я, - там еще когда-то корова дяди Василия споткнулась, хлопнулась туда и ногу поломала. Зябрев рассмеялся: - Ну, если корова ногу повредила, так, верно, там и сам черт ногу сломит... Только вот не гуляют ли и там немцы? А? Как по-твоему? Тут заговорил Шустов: - Эге, постойте-ка... Я то место чуток знаю. Та дырка на подъеме горы выходит. Оттуда, если и выйти наружу будет нельзя, зато далеко всю местность просмотреть можно. С того места весь наш Старый Карантин как на ладошке. Вот только не знал я, что в ту дырку отсюда попасть можно. Я так считал, что провал такой, и все. А они вон что вызнали... Вы только, часом, не брешете, хлопцы? Что-то дырка больно узка. Там ведь все обвалилось давно. Кошка не пролезет. - А мы пролезем, - упрямо сказал Володя. - Товарищ командир, дядя Саша, вы нам позвольте... Вы, конечно, сами решайте, мы только просимся, - торопливо прибавил он, вспомнив урок, полученный здесь в прошлый раз. - Ну как, Иван Захарович, ты считаешь? - спросил Зябрев у комиссара. - Придется, пожалуй, согласиться, а? Комиссар нахмурился, грузно прошагал еще раз из угла в угол. Потом подошел к ребятам и скрестил руки на груди: - Вот, ребятки, и пришла нужда... Сами понимаете, неохота вас выпускать. Но нам воевать надо, а для этого нужно иметь точные сведения. Все нам надо вызнать: как у них там наверху, у немцев, положение, где войска расквартированы, где штаб, куда движение наблюдается - в какую сторону... Словом, задание вам потом все в точности разъяснят. А нам все это знать вот как нужно! - Комиссар провел ребром ладони по горлу. - Партизан наших сейчас наверх снаряжать нельзя; немцы всех мужчин в этой местности немедля хватают, потому что пронюхали уже про нас и кто-то им про нас наболтал... Из всех заброшенных штолен, где убежища были, людей тоже повыгоняли. Значит, взрослым тут никак нельзя появляться. Понятная картина? А у других известных нам выходов везде часовые стоят. К тому же минируют немцы эти выходы. А вас могут не заметить, да если и увидят, подумают: ну, бегают себе мальчишки... Только вы, конечно, особенно на глаза не лезьте. Берегите себя, ребята! Зря не рискуйте. Это я вас просто лично прошу. Комиссар посмотрел на мальчиков, махнул рукой и сел на табурет, заскрипевший под его тяжелым телом. Зябрев поглядел на него, заметно подмигнув ребятам: - Вон, тревожится за вас комиссар. Да и у меня душа, признаться, не на месте. Так что вы, орлы, поосторожнее там. Вам Иван Гаврилович Шустов даст все указания. Он человек опытный. Вы все его советы запомните. И, пожалуйста, не своевольничать. Ясно? Сейчас девять часов утра, - командир посмотрел на часы, - через полчаса пойдете... Ты, Иван Гаврилович, доведешь их до выхода; сам сперва поглядишь, как там все. Если заметишь, что поблизости скопление какое-нибудь, ребят не выпускать. Подождем более удобного момента... А вам, ребята, если удастся благополучно выйти наверх, наказываю вернуться обратно с донесением в семнадцать ноль-ноль. Шустов вас будет ждать у входа. Смотрите не заблудитесь, когда обратно пойдете, лаза своего не потеряйте, а главное, Ивана Гавриловича слушайте, как родного папу и как родную маму вместе. Смотри, Вова: полагаюсь на тебя. Парень ты, видно, сообразительный. Назначаю тебя командиром группы. Пойдет с тобой сегодня Толя Ковалев, Он место знает. Ваня Гриценко с надеждой поглядел на командира, поймав его взгляд. Но тот продолжал: - Ты, Толик, слушай Вову: у него догадки много, глаз быстрый. Это я уж заметил... А ты, Ваня, парень солидный, человек понимающий. Тебе пока рано наверх показываться. Тебя многие знают... Ну, валяйте, орлы! Желаю вам хорошего дела, успехов, удачи - словом, всего наилучшего. - И в поселок сегодня не соваться, - проговорил комиссар, подходя к ребятам. - Нам сегодня важно на первый раз выяснить обстановку тут, прямо над нами, и возле каменоломен. Слышите, ребята? Мы на вас надеемся с командиром. - Сделаем как надо, вы не беспокойтесь, - сказал Володя, у которого все внутри прыгало и пело от возбуждения. - Сделаем, будьте уверены! - Если б мы не были уверены, так и не посылали бы вас... - А сейчас, Иван Гаврилович, - сказал Зябрев, - своди-ка их живо к Манто на камбуз, да пусть им там выдадут всего, сколько в них влезет, чтобы у них в животах не крутило и не бурчало, когда они наверх вылезут... Вообще давайте, ребята, условимся: без шума собирайтесь и тихонько - наверх! И пока об этом никому ни слова. Нелегко было обоим разведчикам промолчать, когда Акилина Яковлевна, неторопливо угощая их, поинтересовалась, куда это они так спешат. - На особое задание, тетя Киля, - сказал Володя и добавил: - Секретное. - У всех секреты завелись - не дай тебе боже, - заворчала Акилина Яковлевна. - Девчат звала - у тех тоже секреты какие-то. Знаю я ихние секреты... С этими докторицами красоту у себя в "девичке" наводят, фестончики да фасончики из газеты, да ковры на стеночку... До того все у нас загруженные стали, что и покушать некогда. Десятый час, а никто еще завтракать не пришел. И Манто сам куда-то задевался. - Война, дорогая, с аппетиту сбивает, - усмехнулся Шустов. - По мирному расписанию кушать никак не приходится... А вы, хлопцы, чего горячку порете? Жуйте как следует, чтобы больше уместилось. Даром, что ли, для вас тетя Киля свой ресторан открыла? Садитесь чин чином к столу - что вы стоя-то? - Стоя больше влезет, - сказал Володя, торопливо жуя и давясь пирогом, который нарезала мальчикам тетя Киля. Позавтракав, поблагодарив тетю Килю, маленькие разведчики и их наставник пошли в штрек, где обитал Шустов. Там Иван Гаврилович не спеша проверил свою винтовку, вдел в ее ремень плечо, взял гранату, сунул за голенище матросский нож - самое верное оружие в подземной тесноте. Потом Шустов взял в руки лампочку-шахтерку. Со стороны показалось бы: собрался мирный горняк выйти на работу, осталось лишь прихватить ему с собой обушок. Володя и Толя уважительно разглядывали вооружение старого разведчика. - Эх, - не выдержал Володя, - а нам бы хоть ножик перочинный дали, а то идем с голыми руками! - Я думал, ты малый сообразительный, а в тебе еще, оказывается, глупости хватает! - рассердился Шустов. - Ты вот прикинь: хорошее будет дело, если тебя немцы зацапают, а при тебе оружие будет? И тебе крышка тогда, и нас накроют с тобой. Думать надо, дорогой! Я, когда наверх хожу, тоже все это добро дома оставляю. Мирный гражданин, и все тут. Это я сегодня кое-что из хозяйства прихватил, чтобы было чем угостить, если в штольне с непрошеными гостями встретимся. С завистью смотрел на своих товарищей Ваня Гриценко. На первый раз он должен был лишь проводить Володю и Толю к знакомому лазу. Вылезать на поверхность сегодня было для него опасно: Ваню слишком хорошо знали в Старом Карантине. Всех бы удивило его быстрое возвращение. Ведь считалось, что Гриценко с сыном эвакуировались из поселка. Глава VIII ПЕРВАЯ ВЫЛАЗКА Шустов еще раз внимательно оглядел разведчиков, проверил все их карманы - не осталось ли там чего-нибудь такого, что может в случае неудачи выдать врагу связь ребят с партизанами. Но в карманах у мальчиков были только сухари, переложенные ломтиками сала. У Володи, правда, нашелся карандаш и лоскуток бумаги. Шустов и это отобрал. Потом он поднял с пола зажженную шахтерку, мотнул головой, приглашая следовать за ним, и двинулся в темноту, которая расступалась перед ним, как бы пропуская разведчиков, и тотчас же смыкалась позади них. По наклонной пологой штольне разведчики поднялись в верхний ярус каменоломен. Путь под землей был извилистым и путаным. Слева и справа к узкому тоннелю, по которому двигались разведчики, примыкали коридоры, похожие один на другой. Они уходили в черную бесконечность. Иные были загромождены плитами нарезанного ракушечника, который не успели поднять на-гора. Во многих местах партизаны уже успели возвести искусственные стены, проделали обходные пути, вырубили тупики-ловушки, чтобы затруднить врагу проникновение в глубь подземной крепости. На десятки километров протянулась под землей сеть узких галерей, тоннелей, штреков - горизонтальных и наклонных, крутых и пологих, пересекающихся друг с другом и готовых сбить с толку всякого неопытного человека. Однако Шустов и его юные разведчики уверенно шагали в безмолвии каменных ходов. Только иногда старый разведчик говорил: - Здесь, примечай, хлопцы, - поворот. Вот этот знак из трех камней в память возьми. Отсюда в обход... И он освещай лампочкой условные знаки, выложенные из камней. Тот, кто не был посвящен в тайну этих знаков, даже внимания не обратил бы на них, но партизаны уже выучили свою каменную азбуку и сразу разбирались, в какую сторону надо идти, где свернуть, чтобы обойти стенку, перегораживающую тоннель. В некоторых местах приходилось отклоняться в сторону на добрую сотню метров, чтобы потом снова вернуться к галерее, ведущей к лазу. Наконец впереди забрезжил желтоватый свет. Послышался голос караульного: - Стой! Кто идет? - "Винтовка". Что отзыв? - "Воронеж", - донеслось из тоннеля. За караулом был еще один пост охранения, где снова Шустов уже совсем тихо сказал: "Винтовка", - а ему почти на ухо прошептали в темноте: "Воронеж". Тут уж начинались широкие галереи верхнего горизонта, близкие к земле. Откуда-то сочился слабенький сизый свет. Шустов стал говорить шепотом. И от того, что говорил он теперь еле слышно, а держался очень сторожко, и от неверного света, слегка размывавшего темноту, и от сознания того, что уже совсем близко земля, по которой ходят фашисты, у Володи стало как-то очень зябко на душе. Он впервые почувствовал, что дело предстоит опасное и неизвестно еще, чем оно кончится. - Ну, где тут ваш лаз? В какую сторону подаваться? - шепотом спросил Шустов. Ваня Гриценко взял его руку с лампочкой, приподнял ее над своей головой, отведя чуточку в сторону, вгляделся и шепнул: - Вовка, узнаешь место? По-моему, нам вон туда теперь надо. Помнишь, тут как раз будет тот шурф, где наши папани расписку оставили, он только весь завалился... Теперь впереди пошли Ваня и Володя. Шустов велел надеть на лампочку кожаный чехол, чтобы прикрыть ее свет. Шли гуськом, держась за плечи того, кто был впереди. Мягкий ракушечник скрадывал звук шагов. Двигались почти бесшумно. Но вот Ваня остановился и попросил у Шустова разрешения на миг приподнять "затемнение" на лампочке. Шустов разрешил, и на секунду перед глазами разведчиков предстало нагромождение огромных глыб камня. Здесь, должно быть, недавно произошел обвал. Дальше можно было пробираться лишь ползком. Володя и Ваня, заметив лазейку между камнями, как ящерицы, юркнули туда один за другим. Страшно было карабкаться в узком пространстве, распластавшись в тесных расщелинах камня, готового, казалось, вот-вот расплющить разведчиков. Еще хуже пришлось Шустову. Он, кряхтя, пробивался за ребятами, стараясь не упустить при этом из левой руки Володину ногу и чувствуя, что за правую его ногу цепляется Толя Ковалев, замыкавший эту ползучую колонну. Впереди, сверху, теперь уже яснее пробивался свет; стали слышны отдаленные раскаты пушечного грома. Проползли еще минут пять, и вот над головой засквозила небольшая щель, полуприкрытая обвалившимся камнем. Потянуло свежим воздухом. Ветер с поверхности дул через щель, как бы разгоняя темноту подземелья. Шустов потянул Володю за ногу, и тот, поняв сигнал, остановился. - Теперь давайте-ка, хлопцы, я сам погляжу, что там и к чему, - тихонько объявил Шустов и, наказав мальчикам никуда пока не уходить, оставаться на месте, бесшумно подполз к заложенному камнем отверстию. - Дядя Шустов, - шепнул ему вдогонку Володя, - так то же и есть этот самый наш лаз... Верно, Ваня, узнаешь? - Ясно, он, - тихо отозвался Ваня Гриценко. - Дайте хоть глянуть через него, раз уж наверх не берете. - Тихо ты там! - прошипел Шустов и осторожно выглянул в отверстие входа. Перед ним в сером тумане осеннего дня расстилалась невзрачная панорама Старого Карантина. Шустов сейчас же определил, откуда открывается такой вид, и сообразил, что щель, к которой они подползли, находится на крутом скате горы. Осторожно отвалив