евич обеими руками запахнул пиджак и извиняющимся голосом забасил: - Это пузырь у меня тут с холодной водой. Сердце у меня, ребята, немного пошаливает, горячее чересчур... Вот я его и решил остудить. А теперь уж не надо! - И он словно из груди вырвал пузырь и отбросил его на стул. - Я, ребята, из той породы чудаков, о которых один поэт сказал: "Извиниться перед таким - значит стать его лучшим другом..." Ну, вообще-то пустяки. Раз, говорите, заниматься - так все в порядке. Будем заниматься, друзья. - А в музей сходим? В лапидарий, на Митридат пойдем? - осторожно поинтересовался Володя. - И в лапидарий пойдем, и на Митридат пойдем, и все облазим, и все будет хорошо. Верно, друзья? И мальчики вместе со Светланой восторженно, раскатисто гаркнули: - Верно! Едва очутившись в темном дворе, друзья принялись от радости колотить друг друга и толкаться, а потом, обнявшись, плечом к плечу зашагали вниз по крутым темным улицам, распевая во всю глотку песню из кинокартины, которую они видели только в прошлое воскресенье: Три танкиста, три веселых друга - Экипаж машины боевой... Дома уже начали беспокоиться, когда на лестнице заскрипели перила, хватаясь за которые Володя в три приема перемахнул через все ступеньки, и вот он сам появился в зале с довольной, улыбающейся физиономией. - Ну? - спросил отец, загораживая ладонью, как щитком, глаза от стоявшей возле него настольной лампы. - Грех с души, душа на место? Володя уже расстегнул пальтишко: под ним алел пионерский галстук. Глава VII НАУЧНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ Это случилось вскоре после того, как Ефим Леонтьевич выполнил свое обещание и сводил весь класс в лапидарий. Удивительные вещи открылись перед маленькими экскурсантами во время посещения музея. Прежде всего оказалось, что название "лапидарий" происходит от слова "ляпис", что по-латыни обозначает "камень". Поразительное дело: сколько раз Володя и его товарищи лазили по склонам Митридата, видели серые рубчатые колонны музея, иногда, разглядывая картинки в учебнике старших классов, находили на страницах изображения зданий с такими же колоннами и удивлялись, сколько везде было лапидариев. А оказалось, что музей в их городе по архитектуре своей скопирован со старинного греческого храма Тезея и внутри него хранятся источенные временем каменные плиты, надгробия, драгоценные для ученых, знаменитые на весь мир. Самые озорные притихли, когда Ефим Леонтьевич вместе с руководителем музея - смуглым и светлоглазым человеком с седыми, коротко подстриженными усиками - повел ребят мимо монументов, гробниц, каменных ванн и плит, огромных кувшинов - амфор и пифосов, внутри которых можно было бы поместиться целому пионерскому звену. И странно было думать, что все эти вещи сделаны руками людей, которые жили тут же две с лишним тысячи лет назад. Диковинные украшения, искусно вырезанные на камне цветы, узоры, боги, галеры, изображения грифонов (львов с орлиными головами), фигуры воинов, угловатые греческие буквы, обломки каменных скамей - все это хранило следы давно прошедших веков, когда Керчь была еще Пантикапеем, а Камыш-Бурун звался очень смешно - Дия-Тиритака. Но и тогда, в те далекие времена, в каменоломнях добывался светлый ракушечник, и из него строили города, дома и храмы. Из того же камня и теперь был выстроен город. Володя осторожно обходил ноздреватые полустершиеся камни, каждый из которых имел свою тысячелетнюю историю, а Ефим Леонтьевич рассказывал о древних войнах, от которых дрожали камни Пантикапея, о жестоком царе Митридате, имя которого приняла гора, где теперь стоял музей. Рассказал Ефим Леонтьевич о солнцеголовом Савмаке - отважном вожде восставших в Пантикапее скифских рабов, которые сделали его, тоже раба, своим царем. Держава Савмака простиралась почти на весь Босфор, но Савмак пал в неравной борьбе с Митридатом. Володя сразу возненавидел Митридата... Но тут он узнал, что почти в те же годы один из римских полководцев, которые назначались сенатом Рима для борьбы со Спартаком, не мог прибыть по назначению, потому что воевал с Митридатом. После этого Володя кое-что простил владыке Боспорского царства, который хоть немножко помешал римлянам в борьбе со Спартаком. Так открывались в мире какие-то ошеломляющие связи, о которых Володя даже и не подозревал раньше, как ни задумывался он, когда был совсем маленьким, над связью, что существовала между градусником в детском саду и пометкой отца в каменоломнях... Глядя на высеченные в камне буквы, Володя опять вспоминал про закрытое теперь подземелье, где осталась на камне памятка, вырезанная отцом в дни его славной молодости. "Вот так когда-нибудь тоже вырежут тот камень, положат в лапидарии, придут люди и прочтут: "Н. Дубинин, И. Гриценко, 1919". И увидят люди звезду о пяти концах. И поймут, какие храбрецы бились в камнях в 1919 году нашей эры..." Володе понравилось, что сотрудник музея говорил о прошлом так, будто он сам только что был во владениях Митридата, беседовал с рабами, пробовал вино из амфор, зажигал светильники, присутствовал при ссоре Митридата с сыном... И хотя на сотруднике музея была серая толстовка, из кармана которой торчал карандаш, а на ногах сандалии "Скороход", верилось, что он бы не заблудился на улицах Пантикапея и в случае чего дотолковался бы с древними, и Савмак или сам Спартак приняли бы его как своего человека. А когда он рассказал, что высокое плоскогорье и гребень холмов, начинающийся вершиной Митридата, тянутся до самой Феодосии, где сейчас идут раскопки, Володя сразу решил, что необходимо посмотреть и эти раскопки, и где кончается гребень, идущий от Митридата. Однако когда он сказал об этом Ефиму Леонтьевичу, тот объяснил, что поездка такая - дело хлопотливое, отнимет немало времени, и если уж предпринимать ее, то разве только в дни каникул. Да и надо еще сначала кое-что пройти в классе по учебнику, прежде чем пускаться в археологию. Но Володя не любил откладывать исполнение своих замыслов надолго. Через день у него дома состоялось совещание с Мишей Донченко и Аркашей Кругликовым. Донченко "огласился сразу, услышав план Володи, но тихонький Кругликов стал говорить, что ему потом влетит дома. Кроме того, ни у него, ни у Донченко не было денег на поездку. - Эх, люди вы! - рассердился Володя. - Люди для науки ничего не жалели, а вы... "дома влетит, денег нет"! Скопидомы!.. Ладно, я вас везу. - Как так - везешь? - Очень просто. На свой счет. Володя подошел к своему столу и снял с него гипсовую копилку, отлитую в форме зайчика. Копилку эту подарила Володе Алевтина Марковна при его поступлении в школу, когда она ему пожелала "громких успехов, тихого поведения, сундук денег, золотой берег, сто рублей на мелкие расходы". Тогда же она взяла с Володи слово, что он будет терпеливо копить деньги, бережно хранить копилку и не отобьет донышко раньше чем через три года. Володя поднес копилку к уху и потряс ею. В зайчике зазвенело, забренчало, затукало. - Слышали? И мальчики долго трясли копилку, по очереди припадая к ней ухом, чтобы убедиться, как велик капитал, бренчавший в зайчике. - Я даже и сам не знаю, сколько у меня там. Я хотел на часы накопить к тому году. Ну, раз решил - не жалко. - Володя, может, не стоит? - попытался остановить его Аркаша Кругликов. Самовольная экскурсия в Феодосию не слишком его радовала. Дома Аркашу держали строго. Но авторитет Володи был для него тоже непререкаем. Более спокойный и расчетливый Донченко с недоверием прислушивался к бренчанию копилки. Он знал, что Володя всегда готов по первой же просьбе дать "насовсем" карандаш, краски, одолжить буравчик, снабдить товарища гвоздями, шпагатом. И все-таки ему казалось невероятным, чтобы человек просто так, ради чистой науки, отдал все свое состояние, накопленное, должно быть, путем лишений и отказа себе во всем, даже в мороженом... - И не жалко тебе? - спросил он. - А чего жалеть? Володя поднял зайчика, перевернул его вниз ушами, схватил молоток со стола и ударил по задку. Плоское гипсовое дно копилки сразу зазияло черным отверстием. Володя перевернул зайца, и на стол посыпались медяки и серебро - все бренчащее, сверкающее содержимое копилки. - Вот другой разговор! - обрадовался Володя. - А то я пробовал через щелочку добывать - уж и проволокой доставал и вытряхал... Ну, иногда выскочит гривенник - и все. А тут, по крайней мере, разом. Все трое склонились над Володиным богатством. Принялись пересчитывать. Оказалось, что Володя накопил, начиная с первого класса, шестьдесят один рубль тридцать пять копеек. - Живем! - торжествовал Володя. - За такие деньги в Москву съездить можно, не только в Феодосию. Верно? Решено было, что в ближайшее воскресенье Володя по поедет в Старый Карантин, отпросится из дому к ребятам, а те скажут, что идут к нему, и все вместе отправятся на вокзал, а оттуда поездом в Феодосию, чтобы посмотреть, как выглядит Митридат с той стороны. Сделали так, как задумали. В воскресенье Володя отправился пораньше на вокзал и купил на свои собственные деньги три билета до Феодосии. Потом он стал ждать Донченко и Кругликова на условленном месте. Ребят долго не было, и Володя уже стал беспокоиться - не помешало ли им что-нибудь. Он вышел к подъезду, чтобы посмотреть, не идут ли товарищи, и наткнулся прямо на Алевтину Марковну. - Вовочка! Ты зачем тут! - удивилась соседка. - Да тут по одному делу... - Ах, скажите, какие уже секреты! Я вижу, ты все ходишь, на часы поглядываешь. Кому это ты свидание назначил? А Донченко и Кругликов уже стояли в стороне и делали знаки, торопя Володю, подзывая его к себе. С перрона донесся пресный, словно слежавшийся между двумя жестянками голос репродуктора: "Поезд на Феодосию отправляется со второго пути через три минуты..." - Ну, счастливо вам, Алевтина Марковна! - выдавил из себя Володя. - Я пошел, а то ждут меня... Алевтина Марковна, несмотря на свою толщину, с необыкновенной быстротой стала оглядываться по сторонам: - Где? Кто? Кого ждешь, кто ждет?.. - Едем, что ли, Вовка! - закричал простодушный Донченко. - Что ты там встал, поезд сейчас отойдет! - Поезд? Какой поезд? Ты куда это собрался, Вова? А мне ничего не известно!.. Видя, что от нее не отделаться, Володя отрезал: - Чего вы удивляетесь? У нас историческая экскурсия. Мы едем в научную экспедицию. На раскопки... Вот Миша, Аркаша и я. - Впервые слышу! Странно, живу за стенкой и ничего не знаю. Очень интересно! Мама, надеюсь знает? - Ну, ясно, знает, - отчеканил Володя. - До свиданья, Алевтина Марковна! - Стой, стой, Вова!.. По глазам вижу, что врешь! Уже отбежавший было Володя обернулся и медленно подошел к Алевтине Марковне. Маленький, с огромными сверкающими глазами, презрительно выпятив пухлую нижнюю губу, он стоял перед дородной соседкой, поглядывая на нее так, как будто смотрел не снизу вверх, а по крайней мере с высоты Митридата. - Вы, по-моему, знаете уже, Алевтина Марковна, что я никогда не вру. Раз я сказал, что мама знает, значит, так и есть. Всего вам!.. И, резко повернувшись на месте, Володя побежал к своим друзьям. А паровоз уже рявкнул, шумно задышал, словно наспех заучивал: "У!.. Эф!.. Ха!.. Це! Че! Ша! Ща!.. " Потом затопал на месте всеми колесами, шваркнул по перрону струей пара, поднатужился, вагоны передали что-то друг другу - и поезд тронулся. Мальчики едва успели вскочить в последний вагон. - Билеты у вас есть? - спросил проводник в тамбуре. Володя торжественно предъявил три твердых картонных билета с красным просветом посередине и круглой дырочкой в центре. Мальчики долго разглядывали билеты, смотрели их на свет, читая буквы и цифры, пробитые компостером. - Тебе правильно дали? - беспокоился Донченко. - Уж можешь не беспокоиться. Что я, в первый раз, что ли? Я уж и в Москве был и в Мурманске. Хотя Володя и держался начальнически, на душе у него было беспокойно. Во-первых, еще как все это пройдет дома? Хорошо, что хоть отец ушел на два дня в рейс... А во-вторых, кто знает... может быть, его надули с билетами; видят, что парень собрал одну медяшку... Кассирша и так ругалась, пересчитывая деньги. Может быть, взяла да и подсунула старые билеты? И Володя с беспокойством ждал контроля. Но