ядел. Но делегации именно могила-то и не понравилась. -- Не видно, -- говорят, -- пропаганды достижений технического прогресса. Все камнями завалено, когда есть прогрессивные материалы, такие, как железобетон. -- Все сделаем! -- пообещал Суточкин. -- Безвыходная одна только проблема: несознательные посетители без конца камни сюда несут. Так, чего доброго, скоро весь пляж переместится на вершину горы. Как быть, а? -- Не знаем, как быть, -- пожали плечами члены делегации. -- Уж вы сами тут принимайте решение. Могилу забетонировали на совесть, и местный остряк заметил, что она стала походить на гигантских размеров унитаз. Долго думал Суточкин насчет камней, а светлую идею предложил его зам. Тут же Суточкин позвонил председателю колхоза, который размещался по соседству. -- Вот какое дельце государственной важности, -- сказал Суточкин. -- Выделишь колхозника с тачкой на выполнение важной общественной работы. -- А трудодни? -- Трудодни будешь ему начислять, будто он работает в колхозе. -- Незаконно это, -- возразил председатель. -- Да и людей у меня не хватает. -- Не хочешь добровольно -- обяжем по административной линии. -- Тогда лучше добровольно, -- сказал председатель. Теперь ежедневно ранним утром, едва светает, к могиле прибывает старик с тачкой. Камни, которые несут паломники, он неторопливо грузит на тачку, длинной пыльной тропой спускается к морю и вываливает их на пляж. Люди, которые поднимаются вверх, к могиле поэта, встречают старика, весело катящего вниз тяжелую тачку. -- Камни несете? -- спрашивает обычно он, останавливаясь и вытирая пот. -- Несем! -- отвечают ему. -- Доброе дело! И старик удовлетворенно кивает. Трудодни ему набегают равномерно, как морской прибой. Юрий Дружников. Когда исполняется 176 --------------------------------------------------------------- © Copyright Юрий Дружников Источник: Юрий Дружников. Соб.соч.в 6 тт. VIA Press, Baltimore, 1998, т.1. --------------------------------------------------------------- Притча Утром в день рождения Дубов сладко потянулся, включил экран новостей и прочитал недвусмысленное сообщение, что в интересах всего человечества настало его время отвезти в облачную газету объявление о своей добровольной смерти. Газета проецировалась в небе на туманных полотнищах и была видна всем. Ему исполнилось 176. Возраст обозначался рядом с номером дубовского дома. По закону Дубов мог выбирать: перейти в иной мир сейчас или получить отсрочку в Агентстве по делам расселения, переселения и перенаселения. Рассрочка долго рассматривалась и давалась в связи с особыми заслугами подателя ходатайства, каковых у Дубова не было. А ведь еще недавно разрешалось жить до ста девяноста девяти! Но, в конце концов, самоликвидация -- не такое уж неприятное дело для человека, которому абсолютно нечего делать. Единственное, что удерживало Дубова, это была неосознанная потребность кого-то оставить в жизни после себя. На этот счет официальных ограничений не было. И Дубов, вопреки своим старым предубеждениям, женился. Трудно сказать, зачем. Может быть, надоело двигаться одному, а может, это была последняя попытка противодействовать окружающей его инертности. Словом, он дал Дубовой свое имя и свой катафалк, как он называл передвижной дом, в котором жил, и теперь день за днем и месяц за месяцем они двигались вместе. Дом плавно нес их по лабиринту дорог. День сменялся ночью, и ночь таяла. Иногда засыпал Дубов, иногда Дубова, иногда оба вместе. Дом двигался размеренно, с одной и той же декретной скоростью 20 метров в секунду. Лишь иногда он замедлял ход, приближался к торчащим из земли отросткам, присасываясь к ним вытягивающимися хоботками, чтобы заправиться энергией. Справа и слева от Дубовых до горизонта шли полосы, и по ним плыли в одну с ними сторону и навстречу такие же дома. Семьями и по одному сидели в них люди -- веселые и хмурые, чаще равнодушные. С такой же напряженностью и сосредоточенностью, с какой дом нес Дубова вперед, встречные дома несли людей назад. Встречные были уверены, что это они мчатся вперед, а Дубов и прочие -- назад. С тех пор как был принят закон обязательного движения, останавливаться или съезжать с размеченных цветными полосами линий было запрещено. Дубов вспомнил: когда он был совсем мальчишкой и ходил в Профессиональное училище распространения движения, в городе были высокие стеклянные дома, но поток движущихся квартир становился все сильнее. Им стало тесно на улицах, и тогда решили сносить дома, а на их месте строить