е подала, что ей это известно. - Я только что говорил мистеру Нейлэнду о вашем Руо, - сказал ей мистер Периго. - Он говорил, кроме того, что в вашем обществе забывает об этой ужасной войне, - вставил я, любуясь ее стройной шеей и бархатистыми, как персик, щеками. - Присаживайтесь и давайте поболтаем, - промолвила она, бесшумно опускаясь в кресло с высокой спинкой. Все ее движения были изящны и легки и заставляли думать, что она в молодости училась в балетной школе. - Мистер Периго недоволен войной. А вы, мистер, Нейлэнд? Я разыграл выразительную пантомиму и неопределенно пробурчал: - Что ж, ею вряд ли кто доволен, по правде говоря... - У мистера Нейлэнда престранная привычка иной раз притворяться гораздо менее умным человеком, чем он есть на самом деле, - мягко заметил мистер Периго. Но я не выходил из роли, хотя мне самому она была неприятна, и сказал: - Я рассуждаю так: я канадец, приехал сюда устраиваться на службу, и, покуда немного не осмотрюсь, лучше мне помалкивать. - Ах, да, кстати о службе, - отозвалась миссис Джесмонд. - Я слышала, вы сегодня ездили на завод Чартерса? Я выпучил на нее глаза. - Да, а как вы узнали? - Это вышло у меня хорошо, в духе моей первой пантомимы. - Дорогой мой, миссис Джесмонд известно все, что происходит в Грэтли, - заметил мистер Периго. - Ну, не все, - возразила она со смехом. - Но я давно заметила: то, чего не знаю я, знает мистер Периго. Впрочем, это так понятно: обоим нам делать нечего, остается только слушать сплетни. Согласитесь, мистер Периго, мы с вами не очень-то заняты оборонной работой. - Думаю, что вы все-таки больше, чем я, - ответил он, не моргнув глазом. - Ну, хотя бы здесь, в "Трефовой даме". Вы ведь так усердно развлекаете наших славных юных воинов. Я же только слоняюсь без дела. Но я не верю в эту оборонную работу. - Перестаньте! Не смущайте мистера Нейлэнда! - Ничего, валяйте, - сказал я. - У меня своя точка зрения. - Ну, разумеется, - сказал мистер Периго. - И я очень хотел бы узнать ее. - Нет, сперва вы... Да и вообще... раз я хочу здесь устроиться, мне надо болтать поменьше... - Здесь вы можете говорить что угодно, - сказала миссис Джесмонд. - Правда, мистер Периго? - Правда, но он-то этого еще не знает, - ответил тот. - Ну, а я вообще не скрываю своих мнений, за исключением, конечно, тех случаев, когда нахожусь в обществе таких заядлых патриотов, как полковник Тарлингтон. Точка зрения у меня несколько эгоистическая, не спорю, но я всегда откровенно признавал, что я эгоист. Я знаю, какая жизнь меня может удовлетворить, и знаю, что на такую жизнь рассчитывать нельзя, если мы будем продолжать войну. Предположим даже, нам удастся победить Гитлера, - а пока на это что-то не похоже, - но мы добьемся победы только ценой полного истощения всех наших сил. И в результате полмира окажется под властью Америки, а другая половина - под властью Советского Союза. А для меня это безнадежная перспектива. Поэтому я... - строго между нами, мистер Нейлэнд! - я не вижу смысла в затягивании войны и считаю, что лучше прийти к разумному соглашению с немцами, - необязательно с самим Гитлером, можно и с германским генеральным штабом. - Я была такого же мнения еще до вступления в войну России, - сказала миссис Джесмонд уже серьезно, без улыбки. - А сейчас я просто убеждена в этом. - Убеждены? В чем? - спросил я. - В том, что глупо с нашей стороны продолжать войну ради большевиков. Ничего мы не выиграем, а потерять можем очень многое. Я посмотрел на нее, и затем, пока глаза мои рассеянно блуждали по ее гостиной, представил себе, как в первую зиму войны, когда она еще не могла развернуться по-настоящему, в таких вот комнатах в Париже собиралось, должно быть, множество женщин, подобных миссис Джесмонд: красивых, умных, культурных, утонченных, нежно благоухающих, холеных гадин. Следя за нею уголком глаза, я заметил, что она и мистер Периго быстро переглянулись. Необходимо было поддержать разговор. - Да-да, - промямлил я, всем своим видом показывая, что опять разыгрываю ту же роль, - я понимаю, что вы оба имеете в виду, но я привык думать иначе. И потом... поскольку в это дело вмешалась Америка... - Америка, насколько я знаю, планирует широкое развитие военной промышленности, - сказал мистер Периго. - Но это еще только планы. - Ну, при ее ресурсах... - начал я. Он не дал мне договорить. Личина непринужденности и вкрадчивой любезности разом слетела с него. - У нас без конца мелют разную чепуху о ресурсах, как будто самолеты растут на деревьях, а танки можно выкапывать на огородах, как картошку. Чтобы эти ресурсы превратить в военное снаряжение, нужно не только время: для этого требуются большая организованность, энергия, волевое усилие всего народа. А есть ли в демократических государствах такая организованность, энергия и коллективная воля? Если да, то до сих пор, во всяком случае, они мало проявлялись. Вот как заговорил этот слоняющийся без дела торговец картинами! Я посмотрел на миссис Джесмонд. Она улыбнулась мне, потом взглянула на часы, будто украдкой, а в действительности стараясь, чтобы я это заметил, и я понял намек. Вероятно, наступал час, когда кто-то из молодых людей, оставшихся внизу, должен был прийти к ней сюда. - Ну, мне пора. Большое спасибо, миссис Джесмонд, - сказал я, продолжая играть роль неотесанного простака. - Я чудесно провел время, так что если получу работу и останусь здесь, то вскоре загляну к вам еще разок. - Ну, конечно, непременно, - отозвалась она и крепко, выразительно пожала мне руку. Как соблазнительны были эти бархатистые и розовые, как персик, щеки! Она, может быть, и чужую кровь себе переливала, доставая ее на черном рынке. Мистер Периго ушел со мною вместе. - Боюсь, что наболтал лишнего, - сказал он тихо, когда мы шли по коридору. - Миссис Джесмонд, ее комната, ее картины - все это меня волнует, и я начинаю говорить больше, чем следует. Но, разумеется, я знаю, что я среди друзей. Если бы вы начали ходить по Грэтли и повторять некоторые мои замечания, вы бы могли наделать мне неприятностей. Но я уверен, что вы на это не способны. - Никогда в жизни. Я люблю высказывать свои мнения и не мешаю другим делать то же, - сказал я. (Боже, какого идиота я из себя разыгрывал!) Мистер Периго стиснул мне руку. Мы спускались вниз по главной лестнице. - Именно такое впечатление о вас я вынес уже в первую нашу встречу, дорогой мой. Вот почему я сказал тогда, что надеюсь скоро опять увидеться с вами. Вы домой? - Да, у меня сегодня был утомительный день, а завтра нужно ехать на Белтон-Смитовский завод... У меня очень лестное рекомендательное письмо к директору... Так что, пожалуй, пойду домой выспаться. Как мне попасть обратно в город? Не хотелось бы никого просить подвезти. Он сказал, что сейчас как раз отходит ночной автобус и я еще успею добежать до остановки на углу. Он не ошибся. Я вскочил в автобус уже на ходу. И мне было о чем подумать, пока я ехал домой. 4 На следующий день я побывал на заводе Белтон-Смита. После этого посещения у меня остался бы прескверный осадок, если бы не то, чем оно закончилось. Встретили меня не очень-то любезно. Директора Робсона, к которому Хичем дал мне письмо, я не застал и после бесконечного ожидания попал к тощему молодому человеку по фамилии Пирсон. Я не представлял для него никакого интереса, и осуждать его за это нельзя. Но он мог бы хоть чуточку постараться скрыть это полное отсутствие интереса. Зевнув несколько раз, он пояснил, что последние ночи мало спал, так как готовил к открытию новый ангар. Он показал мне этот ангар через окно. Здание заводской конторы находилось в нескольких стах метров от огромных ангаров, занимавших участок длиной чуть не в полмили. До сих пор мне никто не может объяснить, почему мы, выстроив по всей стране такие гигантские авиационные заводы, постоянно испытываем нехватку самолетов. В промежутках между зевками Пирсон дал мне понять, что у меня нет ни малейших шансов поступить на их завод. Он даже, кажется, находил, что со стороны Хичема было просто бесчестно некоторым образом обнадежить меня, дав мне письмо к Робсону. Пирсон мне не понравился. Он был из тех англичан, которые и выражением лица, и тоном своим как бы внушают вам, что нынешняя война нечто исключительное, для избранного круга, нечто вроде королевской трибуны в Аскоте или павильона для членов Марилебонского крикетного клуба на стадионе "Лордз". Не будь у меня веских причин осмотреть завод, я не стал бы обращаться с просьбой к подобному субъекту. Но, видно, это уже непременная часть моей работы - обращаться с просьбами к людям, которые мне не нравятся. Делать было нечего. - Вы не разрешите мне осмотреть завод? - Я лично не возражаю, - ответил Пирсон. - Но у нас теперь насчет этого очень строго... Масса засекреченной продукции, сами понимаете... - Понимаю. Эти люди с их "засекреченностью" ужасно раздражают меня. Это дурацкое выражение всегда только привлекает внимание, вместо того чтобы отвлекать его. Не раз бывало, что из всего чужого разговора я слышал ясно только это идиотское слово. Однако я не стал делиться с Пирсоном своими мыслями и постарался, чтобы он и на лице моем не прочел их. - Впрочем, если вам интересно, - сказал Пирсон, - можете заглянуть на минутку в наш главный ангар, чтобы получить представление о масштабах нашей работы. Если вы не передумали, я найду вам провожатого. Я от души поблагодарил его - и не потому, что мне хотелось заглянуть в его ангар, а потому, что я жаждал увидеть этого "провожатого". Если мое предположение было верно, то на этого провожатого стоило взглянуть. Я сказал Пирсону, что ни в коем случае не передумал. Провожатый оказался усталым человеком лет пятидесяти, с длинными растрепанными усами, в комбинезоне, пропахшем самолетным лаком. На кончике носа у него сидели очки в железной оправе. Чувствовалось, что человек рад отдохнуть от тяжелой работы. Такие живописные фигуры можно встретить на любой строительной верфи. - Вы приезжий, сэр? - осведомился он, когда мы вышли из конторы. - Да, - ответил я осторожно. - Я только что из Лондона, но я, собственно, канадец. Меня направили в Электрическую компанию Чартерса для переговоров насчет места. Ну, а пока их правление раздумывает, я решил съездить сюда и посмотреть, не найдется ли для меня хоть здесь какого-нибудь дела. - Так-так! - сказал он, не глядя на меня и не умеряя своей рыси. - Мне всегда хотелось побывать в Канаде. И в Южной Америке тоже. Это была моя мечта. - В Южной Америке я работал несколько лет, - сказал я, - в Чили и Перу. Чудесные края для тех, кто молод и здоров. - А я уже не молод и далеко не здоров: старый насос в последнее время работает неважно... Да, сердце у меня сдало... Мы шли через обширный двор между зданием конторы и громадными замаскированными ангарами. Справа виднелся аэродром, где испытывались новые сверхмощные "Циклоны". Я слышал гудение их больших пропеллеров. Неожиданно выглянуло солнце, сильный ветер смел с неба тучи. Стоял один из тех зимних дней, когда все вокруг кажется частью очень четкого цветного рисунка. Провожатый остановился и дотронулся до моего плеча. В этот момент мы были одни, далеко от всех и от всего. - Больное сердце или не больное, - сказал он, доставая пачку сигарет, - а покурить все же надо. Без этого не могу. Угостив и меня сигаретой, он вынул зажигалку. Мне стоило только взглянуть на нее, чтобы понять, что вот теперь действительно начинается работа в Грэтли. - Не горит, - сказал он, не поднимая глаз. - Нет ли у вас огонька? Я достал такую же точно зажигалку специального назначения, и мы оба закурили. - Я бы отдал вам свою, - сказал я осторожно, - но это подарок старого приятеля. - Спасибо, не беспокойтесь. Я завтра же приведу свою в порядок. Удовлетворенные, мы переглянулись и кивнули друг другу. Мой немолодой усталый спутник сразу преобразился. Да, разведка направила сюда подходящего человека. - Я приехал на завод специально, чтобы встретиться с вами, - сказал я. - Разумно. Лучшего способа не придумаешь. Меня приставляют, конечно, ко всякому новому человеку, но сегодня я догадался, что это вы. Вот почему я прежде всего заговорил о Канаде и Южной Америке: мне сообщили о вас некоторые сведения из Лондона. Давайте пойдем дальше, но медленно. Может быть, за нами наблюдают. - Здесь нам поговорить вряд ли