ть в орлянку. Но у тебя должно было бы хватить ума, чтобы не потакать сумасбродным прихотям малютки Чарлза и Стини; они готовы устлать серебром полы в своих покоях; прямо чудо, что они еще не сделали этого. Джордж Гериот поклонился и не промолвил больше ни слова. Он слишком хорошо знал своего господина, чтобы приводить в свое оправдание что-либо, кроме осторожного напоминания о его приказе. Иаков, в ком бережливость была лишь мимолетным и преходящим приступом угрызений совести, сразу возгорелся желанием увидеть серебряное блюдо, которое ювелир собирался показать ему, и послал за ним Максуэла. Тем временем он спросил горожанина, где тот достал его. - В Италии, если угодно вашему величеству, - ответил Гериот. - В нем нет ничего напоминающего о папизме? - спросил король, и взгляд его стал более суровым, чем обычно. - Разумеется, нет, с позволения вашего величества, - ответил Гериот. - Неужели я осмелился бы предстать перед вашим величеством с вещью, отмеченной печатью зверя? - Если бы ты это сделал, ты сам уподобился бы зверю, - сказал король. - Хорошо известно, что в юности я сражался с драконом и поверг его на пороге его собственного капища; этого достаточно, чтобы со временем меня назвали защитником веры, хоть я и недостоин этого. А вот и Максуэл, согнувшийся под своим бременем, подобно Золотому ослу Апулея. Гериот поспешил освободить камердинера от его ноши и поставить чеканное блюдо огромных размеров - ибо такова была эта драгоценность - так, чтобы изображенная на нем сцена предстала взору короля в выгодном освещении. - Клянусь бессмертием моей души, - воскликнул король, - любопытная вещица и, как мне кажется, достойная королевских покоев! И сюжет, как ты говоришь, мейстер Джордж, весьма подходящий и приличествующий случаю; как я вижу, это суд Соломона, царя, по стопам которого живущие монархи должны следовать, стремясь превзойти его. - Но, идя по чьим стопам, - сказал Максуэл, - только один из них - если позволено подданному иметь свое суждение - превзошел его. - Попридержи свой язык, негодный льстец! - сказал король, но улыбка на его лице показывала, что лесть достигла своей цели. - Полюбуйся на это прекрасное произведение искусства и попридержи свой длинный язык. Чья это работа, Джорди? - Это блюдо, государь, - ответил золотых дел мастер, - сделано знаменитым флорентинцем Бенвенуто Челлини и предназначено для короля Франции Франциска Первого, но я надеюсь, что для него найдется более достойный хозяин. - Франциск, король Франции! - воскликнул монарх. - Послать Соломона, царя иудейского, Франциску, королю Франции! Клянусь всем святым, если бы Челлини не совершил больше никакого безумства в своей жизни, этого было бы достаточно, чтобы назвать его сумасшедшим. Франциск! Этот горе-вояка, потерпевший поражение под Павией, как некогда наш Давид под Даремом. Если бы ему послали Соломонову мудрость, его миролюбие и благочестие, поистине ему оказали бы большую услугу. Но Соломон достоин лучшей компании, нежели король Франциск. - Я надеюсь, что такова будет его судьба, - сказал Гериот. - Занятная и очень искусная скульптура, - продолжал король, - но мне кажется, carnifex, сиречь палач, размахивает мечом перед самым лицом короля и легко может задеть его. Я думаю, не требуется Соломоновой мудрости, чтобы понять, какую опасность таит в себе острое оружие, и ему следовало бы приказать этому невеже вложить в ножны свой меч или отойти подальше. Джордж Гериот пытался рассеять опасения короля, уверяя его, что расстояние между Соломоном и палачом не так мало, как ему кажется, и что нужно принимать во внимание перспективу. - Иди к дьяволу со своей перспективой! - воскликнул король, - Для законного короля, который хочет править окруженный любовью и умереть в мире и почете, не может быть худшей перспективы, чем обнаженный меч, сверкающий перед его глазами. Меня считают одним из самых храбрых, но должен признаться тебе - я никогда не мог смотреть на обнаженный клинок не моргая. Но, в общем, это прекрасная работа. И сколько же ты за нее хочешь? Золотых дел мастер ответил, что хозяин блюда не он, а один его земляк, попавший в беду. - Уж не хочешь ли ты под этим предлогом заломить за него двойную цену? - спросил король. - Я знаю ваши торгашеские уловки. - Могу ли я надеяться обмануть прозорливость вашего величества? - сказал Гериот. - Вещь эта не поддельная, и цена ей сто пятьдесят фунтов стерлингов, если вашему величеству будет угодно расплатиться наличными. - Сто пятьдесят фунтов! И столько же ведьм и колдунов, чтобы добыть их! - воскликнул раздраженный монарх. - Клянусь, Звонкий Джорди, ты хочешь, чтобы твой кошелек звенел, как струны лютни! Как я могу отсчитать тебе сто пятьдесят фунтов за вещь, которая не весит и ста пятидесяти мерков? И ты знаешь, что я уже шесть месяцев не платил жалованья даже своим слугам и поварам! Золотых дел мастер спокойно выслушал все эти упреки, к которым он давно уже привык, и только заметил, что если блюдо понравилось его величеству и если его величество желает приобрести его, о цене нетрудно будет договориться. Правда, хозяину блюда нужны деньги, но он, Джордж Гериот, готов ссудить их его величеству, если ему угодно, и ждать уплаты этой суммы, а также других сумм до тех пор, пока его величество не сможет уплатить их, а тем временем будут насчитываться обычные проценты. - Клянусь, - воскликнул Иаков, - это честные и разумные условия! Мы сможем получить еще одну субсидию от палаты общин и рассчитаться за все. Унеси отсюда блюдо, Максуэл, и пусть поставят его в таком месте, где Стини и Чарлз смогут увидеть его, когда вернутся из Ричмонда. А теперь, когда мы остались одни, мой добрый старый друг Джорди, я могу сказать тебе по секрету, что, если уж говорить о Соломоне и о нас с тобой, вся мудрость страны покинула Шотландию, когда мы отправились сюда на юг. Джордж Гериот, достаточно хорошо усвоивший придворные нравы, не преминул заметить, что мудрые так же охотно следуют за мудрейшими, как олени следуют за своим вожаком. - Поистине, в твоих словах есть доля правды, - сказал Иаков, - ибо англичане, несмотря на свою самоуверенность, считают нас самих, наших придворных и слуг, хотя бы, например, тебя, неглупыми людьми, а мозги тех, кто остался на нашей родине, кружатся в дикой пляске, словно колдуны и ведьмы на шабаше. - Мне очень прискорбно слышать это, мой государь, - сказал Гериот. - Не соизволит ли ваше величество сказать, что сделали наши соотечественники, чтобы заслужить столь дурную славу? - Они с ума сошли, дорогой мой, совершенно рехнулись, - ответил король. - Я не могу отвадить их от дворца никакими указами, которые повсюду до хрипоты в горле выкрикивают мои герольды. Не дальше как вчера, как раз, когда мы уже сели на коня и собирались выехать со двора, вбегает этакий эдинбургский мужлан, настоящий оборванец - лохмотья на спине так и разлетаются в разные стороны, шляпа и плащ словно у пугала огородного, - и без всяких приветствий и поклонов, словно назойливый нищий, сует нам в руки какое-то прошение об уплате долгов нашей всемилостивейшей матушки и о тому подобной ерунде. Наша лошадь встала на дыбы, и если бы мы не были таким великолепным наездником, как говорят, превосходящим в этом искусстве большинство монархов и их подданных во всей Европе, клянусь тебе, мы растянулись бы на камнях во весь рост. - Ваше величество, - сказал Гериот, - родной отец для них, и это придает им смелости добиваться вашего милостивого приема. - Мне прекрасно известно, что я pater patriae, {Глава отечества (лат.).} - сказал Иаков, - но можно подумать, что они хотят распотрошить меня, чтобы разделить мое наследство. Клянусь, Джорди, эти деревенские увальни не могут даже подобающим образом подать прошение своему монарху. - Хотел бы я знать самый подходящий и приличный способ подавать прошения, - сказал Гериот, - хотя бы для того, чтобы научить наших бедных земляков хорошим манерам. - Клянусь спасением своей души, - воскликнул король, - ты понимаешь толк в воспитании, Джорди, и мне не жаль потратить время на то, чтобы поучить тебя! Итак, во-первых, сэр, к его величеству следует приближаться вот так - прикрывая глаза рукой, чтобы показать, что находишься перед лицом наместника господа бога. Очень хорошо, Джорди, очень благопристойно. Затем, сэр, ты должен преклонить колена, как будто собираешься поцеловать край нашей одежды, шнурок нашего башмака или нечто подобное. Прекрасно разыграно; а мы, желая быть любезным и милостивым к нашим подданным, предупреждаем твое намерение и делаем тебе знак, чтобы ты встал; но ты, желая снискать нашу милость, все еще не встаешь с колен и, опустив руку в свою сумку, достаешь прошение и почтительно кладешь его в нашу открытую ладонь. Тут золотых дел мастер, с большой точностью выполнивший всю предписанную церемонию, к немалому удивлению Иакова завершил ее, положив в его руку прошение лорда Гленварлоха. - Что это значит, негодный обманщик?! - воскликнул король, краснея и брызгая слюной. - Для того я учил тебя всем этим церемониям, чтобы ты подал свое прошение нашей королевской особе? Клянусь всем святым, это все равно, что ты направил бы на меня заряженный пистолет. И ты сделал это в моем собственном кабинете, куда никто не смеет входить без моего всемилостивейшего соизволения. - Я надеюсь, - сказал Гериот, все еще стоя на коленях, - ваше величество простит меня за то, что я, желая помочь своему другу, воспользовался уроком, который вы соблаговолили мне преподать. - Другу! - воскликнул король. - Тем хуже... тем хуже для тебя, должен я тебе сказать. Если бы речь шла о том, чтобы сделать добро тебе самому, это бы еще куда ни шло, и можно было бы надеяться, что ты не скоро снова обратишься ко мне; но у тебя может быть сотня друзей, и от каждого из них по прошению, одно за другим. - Надеюсь, - сказал Гериот, - что ваше величество будет судить обо мне по прежнему опыту и не заподозрит меня в такой самонадеянности. - Не знаю, - сказал благодушный монарх. - Мне кажется, весь мир сошел с ума... sed semel insanivimus omnes. {Однажды мы все бываем безумны (лат.).} Конечно, ты мой старый и верный слуга, и если бы ты просил что-нибудь для себя, поверь, тебе не пришлось бы просить дважды. Но Стини так любит меня, что ему неприятно, когда кто-нибудь, кроме него самого, домогается моей благосклонности. Максуэл, - камердинер уже вынес блюдо и снова вернулся в кабинет короля, - отправляйся-ка в приемную вместе со своими длинными ушами. Говоря по совести, Джорди, я думаю, так как ты был моим доверенным и ювелиром еще в те времена, когда я мог бы сказать про себя словами языческого поэта: "Non mea renidet in domo lacunar" {Не в моем доме потолок блистает (лат.).} - ибо, поистине, они так разграбили старый дом моей матушки, что буковые кубки, деревянные тарелки и медные блюда были в то время лучшим убранством нашего стола, и мы радовались, когда у нас было что положить на них, и не обращали внимания, из какого металла сделана наша посуда. Помнишь - ведь ты был посвящен в большинство наших заговоров - как нам пришлось послать полдюжины солдат, чтобы опустошить голубятню и птичий двор леди Логенхауз, и какой огромный иск предъявила бедная дама Джоку Милчу и ворам из Эннендейла, которые были так же неповинны в этих деяниях, как я в грехе смертоубийства? - Джоку повезло, - сказал Гериот, - ибо, если память мне не изменяет, это спасло его от виселицы в Дамфризе, которую он вполне заслужил за другие злодеяния. - Как, ты помнишь и это?! - воскликнул король. - Но он обладал другими достоинствами. Джок Милч был лихим охотником и кликал гончих таким зычным голосом, что эхо разносилось по всему лесу. Но в конце концов его постигла участь Эннендейла: лорд Торторуолд проткнул его своим копьем. Черт возьми, Джорди! Когда я вспоминаю все эти дикие проделки, признаться, мне кажется, нам веселее жилось в старом Холируде в те тревожные времена, нежели теперь, когда мы как сыр в масле катаемся. Cantabit vacuus {Он будет петь свободный (лат.).