контроль не шел; а поезд уже обогнул возвышенность, примыкающую к Митридату, и, весело виляя коротким составом из маленьких вагончиков, несся по направлению к Феодосии. Паровоз шикал на зазевавшихся ворон, обиженно отлетавших в сторону, и вываливал на холмы пышный, скручивающийся жгутом дым... В вагоне нашлось два места у окна. Их заняли Володя и Миша, а Кругликов, повиснув на плече у Володи и вытянув шею, тоже принял участие в обозрении окрестностей, проносившихся за мутным стеклом вагона. Слева, за вагонным окном, тянулась цепь холмов. Это была, как рассказал на днях Ефим Леонтьевич, гряда древних курганов числом около ста, тянущихся от Митридата до самой Феодосии. Володя, щеголяя своей памятью, указывал наобум: - Вот этот, видишь, плоский?.. Кресло Митридата называется... А там - Золотой курган, потому что там золото зарыто было... А вон виднеется Сахарная голова... - А там что, сахар был, в голове этой? - спросил Донченко. Его уже разморило, и он клевал носом, стукаясь лбом в стекло. - А у тебя, видно, мякина в голове! - сказал Володя. - Ну, чего раззевался, как скумбрия! - Спать мене чего-то охота... - "Мене-тебе"! - передразнил его Володя. - Только сел в поезд и уж на бок валится. А еще место у окна занял! А ну отсюда! Дай человеку, который интересуется, посмотреть!.. Садись сюда, Аркаша, поменяйся с ним. Донченко пересел на место Аркадия и через минуту, грузно привалившись к Володе и притиснув его к самому окну, блаженно засопел. Володя раз-другой двинул его плечом, но Донченко, откачнувшись, тотчас же снова приваливался к нему. В конце концов Володе надоело это, в он смирился: ничего не поделаешь, начальнику научной экспедиции, вероятно, приходится терпеть и не такое еще. Но, как известно, зевота - вещь очень заразительная. Сонное настроение постепенно охватывало и Володю, тем более что ночь он спал дурно. Теперь его тоже начала одолевать дремота. Он долго боролся с ней, уже два раза стукнулся больно носом в холодное стекло, испуганно поглядел на Кругликова, который сидел напротив, но тот уже давно откинулся в угол и спал, широко открыв рот. Володя нахмурился, поглядел на стриженую макушку Донченко и сам привалился к его голове... Он вскочил как встрепанный, когда услышал над своим ухом: - А ваши билеты?.. ... А между тем Алевтина Марковна, предвкушая, как она наконец уличит этого вруна Вовку, этого несносного мальчишку, в бессовестной лжи, изобличит его и выведет на чистую воду, поднималась по лестнице. Евдокия Тимофеевна, только что вернувшаяся домой с рыбного базара, еще издали услышала раскаты ее контральто: - Евдокия Тимофеевна, душенька, вы только не волнуйтесь... Я вам должна такое сообщить!.. Ваш-то негодник, Вовка, вы знаете, где я его встретила? Вы даже не догадываетесь! Он с мальчишками в Феодосию уехал! Крупный, еще живой бычок выскользнул из рук Евдокии Тимофеевны в лоханку и заплескался в ней, разбрызгивая воду по всей кухне. - Ой, что это вы говорите такое, Алевтина Марковна? - Поздравляю! Я так и знала, что он ко всему еще и наврал. Мне просто интересно было проверить. Он мне клялся, что вы знаете. Конечно, вы ничего и не слышали об этом? - Куда же это он?.. - В научную экспедицию, говорит. На раскопки отправился. Ему, изволите видеть, необходимо Митридат с того боку разглядеть, отсюда ему мало! - Господи, да что же он со мной делает! - окончательно разволновалась Евдокия Тимофеевна. - И Валентины, как на грех, нет, и Никифор Семенович в рейсе. Что же мне делать-то? - Меня, главное, возмущает эта наглая ложь! И он еще, знаете, имеет дерзость отрицать. Вы бы только слышали, как он со мной разговаривал! Вы его недопустимо разбаловали, Евдокия Тимофеевна. Не мое дело вмешиваться в чужое воспитание, но если вы хотите послушаться доброго совета, то я вам скажу любя, по-соседски... Но Евдокия Тимофеевна не слушала ее: - Погодите, Алевтина Марковна... Погодите говорить! У меня и так голова кругом... Ведь он мне что-то сказал, когда утром уходил. Ей-богу, что-то сказал. Вот и вспомнила! Ну да, конечно, я на базар шла, а он к товарищам отпросился, к Кругликову, а потом подошел да и говорит: "Мама, как вернешься с базара, посмотри там у меня на столе, я тебе кое-что оставил, так ты обязательно погляди". А я, признаться, думала, опять какую-нибудь машину сообразил или корабль. Он уж меня прямо извел ими! Поглядеть надо... Она торопливо прошла в комнату, где стоял Володин стол. Необыкновенный порядок царил сегодня на нем. Все было прибрано. Ни стружек, ни сора, ни обрывков картона, ни лужи от клея. Все стояло на местах: модели, банки с красками. Книги были сложены стопочкой, инструменты убраны в ящик, а посредине стола лежала уголком засунутая под линейку четвертушка бумажного листа с крупно выведенными буквами. Боясь почему-то взять записку в руки, Евдокия Тимофеевна нагнулась и прочла: "Дорогая мама! Пожалуйста, не волнуйся. Я с ребятами поехал смотреть Митридат с обратной стороны. Это видно в Феодосии. Деньги на билет я взял из своей копилки. Володя". Алевтина Марковна, любопытствуя, заглядывала через плечо. Потом она обернулась к комоду, где стоял на прежнем месте заяц, схватила его, заглянула под донышко в черный пролом, потрясла. - Плакали денежки, адью!.. А я-то, наивная, подарила ему, рассчитывала, что это как-то повлияет, остепенит... - Что же мне делать-то теперь? Побегу на вокзал! - сказала Евдокия Тимофеевна. Она быстро собралась, заперла комнату, отдала ключ Алевтине Марковне, наказала, что передать Валентине, бросилась к дверям, на пороге обернулась и сказала: - А все-таки, Алевтина Марковна, ведь не соврал! Начальник вокзала сказал Евдокии Тимофеевне, что ближайший поезд на Феодосию отправится не раньше чем через пять часов. Он посоветовал обратиться в милицию и сам отвел туда совершенно растерявшуюся женщину. В милиции спросили, как зовут мальчиков, каковы они на вид, велели заполнить длинную анкету, написать заявление и обещали выяснить. Начальник вокзала сказал, что даст телеграмму в Феодосию. Евдокия Тимофеевна осталась ждать поезда. - Ваши билеты! - повторил контролер в узких железных очках. Володя в страшном волнении предъявил три билета. - А кто с вами? - спросил контролер. - Вот они. Володя указал на проснувшегося разом Кругликова и на Донченко, который дремотно взирал на мир. Контролер внимательно и, как показалось Володе, с большим подозрением оглядел поверх очков всех троих. Потом он взял билеты, расправил их веером, держа в пальцах, так карты, посмотрел через них на свет и, тщательно сложив вместе, смачно прокусил все три билета сразу огромными зубастыми щипцами, после чего вернул билеты Володе и заглянул под лавку. Когда контролер ушел, мальчики облегченно вздохнули. - Чуть не придрался, - сказал Кругликов. - Видать, что волокитчик, - решил Володя. - Такому только попадись!.. А у нас все в порядке, нам что... Когда поезд прибыл в Феодосию, Володя прежде всего повел своих товарищей в буфет. Там все трое сели за стол и почувствовали себя настоящими мужчинами и путешественниками. К ним долго никто не подходил. Ко всем другим столам подходили, а мимо них официанты проходили, словно не замечая. Тогда Володя выгреб из кармана оставшиеся у него деньги и сложил кучкой на столе, чтобы все убедились, какие богатые пассажиры прибыли наконец в буфет станции Феодосия. Но вид несметных Володиных богатств тоже не прельстил тощего, прыщавого официанта, который уже в пятый раз проносился мимо мальчиков, уснастив пальцы обеих рук, как чудовищными перстнями, ручками тяжелых граненых кружек, полных янтарного пива. За соседним столом двое только что подсевших командированных в стоящих коробом брезентовых плащах с капюшонами, положив на колени туго набитые портфели, нетерпеливо оглядывались. Они, наверное, тоже ждали официанта. Потом один из них поднял латунную пепельницу и постучал ею о тарелку, на которой стоял горшок с хилой гортензией. К ним сейчас же подлетел официант. Тогда Володя тоже взял пепельницу и забарабанил ею о тарелку. - В чем дело, мальчик? Что за стук? Шаги и голоса в этом зале отдавались где-то под потолком, и мальчикам показалось, что и голос прозвучал отткуда-то свыше. Но наконец и к ним подошли. - Пожалуйста, дайте нам две... - Володя посмотрел на отложенные в сторону деньги, - нет, три булки и порцию халвы. - Еще что пожелаете? Володя был крайне польщен, что с ним говорят на "вы" и так вежливо. Он готов был из благодарности заказать все, что виднелось за стеклом буфета, но, покосившись опять на деньги, выложенные возле пепельницы, отвечал: - Больше ничего не пожелаем. Когда они выходили из вокзала, к ним подошел милиционер. - Долго себя ждать заставляете! Где пропадали? - сказал он. Мальчики убито переглянулись, но Володя только плечами пожал: - Никто у нас не пропадал. Это вы нам говорите, дядя? - "Дядя, тетя"! - прервал его милиционер. - Нечего зубы заговаривать! - Да что вы, товарищ милиционер, - быстро сообразил Володя, - вы обознались, наверное? Мы все три брата, наша фамилия Терещенко. Мы приехали к своей родной бабушке. - Ну ладно, пока пойдем к дедушке! - не улыбаясь, сказал милиционер и на всякий случай взял Володю за локоть. - Пожалуйста, без рук! - обиделся Володя. - Ладно, можно и без рук, - согласился милиционер. - Только давай уж на совесть, чтобы не бегать. Все равно поймаю! Их привели в дальнюю комнату на вокзале, где за столом сидел человек в фуражке, с такими длинными сивыми усами, толстыми под носом в тонкими на концах, что казалось, будто он придерживает верхней губой веретено. - Ага, прибыли! - закричал он устрашающе, басовито громко и для большего эффекта еще хлопнул рукой по бумагам, лежащим перед ним на столе. - Это еще что у меня за побродяги?! Это вы что придумали? Это что?.. Это как так?.. А?.. Донченко заробел, лицо его стадо плаксивым. Кругляков спрятался за спину Володи, а Володя, который не переносил, когда на него начинали кричать, сразу очень рассердился и, видя, что дело уже все равно пропало, подошел к столу начальника, ухватился за край его и звонким, высоким от волнения голосом сказал: - А что вы кричите? Мы разве украли что-нибудь? - Как? Спрашиваешь? Вопросы задаешь? Мне... Что?.. - загремел начальник. - Вы, пожалуйста, не кричите на нас, - повторил Володя, - Раз вы советский начальник, а мы советские ученики, так и надо говорить как надо... то есть следует говорить как следует... Моя фамилия Дубинин Владимир. У меня папа моряк дальнего плавания... А это Кругликов Аркадий... У него папа доктор. А это Донченко Михаил. Мы приехали на экскурсию. - Что... Как?.. Гм... А?.. Начальник оторопело взглянул на мальчиков, привстал, снова опустился на стул, поглядел Володе в глаза и сказал вдруг тихо, совсем иным голосом, словно про себя: - На вас не кричать, так вы неизвестно куда еще заедете! Скажи пожалуйста, как разбираться стали! А кто вам дал право без спросу из дому уезжать? Вон - три телеграммы уже о вас тут пришли. Да по селектору еще передали. Людей мне на всех выходах ставить пришлось. Нет, скажи пожалуйста, а?.. И не крикни на них! А как же я должен с вами разговаривать, интересно? - Голос начальника крепчал. - "Добрый день, с благополучным прибытием, спасибо, что посетили ваш город! Не желаете ли посмотреть исторические достопримечательности?" Так, что ли? - И он опять загрохотал: - А?.. Я спрашиваю!.. - А мы, товарищ начальник, вот для того и приехали, по истории... Милиционер, приведший мальчиков и стоявший позади них, даже рукой себя по бедру хлопнул: - Эх, и мальчишки - бой! - Хлопунин! - рявкнул начальник. - Что за звук! Тихо там! Отведи их в дежурку! Сейчас из Керчи целый эшелон ихних мамок прибудет! Милиционер, которого начальник назвал Хлопуниным, вывел мальчиков и усадил их на широкую длинную скамью, которая стояла возле двери кабинета начальника. - Ну вот и сидите тут покуда и дожидайтесь. Сейчас матери приедут, вам еще не то будет! Экспедиторы! Научные работники! В школе-то учитесь вы хорошо? - Хорошо, - твердо отвечал Кругликов. - Кто как, - уточнил Володя. Донченко вздохнул и промолчал. - Что же это вам... теперь про Феодосию нашу на уроках объясняют? - Нам про Керчь