удастся. Как вы думаете? - Нет, и надеяться нечего. А потолковать необходимо как можно скорее. Слушайте, Нейлэнд, я живу на Раглан-стрит, в доме номер пятнадцать. Это второй поворот налево от Милл-Лейн. А Милл-Лейн направо от Маркет-стрит. Найдете? Отлично. Комната моя на первом этаже, но не забудьте, что у нас в Англии первым считается тот этаж, который в Америке называют вторым. И зовут меня здесь Олни, а фамилия моей квартирной хозяйки Уилкинсон. Запомнили? Хорошо, значит, сегодня вечером в половине десятого. Раньше не выйдет: мы работаем до семи, а потом я кое-что проверю и расскажу вам, что мне удалось узнать. Он остановился, бросил окурок и затоптал его. Я сделал то же. Это дало нам возможность постоять и поговорить еще с минуту. - Так у вас уже есть в руках какая-то нить? - Да. Я не терял времени даром, хотя его было маловато: я ведь здесь занят целый день. А у вас? - Есть две-три догадки, но еще рано делать выводы. Вечером поговорим... Значит, в половине десятого. - Да. А теперь заглянем в ангар, и я буду обращаться с вами, как с довольно сомнительным типом. Пирсону скажу, что у меня есть кое-какие подозрения на ваш счет. Это будет полезно для дела, потому что такие новости здесь быстро распространяются. Вот увидите. Четверть часа спустя меня выпустили через главные ворота. Я старался не показывать, как я доволен. Вот это называется с пользой провести время! Мне очень понравился и сам старина Олни, и то, что он сказал. У меня уже была намечена программа действий, но теперь я решил ничего не предпринимать до обстоятельного разговора с Олни. Почти всю первую половину вечера я просидел у себя в номере, взвешивая и оценивая обрывки и клочки сведений, которые я за это время успел добыть в Грэтли. Я видел, что некоторые из них ничего не стоят, пока я не сопоставлю их с наблюдениями человека, который живет здесь уже довольно давно. Вы не можете себе представить, с каким нетерпением ожидал я встречи с Олни! Мне не только нужны были его указания - я предвкушал удовольствие час-другой побыть самим собою и поговорить свободно и откровенно о нашем деле. Время тогда было тяжелое, на душе у меня было скверно, и мне нужен был настоящий товарищ, а таким для меня мог быть только человек, знающий истинную причину моего пребывания в Грэтли. Все разговоры, какие были у меня здесь до сих пор (как вы, надеюсь, и сами заметили), напоминали уженье рыбы, и в них было столько же дружеского, сколько в крючках, на которые насажена приманка. Итак, когда я в четверть десятого вышел из гостиницы, чтобы идти к Олни, я был в самом лучшем расположении духа. Затемнение показалось мне еще невыносимее обычного. Я брел ощупью, как в подземелье. Маркет-стрит я разыскал довольно легко, но затем начались мои мучения. Как водится, и первый, и второй прохожий, которых я догнал и чуть не сбил с ног, на мой вопрос, где находится Милл-Лейн, ответили, что они нездешние. На один миг мне представилось, что по улицам этого затемненного города бродят одни только "нездешние". Может быть, в Грэтли не осталось никого, кроме нездешних. Наконец полицейский показал мне (почти ткнув носом) узкий проход к Милл-Лейн. Потом я прошел мимо Раглан-стрит, приняв поворот налево за вход в гараж. Пришлось возвращаться обратно. Но в конце концов я нашел-таки Раглан-стрит и с некоторым опозданием позвонил у двери небольшого стандартного домика под номером пятнадцать. Дверь открыла испуганная женщина, похожая на серую мышку. Я объяснил, что пришел по делу к ее жильцу, мистеру Олни. - Комната мистера Олни на втором этаже, вверх по лестнице и направо, - сказала она робко. - Но он еще не возвращался. Мы уже стояли в тесной прихожей с тем душным запахом шерсти, который я замечал во многих маленьких домах Англии, как будто в них хранятся залежи старых одеял. Из первой комнаты слышались громкие выкрики - там было включено радио. - Я думаю, вы можете пройти наверх и подождать, - продолжала хозяйка. - Он мне прислал записку, что к нему придет один человек, - это на случай, если он немножко запоздает. - Он знал, что я приду. - Да, видимо, знал. А вот про даму ничего не написал. - Про какую даму? - Ну, как же... - Она понизила голос. - Его там дожидается еще какая-то дама. Доктор... как ее... фамилии-то я не запомнила. Это было неприятно - конечно, если только женщина наверху не окажется товарищем по работе. Олни не сказал ни слова о том, что при нашем разговоре будет присутствовать какая-то женщина. А я предпочел бы, чтобы вообще не было никаких женщин. - Ладно, все равно, - сказал я. - Пойду наверх. Внезапное появление имеет иногда свои преимущества. Я поднялся по лестнице быстро и бесшумно и сразу, без стука, ввалился в комнату Олни. Поэтому я успел заметить, что сидевшая там женщина торопливо сунула в карман бумажку, которую держала в руках. Движение было инстинктивное, но факт оставался фактом. И видно было, что она в большом смятении. - Простите, если я вас напугал. Но я опоздал к мистеру Олни, и... - Его нет дома, - сказала она, тяжело дыша и явно желая выиграть время. - Я... я его жду. Это была женщина лет тридцати пяти, с тонким строгим лицом и яркими зеленовато-карими глазами. В этих умных глазах я прочел тревогу и какую-то неуверенность. Ее, видимо, ужасно злило, что ее застали здесь. - Пожалуй, сниму пальто, - сказал я. - Тепло. В комнате и в самом деле было тепло, потому что в камине горел жаркий огонь. И вообще эта комната, судя по всему, отлично заменяла Олни гостиную. Она была довольно большая и, несмотря на убогую, обшарпанную мебель, уютная. Помню, я подумал: хорошо бы подыскать себе жилье в таком же роде. Женщина посмотрела на часы и сдвинула брови. - Мне, собственно, нужно увидеться с ним всего на одну минуту, - начала она. - Не беспокойтесь. Я могу подождать, пока вы с ним поговорите. - Вы, кажется, сказали, что он просил вас прийти раньше? - Да, в половине десятого. Не хотите ли сигарету? - Нет, спасибо. Я не курю. Тем и кончилась наша вежливая предварительная беседа. Я закурил и, лениво блуждая глазами по комнате, время от времени украдкой посматривал на соседку. Доктор "как ее", видимо, была сильно чем-то встревожена и первым делом попыталась избавиться от бумажки, которую держала в руках. - Между прочим, разрешите представиться, - сказал я самым непринужденным тоном. - Моя фамилия Нейлэнд. Я канадец, только что приехал в ваш город. Хлопочу о службе. Инженер. Мистера Олни я встретил сегодня на авиазаводе. - Вот как! - Она улыбнулась, и лицо у нее сразу стало другое. - Возраст? Семейное положение? Хобби? - Анкета? Прекрасно, я не возражаю. Возраст - сорок три. Вдов. Хобби - уженье рыбы на мух, исторические романы и путешествия, кино и не слишком серьезная музыка. Вот вам исчерпывающие сведения. Опять ее лицо осветила улыбка, и очень приятная. Но ненадолго. В следующую минуту она уже насупилась, как будто желая прекратить разговор. Но я смотрел на нее и выжидающе ухмылялся. Не для того же я ей сообщил все о себе (и ведь истинную правду, если не считать маленькой лжи насчет службы), чтобы сидеть здесь, так ничего и не узнав о ней. - У меня практика в Грэтли, - сказала она важно и прибавила с оттенком невольного вызова: - Я доктор Бауэрнштерн. И все. Больше не было шутливых вопросов о семейном положении и хобби. Доктор Бауэрнштерн. И при этом ни малейшего следа иностранного акцента! Может быть, она не англичанка, очень возможно, что шотландка, но, судя по произношению, ни в коем случае не немка. Я читал и слышал о немцах с безупречным английским произношением, а встречать таких до сих пор не приходилось. Они принадлежат к той же фантастической категории, что и гениальные сверхшпионы, действующие в десяти обличьях, и герои преступного мира, стоящие во главе разветвленных организаций. - Пожалуй, мне не стоит больше ждать, - промолвила доктор Бауэрнштерн, не глядя на меня. Она сидела на краешке глубокого старого кресла, я развалился в таком же по другую сторону камина. Я делал все для того, чтобы она стала чуточку доверчивее и общительнее, но у меня ничего не выходило. - Не хотите ли что-нибудь передать через меня? Я его дождусь. - Дело в том, что... - Она нерешительно помолчала, все глядя куда-то в сторону. Потом посмотрела на меня в упор блестящими испуганными глазами - так иногда смотрят люди, которые собираются преподнести вам вопиющую ложь. - Мистер Олни - мой пациент, и я прописала ему вчера лекарство, а потом подумала, что... да, я в этом теперь уверена... что оно не вполне подходит... во всяком случае, его можно заменить лучшим. Ну, я и зашла к нему... по дороге домой... чтобы сказать об этом... Вот и все. - Понимаю. - Я рискнул взять быка за рога. - Так этот неудачный рецепт вы и спрятали в карман, когда я вошел? В лице ее и так было мало румянца, а тут оно побелело, как бумага. Но ненадолго. Через минуту она уже овладела собой и притворилась оскорбленной и рассерженной - любимая уловка всех женщин, независимо от того, получили они медицинское образование или нет. Она, разумеется, встала и начала застегивать пальто. Я тоже встал, благоразумно пряча усмешку. - Когда вы так стремительно вбежали сюда, - сказала она, и голос ее звучал словно откуда-то издалека, - я читала письмо, и, естественно, вы меня испугали... - Знаю, я уже извинился. Кроме того, мне не следовало спрашивать о том, что меня совершенно не касается. Должен признаться, что я невежа и слишком любопытен. - Да, - подтвердила она, собираясь уходить. - Я заметила, что вы очень любопытны... Нет, не потому, что вы задали этот вопрос. Вас выдают глаза. Они у вас очень беспокойные, очень пытливые и очень печальные. Вы несчастливы - и поделом. Прощайте. И раньше чем я успел что-либо сказать или обдумать следующий шаг, она была уже в коридоре. Застигнутая врасплох, эта доктор Бауэрнштерн напоминала затравленного зайца, но, когда она владела собой, она всякого могла оставить в дураках. Я утешал себя тем, что узнаю все о ней от Олни, ибо, был он ее пациентом или нет (а он по многим причинам мог предпочесть ее другим врачам), он, во всяком случае, должен знать о ней что-нибудь. Я же успел только прийти к выводу, что эта женщина живет в каком-то постоянном мучительном напряжении, что она умна и что она мне антипатична. Но где же застрял Олни? Было уже десять часов. Мне не сиделось на месте, и я стал ходить из угла в угол. Комната была так же "типична", как наружность и поведение Олни, когда я встретил его сегодня на заводе. Ни единой книги, ни единого листа бумаги, которые могли бы навести на мысль, что в комнате живет не заводской мастер. Я лишний раз увидел, какой умница этот Олни, и мне еще больше захотелось поговорить с ним по-настоящему. Приблизительно в четверть одиннадцатого я услышал внизу звонок и затем голоса. Кто-то пришел. Я осторожно выглянул и увидел полицейского сержанта. В следующую секунду я его узнал. Это был тот самый тип с выступающим подбородком, которого я видел сегодня на заводе Чартерса и который почувствовал ко мне такое нерасположение. Он поднимался по лестнице. У меня было меньше двух секунд, чтобы принять решение. Если я останусь здесь, избежать разговора не удастся. Надо выбирать: встретиться с ним лицом к лицу или поскорее исчезнуть отсюда. Если он увидит меня здесь, это возбудит в нем такие подозрения, что либо полиция начнет следить за мной с утра до вечера, либо я должен буду открыть ему, кто я и что делаю в Грэтли, а этого мне не хотелось. Конечно, рано или поздно придется свести знакомство с местной полицией, но чем меньше эти назойливые остолопы знают обо мне, тем лучше для моего дела, а стало быть, для дела обороны и объединенных наций. Итак, выход один - улизнуть. Я вскочил на окно, затемненное длинными тяжелыми шторами, нырнул в щель между ними, пролив луч света на затемненный мир, поднял нижнюю раму и, уцепившись за подоконник, повис в воздухе, а затем вытянулся, разжал руки и упал. Будь внизу камни, я, вероятно, попал бы в больницу и пролежал месяца два в гипсе, но я рискнул, надеясь, что окно выходит на немощеный задний двор или в садик, и оказался прав, но все же тяжело и гулко шлепнулся на землю. Я упал в сад, и снег, еще лежавший там сугробами, смягчил удар. Приземлившись, я услышал, как наверху в комнате, из которой все еще лучился свет, орет сержант. Услышал и