их в руки Красноглазому, он отвезет их в Стокгольм в качестве пленников, а там уж их сторонники позаботятся доставить им способ убежать. Остановившись на таком решении, Ингольф прилег на диван отдохнуть, так как уже более суток был на ногах. Диван был турецкий, очень покойный, и шел по стенам вокруг всей каюты. Как только Ингольф прилег, так сейчас же и заснул крепким сном. По прошествии часа Ингольфа вдруг разбудил страшный шум, крики, ругань. Вскочив с дивана, он расслышал чей-то громкий голос, гудевший как труба и покрывавший собою весь прочий гул. Голос кричал по-английски: - Первого, кто сунется, рубить прямо по голове! XVII Неожиданное зрелище. - Прижат к стене. - Ингольф в плену у англичан. - Приговор. - Имя Пеггама заставляет английского адмирала побледнеть. Ингольф бросился вон из каюты - и обомлел, увидав ужасное зрелище. Человек пятьсот англичан, войдя в шлюпках в фиорд, окружили бриг "Ральф" и ворвались на его палубу, прежде, чем вахтенный успел это заметить и дать знать начальству. На каждого матроса брига пришлось по пяти англичан. Нападение совершено было так неожиданно и так искусно, что не пролилось ни капли крови. Альтенс был бледен как смерть и до крови кусал себе губы. Палуба была освещена как днем. Рядом с английским офицером, руководившим атакой, стояли Черный герцог и его сыновья. Ингольф с первого взгляда понял все, или, во всяком случае, по-своему объяснил себе происходящее. Он подумал, что ему изменили те самые люди, ради которых он только что собирался жертвовать собою, и вся кровь бросилась ему в голову... Скрестив на груди руки, он остановился в гордой позе у дверей каюты и кинул презрительный взгляд на розольфцев. Случись все это вчера, он схватился бы за оружие и дорого продал бы свою жизнь; но теперь у него был в кармане патент на чин капитана 1-го ранга, делавший его неприкосновенным. Поэтому он мог спокойно ждать, что будет дальше. - Вы должны сдаться! - сказал ему английский офицер, делая знак четырем матросам, чтобы они приблизились к Ингольфу и взяли его. - Извольте! - остановил офицера старый Гаральд. - Ведь вам известно, что ваш начальник мне обещал. Офицер велел матросам остановиться. Гаральд выступил вперед и сказал Ингольфу: - Капитан! Я буду называть вас так, пока мне не будет доказано, что вы на это не имеете права. - В ответ на мой ультиматум английский адмирал Коллингвуд лично явился ко мне и представил ряд документов, доказавших, во-первых, что вы никто иной, как знаменитый пират по прозвищу "капитан Вельзевул"; во-вторых, что вы вступили в разбойническое товарищество, именующее себя "Обществом Морских Грабителей" и поставившее себе целью разрушение и ограбление замка Розольфсе и, наконец, в-третьих, что недостойный Гинго, министр Густава III, заранее заплатил вам за мою смерть, а также за смерть сыновей моих патентом на чин капитана 1-го ранга. Ввиду таких серьезных фактов я разрешил капитану арестовать временно ваш корабль, но с тем, чтобы на вашей голове не был тронут ни один волос, покуда вы не ответите мне на мои вопросы. Я жду. Кто бы вы ни были, я вижу, что вы вполне джентльмен, и с меня довольно будет вашего слова. Если адмирал Коллингвуд сказал правду, то вы не поставите мне, надеюсь, в вину, что я предоставил свободу действия тем, которые явились на защиту моего дома, моей семьи. Если же адмирал ошибается, то, опять-таки, повторяю, одного вашего слова будет для меня довольно, и вы получите свободу вместе с вашими матросами, а господа англичане удалятся, произведя на прощание салют в качестве извинения... Таково, капитан, условие, заключенное между мной и адмиралом. От вас зависит, который из пунктов этого условия будет исполнен. Старый Гаральд произнес эту речь с замечательным благородством, так что Ингольф невольно почувствовал восторг. - Я тоже, в свою очередь, поставлю один вопрос, - отвечал он, - и по получении на него ответа немедленно отвечу сам. Впрочем, нет; я ответа ожидать не буду, я только поставлю вопрос и затем отвечать буду за себя. Правда ли, что Гаральд Биорн, герцог Норрландский, вступил в заговор, имеющий целью убийство Густава III, короля Швеции, и замещение его на троне Эдмундом, старшим сыном упомянутого герцога?.. Я не умею, не способен лгать. Да, я действительно "капитан Вельзевул", но даю честное слово, что никогда не намеревался грабить и разрушать замок Розольфсе и убивать герцога Норрландского и его сыновей. Даю честное слово, что я лишь недавно узнал о производстве меня в капитаны шведского флота, получив вместе с тем приказ арестовать вас троих за государственную измену, доказательство которой я, между прочим, вижу в том, что в данную минуту в Розольфском замке находится один из самых деятельных главарей заговора, нити которого протянуты между Стокгольмом и Розольфсе. - Довольно, милостивый государь! - возразил, нахмурясь, Черный герцог. - Итак, вы с легким сердцем готовились арестовать двух молодых людей, которые за несколько часов перед тем вас спасли, кинувшись в пучину Мальстрема!.. Вы забыли долг благодарности, забыли также, что герцогство Норрландское - независимая страна, что мой род дал уже Швеции двух королей и что я никому не обязан отчетом в своих действиях. В государственной измене можно обвинять лишь подданного, я же в подданстве у шведского короля не состоял и не состою. - Прекрасно, - с живостью возразил капитан, - но шведский король, во всяком случае, имеет право защищаться от своих врагов. - Не оспариваю у него этого права, которое и мне принадлежит в такой же мере, - сказал герцог. - Шведский король поручает свою защиту капитану Вельзевулу, а я поручаю свою адмиралу Коллингвуду. Вы - пленник адмирала, а так как прежде всего вы пират, переменивший кожу лишь по случаю... - Если только его патент не поддельный, - заметил английский офицер. - Одним словом, - докончил Черный герцог жестким, повелительным тоном, - вы ответите за свои поступки перед военным судом. Четыре матроса подошли к Ингольфу и взяли его за воротник. Пират хотел было оттолкнуть их всех и швырнуть в фиорд, но сообразил, что этот грубый поступок не принес бы ему никакой пользы, и спокойно дал себя арестовать, не сказав ни слова. В эту минуту глаза его встретились с глазами Эдмунда и Олафа, и в их взглядах он прочел самое недвусмысленное сочувствие к себе. Проходя мимо молодых людей, он сказал им: - Мне очень грустно, господа, терять ваше уважение. Но могу заверить вас, что все, сказанное мною вашему отцу, - чистая правда. За два часа перед этим я еще не знал, что арестовать мне поручено именно герцога Норрландского и его сыновей, и если я принял это поручение, то лишь потому, что вы неминуемо погибли бы, если бы его исполнил кто-либо другой; я же дал себе клятву спасти вас во что бы то ни стало. Прощайте, господа. Вы можете поверить слову человека, у которого, бесспорно, много грехов на душе, но который еще ни разу в жизни не солгал... - Отец! - воскликнули умоляюще молодые люди. - Оставьте! - сурово остановил их Черный герцог. - Правосудие должно совершиться. - Я должен вам заметить, милостивый государь, - сказал Ингольф английскому офицеру, - что вы арестуете штаб-офицера шведского королевского флота. И он подал ему свой патент. - Я исполняю лишь полученный приказ, - возразил офицер, отказываясь принять бумагу. - Дело это разберет военный суд. Час спустя военный суд, под председательством самого адмирала, вынес резолюцию: Ингольфа и весь его экипаж подвергнуть смертной казни через повешение за морской разбой и за покушение на ограбление замка Розольфсе. Осужденным дали двадцать четыре часа для того, чтобы написать письма своим семействам, сделать последние распоряжения и приготовиться к смерти. Исполнение приговора назначено было на следующий день, рано утром, на восходе солнца. Для исследования прошлой жизни матросов "Ральфа" была назначена особая комиссия. Предполагалось собрать сведения об их происхождении и возрасте и предложить герцогу помилование некоторых из них. При этом заранее было оговорено, что офицеры и матросы, поступившие на бриг "Ральф" с других кораблей, ни в коем случае помилованию не подлежат. Стали проверять корабельный список и не досчитались двух человек: бухгалтера Ольдгама и казначея Надода. Красноглазый числился на "Ральфе" под титулом казначея, чтобы матросы не делали лишних догадок. Несмотря на самые тщательные поиски, казначея и бухгалтера нигде не нашли и даже не могли определить хотя бы приблизительно момент их исчезновения. Странное совпадение: около того же времени Черный герцог хватился двух своих служителей, Гуттора и Грундвига, - и точно также никто не мог их нигде найти. Мы впоследствии увидим, какое отношение было между исчезновением Ольдгама с Надодом, с одной стороны, и Гуттора с Грундвигом, с другой. С тех пор как Ингольф превратился в вольного корсара, кинувшего вызов всей Европе, он взял с боя и разрушил одиннадцать английских кораблей, из которых каждый был значительно сильнее его брига. Легко поэтому понять, с какою злобой готовились англичане ему отомстить. Очевидно, в среду "Грабителей" замешался предатель, сделавший англичанам самый обстоятельный донос о целях и намерениях экспедиции, предпринятой Ингольфом и Надодом. Адмирал Коллингвуд шел наверняка и прибыл как раз вовремя, чтобы спасти замок Розольфсе и его обитателей. По объявлении резолюции суда Ингольфа отделили от прочих офицеров и матросов и заперли в одной из комнат Южной башни. Комната освещалась одним квадратным окошком, а дверь была крепкая, обитая железом, и не позволяла даже думать о побеге. Внизу под этой комнатой находилось помещение Магнуса Биорна, пропавшего брата Гаральда. В эти комнаты с тех пор никто ни разу не входил. Магнус, уезжая в путешествие, формально запрещал входить туда без него, а в последний свой отъезд особенно настойчиво подтвердил это запрещение. Впрочем, Черному герцогу не приходилось даже и следить за тем, чтобы это запрещение соблюдалось: доступ в эту часть замка достаточно строго охраняла существовавшая таинственная легенда, способная расхолодить самое пылкое любопытство. В этих комнатах некогда повесился один розольфский управляющий, причем никто так и не мог доискаться причины этого отчаянного поступка. После того шепотом стали рассказывать, что приведение управляющего каждую ночь является в тех апартаментах, болтаясь на веревке и возобновляя каждую ночь сцену самоубийства. При этом будто бы раздавались стоны и стук костей. Комната, в которой заперли приговоренного Ингольфа, находилась на самом верху башни и выходила на четырехугольную террасу, которая шла кругом всех четырех стен старого замка. Не будь этой террасы, никто из розольфской прислуги не решился бы провести Ингольфа в верхнюю комнату, потому что в таком случае им пришлось бы пройти через заповедные покои. При всем своем высоком умственном развитии, Гаральд и его сыновья были все же люди своего века и, хотя не верили суеверным россказням прислуги, однако все же чувствовали непобедимое отвращение к помещению, в котором Магнус, бывший в своей семье свободным мыслителем, хранил свои многочисленные коллекции. Впрочем, Черному герцогу однажды ночью послышались в Магнусовых комнатах какие-то странные звуки и померещился какой-то зловещий свет в окнах, и это было вскоре после исчезновения Магнуса... Больше ничего и не требовалось для того, чтобы заставить прислугу обегать такое нечистое место. Капитанский помощник Альтенс и четыре других офицера были заперты как попало в трюме "Ральфа" вместе с прочими матросами. Оружие было, разумеется, отобрано у всех. Все люки были наглухо забиты и охранялись часовыми, да, впрочем, о бегстве нечего было и думать ввиду того, что палуба брига была занята многочисленным отрядом англичан. На судне Альтенс, старый морской волк, сказал следующую речь: - Все вы подлецы и трусы, - обозвал он своих судей. - Вы взяли нас в плен изменническим образом. Отдайте нам корабль и капитана и сразитесь с нами в честном бою. Хоть вас и пятеро на одного, а все-таки