объясняли, а уж мы хотели заодно и вашу Феодосию выучить. - У нас город хороший, - убежденно сказал Хлопунин. - Учить тут, конечно, мало чего есть, а поглядеть стоит. Айвазовский - художник был знаменитый. Слышали? Бурю на море рисовал. Ну, иногда и тихую погоду. Только больше все бурю... Между прочим, в прошлом был наш житель. Теперь, конечно, давно уже помер. Но есть картины, целая галерея. Посмотреть стоило бы, раз вы мальчики такие любопытные. Недалеко тут, как выйдете из вокзала. - Да, сами забрали, а теперь раззадориваете! К дверям кабинета подошла полная перепуганная женщина. Она еще раз порылась в раскрытой дерматиновой сумочке, захлопнула ее, громко щелкнув замочком, охлопала себя по всем карманам и издала низкий, протяжный стон: - Украли... или потеряла. Нигде нет. Хорошее дело! Она взялась за ручку двери и обратилась к Хлопунину: - Где ваш начальник главный! Тут ваш начальник? И, получив утвердительный ответ, сильно забарабанила кулаком в дверь кабинета. Из-за двери послышался голос начальника. Женщина резко рванула на себя дверь и вошла в кабинет. - Он ей сейчас покажет! - предсказал Володя. - Это что же у вас за порядки? - послышалось из кабинета. - Товарищ начальник, у меня из сумочки паспорт пропал. Вот сейчас только был, в уже нет! За чем же вы смотрите тут? Для чего вы тут посажены? Мальчики прислушивались замирая: сейчас, предвкушали они, раздастся оглушительный бас начальника - и женщина, кубарем выкатится из кабинета. Но, к их удивлению, голоса начальника не было слышно, из кабинета доносился только раздраженный крик женщины, потерявшей паспорт. Когда она замолкла, слышно было, как кто-то тихо отвечал ей - слов даже нельзя было разобрать. - Эге, - проговорил Володя на ухо своим спутникам, - сразу теперь тихим сделался... - Это кто? Жевлаков? Начальник, что ли? - подивился милиционер. - Да он у нас всегда тихий. Голосу не услышишь. Это он на вас нарочно так. Когда он меня отряжал за вами, так говорит: "А ну, давай их сюда, путешественников, я их, говорит, сейчас продеру с песочком! Раз, говорит, дома не управляются, так я их сам перевоспитаю, припугну, чтоб неповадно было". Дверь кабинета начальника растворилась, и откуда вышла женщина, потерявшая паспорт. - Где я буду искать? - крикнула она, оборачиваясь в дверь. - Я уже везде переискала, теперь вы ищите! - Вы не волнуйтесь, гражданка. Поищите лучше как следует, - раздался из кабинета мягкий, успокаивающий голос начальника. Он подошел к самым дверям, увидел мальчиков и сейчас же рявкнул, топорща усы: - Сидеть у меня, сидеть! А?.. Я вам дам, шатущие! Время тянулось очень медленно. Мальчикам надоело сидеть в дежурке. То и дело сюда входили милиционеры, оборачивались на ребят, спрашивали у Хлопунина: - С поезда? - С поезда, - отвечал Хлопунин. - Задержал? - Да, пришлось. - Зайцы, что ли? - Нет, - отвечал Хлопунин. - Научные работники. - Это по какой же науке? - По науке "бери ноги в руки". - Ну это, видно, наука новая! - Вот у них в Керчи уже обучают. Все смеялись, поглядывая на нахохлившихся ребят. Прибежала давешняя тетка, та, что потеряла паспорт. - Нашелся! - крикнула она, распахивая дверь в кабинет начальника. - Нашелся! В чемодан я его засунула. Вот ведь оказия!.. - Бывает, - только и сказал начальник. Наконец в соседней большом зале люди забегали, заторопились. Двинулись к выходу на перрон носильщики. Из кабинета вышел сам начальник. Он покрутил кончики своих веретенообразных усов, застегнул плащ на все пуговицы, поправил фуражку, сказал Хлопунину: - Побудешь тут, а мне встречать придется... Ну вы, стрекачи, историки, марш живо со мной!.. Куда идешь?.. Куда? Берись за руки, вот так! Шагай! За мной!.. Он вывел их на перрон, выстроил в ряд: - Вот, становись. Так и стойте для всеобщего обозрения. Гудок, пар, широкие тени, перемежающиеся узкими светлыми расщелинами, налетели на вокзал, все заслонили и заглушили. Над головой ребят проплыли вагонные окна, сперва быстро, потом медленно. Поезд остановился. - Вот они, тут все! - раздался голос Евдокия Тимофеевны. - Слава тебе господи! Целы, невредимы!.. Она торопливо выбралась с площадки вагона, ступила с лестницы на перрон. За ней показалась мама Аркаши Кругликова. Потом сошла на землю мать Миши Донченко. Все три матери кинулись к своим чадам, которые от смущения продолжали держать друг друга за руки, как приказал начальник. Послышались укоризненные восклицания, сетования, вздохи, всплескивания рук. Начальник вежливо козырял матерям и касался мизинцем острия своих усов. - Принимайте, гражданки! Груз в полной сохранности. Пришлось немножечко пошуметь с ними. Но что делать... Пожалуйста, забирайте всех троих. - А где же Янечка? - раздалось вдруг позади. И из соседнего вагона выскочила четвертая мать. - Куда вы дели моего Янечку? Я вижу Володю, я вижу Мишу, и Аркаша тут, а где же Яня?.. Начальник свирепо посмотрел на нашу троицу: - Что? Четвертый был? Сбежал?! Простите, гражданка, в телеграмме ясно сказано - трое. Откуда же четвертый? - Мне мальчики на улице сказали, что Яня пошел к Дубинину... Где мой Яня, я тебя спрашиваю! - Да не знаю я, где ваш Яня, что вы, на самом деле! Я его утром видел, он к морю пошел. - Ну, так я и знала! - сказала Янина мама, почему-то вдруг успокоившись. - Это он, значит, опять к рыбакам удрал. А я думала, что заодно уж с вами, хотела поймать его. Ничего, пусть только явится!.. Все пошли в кабинет начальника. Мамаши вынули из сумок и узелков бутерброды, но мальчики гордо отказались от еды: - Спасибо, мы уже покушали. - Нас Володя накормил, - пояснил Кругликов. - Три булки, да еще халву, - добавил, жмурясь. Донченко. Он, видно, и сейчас был бы не прочь закусить, но ему неловко было перед Володей, так щедро его угостившим, и он заставил себя отвернуться от материнского узелка. Матери были так счастливы, что нашли своих сыновей, которых они уже с перепугу сочли пропавшими без вести, что сперва даже и не ругали мальчиков. Только пообещали, что главное еще будет дома... И тогда упрямый Володя решил, что можно действовать: - Мама, ну ты потом меня дома поругай, а сейчас уж все равно приехали - давай пойдем посмотрим раскопки и как отсюда Митридат видно. - Не будет тебе этого удовольствия! - рассердилась Евдокия Тимофеевна. - Ты лучше проси, чтобы отцу я ничего не говорила, когда он вернется. А то вот будешь иметь вид и с той и с этой стороны! - Она резко отвернулась от Володи. - У, глаза бессовестные, смотреть на тебя не хочу! До сих пор сердце не на месте... - Так все равно же поезда еще два часа ждать. - Вот и будешь тут сидеть! И не смей ни на шаг от меня отходить! Володя вздохнул, но тут неожиданно помог грозный начальник: - Да сводите вы их, раз у них такой интерес имеется. Ведь не отвяжутся или еще раз убегут. Нет уж, прошу вас, забирайте их отсюда и ведите куда угодно, только чтобы я их больше не видел. Полдня на них ушло!.. Что?.. - гаркнул он, повернувшись к мальчикам. Усы его стали остриями вверх. - У меня чтоб это в последний раз было! Ясно? А?.. И все! И кончилось дело тем, что матери, посоветовавшись друг с другом и решив, что ждать на вокзале поезда два часа скучно, уступили просьбам ребят и отправились с ними смотреть Феодосию. Они шли по чистеньким улицам. Много домиков было старинной архитектуры, с аркадами. За домиками с колоннами поднимались отовсюду видные, временем обгрызенные развалины генуэзских башен. С моря дул свежак... Флаги разных стран играли над крутыми кормами пароходов у причалов. Когда проходили мимо ворот порта, оттуда вышел высокий моряк в брезентовом плаще и фуражке торгового флота. Он уже свернул было за угол, но внезапно обернулся и остолбенел в изумлении. Глянув на него, Володя быстро юркнул за спину матери. - Дуся?! - поразился отец. - Ты это что?.. И Володь-ка тут?.. Э, да у вас тут целая экскурсия! Что же вы мне не сказали? А я с вечера пришел, гружусь... Скоро отваливать... - Здравствуйте, Никифор Семенович, - заговорили наперебой мамаши, сами смущенные до крайности. - Папа, мы идем смотреть раскопки, - быстро нашелся Володя. - Не слыхал, не слыхал, чтобы вы собирались, - пробормотал, подозрительно приглядываясь к смущенным лицам жены и сына, Никифор Семенович. - Странное дело! Столкновение двух кораблей в тумане... Володя готов был провалиться сквозь землю, уйти на морское дно, обратиться в пар и раствориться в воздухе. - А ну гляди сюда! - сказал отец. - Небось это ты всему делу коновод?.. Вам, наверное, интересно знать, что было дальше? Э, да стоит ли рассказывать! Чего тут только не было! Был тут и смех, были и слезы. Были обещания, что больше этого никогда не будет, и были посулы, что дома еще не то будет. Много тут было сказано, много выслушано... Потом отец вернулся на шхуну и ушел в море, а экспедиция заспешила к вокзалу, потому что пора уже было отправляться домой. Ехали назад все молча, никто слова не вымолвил. Зато говорила об этом на другой день в учительской после уроков Юлия Львовна. Что она говорила - легко себе представить!.. Володя запомнил эти слова надолго, и мы повторять их не собираемся... Глава VIII ЗЕМЛЯ И НЕБО После многих приключений на земле и на море Володя решил заняться воздухом. Это было в 1939 году, когда Володя уже перешел в пятый класс. К тому времени и относится взрыв, который произошел на верхнем школьном дворе. "Три Вовы", как звали их в классе, - Володя Дубинин, Володя Киселевский и Володя Бурлаков - решили пустить в небо воздушный шар, о котором они только что прочитали в книге "Физика для всех". Для этого они раздобыли в химическом кабинете немного водорода в колбе и попробовали наполнить им склеенный из папиросной бумаги шар. Но тут случилось непредвиденное: образовалась гремучая смесь - и в школьном дворе трахнуло так, что в окне сторожки вылетело стекло. Опять были неприятные разговоры, опять Юлия Львовна объясняла Володе, что он берется за дела, которые ему еще не под силу, что всякое умение опирается на знание, а когда человек еще мало знает, так из всякой хорошей затеи может получиться только беда. Не одобрен был также проект нового гигантского воздушного шара, на котором, по точным расчетам трех Вов, можно было без труда долететь до Луны. Надо было лишь изготовить три оболочки. Первая - наружная - должна была бы лопнуть в субстратосфере. От второй шар, как полагали Вовы, освободится в стратосфере. Тогда его с разгона вытолкнет в мировое пространство так, что он долетит до Луны. Тут при спуске пригодится последняя оболочка шара. Все, таким образом, было рассчитано и предусмотрено. Но учитель физики Василий Платонович забраковал проект, так как нашел его ненаучным, ибо аэростат не мог лететь в безвоздушном пространстве. Не пригодился бы он и при спуске на Луну, почти лишенную атмосферы. Кроме всего, учитель озадачил будущих аэронавтов одним очень простым вопросом: - А как же вы, милые мои, собираетесь обратно лететь? Над этим как раз ни один из Вов еще не задумывался. И вот тогда учитель физики Василий Платонович посоветовал Володе вступить в авиамодельный кружок Дома пионеров. - Ты пойми, - говорил Василий Платонович, - сейчас время авиации, а не воздухоплавания, век аэропланов, а не аэростатов: победили аппараты тяжелее воздуха. Если хочешь завоевать воздух, берись пока за модели. Это - упоительное дело. И вполне тебе по плечу. Только выдержкой запасись. Терпение требуется большое. И Володя поступил в клуб юных авиастроителей - "ЮАС". Инструктор Николай Семенович, сам похожий на школьника-переростка, круглоголовый, с облупленным носом и выгоревшими волосами, записал Володю. Он рассказал, с чего надо будет начинать, показал чертежи простейшей модели и ввел новичка в большую, просторную комнату, где сквозняк из открытой им двери тронул легкие, трепещущие модели, подвешенные под потолком. Острокрылые, кажущиеся невесомыми аппараты из тончавших реек, обтянутые навощенной полупрозрачной бумагой, словно парили на невидимых тросиках. Колыхнувшись от ветра, они с легким и тугим стуком задевали друг друга. Тут были большие, громоздкие модели, широко распластавшие хрупкие перепончатые крылья. Под ними висели, поворачиваясь на тросиках, модели