камень, прикрывавший отверстие, Шустов выглянул наружу. Ему хотелось узнать, заметят ли его немцы. Если откуда-нибудь сбоку или с вершины горы начнут по нему стрелять, значит, ребят отсюда выпускать нельзя. Где-то совсем поблизости били орудия. Земля гудела, тревожно отзываясь на тяжелые залпы. Володя не мог больше вытерпеть ожидания. Он бесшумно подполз к знакомому отверстию лаза и разглядел за плечом Шустова сперва склон горы, а потом, дальше, - главный вход в каменоломни. Там маячили фигуры людей в темно-зеленых шинелях. "Неужели фашисты?" - подумал Володя, жадно высматривая все, что можно было разглядеть через небольшое жерло каменной лазейки. У него сразу пересохло во рту. Володе еще не верилось, что он своими глазами и так недалеко от себя видит врага. Он хотел что-то сказать Шустову, но заметил, что старый разведчик, сощурившись от напряжения, вглядывается в другую сторону. Володя тоже стал смотреть в этом направлении. Он увидел, что возле одинокого домика, стоявшего немного поодаль от поселка, движутся фигуры в таких же зеленых шинелях. Сворачивая с шоссе, к домику то и дело подъезжали пятнистые неуклюжие автомашины с брезентовыми горбами над кузовом. От дома к новому столбу, которого здесь раньше не было, тянулись провода. По мокрому, отсвечивающему холодным серым блеском шоссе в сторону Керчи мчались грузовики, на которых сидели солдаты в зеленых шинелях. - Примечаешь? - шепнул Шустов. - Только носа наверх не кажи - лежи тут, не высовывайся. Ну, доложи, что ты приметил? - Вон к тому домику все машины подъезжают, и народ там толчется. - То не народ, а фашисты, - строго поправил Шустов. - Ты слова подбирай аккуратнее. Ну, докладывай еще. - И провода там протянуты, а их раньше не было. - За это молодец! Глаз у тебя хваткий. Ну, и что с того, раз ты это заметил? - Ну, значит, верно, у них там контора, что ли, учреждение какое-нибудь... - Вот то-то... Штаб у них там, возможное дело. Вот это и возьмем на заметку. А внизу-то, гляди, дела какие... Внизу, под холмом, на околицу поселка выходили с узелками люди, выгнанные врагами с насиженных мест. Солдаты в зеленых шинелях подгоняли их, что-то крича. Видно было, как они тыкали прикладами в спины людей, везших тележки со скарбом, ворошили штыками узлы, что-то вышвыривали из них на землю. Со стороны Камыш-Буруна к небу поднимались клубы багрово-черного дыма. Длинные языки пламени вились над тем местом, где был Камыш-Бурунский завод, которым так гордились все в округе. А по шоссе все катили по направлению к Керчи грузовики и шли, отражаясь в лужах, грязно-зеленые солдаты. Со стороны Керчи доносилась непрерывная стрельба. В небе набухали облака разрывов. Где-то близко, совсем над головой, сотрясая землю, била артиллерия. При каждом залпе в подземный ход осыпались мелкие камешки. И страшно было из-под земли, через узкую скважину меж камней, наблюдать за этим оглушенным и как бы насильно отчужденным миром, который вчера еще был вместилищем такой понятной, знакомой и, казалось, единственно возможной жизни. Вдруг Шустов толкнул Володю локтем. Володя увидел, как из домика с проводами вышел немец в высокой фуражке - должно быть, офицер. Он подошел к стоявшим возле домика солдатам, сказал им что-то и зашагал по направлению к взорванному главному входу каменоломен. Из домика вытащили два пулемета и поставили их так, чтоб дула были направлены к бывшему шахтному двору, теперь уже разрушенному. Вдруг что-то шумно и быстро пронеслось, как сперва показалось разведчикам, у них над самой головой. Шустов и Володя разом отпрянули от лазейки, а потом осторожно припали к ней снова. Они увидели поспешно спускавшегося с горы немецкого солдата. Прыгая с камня на камень, он подскочил к офицеру, откозырял, доложил, должно быть, о чем-то, указывая пальцем в сторону главного входа каменоломен, и потом пошел вслед за офицером к домику. - Да, у них, видать, тут штаб какой-нибудь либо командный пункт, - решил Шустов. Опять послышался совсем рядом какой-то странный, срывающийся шорох. Казалось, будто кто-то неверными и медленными шагами ступает немного ниже и левее отверстия лаза. - Гляди-ка - Лыска! - зашептал подлезший к лазу Толя Ковалев. - Ей-богу же, Лыска. Три головы, стукаясь одна о другую, втиснулись в отверстие лаза. Действительно, по склону холма, недалеко от разведчиков, ковыляла тощая гнедая лошадь. Едва глянув на нее, Володя узнал: - Это Орлик наш! - Какой еще Орлик... Лыска это, - упорствовал Толя. - Для тебя, возможно, и Лыска, а нам с Ваней... - начал было Володя, но смолк: не рассказывать же, в самом деле, сейчас историю с конями! Между тем Лыска-Орлик, припадая на переднюю ногу, конвульсивно подкидывая худой круп, брел вниз, вздрагивая при каждом близком залпе артиллерии, спотыкаясь в понуро оглядываясь по сторонам. Худоребрый, покалеченный, с соломой и сучьями в свалявшемся хвосте, ковылял по холму мирный шахтерский конь, непонятно как попавший в это пространство, полное грома и суровой нелепицы войны. - Дядя Шустов, честное слово же, нам сейчас лучше всего выйти, - решительно предложил Володя. - Как только тот немец - вон там, что у входа главного, - повернется и пойдет в ту сторону, мы сейчас с Толей вывалимся отсюда и пойдем прямо к Лыске, будто хотим его домой отвести. Он меня узнает, пойдет... А пока будем его вести, так по дороге все разглядим и вызнаем, что вы нам наказывали. Идет? Шустов молчал. Ему было известно, что немцы хватают каждого, кто появится в районе каменоломен. Правда, до сих пор арестовывали только мужчин. Но кто знает - может быть, и ребята покажутся им подозрительными. Немецкий солдат, ходивший близ главного входа в каменоломни с ружьем, вскинутым на руку, в эту минуту повернулся спиной к лазу и зашагал в обратную сторону. Шустов покусал ус и, с тяжелым сердцем взглянув еще раз на ребят, сделал им знак рукой. - Пошли, Толя! - бросил Володя и легко выкатился наружу. Толя не отставал от него. Оба мальчика исчезли за краем отверстия. Шустов осторожно выглянул - разведчиков уже не было видно: они, должно быть, притаились в выемке, которая темнела пониже лаза. Через минуту оба мальчика, ползком подобравшись к Лыске, присели на корточки возле него. Шустов видел, как они озабоченно разглядывают покалеченную ногу лошади. Издали казалось, что только раненая лошадь интересует этих двух мальчуганов. Если бы Шустов мог подползти к ним ближе, он бы услышал такой разговор: - Знаешь, Толик, что я тебе сейчас скажу? - Что, Володя? - Ты посиди тут возле Орлика, будто ногу его разглядываешь, а я тем временем живенько туда сбегаю, к домику. Ближе-то я лучше разгляжу, что у них там такое. - Тебя ж погонят. - Я с подходом. Будто помочь прошу. Скажу: лошадь мучается... А сам все высмотрю пока что... А ты тем часом попробуй-ка Орлика наверх погнать. Надо вызнать, что у них там, наверху... - А ты скоро обернешься? - Я вмиг... Ну, что глядишь? Сказано раз - исполняй! Слышал, кажется, что меня командиром группы назначили, значит, делай, что тебе говорят! - сердито добавил Володя и решительно зашагал в сторону домика. Он шел и нещадно тер глаза рукавами пальтишка, но глаза, как на грех, уже привыкли к свету и сейчас ни за что не слезились. Тогда, громко хныча и продолжая кулаками и рукавом водить по глазам, Володя приблизился к солдату, стоявшему на карауле возле домика. Тот насторожился, взял наизготовку свой автомат, крикнул: - Эй-эй! Цурюк! - и помахал рукой, как бы сгоняя Володю прочь с тропинки, по которой он спускался. Но Володя очень естественно хныкал, тем более что ему в эти минуты действительно было очень страшно. Он чувствовал себя без заботливого дядьки Шустова и товарищей ужасно беспомощным и одиноким. И в конце концов немец заинтересовался. Он крикнул что-то непонятное. Володя, не зная, с чего начать, чуть не сказал: "Дядя"... Но тут же решил, что уж больно противно даже ради дела назвать фашиста таким хорошим словом. И он заканючил: - Жалко Лыску... Ой, как жалко! Наш! Мой! Мейн пферд. Солдат, конечно, ничего не понял. Он с брезгливым недоумением смотрел на плакавшего русского мальчика. Володя показал сперва на автомат, потом на свою ногу и опять заговорил что-то, показывая теперь уже в сторону Орлика. Солдат посмотрел вдаль, на лошадь, потом уставился на Володю, усмехнулся большим, губастым ртом, в котором тускло блеснули два ряда стальных зубов, и вдруг, сняв с себя автомат, наставил его на Володину ногу. Володя неплохо разыграл испуг и снова сделал вид, будто горько плачет, бормоча: "Ой, жалко Лыску, мучается". И он опять ткнул пальцем в сторону Орлика, которого в это время Толя тянул за челку, стараясь заставить лошадь идти вверх. Пока Володя объяснялся с караульным, из домика с проводами вышли унтер-офицер и солдат. Унтер тотчас же окликнул караульного, быстро подошел к Володе и, замахнувшись на него прикладом автомата, крикнул: "Вэг!" - и показал рукой, чтоб Володя убирался прочь. Мальчик медленно отошел и направился к Толе. Он уже успел высмотреть все, что ему было нужно. Пока он вертелся возле караульного, входная дверь дома несколько раз открывалась и снова захлопывалась. Цепкий взгляд маленького разведчика успел приметить находившихся внутри домика офицеров, солдат. Через окно можно было рассмотреть телефониста, склонившегося над полевым аппаратом. Кроме того, с места, где стоял караульный, Володя разглядел, где расположены пулеметы и охрана штаба. Возвращаясь к Толе, который уже подтянул Лыску к вершине холма, Володя нарочно выбрал лощинку, в которой его не мог заметить автоматчик, ходивший у главного входа каменоломен. Отсюда хорошо были видны минометные гнезда немцев и батарея полевых орудий на дальнем холме. Из хоботов содрогавшихся пушек бесшумно выпыхивало пламя: сперва - из одного, спустя миг - из второго, потом - из следующего. И через секунду запоздалые тяжелые, глушащие удары, как кувалдой, били по ушам мальчиков. Тугой воздух отворачивал полы пальтишек, Фашисты вели огонь по Керчи. - Запомнил, Толик? Гляди не спутай чего-нибудь. А я все, что в домике, разглядел. Определенно штаб. Можно нам теперь домой, а то Шустов там беспокоится. Ты тяни Орлика вниз. Если фашисты спросят, чего мы здесь болтаемся, будем валить на Лыску: скажем, что хотим спасти нашу лошадь. Мальчики, не спуская глаз с немцев, копошившихся у главного входа, ласково поглаживали измученную лошадь. Она дрожала, шаталась, на перебитой ноге проступила опять и запеклась кровь. Ребята совали Лыске свои сухари, но бедный коняга оставался равнодушным и отворачивал длинную унылую голову с белой пролысиной. Из больших мутных глаз лошади медленно выползали тягучие слезы. У обоих разведчиков заныло сердце, когда Орлик, с трудом подняв голову, взглянул на них и легонько, ласково заржал, приподняв верхнюю шершавую губу. Володя и Толя были так растроганы, что забыли уже о всякой опасности. Они были охвачены теперь только одним желанием - увести лошадь куда-нибудь подальше от опасности. Оба обмерли, когда услышали совсем рядом шаги и скрип гвоздей о камни. Над головами разведчиков, невольно вобравшимися в воротники пальтишек, раздался грубый окрик. К ним подошел солдат-артиллерист, заметивший ребят, возившихся около лошади. Толя, в первый раз увидевший так близко, вплотную перед собой, живого немца, совсем растерялся. Но Володя, чувствуя себя уже опытным по части необходимых сношений с неприятелем, стал показывать на перебитую ногу Лыски и просить немца, чтобы тот как-нибудь помог бедному животному. Солдат тупо слушал, очевидно ни слова не понимая, потом вдруг быстро нагнулся, схватил с земли увесистую каменюгу и с размаху, бросил в лошадь. Камень тяжело ударил Лыску по крупу. Лошадь тут же рухнула, перевалилась через голову и покатилась вниз по крутому спуску холма. Володя, стоявший около лошади в тот момент, когда солдат запустил в нее камнем, отскочил в сторону, поскользнулся на осыпи и тоже съехал вниз, а Толик Ковалев, всегда тихий и невозмутимый, внезапно пришел в такую ярость, что сам уже не мог с ней справиться. - Ты что, гад, коня мучаешь? - с тихим ожесточением глядя на