мы потопим вас в море... Да что! Вы на это никогда не осмелитесь. Вы трепетали при одном имени капитана Вельзевула; вам понадобилось семь кораблей и две тысячи экипажа для того, чтобы погнаться за нами. Но мы еще не повешены, поэтому берегитесь! Произнеся эту речь, Альтенс сделался нем, как рыба, и больше от него не могли добиться ни слова. День прошел совершенно спокойно, и к удивлению англичан, из трюма не доносилось ни малейшего шума, ни малейшего крика. Когда заключенным отнесли пищу, то нашли их сидящими в порядке, по ранжиру, при унтер-офицерах, и офицерах, готовыми идти на смерть как по команде. Настал уже вечер, а ни Ольдгам, ни Надод не подавали и признака жизни. Равным образом не найдено было следов и Гуттора и Грундвига. Решено было, что оба верные служители убиты этими двумя бандитами, убежавшими под шумок с "Ральфа", и бешенству старого Гаральда не было пределов. Даже у Олафа с Эдмундом пропала к пиратам всякая жалость. - Завтра, как только свершится казнь, - сказал Черный герцог, - мы обыщем весь ског и, наверное, поймаем убийц. Это сказано было за обедом, данным в замке в честь адмирала Коллингвуда и его офицеров. - У вас есть приметы этих бандитов? - спросил адмирал. - Если есть, то ведь их нетрудно будет отыскать. - Одного из них мы сейчас же узнаем, - отвечал Эдмунд, - потому что он замечательно похож на клерка одного английского нотариуса, по имени Пеггам, которого мы видели в Чичестере. При имени Пеггама адмирал Коллингвуд смертельно побледнел, но сейчас же закашлялся, чтобы скрыть свое смущение. Поэтому никто не успел заметить, какое странное впечатление произвели на адмирала слова Эдмунда. Что сказали бы Олаф и Эдмунд, если б узнали, что лорд Коллингвуд сделался пэром Англии и маркизом Эксмутским вследствие смерти своего старшего брата, погибшего со всей своей семьей в море во время кораблекрушения?!. XVIII Замыслы Альтенса. - Раздача оружия. - Разоблачения Иоиля. - Альтенс и его план. - Побег. Англичане поступили очень опрометчиво, заперев пиратов в трюме их собственного корабля. Правда, у них и выбора другого не было, так как прибыли они к "Ральфу" на шлюпках, да притом же им не могло прийти в голову, что на бриге имеются все приспособления к бегству на случай казуса, подобного случившемуся. На конце трюма имелся выдвижной люк, открывавшийся на корме. Через этот люк можно было тайно выслать в лодке часть экипажа для разведок, причем с борта корабля ничего этого нельзя было увидать. Матросы не знали об этом приспособлении, но Альтенс знал и потому в душе сильно обрадовался, когда англичане совершили такой необдуманный поступок. Под самым трюмом был, кроме того, спрятан запас оружия, которым в случае нужды можно было снабдить пленников. Как только закрыты были все люки и пленники остались одни, Альтенс приказал матросам разместиться в обычном порядке и объявил им о представляющейся возможности совершить побег. - В крайнем случае, - сказал он, - нам придется вступить в бой. Англичан - пятьсот человек, а нас восемьдесят. Ну, что ж? Нам не в первый раз. Так, ребята? Все это было сказано сухим, отрывистым тоном человека, вообще не любящего много говорить, а в данном случае не имеющего и времени на это. Офицеры разбились на группы, переговорили друг с другом и с нижними чинами и затем передали Альтенсу единодушный ответ: - А как же наш капитан? Мы ни за что его не покинем, мы или освободим его или умрем вместе с ним. В среде матросов "Ральфа" было очень немного отпетых негодяев, - большинство же было из старых военных моряков, души не чаявших в Ингольфе. - Друзья мои, - сказал тогда некто Иоиль, один из той небольшой группы "Грабителей", которую привел с собой Надод, - нападать на замок, прежде чем будут истреблены англичане, значит идти прямо на гибель. - Это правда, - послышалось несколько голосов. - В таком случае, друзья мои, - продолжал Иоиль, - не доверите ли вы мне спасение капитана? Клянусь вам, что на его голове ни одного волоса не тронут. В ответ послышался глухой ропот. Очевидно, Иоилю не верили. - Ты и себя-то не спас, а попался вместе с нами. Каким же образом думаешь ты спасти капитана? - за всех возразил Иоилю гигант матрос, по имени Ганс. - Я сам пожелал разделить вашу участь, Ганс, - отвечал Иоиль, - потому я и с вами. Но я выражу свой вопрос иначе: верите ли вы Альтенсу, помощнику нашего капитана? - Да! Да! Да!.. - со всех сторон послышались голоса. - Ну вот, так ему и сообщу придуманный мною способ выручить капитана, так как больше я не могу доверить этой тайны никому. Если господин Альтенс заявит вам, что считает мой способ несомненно надежным, откажитесь ли вы от своей безумной мысли - лезть на стены Розольфского замка и разбивать себе о них лоб? - Мы сделаем так, как прикажет Альтенс, - единодушно отозвались матросы. - Я позволил вам говорить, - заявил тогда особенно сухим тоном Альтенс, - но, кажется, забыли, что здесь никто не имеет права высказывать своего мнения. Решать так или иначе имею право только я один. Вспомните же это и молчите. Смиррно!.. У меня есть свой собственный план, как спасти капитана, но я не отказываюсь выслушать и то, что скажет Иоиль. Который из них окажется наилучшим, тот я и выберу. А теперь знайте, что при существующих обстоятельствах нужна особенно строгая дисциплина, и поэтому я буду взыскивать за каждое нарушение ее беспощадно. Ведите же себя смирно и повинуйтесь беспрекословно, если не желаете болтаться на рее. Офицеры передадут вам мои распоряжения, из которых первое - размозжить голову всякому, который вздумает артачиться. Иоиль подошел к Альтенсу, и они вступили между собою в беседу, результатом которой капитанский помощник, очевидно, остался очень доволен, так как суровое его лицо просияло, и он закончил разговор следующими знаменательными словами: - Хорошо, Иоиль. Я уверен, что при таких обстоятельствах у Ингольфа нет лучшего покровителя, нежели лорд Коллингвуд. Нужно только, чтоб вам удалось бежать, потому что в случае неудачи англичане будут особенно злобно преследовать вас, чтобы уничтожить следы своего преступления. Но кто же возьмется передать адмиралу требование об освобождении Ингольфа? - Я возьмусь, - отвечал Иоиль. - Хорошо. Ты храбрец. Убийственно медленно тянулись часы для восьмидесяти матросов, с нетерпением ожидавших, скоро ли наступит момент их освобождения. Но вот, наконец, настала ночь и окутала пленников мраком, так как англичане не пожелали осветить трюм. Альтенс решился привести свой замысел в исполнение сейчас же, как только заснут караульные. Он знал, что англичане провели предыдущую ночь на ногах и сильно утомились. Поэтому, надеясь на крепость замков, они заснули крепче, чем это следовало при существующих обстоятельствах. Из разговоров матросов наверху он узнал, что адмирал и все офицеры отправились в замок и что матросы остались под командой унтер-офицеров. Понемногу все звуки на палубе стихли, только раздавались мирные шаги часовых, расхаживающих взад и вперед для того, чтобы согреться от ночного холода и отогнать сон. Но вот и эти шаги начали затихать - очевидно, утомление донимало и часовых. Кончилось тем, что шаги окончательно стихли. Альтенс понял, что и часовые не выдержали и вздремнули, прислонившись к мачтам. Решающая минута приближалась. Всем матросам было роздано по мушкету, по кортику и по абордажному топору. С таким вооружением экипаж "Ральфа" готов был идти на англичан, сколько бы их ни было. Несколько минут Альтенс обдумывал, что делать дальше, и пришел к заключению, что завязывать битву на "Ральфе" неудобно, так как даже в случае победы бриг очутился бы меж двух огней: между замком и между эскадрой, стоявшей в фиорде. Получив от офицеров, обошедших ряды, рапорт, что все готовы, он тихо отодвинул задний люк и выглянул наружу. То, что он увидел, заставило его тихо испустить радостный возглас, и он молча сжал руку Лютвига, старшего лейтенанта. Берега фиорда были совершенно безлюдны, а вокруг "Ральфа", в методическом порядке, стояло десять или двенадцать шлюпок, в которых приехали на бриг английские матросы. Каждая из них могла свободно вместить человек пятьдесят, и двух из них вполне было достаточно, чтобы принять весь экипаж "Ральфа". Чтобы неслышно приблизиться к бригу, англичане обернули весла тряпками, и эта предосторожность, в свою очередь, должна была сослужить службу пиратам. Матросы выбрались из трюма через люк и сели в шлюпки; Альтенс вышел последним и задвинул люк на прежнее место. Одной шлюпкой сел командовать Альтенс; другою - лейтенант Лютвиг. Лодки беззвучно отошли от "Ральфа", беззвучно прошли мимо "Сусанны" и посреди глубокой тишины направились к противоположному берегу фиорда, за которым уже начинался необозримый ског. Когда шлюпки достигли берега и были достаточно далеко от эскадры и замка, Альтенс скомандовал своим звучным голосом: - Вперед, ребята! Налегай на весла, - надобно доплыть туда, прежде, чем взойдет месяц! XIX Фрегат и шлюпки. - Смелость Альтенса. - Похищение фрегата. - Ингольф в тюрьме. - Розольфский призрак. Тридцать два гребца налегли на весла, и две шлюпки полетели по воде со скоростью двенадцать узлов в час. По всей вероятности, английский адмирал составил десантный отряд из матросов того фрегата, который вошел в фиорд и, преследуя "Ральфа", остановился перед цепями, заградившими ему дальнейший путь. Альтенс задумал захватить этот корабль врасплох, подобно тому, как англичане захватили бриг. Спустя часть времени пираты увидали вдали могучие очертания военного фрегата, гордо выделявшегося на темном фоне ночи своими батареями и мачтами. Шлюпки шли совершенно рядом, чтобы команда слышна была на обеих одинаково ясно и чтобы не нужно было возвышать голоса. - Стой! - сказал Альтенс. - Этот лакомый кусочек упускать не приходится. С тех пор, как на Альтенса легла ответственность за все, он сам себя не узнавал. Обыкновенно молчаливый и несловоохотливый, теперь он живо говорил с матросами, удивляя их своим красноречием. - Ребята! - говорил он. - На таких кораблях, как этот, бывает обыкновенно от пятисот до восьмисот человек команды. Если адмирал взял для экспедиции пятьсот матросов, остается еще триста человек. Согласны ли вы попробовать счастья? - Согласны, согласны! - крикнули матросы. - Мы готовы отомстить и ни перед чем не отступим. - Хорошо, друзья. Я был в вас уверен. Да, впрочем нам и делать больше нечего, потому что на двух шлюпках нельзя проскочить под носом у английской эскадры, стоящей у входа в фиорд. Кораблем нужно завладеть во что бы то ни стало. Если нам будет удача, то мы высадим Иоиля на берег, - он пойдет в замок и даст знать командиру обо всем. Решили потихоньку приблизиться к фрегату и напасть на него врасплох, перебив всех матросов, какие только попадутся под руку. Было полное основание рассчитывать, что устрашенные неожиданным нападением матросы даже защищаться не будут. Для того чтобы пираты, в темноте не узнав друг друга, не нанесли как-нибудь нечаянно своим вреда, Альтенс велел каждому из них натереть себе лоб смесью серы и фосфора. Этот светящийся знак давал возможность пиратам отличить своих от врагов. Наконец, строго-настрого было запрещено давать кому бы то ни было пощады. Окончив все распоряжения, Альтенс повернул свою лодку к берегу, а другой лодке велел дожидаться. - Куда же это вы? - спросил Иоиль, догадываясь, для чего это делает Альтенс. - Хочу высадить тебя на берег, - отвечал капитанский помощник. - После сражения, капитан. Вас немного, вы не должны лишать себя хотя бы даже одного человека, способного сражаться... Да, наконец, и мне самому хочется разделить с товарищами опасность. - Но если тебя убьют, что тогда будет с капитаном? - Вы замените меня кем-нибудь из ваших храбрых матросов. - Но влияния твоего никто не заменит... Ведь свидетелем-то был ты... - Достаточно будет открыть все герцогу... Имя Пеггама сделает все. - Ну, ладно. Если будет нужно, в крайнем случае, я сам отправлюсь в Розольфсе. Раз уж ты непременно хочешь - поезжай с нами... Вперед! Больше не