маленькие, немногим больше, чем бумажные голуби, которых умели запускать Володины друзья еще в первом классе школы. Были тут обнаженные, еще не обтянутые бумагой каркасы будущих летательных аппаратов, со сквозным скелетом из тонких прямых планочек и гнутых ребрышек, гладко обточенных, протертых наждачной бумагой и шкуркой. Решетчатые сочленения моделей, крылья, хвосты, фюзеляжи громоздились на столах, за которыми трудились ребята такого же возраста, как Володя, и немного старше. И пахло здесь интересно: клеем, какой-то эссенцией, смолой и воском. - Ты пока осмотрись, - сказал инструктор, - а я сейчас вернусь. Неподалеку от Володи, присев на корточки перед столом, положив подбородок на край его, паренек с круглым лицом и широким вздернутым носом проверял, хорошо ли и ровно ли скрепил он заднее оперение стабилизатора своей новенькой модели. Полукруглый край красиво выведенного крыла находился в нескольких сантиметрах от Володи. Мальчуган так увлекся работой, что не замечал новичка. Прищуривая то один, то другой глаз, прижимая подбородок к столешнице, он присматривался к своему аппарату справа я слева, отчего голова его качалась на столе, как ванька-встанька. - Это у тебя летающая? - спросил у него Володя. - Не знаю еще, - скромно отозвался тот. Потом он встал, отошел в сторону, стал рыться в инструментах. Володя незаметно протянул руку и потрогал хвост модели. Но оказалось, что хвост был только приставлен к туловищу маленького самолета, и, едва Володя тронул его, хвост отвалился. Володя стал испуганно прилаживать его к тому месту, от которого он отскочил, но было уже поздно. - Тебя просили трогать? - закричал владелец модели и хотел оттолкнуть Володю. Но Володя крепко держался за нижнюю рейку фюзеляжа. От толчка он не устоял на месте, отступил на шаг, не выпуская рейки, и почувствовал, что она, отломившись, осталась у него в руках. - Ты что?.. Ломать все сюда пришел? - спросил разъяренный конструктор и мазнул рукой Володю по щеке. Рука у него была в саже, потому что он только сейчас готовил клей. Володя с рассвирепевшим, перепачканным в саже лицом бросился на него. По дороге он успел левой рукой зачерпнуть из жестянки клей и, в свою очередь, мазнул по физиономии противника, который, надо отдать ему справедливость, больше берег модель, чем себя. Отбиваясь одной рукой от Володи, он высоко держал над головой свою поломанную конструкцию, и низкорослый новичок, прыгая на негр, тщетно пытался ее достать. Вдруг Володя почувствовал, что кто-то крепко обхватил его сзади, поднял в воздух и оттащил в сторону. - Эй-эй!.. Что это за воздушный бой? Что за нападение орла-стервятника на самолет? Взъерошенный, со щекой, исполосованной сажей, весь красный, Володя, тяжело дыша, стоял перед инструктором. - В чем дело? Что такое?.. - Он мне всю мою новую "Чайку" изломал! - пожаловался Володин противник и, скомкав на столе обрывок бумаги, тщательно вытер им физиономию. - Ну, я ему и дал раза!.. - Хорош! - сказал инструктор. - Орел! - повторил он насмешливо. - Парень приходит в первый раз к нам в клуб, а его тут же благословляют сажей! Ну, живо - раз-два! Вымойте оба руки. Вон, у рукомойника... Противники молча побрызгались под рукомойником и вернулись к инструктору. - Покажите-ка руки... Ну, более или менее приличные. А теперь протяните их друг другу, помиритесь, да уж и познакомьтесь заодно. Вот это наш новый кружковец - Дубинин Володя, а это, - он показал на Володиного противника, - Женя Бычков, наш рекордсмен. Его схематическая, типа "Чайки", модель недавно городской рекорд побила. Потом инструктор усадил Володю за стол, дал ему острый стальной ножичек, вроде бритвочки, и показал, как из тонкой деревянной пластинки следует вырезать по нанесенному на ней чертежу ребрышки будущего крыла модели. Володя с жаром принялся за дело, но первое же ребрышко у него сломалось. Он прикусил губу, потерся подбородком о плечо, бросил исподлобья взгляд на Бычкова: тот продолжал возиться со своей моделью. Володя кинул сломанное деревянное ребрышко под стол, взялся вырезать второе, но поспешил, и от резкого движения у него треснула дощечка. Сзади, за столом у стены, кто-то хихикнул. - Ты же не так держишь, - сказал вдруг Бычков, внимательно смотря на руки Володи. - Рыба-бычок, цыц и молчок! - тихо ответил Володя и остался сам очень доволен своей находчивостью. - Не хочешь, как хочешь! Оба некоторое время молчали. У Володи дело не ладилось... Ребрышки или ломались, или выходили корявыми, неровными. А на другом краю стола - легкая, стройная, гладко обточенная, словно дразнила его, - модель Жени Бычкова. Женя уже обтягивал готовый каркас крыла тугой вощеной бумагой, легонько щелкал по ней ногтем, и она отзывалась звонко, как бубен. Володе хотелось бросить все и уйти отсюда, пока никто не обнаружил, сколько добра он перепортил, но не в его правилах было бросать дело, если он для себя решил довести его до конца. - Ну, как твои успехи? - Инструктор Николай Семенович стоял за его спиной. - Э, - огорчился он, - так у нас с тобой дело не пойдет! Ты бы так и сказал, что у тебя не выходит. Попросил бы помочь... Женя, что же ты?.. Сидишь рядом и не можешь поправить товарища? - Я хотел, а он хочет сам... - Слушай, Дубинин, - сказал инструктор, - так не пойдет. "Сам"! У нас все сами, но есть такое правило: помогать друг другу в деле. Видишь, что у товарища не выходит, сам умеешь делать лучше - помоги. У самого не получается - обратись, чтобы другой подсобил. Вот что, Женя: ты сегодня уж поработал достаточно, хватит. Сядь и помоги Дубинину. - Вы мне лучше покажите... я сам, - попробовал было возразить Володя. - Сам будешь, когда научишься, а сейчас слушай, что тебе говорят... Начинай, Женя. - Держать резец нужно так, - проговорил Женя и взял из неохотно разжавшихся пальцев Володи ножичек. - А дощечку ты клади сюда и придерживай ее вот этим пальцем. И не нажимай очень. Вот так слегка веди... Видишь, как хорошо пошло! Володя молчал, с завистью приглядываясь, как, точно следуя по рисунку, нанесенному на дощечке, острым лезвием погружаясь в дерево, уверенно идет ножичек в твердой руке Жени Бычкова. - А, я понял! - закричал через минуту Володя. - Я уже понял! Дай мне, я сам... У меня теперь выйдет. - Ну, попробуй сам, - предложил Женя. Володя взял у него инструмент и несколько минут старательно вырезал из дощечки нужную фигуру. На этот раз получилось уже гораздо лучше. - Видишь, и у тебя выходит, - похвалил Бычков, - Тут надо способность иметь. - Нет, пока еще плохо, - признался Володя. Придя домой, он до поздней ночи упражнялся в вырезывании из дощечки полукруглых ребрышек. Три дня не ходил он в кружок: все свободное время просиживал с ножичком над доской. Руки его покрылись ссадинами. На четвертый день он снова явился в кружок. Инструктор спросил его, почему он не был эти дни. - Тренировку делал, - сказал Володя. - Вот давайте ножичек, я теперь уже сам хорошо могу. Посмотрите, правильно я делаю? Через двадцать минут все собрались у его стола, и инструктор, ваяв несколько вырезанных распорок и ребер, положил их на чертежи, снова повертел в руках, показал всем, сам удивляясь: - Способность имеется! И упрямства достаточно. А вот самолюбия излишек... Зря хвастался с первого раза. Вот ничего и не получалось. Ну, давай теперь приниматься за сборку. Покажу тебе, как это делается. Бычкова ты сейчас не тревожь: у него новая модель не вытанцовывается. То было кропотливое, но увлекательнейшее занятие! Из кривых ребрышек, из тончайших распорок, дужек, скобочек возникал остов крыла, очень похожий на рыбий скелет. Крылья пристраивались к большой толстой рейке. Но не так-то легко было добиться, чтобы собранная из этих палочек, реечек, планок легкокрылая конструкция могла парить в воздухе. Иногда Володя уже готов был любоваться своим сооружением - таким ловким и стремящимся ввысь выглядело оно в руках. Но стоило пустить его в воздух - и оно, вместо того чтобы плавно и полого опуститься вдалеке, беспорядочно вертелось, иногда на секунду беспомощно взлетало, тыкаясь в невидимую препону, словно отгораживающую высоту, и со стуком валилось на землю. И всегда при этом что-нибудь ломалось. Но, наверное, даже человек, первым в мире поднявшийся в воздух на планере, не испытал того восторга, который ощутил Володя, когда наконец тщательно выверенная, аккуратно собранная, простенькая схематическая модель, запущенная им в воздух на дворе Дома пионеров, мягко взмыла вверх, описала, слегка накренившись, широкую кривую линию в воздухе и тихо приземлилась, шурша о траву. И новая упоительная страсть целиком овладела Володей. Он решил стать авиатором, конструктором. Он понял, что его дело и призвание - строить самолеты. Когда Володя дома снимал со своего стола или сдвигал в угол модели кораблей, он чувствовал сперва даже некоторое угрызение совести: не изменил ли он морю?.. Но тут же он утешал себя, что в крайнем случае станет морским летчиком и строителем гидросамолетов, вроде тех, которые иногда садились за Широким молом в Керченской гавани, касаясь поплавками собственного отражения на зеркальной поверхности спокойного моря. В клубе юных авиастроителей "ЮАС" был заведен строгий порядок, по которому каждый "юас" должен был сперва научиться делать детали, затем собрать схематическую модель планера, потом уже переходить к рейковым моделям с резиновыми двигателями. После этого можно было конструировать фюзеляжную модель - некое подобие настоящего маленького самолета. Лучшие модели запускали с вершины Митридата. Однако нетерпеливому Володе восхождение по этой длинной лестнице показалось слишком медленным, и, подбодренный пробным успешным полетом своей первой модельки, он сейчас же задумал строить по собственным расчетам необыкновенно сложную модель, непременно фюзеляжную и обязательно с двумя резиновыми моторами. Женя Бычков только головой покачал, когда Володя поделился с ним своим замыслом, но Володя уверенно взялся за дело. Он решил действовать так: работать дома, секретно, а когда самолет его будет построен - явиться прямо на площадку "юасов" и показать Женьке Бычкову и всем другим, чего он стоит как авиамоделист. Теперь весь Володин стол и подоконник возле него были завалены всевозможными вещами, необходимыми для авиаконструктора. Не хватало уже места для них, и, случалось, Валя находила под своими книгами, использованными в качестве пресса, какие-то прочно приклеившиеся к переплету скрещенные палочки, рейки, обмотанные натуго нитками. Тогда юный конструктор должен был отпаривать над чайником пострадавший учебник сестры, отчего, конечно, тот не становился лучше, а хозяйка его - добрее... Но так или иначе, а задуманный самолет был построен. Он был так велик, что, когда Володя выносил аппарат через дверь, пришлось повернуть его боком, одним крылом вниз, другим вверх. Да и при этом он чуть не зацепился за притолоку. Все ребята на дворе сбежались взглянуть на дивное сооружение Володиных рук. Самолет был действительно великолепен. На широких, округло суживающихся к концам крыльях были выведены пятиконечные красные звезды. Такие же звезды были на фюзеляже, оклеенном плотной бумагой, и на хвосте. Как уверял Володя, это был самолет-амфибия, то есть он мог садиться и на землю и на воду. Даже Алевтина Марковна, раздвинув тюлевые занавески и высунувшись из окна своей комнаты, изрекла сверху: - Наконец-то подходящим делом занялся Вовочка! Смотрите, какая красота! Абсолютный альбатрос! Неужели он и летать сможет? Володя презрительно поглядел наверх. Правда, тут же доказать летные качества своего самолета он не мог. - Двор у нас больно маленький, ему тут тесно. Он у меня на дальнюю дистанцию рассчитан. Ему должно быть кругом свободно... А ну, не трогай - не купишь. Смотри глазами!.. - осадил он какого-то малыша, который робко коснулся пальцем звездочки на крыле. Дав всем вдоволь насмотреться на это сооружение, Володя потащил свой самолет в авиакружок. Он порядком измучился по дороге - так громоздок был его аппарат. Но когда он появился во дворе Дома пионеров, все "юасы" - да не только "юасы", но и члены шахматного кружка, где шел турнир, и даже участники литературного