на своего товарища подозрительный взгляд. - Ого?!. Что значит, собственно, это ого? Я думаю, что буду не первым подмастерьем, женившимся на дочери своего хозяина! - Я полагаю, что они держали свои намерения а секрете, - сказал Танстол, - во всяком случае, до окончания срока учения. - Вот что я тебе скажу, Фрэнк, - резко ответил Дженкин. - Может быть, так принято у вас, у благородных. Ведь вас с колыбели учат скрывать два раз- ных лица под одним капюшоном, но я никогда не научусь этому. - Ну что ж, на то есть лестница, - холодно заметил Танстол, - поднимись наверх и смело проси руки мистрис Маргет у нашего хозяина и посмотри, какое лицо ты увидишь под его капюшоном. - И не подумаю, - ответил Дженкин. - Я не такой дурак. Но я выжду свое время, и уже тогда никакая камберлендская пряжа не сломает моего гребня, в этом ты можешь быть уверен. Фрэнсис ничего не ответил, и, вернувшись к своим обязанностям, они вновь принялись зазывать покупателей. Глава III Бобадил. Прошу вас, не говорите никому из ваших знакомых кавалеров, где я живу. Мейстер Мэттью. Кто, я, сэр? Храни бог, сэр! Бен Джонсон На следующее утро Найджел Олифант, молодой лорд Гленварлох, печальный и одинокий, сидел в своей маленькой комнатке в доме судового поставщика Джона Кристи, который этот честный торговец, быть может из благодарности к профессии, служившей главным источником его доходов, построил так, чтобы он как можно больше напоминал корабельную рубку. Дом этот был расположен близ пристани, у собора святого Павла, в конце одного из тех узких извилистых переулков, которые до большого пожара, уничтожившего в 1666 году эту часть города, представляли собой невообразимый лабиринт маленьких, темных, сырых и нездоровых улиц и тупиков, где в те времена так же часто гнездилась зараза, как в наши дни в темных трущобах Константинополя. Но дом Джона Кристи стоял у самой реки, благодаря чему его обитатели могли наслаждаться свежим воздухом, насыщенным благоуханием товаров, которыми торговал судовой поставщик, ароматом смолы и природным запахом ила и тины, остающихся на берегу после прилива. В общем, хотя жилище молодого лорда не всплывало во время прилива и не садилось на мель во время отлива, он чувствовал себя в нем почти так же уютно, как на борту небольшого купеческого брига, на котором он прибыл в Лондон из далекого города Кирккалди в Файфе. Его почтенный хозяин, Джон Кристи, относился к нему, однако, с должным уважением, ибо Ричард Мониплайз не считал нужным полностью сохранять инкогнито своего господина и честный судовой поставщик догадывался, что его гость занимал более высокое положение, чем можно было подумать, судя по его внешности. Что касается мис- сис Нелли - его черноглазой жены, веселой полной хохотушки, туго затянутой в корсет, в зеленом переднике, в красной, обшитой легким серебряным позументом юбке, намеренно укороченной, с тем чтобы можно было видеть маленькую, изящную ножку в начищенной до блеска туфельке, - то она, несомненно, интересовалась молодым человеком, очень красивым, жизнерадостным, всегда довольным своим жилищем, принадлежавшим, по-видимому, к значительно более высокому классу и обладавшим несравненно более тонкими манерами, чем шкиперы (или капитаны, как они сами себя называли) торговых кораблей, ее обычные постояльцы, после отъезда которых она неизменно обнаруживала, что чисто вымытый пол был в пятнах от табака (начинавшего в то время входить в употребление, несмотря на запрещение короля Иакова), а лучшие занавески пропахли джином и другими крепкими напитками - к величайшему негодованию миссис Нелли, ибо, как она справедливо замечала, запах лавки и склада достаточно неприятен и без этих добавлений. Но мейстер Олифант всегда был спокоен и аккуратен, а в его обращении, хотя и непринужденном и простом, настолько чувствовался придворный и джентльмен, что оно составляло резкий контраст с громкими криками, грубыми шутками и бурным нетерпением ее постояльцев-моряков. Миссис Нелли видела также, что ее жилец был печален, несмотря на его старания казаться довольным и веселым. Словом, она, сама того не замечая, проявляла по отношению к нему такой интерес, что менее щепетильный кавалер мог бы поддаться искушению и злоупотребить ее вниманием в ущерб честному Джону, который был по крайней мере лет на двадцать старше своей подруги. Однако Олифант не только был занят совершенно другими мыслями, но даже если бы он когда-нибудь подумал о такой возможности, подобная любовная интрига показалась бы ему чудовищной неблагодарностью и нарушением законов гостеприимства, ибо он унаследовал от своего покойного отца религию, основанную на незыблемых принципах веры его народа, а в вопросах морали руководствовался правилами безукоризненной честности. Ему не чужды были слабости, свойственные его народу, - чрезмерная гордость за свой род и стремление оценивать достоинства и влияние других людей в зависимости от числа и славы их умерших предков, но его здравый смысл и любезные манеры значительно смягчали, а порой даже помогали совершенно скрыть эту фамильную гордость. Таков был Найджел Олифант, или, вернее, молодой лорд Гленварлох, в тот момент, к которому относится повествование. Он с глубоким беспокойством размышлял о судьбе своего верного и единственного слуги Ричарда Мониплайза, которого он накануне рано утром послал в Уэстминстерский дворец и который все еще не вернулся. Читатель уже знаком с его ночными приключениями, и ему известно о Ричи больше, нежели его хозяину, который ничего не слышал о своем слуге вот уже целые сутки. Тем временем миссис Нелли Кристи поглядывала на своего постояльца с некоторой тревогой и с сильным желанием утешить его, если возможно. Она поставила перед ним сочный кусок солонины с неизменным гарниром из репы и моркови, похвалила горчицу, присланную ее двоюродным братом из Тьюксбери, собственноручно поджарила ему хлеб и нацедила кувшин крепкого пенящегося эля, - все это составляло необходимую принадлежность сытного завтрака в те времена. Когда она увидела, что тревога ее постояльца мешает ему отдать должное этому великолепному угощению, она принялась утешать его с многословием, свойственным женщинам ее круга, которые, будучи преисполнены благих намерений и надеясь на свою красоту и здоровые легкие, не боятся устать сами или утомить своих слушателей. - Неужели мы отпустим вас обратно в Шотландию таким же худеньким, каким вы к нам приехали? Куда же это годится! Вот отец моего мужа, старый Сэнди Кристи, говорят, худой был, как скелет, когда приехал с севера, а когда умер - на святого Варнаву десять лет будет, - восемь пудов весил. В ту пору я была простоволосой девчонкой и жила по соседству; тогда у меня и в мыслях не было за Джона выходить: ведь он на двадцать лет старше меня; но дела у него идут на славу и муж он хороший; а его отец, как я уж сказала, когда умер, толстый был, как церковный староста. Вы уж не обижайтесь на меня, сэр, за мою шутку. Надеюсь, эль по вкусу вашей чести?.. А говядина? А горчица? Все превосходно... Все бесподобно... - ответил Олифант. У вас так чисто и уютно, миссис Нелли; не знаю, как я буду жить, когда вернусь на родину... если я вообще когда-нибудь вернусь туда. Последние слова он произнес с глубоким вздохом, как бы непроизвольно. - Я уверена, что ваша честь вернетесь, если захотите, - сказала хозяйка, - если вы только не надумаете взять себе в жены какую-нибудь красивую английскую леди с богатым приданым, как сделали многие из ваших земляков. Ведь немало богатых невест из нашего города вышло замуж за шотландцев. Вот хотя бы леди Трэблпламб, вдова сэра Томаса Трэблпламба, богатого купца, что с Турцией торговал, вышла замуж за сэра Оли Мэколи. Ваша честь, наверно, знает его. А красотка Даблфи, дочь старого адвоката Даблфи, выпрыгнула из окна и на майскую ярмарку обвенчалась с каким-то шотландцем с трудным именем. А дочери старого Питчпоста, лесопромышленника, едва ли поступили умнее - обе вышли замуж за ирландцев. А когда люди смеются надо мной, что я держу постояльца-шотландца - это они про вашу честь, - я говорю им, что они боятся за своих дочерей и жен. А уж кому как не мне заступаться за шотландцев: ведь Джон Кристи наполовину шотландец, и дела у него идут на славу, и муж он хороший, хоть на двадцать лет старше меня. Забудьте вы, ваша честь, все заботы да покушайте как следует и элем запейте. - Право, не могу, любезная хозяюшка, - сказал Олифант. - Я беспокоюсь о своем слуге, который так долго не возвращается из вашего опасного города. Между прочим, следует заметить, что излюбленный способ утешения, применяемый миссис Нелли, заключался в попытках опровергнуть существование какой бы то ни было причины для горя, и говорят, однажды она так увлеклась, что, утешая соседку, потерявшую мужа, уверяла ее, что завтра дорогой покойник будет чувствовать себя лучше, что вряд ли можно было бы назвать подходящей манерой облегчать страдания, даже если бы это было возможно. В данном случае она упорно отрицала, что Ричи отсутствовал больше двадцати часов; а относительно того, что на улицах Лондона убивают людей, то, правда, на прошлой неделе во рву Тауэра нашли двух человек, но это произошло далеко, в восточной части города; а с другим беднягой, которому в поле перерезали горло, это несчастье случилось недалеко от Излингтона; а тот, которого один юноша из Темпла заколол во время пьяной пирушки у церкви святого Климента на Стренде, был ирландец. Все эти объяснения она приводила для того, чтобы показать, что ни одно из этих убийств не произошло при точно таких же обстоятельствах, при которых Ричи, шотландец, должен был возвращаться из Уэстминстера. - Меня утешает лишь то, дорогая хозяюшка, - ответил Олифант, - что этот малый не забияка и не скандалист и никогда первый не полезет в драку, и у него нет с собой ничего представляющего ценность для кого-либо, кроме меня. - Что правда, то правда, ваша честь, - сказала неугомонная хозяйка, умышленно медленно убирая со стола