сказано было ни одного слова. Шлюпка снова заскользила по воде, все ближе и ближе поднося к фрегату восемьдесят храбрецов, решившихся умереть или победить. Меньше чем через четверть часа они приблизились к борту фрегата, мирно стоявшего на якоре. Высокие скалы по обеим сторонам узкого канала тенью своей прикрывали их, облегчая им приближение. Вдруг раздался крик вахтенных, перекликнувшихся между собою. Очевидно, они бодрствовали и наблюдали зорко. Едва замолк их крик, как оба они, без малейшего стона, упали на палубу с проломленными головами. Пираты ворвались на корабль и рубили абордажными топорами направо и налево. Альтенс приказал им действовать только холодным оружием и огнестрельного не употреблять до тех пор, пока из межпалубного пространства не выбегут остальные матросы. Ночная вахта фрегата состояла из шестидесяти человек, которые вповалку спали на палубе, завернувшись в плащи. Спали они совершенно безмятежно, зная, что капитан Вельзевул и его пираты взяты в плен и заперты крепко. Не было, следовательно, никакого основания чего-либо опасаться, - поэтому и ночное дежурство соблюдалось на этот раз только для формы. В один миг каждый пират убил по одному матросу. Удары топорами наносились так верно, что за все время раздалось всего два или три глухих стона. Вахтенный офицер, сидевший в ближайшей к палубе каюте, услыхал возню и подумал, что это поссорились матросы. Он вышел на палубу и в ту же минуту упал, чтобы уж больше не вставать. Пятеро матросов вошли в капитанскую каюту и закололи капитана, прежде чем тот успел сообразить, что такое случилось. Затем последовала ужасная сцена. Восемьдесят пиратов, понимая, что щадить кого-нибудь, значит губить себя, ворвались в межпалубное пространство и принялись крошить спящих раздетых матросов. Часть пиратов проникла в общую офицерскую каюту и перебила сонных офицеров. Одним словом, весь экипаж был перебит до последнего человека, причем ни офицеры, ни матросы не успели даже дать себе отчета в том, что происходит. Это была не битва, а бойня. Защищаться пробовали только человек двадцать, которым удалось сплотиться тесною группой и пустить в дело кое-какое холодное оружие. Но они в конце концов погибли так же, как и их товарищи. В десять минут пираты исполнили свое черное дело, и из английских моряков не осталось в живых ни одного на всем фрегате. На рассвете шесть остальных кораблей английской эскадры, стоявших милях в двух от фиорда, увидали фрегат "Медею", на всех парусах при попутном ветре выходивший из фиорда и направляющийся к югу. Прежде чем они успели спросить фрегат, что это значит, как он уже сам отсалютовал им флагом и выставил разноцветные сигналы, означающие: "Спешное поручение в Англию. Приказ адмирала". Шесть кораблей отвечали на салют, и "Медея" быстро исчезла в утреннем тумане. Что же тем временем делалось в Розольфсе и удалось ли Иоилю поспеть вовремя, чтобы спасти капитана Вельзевула? Что стало с Ольдгамом и Красноглазым? Удалось ли им убежать от англичан? Что касается Надода, то его исчезновение объяснялось очень просто: увидав крушение своих надежд, он, по всей вероятности, спрятался где-нибудь в доме и убрался незаметно из Норрланда. Но почтенному бухгалтеру не было никакой нужды скрываться и ему даже в голову не могла прийти такая мысль. А между тем оба исчезли неизвестно куда. Когда Ингольфа заперли в башню, он понял, что участь его решена и что спасти его может только чудо, а так как в чудеса он не верил, то и готовился к смерти. Он думал теперь только о своем отце, с которым не видался после своего приключения и который так был бы рад зачислению Ингольфа в регулярный флот. Прегрешения Ингольфа не были для него позором, по понятиям той эпохи, а патент на капитанский чин сглаживал их окончательно. Для него уже начиналась новая жизнь, как вдруг явились эти проклятые англичане и помешали всему... Его обвинили в покушении на грабеж Розольфского замка, что было уже несмываемым позором, так как тайное поручение, данное Ингольфу королем, должно было оставаться в секрете. Оставляя в стороне вопрос о том, был или нет герцог Норрландский независимым владетелем, во всяком случае он составил заговор против короля, и король имел полное право защищаться. Скверно во всей экспедиции было только то, что королевский фаворит Гинго действовал через гнусных посредников, вроде Надода, и из-за этого Ингольф очень много терял, так как адмиралу Коллингвуду нечего было опасаться дипломатического вмешательства со стороны министра, никогда бы не решившегося признаться, что он заодно с "Грабителями". Другое дело, если бы Ингольфу, произведенному в капитаны, одному было бы поручено все дело. Тогда его личность была бы неприкосновенна для англичан, и они никогда не посмели бы сделать того, что сделали. Но, к несчастью, знаменитый корсар действовал заодно с Надодом, и уже одно это обстоятельство оправдывало образ действий по отношению к нему английского адмирала. Обдумав и обсудив свое положение со всех сторон, Ингольф пришел к выводу, что для него, Ингольфа, нет ни малейшей надежды на спасение. На какой-нибудь неожиданно великодушный поступок Иоиля нечего было и рассчитывать: еще Гаральд или его сыновья могли бы, пожалуй, сделать что-нибудь в этом роде, но англичане именно и отличаются совершенным отсутствием великодушия: это их характеристическая черта. Если даже проследить всю историю Англии, в ней не найдешь ни одного великодушного деяния. Придя в этом отношении к определенному выводу, Ингольф стал обдумывать, не представится ли ему какой-либо возможности совершить побег. Он принялся тщательно осматривать свое помещение. Тюрьма освещалась единственным окошком в тридцать сантиметров высоты при десяти сантиметрах ширины. Убежать через такое отверстие можно было только при помощи доброй феи, если б та превратила узника в птицу. Стены были необъятной, чисто средневековой ширины, а двери были железные, и о том, чтобы их выломать, нечего было и думать. Тюрьма была выбрана замечательно удачно, и сам Надод, если б его туда засадили, закончил бы тут ряд своих счастливых побегов. Целый день Ингольф придумывал какой-нибудь способ к побегу и не придумал ничего. Таким образом, он должен был готовиться к смерти. В течение нескольких часов Ингольф предавался безумной ярости. Умереть в двадцать семь лет позорною смертью в качестве сообщника гнусного Надода Красноглазого, умереть смертью простого грабителя - это было ужасно! Как зверь в клетке, метался он по своей тюрьме, в отчаянии ломая руки... Неужели никто не явится к нему на помощь в последний час? Неужели эта ночь будет для него последнею, неужели ему остается жить лишь несколько часов? - Меня называют капитаном Вельзевулом! - вскричал Ингольф. - Неужели никто не придет ко мне на помощь, и я должен погибнуть... Он не успел договорить, как в стене раздался глухой стук, словно в ответ на этот зловещий призыв. Ингольф не был суеверен, но такое странное совпадение подействовало и на него. Возбуждение его разом стихло, уступив место глубокому изумлению. Он остановился, удерживая дыхание, и прислушался - не повторится ли стук. В замке все давно уже спали. В честь спасителей Розольфского замка было выпито много шампанского и рейнвейна, так что лорда Коллингвуда и его офицеров пришлось унести спать мертвецки пьяных. Ночь стояла торжественная, безмолвная. Снизу до башни, в которой сидел Ингольф, не доносилось ни малейшего шума, а между тем как раз около этого времени совершился побег пиратов из трюма "Ральфа". Стук не повторялся в течение нескольких минут, и Ингольф уже пришел к заключению, что ему просто послышалось. Продолжая, однако, размышлять об этом, он решил, что во всяком случае, не мог же он до такой степени обмануться. Полубессознательно подошел он к стене и стукнул в нее два раза. Ответа не было. Для чего же ему стучали тогда? Что это значило?.. Он терялся в догадках и приложился ухом к стене. Тут он невольно вздрогнул от головы до ног: за стеною слышались какие-то странные стоны, потом чей-то голос затянул заунывную песню вроде колыбельных песен лопарей и гренландцев. Кто бы это мог петь в старом замке, давно погруженном в глубокий сон? Не тот ли это незнакомец, который стучал в стену? Но почему же он не отвечает, не отзывается?.. Ингольф принялся стучать в стену изо всех сил. Пение затихло. Наступила опять глубокая тишина. Тщетно узник ломал себе голову, придумывая какое-нибудь объяснение, - ничего придумать не мог. Вдруг на террасе послышались шаги, в тюремной двери отворилась узенькая форточка, и чей-то голос снаружи окликнул узника: - Капитан Ингольф! - Что нужно? - отозвался корсар. - Я послан к вам с очень неприятным поручением, которое обязан исполнить, как адъютант адмирала. - Говорите. - Наступил час вашей казни. Вам остается только десять минут. - Как! Ночью! - вскричал Ингольф. - Знаете, после этого вы - варвары, дикари... - Но ведь вы не знаете... - сказал офицер и замялся. - Какая-нибудь новая гнусность? - спросил Ингольф. - Сейчас открылось, что все ваши матросы убежали из трюма "Ральфа". Когда это случилось - неизвестно... - А, теперь я понимаю, - перебил Ингольф. - Ваш адмирал, несмотря на превосходство сил, боится, как бы мои храбрые моряки не освободили меня... Но битвы ему во всяком случае не избежать: мои моряки - не такие люди, чтобы стали спокойно издали смотреть, как умирает на виселице их капитан. - К сожалению, я должен вас предупредить, что ваша казнь совершится во внутреннем дворе замка. - Да ведь уж вы известные подлецы и трусы, я на ваш счет никогда не ошибался. - Вам можно простить эти слова ввиду предстоящей вам смерти. Мне приказано доставить вам все, что вы пожелаете. - Вы говорите: мне осталось десять минут. Хорошо. Позвольте же мне попросить вас, чтобы вы избавили меня от своего присутствия и оставили одного. - Мне остается только повиноваться. Форточка захлопнулась, и шаги, постепенно удаляясь, затихли на террасе. - Через десять минут меня повесят! - говорил, оставшись один, Ингольф. - Повесят! Через десять минут от меня не останется ничего, кроме бренной оболочки! Интересно знать, что после того будет с моим "я", во что оно превратится?.. Такие мысли занимали капитана Вельзевула в последние минуты его жизни. Он был моряк, а жизнь моряка развивает наклонности к отвлеченным размышлениям. Затем Ингольфу вспомнилось его детство, вспомнился его старик отец, с тревогой дожидавшийся в Копенгагене возвращения своего сына, которого ему не суждено было увидать. Матери своей Ингольф не помнил... При мысли об отце сердце молодого человека сжалось от боли, и слезы выступили на его глазах. Под гнетом ужасной тоски он прошептал: - Как долго тянутся эти десять минут! В противоположность слабодушным людям, готовым надеяться до самой последней минуты, Ингольф, убедившись в неизбежности смерти, торопился избавиться от горьких воспоминаний и поскорее обрести вечный покой. Едва он успел произнести эти слова, как в стене опять послышался стук, и на этот раз гораздо слышнее, чем в первый раз. Ингольф, сидевший на стуле с опущенной головой, вдруг приподнял голову и вскричал печальным и дрожащим голосом: - Кто бы ты ни был, друг или враг, зачем ты смущаешь мои последние минуты? Вслед за этим на террасе послышались звучные, мерные шаги солдат по каменным плитам. Десять минут прошли, и за Ингольфом явился взвод солдат, чтобы вести его на казнь. Ингольф лишь слегка вздрогнул. Он готов был ко всему. - Стой! - скомандовал офицер. - Становись в две шеренги. Ингольф ступил несколько шагов к двери, чтобы гордо и с улыбкой встретить своих палачей. Вдруг налево послышался легкий шорох. Ингольф обернулся - и едва не лишился чувств: при скудном свете ночника, освещавшего комнату, он увидал, как стена раздвинулась, и в образовавшемся отверстии появилось что-то вроде призрака с тусклыми впалыми глазами. Щеки и руки у призрака были тощи как у скелета. Он был закутан в длинный черный саван и знаками подзывал к себе Ингольфа. В замке двери, между тем, уже