} - у нас не было никаких забот. - Быть может, ваше величество соизволит вспомнить, - сказал золотых дел мастер, - с каким трудом мы собрали серебряную посуду и золотые вещи, чтобы пустить пыль в глаза испанскому послу. - Как же! - воскликнул король, увлеченный беседой. - Не помню только имени того преданного лорда, который отдал нам все до последней унции, что было в его доме, лишь бы его монарх не ударил лицом в грязь перед теми, в чьем владении находится вся Вест-Индия. - Я полагаю, ваше величество, - сказал горожанин, - если вы взглянете на бумагу, которую вы держите в руке, вы вспомните его имя. - Верно! - воскликнул король. - Как ты сказал? Да, его звали лорд Гленварлох... Justus et tenax propositi... {Справедливый и твердый в испытании (лат.).}. Справедливый человек, но упрям, как бык. Когда-то он был против нас, этот лорд Рэндел Олифант Гленварлох, но, в общем, он был любящим и верным подданным. А этот проситель, должно быть, его сын: Рэндел ведь давно уже ушел туда, куда суждено уйти королю и лорду, Джорди, а также тебе подобным. Чего же хочет от нас его сын? - Уплаты крупного долга, - ответил горожанин, - казначейством его величества - денег, которые его отец ссудил вашему величеству в трудную минуту, во время заговора Рутвена. -Я хорошо помню это, - сказал король Иаков. - Черт возьми, Джорди! Тогда я только что вырвался из когтей мейстера Глэмиса и его сообщников, и никогда еще ни для одного наследного принца деньги не были столь желанными гостями; тем более позорно и достойно сожаления, что венценосный монарх нуждается в столь ничтожной сумме. Но почему же он пристает к нам с этим долгом, словно булочник в конце месяца? Мы должны ему деньги, и мы уплатим их, когда это будет нам удобно, или возместим их каким-нибудь другим образом, как подобает между монархом и его подданным. Мы не in meditatione fuqae, {Готовимся к бегству (лат.).} Джорди, и нет нужды арестовывать нас так поспешно. - Увы! Если угодно знать вашему величеству, - сказал ювелир, качая головой, - не собственное желание, а крайняя нужда заставляет бедного молодого дворянина быть таким докучливым; ему нужны деньги, и как можно скорее, чтобы уплатить долг Перегрину Питерсону, хранителю привилегий в Кэмпвере, в противном случае он лишится унаследованного им титула барона, и родовое поместье Гленварлохов будет у него отобрано в уплату невыкупленной закладной. - Что ты говоришь, Джорди, что ты говоришь?! - нетерпеливо воскликнул король. - Чтобы этот мужлан, хранитель привилегий, сын голландского шкипера, захватил поместья и титул старинного рода Олифантов? Клянусь святым причастием, Джорди, не бывать этому; мы можем приостановить взыскание нашим всемилостивейшим указом или иным путем. - С позволения вашего величества, я сомневаюсь, чтобы это было возможно, - ответил горожанин. - Ваш ученый советник, знаток шотландских законов, уверяет, что нет никакого другого средства, кроме уплаты долга. - Вздор! - воскликнул король. - Пусть он не уступает этому мужлану до тех пор, пока мы не наведем порядок в его делах. - Увы! - настойчиво повторил ювелир. - С позволения вашего величества, ваше собственное мирное правление и ваша справедливость ко всем людям сделали грубую силу ненадежной опорой всюду, за исключением пределов Шотландии. - Да, да, да, Джорди, - сказал озадаченный монарх, чьи представления о справедливости, целесообразности и выгоде путались в таких случаях самым странным образом, - справедливо, чтобы мы уплатили наш долг, дабы этот юноша мог уплатить свой. Ему нужно заплатить, и, in verbo regis, {Слово короля (лат.).} ему будет заплачено. Но как достать денег, мой друг? Это трудная задача. Попытай-ка счастья в Сити, Джорди. - Сказать по правде, - ответил Гериот, - с позволения вашего величества, что касается займов, ссуд и субсидий - в настоящее время в Сити... - Не говори мне ничего о Сити, - перебил его король Иаков. - Наша казна так же суха, как проповеди настоятеля собора святого Эгидия о покаянии - ex nihilo nihil fit, {Из ничего ничего и не получится (лат.).} - с дикого шотландского горца штанов не снимешь. Пусть тот, кто приходит ко мне за деньгами, научит меня, как достать их. Ты должен попытать счастья в Сити, Гериот; ведь не зря тебя зовут Звонким Джорди. И, in verbo regis, я уплачу долг этому юноше, если ты устроишь для меня заем... Я не буду торговаться об условиях, и, скажу тебе по секрету, мы выкупим старинное родовое поместье Гленварлохов. Но почему же молодой лорд не является во дворец, Гериот? Он красив? У него достаточно приличный вид, чтобы показаться при дворе? - Никто не мог бы соперничать с ним в этом, - сказал Джордж Гериот, - но... - Ага, я понимаю тебя! - воскликнул король. - Я понимаю тебя - res angustae domi. {Ограниченность средств ума (лат.).} Бедный юноша, бедный юноша! А отец его - истый шотландец, с верным и преданным сердцем, хоть и упрям бывал иногда. Послушай, Гериот, дадим этому юноше двести фунтов на экипировку. Вот, возьми, - и он снял со своей старой шляпы нить рубинов. - Ты раньше уже ссужал мне под нее более крупную сумму, старый левит. Оставь ее у себя в залог, пока я не верну тебе деньги из следующей субсидии. - Если вашему величеству будет угодно дать мне эти распоряжения в письменной форме, - сказал осторожный горожанин. - Черт бы побрал твою щепетильность, Джордж, - сказал король. - Ты педантичен, как пуританин, в отношении всяких церемоний и настоящий маловер, когда речь идет о сути дела. Неужели тебе недостаточно королевского слова, чтобы ссудить мне твои жалкие двести фунтов? - Но не для того, чтобы хранить у себя королевские драгоценности, - ответил Джордж Гериот. И король, давно уже привыкший иметь дело с недоверчивыми кредиторами, написал распоряжение на имя Джорджа Гериота, своего любимого золотых дел мастера и ювелира, на сумму в двести фунтов, подлежащих немедленной уплате Найджелу Олифанту, лорду Гленварлоху, в счет королевского долга, разрешающее также хранение в качестве залога нити баласских рубинов с крупным бриллиантом, описанной в каталоге драгоценностей его величества, которая должна оставаться во владении вышеупомянутого Джорджа Гериота, ссудившего упомянутую сумму, и так далее, до тех пор, пока он не получит законного удовлетворения и ему не будет уплачена вышеупомянутая сумма. В другом указе его величество давал упомянутому Джорджу Гериоту полномочия вести переговоры с некоторыми денежными людьми о предоставлении на справедливых условиях ссуды для текущих нужд его величества в сумме не менее пятидесяти тысяч мерков, а если окажется возможным, то и больше. - Учился ли он где-нибудь, наш лорд Найджел? - спросил король. Джордж Гериот не мог точно ответить на этот вопрос, но высказал предположение, что молодой лорд учился в чужих краях. - Мы сами дадим ему совет, как заниматься науками с наибольшей пользой; а может быть, мы пригласим его ко двору, чтобы он учился вместе со Стини и малюткой Чарлзом. Хорошо, что мы вспомнили о них. Уходи, Джордж, уходи, ибо дети сейчас вернутся домой и мы не хотели бы, чтобы они узнали про дело, о котором мы с тобой только что говорили. Propera pedem, {Торопись (лат.).} о Джорди! Забирайся на своего мула и - с богом! Так закончилась беседа между добрым королем Джейми и его щедрым ювелиром и золотых дел мастером. Глава VI Его я знаю - он точь-в-точь лимон: Им остроумцы смачивали губы, Чтоб перебить лимонной кислотой В зубах навязший мед придворной лести. Сок был жесток и едок - но, увы, Кончается: лимон почти что выжат, А бедная сухая кожура Пойдет в корыто для свиного пойла - Не любят люди горького. "Камергер", Комедия Добрая компания, приглашенная гостеприимным горожанином, собралась в его доме на Ломбард-стрит в "тощий и голодный" полуденный час, чтобы принять участие в трапезе, разделяющей день на две части, - примерно в ту пору, когда современный светский человек, ворочаясь на своей перине, не без сомнений и нерешительности мало-помалу приходит к убеждению, что пора все-таки начинать его. Явился туда и молодой Найджел в костюме хотя и простом, но все же более приличествующем его возрасту и званию, чем прежнее одеяние, в сопровождении своего слуги Мониплайза, внешность которого также значительно изменилась к лучшему. Из-под синего бархатного берета, небрежно сдвинутого набекрень, смотрело его торжественное и суровое лицо. На нем был плотный, облегающий камзол из синего английского сукна, который, не в пример его прежней одежде, не могли бы разорвать все подмастерья с Флит-стрит. Щит и палаш - оружие, соответствующее его положению, - и изящная серебряная пряжка с гербом его господина свидетельствовали о том, что он был слугой аристократа. Он сидел в кухне почтенного горожанина, предвкушая тот момент, когда его услуги за господским столом будут вознаграждены и он получит свою долю угощения, какое ему не часто случалось отведывать. Мейстер Рэмзи, ученый и изобретательный механик, тщательно вымытый, причесанный и очищенный от копоти и сажи мастерской и кузницы, был, согласно обещанию, благополучно доставлен на Ломбард-стрит. Сопровождавшая Рэмзи девушка лет двадцати была очень красива, очень скромна и застенчива, но ее черные живые глаза то и дело вступали в спор со степенным выражением, на которое молчание, сдержанность, простой бархатный чепчик и батистовые брыжи обрекали мистрис Маргарет, дочь почтенного горожанина. Среди гостей были также два лондонских торговца - в широких плащах с длинными золотыми цепочками, с добрым именем, весьма сведущие в своем торговом деле, но не заслуживающие более подробного описания. Был там еще пожилой священник в рясе - скромный, почтенный человек, такого же простого нрава, как и горожане его прихода. Этих слов достаточно для описания вышеупомянутых гостей, но иное дело сэр Манго Мэлегроутер из Гернигокасла, который заслуживает большего внимания, как одна из наиболее самобытных фигур того времени, в которое он процветал. Этот славный кавалер постучал в дверь мейстера Гериота как раз в тот момент, когда часы начали отбивать двенадцать, и прежде чем прозвучал последний удар, он уже сидел в своем кресле. Это дало кавалеру отличный повод отпускать саркастические замечания в адрес всех, кто приходил после него, не говоря уже о шутках на счет тех, кто проявил излишнюю поспешность и явился раньше времени. Не имея почти никакого достояния, кроме своего титула, сэр Манго с ранних лет был взят во дворец в качестве мальчика для порки, как в те времена называли эту должность, к королю Иакову VI и вместе с его величеством обучался всем классическим наукам у знаменитого наставника короля, Джорджа Бьюкэнана. Должность мальчика для порки обрекала ее несчастного обладателя на все телесные наказания, которые помазанник божий, чья особа, разумеется, была священна, мог заслужить при изучении грамматики и просодии. При строгих правилах, установленных Джорджем Бьюкэнаном, не одобрявшим кары для искупления чужой вины, Иаков сам подвергался наказанию за свои проступки, и Манго Мэлегроутер наслаждался синекурой; но другой наставник Иакова, мейстер Пэтрик Янг, соблюдал все положенные церемонии и приводил юного короля в ужас побоями, которые он щедро расточал мальчику для порки, когда уроки его царственного питомца не были приготовлены должным образом. Надо отдать справедливость сэру Манго - он обладал качествами, в высшей степени подходившими для его официального положения. Природа наделила его комически уродливыми чертами лица, которые, когда они искажались от страха, боли или гнева, даже в юности напоминали причудливые маски на карнизах готических храмов. К тому же и голос у него был пронзительный и жалобный, и когда он корчился от боли под беспощадными ударами мейстера Пэтрика Янга, выражение его уродливого лица и издаваемые им нечеловеческие вопли как нельзя лучше были способны произвести надлежащее впечатление на заслужившего порку монарха, взиравшего на то, как другой, и притом невинный, человек страдал за совершенный им проступок. Таким