ппетитно. С этими словами наш почтенный адвокат сел за стол и на время отложил свои любезные речи, чтобы воздать должное расставленным перед ним вкусным блюдам. От него можно было только услыхать, что утка зажарена превосходно и что соус, который миссис Эллен приготовила из бургундского вина, лимона и кайенского перца, восхитителен; обо всем остальном он позабыл. - Я вижу, - сказала мисс Мэннеринг, - что в первый же вечер, когда мистер Плейдел объяснился мне в своих чувствах, у меня появилась опасная соперница. - Простите меня, моя прелестная дама, - ответил адвокат, - если я был столь неучтив и увлекся в вашем присутствии ужином: виной этому ваша неприступность. Может ли кто выдержать ваш суровый взгляд, не подкрепившись? По этой же причине, и не по какой другой, я прошу вас выпить со мной вина. - Это тоже, вероятно, утрехтский обычай, мистер Плейдел? - Простите меня, сударыня, - ответил адвокат, - сами французы, являющие собой образец галантности, называют своих трактирщиков restaurateurs, несомненно намекая на то облегчение, которое они приносят безутешным юношам, сраженным жестокостью своих возлюбленных, и мне самому так нужна подобная помощь, Restaurateur - по-французски одновременно значит и "содержатель ресторана" и "восстанавливающий". что я побеспокою вас, мистер Сэмсон, и попрошу еще вот это крылышко. Это не помешает мне немного погодя попросить у мисс Бертрам кусок пирога; крылышко просто оторвите, мистер Сэмсон, резать не надо. Барнс вам поможет, ну вот так, спасибо... А теперь, Барнс, стакан пива, пожалуйста. В то время как наш седовласый кавалер, радуясь, что мисс Мэннеринг так весела и внимательна, без умолку болтал, развлекая ее и себя, полковник начал терять терпение. Он вышел из-за стола, сославшись на то, что никогда не ужинает, и быстрыми шагами стал ходить взад и вперед по столовой; он то открывал окно, чтобы взглянуть на погруженную во тьму лужайку, то как будто прислушивался, не едет ли кто вдалеке. Наконец он больше не мог себя сдержать, вышел из комнаты, накинул плащ, надел шляпу и пошел по дороге, как будто это могло ускорить приезд людей, которых он ждал. - И зачем это полковник в такую темь на дорогу выходит? - сказала мисс Бертрам. - Вы, наверное, слыхали, мистер Плейдел, какое у нас тут ужасное происшествие было недавно. - Ах, с контрабандистами! - ответил адвокат. - Это мои старые приятели; еще много лет тому назад, когда я здесь шерифом был, я кое-кого из них под суд отдал. - А какая тут потом стряслась беда, - добавила мисс Бертрам, - когда один из этих негодяев решил отомстить. - Когда ранили молодого Хейзлвуда? Да, я и об этом слыхал. - Можете себе представить, милый мистер Плейдел, - продолжала Люси, - в каком мы с мисс Мэннеринг были ужасе, когда на нас кинулся этот негодяй, человек неимоверной силы, с таким страшным лицом! - Надо вам сказать, мистер Плейдел, - заметила Джулия, которая не могла подавить негодования, слыша, как незаслуженно чернят ее поклонника, - что молодой Хейзлвуд у наших девушек слывет таким красавцем, что рядом с ним кто угодно им чудовищем покажется. "Однако, - подумал Плейдел, у которого была профессиональная привычка внимательно подмечать выражение лица и, интонации голоса, - тут, кажется, в молодых леди согласия нет". - Знаете, мисс Мэннеринг, когда я видел молодого Хейзлвуда, он был еще мальчиком; может быть, все наши соседки и правы, но уверяю вас, чтобы увидеть настоящих красавцев, вам надо поехать в Голландию; самый красивый юноша, которого я когда-либо видел, был именно голландец, хотя у него и было какое-то варварское имя, не то Ванбост, не то Ванбустер, неважно. Теперь он, верно, уж потерял всю прежнюю красоту. При случайном упоминании этого имени Джулия, в свою очередь, слегка смутилась, но тут как раз вошел полковник. - Все еще ничего не слыхать, - сказал он, - по расходиться мы все-таки подождем. А где Домини Сэмсон? - Я здесь, господин полковник. - Что это за книга у вас в руках? - Это труды известного ученого де Лиры, и я бы очень просил мистера Плейдела, чтобы он соизволил взглянуть на одно непонятное место. - Сейчас мне не очень-то хочется этим заниматься, мистер Сэмсон, - ответил адвокат, - есть кое-что поинтереснее: я не теряю надежды уговорить молодых леди спеть нам какую-нибудь народную песню или плясовую, я готов даже исполнить басовую партию сам. Черт с ним, с де Лирой, подождет до другого раза. Разочарованный Домини захлопнул тяжелый фолиант, в душе поражаясь тому, как такой ученый человек, как Плейдел, может увлекаться подобными пустяками. Но адвоката нисколько не обеспокоило, что он роняет свой авторитет ученого; он налил себе полный бокал бургундского и, попробовав сначала свой голос, который, кстати сказать, не отличался звучностью, храбро предложил молодым девушкам спеть с ним "Как трое бедных моряков" и с блеском исполнил свою партию. - Смотрите, не увяли бы розы на ваших щеках от ночных бдений, - пошутил полковник. - Не беспокойтесь, папенька, - ответила Джулия, - ваш друг, мистер Плейдел, пригрозил, что завтра станет учеником мистера Самсона; поэтому сегодня мы должны воспользоваться нашей победой сполна. После первой песни они спели вторую, а затем стали весело болтать. Наконец, когда давно уже пробило час и ночная тишина вот-вот должна была огласиться двумя ударами, Мэннеринг, нетерпение которого сменилось безнадежностью отчаяния, взглянул на свои часы и сказал: "Теперь уже ждать больше нечего", - в то же мгновение... Но о том, что тогда произошло, мы расскажем уже в следующей главе. Глава 50 Судья: Ведь верно, подтвердились ныне все Слова цыганки!.. Не сирота ты больше и на свете Не одинок. Я твой отец, вот мать Твоя, вот дядя, брат - все это Здесь близкие твои! "Критик" Едва только Мэннеринг успел положить часы в карман, как послышался какой-то отдаленный глухой шум. - Должно быть, это карета; впрочем, нет, это ветер воет среди голых деревьев. Идемте к окну, мистер Плейдел. Адвокат, который в это время рассказывал Джулии что-то, по его мнению, интересное, повиновался, предварительно повязав шею платком, чтобы не простудиться. Стук колес был уже ясно слышен, и Плейдел, который, казалось, удерживал свое любопытство до этой последней минуты, бросился в переднюю. Полковник позвонил и приказал Барнсу проводить приехавших в отдельную комнату, так как не знал, кто будут его гости. Но не успел он всего толком объяснить ему, как карета остановилась у двери. Через минуту Плейдел крикнул: - Да это наш лидсдейлский приятель, и с ним еще один молодец вроде него. Услышав знакомый голос, Динмонт остановился, одновременно и пораженный и обрадованный. - Ах, вот оно что! Ну раз ваша милость здесь, значит и нам тут хорошо будет, что соломе в сарае! Но в то время как фермер остановился, чтобы отвесить поклон, недоумевающий Бертрам, которого после езды в темноте яркий свет совершенно ослепил, вошел в гостиную и столкнулся с полковником, поднявшимся ему навстречу. Комната была настолько хорошо освещена, что у полковника уже не могло быть сомнений в том, кто стоит перед ним, а сам Бертрам был столь же смущен своим негаданным приездом в этот дом, как и обитатели Вудберна, перед которыми он появился. Надо помнить о том, что у каждого из них были свои причины взирать на него с ужасом, будто это было привидение. Мэннеринг видел перед собой человека, убитого им в Индии; Джулия - своего возлюбленного в самом странном и опасном положении, а Люси Бертрам сразу же узнала в нем злодея, который стрелял в молодого Хейзлвуда. Видя изумление полковника, Бертрам решил, что тот недоволен его непрошеным вторжением в дом, и поспешил сказать, что он прибыл сюда помимо своей воли и что он даже и не подозревал, куда его везут. - Мистер Браун, если не ошибаюсь! - сказал Мэннеринг. - Да, - ответил молодой человек тихим, но твердым голосом, - тот самый, которого вы знали в Индии. Надеюсь, что наши прежние отношения не смогут помешать вам удовлетворить мою просьбу и засвидетельствовать, что я действительно офицер и джентльмен. - Мистер Браун... Я не помню, когда я... Да нет, никогда меня ничто так не могло удивить... Конечно, что бы между нами не произошло тогда, вы имеете право на мое свидетельство в вашу пользу. В эту критическую минуту в комнату вошли Плейдел и Динмонт. Глазам недоумевающего адвоката предстали: пораженный Мэннеринг, Люси Бертрам, готовая упасть в обморок от ужаса, и мисс Джулия Мэннеринг, охваченная смятением и страхом, которые ей не удавалось ни подавить, ни скрыть. - Что это все значит? - спросил адвокат. - Как будто он пришел с головой Горгоны в руках? Дайте я погляжу на него. Боже ты мой, - прошептал он, - да это же вылитый Элленгауэн! Те же мужественные, красивые черты, но насколько больше ума в глазах! Да, ведьма, видно, сдержала свое слово! Он тут же обратился к Люси: - Взгляните-ка на этого человека, мисс Бертрам; он вам никого не напоминает? Люси успела только взглянуть на страшного незнакомца. Его необычайно высокий рост и вся внешность не оставляли сомнений в том, что это был разбойник, собиравшийся убить молодого Хейзлвуда. Это не давало ее мыслям возможности пойти по иному руслу, а такой поворот неминуемо бы наступил, стоило ей только вглядеться в пришельца пристальнее. - Не спрашивайте меня о нем, - сказала она, отворачиваясь от него, - ради бога, уберите его отсюда, он всех нас убьет! - Убьет! Давайте мне сюда кочергу, - сказал адвокат как будто с тревогой. - Да нет, что за пустяки, нас тут трое мужчин, "не считая слуг, да еще с нами наш славный лидсдейлец, который один стоит полдюжины людей, major vis <Перевес сил (лат.).> на нашей стороне. Но все-таки, друг мой Дэнди, Дэви.., как бишь тебя, стань-ка сюда между нами, чтобы защитить наших дам. - Господи боже мой, мистер Плейдел! - вскричал изумленный фермер. - Да это же капитан Браун, вы что, не знаете разве капитана? - Ну, ладно, если он твой приятель, мы в безопасности, - ответил Плейдел. - Смотри только, не отходи от него. Все это произошло так быстро, что Домини, сидевший все это время в углу и погруженный в чтение, по рассеянности своей ничего не заметил. Когда же, выйдя из задумчивости, он закрыл книгу, подошел к вновь прибывшим и увидел Бертрама, он вдруг закричал: - Если только мертвецы могут выходить из могилы, это мой дорогой и любимый господин! - Да, это так, ей-богу же это так! Я знал, что это он, - сказал адвокат, - вылитый отец. Послушайте, полковник, что же вы не приглашаете своего гостя? По-моему.., да, я думаю.., я уверен, что это так... Они похожи как две капли воды. Но минуту терпения! Постойте, Домини, не говорите ничего. Садитесь, молодой человек. - Извините меня, - сказал Бертрам. - Как мне стало известно, я нахожусь в доме полковника Мэннеринга, и я хотел бы прежде всего знать; может быть, полковнику неприятно мое неожиданное вторжение; я не знаю, могу ли я считать себя его гостем. Мэннеринг сразу же сделал над собой усилие и сказал: - Разумеется, мне будет очень приятно видеть вас у себя в доме, особенно если вы мне скажете, чем я смогу быть вам полезным. Мне хотелось бы загладить свою вину перед вами. Я часто об этом думал. Но вы явились столь неожиданно, что все нахлынувшие на меня тяжелые воспоминания не позволили мне сразу сказать то, что я говорю вам теперь: чем бы ни была вызвана та честь, которую вы оказали мне своим посещением, я ему рад. Бертрам ответил на эту подчеркнутую вежливость столь же вежливым, но холодным поклоном. - Джулия, дорогая, тебе лучше бы сейчас удалиться. Мистер Браун, извините мою дочь, но я вижу, что воспоминания ее взволновали. Мисс Мэннеринг встала, чтобы уйти; проходя мимо Бертрама, она все же не могла удержаться и не прошептать: "Безумный! Опять!" - так тихо, что услышать ее мог только он один. Мисс Бертрам последовала за своей подругой, пораженная всем, что случилось, но не решаясь взглянуть второй раз на человека, который так ее напугал. Она поняла, что произошла какая-то ошибка, но боялась, что только усугубит ее, если заявит, что незнакомец покушался на жизнь Хейзлвуда. Она увидела, что он старый знакомый Мэннеринга и что полковник разговаривал с ним как с человеком благородным. Должно быть, или сама она сейчас обозналась, или Хейзлвуд был прав, утверждая, что выстрел произошел случайно. Группа людей, оставшихся в гостиной, была достойна кисти большого художника. Каждый из них был настолько поглощен собственными чувствами, что не обращал внимания на всех остальных. Бертрам самым неожиданным образом очутился в доме человека, к которому он относился то с неприязнью, как к своему личному врагу, то с уважением, как к отцу Джулии. Самые противоположные чувства столкнулись в душе Мэннеринга: ему хотелось быть учтивым и гостеприимным; он был рад, что человек, с которым он некогда сводил счеты и в гибели которого он потом себя упрекал, жив, но, с другой стороны, ему достаточно было увидеть своего былого врага, и в его гордой душе вспыхнули прежняя неприязнь и предубеждение. Сэмсон едва стоял на ногах; держась обеими руками за спинку стула, он не сводил глаз с Бертрама; волнение совершенно исказило его лицо. Динмонт в своей мохнатой куртке походил на огромного, вставшего на задние лапы медведя. Вытаращив глаза от удивления, он смотрел на всю эту сцену. Один только адвокат держался как ни в чем не бывало. Человек опытный, сообразительный и энергичный, он уже предвкушал блестящий успех в этом странном, увлекательном и таинственном деле, и вряд ли юный монарх, возглавив блестящую армию и видя, что будущее ему улыбается, мог больше радоваться своей первой победе. Он стал действовать очень решительно и распорядился всем сам. - Садитесь, господа, садитесь. Дело это по моей части, позвольте же мне обо всем позаботиться самому. Садитесь, дорогой полковник, и предоставьте мне полную свободу; садитесь, мистер Браун, aut quocunque alio nomine vocaris <Или как вас там зовут (лат.).