другой голос - вероятно, какого-нибудь дежурного ПВО - с улицы, налево от меня. Я поскорее поднялся с земли, легко нашел калитку благодаря свету, падавшему из окна, и, завернув за угол, пошел по переулку направо. Со стороны дома донесся полицейский свисток - должно быть, сержант гнался за мной, - а затем я услышал быстрые шаги: кто-то шел по переулку мне навстречу. Было очень скользко, и я понимал, что не уйду далеко, раз полиция гонится за мной по пятам. Поэтому я шмыгнул в первые же незапертые ворота, пробежал по протоптанной в снегу дорожке и, открыв дверь черного хода, проник в какое-то помещение, которое принял в темноте за маленькую кухню. Я не знал, что происходит на улице, но чувствовал, что сейчас выходить опасно, нужно переждать здесь. Самое разумное либо оставаться как можно дольше в этом чужом доме, либо попробовать незаметно прокрасться к парадному ходу и выйти на другую улицу. Тут только я вспомнил, что мое пальто и шляпа остались в комнате Олни и у меня очень мало шансов получить их обратно - разве что в полицейском участке. Правда, ни пальто, ни шляпа не могли служить против меня уликой, в них не было ничего приметного, не было даже названия фирмы: проработав почти два года в отделе, я кое-чему научился. Но все же мне было досадно, я клял себя за то, что не догадался захватить их. К счастью, мой электрический фонарик был так мал, что я носил его не в пальто, а во внутреннем кармане пиджака. И теперь он пригодился мне для того, чтобы выбраться из этой грязной норы, где воняло кошками и квашеной капустой. Я вдруг сообразил, что этот дом совершенно такой же, как тот, где жил Олни, и здесь должна быть такая же точно прихожая. Проскользнув в нее, я услышал голоса за дверью, первой от входа. Я прислушался и сразу узнал один из голосов. В этой комнате находился не кто иной, как "наш талантливый комик" мистер Гэс Джимбл. Вероятно, подкреплялся и отдыхал после тяжелой работы. Я постучал и вошел. Да, это был Гэс, еще со следами грима на испитом лице, но уже ввиду позднего часа без воротничка и галстука. За столом, кроме Гэса, сидели: тучная матрона, молодой человек - не то Леонард, не то Ларри - и одна из шести "герлс". Они только что кончили ужинать и теперь курили и пили пиво. В комнате было очень тепло, а запах стоял такой, словно здесь непрерывно ели, пили и курили в течение последних двадцати часов. - Мистер Джимбл? - произнес я, поспешно закрыв за собой дверь. - Да, это я, - отозвался Гэс, не очень удивившись. Мне повезло: я попал к людям - вероятно, единственным в Грэтли, - которых не смутит появление в их доме чужого человека в такой час. - Простите, что врываюсь к вам так поздно, - начал я. - Ничего, ничего, дружище, - сказал Гэс весело. Быть может, ему было приятно увидеть новое лицо как раз сейчас, когда он после выступления размяк и стал словоохотлив. - Знакомьтесь. Это миссис Джимбл. А это моя дочь и ее муж Ларри Дуглас. Оба работают со мной в труппе. Были на нашем представлении? - Как же, вчера вечером, - ответил я со всем энтузиазмом, на какой был способен. - Был, и оно доставило мне громадное удовольствие. Отчасти потому я и пришел. Моя фамилия Робинсон, я был в гостях у знакомых, на этой улице, и от них узнал, что вы живете рядом. А так как мне нужно кое о чем спросить вас, я и зашел. Стучал, стучал, но мне не открывали. Ну, я немного озяб, стоя на улице, а тут как раз услыхал ваши голоса и вошел. Надеюсь, вы меня извините. Все это я изложил, обращаясь к миссис Джимбл, очень вежливо, так что она была явно польщена. - Конечно, конечно, - сказала она. - Очень приятно познакомиться, мистер Робинсон. - И она с достоинством посмотрела на дочь, как бы говоря: "Вот это вежливость! Наконец-то со мной обходятся должным образом". - Вы, наверное, очень озябли, мой милый. - Гэс встал и отодвинул стул. - Давай-ка, мать, передвинем стол. Ларри, Дот, помогайте! - Наша квартирная хозяйка, - сказала миссис Джимбл, когда мы разместились поудобнее, - ложится очень рано, и, кроме того, она глуха, вот отчего она вам не отперла. Она ничего не слышит, даже когда я кричу ей в ухо. - Отлично слышит, когда захочет, - возразила Дот, которая, видимо, была в дурном настроении. - Верьте им! - Ну вот, так-то лучше! - воскликнул Гэс, когда мы все собрались у камина. - Стаканчик пива, мистер Робинсон? Налей-ка ему, Ларри. Нам сегодня повезло с пивом, мистер Робинсон. В последнее время это большая редкость... во всяком случае, для нас, простых смертных. Иногда просто в глотке пересыхало... Да, так вы говорите, вам понравилась программа? - Очень. И всей публике очень понравилась. - Ну, конечно, - сказал Гэс. - Меня всегда хорошо принимали в Грэтли. Не могу пожаловаться, не могу пожаловаться. Вы, конечно, догадываетесь, что я имею долю в нашем предприятии. В "Ипподроме" сейчас идет одна из наших рядовых программ... Я не называю ее сенсационной, - добавил он осторожно, - потому что это было бы преувеличением. Да, это было бы несправедливо по отношению к Грэтли. Но, во всяком случае, программа неплохая. И должен вам сказать, мистер Робинсон, предприятие у нас, может быть, и небольшое... я не говорю, что оно большое... но вы себе не представляете, какие суммы мы расходуем на артистов. Возьмем, к примеру, нашу певицу, Марджори Гроувнор... - И не стоит она таких денег! - перебила его жена весьма решительно. - Я это говорила с самого начала. Правда, Дот? - Правда, ма. И с тех пор мы это слышим каждый вечер, - сказала Дот. - Ваше здоровье, мистер Джимбл! - воскликнул я, поднимая стакан. - И ваше, дружище... Ну-с, так вы говорили, что у вас какое-то дело ко мне? - Да, в сущности, ничего особенного, - сказал я извиняющимся тоном. - Вчера в театре меня заинтересовала одна из ваших артисток, и я решил заглянуть сюда и порасспросить о ней. Видите ли, у моего приятеля, канадского француза, была сестра, замечательная гимнастка, и мне известно, что несколько лет назад она приехала в Англию выступать в варьете. А вчера, когда я смотрел на вашу мамзель фифин, мне пришло в голову, что, может быть, она и есть сестра моего друга. - Вот оно что! Подумайте, какое странное совпадение: ведь мы только что, перед тем как вы вошли, говорили о ней. - Ничего странного - мы постоянно говорим о ней, - возразила Дот. - Да замолчи ты или ступай спать! - буркнул ее муж, Ларри. - Что та-ко-е? - сразу вскипела Дог. - Ну-ну, будет вам! - прикрикнул на супругов Гэс, усмиряя их суровым взглядом и обнаруживая больше родительского авторитета, чем я предполагал в нем. - Дайте спокойно поговорить. А кому мы мешаем, тот может пойти наверх и там на свободе выкричаться... Вот так! Он отвернулся от них и лукаво подмигнул мне. В жизни Гэс нравился мне гораздо больше, чем на сцене. - А как зовут сестру вашего приятеля? - Элен Мальвуа, - ответил я без запинки, вовремя вспомнив имя одной славной старой девы, которую я встречал в Квебеке много лет назад. - Нет, тогда это не она, - сказал Гэс с какой-то официальной, торжественной серьезностью, видимо, наслаждаясь своей ролью. - Мне случайно известно, что настоящее имя Фифин - Сусанна Шиндлер. - Он произнес имя, старательно выделяя каждый слог. - И она родом из Страсбурга, я точно знаю. - Значит, это не та, - сказал я. - А между тем ваша акробатка похожа немного на моего канадского приятеля. Кстати, трюки ее хороши... - Безусловно, интересный номер, - подтвердил Гэс, а остальные трое обменялись многозначительными взглядами. - Талантливо и подано мастерски. Но... очень странная особа... очень странная! - Странная? Да она форменная психопатка! - воскликнула Дог. - Она до смерти напугала двух наших хористок, когда они в Сандерленде случайно зашли в ее уборную. - Я это давно говорила, - вмешалась миссис Джимбл, у которой, видимо, был довольно однообразный репертуар. - Говорила я, Гэс, или нет? Я с самого начала предсказывала, что от нее в труппе будут одни неприятности, потому что она дурная женщина. Я имею в виду не пьянство и не мужчин... этого за нею не водится... - Ну, насчет мужчин я не так уверен, как вы, - заметил Ларри. - Впрочем, если она их и любит, так у нее странные вкусы, судя по тем мужчинам, которые ходят к ней. - Не мужчин она любит, - возразила Дог решительно. - Спросите-ка у Розы и Филлис, они вам кое-что расскажут... - Хватит! - остановил ее Гэс. - Мистер Робинсон может бог знает что подумать о нашей труппе. Нет, Фифин просто особа с большими странностями. А когда я говорю "со странностями", так я имею в виду именно это, и больше ничего: за сорок лет, что я разъезжаю с труппой, я перевидал немало всяких людей. Во-первых, Фифин ни с кем не дружит. Вы можете работать с нею месяц и не обменяться десятью словами, - она заговорит только в том случае, если ей покажется, что с ее кольцами или подпорками что-нибудь неладно. - Может быть, это оттого, что она не очень хорошо говорит по-английски? - предположил я. - Ох, уж эти мне иностранки! - возмущенно воскликнула миссис Джимбл. - Не стала бы я принимать их в труппу. Ни за что на свете. Грязнухи! - Простите! - остановил ее Ларри. - Фифин вовсе не грязнуха. - Если не тело, так душа у нее грязная, - отрезала миссис Джимбл. - Ты сама не знаешь, что городишь, мать, - благодушно заметил Гэс, шлепнув ее по могучей ляжке. - Теперь помолчи и дай мне сказать. Английский язык у Фифин хромает, это верно, но я знаю людей, которые говорят по-английски гораздо хуже, а трещат так, что голова раскалывается. Нет, просто она какая-то недружелюбная. Она не хочет стать в труппе своим человеком. Да и работой, кажется, не так уж интересуется. Вы понимаете, мистер Робинсон, я особенно не могу жаловаться, потому что она всегда имеет большой успех. Вы сами видели вчера. Но могла бы иметь гораздо больший, если б захотела. - Как так? - спросил я и, смею вас уверить, спросил не просто из вежливости. - Вы видели ее номер. Она заставляет зрителей считать петли и обороты. Что ж, это хороший прием, так же как заставлять публику петь хором. Но я вот что приметил: сегодня она какой-нибудь трюк на трапеции делает только четыре-пять раз, а завтра тот же самый трюк с легкостью повторяет пятнадцать, восемнадцать, двадцать раз. А если так - почему не делать этого каждый вечер? Вы меня понимаете, мистер Робинсон? Я ответил с полной серьезностью, что понимаю. Тут нас удивила Дот. - А я знаю, почему она каждый вечер меняет число петель, - начала она. - Вовсе не каждый вечер, - перебил ее Ларри. - Иногда счет бывает одинаковый несколько вечеров подряд. Я сам считал. - Наверное, больше пялился на ее жирные ноги. - Дот злобно посмотрела на него. - Она меняет число из суеверия - сама говорила как-то мне и Филлис. Она страшно суеверна. Сидит в своей уборной и гадает себе на картах. А нам гадать не хочет. Вообще она, по-моему, психопатка. И хватит о ней! - Вот еще новости! - Миссис Джимбл строго посмотрела на дочь. - Тебе неинтересно, а другим, может быть, интересно! - Какие же мужчины ходят к ней? - спросил я. - Я заметил только двух-трех, - сказал Гэс. - Так, обыкновенные люди. Немолодые, насколько мне помнится. - Ничего особенного, - снова вмешался Ларри, который на сцене был прескверным комиком, зато в жизни оказался очень наблюдательным молодым человеком. - Они совсем не похожи на так называемых поклонников. Я встречал ее несколько раз в пабах и кафе с какими-то типами, они толковали о чем-то, но за руки не держались, не любезничали... - Не у всех такие привычки, как у тебя, - заметила Дот. Она, видимо, была из тех жен, которые считают своим долгом при посторонних каждые пять минут одергивать мужа. - Ты отлично понимаешь, что я хотел сказать, - сердито возразил Ларри. - Просто они вели себя не как любовники. Похоже, что они приходили туда по делу. А какие у них дела - один бог знает. Миссис Джимбл вдруг начала зевать во весь рот. Я допил пиво и встал. - Ну, очень вам благодарен. Все это очень интересно. Еще раз спасибо за вчерашнее представление, мистер Джимбл! - Я пожал всем руки. - Я вас провожу, - сказал Ларри. Когда мы вышли в прихожую, он закрыл за собой дверь и спросил тихо: - Вы сыщик? - Господи помилуй! Конечно, нет. С чего вы взяли? - Ладно, я и не ждал другого ответа. Но я догадался, что вы не зря расспрашивали про Фифин. И на вашем месте я бы постарался разузнать о ней побольше. Если я могу вам чем-нибудь