образом, сэр Манго Мэлегроутер (ибо таков был приобретенный им титул) уже с ранних лет занял при дворе прочное положение, которое другой на его месте старался бы сохранить и еще больше упрочить. Но когда он настолько вырос, что его нельзя уже было подвергать порке, у него не осталось никаких других средств, чтобы сделать свое присутствие желанным. Резкий, язвительный нрав, злословие, желчный юмор, зависть к своим соперникам, более счастливым, чем обладатель столь приятных качеств, далеко не всегда являлись препятствием для возвышения придворного; но тогда они должны были сочетаться с изрядной долей эгоизма, коварства и благоразумия, которыми сэр Манго не обладал ни в малейшей степени. Его насмешки вызывали возмущение, он не умел скрывать свою зависть, и прошло не много времени после достижения им совершеннолетия, как он уже умудрился затеять столько ссор, что потребовалось бы девять жизней, чтобы ответить на все вызовы. На одном из таких поединков он получил - быть может, нам следовало бы сказать, к счастью для себя - рану, которая впоследствии служила ему извинением при отказе принимать подобного рода приглашения. Сэр Ральон Рэтрей Рэнегальон отсек ему на поединке три пальца на правой руке, так что сэр Манго никогда уже не мог больше держать шпагу. Спустя некоторое время, когда он написал сатирические стихи на лэди Кокпен, он был столь жестоко избит специально нанятыми для этой цели людьми, что его нашли полумертвым на месте безжалостной расправы; при этом у него оказалось сломанным одно бедро, которое затем неправильно срослось, и до самой могилы у него осталась прихрамывающая походка. Искалеченные рука и нога не только придали еще большую причудливость внешности этого оригинала, но также избавили его на будущее время от более опасных последствий его собственного нрава, и постепенно он состарился на службе при дворе, где ничто больше не угрожало ни его жизни, ни целости его рук и ног, не приобретая друзей и не получая повышения. Иной раз его язвительные замечания забавляли короля, но у него никогда не хватало хитрости, чтобы использовать благоприятный момент, и враги сэра Манго (а таковыми были все придворные) всегда находили средства, чтобы снова лишить его благосклонности монарха. Прославленный Арчи Армстронг великодушно предложил сэру Манго полу своего собственного шутовского наряда, желая таким образом наделить его привилегиями и неприкосновенностью, свойственными должности придворного скомороха. "Ибо, - сказал знаменитый шут, - сэр Манго в своем теперешнем положении не получает за удачную шутку никакой другой награды, кроме прощения короля за то, что он осмелился произнести ее". Даже в Лондоне падавший вокруг сэра Манго Мэлегроутера золотой дождь не оросил его увядшего счастья. Он постепенно превращался в глухого сварливого старика и даже утратил свое остроумие, оживлявшее в прежние времена его суровые обличения, и Иаков, несмотря на почти такой же преклонный возраст, сохранивший странное, почти необъяснимое стремление окружать себя молодыми людьми, едва терпел его присутствие. Итак, сэр Манго на закате своих дней и счастья, с изможденным телом, в поблекших нарядах, являлся во дворец не чаще, чем того требовало его положение, стараясь найти пищу для своих насмешек на публичных гуляньях и под сводами собора святого Павла, бывшего в ту пору излюбленным местом встречи всех сплетников и людей всякого рода, общаясь преимущественно с теми из своих соотечественников, которых он считал ниже себя по рождению и по званию. Таким образом, ненавидя и презирая торговлю и тех, кто занимался ею, он тем не менее проводил немало времени среди шотландских ремесленников и купцов, последовавших за королевским двором в Лондон. С ними он мог быть циничным, не оскорбляя их, ибо некоторые сносили его насмешки и грубость из уважения к его происхождению и званию кавалера, которое в те времена давало большие привилегии, а другие, более разумные, жалели и терпели старика с несчастной судьбой и столь же несчастным характером. Среди последних был также и Джордж Гериот; несмотря на то, что привычка и воспитание побуждали его простирать свою почтительность перед аристократией до предела, который в наше время показался бы нелепым, он обладал достаточным здравым смыслом, чтобы не допускать ничем не оправданной навязчивости и неподобающих вольностей со стороны такого человека, как сэр Манго, по отношению к которому он проявлял, однако, не только уважение и вежливость, но подлинную доброту и даже щедрость. Об этом можно было судить по тому, как вел себя сэр Манго Мэлегроутер при появлении в доме ювелира. Он засвидетельствовал свое почтение мейстеру Гериоту и скромной, пожилой, сурового вида женщине в чепчике, по имени тетушка Джудит, исполнявшей обязанности хозяйки дома, почти совсем без той высокомерной язвительности, какая появилась на его своеобразной физиономии, когда он по очереди поклонился Дэвиду Рэмзи и двум другим степенным горожанам. Он вмешался в беседу этих последних, заметив, что, как он слышал в соборе святого Павла, обанкротившаяся фирма Пиндивайда, крупного купца, который, как он выразился, "угостил ворон пудингом" и к которому, как он узнал из того же самого достоверного источника, у них есть неудовлетворенные претензии, по-видимому стоит перед полным крахом: корабль и груз, киль и снасти - все пойдет ко дну. Оба горожанина с усмешкой переглянулись, но будучи слишком благоразумными, чтобы обсуждать на людях свои частные дела, они, придвинувшись друг к другу, стали говорить шепотом и уклонились от дальнейшей беседы с сэром Манго. Затем старый шотландский кавалер с такой же непочтительной фамильярностью обрушился на часовщика. - Дэви, - сказал он, - Дэви, идиот ты старый, ты еще не рехнулся, стараясь применить свою математическую науку, как ты ее называешь, к книге Апокалипсиса? Я надеялся услышать, что ты уже совершенно точно вычислил звериное число. - Что ж, сэр Манго, - сказал механик, стараясь воскресить в своей памяти, что было ему сказано и кем, - возможно, что вы сами ближе к цели, чем вам это кажется, ибо, принимая во внимание, что у этого зверя десять рогов, вы легко можете сосчитать по пальцам... - Мои пальцы! Ах ты проклятый старый, ржавый, ни на что не годный хронометр! - воскликнул сэр Манго и полушутя-полусерьезно схватился рукой, или, вернее, клешней (ибо палаш сэра Ральона придал ей эту укороченную форму), за рукоятку своей шпаги. - Ты еще издеваешься над моим увечьем! Тут вмешался мейстер Гериот. - Я никак не могу убедить нашего друга Дэвида, - сказал он, - что библейские пророчества должны оставаться во мраке неизвестности до тех пор, пока их неожиданное свершение, как в былые дни, не принесет с собой исполнения того, что сказано в писании. Но тем не менее не вздумайте испытывать на нем свою рыцарскую доблесть. - Клянусь бессмертием своей души, я не собираюсь тратить ее понапрасну, - смеясь, сказал сэр Манго. - Скорее я под звуки охотничьего рога помчался бы со сворой гончих за очумелой овцой; он уже снова дремлет, с головой погрузившись в свои цифры, частные и делимые. Мистрис Маргарет, радость моя, - ибо красота юной горожанки немного смягчила даже свирепые черты лица сэра Манго Мэлегроутера, - ваш отец всегда такой занимательный собеседник? Мистрис Маргарет жеманно улыбнулась, вскинула головку, посмотрела по сторонам, затем устремила неподвижный взгляд в одну точку и, изобразив на своем лице робкое замешательство и застенчивость, необходимые, как она полагала, чтобы скрыть свойственные ее характеру проницательность и находчивость, наконец ответила, что ее отец действительно очень часто бывает погружен в размышления, но она слышала, что он унаследовал эту привычку от ее дедушки. - От вашего дедушки? - воскликнул сэр Манго, как бы не уверенный в том, что он не ослышался. - Вы сказали, от вашего дедушки? Девушка с ума сошла! Я не знаю ни одной девицы по сю сторону Темпл-Бара, у которой была бы такая древняя родословная. - Но у нее есть также крестный отец, сэр Манго, - сказал Джордж Гериот, снова вмешиваясь в разговор, - и надеюсь, вы питаете к нему достаточное уважение, чтобы он мог обратиться к вам с просьбой не заставлять краснеть его прелестную крестницу. - Тем лучше, тем лучше, - сказал сэр Манго. - Это делает ей честь, что, рожденная и воспитанная под звон колоколов церкви святой Марии, она еще не утратила способности краснеть, и клянусь спасением своей души, мейстер Джордж, - продолжал он, потрепав рассерженную девицу по подбородку, - она достаточно красива, чтобы искупить недостаток в предках, во всяком случае в таком квартале, как Чипсайд, где, поверьте мне, все они одним миром... Девушка вспыхнула, но не рассердилась, как первый раз. Мейстер Джордж Гериот поспешил прервать окончание грубоватой пословицы, лично представив сэра Манго лорду Найджелу. Сэр Манго сначала не мог понять, что сказал ему хозяин. - Клянусь святым причастием, кто, говорите вы? После того как имя Найджела Олифанта, лорда Гленварлоха, было еще раз громко повторено над самым его ухом, он весь подтянулся и, бросив на хозяина дома суровый взгляд, упрекнул его, что он не удосужился раньше познакомить друг с другом таких знатных особ, чтобы они могли обменяться любезностями, прежде чем смешаются с остальными гостями. Затем он отвесил своему новому знакомому глубокий, изысканный поклон, на какой только способен человек с искалеченной рукой и ногой, и заметив, что он знавал прежде отца его светлости, поздравил его с приездом в Лондон и выразил надежду встретиться с ним во дворце. По манерам сэра Манго, а также увидев, как хозяин дома плотно сжал губы, чтобы удержаться от смеха, Найджел сразу понял, что имеет дело с совершенно необыкновенным чудаком, и ответил на его поклон с подобающей церемонностью. В течение некоторого времени сэр Манго не отрывал пристального взгляда от статной фигуры и красивого лица молодого лорда, и так как созерцание физического совершенства было ему столь же ненавистно, как вид чужого богатства или каких-либо других преимуществ, - подойдя к нему поближе, он, подобно одному из утешителей Иова, стал распространяться о былой славе лордов Гленварлох и выразил сожаление по поводу того, что, как он слышал, последний отпрыск этого рода едва ли вступит во владение поместьями своих предков. Затем он стал говорить о красоте старого замка Гленварлох, расположенного на высоком холме, о спокойной глади озера, богатого дичью для соколиной охоты, о густых лесах, уходящих вдаль к горному кряжу и изобилующих оленями, и о всех других богатствах этих старинных баронских владений, так что в конце концов Найджел, несмотря на все свои усилия, не мог удержаться от глубокого вздоха. Сэр Манго, обладавший искусством находить больное место у своих собеседников, заметил, что его новый знакомый изменился в лице, и с удовольствием продолжал бы беседу, но повар, призывая слуг подать обед и одновременно приглашая гостей к столу, уже нетерпеливо постукивал рукояткой своего большого ножа о кухонный стол достаточно громко, чтобы этот стук можно было услышать во всем доме, от чердака до подвала. Сэр Манго, большой любитель хорошего угощения - склонность, которая, между прочим, помогала ему примирять свое достоинство с такими визитами к горожанам, - при этих звуках оставил Найджела и других гостей в покое до тех пор, пока его страстное желание занять подобающее ему почетное место за обильным столом не было должным образом удовлетворено. Усевшись по указанию хозяина слева от тетушки Джудит, он увидел, что Найджелу было отведено еще более почетное место по правую руку от почтенной дамы, между нею и очаровательной мистрис Маргарет, но он отнесся к этому с большим Спокойствием, ибо между ним и молодым лордом стоял великолепный нашпигованный каплун. Обед проходил в соответствии с обычаями того времени. Все было самое лучшее, и, кроме обещанных шотландских яств, на столе красовались бифштекс и пудинг - традиционные лакомства Старой Англии. Небольшой серебряный