ртрета твоей матери у меня нет и не было никогда. А между тем в его кабинете висел портрет женщины, которую прислуга называла барышней. Между тем старик из того же ящика достал печать с яшмовой ручкой и опять, подавая Ингольфу, спросил: - А это знакомо тебе? Ингольф внимательно поглядел на печать, потом протер себе глаза, словно разгоняя туман, застилавший их и мешавший ему разглядеть вещь... Потом он опять стал глядеть - и по мере рассматривания рисунка печати руки молодого человека дрожали, губы лепетали непонятные фразы... Неужели это галлюцинация? Он взглянул на старика. У того глаза временами вспыхивали, точно потухающие угли, а рот кривился улыбкой... И сам Ингольф расхохотался, как сумасшедший. Вдруг замогильный голос опять произнес: - Покажи мне свою грудь, Фредерик Биорн! Капитан сделал над собою усилие, чтобы опомниться и прийти в себя. Ингольф внимательно поглядел на печать... "Как! Этот старик знает! - подумал он. - Знает тайну, о которой я никогда никому не говорил!.." Он быстро обнажил свою грудь. На ней, в середине синеватого кружка, глубоко выдавленного на теле, выделялся такого же цвета летящий орел, державший в когтях сердце, а внизу виднелась полоска с изображенным на ней девизом Биорнов: Sursum corda - в горе имеем сердца. Это было точное воспроизведение рисунка и слов, вырезанных на яшмовой печати. Когда печать накладывали на Ингольфа или, правильнее говоря, на Фредерика Биорна, то на этот раз не ограничились тем клеймом, которое выжигалось на нем от раскаленной печати, но какой-то артист разрисовал тонкою иглою все детали рисунка и девиза и натер их порохом, вследствие чего и получился тот синеватый оттенок, который ярко бросался в глаза даже по прошествии стольких лет. Теперь уже не оставалось никакого сомнения. Ингольф был сыном герцога Норрландского, старший брат Олафа и Эдмунда, своих спасителей. Старик поднял голову. Он, казалось, помолодел лет на двадцать. - Мы с Грундвигом никогда не отчаивались тебя отыскать, - сказал он молодому человеку. - Мы не верили басне о том, будто ты утонул в фиорде, хотя эту басню изобрел приставленный к тебе сторож. - Как? Разве тут думали... - Да, я тебе сейчас это расскажу. Мы были оба еще молоды и полны сил. В следующую после твоей пропажи ночь мы пошли к тому месту фиорда, где ты будто бы утонул, по словам негодяя, который тебя бросил или, быть может, даже продал. Отлив еще не мог унести твоего тела. Целых шесть часов искали мы по всем направлениям и ничего не нашли. Вследствие этого мы оставались в уверенности, что ты жив и рано или поздно мы найдем тебя по знаку на твоей груди. И, указывая пальцем на этот знак, старик прибавил: - Знаешь ли ты, Фредерик, кто наложил на тебя этот знак?.. Его наложил старый Розевель, то есть я. - Вы! - вскричал молодой человек. - И вам же я обязан тем, что нашел своих родных! И вы же мне спасли жизнь! В порыве искреннего чувства Ингольф прижал старика к своей груди и долго держал его в объятиях, горячо поцеловав его при этом в холодный от старости и горя лоб. - Творец мой! - говорил старик. - Теперь я могу спокойно умереть. Память Ингольфа осветилась тысячами воспоминаний. Он вспомнил, что когда он был еще ребенком, то отец его прогнал одного слугу, который при мальчике сказал, что арматор Ингольфа вовсе ему не отец; что при поступлении его в кадетский корпус вместо метрического свидетельства о рождении и крещении был представлен какой-то нотариальный документ... Далее ему вспомнилась одна фраза, случайно услышанная им, когда он играл у дверей кабинета своего отца, который в это время сидел с своим нотариусом: "Вы совершенно поняли мои намерения, г.Свитен, - говорил отец Ингольфа, - составьте же поскорее бумагу, потому что если я умру без завещания, то ребенок не получит наследства". И, кроме того, Ингольфу припомнилось множество мельчайших подробностей, которые, группируясь вокруг главного факта, придавали ему неоспоримую достоверность. Теперь для него объяснилось, почему все в Розольфсе казалось ему знакомым, уже виденным когда-то прежде. Детская память, как это весьма часто случается, гораздо лучше сохранила впечатления глаза, чем впечатления ума. Несколько минут было достаточно Ингольфу для того, чтобы разобраться в своих воспоминаниях. Ему теперь хотелось узнать, каким образом он был похищен из лона семьи, и старик рассказал ему все с мельчайшими подробностями, обнаружившими в старце необычайную ясность ума. Невозможно описать, с каким изумлением капитан выслушал рассказ о подлом поступке Надода, о том влиянии, которое имел бандит на всю жизнь Ингольфа. Он просто не верил своим ушам и несколько раз заставил Розевеля повторить себе этот удивительный рассказ. - Странно! Странно! - твердил молодой человек. - Ну, как не сказать, что все это - судьба. На родину меня привез тот самый человек, который оторвал меня от родных, - и сделал это бессознательно... Негодяю едва не удалось натолкнуть меня на отцеубийство, потому что разве можно было бы знать заранее, как далеко завело бы меня исполнение министерского предписания? Разумеется, отца и братьев я хотел только арестовать, но мог ли бы я во всякую минуту остановить пыл своих матросов, в особенности, если б этот подлец Надод стал их подстрекать? При одной этой мысли капитан похолодел от ужаса. - Нет, решительно, этот человек - злой дух нашего семейства, - сказал он. - Я должен его наказать за все... Впрочем - что я говорю! Он, вероятно, убежал вместе с моими матросами. - Нет, - отвечал старик, - он еще вчера вечером скрылся вместе с другим человеком с вашего корабля, только я забыл, как его зовут. Это говорили англичане, я слышал. Отсюда слышно решительно все, что говорится во внутреннем дворе... Много лет уже у меня не было другого развлечения, так как я не имею права выходить из этих комнат. Видишь эти решетки на окнах? Благодаря им я не могу показаться наружу. Я не имею сношений ни с кем, кроме Грундвига, который носит мне пищу и каждый день заходит ко мне побеседовать о старине... Кроме него и твоего отца, никто в замке не знает, что я живу в этой башне, которая считается необитаемой. Все здешние даже убеждены, что тут ходит привидение... Это привидение - я, - пояснил старик с бледной улыбкой. - Так пожелал Гаральд. Он, видишь ли, боится за Олафа и Эдмунда... За себя я ему охотно прощаю, но тот... как тот должен был его проклинать, умирая среди полярных льдов, всеми покинутый!.. Если он только действительно умер... Капитан слушал старика, не перебивая. Он был изумлен до крайности. Все, что тот говорил, казалось молодому человеку неправдоподобным, фантастическим, так что он снова начал сомневаться в умственных способностях своего собеседника. - Что же тут такое делается? - пролепетал он. - Расскажите мне, и если вам нужен защитник, заступник... - Это очень печальная история, - отвечал не без колебаний Розевель, - но тебе все-таки следует ее знать, потому что я еще не потерял надежды найти его... - Как? У вас тут еще кто-то пропал? - Твой дядя Магнус... Слушай же. Время еще есть, так как отсюда ты можешь выйти лишь в сопровождении Грундвига, когда тот приготовит твоего отца и братьев к этой удивительной новости. - Но ведь меня станут искать по всему замку и, вероятно, придут сюда... - Не бойся ничего. Кроме меня и Грундвига, никто не знает о существовании этой потайной лестницы, которую Магнус велел проделать в стене. Даже если б Гаральд и догадался, что ты спрятался сюда, ни за что в мире не позволил бы он, чтобы кто-нибудь сюда входил. Впрочем, при малейшем подозрительном шуме, я спрячу тебя так, что никто тебя не найдет. Поэтому ты можешь слушать меня со всем вниманием: нам никто не помешает. - Хорошо, Розевель. Я слушаю. - Узнай, во-первых, что я на самом деле гораздо моложе твоего отца, герцога Гаральда. Капитан невольно сделал жест изумления. - Вижу, что это тебя удивляет, но это правда. Источник жизни во мне иссяк. Я столько перенес страданий, что нет ничего мудреного, если тело мое надломилось... Масло в лампаде выгорело почти до последней капли, и в один прекрасный день я погасну незаметно для самого себя. Но довольно обо мне. Буду говорить о деле. Тебе известно, что Биорны владели огромным рыболовным флотом и занимались рыбною и китовой ловлею более семи веков. Корабли их заходили далеко на север и менялись своими продуктами с венецианскими патрициями, получая от них золото, шелк, зеркала, бархат, парчу, пряности и все возможные товары Востока и распространяя все это на север. Между городом дожей и князьями-купцами Норрландскими, как их официально называла Венецианская республика, ежегодно подводился выгодный для обеих сторон торговый баланс, колебавшийся от полутора до двухсот миллионов, и старший сын герцога Норрландского всегда записывался в золотую книгу венецианского патрициата, вследствие чего он становился гражданином этой великой республики, адриатической царицы... Видишь эти книги в шкафах? Это все корабельные журналы капитанов, служивших Биорнам от 1130 года до 1776 года... Впрочем, довольно пока об этом; впоследствии ты и сам познакомишься короче с историей твоего рода. Твоему отцу было уже двадцать лет, когда родился его младший брат, Магнус Биорн. Мне было тогда восемнадцать лет и, по старинному биорновскому обычаю, меня приставили к мальчику для услуг, с тем, чтобы впоследствии я сделался его доверенным человеком, его управляющим. Юный Магнус с ранних лет стал проявлять любовь к путешествиям и приключениям; ему было всего четырнадцать лет, когда мы с ним сделали первое кругосветное путешествие на превосходном трехмачтовом бриге с отборным экипажем. Но у него засела в голове идея, которую, к сожалению, впоследствии ничто не помешало ему исполнить. Он перечитал все корабельные журналы наших капитанов, собранные здесь, и заметил в них одну любопытную особенность. При наступлении холодов, когда все корабли по необходимости возвращались в Розольфсе, чтобы их не затерло льдом, со всех концов Европы тянулись морские птицы, направляясь прямо к Северному полюсу. Пролетали они в таком количестве, что застилали небо. Все капитаны делали такое заключение: очевидно, птицы летели на север вовсе не за льдом, потому что они не могут жить без травы и болот, где они отыскивают насекомых. С другой стороны - почему они возвращаются назад в наши умеренные страны, как только там снова появится вешнее солнце? Если они убегают от сравнительно легкой европейской зимы, то, следовательно, на севере, около полюса, есть какая-нибудь страна, изобилующая болотами и реками и даже, может быть, свободное ото льда море, омывающее берега, покрытые густой растительностью, среди которой эти миллиарды птиц находят себе пропитание. Об обширности этой земли можно было составить себе представление уже по одному количеству улетающих туда птиц и притом, например, таких, как дикие гуси, утки и лебеди, которые не могут акклиматизироваться даже на Шпицбергене. Предположить, что эти птицы летят туда, где вечный лед, было бы совершенной нелепостью. Из этого само собою напрашивалось заключение, что там лежит земля, которая еще ждет своего Христофора Колумба. Вот это-то и было причиною гибели моего бедного господина. С двенадцати лет он мне твердил: "Розевель, мы с тобой прославимся открытием шестой части света". Но, прежде чем пуститься в это предприятие, он хотел заручиться всеми шансами для того, чтобы оно удалось. В течение пяти лет мы плавали с ним по Северному морю, зимовали на Шпицбергене, на Новой Земле, побывали на берегах Лены, проехали в санях до 84-й параллели. Все эти приготовления к будущей экспедиции делались тайно, так как Магнус не желал заранее огорчить своего брата Гаральда, а с другой стороны, ему хотелось сделать всему миру сюрприз, сразу поразить его открытием нового материка... Семь лет прошло с того дня, как мы отправились из Сибири в Экспедицию, взяв с собою небольшую свиту и наняв небольшой отрядец эскимосов с собаками и санями. Впереди мы гнали стадо оленей, которые должны были служить