помочь, дайте знать. В прошлом году меня освободили от военной службы, а я взял да и женился на Дот. Вот и попал в труппу. Дело это мне не больно нравится, и я знаю, что ни черта не стою. Но не думайте, что я дурак. - Вижу, что вы не дурак, - заверил я его. Когда он не кривлялся на эстраде в паре с ужасным Леонардом, он производил приятное впечатление. Мне стало жаль его. - Кроме того, - добавил Ларри, уже открывая входную дверь, - вы у меня в долгу за то, что я вас не выдал им. - Он указал на комнату, откуда мы вышли. - Вы сказали, что вошли через эту дверь, но я пришел домой последним и отлично помню, что запер ее и задвинул засов, а больше никто ее не открывал. Так что вы вошли другим ходом. - Ладно, Ларри. Не стану спорить. Но я был бы вам очень признателен, если бы вы хранили это про себя. И, может быть, мы с вами еще увидимся до вашего отъезда из Грэтли. - Осталось только три вечера, - сказал Ларри. - Но вы можете прийти ко мне в любое время. Уборная, где я гримируюсь - я не называю ее своей, потому что она на троих, - рядом с уборной Фифин, а Фифин выступает каждый вечер в двух представлениях. Понятно? Я окунулся в ночь, которая сейчас показалась мне особенно холодной, потому что я был без пальто. На улицах было темно, как всегда, и я вернулся в гостиницу никем не замеченный. Меня огорчало, что я не увиделся с Олни, и мучило какое-то предчувствие. Но вечер не был потерян: этой Фифин стоило заняться. И доктором Бауэрнштерн тоже. Почему она наносит такие поздние визиты своим не больным пациентам, почему у ее такой угнетенный и встревоженный вид? Я снова увидел эти блестящие испуганные глаза. У докторов такого выражения глаз быть не должно. Докуривая последнюю трубку, я подумал, что слишком много женщин затесалось в это дело. Вот уже целых пять, за которыми придется следить! Совершенно необходимо как можно скорее поговорить с Олни. 5 Следующий день начался скверно. Утро было сырое, валил мокрый снег. Заголовки газет чернели дурными новостями, как траурные рамки извещений о смерти. Когда я вышел после завтрака в вестибюль, женщина за конторкой предупредила меня, что срок истек и мой номер нужен для "одного из наших постоянных жильцов". Я ответил ей, что съеду, хотя пока не нашел другого жилья, но что те немногие гостиницы, которые еще у нас существуют, следовало бы предоставлять приезжающим, а не "постоянным жильцам". Она отправила меня к майору Бремберу, и я повторил ему то же самое. Он в лаконичной форме сообщил мне, что это его дело, а не мое. Я с ним не согласился, но ушел, понимая, что человеку, всецело занятому своей ролью знатного землевладельца (это на главной-то улице промышленного города!), для развлечения содержащего гостиницу, бесполезно объяснять, чего требует от нас война. В газетах начинали уже бить тревогу, спрашивая, что же у нас неладно. Так вот, одна из наших бед - это идиотские "благородные традиции" разных майоров Бремберов, которые обманывают самих себя, делая вид, будто сейчас все еще 1904 год, а потом удивляются, когда из этого ничего хорошего не выходит. Они не желают ни возродиться к жизни, ни честно умереть. Да, в это утро я был в очень мрачном настроении. Около десяти часов я позвонил на Белтон-Смитовский завод и попросил позвать Олни, сказав, что я его близкий друг и что он мне очень нужен. Это было все-таки лучше, чем пытаться опять проникнуть на завод или вызывать Олни за ворота. Я долго ждал у телефона, потом дежурная сказала, что Олни до сих пор нет и он, видно, опять заболел, как несколько дней назад. Заключив из этого, что я сейчас застану Олни дома, я решил не терять даром драгоценного времени. Не рискуя идти пешком без шляпы и пальто, я вызвал такси и, когда мы подъехали к дому N_15 на Раглан-стрит, сказал шоферу, чтобы он меня подождал. Миссис Уилкинсон, к счастью, оказалась дома. Она нерешительно посмотрела на меня и промолвила: - Поднимитесь наверх, в его комнату. Я подумал: "Наверное, Олни предупредил ее, что я приду снова", - и, ни о чем больше не спрашивая, пошел наверх. В комнате Олни, заполнив всю ее собою, сидел массивный рыжеватый человек, выражением лица напоминавший буйвола, жующего жвачку. На столе, на самом видном месте, лежали мои пальто и шляпа. - О! - воскликнул я, растерявшись от неожиданности. - Где же Олни? - А на что он вам? - спросил он хмуро. - Нужен. Вчера вечером мы должны были с ним увидеться, но он не пришел. - А вы приходили? Сюда, а? - Приходил. Мы с Олни встретились днем на заводе, и он попросил меня прийти сюда в половине десятого. Великан кивнул головой. - Вот это прямой ответ. Пальто и шляпа ваши? - Мои. - Я так и знал, что не его. Слишком велики. Так это вы вчера вечером выскочили отсюда в окно? - Я. - Глупая выходка? Зачем это вам понадобилось? - Затем, что мне не нравится ваш сержант и я не хотел объяснять ему, для чего я здесь. - Мой сержант? - Да, - сказал я с усмешкой. - Если вы не имеете отношения к местной полиции, значит, моя наблюдательность мне на этот раз изменила. - Та-ак, - протянул он. Все в нем было как-то тяжеловесно, но он не производил впечатления тупицы. Он мне понравился, хотя я предпочел бы не видеть его здесь. - Нет, ваша наблюдательность, как вы это называете, в полном порядке. Я полицейский инспектор Хэмп. А вы кто такой? - Меня зовут Хамфри Нейлэнд. - Американец? - Канадец. Кстати, меня внизу ждет такси и, если мы останемся здесь, я, пожалуй, отпущу его. - Нет, мистер Нейлэнд, лучше мы попросим шофера отвезти нас ко мне в управление, - сказал инспектор, медленно поднимаясь. В нем было пудов шесть весу и при этом немного жира. - Можете надеть пальто и шляпу. Дорогой в такси он не сказал ни одного слова, и я тоже молчал, так как еще не решил, насколько мне следует быть с ним откровенным. Наш отдел всегда предоставляет нам действовать по своему усмотрению, и, как я уже объяснял, обычно нам рано или поздно приходится прибегать к услугам местной полиции. Но, когда только начинаешь работу, лучше, чтобы полиция о тебе ничего не знала. - Такси нанимали вы, - ухмыльнулся Хэмп, когда мы подъехали к главному полицейскому управлению. - Конечно, - сказал я и расплатился с шофером. Кабинет инспектора Хэмпа был для него маловат; когда инспектор расположился за письменным столом, свободного пространства уже не осталось. Мне пришлось довольствоваться маленьким жестким стулом, втиснутым между столом и окном. На бюваре лежала записка; минуты две Хэмп вникал в ее содержание, после чего уставился на меня щелочками умных глаз, теребя свои желто-серые усы. И я окончательно утвердился в мысли, которая приходила мне в голову и раньше: инспектор Хэмп не из тех, кого можно обмануть баснями. - Ну-с, мистер Нейлэнд, - начал он, - хотел бы узнать от вас некоторые подробности. Давно ли вы в Грэтли и что здесь делаете? Я ответил, что ищу работу и уже побывал в Электрической компании Чартерса и на Белтон-Смитовском заводе. Назвал людей, к которым обращался и тут и там. - Так, - произнес он. - А с Олни вы были знакомы прежде? - Нет, вчера днем я встретился с ним впервые, и он пригласил меня к себе. Я ведь уже объяснял вам... - Совершенно верно. Но что побудило его пригласить вас к себе? - Нам нужно было потолковать об одном деле. - Гм... И важное было дело? - Да, очень важное. И мне необходимо как можно скорее увидеться с Олни. Поэтому я и ходил к нему на квартиру сегодня. Я звонил на завод, и мне сказали, что его там нет и что он, вероятно, заболел. - Нет, он не заболел, - сказал инспектор медленно. - Он умер. Вчера вечером, в темноте, попал под автомобиль и погиб на месте. - Я с самой той ночи, когда приехал сюда, знал, что из-за вашего проклятого затемнения может случиться что-нибудь ужасное! - воскликнул я. - Вот и случилось! Бедняга Олни! Это был мастер своего дела. И я так ждал разговора с ним! А, будь оно все проклято! Я рассеянно смотрел в затуманенное дождем окно, вспоминая. Ведь я все это время чувствовал, что с Олни случилось несчастье и наш разговор никогда не состоится. - Вы говорите, он был мастер своего дела, - сказал, помолчав, инспектор. - А какое асе у него было дело? Я сделал удивленное лицо. - Как какое? Вы же знаете, он работал на Белтон-Смитовском заводе. - Если он был только заводским мастером, значит, погиб из-за несчастного случая в темноте, - произнес инспектор, и на этот раз я удивился по-настоящему. - Что вы хотите сказать? - Вы, очевидно, что-то знаете. И мне тоже кое-что известно. Если вы мне расскажете то, что знаете, я, может быть, сообщу вам то, что мне известно... Да, даже наверное сообщу. - Ну, хорошо. Мне известно, что Олни - или, может быть, его настоящая фамилия не Олни - был сотрудником Особого отдела и работал здесь на Белтон-Смитовском заводе. Я поехал туда вчера в надежде наладить с ним связь. И мне это удалось. - Да, - сказал инспектор, - ваша информация только подтверждает вот это донесение. - Он указал на записку. - Теперь скажите, мистер Нейлэнд, какое вы имеете ко всему этому отношение? Я взял со стола блокнот и написал на нем несколько цифр: номер телефона в Лондоне и еще другой - просто номер. - Если вы позвоните по этому телефону и назовете вот этот, второй номер, вам сразу дадут обо мне все справки. - Я сейчас так и сделаю, - сказал инспектор и снял трубку. - Что, шпионов ловите? - Да. Назовем это борьбой со шпионажем. Как-то лучше звучит. И не уверяйте меня, что в Грэтли не может быть никакого шпионажа, потому что, как нам удалось узнать, он тут есть. - Я вовсе не собирался вас ни в чем уверять, - зарычал Хэмп. - А хотел я сказать и скажу вот что: не пойму, почему вы все делаете из этого такую тайну и не хотите работать совместно с полицией? - Иногда работаем, - ответил я, - но ведь в конце концов и в полицию могут пробраться энергичные члены пятой колонны. - Что такое?! - сразу ощетинился Хэмп и сжал свои громадные кулаки. - Позвольте вам заметить, мистер Нейлэнд, что в нашей стране полиция... - Замечательная. Знаю. Я о ней такого же мнения, как и вы. Но мне пришлось раза два сталкиваться с высокими полицейскими чинами, которых от фашистов просто не отличишь. Он усмехнулся. - Встречал и я таких, парень, - сказал он шепотом. В эту минуту его соединили с Лондоном, и я занялся своей трубкой. - Ну, что ж, инспектор, - сказал я, когда телефонный разговор был окончен, - я вам сообщил то, что знаю. Теперь очередь за вами. - Нам дважды повезло при расследовании этого дела, - не торопясь начал Хэмп. - Сначала мы думали - обыкновенный несчастный случай, каких уже немало было в Грэтли с тех пор, как на нас свалилось это затемнение. Но я случайно заметил, что на пальто у Олни налипли комочки глины, а глины-то нет нигде в том месте, где мы нашли его. Ну, и сегодня рано утром у меня мелькнула догадка, где именно его пальто могло испачкаться глиной. Сходил туда с двумя полицейскими, мы осмотрели местность и нашли записную книжку. Очевидно, когда Олни сшибли, он как-то успел ее отбросить подальше. Потом его втащили в машину и отвезли туда, где мы его нашли вчера вечером без четверти десять - в конце Маркет-стрит. Одним словом, на несчастный случай не похоже. - Это и не был несчастный случай, - сказал я решительно. - Его убили, убрали, чтобы помешать ему сообщить мне то, что он открыл. Он говорил мне днем, что напал на след... Да, а записная книжка у вас? - Здесь. Но в ней как будто ничего интересного. - А что вы нашли у него в карманах? - Вот тут список, - сказал инспектор и достал из ящика листок бумаги. - Обычные вещи. Мелочь. В бумажнике пять фунтов десять шиллингов, удостоверение личности и все прочее. Ручка. Карандаш. Ножик. Сигареты. Коробка спичек... - И зажигалка, да? - спросил я поспешно. Инспектор удивился: - Нет, зажигалки никакой не было. - Надо сейчас же ехать обратно! - крикнул я, вскакивая. - Пока мы здесь с вами разговариваем, там кто-нибудь, наверно, уже шарит в комнате. - Ему пришлось бы сперва справиться с пятипудовым констеблем, - усмехнулся инспектор, - потому что в комнате в эту минуту сидит такой. Он сменил меня, когда мы с вами уезжали... Знаю, знаю, что вы его не заметили, но что же из этого? Не все же вы замечаете. А почему это вы спросили насчет зажигалки? - Всякий, кто работает с нами, сотрудниками отдела, получает особой формы зажигалку, и мы по ней узнаем друг друга. Конечно, при