сервиз с необычайно красивой отделкой удостоился похвалы гостей и вызвал кривую усмешку на устах сэра Манго, как бы говорившую, что его владелец всего лишь искусный ремесленник. - Я не стыжусь своего ремесла, сэр Манго, - сказал прямодушный горожанин. - Говорят, плох тот повар, который не умеет сготовить и себе так, что пальчики оближешь, и мне, кажется, не пристало, чтобы я, сделавший добрую половину всех сервизов в Британии, покрыл свой собственный простым оловом. Благословение священника позволило гостям приступить к поставленным перед ними яствам, и все шло чинно до тех пор, пока тетушка Джудит, потчуя гостей каплуном, не стала уверять их, что он принадлежит к знаменитой породе, которую она сама вывезла из Шотландии. -- Значит, как и некоторые из его соотечественников, мадам, - вставил безжалостный сэр Манго, бросив взгляд в сторону хозяина дома, - он был хорошо нашпигован в Англии. - А есть и такие среди его соотечественников, - ответил мейстер Гериот, - которым все сало Англии не смогло оказать такую услугу. Сэр Манго язвительно улыбнулся и покраснел, остальные гости засмеялись, и злой насмешник, у которого были свои собственные причины не ссориться окончательно с мейстером Джорджем, хранил молчание до конца обеда. Затем было подано сладкое и вина превосходного вкуса и тончайшего аромата, и Найджел убедился, что гостеприимство лондонского горожанина совершенно затмило приемы самых богатых бургомистров, на которых ему случалось бывать на чужбине. Но в то же время здесь не было ничего показного, что было бы несовместимо с положением именитого горожанина. Во время обеда Найджел, как требовали приличия того времени, вел разговор главным образом с мистрис Джудит, которая оказалась настоящей шотландкой, со строгими взглядами на жизнь, более склонной к пуританству, чем ее брат Джордж (ибо она приходилась ему сестрой, хотя он всегда называл ее тетушкой), весьма преданной ему и окружавшей его постоянной заботой. Так как разговор почтенной дамы не отличался ни живостью, ни обаянием, естественно, что молодой лорд обратился затем к прелестной дочери старого часовщика, сидевшей справа от него. Однако от нее нельзя было добиться ничего, кроме односложных ответов, и когда молодой кавалер расточал ей самые любезные и приятные комплименты, какие ему только подсказывала его галантность, по ее красивым губам скользила лишь мимолетная, едва заметная улыбка. Найджелу уже начинало надоедать это общество, так как старые горожане говорили с хозяином дома о коммерческих делах на языке совершенно для него непонятном, как вдруг сэр Манго Мэлегроутер привлек всеобщее внимание. Незадолго перед тем этот любезный персонаж уединился в нише, образованной выступающим окном, из которого можно было видеть подъезд дома и улицу. Вероятно, сэр Манго избрал это место, чтобы любоваться пестрой картиной уличной жизни столицы, способной рассеять мрачные мысли желчного человека. То, что он видел до сих пор, должно быть, не представляло никакого интереса, но вот за окном послышался конский топот, и кавалер внезапно воскликнул: - Клянусь честью, мейстер Джордж, вам бы лучше наведаться в лавку; это Найтон, лакей герцога Бакингема, и с ним еще два молодца, словно он сам герцог собственной персоной. - Мой кассир внизу, - сказал Гериот, не выказывая ни малейшего беспокойства, - и он уведомит меня, если заказы его светлости потребуют моего немедленного присутствия. - Вот еще! Кассир? - пробормотал себе под нос сэр Манго. - Легкая у него, вероятно, была работа, когда я впервые познакомился с тобой. Но, - продолжал он вслух, - подойдите хоть по крайней мере к окну. Посмотрите, Найтон вкатил в дверь вашего дома какое-то серебряное блюдо - ха-ха-ха! - вкатил его на ребре, как мальчишки катают обручи. Не могу удержаться от смеха. Ха-ха-ха! Ну и наглый же молодчик! - Я думаю, вы не могли бы удержаться от смеха, - сказал Джордж Гериот, вставая и направляясь к двери, - если бы ваш лучший друг лежал при смерти. - Злой язык, не правда ли, милорд? - сказал сэр Манго, обращаясь к Найджелу. - Недаром наш друг - золотых дел мастер. Не скажешь, что у него свинцовое остроумие. Пойду-ка я вниз посмотреть, что там случилось. Спускаясь в контору, Гериот встретил своего кассира, с озабоченным лицом поднимавшегося по лестнице. - В чем дело, Робертс, - спросил ювелир, - что все это значит? - Это Найтон, мейстер Гериот, из дворца... Найтон, лакей герцога. Он принес обратно блюдо, которое вы отвезли во дворец, швырнул его в дверь, словно старую оловянную тарелку, и велел передать вам, что королю не нужен ваш хлам. - Ах вот как! - воскликнул Гериот. - Не нужен мой хлам! Пройдем в контору, Робертс. Сэр Манго, - прибавил он, поклонившись подошедшему кавалеру, который собирался последовать за ним, - прошу извинить нас на одну секунду. Повинуясь этому запрету, сэр Манго, так же как другие гости слышавший разговор Джорджа Гериота с его кассиром, был вынужден ждать в приемной конторы, где он надеялся удовлетворить свое жадное любопытство расспросами Найтона, но посланец его светлости, усугубив неучтивость своего господина собственной грубостью, вновь умчался в западном направлении, сопровождаемый своими спутниками. Тем временем имя герцога Бакингема, всемогущего фаворита короля и принца Уэльского, внесло некоторую тревогу в общество, оставшееся в большой гостиной. Его скорее боялись, чем любили, и, не будучи деспотом в полном смысле этого слова, он все же слыл надменным, вспыльчивым и мстительным. Найджела угнетала мысль о том, что, видимо, сам того не подозревая, он навлек гнев герцога на своего благодетеля. Другие гости шепотом обменивались мнениями, пока наконец обрывки фраз не достигли ушей Рэмзи, который не слышал ни одного слова из того, что происходило перед этим, и, погруженный в свои вычисления, с которыми он связывал все происшествия и события, уловил только последнее слово и ответил: - Герцог... герцог Бакингем... Джордж Вильерс... Да... я говорил о нем с Лэмби. - Господи! Матерь божья! Как ты можешь говорить так, отец? - воскликнула дочь, обладавшая достаточной проницательностью, чтобы понять, что ее отец затронул опасную тему. - А что ж тут такого, дочка, - ответил Рэмзи. - Звезды способны лишь влиять на людей, они не могут подчинять их себе. Да будет тебе известно, люди, умеющие составлять гороскопы, говорят о его светлости, что произошло значительное сближение Марса и Сатурна, истинное, или правильное, время которого, если привести вычисления Эйхстадиуса, сделанные для широты Ораниенбурга, к широте Лондона, составляет семь часов пятьдесят пять минут и сорок одну секунду... - Помолчи немного, старый кудесник, - сказал Гериот, вошедший в комнату со спокойным и решительным выражением лица. - Твои вычисления верны и неоспоримы, когда они касаются меди и проволоки и механической силы, но грядущие события повинуются воле того, кто держит в своей деснице сердца королей. - Все это так, Джордж, - ответил часовщик, - но при рождении этого джентльмена являлись знамения, указывающие на то, что жизнь его будет полна неожиданностей. Уже давно про него говорили, что он родился как раз в момент встречи ночи и дня, под влиянием враждебных друг другу сил, которые могут определить нашу и его судьбу. Полнолуние с приливом - Быть богатым и счастливым. Тучи красные в закат Смерть кровавую сулят. - Нехорошо говорить такие вещи, - сказал Гериот, - особенно о великих мира сего; каменные стены имеют уши, и птицы небесные разнесут твои слова по всему свету. Некоторые из гостей, видимо, разделяли мнение хозяина дома. Предчувствуя недоброе, оба купца поспешно распрощались. Мистрис Маргарет, убедившись, что ее телохранители подмастерья пребывают в полной готовности, дернула отца за рукав, вырвав его из власти глубоких размышлений (то ли относившихся к колесам времени, то ли к колесу фортуны), пожелала доброй ночи своей приятельнице мистрис Джудит и получила благословение крестного отца, одновременно надевшего на ее тонкий палец кольцо отменной работы и немалой ценности, ибо она редко покидала его дом без какого-нибудь знака его привязанности. После таких почетных проводов она отправилась в обратный путь на Флит-стрит в сопровождении своих телохранителей. Сэр Манго еще раньше распрощался с мейстером Гериотом, когда тот вышел из задней комнаты конторы, но так велик был интерес, который он испытывал к делам своего друга, что, дождавшись, когда мейстер Джордж поднялся во второй этаж, он не мог удержаться от того, чтобы не войти в это sanctum sanctorum {Святая святых (лат.).} и не посмотреть, чем занят мейстер Робертс. Кавалер застал кассира за составлением выписок из огромных рукописных фолиантов в кожаных переплетах с медными застежками, наполняющих гордостью и надеждой сердца купцов и вселяющих ужас в души покупателей, срок платежа которых уже истек. Благородный кавалер облокотился на конторку и, обращаясь к кассиру, сказал соболезнующим тоном: - Вы, кажется, потеряли выгодного заказчика, мейстер Робертс, и теперь выписываете ему счета? Совершенно случайно Робертс, так же как и сам сэр Манго, был туговат на ухо, и, так же как сэр Манго, он прекрасно умел пользоваться этим преимуществом и потому ответил невпопад: - Покорнейше прошу прощения, сэр Манго, за то, что я не прислал вам счета раньше, но хозяин просил не беспокоить вас. Сейчас я все подсчитаю. С этими словами он начал перелистывать страницы своей книги судеб, бормоча при этом: - Починка серебряной печати, новая пряжка для должностной цепи, позолоченная брошь для шляпы в виде креста святого Андрея с чертополохом, пара медных золоченых шпор... Ну, это Дэниелю Драйверу, это не по нашей части. Он продолжал бы в том же духе, но сэр Манго, не собиравшийся терпеливо выслушивать перечисление своих собственных, мелких долгов и еще меньше жаждавший уплатить их немедленно, с надменным видом пожелал кассиру доброй ночи и без дальнейших церемоний покинул дом. Мейстер Робертс посмотрел ему вслед с вежливой усмешкой обитателя Сити и сразу же принялся за более серьезные дела, прерванные вторжением сэра Манго. Глава VII Мы запасаем пищу, а о том, Что нам нужнее пищи, что в писанье Поставлено превыше благ земных, О том едином благе - забываем. "Камергер" Когда остальные гости покинули дом мейстера Гериота, молодой лорд Гленварлох тоже стал прощаться, но хозяин дома задержал его на несколько минут, пока не осталось никого, кроме священника. - Милорд, - сказал почтенный горожанин, - мы приятно провели заслуженный час досуга среди наших добрых друзей, а сейчас мне хотелось бы задержать вас для другого, более серьезного дела; когда мы имеем счастье видеть у себя дорогого мейстера Уиндзора, он обычно читает вечерние молитвы, перед тем как мы разойдемся. Ваш достопочтенный батюшка, милорд, не ушел бы, не приняв участия в семейной молитве; надеюсь, ваша светлость поступит так же. - С удовольствием, сэр, - ответил Найджел. - Ваше приглашение еще больше усиливает мою признательность вам, которой я и без того преисполнен. Если молодые люди забывают о своем долге, они должны быть глубоко благодарны другу, который напомнил им об этом. Пока они беседовали таким образом, слуги убрали раздвижные столы и поставили вместо них переносный аналой и кресла с подушечками для ног, предназначенные для хозяина, хозяйки и благородного гостя. Еще один низенький стул, или, вернее, нечто вроде табуретки, был поставлен рядом с креслом мейстера Гериота, и хотя в этом обстоятельстве не было ничего необычайного, Найджел невольно обратил на него внимание, ибо, когда он собирался сесть на табурет, старый джентльмен знаком дал ему понять, чтобы он занял более высокое место. Священник встал у аналоя. Домочадцы - многочисленная семья, состоящая из клерков и слуг, включая Мониплайза, - уселись на скамейках, храня глубокое молчание. Все уже сидели на своих местах с выражением благоговейного внимания, когда раздался тихий стук в дверь. Мистрис Джудит с беспокойством взглянула на брата, как бы стремясь угадать его