поворачивался ключ. Ингольф без колебания бросился в отверстие стены, призрак посторонился, чтобы пропустить его, и стена снова беззвучно сдвинулась, как была. В это самое время дверь отворилась, и Ингольф за стеною расслышал, как чей-то повелительный голос крикнул: - Капитан Ингольф, десять минут прошло, ступайте за мною. Вслед за тем раздался крик ярости: офицер увидал, что Ингольфа нет... XX Мистер Ольдгам сходится во мнениях с Грундвигом. - Неудачные попытки Эриксона. - Ольдгам принимает Грундвига за полинезийца. Пора, однако, нам посмотреть, что сталось с мистером Ольдгамом и другими интересными личностями, фигурирующими в нашем правдивом рассказе. Первой заботой Ингольфа, по прибытии в Розольфсе, было запереть почтенного бухгалтера в особую каюту и приставить к двери часового, чтобы мистер Ольдгам как-нибудь не выбежал и не наделал бед своим болтливым языком. Молодому лейтенанту Эриксону, большому приятелю бухгалтера, было поручено сделать так, чтобы мистер Ольдгам подчинился своей участи без большого протеста. Но - увы! - на этот раз все красноречие офицера осталось втуне: почтенный клерк ничего не хотел слышать. Напрасно Эриксон рассказывал про розольфскую стоянку разные ужасы и даже придумал ей название "бухты Убийств", уверяя, что здешние канаки всякого высадившегося на берег немедленно убивают, потрошат, начиняют картофелем и, зажарив на вертеле, съедают, - мистер Ольдгам нисколько не отступался от своего желания выйти на берег. - Брр! - пугал его Эриксон. - Как это вы будете жариться в собственном соку... Бедный Ольдгам!.. Даже и это не действовало. Клерк непременно желал посмотреть на канаков, чтобы потом дома, в тихом семейном кругу, рассказывать по вечерам о своих приключениях. Эриксон был разбит на всех пунктах. Добряк-счетовод был упрям и ни за что не хотел отступиться от того, что раз навсегда взял себе в голову. Истощив все аргументы, офицер решился сказать Ольдгаму правду и объявил ему напрямик, что бриг "Ральф" находится вовсе не в Океании, а в Норрланде, около самой Лапландии, в тридцати градусах от Северного полюса. Ольдгам не дал ему даже договорить - покатился со смеху. - Рассказывайте! - сказал он. - На каком же это полюсе солнце может греть в течение восемнадцати часов? - Да, ведь, чем ближе к полюсу, тем дни дольше, - возразил лейтенант. - Если бы мы были на экваторе, то дни равнялись бы ночи, потому, ведь, экватор и называется равноденственною линией. - Оставьте вы свои шутки, - твердил свое Ольдгам. - Не знаю, что у вас за причина не пускать меня на берег, но что мы в Океании - в этом я убежден. И капитан, и г.Надод, все вы говорили мне, что идете в Океанию. Тогда у вас не было причины меня обманывать. Да, наконец, я хоть и близорук, а все-таки разглядел и берега, и роскошную тропическую растительность... Как хотите, а на берег я съеду, не посмотрю на вашего часового. Вы узнаете на опыте, Эриксон, что англичанин никому не позволит насмехаться над собою. Отвечать было нечего. Лейтенант ушел, накрепко подтвердив часовому, чтобы он смотрел за бухгалтером в оба. Решившись на этот раз во что бы то ни стало исполнить свое намерение, Ольдгам подсчитал кассу, подвел баланс, привел в порядок все книги и стал готовиться к побегу. Вычислив свою долю в призах, так как никто не держал на корабле много денег на случай несчастия, мистер Ольдгам оказался обладателем 150. 000 франков, которые лежали у банкиров Дерлинга и Фрэзера в Лондоне. Ввиду скромных вкусов мистера Ольдгама сумма эта была для него очень значительна. Ее достало бы ему на то, чтобы всю жизнь прожить без нужды, даже если б нотариус Пеггам и не взял его на прежнее место. Он решился покинуть "Ральф" навсегда, что считал себя вправе сделать во всякое время, так как на бриге его держали насильно. Наличных денег было у него в данную минуту 18. 000 франков. Он их держал при себе для того, чтобы накупить всевозможных коллекций и украсить ими свой кабинет в Чичестере. Уложив в небольшой мешок провизии на три дня, мистер Ольдгам стал нетерпеливо дожидаться ночи. Как раз под окном его каюты плавала привязанная на простую веревочку лодочка, в которой обыкновенно ездил по своим делам повар. Когда стемнело, Ольдгам тихонько притянул лодочку к стене корабля, тихо спустился в нее из окошка каюты, обрезал веревку и поплыл в море. Сердце билось у него сильно, когда он отъезжал от корабля, но, к счастью, его никто не заметил. Незаметно приблизился он к "Сусанне", стоявшей на якоре, и поспешил скрыться за ее кузовом. Тут уж он был вне опасности и, благополучно доехав до берега фиорда, который считал рекою, радостно выпрыгнул из лодки. Он был спасен, так как Ингольф, отправляясь в замок, строго запретил своим матросам сходить с корабля. Почтенный клерк, ничего не знавший о случившемся событии, полагал, что капитан Ингольф отправился в гости к какому-нибудь европейскому колонисту, и это вполне успокаивало его относительно людоедства туземцев. Едва Ольдгам ступил по берегу несколько шагов, как перед ним выросла чья-то тень и обратилась к нему с речью на незнакомом языке. Ольдгам нисколько не испугался. Он этого ожидал. Разумеется, он должен же был кого-нибудь встретить, и чем скорее это случилось, тем лучше, - по крайней мере, не придется ночевать под открытым небом. - Это, должно быть, канак, - подумал он. - Как жаль, что я не знаю местного наречия! Незнакомец повторил свою фразу. - Друг мой, - отвечал по-английски Ольдгам. - Я, к несчастью, не знаю твоего благозвучного диалекта, я иностранец и приехал на твой остров в первый раз, чтобы изучить нравы и обычаи туземцев и проверить рассказы путешественников. - Кто бы ты ни был, - отвечал ему по-английски Грундвиг (туземец был никто иной, как он), - я очень рад тебя видеть в нашей стране. - Канак, говорящий по-английски! - изумился вслух мистер Ольдгам. Вот уж никак не ожидал! - Он меня принимает за канака! - подумал старый норрландец. - Кто же он такой? Сумасшедший или шутник? В голове Грундвига постоянно сидела мысль - отыскать Фредерика Биорна. Верному слуге показалось, что лицо Ингольфа необычайно напоминает изящные и благородные черты покойной герцогини. Путешествуя с Магнусом Биорном в Китай, в Японию, в Индию и даже в Океанию, Грундвиг всюду разыскивал следы пропавшего мальчика, но ни на одном из тех мальчиков и юношей, которых он принимал за Фредерика Биорна, не оказывалось Биорновского клейма, неизгладимым способом накладываемого на каждого родившегося в этом семействе младенца мужского пола. При виде же Ингольфа у Грундвига явилось какое-то необыкновенно сильное предчувствие, что этот молодой человек и есть Фредерик... Об Ингольфе, его семейном положении он ничего не знал, а, между тем, едва не упал в обморок, когда увидал его лицо. Прежде чем откровенно обратиться к капитану "Ральфа" с вопросом, нет ли у него на груди клейма, он решился воспользоваться отсутствием Ингольфа и отправиться на бриг, чтобы поболтать с кем-нибудь из тамошних людей и навести справки об их капитане. Случай совершенно неожиданно свел его с почтенным Ольдгамом. Услыхав, что незнакомец принимает его за канака, Грундвиг собирался уже разъяснить ему его ошибку, но Ольдгам продолжал свою болтовню, не дав Грундвигу раскрыть рта. - Извините мое волнение, почтенный полинезиец, но ведь я, знаете ли, вот уж двадцать лет собирался посетить Океанию - и никак это мне не удавалось. Ведь я - простой клерк в конторе нотариуса на берегу Англии и согласился сесть на этот бриг лишь с тем условием, чтобы меня свозили посмотреть Океанию, куда бриг именно и шел, как говорил сам капитан. Правда, когда мы сюда пришли, лейтенант Эриксон стал уверять, что здешние жители людоеды, но я не побоялся этого и все-таки вышел на берег, вверив себя святым законам гостеприимства, которые не чужды, конечно, и вам, о первобытные чада природы!.. Теперь я услышал из уст твоих, почтенный полинезиец, английскую речь и заключаю из этого, что цивилизация не чужда и твоей родине. Итак, вверяюсь тебе всецело... Ты, вероятно, здешний великий вождь? Грундвиг был человек очень умный и в замке занимал положение не столько слуги, сколько доверенного человека, наперсника. Для своего времени он был даже довольно образован и начитан. Поэтому, слушая наивную речь Ольдгама, он сразу понял, что видит пред собой какого-нибудь легковерного простака, которого вышучивают офицеры брига. Имея в виду чего-нибудь добиться от незнакомца, Грундвиг не стал его разуверять и преважно отвечал ему, усиливаясь не прыснуть от смеха: - Да, Утава - великий вождь, и он приветствует белого гостя в своих владениях. Но прежде чем я отведу тебя в свою хижину, ты должен ответить мне на мои вопросы, ибо мои братья послали меня узнать, что это за корабль пришел к нам. - Спрашивай! Ольдгам с удовольствием ответит своему брату Утаве! - отвечал клерк, подделываясь под манеру своего собеседника. - Кто капитан этой большой лодки? - Его зовут Ингольф, он капитан шведской службы. Швеция - это страна, которой ты, Утава, не знаешь. Там настолько холодно, насколько здесь жарко. При других обстоятельствах этот ответ насмешил бы Грундвига, но теперь ему было не до смеха. Сердце его сжималось от страха, что ему не удастся узнать того, чего он желает. Он продолжал допрос: - Где живут родители капитана, и знал ли ты их? - Ничего не могу тебе ответить, потому что сам познакомился с капитаном Ингольфом на корабле. Этот ответ причинил Грундвигу сильное разочарование, но все-таки старый слуга продолжал слушать, так как Ольдгам пояснял дальше. - Впрочем, если ты желаешь подробных и самых верных сведений, - говорил клерк, - то на корабле есть человек, которому известно все прошлое капитана. Это один белый... вернее рыжий и, одним словом, европеец, то есть такой же человек, как и я. - Как его зовут? - Его зовут Надодом. - Надодом! - вскричал Грундвиг, не в силах будучи скрыть своего удивления. - Да, Надодом... Что тебя так удивляет это имя? Оно очень обыкновенно в Швеции и Норвегии, и нотариус Пеггам, у которого я служил, говорил мне, что этот человек родился в герцогстве Норрландском. - Надод!.. Норрландское герцогство! - пробормотал Грундвиг, удивление которого постоянно росло. - У этого Надода, - докончил Ольдгам, - есть еще прозвище Красноглазый, потому что один глаз у него налит кровью и совершенно вышел из орбит. Его, говорят, очень сильно побили в детстве. Пеггам мне рассказывал, что Надода наказали так по приказу его господ за то, что не доглядел за ребенком, который был поручен его надзору, и тот утонул. Грундвиг слушал Ольдгама, боясь вздохнуть, боясь проронить хотя бы словечко. - Впрочем, я не вполне уверен, утонул ли ребенок: мне помнится, что мистер Пеггам говорил, что мальчик жив. Эти рассказы меня никогда особенно не интересовали, поэтому я слушал их кое-как, без большого внимания. Одно могу тебе сказать, друг мой Утава, - что это Надод находится на корабле и что никто лучше этого человека не может рассказать тебе о нашем капитане. Грундвиг не мог ошибиться в личности Надода, потому что приговор герцога исполнял он, Грундвиг, вместе с Гуттором. - Слава тебе, Господи! - пробормотал он вполголоса. - Да, это он: предчувствие на этот раз не обмануло меня... Надобно увидеть этого Надода, вырвать у него тайну... И зачем он явился опять в Розольфсе? Уж, разумеется, не за хорошим делом. Этот гнусный бандит на хорошее дело не способен... Разве, убегая из замка, он не поклялся жестоко отомстить за причиненное ему увечье? Разве он не говорил, что не успокоится до тех пор, покуда не омоет руки в крови последнего из Биорнов?.. Разве не поклялся он меня с Гуттором пригвоздить живыми к воротам замка?.. Боже мой! Что, если он явился сюда теперь именно для того, чтобы исполнить свои угрозы?.. И почему он прибыл именно на этом бриге?.. О, какая дьявольская мысль: разрушить Розольфсе руками одного из Биорнов!.. Ужасная мысль, но вполне достойная такого бандита... Нельзя терять времени, необходимо овладеть Надодом во что бы то ни стало... Но как это