>; прошу вас сесть, Домини, и ты, наш добрый лидсдейлец, тоже возьми себе стул. - Я уж не знаю, мистер Плейдел, - сказал Динмонт, поглядывая на свою куртку и на прекрасную мебель гостиной, - может, мне куда в другое место пойти бы, пока вы тут свои дела обсудите: мне здесь делать нечего. Полковник, который к тому времени уже узнал Дэнди, подошел к нему, приветливо поздоровался с ним и сказал, что после его благородного поступка в Эдинбурге он в своей грубой куртке и охотничьих сапогах с честью мог бы занять место в любом из залов королевского дворца. - Нет, нет, полковник, мы ведь люди простые, деревенские. Конечно, я рад был бы услыхать, что у капитана все переменилось к лучшему, а уж я знаю, что все на лад пойдет, коли мистер Плейдел за дело взялся... - Верно, Динмонт, ты просто как Горный оракул говоришь, ну, а теперь помолчи. Кажется, наконец все сели. Выпьем по бокалу вина, а потом уже я начну допрос по всем правилам моего катехизиса. Теперь скажите нам, дорогой мой, - сказал он, обращаясь к Бертраму, - а сами-то вы знаете, кто вы такой? Несмотря на свое замешательство, наш неофит при этих словах невольно рассмеялся и ответил: - Прежде я всегда думал, что знаю, но последние события заставляют меня в этом усомниться. - Тогда расскажите нам, кем вы себя считали раньше. - Я привык считать и называть себя Ванбестом Брауном, вольноопределяющимся *** полка, которым командовал полковник Мэннеринг. Полковник меня знает. - Все это совершенно верно, - сказал полковник. - Я могу подтвердить, что это действительно мистер Браун, и добавить то, что он, по своей скромности, вероятно позабыл: он зарекомендовал себя как человек способный и храбрый. - Тем лучше, - заявил Плейдел, но это общие положения. Скажите мне, мистер Браун, где вы родились? - Насколько я знаю, в Шотландии, но где именно, сказать не могу. - А где выросли? - Ну, конечно, в Голландии. - А у вас не осталось никаких, воспоминаний о годах детства, проведенных в Шотландии? - Только самые смутные. Но я хорошо помню, что в детстве меня и любили и баловали, и, вероятно, это воспоминание еще отчетливее оттого, что потом со мной обходились очень сурово. Я смутно припоминаю красивого мужчину, которого я звал папой, и болезненную женщину, должно быть мою мать, но воспоминания эти очень неясные и путаные. Я помню еще какого-то высокого, худого и доброго человека, он ходил всегда в черном, учил меня читать и гулял со мной, и, кажется, в последний раз-Тут Домини не мог уже больше сдерживать себя. С каждым словом, которое он слышал, он все больше убеждался, что видит перед собой сына своего благодетеля. Ценою огромных усилий, он не давал воли своим чувствам, но когда, перебирая в памяти образы детства, Бертрам дошел до своего учителя, он уже больше не мог утерпеть. Он вскочил, сложил руки и, весь дрожа, со слезами на глазах, громко закричал: - Гарри Бертрам, посмотри, неужели ты меня не узнаешь? - Да, - воскликнул Бертрам, вставая с места, будто свет озарил его вдруг, - да, Гарри, так меня действительно звали! И это действительно мой милый учитель, я узнаю его и по голосу и по виду! Домини бросился в его объятия; он несчетное число раз прижимал его к груди, охваченный буйным восторгом, от которого сотрясалось все его тело, безудержно всхлипывал, а потом, как выразительно говорится в Библии, возвысил голос и громко зарыдал. Полковник Мэннеринг тоже взялся за платок; Плейдел морщился и протирал очки, а добряк Динмонт два раза громко всхлипнул и сказал: - Это же просто черт знает что! Такого со мной ни разу не бывало с тех пор, как я старуху мать похоронил. - Ну довольно, довольно, - сказал наконец адвокат. - Тише, суд идет. Нам еще много всего предстоит сделать; надо, не теряя времени, собрать нужные сведения; придется, по-видимому, кое-что предпринять сейчас же, не дожидаясь утра. - Я велю тогда оседлать лошадь, - предложил полковник. - Нет, нет, успеется. С этим можно еще подождать... Только знаете что, Домини, довольно. Я уже дал вам излить ваши чувства. Время ваше истекло. Позвольте мне продолжать допрос. Домини привык повиноваться всем, кто этого требовал. Он снова плюхнулся в кресло и покрыл лицо клетчатым носовым платком, воспользовавшись им, как некогда греческий художник - покрывалом. По сложенным рукам можно было догадаться, что он погрузился в благодарственную молитву. Он то выглядывал из-за своего покрывала, как будто с тем, чтобы удостовериться, что радостное видение не растаяло в воздухе, то опускал глаза и снова благоговейно молился про себя, пока наконец внимание его не привлекли вопросы адвоката. - А теперь, - сказал Плейдел, после того как он тщательно расспросил нашего героя о самых ранних воспоминаниях детства, - а теперь, мистер Бертрам, - я думаю, мы должны уже называть вас вашим настоящим именем, - сделайте милость, расскажите подробно все, что вы припоминаете о вашем отъезде из Шотландии. - События этого дня, сэр, действительно были так ужасны, что оставили в памяти неизгладимый след, но, должно быть, именно этот ужас и смешал в одно все подробности виденного тогда. Помню, я где-то гулял, по-моему это было в лесу... - Ну да, это было в Уорохском лесу, мой мальчик! - Молчите, мистер Сэмсон, - прервал его адвокат. - Да, это было в лесу, - продолжал Бертрам, в памяти которого давно прошедшие и смутные образы начали укладываться в каком-то порядке, - и кто-то там был со мной, по-моему вот этот почтенный и добрый человек. - Ну да, конечно, Гарри, да благословит тебя господь, это был я. - Тише, Домини, не мешайте ему рассказывать, - остановил его Плейдел. - Итак, что же дальше? - обратился он снова к Бертраму. - Так вот, сэр, - продолжал Бертрам, - все перемешалось, будто во сне, и мне показалось, что я еду с ним на лошадь. - Нет, нет, - вскричал Сэмсон, - никогда я не подвергал такой опасности ни тебя, ни себя! - Честное слово, это просто невыносимо! Слушайте, Домини, если вы еще хоть слово скажете без моего позволения, я произнесу три заклинания из книги черной магии, проведу тростью над своей головой три круга, развею все чары сегодняшней ночи, и Гарри Бертрам снова превратится в Ванбеста Брауна. - Почтенный и достойный сэр, - простонал Домини, - я покорнейше прошу извинить меня, это было просто verbum volans <Сорвавшееся с языка слово (лат.).>. - И все-таки, nolens volens, <Хотите вы или нет (лат.).> не распускайте язык, - сказал Плейдел. - Прошу вас, помолчите, мистер Сэмсон, - сказал полковник. - Для вашего вновь обретенного друга очень важно, чтобы вы дали мистеру Плейделу спокойно продолжать допрос. - Я нем, - отвечал усмиренный Домини. - Вдруг, - продолжал Бертрам, - на нас кинулись несколько человек и стащили нас с седла. Больше я ничего почти не помню, кроме того, что началась отчаянная схватка, я хотел убежать и попал в руки очень высокой женщины, которая вышла из-за кустов и меня защищала. Остальное спуталось в памяти, но все дальнейшее было ужасно. Я только смутно помню морской берег, пещеру, мне дали там выпить чего-то крепкого, и я тут же уснул и долго спал. Словом, дальше все скрывается в каком-то мраке, и потом я помню себя уже юнгой на корабле, где со мною очень жестоко обращались и морили голодом, а потом школьником в Голландии: там меня взял к себе один старик купец, который ко мне благоволил. - А о вашей родне он вам ничего не рассказывал? - Рассказывал, но очень мало, и просил больше ни о чем не спрашивать. Меня уверили, что отец мой занимался контрабандной торговлей на восточном берегу Шотландии и что он был убит в схватке с таможенными, что судно его голландских сообщников стояло в то время у берега и что команда судна принимала участие в схватке. Когда эти люди увидели, что я остался сиротой, они пожалели меня и увезли с собой. Став старше, я понял, что эта история никак не вяжется с моими собственными воспоминаниями, но что мне было делать? Я никак не мог разрешить моих сомнений, у меня не было ни одного друга, которому я мог бы рассказать их, чтобы с ним потом все обсудить. Дальнейшая моя жизнь известна полковнику Мэннерингу. Я поехал в Индию и сделался там конторщиком одного голландского торгового дома. Но их дела пошли плохо, и я поступил на военную службу, где, смею думать, выполнял свой долг с честью. - Вы славный малый, я за это ручаюсь! - воскликнул Плейдел. - И раз вы столько лет были сиротой, я хотел бы сам иметь право заменить вам отца. Ну, а это дело с молодым Хейзлвудом? - Простая случайность, - сказал Бертрам. - Я просто путешествовал по Шотландии и, погостив с неделю у моего друга, мистера Динмонта, с которым я познакомился дорогой... - Это мне прямо-таки счастье подвалило. Без него я совсем бы пропал, когда на меня эти два стервеца кинулись, - сказал Динмонт. - Вскоре после того, как мы расстались в городе.., воры украли у меня все мои вещи. Живя в Кипплтрин-гане, я случайно встретился с Хейзлвудом - в то время как я подошел поздороваться с мисс Мэннеринг, которую я знал еще в Индии. Взглянув на мою одежду, Хейзлвуд решил, должно быть, что я какой-нибудь бродяга, и довольно высокомерно приказал мне отойти. Это и послужило поводом к столкновению, в котором я имел несчастье его ранить. Теперь я ответил на все ваши вопросы, и поз-, вольте мне... - Нет, нет, еще не на все, - сказал Плейдел, многозначительно подмигивая, - есть еще вопросы, которые я откладываю на завтра, так как, по-моему, пора уже закрыть наше ночное, или, собственно, даже утреннее заседание. - Ну, так я, пожалуй, выражу свою мысль иначе, - сказал Бертрам. - Коль скоро я ответил на все вопросы, которые вам было угодно задать мне сегодня, не откажите в любезности сообщить мне, кто вы такой и что заставляет вас принимать столь близкое участие в моих делах, кем вы считаете меня и почему мое появление наделало столько шума? - Что касается меня, - отвечал адвокат, - то я Паулус Плейдел, шотландский адвокат; в отношении вас не так-то легко сказать, кто вы сейчас. Но я скоро надеюсь поздравить вас с именем Генри Бертрама, эсквайра, представителя древнейшего шотландского рода и наследника попавшего сейчас в чужие руки поместья Элленгауэн. Тут Плейдел закрыл, глаза и подумал: "Об отце его лучше совсем не упоминать, надо прямо провозгласить его наследником его деда Льюиса.., единственного умного человека из всего их рода". Когда все уже повставали с мест, чтобы идти спать, полковник Мэннеринг подошел к Бертраму, который все еще не мог прийти в себя после слов адвоката. - Поздравляю вас, - сказал он, - с блестящими видами