Джон Бойнтон Пристли. Затемнение в Грэтли ----------------------------------------------------------------------- J.B.Priestley. Black-out in Gretley, A Story of - and for - Wartime (1942). Пер. - М.Абкина, В.Ашкенази. Авт.сб. "Затемнение в Грэтли". М., "Правда", 1988. OCR & spellcheck by HarryFan, 1 December 2000 ----------------------------------------------------------------------- Повесть о военном времени и для военного времени 1 Прежде чем мы с вами отправимся в Грэтли, сообщу вам о себе некоторые сведения. Меня зовут Хамфри Нейлэнд. Мне сорок три года, так что я успел еще получить легкое ранение в прошлую войну. Родился я в Англии, но называю себя канадцем, так как родители увезли меня в Канаду, когда мне было десять лет. Там я учился в начальной школе, а после войны - у Мак-Гилла. Окончив университет, работал в качестве инженера-строителя в различных местах между Виннипегом и Ванкувером, а потом несколько лет, начиная с 1930 года, - представителем крупной фирмы "Сили и Уорбек" в Перу и Чили. Рост у меня пять футов одиннадцать дюймов, кость широкая, вешу я без малого семьдесят пять килограммов, темноволос, бледноват и склонен к угрюмости. Впрочем, у меня есть причины быть угрюмым. Одна из них - та, что в 1932 году я женился в Сантьяго на прелестной девушке по имени Маракита, а в 1936-м, ведя однажды автомобиль с бешеной скоростью между Талька и Линаресом, разбил его вдребезги, и моя жена и маленький сын погибли, а я очутился в больнице, жалея, что не погиб вместе с ними. Вот этим да еще тем, что произошло с моими друзьями Розенталями, и тем, что происходит сейчас вообще во всем мире, объясняется мое недовольство жизнью. Давно прошли те времена, когда Хамфри Нейлэнд был "душой общества". И те, кому непременно нужны "Голубые птицы над белыми утесами Дувра", пусть лучше обратятся к кому-нибудь другому. Теперь расскажу в нескольких словах, как случилось, что я работаю в контрразведке. У Сили и Уорбека служил вместе со мной в Перу и в Чили еврей из Германии Пауль Розенталь. Он и его молоденькая милая жена, венка Митци, были моими самыми близкими друзьями. Их обоих убили местные нацисты. Я добился того, что этих негодяев засадили - всех, кроме одного, который, собственно, и был главарем. Он бежал в Канаду, и я отправился за ним следом. Но в Канаде я потерял его из виду, а тут началась война, и я сразу же уехал в Англию хлопотать о патенте на чин офицера и назначении меня в инженерные войска. Слоняясь без дела по Лондону, в ожидании, когда мое заявление пройдет все нужные инстанции, я случайно встретил того человека, за которым гонялся в Чили и Канаде. Здесь, в Лондоне, он выдавал себя за голландца. Я сообщил о нем куда следует, меня вызвали к старику Оствику в его отдел, и я, неожиданно для себя, оказался на время втянутым в работу по борьбе со шпионажем. Военное министерство все еще отказывалось дать мне патент (теперь я знаю, что об этом постаралась контрразведка), и я согласился взять на себя несколько заданий по розыску шпионов, главным образом за границей. А зимой 1940 года я вернулся в Англию уже постоянным сотрудником отдела. Здесь было очень много работы, и мне все время приходилось разъезжать между Лондоном, Ливерпулем и Глазго. И если вы воображаете, что я проводил вечера в роскошно обставленных квартирах, расставляя сети молодым девицам с наружностью Марлен Дитрих или Хэди Ламарр, то, смею вас уверить, вы жестоко ошибаетесь. По правде говоря, мне не очень-то нравилось мое новое занятие, и я часто находил его скучным (впрочем, теперь я вижу, что в армии скучал бы еще больше). Но я не мог забыть Пауля и Митци Розенталь, я видел гиммлеровские методы в действии, и яростная ненависть к нацистам поддерживала меня в долгие периоды напряженной и неприятной работы. К тому же я не имел сейчас ни малейшей возможности заниматься своим основным делом инженера-строителя, разумным и культурным трудом в разумном и культурном мире. Однако предписание отправиться в Грэтли было мне особенно неприятно. Во-первых, я только что упустил случай уехать на тихоокеанское побережье, по которому давно уже соскучился. Я начинал замечать, что у меня развивается клаустрофобия [психическое заболевание - боязнь замкнутого пространства], - результат жизни на этом острове, постоянных томительных разъездов в битком набитых поездах, одних и тех же разговоров, которые приходилось слышать всюду, и душившего меня мрака затемненных городов. Я жаждал привычного простора и света. Но в нашем отделе стало теперь правилом посылать людей на работу в те места, где они никогда раньше не бывали. Я должен был ехать в Грэтли именно потому, что я не знал Грэтли и в Грэтли не знали меня. Предполагалось, что при таких условиях легче выдать себя за кого угодно, не прибегая слишком часто ко лжи, и что для дела полезнее непредубежденный ум и глаз нового человека. О Грэтли мне было известно только то, что это промышленный город в северной части Средней Англии, в котором до войны было около сорока тысяч жителей, что оттуда к немцам просачиваются важные сведения и что наряду с обычной пятой колонной там орудуют и два-три настоящих нацистских агента. В таком месте, как Грэтли, успешно работающая шпионская организация представляет большую опасность, так как здесь находится Электрическая компания Чартерса, а у самого въезда в город выстроен громадный авиационный завод Белтон-Смита, выпускающий в настоящее время новые модификации самолетов "Циклон". Кроме того, неподалеку от завода стоят несколько эскадрилий тяжелых бомбардировщиков. В Грэтли человек, умеющий распорядиться собранными им сведениями, может быть весьма и весьма полезен державам оси, если он будет слушать и смотреть в оба. Я знал, что Военно-разведывательное управление и Особый отдел имеют в Грэтли сотрудников, которые ведут там обычную, повседневную работу. Но последние донесения свидетельствовали о том, что Грэтли или его окрестности являются сейчас одним из штабов нацистских агентов, чем-то вроде небольшого шпионского центра. Меня, конечно, ознакомили с этими донесениями, и они показались мне достаточно убедительными, но толку от этого было мало. В сущности, все сводилось к тому, что где-то есть стог сена, а в нем иголки и нужно их отыскать. Так я и сказал старику Оствику перед отъездом из Лондона. - Это верно. Но знаете, что я вам скажу, Нейлэнд: вы, конечно, далеко не гений, - Оствик ухмыльнулся, показав свои желтые зубы, - но человек напористый и удачливый. В нашем деле очень много значит удача, а вам до сих пор везло. - Если бы мне действительно везло, я бы сейчас был на пути к тихоокеанскому побережью, а не отправлялся в какой-то паршивый Грэтли, - возразил я. Оствик снабдил меня рекомендательным письмом к директору завода Чартерса. Письмо было написано как надо, и, само собой разумеется, в нем ни словом не упоминалось о контрразведке. Оно также не касалось вопроса о том, что, собственно, делать инженеру-строителю на большом электрическом заводе. Но оно должно было помочь мне выиграть время: мне велено было представить его вскоре по приезде в Грэтли и, если директор склонен будет принять меня на службу (что маловероятно), потребовать несуразно высокий оклад и поставить неприемлемые условия, чтобы мне долго пришлось ждать, пока правление примет какое-нибудь решение. Это было в январе 1942 года, и вы, конечно, помните, какая тогда стояла погода, и какие вести приходили с фронта, и какова была жизнь вообще. Итак, вы легко можете себе представить, что, когда я ввалился в вагон поезда, шедшего из Сент-Пенкерса в Грэтли, настроение у меня было кислое, как уксус. Я ехал в первом классе, и скоро все остальные пять мест в моем купе оказались занятыми. Напротив меня, в самом дальнем углу, расположилась красивая дама с длинной, стройной шеей, в дорогих меховых сапожках и перчатках. У нее было с собой такое количество шерстяных одеял, как будто она отправлялась на Лабрадор. Рядом с нею сидел розовощекий пожилой джентльмен, который, наверное, состоял в нескольких местах членом правления и со спокойной совестью помогал тормозить оборонную работу. Место с краю у прохода занимал командир авиаотряда, погруженный в чтение шестипенсового боевика. Против него, на моей скамье, сидел армейский офицер с усами, которые у него, как у многих наших воинов, казались накладными. (Может быть, эти отращиваемые по приказу лихие усы - дурной признак? Боюсь, что так.) Офицер усердно изучал вечернюю газету. Между ним и мною сидел смуглый толстяк, очевидно, выставивший напоказ все свои бриллианты и благоухавший так, будто он только что вышел из парикмахерской. Он мог быть членом какого-нибудь иностранного правительства или английским кинорежиссером. В вагоне царил леденящий холод, и все топали ногами и терли себе руки, чтобы согреться. Наконец наш поезд двинулся в холодный сумрак. Прошел час или около того, и за это время никто не вымолвил ни слова. Шторы были опущены, и в тусклом свете верхних лампочек все лица казались болезненными и таинственными. Дама сидела с закрытыми глазами, но, по-видимому, не спала. Я тоже закрыл глаза, но уснуть не мог. Краснощекий пожилой пассажир затеял разговор с остальными тремя. Хотя его никто не просил об этом, он стал повторять им все, что говорили военные обозреватели и дикторы Би-би-си. Во всех его рассуждениях было так мало смысла, что лучше бы он рассказал им сказку о трех медведях. Япошкам ни за что не взять Сингапур. Туда уже посланы мощные подкрепления. Американский флот готовится сделать что-то из ряда вон выходящее. И прочее в таком же духе. Оба военных вежливо слушали. Мой сосед стриженый ассирийский царь, явно был настроен скептически, но у него, очевидно, хватило ума сообразить, что ему, приезжему, иностранцу, не следует опровергать все эти басни. Слушал и я, как постоянно слушаю все, что говорится вокруг. Ведь не знаешь, где и когда удастся выудить что-нибудь полезное для дела. А на этот раз, видит бог, мне особенно необходимо было собрать как можно больше сведений, прежде чем взяться за это дело в Грэтли. К тому же из разговора скоро выяснилось, что наш краснощекий спутник имеет какое-то отношение к Электрической компании Чартерса, хотя он об этом особенно не распространялся. Чем занимается мой экзотический сосед, так и осталось неизвестным. Наверное, его роскошные чемоданы были набиты фальшивыми ордерами на сукно и накладными на сотни тысяч яиц. Во всяком случае, я был твердо убежден, что человек, настолько похожий на иностранца, не может представлять для меня никакого интереса. Всякая двойная игра окончилась бы для него неудачно уже просто потому, что наша полиция в тонкостях не разбирается и живо упрятала бы под замок любого перемудрившего нацистского агента, который вздумал бы слишком подчеркнуто изображать из себя мрачного иностранца. Однако пора было мне вмешаться в разговор. Я всегда считаю нужным подсказать людям, что им следует обо мне думать. Таким образом еще до прибытия на место входишь в ту роль, в которой ты намерен выступить. Вставляя время от времени замечания в общий разговор, я сообщил всем, что недавно приехал из Канады, а сейчас еду для переговоров о работе на одном большом предприятии в Грэтли. Все это я изложил с некоторой важностью и таинственностью, как у нас любит говорить сейчас большинство людей. Я задал также несколько вопросов относительно Грэтли - есть ли в городе приличная гостиница, легко ли потом будет снять себе домик и прочее в таком же роде. Мне отвечали краснощекий пассажир и офицер, который даже оторвался от газеты, чтобы сообщить мне некоторые сведения о своем родном городе. Летчика больше интересовала его книжка, и я его вполне понимаю. Вдруг я заметил, что у сидевшей напротив дамы глаза уже открыты. Она держалась очень прямо, вытянув, как птица, длинную шею, и смотрела на меня в упор. Это продолжалось минуты две, потом она заговорила с краснощеким старцем об общих знакомых, - главным образом, как я понял, о местных тузах, но время от времени она все еще поглядывала на меня с каким-то недоумением. К концу второго часа оба пожилых пассажира стали клевать носом, а молодые офицеры углубились в чтение. Меня тоже начинала одолевать дремота, как вдруг дама с длинной шеей широко раскрыла глаза, улыбнулась и, наклонясь вперед, сказала тихо: - Вы, кажется, говорили, что недавно приехали из Канады? - Да, - отвечал я. - А что? Очевидно, мне предстояло выслушать всякие подробности о ее двух чудесных детях, эвакуированных в Канаду. Может быть, она даже спросит, не встречал ли я их. - Дело в том, - сказала она еще тише, - что я случайно видела вас с полгода тому назад во французском ресторане Центральной гостиницы в Глазго. Вы обедали с человеком, который мне немного знаком. На это можно было ответить по-разному, но мне следовало придумать наиболее безопасный ответ - и придумать поскорее. Я все же сначала удостоверился, что никто не прислушивается к нашему разговору. Женщина сидела, наклонясь вперед, и улыбалась, глядя мне прямо в глаза, с выражением притворного простодушия, которое я с удовольствием стер бы с ее лица оплеухой. - Вы уверены, что не ошиблись? - Совершенно уверена. И добавила с некоторым ехидством, которое мне очень не понравилось: - Я прекрасно запоминаю лица. Я пытался припомнить, с кем она могла меня видеть в Глазго, хотя вряд ли это был человек известный. Тем временем я уже успел овладеть собой. - Я говорил, что недавно вернулся в Англию из Канады. Но я не сказал, когда уехал в Канаду. Вы ведь знаете, что из Глазго еще и до сих пор отходят пароходы. - Разумеется. Вы, должно быть, тогда и собирались сесть на пароход в Глазго? - Совершенно верно. - Теперь мне было безразлично, кто был тот человек, с которым она меня видела в Глазго. Она придвинулась ближе, напоминая мне теперь уже не птицу, а скорее надушенную кошку с шелковистой шерсткой, и сказала, понизив голос: - Но дело-то в том, что я встретила вас после этого еще раз - у меня просто удивительная память на лица! - в Лондоне. Вы обедали в "Мирабелл"... Да, месяца три тому назад, не больше. Значит, вы не были тогда в Канаде, не так ли? Я покачал головой. - Относительно Глазго вы были правы, но на этот раз, извините, ошиблись. Но она, конечно, не ошиблась и прекрасно поняла, что я это знаю. Все вышло у меня очень неудачно. Впрочем, я утешал себя мыслью, что это не имеет никакого значения. Изогнув длинную шею, женщина откинулась назад, по-прежнему глядя на меня с насмешливым любопытством. Я отвечал безмятежным взглядом. Минуту-другую мы оба молчали. Потом она спросила: - Надолго вы в Грэтли? Я сказал, что и сам еще не знаю, что это зависит от того, примут меня на службу или нет. И постарался, чтобы мой ответ звучал правдиво - да, в сущности, это и была правда. Она кивнула головой, потом достала визитную карточку и протянула мне. - Вы извините меня за назойливость. Но это так странно и так на меня непохоже - приметить вас в Глазго и потом спутать с кем-то другим в Лондоне! Ни разу в жизни со мной таких вещей не бывало. Так что, если вы когда-нибудь найдете этому объяснение, может быть, вы мне позвоните и заедете выпить чашку чаю или рюмку вина? Я живу неподалеку от Грэтли, совсем рядом с заводом Белтон-Смита. Тем и кончился наш разговор. Она закрыла глаза все с той же тенью иронической усмешки на губах, а я, не взглянув на карточку, сунул ее в жилетный карман и плотнее закутался в свое тяжелое пальто. Я говорил себе, что плохо начинаю работу в Грэтли. Промахи свои я приписывал тому, что мне не по душе это назначение в Грэтли, что я выдохся и к тому же угнетен дурными вестями с фронта. Войти в роль заранее, еще до прибытия на место, - идея сама по себе правильная. Но ведь у этой жительницы Грэтли, которая явно неглупа, знает всех в городе и, наверное, двенадцать часов в сутки занимается болтовней, уже составилось, вероятно, мнение обо мне как о неумелом лгуне и, что гораздо хуже, как о человеке, которого окружает какая-то тайна. Слышал ли кто-нибудь из пассажиров наш разговор? Оба военных все еще были поглощены чтением. Краснощекий, погрузившись в забытье, легонько посвистывал носом. Но, оглянувшись на моего смуглого соседа слева, я заметил, как в этот самый миг он прикрыл тяжелым желтым веком свой словно плавающий в масле правый глаз. Значит, он подслушивал! Возможно, что это и не имело никакого значения, но от этого неудачное начало не становилось удачнее. Я подумал, что, если так пойдет и дальше, то к концу недели я, пожалуй, буду шествовать по главной улице Грэтли, нацепив фальшивую бороду и плакат, возвещающий, что я послан контрразведкой. Ай да Нейлэнд! Нечего сказать, хороша работа! Я сделал вид, что засыпаю, и примерно через полчаса заметил, как многозначительно переглядываются дама с длинной шеей и мой сосед слева, жирный иностранец. Его лица я, конечно, не мог видеть, так как все еще притворялся спящим, но выражение ее лица убедило меня, что эти двое хорошо знакомы друг с другом, что они, вероятно, по приезде где-нибудь встретятся, но не хотят, чтобы об этом знали другие. И между ними была, конечно, не любовная связь - не так она на него смотрела, - а скорее всего какие-то деловые отношения. "Черный рынок? Да, скорее это, чем что-либо по моей части", - подумал я, но все-таки решил, что на первой же неделе по приезде в Грэтли воспользуюсь приглашением этой дамы. Наш поезд с грохотом подкатил к Грэтли. Вокзал здесь, насколько мне удалось разглядеть, маленький, жалкий, как во многих небольших заводских городах Англии. Я с трудом нашел дорогу к выходу, так как вокруг была тьма кромешная. Ненавижу затемнение! Это одна из ошибок нынешней войны. Какая-то в этом боязливость, растерянность, что-то от мюнхенских настроений. Будь моя воля, я бы рискнул ждать до того момента, когда бомбардировщики уже над головой, только бы не выносить ежевечернюю тоску затемненных улиц и слепых стен. В затемнении есть что-то унизительное. Не следовало допускать, чтобы эти выродки с черной душой погрузили полмира в черную тьму. Это с нашей стороны как бы некоторая уступка, как бы признание их могущества. Я так и слышу хихиканье этих бесноватых, радующихся, что мы бродим ощупью в темноте, как они того желали. Мы создаем в окружающем нас мире мрак под стать мраку их гнусных душ. Говорю вам: я ненавижу затемнение! А такого жуткого затемнения, как в Грэтли, я нигде еще не видал. Вокзал был словно весь окутан одеялами цвета индиго. Выйдя на привокзальную площадь, вы проваливались куда-то в невидимую бездну. Три автомобиля (в один из них, как мне показалось, села дама с длинной шеей) отъехали, грохоча, - должно быть, переезжали мост, - и стало тихо. На станции не было ни единого такси. Я еще из Лондона заказал на день-два номер в гостинице "Ягненок и шест" на Маркет-стрит, и сейчас мне предстояло ее разыскивать в этом непроглядном мраке. Я вернулся обратно в зал и поймал носильщика, который, объясняя мне дорогу, все указывал куда-то вдаль, как будто мы с ним в июльский день любовались Неаполитанским заливом. Стараясь запомнить его указания, я поплелся пешком в город, таща свой тяжелый саквояж. Земля была покрыта снегом, но даже он казался черным. Воздух был сырой и холодный, чувствовалось, что скоро опять пойдет снег. Я дважды сбивался с пути, плутал по каким-то глухим переулкам, но в конце концов встретил полицейского, и он указал мне Маркет-стрит. Мы не всегда отдаем себе ясный отчет в том, что такое нынешняя война. В сущности, мы большей частью увиливаем от великой и страшной правды о ней и попросту стараемся как-то приноровиться к связанным с нею неудобствам и лишениям. Но бывают минуты усталости и уныния, когда эта правда вдруг обрушивается на вас всей своей тяжестью, и вы похожи на человека, который, проснувшись, увидел себя на дне моря. Такую тяжелую минуту я пережил той ночью в Грэтли по дороге в гостиницу. Я вдруг понял, что такое война, и правда о ней придавила меня, как обрушившаяся башня. Кто-то во мне - не Хамфри Нейлэнд, дрожащий за свою шкуру, и не британец, опасающийся за свои владения, - содрогнулся и взвыл, увидев перед собой зияющую черную пропасть, куда скользили мужчины, женщины, дома, целые города. То было видение спущенного с цепи торжествующего зла, воцарившегося на земле ада... Где-то в тайниках вселенной, никогда и не снившихся нам, кто-то дергал за веревочку, и мы плясали, а затем скользили в пропасть, и с нами проваливалось все. И начали это не проклятые нацисты, - я ненавижу этих бандитов, но вовсе не склонен представлять их во сто раз сильнее, чем они есть, - просто они первые оказались марионетками на веревочке. Они толкают нас в пропасть, в темный кипящий поток, низвергающийся прямо в ад, но создать эту пропасть они не могли. Может быть, мы создали ее все сообща, а может быть, это вырвались на волю гигантские силы тьмы? Той ночью в Грэтли я вдруг увидел эту пропасть и почувствовал себя на краю ее. Не я один - весь город был на краю этой пропасти. А в нем какие-то несколько человек (как знать, может быть, и тот, с которым я столкнулся на углу?) изо всех сил старались спихнуть всех нас вниз. Здесь, за черной завесой затемнения, где-то укрывалось зло. Но где? Мне предстояло узнать это. 2 В гостинице "Ягненок и шест" обычно останавливались армейские офицеры и летчики, и больше как будто никто. Тем не менее она была переполнена, и женщина за конторкой сказала мне, что я могу занять номер только на два-три дня. Увидев эту комнату, одновременно и холодную и душную, я подумал, что и двух дней с меня совершенно достаточно, а потом надо будет подыскать себе какое-нибудь человеческое жилье. Я еще поспел к концу обеда, состряпанного, по всей видимости, целиком из клейстера: мучной суп, вареная рыба в мучном соусе с овощами и мучной пудинг. Не думайте, что я жалуюсь на питание военного времени: держу пари, что в гостинице "Ягненок и шест" и в мирное время кормили немногим лучше. Виной этому был ее владелец майор Брембер, который бросил службу в пенангской полиции, по-видимому, не для того, чтобы содержать гостиницу, а для того, чтобы гостиница содержала его. Я видел и майора и его супругу - оба чопорные, пучеглазые, они восседали, как сахибы, в столовой с таким видом, словно они у себя в поместье, тогда как им следовало бы стоять на кухне и, засучив рукава, стряпать настоящий обед. Однако не буду распространяться о майорах Бремберах нашей страны. Я не люблю их и желал бы, чтобы они не изображали из себя содержателей гостиниц. После обеда я зашел в бар при гостинице, который открывался только с восьми часов, так как спиртного было мало. Сейчас там царило большое оживление. Виски не было, посетители пили портвейн, джин и пиво. Летчики и армейские офицеры со своими дамами сидели за столиками, большей частью группами по четыре человека. Несколько пожилых, скромно державшихся горожан задумчиво прихлебывали пиво, а в углу, у самой стойки, отдельно от других, расположилась компания, в которой я сразу признал тесный кружок завсегдатаев. Я немедленно перекочевал со своим пивом поближе к этой группе и стал наблюдать за ними. Тут были два офицера - один из них, краснолицый капитан, уже сильно подвыпил, - и пожилой, невзрачный мужчина в штатском, который говорил жеманным визгливым голосом и хихикал, как девушка. По-видимому, это он угощал всю компанию. Из двух женщин одна была полная, бесцветная особа, как будто чем-то обеспокоенная, другая - помоложе, одета наряднее и очень хороша собой. У нее был длинноватый нахальный носик и пухлые губы, которые даже тогда, когда она не говорила и не смеялась, были жадно раскрыты, словно готовые к новому взрыву смеха. Всмотревшись в нее, я ощутил уверенность в том, что уже где-то видел ее раньше и в совершенно иной обстановке, но не мог припомнить, где. Это мучило меня, и я все время пялил на нее глаза. Девушка это заметила, отвернулась и снова чему-то засмеялась, но я успел уловить в ее дерзком взгляде мимолетное выражение тревоги. Краснолицый капитан тоже заметил мое настойчивое внимание, и оно ему не понравилось. Вначале разговор компании вертелся вокруг какого-то званого обеда, на котором был кто-то из них, - кажется, та самая веселая и хорошенькая девушка, что меня заинтересовала. Обед этот происходил, по-видимому, в каком-то загородном ресторане, который, насколько я расслышал, назывался "Трефовая дама". Сыпались обычные шутки насчет общих знакомых: тот напился, эти не сумели скрыть своей любовной связи. Упоминалась и какая-то миссис Джесмонд; о ней говорили, что она "наверное, купается в деньгах", "шикарная женщина", и называли ее загадочной. Я тут же мысленно взял