гитлеровца, пробормотал он и, нагнувшись, стал шарить по земле в поисках камня. Зверский удар тяжелого немецкого ботинка пришелся ему в бок. Толя не успел встать с корточек и кубарем покатился по склону горы, увлекая за собой мелкие камешки, скрипя зубами, плача от боли, обиды и бессилия. Немец, даже не взглянув на мальчика, стал спускаться по другому скату холма. Володя подполз к товарищу: - Эх, ты... Здорово он тебя, Толик? Вот собака! Толя беззвучно плакал, глотая слезы и отворачиваясь. Он лежал ничком и обеими руками растирал ушибленный бок. - Еще хорошо, скажи, что он сам невооруженный был. Верно, из орудийной прислуги... А то бы он тебя... - сказал Володя. - Не очень он тебя повредил? Дай-ка я пощупаю. Подними рубашку... Эх ты, синячище... У, гад! Пускай скажет спасибо, что нам еще оружия не дали. Ничего, Толик, я его запомню, я его рожу где хочешь, хоть впотьмах, узнаю! В нескольких шагах от них бился со сломанным хребтом, затихая в предсмертной агонии, Лыска. - Загубили коня! - сокрушался Володя. - Им дай волю - они все загубят. Только воли-то им и не будет. Верно, Толик? Ну, пошли. Шустов ждет. Эх, прощай, Орлик. Солдат, ударивший Толю, тем временем поднялся из котлована и, не оглядываясь на мальчиков, прошел к своей батарее. - Идти можешь, Толик? Ну, пошли тогда. Но, сказав "пошли", Володя не пошел, а упал на колючую и холодную траву и пополз. Толя последовал за ним. Предосторожность эта не была излишней: фашисты, находившиеся у батареи, и те, что возились у главного входа, не должны были видеть, куда скрылись только что бродившие на склоне холма мальчишки. ... А Шустову уже казалось, что с момента ухода мальчиков прошел не один час. Он места не находил себе от беспокойства. Оба они с Ваней Гриценко не отрывались от щели. Шустов нащупывал нож за голенищем, то и дело поглаживал гранату, припрятанную за пазухой. Он готов был в любую минуту выскочить из подземной норы и броситься на выручку ребятам. Сперва он видел Володю, когда тот приближался к домику с проводами. Его тревожила затея маленького разведчика. Он уже корил себя, что недостаточно толково объяснил мальчикам, как нужно держать себя в разведке. Что делал Володя возле домика, Шустов разглядеть не мог. Мальчик пошел за угол дома, ко входу. Когда он исчез за поворотом, бедного Ивана Гавриловича начало трясти от волнения: "Ох, зацапают малого, пропал парень!" На миг Володя показался из-за скрывавшей его стены, и Шустову почудилось, что мальчик плачет, трет кулаками глаза. Когда Володя вышел из-за угла домика и направился наверх, Иван Гаврилович немного успокоился. Но вот оба маленьких разведчика поднялись в гору, и он снова потерял их из виду. Эти сорок минут, проведенные мальчиками на поверхности каменоломен, показались Шустову бесконечными. Он с трудом сдерживал себя, чтобы не выскочить наружу, не броситься к мальчикам. Услыхав пониже входа в лаз тихий шорох, опытный разведчик насторожился и одним глазком выглянул из щели. Перед ним лежали в сухой холодной траве Володя Дубинин и Толя Ковалев. - Уф... будьте вы неладны! - шумно, с облегчением вздохнул Шустов. - Погодите, сыночки, родные мои, постойте... Пока не скажу, не лезьте. - Он быстро осмотрелся, поглядел в сторону главного входа, выждал момент, когда немецкий часовой, повернувшись, начал вышагивать в противоположную сторону, и тихо дал команду: - Гуси-лебеди, домой! Ко мне! Кажется, и секунды не потребовалось для того, чтобы оба разведчика нырнули в отверстие лаза и оказались в объятиях дядьки Шустова. А он прижимал их к себе, бормоча: - Ух, спасибо, хлопчики, спасибо, что долго не мучили! Совсем мы с Ваней тут было извелись за вас... Ну, главное - все в порядке. Ну, спасибо, родные! Давайте закусите быстренько, да в обратный путь. По завалам пробираться - это вам не снаружи попрыгивать. Мальчикам не терпелось поскорей рассказать Шустову и Ване обо всем, что они увидели, рассмотрели, вызнали и что у них вышло при встрече с фашистами. Однако Иван Гаврилович, продолжавший вести наблюдение из каменной щели, велел им тихонько сидеть у него за спиной и даже цыкнул на расшумевшихся ребят: - А ну, тихо у меня! После обо всем доложите. Сказано было: отдыхать - значит, отдыхайте покуда. А какое тут - отдыхать! Мальчики не чувствовали уже никакой усталости. То состояние внимательной и тревожной настороженности, которое сковывало их движения на поверхности, теперь разом исчезло здесь, под землей. Ощущение опасности, от которой оба так ловко избавились, возбуждало и наполняло сердце веселой, жаркой гордостью. У Толи даже бок как будто перестал болеть. Они оба наперебой шепотом рассказывали Ване о своих приключениях, а тот слушал их с восторгом и завистью. Один только Шустов не отрывался от щели, которую он наполовину уже задвинул камнем, водворив его на прежнее место. Бывалый разведчик, он опасался, что исчезновение ребят с поверхности может быть замечено врагом, и тогда фашисты поднимут тревогу, начнут поиски. Но наверху все было тихо, только били поблизости орудия немецкой батареи, славшие снаряды в Керчь. Сменился часовой у главного входа шахты, уходили и возвращались солдаты пулеметных расчетов. К дому, где расположился, должно быть, штаб, два раза приезжал мотоциклист. По шоссе, ведущему в Керчь, продолжали двигаться автомашины с солдатами. Поднимался, розовея в ранних сгущавшихся сумерках, дым над горевшим Камыш-Буруном. На окраине Старого Карантина немцы продолжали выгонять жителей из домов, вышвыривали узлы, растаскивали пожитки шахтеров, живших в поселке. Оттуда слышались резкие голоса гитлеровцев, вскрики и плач женщин. - Вот фашистские катюги! Сволота - одно слово! - в сердцах говорил Шустов. Потом он взглянул на часы, вспомнив, что командир приказал разведчикам вернуться с донесением к семнадцати ноль-ноль, отполз от отверстия, еще раз всей грудью вдохнул свежий наземный воздух, подтащил камень, старательно заложил им отверстие в зажег лампочку, прикрыв ее чехлом. - Ну, двинули, дорогие мои, до дому, - шепнул он мальчикам. Они молча пустились в обратный путь: через завалы, через путаницу подземных ходов, по непроходимым, казалось бы, темным каменным галереям... В штабе они застали дежурившего там Жученкова, начальника вооружения подземной крепости. Все другие командиры находились на передовых постах. Там, в галерее верхнего яруса, у всех входов и на пересечениях основных ходов, партизаны закладывали фугасы. - Ну, посидим здесь, хлопчики, - сказал Шустов своим юным разведчикам. - Раз такое дело, что начальство сейчас занято, а вам, я гляжу, не терпится доложить, что видели, валяйте, дорогие, давайте докладывайте мне. Мальчики подробно рассказали Шустову обо всем, что им удалось приметить на поверхности. Но о чем бы они ни начинали докладывать, разговор обязательно переходил на Лыску-Орлика. Только и слышалось: "У них там шесть орудий на батарее... а в это время я стал тащить Лыску... а немец как взял камень да как пустит в Лыску, то есть в Орлика... а Орлик как упадет, так и покатился". Шустов даже огорчился: - Слушайте, гуси-лебеди мои, я вас про немцев спрашиваю, а не про ту коняку, царство ей небесное. Все же Шустову удалось получить у ребят все нужные сведения. Старый разведчик похвалил мальчиков, сказал, что из них толк выйдет, что для первого раза с делом они справились. Он заметил, что время уже позднее и пора идти на камбуз, том более что аппетит от свежего воздуха определенно прибыл. В столовой ребят встретили радостным шумом. Теперь все уже знали, что мальчики выходили наверх для разведки, Со всех сторон посыпалось: - Го! Герои наши прибыли... Ну как, благополучно? - Ну, рассказывайте, что там, наверху? Как наш Старый Карантин, не пожгли его немцы? - А Керчь наша еще держится? - Погодка-то какая наверху? Солнце видели? И так как Толя предпочитал набивать рот вкусными пончиками дяди Манто, вследствие чего ответы его были большей частью нечленораздельны, то за все отдувался Володя. Он отвечал, что наверху сыро и холодно, что море скрыто туманом, а солнце в дыму, который расползся на полнеба, потому что горит Камыш-Бурун. Рассказывал он, как фашисты выгоняли жителей с окраин Старого Карантина. Что касается самих гитлеровцев, то так, по внешности, они мало чем отличаются от других людей, только смотрят на все со злостью, сами все дергаются, озираются, ко всему прислушиваются и голову в воротники прячут, будто так и ждут, что им сейчас по шее дадут. Тетя Киля пыталась дать отпор партизанам, наседавшим на разведчиков: - Да будет вам, в самом деле, дайте ребятам отдохнуть! Ну что вы к ним пристали?.. Садитесь, мальчики, сюда, кушайте себе спокойненько. Спешить вам теперь некуда. Отоспитесь - тогда и станете рассказывать... Шутка ли, ребята у фашистов в зубах побывали, а вы на них навалились... Ешь, Володя, кушай, дорогой... Акилина Яковлевна принесла Шустову и мальчикам обед, всячески старалась угостить их получше и все спрашивала, чего бы еще им хотелось покушать. Она так рьяно оберегала покой разведчиков, что даже самые любопытные понемножку отстали от них. Только партизанские ребята Жора Емелин и Вова Лазарев, подобравшись к столу, за которым обедали разведчики, опершись на него локтями, завороженно смотрели на Володю и Толю и двигали ртами, словно помогали разводчикам жевать, а иногда, когда отходила в сторону тетя Киля, тихонько спрашивали: - А вы того фашиста убили, который каменюгой лошадь зашиб? - А чем его нам убивать было? - объяснял Володя. - Сухарями, что ли? Когда разведчики наверх выходят, им оружия не полагается. Ничего, пусть только тот фашист к нам сюда сунется - мы ему Орлика припомним! После обеда разведчиков вызвали в штаб. Узнать о данных разведки пришли все командиры. Дело в том, что штаб еще вчера разработал план ночной операции. Решили устроить вылазку наверх, внезапно напасть на немецкий штаб, разгромить его и отвлечь тем самым на себя силы, которые фашисты собирались подбросить к Керчи. Но чтобы лучше узнать обстановку в Старом Карантине, надо было сперва выслушать донесение разведчиков. Зябрев приветливо встретил Шустова и Володю, поздравил их с благополучным возвращением, а потом спросил: - А где же еще один разведчик? - Тетя Киля повела его в санчасть, - ответил Володя, вставая с табуретки. - Что это, животик у разведчика заболел, что ли? Перекормила, верно, его тетя Киля. - И совсем не так, - пустился торопливо объяснять Володя. - Толик от фашиста пострадал. Там гад один в Орлика... ну, то есть в лошадь, в Лыску шахтерского... камнем запустил, а Толик заступился и хотел того фашиста тоже камнем... А фашист как даст ему ногой с размаху... - Эге, - сказал Зябрев, - это у вас, выходит, была разведка с боем! Здорово! Орлы! Комиссар скрыл улыбку, появившуюся было у него на лице, и обратился к Володе: - С камнем против Гитлера воевать глупо, ты бы это как командир группы объяснил своему Толе. Такой нелепой выходкой можно всю разведку провалить... - Есть объяснить, что нелепо, товарищ комиссар! - отчеканил Володя. - Только мы первые того фашиста и не трогали, он сам... в коня... - Александр Федорович, - вмешался Шустов, - вы лучше с ним не связывайтесь, а то он опять два часа про того мерина будет рассказывать. Я уж с ним тут бился, бился... Позвольте, я вам сам доложу. - Правильно, товарищ Шустов, - сказал Зябрев. - Ты давай докладывай об итогах разведки... А ты, Володя, слушай и вникай. Учись, как о разведке надо докладывать. А потом, когда Иван Гаврилович доложит, может быть, и ты что-нибудь прибавишь. И Шустов коротко, деловито доложил обо всем, что успели узнать он и мальчики во время разведки. Володя с удивлением слушал, как старый разведчик сообщал таг кие подробности, увиденные им, мимо которых, совершенно не замечая их, прошли ребята. - В домике этом, несомненно, штаб, - говорил Шустов. - Всего вернее, надо думать, командный пункт батальона, усиленного артиллерией. Батарея расположена в четырехстах метрах от главного входа. Батальон - номер четвертый. Это я на номерных знаках мотоциклистов заметил. Телефонная связь идет через поселок. Оборвать будет легким делом... Когда