диспута "Что такое дружба?", который происходил в это время в зале, - высыпали во двор и окружили Володю, А он стоял посреди двора, гордый, торжествующий, держа перед собой обеими руками большой, красивый аэроплан с красными звездами. Он слышал, как пионеры восхищенно переговаривались между собой: - Здорово сделал!.. Как настоящий совсем. Маленький пионер-шахматист в больших очках обошел модель со всех сторон, близко склонясь к ней, словно обнюхивая, и потом очень вежливо спросил у Володи: - Это какого типа? - Амфибия, - отвечал Володя пренебрежительно. И мальчики вокруг переглянулись с уважением: им было приятно, что у них в Доме пионеров есть такой замечательный парень, умеющий делать даже амфибии. - Один делал?.. Сам? - спросил кто-то. - Нет, мама помогала! - отвечал Володя. И все засмеялись. Но вот подошел Женя Бычков. Он внимательно осмотрел модель, осторожно потрогал крыло, попросил у Володи разрешения подержать самолет минуточку в своих руках и вернул его обратно нашему конструктору. - Не полетит, - тихо сказал он. - Что-о?! - обиделся Володя. - Больно ты много знаешь! - Потому что перетяжеленный, - так же негромко пояснил Женя Бычков. - И фюзеляж слишком короткий. Скапотирует. - Ты не каркай! - закричал Володя. - Посмотришь вот... Модель была так велика, что и двор Дома пионеров, по мнению Володи, оказался тесным для нее. Решили подняться на склон Митридата и там запустить модель для пробы. Все повалили туда. Володя шел впереди со своей моделью. Решили высоко не забираться на первый раз. Выбрали подходящее место, и Володя закрутил в разные стороны резиновые жгутики, приводящие в движение винты, зажав их пальцами, чтобы они не раскручивались без нужды. Затем он поднял свой самолет над головой, встал на цыпочки и толкнул в воздух модель, одновременно отпустив винты. - Ура! - с готовностью закричали мальчишки, уже устремляясь вниз по склону за летящей над их головой моделью. Самолет, задрав нос кверху, вдруг резко клюнул вниз, закинул хвост, два раза перевернулся в воздухе, потом как-то косо съехал на одно крыло, ударился его концом о землю и закувыркался вниз по склону, как перекати-поле. Мальчишки бежали вокруг, крича, подпрыгивая, но не решаясь задержать скатывающийся аппарат. Володя растолкал их, подхватил самолет на руки. Повреждения были невелики: в одном месте отошла стойка, кое-где чуточку порвалась бумага. - Неправильно запустил, - объяснил Володя. Он снова закрутил резинки винтов и с силой направил самолет в воздух. Но модель, сделав неуклюжее сальто-мортале, со всего размаха врезалась в склон горы. Что-то хрустнуло. Ветер, внезапно подувший с моря, поволок исковерканную модель по траве. Она зацепилась за кустарник и затрепыхалась, стуча перепончатым лопнувшим крылом. Володя подбежал к ней - и понял, что все кончено. А вокруг уже смеялись, сперва тихо, а потом все громче. И уже слышал Володя обидные замечания тех самых ребят, которые только пять минут назад расхваливали его модель: - Одна декорация! - Декорация!.. - Фасону много, а толку ни на копейку! - Высоко взлетела, низко села!.. - Х-хе, вот тебе и амфибия! - Эй, Дубинин, может быть, она у тебя только с воды летает? - Она и там на дно кувыркнется!.. Володя, не отвечая на насмешки, осторожно высвобождал треснувшие крылья из цепких ветвей кустарника. Вскоре его оставили одного со злосчастной моделью. Володя поднял ее - исковерканную, опозоренную - на руки. Она беспомощно вывернула крыло. С моря поднимался сильный ветер. Из-за пролива, со стороны Тамани, быстро неслись тучи. Вдалеке уже пробормотал что-то, пока еще про себя, гром. Надо было спускаться. Но как теперь возвращаться домой, после такого поражения? И вдруг Володя заметил, что он не один. К нему подходил Женя Бычков. - Это у тебя отлетело? - сказал Женя, подавая Володе отлетевшую планочку и глядя в сторону. Володя молча взял у него деревяшку. - Потому что перетяжеленная, - так же тихо, как прежде, сказал Женя. - И центровка неправильная. Потом, зачем ты такие нервюры толстые поставил? Володя не слыхивал никогда ни о нервюрах, ни о центровке, но он и виду не подал. - Я думал, крепче будет... - Нет, ты смотри, Дубинин, - проговорил Женя. - Видишь, у тебя тут равновесия нет. Его так сюда и тянет. Я знаю: это трудное дело. Тут самому не справиться. Надо расчеты знать. Вот мы все вместе потому и делаем. А ты хотел один. Тут ребята неопытнее тебя есть, да и то... Они сидели на корточках возле поломанной модели, разбирали ее недостатки, старались исправить повреждения и так увлеклись оба, что не заметили, как тучи накрыли весь город и вдруг внизу, под ногами у них, все исчезло, все заволокло серой пеленой тумана. Крупная капля дождя звонко, как в барабан, стукнула о перепончатую оболочку крыла на модели. - Эх ты, смотри, как накрыло! - сказал Володя, поднимая голову. - Ну, нальет нам сейчас за шиворот! Ты беги, тут прямо можно спуститься, покороче будет. - А ты? - А я той дорогой пойду, а то съеду еще здесь, так окончательно все поломаю. - Ну, уж тогда вместе пойдем, - сказал Женя Бычков. - Скорее надо, а то все у тебя размочит! Взявшись за концы попорченных крыльев самолета, они начали быстро спускаться. Под ними была уже сплошная, медленно клубившаяся муть; она подступала со всех сторон... Гора, где они стояли, выглядела уже островком в море тумана, и было жутковато погружаться в него. Ветер несколько раз чуть не вырвал из рук мальчиков модель. Они в таких случаях приседали и старалась быть поближе к земле. Дождь все усиливался, склон стад скользким. Ветер гнал на Митридат густое стадо туч и оглушительно щелкал над головой слепящим кнутом молний. Гроза была теперь совсем рядом. Стало казаться, что с Митридата, грохоча, катятся от самой вершины вниз огромные пустые железные бочки. Под ногами все ехало, расплывалось... Вдруг Женя негромко охнул и провалился куда-то вниз. Не выпуская из рук модели, Володя сполз к нему: - Ты что? - Нога у меня чего-то... Женя попытался подняться, но тихо ойкнул и повалился на землю. - Вот так номер, - сказал он виновато, - ступить не могу. А больно до чего... Лицо у него перекосило, он кусал нижнюю губу, но продолжал говорить тем же тихим голосом, каким обычно разговаривал в кружке: - Ты уходи, а то тебе все размочит... Да и ветер поднимается. Порыв ветра чуть не повалил Володю на землю. Дождь лил как из ведра. С вершины Митридата хлынули мутные, уже начинавшие греметь потоки. - Идти никак не можешь? - спросил Володя, повернувшись спиной к ветру. - Погоди, у меня пройдет немножко, тогда я пойду... А ты не жди, ты беги. - Куда я побегу? Давай уж вместе. - Да не могу же я! - Я и говорю, что не можешь. Значит, давай вместе. Забирайся ко мне на закорки. - Да брось ты!.. Я ж тяжелый... - Сам брось! Давай, говорю! Мне даже лучше будет - ты меня от дождя прикроешь. - А модель как же? - А ну, шут с ней, с моделью! Давай!.. Володя спустился на шаг ниже, подставил спину, припав на колени. Женя обхватил его за шею. Он был крупнее и сильнее Володи, но Володя поднатужился, схватился руками за мокрую траву, но она выдиралась из земли. Ему все же удалось встать. Женя, здоровой ногой отталкиваясь от склона горы и поджав другую, повис у Володи за плечами. - Ну, держись теперь... Только горло не дави, а то мне дышать нельзя. Их нагоняли потоки, несшиеся по склону. Вода несла камни, надо было увертываться от них. Володя наугад пробирался сквозь дождь. Вдруг что-то белое промчалось в потоке мимо него. На мгновение Володя увидел красную звезду и понял, что то была его погибшая модель... Струей ее прижало к камню, потом повернуло, и она исчезла. Поминутно оступаясь, выбиваясь из последних сил, Володя тащил на себе Бычкова. Когда он очень уставал и чувствовал, что сейчас сам свалится, то сплевывал воду и говорил: - Слушай, Бычков, ты постой на одной ноге, отпусти меня немного. И Женя становился на одну ногу. Тогда Володя, откинувшись, с минуту отдыхал, опираясь на него, а потом, сказав: "Ну, давай, Бычков, грузись!" - тащил товарища дальше. Так он дотащил Бычкова до первого строения на окраине. Там, под навесом, они переждали ненастье, а потом Володя сбегал домой к Жене и сообщил его родителям о случившейся беде. С этого дня они подружились. Как известно, самая крепкая дружба всегда начинается со столкновений, с хорошей ссоры или небольшой драки... Женя уже в скором времени сдал нормы первого разряда по моделям и стал инструктором "юасов". Володя теперь терпеливо, ступень за ступенью, поднимался по той лесенке, через которую он хотел перескочить одним махом. У него уже неплохо получались схематические модели. Кроме того, он стал художником стенной газеты "ЮАС". В первом же номере он сам мужественно нарисовал карикатуру под названием "Воздушный бой". В ней он изобразил очень смешно свое столкновение с Женей, не пожалев черной краски для собственной физиономии. Инструктор Николай Семенович был теперь доволен им. Володя быстро схватывал все технические приемы, и с языка его не сходили новые словечки: "бобышка", "лонжерон", "нервюры"... Он построил уже вполне хорошую схематическую модель с резиновым двигателем. Она прошла испытания во дворе Дома пионеров. Решено было в следующий раз попробовать ее на Митридате, где все модели проходили, так сказать, выпускной экзамен на аттестат воздушной зрелости. Проба была назначена на субботу. Но в пятницу Евдокия Тимофеевна была на родительском собрании в школе, и с нею долго говорила Юлия Львовна. Говорила она о том, что Володя в последнее время стал учиться хуже; и хотя мальчик он очень способный, но, видно, чересчур сейчас увлекается чем-то, и надо бы за ним следить построже. Словом, Евдокия Тимофеевна, вернувшись домой, не снимая даже шали, прошла прямо к столу, где что-то строгал Володя. Она молча выдернула у него из пальцев ножик, положила его на стол и сказала: - Хватит! Построгал, побегал - и будет. С завтрашнего дня никуда больше не пойдешь. Срам было слушать, что мне Юлия Львовна про тебя сказала! Занятия запускаешь. Отставать начал. И говорит, что ты ее не слушаешься, мало уважаешь. А она ведь знаешь какая до тебя внимательная! Как родная мать все равно, старается для вас. Словом, с завтрашнего дня никуда не пойдешь. Все! Будет!.. На другой день во время урока русского языка Володя читал под партой книгу о Чкалове. Кругликов разбирал у доски сложносочиненное безличное предложение. - Дубинин! - вызвала Юлия Львовна. - Как, по-твоему, правильно Кругликов говорит? Володя вскочил, непонимающе посмотрел на Кругликова, прочел то, что было написано на доске: - По-моему, правильно. - Почему же, по-твоему, правильно? Володя мог бы ответить, что Кругликов - хороший ученик и раз он отвечает, то, скорее всего, правильно. Но он переступил ногами под партой, поглядел в окно и сказал: - Потому что я не слышал, что он ответил. - Но, может быть, ты слышал хотя бы, о чем я его спрашивала? - О предложении... о предложении, о безличном предложении, - подсказали сзади. - Вы спрашивали разбор предложения, только я не знаю, про что, - сказал он и, вздернув подбородок, прямо посмотрел на учительницу. - Где же это твои мысли витали, Дубинин? - спросила Юлия Львовна. - Где-нибудь, наверно, под облаками? "Вознесся выше он главою непокорной Александрийского столпа"?.. Все-таки иногда, Дубинин, надо и на землю спускаться. Ну, хотя бы на время уроков. Дай сюда книгу, которую ты читал. Володя, понурившись, вытащил из-под парты книгу и понес ее к столу. - "Чкалов", - прочла Юлия Львовна. - Ну хорошо. Раз ты увлекаешься этой книгой, становись тут и вот прочти... Ну, скажем, это предложение... - Она взяла книгу и отметила в ней Володе, что читать. - Давай разберем его по частям... Ты, Кругликов, можешь сесть на место. - "Чкалов - прирожденный испытатель, - начал с чувством читать Володя, - его стихия - опыт, эксперимент, исследования еще неизведанных возможностей. Раньше он испытывал лишь машины и свою смелость. Теперь он стал..." - Хватит, хватит! - остановила его Юлия Львовна. - Я же тебя просила одно предложение... - Пусть еще, еще прочтет! - закричали с парт. - Интересно... - Тихо! Ему хватит и в этом разобраться. Раз