пищею для нас и для собак. Подробностей нашего путешествия я передавать не буду, скажу только, что оно было невыносимо трудно и что я тут потерял все свое здоровье. Мы достигли 87-й параллели, где нас застигла третья зима. Однажды вечером мы взошли на ледяную гору высотою около трех тысяч футов. До сих пор было ужасно холодно, но тут нам показалось, что мороз как будто стал легче. Вдруг Магнус испустил крик торжества: в самый момент солнечного заката он увидал на горизонте длинную голубую полосу, в которой, как в зеркале, отражались последние лучи дневного светила. - Вот море, свободное ото льда! - вскричал он. Итак, мы достигли, наконец, нашей цели, хотя и ценою страшных страданий. Но - увы! - мы слишком поспешили радоваться: нам предстояло пройти еще миль двенадцать по ледникам, прокладывая через них дорогу топорами. Оставаться здесь на зимовку было нельзя: мы прозимовали уже две зимы и на третью зимовку у нас не хватило бы провизии. Я стал советовать вернуться назад, но Магнус рассердился. Возвращаться назад накануне успеха - нет, ни за что! Он соглашался лучше погибнуть. Старик помолчал и вздохнул, потом продолжал ослабевшим голосом: - Что мне сказать еще?.. Он решился продолжать путь во что бы то ни стало, решился провести третью зиму на крайнем севере. Наши эскимосы вырыли пещеры в ледниках, и мы остались. Что дальше было - совершенно не помню. Какими судьбами вернулся я домой - не знаю. Должно быть, эскимосы привезли меня совершенно обеспамятевшего. Благодаря заботливому уходу Грундвига, я пришел в себя, хотя крайне ослаб здоровьем. Гаральд узнал всю историю от моих проводников. Он стал бояться, как бы Олаф и Эдмунд не вздумали отправиться за дядей... Они оба ведь такие благородные, великодушные юноши!.. Никто не знал, что я вернулся в замок, так как меня никто не узнал: я постарел на несколько десятков лет. Распустили слух, что я был осужден на вечное безвыходное пребывание в этой башне. Вот уже три года я не вижу здесь никого, кроме Грундвига, и жду не дождусь смерти, которая соединит меня с моим господином. Об этой части замка, где мы с тобой в настоящую минуту находимся, нарочно распустили страшную легенду, так что сюда здешние люди подойти близко боятся... Таким образом Магнус Биорн, если он жив, не может ждать помощи ниоткуда. - Как знать! - возразил на это капитан. - Что ты говоришь? - переспросил старик, думая, не ослышался ли он. - Я говорю, что Фредерик Биорн, желая загладить проступки пирата Ингольфа, снарядит экспедицию для поисков своего дяди Магнуса Биорна, как только расправится с злодеем Надодом. - Ты! - вскричал старик. - Ты это хочешь сделать! - Клянусь сделать это! Этим я искуплю свои грехи и заблуждения. Надеюсь, что Бог пошлет мне успех! - Да благословит тебя Бог! Ты настоящий Биорн! - Если мне не удастся найти его живым, по крайней мере я отыщу его останки, чтобы они нашли себе успокоение среди родных. Беседа эта продолжалась несколько часов, и солнце уже стояло высоко на небе, когда она кончилась. Розевель удивлялся, что не приходит Грундвиг. - Должно быть, его задержали какие-нибудь экстренные дела, - говорил старик, - иначе он поспешил бы разъяснить недоразумение и не дал бы мне радостного случая тебя спасти. Едва он тебя увидал, как уже прибежал мне сказать о том, что его в тебе поразило. Будем ждать. Без него выходить отсюда опасно. XXVI Что происходило в замке. - Появление Иоиля. - Иоиль исполняет поручение. - Он вовремя умолкает. - Клятва мести. - Фредерик Биорн. Теперь посмотрим, что делалось в замке, покуда в потайных комнатах происходила трогательная сцена, оказавшая такое решительное влияние на всю дальнейшую судьбу пирата Ингольфа. Когда английский офицер сконфуженно вошел и доложил адмиралу Коллингвуду об исчезновении узника, все, кто тут был, единогласно решили, что побег совершился не без помощи призрака, посещающего башню. Адмирал оказался больше других скептиком и предложил произвести в замке строгий осмотр, но его предложение было единогласно отвергнуто. Даже герцог Гаральд - и тот, к удивлению, решительно восстал против обыска. Олаф и Эдмунд не могли отрешиться от сочувствия к человеку, которого они спасли от гибели в Мальстреме, и потому чрезвычайно обрадовались решению, принятому их отцом. - Как вам угодно, любезный герцог, - сказал Коллингвуд, несколько раздосадованный отказом. - В сущности, дело касается главным образом вашей безопасности, поэтому вы вольны как угодно распорядиться с этим негодяем, едва не ограбившим ваш замок и замышлявшим предать вас в руки ваших заклятых врагов. - Нужно быть все-таки справедливым, - отвечал Черный герцог, задетый словами адмирала. - Ингольф для нас теперь уже не корсар, а офицер регулярного флота, исполнявший приказ своего начальника и, следовательно, не ответственный за свои действия. Обедая за моим столом, он не знал, что данный ему приказ имеет отношение именно ко мне: он дал в этом честное слово. Вследствие этого я все равно не допустил бы, чтоб его повесили. Биорны сражаются с врагами лицом к лицу, они честные воины, а не поставщики сырого материала для виселицы. - Очень хорошо, герцог. Я вижу теперь, что мне здесь больше делать нечего... Он не договорил, потому что в это время вдруг с шумом прибежала толпа английских матросов, тащивших какого-то человека со связанными руками. - Оставьте же меня, скоты этакие! Пустите, вам говорят! - кричал связанный, отбиваясь от матросов. - Ну, чего вы меня тащите? Я и сам хочу видеть вашего адмирала, мне только этого и нужно! - Господин адмирал, - сказал один из матросов, - это один из пиратов с "Ральфа", нам удалось его изловить. - Сам ты пират, дуролом эдакий! - огрызнулся Иоиль. - Чем хвалишься: поймали!.. Мудрено ли было меня поймать, когда я сам шел сюда к адмиралу?.. Победители тоже! Двадцать на одного... - Ну, уж вот этого-то я непременно велю повесить, - сказал Коллингвуд. - Этот уже не уйдет. - Во-первых, вы забываете, что здесь вы не на английской земле, - возразил Иоиль, и смелость этого ответа очень понравилась всем норрландцам. - А во-вторых, через пять минут вы сами будете меня горячо защищать, господин адмирал... Прежде всего - извольте приказать, чтобы мне развязали руки. - Какая наглость! - сказал адмирал. - Берегитесь, адмирал Коллингвуд! - возразил Иоиль. - Смотрите, как бы вам не пришлось раскаиваться в вашей резкости. - Негодяй! Ты забываешься... - Я явился к вам от вашего лучшего друга, мистера Пеггама, - торопливо перебил его Иоиль. - От Пеггама! - вскричал, бледнея адмирал. - Пеггам? Что такое Пеггам? - спросил Олаф, не в силах будучи скрыть своего изумления. Эдмунд успел заметить смущение Коллингвуда и остановил брата. - Молчи, - сказал он ему тихо, - давай лучше слушать. - Да, от вашего друга Пеггама, - повторил с откровенной дерзостью Иоиль. - Развязать его! - неожиданно приказал Коллингвуд и прибавил с насильственной улыбкой. - Я не могу ни в чем отказать посланцу моего приятеля Пеггама. - Я так и знал! - воскликнул Иоиль и обвел всех присутствующих торжествующим взглядом. - Пеггам ваш друг? - спросил Эдмунд, с холодной пытливостью глядя Коллингвуду прямо в лицо. - Что же тут особенного? - отвечал адмирал. - Пеггам мой нотариус и поверенный. Разумеется, ничего не могло быть проще, а между тем в воздухе что-то такое носилось. Но что именно? Этого никто не знал, кроме Иоиля и Коллингвуда... Однако, все чувствовали, что горючего материала накопилось много и что стоит только поднести к нему одну маленькую искорку, чтоб он вспыхнул. - Полагаю, - продолжал адмирал, обращаясь к Иоилю, - что поручение, данное тебе Пеггамом, не касается этих господ, поэтому пойдем лучше ко мне на корабль, ты там и скажешь, в чем оно заключается. Изволь приказать, чтобы мне развязали руки... - Не стоит для этого ходить так далеко, - отвечал дерзкий посланец. - Поручение незамысловатое. Я требую именем Пеггама, чтобы вы отпустили капитана Ингольфа, - только и всего. - Это уже не в моей власти: пленник убежал час назад. - Вы лжете! - вскричал Иоиль, весь красный от гнева. - Спроси вот у них! - возразил Коллингвуд, оставаясь нечувствительным к полученному оскорблению. - Это правда, - подтвердил один из присутствующих, - его не нашли в тюрьме, хотя за десять минут перед тем его видели там. - Ну, стало быть, этот человек, - сказал Иоиль, указывая на адмирала, - стало быть, этот человек убил его, как убил раньше... - Замолчи, негодяй! - вскричал, задыхаясь, Коллингвуд. - Говори! - повелительным тоном произнес Эдмунд. Иоиль молчал, не зная, что ему делать. Он знал, что скажи он слово - и потоками потечет кровь. Его пугали последствия. Поблизости находилось пятьсот англичан, готовых ринуться на защиту своего вождя, а в замке было в ту минуту слишком мало народа для борьбы с ними. Не желая брать на свою голову такой ужасной ответственности, он решил выиграть время. - Мне нечего больше говорить! - громко ответил он Эдмунду на его требование и потом прибавил тихонько: - Ради Бога, ваша светлость, не спрашивайте меня теперь... Скоро вы узнаете все. Коллингвуд желал одного: как можно скорее убраться. Он чувствовал, что у него под ногами горит земля. - По-видимому, мы имеем дело с каким-то нелепым шутом, - сказал он, принужденно улыбаясь. - Засим, герцог, позвольте с вами проститься, причем я не могу не отметить того факта, что вчера мое вмешательство признавалось полезным, а сегодня оно уже перестало нравиться. Гаральд в ответ только поклонился и ничего не сказал. Коллингвуд со всеми офицерами удалился из замка, будучи убежден, что Иоилю ничего не известно о страшном преступлении. Равным образом адмирал не знал, что этот человек, до глубины души возмутившись виденной им ужасной сценой, дал себе клятву сообщить розольфцам тайну, касающуюся смерти герцогини и ее семейства. - Ну, - сказал Эдмунд, как только адмирал вышел за ворота замка, - объясни же нам, что означают твои слова: "Скоро вы узнаете все". - Я согласен говорить только при самом герцоге и его сыновьях, - отвечал Иоиль, - а больше ни при ком. Все лишние удалились. - Мы слушаем, - сказали оба брата. - Пошлите вашим кораблям приказ затопить те две шлюпки, которые сейчас пройдут мимо них, - посоветовал Иоиль. - Что это значит? - Вы знаете ли, кто этот человек? - Адмирал Коллингвуд... Ведь ты же сам его так зовешь? - Нет, я не про то... Известен ли вам его титул? Он герцог и пэр. - В первый раз слышим. - В списках членов верхней палаты английского парламента он значился под именем "Чарльза, шестого герцога Эксмута". - Бог мой! - вскричал Гаральд. - Так он брат моего несчастного зятя?.. Отчего же он мне ничего не сказал? Олаф и Эдмунд ужасно побледнели, но не произнесли ни одного слова. Пеггам, негодяй Пеггам был нотариусом и поверенным этого человека!.. Безмолвно с видом твердой решимости ждали они дальнейших разоблачений, предугадывая истину уже из того, что Пеггам был другом Коллингвуда. - Да, - продолжал Иоиль, желавший, во избежание столкновения на суше, дать Коллингвуду время сесть в шлюпку, - адмирал Коллингвуд - брат вашего зятя... А знаете ли вы, герцог Норрландский, каким образом Коллингвуд получил наследство от своего брата? Он утопил его в море вместе с женой и детьми, при помощи нотариуса Пеггама и Надода Красноглазаго. - О негодяй, негодяй! - вскричал Черный герцог, поднимая к небу руки. - Олаф! - Эдмунд! - О, брат мой!.. О, какое ужасное воспоминание!.. Ведь это нашу сестру бросили тогда в море!.. Ведь вот что тогда мы видели!.. О изверги! В ужасе и тоске, с помутившимися глазами, молодые люди ломали себе руки. - И мы не помогли ей... Мы ее не спасли!.. - Да что же вы? Бегите скорей! - вне себя от горя и гнева крикнул Гаральд. - Бегите, велите палить картечью в этих разбойников! Олаф и Иоиль хотели броситься из комнаты, но Эдмунд остановил их жестом. - Что ты делаешь! Ведь они от нас уйдут! - упрекнул его старый герцог. - Отец, - возразил внушительным тоном Эдмунд, - при этом изверге находится пятьсот неповинных человек. Наша месть да не