Шустов кончил докладывать о разведке, Зябрев и комиссар еще раз подробно расспросили Володю обо всем, что он успел рассмотреть в домике с проводами, велели нарисовать на бумажке расположение пулеметных гнезд и где стоит часовой. После этого Володе заявили, что он свободен. Когда он вышел из штаба, его нагнал Корнилов. - Пойдем в санчасть, наведаемся, как твой спутник себя чувствует, - сказал политрук. - Молодцы вы, ребята, - задание выполнили. Ну, а завтра я примусь выполнять свое обещание: будем с вами заниматься в тире. Сделаю из вас снайперов на славу, если только у вас терпения хватит. В санчасти слышались какие-то крики и возбужденные голоса. Оказалось, что две фельдшерицы и Нина Ковалева никак не могли удержать на койке пострадавшего во время разведки Толю Ковалева. Ему надо было положить свинцовую примочку на кровоподтек, а он молча отбивался, дрыгая ногами, и не давался. Увидев вошедшего политрука, он сел на койке и пробормотал жалобно: - Товарищ политрук, скажите им, чтоб они меня не лечили. У меня уж прошло все... только с виду осталось. Им делать нечего, вот они на меня и навалились для упражнения. Но Корнилов, взглянув на огромный фиолетовый, местами зеленый, словно растушеванный химическим карандашом, кровоподтек на боку у Толи Ковалева, строго приказал ему лежать смирно и подчиняться всем требованиям военной медицины. Услышав, что лечить его будут по правилам не простой, а военной медицины, Толя сдался. - Ну, а мне надо в штаб обратно, - объявил Корнилов, - у нас совещание. Завтра... - Он на мгновение задумался и потом продолжал быстро: - Завтра, если, конечно, все будет благополучно, утром встретимся в тире. Отдыхайте нынче, ребята. ... День 12 ноября 1941 года подходил к концу. Наверху, на поверхности земли, где сегодня впервые побывали юные разведчики-партизаны, было почти так же темно, как внизу, в глубине каменоломен. С моря задувал холодный нордовый ветер. Зябко ежились немецкие солдаты, поставленные в караул у входа в подземелье. А глубоко внизу, в медицинском пункте подземной крепости, где все уже пропиталось аптечными и больничными запахами, а стены были завешаны белыми простынями, у койки, куда насильно уложили Толю Ковалева, дежурила сестра его, Нина Ковалева. Ей было очень скучно. Братишка уснул. Она вынула из-под подушки свой школьный дневник, куда недавно еще записывала задания на дом, а теперь заносила все события подземной жизни, подсела поближе к фонарю, стоявшему на белой тумбочке, и стала писать химическим карандашом на разграфленных страницах, где было напечатано сверху: "Предметы", "Что задано", "Оценка (отметка) успеваемости", а внизу "Подпись учителя". Она писала, старательно выводя буквы, прикусив кончик языка, порой сникала над тетрадкой пригорюнившись. Иногда тяжелая слеза вдруг падала на страницу. Тогда девушка, спохватившись, осторожно снимала ее промокашкой. Потом она положила карандаш, задумалась надолго и, привалившись к холодной каменной стене, незаметно задремала. Братишка ее проснулся вскоре и увидел возле своего изголовья на табурете дневник сестры. Мальчишкам уже давно хотелось вызнать, о чем пишет каждый вечер Нина Ковалева. Толик присел на койке и, заглянув через плечо сестры, прочел: "Сегодня в Старый Карантин выходили наши разведчики: Володя Дубинин и Толик. От них узнала о том, что наш Камыш-Бурун горит. Как обидно! Разве плохо жилось нам в этом городе, в таких прекрасных новых домах, созданных во время пятилетки! Горит завод. Неужели и школа наша, носящая имя Максима Горького, тоже будет разрушена? Как все мы любили это чудесное здание! Все приезжие, кто его видел, говорили, что такой школой гордилась бы и Москва. Но настроение у наших партизан сейчас боевое. Так хочется отомстить Гитлеру за кровь наших братьев и отцов! Наверху немцы, а мы будто живем в другом государстве - под землей. Наши готовятся отомстить врагу, нанести удар... Немец зашиб во время разведки ногой Толика. Он в медпункте. Сижу у его койки, скучаю". Толя, как и другие мальчики, был уверен, что Нина пишет в свой дневник разные глупости. Он был сейчас удивлен, что сестра его каждый день записывает в тетрадь такие серьезные и важные слова. К тому же Толя был польщен, что в записях сестры нашлось место и его истории с немцем. Он еще раз осторожно взглянул на открытые страницы дневника. Ай да Нинка! Кто бы мог подумать - какая стала сознательная! В это время из-за занавески, отделявшей медпункт от проходного штрека, донесся тихий шепот: - Толик, не спишь? - Нет, - также шепотом, отвечал Толя. Из-за занавески высунулась голова Володи Дубинина. - Все у тебя действует? - Все. - Ходить можешь? - Сколько хочешь. - Ну тогда иди сюда, только тихо. Толя тихонько слез с койки, на цыпочках обошел сестру и выскочил за занавеску. - Слушай, - сказал ему Володя и ударил товарища кулаком по плечу. - Слушай, что я вызнал. Сегодня наши ночную вылазку сделают, будут у немцев штаб взрывать, который мы разведали. Я уже целый час везде бегаю - командира или комиссара найти хотел. Их не разыскал, к начальнику штаба подкатился, чтобы нас тоже на вылазку взяли. - Ну, а он что? - Ну, он сперва рассуждать начал, говорит: оружие разведчика - это глаза и уши, вам ночью наверху делать нечего. А потом как будто согласился, только велел с командиром договориться окончательно. Вот я и зашел за тобой. Идем командира уговаривать. Ваня Гриценко там уж возле штаба... Сторожит... Ребята поспешили к штабу. Навстречу им то и дело попадались партизаны и бойцы с фонарями. Они молча, не оглядываясь, проходили мимо и, разминувшись, шагали дальше, пропадая за поворотами штреков, и только качающийся свет фонарей еще некоторое время шарил по каменным стенам, а потом растворялся в темноте. Несмотря на поздний час, в каменоломнях сегодня не замирала жизнь. Гудели телефонные сигналы. Вдалеке стучали чем-то металлическим. Слышался негромкий говор. Голоса звучали сурово и сдержанно; да и в самой походке людей появилась какая-то особая подобранность. Чувствовалось, что в подземной крепости готовится серьезное дело. Командир, которого ребята изловили у входа в штаб, сперва и слышать не хотел о том, чтобы брать мальчиков на вылазку, но мальчишки так напирали на него, так слезно умоляли, что он в конце концов как будто сдался. - Ладно, орлы! - Он лукаво поглядел своими зоркими глазами в лица ребят, осветив их фонарем. - Если вы не очень утомились, возьмем вас. Только нам выступать еще не скоро. Вы отправляйтесь сейчас к себе, ложитесь все вместе, чтобы вас потом искать не надо было, и хорошенько выспитесь. Вам сегодня за день досталось - я вижу, вы носами клюете. Что глаза таращите? Осовели? Мне нужны орлята, а не совята. Операция у нас предстоит крайне утомительная. Ложитесь спокойно. Я за вами пришлю, когда выступать будем. Я считаю, что мы с вами договорились. Верно? Ну, давайте ваши руки. Командир протянул руку. И руки ребят, как голуби, доверчиво опустились на его широкую раскрытую большую ладонь. Прихватив в нее сразу все три сунутые ему руки, командир крепко сжал их и долго не отпускал. Потом он опять посветил фонарем в лица ребят и сказал: - Только вот что, орлы: я через полчаса проверить пришлю, легли ли вы. И если у вас хоть какая свечечка там гореть будет, - конечно: никуда ни одного не возьму. Смотрите у меня! Он отпустил их руки, и ребята, прыгая от восторга, хлопая друг друга по спине, бросились к своему штреку. У поворота Володя оглянулся. Командир, высокий, в расстегнутой на широкой груди стеганке, под которой была видна тельняшка, стоял у входа в штаб и, подняв над головой фонарь, заслонив другой рукой глаза от света, смотрел вслед мальчикам. Володя как командир группы приказал своим разведчикам лечь к стенке на каменной лежанке, а сам пристроился с краю. Он решил на всякий случай быть начеку: загасил фонарь и лежал с открытыми глазами, прислушиваясь к каждому шороху. В каменоломнях все стихло. Лишь где-то в далекой галерее по-прежнему раздавался металлический стук, иногда слышались шаги и голоса в штабе. Только сейчас Володя почувствовал, как он устал за день. Легкий, приятный звон плыл по всему телу и отдавался в ушах. В глазах стали роиться бронзовые жучки. Быстро завертелись оранжевые, искрящиеся колеса, как в фейерверке, а подушка под головой провалилась куда-то. И вдруг все тело стало легким, отделилось от сенника и начало плавно парить над бездной, полной бегающих светлячков. И Володя стал опускаться в этот покой, теплые волны которого заливали его с головой. Они ласково мазнули по глазам, ресницы прилипли к ресницам, и стало необыкновенно хорошо. "Ну и хитрый этот наш командир!" - громко проговорил Володя. Но ему только показалось, что он произнес эти слова. На самом деле губы его даже не двинулись. Он спал. Глава IX КАМЕНЬ НА СЕРДЦЕ Время не шло. Его вообще как будто не было. Володя вскочил оттого, что ему показалось, словно он проспал что-то очень важное - такое, что никогда уже не повторится. Сев на своей лежанке, он прислушался. Рядом ровно дышали Ваня и Толик. Гулко, будто отдаваясь где-то в темноте, стучало собственное, непонятно чем всполошенное сердце. Тревожный ропот доносился из соседних галерей подземной крепости. Что-то случилось... Володя не знал, сколько времени прошло с той минуты, когда он нечаянно заснул. Трудно было определить время под землей, где всегда было одинаково темно, где люди отвоевали себе у камня узкие пространства, доверху налитые постоянной тьмой, а у этого мрака, у черного пустынного безмолвия отстаивали небольшие оазисы света, возникавшие там, где зажигались фонари или лампочки-шахтерки. Там, наверху, так легко было определить время, движение которого здесь как будто совсем отсутствовало. Дома ночью били часы на кухне. С рассветом можно было посмотреть на отцовский хронометр, тот самый, что однажды испортил и сам починил Володя. Сестра Валя, всегда боявшаяся проспать, заводила будильник, который имел отвратительное обыкновение назойливо трезвонить тогда, когда больше всего хотелось спать и не было ни малейшего желания вылезать из-под одеяла. По утрам, точно в положенный час, слышался густой бас гудка на заводе имени Войкова, по ту сторону бухты. Он как бы давал тон, и сейчас же в разных концах города хором подхватывали его голос заводские гудки других предприятий. Если было тепло и спали при открытых окнах, а ветер дул с моря, то слышно было, как бьют на кораблях склянки. В полдень раскатывался пушечный выстрел из Старой крепости. Летом в семь часов вечера начинала играть музыка в сквере. Словом, наверху у каждого часа было свое особое, приметное звучание, свое освещение, свои тени: утром длинные, днем короткие, к вечеру снова вытягивавшиеся. Здесь же, под землей, всегда было черно и тихо. "Неужели проспал, а командир обманул, не разбудил? Вот смеяться над нами будут! Провели, как маленьких!" От этой мысли Володе стало сразу так жарко, что зачесалось все тело. Он поерзал плечами, спустил ноги с лежанки и услышал голоса в темноте. Доносились лишь отдельные слова, но Володя узнал низкий, глуховатый голос комиссара. Иван Захарович говорил кому-то: - Товарищи, вы расходились бы по своим местам! Толпиться здесь нечего. Это делу не поможет. Послышался взволнованный говор многих людей, слова сливались. Слышно было только, что говорят несколько человек сразу, словно перебивая друг друга, но при этом стараются говорить очень тихо. Опять донесся голос комиссара: - Хорошие мои, я ж понимаю сам... Но состояние у него безнадежное... Что? Нет, вряд ли в чувство придет... Это только с таким могучим организмом можно было на ногах удержаться. Ведь весь череп разбит... - Когда несли мы его сверху, мне уже все стало ясно... - сказал кто-то, и Володя узнал голос Корнилова. - Как ни тяжело, надо глядеть правде в глаза: командира потеряли... Володя растолкал спавших мальчиков, схватил их за рубашки, подтащил к себе, стал трясти. Непослушными стали сразу словно запекшиеся губы: - Слышь?! Дядю Сашу... Зябрева... Э-эх, ты! Насмерть ранили. А я тут проспал с вами... Ну вас!.. Он оттолкнул от себя ребят, кинулся