посуду, чтобы иметь возможность продолжить свою болтовню. - Я тоже думаю, что мейстер Мониплайз не кутила и не скандалист. Ведь если бы он был охотником до таких дел, то мог бы вместе с другими молодыми людьми посещать кабачки и здесь, у нас по соседству, но он и не помышляет об этом. А когда я как-то раз пригласила его к своей приятельнице миссис Дринкуотер на рюмочку анисовой с сыром - у миссис Дринкуотер родилась двойня, как я уже рассказывала вашей чести, сэр, - и я его так любезно приглашала, молодого-то человека, а он предпочел дома остаться вместе с Джоном Кристи, а у них разница в годах лет двадцать, ведь слуга-то вашей чести уж не старше меня выглядит. Интересно, о чем это они только беседовали друг с другом. Я спросила Джона Кристи, а он говорит мне: "Ложись спать". - Если он скоро не вернется, - сказал Найджел, - я попрошу вас указать мне, в какой магистрат мне следует обратиться, ибо я беспокоюсь не только за жизнь этого бедного малого - я дал ему очень важные бумаги. - О! Могу заверить вашу честь, что он вернется через четверть часа, - промолвила миссис Нелли. - Он не из таких, чтобы пропадать из дому целые сутки. А что до бумаг - я уверена, ваша честь простит его за то, что он дал мне подсмотреть уголком глаза, когда я подносила ему рюмочку - не больше моего наперстка, для укрепления желудка и от сырости; так они были адресованы его величеству королю, а король, без сомнения, из учтивости оставил Ричи у себя, чтобы рассмотреть письмо вашей чести и послать обратно надлежащий ответ. Здесь миссис Нелли случайно коснулась предмета, скорее способного принести утешение, чем все ее прежние доводы, ибо сам юный лорд лелеял смутные надежды на то, что его посланца могли задержать во дворце до тех пор, пока не будет составлен надлежащий и благоприятный ответ. Но хотя он, несомненно, был совершенно неопытен в подобных делах, после минутного раздумья он убедился в тщетности своих упований, столь не соответствовавших всему тому, что он слышал о придворном этикете, а также о медлительности при рассмотрении прошений на имя короля, и, тяжело вздохнув, ответил добродушной хозяйке, что он сомневается, взглянет ли король на адресованное ему послание, не говоря уже о том, чтобы немедленно рассмотреть его. - Стыдитесь, малодушный джентльмен! - воскликнула добрая хозяйка. - Почему бы ему не заботиться о нас так же, как заботилась наша милостивая королева Елизавета? Что бы там ни говорили о королях и королевах, я думаю, что нам, англичанам, больше подходит король; а этот добрый джентльмен часто совершает прогулки вниз по реке до Гринвича, и нанимает много лодочников и гребцов, и оказывает всяческие милости Джону Тейлору, нашему речному поэту, одинаково искусно владеющему пером и веслом; он выстроил красивый дворец в Уайтхолле, у самой реки. А раз король такой большой друг Темзы, я не могу понять, с вашего разрешения, почему бы ему не удовлетворять прошений всех его подданных и особенно вашей чести. - Вы правы, миссис, вы совершенно правы - будем надеяться на лучшее; но мне все же придется надеть плащ, взять шпагу и просить вашего супруга не отказать мне в любезности объяснить дорогу к ближайшему магистрату. - Разумеется, сэр, - ответила расторопная хозяйка, - я сделаю это не хуже его: из него ведь слова не вытянешь; но надо отдать ему справедливость - он любящий муж, на всей улице такого не сыщешь. Так вот, в Гилдхолле, что возле собора святого Павла, всегда сидит олдермен; вы уж мне поверьте, он все дела в городе разбирает; а вообще, тут только терпение может помочь. Готова прозакладывать сорок фунтов, что наш молодой человек скоро вернется цел и невредим. Олифант, объятый тревогой, не смея поверить тому, в чем его так упорно старалась убедить добрая хозяйка, накинул на плечи плащ и собирался уже прицепить к поясу шпагу, как вдруг сначала голос Ричи Мониплайза на лестнице, а затем появление этого верного посланца в комнате положили конец всяким сомнениям. Миссис Нелли, поздравив Мониплайза с возвращением и сделав несколько лестных замечаний по поводу своей собственной проницательности, предсказавшей это событие, наконец соблаговолила оставить комнату. Сказать по правде, не только врожденное чувство приличия, боровшееся в ней с любопытством, заставило ее уйти; она понимала также, что Ричи не станет ничего рассказывать в ее присутствии, и вышла, надеясь с помощью собственной хитрости выведать тайну у одного из молодых людей, когда она останется с кем-нибудь из них наедине. - Во имя неба, что случилось? - воскликнул Найджел Олифант. - Где ты пропадал? Ты бледен как смерть. У тебя рука в крови и плащ разорван. Уж не человека ли ты убил? Ты напился, Ричард, и подрался с кем-нибудь? - Драться-то я дрался, - сказал Ричи, - самую малость; а чтобы напиться - так это дело нелегкое в этом городе: без денег выпить не дадут; а насчет того, чтобы человека убить, - я-то никого не убил, а мне вот, дьяволы, голову проломили. А голова-то ведь у меня не железная, да и плащ не из кольчуги; ну, дубинкой, значит, меня по башке треснули, а ножом плащ полоснули. Какие-то негодяи поносили мою родину, но я сбил с них спесь. Тут вся ватага на меня навалилась, ну и стукнули меня по темени так, что в глазах потемнело. Уж не помню, как принесли меня в маленькую лавку у Темпл-Порта, где продают всякие вертушки да волчки, что отмеряют время, как у нас в лавках отмеряют аршинами шотландку; тут мне кровь пустили - хочешь не хочешь, терпи, - и все так обходительны были, в особенности один старик, наш земляк, я о нем еще после расскажу. - В котором часу все это произошло? - спросил Найджел. - Два чугунных человечка у церкви возле Темпла только что шесть часов пробили. - А почему ты не вернулся домой сразу, как только почувствовал себя лучше? - спросил Найджел. - Сказать по правде, милорд, на каждое "почему" есть свое "потому", а у меня оно было больно важное, - ответил слуга. - Чтоб вернуться домой, надо знать, где твой дом. А я совсем забыл название нашей улицы, и чем больше я спрашивал, тем больше народ смеялся надо мной и тем дальше от дома меня посылали; тут я бросил поиски и решил ждать, пока господь бог не пошлет мне в помощь рассвет; иду это я иду, дошел до церкви какой-то, дай, думаю, хоть на кладбище переночую, да и махнул через ограду. - На кладбище? - удивился Найджел. - Впрочем, мне незачем спрашивать, что довело тебя до такой крайности. - Не то чтобы у меня денег не было, милорд, - ответил Ричи с таинственной важностью, - у меня ведь были кое-какие деньжата; а дело-то вот в чем: очень-то, думаю, мне надо платить шесть пенсов какому-нибудь спесивому трактирщику, в такую ясную, сухую весеннюю ночь я и под открытым небом прекрасно высплюсь. Когда мне случалось поздно возвращаться домой и Западные ворота были уже заперты, а сторож ни за что не хотел отпирать их, я частенько располагался на ночлег в телятнике пономаря церкви святого Катберта. Но на кладбище церкви святого Катберта растет мягкая зеленая травка, на ней, словно на пуховой перине, спишь, пока тебя не разбудит жаворонок, что высоко в небе над замком заливается. А эти лондонские кладбища сплошь вымощены твердым камнем, и мой потертый плащ - слишком тонкий матрац; ну вот мне и пришлось пораньше подняться с постели, пока я совсем в калеку не превратился. Покойникам-то небось там крепко спится, а вот нашему брату - черта с два! - Ну, а что потом с тобой было? - спросил его господин. - Забрался я, значит, в укромный уголок под навесом у сарая какого-то и так крепко заснул, словно в замке ночевал. Вот только ночные гуляки меня малость потревожили, девки какие-то с кавалерами своими, но как увидели, что от меня им ничего не перепадет, кроме удара моим Андреа Феррара, обозвали меня нищим шотландцем и пожелали мне доброй ночи, а я и рад был, что так дешево отделался от них. Ну, а утром я потихоньку домой поплелся. Нелегко мне было найти дорогу - ведь я в восточную часть города забрел; площадь там есть, Конец Мили называется; только сдается мне, что там этих миль не меньше шести будет. - Ну что ж, Ричи, - сказал Найджел, - я рад, что все кончилось благополучно. А теперь пойди и поешь чего-нибудь. Ты ведь, наверно, проголодался? - Сказать по правде, да, сэр, - ответил Мониплайз, - но, с разрешения вашей светлости... - Забудь на время о моей светлости, Ричи. Сколько раз я тебе говорил! - Истинный господь, - ответил Ричи, - я мог бы забыть, что ваша честь - лорд, но тогда мне пришлось бы забыть, что я слуга лорда, а это не так-то легко. Но все же, - при этих словах он вытянул вперед три пальца правой руки подобно птичьим когтям, прижав к ладони мизинец и безымянный палец, - во дворец я попал, и мой приятель, обещавший мне устроить всемилостивейшую аудиенцию у его величества, сдержал свое слово и провел меня по черному ходу во дворец; и там меня угостили таким завтраком, какого я не пробовал с тех пор, как мы сюда приехали, - я на весь день наелся. Ведь каждое блюдо, съеденное мною в этом проклятом городе, было приправлено беспокойной мыслью о том, что за него придется платить. Правда, угощали-то меня всего-навсего жирным бульоном с костями; но ваша честь знает, что королевская мякина вкуснее крестьянского хлеба, а главное дело - даром все... Но я вижу, - прибавил он, внезапно обрывая свою речь, - что уже надоел вашей чести. - Ничуть, Ричи, - промолвил молодой лорд, и в его голосе звучала покорность судьбе, ибо он прекрасно знал, что никакие шпоры не заставят его слугу перейти с медленного шага на резвый галоп, - ты достаточно натерпелся, выполняя мое поручение, и заслужил право рассказывать эту историю так, как тебе вздумается. Я хотел бы только, чтобы ты назвал еще имя твоего друга, который провел тебя к королю. Ты был очень скрытен на этот счет, когда взялся с его помощью передать прошение в собственные руки его величества; у меня есть все основания предполагать, что мои предыдущие прошения застревали у его секретарей. - Совершенно верно, милорд, - сказал