этом говорятся еще условные фразы. - Пароли, условные знаки! - фыркнул инспектор. - Придумали себе игру! Как дети, честное слово! - А когда вы нашли Олни, это тоже походило на детскую игру? - Сдаюсь, - сказал Хэмп сухо. - Что ж, я простой полицейский. В тонкостях ничего не смыслю. Я вынул изо рта трубку и ткнул ею Хэмпа в грудь. - Инспектор, вы меня вынудили открыть карты, потому что мне нужно было узнать все об Олни. Я не хочу работать с полицией - слишком много людей. Но я был бы рад с нынешнего дня работать с вами. - Я тоже буду очень рад, мистер Нейлэнд! - Он широко улыбнулся. - Отлично. Но прежде чем мы начнем, вам надо уяснить себе кое-что. То, что мы делаем, может быть, и похоже на игру, но, поверьте, это не игра. Нацистские агенты убили моего лучшего друга и его жену. Вот почему я согласился работать в контрразведке. Я убежден, что беднягу Олни убил нацистский агент, убил здесь, в городе, под самым носом у вас. Игра! Можете мне поверить, такая "игра" не хуже танков и самолетов помогла нацистам утвердиться в Норвегии, Голландии, в Бельгии, во Франции. И та же самая "игра" помогает японцам раздирать на части Дальний Восток. - Пожалуй, вы правы, мистер Нейлэнд, - сказал Хэмп, как всегда, медленно и раздумчиво. - Да, пожалуй, вы правы, но ведь я простой полицейский, и только... Я ничего не понимаю во всем этом шпионаже и действиях пятой колонны. - Вы не должны забывать, что нынешняя война очень сложна, - сказал я. - А какова наша официальная точка зрения? Людям постоянно внушают, что эта война - последняя, но действительность не укладывается в схему. Нельзя трактовать эту войну как обыкновенную, как суету с пением национальных гимнов, демонстрацию патриотизма и все такое. Нам приходится сажать под замок некоторых англичан, которые хотят, чтобы победил Гитлер. С другой стороны, есть немцы, которые, не жалея сил, помогают нам бороться против него. Верно я говорю? - Верно, - согласился он, глядя на меня прищуренными глазами. - Я вас перебью, мистер Нейлэнд. Но имейте в виду, что я непременно хочу слушать дальше. Так вот, обычно я в это время пью чай. Не выпьете ли и вы чашечку? Я сказал, что выпью, и он, высунувшись в коридор, проревел, чтобы принесли две чашки чаю. - Я смотрю на эту войну так, - продолжал я. - Пускай на каждой стороне воюют миллионы и миллионы, которые поддерживают того, кого поддерживает их страна и правительство, но, в сущности, настоящая война идет между теми, кто верит в народ и любит его, и теми, кто верит только в идеи фашизма. Уинстон Черчилль... - Только не говорите ничего против Уинстона, - перебил Хэмп. - Я за него. - Я и не собираюсь говорить ничего худого. Уинстон Черчилль, может быть, и воображает иногда, что живет в восемнадцатом веке, может быть, его взгляды на эту войну временами расходятся с действительностью, но он, мне кажется, все же борется и трудится во имя того, чтобы простому народу жилось легче, между тем как некоторые его друзья этого не хотят. А в том, что Рузвельт стоит за простой народ, никто не сомневается. То же можно сказать и о всех, кто идет за ними. - Я с вами совершенно согласен. - Инспектор встал, шагнул к двери и взял у констебля поднос. - Теперь выпейте чашку чая и продолжайте. Я хочу услышать о людях другого лагеря, о фашистах. Чай, крепкий и слишком сладкий, не очень пришелся мне по вкусу, но я делал вид, что пью его с таким же удовольствием, как инспектор. - Я много думал об этих выродках, я изучал их - ведь, в сущности, это входит в мои обязанности. Конечно, нам попадаются немцы, работающие на Гитлера только потому, что для них Гитлер - это Германия. Но они нам не опасны. А вот те, кто, даже не будучи немцами, тем не менее помогают Гитлеру, - в тех-то вся беда. И надо их разглядеть как следует. Иногда они делают это просто ради денег, хотя платят им не так уж много. Других вынудили служить нацистам при помощи шантажа. Это старый излюбленный способ гестапо. Раскопают что-нибудь позорящее человека и заставляют работать на них, а раз начав, он уже не смеет остановиться. По-настоящему опасны те, кто продает нас потому, что верит в идеи фашистов. В иных случаях - как это было во Франции - они думают, что только нацисты могут помочь им сохранить власть, или богатство, или то и другое. Кроме того, некоторым за содействие обещаны выгодные посты, если нацисты победят. Да-да, мы с вами, наверное, не раз сидели рядом с людьми, раздумывавшими о том, что они сделают с нами, когда станут гаулейтерами. Есть такие, которые одержимы идеей реванша. Все это безнадежно вывихнутые люди, которые ждут не дождутся, когда можно будет ударить сапогом в лицо всякого, кто смеялся над ними. И всем им ненавистна демократия, все они презирают простых порядочных людей. Вот кого нам нужно остерегаться. И не забывайте, что в то время, как вы их ищете, они, может быть, обмотались английскими национальными флагами и поют во весь голос "Правь, Британия". - И такие есть у нас в Грэтли? - Нам известно, что немцы получают из Грэтли ценную информацию. Мы знаем - да и вы тоже, - что в Грэтли нередки диверсии. И возможно, что Грэтли - один из провинциальных центров их разведки. Я знаю, что Олни до чего-то успел докопаться. И вчера вечером его убили. Инспектор кивнул головой, шумно допил чай и поднялся. - Я этим делом займусь сам, - сказал он свирепо. - Следствие пойдет своим чередом и, конечно, не даст никаких результатов. - Он вынул из кармана дешевенькую записную книжку и показал мне. - Вот его книжка. Да, я знаю, вы хотите ее получить. Но она нужна и мне, я на сегодня оставлю ее у себя. А теперь нам надо побывать опять в его комнате, вы сами сказали. Пойдемте. В коридоре мы натолкнулись на сержанта с выступающим подбородком, и я готов поклясться, что подбородок дрогнул, когда его обладатель увидел меня с Хэмпом. - Сержант! - сказал инспектор резко. - Слушаю, сэр! - Это мистер Нейлэнд. Он - мой друг. А это - сержант Бойд. Мы посмотрели друг на друга, кивнули. Больше как будто делать было нечего. Я пошел вперед, а инспектор задержался, отдавая какие-то распоряжения сержанту. Мокрый снег сменился холодным моросящим дождем. Глядя на неприветливую улицу, я вспомнил вдруг, что надо переезжать из гостиницы, а значит, искать какое-нибудь жилье. Можно, вероятно, нажать на Фенкреста или миссис Джесмонд и получить номер в "Трефовой даме"; и, пожалуй, имело бы смысл обосноваться в таком месте. Но, с другой стороны, это за городом, и не такое жилье мне нужно. - Что если я сниму комнату Олни? Вы не возражаете? - спросил я у инспектора, когда мы шли под дождем, меся уличную грязь. - Нет? Тогда замолвите за меня словечко хозяйке миссис Уилкинсон. - Она - славная старуха, - сказал Хэмп, - и вам у них будет не хуже, чем в любом другом месте, тем более что город переполнен. Кроме того, туда я смогу заходить к вам, не опасаясь, что меня увидят те, кому не надо. - Я об этом тоже подумал. И вот еще что: если это вас не затруднит, я бы хотел, чтобы вы для меня кое-что разузнали. Я сберегу таким образом массу времени. - О, нет, разумеется, не затруднит, - сказал он с подчеркнутой иронией. - Вот только беда, что половину моих людей взяли в армию, а город битком набит, население за время войны увеличилось вдвое, и с каждой почтой приходят десятки анкет с пометкой "срочно" и "экстренно" и черт его знает что еще, и во всем этом нужно разобраться и заполнить... Одним словом, при таких условиях мне только доставит удовольствие поднять на ноги вторую половину моего штата для того, чтобы... - Довольно, довольно, я вас понял, - перебил я с раздражением. - Забудьте мою просьбу и считайте, что я прибыл сюда для поправки здоровья и что здесь просто курорт. Но вам все же не мешало бы помнить, что, пока сюда шлют разные анкеты, отсюда кто-то шлет секретные сведения нацистам и в некоторых авторитетных кругах репутация Грэтли начинает сильно подмокать. А я могу обойтись без посторонней помощи. Я и раньше делал это сам. - Вы как будто сегодня немного не в духе? - заметил Хэмп самым любезным тоном. - Я не в духе уже много дней, недель, месяцев, пожалуй, даже лет. Не обращайте внимания. Я прошу вас помнить только одно: чтобы узнать то, что меня интересует, мне придется потратить не один день, вам же - пять минут. В конце концов вы обязаны знать, что делается в этом городе. - Знаю столько же, сколько любой обыватель. - Он дружески хлопнул меня по плечу. - И постараюсь ответить на все ваши вопросы. Так что не расстраивайтесь. Мы опять пришли на Раглан-стрит. У меня вдруг мелькнула мысль, что миссис Уилкинсон, вероятно, еще не знает о смерти жильца. Я спросил инспектора, и он ответил, что ей сообщили эту весть вчера поздно вечером, а сегодня утром вызывали для опознания трупа. В кармане у Олни был найден конверт с его адресом, и таким образом узнали, где он жил. Я не слышал, что сказал инспектор миссис Уилкинсон. Через несколько минут я зашел к ней сам, и мы договорились относительно комнаты. Мне показалось, что в этом есть что-то кощунственное - ведь после смерти Олни прошло немногим больше полусуток. Да и маленькой миссис Уилкинсон наша беседа напомнила о трагедии, с которой она так близко соприкоснулась (впрочем, она думала, что это просто несчастный случай), и она даже поплакала немножко. Тем временем инспектор обыскивал комнату наверху. Я пошел туда, и мы с ним вместе произвели самый тщательный осмотр. Зажигалки в комнате не оказалось. Я и не рассчитывал найти ее здесь, так как даже те из нас, кто не пользуется ею как зажигалкой, всегда носят ее с собой. - Я ничуть не удивлен, - сказал я Хэмпу. - Десять против одного, что она была при нем и что у нее появился новый владелец. Вы на всякий случай хорошенько рассмотрите мою. Такая точно была у Олни. Инспектор внимательно рассмотрел ее и сказал, что теперь узнает зажигалку Олни, где бы и когда бы ее ни увидел. - А если я увижу такую у кого-нибудь, - добавил он, - у нас с этим парнем будет серьезный разговор! Теперь о записной книжке. Вы хотите посмотреть ее. Что если я зайду сюда сегодня часов в девять и принесу ее вам? Договорились? В ближайшие дни у меня будет масса хлопот - главным образом по делу Олни, но если вы запишете мне на бумажке имена тех, кто вас интересует в Грэтли, я постараюсь собрать вам всю информацию, какая у нас есть. - Отлично. - Я нацарапал с полдюжины фамилий на внутренней стороне старого конверта. Хэмп пробежал их глазами, кивнул и, не сказав ни слова, направился к двери. Я слышал, как он внизу говорил миссис Уилкинсон, что уже отдал констеблю распоряжение унести вещи Олни. Действительно, констебль вернулся и начал укладывать их, даже не дожидаясь моего ухода. Когда инспектор ушел и больше не с кем было делиться мыслями или спорить, мне стало как-то не по себе. Весть о смерти Олни в первый момент как-то не затронула меня глубоко, но сейчас я осознал ее по-настоящему. Я стал думать об этом славном человеке, вспомнил, как он смотрел на меня поверх бутафорских очков в железной оправе, вспомнил искорки юмора и ума, заметные даже во время нашего короткого разговора. Потом я представил себе картину его смерти - как его сшибли в грязь, как потом запихнули в машину и из машины выбросили на мостовую, словно мешок картофеля. Мною овладела печаль, а вслед за нею - ярость. Я не предавался размышлениям о том, не ждет ли и меня подобная участь. Это была бы пустая трата времени, и вообще мне было наплевать, умру я так или этак. Теперь я окончательно решил отдать все силы своей новой работе. До этого дня я, собственно, тоже не так много времени потерял в Грэтли, ведь каждый предпринятый мною шаг что-нибудь давал. Но оттого, может быть, что я был в мрачном настроении и не имел охоты браться за это дело, голова у меня работала хуже, и я был склонен идти по линии наименьшего сопротивления. Я пошел в гостиницу, уложил вещи, позавтракал, расплатился и, без всякого сожаления покинув владения майора Брембера, поехал обратно на Раглан-стрит. На этот раз я застал дома и мужа моей хозяйки. Мистер Уилкинсон, похожий на унылого старого спаниеля, служил на железной дороге. Он утверждал, что мы можем выиграть войну, если перебросим всю нашу армию в Польшу, и жалел, что сам он слишком стар, чтобы отправиться с нею туда. Я отвечал, что есть целый ряд людей, которых я бы охотно в любой день