бегом на голоса в темноту проходной галереи, увидел свет фонарей, налетел на кого-то в полумраке и почувствовал, как большая, обхватившая всю макушку рука легла ему на голову. - Вот, Дубинин, дела какие у нас, - услышал Володя голос комиссара над собой. - Что же вы нас не разбудили, товарищ комиссар... Ведь обещались же... - Эх, друг, что уж тут... Ты еще свое пободрствуешь, а вот командира нашего уже вовек не разбудить. Красавец человек был... Володю уже тянули за локоть незаметно подошедшие сзади Толик и Ваня. Подошли другие партизаны. Никто не спал, несмотря на ранний утренний час. Все говорили тихо, словно боясь разбудить кого-то. Но из разговоров мальчики узнали, что произошло на поверхности, пока они крепко спали в своем уголке. А случилось вот что. Как было задумано командованием отряда, партизаны сделали ночную вылазку на поверхность каменоломен: следовало оттянуть на себя часть вражеских сил, наступавших на Керчь. Кроме того, важно было уничтожить немецкий штаб, обосновавшийся так близко от партизанской подземной крепости. Ясно было, что фашисты готовятся атаковать партизан. И вот ночью ударная группа партизан в тридцать человек поднялась на поверхность через неизвестный врагу лаз, по которому ходили разведчики. Группой командовал сам Зябрев. С ним были также Лазарев, Корнилов, Жученков, Сергеев с десятком комсомольцев - самые надежные и отборные люди. Иван Захарович Гриценко пулеметом своим, установленным у входа, прикрывал группу. Фашисты обнаружили отряд, и среди них поднялась невероятная паника. Гитлеровцы открыли беспорядочную стрельбу. Партизанам удалось в темноте уложить немало фашистов. Домик, где помещался штаб, был разгромлен и взорван гранатами. Партизаны успели нарушить связь с командованием других германских частей. По всей округе Старого Карантина поднялась лихорадочная пальба, взвились осветительные ракеты. Части, подготовленные к отправке в Керчь, где продолжались еще бои за город, бросились на подмогу разгромленному батальону. Ясно было, что они теперь задержатся в Старом Карантине и Камыш-Буруне, а это, конечно, облегчало положение защитников Керчи. Но дорого обошлась партизанскому отряду эта смелая вылазка. Пулеметная очередь, выпущенная наугад в темноте одним из гитлеровцев, огненным бичом хлестнула шедшего впереди отряда Зябрева. С простреленной головой, с несколькими пулями в плече, он удержался на ногах. Он продолжал подавать команду, руководил действиями отряда и лишь в последнюю секунду, чувствуя, что силы и сознание покидают его, приказал партизанам отходить назад, в свою подземную крепость, и передал командование начальнику штаба Лазареву. Гриценко точным отсечным огнем своего пулемета не давал фашистам окружить отряд. То слева, то справа возле группы партизан вставала невидимая, но для врага непроходимая стена пулеметных очередей Гриценко. Отбиваясь от наседавших со всех сторон гитлеровцев, отряд вернулся в каменоломни, неся на руках впавшего в беспамятство командира и пострадавших в схватке бойцов Рябенко, Кужельного и Павленко. Тихо пробираясь среди партизан, столпившихся в проходной галерее, мальчики подошли к помещению санчасти. Туда никого не пускали. Из-под простыни, закрывавшей вход, доносились хриплые, клокочущие тяжелые вздохи, перемежающиеся с глухими стонами. На минуту из-за простыни высунулась военфельдшер, или, как звали ее, докторица Марина. - Скажите там, чтоб сюда скорее комиссара и начальника штаба... - торопливо проговорила она и опять скрылась за простыней. Через минуту в санчасть мимо расступившихся партизан прошли Котло и Лазарев. Наступила тяжелая тишина; потом освещенная изнутри простыня заколебалась, по ней прошла грузная тень комиссара, и он вышел к партизанам. Он постоял минутку, молча снял с головы ушанку. Партизаны, поняв его без слов, обнажили склоненные головы; я Володе показалось, что каменные стены вокруг чуточку сдвинулись и своды опустились на самые головы людей. "Красавец человек", - вспомнил он слова комиссара и шепотом сказал Ване: - А он вчера меня сам за руку поблагодарил... за разведку. Вечером партизаны хоронили Зябрева. В одном из тупиков узкого штрека, где было много нарезанных плит ракушечника, сложили подобие каменного гроба. В него был опущен командир. Тело было накрыто плащ-палаткой. Надя Шульгина и Нина Ковалева, заплаканные, опухшие, опустившись на колени, положили у изголовья павшего самодельные, вырезанные из бумаги цветы. Горели свечи, поставленные у гроба. Володя вглядывался в красивое, но цветом своим теперь походившее на серый известняк, крупное лицо Зябрева. Его душили слезы, но он только гулко глотал что-то время от времени да все смотрел и смотрел на померкшее, окаменелое лицо Зябрева. Ему пока не приходилось так близко сталкиваться со смертью. Дико и страшно было думать, что вчера еще так внимательно и ласково расспрашивавший его командир, сильно и уверенно несший свое прекрасное тело в теснинах подземелья, отныне останется здесь, среди серых камней, сам неподвижный и холодный, как камень. Сейчас гроб заложат сверху вместо крышки тяжелыми плитами ракушечника. Камни лягут на грудь, на остановившееся сердце командира. Потом потушат свечи. Все уйдут из этого штрека. А дядя Саша, командир Зябрев, останется здесь, уже отнятый у жизни, став частью того холодного каменного пространства, душную тяжесть которого вдруг с такой силой ощутил Володя. Он вначале плохо слышал, что говорил комиссар: - Товарищи партизаны, товарищи командиры, жены, сыновья, дочери партизанские, мы осиротели! Нет у меня сейчас слов, которые бы годились... нет таких слов, чтобы сказать вам все, что хочется сказать о нашем командире, павшем смертью храбрых. Придет время - скажут о нашем командире настоящие слова. Может быть, и книжки напишут. А наша с вами задача: память его не словами, а делом закрепить. Возьмите тверже в руки свое оружие, товарищи партизаны! Поднимите его выше! Над прахом нашего боевого товарища клянитесь не выпускать это оружие, которое вручил нам народ, и действовать им до полной победы над фашистскими паразитами, что ползут, как вши, сейчас там, наверху, по нашей чистой земле. Клянитесь мстить им за страдания нашей родной земли, за смерть нашего славного командира... И все, как один, в безмолвной клятве потрясая оружием, подняли его к каменным сводам подземной усыпальницы. Пионеры, у которых не было никакого оружия, вскинули над головой ладони рук, отдавая последний салют командиру. А Корнилов, оглянувшись, принял из рук шагнувшего к нему бойца сверток красной материи, развернул его. И, освещенное качающимся пламенем свечей и фонарями, из рук его словно хлынуло на пол что-то шелковисто-красное, с оборванными, бахромчатыми краями. Это было знамя морской пехоты, которое бойцы уберегли от врага и сохранили, спускаясь в партизанское подземелье. Во многих местах его пробили пули и осколки. Алые края были иссечены на полосы. Бережно, как святыню, Корнилов расправил темно-красную материю и накрыл ею сверху тело погибшего командира. Потом он опустился на одно колено и поцеловал уголок знамени, свисавший с камня. И все партизаны, один за другим, подходили, опираясь на винтовки, склонялись на одно колено и целовали боевое знамя, под которым спал вечным сном Александр Федорович Зябрев. Долго поддаваться горю было нельзя. Все понимали, что теперь, после дерзкой вылазки партизан, перепуганные гитлеровцы примут все меры, чтобы уничтожить подземную крепость. Каждую минуту следовало ждать незваных гостей. Охрана входов в каменоломни была усилена. В верхних галереях и штольнях заложили дополнительные фугасы. Их можно было взорвать, включив ток небольших батарей, которые находились в ведении бывшего начальника каменоломен Жученкова, ныне командира подрывников и заведующего вооружением. Командование всем отрядом принял на себя бывший начальник штаба Лазарев, которого хорошо знали шахтеры. Человек хозяйственный, внимательный, всегда уравновешенный, спокойно-неторопливый в движениях, он прекрасно ориентировался под землей и отлично разбирался в людях. Был он старым членом партии и давно уже снискал всеобщее уважение. Может быть, в нем не было той веселой лихости, той смелой, а подчас и дерзкой хватки, с какой брался за дело покойный Зябрев, но сейчас сама обстановка требовала от командира большей осторожности и размеренности действий. Словом, не было под землей человека, который бы не считал, что уж кто-кто, а Семен Михайлович Лазарев справится. Личный состав отряда Лазарев знал отлично: еще при организации отряда он сам вместе с Зябревым тщательно подбирал надежных, подходящих для строгого дела людей, взыскательно проверяя каждого человека. По поручению Зябрева, он привлек камыш-бурунских коммунистов, рыбаков и шахтеров. Совместно с Зябревым находили они нужных людей среди беспартийных. И Манто, и Яков Трофимович Гайдаров, и многие другие партизаны, в партии не состоявшие, но не мыслившие своего существования без Советской власти, охотно вошли в отряд по предложению Зябрева и Лазарева, взявших их из народного ополчения. После того как в гарнизон подземной крепости влились остатки роты моряков Петропавловского, Лазарев сам проверил каждого прибывшего, подолгу беседуя с ним с глазу на глаз. Весь отряд был приведен к партизанской присяге. Каждый скреплял своей личной подписью клятвенное обещание мстить врагу и не щадить сил и жизни для победы народа над захватчиками. Начальником штаба стал теперь старший лейтенант Александр Николаевич Петропавловский. Кадровый военный - "военная косточка", говорили про него партизаны, - он сумел быстро перевести всю жизнь подземной крепости на подлинно армейскую, фронтовую колею. Он объяснил командованию, что из тактических соображений надо сократить и строжайшим образом ограничить район, занимаемый партизанским отрядом под землей. Новый начальник штаба составил точную карту этого района. Вместе с Жученковым, который отлично знал каждый уголок каменоломни, Петропавловский, держа компас и планшетку в руках, обошел все три горизонта, составляя по азимуту точный и подробный план галерей, который он потом нанес на общую карту. Были установлены точки постов, места расположения ударных групп и станковых пулеметов. Пулеметы располагались таким образом, что их можно было в случае нужды самым кратчайшим путем перебросить из одного сектора в другой. По предложению Петропавловского внутренний район каменоломен, занятый партизанами, обнесли подземными, специально построенными стенками из ракушечника. Стенки теперь преграждали доступ во все коридоры, которые вели с поверхности в глубь земли. Для того чтобы выйти в верхние галереи на разведку, надо было вынуть определенный, заранее намеченный камень из стены. Кроме того, стены были замаскированы. Извлекать камень, заложенный в проходе заградительной стенки, надо было очень осторожно. За этим каждый раз наблюдал сам Жученков. От разведчиков Петропавловский требовал сведений точных, не допуская лишних разговоров при сдаче рапортов. Володя на первых порах даже невзлюбил нового начальника, когда тот выставил его из штаба, куда мальчики вошли не спросясь. Но теперь и сам Володя и его юные разведчики, выполняя какое-нибудь задание начальника штаба, рапортовали ему раз от разу все короче и точнее. Они уже не болтали руками при этом, а смирно стояли на месте, и Петропавловский был доволен, что ребята хорошо усвоили заведенный в подземной крепости порядок. Пионеры обычно несли поочередно дежурство у телефона в штабе. Однажды Петропавловский, застав в штабе дежурившего там Володю, подсел к нему и, пользуясь свободной минутой, завел разговор с мальчиком, к которому он давно уже внимательно приглядывался. - А я сперва, Володя, думал, что Иван Захарович, пулеметчик наш, твой отец: очень уж он о тебе заботится. - Он мне двоюродный дядя, - отвечал Володя. - А с Ваней мы всю жизнь дружим. С детства. - А где отец твой? - Он у меня моряк. Теперь на Черноморском флоте. - А мать есть? У Володи потемнело лицо и так дернулись брови над опустившимися внезапно только что горделиво блестевшими глазами, что