Ричи, - сначала я не хотел называть вам его имени и звания: я думал, что вы будете оскорблены, если узнаете, что за человек занимается вашими делами. Но многие достигают высокого положения при дворе с помощью людей еще более ничтожных. Так вот, это был Лори Линклейтер, один из кухонных мужиков, бывший подмастерье моего отца. - Кухонный мужик! - воскликнул лорд Найджел с досадой, шагая взад и вперед по комнате. - Но подумайте о том, сэр, - спокойно возразил Ричи, - что все ваши знатные друзья покинули вас и не решились открыто проявлять свою дружбу или поддерживать ваше ходатайство; и хоть я от всего сердца желаю, чтобы Лори получил более высокую должность ради вашей светлости и ради меня, и особенно ради него самого - больно уж он славный малый, - вашей светлости не следовало бы забывать, что кухонный мужик, если можно назвать мужиком того, кто работает на кухне его величества короля, нисколько не ниже главного повара в любом другом месте. Ведь, как я уже сказал, королевская мякина вкуснее... - Ты прав, а я заблуждался, - сказал молодой лорд. - У меня нет выбора в средствах, чтобы заявить о своих правах. Я не мог сделать это честным путем. - Лори самый честный малый, который когда-либо орудовал поварешкой, - сказал Ричи. - Не то чтобы он был очень искусный повар, как другие, или рассуждал умно... Ну, словом - я вижу, что уже надоел вашей чести, - привел он меня во дворец, там суматоха, король на охоту собирается, то ли с гончими, то ли с соколами, на Черную пустошь - так, кажется, это место называется. На дворе конь стоит в полной сбруе, красавец, серой масти, не налюбуешься; седло на нем, стремена, удила, уздечка - все из чистого золота или уж по крайней мере из позолоченного серебра. И вот, сэр, по лестнице король спускается со всей своей свитой, в зеленом охотничьем костюме, с двойными галунами, весь золотом расшит. Я его сразу по лицу узнал, хоть давно его не видел. Ну, думаю, а времена-то изменились с тех пор, как ты с перепугу летел вниз по черной лестнице старого Холирудского дворца, штаны даже не успел надеть, так в руках и держал, а за тобой по пятам, словно бешеный, Фрэнк Стюарт, граф Босуэл; и не накинь старый лорд Гленварлох свой плащ на его шпагу - не одну кровавую рану получил он при этом ради твоего спасения - не петь бы тебе сейчас петухом. Вспомнил я все это и думаю: не может быть, чтобы прошение вашей светлости не приняли благосклонно; и бросился сквозь толпу лордов. Лори подумал, что я рехнулся, и схватил меня за полу плаща так, что он по всем швам затрещал. Бросился я, значит, к королю, как раз когда он на коня садился, и сунул прошение прямо ему в руку, а он развернул его с удивлением и не успел прочесть первую строчку, как я хотел отвесить ему низкий поклон; и надо же было мне задеть шляпой морду его клячи, - она как испугается да как шарахнется в сторону! А король, он ведь сидит в седле что мешок с мякиной, чуть с лошади не слетел - не миновать бы тогда моей шее веревки, - швырнул бумагу под ноги коня и крикнул: "Уберите этого мужлана!" Тут меня схватили. "Измена!" - кричат, а я про Рутвенов вспомнил, которых из-за такого же пустяка в собственном доме закололи. Но меня только высечь хотели, потащили в домик привратника, чтобы испробовать плети на моей спине; я вопил что было мочи и просил пощады; а король выпрямился в седле, отдышался да как крикнет им: "Не трогайте его, это один из наших шотландских жеребцов, я его по ржанию узнал!"; все как захохочут да заорут, а король и говорит: "Дайте ему указ, и пусть отправляется подобру-поздорову обратно на север с первым же угольщиком". Тут меня отпустили, и все со двора выехали - смеются все, хихикают и чего-то на ухо друг другу шепчут. Ну и досталось же мне от Лори Линклейтера! "Ты, говорит, меня погубишь". А как я сказал ему, что вы меня послали, он мне и говорит: "Мне, говорит, и нагоняй не страшно было бы получить из-за его светлости"; он ведь еще доброго старого лорда помнит, вашего батюшку. А потом он показал мне, как мне следовало бы вести себя - мне бы руку ко лбу поднять, как будто великолепие короля и роскошная сбруя его коня ослепили меня, и еще множество всяких обезьяньих ужимок мне нужно было бы сделать, все равно как если бы я медведя потрохами угощал. {Я уверен, что этот благоразумный совет не был придуман самим мейстером Линклейтером, но в настоящее время я не могу доказать это. Я думаю, дело заключалось в том, что Иаков швырнул на землю ходатайство, поданное ему одним из просителей, не расточавшим похвалы его коню и не выражавшим восхищения блестящей сбруей, со следующими словами: "Неужели король должен утруждать себя рассмотрением прошения какого-то нищего, тогда как этот нищий не замечает величия короля?" По-моему, не кто другой, как сэр Джон Хэррингтон, рекомендует в качестве надежного способа снискать милость монарха восхваление достоинств королевского скакуна. (Прим. автора.)} "Ибо, - сказал он, - по натуре своей король добрый и справедливый человек, Ричи, но у него есть свои причуды, и нужно знать, как им потрафить; и потом еще, Ричи, - тут он совсем тихо стал говорить, - я никому не сказал бы этого, но такому рассудительному человеку, как ты, я могу поведать, что короля окружают люди, которые могли бы совратить с пути истинного даже ангела небесного, и я готов дать тебе совет, как угодить ему, но теперь это все равно что горчица после жаркого". - "Ладно, Лори, ладно, - говорю я, - может быть, ты и прав, но так как я избежал плетей и домика привратника, пусть кто хочет подает прошения, и черт побери Ричи Мониплайза, если он когда-нибудь еще раз придет сюда с таким делом". И я ушел, и не успел я отойти далеко от Темпл-Порта, или Темпл-Бара, или как там он называется, как со мной приключилась беда, о которой я уже рассказал вам. - Ну что ж, мой славный Ричи, - сказал Найджел, - ты предпринял эту попытку с добрыми намерениями, и я думаю, ты не так уж плохо выполнил мое поручение, чтобы заслужить такую награду; а сейчас пойди и поешь жаркого, об остальном мы поговорим после. - А больше не о чем и говорить-то, сэр, - сказал слуга, - разве что о том, как я встретил одного честного, обходительного, почтенного джентльмена, или, вернее, горожанина, как мне кажется, который был в лавке этого чудака; и когда он узнал, кто я - что вы думаете, он и сам оказался добрым шотландцем, да еще родом из нашего славного города, - он дал мне вот эту португальскую монету на выпивку, а я так думаю, нам лучше знать, пропить ее или проесть; и еще он сказал, что хочет нанести вашей светлости визит. - Надеюсь, ты не сказал ему, где я живу, бездельник?! - сердито воскликнул лорд Найджел. - Проклятие! Теперь каждый неотесанный мужлан из Эдинбурга будет навещать меня, чтобы поглазеть на мое несчастье и заплатить шиллинг за удовольствие лицезреть кукольную комедию под названием "Нищий лорд". - Чтоб я сказал ему, где вы живете?.. - возмутился Ричи, уклоняясь от ответа. - Да как же я мог сказать ему то, чего я сам не знал? Если бы я помнил название улицы, мне не пришлось бы вчера ночевать на кладбище. - Смотри же не говори никому, где мы живем, - сказал молодой лорд. - С людьми, с которыми у меня есть дела, я могу встречаться в соборе святого Павла или в королевской канцелярии. "Это все равно что вешать замок на дверь конюшни после того, как украли лошадь, - подумал про себя Ричи, - но я должен рассеять его подозрения". С такими мыслями он спросил молодого лорда, что написано в указе, который тот все еще держал в руке. - Ведь у меня не было времени, чтобы прочесть его, - сказал он, - и ваша светлость прекрасно знает, что я видел только большой герб в самом верху - льва, схватившего лапой наш старый шотландский щит; но он держался так же прочно, когда на каждой его стороне было по единорогу. Лорд Найджел стал читать указ и густо покраснел от стыда и негодования, ибо для его оскорбленных чувств содержание этого документа было подобно крепкому спирту, которым обожгли свежую рану. - Какой дьявол там в этой бумаге, милорд? - спросил Ричи, не в силах подавить любопытство при виде того, как его господин изменился в лице. - Я бы не стал спрашивать, да ведь указ не тайное дело, для всех людей написан. - Ты прав, указ написан для всех, - ответил лорд Найджел, - и он возвещает позор нашей родины и неблагодарность нашего государя. - Сохрани нас господь! Да еще обнародовать его в Лондоне! - воскликнул Мониплайз. - Слушай, Ричард, - сказал Найджел Олифант, - в этой бумаге лорды Совета объявляют, что, "принимая во внимание частые посещения английского двора праздными лицами низкого звания, покидающими королевство его величества Шотландию, осаждающими таковой своими тяжбами и прошениями, оскорбляющими королевскую особу убогим, бедным и нищенским видом и тем самым роняющими достоинство своей страны в глазах англичан, запрещается шкиперам и капитанам кораблей и прочим лицам во всех частях Шотландии доставлять эти жалкие существа в королевскую резиденцию под страхом денежного штрафа или заключения в тюрьму". - Удивляюсь, как шкипер взял нас на борт своего корабля, - сказал Ричи. - Зато тебе вряд ли придется ломать голову над тем, как вернуться домой, - сказал лорд Найджел, - ибо здесь есть особый пункт, в котором говорится, что таких праздных просителей следует отправлять обратно в Шотландию за счет его величества и наказывать за дерзость плетьми и палками или сажать в тюрьму в соответствии с их проступками, то есть, надо полагать, в соответствии с их бедностью, ибо здесь не говорится ни о каких других проступках. - Не больно-то это вяжется с нашей старой поговоркой, - заметил Ричи, - "взгляд королевских глаз - что о милости указ". А что там дальше говорится, в этой бумаге, милорд? - О, лишь коротенькая статья, особенно касающаяся нас и содержащая еще более тяжкие обвинения против тех просителей, которые осмелятся предстать перед королем с целью добиться от него уплаты старых долгов, так как, говорится в этой бумаге, из всех видов