на заметку эту миссис Джесмонд. Разговор чем далее, тем более превращался в пустую болтовню с неизменным скабрезным привкусом, типичную для таких компаний, веселящихся в барах. В роли присяжного остряка выступал пожилой фат, у которого, как я заметил, щеки были нарумянены. Заметил я также, что под его паясничаньем крылась определенная цель - он все время высмеивал оборонную работу страны. Он ясно давал понять, что наша борьба с нацистами просто комична, хотя неизменно называл ее "трогательной". У него, видимо, было много денег, судя по тому, как он швырял ими. И он был не дурак, этот мистер Периго, как его называли остальные. Я уже начинал думать, что мне сразу повезло и что я напал на верный след... Но где же я встречал раньше эту девушку? - Эй, вы! - сказал краснолицый капитан, неожиданно перегнувшись через мой стол. - Нечего слушать, мы вам не радио! - Знаю, что вы не радио, - уверил я его, мгновенно почувствовав антипатию к этому субъекту с налитыми кровью свиными глазками. - Ну-ну, Фрэнк! - сказала полная дама предостерегающим тоном. Она мигнула второму офицеру - видимо, это был ее муж. - Вы и так уже смутили эту леди тем, что все время таращите на нее глаза, - продолжал капитан. - Вовсе нет, Фрэнк, - вступилась девушка. И, повернувшись ко мне, прибавила: - Не обращайте на него внимания. - А я говорю - да! Не мешайте мне выяснить это дело, Шейла. - Что вы хотите выяснять? - спросил я, и тон мой, вероятно, выдавал то презрение, которое я чувствовал к нему. - Я живу в этой гостинице, и если вам не нравится, что я сижу здесь, можете отправляться в другое место. - А с какой стати, черт возьми! - Он стукнул кулаком по столу, расплескав часть моего пива. У меня чесались руки выплеснуть то, что оставалось в кружке, в его идиотскую физиономию. В начале этой сцены странный человек, которого называли мистер Периго, был занят - он заказывал бармену какой-то сложный коктейль для всех. Сейчас он увидел, что происходит, улыбнулся мне, обнажив ряд зубов, как будто сделанных из самого лучшего фарфора, а Фрэнка похлопал по плечу. - Ну-ну, Фрэнк, ведите себя смирно, иначе не получите больше ни капли! Не обращайте на него внимания, дорогой сэр. Он угомонится, когда выпьет еще стаканчик. Очередь была за мной. На улыбку мистера Периго я ответил улыбкой и заверил его, что ничуть не обижен. Он настоял, чтобы я пересел к ним, и, так как угощал на этот раз он, остальные не могли протестовать. Только милейший Фрэнк по-прежнему смотрел на меня сердито. Это перемещение было мне весьма на руку. И вот я очутился у стойки, подле девушки с нахальным носиком. Глаза у нее были ярко-синие, один чуточку темнее другого. Эта особенность еще больше убедила меня в том, что я где-то видел ее раньше. Звали ее Шейла Каслсайд, и, как выяснилось из разговора, она была женой майора, сегодня утром уехавшего по служебным делам. - Что вы делаете в Грэтли? - спросила она у меня. Она держалась все так же развязно, но в обращенном на меня взгляде мне почудилась какая-то настороженность. Я повторил ей то, что рассказывал другим. - Завтра пойду к директору завода Чартерса, - сказал я в заключение. - А кто у них там директор? Как же это я не знаю? - воскликнула Шейла. Зато мистер Периго знал. - У Чартерса? Ну, как же, дорогая, это мистер Хичем, - помните, такой всегда озабоченный человечек. И то сказать - как тут не быть озабоченным? Он никак не может добиться ответа от министерства снабжения. У бедняги на заводском дворе ржавеют запасы всяких секретных изделий, а в министерстве все не могут решить, понадобятся они или нет. Как это печально, не правда ли? И маленький урод ухмыльнулся, показывая фарфоровые зубы, с таким видом, как будто речь шла о партии в бридж, а не о борьбе за жизнь каждого из нас. - Перри, вы чудовище! - воскликнула Шейла. - И я на днях слышала, как полковник Тарлингтон говорил Лайонелу, что, по его мнению, вы пятая колонна. - Шейла! - ахнула полная дама. - Как это можно! - Она весь вечер открывала рот только для таких увещаний. Мистер Периго вдруг сразу стал серьезен. - Ну, против этого я протестую! Да, да, дорогая моя, не шутя говорю: я категорически протестую. - Правильно, - вставил второй офицер. Фрэнк в этот момент был где-то в другом конце бара. - Только потому, что я пытаюсь сохранить юмор, - продолжал мистер Периго жалобно, - и не щеголяю все время своим патриотизмом... Нет, это уже слишком! И я скажу это в лицо полковнику Тарлингтону. Не всякий же может держать себя так, как будто он - родной брат аллегорической Британии. Да и внешне не все могут походить на Тарлингтона - ведь он точь-в-точь национальный флаг: белый, синий и красный. Эта острота ужасно насмешила Шейлу. Она, видимо, уже немного опьянела да и вообще была из тех женщин, которым постоянно нужна атмосфера шумного веселья. Или я ошибался?.. И где я ее видел раньше?! Я заказал вино для всех. Потом осведомился, кто такой Тарлингтон. - Один из местных заправил, - сказала Шейла небрежно. Она уже утратила всякий интерес к этому разговору. - Он член правления Электрической компании Чартерса, - пояснил мистер Периго, знавший, по-видимому, всех и вся. - И, кроме того, важная шишка в местной организации консерваторов. Он из тех, кто никогда не упускает случая сказать другим: "Все на фронт!" или что-нибудь в этом роде. И, кажется, он копьеносец или знаменосец в отряде местной обороны. Но сами посудите - называть меня пятой колонной только потому, что я люблю иной раз пошутить! - А я полагал, что у вас тут уже перестали говорить о пятой колонне, - сказал я. - Да и в самом деле перестали, - отозвался второй офицер. (Я уже успел заметить, что он осел.) - Их давно переловили и всех посадили под замок. - Ну, нет, я бы этого не сказала, - покачала головой Шейла с глубокомысленной миной, какую всегда делает ветреница, пожелавшая вдруг говорить серьезно. - Десятки их шныряют повсюду. - Откуда вы знаете, Шейла? - Знаю, и все. Подняв брови, я посмотрел на мистера Периго, и он тотчас мигнул мне в ответ. Глаза у него были очень светлые, словно выцветшие, и странно выделялись на этом безжизненном, накрашенном лице. Волосы на висках были седые, зато на макушке - фальшивая накладка безупречно каштанового цвета. - Смотрите-ка, вот и Дерек с Китти! - закричала Шейла и, вскочив, побежала им навстречу. Я смотрел ей вслед, все еще мучимый тем же неотвязным вопросом. - Обворожительная женщина, - сказал мистер Периго с фарфорово-деревянной усмешкой, противоречившей его словам. - Мы все очень любим Шейлу. Не правда ли, миссис Форест? Она такая веселая, жизнерадостная. Один мой знакомый, командированный сюда на службу и скучающий здесь, как в ссылке, говорил мне недавно, что бывают дни, когда только возможность изредка любоваться чудесными ногами Шейлы удерживает его от самоубийства. Миссис Форест немедленно призвала его к порядку. - А ведь ей много пришлось пережить до того, как она вышла за Лайонела Каслсайда, - сказал напыщенным тоном майор Форест. - Она очень рано вышла замуж, бедняжка, и первый муж ее скоропостижно скончался в Индии. Она никак не может забыть его. - Да, - подхватила миссис Форест, склонная к сентиментальности после нескольких порций джина с лимонным соком. - Я часто замечала, как глаза ее вдруг наполняются слезами, и она говорила мне, что не может забыть эти последние тяжкие дни в Индии. Впрочем, теперь она очень счастлива. - И она хорошо сделала, что вышла за майора Каслсайда, - сказал мистер Периго очень серьезно. - Он человек состоятельный, ну, и притом племянник старого сэра Фрэнсиса Каслсайда. Вы, конечно, слыхали, - это относилось ко мне, - о глостерских Каслсайдах? Я ответил, что ничего о них не слыхал, что слава о глостерских Каслсайдах не докатилась до наших прерий. Чета Форестов ледяным молчанием реагировала на этот взрыв колониального юмора, но мистер Периго, как мне показалось, незаметно подмигнул мне. - Я где-то встречал ее раньше, - добавил я, глядя издали на Шейлу. - Так вот почему вы так упорно ее рассматривали? - вкрадчиво спросил мистер Периго. - Да. Это, конечно, не важно, но вы знаете, такой пустяк иной раз не дает покоя... Оказалось, что миссис Форест целыми днями мучается, если ей не удается припомнить, где и когда она видела какого-нибудь человека. Она призвала в свидетели мужа, который подтвердил, что она мучилась иногда в течение нескольких дней. (Внушительное, должно быть, зрелище!) Затем миссис Форест объявила, что им пора домой. (Кажется, была очередь ее мужа угощать компанию.) И они ушли. Мне было любопытно, как мистер Периго будет держать себя, оставшись со мною наедине. Как я и ожидал, он сразу стал серьезен. - Вот что, мистер Нейлэнд, - начал он, - я уловил в ваших глазах вопрос, что я здесь делаю. Вы человек умный, - да-да, я это сразу увидел, - и поэтому могли заметить, что и я тоже умный человек... Верно я говорю? - Да, я это заметил. - И вы не понимаете, для чего я, умный человек, валяю дурака в компании людей, с которыми у меня не может быть ничего общего? Если говорить честно, мистер Нейлэнд, мне необходимы такие маленькие развлечения, пускай даже глупые, пустые, чтобы уйти на время от этой ужасной войны. У меня в Лондоне была небольшая картинная галерея, но немцы ее разбомбили, и я уехал сюда, потому что один старый приятель уступил мне на время свой коттедж. Это совсем недалеко от города... Домишко, конечно, убогий, но что поделаешь? Иной раз удается продать картину или заработать на продаже старинной мебели. Но, конечно, мир, в котором мне было хорошо, разрушен. - Он вздохнул. Люди обычно вздыхают только в книгах, а в жизни очень редко. Но мистер Периго вздохнул самым настоящим образом. - Так что время от времени я захожу сюда или в "Трефовую даму" - где, кстати сказать, гораздо веселее, и кормят лучше, и вино не чета этому, - чтобы час-другой поболтать о пустяках. Ужасное место этот Грэтли! Вряд ли найдется другой такой поганый городишко. Вы здесь в первый раз? - Да, и ничего еще не видел. Но думаю, что мне здесь будет неплохо. - Что ж, конечно, работа инженера и все такое... Но для меня, человека, который всегда стремился жить среди красивых вещей, - это смерть... как и вся ужасная нынешняя война... Скажите откровенно, мистер Нейлэнд, как вы думаете, есть у нас хоть малейшая надежда выиграть ее? Я сделал большие глаза. - Малейшая надежда? Вы меня удивляете, мистер Периго. Мы не можем не выиграть ее. Учтите все наши ресурсы, в том числе и людские - Англия, Америка, Россия, Китай... - Да, знаю, это все говорят. Но иногда мне думается... правда, я в этих делах ничего не смыслю... Но мне думается, что не следует забывать вот чего: всякие ресурсы ничего не стоят, пока они не превращены в военное снаряжение, и даже тогда стоят немногого, если их не используют должным образом. Державы оси, видимо, умеют применять свою военную машину, не так ли? И, кроме того, они хорошие организаторы. А мы, по-видимому, утратили эту способность. - Ничего, у нас тоже дело все больше и больше идет на лад. - Разве? Рад это слышать. Но... - Мистер Периго понизил голос. - Вы знаете, я и здесь, и в "Трефовой даме" встречаюсь со многими летчиками, армейскими офицерами, с людьми, работающими в военной промышленности, - и столько от них приходится слышать возмутительных анекдотов о тупости, и бездеятельности, и бюрократизме, что, право, я порой прихожу в полное уныние... Ну, вот, теперь, только потому, что я был с вами откровенен, вы тоже скажете, что я пятая колонна! - Нет, мистер Периго, не скажу, - уверил я его с наигранной сердечностью, которая должна была внушить ему мысль, что у меня кожа толстая, как у слона. - Не оправдывайтесь, пожалуйста. Я думаю, у всех у нас бывают такие минуты уныния. - Вот теперь вы заговорили, как настоящий американец, - рассмеялся он. От него ничто не ускользало, и его нелегко было одурачить, этого маленького человечка. - Не хотите ли как-нибудь пообедать со мной? Тогда мы сможем поговорить обо всем по-настоящему. - Спасибо, с удовольствием, мистер Периго. Кстати сказать, от сегодняшнего обеда я далеко не в восторге. - Да, в "Трефовой даме" вам больше понравится. Мы будем обедать там. Завтра или послезавтра, если вам удобно... А вот и Шейла вернулась к нам. И, кажется, с самыми злостными намерениями. Шейла непременно хотела, в свою