коснется их! Наконец, он даже недостоин того, чтобы умереть от пули при взрыве картечи: такая смерть для него слишком почетна. Все более и более воодушевляясь, молодой человек продолжал с пылающим лицом: - Не правда ли, Иоиль, ведь он стоял там поодаль, с закрытым лицом?.. О, как только я вспомню, что наша бедная Леонора стояла перед ним на коленях, умоляя пощадить ее детей!.. Нет, он должен умереть жестокою, медленною смертию... Нужно довести его до того, чтоб он сам умолял нас пресечь поскорее нить его жизни... Боже мой! Что со мной делается?! Я положительно схожу с ума!.. Ведь я видел, как этот изверг вырвал у матери из рук ее полугодовалого ребенка и кинул его, у нее же на глазах, в отверстую пучину!.. Я это видел - и ничего не мог сделать для спасения несчастных жертв! - Как!.. Вы это знаете? - удивился Иоиль. - Мы были спрятаны на острове Бедлоэ, - отвечал, рыдая Эдмунд. - Нас было трое, а против нас было... - Шестьдесят человек экипажа, - пояснил Иоиль. - Отец, - сказал Эдмунд, немного успокоившись после слез, - согласен ли ты доверить своим сыновьям дело отмщения? - Согласен! - мрачным тоном отвечал старик. - Отомстите за свою сестру, за ее несчастного мужа, за их детей... Отомстите за наше семейное горе: это ваш первый и самый священный долг. - И мой также: нас теперь трое! - произнес вдруг чей-то молодой голос. С этими словами из башни во внутренний двор, где происходила эта сцена, выбежал Ингольф и бросился к ногам старого герцога. Из комнаты старого Розевеля он слышал все разговоры и, не слушая никаких доводов старца, в последнюю минуту не в силах был себя сдержать. - Ингольф! - воскликнули в один голос все трое - Черный герцог и оба брата. Их удивление было безмерно. - Я не Ингольф, - возразил капитан, - я Фредерик Биорн, возвращающийся в родной дом после двадцатилетнего отсутствия. - Фредерик!.. - пролепетал старый герцог. - Какой Фредерик? Кто это сказал - Фредерик Биорн? Где он? - Фредерик Биорн - я, - отвечал капитан. - О мой отец, узнайте же своего сына! Он проворно расстегнулся и обнажил свою грудь. Все сейчас же увидели на ней неизгладимое биорновское клеймо. Для герцога это клеймо было несомненным, неопровержимым доказательством. - Sursum corda! - вслух прочли Олаф и Эдмунд и разом вскрикнули: - Брат!.. Брат!.. - Обоими же меня, сын мой! - воскликнул герцог. При этих словах капитан почувствовал такое сильное волнение, что покачнулся и едва не упал, но тут подбежали Эдмунд с Олафом и подхватили его. Так, поддерживаемый своими братьями, Фредерик Биорн и получил от отца первый поцелуй. Очищенный отцовским объятием, Фредерик Биорн разом освободился от тяготевшего над ним мрачного прошлого. Пират Ингольф, он же капитан Вельзевул, перестал существовать; вместо него явился старший сын герцога Норрландского - Фредерик Биорн, князь Розольфский. XXVII В скоге. - Продолжение осады. - Прибытие Черного герцога. - Гарольд и Надод. - Опасное великодушие. На другой день после отъезда Коллингвуда, напуганного Иоилем, из старого замка выступил под начальством самого Гаральда, отряд в 25 человек на выручку Гуттора и Грундвига, осажденных в Сигурдовой башне бандитами, которых Надод отправил в ског еще до прибытия "Ральфа" в Розольфсе. Красноглазый надеялся, что эти бандиты застигнут Олафа и Эдмунда на охоте, и что он, таким образом, избавится от молодых Биорнов еще прежде, чем будет совершено нападение на замок. С устранением двух таких сильных противников задача Надода значительно облегчалась, так как уже одно горе о погибших сыновьях могло сломить энергию старого герцога и лишить его нравственных сил, необходимых для защиты замка. Могло также случиться и то, что бандиты встретили в скоге почти весь наличный гарнизон замка, тем более, что Анкарстрем был большой любитель охоты в широких размерах. Да оно бы наверное так и случилось, если б события, быстро наступившие одно за другим, не устранили тем самым у розольфцев всякую мысль о развлечениях. Рассчитывая на благоприятные обстоятельства, Надод составил адский план, который легко мог удаться ввиду превосходного знания Красноглазым всех местных условий. Вот почему он и сказал в тот вечер Ингольфу, что ему, то есть Надоду, быть может, даже и не понадобится содействие "капитана Вельзевула". Он был уверен в успехе, так как поручил все дело Торнвальду, который прежде служил у Биорнов пастухом и подал ему самую мысль. Весь расчет, таким образом, был основан на предположении, что розольфцы устроят большую охоту и сборным пунктом, по обыкновению, назначат Сигурдову башню. Надод был заранее уверен, что весь охотничий кортеж, включая собак, погибнет в степи так же бесследно, как погибают в океане корабли. Однако, такой случай, как видит читатель, не представился. Олаф и Эдмунд в это время не охотились, а плавали по морю на своей яхте "Сусанна". Зато, когда вследствие неожиданного прихода англичан все планы Надода, казалось, готовы были рухнуть, Гуттору и Грундвигу пришла несчастная мысль уйти в Сигурдову башню, а вследствие этого привлекались в ског именно те люди, которым Надод готовил страшную гибель. Весь вопрос заключался в том - достаточно ли знакомы "Грабители" с планом Надода, чтобы действовать самостоятельно, не дожидаясь приказаний, которых пленный вождь бандитов, разумеется, не мог им дать. Мы оставили "Грабителей" в ту минуту, когда внезапный дождь залил костер, который они развели у дверей осажденной ими башни, после того, как Гуттор сбросил с вышки одного из бандитов. При самом начале осады их увидал один розольфский псарь, посланный выслеживать диких оленей, и поспешил в замок уведомить герцога. Исчезновение Гуттора и Грундвига сначала только удивило герцога и его сыновей, но по мере того, как проходило время, их удивление сменялось сильнейшим беспокойством. Они уже хотели послать в ског людей на поиски пропавших служителей, когда явился псарь и доложил о том, что он видел у Сигурдовой башни. Подробностей псарь не мог сообщить никаких, однако успел заметить, что осаждающие вооружены абордажными саблями, но огнестрельного оружия, по-видимому, не имеют. Надод, действительно, не дал им ни ружей, ни пистолетов, желая, чтобы они всячески избегали столкновения с розольфцами и лишь исполняли то, что им специально поручено. Капитан Ингольф, которого мы с этих пор будем называть Фредериком Биорном, вспомнил, что Надод высадил на Нордкапе отряд бандитов, и объяснил отцу всю суть дела. - Гуттор и Грундвиг, - сказал он, - очевидно, узнали бандита, когда он сошел с корабля, и пустились за ним в погоню, а он заманил их в ског, где нашел своих товарищей. Подавленные численным превосходством, ваши верные слуги заперлись в башне - теперь это для меня ясно как день. Читатель видит, что Фредерик Биорн ошибался лишь относительно подробностей, но что в общем его объяснение было совершенно верно. Во всяком случае, Гуттора и Грундвига необходимо было как можно скорее выручить. Все уже было готово к выступлению, когда к Фредерику Биорну подошел Иоиль. - А ваши матросы, капитан? - спросил он. - Насчет их какое же будет ваше решение? - Ах, да! - вскричал Фредерик Биорн, - я об них и забыл!.. Что с ними сталось? Где они? Иоиль описал капитану бегство пленников и абордаж фрегата. Черный герцог не мог удержаться, чтобы не похвалить их беспримерное мужество. - Молодцы! - воскликнул он. - Право, молодцы! - Да, мой отец, экипаж у меня отборный, - сказал Фредерик и невольно вздохнул. Герцог понял все и с доброю улыбкой заметил сыну: - Разве ты думаешь, что те, которые верой и правдой служили капитану Ингольфу, потеряют все свои хорошие качества, когда перейдут на службу к Фредерику Биорну? - Отец! - вскричал молодой человек, не помня себя от радости. - У нас враги довольно сильные, тебе это лучше, чем кому-нибудь известно, - продолжал, коварно улыбаясь, старик, - и потому нам не приходится пренебрегать такими храбрыми защитниками. Иоиль в немногих словах досказал конец истории и сообщил, что Альтенс, взяв курс на юг, чтобы сбить англичан с толку, намерен был затем крейсировать близ берегов и выслать к берегу лодку для капитана. Лодка эта, вероятно, уже дожидается Ингольфа. - Поезжай к ним, сын мой, - сказал старый герцог. - Негодяй Коллингвуд, наверное, поторопится уйти, и тебе сегодня же вечером можно будет вернуться в Розольфсе. - Отец! Разве мое место не при вас в минуту опасности? - Нас много, сын мой, и мы хорошо вооружены. Это дает нам огромное преимущество над бандитами, у которых ружей нет. Ступай, милый сын, не бойся. Ты не должен покидать товарищей в критическую минуту. Сердце капитана сжималось от тоскливого предчувствия. Он неохотно уступил настояниям отца и ушел, попросив братьев ревниво оберегать жизнь почтенного старца. Несколько минут спустя Фредерик Биорн и Иоиль сидели уже на конях и мчались к берегу, а отряд Гаральда, тоже верхом на конях, спешил по степи к Сигурдовой башне. Не проехав и четверти мили, всадники услыхали позади себя знакомое рычание. То был друг Фриц, обычный спутник Олафа и Эдмунда во время охоты в скоге. Видя, что все об нем позабыли, медведь сорвался с цепи и, весело подпрыгивая и ворча, пустился следом за своими хозяевами. Между тем, осаждающие, несмотря на неудачу, постигшую их намерение поджечь дверь Сигурдовой башни, не отказывались от мысли овладеть Гуттором и Грундвигом и освободить Надода Красноглазого... Однако, злодей, видя, что осада еще продолжается, начинал мало-помалу утрачивать свою уверенность. Он понимал, что каждая лишняя минута увеличивает шансы его противников. Сверх того, он окончательно разочаровался в ловкости своих сторонников, которые до сих пор не сообразили дать ему как-нибудь знать, исполнены ли его приказания. Вдруг он вздрогнул всем телом, услыхав через бойницу отрывок разговора между двумя из осаждающих: - И чего ждут? - говорил один. - Несколько фунтов пороху подложить - и дверь разлетится вдребезги. - Ты разве забыл, что Торнвальд весь порох израсходовал уже на главное дело? - отвечал другой. - Почему же не взять оттуда обратно, сколько нужно? Ведь то дело все равно не выгорело. - Кто тебе сказал, что оно окончательно оставлено? Седжвик, принявший начальство после ухода Торнвальда, полагает, что дело непременно должно выгореть, и даже велел прекратить собирание хвороста для костра. Мы будем только сторожить башню, ничего покуда не предпринимая, и если к вечеру розольфцы сюда не соберутся, то уж это будет черт знает что за несчастье для нас. Затем Надод слышал, как бросили на землю охапку хворосту, после чего разговаривающие удалились. Если бы Грундвиг, оставшийся при пленнике один, так как Гуттор беспрестанно поднимался на башню обозревать окрестность, - если бы, говорим мы, Грундвиг взглянул в эту минуту на пленника, он прочел бы на его лице самую злобную радость, которая не преминула бы навести его на размышления. - Все ничего! - сказал, возвращаясь с вышки, Гуттор. - Я, по правде сказать, рассчитывал, что нас скорее хватятся и будут разыскивать... Эти негодяи не хотят больше раскладывать костра. Главный их приказал, чтоб они перестали носить хворост, и сосредоточил весь отряд шагах во ста отсюда. Они о чем-то советуются; должно быть, что-нибудь особенно скверное замышляют против нас. Если это еще долго будет продолжаться, то я даю тебе слово, что сверну Надоду шею и сделаю вылазку. - Вот и отлично, - засмеялся Грундвиг. - Ты будешь авангард, я арьергард, а в центре... в центре будет то расстояние, какое окажется между нами. - Смейся сколько хочешь, но, по-моему, это просто унизительно - подвергаться осаде всяких бродяг, у которых даже огнестрельного оружия нет. - А y нас разве есть оно, Гуттор?.. Ну, да это все бы ничего; будь я такой же силач, как ты, я бы согласился на твое предложение, но ведь дело в том, что ты очутишься буквально один против всех... Разве это не сумасшествие будет? - Поверь, я этой дубиной положу на месте одним ударом человек пять или шесть, а они не... Богатырь замолчал. Вдали послышался звук рога. - Это