сделать?.. Он задумался... Весь его предыдущий монолог был сказан на том наречии, которым говорят норвежские поморцы, и Ольдгам, не понявший ни слова, был уверен, что слышит настоящий канакский язык. Вместе с тем он полагал, что великий вождь Утава произносит какое-нибудь заклинание против духов ночи, - об этом почтенный клерк тоже вычитал в книге о путешествиях. Грундвиг был теперь убежден не только в том, что Ингольф есть Фредерик Биорн, но и в том, что Надод нарочно воспитал его для своего мщения и внушил ему мысль разрушить Розольфский замок. Злее этой мести не могло быть - уничтожить род Биорнов через одного из членов этого рода! Но это было не так. Такая идея легко бы могла прийти Надоду в голову, но в действительности он вовсе не воспитывал Ингольфа и даже не знал его до тех пор, пока три месяца тому назад министр Гинго не посоветовал ему обратиться к молодому корсару. Министру Гинго хотелось овладеть Черным герцогом и его детьми, но так, чтобы самому остаться в стороне в случае неудачи. Что же касается до ближайшей цели Надода, то Грундвиг не ошибался относительно ее нисколько: бывший розольфский крепостной собирался мстить своим прежним господам и всем тем, которые так или иначе участвовали в исполнении над ним грозного приговора. Вдруг Ольдгам позволил себе нарушить молчание и вывести предполагаемого Утаву из задумчивости: на "Ральфе" в это время зажглись огни, как это делается ночью на военных кораблях, и на корме брига показался человек, прохаживающийся взад и вперед. Даже издали можно было заметить, что у этого человека непомерно большая голова. - Вот, мой друг Утава, тот самый человек, о котором я тебе говорил, - сказал Ольдгам. - Это Надод Красноглазый. Он дожидается капитана, который съехал на берег в гости к одному колонисту. Что касается меня, я предпочитаю погостить у кого-нибудь из туземцев: это гораздо интереснее. - Мой белый брат рассуждает совершенно справедливо, - отвечал Грундвиг, которому хотелось поскорее избавиться от собеседника, уже начинавшего ему надоедать и мешать. - Пойдем со мной, я велю тебя проводить в мою хижину одному из моих воинов, а самому мне нужно здесь пробыть несколько времени. Грундвиг и Ольдгам прошли молча около мили, затем верный слуга Биорнов взял свисток, висевший у него на шнурке, и несколько раз протяжно свистнул. Спустя несколько минут захрустел валежник - послышались чьи-то шаги. - Это ты, Вилль? - спросил Грундвиг. - Я, господин Грунд, - отозвался молодой свежий голос. Розольфские слуги очень часто называли Грундвига сокращенным именем Грунд. Это делалось из особого к нему уважения, как к главному слуге Черного герцога. Вилль был очень толковый юноша и обучался у лучшего стокгольмского ветеринара. Гаральд поручил ему главный надзор за стадами, за лошадьми и за охотничьими собаками. Грундвиг уже успел придумать отправить Ольдгама в ског, где паслись олени и были выстроены палатки для пастухов. Роскошная трава и оригинальные костюмы лопарей, по мнению Грундвига, должны были оставить близорукого и легковерного Ольдгама при его иллюзии, будто он находится в Океании. Отведя Вилля в сторону, Грундвиг в коротких словах объяснил ему, в чем дело. Вилль должен был увести Ольдгама на большую пастушескую станцию Иокильсфильд, так как теперь после известного разговора было бы слишком опасно позволять ему встречаться с Надодом. Грундвиг представил Ольдгаму Вилля как своего родственника-туземца, которому белый гость может вполне довериться. Почтенный клерк принялся горячо благодарить, и Вилль увел его. Близорукость Ольдгама чрезвычайно облегчала задачу Вилля. Как только они скрылись, Грундвиг побежал в замок и сейчас же опять вышел оттуда, но уже не один, а с Гуттором. XXI Замысел Грундвига. - Его предположения. - Подслушанный разговор. - Два шпиона. - Короткая расправа. - Поимка Надода. Гуттор был с виду настоящий северный богатырь - шести футов ростом, широкоплечий, с огромными руками и ногами, и обладал просто феноменальной силою. Был с ним однажды такой случай. Эдмунд, состоя на французской службе, командовал фрегатом "Сеньеле". Однажды на этом судне с грот-мачты упал матрос. Несчастному при падении грозила смерть, но Гуттор подбежал, растопырил руки и принял падающего матроса при громких аплодисментах всей команды. При такой громадной силе он уступал Грундвигу в тонкости ума, но не в преданности и любви к Биорнам. Разница между обоими была, впрочем, еще та, что Грундвиг постоянно боялся за молодых своих господ, а Гуттор, не рассуждая, готов был содействовать им во всяком предприятии, какое бы только они ни затеяли. Гуттор был любимцем Фрица, которого сам и выдрессировал. Когда медведь приходил в дурное расположение, силач хватал его за загривок, как щенка, и сажал в клетку. Олаф и Эдмунд души не чаяли в своем богатыре, с которым чувствовали себя в безопасности где бы то ни было. - Я совершенно с тобой согласен, - говорил Гуттор своему другу, идя с ним к берегу фиорда, - что Надод явился в Розольфсе с каким-нибудь дурным намерением. Недаром же он так старательно прячется от нас... Впрочем, у нас есть только одно средство узнать, что он затевает, - это овладеть им. - Да как это сделать? - Ты вот не хочешь пустить меня прямо на корабль. - Помилуй, что ты... Это все нужно сделать в самой строгой тайне. - Правда, тем более, что у него ведь сообщники... Знаешь, я нахожу, что герцог напрасно пригласил к себе в гости этого капитана. Этот молодец тоже не лучше других, я думаю. - Неужели ты подозреваешь молодого командира "Ральфа"? - Все они одного поля ягоды! - Слушай, Гуттор, - сказал тогда, сдерживая волнение, Грундвиг, - я скажу тебе необыкновенную новость... Слышишь ты, как у меня дрожит голос? - Да. Отчего же это? - Ты не заметил, как похож капитан Ингольф на нашу покойную госпожу, герцогиню Норрландскую? - Ты опять за свое! - засмеялся Гуттор, но сейчас же вновь сделался серьезен. - Ты всегда так. Ты и в смерть бедной Леоноры не верил и говорил, что не поверишь, покуда тебе ее не покажут мертвой, а между тем она погибла в море во время бури, погибла вместе с мужем, герцогом Эксмутом и со всеми детьми. Тебе почему-то кажется, что Биорны не могут погибать, как другие люди. Разуверься, Грундвиг: они такие же смертные, как и все. - Фредерик Биорн утонул в море пяти лет от роду; Леонора, его сестра, умерла той смертью двадцати восьми лет... Ты скажешь - это судьба, а, по-моему, тут оба раза было преступление... Но то, что Фредерик Биорн не умер, а был только похищен - в этом я теперь убедился, и у меня даже есть доказательство. - Что ты говоришь? - вскричал изумленный Гуттор. - Правду говорю. Ты сам знаешь, что у меня нет обыкновения лгать. - Это верно, но ты можешь ошибиться. - Я же тебе говорю, что у меня есть доказательства, понял? - Кто же он? Уж не капитан ли "Ральфа"? - Этого я не говорю. - Зачем же ты упомянул о его сходстве с покойною герцогинею? - Выслушай меня внимательно, Гуттор. Я получил несомненные доказательства, что Фредерик Биорн жив, но еще не могу сказать утвердительно, что он и капитан брига одно и то же лицо. Это только мое предположение, но я тебе сейчас объясню, на чем оно у меня основано. - Говори. Это интересно, - сказал в высшей степени заинтересованный Гуттор. - Сегодня утром я чуть не упал в обморок, когда увидал капитана, - до такой степени поразило меня его сходство с нашей покойной госпожой. Несколько часов спустя я узнаю, что молодой Фредерик Биорн никогда не умирал, и что Надод находится на бриге. Как же после этого не предположить... - Действительно, все это очень странно... Теперь вот что: Надод, конечно, прибыл сюда для того, чтобы мстить. Но что же он может сделать один? И почему именно он приехал на "Ральфе"?.. Очевидно, он рассчитывал на помощь матросов этого корабля, а стало быть, и капитан Ингольф нисколько не лучше Надода. - Ты меня пугаешь, Гуттор... Знаешь, я сам об этом думаю... Что, если этот негодяй воспитал его для преступлений? - Да?.. Ну, в таком случае твой капитан не может быть Биорном, и ты можешь успокоиться, - убежденным тоном заявил богатырь. - Порода всегда скажется. - Однако на рассуждениях далеко не уйдешь. Покуда Надод не в наших руках, мы ничего не узнаем. - О! - произнес со зловещей улыбкой Гуттор. - Я берусь заставить его говорить. Оба служителя подошли к тому месту берега, которое приходилось напротив брига, на корме которого все еще расхаживал Надод, дожидавшийся Ингольфа. Грундвиг указал на него Гуттору. - Только бы он сошел на берег! - Подождем, сказал Гуттор, - быть может, и сойдет. Вдруг вдали послышались чьи-то шаги. То возвращался Ингольф. Два друга спрятались в кусты и притаились. Капитан прошел мимо, не заметив их. Когда он вошел на корабль, друзья встали и в ту же минуту услыхали со стороны фиорда чьи-то голоса. Какие-то люди разговаривали очень громко, очевидно уверенные, что они совершенно одни. Разговаривая, они подошли к тому месту, где находились Грундвиг и Гуттор, поспешившие тем временем опять спрятаться. - Дальше идти незачем, - говорил один из незнакомцев, - Надод отлично услышит нас и отсюда. Ты знаешь, он не велит слишком близко подходить к кораблю. - Ну, уж теперь, я думаю, он будет нами доволен, - отвечал другой, - ведь мы все его приказания исполнили в точности... Но странно, право: что за фантазия ему пришла назначить нам свидание здесь, а не у входа в фиорд, как было прежде условлено? - Очень понятно: ему хочется быть поближе к замку, чтобы не так далеко было перетаскивать на корабль миллионы, хранящиеся в кладовых Розольфского замка. Грундвиг и Гуттор оба затрепетали. Разговор продолжался. - Не знаю, право, что меня удержало в прошлую ночь... А как мне хотелось пустить пулю в герцога или в его сыновей, когда они спасли того иностранца, отбивавшегося от медведя. По крайней мере, в решительный день было бы меньше дела... - Разве ты думаешь, что всех перебьют? - Всех. Надод никого не хочет щадить. - Знаешь, Торнвальд, он ужасный человек. - Да, Трумп, совершенно верно; но нам ли на это жаловаться? Благодаря ему мы сделаемся так богаты, что заживем честными людьми. Тогда, Торнвальд, нам, в свою очередь, придется бояться воров. Эта шутка насмешила обоих бандитов, и они громко засмеялись. Грундвиг воспользовался этим и сказал шепотом своему товарищу: - Неужели мы дадим им уйти? - Нет, нужно сделать так, чтобы в решительный день было поменьше дела, - отвечал Гуттор, подражая фразе, подслушанной у бандитов. - Хватать, что ли? - Послушаем еще немного, быть может, мы узнаем очень важные вещи. Перестав смеяться, разбойники возобновили прерванную беседу. - Знаешь, Трумп, - сказал тот бандит, который был, по-видимому, старше годами, - ты замечательно счастлив: еще новичок, а уже рискуешь виселицей. - У меня отец и два брата погибли на виселице, дружище Торнвальд; меня этим не удивишь. - А! Ну, теперь я понимаю, за что судьба посылает тебе такое счастье... Ты еще не был на каторге? - Нет, но в тюрьме полгода высидел. - Э, да ты совсем еще невинность... Я вот уже тридцать лет работаю, двадцать два года с ядром на ноге проходил, клеймо на мне выжгли, а между тем еще в первый раз участвую в деле, которое пахнет миллионами. Ты еще только начинаешь карьеру - и уже попал в такое великолепное предприятие! Ведь подумай - эти миллионы веками копились... да, веками! Лет тысячу, по-крайней мере... - Чтобы ты сказал, Торнвальд, если б я тебе предложил дело еще более выгодное? - Ты!.. Молокосос!.. - Да, я. Не продать ли нам тайну за миллион на каждого? - Замолчи, несчастный! Ну, если тебя услышит Надод? - произнес Торнвальд с дрожью во всем теле. - Вот и видно, что ты еще не знаешь его хорошенько. - Я пошутил, - возразил Трумп. - Не шути так в другой раз. Однако пора дать Надоду условный сигнал. - Скажи, пожалуйста, как это ты так удачно подражаешь крику той гадкой птицы... как ее?.. - Снеговой совы? - Да. - А вот как. Слушай. И бандит с замечательным искусством крикнул по-совиному. - Вот как, парень. Слышал? Видел?.. Ну, а по второму