Петропавловский невольно подсел ближе и положил Володе руку на плечо. - Не знаю я, товарищ Петропавловский, - очень тихо сказал Володя. - Надеюсь, что жива. А как она там, кто знает... - Ничего, будем надеяться, что все обойдется, - успокоил его Петропавловский. - Нам тут, под землей, не сладко, да и там, конечно, теперь жить у фашистов под началом радости мало. У меня, дружок, тоже мать одна осталась... в Ленинграде. Потом стали вспоминать Керчь, куда Петропавловский приехал из Севастополя в первый же месяц войны. Петропавловский рассказал, как однажды, в ночь на 28 октября, после первой бомбежки он был дежурным по керченскому гарнизону и находился в комендатуре. В Керчи объявили воздушную тревогу. Начался налет, в комендатуру прибежал милиционер и сообщил, что с Митридата кто-то дает сигналы врагу. Петропавловский вместе с патрулем отправился к Митридату и увидел, что на склоне его действительно появляются через равные промежутки времени вспышки белого и красного света. Потом замигали сигналы по азбуке Морзе. Петропавловский хорошо разбирался в морзянке. Он попытался прочесть сигналы, но понял, что они шифрованные. Вместе с патрульными он бросился туда, где вспыхивали сигналы. Однако предатель успел убежать, оставив на месте сигнальный аппарат. - Хорошо, что вовремя мы это дело обнаружили, - рассказывал Петропавловский, - а то натворили бы нам в эту ночь... Мерзавец, видимо, знал, что у нас в порту тогда имелось. Не успел все-таки свое подлое дело до конца довести. А кто первый заметил, знаешь? Один из ваших пионеров. У вас в Керчи, по-видимому, ребята молодцы. Мне потом милиционер из патруля ПВО сказал, что прибежал к нему какой-то паренек, запыхался весь и говорит: "На Митридате кто-то фашистам сигналы подает. Честное, говорит, пионерское!" Мне милиционер тогда даже и фамилию сказал пионера того. Может быть, и ты знаешь... Погоди. Оглоблин, что ли... Нет. Колодин, кажется. - А может, Дубинин? - спросил, глядя прямо в глаза начальнику штаба, Володя. - Стоп! Дай сообразить... Это что же получается? Ну и память у меня стала! - воскликнул Петропавловский и смущенно уставился на Володю, словно увидел его в первый раз. - Значит, ты? Вот так сошлось колечко! А я-то ему рассказываю... и он, главное, слушает! С этого дня начальник штаба стал окончательно уважать командира группы юных разведчиков. Наведению под землей твердого, военного порядка много способствовал Георгий Иванович Корнилов. Опытный армейский политработник, он сразу понравился всем, а особенно ребятам, своей подчеркнутой военной выправкой, краткостью и точностью слов. Сам великолепный стрелок, профессиональный военный человек, он во все дела умел вносить четкий боевой распорядок. Делал он это как-то очень легко, без нажима, без подчеркнутого щелканья каблуками и даже без казавшихся кое-кому обязательными словечек "порядок" или "точно". Тем не менее люди невольно прислушивались к его резковатому голосу, тотчас кидались выполнять приказание, данное двумя-тремя броскими словами. Ребята скоро заметили, что партизаны подтягиваются при Корнилове, незаметно начинают подражать ему и сами стараются держаться так же молодцевато, как политрук. Корнилова назначили заместителем комиссара. Ему же была поручена воспитательная работа среди младших обитателей подземной крепости. На другой день после похорон Зябрева Корнилов пришел в маленький штрек, где на каменной лежанке отдыхали Володя и Ваня Гриценко. Ночь была беспокойная: немцы обстреливали на всякий случай район каменоломен, а к утру бросили в несколько шурфов глубинные бомбы и фугасы. Взрывы обрушили участок верхних галерей, завалили два-три шурфа, но не причинили большого вреда подземной крепости, только вызвали ночью некоторый переполох грохотом обвалов, раскатившимся по всем каменным ходам. Все же дважды ночью объявляли тревогу, и потому мальчики не выспались и сейчас, после работы, отдыхали. Корнилов сел на край лежанки, удержал рукой пытавшихся вскочить мальчиков: - Отдыхайте, ребята, отдыхайте. Кто знает, какая ночь будет! Вы сегодня где работали? - Мы сегодня, дядя Гора, верхний горизонт "Киев" минировали с Владимиром Андреевичем, с его подрывниками. - Ого! - сказал Корнилов. - Уж если вам Жученков доверяет, значит, вы заслуженными партизанами стали. - А он нам, дядя Гора, так сказал: "Вас, говорит, Манто мне рекомендовал: хорошо, говорит, сухари перебирали. Ну, значит, и с пряниками для фашистов справитесь". Мы там мины носили и еще потом выдалбливали в камнях дырки. Это все-таки поинтереснее будет, чем крупу пересыпать на камбузе. Корнилов перелистал книжки, которые выпали из-под подушки у Володи. Отложил их аккуратно в сторону. - Я к вам вот зачем пришел, - сказал он. - Оба вы пионеры. И Толя Ковалев то же самое. Надо бы нам тут как-нибудь пионерскую организацию наладить. Люди мы все советские, должны везде, хотя бы и под землей, жить по-советски, чтобы все было честь честью. Есть у нас ребята: Вова Лазарев, Жора Емелин. Они как-то в стороне оказываются. Это разве годится? По-моему, нет. - Так они же малята совсем, - сказал Ваня. - Верно, дядя Гора, - поддержал его Володя. - У них еще до пионеров нос не дорос. - Ну, во-первых, у Жоры Емелина дорос. Ему, как я выяснил, десять лет. Вове, правда, восемь, но он так и рвется. И знаешь, если учесть военную обстановку и затем наши особые условия, я бы принял досрочно. А? Как по-твоему, Володя? - Дядя Гора, а можно их принять кандидатами в пионеры? - Ну уж этого, брат, я что-то не слыхал. Кажется, в пионерском уставе такого нет. Я думаю, что, если они ребята подходящие, можно их принять. Тогда у нас будет своя пионерия. Ну, скажем, отдельное пионерское звено имени Зябрева при партизанском отряде Старого Карантина. Володя сразу сел на лежанке, отбросив одеяло. - Имени дяди Саши? - Глаза его заблестели, он от волнения потер подбородком плечо. - Ох, дядя Гора, здорово вы это решили!.. Правда, Ваня, хорошо? - Дядя Гора плохо не решит, - сказал Ваня. - Только у нас даже и галстуков на всех не будет. Где тут материал красный достанешь, под землей-то? Корнилов задумался, посмотрел в лицо Володи, потом решительно сказал: - Будут галстуки! Вот ты и Ваня новичкам свои отдадите. - Ну уж это, дядя Гора, положим. Это уж знаете... - запротестовали оба пионера. - А вы получите новые, - произнес Корнилов. Какое-то загадочно-торжественное выражение вдруг появилось на его суховатом лице. - Получите, ребята! Обещаю. x x x Весь следующий день мальчишки были заняты оборудованием красного Ленинского уголка на нижнем горизонте. Жены партизан пожертвовали для этого свои лучшие ковры, захваченные из дому перед уходом отряда под землю. Надя Шульгина и Нина Ковалева развесили красивые многоцветные виды, вырезанные из старых журналов. Володя, устроившись под фонарем, до ночи рисовал цветными карандашами портрет Ленина, скопировав его с журнала. Партизаны то и дело заходили в уголок, чтобы полюбоваться Володиной работой. Сюда же снесли все имевшиеся под землей книги. Володя тоже притащил в уголок книжки, которые хранились у него под подушкой на лежанке. Они уже успели немножко отсыреть и разбухли. На другой день дядя Яша Манто подкатил сюда сверху свой мотоцикл, надоевший всем обитателям второго горизонта пальбой и газолиновой вовью. Володя укрепил над столом, покрытым газетами, маленькую электрическую лампочку. Манто для пробы завел свой мотоцикл в соседнем штреке. Лампочка, вспыхнув, осветила увешанные коврами и картинками каменные стены, мандолину дяди Яши, обернутую мешком для предохранения от сырости, шашки, груду пожелтевших косточек домино, патефон с картонной стойкой для пластинок, уже расклеившейся от подземной сырости. Немцы несколько раз предпринимали неуверенные попытки проникнуть в подземное царство партизан, но посты охранения открывали огонь и тотчас же вызывали по телефону подмогу. Из кромешной тьмы в немцев летели гранаты, и гитлеровцы должны были спешно отступать, с трудом унося ноги на поверхность. Вечером, воспользовавшись затишьем, Корнилов организовал прием Жоры Емелина и Вовы Лазарева в пионеры. Командир отряда Лазарев и комиссар Котло заняли почетные места за столом, на котором лежали два пионерских галстука. У входа в уголок толпились партизаны. Корнилов подошел к столу и откозырял командиру: - Товарищ командир отряда, разрешите обратиться к товарищу комиссару? Комиссар и командир встали. - Обратитесь, - разрешил Лазарев. - Товарищ комиссар партизанского отряда, прошу принять рапорт особого отдельного пионерского звена имени товарища Зябрева. - Затем Корнилов скомандовал: - Звено, к рапорту построиться! Шесть шагов вперед! Партизаны у входа в красный уголок расступились, и пятеро мальчиков, шагая в ногу, вошли в помещение уголка и замерли перед столом. Володя отделился от строя, вышел вперед, отсалютовал комиссару. В тишине раздался его громкий голос: - Товарищ комиссар партизанского отряда! Особое отдельное пионерское звено имени Зябрева при партизанском отряде Старого Карантина прибыло в полном составе для оформления организации. Отсутствующих нет, все здоровы. Присутствует пять пионеров, из них двое только еще сейчас примутся... - Володя сбился, оглянулся на Корнилова, который ободряюще кивнул ему, и поправился: - То есть вступят. Рапортует командир звена и группы юных разведчиков - пионер Дубинин Владимир. Рапорт сдан. - Рапорт принят, - отвечал комиссар и неслышно спросил командира: - Так, что ль, говорить-то надо? Лазарев, выручай, забыл уж я немножко. - К принятию Торжественного обещания - звено, смирно! - скомандовал Володя и, четко повернувшись, отшагнул в строй, где снова сделал поворот на месте кругом. - Емелин Георгий и Лазарев Владимир! - вызвал комиссар, поглядев в бумажку. Десятилетний Жора Емелин и восьмилетний сын командира Вова Лазарев вышли к столу. Оба облизали пересохшие от волнения губы, подняли руки над головой. Семен Михайлович Лазарев, сам того не замечая, тоже непроизвольно облизал губы, поглядывая на сынишку. И в тишине подземного уголка, освещенного подрагивающим светом мотоциклетной лампочки, раздались слова пионерского обещания, знакомые каждому школьнику, - торжественные слова, звучавшие прежде там, наверху, в светлых классах школ, в просторных залах заводских дворцов и клубов. - Я, юный пионер Союза Советских Социалистических Республик... Мальчишеские голоса, произносившие эту священную клятву юных ленинцев, младших сынов революции, казалось, приподымали нависший над головами тяжелый известняковый свод. - Обещаю, что буду твердо стоять... - громко произносили Жора Емелин и Вова Лазарев прерывистыми от волнения голосами, - за победу коммунизма... А стоявший позади них крайним справа Володя беззвучно шевелил губами, повторяя каждое слово. Захваченные светлой, торжественной значительностью этих минут, которых не могли омрачить глухо доносившиеся сверху взрывы, замерли столпившиеся у входа партизаны. - Обещаю жить и учиться так, чтобы стать достойным гражданином своей социалистической Родины! Комиссар велел обоим мальчикам подойти ближе к столу. - Членам Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Ковалевой Нине, Шульгиной Надежде поручаю надеть на вновь принятых в организацию юных пионеров красные галстуки, - сказал комиссар. Нина и Надя взяли со стола галстуки и повязали их Жоре Емелину и Вове Лазареву, которые, скосив глаза на их руки, подняв подбородки и не дыша, принимали этот обряд посвящения в пионеры. - А вам, - сказал комиссар, обращаясь к Володе Дубинину, Ване Гриценко и Толику Ковалеву, - вам, как активным боевым пионерам, я хочу сам надеть вот эти галстуки... - Он взял из рук приблизившегося к нему Корнилова три темно-алых, неровно скроенных, грубо обметанных на живую нитку треугольных куска материи. - Это, товарищи пионеры, галстуки не простые... Это совсем особенные и, я бы сказал, друзья, высокопочетные галстуки. Все вы видели боевое знамя, с которым пришли к нам товарищи моряки. Пули, осколки рассекли его и порвали. Этим знаменем мы укрыли прах нашего командира... Вечная ему слава! Помните, что говорится