очередь, угостить нас, но мистер Периго сказал, что ему необходимо повидать одного знакомого, и ушел, простясь с нами многократными кивками и улыбками. Когда кто-нибудь после пустой болтовни в разношерстной компании остается наедине с малознакомым собеседником, он почти всегда испытывает потребность говорить серьезно. Но, разумеется, в этих случаях люди более осторожны, чем в шумной компании. Теперь наступила очередь Шейлы. - Наши все считают его попросту старым дураком, а на самом деле он совсем не глуп. - Да, я знаю это. Она посмотрела на меня в упор. Я не мог решить, пьяна она или нет. При ее обычной манере держать себя это трудно было определить. - Я так и думала, что вы это заметите, - сказала она медленно. - А большинство моих знакомых такие глупые! И, боже, какие скучные! А вы - скучный человек? - Да. Ее горячие пальцы легли на мою руку. - Неправда. Если бы это было так, вы бы не сказали этого про себя. Как раз все нестерпимо нудные люди воображают, что с ними безумно весело. Почему вы все время так пристально на меня смотрите? - Хочу припомнить, где я вас видел раньше. - Я так и думала... То есть я хочу сказать - так именно смотрят в этих случаях. Ну, хорошо, давайте вместе сообразим. Я жила несколько лет в Индии. Там умер мой первый муж... скоропостижно... - Когда же это случилось? - Перед самой войной. В Майсуре. Но мне не хочется говорить об этом. Вы когда-нибудь были в Индии? - Нет, никогда. Мы помолчали. - Ну? - спросила она затем с внезапным раздражением. - Что "ну"? - Я многозначительно посмотрел на нее. - Чего вы на меня так уставились? В чем дело? - продолжала она, повысив голос. - Что тут у вас такое? - Фрэнк вернулся к нашему столу, настроенный все так же воинственно. Шейла весьма выразительно пожала плечами и отвернулась. Это явно укрепило решимость Фрэнка, которого, по-видимому, не смущало то обстоятельство, что он лет на десять моложе меня. Впрочем, я и сам тогда об этом не думал. - Выйдем отсюда, - сказал Фрэнк, побагровев. Я видел, что милейшая Шейла наблюдает за нами, глядя в зеркало над стойкой. Ее неодинаковые глаза ярко блестели. Для нее это было развлечением, игрой. Я подумал, что хорошо бы, разделавшись с Фрэнком, вернуться сюда и так ее отшлепать, чтобы она неделю не могла выйти из дому. - Пожалуйста, - ответил я Фрэнку. - Ступайте вперед. Мы через заднюю дверь вышли во двор, где приезжающие оставляли свои автомобили. Там было довольно светло. - Теперь слушайте, - сказал я сурово. - Покуражились, и будет! К тому же вы пьяны. - Вы в моем присутствии оскорбили даму, - объявил он. - Да и вообще я не терплю канадцев или кто вы там есть... Я устал от этого долгого дня и скис, как забытое хозяйкой молоко. И когда Фрэнк кинулся на меня, я увернулся от удара, зашел сбоку и задал ему как следует. При таком освещении трудно было попасть в подбородок, но мне это удалось, и Фрэнк полетел на землю. За спиной у меня кто-то ахнул. Это была прелестная Шейла. - Я очень рада, - сказала она. - Мне давно хотелось, чтобы кто-нибудь его хорошенько проучил. - Напишите об этом своим друзьям в Индии, - бросил я и, отстранив ее, прошел к двери и поднялся наверх, в свой номер. Здесь я надел халат и ночные туфли, закурил трубку и попробовал собраться с мыслями. Потом, вспомнив о визитной карточке, врученной мне любопытной дамой в поезде, выудил ее из кармана. В ней стояло: "Миссис Г.Д.Джесмонд", а напечатанный адрес был зачеркнут и вместо него сверху приписано: "В "Трефовой даме". Это было то самое место, где любили бывать молодежь и мистер Периго. И там же где-то обитала миссис Джесмонд, по отзывам - богатая, "шикарная" и, по всем данным, загадочная женщина, о которой мне уже было известно, что она много путешествует и зорко примечает все. Ну, а как насчет мистера Периго? Он такой же эвакуированный торговец картинами и эстет, как я - канатоходец. Я пока узнал немного и, в сущности, еще не видел Грэтли, но уже то немногое, что мне стало известно, показывало, что контрразведка не зря послала меня сюда. Прежде чем лечь, я выкурил целых три трубки. 3 К Хичему, директору Электрической компании Чартерса, мне назначено было явиться только после полудня, и я все утро бродил по городу. На улицах таял грязный снег, а серое небо оседало над землей под тяжестью нового такого же груза. Но в общем утро для прогулки выдалось сносное. При дневном свете город ничем не поразил меня. Таких городов много в Англии. Они как будто построены для того, чтобы люди, которые не снисходят даже до проживания в них, здесь ковали деньги. По одну сторону высилась смутная громада завода Чартерса, занимавшего территорию около тридцати акров, с железнодорожными ветками и каналом. Вокруг завода тянулись длинные грязные улицы с рядами кирпичных домиков. По другую сторону шли улицы пошире, со следами трогательных попыток озеленения, и беспорядочно теснились игрушечные бунгало. Центральную часть города составляли две улицы - Маркет-стрит и Хай-стрит - и площадь, где они пересекались. Такие города, если хотите знать мое мнение, выдают истинную сущность всей этой циничной игры в промышленное развитие. Строили их кое-как, по дешевке, для того, чтобы люди, которые никогда сюда не заглядывают, могли наживать здесь деньги и обзаводиться поместьями, яхтами, покупать леса и болота для охоты и уезжать на зиму в Канн и Монте-Карло. Во всякой другой стране люди просто отказались бы жить в подобных городах, где так мало преимуществ городской жизни. Ну, а англичане со всем мирятся. Надеюсь, что они будут терпеть это только до того дня, когда мир услышит последний вопль Гитлера, а тогда снесут до основания все эти проклятые города и камнями побьют алчных старых мошенников, которые после войны сразу начнут кричать, что они обнищали. Я иду туда, куда меня посылает отдел, и счастлив всякий раз, когда изловлю нацистского агента или кого-нибудь, кто продает родину немцам, ибо не приходится объяснять, какого рода жизнь нам готовят Гитлер и Гиммлер. Но из этого еще вовсе не следует, что я не имею своего собственного мнения и что у меня не чешутся руки всякий раз, когда я вижу выживших из ума простофиль, которые являются в такие места, как Грэтли, и призывают народ воевать и трудиться в поте лица во имя сохранения "нашего традиционного уклада жизни". Я провел большую часть утра на площади и примыкающих к ней улицах, где находились магазины. Я уже давно сделал открытие, что очень полезно наблюдать за выходящими и входящими в магазины людьми - это наводит на неожиданные мысли. Любая лавка может с успехом играть роль почты, а дело шпиона на девять десятых состоит не в добывании информации, а в ее передаче часто по целой цепи таких импровизированных почтовых отделений. Здесь, пожалуй, будет нелишне пояснить, что нашему отделу недавно удалось засесть в одной из крупных шпионских штаб-квартир, после того как попался джентльмен, заведовавший ею, и теперь нацистские агенты и их подручные, ничего не зная о провале, продолжали передавать свою информацию, а мы на другом конце линии принимали ее. Разумеется, иногда и мы сами отправляли сообщения, и когда они доходили до адресата, мы устанавливали, какими путями они передаются. Такая отправка и последующая проверка получения информации была делом сложным и кропотливым, но зато более результативным, чем другие методы. Я уже раньше много раз проделывал такие вещи, и, по-видимому, в Грэтли мне предстояло опять заняться этим. Пока же я прогуливался взад и вперед мимо магазинов. Я думал о том, что бедных людей не только надули, подсунув им вместо настоящего города такой Грэтли, - на них еще, кроме того, наживаются, продавая им иллюзии и наркотики. В витринах аптек красовались рекламы, сулившие чудесное исцеление. В бакалейных лавках были выставлены коробки патентованных отрубей и опилок, долженствовавших придать вашим волосам цвет чистого золота и наградить вас мускулами атлета. В табачных и винных лавках товар был весь распродан. Библиотеки пестрели обложками двухпенсовых книжек, романов о девах южных морей и продавщицах, на которых женятся герцоги, - чистейший опиум без неприятных последствий и всего только по фартингу за час. В Грэтли имелись и два кинотеатра, где за шиллинг показывали, как весело быть молодым, красивым и богатым и шутливо пререкаться с женой (или мужем) где-нибудь на Лонг-Айленде или Санта-Каталине. Несмотря на холод и ранний час, жительницы Грэтли уже облепили афиши и шли на приманку. На боковой улице я приметил маленький театр-варьете "Ипподром", где дважды ежевечерне любителям предлагалась "большая музыкальная гала-программа" под названием "Спасибо моим партнерам", состоявшая из следующих номеров: "Наш популярный комик Гэс Джимбл", "Певица с радио Марджори Гроувнор", "Неунывающие Леонард и Ларри" и "Сенсация двух континентов - мамзель Фифин". В витринах с фотоснимками у входа в театрик "мамзель Фифин" занимала больше всего места, щедро показывая себя в различных акробатических позах. Это была молодая особа могучего сложения, широколицая, скуластая, по всей вероятности, питомица какого-нибудь французского бродячего цирка. Она приглашала всех "вести счет моим петлям и оборотам", и я решил принять ее приглашение на этой же неделе. Я люблю такие маленькие труппы, актеры которых трудятся в поте лица и, как мне кажется, всегда лучше ладят со своей неприхотливой публикой, чем их более знаменитые собратья в Лондоне и других больших городах. К тому же мне не раз приходилось по просьбе отдела наблюдать за этими скромными бродячими труппами. Повернув обратно к площади, я обратил внимание на лавку, которой раньше не приметил. Она была новее и наряднее других и казалась здесь какой-то неуместной. На вывеске крупными ярко-желтыми буквами по яблочно-зеленому фону было выведено: "Магазин подарков Пру", а в витринах по обе стороны входной двери красовались букетики искусственных цветов из сукна и мягкой кожи, художественная керамика, безделушки из бронзы, затейливые календари и тому подобные вещицы. Лавки этого типа были для меня не новостью, но я не ожидал, что встречу в Грэтли такую чистенькую и нарядную. Сквозь стекло я увидел в глубине лавки шкаф с книгами. Здесь, очевидно, была и небольшая библиотека, где выдавались книги на дом. Я воспользовался этим, чтобы войти и осмотреть лавку. Девушка в веселом ярко-желтом халатике и с сильным насморком - одно не очень вязалось с другим - помогала какой-то старой даме выбирать деревянные игрушки. Я с видом скучающего фланера прошел в дальний конец, к шкафу, и обнаружил в нем недурной выбор новых книг. Даже при такой работе, как наша, человеку по временам хочется почитать, и я скоро высмотрел две книги, которые давно собирался прочесть. Однако я не снял их с полки и сделал вид, что ничего не могу выбрать. Поступил я так потому, что меня заинтересовала высокая женщина в зеленом рабочем халате, только что вошедшая в лавку через маленькую боковую дверь. Я решил, что это и есть миссис Пру, так как она держалась по-хозяйски. Минуты через две, выручив продавщицу в желтом халате, видимо, не слишком опытную. Пру подошла ко мне. - Чем могу служить? Я смотрел на нее с любопытством. С первого взгляда она мне показалась совсем молодой женщиной, на редкость высокой, статной и красивой, но теперь я видел, что она приблизительно моих лет. Это была блондинка с волосами натурального золотистого цвета, производившая такое впечатление, словно ее долгое время хранили в законсервированном виде. Выражение "хорошо сохранилась" в применении к ней приобретало буквальный смысл. Так выглядела бы юная красавица времен первой мировой войны, замороженная в свое время и сейчас извлеченная из холодильника. Волосы ее двумя тяжелыми и толстыми золотыми косами окружали голову, закрывая уши. Годы не коснулись ее полной белой шеи. Глаза были голубые, очень светлого оттенка, холодные, настороженные. Вблизи можно было заметить на лице множество мелких морщинок, как будто эта женщина начала быстро оттаивать, принимая вид, соответствующий ее настоящему возрасту. Голос у нее был ровный и звучный. Я сказал, что хочу почитать две книги, и осведомился об условиях. Она ответила. Потом спросила, долго ли я пробуду в Грэтли. - Сам не знаю, - сказал я, охотно входя в роль. - Я из Канады, по профессии инженер и вот как раз сегодня собираюсь