на будущее, которые вам открыла судьба. Я старинный друг вашего отца, и в ту ночь, когда вы родились, столь же неожиданным образом попал в замок Элленгауэн, как вы теперь попали в мой дом. Я не знал этих обстоятельств, когда.., но я надеюсь, что мы оба не будем помнить зла, которое между нами было. Верьте мне, что появление Брауна, живого и здорового, избавило меня от самых тягостных упреков совести; а ваше право носить имя моего старинного друга делает ваше пребывание здесь, мистер Бертрам, вдвойне для меня приятным. - А мои родители? - сказал Бертрам. - Обоих нет уже в живых... И фамильное поместье продано, но я надеюсь, что его удастся вернуть. Я буду рад сделать все, что от меня зависит, чтобы подтвердить ваше право. - Нет, это вы уж предоставьте мне, - сказал Плейдел, - это моя забота, не отбивайте у меня хлеб. - Знаю, что не мое дело давать советы людям благородным, - заметил Динмонт, - но ежели капитану понадобятся деньги, а ведь говорят, что без них дело никогда не спорится... - Если не считать субботних вечеров, - сказал Плейдел. - Да, но ежели вы, ваша милость, денег не берете, то, значит, вы и за дело не возьметесь. Поэтому знайте, в субботу вечером я уж вас больше не потревожу. Но у меня ведь в кисете деньжата припасены, считайте, что они капитановы; мы их с Эйди для того и приберегли. - Нет, Лидсдейл, ничего этого не надо, даже не думай; побереги их для своей фермы. - Для фермы? Мистер Плеидел, ваша милость много чего знает, ну а вот чарлизхопской фермы не знает: а скота у нас столько, что мы за мясо да за шерсть шестьсот фунтов доходу каждый год имеем; нет, куда там еще прикупать! - А чего ж ты тогда еще другой не наймешь? - Да не знаю, у герцога нет сейчас свободных ферм, а я не могу старых арендаторов выживать; да я и ни за что бы не пошел наушничать да цену поднимать, чтобы соседям вредит": - Как, даже тому соседу в Достоне... Девилстоне, как там его?.. - Что, Джоку из Достона? Нет, незачем это. Он, правда, парень упрямый и такой зануда, когда дело до межей доходит, и повздорили мы с ним крепко, но провалиться мне на этом месте, если я Джоку Достону зла хочу. - Да, ты парень честный, - сказал адвокат, - а сейчас ложись спать. И я ручаюсь, что сон твой будет крепче, чем у того, кто, ложась в постель, скидывает с себя расшитый камзол и надевает кружевной колпак. Я вижу, полковник, что вы занялись разговором со своим enfant trouve. <Найденышем (франц.).> Прикажите-ка Барнсу разбудить меня утром в семь часов, а то мой слуга большой любитель поспать, а писца Драйвера постигла, должно быть, судьба Кларенса: он уже утонул в бочке вашего пива, - миссис Эллен ведь обещала его хорошо угостить; скоро ей доведется узнать, что он под этим разумеет. Покойной ночи, полковник, покойной ночи, Домини Сэмсон.., покойной ночи, наш честный Динмонт, покойной ночи и вам, вновь обретенный представитель рода Бертрамов и Мак-Дингауэев, Кнартов, Артов, Годфри, Деннисов и Роландов и, что нам всего дороже, наследник отторгнутых земель и поместья и баронства Элленгауэн, согласно завещанию Льюиса Бертрама, эксвайра, потомком которого вы являетесь. С этими словами Плеидел взял свечу, вышел из комнаты, и вся компания разошлась, после того как Домини еще раз обнял и поцеловал своего "маленького Гарри", как он продолжал называть молодого офицера шести футов ростом. Глава 51 ...душа не знает На свете никого - один Бертрам. Погибла я, нет жизни у меня, Коль в ней Бертрама нет. "Все хорошо, что хорошо кончается" В назначенный накануне час наш неутомимый адвокат сидел уже в теплом шелковом халате и бархатной шапочке у ярко пылавшего в камине огня, за столом, на котором стояли две зажженные свечи, и разбирал следственные данные по делу об убийстве Фрэнка Кеннеди. Был отправлен нарочный к Мак-Морлану с просьбой приехать в Вудберн как можно скорее. Динмонт, утомленный происшествиями вчерашнего вечера, находил, что полковник встретил его более гостеприимно, чем Мак-Гаффог, и не торопился вставать. Снедаемый нетерпением, Бертрам, наверно, не усидел бы у себя в комнате, но полковник Мэннеринг послал предупредить его, что утром зайдет к нему сам, и теперь он не решался уйти. Перед этим свиданием Бертрам приоделся, так как полковник отдал Барнсу распоряжение, чтобы его гостя снабдили бельем и всем необходимым, и, закончив свой туалет, ждал Мэннеринга. Вскоре раздался тихий стук в дверь: это был полковник; у Бертрама завязался с ним длинный и интересный для обоих разговор. Но вместе с тем Каждый из них что-то недоговаривал до конца. Мэннерингу не хотелось упоминать о своих астрологических предсказаниях, а Бертрам, по вполне понятным причинам, ни словом не обмолвился о своей любви к Джулии. Обо всем остальном они говорили с полной откровенностью, которая делала их разговор приятным для того и другого, и под конец в голосе Мэннеринга почувствовалась даже какая-то теплота. Бертрам старался сообразоваться в своем поведении с полковником: он не заискивал перед ним и не добивался его расположения, но все принимал с благодарностью и радостью. Мисс Бертрам сидела в столовой, когда туда ввергся весь сияющий от удовольствия Сэмсон. Вид его был столь необычен, что Люси сразу же пришло в голову, что кто-нибудь решил подшутить над ним и нарочно привел его в такой восторг. Он сел за стол и некоторое время только таращил глаза да открывал и закрывал рот наподобие большой деревянной куклы, изображающей Мерлина на ярмарке, и наконец сказал: - Ну, а что вы о нем думаете, мисс Люси? - Думаю, о ком? - спросила та. - О Гар.., нет, ну да вы знаете, о ком я говорю. - Я знаю о ком? - переспросила Люси, которая никак не могла понять, на что он намекает. - Да вот о том, кто вчера вечером в почтовой карете приехал, кто в молодого Хейзлвуда стрелял. Ха-ха-ха! - И тут Домини разразился смехом, похожим на ржание. - Послушайте, мистер Сэмсон, - сказала его ученица, - странный вы все-таки предмет выбрали для смеха... Ничего я об этом человеке не думаю, я надеюсь, что выстрел был чистой случайностью и не приходится бояться, что за ним последует другой. - Случайностью! - И тут Домини снова заржал. - Что-то вы уж очень сегодня веселы, мистер Сэм-сон, - сказала Люси, которую задел его смех. - О да, конечно. Ха-ха-ха, это за-нят-но, ха-ха-ха! - Ваше веселье само по себе настолько занятно, что мне больше хотелось бы узнать его причину, чем забавляться, глядя на его проявления. - Причину вы сейчас узнаете, мисс Люси, - отвечал бедный Домини. - Вы брата своего помните? - Господи боже мой! И вы еще меня об этом спрашиваете!.. Кто же и знает, если не вы, что он исчез как раз в тот день, когда я родилась? - Совершенно верно, совершенно верно, - ответил Домини, опечаленный этими воспоминаниями. - Странно, как я мог забыть... Да, правда, сущая правда. Ну, а папеньку-то вы вашего помните? - С чего это вы вдруг усомнились, мистер Сэмсон, всего несколько недель, как... - Правда, сущая правда, - ответил Домини, и его смех, напоминавший смех гуингнгнмов, перешел в истерическое хихиканье. - Мне-то не до забавы, когда я все вспоминаю... Но вы только взгляните на этого молодого человека! В это мгновение Бертрам вошел в комнату. - Да, взгляните на него хорошенько, это же вылитый ваш отец. И поелику господу было угодно оставить вас сиротами, дети мои, любите друг друга! - Ив самом деле, он и лицом и фигурой похож на отца, - сказала Люси, побледнев как полотно. Бертрам кинулся к ней. Домини хотел было побрызгать ей в лицо холодной водой, но ошибся и схватил вместо этого чайник с кипятком. По счастью, выступившая у нее на щеках краска спасла ее от этой медвежьей услуги. - Заклинаю вас, мистер Сэмсон, - проговорила она прерывающимся, но каким-то особенно трогательным голосом, - скажите, это мой брат? - Да, это он! Это он, мисс Люси! Это маленький Гарри Бертрам, это так же верно, как то, что солнце светит на небе. - Так значит, это моя сестра? - сказал Бертрам, давая волю родственным чувствам, которые столько лет дремали в нем, так как ему не на кого было их излить. - Да, это она!.. Это она!.. Это мисс Люси Бертрам! - воскликнул Сэмсон. - При моем скромном участии она в совершенстве овладела французским и итальянским и даже испанским, умеет хорошо читать и писать на своем родном языке и знает арифметику и бухгалтерию, простую и двойную. Я уже не говорю о том, что она умеет и кроить, и шить, и вести хозяйство, и надо по справедливости сказать, что этому она научилась уже не от меня, а от экономки. Не я также обучал ее игре на струнных инструментах: в этом немалая заслуга доброй, скромной и притом неизменно веселой и славной молодой леди, мисс Джулии Мэннеринг, snum cuique tribnito <Каждому воздается свое (лат.).>. - Так значит, это все, - сказал Бертрам, обращаясь к сестре, - это все, что у меня осталось! Вчера вечером, и особенно сегодня утром, полковник Мэннеринг рассказал мне обо всех несчастьях, постигших нашу семью, но ни словом не обмолвился о том, что сестра моя здесь. - Он предоставил это мистеру Сэмсону, - сказала Люси, - нашему самому дорогому и самому верному другу, который старался облегчить отцу жизнь в тяжелые годы болезни, был при нем в минуту его смерти и во всех самых страшных бедствиях не захотел покинуть несчастную сироту. - Да благословит его господь, - сказал Бертрам, пожимая руку Домини, - он действительно заслуживает моей любви, а ведь я всегда любил даже тот неясный и смутный образ его, который сохранили мне воспоминания детства. - Да благословит господь вас обоих, милые мои дети! - воскликнул Сэмсон. - Не будь вас на свете, я охотно бы согласился (если бы это было угодно господу) лежать в земле рядом с моим благодетелем. - Но я надеюсь и глубоко убежден, - сказал Бертрам, - что все мы увидим лучшие времена. Послав мне , друзей, господь даст мне возможность отстаивать свои , права, и несправедливости будет положен конец. - Поистине друзей! - повторил Домини. - А послал их тот, кто, как я давно уже вас учил, есть источник всего благого. Вот приехавший из Индии прославленный полковник Мэннеринг; он рожден воином, и в то же время это человек весьма ученый, если принять во внимание, в каких неблагоприятных условиях он был; вот знаменитый адвокат мистер Плейдел, человек точно так же весьма сведущий в науках, но позволяющий себе иногда, правда, нисходить до недостойных настоящего ученого пустяков; а вот мистер Эндрю Динмонт, малый хоть и не очень-то ученый, но, подобно древним патриархам, все же искусный во всем, что касается овечьих отар. Наконец, в числе друзей ваших я сам; по сравнению со всеми этими почтенными людьми у меня были большие возможности учиться, и могу сказать, что я не упустил их и, насколько позволяли мои скромные способности, воспользовался ими. Нам надо будет поскорее возобновить наши занятия, милый Гарри. Я начну все с самых азов... Да, я займусь твоим образованием, начиная с английской грамматики, и доведу его до изучения древнееврейского или халдейского языка. Читатель, конечно, заметит, что на этот раз Сэмсон проявил совершенно необычную для него словоохотливость. Дело в том, что, когда он увидел перед собою своего ученика, он мысленно вернулся ко времени их прерванных занятий и, перепутав все и вся, ощутил сильнейшее желание засесть с молодым Бертрамом за склады и прописи. Это было тем смешнее, что в отношении воспитания Люси он подобных прав уже не предъявлял. Но Люси выросла у него на глазах и постепенно освобождалась из-под его опеки, по мере того как становилась старше и образованнее и сама начинала в глубине души чувствовать, насколько она лучше его знает, как вести себя в обществе. Что же касается Гарри, то Домини представлял его себе таким, каким он его когда-то оставил. И, почувствовав, что его утраченный авторитет возвращается снова, он пустился в новые пространные излияния. А так как людям редко удается говорить сверх меры, не выставляя себя напоказ, он ясно дал своим собеседникам понять, что, невзирая на то, что он беспрекословно подчиняется мнениям и приказаниям чуть ли не каждого встречного, он твердо убежден, что во всем имеющем отношение к "у-че-но-сти" (так он произносил это слово) он бесконечно выше всех остальных, вместе взятых. Сейчас