отправил в Польшу, но они большей частью тоже не очень молоды. Каждый из нас двоих считал другого немного свихнувшимся, но мы отлично ладили. Утренний дождик и слякоть сменились настоящим зимним туманом, но все же я вышел из дому, чтобы разузнать, где живет доктор Бауэрнштерн. Я уже спрашивал об этом миссис Уилкинсон, но она никогда раньше не встречала этой женщины, хотя слышала о ней. Зайдя в ближайшее почтовое отделение, я нашел адрес в телефонной книге. "Доктор Маргарет Бауэрнштерн, Шервуд авеню, 87": Это приблизительно на расстоянии мили от Раглан-стрит, в конце одного из тех больших жилых кварталов, которые так хороши на бумаге и производят такое угнетающее впечатление в действительности. Дневной свет начинал уже меркнуть, когда я очутился перед домом N_87. Пожилая прислуга-иностранка, по-видимому, австриячка, сурово объявила, что доктор Бауэрнштерн в эти часы принимает только пациентов. - Тем лучше. Я болен. Проводите меня, пожалуйста, в кабинет. Никаких других пациентов не было видно. Практика у доктора Бауэрнштерн была, по-видимому, не блестящая - по крайней мере на Шервуд авеню. А кабинет был маленький и чистенький. В первую минуту доктор Бауэрнштерн не узнала меня. Она показалась мне совсем иной, чем в комнате Олни. Во-первых, она была в белом халате. И теперь я видел ее волосы, темно-каштановые, гладко причесанные. Во-вторых, в ней чувствовались уверенность и деловитость, естественные для врача, принимающего больного. Должен сказать, она мне очень понравилась. Но лицо у нее было изможденное, и резкий свет ламп немилосердно подчеркивал это. Узнав меня, она немедленно рассердилась. Затем сделала вид, будто мы встречаемся впервые. - Здравствуйте. На что жалуетесь? Я подумал: "Что ж, раз так - почему не сказать правду?" - Ни на что особенно, - сказал я с торжественной серьезностью судьи. - Не стану уверять, что я чувствую себя тяжело больным. Но у меня постоянно какое-то угнетенное состояние, я плохо сплю, ем без всякого аппетита. - Покажите язык. Я показал - и даже с удовольствием. - Вы, очевидно, слишком много курите и ведете сидячий образ жизни. А у зубного врача вы давно были? - Давно. - Я покачал головой. - Видите ли, я очень занят. Но насчет моих зубов вы не беспокойтесь. Пропишите мне только что-нибудь такое, чтобы меня сначала встряхнуло немножко, а потом привело в равновесие. Понимаете? У входной двери, которая была в каких-нибудь двух метрах от кабинета, вдруг громко позвонили. Я слышал, как старая служанка отперла, и услышал с улицы чей-то густой бас. Через минуту старуха постучала в дверь кабинета и испуганно затараторила по-немецки. Доктор Бауэрнштерн поспешно вышла, а я, воспользовавшись ее отсутствием, выглянул в узкое окно. На улице у двери стоял полицейский. Не знаю, зачем он приходил, но его быстро сплавили. Этот перерыв оказался губительным для маленькой комедии, которую мы разыгрывали. Когда она вернулась, лицо у нее было совершенно такое, как вчера вечером, в горящих глазах читалась тревога, тайный ужас. Она закрыла за собой дверь, но не отошла от нее. - Как это глупо! - сказала она сердито. - Что вам нужно? Зачем вы пришли сюда? - Пришел сказать вам кое-что, - ответил я серьезно. - Старуха заявила мне, что вы принимаете только больных, вот я и выдал себя за больного. - Вы думали, я не пойму, что вы совершенно здоровы? - спросила она, намекая, вероятно, на недоверие публики к женщинам-врачам. - Ни вы и никакой другой врач не могли бы ничего определить по таким симптомам. И откуда вы знаете, доктор Бауэрнштерн, что я не страдаю какой-нибудь ужасной болезнью? Она чуть-чуть усмехнулась: - Вы пришли мне что-то сказать? - Да. И спросить у вас кое о чем. И то и другое очень важно. Но послушайте, нельзя ли нам поговорить где-нибудь в другом месте? Здесь у вас мрачновато. - А вы ведь, кажется, хвастались, что вы человек мрачный. Я выпучил глаза. Что это, сознательная линия поведения - эти неожиданные замечания, которыми она словно дает понять, что давно меня раскусила? - Хорошо, - продолжала она, - будем разговаривать не здесь. По четвергам я пью вечерний чай рано, потому что мне к пяти нужно быть в детской больнице. Она повела меня через переднюю, но по дороге остановилась, чтобы распорядиться относительно чая. От меня не укрылись беспокойные и предостерегающие взгляды старой служанки. Обе женщины просто до неприличия не умели ничего скрыть. Гостиная оказалась очень уютной, не совсем в английском вкусе, но от этого она ничуть не проигрывала. Хозяйка сняла, наконец, халат. Темно-красное платье очень шло ей, несмотря на то, что как будто еще резче оттеняло ее широкие скулы и впадины под ними. Чрезмерная суровость лица и болезненная хрупкость не мешали ей быть красивой. Я понимал, что вижу ее в невыгодный для нее момент. Она не знала, как держаться со мной, и это ее сердило и мешало быть естественной, а мне для моих целей нужно было поддерживать в ней беспокойство и раздражение. И если вы захотите упрекнуть меня в жестокой игре на нервах усталой женщины, вспомните, что делали немецкие и японские солдаты с множеством женщин, гораздо более измученных, чем эта. - Я хотел поговорить с вами относительно вашего пациента Олни, - начал я, глядя на нее в упор. - А что с ним? - Он умер. Прикидываясь удивленными, люди всегда поднимают брови, таращат глаза, открывают рот и так далее, но, если вы будете внимательно наблюдать за ними, им не удастся вас провести. Однако эта женщина и не пыталась прибегнуть к таким уловкам. Напротив: искренно удивленная, глубоко потрясенная, она пыталась это скрыть. Была ли то обдуманная игра, ловкий маневр? Но, чтобы успешно вести такую игру, женщина должна быть гениальной актрисой, а доктор Бауэрнштерн, по моим наблюдениям, была очень плохой актрисой. Так что я теперь почти уверился в том, что она не знала о смерти Олни. А я для того и пришел сюда, чтобы это проверить. Я в нескольких словах рассказал ей, что случилось с Олни, не упоминая о том, что он, видимо, был втащен в машину, переехавшую его, и затем выброшен в другом месте. Ее не следовало посвящать в версию об убийстве. - Теперь другое, - продолжал я. - Я уже вас предупреждал, что хочу задать вам один вопрос. У Олни было больное сердце? - Да, - отвечала она. - Вы хотите знать, мог ли по этой причине несчастный случай оказаться для него роковым скорее, чем для всякого другого? На это я вам определенно отвечу: да. Ужасно жаль его. Он мне нравился. - Я в этом не сомневаюсь... А кому еще было известно о том, что у Олни болезнь сердца? - Он мог рассказать об этом множеству людей. Некоторые больные - да и здоровые иногда - любят поговорить о своих болезнях. - Знаю. Они часто надоедали мне такими разговорами. А Олни не обращался до вас к какому-нибудь другому врачу? - Он мне об этом не рассказывал, - ответила она холодно. - Какое вы имеете право меня допрашивать? - Ровно никакого, доктор Бауэрнштерн, - усмехнулся я. Служанка подала чай, хотя явно предпочла бы угостить меня синильной кислотой. Удивительно непосредственное существо была эта женщина! Ни за что не доверил бы ей никакой тайны. Чай был на столе, и хозяйке волей-неволей пришлось переменить тон, несмотря на неприязнь, которую я, видимо, вызывал в ней. Разливая чай, она сказала: - Когда меня называют "доктор Бауэрнштерн", я чувствую себя самозванкой. - А разве это не настоящая ваша фамилия? - Я ношу фамилию покойного мужа, - пояснила она, - знаменитого венского педиатра Бауэрнштерна. Он умер два года назад, и мне до сих пор как-то неловко, когда меня называют "доктор Бауэрнштерн", словно я выдаю себя за человека, который знал в десять раз больше. - Да, это понятно. Но отчего же вы не практикуете под собственной фамилией, как очень многие замужние женщины-врачи? Она посмотрела на меня с гордым вызовом. - Я не хочу, чтобы думали, будто я стыжусь немецкой фамилии. Я гордилась тем, что ношу ее. Муж мой был великий человек. - Он был эмигрант? - Да, конечно. Когда нацисты водворились в Австрии, он потерял все, кроме своей репутации. Ее они не могли у него отнять, как ни старались. Это было сказано, разумеется, с глубокой горечью, но я уже не раз слышал, как люди со злобой говорили о нацистах, а потом оказывалось, что их этому научили в Берлине, где они проходили специальный курс шпионажа. Такие маневры не требовали особой хитрости. Я оглядел комнату. Но хозяйка была не из тех, кто выставляет фотографии близких людей в своей гостиной. В дверь позвонили. Ни один из нас не обратил внимания на этот звонок. - И вы тоже некоторое время жили в Вене? Мы часто в книгах читаем, что у кого-то "просветлело лицо". Так вот в эту минуту, глядя на доктора Бауэрнштерн, я впервые понял, что это значит. В ней словно кто-то включил свет. - Да, я два года провела в Вене, работала у мужа в больнице, то есть тогда он еще не был моим мужем. Я тоже хотела стать детским врачом. - А почему же не стали? - спросил я напрямик, но не очень грубо, так как меня по-настоящему заинтересовал этот разговор. - А почему вы, например, не стали... ну, кем-нибудь другим, не тем, кто вы сейчас? - парировала она немедленно. И должен признаться, я на миг был огорошен. Отчего в самом деле я не ищу себе нормальной честной работы в какой-нибудь залитой солнцем стране, а сижу здесь и прикидываю, скоро ли смогу поймать в ловушку одного из этих людей? К черту!.. Я видел, что она читает мои мысли. Но вместо того, чтобы обрадоваться, как игрок, которому наконец повезло, она стала приветливее, выражение ее глаз, всего лица заметно смягчилось. Да, с этой женщиной надо быть начеку! В гостиную вдруг с самым невозмутимым видом вошел мистер Периго. - Здравствуйте. Вы обещали напоить меня чаем, если я когда-нибудь окажусь в вашем районе, - начал он, протягивая хозяйке обе руки. - ...Да-да, мы с мистером Нейлэндом уже старые знакомые, правда, мистер Нейлэнд? - Да, мы повсюду сталкиваемся, - отозвался я довольно сухо. Хозяйка опять занялась чайником, и я только сейчас заметил, что на столе стоит несколько чашек, как будто в такое время можно ждать гостей! Доктор Бауэрнштерн, словно поняв, о чем я думаю, сказала небрежно: - Я только по четвергам и воскресеньям имею возможность общаться со своими знакомыми в нормальное время. - Да, разумеется, - сказал мистер Периго; видно было, что он в превосходном настроении. - Сейчас все так безумно заняты, все, кроме меня. А я бегаю на свободе, как беззаботный кролик, и притворяюсь занятым, но при этом ровно ничего не делаю. Да и что делать такому человеку, как я? Пробовал беседовать с военными, но они меня не выносят. И никто не хочет поручить мне смотреть за машиной или бить молотом по железу, или... что еще там делают на этих дурацких заводах? Вот я и хожу без дела и, конечно, совсем обнищал. Ну, а ваши как дела, дорогой мой? Заняли уже ответственный пост на каком-нибудь из наших двух заводов? - У меня пока ничего нового. Впрочем, правление, наверное, еще не успело рассмотреть мое заявление. - Да, наверное. Но, по-моему, они должны были сразу ухватиться за вас. Мистер Нейлэнд приехал из Канады помогать нам. Он для них самый подходящий человек - положительный, добросовестный. А эти господа даже его заставляют слоняться без дела. Какое безобразие! - говорил он, взглядом давая нам понять, что это тонкая ирония. У нас толкуют о губительности паники и малодушного уныния. Но насмешки Периго над делом обороны были куда опаснее. Он оказывал Гитлеру большую услугу, чем даже наши воскресные ораторы. - А сегодняшние сообщения - разве это не стыд и срам? - спрашивал он с безмятежной веселостью. - В самом деле? - без всякого интереса откликнулась хозяйка и едва заметно пожала плечами. - Дорогая, не станете же вы меня уверять, что вам это безразлично! - Хорошо, не стану. - Она слегка усмехнулась. - Однако съешьте же что-нибудь, пожалуйста! - Спасибо, не хочется, - улыбнулся мистер Периго. - Но, если разрешите, я выкурю сигарету. У меня ведь где-то была зажигалка, отличная новенькая зажигалка... - Он лукаво поглядел на меня. Я ждал появления зажигалки, но так и не дождался. - И куда я ее сунул, ума не приложу, - удивлялся мистер Периго, разводя руками. - Нет, доктор Бауэрнштерн, не беспокойтесь, пожалуйста. Наверняка у мистера Нейлэнда есть зажигалка. - Могу вам дать спичку, - сказал я и увидел, что хозяйка