они! - радостно вскричал он. - Это Гуттор трубит! Он бросился наверх и почти сейчас же вернулся обратно. - Они и есть! - сказал он. - Герцог с сыновьями и при них двадцать пять или тридцать всадников... Как тебе покажется? Все осаждающие попятились, ни одного не видать. - Они не трусы, Гуттор, - заметил Грундвиг, качая головой - тут какая-нибудь загвоздка. Надод был вне себя от радости, которая выражалась у него отвратительными гримасами, так что лицо его казалось еще противнее, чем всегда. Десять минут спустя дверь башни отворилась. Вошел герцог и с ним два его сына, Олаф и Эдмунд. Смерть Гленноора опечалила герцога. Он в грустном раздумье остановился над трупом своего старого слуги, как вдруг услыхал сзади себя голос и обернулся. Увидав Надода, Гаральд невольно попятился, почувствовав вдруг крайнее отвращение. - Герцог Норрландский, - говорил негодяй, - имей же мужество взглянуть на дело рук своих. Этот человек умер, но он не страдает больше, тогда как я, по твоей милости, двадцать лет терплю ужасные мучения, которые и описать нельзя. - Кто ты такой? - спросил, видимо смущаясь, герцог. - Я Надод, твой бывший крепостной, по прозванию Красноглазый. Благодаря твоей жестокости я сделался существом, внушающим отвращение всякому, кто на меня ни посмотрит. Узнаешь ли ты меня? Все бросились к бандиту, чтобы заставить его замолчать, но Гаральд жестом отстранил их прочь. Сын был ему возвращен - и теперь в сердце герцога было место лишь для сострадания и прощения. Надода он после наказания ни разу не видал и был чрезвычайно взволнован последствиями своего приговора. - Назад, холопы! - крикнул Надод. - Не мешайте осужденному на смерть поговорить со своим палачом: это его неотъемлемое право. - Кто тебе сказал, что ты осужден на смерть? - пролепетал герцог. - Разве ты не видишь, как твои холопы крепко связали меня? Даже веревки в тело впились. - Развяжите его! - приказал герцог. - Ваша светлость, не делайте этого! - вступился подошедший Грундвиг. - Он собирался ограбить замок, а нас всех перерезать. - Я хотел отомстить за себя, за свою мать, умершую от горя и нищеты. - Развяжите его! - повторил герцог тоном, не допускающим возражения. - Ваша светлость!.. Герцог мой дорогой!.. - возражал Грундвиг. - Ведь он замешан в убийстве нашей... Герцог не слушал. Он был занят своими собственными мыслями и бормотал про себя: - Сын мне возвращен... Довольно крови пролито... Не надо больше... Нынешний день да будет днем прощения... Так как никто не спешил повиноваться, то он сам разрезал веревки, которыми связан был пленник. Надод с удивлением поглядел на Гаральда. При всей своей черствости, злодей был тронут таким великодушием, но только на одну минуту. Прежняя злоба сейчас же вернулась к нему во всей своей силе. О своем собственном преступлении злодей не думал, а между тем, что может быть ужаснее - похитить у отца с матерью их любимого сына? Он не подумал о том, как старик двадцать лет оплакивал своего погибшего первенца. Гаральд вырвал листок из записной книжки, написал на нем несколько строк и отдал Надоду. - Возьми вот это и уходи... Да поскорее, а то я не ручаюсь за своих людей. Постарайся сделаться честным человеком. Красноглазый прочитал: "Банкирскому дому Рост и Мейер, во Франкфурте. По предъявлении извольте заплатить немедленно сто тысяч ливров. Гаральд Биорн". Надод был озадачен, но через миг ненависть вспыхнула в нем еще сильнее. Он с презрением бросил бумажку на пол и выбежал вон. Гуттор бросился было за ним. - Ни с места! - прикрикнул на него герцог. С минуту богатырь постоял в нерешимости. В первый раз в жизни он готов был возмутиться, но Гаральд пристально устремил на него свой холодный и ясный взгляд, и кончилось тем, что Гуттор покорился. Он пошел к Грундвигу, сердито бормоча: - Попадись он мне лицом к лицу!.. Герцог с ума сошел. Быть теперь беде, уж я вижу... Черный герцог медленно окинул взглядом всех присутствующих. Ни в ком, не исключая и сыновей своих, не встретил он одобрения своему поступку. XXVIII Новая низость Надода. - Смерть Черного герцога. - Лемминги. - Надод за себя отомстил. С Сигурдовой башни открывался великолепный вид на окрестности. Не желая порицать отца, Эдмунд медленно поднялся по лестнице, чтобы там, наверху, хотя немного успокоиться, созерцая величественную панораму. Налево сверкала ровная темно-зеленая гладь спокойного в эту минуту моря, а направо отливала изумрудами зеленая равнина скога. Надо всем этим синело необъятное небо, по которому заходящее солнце разливало золотисто-розовый свет. По всему своду тянулась широкая радуга, символ мира и успокоения. Один конец ее, казалось, упирался в высокие ледники Лапландии, а другой погружался в успокоенный океан - там, где он сливается с небом. К Эдмунду мало-помалу присоединились на башне все прочие; только Олаф остался с отцом, который сидел в кресле и мечтал, подперев голову руками. По примеру отца молодой человек собирался отдаться опасной дремоте. Чья это тень появилась вдруг под портиком башни, собираясь войти туда и оглядываясь по сторонам рысьими глазами? Вот она, нагнувшись, крадется вдоль стены, точно дикий зверь, готовый броситься на добычу... Вот она внезапно выпрямилась... Негодный Надод! Что тебе надобно?.. В один прыжок очутился он возле Черного герцога и ударом топора рассек ему голову. Герцог упал, даже не вскрикнув. Олаф вскочил, удивленно и растерянно озираясь кругом. Он не успел позвать на помощь и сам упал рядом с отцом бездыханной массой. Наверху никто ничего не слыхал. - Вот и два! - прорычал Красноглазый, обходя залу, словно тигр, отыскивающий, не будет ли для него новой добычи. Не найдя ничего, он бросил свой окровавленный топор, выбежал из башни, отвязал лошадь Гаральда, вскочил на нее и вихрем помчался в степь. С террасы на башне раздался страшный крик. Все бывшие там вперегонки кинулись вниз по лестнице. Из всех окрестных кустов повскакали люди, отвязали розольфских лошадей и, сев верхом, помчались вслед за атаманом. Первые, прибежавшие в залу, подняли отчаянный крик, острою болью отозвавшийся в сердцах тех, которые еще не успели сойти с вышки. Прибежавшие остановились, как вкопанные. - Отец! Бедный мой отец! - вскричал Эдмунд, бросаясь на труп Гаральда. Грундвиг встал на колени перед телом Олафа... Хриплое рыдание вырвалось из груди Гуттора. На великана было страшно смотреть: дико ворочая глазами, он озирался во все стороны, ища, кого бы раздавить, кого бы стереть в порошок. Вдали раздался треск вроде ружейной пальбы... Это продолжалось минут пять, но никто не обратил на это внимания. Пробовали вернуть несчастных жертв к жизни, подняли их, положили на стол. Тем временем над розольфцами собиралась страшная беда: им грозила неминуемая и бесповоротная гибель... Но кто мог ее предвидеть? Кто в эту минуту думал о себе? Все, находившиеся в зале, рыдали, оплакивая Гаральда и Олафа. Гуттор хотел было погнаться за убегающими злодеями, но скоро вернулся обратно в залу, понурив голову. Негодяи были уже далеко. Вдруг вдали послышался неопределенный, смутный гул, похожий на плеск прибоя во время затишья на море. Гул постепенно усиливался, становясь похожим на рев. Присутствующие вздрогнули. Среди всеобщей тишины кто-то громко сказал: - Это лемминги!.. Мы погибли!.. Остававшиеся до этого времени на вышке поспешно сбежали оттуда вниз, крича: - Запирайте дверь!.. Запирайте дверь!.. Они увидели в скоге надвигающуюся темную массу, похожую на колеблющийся вал наводнения. Этот вал занял собою всю степь, насколько ее можно было окинуть взглядом, и стремился к башне. Это были лемминги. Это было живое наводнение, во сто раз опаснейшее, чем вода, потому что это наводнение ничем, кроме огня, нельзя остановить, а мыслимо ли было поджечь со всех четырех сторон весь огромный ског? И кому было поджигать? Помощь в этом отношении могла бы прийти только извне, так как на башне с такой задачей справиться было нельзя. Двадцать лет уже северные крысы спокойно жили под слоем мха и земли, двадцать лет они не совершали переселений, несмотря на страшное их размножение и на уменьшение средств к жизни. Но малейший внешний толчок и малейшая возня могли взволновать их и потревожить, и Гаральд это знал, вследствие чего и не любил, чтобы его сыновья охотились близ Сигурдовой башни. Этих-то грызунов мстительный Надод и сделал орудием своей злобы. По совету Торнальда, Надод велел заложить в скалу двести или триста небольших пороховых мин и соединить их между собою посредством фитиля. Стоило поджечь фитиль, чтоб в степи последовал ряд взрывов и взбудоражил крыс. Достаточно было, чтоб двинулась с места одна стая: за нею должны были подняться и все остальные. Как только раздался крик: "Запирайте дверь!", Гуттор поспешно задвинул засовы. С этой стороны не было никакой опасности: дверь запиралась герметически. Наскоро заткнув чем попало, отверстия бойниц, все бросились снова на вышку поглядеть на ужасающее зрелище живой волны, со всех сторон надвигавшейся на башню. Каждый помнил, как во время последнего нашествия леммингов погибали целые деревни: крысы безжалостно уничтожали и людей, и животных... Первые прибежавшие на вышку в один голос вскрикнули от ужаса. Неровные камни старой башни представляли крысам множество опорных пунктов для того, чтобы ползти вверх. Вот они влезли и уже покрыли сплошным мехом весь нижний этаж. Глаза страшных маленьких хищников горели, как миллионы искр, а щелканье их челюстей, вследствие их многочисленности, производило громкий и зловещий шум. Каждый понял всю неизмеримость опасности: если крысы ворвутся в башню, то оттуда не спасется ни один человек. Все погибнут ужасною смертию: крысы впустят в них свои зубы, съедят, обгложут их живьем... Это было ужасно и, что всего хуже, - почти неизбежно. На спасение не было надежды. Каждый наскоро вооружился - и не саблями, а длинными шестами, принесенными из кладовой. Этими шестами можно было очищать стену от лезших на нее крыс. Гуттор взял на себя одного целую сторону башни. Лемминги надвигались. Они миновали уже первый и второй этажи, тщетно попытавшись влезть в крепко запертые окна, добрались до третьего, и борьба началась. Первое время защищаться было легко при малейшем ударе шестом сбрасывались вниз целые ряды хищников. Но эти ряды сейчас же заменялись новыми рядами до самого того места, до которого достигали спускаемые с вышки шесты. Лемминги лезли на башню с ожесточением. Теперь они видели перед собою упорных противников, и это озлобляло их еще больше. В таком положении дело находилось в течение нескольких часов без малейшей перемены в чью-либо пользу. Впрочем, осажденные начинали уже уставать, и надежда на благополучный исход все более и более ослабевала у них. Они тоскливо переглядывались между собою, чувствуя, что им недолго уже осталось жить. С самого начала нападения грызунов друг Фриц, в крайнем перепуге, убежал в замок, и осажденные надеялись, что возвращение его поднимет там тревогу. Но кто же догадается созвать вассалов и двинуть их на помощь осажденным? Ведь в замке не оставалось никого из начальствующих и даже из сколько-нибудь догадливых лиц. Кто же догадается поджечь ског? Надежда на это была так слаба, что лучше уж было совсем не надеяться. Так прошел день, а к вечеру осажденными овладело глубокое, безмолвное отчаяние, которое невозможно описать словами. Наступила минута, когда все окончательно выбились из сил, - кроме Гуттора, который еще мог держаться на своем посту. - Держитесь, не уступайте, - сказал он Эдмунду и Грундвигу, - я вас спасу. Отекшие, окостеневшие руки защитников башни отказывались служить. Несчастные розольфцы бросили защищаться, - и миллионы крыс ворвались, наконец, в башню... Эти маленькие, злобные создания вышли победительницами из борьбы. Настала темная ночь, в тишине которой раздавались стоны и вопли несчастных жертв. Надод за себя отомстил! На следующий день явился Фредерик Биорн во главе своих моряков и собранных вассалов замка. Он поджег степь, прогнал леммингов и побежал в Сигурдову