дороги. Все равно большую часть жизни люди обязаны были проводить в движении. Стоящий на месте дом стал считаться пережитком прошлого. Живя в таком доме, ты не можешь постоянно двигаться вперед, а это необходимо. На дороге ты всегда на виду. Ни у кого не может возникнуть дурных мыслей относительно твоей интимной жизни. Сады и парки тоже убрали из города, ведь все равно никто добровольно пешком не ходил. На консилиум по выборам городского магистрата все съезжались в полнолуние и количеством сигналов, которые в обычное время запрещались под страхом ходить пешком, голосовали за одного кандидата. По утрам домов касались передвижные школы, которые втягивали к себе детей, а днем родители вытягивали своих детей оттуда. Помнил Дубов и другое время, когда только еще стал зрелым. Идея освободить человека от управления движущимся домом привела к излишней самостоятельности передвижных домов. Наступила эра избыточной независимости вещей. Дома сами стали решать, куда везти людей. В результате слишком увеличилась смертность от голода и болезней, потому что машины никак не хотели соизмерять свои желания с потребностями людей. Кое-где дома стали самовоспроизводиться. И тогда полную автоматизацию домов запретили. Откинувшись на спинку кресла, Дубов глядел вперед. В этом есть что-то вечно увлекательное: просто сидеть, просто смотреть и провожать глазами убегающую под тебя дорогу жизни. Дубова сидела рядом, и взгляд ее также вяло скользил вперед. Они почти не разговаривали, поскольку людям, достигшим согласия, не о чем спорить или обмениваться мнениями. Все понятно без слов. Едешь и думаешь, о чем хочешь, или просто не думаешь. Можно припоминать прошедшее -- страшное или приятное. То и другое вспоминаешь с улыбкой, спокойно, потому что знаешь: ничто, кроме однообразной дороги, повториться не может. Изредка Дубов бросал взгляд на Дубову. Ее профиль с чуть пухлыми губами был ему мил. С Дубовой он познакомился в Молодежном клубе внетехнических связей. На верхней галерее были специальные подъезды для стариков. У большой арены в центре передвижные дома приглашали друг друга и танцевали. Они отталкивались, становились на дыбы и, извиняясь, разъезжались в стороны. Между парами метались бронированные кубы-регулировщики, наказывая ударами электрического тока тех, кто выполнял па из запрещенных танцев. Увидев через ветровое окно девушку с припухлыми губами, Дубов понял, кого он искал последние полвека. По видеофону он набрал номер ее дома. Дубов для начала выругался. Сказал, что ненавидит ее, что терпеть не может ее предков и ядовитый цвет ее дома. Брань осталась единственным проявлением человечности. И маленькая девушка сразу вспыхнула, правильно приняв обидные слова за объяснение в любви. Они съехались у выхода, потом ее дом сдали под расписку в школу, где его получит очередной совершеннолетний... Стройный ход мыслей Дубова прервал красный сноп света, ослепивший глаза. Зашипели тормоза, дом замер. Глаза у Дубова потускнели, а у Дубовой расширились от сострадания. Перед замершими потоками движущихся домов конвой из четырех полицейских кубов вел поперек дороги вереницу людей. Они брели понуро, одетые в серые робы. Это были провинившиеся, те, которые пытались переоборудовать свои дома для ручного управления, чтобы ехать по собственной воле, куда им хотелось. Путь их был бесконечным. Они обречены ходить пешком разные сроки: двадцать семь лет, пятьдесят один, сто четыре года. Долголетие, которого удалось достичь благодаря успехам медицины, дало возможность правосудию более справедливо и гибко применять к виновным сроки наказания, представлявшие собой сокращение срока жизни. Загорелся зеленый, и дома рванулись дальше. Дубов почувствовал, что наметилась граница города. Он не увидел, а скорее угадал, по едва уловимым запахам понял, что вдали, за поворотом, лежит узкая полоска леса, зеленого хвойного леса... В лесу Дубов не был лет восемьдесят, а может, все девяносто. Нынешнее поколение и не ведает, что такое свежий запах леса. В школах их учат, что воздух -- это газ для дыхания, сперва отравленный гарью свинцовых батарей, а потом, благодаря мудрой заботе Высшего Совета, очищенный системами кондиционирования. Запах натуральной зелени, учат их, вызывает аллергию, удушье, общий диатез и конъюнктивит, поэтому зелень в городах полностью уничтожена. С каким удовольствием Дубов отдал бы всю свою жизнь за то, чтобы провести несколько часов в лесу, на берегу ручья! Но этого не будет. Он шагнул в возраст, когда