крику сюда явится Надод. - Вперед! - сказал шепотом Грундвиг, - да смотри, не промахивайся. Кинжала не надобно, а то они, пожалуй, закричат. Сдавим им горло и задушим их. Два друга поползли по траве так искусно, что не было слышно ни малейшего шороха. - Вот ночь так ночь! - Вскричал Торнвальд. - Дальше носа не видать... Очень удобно в это время душить кого надо... Он не договорил: две железные руки сдавили ему горло. То был Гуттор. Богатырь нарочно выбрал себе Торнвальда, так как предполагал, что он сильнее Трумпа. И действительно, едва ли кто-нибудь, кроме Гуттора, мог справиться со старым бандитом. Этот последний отчаянно бился в державших его руках, но Гуттор давил ему горло словно железными тисками, и через несколько минут злодей лежал мертвый в траве. Молодой Трумп почти не защищался. Застигнутый врасплох, он не успел даже рвануться хорошенько и после нескольких судорог замер в могучей руке Грундвига... Грундвиг подскочил к нему и воткнул к нему в рот затычку. - Что нам делать с этой падалью? - спросил Гуттор. - Там увидим, - отвечал Грундвиг, - а теперь надо поскорее дать другой сигнал, чтобы вызвать Надода на берег. Надобно, чтобы промежуток между обоими сигналами был не слишком длинен. И он крикнул, как кричит снеговая сова, сделав это с не меньшим совершенством подражания, чем незадолго перед тем Торнвальд. Это было как раз в ту минуту, когда Красноглазый ушел от Ингольфа, уговорив его исполнить приказания Гинго. Выйдя на берег фиорда, Надод стал вглядываться в темноту, чтобы узнать, в какую сторону надо идти. Раздавшийся легкий кашель указал ему направление. Надод повернул немного вправо. Гуттор и Грундвиг отошли шагов на сто, чтобы Надод не увидал мертвецов, а также для того, чтобы быть подальше от корабля. - Есть у тебя чем связать и заткнуть ему рот? - спросил шепотом Гуттор. - Держу в руках и то, и другое. - Ладно, предоставь сделать первое нападение мне, так как он, вероятно, силен: он и пятнадцатилетним мальчишкой был уже силач порядочный. Если будет можно, я схвачу его сзади, а ты тем временем поскорее заткни ему рот. - Хорошо... Но тс!.. Молчи!.. Надод подходил, приговаривая тихонько: "гм!.. гм!.." Грундвиг отвечал тем же. В темноте неясно обрисовывалась коренастая фигура бандита, и Грундвиг с Гуттором разом почувствовали, что противник будет у них серьезный. Гуттор торопливо шепнул своему товарищу: - Смотри же, не суйся, а то ты мне только помешаешь. В открытой борьбе богатырь справился бы, конечно, с Надодом в десять секунд, но тут дело шло не о том, чтобы убить Надода, а о том, чтобы взять его живым и, в то же время, помешать ему крикнуть. Тут, стало быть, нужна была не только сила, но и ловкость, даже главное - ловкость. Гуттор присел на траву, а Грундвиг отошел шагов на двенадцать, чтобы Надод прошел мимо Гуттора. Бандит шел уверенно. Между тем малейший случай мог все погубить. Предшествующий день был очень жаркий, и теперь на небе по временам вспыхивали зарницы. Как раз тогда, когда бандит проходил мимо Гуттора, вспыхнула особенно яркая зарница. К счастью, бандит не приготовился к этому и не успел ничего заметить. Впрочем, он смутно разглядел перед собою человека. - Это ты, Торнвальд? - спросил он. - А где же твой товарищ? Необходимо было отвечать - иначе у негодяя непременно явилось бы подозрение. Но что, если он вдруг услышит не тот голос, которого ожидает? Однако Грундвиг все-таки решился ответить. - Он спит в траве, - отвечал он шепотом и так тихо, что Надод едва расслышал. - Этакий лентяй!.. Но ты можешь говорить громче, мы ничем... Он не договорил. Грундвиг кашлянул. Это был сигнал. Гуттор, уже стоявший сзади бандита, вдруг обхватил его руками и сдавил ему грудь так, что у него захватило дух. Нападение было так внезапно, что негодяй, считавший себя в полной безопасности, от изумления открыл рот и поперхнулся недоговоренной фразой, которая осталась у него в горле. Одним прыжком Грундвиг подскочил к нему и воткнул ему в рот затычку. - Поторапливайся, - сказал товарищу богатырь своим ровным, спокойным голосом, - а то этот негодяй колотит меня по ногам каблуками... Но если он надеется вырваться... - Не бойся, он сейчас успокоится, - отвечал Грундвиг и, обратясь к бандиту, продолжал: - Слушай, Над, злодей и убийца, я - Грундвиг, а держит тебя в своих руках Гуттор, одним ударом кулака убивающий буйвола. Ты не забыл ведь нас, разумеется?.. Ну, так знай, что если ты будешь барахтаться, то я задушу тебя, как пса. Надод вздрогнул всеми членами, услыхав эти два имени, вызывавшие в нем самые ужасные воспоминания. Он знал, что Гуттор и Грундвиг ничего на свете не признавали, кроме Биорнов и всего до них относящегося. Добродетель, мужество, честность, великодушие имели в их глазах цену лишь в том случае, если относились к Биорнам. Что такое честь?.. Честь рода Биорнов. Если ее задевали, то у Грундвига и Гуттора пропадала всякая жалость к людям. Двадцать лет тому назад они превратили в безобразный кусок мяса того, кто был виновником пропажи мальчика из рода герцогов Норрландских, и теперь этот виновник снова попал к ним в руки. Он собирался им мстить, а сам - в их власти!.. Надод видел, что теперь ему приходится отказаться от всех своих надежд и даже расстаться с собственной жизнью... - Ну, теперь поведем его в башню Сигурда, - сказал Грундвиг, заранее составивший себе план. - Сейчас, только дай мне убрать эти два трупа, - ответил Гуттор. Он вернулся к тому месту, где лежали мертвые Торнвальд и Трумп, взвалил разом оба трупа себе на плечи, подошел к самому краю берега фиорда и бросил их в бездну, которая раскрылась и поглотила их навсегда. XXII Башня Сигурда. - Надод покоряется необходимости. - Гленноор убит. - Ну, друг мой, Над, - сказал Грундвиг своему пленнику, оставшись с ним наедине, - ты, стало быть, не выдержал и явился еще раз взглянуть на Розольфсе, на родные места, на старых друзей. Ты обещал вернуться - и вернулся; обещание свое ты держишь свято, Над; это хорошо. Я уверен, что ты останешься доволен приемом, который мы тебе окажем. Неужели ты думаешь, что о тебе забыли и что счет с тобой покончен, после того, как тебя наказали? Напрасно. Ведь герцогиня после пропажи сына истаяла от горя, как свеча, и умерла; за ее смерть еще не отомщено. Даже если б ты не явился в Розольфсе, за тобой все-таки оставался бы неуплаченный должок... Узнай же, дружок, чтобы уж не лгать без нужды, когда мы будем тебя спрашивать, - узнай, что мы проведали про все твои намерения. Люди, которым ты поручаешь свои дела, слишком болтают между собой. Двое из них уже поплатились жизнью: Гуттор пошел бросить в море их трупы. Слушай теперь, что я тебе скажу, и обдумай все это на досуге, покуда мы ведем тебя в Сигурдову башню, знакомую тебе так же хорошо, как нам. Я думаю, ты в настоящую минуту не дорого дашь за свою жизнь? Так знай, что единственное средство спасти ее и получить свободу - это чистосердечно во всем признаться. Мало того: тебе можно будет даже некоторое вознаграждение дать, чтобы ты впоследствии мог честно жить на обеспеченные средства, если только честная жизнь совместима с твоей испорченностью. Если ты скажешь нам всю правду, то клянусь тебе, что все это будет сделано для тебя; если же ты солжешь, тогда не прогневайся: тебе не жить... Итак, твоя судьба в твоих собственных руках. При первых словах Грундвига бандит вздрогнул. Итак, ему оставалась еще надежда на спасение жизни, а стало быть и на сохранение возможности отомстить. Он в эту минуту с радостью отдал бы свою жизнь за то, чтобы хотя бы в продолжение десяти минут иметь в своих руках Гуттора, Грундвига, Гаральда и его сыновей. По мере того как норрландец развивал свои мысли, Надодом овладевала сильнейшая радость. В его изобретательном на все злое уме быстро составился новый план, и, когда Грундвиг кончил свою речь, бандит сказал сам себе: "Ну, стало быть, еще не все потеряно... Напротив... Не пройдет и трех дней, как они меня самого станут умолять на коленях о пощаде." Гуттор возвратился, насвистывая какую-то веселую песенку, словно сделал самое обыкновенное дело. Он уже собирался взвалить Надода на плечи и нести, но Грундвиг заметил ему: - Может быть, он согласится идти сам?.. - О! Для меня все равно, - сказал богатырь. Надода спросили. Он кивнул головой, давая знать, что согласен идти беспрекословно. Ему развязали ноги, но руки оставили связанными ремнем. Сигурдова башня, куда розольфцы вели пленника, была плодом прихоти одного из Биорнов по имени Сигурд. Выстроена она была для охотничьего павильона и стояла в глухой степи, в восьми милях от замка. Кругом были очень живописные места, в которых водилось много медведей, волков и оленей по причине близости небольшой речки, куда эти животные являлись на водопой. Массивная башня эта была в пять этажей, с несколькими комнатами в каждом этаже и с великолепною террасой наверху, откуда видно было все происходящее в долине, на восемь или на десять миль кругом. В нижнем этаже помешалась столовая с буфетами, снабженными всем необходимым, так что охотники, застигнутые во время охоты метелью, могли там спокойно переждать ее несколько дней. Олаф и Эдмунд любили это место и сделали его центром всей охоты, проводя в башне иногда целые недели. Смотрителем башни был старый служитель по имени Гленноор, который там и жил круглый год. Черный герцог не любил, когда его сыновья отправлялись в башню, которую он и прочие члены его семьи покинули совсем более двадцати лет тому назад. Случилось это вследствие одного происшествия, подобного которому, кажется, не могло бы произойти нигде больше на земле. В четверти мили от башни находилось несколько нор полярных крыс, этих ужасных грызунов, против зубов которых, кажется, ничто не может устоять. В степях Норрланда и Лапландии они водятся просто миллионами и живут в бесчисленных норах под мхом. Можно ходить по этим норам сколько угодно: крысы даже и не почувствуют этого. Иной раз, впрочем, они и выбегут и даже будут смотреть на вас с любопытством, но не сделают вам вреда, если только и вы в свою очередь ничем их не раздразните. Но беда, если вы как-нибудь заденете их: они сейчас проявят солидарность и набросятся на вас, раздерут своими крепкими зубами вашу крепкую одежду, потом доберутся и до вашего тела. Вы упадете, весь искусанный, и они докончат ваше истребление... В самом деле - что может сделать индивидуальная сила одного против совокупной силы и злости миллионов маленьких существ? Полярных крыс боятся даже волки и медведи. Вообще крысы истощают страну, в которой поселяются, лет в десять-пятнадцать и перекочевывают в другую. Ничто не может их остановить - ни реки, ни заливы, ни горы; жители спасаются от них только огнем - и это единственное средство остановить нашествие страшных грызунов. Теперь понятно, почему старый Гаральд так боялся всякий раз, когда его сыновья отправлялись на охоту в башню Сигурда. Герцог боялся, как бы они не сделали какого-нибудь неосторожного поступка и не навлекли на себя нападения крыс или, как в Норвегии называют этот вид, леммингов. Он боялся также, как бы расставленные всюду врагами шпионы нарочно не подвели Олафа и Эдмунда под мщение грызунов. Достаточно для этого было раздразнить леммингов, взорвав в скоге мину, - и крысы набросились бы на первого попавшегося человека. Быть может, Грундвигу и Гуттору пришла бы тоже в голову эта печальная мысль, если б они догадались, какую радость вдруг почувствовал Надод, когда услыхал, что его хотят вести в башню Сигурда. Догадайся они об этой радости, они, конечно, постарались бы доискаться истинной цели, для которой Надод посылал Трумпа и Торнвальда в ског... Но есть вещи, которых не может предвидеть человеческая прозорливость. Грундвиг и Гуттор не знали, что Надод успел высадить на Нордкапе целую шайку грабителей и устроить засаду. Но, быть может, и Надод начал радоваться слишком рано, так как смерть Трумпа и Торнвальда могла повлиять дурно на шайку, оставив ее без руководителя... Надод готов был дорого дать за то, чтобы у него