назойливости этот вид наиболее ненавистен его величеству. - Ну, в этом деле у него найдутся соседи, - сказал Ричи, - только не всякий может так же легко отогнать подобную скотинку, как король. Здесь их беседа была прервана стуком в дверь. Олифант выглянул в окно и увидел незнакомого пожилого человека почтенной наружности. Ричи тоже украдкой бросил взгляд на улицу и узнал, - но, Узнав, предпочел не признавать - своего вчерашнего знакомого. Боясь, как бы его причастность к этому визиту не была обнаружена, он улизнул из комнаты, предоставив хозяйке встретить мейстера Джорджа и проводить его в комнату лорда Найджела, что она и выполнила с величайшей учтивостью. Глава IV "Сапог не нов, а видно - сшит умело", - Гласит присловье; так и горожанин - Хоть с виду неказист, да мозговит! И варит котелок под плоской шапкой Получше, чем под шляпою с пером Или под колпаком ночным у лорда! "Найди разгадку" Молодой шотландский дворянин принял горожанина с холодной вежливостью, выказав при этом ту сдержанность, посредством которой аристократы любят иногда дать почувствовать плебею, что он непрошеный гость. Но мейстер Джордж не проявил никаких признаков неудовольствия или смущения. Он сел на стул, который лорд Найджел предложил ему из уважения к его почтенной внешности, и после минутного молчания, в течение которого он внимательно смотрел на молодого человека, произнес почтительным и вместе с тем взволнованным тоном: - Прошу прощения за мою невоспитанность, милорд, но я пытался найти в вашем юношеском лице черты старого доброго лорда, вашего несравненного батюшки. Прошло несколько секунд, прежде чем молодой Гленварлох ответил, все еще сохраняя свою сдержанность: - Говорят, что я похож на отца, сэр, и я счастлив встретить человека, чтущего его память. Но дело, которое привело меня в этот город, весьма срочное и столь же секретное... - Я понял ваш намек, милорд, - сказал мейстер Джордж, - и не хотел бы отрывать вас надолго от вашего дела или более приятной беседы. Чтобы выполнить свою миссию, мне остается только сказать, что меня зовут Джордж Гериот и что больше двадцати лет тому назад ваш несравненный батюшка принял во мне самое теплое участие и содействовал моему поступлению на службу при шотландском королевском дворе. Узнав от одного из ваших слуг, что ваша светлость прибыли в наш город по весьма важному делу, я счел своим долгом и не мог отказать себе в удовольствии засвидетельствовать почтение сыну моего глубокочтимого покровителя и, так как я пользуюсь некоторой известностью при дворе и в Сити, предложить помощь, которую благодаря моему доброму имени и опытности я мог бы оказать ему в устройстве его дел. - Я не сомневаюсь ни в вашем добром имени, ни в вашей опытности, мейстер Гериот, - сказал лорд Найджел, - и от всего сердца благодарю вас за ту готовность, с какой вы предоставили их в распоряжение незнакомца; но мое дело при королевском дворе уже закончено, и я собираюсь покинуть Лондон, а может быть, и наш остров, чтобы путешествовать по чужим краям и служить в чужеземных войсках. Должен сказать, что мой неожиданный отъезд оставляет в моем распоряжении лишь немного времени. Мейстер Гериот не обратил внимания на этот намек и не двинулся с места, однако по смущенному выражению его лица можно было догадаться, что он хотел еще что-то сказать, но не знал, как приступить к делу. Наконец он промолвил с недоверчивой улыбкой: - Вам повезло, милорд; вы очень быстро справились со своим делом во дворце. От вашей разговорчивой хозяйки я узнал, что вы только две недели как приехали в наш город. Обычно проходят месяцы и годы, прежде чем просителю удается распрощаться с Дворцом. - Мое дело, - сказал лорд Найджел решительным тоном, желая показать, что он не намерен продолжать беседу, - окончательно улажено, Мейстер Гериот все еще не двигался с места; его искреннее добродушие и почтительные манеры лишали лорда Найджела возможности более ясно выразить свое желание остаться одному. - Ваша светлость все еще не имели времени, - сказал горожанин, не оставляя попыток поддержать разговор, - для посещения увеселительных мест - театров и других развлечений, столь любезных сердцу молодежи. Но я вижу в руках вашей светлости одно из тех недавно выдуманных описаний пьес, {Вероятно, имеется в виду театральная программа или афиша. (Прим. автора.)} которыми в последнее время оделяют всех прохожих. Позвольте спросить, что это за пьеса? - О! Это хорошо известная пьеса, - сказал лорд Найджел, с раздражением бросая на пол указ, который он до сих пор нетерпеливо мял в руках, - отличная и всеми признанная пьеса - "Новый способ платить старые долги". Мейстер Гериот нагнулся со словами: "Ах! Мой старый знакомый Филипп Мессинджер", - но развернув бумагу и пробежав глазами ее содержание, он с удивлением взглянул на лорда Найджела и сказал: - Надеюсь, ваша светлость не думает, что этот запрет может распространяться на вас лично или на ваши притязания? - Я и сам не хотел этому верить, - промолвил молодой лорд, - но это так. Его величество, чтобы уж раз навсегда покончить с моим делом, соблаговолил послать мне этот указ в ответ на почтительное прошение об уплате крупного займа, предоставленного моим, отцом для государственных нужд в трудные для короля времена. - Непостижимо! - воскликнул горожанин. - Совершенно непостижимо! Если король мог забыть, чем он обязан вашему покойному батюшке, он все же не пожелал бы, я бы даже сказал - не посмел бы, проявить столь вопиющую несправедливость к памяти такого человека, как ваш отец, который умер телесной смертью, но еще долго будет жить в памяти шотландского народа. - Я склонен был бы разделить ваше мнение, - ответил лорд Найджел тем же тоном, - но действительность сильнее нас. - Каково было содержание этого прошения? - спросил Гериот. - И кто вручил его королю? Уж, наверно, там было что-нибудь необычайное или... - Вот черновик, - сказал молодой лорд, вынимая его из небольшой дорожной шкатулки. - Юридическую часть составил мой адвокат в Шотландии, рассудительный человек, весьма искушенный в подобных делах; все остальное написал я сам, как мне кажется, с подобающей почтительностью и скромностью. Мейстер Гериот бросил беглый взгляд на черновик. - Трудно представить себе более умеренные и почтительные слова, - сказал он. - Неужели король мог с презрением отвергнуть это ходатайство? - Он бросил его на землю, - сказал лорд Гленварлох, - и в ответ на него прислал мне указ, поставив меня на одну доску с бедняками и нищими из Шотландии, позорящими его двор в глазах гордых англичан, - вот и все. Если бы мой отец не помог ему сердцем, мечом и кошельком, быть может, он никогда бы не увидел английского престола. - Но кто вручил королю это прошение, милорд? - спросил Гериот. - Неприязнь к посланцу иной раз переносится на послание. - Мой слуга, - ответил лорд Найджел. -Вы видели его и, как я слышал, отнеслись к нему с большой добротой. - Ваш слуга, милорд?! - воскликнул горожанин. Он, видно, ловкий малый и, несомненно, предан вам, но поистине... - Вы хотите сказать, - возразил лорд Найджел, - что он неподходящий посланец, чтобы предстать перед королем. Разумеется, вы правы. Но что же мне было делать? Все мои попытки довести это Дело до сведения короля окончились неудачей, и мои прошения не шли дальше сумок писцов и секретарей. Этот малый уверял, что у него есть друг среди королевской челяди, который сможет провести его к королю, и вот... - Понимаю, - сказал Гериот. - Но, милорд, почему бы вам, по праву вашего звания и рода, не явиться во дворец и не попросить аудиенции, в которой вам вряд ли было бы отказано? Юный лорд слегка покраснел и бросил взгляд на свою скромную одежду, весьма опрятную, но уже изрядно поношенную. - К чему стыдиться и скрывать правду? - промолвил он после минутной нерешительности. - У меня нет приличной одежды, чтобы явиться во дворец. Я не собираюсь делать долги, которые не смогу уплатить, и вряд ли вы, сэр, посоветовали бы мне встать у входа во дворец и лично вручить королю мое прошение вместе с теми, кто жалуется на свою нужду и просит милостыню. - Разумеется, вам не пристало заниматься такими делами, - сказал горожанин, - но все же, милорд, у меня такое чувство, что здесь произошла какая-то ошибка. Можно мне поговорить с вашим слугой? - Не думаю, чтобы это могло принести какую-нибудь пользу, - ответил молодой лорд, - но ваше участие кажется мне искренним, и поэтому... - Он топнул ногой, и через несколько секунд явился Мониплайз, стряхивая с бороды и усов хлебные крошки и вытирая пивную пену, что ясно показывало, от какого занятия его оторвали. - Я прошу вашу светлость, - сказал Гериот, - разрешить мне задать вашему слуге несколько вопросов. - Пажу его светлости, мейстер Джордж, - вставил Мониплайз, кивнув головой в знак приветствия, - если вы хотите говорить подобающим образом. - Попридержи свой дерзкий язык, - сказал его хозяин, - и внятно отвечай на вопросы, которые тебе будут задавать. - И правдиво, если будет угодно вашей пажеской светлости, - сказал горожанин, - ибо ты, вероятно, помнишь, что я обладаю даром обнаруживать ложь. - Да, да, да, - ответил слуга, несколько смущенный, несмотря на свою дерзость, - хотя мне сдается, что правда, которая хороша для моего господина, хороша для всех. - Пажи врут своим господам по привычке, - сказал горожанин, - а ты ведь причисляешь себя к этой банде, и мне кажется, ты едва ли не самый старый из этих повес. Но мне ты должен отвечать правдиво, если не хочешь отведать плети. - По правде сказать, не очень-то это вкусное блюдо, - сказал великовозрастный паж. - Так задавайте уж лучше ваши вопросы, мейстер Джордж. - Так вот, - начал горожанин, - я узнал, что вчера ты вручил его величеству прошение или ходатайство высокочтимого лорда, твоего господина. - Чистая правда, сэр: что было, то было, - ответил Мониплайз, - весь народ видел. - И ты утверждаешь, что его величество с презрением швырнул его на землю? - спросил горожанин. - Да смотри не вздумай врать; я найду способ узнать правду, и лучше бы тебе провалиться по самую шею в Hop-Лох, столь любезный твоему сердцу, чем говорить ложь, порочащую имя короля. - В этом деле мне и врать-то нечего, - решительно ответил Мониплайз, - его величество как швырнет прошение на землю, словно пальцы о него замарал. - Слышите, сэр? - сказал Олифант, обращаясь к Гериоту. - Постойте, - промолвил проницательный горожанин. - У этого малого подходящее имя - в его плаще немало складок. {Игра слов: "Мониплайз" означает по-английски "много складок".