нужно уходить в вечность. Старики и в самом деле обязаны думать об интересах общества. Раньше был, а теперь отменили льготный год на размышления. Вот-вот позади его дома окажутся два черных куба. Они будут преследовать его, пока он не покончит с собой, рухнув в пропасть. Затем дом вместе с владельцем пойдет на переработку и превратится в порошок, из которого будут делать новые дома. Перед домом Дубова замигал запретный знак. Дом развернулся по виадуку и пошел под небольшим углом к предыдущему шоссе в противоположный конец города, чтобы там снова свернуть и снова двигаться дальше. Когда дом поплыл, удаляясь от узкой синей полоски леса, у Дубова больно защемило сердце. Он знал, что у Дубовой скоро родится его мальчик. Хорошо, что разрешили мальчика. Потом все снова пойдет своим чередом. Дубов отдаст его в школу, куда отдал двух девочек от предпоследней жены. Мальчик станет совершеннолетним, получит свой передвижной дом и будет двигаться до ста семидесяти шести, как двигается сам Дубов, если к тому времени срок жизни из-за перенаселения не сократят декретом еще на десять лет. Мальчик не будет мечтать об узкой синей полоске леса. Он никогда не узнает, что это такое. Дубов стряхнул с себя унылые мысли и напряженно посмотрел в глаза Дубовой. Она поняла его. И хотя была молода и могла двигаться еще 152 года, она согласилась и в знак согласия закрыла глаза. После этого они двигались еще некоторое время. Пока Дубов ждал мальчика, он тщательно обдумывал свой проект. Он взвешивал детали, много раз подъезжая к концам города, выбирал подходящее место. Дом подвез Дубову к Медицинскому дому и ехал за ним, пока она не вернулась обратно с мальчиком. Теперь у Дубова осталась одна мысль, и он стал ждать подходящий момент. Рассветало, когда их дом в очередной раз приближался к окраине города. Перед самой окраиной Дубов оглянулся: позади шел еще один дом. Дубов посмотрел на жену, которая сидела рядом с мальчиком на руках, и решился. Прежде чем притормозить, он пальцем оборвал провод связи с Центром сбора информации о нарушениях в его доме. Теперь можно сорвать пломбу на рычаге управления, что категорически запрещено. Оставалось взяться собственными руками за руль. Дубов осторожно, с непривычки робко и нерешительно, притормозил. Дом, который шел за ними, медленно обогнал его. К счастью, он был пуст. Круто повернув руль вправо, под запрещающий знак, Дубов съехал с дороги и медленно пополз вдоль оврага. В лице его появилось что-то отчаянное, почти фанатическое. Дубова ничего не спросила, закусила губу и крепче прижала к себе сына. Покачиваясь на рытвинах, дом двигался вперед, туда, где на горизонте мелькнула узкая полоска леса. Весь день добирались они до этого леса. Почти не спали. Воздух становился все чище и бодрил их. Вот дом скользнул по узкой косе к лесу, въехал в него, закачался на рытвинах. Еще немного осталось, подумал Дубов. Они спустились вниз и скоро очутились у речушки. Здесь Дубов остался бы на всю жизнь. Он смотрел, как Дубова выскочила из дома, положила мальчика на траву, легла рядом, и руки ее свесились в воду. Блики красного солнца золотили ее парик. Дубов глядел на них и нервничал. Он то и дело оглядывался. Неосознанный страх не давал покоя. Регистраторов его смерти -- черных кубов -- не было. Но пройдет еще несколько часов, и информационный центр хватится, что человек исчез, не дав объявления о смерти. Будут объявлены поиски, и тогда страшному наказанию подвергнутся все трое... И он осознал: надо возвращаться, чтобы не искали. Он ничего не сказал. Он оставил Дубовой все, что мог: провиант, воздух, медикаменты, которые смог вынуть из дома. Дубова поняла, что он уезжает и они никогда больше не увидятся. Она не заплакала. Она стояла рядом с ним, держа на руках мальчика. Они смотрели в глаза друг другу. Он резко повернулся и пошел. Давно он уверил себя, что совершенно разучился думать, но теперь он заставил себя размышлять о них. Они спокойно и счастливо проживут здесь сколько-то времени. А после? Трудно сказать, что будет после. После не будет ничего. А пока главное, что утром мальчик увидит живое солнце, выходящее из-за леса, реку, траву, живых птиц. Разве этого мало? Дубов сел в дом, развернулся и, не оглядываясь, рванулся вперед. Больше в его жизни не осталось ничего. Очень скоро он вернется на дорогу к городу. Он даст объявление о своей смерти и под контролем черных похоронных кубов ринется в пропасть. В пропасть, куда ежедневно отправляются все те, кому исполнилось 176.