это, правда, было гласом вопиющего в пустыне, потому что оба, и брат и сестра, были так поглощены беседой о своей прошлой жизни, что не могли уделить нашему достойному должного внимания. После разговора с Бертрамом полковник Мэннеринг отправился в комнату Джулии и велел служанке выйти. - Милый папенька, - сказала она, - вы забыли, до которого часа мы просидели вчера, и даже не даете мне времени причесаться, а ведь должны же вы понимать, что вчера вечером волосам моим было от чего стать дыбом. - Сейчас твоя голова интересует меня только тем, что творится внутри ее, Джулия, а волосами твоими через несколько минут снова займется миссис Минсинг. - Папенька, - отвечала ему Джулия, - подумайте только, как перепутались сейчас все мои мысли, а вы хотите за несколько минут причесать их. Если бы миссис Минсинг отважилась поступить так же решительно, я неминуемо бы лишилась половины моих волос. - Ну, раз так, то скажи мне, - сказал полковник, - где они всего плотнее переплелись; я постараюсь распутать этот клубок поосторожнее. - Да везде, должно быть, - ответила ему дочь. - Все это похоже на какой-то загадочный сон. - Если так, то я попытаюсь разгадать его смысл. И полковник рассказал дочери о судьбе Бертрама и о его видах на будущее; Джулия слушала его с интересом, который она тщетно старалась скрыть. - Ну, а как теперь, - продолжал Мэннеринг, - яснее все стало или нет? - Нет, папенька, все запуталось еще больше. Человек, которого считали убитым в Индии, вдруг возвратился целым и невредимым, будто великий путешественник Абулфуариз, вернувшийся к своей сестре Канзаде и предусмотрительному брату Гуру. Я, кажется, напутала... Канзада это была его жена, но Люси как раз может сойти за нее, а Домини - за брата. А этот веселый сумасброд, шотландский адвокат, явился вдруг, как пантомима в конце трагедии. Но до чего я рада, что к Люси вернется ее состояние! - Но, по-моему, - сказал полковник, - самое загадочное во всей этой истории то, что мисс Джулия Мэннеринг, зная, насколько беспокоится ее отец о судьбе этого самого Брауна, или Бертрама, как нам теперь надо его называть, видела его в ту минуту, когда он встретился с Хейзлвудом, и ни одним словом об этом не обмолвилась; она допустила даже, чтобы его потом разыскивали повсюду как человека подозрительного и как убийцу. Джулия, догорая и так еле-еле собралась с духом, чтобы выслушать отца, была теперь совершенно не в силах владеть собой; она невнятно пробормотала, что не узнала в этот момент Брауна, но, убедившись, что отец ей не верит, опустила голову и замолчала. - Так ты молчишь? Хорошо, Джулия, - продолжал полковник серьезно, но в то же время ласково. - А разве это был единственный раз, когда ты видела Брауна после его возвращения из Индии? Ты опять молчишь. В таком случае мне, естественно, остается только предположить, что это было не в первый раз? Опять молчание. Джулия Мэннеринг, будьте добры, отвечайте отцу! Кто это подъезжал к вашему окну и разговаривал с вами, когда вы жили в Мервин-холле? Джулия, я приказываю тебе, я прошу тебя, будь откровенна. Мисс Мэннеринг подняла голову. - Я была, да, наверно, я и сейчас еще безрассудна; мне еще тяжелее оттого, что я должна при вас встречаться с человеком, который был хоть и не единственной причиной, но, во всяком случае, участником этого безрассудства. - Тут она замолчала. - Так значит, это он распевал серенады в Мервин-холле? Тон, которым были сказаны эти слова, придал Джулии больше смелости. - Да, это был он, но я потом часто думала, что, если я и была не права, у меня все же есть кое-какое оправдание. - Что же это за оправдание? - спросил полковник быстро и довольно резко. - Мне трудно говорить об этом, отец, но... - Тут она открыла маленькую шкатулку и протянула ему несколько писем. - Прочтите эти письма, чтобы знать, с чего началась наша привязанность и кто одобрял ее. Мэннеринг взял из ее рук пачку писем и подошел к окну; гордость не позволила ему уйти с ними куда-нибудь подальше. С волнением и тревогой он пробежал несколько строк, и тут же на помощь ему пришел его стоицизм - философия, которая корнями уходит в гордыню, но зато в плодах своих нередко несет людям добро. Обуздав, как только мог, поток нахлынувших чувств, он повернулся к дочери. - Да, это верно, Джулия. Насколько я могу судить, эти письма подтверждают, что одному из своих родителей ты, во всяком случае, повиновалась. Последуем же шотландской пословице, которую еще недавно приводил До-мини: "Что было - было, а наперед играй без обмана". Я никогда не стану упрекать тебя в том, что ты не была откровенна со мной... Только суди о будущих моих намерениях по моим поступкам, а на них тебе жаловаться ни разу не приходилось. Оставь у себя эти письма. Они были написаны не для меня, и больше того, что я прочел сейчас по твоему желанию и чтобы оправдать тебя, я читать не стану. Будем же друзьями! Нет, лучше скажи, ты меня поняла? - Милый мой, добрый папенька, - воскликнула Джулия, кидаясь ему на шею, - как могло случиться, что я вас раньше не понимала? - Довольно о старом, Джулия, мы виноваты оба: тот, кто слишком горд для того, чтобы стараться завоевать расположение и доверие других, и считает, что и без этого имеет на них неотъемлемое право, неизбежно встретит в жизни немало разочарований, и, может быть, заслуженных. Достаточно с меня и того, что самый дорогой и близкий мне человек сошел в могилу, так и не узнав меня. Я, не хочу потерять доверие дочери, которой следовало бы любить меня, если только она действительно любит самое себя. - Не бойтесь, папенька, не бойтесь, - ответила Джулия. - Если вслед за вами и я сама смогу одобрить свои поступки, не будет ни одного самого строгого вашего приказания, которому бы я не повиновалась. - Ну, хорошо, милая, - сказал полковник, целуя ее в лоб, - я не потребую столь героической жертвы. Что же касается твоих отношений с Бертрамом, то прежде всего я хочу, чтобы все тайные встречи и переписка с ним, - а молодая девушка никогда не может поддерживать их без того, чтобы не уронить себя в своих собственных глазах и в глазах того, кто ее любит, - так вот, я прошу, чтобы всякого рода тайные встречи и переписка прекратились и чтобы за объяснениями ты направила Бертрама ко мне. Ты, конечно, захочешь узнать, для чего все это нужно. Во-первых, я хочу изучить характер человека более внимательно, чем обстоятельства, а может быть, и мое собственное предубеждение мне раньше позволяли, и я буду рад, когда происхождение его будет окончательно доказано. Дело вовсе не в том, что я беспокоюсь, получит ли он поместье Элленгауэн, хотя безразличным это может быть разве только герою романа. Но так или иначе, Генри Бертрам, наследник Элленгауэна, невзирая на то, владеет ли он поместьем или нет, все же совершенно другое дело, чем неизвестно чей сын Ванбест Браун. Плейдел говорил мне, что предки Бертрама отличались под знаменами своих государей, в то время как наши дрались под Кресси и Пуатье. Словом, я не даю тебе моего согласия, хотя в то же время и не отказываю в нем; но я надеюсь, что ты исправишь свои былые ошибки, и, так как, к сожалению, матери твоей уже нет в живых, ты с тем большим доверием отнесешься теперь к отцу - ведь мое желание сделать тебя счастливой обязывает тебя. Начало этой речи сильно огорчило Джулию; когда же полковник стал сравнивать былые заслуги Бертрамов и Мэннерингов, она едва сдержала улыбку. Зато последние слова смягчили ее сердце, особенно восприимчивое ко всякому проявлению великодушия. - Нет, милый папенька, - сказала она, протягивая ему руку, - поверьте мне, что с этой минуты я с вами первым буду советоваться обо всем, что произойдет между Брауном, то есть Бертрамом, и мной, и что я не предприму ничего такого, чего вы могли бы не одобрить. Скажите, Бертрам останется гостить в Вудберне? - Разумеется, - ответил полковник, - до тех пор, пока этого потребуют его дела. - В таком случае согласитесь, что после всего, что было между нами, он захочет, чтобы я объяснила, почему я так переменилась к нему и лишила его надежды: ведь прежде, надо признаться, я давала ему повод надеяться. - Полагаю, Джулия, - ответил Мэннеринг, - что он отнесется с уважением к моему дому и не забудет о тех услугах, которые я хочу оказать ему, а поэтому постарается не делать ничего такого, что мне было бы неприятно. Да, я думаю, что и ты дашь ему понять, как вам обоим подобает себя вести. - Я все поняла, папенька, и буду теперь слушаться вас беспрекословно. - Спасибо тебе, милая, а беспокоюсь я, - тут он поцеловал ее, - только за тебя одну. Ну, а теперь вытри глаза и идем завтракать. Глава 52 Послушайте, шериф, даю вам слово, Что завтра же я днем его пришлю, Чтоб вам или другому, все равно, Теперь ответ он дал на обвиненья. "Генрих IV", ч. I После того как разыгрались эти, если можно так выразиться, второстепенные сцены между отдельными обитателями Вудберна, описанные нами в предыдущей главе, все общество собралось к завтраку, за исключением, одного только Дэнди; ему больше пришлось по вкусу угощение, а может быть, даже и общество миссис Эллен, и он выпил у нее чашку чая, куда она влила две чайные ложки коньяку, и закусил все это говядиной, отрезанной от огромного ссека. Он как будто чувствовал, что там, в обществе этой милой женщины и Барнса, он может вдвое больше съесть и вдвое больше поговорить, чем в гостиной, где собрались господа. И действительно, в этой неприхотливой компании завтрак прошел веселее, в гостиной же едва ли не над всеми тяготела какая-то принужденность. Джулия не решалась спросить Бертрама, не выпьет ли он еще чашку чая; Бертраму, который все время чувствовал на себе взгляд Мэннеринга, трудно было справиться с ломтиком поджаренного хлеба с маслом; Люси, исполненная радости по случаю возвращения брата, начала вдруг думать об его ссоре с Хейзлвудом; полковником овладело тягостное беспокойство, свойственное человеку самолюбивому, когда он замечает, что присутствующие обращают внимание на самые незначительные его поступки. Адвокат старательно намазывал масло на хлеб, и на лице его была необычайная для него серьезность, вызванная, очевидно, обстоятельствами дела, которым он только что занимался. Зато Домини был в полном восторге! Он глядел то на Бертрама, то на Люси, хихикал, мычал, ухмылялся и непрестанно нарушал правила хорошего тона: он опрокинул полный сливочник, и весьма кстати, в собственную тарелку с овсяной кашей, неизменно подававшейся ему утром, потом, недопив чай, который он называл "украшением завтрака", вылил остатки вместо полоскательницы в сахарницу и в довершение всего ошпарил кипятком старого Платона, любимого пуделя Мэннеринга, который встретил эту неожиданную ванну воем, отнюдь не делавшим чести ему как философу. На этот раз спокойствие полковника поколебалось: - Право же, дорогой мистер Сэмсон, вы забываете, что есть разница "между Платоном и Ксенократом. - Первый был главою академиков, а второй - стоиков, - отвечал Домини, несколько задетый замечанием полковника. - Да, но это как раз Ксенократ, а не Платон отрицал, что страдание - зло. - Я склонен думать, - сказал Плейдел, - что это почтенное четвероногое, которое сейчас уходит из комнаты только на трех ногах, скорее принадлежит к школе киников. - Это хорошо сказано. Но вот и ответ от Мак-Морлана. Ответ был неутешительный. Миссис Мак-Морлан свидетельствовала свое почтение и сообщала, что минувшей ночью произошли тревожные события, которые задержали ее мужа в Портанферри, где он должен будет вести следствие. - Что же нам теперь делать, мистер Плейдел? - спросил полковник. - Жаль, мне бы очень хотелось повидать Мак-Мор-лана, - сказал адвокат. - Это человек рассудительный, и он стал бы действовать по моим указаниям. Но не беда. Надо ввести нашего друга sui juris. <В свои права (лат.).> Сейчас он просто беглый арестант. Закон против него; он должен быть rectus in curia, <Чист перед судом (лат.).