предложить свои услуги Электрической компании Чартерса. - А если получите работу, то останетесь здесь? - Да. Но я в этом сильно сомневаюсь, - сказал я, с улыбкой глядя на нее. - Так что, если позволите, я не буду заводить абонемента. Но, разумеется, оставлю залог за книги. Она кивнула головой и спросила, где я поселился. Я ответил, и она стала выписывать квитанцию. Руки у нее были белые, довольно большие. Я протянул ей две выбранные мною книги, и она записала их названия в тетрадь. Я назвал свою фамилию. - Кстати, позвольте спросить: вы миссис Пру? - Нет, - ответила она с легкой усмешкой. - Никакой Пру не существует. - Но если бы существовала, так это были бы вы? - Да, я владелица лавки, если вы это имеете в виду. - Недавно открыли, да? - Да. Около четырех месяцев назад. И пока торговля идет очень недурно. Даже здесь люди способны ценить красивые вещи. Я приехала сюда, считая, что это безнадежная затея, но лавка мне досталась, можно сказать, даром, и я без особых затрат привела ее в порядок. Пока дела идут отлично. Но добывать то, что нам нужно, становится все труднее и труднее. - Из-за войны, разумеется? - Да, из-за войны. Я посмотрел на нее в упор и понизил голос. - Между нами говоря, осточертела мне эта проклятая война. Я в ней не вижу смысла. - Тем не менее вы приехали из Канады сюда, чтобы участвовать в ней? - Голос ее звучал почти укоризненно. - Я приехал из Канады потому, что там сейчас нет работы для людей моей профессии: я инженер-строитель. Вот я и решил посмотреть, нельзя ли здесь в Англии подработать на войне. Таковы факты, мисс... э... - Экстон. Мисс Экстон. Только не Пруденс, уж извините. - Нет, вы меня извините, мисс Экстон. - Я ухмыльнулся, потом изобразил легкую нерешительность благовоспитанного джентльмена. - Я понимаю, что это слишком большая бесцеремонность с моей стороны... Но время военное... и в конце концов я канадец и... - И что же, мистер Нейлэнд? - Видите ли, мисс Экстон, я подумал, что, может быть, вы пожалеете меня... У меня здесь ни единой знакомой души... Так не согласитесь ли вы как-нибудь вечерком отобедать со мной?.. Не могу похвалить обеды в "Ягненке и шесте", но, говорят, здесь есть за городом какой-то ресторан "Трефовая дама", где и вино, и обеды недурны. Вы бывали там? - Слышала, - отозвалась она нехотя. - Так что же вы думаете о моем предложении? На этот раз она улыбнулась с неожиданной, удивившей меня приветливостью. - С удовольствием принимаю его. И, пожалуйста, не извиняйтесь. Я тоже здесь почти чужая... Но сегодня и завтра я занята. - Значит, отложим на несколько дней, - сказал я весело. - Я опять загляну сюда, и мы сговоримся. А может быть, у вас есть телефон? Оказалось, что телефон есть, и я записал номер. Она, видимо, жила тут же, над лавкой. Мы обменялись еще несколькими фразами, и я ушел. Двумя домами дальше была табачная лавка, я вошел туда, якобы чтобы купить пачку сигарет, хотя заранее знал, что в лавке сигарет не найдется, да и не нужны они были мне. Но лавочники, у которых нет того, что нужно покупателю, обычно рады поболтать с ним, хотя бы чтобы смягчить его. - Да, просто беда, - сказал лавочник после того, как я заставил его разговориться. - Бывают дни, когда я подумываю о том, чтобы совсем закрыть лавку. Я и жене говорил. - А между тем у вас, вероятно, не такие уж: большие накладные расходы. Помещение, наверное, обходится вам дешево? - Дешево! - буквально взвыл торговец. - Господи, да ведь мы платим страшные деньги за аренду. Да, страшные. А как только вас выпотрошили, лавку отбирают, и делайте что хотите! - Значит, открывать лавку в Грэтли невыгодно? - Выгодой и не пахнет, верьте слову. Так что, если вы за этим приехали сюда, мой вам совет: лучше поищите в другом месте. Он говорил не резко, но решительно. Мы расстались друзьями. Возможно, конечно, что мисс Экстон была одна из тех бестолковых, неопытных и легковерных женщин, которым "страшная" арендная плата кажется находкой. Такого рода женщины обычно и открывают магазины "художественной" дребедени. Но мисс Экстон тем и заинтересовала меня, что явно не была такой женщиной. Однако эта лавка почему-то ее устраивала! Наш отдел, как всегда предусмотрительный в подобных мелочах, послал еще одно прекрасное рекомендательное письмо непосредственно Хичему, директору завода Чартерен, и я после совсем недолгого ожидания был им принят. Я вручил ему и первое письмо, которое принес с собой. В обоих письмах, разумеется, ни словом не упоминалось о моей связи с отделом. Зато относительно всего остального сообщались фактические данные: мое настоящее имя, возраст, специальность, стаж в Канаде и Южной Америке и все прочее. Самая мудрая политика (а добрая половина пойманных нами шпионов этого не понимала) состоит в том, чтобы не нагромождать ненужной лжи и по мере возможности не отступать от истины. Пока Хичем читал рекомендательные письма, я с легким сердцем наблюдал за ним. Периго описал его точно: это был озабоченный маленький человечек. Я держался гораздо непринужденнее, чем этот бедняга с серым, истомленным лицом человека, который работает до поздней ночи и никогда не бывает на воздухе. - Знаете, о чем я сейчас думал, мистер Хичем? - спросил я только за тем, чтобы облегчить ему начало разговора. - Нет. Скажите. - Я думал о том, что при нынешней суматохе на заводах вам, руководителям, очень тяжело приходится. Вы работаете, как негры... - Некоторые из нас работают по четырнадцать часов в сутки, мистер Нейлэнд, - сказал он с жаром. - Никогда я раньше не бывал в такой переделке, можете мне поверить. И больше всего времени у нас уходит как раз на то, что тормозит и сокращает производство. Это самое обидное... Если бы я начал вам рассказывать... - И он в порыве отчаяния взъерошил редеющий хохолок, который война еще оставила ему на макушке. Как я и рассчитывал, лед был сломан. - Так вот, мистер Нейлэнд, - начал он, снова пробежав глазами письмо, - нам, конечно, пригодились бы здесь один-два дельных человека, знающих толк в организации труда. Будь у вас хотя бы небольшой опыт инженера-электротехника, я мог бы вам твердо обещать место. Но такого опыта у вас нет. - Нет. Что верно, то верно. - Все шло как по писаному. - Лично я считаю, что чисто технический опыт сейчас не так важен, как умение организовать работу в широком масштабе, руководить ею и все такое, - продолжал Хичем. - А это вы, по-видимому, умеете. Но согласится ли со мной правление, это еще вопрос. Я только того и ждал. - Это не к спеху, мистер Хичем, и я никак не хотел бы вас затруднять. Я прошу только, чтобы вы доложили правлению, кто я такой и какая у меня квалификация. Ну, и замолвили за меня словечко. А я пока поболтаюсь в Грэтли. Мой ответ явно успокоил его и очень расположил в мою пользу. Я воспользовался этим и попросил у него письмо к директору Белтон-Смитовского авиационного завода, пояснив, что, раз я уже здесь, я хотел бы узнать, не найдется ли хоть у них работы по моей специальности. Он сразу согласился и тут же продиктовал письмо своей секретарше. Это лишний раз подтвердило то, о чем я неоднократно говорил у нас в отделе: любому человеку, говорящему по-английски, если только он не будет выставлять напоказ Железный крест, достаточно иметь одно рекомендательное письмо сомнительного происхождения, чтобы получить возможность спокойно и свободно высмотреть у нас все, что ему нужно. - Я обычно в это время обхожу цеха, - промолвил Хичем, кончив диктовать письмо. - Не хотите ли посмотреть, как мы работаем? Он очень гордился своим заводом и часа полтора водил меня из цеха в цех, объясняя, что они здесь делают и какие при этом испытывают затруднения. Вокруг все были заняты работой. Странное дело - постоянно приходится читать про такие военные заводы, где у половины людей только и дела, что строить модели самолетов да играть в футбол, а между тем я до сих пор ни разу не видел такого завода. Если эти люди притворяются только для того, чтобы обмануть начальника, то начальнику следовало бы знать, что его обманывают, а иначе какой же он начальник? Во время осмотра завода я был начеку, понимая, что здесь вполне может оказаться кто-нибудь из военной разведки или Особого отдела. И если я с этим человеком уже встречался или работал вместе, он меня, конечно, узнает. Однако ничего такого не произошло. К концу нашей долгой прогулки по заводу я уже с невольной грустью думал о том, что я все еще ловлю шпионов, хотя мог бы заниматься настоящим серьезным делом на производстве. Мне всегда нравилось руководить честными рабочими, создавать крепко спаянный коллектив. А ничего этого не было в моей нынешней деятельности. Каждый из нас почти всегда действовал в одиночку, слоняясь повсюду, разнюхивая, выслеживая выслушивая людское вранье. Конечно, и в этой работе есть нечто увлекательное. Но в тот день я этого не ощущал. Как я вам уже говорил, мне была не по душе моя миссия в Грэтли. Хичем поручил кому-то переписать мои письма, поэтому, обойдя цеха, мы направились через двор к заводской конторе. Но Хичема догнал и остановил один из мастеров, и я пошел дальше один. Неподалеку от входа в контору я остановился, поджидая директора. Полицейский сержант, разговаривавший с кем-то у ворот, подошел теперь ко мне. Это был молодой парень, вероятно, недавно произведенный в сержанты и не в меру распорядительный. У него был выступающий вперед подбородок, который в наших иллюстрированных журналах всегда символизирует сильный характер, ум, стойкость, а в действительной жизни, по моим наблюдениям, является лишь признаком безнадежной тупости. - Одну минуту! - произнес сержант с таким видом, как будто я не стоял совершенно неподвижно, а пытался бежать от него. - Я хотел бы взглянуть на ваш пропуск. - У меня его нет, - ответил я довольно благодушно. - Не полагается ходить по территории завода без пропуска, - сказал он. Против этого спорить было трудно. Но я объяснил ему, что пришел по делу к директору и сейчас еще нахожусь, так сказать, в его обществе, - как раз поджидаю его здесь. - В чем дело, сержант? Спрашивавший только что вышел из конторы. Это был бравый, холеный мужчина лет шестидесяти, с лицом, похожим, на хороший кусок филе, с кустистыми бровями и аккуратно подстриженными седыми усами. Он напомнил мне наших генералов прошлой войны. Он был в штатском, но чувствовалось, что он только что сбросил военный мундир и в любую минуту может снова оказаться в нем. И говорил он, конечно, отрывисто повелительным тоном. Сержант поспешно отдал честь, и я подумал, что эти двое принадлежат к одной и той же категории людей. - Я только что спрашивал у него пропуск, сэр, - пояснил сержант. - Правильно! - рявкнул вновь пришедший. - Я уже говорил, что надо поставить кого-нибудь для контроля. Вообще я в последнее время замечаю здесь черт знает какую расхлябанность. - Так точно, сэр. - Оба сурово уставились на меня. Таким субъектам необходимо иметь подчиненных. Какой смысл культивировать эту манеру обращения, если некем командовать и некого муштровать? - Я уже объяснял, что пришел к мистеру Хичему. Мы с ним только что вместе обходили завод. Да вот и он. Он вам подтвердит. - Ладно. Сержант, идите на свой пост. Сержант снова отдал честь и, чувствуя, что я каким-то образом навлек на него внезапную немилость начальства, кинул мне на прощание долгий и недобрый взгляд. Подошел Хичем и познакомил нас. Оказалось, что это полковник Тарлингтон, о котором вчера при мне говорили в баре. Я не удивился. - Слушайте, Хичем, - начал полковник, едва удостоив меня взглядом, - я вижу, Стопфорд попал в столовую комиссию. - Да, кажется, - ответил Хичем рассеянно. - Но вы сами понимаете, что это недопустимо. Этот малый всегда был у нас в списке опасных. Он коммунист. - Знаю, - отозвался Хичем, лицо которого выражало теперь еще большую озабоченность. - Но членов столовой комиссии выбирают сами рабочие, и, раз они хотят Стопфорда, я ничего не могу поделать. - Еще как можете, - сердито возразил полковник. - Нет ничего легче. Завтра я буду говорить об этом на заседании правления. Вам известна моя точка зрения. Мы выпускаем секретную продукцию, а на нашем заводе выбирают коммунистов то в одну комиссию, то в другую, то в третью, между тем по городу рыщут всякие беженцы из Германии. Бог знает, чем все это кончится. Предупреждаю вас, я приму самые