башню, даже не дожидаясь, чтоб земля остыла после пожара. Еще издали он увидал на вершине башни странное зрелище. На самом верху флагштока башни висела какая-то большая бесформенная масса, напоминавшая тела казненных людей. Старший в роде Биорнов подбежал и среди ужасного бедствия, обрушившегося на его голову, нашел некоторое утешение: его брат Эдмунд жив, привязанный к флагштоку. Богатырь Гуттор, когда увидел, что больше нет никакой надежды отразить нападение крыс, взял Эдмунда на свои могучие плечи и, забравшись на флагшток, крепко привязал его к самой верхушке. Потом он проделал то же самое с Грундвигом и, наконец, повис на флангштоке сам, все время притягиваясь на руках. В таком положении он пробыл до утра, покуда пожар не очистил ског от леммингов. Таким образом при этих трагических обстоятельствах Гуттор обнаружил во всем блеске свою необычайную, сверхъестественную мускульную силу. Эдмунд был в обмороке, но его скоро удалось привести в чувство. По какому-то странному случаю, трупы Гаральда и Олафа, лежавшие на столе в зале нижнего этажа, не были съедены леммингами. Бывший пират не пролил ни одной слезы. Он ощущал внутри себя какой-то внутренний жар, который его поддерживал и ободрял. Он простер руку над телами брата и отца и глухим голосом произнес: - Спите мирно, благородные жертвы! Я устрою вам кровавую тризну. В этом клянется вам сам капитан Вельзевул!.. Анкарстрем уехал из замка еще накануне этих событий, а две недели спустя король шведский Густав III пал от его руки во время придворного маскарада. Сейм по первому голосованию предложил корону старшему сыну герцога Норрландского. История Фредерика Биорна, бывшего пирата Ингольфа, сделалась известна всем шведам. По всей Швеции ходил рассказ о том, как старый Розевель, под видом привидения, спас приговоренного к казни Ингольфа через потайную дверь, и как тот же старик, похожий на мумию, открыл тождество между Ингольфом и старшим сыном Черного герцога. Читатели, конечно, не забыли ту патетическую сцену, когда Розевель показал Ингольфу печать с гербом Биорнов и их девизом Sursum corda. Когда послы от сейма явились в замок Розольфсе и сообщили Фредерику Биорну, что его зовут на престол, молодой герцог Норрландский дал им следующий ответ: - Моя жизнь уже мне не принадлежит. Я дал клятву отомстить за своих убитых родственников и отыскать в полярных льдах останки моего дяди Магнуса. Но ты, дорогой Эдмунд... - Я хочу быть подле тебя и помогать тебе, - отвечал молодой человек. - Разлетелись прахом все мечты покойного герцога! - прошептал Грундвиг. Слеза набежала на ресницы старого розольфца. Он смахнул ее и тихо-тихо сказал, так что лишь один Гуттор мог расслышать: - Над старым замком носится веяние смерти. Знаешь, Гуттор, я боюсь, что скоро придется навеки запереть семейный склеп Биорнов, написав на камне: "Здесь находится прах последнего в роде". Несколько времени спустя сейм провозгласил французского генерала Карла Бернадота наследником престола Сигурдов, Биорнов и Ваза. Часть вторая БЕЗЫМЯННЫЙ ОСТРОВ I Цена крови. - Лондонское City. - Трактир "Висельник". - Мистер Боб. - Два посетителя. Вечерело. Над Лондоном, словно балдахин над гробом, повис тяжелый густой туман, весь пропитанный черным дымом из фабричных и домовых труб. На улицах было уже темно, и стоял неопределенный, смутный гул, который производила толпа, стремившаяся по ним из деловых центров города в свои жилища на более или менее далеких окраинах. В те времена Лондон по ночам не освещался, только у королевских дворцов и у домов знатных лордов зажигались фонари. Поэтому каждый житель спешил возвратиться домой засветло, чтобы не подвергнуться неприятностям, так как по ночам лондонские улицы превращались в арену для всевозможных ночных деятелей, которые с незапамятных времен взимали дань с запоздалых прохожих. Полицейскими правилами предписывалось обывателям не выходить по ночам из домов иначе, как группами в несколько человек и непременно с фонарями, но ночные джентльмены тоже действовали не в одиночку, а шайками, и в большинстве случаев сила оказывалась на их стороне. Они незаметно подкрадывались, разбивали и тушили фонари и грабили прохожих, весьма часто отнимая у них буквально все и оставляя их в том костюме, в котором ходил Адам до грехопадения. По указу короля Георга III при всех полицейских постах были устроены склады одеял, чтобы укутывать ограбленных и в таком виде доставлять их домой, после чего одеяло относилось обратно на пост. Мало-помалу шум в городе затих и, когда часы на Тауэре пробили восемь, на улицах остались одни голодные собаки, да изредка проходил патруль, совершавший свои обходы с такою аккуратностью, что ночные деятели могли с полной безопасностью обделывать свои делишки в одном участке, покуда патруль находился в другом. Таким образом все были довольны, исключая ограбленных обывателей, являвшихся голыми на полицейские посты с просьбою прикрыть наготу одеяльцем. Та часть Лондона, которая называется Сити, в конце прошлого века пользовалась особенно дурной репутацией. Ночью туда положительно нельзя было показаться без того, чтобы безрассудного смельчака не ограбили дочиста и не избили, так как тамошние ночные джентльмены были особенно азартны вследствие того, что Сити еще со времен короля Этельреда пользовался привилегией держать всю ночь открытыми кабаки и трактиры. Добряк Этельред выдал эту привилегию с той целью, чтобы "несчастные обыватели, преследуемые жуликами, могли находить себе убежище во всякое время", но в конце концов, эти кабаки и трактиры превратились в самые гнусные и опасные притоны. В самом центре Сити, на улице Ред-Стрит, что в переводе значит Красная улица, стоял один из таких притонов, называвшийся трактиром "Висельника". Это и был излюбленный притон "Грабителей морей", одна из шаек которых постоянно оставалась на дежурстве в Лондоне, чтобы доносить заправилам преступной ассоциации о всякой наклевывающейся там добыче. Эта шайка, само собой разумеется, не теряла на суше времени даром и грабила частные дома, магазины, лавки, после всякого преступления скрываясь на каком-нибудь из своих кораблей, где, конечно, пропадал всякий след грабителей и где их уже совершенно нельзя было найти. В описываемый вечер в таверне, вопреки обыкновению, было очень мало народу. Лишь в глубине скудно освещенной залы, в темном уголке, сидели за столом два человека, выбравшие, должно быть нарочно, такое место, чтобы быть подальше от света. Один из них был мужчина богатырского роста и сложения, невольно поражавший своими громадными формами всякого при первом же взгляде. Богатырь, очевидно, знал, в каком притоне сидит он со своим другом, но знал он также свою силу, и потому не мудрено, если держал себя спокойно и самоуверенно. Его товарищ тоже не обнаруживал ни малейшей робости. Собеседники пили белое шотландское пиво, наливая его себе в стаканы прямо из крепкого дубового бочонка, который они велели поставить перед собою тут же на столе. Богатырь всякий раз выпивал весь стакан залпом. Мистер Боб, хозяин таверны, далеко не был так беззаботно спокоен, как его два случайных посетителя. Зная причину, почему грабители в тот вечер запоздали прийти в трактир, он знал также, что в десять часов эти почтенные джентльмены ворвутся в таверну и станут требовать, чтобы все те, кто не принадлежит к их шайке, немедленно удалились. Принимая во внимание богатырскую фигуру одного из посетителей, мистер Боб основательно предполагал, что требование "Грабителей" будет исполнено далеко не беспрекословно, и бормотал сквозь зубы: - Ну, дружище Боб, у тебя непременно выйдет неприятность, если ты не примешь заранее мер, чтобы предотвратить ее. Несчастный трактирщик смущенно похаживал около двух посетителей, которые продолжали спокойно беседовать на каком-то иностранном языке, не обращая ровно никакого внимания на хозяина. Между тем нужно же было принять какие-нибудь меры, иначе "Грабители" вышвырнут, без дальних разговоров обоих посетителей за дверь. Мистер Боб подходил к столу все ближе и ближе, описывая все более и более тесные круги и беспрестанно покашливая, но посетители продолжали показывать вид, что не замечают его. Трактирщик всячески подбадривал себя, даже пристукивал ногою по паркету, но все еще не решался заговорить. Положение его было, в сущности, пренеприятное. Ведь как бы вежливо и дипломатично ни составил он фразы, все-таки смысл ее мог быть только один: "Заплатите, господа, за то, что вы скушали и выпили, и уходите подобру-поздорову". Несколько раз он пробовал начать: - Гм!.. Кхе, кхе!.. Почтенные джентльмены!.. Кхе, кхе!.. Но "почтенные джентльмены" по-прежнему делали вид, что не слышат, и все красноречие мистера Боба разом пропадало. Он был, вообще, человек крайне трусливый, и при малейшем затруднении душа у него уходила в пятки. Чтобы себя подбодрить, он выпивал в таких случаях стаканов шесть джина, но так как и голова у него была довольно слабая, то мысли начинали путаться, слова не шли на язык, и мистер Боб бормотал что-то непонятное. Злые языки говорили тогда, что мистер Боб сделался пьян, но разумеется, это была неправда. В данном случае мистер Боб, желая сохранить ясность мыслей, ограничился тремя стаканами и, действительно, почувствовал бодрость без излишнего возбуждения. Медленными шагами подошел он к посетителям, тщательно обдумывая свою речь и решившись во что бы то ни стало отклонить прискорбное столкновение, грозившее разразиться в его почтенном доме. - Чего от нас нужно этому дураку? - спросил собеседник гиганта. - Посмотри, как он все время похаживает вокруг нас и мечется, точно медведь в клетке. - Я только что хотел сказать тебе это же самое, - отвечал богатырь. - Впрочем, не стоит этим заниматься; мы узнаем, что ему нужно, когда он, наконец, решится заговорить. Затем, возобновляя прерванный разговор, гигант прибавил: - Итак, ты вполне уверен, что он не может нас узнать?.. - Уверен вполне. - Относительно тебя я нисколько не сомневаюсь: ты так сумел изменить свою наружность, что тебя невозможно узнать. Я бы сам способен был ошибиться, хоть мы прожили неразлучно сорок лет. Честное слово, ты положительно неузнаваем... Но послушай, Грундвиг, скажи по совести: не ошибаешься ли ты? С лица я, действительно, стал совершенно не тот, но зато мой рост, мое сложение... Ведь Красноглазый Надод - тонкая шельма. - Это верно, и твои опасения были бы совершенно справедливы, если б нам предстояло вступить с ним в разговор. Но здесь, в этой таверне, которая сию минуту наполнится всяким сбродом, Надод на нас не обратит никакого внимания. Ему не до нас, у него много разных других забот, да, наконец, он ведь и не знает, что мы в Лондоне. - По крайней мере, уверен ли ты, что он сюда придет? - Я ж тебе говорил: его случайно встретил на улице Билль, плававший с ним на "Ральфе". Надод сейчас же узнал его и предложил ему вступить в общество "Грабителей". Наш матрос притворился, что предложение ему понравилось, и Красноглазый назначил ему здесь в трактире свидание, чтобы окончательно условиться с ним. - Понимаю, но во всяком случае Надод такой человек... С ним надо постоянно быть настороже. - Для чего же бы стал он приглашать Билля сюда в таверну? - Он прехитрый злодей и прековарный. Вообрази, что ему пришло в голову, не остался ли Билль на службе у Фредерика Биорна, бывшего капитана Ингольфа, а ныне герцога Норрландского и старшего в роде Биорнов. Разве он, в таком случае, не способен заманить Билля в западню, чтобы узнать намерения герцога относительно убийцы его отца и брата? - Ну, слава Богу, додумался, наконец! - засмеялся Грундвиг. - Да ведь я ж это самое и толкую тебе вот уже битый час, объясняя, для чего мы сюда пришли. - Ты говорил все намеками какими-то... Сказал бы прямо, сразу... - Я боялся, что ты сочтешь предприятие слишком опасным, - возразил Грундвиг, отлично знавший, каким способом можно довести Гуттора до желаемого диапазона. Богатырь слегка покраснел. - Слишком опасным? - повторил он, поглядывая на свои