> это главное. Для этого мы съездим с вами, полковник, в замок Хейзлвуд. Это не так далеко отсюда. Мы предложим свое поручительство, и я убежден, что легко сумеем доказать мистеру.., извините, сэру Роберту Хейзлвуду необходимость наше поручительство принять. - Я с радостью поеду, - сказал полковник. Он позвонил и отдал все необходимые распоряжения. - А потом что мы будем делать? - Надо будет увидеться с Мак-Морланом и поискать новых доказательств. - Доказательств? - воскликнул полковник. - Но ведь дело-то ясно как день; здесь находятся мистер Сэмсон и мисс Бертрам, вы же сами подтверждаете, что этот молодой человек вылитый отец. Да и он сам помнит все странные обстоятельства, связанные с его отъездом из Шотландии. Какие же еще нужны свидетельства? - Для нас с вами никаких свидетельств не требуется, но для суда их нужно немало. Воспоминания Бертрама это всегонавсего его собственные воспоминания, поэтому они никак не могут свидетельствовать в его пользу. Мисс Бертрам, наш досточтимый Сэмсон, да и я сам - все мы можем подтвердить не больше того, что подтвердил бы каждый, кто знал покойного Элленгауэна, то есть, что этот человек его живой портрет. Но из этого еще не следует, что он сын Элленгауэна и имеет право наследовать поместье. - Что же еще нужно? - спросил полковник. - Нам надо представить настоящие доказательства. Есть, правда, еще цыгане, но, к несчастью, в глазах правосудия их показания ничего почти не значат, их и в свидетели-то едва ли можно брать, а Мег Меррилиз и подавно; когда-то ведь я сам ее допрашивал, и она бесстыдно заявила, что ничего не знает. - Ну, так как же нам поступить? - спросил Мэннеринг. - Надо разузнать, - отвечал наш ученый адвокат, - какие сведения мы можем почерпнуть в Голландии от людей, среди которых воспитывался наш юный друг. Впрочем, страх перед наказанием за соучастие в убийстве Кеннеди может заставить их молчать, а если они даже и заговорят, то ведь это будут или иностранцы, или контрабандисты, которые вне закона. Словом, трудностей здесь еще немало. - Разрешите вам сказать, наш почтенный и ученый адвокат, - сказал Домини, - что я верю, что тот, кто вернул маленького Гарри Бертрама его близким, не оставит своего дела незавершенным. - Я тоже в это верю, мистер Сэмсон, - сказал Плейдел, - но все же надо найти способ это сделать. И теперь вот я боюсь, что добыть эти сведения нам будет труднее, чем я думал. Но кто робок, тому красавицы не победить. Кстати, - добавил он, обращаясь к мисс Мэннеринг, в то время как Бертрам разговаривал с сестрой, - теперь-то уж Голландия в ваших глазах оправдалась! Представьте себе только, каких молодцов должны выпускать Лейден и Утрехт, если жалкая мидлбургская школа воспитала такого красавца! - Пусть так, - сказал Домини, задетый за живое такой похвалой голландской школе, - пусть так, но знайте, мистер Плейдел, что ведь это я заложил основы его воспитания. - Верно, мой дорогой Домини, - отвечал адвокат, - не иначе как этому обстоятельству он обязан своими изящными манерами. Но вот уже подают карету. До свидания, юные леди; мисс Джулия, поберегите ваше сердце до моего возвращения и смотрите, чтобы никто не нарушал моих прав, пока я поп valens agere <Не могу действовать (лат.).>. В замке Хейзлвуд их приняли еще холоднее и церемоннее, чем обычно. К полковнику Мэннерингу баронет всегда относился с большим почтением, а Плейдел происходил из хорошей семьи и был человеком всеми уважаемым, да к тому же и старым другом сэра Роберта. Но при всем этом баронет был с ними натянут и сух. Он заявил, что "охотно принял бы их поручительство, несмотря на то, что нападение на молодого Хейзлвуда было задумано, нанесено и совершено, но этот человек самозванец и принадлежит к категории лиц, которым не следует давать волю, освобождать и принимать их в общество, и поэтому..." - Сэр Роберт Хейзлвуд, я надеюсь, что вы не станете сомневаться в истинности моих слов, если я скажу вам, что он служил в Индии кадетом-волонтером под моим командованием. - Ни с какой стороны, никоим образом. Но вы называете его кадетом-волонтером, а он говорит, утверждает и доказывает, что был капитаном и командовал одним из соединений вашего полка. - Он получил повышение уже после того, как я перестал командовать этим полком. - Но вы должны были об этом слышать. - Нет, я вернулся из Индии по семейным обстоятельствам и не старался особенно узнавать о том, что творилось в полку. К тому же имя Браун встречается настолько часто, что, даже просматривая газету, я мог не обратить на это сообщение никакого внимания. Но на днях должно прийти письмо от его теперешнего начальника. - А меня вот известили и уведомили, мистер Плейдел, - ответил сэр Роберт, все еще раздумывая, - что он не намерен удовольствоваться именем Брауна и что он претендует на поместье Элленгауэн, выдавая себя за Бертрама. - Вот как, кто же это говорит? - спросил адвокат. - А если бы даже это и было так, неужели это дает право содержать его в тюрьме? - спросил Мэннеринг. - Погодите, полковник, - сказал Плейдел, - я уверен, что ни вы, ни я не станем оказывать ему поддержку, если обнаружим, что он обманщик. А теперь скажите мне по дружбе, сэр Роберт, кто вам это сообщил? - Ну, есть тут у меня один человек, - ответил баронет, - который особенно заинтересован в исследовании, выяснении, доскональном разборе этого дела; вы меня извините, если я не буду особенно распространяться о нем. - Разумеется, - ответил Плейдел. - Так значит, он говорит... - Он говорит, что разные цыгане, жестянщики и тому подобный сброд толкуют о том, о чем я вам уже говорил, и что этот молодой человек, который на самом деле является незаконнорожденным сыном покойного Элленгауэна и который так удивительно похож на него, хочет выдать себя за настоящего наследника. - А скажите, сэр Роберт, у Элленгауэна действительно был незаконнорожденный сын? - спросил адвокат. - Да, я это точно знаю. Элленгауэн определил его не то юнгой, не то простым кочегаром на таможенное военное судно или яхту; ему еще тогда помогал в этом его родственник, комиссионер Бертрам. - Вот как, сэр Роберт, - сказал адвокат, перебивая нетерпеливого полковника, - вы мне рассказали то, чего я не знал; я все расследую, и если это окажется правдой, то можете быть уверены, что ни полковник Мэннеринг, ни я не окажем этому молодому человеку никакой поддержки. А в настоящее время мы хотим, чтобы он предстал перед законом и ответил на все возведенные на него обвинения. Поэтому знайте, что, отказавшись выдать его нам на поруки, вы поступите беззаконно, и вам придется за это отвечать. - Хорошо, мистер Пдейдел, - сказал сэр Роберт, знавший, что суждения адвоката всегда отличались основательностью, - вы знаете лучше, и раз вы обещаете выдать этого человека... - В случае, если окажется, что он обманщик, - прибавил Плейдел, сделав ударение на последнем слове. - Ну да, конечно, на этих условиях я согласен принять ваше поручительство; хотя, признаюсь, один почтенный, образованный и очень расположенный ко мне сосед, да к тому же и весьма сведущий в законах, не далее как сегодня утром предупредил, предостерег меня, чтобы я этого не делал. От него-то я и узнал, что этот молодой человек был освобожден, увезен, или, вернее, бежал из тюрьмы. Но кто же напишет нам поручительство? - Сейчас все будет сделано, - сказал Плейдел и позвонил. - Пошлите за моим писцом Драйвером, и не беда, если я продиктую все сам. Бумага была составлена по всем правилам и подписана. Адвокат дал судье письменное распоряжение освободить из-под стражи Бертрама, alias <Иначе (лат.).> Брауна, и гости простились с хозяином. В карете Мэннеринг и Плейдел сидели каждый в своем углу; некоторое время оба молчали. Первым заговорил полковник: - Итак, вы при первом же нападении готовы бросить этого несчастного на произвол судьбы? - Я? - ответил адвокат. - Да я волоса его никому не уступлю, пусть даже мне пришлось бы из-за него все судебные инстанции пройти... Но чего ради затевать сейчас спор с этим старым ослом и раскрывать ему наши карты. Пусть он лучше сообщит своему советчику Глоссину, что нам от этого ни тепло ни холодно. Да мне к тому же хотелось и поразведать немного об этих вражеских кознях. - А ведь это верно! - воскликнул полковник. - Теперь я вижу, что у судейских есть своя стратегия и тактика, как и у нас. Ну, и какого вы мнения об их боевой линии? - Придумано-то ловко, - сказал Плейдел, - но, по-моему, все напрасно; они немного перемудрили, в таких делах это обычная история. Тем временем карета быстро привезла их в Вудберн. За всю дорогу у них не было никаких приключений, о которых стоило бы рассказывать, если не считать встречи с молодым Хейзлвудом. Полковник сообщил ему о необыкновенном появлении Бертрама, и Хейзлвуд, очень обрадованный, поскакал вперед, чтобы поскорее поздравить мисс Бертрам со столь неожиданным ,и столь счастливым событием. Вернемся теперь к обществу, оставленному нами в Вудберне. После отъезда Мэннеринга все стали говорить о судьбе рода Элленгауэнов, об их богатстве, об их могуществе. - Так значит, несколько дней тому назад я высадился на земле моих предков, - сказал Бертрам, - да еще при таких обстоятельствах, что меня можно было принять за бродягу? Но в тот самый день полуразрушенные башни и мрачные своды замка пробудили очень глубокие отзвуки в моей душе и разные воспоминания, в которых мне было трудно разобраться. Теперь я вернусь туда снова, уже с иными чувствами и, должно быть, с иными, лучшими надеждами на будущее. - И не думай ездить туда, - сказала ему сестра. - Дом наших предков стал сейчас жилищем негодяя столь же коварного, сколь и опасного; хитрость и подлость его разорили нашего отца и свели раньше времени в могилу. - Тем больше мне хочется встретить этого негодяя, - сказал ей брат, - будь это даже в том самом притоне... И, по-моему, я его уже видел. - Но вы должны помнить, - сказала Джулия, - что вы теперь у Люси и у меня под охраной и отвечаете перед нами за все ваши поступки. Знайте же, что я не попусту двенадцать часов кряду любезничала с господином адвокатом. Так вот, говорю вам, что отправляться теперь в Элленгауэн было бы безумием. Самое большее, на что я готова согласиться, это пойти всем вместе погулять до границы Вудберна, а потом мы, может быть, проводим вас до холма, и вы взглянете оттуда на мрачные башни, которые вас так необычайно поразили. Вся компания быстро собралась в путь; дамы надели мантильи и последовали за капитаном Бертрамом. Стояло ясное зимнее утро, мороза большого не было, и легкий ветерок придавал приятную бодрость. Какая-то глубокая, хоть и не до конца осознанная ими самими близость связывала теперь обеих девушек; Бертрам то слушал интересные для него семейные воспоминания, то сам рассказывал о своих приключениях в Европе и в Индии, вознаграждая этими рассказами сполна за все, что он узнавал. Люси гордилась своим братом; ей были дороги его смелость и решимость, опасности, которые он встречал на своем жизненном пути, и мужество, с которым он их преодолевал. А Джулия, раздумывая над всем, что говорил отец, не могла не надеяться, что независимый дух, казавшийся какой-то дерзкой самонадеянностью в плебее Брауне, станет теперь в глазах полковника отвагой и благородством, достойными потомка старинного рода Элленгауэнов. Наконец они вышли на небольшой пригорок, или холм, на самой возвышенной части поля, называемого Гиббиз-Ноу; место это не раз упоминалось в исторических хрониках, как граничившее с владениями Элленгауэнов. Отсюда открывался далекий вид на горы и долины, окаймленные лесом. Голые ветви роняли на весь этот зимний пейзаж свои темно-лиловые тени, в то время как в других местах, там, где отчетливо видны были правильные ряды парковых деревьев, выделялась темная зелень сосен. Дальше, в расстоянии двух или трех миль, лежала Элленгауэнская бухта; западный ветер покрывал ее воды рябью. Зимнее солнце роняло разноцветные блики на высокие башни старого замка. - Вот где жили наши предки, - сказала Люси, указывая на развалины. - Видит бог, милый брат, я не желаю тебе того могущества, которое, как говорят, было у них и которое они так часто употребляли во зло другим. Ах, если бы я только могла видеть тебя владельцем того, что осталось от их состояния; это обеспечило бы тебе необходимую независимость и помогло бы протянуть руку помощи всем людям, зависевшим от отца и ныне обездоленным, всем тем, кто с его смертью... - Ты совершенно права, милая Люси, - ответил молодой наследник Элленгауэна, - и