} Подожди, любезный! - воскликнул Гериот, ибо Мониплайз, бормоча что-то невнятное о своем неоконченном завтраке, начал медленно подвигаться к двери. - Ответь-ка мне еще на один вопрос: когда ты передавал его величеству прошение твоего господина, не передал ли ты вместе с ним еще что-нибудь? - Помилуйте, мейстер Джордж, да что же я мог передать? - Вот это я как раз и хочу узнать, и требую ответа, - возразил горожанин. - Ну что ж, придется, видно, сказать... Может, я и впрямь сунул в руки королю свое собственное маленькое прошеньице вместе с ходатайством его светлости, чтоб его величество лишний раз не беспокоить и чтобы он их оба вместе рассмотрел. - Твое собственное прошение, мошенник?! - воскликнул его господин. - Точно так, милорд, - промолвил Ричи, - бедняки ведь тоже могут подавать прошения, как и их господа. - Интересно знать, что же было в твоем почтительном прошении? - спросил мейстер Гериот. - Ради бога, милорд, потерпите еще немного, а то мы никогда не узнаем правды об этом странном деле. Отвечай же, и я буду твоим заступником перед его светлостью. - Больно это длинная история; ну, в общем, все дело в клочке бумаги со старым счетом от моего батюшки к всемилостивейшей матушке его величества короля, когда она жила в замке и заказывала в нашей лавке всяческую снедь, что, без сомнения, было большой честью для моего батюшки; похвальным делом будет для короля уплатить по этому счету, и большим утешением для меня - получить эту сумму. - Какая неслыханная наглость! - воскликнул его господин. - Каждое слово - чистая правда, - сказал Ричи. - Вот копия прошения. Мейстер Джордж взял из рук слуги измятый лист бумаги и стал читать, бормоча сквозь зубы: - "Покорнейше просит... всемилостивейшей матушке его величества... Отпущено в кредит... и осталась неоплаченной сумма в пятнадцать мерков... счет на которую при сем прилагается... Дюжина бычьих ножек для студня... один барашек на рождество... один жареный каплун в топленом сале для личных покоев, когда его светлость лорд Босуэл ужинал с ее величеством..." Мне кажется, милорд, вы вряд ли будете удивляться тому, что это прошение встретило столь бурный прием у короля. И я полагаю, мой достопочтенный паж, что ты постарался вручить королю свое прошение прежде ходатайства твоего господина. - Истинная правда, не хотел я этого, - ответил Мониплайз. - Я-то хотел сперва прошение его светлости подать, как полагается; ну, а потом, думаю, он и мой маленький счетик прочтет. Но тут такая суматоха поднялась, лошадь испугалась и шарахнулась в сторону; ну, я тут, наверно, сунул ему в руку оба прошения разом; может, мое и сверху оказалось; да и то сказать, оно и справедливо, ведь сколько я страху-то натерпелся... - И сколько ты палок получишь, мошенник! - воскликнул Найджел. - Неужели я должен терпеть оскорбления и бесчестие из-за твоей несносной наглости, из-за того, что ты припутываешь свои низкие дела к моим? - Нет, нет, нет, ваша светлость - вмешался добродушный горожанин. - Я помог обнаружить оплошность вашего слуги; окажите же мне хоть немного доверия и позвольте взять его под свою защиту. Вам есть за что сердиться на него, но мне кажется, что он сделал это не с умыслом, а скорее из тщеславия, и я думаю, если вы сейчас отнесетесь к его поступку снисходительно, в следующий раз он окажет вам лучшую услугу. Ступай, негодник! Я помирю тебя с твоим господином. - Ну уж нет, - сказал Мониплайз, твердо стоявший на своем, - если уж ему так хочется ударить бедного малого, который последовал за ним совершенно бескорыстно - по-моему, с тех пор, как мы покинули Шотландию, я видел не очень-то много от своего жалованья, - что ж, пусть его светлость поднимет на меня руку, и посмотрим, что скажут люди. Я лучше подставлю спину под удары его дубинки, лишь бы люди не говорили - хоть я и очень благодарен вам, мейстер Джордж, - что кто-то чужой вмешивается в наши дела. - Ступай, ступай, - сказал его господин, - и не попадайся мне на глаза. - Ну что ж, это недолго, - промолвил Мониплайз, медленно направляясь к двери. - Я ведь не сам пришел, меня позвали, и я уж полчаса тому назад сам бы ушел по доброй воле, да только вот мейстер Джордж задержал меня своими расспросами; истинная правда, оттого и вся суматоха. И он удалился, ворча что-то себе под нос, скорее с видом оскорбленной невинности, нежели кающегося грешника. - Ну и намучился же я с этим дерзким слугой! Он неглупый малый, и я не раз имел случай убедиться в его преданности. Я верю, что он любит меня - он не раз доказывал это, - но порой тщеславие так кружит ему голову и он становится таким своевольным и упрямым, что мне начинает казаться, будто он мой господин, а я его слуга; и если ему случится сделать какую-нибудь глупость, он готов извести меня своими громкими жалобами, словно я всему ви- ной, а уж никак не он. - И все же не браните и не гоните его, - сказал горожанин, - ибо, поверьте моим сединам, в наши дни любовь и преданность слуги встречаются реже, чем в те времена, когда мир был моложе. Но не давайте ему поручений, мой дорогой лорд, не соответствующих его происхождению и воспитанию, ибо вы сами видите, к чему это может привести. - Это совершенно очевидно, мейстер Гериот, - промолвил молодой лорд, - и мне очень жаль, что я был несправедлив к своему монарху и вашему господину. Но я, как истый шотландец, задним умом крепок. Ошибка совершена; мое прошение отвергнуто, и у меня нет иного выхода, как на оставшиеся деньги отправиться вместе с Мониплайзом на поле брани и умереть, как умирали мои предки. - Лучше жить, милорд, и служить своей родине, как ваш благородный батюшка, - ответил мейстер Джордж. - Нет, нет, не падайте духом, не качайте головой. Король не отверг ваше прошение, так как он не видел его. Вы требуете только справедливости, а монарх должен быть справедливым к своим подданным. И поверьте мне, милорд, в этом нрав короля не расходится с его долгом. - Я очень хотел бы поверить этому, и все же... - сказал Найджел Олифант. - Я говорю не о своих собственных обидах, но о своей родине, где все еще царит несправедливость. - Милорд, - сказал мейстер Гериот, - я говорю о своем царственном властелине не только с почтением, подобающим подданному, и с благодарностью осыпанного милостями слуги, но также с откровенностью свободного и преданного шотландца. Сам король всегда стремится к тому, чтобы чаши весов были в равновесии, но среди его приближенных есть люди, которые могут бросить на одну из чаш свои собственные эгоистические желания и низменные интересы. Вы уже пострадали от этого, сами того не зная. - Я удивлен, мейстер Гериот, - сказал молодой лорд, - что после столь краткого знакомства вы говорите так, как будто вы прекрасно знакомы с моими делами. - Милорд, - ответил золотых дел мастер, - по роду своих занятий я имею беспрепятственный доступ во внутренние покои дворца. Все знают, что я не люблю вмешиваться в интриги и в придворные распри, и ни один фаворит не пытался еще закрыть передо мною дверь королевского кабинета; напротив, я был на хорошем счету у каждого из них, когда он был у власти, но меня не затронуло падение ни одного из них. Однако при моих придворных связях мне приходится слышать, даже против моей воли, какие колесики в этом механизме вертятся быстрее и какие останавливаются. Разумеется, если я захочу получить такие сведения, я знаю, из каких источников можно добыть их. Я уже сказал вам, почему меня интересует судьба вашей светлости. Только вчера вечером я узнал, что вы прибыли в наш город, но отправляясь к вам сегодня утром, я имел возможность получить для вас некоторые сведения относительно препятствии, стоящих на пути к удовлетворению вашего ходатайства. - Сэр, я очень благодарен вам за ваше рвение, которого я едва ли достоин, - ответил Найджел все еще с некоторой сдержанностью, - однако я не могу понять, чем я заслужил такое внимание. - Прежде всего позвольте мне уверить вас, что оно совершенно искренне, - сказал горожанин. - Я не порицаю вас за то, что вы не склонны верить откровенным признаниям незнакомца, принадлежащего к низкому сословию, встретив так мало сочувствия и помощи у ваших родственников и у людей вашего круга, связанных с вами столь прочными узами. Но вот что тому причиной. Обширные поместья вашего батюшки заложены за сумму в сорок тысяч мерков, и номинальный владелец ипотеки - Перегрин Питерсон, хранитель шотландских привилегий в Кэмпере. - Мне ничего не известно об ипотеке, - сказал молодой лорд, - но существует закладная на такую сумму, и если она не будет выкуплена, я потеряю все отцовские поместья из-за суммы, не превышающей и четверти их стоимости; вот почему я настаиваю перед королевским правительством на уплате долга, не возвращенного моему отцу, - чтобы я мог выкупить свои земли у алчного кредитора. - Закладная в Шотландии, - сказал Гериот, - то же самое, что ипотека по сю сторону Твида; но вы не знаете, кто ваш настоящий кредитор. Хранитель привилегий Питерсон - лишь подставное лицо, а за ним скрывается не кто иной, как сам лорд-канцлер Шотландии, который под предлогом этого долга надеется завладеть всеми поместьями или, быть может, оказать услугу третьему, еще более влиятельному человеку. Вероятно, сначала он даст возможность своему ставленнику Питерсону приобрести ваши земли, а когда все забудут об этой позорной сделке, владения и титул лорда Гленварлоха будут переданы могущественному вельможе его раболепным