громадные кулаки. - Да знаешь ли ты, что для меня расправиться со всеми этими грабителями, не исключая и их Красноглазого Надода, все равно, что выпить вот этот стакан с пивом! С этими словами богатырь наполнил стакан до краев и выпил его одним духом. II Совет мистера Боба. - Цистерна. - Грабители. - Мистер Ольдгам. - Красноглазый Надод. - Трое против пятидесяти. - Бегство. - Подвал в трактире "Висельник". После трагической смерти отца, сделавшись герцогом Норрландским, Фредерик Биорн энергично принялся за дело отмщения убийцам. Корабли розольфской эскадры, под личным его начальством, а также под начальством его брата Эдмунда, деятельно выслеживали "Грабителей" и специально адмирала Коллингвуда. Но адмирал всегда плавал в сопровождении целой эскадры, и о нападении на него открытою силой нечего было и помышлять, поэтому герцог Фредерик решился перенести театр своей деятельности в Лондон. Его агенты выследили Коллингвуда, а затем напали и на след Надода, благодаря случайной встрече последнего с Биллем, бывшим лейтенантом брига "Ральф", а теперь командиром корабля "Олаф", присланного герцогом в Лондон. Гуттор и Грундвиг, переговорив с Биллем, решили прийти в таверну "Висельник" и попытаться, нельзя ли будет им схватить Надода и доставить его герцогу. Вот почему мы и застали их там, сидящими за столом и пьющими пиво. - Однако, что мы будем делать, если Надод нас узнает? - спросил Гуттор, которому эта мысль не давала покоя. Разумеется, богатырь тревожился не за себя, а за исход дела. - Это будет очень неприятно, потому что он не преминет натравить на нас всю свою шайку, - отвечал Грундвиг. - Нам придется силой пробивать себе путь. - За это я берусь, - сказал богатырь. - Все-таки это будет очень досадно, потому что Надод, наверное, увернется от нас опять, тем более, что он, как мне сказал Билль, стал совершенно неузнаваем. - Кстати, что же это наш молодой капитан так долго не приходит? Я думал, что он должен был прийти одновременно с нами. - Он придет. Ведь еще рано: десяти часов нет. Эти слова были сказаны как раз в тот момент, когда к разговаривающим во второй раз приблизился мистер Боб, видимо желавший им сказать что-то. Грундвиг догадался об этом и был настолько добр, что поспешил ему помочь. - Что вам угодно, почтенный хозяин? - спросил он. - Вы как будто собираетесь нам что-то сообщить. - Совершенно верно, джентльмен, - отвечал Боб, ободренный словами Грундвига. Дальше, однако, он не мог продолжать, запнувшись и потеряв нить придуманной речи. - Что же вы? Говорите, пожалуйста, мы вас слушаем, - настаивал Грундвиг. Часовая стрелка двигалась до ужаса быстро, и скоро в трактир должны были нагрянуть "Грабители". Сознание грозящей опасности побудило, наконец, почтенного мистера Боба собраться с духом, и он заговорил: - Гм!.. Гм!.. Я бы желал, почтенные джентльмены... Видите ли... Гм!.. Я бы желал дать вам один добрый совет... Гм!.. Кхе!.. Да, очень добрый совет... Он опять запнулся, вытер себе потный лоб и перевел дух. Таких длинных фраз он никогда не произносил, разве только когда был трезв, а трезв он не был ни разу с тех пор, как десять лет тому назад похоронил свою супругу, миссис Тернепс. При жизни миссис Тернепс достойный Боб бил ее смертным боем, но с тех пор, как она умерла, не переставал оплакивать ее и заливать свое горе вином. - By God! - проворчал пьяница, опираясь о стол, так как ноги его подкашивались. - Что это со мной? Ведь я выпил всего три... Он считал, разумеется, только три последние стакана, которые он выпил один за другим, а между тем они-то именно и вывели его из равновесия. Однако мысль о "Грабителях" до такой степени пугала мистера Боба, что происходившая в нем борьба между нерешительностью и страхом разрешилась окончательно в пользу последнего. - Ну, что же? В чем ваш совет? - спросил Грундвиг. Боб сделал над собой отчаянное усилие и выговорил залпом следующую фразу: - Гм!.. Вот именно. Сейчас видно, что вы, почтенные джентльмены, не здешние, не лондонцы... Гм!.. Иначе вы не зашли бы в таверну "Висельник", да еще в такой час... Вы, конечно, не знаете, почему она так называется?.. - Он понизил голос до шепота и продолжал с самым зловещим видом: - Здесь повесился мой дед!.. И отец повесился!.. Все Тернепсы этим кончают!.. Да, что, бишь, я хотел вам сказать? А, вспомнил!.. Знаете, по лондонским улицам небезопасно ходить в такой поздний час. На вашем месте я бы поскорее ушел отсюда, заплатив, разумеется, по счету, как оно и следует порядочным людям. - Только-то! - воскликнул Гуттор и громко расхохотался. Смех богатыря прокатился по всей таверне, как гром. Пьяница был оглушен, озадачен, но так как предстоящая драма его пугала, то он решился договорить и выставить последний, самый убедительный аргумент: - Стало быть, вы не знаете, где находитесь? Ни один констэбль не решится сунуть сюда носа ночью. Ночные патрули, несмотря на свою многочисленность, боятся ходить по этой улице... Вы находитесь в таверне "Грабителей морей"! Мистер Боб, с которого от волнения соскочил почти весь его хмель, рассчитывал, что при этих словах оба случайные посетители без оглядки бросятся вон из трактира и даже позабудут заплатить за выпитый бочонок пива. Один бочонок куда ни шел; почтенный трактирщик уже мирился мысленно с этой потерей. Но, к вящему его удивлению, менее рослый из двух посетителей только плечами пожал с самым явным презрением, а богатырь вторично загремел хохотом на весь трактир. - Гм!.. Джентльмен, вы с ума сошли, - продолжал Боб, у которого на лбу выступили крупные капли холодного пота. - Подумайте: разве "Грабители" допустят, чтобы при их совещаниях находились посторонние свидетели? Вы оба погибнете, если не уйдете заблаговременно. Боб произнес эти слова твердым голосом. Он был страшно бледен, но совершенно трезв. Винные пары улетучились из его головы под давлением смертельного страха. Сколько кровавых драм разыгралось уже в этом злодейском притоне! Сколько было привезено сюда связанных людей, даже детей и женщин, от которых кому-нибудь выгодно было отделаться!.. Эти привозимые люди уже не выходили обратно... Только Боб один знает счет трупам, зарытым в подвалах и погребах трактира или брошенных в огромную цистерну для стока воды, находившуюся под домом. Между прочим, однажды вечером к таверне подъехала наемная карета, из которой вышла богато одетая молодая женщина с тремя маленькими детьми. Ей было сообщено, что с мужем ее сделался апоплексический удар и что больной перенесен в какой-то дом в Сити. Вне себя от испуга, приехала она в этот дом, захватив с собой детей, прошла, ничего перед собой не видя, через трактирную залу и стала спускаться по лестнице в ту комнату, где лежал, как ей сказали, ее больной муж. Вдруг раздался ужасный крик: ступени подогнулись под ногами несчастной дамы, и она упала в грязную цистерну вместе с тремя невинными малютками. Час спустя приехал ее муж, привлеченный таким же точно известием, и подвергся той же самой участи. Много подобных происшествий случилось в трактире "Висельник" за последние десять лет. Дяди отделывались таким способом от племянников и племянниц, опекуны от опекаемых, младшие братья от старших, мужья от жен. На образном жаргоне "Грабителей" эта несчастная клоака называлась "Ямою наследств". Да не подумает читатель, что это вымысел: это исторический факт, проверенный во время разбирательства процесса "Вайтчапельских убийц" в 1778 году. Страшная ассоциация "Грабителей морей" сделалась чрезвычайно опасною для общества в конце XVIII века, когда Европа, расстроенная продолжительными войнами, лишенная дорог и удобных сообщений, почти предоставляла каждому гражданину заботиться о своей безопасности, как он хочет. Не было ни одной провинции, где бы ни завелась своя собственная шайка разбойников, грабителей, убийц, смеявшихся над дорожною стражей и грабивших подчас целые селения и города. Но ни одна из таких шаек не могла равняться силою с грозным обществом "Грабителей морей", которое организовал нотариус Пеггам. У этого общества был свой флот, были сухопутные шайки, были могущественные покровители, задаренные деньгами, были сообщники даже в Верхней палате английского парламента и в коронном суде Великобританской державы. Ламанчшский канал, Балтийское море, Северное море служили обычною ареною преступных подвигов общества, наводившего страх на берега Англии, Дании, Швеции, Норвегии, Голландии и Германии. Сам Лондон оно в течение двадцати лет держало под ужасным террором. Дошло до того, что "Грабители" взимали правильную пошлину со всех богатых негоциантов, арматоров, банкиров и домовладельцев Сити. Этим лицам посылались категорические требования доставить в такой-то день и час в таверну "Висельник" такую-то сумму, которая обыкновенно назначалась соразмерно богатству облагаемого этою незаконною податью лица. В письме, обыкновенно, упоминалось о прискорбных последствиях, которые неминуемо должен повлечь за собою отказ, и внизу ставилась подпись: "Грабители". В первое время некоторые энергичные люди пробовали сопротивляться, но через неделю исчезали неизвестно куда, так что от них ни малейшего следа не оставалось. Кончилось тем, что больше уже никто не отважился противоречить дерзким бандитам. Несколько раз в таверне "Висельник" устраивались полицейские облавы, и были случаи массовых арестов тех лиц, которые там оказывались. Но, хотя администрация была вполне уверена, что арестованные принадлежат к обществу "Грабителей", все-таки их в конце концов приходилось выпускать из-под ареста за неимением достаточных улик. Против них не находилось ни одного свидетеля. Когда "Грабители" обкрадывали чей-нибудь дом или корабль, они обыкновенно убивали всех ограбленных. Никто не догадывался, что следовало приняться за Пеггама и Надода. Они были душою преступного товарищества, и с их падением оно распалось бы само собою. Но главари шайки умели искусно прятаться, и никому в голову не приходило заподозрить их. Железная дисциплина господствовала в среде общества во всем, что касалось его специальной деятельности, но затем каждый член ассоциации получал золота вволю и мог предаваться каким угодно излишествам. Понятен поэтому испуг Боба, когда посетители не послушались его и не согласились удалиться. Его могли обвинить в том, что он нарочно впустил шпионов, и предать смертной казни по неписаному уставу общества. Часы пробили десять. - Да уходите же отсюда! - сказал опять Боб, побледнев еще больше. - Неужели вы не поняли, что я вам говорил? - Здесь публичное место, и каждый имеет право здесь быть, если он только платит за то, что берет, - флегматично отозвался Грундвиг. - Что касается ваших "Грабителей", то вы не беспокойтесь, почтеннейший, мы с ними не начнем ссоры, если только они сами... Он не успел договорить, как с улицы послышались свистки, и лицо Боба исказилось от ужаса. - Послушайте, хозяин, - спросил Грундвиг, - чего вы так боитесь? - Они!.. Они!.. - дрожащим голосом твердил Боб. - Я погиб, и вы со мной тоже. Вдруг ему в голову пришла одна мысль. - Послушайте, - сказал он торопливо, - если вы не хотите моей смерти... Я бы должен был давно вас удалить, потому что сегодня вечером здесь в зале назначено собрание "Грабителей", и сам Сборг будет председательствовать... Да, если вы не хотите моей смерти... и своей тоже... то не противоречьте мне, когда я буду по-своему объяснять ваше присутствие здесь, и, пожалуйста, уходите, как только вам прикажут удалиться. Грундвиг и Гуттор не успели ответить, у входа в трактир раздались громкие голоса, и Боб стремительно бросился к двери встречать гостей. Гуттор и Грундвиг поняли, к сожалению, слишком поздно, что они сделали большую неосторожность. Они вовсе не имели в виду вызывать на бой "Грабителей", они думали, что Надод назначил Биллю свидание в обыкновенном трактире, а не в специальном притоне бандитов. Билль говорил им, что Надод стал совершенно неузнаваем, так как искусный хирург уничтожил его уродство, вставив ему искусственный глаз и выправив нос и