смотрит на нас с легким недоумением, словно догадываясь, что за этими фразами что-то кроется. Оставаться здесь дольше не стоило: каждому из них порознь я мог бы сказать многое, а обоим вместе мне как будто и нечего было сказать. Мистер Периго не выразил желания уйти одновременно со мной, хотя должен был знать, что хозяйке пора ехать в больницу. Из этого я заключил, что ему нужно сказать ей что-то важное. Доктор Бауэрнштерн проводила меня в прихожую (чего я никак не ожидал), и мы минутку постояли у двери. - Не знаете ли вы, чем, собственно, занимается мистер Периго? - спросила она. - Не знаю. Он говорит, что просто ходит повсюду и болтает. - Это и я слышала. Но мне что-то не верится. А вам? - Когда речь идет о мистере Периго, я вообще почти ничему не верю, - произнес я с расстановкой. - Впрочем, если говорить о вас, доктор Бауэрнштерн, я тоже верю далеко не всему. - Как это понимать? - Она, кажется, не столько рассердилась, сколько удивилась. - Сам пока еще не знаю, - сказал я. Это была истинная правда. - Спасибо за чай. Я очень приятно провел время. Я помчался домой, на Раглан-стрит, предупредил миссис Уилкинсон, что ужинать не буду и вернусь не позже девяти, затем снова вышел, захватив с собой две книги из библиотечки "Магазина подарков". Я, собственно, успел прочитать только одну, но решил обменять обе, чтобы иметь законный предлог опять побывать в лавке. В момент моего прихода молодая продавщица с насморком как раз кончала затемнять окна, а мисс Экстон сама обслуживала покупательницу. Я пошел прямо к шкафу и сделал вид, что выбираю себе книгу. Покупательница скоро ушла, а за ней и продавщица, которой мисс Экстон посоветовала пойти домой и сразу лечь в постель. Но тут вошла новая покупательница, какая-то суетливая дама, и минут десять, а то и дольше выбирала букетик искусственных цветов. Стоило посмотреть, как мисс Экстон обслуживала эту покупательницу! Голосом своим она владела в совершенстве, он звучал неизменно вежливо и доброжелательно. Но я перехватил весьма красноречивый взгляд, брошенный ею на бестолковую женщину. Если бы покупательница его заметила, она бы пулей вылетела из магазина. Взгляд этот, казалось, исходил из каких-то скрытых глубин холодной злобы и просто убивал. Меня все больше интересовала и притягивала эта статная белокурая красавица, как будто только что вынутая из холодильника. Если не считать второстепенных внешних признаков - зеленого рабочего халата, обрамлявших голову кос, тона, манер, - она ничем не походила на женщину, для которой этот магазин - самое подходящее место. Она только играла роль такой женщины, играла ее неумело, но, очевидно, достаточно хорошо, чтобы обмануть Грэтли. В этой роли она была похожа на могучий автомобиль лучшей марки, выползающий с грузом овощей с заднего двора зеленой лавки. Как только надоедливая покупательница вышла, мисс Экстон с улыбкой подошла ко мне. Я уже совершенно забыл о книгах и сейчас схватил первые попавшиеся мне под руку. - Вы в самом деле хотите взять эти? - спросила она все с той же улыбкой. - Что як... они, я думаю, подойдут, - сказал я торопливо. - А вы посмотрите повнимательнее, - скомандовала она. Я посмотрел. Судя по заглавиям, книги в самом деле были совсем не в моем вкусе. - Ладно, - сказал я. - Вы правы. Я бы не стал читать их даже на необитаемом острове. Видите ли, я простоял здесь слишком долго и, когда вы подошли, почувствовал, что надо поскорее выбрать. Это потому, что я думал совсем о другом. - Я заметила, - отозвалась она, отняв у меня книги и делая пометку о возврате тех, которые я принес. - О чем же вы думали? Решив, что небольшая дерзость не повредит, я сказал: - Я думал о вас. Она подняла брови. - Расскажите, что же именно. - Не сейчас. Я зашел сюда напомнить, что вы обещали на этой неделе пообедать со мной. Пойдемте завтра вечером в "Трефовую даму"? На днях нас там накормили чудесным обедом. Конечно, мне вряд ли удастся угостить вас так, как угощала нас миссис Джесмонд, но я сделаю все, что в моих силах. Кстати, в тот вечер, позавчера, я видел вас в "Трефовой даме". - Да, помню. Завтра я могу, - благодарю вас, - но не раньше половины девятого. Я обещала быть в семь часов на митинге. Это митинг патриотический, так что я считаю своим долгом пойти. К тому же все мы, владельцы магазинов, получили специальные приглашения. И посещение такого митинга может быть нам полезно в деловом отношении, - добавила она и показала мне приглашение. Я прочел, что на митинге выступят местный член парламента, мэр города и полковник Тарлингтон. - Хорошо. А что, если я пойду с вами, а потом мы прямо оттуда махнем в "Трефовую даму"? - Гениальная идея! - воскликнула она. Помню, я подумал, что никогда не слыхал от женщины этого выражения. Они почему-то его не употребляют. Но я уже и так пришел к заключению, что передо мной необыкновенная женщина. - Ну что, выбрали себе книги? - спросила она через минуту-другую. - Нет еще, к сожалению. А что? Вам хочется, чтобы я поскорее ушел? - Нет, не в этом дело, - рассмеялась она и, помолчав, прибавила почти шепотом: - Мне хочется закрыть поскорее проклятую лавку. Сегодня день был такой скучный, длинный. Вы, кажется, никуда не торопитесь... - Признаюсь, нет. - В таком случае мы сделаем вот что: я поскорее запру лавку, чтобы еще какая-нибудь несносная женщина не могла прийти сюда, и мы докончим наш разговор наверху и заодно выпьем чего-нибудь. Вы мне расскажете, что думали обо мне. - Великолепно! - обрадовался я. Ее предложение было мне очень на руку. Я с любопытством ожидал, что она будет делать. А она заперла дверь, задвинула засов, указала мне на освещенную лестницу в глубине, потом выключила свет в лавке и пошла за мной. Ни одна хозяйка, если она серьезно относится к делу, не оставила бы свою лавку в таком виде. Обычно она убирает, приводит все в порядок, помешкает тут, посмотрит там, подсчитает в уме дневную выручку, может быть, проверит кассу и только тогда простится с лавкой. А такое торопливое бегство из лавки совершенно не вязалось с тем, что я слышал от мисс Экстон во время нашего первого разговора о ее миссии снабжать жителей Грэтли прелестными безделушками, украшающими жизнь. Правда, у нее сегодня был трудный день, и этим могло объясняться ее нетерпение, но я объяснял его иначе: сегодня она либо бессознательно, либо намеренно сняла маску. Очевидно, что-то во мне (но, разумеется, вовсе не мои прекрасные глаза) побудило ее к этому. Но мне важно было выяснить, бессознательно она это сделала или сознательно. Маленькая гостиная наверху заинтересовала меня своей полной безликостью. Такую гостиную можно увидеть в любом отеле. У нее не было хозяйки. Ни намека на вкусы какой-нибудь Пруденс, владелицы "Магазина подарков". Но не сказывалась здесь ни в чем и индивидуальность женщины иного сорта. А между тем мисс Экстон, несомненно, обладала яркой индивидуальностью, хотя сразу ее нелегко было определить. И она обставила эту комнату и жила здесь уже четыре месяца, а комната не имела никакого лица. Нет, это не случайно! Мисс Экстон пробормотала что-то относительно выпивки, и я услышал, как она отпирает угловой шкафчик. Я обернулся и увидел такую солидную батарею бутылок, какой не видывал уже давно. По-видимому, у хозяйки был очень хороший поставщик. - Если бы тут оказалась канадская водка, это было бы настоящее чудо, - сказал я, выдерживая роль неотесанного болвана с дикого Запада. - Она у меня есть, - ответила хозяйка довольно сухо. - Вот это здорово! - сказал я, немного переигрывая. - А то я уже почти забыл ее вкус. Надеюсь, вы не пожалеете для меня рюмочки! Она налила мне водки, а себе приготовила изрядную порцию джина с лимонным соком. Затем выключила верхний свет, оставив только небольшую лампу под абажуром в углу. Мы стояли у камина со стаканами в руках и улыбались. В один миг обстановка приняла самый интимный характер. Мы чокнулись, и при этом соприкоснулись не только наши стаканы, но и руки. Затем выпили, улыбаясь друг другу. Она поставила стакан на столик, и я тоже. Мы все стояли лицом к лицу. Не знаю, как и почему, но я почувствовал вдруг, что если я поцелую эту женщину, она не рассердится и что мне следует это сделать. Я обнял ее самым непринужденным и хладнокровным образом и поцеловал в губы. Не забудьте, что это была не молодая девушка (хотя издали она и казалась такой), а зрелая женщина. Она ответила поцелуем, и любопытный это был поцелуй: крепкий, говоривший об опытности, но совершенно бесстрастный. Затем, не комментируя этого маленького эпизода, мы сели за стол. Как я и ожидал, она помнила, что я хлопочу о месте у Чартерса, и осведомилась о результате. Я сказал, что у меня нет опыта инженера-электрика и это может мне помешать, но Хичем обещал доложить обо мне правлению. - Я встретил случайно одного из членов правления, - продолжал я, - и не заметил в нем особого расположения ко мне. - А кого именно? - Полковника Тарлингтона. Вы его знаете? - Немножко. Здороваемся при встрече. Я слышала, что он пользуется в городе громадным влиянием, ну и решила на всякий случай мило улыбаться ему. Но он не в моем вкусе. Я рассказал ей, что Хичем водил меня по всему заводу и как будто между прочим упомянул, что меня поразили новые тяжелые противотанковые орудия, которые там недавно начали изготовляться. И для наглядности указал калибр этих орудий (разумеется, выдуманный). - Послушайте, мисс Экстон, - добавил я, - мне не следовало болтать об этом. Так что пусть все останется между нами. - И подумал: "А сколько ослов за рюмкой вина сейчас говорят эту самую фразу?" - Ну, конечно, - сказала мисс Экстон очень серьезно. - Я умею держать язык за зубами. - Я в этом ничуть не сомневаюсь, - ответил я, глядя на нее с подчеркнутым восхищением. - Выпьете еще? - предложила она с улыбкой. Но я чувствовал, что ей уже хочется, чтобы я ушел, а поскольку мне хотелось того же, я отказался и встал. Тотчас поднялась и она. Я снова напомнил ей о завтрашнем обеде, а она мне - о моем обещании пойти с нею на митинг. - Вам придется выйти черным ходом, - сказала она затем. - Это у нас не очень просто, так что я лучше провожу вас. Она не зажгла света на площадке и стала спускаться, освещая дорогу электрическим фонариком, а я шел за нею. Сойдя вниз, мы прошли через какой-то чуланчик за лавкой. Она отодвинула засов, но не спешила открыть дверь. Фонарик погас, и мы стояли рядом в темноте. На этот раз она первая придвинулась и поцеловала меня как будто в невольном порыве. Это вышло у нее очень хорошо, но во мне шевельнулось сомнение. Впрочем, я не стал тратить времени на размышления: я вспомнил вдруг, что отсюда рукой подать до "Ипподрома". Поплутав в темноте, я нашел все-таки и театр и вход за кулисы. Здесь я спросил Ларри. Мне сказали, что он сейчас на сцене, но скоро придет переодеваться для финала, и провели меня к нему в уборную - вонючую тесную каморку на трех человек. Она напоминала чулан за лавкой старьевщика. За этой уборной в конце тускло освещенного коридора находилась еще одна - уборная Фифин. И если только я не ошибся в расчетах, Фифин скоро должна была выйти на сцену. Я стоял в дверях комнаты Ларри, надеясь увидеть, как пройдет Фифин. Я слышал то, что происходило на сцене, но звуки доносились словно очень издалека. В грязном, плохо освещенном коридоре не было ни души. Помню, я стоял там, как привидение, и ждал, чувствуя какую-то непонятную печаль и опустошенность. Потом вышла Фифин, кутаясь в крикливо пеструю, заношенную шаль. Она заперла свою дверь. Я не двинулся с места и смотрел на нее, широко и глупо ухмыляясь; Фифин презрительно проплыла мимо, и меня обдало резким животным запахом разгоряченного тела и волос, смешанным с запахом грима. Она была удивительно здоровой и крепкой, хотя теперь я увидел, что она старше, чем выглядит со сцены. Не успела Фифин скрыться, как примчался запыхавшийся Ларри, которому, должно быть, уже сообщили, что его кто-то ждет. - Я сразу подумал, что это вы, - сказал он, и странно было видеть серьезное выражение на этой идиотски раскрашенной физиономии. - Мои соседи сейчас явятся. Хотите пробраться в ее уборную? - Да, если справлюсь с замком. Поскольку ваши соседи должны вернуться, давайте-ка перейдем к ее двери, а потом, когда будете переодеваться, вы уж последите за коридором и предупредите меня в случае