вынули изо рта затычку. Обменявшись несколькими словами с Гуттором и Грундвигом, он мог бы, конечно, найти средство дать сигнал и своим товарищам. Но его желание осталось неисполненным, и потому он ограничился лишь тем, что старался на ходу производить как можно больше шума, чем, впрочем, ровно ничего не достиг. Один раз он даже приостановился, вглядываясь в темноту. Ему хотелось разглядеть хоть что-нибудь в густой степной траве. Сзади его довольно сильно ударил какой-то корень. Уж не сигнал ли это был?.. Надод приостановился, как бы поджидая, что будет дальше, но сейчас же услыхал грубый голос Гуттора: - Ну, ну, иди! Чего стал? Или уже утомился? Скоро же!.. Не имея возможности отвечать, Надод должен был молча повиноваться. Грундвиг и Гуттор не разговаривали. По временам пробегали мимо стада оленей, вдали слышен был вой волчьих стай и рев медведя, потревоженного присутствием человека. Но вот на темном фоне обрисовался силуэт Сигурдовой башни. Звезды начали бледнеть. До рассвета оставалось уже недолго. Кругом старой башни царило угрюмое молчание. Дверь ее была заперта. - Это странно, - сказал Грундвиг: я был уверен, что старый Гленноор нас ждет. Он свистнул три раза и не получил никакого ответа. "Ладно! - подумал Надод. - Давай знать о своем присутствии, давай! Ничего лучшего я не желаю." Грундвиг подошел к двери и без труда ее отворил. На столе в столовой горела старая норвежская лампа из темной глины. В нее был налит тюлений жир. - Гленноор!.. Гленноор!.. - позвал Грундвиг. Эхо башни повторило его крик, затем настала глубокая тишина, исполненная чего-то зловещего. Богатырь ввел пленника, запер дверь и подошел к своему другу. На губах Надода играла злорадная усмешка. Грундвиг это заметил. - Прежде всего нужно этого негодяя убрать в надежное место, - сказал он, - а потом мы увидим, в чем дело. Вдруг Гуттор, наклонясь под стол, чтобы посмотреть, нет ли там чего, испустил ужасный крик. - Что такое? - вскричал Грундвиг. - Черт возьми, он убит! - отвечал богатырь. - Кто убит? - Гленноор. Он вытащил труп из-под стола. Бедный старик получил удар ножом прямо в сердце. Оружие было оставлено убийцей в ране. Тело еще не успело остыть. Грундвиг с силою отворил дверь в примыкавшую к столовой тесную погребушку, втолкнул туда Надода и, старательно заперев дверь, вернулся к другу. - Послушай, Гуттор, - сказал он шепотом, - я, честное слово, боюсь... Это со мной в первый раз случилось, я боюсь, говорю тебе откровенно! XXIII Как говорят немые. - Откровенное признание. - Ужас. - Герцогиня Эксмут. Тщательно осмотрев все пять этажей башни и ее подземелья, Гуттор и Грундвиг возвратились в столовую, где лежал труп несчастного Гленноора. Ничего подозрительного они не нашли. Когда же успел убежать убийца? Это было подозрительно. Но, с другой стороны, поиски оказались совершенно безуспешными, и потому Гуттор и Грундвиг до некоторой степени успокоились. - Гуттор, - сказал старый биорновский управляющий, - это оказывается гораздо серьезнее, чем я сперва думал. Очевидно, розольфский замок окружен со всех сторон - и с суши, и с моря. Наши господа подвергаются огромной опасности. - Пожалуй, нам бы не следовало приходить сюда. - В замке мы не были полными господами над нашим пленником. Герцог постарел, сыновья его - само великодушие, и в случае, если б негодяй отказался говорить, у нас не было бы средств принудить его. Наконец, если б мы сюда не пришли, мы не узнали бы, насколько сильны бандиты, собравшиеся сюда для разрушения замка. Я узнаю во всем этом руку "Грабителей морей", которые за несколько лет ограбили и разрушили множество замков по берегам Швеции, Норвегии, Англии и Шотландии, и уверен, что они действуют здесь по плану, выработанному Надодом, который, к счастью, теперь в наших руках. Это даст нам время опомниться, так как "Грабители" не решатся приступить к делу, прежде чем вернется Красноглазый. - Стало быть, капитан Ингольф заодно с ними? - Боюсь я этого... Дай Бог, чтобы я ошибался, но подобная месть вполне подходит к характеру Надода. Ведь он мог двадцать лет воспитывать мальчика в ненависти к Биорнам и теперь привести его сюда для того, чтобы несчастный молодой человек истребил собственное семейство, убил своего отца, своих братьев... Быть может, Надод собирается сказать умирающему Гаральду: "Знаешь ли ты, кто разорил твой дом, убил твоих детей, тебя самого? Фредерик Биорн, твой старший сын, похищенный мною и воспитанный в ненависти к тебе... Капитан Ингольф и Фредерик Биорн - одно и то же лицо". - Ах, замолчи, пожалуйста, Грундвиг! Твои слова меня бросают в дрожь... Это ужасно! Это адски ужасно! - Подожди, это еще не все. Я всегда заранее предчувствовал все беды, какие только случались с нашими господами. Я знал, что Магнус Биорн не вернется; знал, что леди Эксмут, наша юная и прелестная Леонора, погибнет во цвете лет; предвижу, что Сусанна, графиня Горн, кончит тем же... Сказать тебе, кто убил Магнуса Биорна? Кто погубил герцогиню Эксмут с детьми? Кто собирается извести Черного герцога, Олафа, Эдмунда, Эрика и Сусанну Биорн?.. Все он, все бессовестный Надод... И это он сделает, если мы его выпустим из рук. - Но если он будет говорить, если он сознается во всем?.. Ведь мы ему дали честное слово, Грундвиг. Старик рассмеялся горьким смехом. - "Честное слово"!.. Может ли речь идти о чести, Гуттор, о нашей личной чести, когда дело идет о спасении Биорнов и о наказании их врагов? Понизив голос, он прибавил несколько спокойнее: - Видишь ли, Гуттор, я при самом рождении получил один ужасный дар, переходящий у нас в роду от отца к сыну. Когда в воздухе носится беда, то мы ее предчувствуем и предвидим. Я чувствую, что на роде Биорнов лежит роковая печать, что он прекратится вместе с нынешним веком... Но, разумеется, мы будем защищать остающихся до последней капли крови - не так ли, Гуттор? - Ты ведь знаешь, я думаю, что моя жизнь вся принадлежит им, - сказал Гуттор трогательно просто. - Ну, пойдем же допрашивать негодяя. - Если твои предположения верны, то он говорить не станет. - Не станет?.. Ну, брат, вот ты увидишь, что Грундвиг и немого сумеет заставить говорить. Сказав это, старик улыбнулся с такою холодною жестокостью, что Гуттору даже страшно сделалось, - не потому, чтобы он жалел бандита, но по врожденному его добродушию. Грундвиг спустился в подземелье и принес оттуда вроде жаровни, которую и поставил в угол, сделав знак Гуттору, чтобы тот привел пленника. Гуттор немедленно исполнил приказание друга. - Ну, - сказал Надоду Грундвиг, прямо приступая к делу, - у тебя было довольно времени обдумать мои слова. Что же, решился ли ты ответить мне и Гуттору на те вопросы, которые мы тебе зададим? Надод все это время внимательно прислушивался, словно ожидая услышать какой-нибудь сигнал или хотя бы шум. При виде убитого Гленноора он догадался, что бандиты не замедлят прийти к нему на помощь. В переводе на обыкновенный язык, убийство старика означало: "Господин! Мы недостаточно еще сильны, чтобы напасть на твоих стражей и освободить тебя, но держись крепко, - мы скоро вернемся в достаточном числе и поможем тебе". Поэтому Надод, уже решившийся было признаться во всем, лишь бы спасти свою жизнь, теперь раздумал и заупрямился. Кинув на своих врагов взгляд, исполненный ненависти, он отвечал медленно и обстоятельно: - Вот уже двадцать лет, как мы не видались с вами, Гуттор и Грундвиг, но вы должны хорошо меня знать и потому не удивляйтесь, если я откажусь отвечать вам, запугать меня нельзя ничем. Зрело обдумав все, я решил молчать. Мы играем втемную. Теперь я в ваших руках, но мы еще увидим, чья возьмет... Делайте со мной, что хотите. - Это твое последнее слово? - с рассчитанной холодностью спросил Грундвиг. - Первое и последнее. Вы больше от меня не услышите ничего. - Увидим, - старик отвечал со зловещим спокойствием, от которого Надода невольно бросило в дрожь. Негодяй знал, насколько важно было для его противников, чтобы он говорил, и потому он был убежден, что жизнь его во всяком случае пощадят и лишь запрут его в какое-нибудь подземелье. Поэтому холодный ответ Грундвига смутил его и даже несколько испугал. "Неужели они осмелятся меня подвергнуть пытке?" - подумал он. Не говоря больше ни слова, Грундвиг стал нагревать жаровню, и это занятие, по-видимому, доставляло ему большое удовольствие, потому что он насвистывал старинную норвежскую балладу, переставая это делать лишь тогда, когда нужно было раздувать уголь. Надод с ужасом следил за этой операцией. Вдруг он увидал, что Грундвиг сунул в жаровню нож, который в несколько минут накалился добела. - Свяжи этому негодяю ноги, - сказал Гуттору старик. Гуттор поспешил выполнить приказание. - Что значит эта шутка? - спросил Надод, щелкая от страха зубами. Никто ему не ответил. Накалив нож, Грундвиг вынул его из жаровни и, зажав его в руке, подошел к Надоду, который обезумел от ужаса и вскочил на ноги, чтобы убежать, но железная рука Гуттора удержала его, и несчастный бандит увидал раскаленную сталь близко-близко от своего лица. - Сжальтесь, - пробормотал он. - Я буду говорить. - Что, брат? Поумнел? - сказал Грундвиг, саркастически смеясь. - Выслушай же меня еще раз. Тебя зовут Красноглазым. Даю тебе честное слово, что тебя станут называть Безглазым, потому что я выколю тебе последний глаз, так как убивать тебя не стоит - это было бы слишком жалкою местью... Итак, ты предупрежден. Многого от тебя я и не потребую, отвечай мне только: да или нет, и помни, что я все знаю и потому лгать будет бесполезно. Правда ли, что Фредерик Биорн не утонул, как ты утверждал это? - Действительно, Фредерик Биорн не утонул, но я не знаю, жив ли он теперь. Раскаленное железо снова приблизилось к лицу бандита. - Клянусь именем матери, единственного существа, которое я люблю! - вскричал в испуге несчастный. - Я правду говорю. В этом восклицании звучала правдивость. Грундвиг остановился. - Объяснись, - сказал он. - С детства я ненавидел Биорнов за их могущество, за их богатство, за их удачи во всем. Мне хотелось причинить им какое-нибудь зло. Однажды, прогуливаясь с мальчиком в лодке по фиорду, я отдал Фредерика неизвестным людям, приехавшим на великолепной увеселительной яхте. - Как же ты это сделал? - Я сказал, что будто мы сироты и что мне нечем кормить братишку. - Негодяй!.. А как назывался корабль? - Не заметил. - Флаг у него какой был? Грундвигу хотелось крикнуть: - Лжешь, негодяй! Ты отлично знаешь, что капитан Ингольф и Фредерик Биорн одно и то же лицо! Но он удержался, желая допросить бандита еще. - Значит, ты с тех пор никогда не видал Фредерика? - Где же мне было его видеть? Вы меня так жестоко прибили, что я долго боролся со смертью и выздоровел, лишь благодаря заботливому уходу за мной моей матери. Когда же я потом ушел из Розольфсе, где я мог найти мальчика, не зная сам, кому я его отдал? - Он прав, - тихо сказал Гуттор. - Это верно, - отвечал Грундвиг, - но если Фредерик командует "Ральфом", то какими судьбами они встретились! Это странно. Допрос продолжался. Надод, не боявшийся смерти, предпочел сказать всю правду, только чтобы не лишиться зрения. Действительно, сделавшись слепым, он уже не мог бы мстить, тогда как он был убежден, что все равно к нему на выручку скоро явятся его товарищи - бандиты. Мы не станем повторять того, что уже известно читателю. Скажем только, что Надод откровенно во всем сознался, рассказал о том, как "Грабители" предприняли нападение на Розольфсе, как им оказал поддержку Гинго, желающий отделаться от Биорнов, как ему, Надоду, удалось привлечь на свою сторону Ингольфа, который, впрочем, потребовал, чтобы жизнь владельцев замка была во всяком случае пощажена. Последнее сведение наполнило сердце Грундвига чрезвычайною радостью, так как теперь он нашел оправдание капитану Ингольфу, который, как офицер, не мог не повиноваться приказанию начальства. Под конец допроса Гуттор и Грундвиг пришли в совершенный ужас, когда узнали, каким образом погибла несчастная леди Эксмут со всем семейством: все они были