челюсти. Гуттор и Грундвиг задумали воспользоваться удобным случаем увидать преображенного Надода, проследить его до квартиры и, если окажется возможным, овладеть им, после чего верные слуги Биорнов рассчитывали отвезти Красноглазого в Розольфсе на пароходе "Олаф", которым командовал Билль, произведенный Фредериком в капитаны. Кроме того, они имели в виду оказать Биллю помощь на тот случай, если б Надод устроил ему в трактире какую-то ловушку. Теперь же все это менялось: Гуттору и Грундвигу предстояли серьезные неприятности. Приятели не успели передать друг другу своих впечатлений, в таверну ввалилась толпа "Грабителей", таща какого-то человека, завернутого в одеяло. Они отбили этого человека у констэблей, провожавших его, ограбленного, домой. Само собою разумеется, что обобрали его не они: такими мелкими делами они не удостаивали себя заниматься. - Ах, негодяи! Ах, разбойники! Ах, убийцы! - кричал во все горло человек в одеяле. - Мало того, что они раздели меня донага, они украли у меня то, чем я всего более дорожу: мою рукопись, плод усердного труда в продолжение целого года! Это сочинение должно было произвести целый переворот в науке: я в нем описывал нравы и обычаи канаков, решительно опровергая весь тот вздор, который до сих пор об этом писался разными лжецами... Ах, Боже мой, что скажет миссис Ольдгам!.. И что это, господа, вы не позаботились спасти мою рукопись, когда спасали меня!.. Как вам не стыдно! Почтенный клерк воздел руки в горе, забывая, какое на нем одеяние, и это одеяние упало, а сам он остался в костюме Аполлона Бельведерского. Впрочем, он сейчас же схватил упавшее одеяло и величественно задрапировался в него. Взрыв хохота раздался в ответ на монолог чудака, который по своей близорукости смешал жуликов с констэблями и воображал, что его спасли те самые люди, которые теперь его вышучивали. Во время этой сцены Гуттор и Грундвиг советовались между собой, что им делать. Но когда среди шума они вдруг услыхали имя "Ольдгам", они оба подняли головы и увидели бывшего бухгалтера брига "Ральф". Одна и та же мысль мелькнула у обоих: нехорошо будет, если Надод увидит Ольдгама. Встретить в один день бывшего лейтенанта "Ральфа" и бывшего бухгалтера!.. Это может привести Надода к догадке, не дал ли Фредерик Биорн какого-нибудь поручения своим бывшим подчиненным. Под шумок Гуттору и Грундвигу было бы еще не поздно улизнуть из таверны, но они не желали оставлять Билля одного в подобном притоне. В эту минуту в трактир вернулись вышедшие ненадолго перед тем два "Грабителя". Один нес под мышкой одежду Ольдгама, а другой - его знаменитую рукопись. Клерк даже взвизгнул от радости. "Грабителей" боялись все жулики Сити, и потому выручить украденные вещи чудака клерка им не стоило никакого труда. Покуда Ольдгам одевался, дверь вдруг с шумом распахнулась, и в залу, отбиваясь от державших его разбойников и сжимая в руке пистолет, вбежал молодой человек с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами. - Говорят же вам, что меня ваш Сборг сам сюда пригласил! - кричал он громким голосом. - Прочь от меня, а не то я размозжу голову первому, который ко мне сунется! Это был Билль. Четыре разбойника, пытавшиеся его задержать, отступили в сторону, и один из них сказал: - Ну, хорошо. Если ты лжешь, тебе все равно несдобровать. - Зачем бы я стал лгать? - возразил молодой лейтенант. - Мне до вас дела нет, а вам до меня. Вы не имеете права меня спрашивать, а я не желаю вам отвечать. Разве я спрашиваю вас, зачем вы сюда собрались? Ведь нет? Так и вы оставьте меня в покое и не мешайте мне выпить бутылочку эля... Эй, трактирщик! Бутылку сюда! Да смотри, живее у меня! В толпе пробежал одобрительный ропот. Открытое, смелое обращение юноши понравилось всем, да, наконец, и имя Сборга действовало магически. Билль спокойно прошел через всю залу и, как бы случайно, подошел к столу, за которым сидели Гуттор и Грундвиг, но сел на противоположном конце и вполоборота к ним. Тут только "Грабители" заметили посторонних и обратились было к трактирщику за объяснением, но в эту минуту вдруг в залу величественно вошел Красноглазый - и все умолкло. Нахмурив брови, Надод пытливо обвел глазами залу, отыскивая молодого человека. Увидав Билля, он злобно усмехнулся и направился к нему. Очевидно, намерения его относительно молодого человека изменились. Какая была причина к тому? Что такое он узнал за этот день? Как бы то ни было, Надод, дойдя до середины зала, остановился, указал рукою на Билля и произнес повелительным тоном: - Взять его! Человек двенадцать бросились исполнять приказание Сборга и вдруг остановились, как вкопанные. Билль встал, бледный и дрожащий от гнева, и приготовился стрелять из пистолета: но в эту самую минуту Гуттор протянул руку, осторожно взял молодого человека за талию и переставил его по другую сторону стола, а сам с рассчитанною медлительностью выпрямился во весь свой богатырский рост и, молниеносно глядя на разбойников, собиравшихся исполнить приказ Надода, произнес своим ровным и звучным голосом: - Ну-ка, попробуйте, возьмите его! Грундвиг не удерживал своего друга. Он тоже понимал, что нельзя оставить без помощи молодого командира розольфского судна "Олаф". В зале все притихло. Слышно было только дыхание нескольких десятков человек. Надод был поражен, увидав гиганта, и первое время никак не мог понять, что это значит. Но затем ему разом вспомнились богатырь Сигурдовой башни и его товарищ - и он тут же узнал обоих, несмотря на их переодевание. - Гуттор! Грундвиг! - воскликнул он. - О! Это сам ад передает их в мои руки! - Да, мы - Гуттор и Грундвиг, - отвечал богатырь, видя, что ему больше уж нечего терять. - Ты получишь, наконец, достойную казнь: небесное правосудие передает тебя нам. Красноглазый саркастически засмеялся. - Ты хорошо делаешь, что обращаешься к небу: твой последний час пробил. Ребята, - прибавил он, обращаясь к своим подчиненным, - пятьсот золотых крон тому, кто схватит этого хвастуна. Приближалась минута ужасной, беспощадной борьбы. Надод, пылая местью к людям, которые некогда исполняли над ним приговор Черного герцога, не мог больше сдерживаться. Ему хотелось поскорее получить их в свою власть и насладиться их мучениями. Тогда исполнилась бы его клятва: все, кого он хотел убить, были бы убиты, и он мог бы уехать в Америку, которая только что завоевала себе независимость, где он надеялся найти себе забвение, счастье и покой. В этот самый вечер ему предстояло получить от адмирала Коллингвуда значительную сумму, которая вместе с прежними накопленными деньгами должна была составить очень крупную цифру. На следующий день Надод собирался исчезнуть навсегда, не опасаясь больше мести со стороны Фредерика Биорна: ведь не мог же герцог Норрландский отыскать в неизмеримых пустынях Нового Света убийцу своего отца и брата. Хотя в окончательном исходе борьбы нечего было сомневаться, однако исполнить приказ Надода было вовсе нелегко. Богатырь и его два товарища находились в очень удобной позиции: они стояли, прислонясь к стене и прикрываясь большим тяжелым столом. Нападать на них можно было только спереди. Сверх того, Гуттор нашел у себя под руками грозное оружие: вдоль стены была протянута толстая железная полоса в четыре метра длиною, вделанная концами в стену. На эту полосу ставились бочки с пивом, когда в трактире устраивалось какое-нибудь особенное пиршество. Гуттор схватил эту полосу, понатужился и вырвал ее из стены. Два обыкновенных человека едва бы могли приподнять ее, но богатырь действовал ею свободно, как дубиной. Увидав такую страшную силу, разбойники, бросившись было исполнять приказ Надода, отхлынули прочь. Ропот удивления пробежал по всей зале. Физическая сила всегда производит большое впечатление на толпу. Надод закусил губы от злости. Он понял, что грозное орудие Гуттора, особенно в таких могучих руках, способно уложить враз человек двадцать. "Грабители" были люди храбрые, способные пойти навстречу какой угодно опасности, но при условии, чтобы кто-нибудь повел их вперед, показывая пример. Как на грех, в этот вечер Надод имел важные причины не рисковать жизнью, хотя вообще он был далеко не трус. Нужно было, однако, решиться на что-нибудь. В зале царила глубокая тишина. "Грабители" с тревогой поглядывали на своего вождя, ожидая, что вот-вот он поведет их на бой с силачом, который, спокойно улыбаясь, собирался крошить их одного за другим. Гуттор имел теперь полную возможность поглумиться над трусостью "Грабителей" и с удовольствием готов был это сделать, но вовремя сообразил, что это значило бы играть на руку Надода. Красноглазый дорого бы дал за то, чтобы Гуттор и Грундвиг раздразнили чем-нибудь "Грабителей" и дали бы им тот толчок, которого только не доставало. В сущности, разбойникам стоило бы только броситься в атаку всею массой и пожертвовать десятком из своих: тогда все дело было бы окончено в несколько минут. На беду еще "Грабители" не были вооружены: им строго воспрещалось ходить в таверну с оружием, так как прежде ни одна сходка не обходилась, по крайней мере, без одного убийства вследствие пьяной ссоры. Положение нескольких десятков разбойников, боявшихся начать нападение на трех человек, становилось в конце концов просто смешно. Надод понял это и, не видя никакого средства помочь горю, в злобном отчаянии вскричал: - "Грабители"! Отворяйте двери, снимайте шляпы и становитесь на колени! Дайте пройти этим людям, раз уж вы, будучи в числе пятидесяти против трех, все-таки не решаетесь с ними сразиться. Слова эти были сказаны толпе тоном самого уничижительного презрения. Яростный крик, потрясший таверну, был ответом на них. Толпа разбойников хлынула к столу, но сейчас же на нее несколько раз опустилась смертоносная железная полоса... Несколько черепов было тут же размозжено. Поражаемые лишь глухо вскрикивали - и затем все смолкало. Раненых не оказывалось: грозное оружие Гуттора убивало наповал. Бешенство грабителей росло, и они продолжали наступать на Гуттора. Шестеро из них ухватились за железную полосу, выждав момент, когда она опустилась, совершив свое страшное дело. Гуттор, показывая опять невероятный пример мускульной силы, поднял свое оружие вместе с уцепившимися за него разбойниками и при этом встряхнул его так, что разбойники посыпались прочь и разбились - кто об стену, кто об пол. Но на этот раз железная полоса выпала из руки Гуттора, и он оказался обезоруженным. Зала огласилась криком торжества, но вслед за тем произошло нечто уже совсем невероятное: богатырь встряхнулся и повлек на себя облепивших его со всех сторон грабителей, потом разбежался и ударил об стену. Затрещали кости, брызнули мозги из разбитых голов... Богатырь продолжал ударяться об стену, давя бандитов. Стоны, крики и вой стояли в зале. - Неужели мы дадим ему перебить всех наших? - вскричал Надод, вне себя от ярости. Собрав разбойников, еще не принимавших участия в битве, он приготовился ринуться с ними сам на Гуттора, как вдруг сцена переменилась: с шумом распахнулась дверь таверны, и в залу ворвались человек двенадцать грабителей, вооруженных ружьями. В честь прибывшего подкрепления грянуло бешеное "ура!" Курки щелкнули. Дула ружей направились на трех героев. Но Красноглазый, подняв руку, остановил своих подчиненных. Несколько человек еще боролись с Гуттором и выстрелы могли их задеть. - Все назад! - скомандовал Надод громким голосом. Грабители поспешили повиноваться. Еще несколько секунд - и залп должен был грянуть. Вдруг позади розольфцев бесшумно отворилась дверь, скрытая за печкой, и в отверстии появился Боб. Бледный и безмолвный, он молча указал им жестом на дверь. Они бросились туда, и дверь за ними захлопнулась. - Бегите по прямой линии, - торопливо шепнул им Боб. - В конце коридора выход в переулок. Там вы будете спасены. Три друга быстро побежали вперед в темноте, но едва они пробежали десяток шагов, как под их ногами пол опустился, и они упали в пустое пространство, не успев даже вскрикнуть. - Трусы! - вскричал Надод, видя, что