слугой под видом продажи или какой-нибудь другой операции. - Неужели это возможно? - воскликнул лорд Найджел. - Канцлер плакал, когда я прощался с ним, называл меня своим братом, даже сыном, дал мне рекомендательные письма, и хотя я не просил у него денежной помощи, он без всякой необходимости извинялся за то, что не может предложить мне ее, ссылаясь на расходы, связанные с его высоким положением, и на свою большую семью. Нет, я не могу поверить, что дворянин способен на такой низкий обман. - Правда, в моих жилах не течет благородная кровь, - сказал горожанин, - но я еще раз заклинаю вас: взгляните на мои седины и подумайте о том, для чего я стал бы бесчестить их ложными обвинениями в делах, в которых я совершенно не заинтересован, если не считать того, что они касаются сына моего благодетеля. Скажите откровенно, принесли вам письма лорда-канцлера какую-нибудь пользу? - Никакой, - ответил Найджел Олифант. - Лишь любезность на словах и безучастность на деле. Одно время мне казалось, что единственным стремлением людей, к которым я обращался, было отделаться от меня; вчера, когда я упомянул о том, что собираюсь отправиться на чужбину, один из них предложил мне денег, чтобы у меня не было недостатка в средствах для отъезда в добровольное изгнание. - Вы правы, - сказал Гериот, - они сами с радостью дали бы вам крылья для полета, лишь бы вы не отказались от своего намерения. - Я сейчас же пойду к нему, - с негодованием воскликнул юноша, - и выскажу ему свое мнение о его низости! - С вашего позволения, - сказал Гериот, удерживая его, - вы не сделаете этого. Начав ссору, вы погубили бы меня, сообщившего вам эту тайну; и хотя я пожертвовал бы половиной своей лавки, чтобы оказать услугу вашей светлости, я не думаю, что вы хотели бы причинить мне убытки, которые не принесли бы вам никакой пользы. Слово "лавка" неприятно поразило слух молодого лорда, и он поспешно ответил: - Убытки, сэр? Я так далек от желания заставить вас терпеть убытки, что прошу вас во имя неба отказаться от бесплодных попыток помочь тому, кому уже нельзя помочь. - Предоставьте это мне, - сказал горожанин. - До сих пор вы шли по неправильному пути. Разрешите мне взять это прошение. Я дам переписать его крупным почерком и выберу подходящее время, как можно скорее, чтобы вручить его королю, разумеется проявив при этом большую предусмотрительность, нежели ваш слуга. Я готов ручаться, что король примет такое решение, какое вам желательно; но если он поступит иначе, даже тогда я не оставлю этого справедливого дела. - Сэр, - сказал молодой лорд, - вы так добры ко мне, и я нахожусь в таком беспомощном состоянии, что, право, не могу отказаться от вашего любезного предложения, хотя мне стыдно принимать его от незнакомого человека. - Я думаю, мы уже не чужие друг другу, - сказал золотых дел мастер, - и если мое посредничество окажется успешным и вы вернете себе свое состояние, в награду вы закажете свой первый серебряный сервиз у Джорджа Гериота. - Вам придется иметь дело с неисправным плательщиком, мейстер Гериот, - сказал лорд Найджел. - Этого я не боюсь, - ответил ювелир. - Мне очень приятно видеть улыбку на вашем лице, милорд; мне кажется, вы тогда еще больше похожи на доброго старого лорда, вашего батюшку; и это дает мне смелость обратиться к вам с маленькой просьбой - отобедать у меня завтра в домашнем кругу. Я живу здесь поблизости, на Ломбард-стрит. Я угощу вас куриным бульоном, жирным нашпигованным каплуном, бифштексом во славу старой Шотландии да, пожалуй, добрым старым вином, разлитым в бочки еще до того, как Шотландия и Англия стали одним государством. Я приглашу двух-трех наших дорогих земляков, а моей хозяйке, быть может, посчастливится заполучить какую-нибудь шотландскую красотку. - Я с удовольствием принял бы ваше любезное приглашение, мейстер Гериот, - сказал Найджел, - но я слышал, что лондонские дамы любят нарядных кавалеров. Я не хотел бы уронить в их глазах честь шотландского дворянина, о котором вы, несомненно, рассказывали как о самом богатом человеке в нашей бедной стране, а в настоящее время у меня нет средств, чтобы блеснуть роскошью. - Милорд, ваша откровенность заставляет меня сделать еще один шаг, - сказал мейстер Джордж. - Я... я задолжал вашему батюшке некоторую сумму денег, и... Нет, если ваша светлость будет так пристально смотреть на меня, я никогда не расскажу этой истории... И, говоря откровенно - ибо мне никогда в жизни не удавалось довести ложь до конца, - чтобы добиться успеха в этом деле, ваша светлость должны явиться во дворец в одежде, соответствующей вашему высокому положению. Я золотых дел мастер и живу не только продажей золота и серебра, но также ссужаю деньги. Я буду счастлив ссудить вам под проценты сто фунтов до тех пор, пока ваши дела не будут улажены. - А если они никогда не будут улажены должным образом? - спросил Найджел. - Тогда, милорд, - ответил горожанин, - потеря такой суммы не будет иметь для меня большого значения по сравнению с другими неприятностями. - Мейстер Гериот, - сказал лорд Найджел, - вы великодушно предлагаете мне свою помощь, и она будет принята с искренней благодарностью. Я должен предположить, что вы предвидите удачный исход моего дела, хотя я сомневаюсь в этом, ибо вы не захотели бы прибавить к моему бремени еще новое, убеждая меня наделать долгов, которые я едва ли смогу уплатить. Поэтому я возьму ваши деньги, надеясь и веря, что вы дадите мне возможность вернуть вам мой долг точно в срок. - Я хочу убедить вас в том, милорд, - сказал ювелир, - что я собираюсь вести с вами дело как с должником, от которого я ожидаю уплаты долга, а потому соблаговолите дать расписку на эти деньги и обязательство уплатить их мне. Затем ювелир вытащил из-за пояса письменные принадлежности; написав несколько строк соответствующего содержания, он вынул из бокового кармана под плащом небольшой мешочек с золотом и, сказав, что он должен содержать сто фунтов, принялся тщательно пересчитывать на столе его содержимое. Найджел Олифант невольно высказал предположение, что это совершенно лишняя церемония и что он готов взять мешочек с золотом, полагаясь на слово любезного кредитора, что было, однако, несовместимо с манерой старого ювелира вести дела. - Вам придется быть терпеливым со мной, милорд, - сказал он. - Мы, горожане, осторожный и бережливый народ, и я навсегда потерял бы свое доброе имя везде, где слышен звон колоколов собора святого Павла, если бы я выдал расписку или взял вексель, не сосчитав деньги до последнего пенни. Ну, теперь, кажется, верно. А вот и мои мальчики с мулом! - воскликнул он, выглянув в окно. - Ибо мой путь лежит на запад. Спрячьте ваши деньги, милорд; не советую вам показываться в лондонских гостиницах со стаей этих звонко щебечущих златоперых щеглов. Надеюсь, у вашей шкатулки достаточно крепкий замок; если нет, я могу по дешевке продать вам такой, под которым хранились тысячи. Он принадлежал доброму старому сэру Фейсфулу Фругалу. Его расточительный сын продал скорлупу, после того как съел орех. Так кончилось богатство, нажитое в Сити. - Надеюсь, ваше богатство не постигнет такая печальная участь, мейстер Гериот, - сказал лорд Найджел. - Будем надеяться, милорд, - улыбаясь, ответил старый ювелир, но, говоря словами славного Джона Беньяна, "при этом глаза его наполнились слезами". - Богу было угодно взять у меня двух детей, а наш приемыш... Ах, с ним одно только горе! Но я терпелив и благодарен; а что до богатства, которое мне господь послал, так в наследниках недостатка не будет, пока есть еще сироты в Старом Рики. Желаю вам всего хорошего, милорд. - Одному сироте уже есть за что благодарить вас, - сказал Найджел, провожая его до дверей комнаты, после чего старый горожанин удалился, отказавшись от дальнейшего эскорта. Спускаясь по лестнице и проходя мимо лавки, он увидел в ней миссис Кристи, которая приветствовала его низким реверансом, и любезно осведомился о ее супруге. Разумеется, миссис Кристи выразила сожаление по поводу его отсутствия, сказав, что он уехал по своим делам в Дептфорд к капитану одного голландского корабля. - Такое наше дело, сэр; мужу часто приходится уезжать из дома и быть рабом каждого матроса, которому вздумается купить фунт пакли. - Всякое дело требует заботы, миссис, - заметил ювелир. - Передайте от меня привет вашему хозяину - от Джорджа Гериота с Ломбард-стрит. Мне не раз приходилось иметь с ним дело; он надежный и добросовестный человек и аккуратно выполняет все обязательства. Получше заботьтесь о вашем благородном госте, чтобы он ни в чем не терпел недостатка. Хотя сейчас ему угодно жить в уединении, есть люди, которые пекутся о нем, и мне поручено следить за тем, чтобы у него было все необходимое; вы можете сообщать мне через вашего супруга, дорогая моя, как чувствует себя его светлость и не нужно ли ему чего-нибудь. - Так, значит, все-таки он настоящий лорд?! - воскликнула хозяйка. - Я с самого начала подумала, что он похож на лорда. Но почему же тогда он не ходит в парламент? - Он будет заседать в парламенте Шотландии, миссис, - ответил Гериот, - это его родина. - Ах! Значит, он всего лишь шотландский лорд, - промолвила добрая хозяйка. - Так вот почему люди говорят, что он стыдится носить свой титул. - Смотрите, как бы он не услышал это от вас, миссис, - сказал горожанин. - От кого? От меня?! - воскликнула она. - Да у меня и в мыслях этого не было, сэр. Шотландец или англичанин, во всяком случае, он красивый мужчина, и такой учтивый; я сама готова прислуживать ему, лишь бы он не чувствовал ни в чем недостатка; ради него я и на Ломбард-стрит не поленюсь сходить. - Пусть уж лучше ваш супруг зайдет ко мне, миссис, - сказал ювелир, которому, несмотря на его жизненный опыт и богатство, не чужды были пуританские взгляды и некоторая педантичность. - Как говорится в пословице: "хозяйка из дома - все в доме вверх дном"; и пусть лучше собственный слуга его светлости ухаживает за своим господином в его покоях - так будет