утоплены в море по приказанию адмирала Коллингвуда, который во что бы то ни стало желал наследовать титул и поместья своего старшего брата, мужа Леоноры. Что сказали бы Гуттор и Грундвиг, если б они знали, что адмирал Коллингвуд явился с эскадрой в Розольфсе? Но они ушли из замка раньше прибытия англичан. Наконец, все Биорны не знали, что Коллингвуд - родной брат герцога Эксмута. Покойный герцог был в ссоре с братом давно, и в его доме запрещено было произносить имя адмирала. После ужасной катастрофы, лишившей Черного герцога его любимой дочери, Гаральд не имел никаких сношений с родными зятя и не знал, что герцогу Эксмуту наследовал брат, который был убийцей его, а также его жены и детей. Взволнованный всем услышанным, Грундвиг и Гуттор взяли друг друга за руку и поклялись жестоко отомстить всем тем, кто так или иначе был причастен к этой гнусной и ужасной драме. XXIV Помощь. - Брошенный с башни. - Правильная осада. - Костер. - Благодетельная буря. Окончив свою исповедь, Надод впал в совершенно угнетенное состояние духа. При всей своей низости он был вполне храбрый человек и, не приди Грундвигу дьявольская мысль лишить его зрения, не убивая его, он не побоялся бы никаких пыток и не раскрыл бы рта. Но лишиться зрения значило бы для Надода лишиться возможности отомстить, а месть Биорнам сделалась единственной страстью этого негодяя. Вот почему он решился сделать признание. Потом, постепенно увлекаясь, он начал как бы похваляться, как бы кокетничать своей преступностью. Ему доставляло удовольствие следить по выражению лица своих слушателей, какое впечатление производит на них этот ужасный рассказ. Вдруг, когда он только что кончил свою исповедь и собирался потребовать от Грундвига и Гуттора исполнения их обещания, раздался сильнейший стук в дверь башни. Надод встрепенулся в душе, но ни один мускул не тронулся у него на лице. Кто бы это мог быть так рано? Убийцы Гленноора? Но нет, едва ли от них можно было бы ожидать такой прыти. Не Гаральд ли хватился своих служителей и послал искать их?.. Во всяком случае надо сначала узнать, кто это. Этого требовала самая элементарная осторожность. Но наши норрландцы были люди не из робкого десятка. - Кто там? - спросил для формы Грундвиг, уже отпирая дверь. - Друзья! - отвечал чей-то голос. - Отворяйте скорее. Так как в это время гремел заржавленный замок отпираемой двери, то Грундвиг не обратил внимания на голос и потянул на себя дверь, но сейчас же вслед за тем отчаянно закричал: - Ко мне, Гуттор!.. Скорее!.. Тщетно старался он захлопнуть дверь опять. В нее уперлись уже человек пять и мешали старику затворить ее. Но Гуттор явился одним прыжком и, схватив переднего из нападающих, отшвырнул его внутрь залы, затем захлопнул дверь и спокойно спросил товарища: - Запереть, что ли, на замок? - Конечно, запереть, разумеется! - поспешил ответить Грундвиг. - Ведь их там десять на одного!.. - Только десятеро? - заметил богатырь самым естественным тоном, без малейшего хвастовства, продолжая прижимать дверь спиною, между тем как в нее ломились двадцать бандитов. Грундвиг торопливо задвинул болты. - Ты, кажется, с ума сошел, - заметил он товарищу. - Ты забываешь, что я больше как с одним противником не справлюсь, а их тут двадцать пять человек, может быть, даже тридцать. Гуттор с сожалением вздохнул: он только что было воодушевился для битвы, а тут ему напоминают об осторожности! Бандит, втолкнутый им в залу, смирнехонько притаился в уголке. Это был дюжий, широкоплечий мужчина, очевидно, силач, опасный для всякого, только не для Гуттора. - Что нам делать с этой гадиной? - спросил богатырь. - Для убийц Гленноора не может быть пощады, - отвечал Грундвиг. - Они явились сюда для того, чтобы расправиться точно также и с нами, а своего атамана освободить. Гуттор схватил пленника за шиворот и внушил ему: - Сиди - не шевелись, а то я разобью тебя об стену. Указывая на Надода, богатырь прибавил: - Одним камнем не убить ли уж двух зайцев? - Нет, - отвечал Грундвиг, - этот нам еще нужен... Пусть участь его решают Черный герцог и Фредерик Биорн. А тем временем перед башней нападающие яростно выли и бесновались. Один голос выделялся над всеми прочими. - Наберем валежнику и подожжем дверь! - кричал он. - Да! Это отлично! - отозвалась толпа. - Ладно же! Я вас потешу! - сказал богатырь и, схватив пленника, потащил его по лестнице на верх башни. Выйдя на террасу, он крикнул оттуда нападающим: - Эй, вы! Псы голодные! Вот вам ваш товарищ! Нате, берите его! И, одной рукой покрутив несчастного пленника у себя над головою, богатырь со всего размаха бросил его с башни на землю. Раздался ужасный крик, - и бандит распластался у ног своих товарищей! Брошен он был с такой силой, что упал шагах в двадцати от башни... Ничто так не поражает людей, как примеры неслыханной физической силы. Бешеная стая разбойников опешила и стояла с минуту неподвижно и безмолвно. Богатырь между тем стоял на верху башни, и высокая его фигура сквозь утренний туман казалась еще выше. Он представлялся каким-то легендарным великаном старинных норвежских баллад. Но вот бандиты опомнились от испуга и с новыми яростными криками бросились собирать валежник, чтобы исполнить свое намерение насчет костра. - Дверь сделана из очень старого и крепкого дерева, - сказал Грундвиг Гуттору, когда тот сошел вниз, - она будет гореть медленно, как ртуть. - Ладно! Мы им еще покажем!.. Посмотрим, как-то они сюда войдут! Он сходил в погреб, где хранились огромные поленья для огромных средневековых каминов башни, выбрал одно из них - оглоблю футов в десять длиною - и приладил к нему огромный топор. Вооружась этим грозным оружием, он встал у двери, готовый уложить одним ударом всякого, кто войдет в дверь. Увидав это, Надод невольно почувствовал ужас. Великан в два-три приема мог искрошить таким образом половину нападающих. Снаружи послышались радостные крики: бандиты устроили костер, зажгли его, и огненные языки уже начали облизывать массивную дверь. Прошло десять минут. Дверь, разумеется, в конце концов должна была загореться. Вдруг словно само небо послало помощь осажденным: собиравшиеся всю ночь тучи пролились на землю сильнейшим ливнем - и в несколько минут костер бандитов был залит до последнего уголька. XXV Объяснения, сделанные призраком. - Sursum corda. - Фредерик Биорн. - Дядя Магнус. Ингольф с неописуемым волнением услыхал, как удалились солдаты, пораженные исчезновением узника. Совершилось невероятное чудо: он был спасен в тот самый момент, когда жизнь его висела на волоске. Из оцепенения вывел Ингольфа голос того самого человека, который его спас. - Идите за мной, - сказал тот голос так тихо, что Ингольф едва-едва расслышал. - Вам больше нечего бояться. Капитан однако вздрогнул, почувствовав прикосновение костлявой, тощей руки, точно у скелета. Незнакомец взял его за руку и повел по узкой лестнице, устроенной в толще стены и ведшей в нижний этаж, где находились комнаты пропавшего Магнуса Биорна. Перед тем, как начать спускаться, незнакомец вдруг, словно уступая обуявшему его чувству любопытства, приподнял небольшой фонарик и осветил им лицо Ингольфа. Внимательно поглядев на черты молодого капитана, таинственный незнакомец как будто взволновался, и Ингольф услыхал, как он бормочет, тяжело шагая вниз по лестнице: - Да, это так. Грундвиг правду сказал. Вылитая герцогиня Матильда в молодости... И как это Гаральд не узнал его? Помолчав немного, старик продолжал, размахивая ключом: - Гаральд! И я тоже хорош: чего захотел от него!.. Гаральд только занят Олафом и Эдмундом... Его накажет Бог за то, что он покинул своего брата. За себя я его прощаю... мне уж так немного осталось жить! Успокоившийся Ингольф со своей стороны тоже разглядывал тем временем старика. Старик был, по-видимому, уже в самых преклонных летах и, казалось, давным-давно изжил свой век. На его иссохшемся, тощем теле, словно на вешалке, болтался черный полукафтан с широкими рукавами, спускавшийся ниже колен. Это одеяние показалось сначала Ингольфу чем-то вроде савана. Кожа на лице, казалось, совершенно присохла к костям и на лбу и скулах цветом своим напоминала старую слоновую кость, губы и щеки, словно пергаментные; потухшие глаза глубоко сидели в орбитах, придавая старику сходство с мертвецом. Трудно было придумать фигуру, наиболее подходящую к ходячему понятию о призраке, о привидении. Самый голос старика был глухой, словно замогильный, и какой-то окостенелый. По-видимому, в старике едва душа держалась, а между тем он сохранял полнейшую ясность ума. Входя в комнату, в которую вела упомянутая нами потайная лестница, столетний старик сказал Ингольфу: - Здесь вы в совершенной безопасности, и вас никто не потревожит. И он задвинул панель, которая маскировала проход. Ингольф остановился, изумленный роскошною обстановкой комнаты. По стенам тянулись восточные диваны, крытые дамасским штофом; стены и потолок были обиты тисненою кожей; чудесный паркет был покрыт толстым ковром, с потолка, на серебряной цепи, спускалась огромная лампа из розового богемского хрусталя. По одной стене шли громадные книжные шкафы красного дерева, наполненные книгами совершенно одинакового формата и в одинаковых переплетах. На корешке каждой значился год ее издания. Ингольф заметил, что тут были все года от 1130 до 1776. Оглянув комнату, Ингольф поклонился старику, который для него оставался загадкой. - Кто бы вы ни были, - сказал он, - но вы спасли меня, хотя меня и не знаете. Благодарю вас от всей души. Если мне представится случай доказать вам свою признательность, то я... - Я вас не знаю? - перебил старик своим замогильным голосом, от которого невольно пронимала дрожь. - Я вас не знаю!.. Как вы можете знать, знаю я вас или нет? - Так неужели же вы знаете меня? - изумился Ингольф. - Как же мне его не знать! - пробормотал старик, не давая прямого ответа. - Мне ли его не знать, когда он при мне родился! Ингольф подумал, что его собеседник давным-давно впал в детство. - Кто же я такой, по-вашему? - спросил он с ласковой улыбкой. - Твое теперешнее имя я забыл, хотя Грундвиг и сказал мне его, - отвечал старик. - Вообще на все настоящее память у меня крайне туга. Но и не мудрено: ведь я все равно что законченная книга, в которой нельзя уже больше прибавить ни одной страницы. Но я знаю, что при рождении ты получил имя и титул Фредерика Биорна, принца Розольфского, так как старшие сыновья герцогов - принцы. Ингольф невольно улыбнулся. Ему стало жаль старика. - Стало быть, отец хотел повесить собственного сына, - сказал он, - и вы спасли герцога от такого страшного преступления? Старик понял намек. - Ты тоже принимаешь меня за сумасшедшего или, по крайней мере, за выжившего из ума... Не отнекивайся, не оправдывайся: я на тебя нисколько не сержусь... Где ж тебе знать? Эти слова, сказанные с такой уверенностью, произвели на Ингольфа сильное впечатление. В самом деле, они нисколько не были похожи на болтовню безумного. - Грундвиг рассердится, что я украл у него радость... Что же делать! Так сложились обстоятельства. А между тем, по всей справедливости, этот миг должен бы принадлежать ему, потому что он тебя ищет вот уже двадцать лет. Я тоже имею право на долю в этом счастии, потому что жить мне осталось немного... быть может, всего несколько часов. С этими словами старик достал из выдвинутого ящика в столе медальон с прелестным женским портретом и подал его Ингольфу. - Тебе это знакомо? - спросил при этом старик. С первого же взгляда на портрет Ингольф вздрогнул и побледнел; глаза его увлажнились слезами. Сходство поразило его. Он невольно вскричал: - Мать! Это, должно быть, моя мать!.. Он все на свете забыл и, схватив портрет, поцеловал его, обливаясь слезами. А между тем он не знал своей матери... Ему говорили, что она умерла родами, когда он появился на свет. Ингольф одумался. - Роковое сходство! - сказал он. - Увы! Это возможно. Я умру, не взглянув на ее черты: у моего отца не сохранилось ни одного ее портрета. Он вспомнил, что отец его говорил ему: - По