я верю, что с божьей помощью, которая нас до сих пор не оставляла, и с помощью добрых друзей, которые уже доказали свое великодушие, на этом закончатся все мои мытарства. Но я человек военный, и меня не может не волновать судьба шершавых, изъеденных червями камней этой цитадели. Если только овладевший всем этим негодяй посмеет тронуть хоть один камушек... Тут его прервал Динмонт; он все время бежал за ними, но за поворотом его до последней минуты не было видно. - Капитан, капитан! Вас ищут! Вас ищут! Та самая, ну да вы знаете кто! И в то же мгновение Мег Меррилиз, как будто выросшая из-под земли, поднялась наверх по ложбине и преградила им путь. - Я думала тебя дома найти, - сказала она, - а застала только его одного (она указала на Динмонта). Но прав был ты, а я не права. Здесь нам надо было встретиться, как раз на том месте, где я в последний раз видела твоего отца. Помни свое обещание и следуй за мной. Глава 53 Она вошла и королю Отвесила поклон. Но не ответил ей Артур, Глаза потупил он. Она спросила: "Почему Ты мрачен стал, как ночь? Ты не гляди, что я страшна, - Ведь я пришла помочь". "Свадьба сэра Тавэйиа" Прекрасная невеста сэра Гавэйна, заколдованная злою мачехой, выглядела, вероятно, еще более дряхлой и безобразной, чем Мег Меррилиз. Но вряд ли в ней была та дикая величественность, которую разгоравшееся воображение цыганки сообщало всем чертам ее лица, наделяя их какой-то особой выразительностью, и всей ее высокой, можно даже сказать громадной, фигуре. И рыцари Круглого стола не так были напуганы появлением отвратительной старухи между "дубом и зеленым остролистом", как Люси Бертрам и Джулия Мэннеринг - появлением этой гэллоуэйской сивиллы на полях Элленгауэна. - Ради бога, дайте что-нибудь этой ужасной женщине, и пусть она уходит, - сказала Джулия, вынимая кошелек. - Не могу, - ответил Бертрам, - мне нельзя ее обижать. - Чего же ты ждешь? - спросила Мег своим глухим голосом, который, казалось, стал еще более грубым и хриплым. - Почему ты не идешь за мной? Или ты думаешь, что час твой пробьет для тебя дважды? Или ты забыл клятву, которую ты мне дал: "где бы ты ни был, в церкви, на рынке, на свадьбе или на похоронах..." - И она грозно подняла кверху свой костлявый палец. Бертрам повернулся к своим перепуганным спутницам. - Извините меня, я покину вас ненадолго. Я дал обещание пойти за этой женщиной. - Боже мой! Дал обещание сумасшедшей! - воскликнула Джулия. - Цыганке, которая отведет тебя в лес, к своей шайке, и там тебя убьют? - сказала Люси. - Не пристало дочери Элленгауэна такие слова говорить, - сказала Мег Меррилиз, сурово поглядев на мисс Бертрам, - только злые люди зла боятся. - Так или иначе, я должен идти, - сказал Бертрам, - это совершенно необходимо, подождите меня минут пять здесь. - Минут пять? - повторила цыганка. - Может, и за пять часов не управишься. - Слышите, что она сказала? - воскликнула Джулия. - Ради всего святого, не ходите с ней! - Я должен пойти. Динмонт проводит вас домой. - Нет, - возразила Мег, - он пойдет с тобой. На то он и здесь. Тут и сильный и смелый нужен. И нельзя ему тебя бросать: ты ведь тоже чуть голову не сложил, когда его от лиходеев защищал. - Что правда, то правда, - сказал непоколебимый фермер. - И прежде чем я расстанусь с капитаном, я докажу ему, что я этого не забыл. - Да, конечно, - воскликнули вместе обе девушки, - если уж надо во что бы то ни стало следовать за этой страшной женщиной, то пусть Динмонт идет тоже! - Да, идти надо, - ответил Бертрам, - но теперь вы видите, что я под надежной охраной. А пока прощайте и возвращайтесь скорее домой. Он пожал руку сестре и нежным взглядом простился с Джулией. Не успев еще прийти в себя от изумления и страха, обе девушки тревожно глядели вслед Бертраму, его спутнику и их необычайной проводнице. Эта женщина так быстро, так уверенно шагала по бурому от зимней стужи вереску, что казалось, она даже не идет, а скользит. В длинном плаще и в шапке она выглядела еще более высокой, так что по сравнению с ней Бертрам и Динмонт, оба мужчины рослые, казались ниже. Она пошла прямо пустырем, минуя извилистую тропинку, по которой можно было обойти все бесчисленные холмы и ручейки, встречавшиеся на пути. Поэтому фигуры трех удалявшихся людей, спускаясь в ложбинки, то исчезали из виду, то снова появлялись. В той решимости, с которой старуха вела их напрямик, не смущаясь препятствиями и не сворачивая никуда в сторону, было что-то страшное и сверхъестественное. Она шла гордо и быстро: так летит птица. Наконец они добрались до густого леса; поле здесь кончалось, и тропинка вела к ложбине и ручью Дернклю. Войдя в лес, они скрылись из виду. - Очень все это странно, - сказала Люси после нескольких минут молчания. Потом, повернувшись к своей спутнице, она спросила ее: - Какие же у него могут быть дела с этой старой ведьмой? - Это что-то очень страшное, - отвечала Джулия, - и напоминает мне сказания о колдуньях, ведьмах и злых духах, которые я слыхала в Индии. Там верят в ворожбу, которой можно поработить чужую волю и влиять потом на все поступки своей жертвы. Что может быть общего у твоего брата с этой ужасной женщиной, чтобы он вдруг оставил нас здесь одних и явно против воли пошел за пей выполнять ее приказания? - Во всяком случае, я думаю, - сказала Люси, - что сейчас никакая беда ему не грозит. Она никогда не позвала бы верного Динмонта, человека храброго, решительного и сильного, - помнишь, сколько всего о нем рассказывал Генри, - если бы действительно задумала причинить его другу какое-то зло. Пойдем домой и будем ждать возвращения полковника. А может быть, Бертрам вернется и раньше; что бы там ни было, полковник даст совет, как лучше поступить. Взявшись под руку, они отправились обратно в смятении и страхе и дорогою несколько раз оступались. Они уже дошли до аллеи, ведущей к дому, когда позади них послышался конский топот. Девушки сразу насторожились, стали прислушиваться к каждому звуку и, к своей великой радости, увидели молодого Хейзлвуда. - Полковник сейчас приедет, - объявил он. - Я спешил сюда, чтобы приветствовать вас, мисс Бертрам, и принести вам самые искренние поздравления по случаю радостного события в вашей семье. Я сгораю от нетерпения познакомиться с капитаном Бертрамом и поблагодарить его за тот заслуженный урок, который он мне дал, наказав меня за опрометчивость и нескромность. - Он только что оставил нас, - сказала Люси, - и при этом до смерти нас перепугал. В эту минуту подъехал полковник. Заметив молодых девушек, Мэннеринг велел вознице остановить лошадей и вышел из кареты. Примеру его последовал и адвокат. Джулия и Люси тут же сообщили обо всем, что их встревожило. - Опять эта Мег Меррилиз! - сказал полковник. - Вне всякого сомнения, это на редкость таинственная и странная особа. Но ей, вероятно, надо было что-то сказать Бертраму, и она не хотела, чтобы мы это знали. - Черт бы побрал эту сумасшедшую старуху! - сказал адвокат. - Не хочет она дать делу идти, как полагается prout de lege, <Законным путем (лат.).> обязательно ей надо свой нос сунуть. Ясно, что они пошли в поместье Элленгауэн, а этот подлец Глоссин уже показал, какие у него есть в услужении негодяи. Хорошо, если наш добрый Лидсдейл за него постоит. - Если позволите, - сказал Хейзлвуд, - я с величайшей охотой поеду сейчас вслед за ними. Меня здесь все хорошо знают, и вряд ли кто-нибудь осмелится напасть на них при мне. А я буду пока держаться на достаточном расстоянии и мешать их разговору не стану, а то еще, чего доброго, Мег подумает, что ее выслеживают. "Право же, из бледненького мальчугана со школьной сумкой, каким я помню его совсем еще недавно, наш юный Хейзлвуд стал настоящим мужчиной", - подумал Плейдел. - Я больше всего боюсь, не было бы там какой-нибудь ловушки, устроенной под прикрытием закона, - сказал он, - до открытого нападения ни Глоссина, ни его приспешников Хейзлвуд не допустит. Поезжай, друг мой, следи за ними хорошенько, они, вероятно, или в Дернклю, или где-нибудь в Уорохском лесу. Хейзлвуд поворотил лошадь. - Приезжайте к нам обедать, Хейзлвуд! - крикнул ему полковник. Юноша поклонился, пришпорил коня и ускакал. Вернемся теперь к Бертраму и Динмонту, которые продолжали следовать за таинственной проводницей сквозь лес и ложбины между пустырем и разрушенными хижинами Дернклю. Дорогой она даже не оглядывалась на своих спутников, разве только, чтобы поругать их за то, что они медленно идут, хотя, несмотря на холодную погоду, по их лицам струился пот. По временам она произносила какие-то отрывистые фразы, обращенные к самой себе, вроде следующих: "Надо перестроить старый дом.., надо заложить фундамент... И разве я этого не говорила? Я сказала ему, что затем я и на свете живу, и если бы даже первым камнем голову отца моего положить пришлось, все равно, а об его голове что же и говорить. Я ведь ждала смерти, и вот, в темнице и в кандалах, я была верна своей цели. Меня гнали, и на чужбине я все одну думу думала. Били меня да огнем жгли, только так глубоко она в меня засела, что ни железо каленое, ни ремни не могли до нее добраться. И теперь час настал!" - Капитан, - прошептал Динмонт, - как бы она тут на нас наваждения какого не напустила! Слова-то у нее не как у других, не как у крещеного люда. Ведь поговаривают же, что такое нет-нет да и случается. - Не бойтесь, друг мой, - шепнул ему в ответ Бертрам. - Бояться! Да я в жизни ничего не испугаюсь, - сказал бесстрашный фермер, - будь она хоть ведьма, хоть сам дьявол; Дэнди Динмонту все одно. - Тише, помалкивай, - сказала Мег, строго взглянув на него через плечо. - Неужели ты думаешь, что сейчас время и место говорить? - Послушай, милая, - сказал Бертрам, - я нисколько не сомневаюсь ни в твоей верности, ни в расположении ко мне, ты их уже доказала. Но надо, чтобы и ты мне доверяла. Куда ты ведешь нас? - На это есть один только ответ, Генри Бертрам, - сказала сивилла. - Я поклялась, что язык мой ничего не вымолвит, но я не клялась, что палец никогда не покажет. Иди туда и счастье свое найдешь, а вернешься - так потеряешь. Вот и весь сказ. - Иди тогда вперед, и я больше ни о чем не спрашиваю, - ответил Бертрам. Они спустились в лощину в том самом месте, где Мег Меррилиз последний раз рассталась с Бертрамом. Она постояла под той высокой скалой, с которой он в то утро смотрел, как хоронили мертвеца, и топнула ногой о землю; как эту землю ни старались сровнять, видно было, что насыпана она совсем недавно. - Тут вот зарыт один, - сказала она. - Скоро он, может, и еще кого дождется. Потом она пошла вдоль ручья, пока не добралась до разрушенных хижин. Там она остановилась и, поглядев с каким-то особым вниманием и участием на одну из крыш, которая все еще держалась, сказала уже менее бессвязно, но все так же торжественно: - Видишь ты эти черные развалины? На этом месте сорок лет мой котел кипел. Здесь я двенадцать детей, сыновей и дочерей, родила. Где же они все теперь? Где те листья, что украшали этот старый ясень в Мартинов день? Западный ветер их все развеял. Так он сорвал и унес все мои листья. Видишь эту иву? Теперь от нее один только гнилой пень остался. А сколько раз я под ней летними вечерами сиживала, она свешивала тогда свои густые пряди, а под ней журчала вода. Да, я здесь сидела и (тут она повысила голос) тебя на коленях держала, тебя, Генри Бертрам, и пела тебе песню о старых баронах и об их кровавых распрях. Никогда больше эта ива не зазеленеет, а Мег Меррилиз никогда не запоет песню, ни радостную, ни печальную. Но ты ведь ее не забудешь, правда? Ты починишь эту ветхую крышу. И пусть живет тут человек добрый, такой, что не побоится выходцев из другого мира. Потому.., коли точно мертвецы перед живыми являются, я сама, когда косточки мои в земле будут, не раз еще сюда загляну. Дикий, граничащий с безумием пафос, с которым она произносила эти слова, протянув вперед свою обнаженную правую руку, тогда как левая была согнута и спрятана под темно-красным плащом, был достоин нашей знаменитой Сиддонс. - А теперь, - сказала она прежним отрывистым, суровым и торопливым голосом, - к делу, к делу! Она взошла на скалу, на которой стояла Дернклюнская башня, вытащила из кармана большой ключ и открыла дверь. На этот раз все внутри было прибрано. - Я тут все приготовила, - сказала она. - Может быть, еще до ночи здесь уже лежать буду. Мало кто сюда придет с телом Мег проститься, многие из наших осудят меня за то, что я сделаю, а сделать это я должна! Она указала на стол, на котором лежало вареное мясо, приготовленное аккуратнее, чем можно было ожидать, зная привычки Мег. - Садись и ешь, - сказала она. - Ешь, к ночи все пригодится. Бертрам из учтивости съел кусок или два, а Динмонт, на аппетит которого не повлияли ни изумление, ни страх, ни съеденный утром завтрак, сел за стол и начал уплетать мясо за обе щеки. Потом она налила каждому по стакану водки. Бертрам добавил в свой стакан воды, а Динмонт выпил водку неразбавленной. - А ты-то сама, бабушка, разве ничего есть не будешь? - спросил Динмонт. - Мне этого уже не надо, - ответила их таинственная хозяйка. - А теперь, - сказала она, - я вам оружие найду. С голыми руками туда идти нельзя. Но, смотрите, будьте с ним осторожны, заберите человека живым, и пусть им закон займется... Перед смертью он все сказать должен. - Кого это надо взять? И кто должен все сказать? - спросил изумленный Бертрам, получив от нее пару пистолетов и убедившись, что они заряжены. - Кремни хороши, и порох сухой, - сказала она, - в этом-то я толк знаю. Потом, ничего не ответив Бертраму, она вооружила Динмонта большим пистолетом; затем вытащила из угла целую связку дубин довольно подозрительного вида и велела каждому из них выбрать себе по одной. Бертрам взял толстую сучковатую палку, а Дэнди, тот выбрал настоящую палицу: такая была бы под стать самому Геркулесу. После этого все трое вышли из хижины. Бертрам успел только шепнуть фермеру: - Тут что-то непонятное творится. Но оружие пускать в ход не следует, если только крайней нужды не будет. Следите за мной и поступайте точно так же, как я. Динмонт кивнул головой в знак согласия, и они снова зашагали за цыганкой по твердой земле, по залежам, по болотам. Она привела их в Уорохский лес той самой тропинкой, по которой скакал в Дернклю Элленгауэн, отыскивая сына в тот роковой вечер, когда был убит Кеннеди. Когда они дошли до леса, где холодный морской ветер глухо завывал среди деревьев, Мег Меррилиз на мгновение остановилась, как будто вспоминая дорогу. - Надо держаться тропинки, - сказала она и пошла вперед, теперь уже не по прямой, как перед этим. Наконец она провела их сквозь лесную чащу и вышла на открытую поляну, площадью около четверти акра, окруженную со всех сторон беспорядочно разросшимися деревьями и кустарником. Даже в зимнюю пору это уединенное место было надежно укрыто от глаз. А когда все вокруг убрано весенней зеленью, когда земля усеяна полевыми цветами, когда кусты стоят в весеннем наряде и плакучие березы, сплетаясь наверху ветвями, образуют купол, непроницаемый для солнца, кажется, что именно сюда придет юный слагать свое первое стихотворение и молодые влюбленные захотят именно здесь открыться друг другу в своих чувствах. Но теперь эта поляна, должно быть, пробуждала совсем иные воспоминания. Оглядев окрестности, Бертрам помрачнел, ему стало не по себе. - Тут-то оно и было, - пробормотала Мег себе под нос, искоса и как-то странно посмотрев на Бертрама. - Ты что, помнишь? - Да, - ответил Бертрам, - как будто припоминаю... - Так вот, - продолжала цыганка, - на этом самом месте он упал с лошади... Я стояла в эту минуту за кустом. Как он отчаянно дрался, как отчаянно молил о пощаде! Но он попал в руки людей, которые не знают этого слова! Теперь я проведу тебя дальше... Последний раз здесь вот эти руки тебя пронесли. Она повела его куда-то длинной, извилистой тропинкой, почти сплошь заросшей кустарником, и вдруг, даже как будто не заметив, что тропинка спускается вниз, они очутились у самого берега моря. Ускорив шаги, Мег пошла вдоль берега прямо под скалою и остановилась около огромной каменной глыбы. - Здесь, - еле слышно прошептала она, - здесь вот нашли его тело. - А тут рядом пещера, - таким же шепотом ответил ей Бертрам. - Так ты туда нас ведешь? - Да, - решительно сказала цыганка. - Соберитесь оба с силами и полезайте сейчас за мной в пещеру; я там дров навалила так, что вам будет где укрыться. Спрячьтесь и не выходите из засады, пока я не скажу: "Час пробил, и человек пришел!" Тогда накидывайтесь на него, заломите ему руки назад и свяжите их так, чтобы из-под ногтей кровь сочилась. - Клянусь тебе, все будет сделано, - сказал Бертрам, - если этот человек действительно, как его... Янсен? - Да, Янсен, Хаттерайк, у него десятка два имен. - Динмонт, не отходите от меня ни на шаг, - сказал Бертрам, - это не человек, а сам дьявол. - Уж не извольте сомневаться, - заверил его наш дюжий фермер. - Только не худо бы помолиться, перед тем как за этой ведьмой в пещеру лезть. Жалко уж очень расставаться и со светом божьим и с вольным воздухом, чтобы тебя потом, как лису в норе, прикончили. Но только, ей-богу же, не родился еще тот терьер, который бы Дэнди Динмонту горло перегрыз. Словом, будьте спокойны, я от вас не отстану. Все это было сказано еле слышным шепотом. Вход в пещеру уже был открыт. Мег вползла туда на четвереньках, за ней последовал Бертрам, а Динмонт, горестно взглянув последний раз на солнце, с которым он расставался, полез за ними. Глава 54 ...умри, пророк, навеки замолчи! Исполнись, предначертанное свыше! "Генрих VI", ч. III Динмонт, который, как мы уже сказали, полез в пещеру последним, вытянулся во весь свой длинный рост и с опаской пробирался по темному, узенькому и низкому ходу. Вдруг он почувствовал, что сзади кто-то его схватил за ногу. Непоколебимое мужество нашего фермера едва не изменило ему, и он с трудом подавил крик, который всем им, в ту минуту совершенно беззащитным, мог стоить жизни. Он, однако, ограничился тем, что выдернул ногу из рук неизвестного; - Не бойтесь, - услыхал он сзади себя, - это друг, Чарлз Хейзлвуд. Слова эти были сказаны очень тихо, но их было достаточно, чтобы встревожить Мег Меррилиз; старуха к тому времени добралась уже до места, где пещера расширяется, и стояла на ногах. Как будто заботясь о том, чтобы никто их не услыхал, она начала что-то бормотать, громко петь и в то же время шуршать сложенным в пещере хворостом. - Эй ты, карга старая, чертова ты перечница, - прогремел из глубины пещеры грубый голос Дирка Хаттерайка, - чего ты там возишься? - Хворост складываю, чтобы ты тут совсем не замерз, нечестивец этакий. Тебе тут теперь неплохо, ты и в ус себе не дуешь, только погоди, скоро все переменится. - А водки ты мне принесла? И что там насчет моих молодцов слышно? - спросил Дирк Хаттерайк. - На тебе флягу, держи. А молодцов твоих всех красные мундиры поразгоняли, поубивали да на куски порубали. - Deyvil! Нет мне счастья на этом берегу. - Еще меньше, пожалуй, чем ты думаешь. В это время Бертрам и Динмонт уже вползли в пещеру и могли встать на ноги. Мрачно громоздившиеся своды освещались только несколькими угольками, положенными на железную решетку, - светильником, которым во время лова семги пользуются рыбаки. Время от времени Хаттерайк кидал на эти уголья охапку сухих веток и щепы, но даже в ту минуту, когда все это вспыхивало, пламя было слишком тусклым, чтобы озарить огромное подземелье. Хаттерайк лежал в самой глубине пещеры, далеко от входа, и ему нелегко было разглядеть, что делалось там. Бертрам и Динмонт, к которым присоединился еще и Хейзлвуд, укрывались за грудой хвороста и могли особенно не опасаться, что их увидят. Фермер догадался схватить молодого лэрда за руку и в эту минуту успел шепнуть Бертраму: - Это наш друг, Хейзлвуд. Но знакомиться уже было некогда; все трое стояли в той же неподвижности, что и окружавшие их скалы, прячась за кучей хвороста, которая защищала пещеру от холодного морского ветра и в то же время не преграждала доступ свежему воздуху. Хворост был навален так, что, глядя сквозь него на освещенное углями пространство, они свободно могли видеть, что делалось в глубине пещеры, в то время как оттуда их нельзя было бы разглядеть и при более ярком свете. В сцене этой, даже если отвлечься от ее внутреннего смысла и от той опасности, которая угрожала в этот миг ее участникам, было нечто зловещее - так страшна была игра света и тени на столь необычных предметах и лицах. Темнокрасные уголья на решетке то разгорались ярким пламенем, то вновь тускнели, в зависимости от того, насколько хорошо горел хворост, который Дирк Хаттерайк подбрасывал в огонь. Облако удушливого дыма поднималось к самому верху пещеры, потом весь этот колыхающийся столб вспыхивал слабым светом, становившимся ярче, когда в огонь бросали охапку сухих веток или сосновую щепу и дым превращался в пламя. В эти минуты можно было довольно отчетливо разглядеть Хаттерайка. Мрачное настроение, вызванное трудными обстоятельствами, в которых он находился сейчас, придавало его суровому и дикому лицу вид еще более свирепый. Впечатление это еще усиливалось от большой глубины всех темных борозд и изломов высившегося над ним скалистого свода. Мег Меррилиз расхаживала взад и вперед, то озаряемая отсветами пламени, то снова погружаясь во тьму. Она все время пребывала в движении, в то время как склоненный над огнем Хаттерайк не шевелился; он неизменно оставался в поде зрения, а она, как призрак, то появлялась, то исчезала. Увидев Хаттерайка, Бертрам почувствовал, как кровь в нем вскипела. Он хорошо помнил его под именем Янсена - имя это контрабандист присвоил себе после смерти Кеннеди; помнил он также, что этот Янсен и товарищ его Браун, тот самый, которого застрелили в Вудберне, жестоко издевались над ним, когда он был еще ребенком. Сопоставляя обрывки своих воспоминаний с рассказами Мэннеринга и Плейдела, Бертрам понял, что этот человек был главным действующим лицом в том преступлении, которое оторвало его от семьи и родины и подвергло стольким опасностям и невзгодам. Множество страшных картин ожило в его памяти; он едва мог сдержать себя, чтобы не кинуться на Хаттерайка и не проломить ему голову. Но это было бы делом опасным. Вспыхивавшее по временам пламя, озаряя сильную, мускулистую, широкоплечую фигуру разбойника, бросало свой свет на подвешенные к его поясу две пары пистолетов и рукоятку тесака. Вне всякого сомнения, смелости в нем было столько же, сколько отчаянности и силы. Но при всем том он, вероятно, не устоял бы перед силою Бертрама и Динмонта, если бы они напали на него разом, не считая неожиданно явившегося на помощь Хейзлвуда, который был послабее и к тому же безоружен. Однако Бертрам, подумав с минуту, решил, что не имело никакого смысла брать на себя обязанности палача, и понял, как важно было бы взять Хаттерайка живым. Поэтому он подавил негодование и стал ждать, что будет. - Ну, что ты теперь скажешь? - спросила старуха своим хриплым, грубым голосом. - Не говорила я разве тебе, что расплата придет как раз в той самой пещере, где ты тогда укрылся? - Wetter und Sturm, <Непогода и буря (нем.).