приличнее. Всего доброго! - Всего доброго вашей милости! - ответила хозяйка довольно холодно, и как только советчик отошел немного подальше и не мог уже слышать ее слов, она пробормотала не очень-то любезным тоном, с презрением отвергая его совет: - Черта с два! Очень-то мне нужен твой совет, старый шотландский жестянщик! Мой муж не глупее и не моложе тебя; лишь бы я нравилась ему. И хоть сейчас он не так богат, как некоторые, я еще увижу его верхом на собственном муле с попоной и в сопровождении двух лакеев, не хуже других. Глава V Что же вы не при дворе? Двор участвует в игре: Шелк шуршит и жемчуг блещет, Плут на честного клевещет, Храбреца тиранит трус, С ложью зло вошло в союз, Фавориты - тихи, кротки - Неугодным режут глотки... Что же вы не при дворе? Грех не быть в такой игре! "Скелтон издевается" Не одно лишь тщеславие заставило благожелательного горожанина сесть верхом на мула и ехать по улицам города в сопровождении вышеупомянутой свиты, что, как мы уже поведали читателю, вызвало некоторое раздражение у миссис Кристи, которое, надо отдать ей справедливость, быстро улеглось после краткого монолога, только что нами подслушанного. Причиной тому было не только естественное желание золотых дел мастера придать себе более почтенный вид, но также и то обстоятельство, что он держал путь в Уайтхолл, чтобы показать королю Иакову драгоценное произведение искусства, которое, как он полагал, его величество соблаговолит осмотреть, а может быть, и приобрести. Поэтому сам он восседал на своем покрытом попоной муле, чтобы ему легче было прокладывать себе путь по узким, грязным и людным улицам; и в то время как один из провожатых нес под мышкой драгоценный предмет, завернутый в красную байку, двое других тщательно охраняли его, ибо столичная полиция была в таком состоянии, что на улицах часто среди бела дня совершались нападения из мести или с целью грабежа, и тот, кто имел основание опасаться за свою жизнь, всегда старался, если он мог позволить себе такие расходы, обеспечить собственную безопасность, нанимая вооруженных провожатых. Обычай этот, существовавший сначала лишь среди аристократии и мелкого дворянства, мало-помалу распространился также среди именитых горожан, о коих было известно, что они путешествуют обремененные товаром, как тогда говорили; в противном случае они могли бы стать легкой добычей уличных грабителей. Продолжая путь к западной части города в сопровождении своей доблестной свиты, мейстер Гериот остановился у дверей лавки своего земляка и друга, старого часовщика, и, попросив стоявшего за прилавком Танстола выверить его часы, выразил желание поговорить с хозяином; повинуясь этому зову, старый измеритель времени вышел из своей каморки. Его лицо напоминало потемневший от пыли бронзовый бюст и блестело от медных опилок, а мысли были так одурманены сложными вычислениями, что он в течение минуты смотрел на своего приятеля-ювелира пристальным взглядом, пока наконец не понял, кого он перед собой видит. Выслушав приглашение Гериота, обращенное к Дэвиду Рэмзи и очаровательной мистрис Маргарет, его дочери, отобедать у него завтра в полдень, чтобы встретиться с благородным молодым соотечественником, он ничего не ответил. - Я заставлю тебя заговорить, чтоб тебе пусто было, - пробормотал Гериот себе под нос и, внезапно меняя тон, громко сказал: - Послушай, сосед Дэви, когда же ты наконец рассчитаешься со мной за слиток серебра, которым я снабдил тебя для установки часов в Теобалдском замке, а также для часов, которые ты сделал для герцога Бакингемского? Мне пришлось заплатить за него наличными, и я должен напомнить тебе, что ты опоздал с уплатой на восемь месяцев. В требовании настойчивых кредиторов звучат такие резкие и пронзительные ноты, что ни одна человеческая барабанная перепонка, как бы она ни была нечувствительна к другим звукам, не может противостоять им. Дэвид Рэмзи моментально очнулся от своей задумчивости и ответил обиженным тоном: - Ну что ты, Джордж! Стоит ли поднимать такой шум из-за какой-то сотни фунтов? Весь мир знает, что я в состоянии платить по своим обязательствам, и ты сам согласился подождать до тех пор, пока его величество и благородный герцог не уплатят мне по счетам; ты знаешь по собственному опыту, что я не могу, подобно неучтивому шотландскому мужлану, скандалить у их дверей, как ты скандалишь у моих. Гериот засмеялся и ответил: - Ну вот, Дэвид, я вижу, напоминание о долгах подействовало на тебя, словно ушат холодной воды, и сразу вернуло тебя к жизни. А теперь, приятель, ответь мне как добрый христианин: согласен ли ты отобедать у меня завтра в полдень и привести с собой очаровательную мистрис Маргарет, мою крестницу, чтобы встретиться с нашим благородным юным соотечественником лордом Гленварлохом? - С молодым лордом Гленварлохом?! - воскликнул старый механик. - Я от всей души буду рад снова увидеться с ним. Мы не встречались вот уже сорок лет - он был на два класса старше меня в школе, где нас учили латыни... Славный юноша! - Ты, видно, совсем из ума выжил! - ответил ювелир. - Это был его отец, понимаешь - отец! Нечего сказать, славный юноша получился бы из достопочтенного лорда к этому времени, если бы он был еще жив. Это его сын, лорд Найджел. - Его сын! - воскликнул Рэмзи. - Может быть, ему понадобится что-нибудь - хронометр или часы? Нынче ни один кавалер без них обойтись не может. - Насколько мне известно, он сможет купить половину твоей лавки, если только когда-нибудь вернет себе свое состояние, - сказал его приятель. - Смотри же не забывай своего обещания, Дэви, и не заставляй себя ждать, как в прошлый раз, когда моей хозяйке пришлось до двух часов пополудни парить в печке баранью голову и суп из петуха с пореем. - Тем большей похвалы заслуживает ее кулинарное искусство, - ответил Дэвид, окончательно пришедший в себя. - Ведь переваренная баранья голова - это яд, как говорится в нашей пословице. - Ты прав, - сказал мейстер Джордж, - но завтра на обед бараньей головы не будет, и если ты испортишь нам трапезу, ее уж никакой пословицей не сдобришь. Может быть, ты встретишься у меня со своим другом сэром Манго Мэлегроутером, ибо я намерен пригласить его милость. Смотри же не опаздывай, Дэви. - Нет, нет. Я буду точен, как хронометр, - ответил Рэмзи. - Я все-таки не верю тебе, - возразил Гериот. - Послушай-ка, Дженкин, скажи шотландке Дженет, чтобы она сказала красавице Маргарет, моей крестнице, пусть она напомнит своему отцу, чтобы он надел завтра свой лучший камзол, и пусть она приведет его в полдень на Ломбард-стрит. Скажи ей, что они встретятся там с молодым красивым шотландским лордом. Дженкин кашлянул сухим, отрывистым кашлем, как кашляют люди, получившие какое-нибудь неприятное поручение или услышавшие мнение, не допускающее возражений. - Гм! - передразнил его мейстер Джордж, который, как мы уже заметили, придерживался довольно строгих правил в семейной жизни. - Это что еще за "гм"? Выполнишь ты мое поручение или нет? - Разумеется, мейстер Джордж Гериот, - ответил подмастерье, слегка коснувшись рукой шапочки. - Я хотел только сказать, что мистрис Маргарет едва ли забудет о таком приглашении. - Еще бы, - промолвил мейстер Джордж. - Она всегда слушается своего крестного, хотя подчас я и зову ее стрекозой. Да, вот еще что, Дженкин; при- ходи-ка ты вместе со своим товарищем, чтобы проводить домой хозяина с дочкой, и захватите свои дубинки, но сперва закройте лавку и спустите с цепи бульдога, да пусть привратник посидит в лавке до вашего возвращения. А я пошлю вместе с вами двух слуг - говорят, эти буйные молодчики из Темпла совсем распоясались. - Наши дубинки не дадут спуска их шпагам, - сказал Дженкин, - и незачем вам беспокоить своих слуг. - А если понадобится, - промолвил Танстол, - и у нас найдутся шпаги. - Что ты, что ты, юнец! - воскликнул горожанин. - Подмастерье со шпагой! Господь с тобой! Ты бы еще шляпу с пером надел! - Ну что ж, сэр, - сказал Дженкин, - мы найдем оружие под стать нашему званию и будем защищать нашего хозяина с дочкой, хотя бы нам пришлось для этого выворотить все камни из мостовой. - Вот это ответ, достойный смелого лондонского подмастерья, - сказал горожанин, - а в награду вы выпьете по бокалу вина за здоровье отцов города. Я вот все смотрю на вас - молодцы вы, ребята, каждый по-своему. Счастливо оставаться, Дэви! Не забудь - завтра в полдень! С этими словами он вновь повернул мула на запад и пересек Темпл-Бар медленной, размеренной иноходью, приличествующей его важной должности и званию, что позволяло его пешим провожатым легко поспевать за ним. У ворот Темпла он снова остановился, спешился и направился к одной из маленьких будок, занимаемых местными стряпчими. Навстречу ему поднялся молодой человек с гладкими блестящими волосами, зачесанными за уши и коротко подстриженными; он с подобострастным поклоном снял шляпу со свисающими полями и ни за что не хотел снова надеть ее; на вопрос золотых дел мастера: "Как дела, Эндрю?", он с величайшей почтительностью ответил: - Лучше не может быть, ваша милость, с вашей помощью и поддержкой. - Возьми-ка большой лист бумаги да очини перо поострее, чтобы тонко писало, как волос. Да смотри не расщепляй его слишком высоко - это расточительность в вашем ремесле, Эндрю; собирай по зернышку, - наберешь четверик. Я знал ученого человека, который одним пером написал тысячу страниц. {В конце написанного Джиллом комментария к библии который, если память не изменяет автору, занимает от пятисот до шестисот печатных страниц в четвертую долю листа и, следовательно, должен был заполнять больше страниц в рукописи, чем указано в тексте, имеется следующее четверостишие; Все строчки этого труда Одним пером я вывел; Перо, как прежде, хоть куда, Но труд мне опротивел! (Прим. автора.)