желание. Он с серьезным видом кивнул головой и посмотрел на дверь. Мистрис Джудит быстро подошла к двери, открыла ее и ввела в комнату женщину необычайной красоты, появившуюся столь внезапно, что ее можно было бы принять за призрак. Если бы не смертельная бледность и отсутствие румянца, который мог оживить ее точеные черты, лицо ее можно было бы назвать божественно красивым. Никакие драгоценности не украшали гладко причесанные длинные черные волосы, ниспадавшие ей на плечи и на спину, что казалось весьма необычным в те времена, когда головной наряд, как его тогда называли, был широко распространен среди людей всякого звания. Белоснежное платье самого простого покроя скрывало всю ее фигуру, за исключением шеи, лица и рук. Роста она была скорее низкого, чем высокого, что, однако, скрадывалось благодаря изяществу и стройности ее фигуры. Несмотря на чрезвычайную простоту ее наряда, она носила ожерелье, которому могла бы позавидовать герцогиня - так ярко сверкали в нем крупные бриллианты, а ее талию охватывал пояс из рубинов, едва ли меньшей ценности. Когда странная красавица вошла в комнату, она бросила взгляд на Найджела и остановилась как бы в нерешительности, словно не зная, идти вперед или вернуться. Этот взгляд скорее выражал неуверенность и нерешительность, нежели застенчивость или робость. Тетушка Джудит взяла ее за руку и медленно повела вперед. Однако ее темные глаза были по-прежнему устремлены на Найджела с печальным выражением, пробудившим в его душе смутное волнение. Даже когда она села на свободный стул, видимо специально для нее предназначенный, она снова несколько раз взглянула на него с тем же задумчивым, томным и тревожным выражением, но без всякой робости и смущения, которые могли бы вызвать хотя бы слабый румянец на ее щеках. Как только эта странная женщина взяла в руки молитвенник, лежавший на подушечке возле ее стула, казалось, она немедленно погрузилась в благочестивые размышления; ее появление настолько отвлекло внимание Найджела от религиозного обряда, что он то и дело бросал взгляды в ее сторону, но ни разу не мог заметить, чтобы ее глаза или мысли хотя бы на одно мгновение отвратились от молитвы. Сам Найджел слушал молитву с меньшим вниманием, ибо появление этой леди казалось ему совершенно необыкновенным, и хотя отец воспитывал его в строгих правилах и требовал самого почтительного внимания во время богослужения, его мысли были смущены ее присутствием и он с нетерпением ждал конца службы, чтобы удовлетворить свое любопытство. Когда священник окончил чтение молитв и все остались на своих местах, как того требовал скромный и назидательный церковный обычай, в течение некоторого времени предаваясь благочестивым размышлениям, таинственная посетительница встала, прежде чем кто-либо двинулся с места, и Найджел заметил, что никто из слуг не поднялся со скамейки и даже не пошевельнулся, пока она не опустилась на одно колено перед Гериотом, который положил ей на голову руку, как бы благословляя ее, с печальной торжественностью во взгляде и жесте. Затем, не преклоняя колена, она поклонилась мистрис Джудит и, оказав эти знаки почтения, вышла из комнаты. Но, выходя, она снова устремила на Найджела пристальный взгляд, заставивший его отвернуться. Когда он опять посмотрел в ее сторону, он увидел только мелькнувший в дверях край ее белой одежды. Затем слуги встали и разошлись. Найджелу и священнику были предложены вино, фрукты и различные сладости, после чего пастор удалился. Молодой лорд хотел сопровождать его в надежде получить объяснение относительно таинственного видения, но хозяин дома остановил его и выразил желание побеседовать с ним в конторе. - Надеюсь, милорд, - сказал горожанин, - ваши приготовления к посещению дворца настолько продвинулись вперед, что вы сможете отправиться туда послезавтра. Быть может, это последний день перед перерывом, когда его величество будет принимать во дворце всех, кто по своему рождению, званию или должности может претендовать на его аудиенцию. На следующий день он отправляется в свой замок Теобальд, где он будет занят охотой и другими развлечениями, и не пожелает, чтобы ему докучали непрошеные гости. - Что касается меня, то я буду готов к этой церемонии, - сказал молодой аристократ, - но у меня не хватит на это смелости. Друзья, у которых я должен был бы найти поддержку и покровительство, оказались бездушными и вероломными. Их-то я, уж конечно, не буду беспокоить по этому делу, и все же я должен признаться в своем ребяческом нежелании выйти на новую для меня сцену в полном одиночестве. - Слишком смело для ремесленника, подобного мне, делать такое предложение аристократу, - сказал Гериот, - но послезавтра я должен быть во дворце. Я могу сопровождать вас до приемного зала, пользуясь своим положением придворного. Я могу облегчить вам допуск во дворец, если вы встретите затруднения, и указать, каким образом и когда вы сможете представиться королю. Но я не знаю, - прибавил он, улыбаясь, - перевесят ли эти маленькие преимущества неуместность того, что аристократ будет ими обязан старому кузнецу. - Вернее, единственному другу, которого я обрел в Лондоне, - сказал Найджел, протягивая ему руку. - Ну что ж, если вы так смотрите на это дело, - ответил почтенный горожанин, - мне не остается ничего больше добавить. Завтра я заеду за вами в лодке, подобающей такому случаю. Но помните, мой дорогой юный лорд, что я не желаю, подобно некоторым людям моего звания, переступить его пределы, общаясь с выше меня стоящими, и потому не бойтесь оскорбить мою гордость, допустив, чтобы в приемном зале я держался поодаль, после того как для нас обоих будет удобней расстаться; а в остальном я поистине всегда буду счастлив оказать услугу сыну моего старого покровителя. Беседа увлекла их так далеко от предмета, возбудившего любопытство молодого аристократа, что в этот вечер к нему нельзя уже было вернуться. По- этому, выразив Джорджу Гериоту благодарность, он распрощался с ним, пообещав, что будет ждать его в полной готовности послезавтра в десять часов утра, чтобы отправиться с ним на лодке во дворец. Корпорация факельщиков, воспетая графом Энтони Гамильтоном, как характерная черта Лондона, в царствование Иакова I уже начала свою деятельность, и один из них, с коптящим факелом, был нанят, чтобы освещать молодому шотландскому лорду и его слуге путь к их жилищу: хотя теперь они знали город лучше, чем прежде, в темноте они все же могли заблудиться и не найти дорогу домой. Это позволило хитроумному мейстеру Мониплайзу держаться как можно ближе к своему хозяину, после того как он предусмотрительно продел левую руку сквозь рукоятку своего щита и ослабил в ножнах палаш, чтобы быть готовым ко всяким случайностям. - Если бы не вино и не вкусный обед, которым нас угостили в доме этого старика, милорд, - промолвил рассудительный слуга, - и если бы я не знал по слухам, что он человек, видно, справедливый, коренной эдинбургский житель, я не прочь был бы посмотреть, какие у него ноги и не скрывается ли под его нарядными кордовскими башмаками с бантиками раздвоенное копыто. - Ах ты мошенник! - воскликнул Найджел. - Тебя слишком хорошо угощали, а теперь, набив свое прожорливое брюхо, ты поносишь доброго джентльмена, выручившего тебя из беды. - Вот уж нет, милорд, с вашего позволения, - ответил Мониплайз. - Мне только хотелось бы получше рассмотреть его. Я ел у него мясо - что правда, то правда, - и разве это не позор, что ему подобные могут угощать других мясом, тогда как ваша светлость и я едва ли могли бы получить за свои собственные деньги пустую похлебку с черствой овсяной лепешкой! Я и вино его пил. - Оно и видно, - ответил его господин, - и даже больше чем следовало. - Прошу прощения, милорд, - сказал Мониплайз, - это вы про то говорить изволите, как я раздавил кварту с этим славным малым Дженкином - так подмастерья этого зовут, - так ведь это я из благодарности за его доброту ко мне. Признаться, я им еще славную старую песню об Элси Марли спел, такого пения они никогда в жизни не слышали... При этих словах (как говорит Джон Беньян), продолжая свой путь, он запел: - Ты с Элси Марли не знаком, С той, что торгует ячменем? Она, брат, стала всех важней: Уж нос воротит от свиней! Ты с Элси Марли... Тут хозяин прервал увлекшегося певца, крепко схватив его за руку и угрожая избить до смерти, если он своим неуместным пением привлечет внимание городской стражи. - Прошу прощения, милорд, покорнейше прошу прощения, но стоит мне только вспомнить об этом Джен Уине - так, что ли, его зовут, - как я невольно начинаю напевать "Ты с Элси Марли не знаком". Еще раз прошу прощения у вашей светлости, и, если вы прикажете, я стану совершенно немым. - Нет, мой любезный! - воскликнул Найджел, - уж лучше продолжай. Я ведь знаю, ты будешь говорить и жаловаться еще больше под предлогом того, что тебя заставляют молчать, так уж лучше отпустить поводья и дать тебе волю. Так в чем же дело? Что ты можешь сказать против мейстера Гериота? Давая такое разрешение, молодой лорд, вероятно, надеялся, что его слуга случайно заговорит о молодой леди, которая появилась во время молитвы таким таинственным образом. То ли по этой причине, то ли потому, что он просто хотел, чтобы Мониплайз выразил тихим, приглушенным голосом свои чувства, которые в противном случае могли найти себе выход в буйном пении, как бы то ни было - он разрешил своему слуге вести дальнейший рассказ в том же духе. - И поэтому, - продолжал оратор, пользуясь данной ему свободой, - мне очень хотелось бы знать, что за человек этот мейстер Гериот. Он дал вашей светлости уйму денег, насколько я понимаю, и, уж наверно, неспроста, как водится на этом свете. А у вашей светлости есть хорошие земли, и, уж конечно, этот старик, да и все эти ювелиры, как они себя называют, а по-моему, так просто ростовщики, рады были бы обменять несколько фунтов африканской пыли - это я золото так называю - на несколько сот акров шотландской земли. - Но ты же знаешь, что у меня нет земли, - сказал молодой лорд, - во всяком случае, у меня нет никакой земли, которая могла бы пойти в уплату долгов, если бы я вздумал сейчас взять на себя такое обязательство. Я думаю, тебе незачем было напоминать мне об этом. - Истинная правда, милорд, истинная правда, и, как говорит ваша светлость, понятно самому бестолковому человеку без каких бы то ни было лишних объяснений. Так вот, милорд, если только у мейстера Джорджа Гериота нет никакой другой причины, побуждающей его к такой щедрости, кроме желания завладеть вашими поместьями, да и то сказать, не очень-то ему много прибыли от пленения вашего тела, почему бы ему не стремиться к обладанию вашей душой? - Моей душой?! Ах ты мошенник! - воскликнул молодой лорд. - На что ему моя душа? - Почем я знаю? - промолвил Мониплайз. - Они с ревом рыскают повсюду и ищут, кого бы пожрать: видно, им по вкусу пища, вокруг которой они так беснуются; и люди говорят, милорд, - продолжал Мониплайз, придвигаясь еще ближе к своему господину, - люди говорят, что в доме мейстера Гериота уже есть один дух. - Что ты хочешь этим сказать? - спросил Найджел. - Я проломлю тебе череп, негодный пьяница, если ты не перестанешь водить меня за нос. - Пьяница? - воскликнул верный спутник. - Вот тебе на! Да как же мне было не выпить за здоровье вашей светлости, стоя на коленях, когда мейстер Дженкин первый подал мне пример? Будь проклят тот, кто посмел бы отказаться от такой чести. Я бы на мелкие куски изрубил палашом ляжки этому дерзкому негодяю и заставил бы его стать на колени, да так, чтобы он больше не встал. А что касается этого духа, - продолжал он, видя, что его смелая тирада не нашла никакого отклика у его господина, - так ваша светлость видели своими собственными глазами. - Я не видел никакого духа, - сказал Гленварлох, затаив дыхание, как человек, ожидающий услышать какую-то необычайную тайну. - О каком духе ты говоришь? - Вы видели молодую леди, что вошла во время молитвы, никому слова не сказала, только поклонилась старому джентльмену и хозяйке дома... Знаете, кто она? - Право, не знаю, - ответил Найджел, - вероятно, какая-нибудь родственница хозяев. - Черта с два... Черта с два! - торопливо ответил Мониплайз. - Ни капли кровного родства, если в ее теле вообще найдется хоть капля крови. Я рассказываю вам только то, что известно всем, живущим на расстоянии человеческого голоса от Ломбард-стрит; эта леди, или девица, называйте ее как хотите, уже несколько лет как умерла, хотя она является им, как мы сами видели, даже во время молитвы. - Во всяком случае, признайся, что она добрый дух, - сказал Найджел Олифант, - ибо она выбирает именно это время для посещения своих друзей. - Ну уж этого я не знаю, милорд, - ответил суеверный слуга. - Ни один дух, полагаю я, не выдержал бы сокрушительного удара молота Джона Нокса, которому мой отец помог в самые тяжелые для него времена, когда он впал в немилость при королевском дворе, которому мой отец поставлял мясо. Но этот пастор не чета дюжему мейстеру Роллоку или Дэвиду Блэку из Норт-Лейта и прочим. Увы! Кто знает, с позволения вашей светлости, не обладают ли молитвы, которые южане читают по своим дурацким старым почерневшим молитвенникам, такой же силой привлекать бесов, с какой горячая молитва, идущая от самого сердца, может отгонять их, как запах рыбной печенки выгнал злого духа из свадебных покоев Сары, дочери Рагуила? Что до этой истории, тут уж я не берусь утверждать, правда это или нет; поумнее меня люди, и те сомневались. - Ладно, ладно, - нетерпеливо сказал его господин, - мы уже подходим к дому, и я разрешил тебе говорить об этом только для того, чтобы раз навсегда избавиться от твоего дурацкого любопытства и от твоих идиотских суеверий. За кого же ты или твои глупые выдумщики и сплетники принимаете эту леди? - Вот уж насчет этого доподлинно мне ничего не известно, - ответил Мониплайз. - Знаю только, что она умерла - и через несколько дней ее похоронили, но, несмотря на это, она все еще блуждает по земле, все больше в доме мейстера Гериота, хотя ее видели также и в других местах те, кто хорошо знал ее. Но кто она и почему, подобно шотландскому домовому, она поселяется в какой-нибудь семье, я не берусь судить. Говорят, у нее есть собственные покои - прихожая, гостиная и спальня, но чтобы она спала в постели - черта с два! Она спит только в собственном гробу, а все щели в стенах, в дверях и в окнах плотно заделаны, чтобы к ней не проникал ни малейший луч дневного света: она живет при свете факела... - А на что ей факел, если она дух? - спросил Найджел Олифант. - Что я могу сказать вашей светлости? - ответил слуга. - Слава богу, мне ничего не известно о ее причудах и привычках, знаю только, что там гроб стоит. Пусть уж ваша светлость сами гадают, на что живому человеку гроб. Что призраку фонарь - так я полагаю. - Какая причина, - повторил Найджел, - могла заставить такое юное и прекрасное создание постоянно созерцать ложе своего вечного успокоения? - По правде сказать, не знаю, милорд, - ответил Мониплайз, - но гроб там стоит, люди сами видели, из черного дерева, с серебряными гвоздями и весь парчой обит - только принцессе в нем покоиться. - Непостижимо, - сказал Найджел, чье воображение, как у большинства энергичных молодых людей, легко воспламенялось при встрече со всем необычным и романтическим. - Разве она обедает не вместе с семьей? - Кто? Это она-то? - воскликнул Мониплайз, словно удивленный таким вопросом. - Длинной ложкой пришлось бы запастись тому, кто вздумал бы с ней поужинать, я так полагаю. Ей всегда подают что-нибудь в башню, в Тауэр, как они называют ее; там такая карусель вертится, одна половина с одной стороны стены, другая - с другой. - Я видел такое приспособление в заморских монастырях, - сказал лорд Гленварлох. - Значит, ее кормят таким образом? - Говорят, ей каждый день ставят туда что-нибудь для порядка, - ответил слуга. - Но, уж конечно, никто не думает, что она съедает все это, все равно как статуи Ваала и Дракона не могли есть лакомства, которые им приносили. В доме хватает дюжих слуг и служанок, чтобы начисто вылизать все горшки и кастрюли, не хуже семидесяти жрецов Ваала, не считая их жен и детей. - И она никогда не показывается в семейном кругу, как только для молитвы? - спросил господин. - Говорят, никогда, - ответил слуга. - Непостижимо, - задумчиво промолвил Найджел Олифант. - Если бы не ее украшения и особенно не ее присутствие на молитве протестантской церкви, я знал бы, что подумать, и мог бы предположить, что она или католическая монахиня, которой по каким-то важным причинам разрешили жить в келье здесь, в Лондоне, или какая-нибудь несчастная фанатичная папистка, отбывающая ужасную епитимью. Но тай я не знаю, что и подумать. Его размышления были прерваны факельщиком, постучавшим в дверь почтенного Джона Кристи, жена которого вышла из дома "с шуточками, поклонами и любезными улыбками", чтобы приветствовать своего почетного гостя при его возвращении. Глава VIII Запомни эту женщину, мой друг; Не смейся над нарядом старомодным; Она напоминает мне тайник, Который Дионисий Сиракузский Себе построил - наподобье уха, Чтоб слышать каждый шепот, каждый стон Своих вассалов. Точно так же Марта Улавливает чутким ухом все, Что делают вокруг и замышляют, И, коли нужно, сведенья свои Уступит вам - не вовсе бескорыстно, Но к обоюдной пользе. "Заговор" Теперь мы должны познакомить читателя еще с одним персонажем, чья кипучая деятельность далеко не соответствовала его положению в обществе, - мы имеем в виду миссис Урсулу Садлчоп, жену Бенджамина Садлчопа, самого знаменитого цирюльника на всей Флит-стрит. Эта почтенная дама обладала несомненными достоинствами, главным из которых (если верить ее собственным словам) было беспредельное желание помогать ближним. Предоставив своему тощему, полуголодному супругу похваляться тем, что у него самые ловкие руки среди всех брадобреев Лондона, и поручив его заботам парикмахерскую, где голодные подмастерья сдирали кожу с лица тех, кто имел неосторожность довериться им, почтенная дама занималась своим собственным, более прибыльным ремеслом, - правда, столь изобилующим всевозможными необычайными перипетиями, что нередко дело принимало опасный оборот. Наиболее важные поручения носили весьма секретный характер, и миссис Урсула Садлчоп никогда не обманывала оказанного ей доверия, за исключением тех случаев, когда ее услуги плохо оплачивали или когда кто-нибудь находил нужным заплатить ей двойную мзду, чтобы заставить ее расстаться со своей тайной; но это случалось так редко, что ее надежность так же не вызывала никаких сомнений, как и ее честность и благожелательность. Поистине эта матрона была достойна восхищения и могла быть полезной охваченным страстью слабым созданиям при зарождении, развитии и последствиях их любви. Она могла устроить свидание для влюбленных, если у них была веская причина для тайной встречи; она могла избавить легкомысленную красотку от бремени ее преступной страсти, а иногда и пристроить многообещающего отпрыска незаконной любви в качестве наследника в семью, где любовь была законной, но брачный союз не произвел на свет наследника. Она могла делать не только это, ее посвящали также в более глубокие и важные тайны. Она была ученицей мистрис Тернер и узнала от нее секрет приготовления желтого крахмала и, может быть, еще несколько других, более важных секретов; но, вероятно, ни один из них не относился к числу тех преступных тайн, за которые была осуждена ее наставница. Однако таящиеся в глубине темные черты ее истинного характера были скрыты под внешней веселостью и добродушием, под звонким смехом и задорной шуткой, которыми почтенная дама умела расположить к себе более пожилых из своих соседей, и под различными ухищрениями, при помощи которых ей удавалось снискать доверие более молодых, в особенности представительниц ее собственного пола. На вид миссис Урсуле едва ли было больше сорока лет, и ее полная, но не утратившая своих форм фигура и все еще миловидные черты лица, правда, несколько покрасневшего от слишком обильной пищи, дышали жизнерадостностью, весельем и добродушием, выгодно оттенявшими остатки ее увядающей красоты. Ни одна свадьба, ни одни родины и крестины в той округе, где она жила, не считались отпразднованными с должной торжественностью, если на них не присутствовала миссис Урсли, как ее называли. Она придумывала всевозможные развлечения, игры и шутки, способные развеселить многолюдное общество, которое наши гостеприимные предки собирали по случаю таких праздников под одной кровлей; так что в семьях всех простых горожан ее присутствие при таких радостных событиях считалось совершенно необходимым. Согласно общему мнению, миссис Урсли так хорошо знала жизнь и ее лабиринты, что половина любовных пар, живущих по соседству, охотно посвящала ее в свои сердечные тайны и следовала ее советам. Богатые вознаграждали ее за услуги кольцами, пряжками или золотыми монетами, которые она предпочитала, и она великодушно оказывала помощь бедным, движимая теми же противоречивыми чувствами, какие побуждают начинающих врачей лечить бедняков, - отчасти из сострадания, отчасти чтобы набить руку. Популярности миссис Урсли в Сити способствовало еще и то обстоятельство, что ее деятельность простиралась за пределы Темпл-Бара и что у нее были знакомые и даже покровители и покровительницы среди знати, обладавшей, так как она была гораздо малочисленнее и приблизиться к придворному кругу было гораздо труднее, влиянием, неизвестным в наши дни, когда горожанин едва не наступает носком на каблук придворного. Миссис Урсли поддерживала связи со своими клиентами из высших кругов отчасти благодаря тому, что она время от времени продавала им духи, эссенции, помады и головные уборы из Франции, посуду и украшения из Китая, начинавшие уже тогда входить в моду, не говоря о всевозможных снадобьях, предназначенных главным образом для дам, отчасти благодаря другим услугам, более или менее связанным с ранее упомянутыми тайными отраслями ее профессии. Обладая таким множеством различных способов для достижения процветания, миссис Урсли была тем не менее бедна и, вероятно, могла бы поправить свои дела, а также дела мужа, если бы отказалась от всех этих источников дохода и спокойно занялась своим собственным хозяйством, помогая Бенджамину в его ремесле. Но Урсула любила роскошь и веселье, и ей так же трудно было бы примириться со скудной пищей бережливого Бенджамина, как слушать его жалкую болтовню. Урсула Садлчоп впервые появилась на нашей сцене вечером того дня, когда лорд Найджел Олифант обедал у богатого ювелира. В это утро она уже совершила далекое путешествие в Уэстминстер, устала и расположилась на отдых в широком, залоснившемся от частого употребления кресле, стоявшем возле камина, в котором горел небольшой, но яркий огонь. В полусне она наблюдала за тем, как в котелке медленно закипал сдобренный пряностями эль, на коричневой поверхности которого слегка подпрыгивало хорошо поджаренное дикое яблоко, в то время как маленькая девочка-мулатка с еще большим вниманием следила за приготовлением телятины, тушившейся в серебряной кастрюле, занимавшей другую половину камина. Несомненно, миссис Урсула собиралась завершить этими яствами с пользой проведенный день, ибо она считала, что ее труд окончен и настала пора отдохнуть. Однако она ошиблась, ибо как раз в тот момент, когда эль, или, говоря языком знатоков, "кудрявый барашек", был готов и маленькая смуглая девочка объявила, что телятина уже стушилась, внизу у лестницы послышался высокий, надтреснутый голос Бенджамина: - Эй, миссис Урсли... Эй, жена, послушай... Эй, миссис, эй, любовь моя, ты здесь нужна больше, чем ремень для тупой бритвы... Эй, миссис... "Хоть бы кто-нибудь полоснул тебя бритвой по горлу, осел ты горластый!" - подумала про себя почтенная матрона в первый момент раздражения на своего шумливого супруга, а затем громко крикнула: - Что тебе надо, мейстер Садлчоп? Я только что