о красном пионерском галстуке? Сказано, что галстук пионера - это частица красного знамени. И вот мы, ребята, выкроили из знамени морской пехоты, которое не досталось врагу, из отсеченной в неравном бою полосы его мы выкроили вот это - для трех наших пионеров, показавших себя и в работе и в боевой разведке настоящими юными патриотами, достойными носить на груди частицу священного нашего знамени. Подойдите сюда, товарищи пионеры! И комиссар самолично повязал каждому из трех разведчиков побуревшие, кое-где заштопанные черными нитками, может быть, слишком короткие галстуки, почетнее которых, наверное, не получал еще ни один пионер на свете... - К борьбе за дело Ленина будьте готовы! - Всегда готовы! Когда все трое вернулись в строй, командир Лазарев объявил, что юные разведчики Дубинин, Гриценко и Ковалев показали себя надежными и усердными пионерами, достойными, несмотря на малый их возраст, носить оружие. Ребята не могли поверить своим ушам. Они стояли, переглядываясь широко раскрытыми глазами. Неужели сбудется их мечта - они получат оружие? - Начальнику вооружения товарищу Жученкову предлагаю вручить пионерам оружие, выделенное для них! - приказал Лазарев. Высокий остроскулый Жученков отделился от Труппы стоявших у входа партизан. Под мышкой он нес три странные короткоствольные винтовки. Ложи у них были как у обычных винтовок и затворы ничем не отличались от винтовочных, но дула - в два раза короче. Ребята неуверенно приняли в руки эти винтовки-коротышки, ожидая, что сейчас все начнут смеяться над ними. Но Корнилов, увидев, в каком замешательстве находятся его питомцы, подошел и объяснил, что по его поручению Жученков изготовил для пионеров-разведчиков обрезы по старому, испытанному еще в гражданской войне способу: надпилил аккуратно ствол и, погрузив его в бочку с водой, выстрелил. Ствол разорвало снизу по черту надпила. Обрезы были теперь вполне по росту юным разведчикам. Кроме того, если бы им пришлось участвовать в подземном бою, действовать укороченной винтовкой было бы даже удобнее. Получив на руки оружие, все три пионера почувствовали себя совершенно счастливыми. Наконец-то они стали настоящими партизанами! Им хотелось немедленно помчаться к одному из выходов наверх и взять на прицел какого-нибудь фашиста. Во всяком случав, они решили сейчас испробовать полученное оружие хотя бы в тире. Корнилов должен был уступить их просьбам: они отправились в тир. Выяснилось, что при выстрелах обрезы исторгают чудовищный грохот. Казалось, будто над ухом выстрелили из пушки. Из дула-коротышки выбрасывался целый сноп пламени. В темноте каменоломен он был ослепительным. При первом же испытании оружия все трое были слегка оглушены, хотя и не хотели сознаться в этом. Присутствовавшие партизаны тут же окрестили обрезы "пионерскими пушками-самопалами". - Ну вот, теперь имеется у нас и артиллерия! - шутили они. Кроме того, у обрезов оказалась немилосердная отдача. Они наносили мальчикам сокрушительные удары в плечо и так толкали при выстреле, что ребята невольно отшатывались слегка назад. Но все это, конечно, было пустяком в сравнении с тем безмерным восторгом, который испытали все три пионера, щелкая затвором обреза, прижимая тяжелую, гладко отполированную ложу к плечу, нежно, как к скрипке, припадая к ней щекой, старательно прищуривая левый глаз и прицеливаясь правым. Корнилов долго занимался с ребятами, показывая им, как надо прикладываться к оружию перед выстрелом, как следует находить упор, брать прицел и так далее. Володя и Ваня положили обрезы под подушки и, уже задремывая, все совали туда руки, нащупывая полированное дерево ложи, холодный и скользкий ствол. Успокоенные этим прикосновением, они в конце концов уснули совершенно счастливые. Но уже на следующий день им крепко влетело от Корнилова, который нашел, что оружие смазано плохо. Сырой воздух подземелья доставлял много хлопот всем партизанам: стоило лишь один день не смазать тщательно оружие, и на нем тотчас же появлялись подозрительные буроватые пятна. Ржавели ножи и вилки в хозяйстве дяди Манто. Начинали сыреть и тлеть по волокнам одеяла, ковры, наволочки. Неприятный, прелый запах сырой материи шел от коек, противная влажность проступала на всех предметах, от нее першило в горле, люди начинали покашливать. Но, как бы ни теснил дыхание со всех сторон обступивший, тяжко нависавший над головами камень, как бы ни донимала промозглая сырость, надо было делать свое дело. И жизнь в подземной крепости шла своим суровым порядком, по расписанию, которое сами для себя установили партизаны. Глава X НАСЧЕТ ОВСА... Дел было много. Люди едва успевали справляться. Беспрерывно слышался стук и металлический лязг в оружейной мастерской, которую устроил Жученков на нижнем ярусе. В любой час дня и ночи можно было застать на камбузе хлопотливого дядю Манто. Неизвестно было, когда он спит, но всегда у него находилось что-нибудь поесть сменявшимся с караула партизанам. Не забывал он собирать объедки и мосольчики для Пирата, комиссарова легаша, которого держали на нижнем горизонте. Пират находился на попечении Жоры Емелина. Самому Котло сейчас было не до собаки. Забот у комиссара прибавилось. Ежедневно под руководством Корнилова и Петропавловского проводились "подземные маневры", то есть тактические учения: разрабатывались всевозможные способы ведения боя под землей, в потемках и тесноте на разных ярусах и у входов в штольни. Каждый участок возможного сражения был изучен, заранее пристрелян из определенной точки, точно обозначен на особой карте, составленной Петропавловским. Специальные аварийные команды партизан, в каждую из которых входило три человека, по нескольку раз в сутки вызывались по телефону с постов в верхние ярусы подземной крепости и в дальние штольни. Немцы теперь то и дело бросали в глубокие шурфы-колодцы большие глубинные бомбы и фугасы. Гитлеровцы решили, должно быть, оглушить партизан, завалить их камнями под землей. Эхо частых взрывов днем и ночью раскатывалось в подземных помещениях, мигали фонари, больно закладывало уши. Иногда гитлеровцы сбрасывали в каменоломни дымовые шашки. Густой черный дом обволакивал подземные коридоры. В нем тонул свет лампешек и фонарей. Люди натыкались в темноте друг на друга, ушибались о стены. Когда дым рассеивался, на земле оставался черный слой сажи толщиной в палец. Сажа прилипала к подошвам, пропитывала одежду, проникала в горло, в легкие. Люди сплевывали черную слюну, приходилось надевать противогазы, но и они не всегда спасали от черной летучей копоти, проникавшей во все поры. Партизаны подозревали, что немцы под покровом черного дыма собираются незаметно проникнуть в каменоломни, и каждый раз, когда фашисты сбрасывали шашки, изрыгавшие клубы черного, как тушь, дыма, в подземной крепости объявляли тревогу. Несколько раз гитлеровцы пытались задушить партизан газами, но у Пекермана, запасливого начальника санитарной части, имелся прибор, определявший присутствие газа. По первой же тревоге все обязаны были надеть противогазы. Постепенно партизаны свыклись и с этим. Они видели, что мины и бомбы бессильны сделать что-нибудь с подземной каменной твердыней, в которой засел отряд. Стоявшие на постах охранения верхнего яруса слышали, как над их головами немцы бурят поверхность каменоломен, чтобы заложить взрывчатку и поднять в воздух "крышу" подземной крепости. Но от этих взрывов происходили лишь частичные обвалы, не причинявшие большого ущерба партизанам. Однако надо было все время держаться настороже, готовить себя к любой неожиданности. Лазарев запретил подходить к шурфам и штольням, которые вели наверх. Туда ходили только разведчики Шустов, Важенин, Макаров. Важенин и Макаров так сдружились под землей, что стали совершенно неразлучными и все делали вместе, сообща: отдыхали, дежурили, обедали, ходили наверх. Важенин был комсомолец. Он пришел в партизанский отряд из истребительного батальона, который был собран в Камыш-Буруне. Батальон этот прославился тем, что захватил в плен двух фашистских летчиков, которые выбросились на парашютах с подбитого немецкого самолета и пытались уплыть в море на резиновой лодке. В этом деле и отличился Влас Важенин. Веселый, находчивый, прямодушный парень, Важенин был желанным гостем на любом горизонте крепости. "Авторитетный комсомолец", - говорили о нем молодые партизаны. "Власок, ласковый телок", - подшучивали пожилые, намекая на излишнюю полноту Важенина, служившую предметом постоянных шуток. Николай Макаров был более чем вдвое старше Важенина. Очень подвижный, узкоплечий, с суховатым морщинистым лицом, острый на язык, но очень незлобивый, он обладал почти таинственной способностью неожиданно и беззвучно появляться сразу, чуть ли не одновременно, в самых разных уголках подземелья. Только что его видели возле штаба, а через мгновение он уже звонил по телефону с одного из далеких постов, а спустя еще несколько минут дядя Яша, собиравшийся посылать ему обед на пост, вздрагивал, слыша за своей спиной его голос в камбузе. Макаров был необыкновенно гибок и быстр в движениях. До войны он работал в уголовном розыске и теперь любил говорить, что умение двигаться бесшумно и быстро, как кошка, осталось у него от этой работы. Он и других партизан научил особому шагу разведчиков. Макаров ступая не на полную ступню, а сперва на каблук, мягко затем перекатывая ногу на носок. И шаг у него был действительно совершенно неслышный. Однажды он увидел, что Петропавловский, желая уточнить какое-то показавшееся ему сомнительным место на карте, отправился в опасный район каменоломен. Макаров счел долгом сопровождать начальника штаба. Но он знал, что Петропавловский не любит этого, поэтому применил здесь все свое искусство оставаться неслышным. Целый час неотступно следовал он за Петропавловским, в нескольких шагах за ним, а начальник штаба даже не подозревал, что его везде сопровождает Макаров. Важенин, перенявший у своего старшего приятеля эту походку, говаривал: "Мы с Макаровым в разведке как на крыльях плывем. Не шелохнемся на ходу". Друзья проникали в далекие, глухие районы подземелья, в черные подземные пустыни, простиравшиеся по ту сторону стен, что перегораживали коридоры. Находясь вдалеке от сердца подземной крепости и не боясь навлечь на нее врагов, Макаров и Важенин иногда нарочно подымали шум, вызывали переполох на поверхности, заманивали в какой-нибудь расчищенный ими проход фашистов и меткими выстрелами из темноты били их наповал. Ходил в подземную разведку не раз и моряк, интендант Александр Бондаренко. Во время одной из разведок он обнаружил, что в старой шахте, шурфе No 7, имеются остатки лестницы, которая когда-то доходила по стене до самого шурфа. Она уже давно подгнила и местами разрушилась. Бондаренко все же решил подняться по этой лестнице как можно выше и поглядеть, насколько возможно использовать шурф "семерку" для выхода наверх. Партизаны полагали, что немцы считают этот шурф заваленным! таким он выглядел с поверхности, и над этим местом никогда не замечались гитлеровские солдаты. Бондаренко провожали к шурфу Лазарев, Котло, Корнилов, Петропавловский и Жученков. Прихватили с собой Володю Дубинина, на тот случай, если придется спешно посылать за подмогой. Бондаренко смело полез вверх по вертикальной лестнице. Поднимался он бесшумно, но иногда под его ногой с легким шорохом обламывалась подгнившая перекладина. Он поднялся уже до половины, метров на пятнадцать, как вдруг сверху в отверстие "семерки" заглянул гитлеровский часовой. Он, очевидно, лежал на земле и свесил голову в пролом. Первым заметил эту голову Корнилов. Он подал немедленно условный сигнал тревоги. Думать было некогда, и Бондаренко, не теряя ни одной доли секунды, прыгнул прямо в шурф с высоты примерно третьего этажа, успев на лету крикнуть: "Полундра!" - чтобы не задеть кого-нибудь из стоявших внизу. Бондаренко неминуемо бы разбился, если б не его морская привычка к прыжкам с высоты и умение соскальзывать по трапу, почти не прикасаясь к нему ногами. Пол в шурфе был, на счастье, гладким, без камней. Спрыгнувшего Бондаренко мгновенно рванули