уж сам столько взялся прочесть, пусть все разберет. Володя прочел снова заданные фразы и, немного проплутав между дополнениями и определениями, добрался до истины, которую требовали правила синтаксиса. - Вот, Дубинин, - сказала Юлия Львовна, - долго ты, признаться, плавал. Кое-как до берега добрался. Хочешь высоко летать, а пока что на земле спотыкаешься. Вот про Чкалова читаешь на уроках, хочешь, должно быть, стать похожим на него, а учиться стал хуже. - А Чкалов тоже, наверно, не всегда уж на "отлично" отвечал, - возразил Володя. - И тебе не стыдно, Дубинин, свою лень за Чкалова прятать! Когда и как Чкалов рос и как ты сейчас живешь? Если ты читал как следует про Чкалова, ты должен знать, что учился он превосходно. А как над собой Чкалов работал, когда свои силы почувствовал!.. На, Дубинин, бери свою книгу и обещай мне, что не будешь читать на уроках. Обещаешь? - Нет, - последовал ответ. - Не удержусь. - Ну, так я отниму у тебя ее. - Что ж, отнимайте тогда. Я врать не люблю. Буду читать. После уроков Юлия Львовна попросила Володю остаться и зайти к ней в учительскую. - Послушай, Володя, - сказала ему Юлия Львовна. - Я очень ценю, что ты такой честный мальчик. Это - замечательное качество. Я сама привыкла тебе верить во всем. Но настоящий человек не должен бравировать, щеголять своими хорошими качествами: "Ах, какой я правдивый! Поглядите на меня, какой я честный!.. " И потом, должна тебе сказать, Дубинин, что человек, который собирается сделать нечто нехорошее и прямо об этом заявляет, далеко еще не честный человек. Ты это пойми. Вот сегодня, например, в классе... Как ты мне ответил, когда я тебя спросила насчет книги? Послушать со стороны, так можно сказать: "Ах, какой прямодушный мальчик!" А, в сущности-то, ничего тут доблестного нет. Покрасоваться захотел? - Вовсе и не так, - не согласился Володя, насупившись. - Просто я уж такой; раз обещал - значит, сделаю. А если не могу - не обещаю. - Очень хорошо. Надо быть хозяином своего слова. Я в тебе это очень ценю, Володя. Только слово должно быть хорошее. Обещание должно быть полезное. От этого все и зависит; что за слово, что за обещание. Потом Юлия Львовна еще раз сказала Володе, что он стал хуже учиться и она была вчера вынуждена поговорить об этом с его матерью. - А кто вам сказал, что я вас не уважаю? - вдруг спросил Володя. - Наговорят зря вот всякое, а потом доказывай обратное! Я вас очень уважаю. Только мама говорит, что я должен вас любить, как родную мать. Сколько же у меня должно быть мам? Тут впервые за все время разговора Юлия Львовна улыбнулась. - Нет, этого я никогда от тебя не требовала, Дубинин, - сказала она. - Тут ты совершенно прав. Мать у тебя одна; но обе мы с ней хотим, чтобы ты вырос хорошим человеком. У тебя для этого есть все данные; только времени, я вижу, тебе не хватает. Ты и сейчас, смотрю, торопишься: все в окно поглядываешь. Володя действительно очень торопился. Небо манило его через окно учительской. День стоял чудесный. На Митридате ждали Женя Бычков и друзья. Володя должен был сегодня впервые пустить собственную модель с вершины. Но, когда он примчался домой и, наскоро поев, хотел было уходить, мама сказала: - Я что, стенке вчера говорила, что никуда ты больше не пойдешь? - Мама!.. - взмолился Володя, - Мама, меня же наши ждут на Митридате! Мы же условились. Ты пойми! Они специально собираются сегодня. Я же слово им дал! Ну, позволь в последний раз... - Знать ничего не знаю! - Мама, в какое же ты меня положение ставишь? - Ты меня перед учительницей еще не в такое поставил! Володя, волнуясь, два раза прошелся по комнате из угла в угол: - Мама, ты должна меня пустить. Я все равно пойду, мама!.. Тут в дело вмешалась выплывшая из своей комнаты Алевтина Марковна. - Боже мой, - зарокотала она, - какой тон! Слышали? Это он с матерью разговаривает, а? Он все равно пойдет! Евдокия Тимофеевна, вам известно, я не вмешиваюсь в чужое воспитание, но это уж, знаете... - Ну что, привязывать я его буду, что ли?! - воскликнула Евдокия Тимофеевна. - Мама, я тебя предупреждаю... Я дал слово. Алевтина Марковна зашептала что-то на ухо матери, выведя ее из залы: - Ну что вы с ним спорите! А ключ на что?.. - И верно, - сказала мать. - Погляжу я сейчас, как ты уйдешь!.. Она захлопнула дверь перед самым носом Володи, который оставался в зале. Он услышал, как дважды повернулся снаружи ключ. Еще не веря тому, что мать решилась на такую крайность, он толкнул дверь. Стукнул еще раз, навалился плечом, нажал. Дверь не подавалась. - Мама... это ты нехорошо так поступаешь!.. Голос у Володи стал низким. Горло словно распухло внезапно от обиды. Независимый, гордо оберегавший свою свободу, он был потрясен, что мать прибегла к такому явному насилию. - Мама, я тебя прошу серьезно! Открой, мама! Слышишь? Я тебе даю свое слово, что вернусь ровно в девять. Можешь заметить по часам. Он припал ухом к дверной филенке. Он ждал, что мать ответит ему, но за дверью было тихо. Если бы Володя мог видеть сквозь дверь, он бы увидел, что мать, растерянно поглядев на Алевтину Марковну, уже протянула было руку к ключу... Но та замотала головой и, сжав пухлый кулак свой с дешевым перстнем на среднем пальце, показала Евдокии Тимофеевне, что надо хоть раз настоять на своем. Потом она поманила Евдокию Тимофеевну за собой и увела ее к себе в комнату. - Вы должны показать, дорогая, что пересилили его. - Никогда я с ним так не обходилась, - беспокоилась Евдокия Тимофеевна, а сама все прислушивалась... - Вот потому он на всех верхом и ездит! А один раз осадите - только на пользу пойдет, уверяю вас, голубушка. Из залы донесся стук швейной машины. Мать насторожилась. Правда, ничего особенного в том, что Володя сел за ее швейную машину, не было: он частенько сам кроил и сшивал паруса для своих кораблей, сам себе ставил заплаты на брюки, порванные во время игры в футбол. И все же она прислушивалась с тревогой. - Что вы, золото мое, нервная такая стали? - успокаивала ее Алевтина Марковна. - Занялся своим делом; и очень хорошо, что смирился. - Ой, неспокойно мое сердце! Ведь от него такое всегда жди, что и в голову другому не влезет. А в зале продолжала гулко стрекотать швейная машина. Она то замирала, то опять начинала стучать, взывая. Потом раздался стук в дверь изнутри. Послышался голос Володи: - Мама!.. Евдокия Тимофеевна прикрыла рот рукой, боясь, что не выдержит и отзовется, - с такой обидой и с такой надеждой звучал голос Володи из-за двери. - Мама!.. Ты только послушай... - Ну, чего там тебе? Сиди уж! - не вытерпела мать. - Мама, я последний раз спрашиваю: откроешь? - Нет, - чуть не плача, отвечала Евдокия Тимофеевна. - Ну, как знаешь. За дверью стало тихо. Слышно было, что Володя отошел от нее. Потом Евдокия Тимофеевна услышала, что в комнате, как будто тут же за дверью, загудела проезжавшая машина, донеслись голоса с улицы. Она поняла, что Володя открыл окно. Обернувшись и видя, что Алевтины Марковны рядом нет, Евдокия Тимофеевна быстро нагнулась и припала глазом к замочной скважине двери. Она разглядела что-то белое, колеблющееся на голубом фоне неба в раскрытом окне. Дрожащей рукой она поспешила вставить ключ в замок, резко повернула его, отомкнула дверь, дернула на себя, вбежала в залу и увидела сына. Он уже стоял на подоконнике и привязывал к оконной раме скрученную жгутом длинную полосу белой материи. На мгновение в одном месте белый жгут развернулся, и Евдокия Тимофеевна увидела знакомую красную метку "Е. Д. ". Сомнений не оставалось: то была большая простыня, разрезанная на полосы, сшитые в длину. Володя стоял спиной к дверям и не слышал за уличным шумом, как вошла мать. Он уже наклонился над провалом улицы, одной рукой взялся за белую узкую ленту, спущенную за окно, другой схватился за край подоконника. Он согнулся, немного подавшись вперед, и... почувствовал, как его крепко обхватили сзади и стащили с окна. - Ты что?! Ты что же это?.. Господи ты, боже мой! - задыхаясь, проговорила мать, повернув к себе лицом незадачливого беглеца, но не выпуская его из рук. - Да ты сам-то соображаешь? - Она зажмурилась, затрясла головой и вне себя от гнева и испуга размахнулась, чтобы дать Володе хорошего шлепка, но тут же снова уцепилась рукой за длинную белую полосу, привязанную к поясу сына. А Володя стоял бледный, выпятив упрямо губу. Он не выпускал белого жгута, скрученного из кусков разрезанной простыни. - Неужели правда бы выпрыгнул? - спрашивала его мать и трясла за плечи. - Нет, ты только мне скажи: так бы и выпрыгнул? - А зачем же ты меня тут заперла? Я же слово дал ребятам, что приду. - А обо мне ты хоть на столько вот подумал?.. А если б ты, не дай бог, убился? - Мама, я все рассчитал, не беспокойся. Я бы вон за ту ветку схватился, если б у меня оборвалось. Ну, и снизился бы. Чего тут страшного! Невысоко совсем, всего второй этаж! Я бы и с третьего... Тогда мать оттолкнула Володю обеими руками, села на стул и заплакала. Володя, хмурясь, смотрел на нее. Слез он не выносил еще больше, чем грубости. - Мама... из-за чего ты расстраиваешься? Ну правда же, я бы не убился. - Уйди, уйди от меня!.. Сердца в тебе нет... Уходи куда хочешь. Володя потоптался возле матери. Хорошо ей говорить теперь: "Уходи куда хочешь!" Как тут уйдешь? - Я так, мама, не пойду. Я лучше совсем не пойду. Ладно, пускай скажут, что я от слова отступаю. Пускай!.. Раз тебе меня не жалко... - Да иди, иди ты, бога ради! Иди, куда тебе надо. - Нет, мама, ты меня не гони так. Я так не могу. Не пойду я тогда. - Да как же я еще должна тебя уговаривать? - Не уговаривать, а сказать: "Иди. Я тебе разрешаю. Чтобы в девять был дома". Ну, как всегда говоришь. Сама знаешь... - Ну, иди, разрешаю. Отвяжись только! Чтобы к девять был, ровно!.. - рассмеялась мать и вытерла сперва один глаз, потом другой. Володя бросился к ней на шею, принялся целовать, ворочать вместе со стулом. Она отбивалась, но он был очень цепкий. Ей пришлось сделать Володе двумя большими пальцами "под бочки", и только тогда он отскочил, визжа от щекотки, посмеиваясь и растирая ладонью бок. - Ну, отпецился наконец, репей противный! - говорила мать, поправляя растрепавшиеся волосы. - Всю голову ты мне раскосматил. Иди отсюда! Чтоб я тебя до девяти часов не видела!.. Ладно, сама приберу... Солнце уже садилось за курганы Юз-Оба, когда Володя и все "юасы" во главе с Николаем Семеновичем, инструктором, поднялись на вершину Митридата. Замечательный вид открывался отсюда. Каждый раз, когда Володя бывал здесь, сердце его наполнялось особым чувством восторга, рожденным ощущением высоты и того сладостного, безграничного приволья, которое простиралось перед ним. Город внизу, под ногами, казался в этот час несказанно прекрасным. Он весь был виден отсюда. Скаты черепичных крыш, грани домов и строений, обращенные к западу, бронзовели, тронутые, как волшебной палочкой, пологими лучами заходящего солнца. Там и здесь, медленно пламенея, отражали закат стеклянные купола над лестничными пролетами больших домов. Расстояние и высота скрадывали изъяны, стирали неровности, подновляли, скрывали неприглядные мелочи, создавая прекрасные обобщения - все выглядело чистым, прямым, отмытым, свежим. Терраса за террасой убегала вниз, к подножию Митридата, большая лестница, в двести четырнадцать ступеней, как сосчитал Володя, неоднократно взбираясь сюда. На вершине, царившей над всем городом и заливом, прогуливался легкий ветерок, принимавшийся иногда посвистывать в мачтах метеостанции. Серые колонны часовни на могиле Стемпковского - знаменитого археолога, бывшего когда-то керченским градоначальником, - розовели от заката, и на них хорошо были видны всевозможные записи, сделанные керченскими школьниками, среди которых укоренилось поверье, что перед экзаменами и после них необходимо побывать на вершине Митридата. Поэтому стены часовни и ее колонны были испещрены надписями: "В последние часы перед зачетом. Не поминайте лихом!.. " "Ура! Сдали ботанику!" "Науки юношей питают, а мысли в облаках витают..." "Был здесь, глядел на город и мир, прощаясь перед гибелью по геометрии". "Зря робел: не сдался и сдал на "отлично". "Я снова здесь, я снова молод, я