строгие меры. И здесь, на заводе, и в городе... Самые строгие меры... - Он сухо кивнул нам обоим и удалился. - Я уже слыхал о нем, - сказал я Хичему, когда мы поднимались по лестнице в контору. - О ком? О Тарлингтоне? - Да. Что он собой представляет? - Как вам сказать, - начал Хичем, словно извиняясь. - Он тут вертит всей округой... Он, собственно, землевладелец, но он и член нашего правления, и местный мировой судья, и все что хотите. Человек безусловно энергичный, умеет произнести эффектную речь в Неделю Военного Флота и все такое. Но он перегибает палку. Вот теперь новая блажь: немецкие беженцы. Вбил себе в голову, что все они шпионы и члены пятой колонны, и заставил нас выгнать с завода одного очень способного химика-металлурга, австрийца. Мы никак не могли его урезонить. - "Оплот родины", - ввернул я. - Вот-вот. - И, спохватившись, должно быть, что зашел слишком далеко, он заговорил опять деловым тоном. - Возьмите ваши письма, мистер Нейлэнд, а копии я передам правлению. Записку к Робсону на Смитовский завод я вам дал? Отлично. Но не поступайте туда, не дав мне знать. Нам и здесь нужны люди. Сержант по-прежнему торчал у ворот, когда я выходил, и, несмотря на то, что он видел меня в обществе начальства, я, должно быть, все еще казался ему подозрительным, и он жалел, что нет повода отвести меня в участок. Я приветливо улыбнулся ему и дружески помахал рукой, а затем пожалел об этом. В нашей работе мы прибегаем к услугам местной полиции только в тех случаях, когда это совершенно неизбежно, тем не менее не было никакого смысла выходить из роли только затем, чтобы подразнить невзлюбившего меня сержанта. Но в ту минуту мне этого хотелось, и я поддался своему настроению. Я напился чаю в гостиной "Ягненка и шеста" и имел удовольствие видеть майора Брембера, разгуливавшего в пуловере канареечного цвета и в оранжевых спортивных шароварах до колен. Я готов был держать пари на что угодно, что он и полковник Тарлингтон нашли бы общий язык, но прекрасно понимал, что Тарлингтон гораздо более крупная фигура. (Мне доставляло удовольствие называть их про себя без чинов. Меня всегда раздражают штатские, которые упорно называют себя майорами и полковниками.) В гостиной несколько человек пили чай и тихо разговаривали, но никого из тех, кого я уже видел раньше, не было. Покуривая трубку, я довольно лениво обдумывал то немногое, что успел узнать сегодня, но пока все это не складывалось в единый цельный узор и не увязывалось с теми жалкими обрывками сведений, скорее намеками, которые сообщили мне в отделе. Я начинал думать, что даже и эти сведения о шпионаже в Грэтли неверны. Я все еще разбирался в отдельных клочках этой загадки-головоломки, когда громкоговоритель разразился очередными сообщениями с фронта. Диктор пытался нас уверить, будто серьезные осложнения, по-видимому, начавшиеся на Дальнем Востоке, каким-то образом уравновешиваются тем, что мы сбили парочку немецких истребителей и обстреляли из пулеметов несколько их грузовиков в Ливии. Уже десять минут длилась эта вздорная болтовня, а до конца передачи все еще было далеко, и нам грозило выступление какого-нибудь второстепенного представителя власти с добрыми советами. Поэтому я решил ретироваться из гостиной. Бар открывался значительно позже, так что не имело смысла сидеть здесь и ждать. На улицах царил такой же мрак, как вчера вечером, и я уже начал проклинать себя за то, что ушел из гостиницы, но вдруг вспомнил о маленьком театре-варьете в переулке неподалеку. Я ощупью добрался туда и узнал, что первое представление только что началось. За два шиллинга мне дали место в партере, рассчитанное, должно быть, на муравья, а не на взрослого мужчину, так как ноги девать было некуда. Театр представлял собою квадратную коробочку с одним ярусом. Крошечный оркестр, состоявший в основном из немолодых и толстых женщин, то громыхал, то дребезжал. На сцене плясали шесть белокурых "герлс", которых только с большой натяжкой можно было назвать танцевальной группой. Как видно, кто-то в общих чертах объяснил им, что делает кордебалет в ревю, и теперь они старательно выполняли указания. "Наш популярный комик" Гэс Джимбл оказался пожилым низеньким человечком с хриплым голосом. Он трудился, как негр, то выскакивая на сцену, то убегая, непрерывно менял шутовские головные уборы и бутафорские костюмы и обильно сдабривал свои монологи скабрезностями, заставлявшими женщин на балконе визжать от смеха. Гэса нельзя было упрекнуть ни в чем - разве только в том, что он не смешит. Но он все-таки понравился мне больше, чем Леонард и Ларри, выступавшие словно в каком-то меланхолическом бреду, и певица с радио, очень строгая, подчеркнуто элегантная, вся в бусах и браслетах. Дама эта внушала робость, даже когда была серьезна, и попросту приводила в ужас, когда становилась кроткой и застенчивой. Шесть белокурых "герлс" все время возвращались на сцену, и улыбки все больше застывали на их лицах, а ляжки все больше покрывались пятнами. Мамзель Фифин, эта сенсация двух континентов, могучая широколицая молодая особа, чьи фотографии занимали так много места в витринах у входа, ни разу не появилась до самого антракта: ее приберегали для второго отделения, которое она должна была "вывозить". Когда в зале вспыхнул свет, я увидел справа от себя, на два ряда впереди, целую компанию, в которой было и несколько человек, уже мне знакомых. Ближе всех сидели мистер Периго и втиснутая между двумя молодыми офицерами Шейла Каслсайд, а подальше в том же ряду - моя недавняя попутчица миссис Джесмонд. Увидев ее, я вспомнил о смуглом иностранце, который делал вид, что не знаком с этой женщиной, а потом, думая, что я сплю, переглядывался с нею. Куда он девался? Не успел я это подумать и обвести глазами зал, как увидел его у стены подле первого выхода, в нескольких шагах от миссис Джесмонд. Я надвинул шляпу на глаза и поднял воротник пальто. Вскоре вся компания встала, - вероятно, собираясь пойти в буфет, - и миссис Джесмонд была впереди всех. Дойдя до нашего общего приятеля-иностранца, она на миг задержалась, и они быстро и тихо обменялись двумя-тремя словами. Потом она вышла из зала, а за нею остальные. Полминуты спустя, проходя мимо смуглого джентльмена, я бегло глянул на него и успел заметить в его влажных и печальных глазах огонек, показавший, что он меня узнал. Но он не поздоровался и снова впал в задумчивость. "Наверное, старинный поклонник мамзель Фифин, сенсации двух континентов", - подумал я. Буфет располагался внизу, в довольно большом помещении, и народу там было не особенно много. Меня немедленно узнал и громогласно окликнул мистер Периго, на этот раз никого не угощавший. Кажется, в роли хозяйки выступала миссис Джесмонд. Мистер Периго восторженно приветствовал меня. Всякий бы подумал, что мы с ним старые друзья. - Ага, дорогой мой, вот мы и встретились опять, - сказал он, поглаживая меня по плечу. - Мне только что рассказывали, что вам пришлось вчера после моего ухода применить сильнодействующее средство, чтобы успокоить нашего друга Фрэнка... Нет-нет, я вас не осуждаю, ничуть не осуждаю... Ну-с, разрешите предложить вам стаканчик чего-нибудь, а затем я представлю вас миссис Джесмонд. Обворожительная женщина! Не знаю, что бы мы делали здесь без нее!.. Чем же вас угостить? Попробую добыть для вас немного виски. Он суетливо засеменил к стойке, а я остался на том месте, где мы с ним встретились. Но через минуту меня увидела Шейла и направила свой бесстыжий нос в мою сторону. Она была в таком же возбуждении, как и вчера вечером, но сегодня она, очевидно, не могла быть пьяна, и я решил, что это, должно быть, ее обычное состояние, когда вокруг много людей, шум и яркий свет. - Послушайте, - промолвила она очень серьезно, - если вы думаете, что я прощу вам вчерашнее, не требуя от вас извинения, так вы ошибаетесь. Теперь решайте. - Ладно, - сказал я. - Ну, что же? Продолжайте... Но я не продолжал. Я принялся набивать трубку, как будто Шейлы здесь не было. - Я не отрицаю, что Фрэнк вел себя гадко, и я отчасти довольна тем, что произошло. На него иногда находит, хотя, правда, он уже целую вечность не скандалил. Теперь он клянется, что при первой же встрече изобьет вас до полусмерти. Но вы не беспокойтесь, я случайно узнала, что он будет занят на дежурстве несколько вечеров подряд. - Спасибо. Я и не беспокоился. - Ну, извинитесь же! - Извиниться? За что? Она дотронулась до моей руки. - Вы по-свински обошлись со мной и отлично это знаете. Она говорила так серьезно, как будто мы были долгое время близки и я вдруг поступил с нею дурно. Она не сознавала, почему перешла на этот тон, мне же казалось, что я это знаю. Но мистер Периго со стаканом виски в руке и с фарфоровой улыбкой на лице уже пробирался к нам. - Прошу вас, дорогой мой. Они клянутся, что больше у них нет ни капли. Что тут у вас с Шейлой? Опять пристаете к нему, Шейла? Вы славная девочка, но иногда бываете ужасно надоедливы. - О!.. - Шейла едва удержалась от того, чтобы выпалить что-то, вероятно, очень грубое и весьма неприличное для дамы. Мистер Периго бросил мне быстрый многозначительный взгляд. - Теперь вам надо познакомиться с миссис Джесмонд. Сегодня мы все ее гости. - Я, собственно, уже знаком с нею, - сказал я. - Я так и знала! - воскликнула Шейла сердито. - Все загадочные мужчины и загадочные женщины - одна компания. Тем не менее, когда я направился с мистером Периго к стойке, Шейла шла вплотную сзади и все время щипала меня за локоть. Жена военного, окруженная десятками других военных, с которыми она, видимо, состояла в более чем приятельских отношениях, Шейла должна была чувствовать удовлетворение и, вероятно, чувствовала его. Но от нее все же исходили какие-то волнующие призывы. Я благодарил бога, что она не принадлежит к тому типу женщин, который мне нравится. - Ну, скажите на милость, как это странно вышло! - воскликнула миссис Джесмонд после того, как я поздоровался и был представлен сопровождавшим ее молодым людям, летчику и армейцу. - А я надеялась, что вы позвоните мне, как я вас просила. Я сказал (и не соврал), что собирался позвонить завтра. Потом спросил, понравилось ли ей представление. - Мерзость! - воскликнула она, улыбаясь своим двум кавалерам. - Я никогда не бывала в этом ужасном театрике, но мистер Периго настаивал, и мальчики его поддержали. Они говорят, что здесь выступает какая-то совершенно замечательная акробатка. - Сногсшибательная! - изрекла авиация. - Я слыхал о мамзель Фифин, - сказал мистер Периго с напускной серьезностью, - и как будто даже видел ее в Медрано, в Париже. Вы, наверное, ведете счет ее трюкам? - Интересное зрелище, - сказала армия. - Значит, придется опять втискиваться в эти жуткие кресла, - вздохнула миссис Джесмонд, сияя улыбкой на все стороны. - Мистер Нейлэнд, я сегодня праздную, - только сама не знаю, что именно, - и пригласила всех этих милых людей обедать в "Трефовой даме". Не хотите ли к нам присоединиться? Я поблагодарил, и мы вернулись в зал. Теперь я сидел в их ряду, зажатый между Шейлой и мистером Периго. Толстый чужестранец по-прежнему стоял у стены, но и бровью не повел в сторону миссис Джесмонд. Я поймал себя на том, что думаю о миссис Джесмонд, вместо того, чтобы любоваться бурным галопом шести белокурых "герлс". В вагоне я не имел возможности хорошо рассмотреть ее, заметил только, что у нее длинная шея, что она богато одета и очень красива. Теперь я видел, что она уже не молода, во всяком случае, не моложе меня. У нее была хорошая фигура, круглое лицо, розовое, как персик, и красивые глаза, глаза женщины пожившей и опытной. Как многие женщины, успешно воюющие со своим возрастом, она производила впечатление не совсем "настоящей". Казалось, стоит хорошенько встряхнуть ее - и она рассыплется в прах. Что касается меня, то я не захотел бы и пальцем ее коснуться, но было в ней что-то тревожащее и даже влекущее. Она напоминала экзотический плод, который слишком долго пробыл в дороге и, вероятно, внутри уже совершенно сгнил, но все еще издает сладкий, чуть затхлый аромат. - Берегитесь! - шепнула Шейла, и ее дыхание защекотало мне ухо. - Она опасная женщина. Не знаю чем, но она опасна. Я наклонил голову и сделал вид, что поглощен выступлением Леонарда и Ларри, которые наводили еще более жестокую скуку, чем раньше. Я был