} - Ах, сэр, - воскликнул юноша, слушавший золотых дел мастера с выражением благоговения и покорности, хотя тот поучал его в его собственном ремесле, - как быстро такой бедняк, как я, может выйти в люди с таким наставником, как ваша милость! - У меня наставления коротки, Эндрю, и выполнить их нетрудно. Будь честным, будь прилежным, будь бережливым - и скоро ты приобретешь богатство и уважение. Перепиши-ка мне вот это прошение самым красивым и четким почерком. Я подожду здесь, пока ты не кончишь его. Юноша не поднимал глаз от бумаги и не выпускал пера из руки до тех пор, пока не справился с порученным ему делом к величайшему удовлетворению заказчика. Горожанин дал молодому писцу золотой и, взяв с него слово, что он будет хранить тайну во всех доверенных ему делах, снова сел верхом на мула и продолжал путь на запад вдоль Стрэнда. Не мешает напомнить нашим читателям, что Темпл-Бар, через который проезжал Гериот, представлял собой не ворота с аркой, как в наши дни, а ограду или частокол с открытым проездом, который по ночам или в тревожные времена загораживали повешенными на столбах цепями. Также и Стрэнд, вдоль которого он ехал, не был, как теперь, непрерывной улицей, хотя уже в то время он начинал постепенно застраиваться. Он все еще больше походил на открытую дорогу, вдоль южной стороны которой стояли принадлежавшие знати особняки, а за ними до самого берега реки простирались сады со спускавшимися к воде лесенками, облегчавшими пользование лодками; многие улицы, ведущие от Стрэнда к Темзе, унаследовали от этих особняков имена их аристократических владельцев. Северная сторона Стрэнда тоже представляла собой длинный ряд домов, за которыми, как на улице святого Мартина, так и в других местах, быстро воздвигались здания; но Ковент-Гарден {"Гарден" (garden) по-английски означает "сад".} все еще был садом в буквальном смысле этого слова - в нем только начинали появляться разбросанные там и сям строения. Тем не менее все кругом говорило о быстром росте столицы, уже в течение долгого времени жившей в мире и богатстве под властью устойчивого правительства. Дома воздвигались во всех концах, и проницательный взор нашего горожанина уже видел, как в недалеком будущем почти открытая дорога, по которой он ехал, превратится в настоящую улицу, соединяющую дворец и внешнюю часть города с лондонским Сити. Затем он миновал Черинг-кросс, уже утративший былое очарование глухой деревушки, где некогда судьи любили завтракать по дороге в Уэстминстерхолл, и походивший теперь на артерию, по которой. по выражению Джонсона, "подобно морскому приливу устремляется поток лондонского населения". Город быстро разрастался, но едва ли мог дать хотя бы отдаленное представление о его современном облике. Наконец Уайтхолл принял в свое лоно нашего путешественника, который проехал под одной из великолепных арок работы Гольбейна, облицованной мозаичными плитками - под той самой аркой, с которой Мониплайз кощунственно сравнил Западные ворота Эдинбурга, - и выехал на обширный двор, где царил полнейший беспорядок, вызванный перестройкой дворца. Это было как раз в то время, когда Иаков, не подозревая, что он строит дворец, который его единственный сын покинет через окно, чтобы умереть перед ним на эшафоте, приказал снести древние, полуразрушенные здания де Берга, Генриха VIII и королевы Елизаветы и освободить место для великолепных творений архитектуры, в которые Иниго Джонс вдохнул весь свой гений. Король, в неведении грядущего, торопил с работой и поэтому продолжал занимать свои королевские покои в Уайтхолле, среди развалин старых зданий и суматохи, сопутствовавшей постройке нового дворца, представлявшего собой в то время труднопроходимый лабиринт. Ювелир королевского двора и, если верить молве, зачастую его банкир, ибо эти профессии тогда еще не разделились, был слишком важным лицом, чтобы кто-нибудь из часовых или привратников осмелился преградить ему путь; оставив мула и двух провожатых на внешнем дворе, он тихонько постучал в задние ворота дворца и немедленно был введен во внутренние покои в сопровождении самого верного из своих слуг, державшего под мышкой драгоценную ношу. Он оставил своего провожатого в приемной, где несколько пажей в полурасстегнутых королевских ливреях, одетые с большей небрежностью, чем допускало их положение и близость королевской особы, играли в кости и в шашки или лежали, растянувшись на скамейках, и дремали с полузакрытыми глазами. В галерее, ведущей из приемной внутрь дворца, стояли два камердинера, которые приветливо улыбнулись при появлении богатого ювелира. Никто не промолвил ни слова, но один из камердинеров взглянул сначала на Гериота, затем на маленькую дверь, наполовину прикрытую гобеленом, и его взгляд, казалось, вопрошал: "Вы хотите пройти сюда?" Горожанин кивнул головой, и придворный с величайшей осторожностью, словно пол был устлан яйцами, на цыпочках подошел к двери, слегка приоткрыл ее и тихо произнес несколько слов. В ответ послышался голос короля Иакова, говорившего с резким шотландским акцентом: - Немедленно впусти его, Максуэл! Ты так долго служишь при дворе и все еще не знаешь, что золото и серебро всегда желанные гости. Камердинер жестом пригласил Гериота подойти ближе, и почтенный горожанин немедленно был введен в кабинет монарха. Окружавший короля беспорядок прекрасно гармонировал с характером и образом мыслей Иакова. Среди картин и других украшений в кабинете было немало великолепных произведений искусства, но они были небрежно развешаны и покрыты пылью и, казалось, теряли от этого половину своей ценности, не производя должного впечатления. Стол был завален огромными фолиантами, среди которых лежали небольшие книжки шуточного и легкомысленного содержания; вперемежку с записями безжалостно длинных речей и трактатами об искусстве правления валялись жалкие песенки и баллады "королевского подмастерья в искусстве поэзии", как Иаков сам себя именовал, проекты всеобщего умиротворения Европы и список кличек охотничьих собак королевского двора вместе с перечнем средств от бешенства. На короле был камзол из зеленого бархата с зашитыми под подкладку монетами, чтобы предохранить его от удара кинжалом, что придавало ему неуклюжую, безобразную полноту, а от криво застегнутых пуговиц фигура его казалась перекошенной. Поверх зеленого камзола на нем был надет темный халат, из кармана которого торчал охотничий рог. Его высокая серая шляпа с нитью крупных баласских рубинов вокруг тульи лежала на полу, покрытая пылью, на голове у него был ночной колпак из синего бархата, украшенный спереди пером цапли, сраженной на лету его любимым соколом, в память чего король и носил этот высокочтимый сувенир. Но все эти несообразности в одежде и обстановке были лишь внешними проявлениями противоречий в характере короля, возбуждавшем недоверие у современников и представлявшем загадку для будущих историков. Он отличался глубокой ученостью, не обладая при этом полезными знаниями; временами он проявлял проницательность, хотя не был наделен истинной мудростью; он любил власть и стремился сохранить и укрепить ее, но готов был уступить управление государством и руководство своей собственной особой самым недостойным фаворитам; он смело отстаивал свои права на словах, но покорно смотрел, как их попирали на деле; он любил вести переговоры, в которых всегда оказывался одураченным, и боялся войны, в которой легко мог бы одержать победу. Он дорожил своим достоинством и в то же время постоянно унижал его неподобающей фамильярностью; он был готов к свершению великих дел на благо народа, но часто пренебрегал ими ради самых низменных развлечений; остряк и вместе с тем педант; ученый, он любил беседы с невеждами и необразованными людьми. Даже робость его характера не была постоянной, и в его жизни были моменты очень опасные, когда в нем пробуждался дух его предков. Он был трудолюбив в пустяках, но относился к серьезному труду как к пустякам; благочестивый в своих чувствах, он слишком часто богохульствовал; справедливый и благожелательный по природе, он тем не менее допускал беззаконие и притеснения со стороны других. Он был скуп, когда дело касалось денег, проходивших через его собственные руки, и в то же время неосмотрительно и беспредельно расточителен с деньгами, которых он не видел. Словом, хорошие качества, проявлявшиеся в некоторые моменты его жизни, не были достаточно постоянными и резко выраженными, чтобы оказывать влияние на все его поведение, и их случайное проявление дало повод Сюлли назвать Иакова мудрейшим глупцом в христианском мире. Судьба этого государя была так же изменчива, как его характер. Несомненно, наименее одаренный из всех Стюартов, он мирно унаследовал королевство, от посягательств которого его предшественники с таким трудом защищали трон его родины, и, наконец, хотя царствованию короля Иакова, казалось, суждено было даровать Великобритании длительное спокойствие и внутренний мир, столь любезные сердцу монарха, именно в его царствование были посеяны семена раздора, из которых, как из зубов мифического дракона, взошли всходы кровавой гражданской войны. Таков был монарх, который, приветствуя Гериота, назвал его Звонким Джорди (ибо он любил давать прозвища всем своим приближенным) и осведомился, какие новые погремушки тот принес с собой, чтобы выманить деньги у своего законного, родного короля. - Сохрани меня бог, милорд, - сказал горожанин, - от таких нечестных намерений. Я только принес серебряное блюдо, чтобы показать его вашему всемилостивейшему величеству, ибо мне не хотелось отдавать предмет столь искусной работы в руки кого-либо из ваших подданных, не узнав предварительно соизволения вашего величества. - Бог ты мой! Ну что ж, давай посмотрим, Гериот, хотя, клянусь, серебряный сервиз Стини был такой дорогой покупкой, что я чуть не дал наше королевское слово оставить при себе свое золото и серебро и предоставить тебе, Джорди, владеть твоим. - Что касается сервиза герцога Бакингема, - сказал золотых дел мастер, - ваше величество изволили дать распоряжение, чтобы не жалели никаких затрат, и... - Что значат мои желания? Когда мудрец живет среди глупцов и детей, ему приходится даже игра