снова весел и влюблен, но чему был равен x в задаче - так и не выяснил. Поживем - увидим!" А сбоку тут же было приписано каллиграфическим старомодным почерком: "Неучем будешь жить, неучем и помрешь, если вовремя за ум не возьмешься!" ... Вдалеке, на той стороне бухты, высились домны, напоминающие шахматные туры, и похожие на исполинский орган кауперы металлургического завода имени Войкова. Рядом с ним пестрел поселок, который керчане звали Колонкой. Хорошо были видны сверху зазубренные очертания Старой крепости и Генуэзского мола. Розовые плесы простирались по поверхности моря за маячком-моргуном на волнорезе. Прямо внизу, выступая в море, тянулся Широкий мол. К нему спешил катерок, оставляя хорошо видные сверху расходящиеся следы на поверхности моря. Все это было знакомо и уже сто раз рассмотрено во всех подробностях. И все-таки, стоя сейчас на самой вершине древней горы, держа в руке легкую новенькую модель, вздрагивающую от ветра, словно порывающуюся в воздух, Володя опять испытал знакомое чувство восхищения и свободы, которое всегда словно поджидало его тут, на горе Митридат. Отсюда хотелось вступить в прозрачное бездонное пространство и поплыть, как во сне, над городом, над морем, перенестись туда, на далекий, полускрытый золотой стеной закатного света берег Тамани, за которым где-то уже близко вздымалось многоглавие Кавказа. Володя держал модель над головой, как держат охотничьего сокола, готовясь отпустить его. Сейчас он только еще примерялся. Модель уже была испытана, опробована. Сам Василий Платонович - учитель физики - проверял расчеты Володи; инструктор Николай Семенович руководил постройкой. Верный Женя Бычков терпеливо помогал своему другу. И сейчас он заботливо оглядывал модель. - Ну, заводи, - сказал Николай Семенович. Володя присел на корточки. Возле него сейчас же оказался Женя Бычков. Он придерживал аэроплан за хвост, пока Володя накручивал резинку. - Готово? - спросил Николай Семенович. - Готово, - непривычно тихо сказал Володя. Он поднял модель обеими руками над головой, левой зажимая винт, а правой готовясь дать посылающий толчок. - Приготовился!.. Внимание!.. Старт! - крикнул Николай Семенович. Володя, сперва выгнувшись назад, занес модель далеко за голову. Затем выпрямился, мягким и сильным движением качнулся вперед и, одновременно опустив левую руку, правой послал свою модель в воздух. И маленький белокрылый аппарат словно повис над склоном горы. Володя стоял, слегка нагнувшись. В нем все устремилось вперед: и взор, и протянутая рука, и выпяченная напряженно губа плотно сжатого рта, и каждая клеточка тела, - все тянулось за летящей моделью, только что выпущенной из пальцев, и словно поддерживало ее в воздухе. А маленький самолетик все летел и летел. С горы казалось, что он парит над городом. Он уже пролетел над лапидарием, потом, как чайка, подхваченный восходящим потоком, который снес его чуть в сторону, описал широкую кривую, словно очерчивая пространство вокруг горы. Наверное, его видели и у школы на Пироговской, и на улице Ленина, и, может быть, даже птицелов Кирилюк поднял сейчас голову к небу, любуясь полетом чудесного аппарата, не подозревая, что видит дело рук своего маленького приятеля из школы имени лейтенанта Шмидта... Уже давно должен был кончиться завод на модели, но она продолжала парить: теплые воздушные токи поднимались от нагретой за день земли, подпирая невесомые крылья и не давая модели снижаться. "Юасы", рискуя свернуть себе шеи, бежали вниз по крутому склону, закинув вверх головы, кричали что-то восторженно, спотыкались на осыпях известняка и античной черепицы, поднимались и снова бежали вслед за летящей моделью. Но вот наконец она мягко опустилась далеко внизу носиком вперед, с разлету заскользила по траве, замерла и чуть-чуть шевельнулась снова, тронутая ветром. Прибежавший сюда Володя подхватил ее. Все окружили его, поздравляя. С уважением поглядывали "юасы" на Володину модель. Володя поискал глазами Женю Бычкова. - Видишь, - крикнул Володя, - планирует! - Потому что не перетяжелил, - сказал Женя. - Ты знаешь, Володя, она норму в полтора раза перекрыла наверняка. Принесли рулетку, отмерили от ближайшего утеса расстояние до точки приземления модели. Сколько метров от утеса до вершины, было всем известно. Гора была уже давно размечена "юасами". Подсчитали, сложили, и оказалось, что модель пролетела по прямой без малого две нормы. А сколько она еще прошла по кругу! - Ну, Дубинин, на этот раз поздравляю! - сказал Николай Семенович, когда все поднялись снова на вершину. - Еще немножко поработаешь - назначим тебя инструктором, новеньких обучать. Теперь могу сказать: своего добился. Володя так и не понял, кто добился своего: сам он или Николай Семенович. Он не стал уточнять. Ему было очень хорошо. Пространство, уходившее внизу в густеющую синь вечера, теперь казалось ему досягаемым. Он там словно рукой ко всему прикоснулся. Стоя на вершине Митридата, он глубоко вдохнул в себя становившийся прохладным душистый вечерний воздух. Запахло морем, травой, далеким дымом - словом, всеми ароматами жизни, необъятность которой он сейчас вдруг ощутил... И Володя снова запустил свою модель; а рядом с ним, выпущенные из верных рук его друзей, "юасов", взмыли вверх, понеслись по прозрачным, воздушным скатам, кружась, взлетая и приземляясь, ловко сработанные модели, за которыми ревнивыми и мечтательными глазами следили стоявшие на вершине древней горы мальчики, гордые покорители воздуха. Глава IX ИСПЫТАНИЯ - Вот, значит, какие у нас были главные перелеты, - закончил свой рассказ Володя и строго оглядел сидевших перед ним малышей. - Потому что наши летчики - лучшие из всех в мире, они - смелые соколы! Им ничего не страшно. И конструкторы - это которые выдумывают и строят новые самолеты - у нас тоже самые лучшие. Ну, я все понятно рассказал? - Все понятно! - радостно заторопились малыши. - Еще расскажи!.. - А раз все понятно, так я вас сейчас буду вызывать... Ну, то есть спрашивать, кто что запомнил. С этого года Володя, уже перешедший в шестой класс, выполняя пионерское поручение, проводил беседы с ребятами первого класса. Началось все с того, что Володя как-то заступился на школьном дворе за маленького первоклассника, к которому приставал здоровенный парень из седьмого класса. Обидчик был на голову выше Володи, которому с ростом никак не везло: Володя все еще продолжал оставаться самым маленьким в классе. Но Володю, когда дело доходило до драки, рост не очень смущал. У него даже выработались особые приемы, сообразно росту. Он обычно налетал снизу и так ловко подсекал высокого противника, что тот кубарем летел через него. Прием этот Володя разработал, испробовав его на терпеливом Жене Бычкове. Впрочем, до настоящей драки на этот раз дело не дошло. Услыхав, что малыш плачет и просит отдать отнятый у него красно-синий карандаш, Володя нагнал долговязого грабителя и сказал: - И не совестно... у маленького?! - Ты-то сам больно велик! - отвечал тот. - Велик не велик, а на тебя хватит! - Чего хватит? - Да всего хватит. Ума, например. Далее беседа шла в чисто парламентских выражениях. - А известно тебе, что бывает с некоторыми, которые имеют привычку чужое хватать? - задал вопрос Володя. - А я твое брал? - не сдавался обидчик. - Сейчас узнаешь, чье брал. - Отскочи, тюка цел!.. Нет у меня желания с тобой связываться. - Тогда отдай, что у маленького взял. - А ты кто такой выискался? Короток еще командовать! - Короток, да до тебя достану. Не знаешь еще, кто повыше! - Ну на, померься: ты мне с головкой - по шею. - Ну, значит, ровные. - Как так - ровные? Я ж вон тебя на голову... - А кто твою голову в расчет брать станет? От нее толку-то никакого. Тут далее последовало то, что обычно называется в газетах "бурная сцена в парламенте". Получив сверху "леща" по макушке, Володя успел ударить лбом под ложечку противника, отчего тот перегнулся разом в поясе, весь скрючился, а Володя, забежав сзади, ловко вскарабкался к нему на спину, колотя по шее и крича: - Кузнец Вакула на черте! Отдай, что взял, а то я на тебе домой поеду! И, как ни вертелся тот, стараясь сбросить с себя Володю, как ни пытался он стукнуть его о стену, пришлось сдаться и отдать Володе отнятый карандаш. - Ну и все, - объявил Володя. - Можешь быть свободным. Только в следующий раз помни, что у меня такое слово: если сказал - значит, уж не отступлюсь. Потом он вернулся к плакавшему малышу и вручил ему карандаш. Тот долго не мог успокоиться - очень уж велика была обида - и все всхлипывал. Володя сел перед ним на корточки, раскрыл свою сумку, поискал в ней бумажку и, так как свободной не нашлось, вырвал, не думая о последствиях, листок из тетрадки. Быстро переворачивая в пальцах карандаш, он нарисовал малышу синее море, красный корабль, из труб которого валил синий дым, а над ним синий самолет с красными звездами на крыльях. И малыш, окончательно осчастливленный, пошел домой, неся перед собой надетый на карандаш в виде флага этот дивный рисунок. С того дня Володю стали окружать во дворе школы малыши, с восторгом разглядывая его, дивясь силе и смелости этого тоже на вид не очень большого, но, очевидно, уже умудренного жизненным опытом мальчика. Володя охотно рисовал первоклассникам самолеты и корабли. Бумажные же голуби, которыми он одаривал малышей, побивали в первом классе все рекорды дальности полета. И кончилось тем, что председатель штаба пионерского отряда Светлана Смирнова, должно быть по наущению Юлии Львовны (так, по крайней мере, подозревал сам Володя), нагрузила пионера Дубинина культурно-шефской работой в первом классе. Так и было записано в протоколе сбора. Сперва Володя и слышать об этом не хотел: "Что я, нянечка, что ли, им? Ну их, этих малят! Носы вытирать?.. О чем я говорить им стану? Модели они строить еще не способны. Ну, назначили бы, в крайнем случае, по футболу тренировать их или плавать учить. Это я бы еще - туда-сюда. А то - веди работу! Как ее делать-то, эту культурно-шефскую?" Но потом с ним поговорила Юлия Львовна. А Юлия Львовна умела так говорить, что самые простые, обыкновенные вещи вдруг оказывались необыкновенно интересными, а самые сложные дела на поверку становились не такими уж трудными. Юлия Львовна посоветовала рассказать малышам о том, что интересует прежде всего самого Володю. - Что же, я им буду про гражданскую войну, про Чапаева, что ли, рассказывать? - Очень хорошо. Перечитаешь, что надо, и расскажешь. - И про самолеты можно? - И про самолеты. - Они же ничего не поймут. - А ты, когда такой был, разве ничего не понимал? - Так тож я... Я же в их возрасте уже побывал везде. - Ох, Дубинин, мало тебе, видно, попадало еще! - С меня хватит, Юлия Львовна. - Нет, еще добавить придется. Пошутить пошутили, а за дело пришлось браться серьезно. Ребята задавали иной раз такие вопросы, что Володя попадал впросак. Поэтому он стал основательно готовиться к занятиям, чтобы не уронить перед малышами высокого звания шестиклассника. Сегодня он провел беседу "Исторические перелеты советских летчиков". Ребята слушали его хорошо. Володя держал малышей строго. - Чтоб мне было тихо! - говаривал он и стучал указательным пальцем по столу. - Вы у меня смотрите! Я разгуливаться не дам. У меня главное - дисциплина. Понятно? Он во всем старался подражать Юлии Львовне, ввертывая словечки, слышанные от Ефима Леонтьевича, а иногда применял отцовские выражения. - Ну, кто хочет рассказать, повторить или вопрос какой задать? - спросил он, кончив беседу о перелетах. - Володя, я хотела спросить... - начала было маленькая первоклассница, но Володя остановил ее. - Что это за разговор - "я хотела"? На всякое хотенье есть терпенье. Желаешь спросить - подними руку. Спросят - отвечай. - Можно, я спрошу? - проговорила та же девочка, подняв руку. - Теперь спрашивай. - А Чкалов, когда был маленький, хорошо учился? Володя поглядел на нее строго, оправил куртку, сказал веско, совсем как отец: - Учился хорошо. По всем предметам на "пять", Но по тому времени, конечно, поведение было у него иногда слабое, потому что не знал еще дисциплины. Понятно тебе это? И вообще, когда про таких людей учишь, имей в