доволен, что Шейла заговорила о миссис Джесмонд, и ничего бы не имел против продолжения этого разговора. Но я знал, что у мистера Периго тонкий слух и он не упустит ни одного слова. Когда Леонард и Ларри ушли со сцены, он покачал головой и произнес: "Очень трогательно!" Я не сказал ему, что один из них напоминает его. Но сильный толчок локтем со стороны Шейлы свидетельствовал о том, что и ей тоже это пришло в голову. "Наш популярный комик" Гэс опять принялся за дело, еще более рьяно, чем прежде, к полному восторгу зрителей, в том числе и наших офицеров и Шейлы, которая до слез хохотала над его дешевыми остротами. Она смеялась в тех самых местах его монолога, которые смешили фабричных девчонок на балконе, и совершенно так же, как они. Это было очень любопытно. От меня не укрылось, что один раз мистер Периго обернулся и поглядел на Шейлу внимательным, изучающим взглядом, холодным, как лед. Миссис Джесмонд я не мог видеть как следует, так как она сидела на три места дальше, но я ни разу не слыхал ее голоса, и у меня сложилось впечатление, что ей скучно. А я не скучал. И, уж во всяком случае, не скучал я с той минуты, как поднялся занавес и мамзель Фифин начала свои упражнения на кольцах и на трапеции. Сильная, как молодая кобыла, она была в то же время удивительно гибка и могла извиваться самым необычайным образом. Как объявлено было в афише, она предлагала зрителям считать, сколько раз она проделает каждый трюк, и слышно было, как все в зале бормочут: "Раз, два, три, четыре, пять" и так далее. Насчитали семь одних трюков, одиннадцать других, девять третьих, пятнадцать четвертых, и Фифин всякий раз сама объявляла итог. Говорила она мало, но я почему-то решил, что она эльзаска. Ее номер, с которым она, очевидно, выступала много лет, представлял собой смесь акробатики с клоунадой и имел громадный успех. - Посмотрите-ка на мистера Периго! - шепнула мне Шейла. - Теперь ясно, каковы его вкусы! Он услышал и тотчас повернулся к нам, по обыкновению широко улыбаясь, так что его щеки собрались в складки. Но улыбка эта меня не обманула: я уже видел только что совсем другого мистера Периго. Не прошло и двух минут после появления на сцене акробатки, как он застыл, сосредоточив все внимание на Фифин. Я слышал, как он считает, очень старательно и серьезно; можно было подумать, что он импресарио Фифин. - Вы очарованы, сознавайтесь! - крикнула ему Шейла под шум восторженных аплодисментов публики, которые мамзель Фифин принимала довольно равнодушно. Но мистер Периго уже опять вошел в обычную роль. - Ну, конечно, очарован, дорогая, - ответил он. - При ней чувствуешь себя хрупким, миниатюрным созданием. Обожаю таких женщин! Что за руки! А ляжки! И потом, знаете, когда она делала петли, я держал пари сам с собой и выиграл у себя тридцать два шиллинга шесть пенсов. Это очень увлекательно. Вы меня понимаете? - Последнее относилось уже ко мне. - Понимаю, - откликнулся я. Но я, конечно, не все понимал тогда, хотя кое-что уже было ясно. В это время вся труппа, выведенная на сцену Гэсом, возвещала нам - без особенно бурного оптимизма, - что "Англия пребудет вовеки". А миссис Джесмонд и ее друзья уже собирались уходить. На улице, в этом мешке сажи, мы с трудом разыскали две машины, и в одну сели Шейла, мистер Периго и я, а вместо шофера - один из молодых офицеров. Пока машина, громыхая и кряхтя, тащилась во мраке и слякоти, мистер Периго был до странности замкнут и молчалив, мне тоже разговаривать не хотелось, и только Шейла с офицером не переставали трещать о всякой ерунде. Я был в дурном настроении, как всегда после такого абсолютно бессмысленного времяпровождения, но, вероятно, еще и оттого, что мне хотелось поесть и выпить. Об этом я сказал своим спутникам. - Не беспокойтесь, миленький, - прокричала мне через плечо Шейла, - будет чудный обед и выпивка, увидите! Не знаю, как миссис Джесмонд умудряется все это доставать, но достает. Мы, наконец, куда-то приехали, но я не мог разглядеть куда. Когда наша машина остановилась, я услышал звуки танцевальной музыки. - И подумать только, - промолвил вдруг тихо мистер Периго, - что от Арктики до Черного моря тысячи людей сейчас мерзнут и погибают. В Греции и Польше миллионы умирают с голоду. На Дальнем Востоке людей, среди которых, быть может, находятся и наши друзья, режут, истязают... - Ох, перестаньте, ради бога! - воскликнула Шейла. - Ладно, не буду, дорогая, - хихикнул мистер Периго, выходя из машины. - Я говорил не с вами, а с нашим другом Нейлэндом, потому что он, я вижу, человек разумный. И, как разумный человек, уже начинает, вероятно, задавать себе вопрос, для чего мы продолжаем это яростное самоуничтожение. - Для того, чтобы победить Гитлера, - сказал офицер, видимо, славный малый. - Несомненно, - подхватил мистер Периго с каким-то злорадством, - но можем ли мы победить Гитлера? - Послушайте... - начал офицер, которому это очень не понравилось. - Ах, да прекратите вы этот спор, и давайте хоть раз повеселимся как следует! - взмолилась Шейла. У Шейлы всегда был такой тон, как будто она только что сменилась с двенадцатичасового дежурства в операционной, хотя на самом деле она, наверное, с утра до вечера пудрила нос да болтала по телефону. Но надо сказать, что это с ее стороны была только поза. Она избрала ту линию поведения, которой, как она думала, от нее все ожидали. Я это понял, и она видела, что я это понимаю. В "Трефовой даме", по-видимому, было принято идти прямо в бар, где подавались коктейли, - не только потому, что хотелось выпить, но и потому, что в баре царствовал Джо. За десять минут я выслушал столько похвал Джо, что счел его местной знаменитостью. Это был предприимчивый малый, драгоценный продукт, вывезенный из Лондона, где он смешивал коктейли у Борани. Джо держался так, словно сделал Грэтли большое одолжение, снизойдя до приезда сюда. Надо отдать ему справедливость: коктейли у него получались отменные и все, что нужно для их приготовления, всегда было под рукой. Он мне сделал два таких сухих мартини, каких я уже давно не пробовал. Приветливый, бойкий парень, очень опрятный и даже щеголеватый в своей белой куртке, он был услужлив, расторопен и с довольно сильным американским акцентом рассказывал занятные анекдоты. Он чем-то напоминал моряка. Мне нравилось наблюдать, как он работает. Обедало нас восемь человек в зале, служившем одновременно и танцевальным залом и обставленном с гораздо большим вкусом, чем этого можно было ожидать от провинциального загородного ресторана. Шейла оказалась права: миссис Джесмонд угостила нас на славу. Обед был так же хорош, как и коктейли. Нам подавали омаров, жареных уток, суфле из сыра, первосортное красное вино, ликер и бренди. Я сидел между миссис Джесмонд (посадившей с другой стороны своего летчика) и Шейлой, вторым соседом которой был армеец. Затем тут был, конечно, мистер Периго. Он ел и пил с явным наслаждением и болтал с двумя довольно бесцветными дамами, которыми пополнилась наша компания. Я не мог понять, почему миссис Джесмонд так со мной носится: ведь я, несомненно, мужчина не в ее вкусе, да и всякий мог видеть, что она усиленно обхаживает летчика, которого, кстати сказать, это немного смущало. Меня ожидал сюрприз. В зале я увидел мою новую знакомую из магазина подарков, мисс Экстон, танцевавшую с дородным подполковником авиации. Она была очень эффектна. Я вспомнил, что, когда я, приглашая ее обедать, упомянул о "Трефовой даме", она ответила, что слыхала об этом ресторане, но и не заикнулась о том, что будет здесь сегодня вечером. Правда, она тогда могла еще не знать этого. Шейла заметила, что я смотрю на мисс Экстон. От Шейлы ничто не могло укрыться. - Это, кажется, хозяйка того ужасного "художественного" магазина? - сказала она. - Да? А я только что хотел спросить у вас, кто это. - Она самая, - продолжала Шейла, прищурившись. - И, поверьте, она гораздо старше, чем кажется издали. Не нравится она мне. Я рассмеялся. - Чем же? - Во-первых, она снобка. Во-вторых, лгунья. Что мисс Экстон лгунья, я знал, а снобизм ее ничуть меня не интересовал. В Англии половина населения обвиняет другую половину в снобизме, и, в общем, не без основания. - И это все? - спросил я, стараясь не выказывать любопытства. - Нет. - Шейла подумала с минуту. - В ней есть что-то недоброе. Обратите внимание на выражение ее глаз, если окажетесь близко. Она повернулась и заглянула мне в лицо. - Я не дура, поверьте. Не буду отрицать, что веду себя иной раз глупо, но я не дура. Я в жизни многое видела и знаю ее лучше, чем большинство этих людей. - Да, мне это известно, - сказал я и тоже посмотрел Шейле прямо в глаза. Этой репликой я словно стер с ее лица наигранную веселую дерзость. Шейла побледнела и, допив вино, сказала: - Пойдемте танцевать. Мне танцевать не хотелось, но во время танцев говорить с нею было удобнее, чем за столом. - Итак? - начал я, когда мы заскользили по паркету. - Вы хотите меня выдать? - прошептала она, пошевелив пальцами, зажатыми в моей руке. Я сделал удивленное лицо, хотя ничуть не был удивлен. - А что я могу выдать? - Многое. И вы отлично это знаете. Я еще вчера вечером догадалась, что вы знаете. Мне тоже ваше лицо знакомо, но не могу припомнить, где я вас видела. Меня это всю ночь мучило. - Не понимаю, какое это имеет значение, - сказал я. - И если бы я даже хотел вас "выдать", как вы выразились, я не знал бы, что именно можно выдать и кому. Так что оставим этот разговор, хорошо? Она искоса посмотрела на меня, кивнула головой и заулыбалась, как прежде. Музыка умолкла, но вокруг захлопали, и оркестр снова заиграл. Мы с Шейлой все танцевали. - Вот не думал, что в английских заводских городах бывают такие рестораны, - заметил я. - А их нигде и нет, - ответила она быстро. - Это только нам в Грэтли так повезло. Да и долго ли он продержится... - А кто владелец? - Как, вы разве его не знаете? Да вот он стоит - вон тот плюгавенький... Да-да, это и есть хозяин "Трефовой дамы" мистер Сеттл. Никогда не подумаешь, правда? - Нет. Можно всю жизнь на него смотреть и не догадаться! Танцуя, мы приблизились к человеку, на которого указывала Шейла, и я захотел проверить, не ошибся ли я. - Вы имеете в виду вот этого человечка, да? - Да. Это мистер Сеттл, - повторила Шейла. Он увидел ее и с улыбкой поклонился. Но затем увидел меня и перестал улыбаться. Его фамилия была не Сеттл, и я готов был держать пари на весь остаток моего годового заработка, что он, может быть, управляющий этого заведения, но ни в коем случае не его владелец. Я знавал его в Глазго - в период, когда миссис Джесмонд видела меня там. Тогда его звали Фенкрест, и он был так беден, что не мог бы заплатить даже за вилки и ложки такого ресторана, не говоря уже обо всем остальном. Он не знал, что я работаю в Отделе, не знал даже, вероятно, о существовании Отдела. Но в Глазго он встречал меня в обществе одного полицейского чиновника, а может быть, и двух-трех, и, наверное, думал, что я имею какое-то отношение к полиции. Во всяком случае, улыбка его испарилась, а секунды через две испарился из зала и он сам. Да, судя по всему, "Трефовая дама" далее без жареных уток и вин была прелюбопытным местечком! - У вас такой довольный вид! - сказала Шейла. - Я доволен, что попал сюда. Очень мило со стороны миссис Джесмонд, что она меня пригласила. - Она любит время от времени "праздновать", как она выражается, а в промежутках мы с нею подолгу не видимся. Впрочем, "мы" - это все, кроме летчиков и армейцев, за которыми она охотится. Они-то с нею видятся, но где и когда - кто их знает. - Некрасиво, Шейла, говорить такие вещи о даме, у которой мы в гостях, - заметил я. - Однако я вижу, все наши вышли из-за стола. Чем бы теперь заняться? - Сходить опять к Джо и попросить у него два виски с содовой, - сказала Шейла. По дороге в бар она объяснила мне, что Джо - находка для "Трефовой дамы", что он развлекает публику, что он здесь самый полезный человек и его любит вся их компания. Одним словом, Джо - прелесть. - Думаю, что и я его полюблю, - заметил я, мысленно спрашивая себя, куда девались миссис Джесмонд и мистер Периго. В баре их тоже не оказалось. Должно быть, здесь где-то была гостиная. Джо рассказывал толпившимся у стойки молодым людям анекдот о начальнике ПВО и вдове. Анекдот имел успех. Когда он был досказан и