чего. Мы пошли по коридору к уборной Фифин, и я остановился на таком расстоянии от двери, чтобы, протянув руку за спину, можно было коснуться замочной скважины. Мне уже и раньше приходилось открывать чужие двери, и отдел снабдил меня набором инструментов, быстро отпирающих любой замок. Стоя у стены, лицом к заслонявшему меня Ларри, и делая вид, что веду с ним серьезный конфиденциальный разговор, я начал ощупывать замок. В коридоре появились пожилой партнер Ларри и еще один актер; они с любопытством посмотрели на нас издали, но сразу пошли в свою уборную. - Заслоняйте меня, пока я не войду внутрь, - шепнул я Ларри. - А потом идите переодеваться, но оставьте дверь открытой и прислушивайтесь. Я повернулся лицом к двери и принялся за дело так энергично, что через полминуты был уже в комнате. На столике перед зеркалом не было ничего, кроме грима и колоды засаленных карт. Под столиком валялась скомканная бумажка, на которой карандашом был написан ряд цифр; я подумал, что о ней, вероятно, уже позабыли, и сунул ее в карман. Потом я отыскал сумку Фифин, которая висела на стене под ее меховым пальто. Сумка была большая и оказалась незапертой. Она была набита обычной дребеденью - зеркальце, ключи, мелкие деньги, какие-то квитанции, но, к моему разочарованию, ни единого письма. Большинство женщин неделями таскают полученные письма в сумке, а эта, видимо, не имела такой привычки. Я нашел в сумке еще старое удостоверение, на обороте которого были нацарапаны цифры, по-видимому полдюжины телефонных номеров. Я списал их, положил удостоверение на место, а сумку повесил опять на гвоздь. Если в уборной Фифин и было еще что-либо достойное внимания, то я этого не заметил. Заперев за собой дверь, я вышел обратно в коридор за добрых пять минут до возвращения Фифин. Ларри, еще не совсем одетый, тоже вышел и пошел за мной в другой конец коридора. - Ну что, удачно? - спросил он шепотом. Я покачал головой с видом человека, потерявшего даром время. Ларри оказал мне услугу, но не следовало говорить ему всего. - Значит, она ни в чем не замешана? - Он был разочарован. - Возможно, что и нет. Видно, мы с вами перемудрили. Он покачал головой, и мне стало жаль беднягу, стоявшего передо мной в своем жутком шутовском обличье. Он, должно быть, возлагал какие-то надежды на эту слежку за Фифин и, вероятно, уже видел себя сотрудником Особого отдела. Я обнял его рукой за плечи, на которых мешком висел старый фрак, знавший лучшие времена задолго до того, как попал к нему. - Все же я вам очень признателен, Ларри, - сказал я. - И постараюсь увидеться с вами еще раз до вашего отъезда. - Если бы вы подождали, пока кончится второе представление... - начал он, немного повеселев, но я прервал его: - Никак не могу, Ларри. Но, если будет что-нибудь интересное, я дам вам знать. - Обещаете, мистер Нейлэнд? - оживился этот большой ребенок. - Обязательно! - И я опять похлопал по старому фраку. - А теперь мне надо выбраться отсюда, пока не слишком много людей начали задавать вопросы. Скажите, где здесь поблизости можно перекусить? Мы вместе сошли вниз, и он по дороге объяснил мне, где находится на этой улице маленькое кафе, открытое всю ночь. Слышно было, как в зале хлопают и вызывают Фифин, и я подумал: "Кто сегодня считает движения ее прекрасных, могучих рук и ног?" Маленькое кафе действительно оказалось открытым, и анемичная девица швырнула мне на стол тарелку с неаппетитной мешаниной из жареной рыбьей кожи и костей, водянистого картофельного пюре и капусты. Потом принесла чашку теплой бурды, напоминавшей жидкую грязь, - здесь ее называли кофе. В углу зевали два солдата. За другим столиком худенькая немолодая женщина, похожая, как родная сестра, на мою хозяйку, миссис Уилкинсон, насыщалась с судорожной торопливостью, словно считала верхом неприличия есть на людях. По радио передавали пьесу о похитителях бриллиантов, разговор которых напоминал декламацию плохих актеров старой школы. Есть места, где чувствуешь себя в каком-то мертвом тупике, и это кафе было именно таким местом. Зато комната на Раглан-стрит показалась мне почти что родным домом, когда я вернулся туда к девяти часам, чтобы встретиться с инспектором. Миссис Уилкинсон убрала ее и развела в камине жаркий огонь. Я успел еще выкурить трубку и обмозговать кое-что до прихода инспектора. Он пришел и, к моему удовольствию, сразу же расположился, как у себя дома. - Сожалею, что не могу предложить вам выпить, - сказал я, - но спиртного у меня нет, как вы сами понимаете. - Конечно, понимаю, мистер Нейлэнд, - сказал он, закуривая трубку, удивительно маленькую для такого крупного человека. - Если у вас найдется чашка чая, это меня вполне устроит. Я попросил миссис Уилкинсон принести нам чаю и уселся против инспектора. Мне еще ни разу со дня приезда в Грэтли не было так хорошо - отчасти потому, что я чувствовал симпатию к этому великану, а главное потому, что мог, наконец, поговорить откровенно о деле, не притворяться, не играть роль. Не забывайте, что хоть я был сыщиком с двухлетним стажем и знал все профессиональные хитрости и уловки, для себя я по-прежнему оставался инженером-строителем, который просто выполняет такую оборонную работу. По этим или другим причинам, но в тот вечер у меня было легко на душе. - Я обещал вам его записную книжку, - сказал инспектор, извлекая ее из кармана. - Вот она. Вам, наверное, надо заняться ею уже после того, как я уйду. - Спасибо, я так и сделаю. А у меня тоже найдется для вас кое-что. - Я дал ему бумажку с номерами телефонов, списанными в уборной Фифин. - Здесь нет телефонной книги, а кому-нибудь из ваших людей нетрудно будет выяснить, чьи это телефоны. Инспектор бегло просмотрел их. - Об одном я вам скажу сразу. - Он ткнул пальцем в бумажку. - Второй сверху - телефон "Трефовой дамы"... ну, вы знаете. Я сказал, что знаю. - Остальное - утром, - продолжал он. - А любопытно, что вы заинтересовались этим номером, потому что "Трефовая дама", по-видимому, играет какую-то роль в нашем деле. Для вас это новость? - Нет, не новость. Продолжайте. - Ладно. Сначала о том, что делал Олни в свой последний вечер. По окончании работы он попросил, чтобы его подвезли на машине к дому полковника Тарлингтона. Все это точно выяснено. Ездил он туда не по вашему общему делу, а по делам завода. Полковник Тарлингтон, который очень любит слушать самого себя на собраниях, согласился выступить на заводе по случаю недели Военного Флота. И Олни поручено было поговорить с ним. - Странно, что Олни взял это на себя, - заметил я. - Ничего странного. Полковник должен был выступать в заводской столовой, а Олни был членом столовой комиссии. Я сам говорил с полковником и все проверил. Он мне сообщил, куда Олни направился дальше: уходя, Олни сказал ему, что зайдет в "Трефовую даму" выпить чего-нибудь и съесть сандвич. - И это тоже странно. "Трефовая дама" не такое место, куда пойдет заводской мастер за выпивкой и сандвичем. А Олни произвел на меня впечатление человека, который никогда не выйдет из роли. Ну, допустим. А куда же он пошел потом? - Потом он уже никуда не ходил на собственных ногах, - ответил инспектор. - Потому что примерно в трехстах ярдах от подъезда "Трефовой дамы" его сшибли. Так я думаю. Правда, тело его найдено в двух милях оттуда. Но он попал туда уже мертвый. Миссис Уилкинсон принесла чай, и мы ни о чем больше не говорили, пока она не ушла. Затем инспектор составил нечто вроде расписания передвижений Олни в роковой вечер. Оно мне показалось правдоподобным. - А в "Трефовой даме" кто-нибудь видел его? - спросил я. - Да, одна из официанток видела, как он разговаривал с Джо. Это бармен... говорят, любопытный тип... - Знаю, видел его. Некоторые посетители, кажется, считают за честь, если сам Джо сбивает для них коктейли. Я не из их числа. Перед барменами не заискиваю. - Да, кое у кого денег больше, чем ума. Ну, так вот, я порасспросил этого Джо, и он не помнит Олни. Он мне заявил, что знает всех постоянных посетителей и всех наиболее известных людей в городе, но нельзя требовать, чтобы он помнил каждого. А запомнила Олни та девушка, что подавала ему пиво и сандвичи. Вот и все, мистер Нейлэнд. Картина достаточно ясна. Олни заезжает к полковнику Тарлингтону по заводскому делу. В этом нет ничего подозрительного. Он идет в "Трефовую даму" выпить и закусить. Оттуда направляется домой, чтобы встретиться с вами. Он дошел до остановки автобуса на углу, потом решил пройти дальше, до следующей остановки. Между остановками, там, где мы нашли его записную книжку, на него налетела машина. Она ехала по обочине - помните, я говорил вам о глине... Самое подходящее место, чтобы наехать на человека - если и увидят, так подумают, что это несчастный случай. Дело ясное: кто-то вышел из "Трефовой дамы" одновременно с Олни, вскочил в автомобиль, поехал вслед за беднягой и покончил с ним. - Или знал, куда идет Олни, и дожидался его на дороге в автомобиле. - Правильно, - согласился инспектор. - Теперь о времени. По словам официантки, он был в "Трефовой даме" в половине девятого, но позже она его уже не видела. В восемь сорок от остановки на углу отходит автобус, но, вероятно, на него Олни не попал. В самом начале десятого мимо того места, где его сшибли, прошел следующий автобус, и водитель не заметил на дороге ничего необычного. Все было спокойно. Поэтому, я думаю, можно считать, что Олни был убит между без четверти девять и девятью. Теперь надо выяснить, что делали некоторые люди вчера вечером в это время. - Например, полковник Тарлингтон, - ввернул я. - Он знал, куда пошел Олни. - Да, но он судья, председатель десятка всяких обществ и организаций и не такой человек, у которого можно спрашивать, где он был и что делал. - Может быть, и так, а все же я хотел бы знать это, - сказал я резко. - Не кипятитесь, Нейлэнд. Полковник сам, по собственному почину, сказал мне, что он делал после визита Олни. Он хотел ехать в свой клуб - Клуб конституционалистов, - но ему пришлось дожидаться важного делового разговора с Лондоном, а соединили его только без четверти девять... и я на всякий случай проверил это. - Инспектор понизил голос, словно стыдясь себя самого. - Оказывается, у него был длинный разговор с министерством снабжения, который начался без четверти девять и продолжался до девяти. - Инспектор усмехнулся. - Я проверял это специально ради вас, мой милый. Не стоило терять время, потому что никому и в голову не придет подозревать полковника Тарлингтона. - Разумеется, - подтвердил я, не моргнув глазом. - А что с тем списком фамилий, который я дал вам сегодня утром? Его большая рука нырнула в карман пиджака. - Я сделал все, что мог, мистер Нейлэнд, но узнал немного. Во-первых, миссис Джесмонд. Она живет за городом, в "Трефовой даме", но не постоянно, потому что довольно много разъезжает. Приехала она сюда из южной Франции, как раз тогда, когда французы начали собирать пожитки. Денег у нее куча. И кто-то из моих ребят говорил мне, что она большая охотница до молодых офицеров. - Все это я и без вас знаю, - сказал я. - И даже больше. Мне, например, известно, что она владелица "Трефовой дамы". Инспектор свистнул. - А я полагал, что Сеттл... - Он только управляющий. И его настоящая фамилия не Сеттл, а Фенкрест. Я сталкивался с ним раньше. Темная личность. - А чем они занимаются, по-вашему? - Сам еще не знаю, - честно признался я. - За всей этой компанией стоит последить. Миссис Джесмонд, несомненно, орудует на черном рынке - и не только, чтобы добывать вина и продукты для своего ресторана. Думаю, что она и сама спекулирует или, во всяком случае, вкладывает деньги в чужие спекуляции. Я видел у нее субъекта, который называет себя Тимоном. Он из Манчестера. Это, несомненно, ее компаньон. Не мешает вам выяснить, кто он такой. - Хэмп записал приметы смуглого толстяка с манчестерским выговором. - Не знаю, как далеко она зашла, - продолжал я. - Одно ясно - эта особа способна на все ради денег и роскоши и легко может продаться нацистам. Может быть, она завлекает молодых летчиков только ради своего удовольствия, а возможно, за этим кроется нечто гораздо более опасное. - Что же я должен делать? - Пока ничего. Предоставьте ее мне. А что вы узнали о миссис Каслсайд? - Немногим больше, - сказал инспектор. - Это молодая жена майора Лайонела Каслсайда.