его враги скрылись за печкой. - Вы боитесь взглянуть смерти прямо в глаза и прячетесь... За мной, ребята! Пощады никому! Грабители кинулись вслед за Надодом... Пространство за печкой оказалось пустым. - Измена! - заревел Надод в бешенстве. - Они от нас убежали! Дверь за печкой снова отворилась, и в отверстии опять показалась фигура пьяницы Боба. - Успокойся, Сборг, - сказал он, - твои враги навсегда похоронены в "Яме наследств". В ту же минуту снаружи раздался громкий крик: - Спасайтесь! Солдаты! В несколько секунд грабители рассеялись по соседним переулкам и, когда в таверну вступила рота кэмбелевского горно-шотландского полка, расквартированного в Сити, в таверне "Висельник" не было никого. Только в луже крови на полу валялись тридцать трупов. Никому бы и в голову не пришло, что эта гекатомба устроена одним человеком. Дорого продал Гуттор свое поражение... Совершая обыск, солдаты отыскали под столом бедного Ольдгама, который забился туда от страха. Так как он был весь в крови, то его арестовали впредь до прибытия коронера, приняв его "за опасного убийцу, принадлежащего к преступной шайке". На другой день вышел королевский указ, повелевавший закрыть навсегда таверну "Висельник" по случаю целого ряда преступлений, совершаемых там в последнее время. Сам дом, где помещался трактир, приказано было срыть до основания. Несчастный Ольдгам, как уличенный на месте преступления, подвергался опасности быть приговоренным к смертной казни через повешение. - Увы! - говорил он, сидя под арестом. - Недаром мой покойный тесть, мистер Фортескью, всегда говорил, что в моем взгляде есть что-то роковое. Оказывается, мне на роду было написано сделаться жертвой судебной ошибки... и все это только потому, что я вздумал посетить землю канаков! Однако мрачным его предчувствиям не суждено было сбыться. Его ожидала совсем иная участь. Когда фальшивый пол выскользнул из-под ног Гуттора и его товарищей, они упали в цистерну, которая долгое время служила приемником для стока воды. Глубиною она была метров шесть или семь, не более. После знаменитого процесса "Вайтчапельских убийц", нотариус Пеггам, желая уничтожить всякие вещественные доказательства, приказал в одну ночь очистить цистерну от человеческих костей и строго запретил делать из нее прежнее употребление; он даже отвел от нее сточные трубы, чтобы кому-нибудь не пришло в голову еще раз воспользоваться ямой. Надод, вступивший в общество "Грабителей" после "Вайтчапельского дела", не знал, что механизм, с помощью которого опускался пол над ямой, еще существует. Знай он это, он, разумеется, сам приказал бы Бобу своевременно употребить это верное средство, которым трактирщик догадался воспользоваться лишь под самый конец, когда грабители уже потеряли три десятка самых энергичных бойцов из своей шайки. III В "Яме наследств". - Подслушанный разговор. - Неудачный выстрел. - Одиннадцать часов. - Спасены! - Прощание богатыря с мистером Тернепсом. По необыкновенно счастливому случаю, Гуттор, упавший первым, принял на свою спину обоих товарищей, так что они упали сравнительно мягко; сам же он отделался лишь незначительными ушибами. Встав на ноги и несколько опомнившись, все трое первым делом окликнули друг друга в темноте. Успокоившись насчет друг друга, они принялись измерять пространство и высоту ямы. Пространство они вымерили без труда, смерив руками каждую стену, но определить высоту было труднее. Для этого Грундвиг стал Гуттору на плечи, а на свои принял Билля, который, однако, не нащупал края ямы, хотя и вытянул руки. Со всех четырех сторон цистерны сделан был этот опыт, но все четыре раза неудачно. Биллю удалось только в одной из стен нащупать квадратное отверстие. - Во всяком случае верх недалеко, - заметил по этому поводу Грундвиг, - потому что в цистернах такие отверстия делаются обыкновенно очень близко от верха. - Это мы увидим, - ответил Гуттор. - Я придумал... Богатырь вдруг умолк. Наверху, над головами заключенных, явственно послышались голоса. - Ну, трусище, показывай мне дорогу, - говорил чей-то голос. - Ведь уж патруль в эту ночь другой раз не придет. Три друга вздрогнули, узнав голос: он принадлежал Надоду Красноглазому. - Я их не боюсь, Сборг, - отвечал другой голос, в котором нетрудно было узнать голос трактирщика Боба. - Я, если захочу, могу тут спрятаться на несколько месяцев и смело ручаюсь, что никто меня не найдет. Впрочем, кроме меня, никто не сумеет отворить двери из залы в коридор. - Затворил ли ты ее опять-то, болтун этакий? - Затворил, Сборг. - Хорошо. Ну, зажигай свой фонарь. Дженкинс, Партеридж, вы тут? - Здесь, господин. - Брр!.. Как жутко было мне шагать через трупы товарищей, убитых этим извергом. - Сам ты изверг! - проворчал Гуттор. - И если только ты попадешься когда-нибудь мне в руки... - Слезайте скорее, Билль, - шепотом сказал Грундвиг. - Они направляются к нам. Молодой человек спустился на землю. Грундвиг тоже слез с плеч богатыря. - Ляжем на пол и притворимся мертвыми, - сказал последний. - Негодяи сюда идут, вероятно, для того, чтобы посмотреть, дышим ли мы еще. - Вот сила-то необычайная! - продолжал Надод, не скрывая своего восторга. - Не подоспей к нам помощь, он бы нас укокошил всех до одного. Ну, да теперь он уж, наверное, успокоился навсегда. По правде сказать, я бы не желал еще раз встретиться с таким противником. - Но ты встретишься, негодяй, клянусь Богом! - проворчал Гуттор, лежа на спине поперек ямы. - Уверен ли ты, что яма достаточна глубока и что они убились до смерти? - спросил Надод. - Четырнадцать локтей глубины, Сборг, - отвечал мистер Тернепс. - Не разбиться тут нельзя. - Поторапливайся же, - продолжал Надод. - Свети сюда фонарем. Я хочу удостовериться. - Тише, Сборг, - предостерег его Боб. - Вы можете тут оступиться и упасть, как они. Позвольте, я поверну коромысло и открою люк. - Открывай, да поскорей, мне до полуночи нужно поспеть в Вест-Энд. - Мы слишком симметрично лежим, - торопливо прошептал Грундвиг. - Это может внушить подозрение. Ляжем так, как будто бы мы свалились один на другого, а Гуттор пусть ляжет сверху. Надод подумает, что богатырь окончательно нас задавил. Едва они успели переменить свое положение, как в яму проник свет фонаря. Гуттор мельком успел заметить, что в правом углу каменная кладка сильно расселась от сырости. На краю ямы стояли четыре человека: трактирщик Боб, Надод и те два разбойника, которых Сборг перед тем подозвал к себе в темноте. Все четверо с тревожным любопытством разглядывали Гуттора и его товарищей, лежавших на дне ямы. Те разыгрывали свою роль превосходно, и никому в голову не могло прийти, что они живы и только притворяются мертвыми. - Ну, я думаю, что их дело кончено, - сказал Надод со вздохом облегчения. - Это нам дорого обошлось, но во всяком случае мы теперь обеспечены от того вреда, который они могли причинить нам в будущем. - Они сразу же расшиблись до смерти, - заметил Боб, вполне поддаваясь на хитрость Грундвига. - Взгляните, гигант придавил собою тех двух, а сам ударился головой прямо о каменную стену. - Хотелось бы мне удостовериться, не в обмороке ли он только, - продолжал Красноглазый. - Я думаю, в яму можно на чем-нибудь спуститься, - заметил Дженкинс. Гуттор вздрогнул всем телом. Оба товарища, лежавшие под ним, задрожали от страха. - Спуститься никак нельзя, - отвечал Боб, - прежде для этого употреблялась лестница, но она уже давно никуда не годится. Оба товарища Надода имели при себе оружие. - Кто-нибудь из вас дайте мне свой пистолет, - обратился к ним Красноглазый. Гуттор вздрогнул всем телом. Он знал, что бандит стреляет метко. Надод взял поданный ему Дженкинсом великолепный вилькоксовский пистолет и тщательно осмотрел его. - Свети мне, Боб, чтобы видна была голова гиганта. Вот увидите, как я снесу ему полчерепа. Он стал медленно прицеливаться. Руки богатыря, лежавшие на плечах Грундвига и Билля, тихо пожали эти плечи, и он произнес чуть слышным шепотом: - Прощайте! Отомстите за меня! Грянул выстрел. Пуля, задев висок богатыря и ссадив на нем кожу, вонзилась в камень на вершок от его лица. От камня брызнули мелкие осколки и оцарапали щеки предполагаемого мертвеца. Гуттор не пошевельнулся. - Этакий я неловкий! - вскричал Надод. - Впрочем, так всегда бывает, когда стреляешь из непривычного оружия. Этим пистолетом надобно целиться на вершок выше того места, в которое желаешь попасть, т.к. у него слишком сильна отдача. Дженкинс, заряди опять! На этот раз я уж не промахнусь... Хотя, впрочем, богатырь наш совершенно мертв, иначе выстрел заставил бы его очнуться. Если я и собираюсь стрелять, то только для того, чтобы загладить свой промах. Дженкинс, клади пороху поменьше. На таком коротком расстоянии достаточно половины заряда. Грундвиг и Билль переживали ужасные минуты, сознавая, что их товарищ бесповоротно осужден на погибель, но сам Гуттор был спокоен, примирившись с неизбежностью смерти. В эту решительную минуту вдруг начали медленно бить часы на дворце лондонского лорд-мэра. Надод принялся считать: раз, два, три... Бой часов казался Биллю и Грундвигу похоронным звоном в честь их верного друга. - Одиннадцать! - сказал Надод, когда часы кончили бить. - Мы больше не можем терять времени. Спрячь свой пистолет, Дженкинс, а ты, Боб, уйди на минутку. Я должен поговорить с этими господами об очень важных вещах и не хочу, чтобы ты слышал наш разговор. Не вздумай подслушать, иначе я попробую вторично пистолет милорда Рочестера уже на тебе самом. Ступай на улицу и жди нас там. Я тебе потом объясню, что ты должен сделать до прибытия коронера, который, разумеется, явится завтра утром на следствие. Трактирщик ушел ворча. Надод продолжал, обращаясь к товарищам: - Слушайте меня внимательно, потому что, когда мы выйдем на улицу, разговаривать будет уже неудобно. Вот в чем дело. Вы сами лично были очевидцами смерти лорда Эксмута и знаете, что мы в этом случае хлопотали для его брата, адмирала Коллингвуда. Сегодня вечером адмирал должен отдать нам плату за кровь. Ему уже дано знать, что я явлюсь к нему в дом сегодня незадолго до полуночи, чтобы получить условленную сумму в обмен на два документа, которые целиком писаны его рукой и которых вполне достаточно для того, чтобы отправить его на виселицу. Адмирал Коллингвуд - человек, способный на всякую пакость. Он способен поставить меня в такое положение, что я вынужден буду отдать ему оба документа даром, без денег. - Еще бы! - заметил Дженкинс. - Сто тысяч фунтов стерлингов - сумма аппетитная. Сохранить ее у себя всякому лестно. - Поэтому я придумал, чтобы вы пошли со мной. Документы я передам одному из вас, и вы будете ждать меня у дверей адмиральского дома. Таким образом, если лорд Коллингвуд сделает на меня покушение, то бумаги будут спасены, и он вынужден будет пойти на сделку. Если же он согласится честно расквитаться со мной, то я постучу в окно, и один из вас принесет мне документ, а другой останется у дверей. Надобно все предусмотреть. Если через четверть часа мы оба не возвратимся, то пусть тот из вас, который останется у дверей, пойдет и уведомит Тома Пирса, которому я заранее дал соответствующие приказания. Том Пирс явится во главе сотни вооруженных товарищей и возьмет штурмом дом герцога Эксмута, которому дорого придется поплатиться за свою подлость. Том Пирс должен был, по первоначальному плану, дожидаться известия от меня здесь, в этом трактире, но после недавних событий место пришлось переменить. Теперь они все находятся у Вильяма Джонса в Блэкфрайарсе... Поняли вы меня? - Совершенно поняли, Сборг! - отвечали оба разбойника. - Так идемте. Вот документы, Дженкинс. Возьми их себе, а ты, Партеридж, карауль хорошенько. - Вы еще хотели что-то приказать Бобу? - напомнил Партеридж. - Да, позовите его... Или нет, не нужно, мы встретим его на улице. Три бандита вышли из коридора, не позаботившись закрыть яму. Да и зачем было закрывать? Ведь там лежали три трупа. Об этом уж мистер Тернепс должен был позаботиться, а Надод торопился к лорду Коллингвуду. Есл