виду: надо не их ошибки повторять, а изучать, как они их преодолели. Володя прислушался сам к своему голосу. Ничего... Звучит совсем как у Юлии Львовны. Малыши смотрели на Володю доверчиво и почти влюбленно. Им нравился этот старшеклассник, сам он не очень большой, но все знающий и, должно быть, силы необыкновенной - иначе он побоялся бы отлупить того долговязого... Увлеченный назидательной беседой, Володя долго не замечал, что сбоку один паренек все время тянется вверх, подняв уже затекшую руку. Наконец девочка, только что спрашивавшая его о Чкалове, опять вскинула руку вверх. - Что? Опять у тебя вопрос? - Нет, - сказала девочка, вставая, - я хочу сказать только, что Илюша Сыриков хочет вас спросить что-то. Он давно уже руку держит. Тут только Володя заметил, что сидевший сбоку Илюша Сыриков не только поднял руку, но уже подпирает ее под локоть другой рукой. - Ну, спрашивай, Сыриков. - Володя Дубинин, можно вас спросить? - сказал, робея, паренек, - А вы тоже хорошо учились, когда были маленький? - Это к делу не относится! - поспешно отрезал Володя, опасаясь, как бы разговор не перешел к сегодняшнему дню. - Понял? Это - во-первых. А во-вторых, если хочешь знать, я в твоем возрасте круглый отличник был. Все малыши с уважением поглядели на Володю. - А мне сегодня тоже "отлично" поставили, - сообщил Сыриков. - По какому предмету? - По физкультуре... Мы приседания делали. Володя поспешно сказал: - Ну и хорошо!.. Вопросы еще есть по самолетам?.. Нет вопросов? Ну, хватит на сегодня. Будьте здоровы, ребята! - До свиданья!.. До свиданья, Володя Дубинин! Спасибо!.. Как ты интересно рассказывал! - наперебой благодарили малыши. Володя поправил пионерский галстук на груди и вышел в коридор. За дверью стоял его вожатый - девятиклассник Жора Полищук. Володя смутился. Неприятно было, что вожатый слушал его поучения малышам. Но Жора, сам как будто несколько смущенный, сказал: - Кончил?.. Как прошла беседа? По-моему, живо, Молодец, справляешься! Видишь, а хотел отвертеться. Володя промолчал. Вожатый заглянул ему в лицо и продолжал: - Ты знаешь, что тебя на заседании штаба отряда ждут? - Меня? - удивился Володя. - Разве тебе не передавали? Как же это так?.. Ты Валю видел?.. Ну, если не знаешь, так я тебе сообщаю. Тебя вызывают на заседание штаба. Все собрались, ждут, дело за тобой. ... Солнце, готовясь сесть за склон Митридата, слало в класс свои прощальные низкие лучи. Яркие оранжевые прямоугольники, расчерченные тенями от переплетов оконных рам, горели на светлой стене класса. За столом сидела Светлана Смирнова - председательница штаба отряда. На ней было темное клетчатое платье, из которого она немножко уже выросла, отчего руки и ноги казались чересчур длинными. Золотистые косы она теперь носила уложенными вокруг головы, и от этого голова казалась крупнее, зато шея, вокруг которой был повязан красный галстук, выглядела такой тоненькой... Члены штаба восседали на передних партах. Володя вошел и отсалютовал. Ему отвечали также вскинутыми вверх над головой ладонями. Он заметил, что некоторые члены штаба посматривают на него с недобрым любопытством, а другие, наоборот, отводят взоры, едва только он посмотрит на них. Вожатый Жора Полищук зашел за спину сидевшей Светланы, что-то шепнул ей на ходу, чуть наклонившись, и, отойдя к стене, прислонился к ней, заложив назад руки. - Ну, начнем, - сказала Светлана и встала. - Заседание штаба отряда шестого класса "А" считаю открытым. На повестке один вопрос: об успеваемости пионеров нашего класса. Володя насторожился. - Что мы тут имеем? - продолжала Светлана Смирнова, не глядя на Володю. - Мы имеем тут недопустимое явление... со стороны отдельных наших активных пионеров. И прежде всего - со стороны Дубинина Володи. - Здорово живешь! - воскликнул Володя. - Значит, все дело во мне? - Дубинин, ты получишь слово и тогда все скажешь. А сейчас я тебе слова не даю. Почему я так сказала, что прежде всего со стороны Дубинина? Потому что, ребята, у него большие способности. Это все учителя говорят. Он, когда захочет, может быть лучше всех. У него стало по дисциплине лучше, а зато по многим предметам мы у него имеем, то есть он сам имеет, отставание. Потому что он чересчур сильно увлекающийся. За что берется - у него получается. А потом он начинает чем-нибудь другим интересоваться, а это уже бросает. Потому что нет, мама говорит, усидчивости. - То, что твоя мама говорит, я и без тебя знаю, - подал реплику с места Володя. Но Светлана не удостоила его ответом и продолжала: - И вот теперь что мы имеем? Наш класс всегда по успеваемости шел впереди. А теперь мы где? Конечно, тут дело не в одном Дубинине... Я так не говорю совсем. Но он имеет на других влияние. Он один из активных самых... А в последнее время сам становится отстающий и тянет назад других. Особенно это относится к русскому языку. Кто хуже всех написал сочинение в прошлый раз? - Это только в смысле ошибок, - запротестовал, вскакивая, Володя, - а по смыслу, Юлия Львовна сказала, верно написано. - А ошибки - это что? Уже не считаются? Ты три грамматические ошибки сделал, а работа пошла в гороно, и ты опозорил весь класс. Все смотрели на Дубинина. Володя покраснел. Он почесал подбородок о плечо, тихо буркнул про себя: - Я не виноват, что у меня в голове грамматика за смыслом не поспевает. Как хорошо, что не видели его сейчас малыши, перед которыми он пять минут назад так уверенно разглагольствовал об ошибках знаменитых людей и их исправлении! Жора Полищук оттолкнулся ладонями заложенных за спину рук от стены и медленно подошел к стулу, за которым сидела Светлана. - Это ты сказал очень правильно, - заметил он Володе. - Смысла у тебя действительно в голове хватает. Но для того ты сейчас и проходишь грамматику, синтаксис, чтобы этот смысл мог толково передать другим, правильно выразить словами. - Знаю. "Предложение есть мысль, выраженная словами". Проходили в третьем классе, - проворчал Володя. Ему пришла в голову забавная мысль. Вот сейчас Жора так хорошо и красиво говорит ему и другим пионерам об учении. А несколько минут назад он, Володя, поучал малышей. Кто знает... может быть, вечером на комсомольском собрании попадет самому Жоре за недостаточную успеваемость?.. Вот смешно было бы! И, осмелев, он поднял руку: - У меня вопрос - можно?.. Я хочу спросить Жору: а как у него у самого с успеваемостью? Тут наступила очередь смутиться вожатому. - Это не имеет абсолютно никакого отношения к вопросу! - рассердилась Светлана. - Ну и моя успеваемость не имеет никакого отношения к пионерской работе, если на то пошло, - сказал Володя. - Поручение от штаба я выполняю, замечаний не было. А ошибки мне в тетрадке Юлия Львовна подчеркнула. И хватит! Жора Полищук положил руку на стол, покачал головой: - Ты говоришь, Дубинин, "если на то пошло". Нет, у нас на то не пойдет. Дубинин, вероятно, думает, что ловко поймал меня. Здорово, мол, вожатого срезал, деваться некуда, к стене припер. Эх ты, Дубинин, Дубинин, а еще активный пионер, передовиком считаешься! Беседы проводишь с маленькими... - Он наш авторитет подрывает, - пожаловалась Светлана. - Да нет, - вожатый поморщился, - ты не думай, Смирнова, что я за авторитет боюсь. Правда прежде всего должна быть. Тебе, Дубинин, интересно выяснить мою успеваемость? Изволь. Да, не скрою, могла бы тоже быть лучше. Но по сравнению с началом года я сильно подтянулся, у меня теперь только по одному предмету "посредственно", два "хорошо", а все остальное - "отлично", И будь покоен, Дубинин, и это "посредственно" я скоро минимум на "хорошо" исправлю. Ты не думай, что отметки - это одно, а пионерское дело - другое. Знаешь, как меня на нашем комсомольском собрании прочесывали, когда я поотстал? Сразу предупредили, что живенько меня освободят от вас и не буду я больше вожатым. Думаешь, это приятная перспектива? Это - позор. И я взялся за дело. А сейчас я тоже предлагаю решить так: если Дубинин по русскому не подтянется, освободить его от занятий с младшими. Значит, он не справляется, ему времени не хватает. А если и после этого, не возьмется за ум и будет еще доказывать, что успеваемость пионера - это только его личное дело, достоин ли такой способный парень, не желающий заниматься в полную свою силу, считаться настоящим пионером? Володя вскочил: - Ну, знаешь, Жора!.. Это уж ты... Я понимаю, если бы я что-нибудь такое... - Володя обеими руками затянул галстук и замотал головой. - Ты так не можешь говорить! - Там видно будет, могу я говорить или не могу, - ответил Жора. - Вообще, я ведь только предлагаю, - это как штаб решит. Но от занятий с маленькими я бы уже сейчас решил его освободить. - Слышишь, Володя? - спросила Светлана. - Как ты сам считаешь? - Дайте мне срок, - сдался Володя, - а потом решайте. - Ух ты несчастный! - внезапно набросилась на него Светлана, сжимая худенькие кулаки: она нечаянно сорвалась с начальнического тона - так разозлил ее вдруг Володя. - Вот уж правда несчастный! - Почему это я несчастный, спрашивается? - Да потому, что всегда из-за тебя что-нибудь выходит! Грамматику до сих пор выучить не можешь! - Ну насчет того, кто несчастный, так это еще посмотрим. Назначьте срок! Какой постановите - за такой и выучу все. Светлана посовещалась негромко с членами штаба и повернулась к Володе: - Месяца тебе хватит? - Смотря на что. - Ну, чтобы ты согласования выучил, повторил пройденное, окончания все знал. - За глаза хватит. - Тогда мы так и запишем. Ну, смотри только, Дубинин, ты штабу слово дал! - А где это было записано, чтобы я слово дал да отступился? - гордо заявил Володя. - А с малятами можно заниматься? - По-моему, пускай пока занимается, - решила Светлана, обращаясь к членам штаба. - У меня есть еще одно предложение по этому вопросу, - сказал вожатый. - Кто-нибудь должен проверять Дубинина и, если надо, помогать. За кем запишем? Может быть, ты сама возьмешься, Светлана? Тебе и Юлия Львовна в случае чего поможет, направит как надо. - Я? - Светлана высоко вскинула брови. - Она? - спросил, привставая, Володя. - Ну уж нет, спасибо! - Да уж, пожалуйста... - проговорила Светлана. - Обойдусь и один!.. - заупрямился Володя. - Напрасно, напрасно отказываешься от товарищеской помощи, не годится так пионеру! - сказал вожатый. - А я бы все-таки записал это за Светланой. Светлана смотрела в упор на Володю. По тоненькой шее ее расползалось розовое пятно, потом стали краснеть уши, и вот вся она залилась нежной розовой краской до самых волос. Она досадливо встряхнулась и сказала: - Если Дубинин не будет против - пожалуйста, как штаб решит. Мне совершенно безразлично. По дороге домой дурное настроение Володи постепенно прошло. Он шел, размахивая сумкой, проводя ею по перекладинам попадавшихся на пути палисадников, чтобы она отбивала барабанную дробь, и, насвистывая, прикидывал в уме, как ему теперь надо распределить время, чтобы успеть и в "ЮАС" сходить, и с малятами позаниматься, и согласования выучить. То, что он за месяц успеет подтянуться, не вызывало у него никаких сомнений. "Захочу - и сделаю, раз обещал - точка", - думал он. Еще в сенях у лестницы он почуял запах крепкого трубочного табака. Значит, отец был уже дома. Он не ожидал, что отец вернется сегодня из рейса. А вот и Бобик выполз из чулана под лестницей. Только вид у него был такой, будто ему только что крепко влетело. Он издали робко помахал хвостом, а когда Володя протянул руку, чтобы погладить его, припал к земле и быстро отскочил. Он даже тихонько взвизгнул, словно Володя замахнулся на него. - Ты что это, Бобик? Чего испугался? Володя посвистел, подзывая Бобика, взбежал по лестнице, постучался в дверь. Ему открыла мать. - Мама, дай какой-нибудь мосольчик, я Бобику кину, - заговорил Володя и стал снова подсвистывать собаку. - Тихо ты, без свиста, пожалуйста! - вполголоса остановила мать. - И не приваживай сейчас собаку. Гавкает тут, вертится... Не до нее! Мать закрыла дверь, пропустив в комнату Володю, и сказала еле слышно: - Беда у нас, Володенька... Папу... Она одной рукой закрыла лицо, другой рванула подол фартука и закусила край его зубами. Володя, чувствуя, как что-то тяжелое и холодное накатывается ему