собиралась лечь в постель. Я целый день по городу бегала. - Да нет же, теленочек ты мой, ты не мне нужна, - сказал терпеливый Бенджамин. - Тут шотландка пришла, прачка соседа Рэмзи, ей нужно тотчас поговорить с тобой. Услышав слово "теленочек", миссис Урсула бросила печальный взгляд на кастрюльку с на славу приготовленным жарким и со вздохом ответила: - Скажи шотландке Дженни, мейстер Садлчоп, чтобы она поднялась ко мне. Я буду очень рада выслушать ее. - И, понизив голос, она прибавила: - Надеюсь, она скоро отправится к дьяволу в пламени смоляной бочки, подобно всем шотландским ведьмам! Тут прачка Дженни вошла в комнату и, почтительно поклонившись, ибо она не слышала последнего любезного пожелания миссис Садлчоп, сообщила, что ее молодая госпожа, вернувшись домой, почувствовала себя плохо и выразила желание не" медленно увидеться со своей соседкой, миссис Урсли. - А почему бы не подождать до завтра, Дженни, дорогая моя? - спросила миссис Урсли. - Ведь я сегодня была уже в Уайтхолле, все ноги отбила, дорогая моя. - Ну что ж, - ответила Дженни с величайшим спокойствием, - если так, мне самой придется прогуляться вниз по реке к старой тетушке Редкэп, что живет у пристани Хангерфорд, она ведь тоже умеет утешать молодых девушек не хуже вас, моя милая; я знаю только, что перед сном ребенок должен увидеть одну из вас. С этими словами старая служанка, не теряя времени на дальнейшие уговоры, повернулась на каблуках и уже собиралась выйти из комнаты, когда миссис Урсула воскликнула: - Нет, нет! Если прелестное дитя нуждается в добром совете и ласковом слове, тебе незачем идти к тетушке Редкэп, Дженет. Может быть, она и хороша для шкиперских жен, для дочерей лавочников и им подобных, но никто, кроме меня, не должен ухаживать за очаровательной мистрис Маргарет, дочерью часовщика священной особы его величества. Я вот только сейчас обуюсь, накину плащ да шарфом повяжусь и мигом буду у соседа Рэмзи. Но признайся, дорогая Дженни, неужели тебе самой не надоели вечные причуды и капризы твоей молодой госпожи? - Вот уж нисколечко не надоели, - ответила терпеливая служанка, - разве что иной раз она докучает мне стиркой своих кружев, но я ведь нянчу ее с малых лет, соседка Садлчоп, а это что-нибудь да значит. - Разумеется, - сказала миссис Урсли, все еще продолжая вооружаться дополнительной броней для защиты от свежего ночного воздуха. - И тебе доподлинно известно, что в ее распоряжении двести фунтов годового дохода от ее имений? - Которые оставила ей в наследство ее бабушка, царствие ей небесное! - сказала шотландка. - Более красивой девушке она не могла завещать их. - Истинная правда, мистрис, истинная правда; я всегда говорила, что, несмотря на ее причуды, мистрис Маргарет Рэмзи - самая красивая девушка во всей округе. А ведь бедняжка-то, наверно, так и не ужинала, Дженни. Дженни могла только подтвердить это предположение, ибо оба подмастерья закрыли лавку и ушли, так как должны были сопровождать домой хозяина с дочкой, которые были в гостях, а она сама вместе с другой служанкой отправились к Сэнди Мак-Гивен, чтобы повидаться с одной приятельницей из Шотландии. - Что было вполне естественно, мистрис Дженет, - сказала миссис Урсли, любившая давать свое одобрение всевозможным поступкам всевозможных людей. - Ну и огонь в очаге погас, - продолжала Дженни. - Что было самым естественным из всего этого, - заметила миссис Садлчоп. - Итак, без лишних слов, Дженни, я захвачу с собой этот скромный ужин, который я только что собиралась съесть. Я еще не обедала, и, может быть, моя юная очаровательная мистрис Маргет скушает кусочек вместе со мной. Ведь часто пустой желудок порождает в юных головах все эти воображаемые болезни. С этими словами она вручила Дженни серебряную миску с элем и, накинув плащ с рвением человека, решившего пожертвовать во имя долга своим любимым удовольствием, спрятала кастрюлю с тушеной телятиной в его складках и приказала Уилсе, маленькой девочке-мулатке, пойти с ними и светить им по дороге. - Куда так поздно? - спросил цирюльник, сидевший вместе со своими заморышами-подмастерьями внизу, в лавке, вокруг блюда с вяленой треской и пастернаком, когда они проходили мимо него. - Не думаю, чтобы ты мог справиться с моим поручением, старый хрыч, если бы я сказала тебе, куда я иду, - промолвила почтенная матрона с холодным презрением, - так уж лучше я оставлю это при себе. Бенджамин слишком привык к независимому поведению своей жены, чтобы продолжать дальнейшие расспросы, да и миссис Урсли, не дожидаясь его вопросов, вышла на улицу, предварительно наказав старшему из подмастерьев не ложиться спать до ее возвращения и присматривать в ее отсутствие за домом. Ночь была темная и дождливая, и, хотя от одной лавки до другой было рукой подать, миссис Урсула, шагая по улице с высоко подоткнутыми юбками, успела отравить недолгий путь своим ворчанием: - Не знаю, чем я согрешила, что мне приходится тащиться по грязи по зову всякой старой ведьмы из-за причуд какой-то взбалмошной девчонки. Я и так уж прогулялась от Темпл-Бара до Уайтчепела из-за жены булавочника, уколовшей себе палец. Черт возьми, я думаю, ее муж, сделавший это оружие, мог бы также залечить ее рану. А тут еще эта выдумщица, эта хорошенькая обезьянка, мистрис Маргет... Вот уж поистине красавица, прямо кукла голландская, а сумасбродная, капризная и чванная, словно герцогиня какая. То она резвится как мартышка, то вдруг заупрямится как осел. Хотела бы я знать, где гнездится больше причуд - в ее маленькой надменной головке или в набитой цифрами старой, безумной башке ее отца. Но у нее двести фунтов годового дохода от какого-то жалкого клочка земли. А отец ее, говорят, страшный скряга, даром что чудак. К тому же он хозяин нашего дома, а она упросила его дать нам отсрочку для уплаты аренды. Итак, да поможет мне бог, я должна быть послушной. Кроме того, этот своенравный бесенок - мой единственный ключ к тайне мейстера Джорджа Гериота, и я буду не я, если не узнаю ее. Итак, andiamos, {Пойдем.} как говорится на языке франков. Размышляя таким образом, она шла вперед торопливыми шагами, пока не достигла жилища часовщика. Служанка впустила их, открыв дверь потайным ключом. Миссис Урсула, то освещенная мерцающим светом, то погруженная во мрак, не скользила бесшумной походкой среди готических статуй и старинных доспехов, подобно прелестной леди Кристабел, а с трудом продвигалась вперед, спотыкаясь об останки старых машин и модели новых изобретений в различных отраслях механики; эти плоды бесполезного искусства, уже истлевшие или еще не успевшие созреть, постоянно загромождали жилище чудаковатого, но искусного механика. Наконец они поднялись по очень узкой лестнице в комнату очаровательной мистрис Маргарет, где эта путеводная звезда всех смелых молодых холостяков с Флит-стрит сидела в позе, выражающей не то недовольство, не то отчаяние. Она сидела, облокотившись на стол, Устремив неподвижный взор на угли, медленно угасавшие в маленьком камине. Ее красивая спина и плечи образовали слегка изогнутую линию, круглый подбородок с ямочкой покоился на ладони ее маленькой ручки. При входе миссис Урсулы она едва повернула голову, а когда присутствие этой почтенной дамы было возвещено громким голосом старой шотландки, мистрис Маргарет, не меняя позы, пробормотала в виде ответа нечто совершенно невразумительное. - Спуститесь в кухню вместе с Уилсой, дорогая мистрис Дженни, - сказала миссис Урсула, привыкшая ко всяким причудам своих пациентов, или клиентов, как бы их ни называли, - поставьте кастрюлю и миску к камину и спуститесь вниз. Я должна поговорить с моей очаровательной мистрис Маргарет с глазу на глаз. Едва ли найдется хоть один холостяк между этим домом и Аркой, который не позавидовал бы мне в этот момент. Служанки вышли, как им было приказано, и миссис Урсула поставила на тлеющие в камине угольки кастрюльку с тушеной телятиной, села как можно ближе к своей пациентке и тихим, успокаивающим и вкрадчивым голосом принялась расспрашивать, что беспокоит ее прелестную соседку. - Ничего, миссис Урсула, - ответила Маргарет несколько раздраженным тоном, повернувшись спиной к добросердечной посетительнице. - Ничего, стрекоза ты этакая! - воскликнула миссис Садлчоп. - Зачем же ты в такой поздний час посылаешь за своими друзьями и поднимаешь их с постели, если ничего? - Я не посылала за вами, миссис Урсула, - сердито ответила девушка. - А кто же тогда? - спросила Урсула. - Поверь мне, если бы за мной не послали, я не пришла бы сюда среди ночи! - Наверно, старая шотландская дура Дженни сама придумала все это, - сказала Маргарет. - За последние два часа она мне все уши прожужжала про вас и тетушку Редкэп. - Про меня и тетушку Редкэп! - воскликнула миссис Урсула. - Вот уж и впрямь старая дура. Нашла с кем меня равнять. Впрочем, знаешь, моя любезная соседочка, может быть Дженни не такая уж дура; она знает, что молодой девушке нужен лучший совет, чем ее собственный, и знает, где можно найти его. Итак, соберись с духом, моя красавица, и расскажи мне, о чем ты грустишь, а затем предоставь миссис Урсуле найти подходящее лекарство. - Но ведь вы такая мудрая, матушка Урсула, - ответила девушка, - и можете сами догадаться, что меня беспокоит, без моих рассказов. - Верно, верно, дитя мое, - ответила польщенная дама, - никто не умеет лучше меня играть в добрую старую игру "Отгадай, о чем я думаю". Уж конечно, твоя маленькая головка только, и думает, что о новой прическе, на целый фут выше, чем прически наших городских франтих, или ты мечтаешь о поездке в Излингтон или Уэйр, а твой отец сердится и не хочет согласиться... Или... - Или вы старая дура, миссис Садлчоп, - с раздражением промолвила Маргарет, - и незачем вам вмешиваться в дела, в которых вы ничего не смыслите. - Дура-то я дура, если вам угодно, мистрис, - сказала миссис Урсула, обидевшись, в свою очередь, - но не намного уж старше вас, мистрис. - О! Мы, кажется, рассердились? - воскликнула красавица. - Но как же можете вы, мадам Урсула, вы, будучи не намного старше меня, говорить о таких глупостях со мной, которая намного моложе вас, но у которой достаточно здравого смысла, чтобы не думать о прическах и Излингтоне. - Ладно, ладно, молодая мистрис, - сказала мудрая советчица, вставая со стула, - я вижу, мне здесь нечего делать, и мне кажется, раз уж вы лучше разбираетесь в своих собственных делах, чем другие, вы могли бы не беспокоить людей в полночь, чтобы спрашивать у них совета. - Ну вот вы и рассердились, матушка, - сказала Маргарет, удерживая ее. - Это все потому, что вышли из дома в вечернюю пору, не поужинав. Я никогда не слышала от вас сердитого слова после еды. Дженет, тарелку и соль для миссис Урсулы. А что у вас в этой мисочке, миссис? Мерзкий, липкий эль! Гадость какая! Пусть Дженет выплеснет его в окно или оставит на утро для моего отца, а взамен пусть принесет вам приготовленную для него кружку сухого вина: бедняга никогда не заметит разницы, ибо ему все равно, чем запить свои сухие расчетыэлем или вином. - Верно, голубушка, вот и я так же думаю, - сказала миссис Урсула, чей мимолетный гнев мгновенно испарился при виде приготовлений к столь изысканному пиршеству, и, усевшись в широкое кресло, стоявшее перед круглым столом, она принялась уплетать лакомое блюдо, которое сама для себя приготовила. Однако не желая пренебрегать правилами вежливости, она настойчиво, но тщетно пыталась уговорить мистрис Маргарет разделить с ней трапезу. Девушка отклонила приглашение. - Ну выпей хоть бокал вина за мое здоровье, - сказала миссис Урсула. - Бабушка рассказывала мне, когда у нас еще не было евангелистов, старые католические духовники перед исповедью всегда осушали кубок вина вместе со своими кающимися грешниками, а ты моя кающаяся грешница. - Не буду я пить вина, - сказала Маргарет. - И я уже говорила вам, если вы не можете догадаться, что заставляет меня так страдать, у меня никогда не хватит духу самой признаться в этом. С этими словами она снова отвернулась