> ведьма ты этакая! - отвечал Хаттерайк. - Побереги свои дьявольские наветы, пока в них нужда будет. Ну как, Глоссина видала? - Нет, - ответила Мег Меррилиз, - маху ты дал, кровопийца проклятый! Теперь тебе уж твой искуситель не поможет! - Hagel, - воскликнул негодяй, - мне бы его только за горло схватить! Но что же мне теперь делать? - Делать? - переспросила цыганка. - Сумей умереть как мужчина, не то тебя повесят как собаку. - Повесят! Чертова ведьма! Еще та конопля не посеяна, из которой веревку будут вить, чтобы меня повесить. - Посеяна, выросла, снята и спрядена. Разве я не говорила тебе, когда ты моих просьб не слушал и маленького Гарри Бертрама увез, - разве я не говорила, что он воротится сюда на двадцать втором году жизни, когда минет срок его мытарств на чужой стороне? Не говорила я разве, что от старого останется одна только искорка, но она разгорится снова? - Верно, старуха, ты все это говорила, - сказал Хаттерайк голосом, в котором слышалось отчаяние. - И, Don-пег und Blitzen, должно быть ты говорила правду... Этот молокосос из Элленгауэна всю жизнь у меня был как бельмо на глазу! А теперь из-за этого проклятого Глоссина ребят моих порубили, шлюпки потопили, люгер, и тот, должно быть, взяли: там и народу-то столько не оставалось, чтобы судно в море увести, а защищаться и совсем некому было; простая рыбацкая лодка, и та могла его забрать. А что теперь хозяева скажут? Hagel und Sturm, теперь мне и показаться во Флиссингене нельзя. - Да и не понадобится, - сказала цыганка. - Что ты там делаешь и почему не понадобится? - спросил Хаттерайк. Разговаривая с ним, Мег собирала в одну кучу пеньку. Перед тем как ему ответить, она полила всю эту кучу спиртом, а потом кинула туда зажженную головню; та мгновенно вспыхнула, и пирамида яркого света взметнулась к самому своду. В это мгновение Мег спокойным и твердым голосом произнесла: - Потому что час настал и человек пришел. По условленному сигналу Бертрам и Динмонт выскочили из засады и кинулись на Хаттерайка. Хейзлвуд ничего не знал о готовившемся нападении и немного замешкался. Увидев, что его предали, Хаттерайк сразу обратил свое мщение на цыганку и выстрелил в нее из пистолета. Она упала с ужасным и пронзительным криком, в котором слышен был не то вопль страдания, не то сдавленный истерический смех. - Я знала, что так будет, - сказала она. Бертрам второпях споткнулся о попавшийся под ногу неровный камень, и это было его счастьем: вторая пуля Хаттерайка просвистела над его головой, и прицел был так верен, что, окажись он в эту минуту на ногах, пуля неминуемо пробила бы ему голову. Контрабандист попробовал было вытащить другой пистолет, но Динмонт уже навалился на него, пытаясь прижать к земле. Однако преступник был так силен и вдобавок охвачен таким отчаянием, что даже могучие руки Динмонта не могли с ним справиться сразу; негодяй проволок своего противника сквозь горящую пеньку и едва не выхватил третий пистолет, что могло стоить жизни нашему доброму фермеру. Но в это мгновение Бертрам вместе с Хейзлвудом, подоспевшим ему на помощь, набросились на Хаттерайка, свалили его на пол, разоружили и связали. Хотя для описания всей этой схватки и требуется немало времени, продолжалась она всего несколько мгновений. Когда Хаттерайк был уже крепко связан, он судорожно рванулся еще раз-другой, потом совсем затих. - Дорогонько он свою шкуру продает, - сказал Динмонт. - Ну что же, это не худо. Он встал на ноги и начал стряхивать горящую пеньку со своей грубой одежды и спутанных черных волос, кое-где опаленных огнем. - Теперь все в порядке, - сказал Бертрам. - Оставайтесь с ним и не давайте ему с места сдвинуться, а я пока взгляну, жива ли бедная старуха. С помощью Хейзлвуда он приподнял Мег Меррилиз. - Я знала, что так будет, - пробормотала она, - так и должно быть. Пуля пробила ей грудь под самым горлом. Крови было не очень много, но Бертрам, привыкший видеть различные огнестрельные ранения, нашел ее рану тем более опасной. - Боже праведный, чем же нам помочь ей, бедной? - сказал он, обращаясь к Хейзлвуду; обстоятельства избавили их от необходимости объясняться и представляться друг другу. - Лошадь моя привязана в лесу, - сказал Хейзлвуд. - Я ведь за вами целых два часа следил. Сейчас я поеду и привезу с собой надежных людей. А до тех пор, пока я не вернусь, вам надо получше защитить вход в пещеру. С этими словами он поспешно удалился. Бертрам перевязал как мог рану Мег Меррилиз и расположился у входа, держа наготове заряженный пистолет. Динмонт продолжал стеречь Хаттерайка, приставив ему к груди свой геркулесов кулак. В пещере царила мертвая тишина; ее прерывали только сдавленные стоны раненой и тяжелое дыхание пленника. Глава 55 Ты на чужбине пропадал, Чтоб годы странником брести, По знал господь, как ты плутал И кто сбивал тебя с пути. "Суд" Через какие-нибудь сорок минут, которые из-за неизвестности и грозившей им опасности показались нашим героям чуть ли не часами, снаружи послышался вдруг голос Хейзлвуда: - Это я и со мною еще люди. - Заходите же, - отвечал Бертрам, очень обрадованный тем, что может наконец оставить свой пост. Хейзлвуд забрался в пещеру в сопровождении двух фермеров и констебля. Они подняли связанного Хаттерайка и понесли его на руках, до тех пор пока позволяла высота прохода; потом они положили его на спину и поволокли из пещеры, потому что никаким уговорам встать и идти он не поддавался. Он лежал у них на руках безмолвный и неподвижный, будто мертвец, ни в чем им не сопротивляясь, но вместе с тем ничем им не помогая. Когда его вытащили на свет, четыре человека, оставшиеся у входа, поставили его на ноги. Казалось, он был ошеломлен и ослеплен внезапным переходом от тьмы к свету. В то время как остальные пошли вытаскивать Мег Меррилиз, люди, караулившие Хаттерайка, хотели усадить его на обломке скалы у самого моря. Но его железное тело сразу вдруг все передернулось, и, рванувшись в сторону, он закричал: - Только не сюда! Hagel! Сюда-то я уж никак не сяду! Это были его единственные слова, но их тайный смысл и тот ужас, с каким он их произнес, давали понять, что в это время происходило в его душе. Когда со всеми предосторожностями, которых требовало ее тяжелое состояние, Мег Меррилиз вынесли из пещеры, все стали советоваться между собой о том, что с ней теперь делать. Хейзлвуд послал за хирургом и предложил оставить ее пока в ближайшей хижине. Но цыганка закричала: - Нет! Нет! Нет! В Дернклю, в Дернклюйскую башню; только там дух расстанется с телом! - Надо исполнить ее желание, - сказал Бертрам, - не то горячка еще усилится от волнения. Они отнесли ее в Дернклю. Дорогой мысли ее были заняты больше тем, что произошло в пещере, чем близостью смерти. - Их трое на него накинулось, - бормотала она. - Я двоих привела, а кто же был третий! Неужели это он сам приходил за себя отметить? Было ясно, что неожиданное появление Хейзлвуда, которого она, уже тяжело раненная, не могла разглядеть и узнать, произвело на нее потрясающее впечатление. Она то и дело заговаривала об этом снова. Хейзлвуд объяснил Бертраму свое неожиданное появление в пещере. Он некоторое время следовал за ними и, выполняя просьбу Мэннеринга, старался не потерять их из виду. Едва только он заметил, что они скрылись под землей, он сам пополз туда же, собираясь потихоньку сказать, кто он и зачем сюда явился, как вдруг в темноте дотронулся рукой до ноги Динмонта, и одно только присутствие духа нашего храброго фермера спасло их от беды. Цыганку принесли к самой двери башни; ключ оказался при ней. Когда же ее внесли в комнату и хотели положить на постель, она с тревогой сказала; - Нет! Нет! Не так. Ногами к востоку! - и успокоилась только тогда, когда ее положили так, как кладут покойника. - Нет ли где поблизости священника, - сказал Бертрам, - чтобы эта несчастная могла помолиться перед смертью? Приходский священник, который когда-то был наставником Чарлза Хейзлвуда, услыхал, как и многие другие, что убийца Кеннеди схвачен на том самом месте, где столько лет тому назад совершилось злодеяние, и что при этом смертельно ранили какую-то женщину. Из любопытства, а впрочем, может быть, и из чувства долга, призывающего идти туда, где случилось несчастье, священник этот сразу же отправился в Дернклю и теперь находился там. В то же время явился и врач и хотел осмотреть рану. Но Мег отказалась от помощи обоих. - Нет на свете никого, кто мог бы вылечить мое тело или спасти мою душу. Дайте мне только сказать все, что надо, а потом делайте со мной что хотите, мешать вам я не буду. Но где же Генри Бертрам? Все давно уже отвыкли от этого имени, и теперь обступившие ее люди с изумлением глядели друг на друга. - Да, - повторила она еще более резким и пронзительным голосом, - я сказала: Генри Бертрам Элленгауэн. Отойдите от света и дайте мне взглянуть на него. Все устремили глаза в сторону Бертрама, который подошел к ее ложу. Раненая взяла его за руку. - Взгляните на него, - сказала она, - все те, кто хоть раз видел его отца и деда, и убедитесь, как он на них похож! Шепот пробежал по толпе; сходство было столь разительно, что отрицать его было нельзя. - А теперь послушайте меня, и пусть этот вот человек, - тут она показала на Хаттерайка, который сидел с охранявшей его стражей на сундуке в углу, - пусть оп только посмеет сказать, что я лгу. Перед вами Генри Бертрам, сын Годфри Бертрама, того, что прежде звался Элленгауэном. Это тот мальчик, которого Дирк Хаттерайк похитил в Уорохском лесу в тот самый день, когда он убил Кеннеди. Я там бродила тогда как тень... Хотелось мне еще разок взглянуть на этот лес, перед тем как покинуть навсегда эти места. Я спасла малютке жизнь, и как я просила, как я умоляла, чтобы его отдали мне! Но они увезли его с собою, и он долго жил за морем. А теперь вот он воротился сюда за своим наследством, пусть они только посмеют его не отдать! Я поклялась хранить эту тайну, пока ему не минет двадцать один год. Я знала, до той поры ничего не будет. Я сдержала свою клятву, но я дала себе еще и другую. Я поклялась, что, доводись мне дожить до дня, когда он воротится, я верну ему владения его предков, пусть даже каждый шаг на этом пути будет стоить человеческой жизни. Я сдержала и эту клятву. И сама сойду теперь первой в могилу. А он, - сказала она, указывая на Хаттерайка, - будет вторым, и скоро к нему прибавится еще один! Священник выразил сожаление, что никто не записал дословно все, что она сказала; врач же объявил, что прежде всего надо осмотреть рану, а до этого не следует тревожить ее расспросами. Когда она увидела, что Хаттерайка уводят из комнаты, чтобы врач мог приступить к осмотру, она приподнялась на своем ложе и громко закричала: - Дирк Хаттерайк, теперь мы с тобой только на Страшном суде встретимся! Признаешь ты или нет все, что я сейчас говорила, или посмеешь не признать? Он обернулся и угрюмо и вместе с тем вызывающе посмотрел на нее. - Дирк Хаттерайк, теперь, когда ты запятнал свои руки моей кровью, посмеешь ли ты отрицать хоть одно слово из того, что я говорю на смертном одре? Он снова посмотрел на нее так же непоколебимо и со звериным упрямством в глазах, пошевелил губами, но не произнес ни звука. - Тогда прощай, - сказала она, - и бог тебе судья! Рука твоя уже подтвердила мои слова... Всю жизнь я была полоумной цыганкой, которую били, и гнали, и клеймили каленым железом; она ходила от порога к порогу и просила милостыню, и как бродячую собаку ее гоняли из прихода в приход. Кто бы тогда поверил ее словам? Но сейчас я умираю, и слово мое не брошено даром, как не даром пролита кровь моя! Тут она умолкла; все вышли, и при ней остался только врач и еще две-три женщины. Осмотрев ее, врач только покачал головой и уступил место священнику. Один из констеблей, имея в виду, что Хаттерайка необходимо будет переправить в тюрьму, остановил почтовую карету, которая возвращалась в Кипплтринган порожняком. Кучер, догадавшись о том, что в Дернклю произошло что-то необыкновенное, поручил лошадей одному из мальчишек, полагаясь при этом больше, по-видимому, на почтенный возраст и на степенный нрав лошадей, чем на достоинства своего доверенного лица, и пустился бегом поглазеть, "что там за невидаль такая". Он прибежал как раз в ту минуту, когда толпа фермеров и крестьян, которая все росла, наглядевшись вволю на свирепое лицо Хаттерайка, устремила все свое внимание на Бертрама. Почти все они, а в особенности старики, которые помнили Элленгауэна в дни его молодости, признали справедливость слов Мег Меррилиз. Но шотландцы - народ осторожный; толпа эта не забыла, что поместье перешло уже в чужие руки, и люди только шепотом выражали друг другу свои чувства. Приятель наш, кучер Джок Джейбос, протиснулся тем временем в самую середину толпы. Но не успел он, однако, взглянуть на Бертрама, как попятился от изумления и торжественно воскликнул: - Чтоб мне света божьего не видать, если это не Элленгауэн из могилы встал! Это публичное признание беспристрастного свидетеля послужило как бы искрой, которая зажгла все сердца. В толпе начали кричать: - Слава Бертраму! Да здравствует наследник Элленгауэнов! Дай ему господь вернуть свое добро и жить с нами так, как предки его жили! - Я здесь семьдесят лет живу, - сказал один из крестьян. - А я вместе с отцом да дедом дважды по семидесяти, - сказал другой. - Уж кто-кто, а я-то Бертрама могу узнать. - А мы вот здесь триста лет живем, - заявил еще один старик, - и я