я получил виски, я с большим удовлетворением заметил, что двое военных усердно занимают Шейлу. Я передал ей стакан, торопливо выпил свою порцию и вышел, в сущности, не решив еще, что сейчас предпринять. В коридоре за столовой я обнаружил дверь с надписью: "Посторонним вход запрещен". Я быстро распахнул ее, крикнул: "Ах, простите!" - и захлопнул снова. Я думал найти там Фенкреста - похоже было, что здесь кабинет управляющего, - но Фенкреста в комнате не оказалось. Зато тут был другой - и кто же? Тот самый толстяк-иностранец, которого я уже видел сегодня вечером в театре. В конце коридора налево был вход в большую крикливо убранную гостиную, где люди сидели за столиками, пили, слушали радио. Немного постояв у двери, я убедился, что здесь благополучно обретаются мистер Периго, обе скучные дамы и офицер. Напротив двери вверх уходила лестница, узкая и плохо освещенная. Но я и при этом освещении сумел разглядеть, что по ней осторожно и бесшумно спускается Фенкрест, ныне Сеттл. На этот раз ему не удалось от меня ускользнуть. - Хэлло! - ухмыльнулся я. - А, здравствуйте! Мистер Нейлэнд, если не ошибаюсь? - Совершенно верно. А вас как теперь прикажете называть? - Пойдемте ко мне в кабинет, - сказал он поспешно. - Выпьем. Он привел меня в ту самую комнату, куда я заглянул несколько минут назад, но иностранца там уже не было. В глубине кабинета я заметил вторую дверь. - Видите ли, мистер Нейлэнд, - начал Фенкрест довольно неуверенно, - я... у меня вышли неприятности с женой как раз в то время, когда мы с вами встретились в первый раз в... постойте, где же это было? - Это было в Глазго, и у вас вышли неприятности не только с женой, но и с полицией, - подсказал я. "Неприятности" у Фенкреста вышли после аферы, имевшей отношение к министерству торговли, - кажется, речь шла о лицензии на экспорт, - и меня все это касалось лишь постольку, поскольку Фенкрест мог быть связан с людьми, представляющими интерес для нашего отдела. Но Фенкрест и сам был скользкий человечишка и внушал мне антипатию. Такие всегда способны на что-нибудь нечестное - и не потому, что они жулики по природе, а просто потому, что любят легкую наживу и беззаботную жизнь и не любят работать. Их тысячи, и чем скорее их вытащат из их укрытий - контор и кабинетов - и заставят рубить деревья или чинить дороги, тем будет лучше для всех остальных. - Это было просто недоразумение, - сказал он торопливо. - Как я уже говорил вам, у меня были нелады с женой, и поэтому, когда мне предложили здесь место, я переменил фамилию, чтобы жена меня не разыскала. Вот и все. Выпьете чего-нибудь, мистер Нейлэнд? - Нет, благодарю. Почему вас здесь считают владельцем "Трефовой дамы"? - А откуда вы знаете, что я не владелец? - Вы бы еще спросили, откуда я знаю, что вы не чемпион Королевского флота в тяжелом весе! - Это другое дело. Достаточно взглянуть на меня. - Вот это самое я и делаю. - И я действительно с полминуты смотрел на него в упор. Ему было явно не по себе от моего взгляда, и он ерзал на стуле, хватаясь то за свой стакан, то за портсигар. - Скажите, кто же хозяин этого заведения? Он опасливо огляделся по сторонам. Дернул плечами. Потер лысеющую макушку. Он был очень смущен, а я наслаждался его смущением. - Ну, кто же все-таки? - Не думаю, что вы имеете право об этом спрашивать. И мне неудобно отвечать на ваш вопрос. - Вам очень удобно отвечать, Фенкрест. Я задаю его вторично, а имею я на это право или нет, - не ваше дело. Говорите же! Он сдался. - Владелица - миссис Джесмонд, - пробормотал он. - Но об этом никто здесь не должен знать, так что вы меня не подведите. Вы сегодня обедали с нею, да? - Да. И обед был превосходный. Кто она такая? - Честное слово, мистер Нейлэнд, я и сам о ней почти ничего не знаю, - ответил он, на этот раз искренно. - Она, кажется, вдова и жила на широкую ногу, последние годы на Ривьере. Уехала оттуда перед самым падением Франции. У нее, должно быть, в Англии громадное состояние. Она купила эту гостиницу просто из прихоти и содержит ее для развлечения. Некоторые из нашего штата - например, повар и Джо - ее старые знакомые, и она их взяла на службу, чтобы им помочь. - Джо она, наверное, знавала, когда он работал у Борани? - Да. А после того, как Борани разбомбили, Джо остался без дела, и нервы у него совсем сдали. Он захотел уехать из Лондона, и она привезла его сюда. Во всей этой истории одно только было неладно: не совпадали даты. Я случайно знал, что ресторан Борани разбомбили в октябре 1940 года. Выходит, что нервы у Джо сдавали целый год, а уж потом он приехал в Грэтли. - Да, вам повезло, что удалось заполучить Джо. Он, кажется, настоящая приманка для публики... А что, "Трефовая дама", наверное, золотое дно? - Дело идет хорошо, - подтвердил он, - но главным образом потому, что у нас имелись большие запасы консервов, вин и ликеров. - Как-нибудь на днях вы мне укажете, Фенкрест, где можно купить несколько банок таких омаров, как нам подавали сегодня. В дверь постучали. Фенкреста вызвал по делу один из официантов. - Простите, - извинился он и спокойно, без колебаний, оставил меня в своем кабинете, из чего я немедленно заключил, что здесь нет ничего достойного внимания. Поэтому, как только Фенкрест вышел, я обследовал вторую дверь, через которую, должно быть, ушел иностранец. Она оказалась незапертой и выходила прямо на узкую и темную лестницу. Я закрыл за собой дверь и, освещая путь электрическим фонариком, тихонько поднялся наверх. Здесь лестница упиралась в другую дверь, тоже незапертую, а за ней оказалась небольшая площадка - видимо, передняя чьей-то квартиры. Из комнаты справа - вероятно, гостиной - доносились голоса. Но, даже приложив ухо к двери, я не мог их узнать, не мог разобрать ни единого слова. В маленькой передней было совсем темно, и только из-под дальней двери, выходившей в главный коридор, пробивался узкий луч света. От этой двери до меня вдруг донесся легкий шум, и я увидел вертикальную полоску света, которая быстро расширялась: кто-то очень тихо и осторожно открывал дверь. Я отступил назад, плотно прижался к стене в таком месте, куда не падал свет из коридора и откуда я мог увидеть того, кто открывал дверь. Это был мистер Периго. Едва я узнал его, как он прошмыгнул в переднюю и бесшумно закрыл за собой дверь. Сделано это было очень ловко и быстро. Если он выучился подобным штукам, когда промышлял предметами искусства, он, должно быть, обделывал тогда любопытные делишки. Итак, мы стояли оба в этом темном и тесном пространстве. Я затаил дыхание. Я понимал, что он занят тем, чем был занят я полминуты назад: пытается подслушать разговор в гостиной. Следовательно, он стоит у самой двери, и нас разделяет вся ширина передней. Но такое положение не может длиться долго. Вдруг, совершенно неожиданно, дверь широко распахнулась. В осветившейся передней стоял мистер Периго (который с быстротой молнии отскочил от замочной скважины и выпрямился), а за его спиной я, так что всякий мог подумать, что мы с ним только что пришли вместе. На пороге появился смуглый иностранец с кожаным чемоданчиком в руке, а следом за ним миссис Джесмонд, и сразу видно было, что она у себя дома. Миленькое положение! Кому-нибудь надо было заговорить - и поскорее. - Извините, миссис Джесмонд, - начал я, - мистер Сеттл сказал нам, что вы здесь наверху. Но, разумеется, если вы заняты, то... - Мы с Нейлэндом как раз подумали, не лучше ли нам уйти, - подхватил мистер Периго самым естественным тоном. - Нет, разумеется, нет, - возразила с улыбкой миссис Джесмонд. - Входите же! И вы тоже, мистер Тимон, вы непременно должны еще немножко побыть с нами. Некуда вам спешить... Он всегда так занят... - добавила она, обращаясь к нам. Все это говорилось, чтобы дать мистеру Тимону прийти в себя, так как он был явно испуган нашим неожиданным появлением. Сделав над собой большое усилие, он пробормотал что-то нечленораздельное, попробовал улыбнуться и пошел обратно в гостиную, а мы за ним. Описывая свою первую встречу в поезде с этим человеком, я говорил, что он слишком явно похож на иностранца, чтобы быть шпионом и представлять для меня какой-либо интерес. Я не слежу за людьми, у которых словно на лбу написано: чужеземец. Но в поезде он молчал. Теперь, услышав его голос, я чуть не вскрикнул от изумления: у этого мистера Тимона был ланкаширский выговор! - Мне нельзя задерживаться: я возвращаюсь ночным поездом в Манчестер. - Так вы живете в Манчестере, мистер Тимон? - спросил мистер Периго. - Да, с самого детства, - ответил тот просто. - Я знаю, Манчестер многим не нравится. А я его люблю. Даже сейчас, глядя на мистера Тимона, можно было подумать, что его подобрали где-то между Салониками и Басрой и спустили к нам на парашюте. В жизни не видел человека, менее похожего на ланкаширца! А между тем такой выговор бывает только у тех, кто прожил большую часть жизни в Ланкашире. Миссис Джесмонд предложила нам выпить, а мистеру Тимону принесла минеральной воды, так как он с гордостью заявил, что всю жизнь был трезвенником. - Никогда в рот не брал спиртного, и отец мой тоже, - уверял он, краешком глаза поглядывая на свой чемоданчик, набитый, вероятно, засаленными банковыми билетами. Гостиная миссис Джесмонд была так же необычна, как мистер Тимон или как дивный обед, который нам подавали внизу. Она ничуть не походила на "апартаменты", которые видишь обычно в таких местах, как "Трефовая дама". Мебель была хороша, а картины еще лучше. Будь мистер Периго действительно знатоком живописи, он бы кинулся обнюхивать эти стены, как ищейка, почуявшая запах сырой говядины. Я встал из-за стола и, пока мистер Периго болтал с миссис Джесмонд, а мистер Тимон делал вид, что заинтересован их разговором, хотя явно жаждал уйти, - обошел комнату, рассматривая картины. Я люблю живопись, хотя я и не знаток. Видимо, миссис Джесмонд во Франции не тратила впустую времени и денег. Она сумела приобрести превосходные вещи. Здесь висела одна из лучших, виденных мною работ Утрилло, изображавшая уличную сценку, "Фруктовый сад" Боннара - словно видение потерянного рая, два-три рисунка Дерена и розовый Пикассо, который, наверное, один стоил больше, чем вся "Трефовая дама". Были, разумеется, еще другие, но я успел только бросить на них беглый взгляд. - Удивительные у вас тут есть картины, - сказал я миссис Джесмонд. - Ага, вы тоже это заметили? - немедленно подхватил мистер Периго. - Я целыми часами смотрел на них - по особому разрешению, конечно. Вот миссис Джесмонд может подтвердить. Миссис Джесмонд подтвердила, и мистер Периго кивнул мне с улыбкой, как будто прочитав мои мысли. Мистер Тимон поднял чемоданчик и объявил, что ему пора ехать; миссис Джесмонд вышла в коридор проводить его. - Как удачно, что мы пришли сюда одновременно, - зашептал мне мистер Периго, - правда? А я ведь вас искал. - Я беседовал с мистером Сеттлом. - Вот как! Совершенно бесцветная фигура этот мистер Сеттл. Неужели он способен создать такое заведение и руководить им? - Я этому просто не поверил, - усмехнулся я. - И я тоже. Совершенно невероятно. А вот такая женщина, как миссис Джесмонд, - продолжал мистер Периго восторженно, - могла бы блестяще вести это дело. Ради прихоти, понимаете? - Возможно. Я ведь ее знаю не так хорошо, как вы. - Я ее очень мало знаю, - возразил мистер Периго подчеркнуто конфиденциальным тоном. - Я, собственно, ни с кем из них близко не знаком. Я оказался здесь вне своего круга. Впрочем, не совсем так, - прибавил он поспешно. - В обществе миссис Джесмонд я как бы в своей стихии. Иной раз в ее присутствии мне удается забыть об этой ужасной войне, за что я ей очень благодарен. Оттого-то я и стоял так долго в передней, не решаясь побеспокоить миссис Джесмонд. Я знал, видите ли, что у нее наш друг Тимон Манчестерский... право, ему бы следовало называться Тимоном Афинским... и что они, вероятно, обсуждают какое-нибудь дельце. - А какие у них дела? - спросил я. Он с улыбкой покачал головой. - Понятия не имею... Вы любите Руо? Если любите, то вон там, в верхнем ряду, есть одна его очень хорошая картина. Вернувшаяся миссис Джесмонд мило улыбнулась нам. Как было не восхищаться этой женщиной? Она уже, конечно, успела выяснить (если не знала раньше), что Сеттл и не думал нас посылать наверх и что мы просто-напросто вломились к ней. Но она и виду н