от миссис Урсулы и приняла прежнюю задумчивую позу, облокотившись рукой на стол и повернувшись спиной, или по крайней мере одним плечом, к своей наперснице. - Ну что ж, - сказала миссис Урсула, - я вижу, мне придется всерьез заняться своим искусством. Дай мне твою прелестную ручку, и я не хуже любой цыганки скажу тебе по линиям рук, на какую ногу ты хромаешь. - А я совсем не хромаю, - сказала Маргарет презрительным тоном, но тем не менее протянула Урсуле левую руку, не поворачиваясь к ней. - Вот здесь я вижу счастливые линии, - сказала Урсула, - и их нетрудно прочесть - наслаждение и богатство, веселые ночи и позднее пробуждение, красавица ты моя; а какая карета, весь Уайтхолл с ума сойдет! О, кажется, я задела тебя за живое? Ты улыбаешься, золотце мое? А почему бы ему не быть лорд-мэром и не ездить во дворец в позолоченной карете, не хуже других? - Лорд-мэр? Фи! - воскликнула Маргарет. - А что ты фыркаешь-то, лорд-мэр для тебя нехорош, золотце мое? Или, может, мое предсказание не по тебе? Но линия жизни каждого человека пересекается, так же как и твоя, голубушка. И хоть я вижу на твоей красивой ладони простую шапочку подмастерья, из-под нее сверкают такие блестящие черные глаза, каких не сыщешь больше во всем квартале Фэррингдон. - О ком вы говорите, миссис Урсула? - спросила Маргарет холодным тоном. - О ком же мне говорить, как не о принце подмастерьев и короле доброй компании, Дженкине Винсенте? - Что вы, тетушка Урсула! Дженкин Винсент? Этот мужлан!.. Простолюдин! - с негодованием воскликнула девушка. - Ага, вот откуда ветер дует, красавица! - сказала почтенная матрона. - Ну что же, он, видно, переменился с тех пор, как мы последний раз беседовали с тобой; готова поклясться, что тогда он был более благоприятным для бедного Джина Вина; а ведь бедняга без ума от тебя, для него взгляд твоих очей дороже первых лучей солнца в веселый майский праздник. - Ах, если бы мои глаза были такими же яркими, как солнце, чтобы ослепить его, - воскликнула Маргарет, - и поставить этого подмастерья на место! - Ну что ж, - сказала миссис Урсула, - некоторые говорят, что Фрэнк Танстол не уступит Джину Вину, и он родом из благородной семьи; и, может быть, ты поедешь на север? - Может быть, - ответила Маргарет, - но не с подмастерьем моего отца, миссис Урсула. Благодарю вас! - Ну тогда пусть дьявол отгадывает за меня твои мысли, - сказала миссис Урсула. - Это все равно, что пытаться подковать молодую кобылку, которая то и дело вздрагивает и переступает с ноги на ногу! - Тогда выслушайте меня, - сказала Маргарет, - и запомните, что я скажу. Сегодня я обедала в одном доме... - Могу сказать тебе в каком, - ответила ее советчица. - У твоего крестного, богатого ювелира. Вот видишь, я тоже кое-что знаю. Больше того - я могла бы сказать тебе, и скажу, с кем. - Не может быть! - воскликнула Маргарет в сильном удивлении, внезапно повернувшись и покраснев до ушей. - Со старым сэром Манго Мэлегроутером, - сказала прорицательница. - Он помолодился у моего Бенджамина по пути в город. - Фу! Этот страшный, старый, заплесневелый скелет! - воскликнула девица. - Что правда, то правда, дорогая моя, - ответила ее наперсница. - Хоть бы он постыдился показываться на людях. Склеп святого Панкратия - вот самое подходящее место для этого бессовестного старого сплетника. Он сказал моему мужу... - Нечто, не относящееся к нашему делу, я полагаю, - перебила Маргарет. - Тогда мне все же придется самой сказать. С нами обедал один дворянин... - Дворянин! Девица с ума сошла! - воскликнула миссис Урсула. - Так вот, с нами обедал, - продолжала Маргарет, не обращая внимания на слова Урсулы, - один дворянин... шотландский лорд. - Смилуйся над ней, святая дева Мария! - промолвила наперсница. - Она совсем обезумела. Слыханное ли это дело, чтобы дочь часовщика влюбилась в лорда, да еще в довершение всего в шотландского: ведь все они горды как Люцифер и бедны как Иов! Так ты говоришь - шотландский лорд? Уж лучше бы ты сказала - еврейский торгаш. Подумала бы сначала, чем все это кончится, красавица моя, прежде чем прыгать в пропасть. - Это уже не ваша забота, Урсула. Мне нужна ваша помощь, а не совет, и вы знаете, я в долгу не останусь. - Да ведь я не из-за выгоды, мистрис Маргарет, - ответила услужливая дама. - Выслушай ты все-таки мой совет: подумай о своем собственном положении. - Мой отец ремесленник, - сказала Маргарет, - но мы не простого звания. Я слышала от отца, что мы потомки, правда дальние, древнего рода графов Дэлвулзи. {Глава древнего и славного рода Рэмзи, которого обладатели этого имени считают своим родоначальником, первым получившим дворянское звание. Аллен Рэмзи, пасторальный поэт, уже говорит об этом роде. (Прим. автора.)} - Да, да, - сказала миссис Урсула. - Именно так. Я еще никогда не встречала ни одного шотландца, который не был бы потомком знатного рода, и часто это был поистине жалкий род; а что касается дальности родства, она так велика, что вам друг друга не увидеть. Но не вскидывай так презрительно свою прелестную головку, а лучше назови мне имя этого знатного северного кавалера, и тогда посмотрим, как помочь делу. - Это лорд Гленварлох, его зовут также лорд Найджел Олифант, - тихо промолвила Маргарет и отвернулась, чтобы скрыть краску смущения. - Сохрани боже! - воскликнула миссис Садлчоп. - Да ведь это сам дьявол, если не хуже! - Что вы хотите этим сказать? - спросила девушка, удивленная ее горячностью. - Разве ты не знаешь, - ответила Урсула, - какие у него сильные враги при дворе! Разве ты не знаешь... Но, типун мне на язык... все это слишком неожиданно для моей бедной головы; скажу только, уж лучше бы тебе устроить свое брачное ложе в доме, который вот-вот рухнет, чем думать о молодом Гленварлохе. - Значит, он действительно несчастен? - сказала Маргарет. - Я так и знала... Я догадывалась. Его голос звучал печально даже тогда, когда он рассказывал веселые истории; его грустная улыбка говорила о страдании; он не мог бы так завладеть моими мыслями, если бы я увидела его во всем блеске богатства и славы. - Рыцарские романы вскружили ей голову! - сказала миссис Урсула. - Пропала девушка... Совсем рассудка лишилась... Влюбилась в шотландского лорда и любит его еще больше за то, что он несчастен! Ну что ж, мистрис, мне очень жаль, что я не могу помочь вам в этом деле. Совесть мне не позволяет, да я и не берусь за такие дела: слишком высоко для моего звания; но я не выдам вашей тайны. - Неужели вы совершите такую низость и покинете меня, после того как выведали мою тайну? - с негодованием воскликнула Маргарет. - Если вы это сделаете, я знаю, как отомстить вам, а если поможете мне, я сумею наградить вас. Не забывайте, что дом, в котором живет ваш супруг, принадлежит моему отцу. - Я слишком хорошо помню это, мистрис Маргарет, - сказала Урсула после минутного раздумья, - и готова помогать вам во всем, что совместимо с моим званием, но чтобы совать свой нос в такие важные дела... Я никогда не забуду бедную мистрис Тернер, мою высокочтимую покровительницу, мир праху ее! На свою беду она вмешалась в дело Сомерсета и Овербери, а сиятельный граф и его возлюбленная ушли от петли, предоставив ей и другим искупать своей смертью их вину. Я никогда не забуду, как она стояла на эшафоте с брыжами вокруг ее прелестной шеи, накрахмаленными желтым крахмалом, который я так часто помогала ей приготовлять, с брыжами, которые так скоро должны были уступить место грубой пеньковой веревке. Такие зрелища, золотце мое, у всякого отобьют охоту вмешиваться в слишком опасные дела, которые им не по плечу. - Вон отсюда, безумная! - воскликнула мистрис Маргарет. - Неужели ты думаешь, я способна толкать тебя на такие преступления, за которые эта несчастная поплатилась жизнью? Я хочу только, чтобы ты хорошенько разузнала, какие дела привели этого молодого лорда во дворец. - А какая тебе будет польза, - сказала Урсула, - если ты узнаешь его тайну, золотце мое? И все же я исполню твое поручение, если ты также окажешь мне услугу. - Чего же ты хочешь от меня? - спросила мистрис Маргарет. - Того, за что ты рассердилась на меня, когда я попросила тебя об этом, - ответила миссис Урсула. - я хотела бы узнать что-нибудь о привидении в доме твоего крестного, которое появляется только во время молитвы. - Ни за что на свете, - сказала мистрис Маргарет, - не буду я шпионить за моим добрым крестным и выведывать его тайны. Нет, Урсула, никогда я не буду совать свой нос в дела, которые он желает скрыть. Но ты ведь знаешь, что у меня есть собственное состояние, и недалек тот день, когда я сама буду распоряжаться им... Подумай, не могу ли я иначе вознаградить тебя. - Это мне хорошо известно, - сказала ее советчица. - Так, значит, эти двести фунтов в год, которые ты получишь по милости твоего отца, делают тебя такой своевольной, золотце мое. - Возможно, - сказала Маргарет Рэмзи. - А тем временем ты должна верно служить мне. Возьми в залог это драгоценное кольцо, и когда мое состояние перейдет в мои собственные руки, ты получишь в виде выкупа пятьдесят звонких золотых. - Пятьдесят звонких золотых, - повторила почтенная дама, - и это прекрасное кольцо в знак того, что ты не откажешься от своих слов! Уж если рисковать своей собственной шеей, голубушка моя, так по крайней мере ради такого великодушного друга, как ты, и нет для меня большего удовольствия, чем служить тебе; только вот Бенджамин с каждым днем все больше лениться стал, и наша семья... - Ни слова больше об этом, - сказала Маргарет, - мы понимаем друг друга. А теперь расскажи мне все, что ты знаешь о делах этого юноши и почему ты так не хотела связываться с ними? - Об этом я пока не много могу рассказать, - ответила миссис Урсула. - Знаю только, что самые могущественные из его соотечественников против, него, а также самые могущественные вельможи при дворе. Но я постараюсь разузнать побольше. Ради тебя я прочту самые неразборчивые письмена, красавица ты моя. Ты знаешь, где живет этот кавалер? - Я случайно слышала, - сказала Маргарет, как бы стыдясь того, что запомнила такие подробности, касающиеся молодого лорда, - он живет... кажется... у какого-то Кристи... если не ошибаюсь... на набережной, возле собора святого Павла... у судового поставщика. - Нечего сказать, подходящее жилище для молодого барона! Но ничего, не унывай, мистрис Маргарет. Если он появился в Лондоне в виде гусеницы, подобно некоторым из своих земляков, он может, так же как они, сбросить свою оболочку и превратиться в бабочку. Итак, я пью прощальный кубок и желаю тебе доброй ночи и сладких сновидений. Завтра же ты получишь от меня весточку. Еще раз спокойной ночи, моя жемчужина из жемчужин, маргаритка из маргариток! С этими, словами она поцеловала свою юную приятельницу и покровительницу в неохотно подставленную щечку и удалилась легкой, крадущейся походкой человека, привыкшего соразмерять свои шаги с деяниями, требующими быстроты и тайны. В течение некоторого времени Маргарет Рэмзи смотрела ей вслед в тревожном молчании. - Я совершила ошибку, - пробормотала она наконец, - позволив ей выведать от меня мою тайну. Но она хитра, смела и услужлива, и я думаю, достойна доверия... А если нет, она, во всяком случае, будет блюсти свои собственные интересы, а это в моей власти. И все же, я жалею, что рассказала ей. Я затеяла безнадежное дело. Что он сказал мне, чтобы оправдать мое вмешательство в его судьбу? Ничего, кроме самых обычных пустых слов... Простая застольная беседа. Однако кто знает... - продолжала она и вдруг умолкла, взглянув в зеркало, отразившее ее красивое лицо и, быть может, подсказавшее ей более благоприятное окончание мысли, которую она не решилась бы доверить своему языку. Глава IX Судьба истца - жестокая судьба! На поиски она ведет раба, В которых, как свидетельствуют предки, Потери часты, а находки редки. Влюбленный и истец не зря твердят Что ожиданье - это сущий ад: Дни проводить без смысла и без цели, И мучиться бессонницей в постели, Одной надеждой жить, тощать, хиреть,