в сторону отпрянувшие вместе с ним Котло в Петропавловский. Начальник штаба своим телом прикрыл подхваченного Володю. И в ту же секунду в шурфе грохнуло: разорвалась брошенная сверху связка гранат. Осколки зачиркали по стенам. Дым и ракушечная пыль закрыли свет. И долго еще что-то рокотало и сыпалось в "семерке". Но никто из партизан не пострадал: все успели укрыться в поперечном ходе. День за днем ходили партизанские разведчики по ту сторону подземных крепостных стен. Они приносили малоутешительные сведения: немцы держали под обстрелом все замеченные ими входы в каменоломни. У партизан оставалось все меньше и меньше возможностей не только для связи с внешним миром, но даже для обозрения поверхности района каменоломен. Завалы препятствовали притоку свежего воздуха. Внизу с каждым днем все труднее становилось дышать. Но горстка непреклонных патриотов, ушедших под землю и оттуда грозивших самонадеянным захватчикам, жила в черной духоте, стиснутой камнем, по всем законам той мудрой и светлой жизни, к которой они привыкли у себя дома, наверху. В свободные от караулов и работы часы Котло и Корнилов вели политзанятия. Жученков и Петропавловский устраивали для молодых партизан учения по военной технике. Молодежь подземной крепости устроила себе жилье в одном из широких, хорошо укрепленных штреков. Место это молодые партизаны назвали кубриком, но почему-то название это не удержалось, а привилось другое - "общежитие". Так и говорили: "Это у комсомольцев, в общежитии". Здесь всегда, даже в самые тяжелые дни подземной осады, можно было услышать сипловатые звуки отсыревшего баяна. И царил тут дух того заразительно бодрого товарищества, которое заставляет даже самого робкого человека постепенно смелеть и в конце концов думать про себя: "А ей-богу же, я тоже не из робкого десятка, не хуже других". Во всех самых опасных делах - и в вылазках, и в труднейших подземных разведках - партизаны-комсомольцы были первыми. Они постоянно просились, чтобы их выпустили в разведку на поверхность, подползали к заваленным выходам и через щели между камнями стреляли в караульных гитлеровцев. Однако комиссар иной раз, вместо того чтобы похвалить особо отличившихся своей бесшабашной храбростью комсомольцев, со своей обычной грубоватой прямотой охлаждал их излишний пыл за "делибашьи", как он выражался, повадки: - Нам отчаянные не нужны. Не то у нас сейчас положение. Это в стихах хорошо. Как это сказано? "Мчатся, сшиблись в общем крике. Посмотрите, каковы! Делибаш уже на пике, а казак - без головы". А нам нужны бойцы с головой. У нас людей раз, два и обчелся. Так что вы делибашить бросьте. Котло говорил, как всегда, медленно, тяжело и прочно ставя каждое слово на свое место - не сдвинешь. Но комсомольцы видели, что ворчит комиссар больше для порядка. Хочет этот суровый насупленный человек уберечь каждую молодую жизнь от всяких опасных случайностей. И, пряча улыбки, отвечали комсомольцы: - Есть, товарищ комиссар! Не будем делибашить! В "общежитии" часто проводились комсомольские летучки - короткие собрания, на которых молодежь отчитывалась в выполнении заданий всякого рода. Тогда приходили сюда и Надя Шульгина с Ниной Ковалевой. Их всегда встречали шутками, веселыми приветствиями, какими-то загадочными намеками насчет всяких симпатий и страданий, которые тут же придумывались неутомимыми балагурами. Нина смущалась, а языкастая Надя Шульгина срезала на ходу остряков и заставляла их самих прикусить язык. Но лейтенант Ваня Сергеев, выбранный секретарем подземной комсомольской организации, быстро наводил в таких случаях порядок. Ваня Сергеев давно уже стал общим любимцем. Он чувствовал себя в подземелье как дома, потому что до войны еще был шахтером в Донбассе, а потом работая на строительстве московского метро. Он умел двигаться под землей без всякой скованности, никогда не задевая при этом каменных выступов и стен. Точный шахтерский глазомер спасал его от неприятностей, которые сыпались на злополучную голову долговязого дядюшки Манто. Красивый, ладный, даже здесь, под землей, высоко несущий голову на богатырских плечах, с неизменной участливо-терпеливой улыбкой на пригожем лице, он появлялся везде, где требовалась помощь очень сильного, спокойного и бесстрашного человека. В движениях молодого атлета даже под землей не переставала жить какая-то пленительная свобода, хотя они и не теряли при этом строевой собранности. Несмотря на несмываемую копоть, осевшую на лицо и голову Сергеева, он был хорош собой. Вскинутые к вискам темные брови и белокурые волосы его заставляли вздыхать украдкой обеих девушек. Но Ваня Сергеев был человек серьезный, держал своих комсомольцев в строгости и даже намеков на какие-нибудь нежности - или, как он называл, глупости - но допускал. Когда фашисты почти окончательно замуровали и отрезали от внешнего мира отряд, комсомольцы решили предложить командованию свои услуги и, если надо, погибнуть, но выручить отряд. Старший сержант комсомолец Дерунов, опытный сапер, еще в финскую войну награжденный орденом Красной Звезды, предложил Петропавловскому свой план: - Вы только приказ отдайте, товарищ старший лейтенант, а я пойду наверх, руками разминирую. Ясное дело, я вам за успех на сто процентов полностью не ручаюсь: в темноте там да на ощупь, без миноискателя, можно, конечно, и загреметь, - а все ж таки прикажите, товарищ старший лейтенант. Надо же людей наших спасать, и вообще действовать нам надо. Вполне возможно, и не подорвусь. А уж если ошибка выйдет, так ведь и то польза: пока то да се, проходик образуется, разведку выслать успеете. Честное слово, товарищ старший лейтенант, прикажите... У него были необыкновенно чувствительные пальцы. Много раз во время разведок Дерунов в полной тьме непостижимо и точно нащупывал самые коварные минные ловушки, приготовленные гитлеровцами в дальних ходах каменоломен. Дерунов научил и других комсомольцев распознавать припрятанные мины. Он специально занимался также с пионерами-разведчиками. И Володя не раз дивился волшебному чутью, которым были наделены пальцы сапера-комсомольца. Дерунов тоже был доволен Володей: "Памятливый парень. То, что требуется для сапера. Соображение быстрое, а память долгая. Далеко пойдешь, Вовка, если только с умом ходить будешь". Уважали партизаны и других комсомольцев: Митю Заболотного, отличного связиста, вечно занятого своими проводами; вежливого, заботливого Жору Жданова, санитара. А дядя Гриценко, сам старый пулеметчик, не мог нахвалиться Ушаковым, который изумлял всех своим необыкновенным искусством стрельбы из пулемета. Он однажды в подземном тире, к восторгу пионеров и к великому смущению Нины Ковалевой, пробуя отремонтированный пулемет, одной очередью вывел на каменной стене пулями: "Нина"... Ушаков уверял, что он может даже полностью расписаться за себя пулеметом. Комсомолец Леня Колышкин взял на себя обязанности парикмахера. Петропавловский и Корнилов, люди военные и придирчивые ко всяким нарушениям армейского порядка, требовали, чтобы партизаны следили за собой, держали в порядке одежду, брились. Работы Колышкину хватало. Брил он тщательно, но от постоянной копоти мыльный порошок его становился похожим на порох. Из этой пещерки, где устроил свою парикмахерскую Колышкин, частенько слышались легкие вскрики и укоры партизан, изнемогавших от чрезмерного усердия подземного брадобрея: "Легче ты! Ты же прямо с мясом дерешь! Ну, дай я хоть послюнявлю. Да хватит тебе, зверь!" Партизаны ходили с расцарапанными, но чисто выбритыми лицами. Корнилов был доволен. И никого не удивило, когда в красном Ленинском уголке на нижнем ярусе состоялось отчетное комсомольское собрание, на котором сам комиссар выступил с большой речью о чистоте языка. - Я примечаю, товарищи комсомольцы, - говорил комиссар, - что некоторые из вас, в целом хорошие ребята, и даже девушки немного распустили свои языки. Некоторые эту привычку принесли с поверхности, а тут уж решили, что в темноте совсем можно распуститься. Так вот, я хочу вам сказать, друзья, что тот, кто сорит языком зря, тот постепенно и думать начинает мусорно. Вот, например, хорошая активная, боевая девушка Надя Шульгина... (Все посмотрели на Надю, которая поспешила скрыться в тень фонаря. ) Работящая, энергичная девушка. А считает, что для партизанского будто бы шика обязательно надо через каждые два слова разные штучки вставлять. Только и слышишь от нее: "Ох, вчера у нас шухер был!", "Айда, посидим побаландерим", "Баланду травить", "Убиться можно", "Будьте любовны" и прочее. Комиссар так смешно и верно передал манеру Нади Шульгиной, что все чуть не покатились со смеху. - Ай да здорово, Иван Захарович! Вот это подловил ловко! Ну точь-в-точь... Ой, Надюша, прикуси язычок... А комиссар продолжал: - Товарищи, может быть, и смешным покажется, что я в такой обстановке, когда мы зажаты в осаде и потеряли почти связь с миром, занимаюсь как будто пустяками, так сказать - к изящной словесности вас приучить собираюсь. Нет, друзья. Мы отказались добровольно от солнца, от свежего воздуха, от жизни, к которой привык всякий человек. Отказались, чтобы вести отсюда, из-под земли, борьбу с врагом. Но от того, что в нас заложено, что для нас свято, мы не откажемся даже вот настолько... И комиссар отмерил краешек ногтя на толстом своем пальце. Внезапно тяжелый отдаленный взрыв качнул пламя в фонаре. Послышалось еще несколько ударов послабее. Наверху глухо затукали быстрые шаги. Кто-то вбежал в уголок, крича еще из темноты: - Газовая тревога! Газы!.. - Собрание закрыто. Все по местам по боевому расписанию! - быстро, но в то же время без тени торопливости и не очень громко сказал комиссар. - Бойцы химкоманды, к штабу! Володя и его пионеры бросились на свое место: им полагалось по тревоге находиться при штабе для несения службы связи. В штабе беспрерывно гудели сигналы телефонов. С верхнего яруса сообщали, что немцам удалось взорвать завал одного из шурфов и они сбросили в каменоломни бомбы с удушливыми и угарными газами. Застигнутые наверху партизаны сперва не поняли, что происходит, но вскоре почувствовали себя плохо, хотя держались еще кое-как на ногах... Задыхаясь, они обмотали головы снятыми с себя стеганками, но не уходили с постов. Вниз уже натягивало сладковатый, дурманящий угар... Лазарев, Котло, Корнилов, Петропавловский, быстро надев противогазы, бросились бежать по наклонным галереям к верхнему ярусу. Вскоре туда же побежали военные фельдшерицы - тоже в противогазах. Через несколько минут все обитатели подземной крепости превратились в странных существ с выпуклыми стеклянными глазами и резиновыми хоботами. Под землей и без того было душно, а теперь, когда лицо плотно облегала тугая резина, люди совсем обессилевали от нехватки воздуха. Некоторые в удушье срывали с себя противогазы, ничком падали на каменный пол, терли глаза, рвали на груди у себя гимнастерки. Володя и его пионеры, все в противогазах, набрасывали на лица изнемогавших мокрые платки, уводили их на нижний горизонт, в санчасть. Там хозяйничал расторопный Асан Османович Аширов, начальник подземного лечебного пункта. На поверхности земли ему врачевать не приходилось. Но, когда началась война, его отправили на какие-то специальные курсы при штабе противовоздушной обороны, и он там успел пройти санитарную науку и познал кое-какие лечебные премудрости. Под землей все это очень пригодилось. Человек он был заботливый и неутомимый. Если уж принимался кого-нибудь лечить, так больной не знал, как от него отделаться... Аширов следовал за своими пытавшимися от него удрать пациентами в самые отдаленные от лечпункта галереи. Даже на сторожевых постах верхнего горизонта и там нельзя было избежать забот Аширова. И бывало так, что часовой, притаившийся полулежа за глыбой ракушечника, недалеко от поверхности земли, слышал вдруг за собой мягкий, вкрадчивый шорох, ощущал бережное похлопывание по своему плечу и, обернувшись, замечал подползшего Аширова. "Ничего, ничего, дорогой, - говорил Асан Османович, - ты себе лежи, полеживай, неси службу, а я тебе пока что баночки поставлю. Ну-ка, дорогой, заверни-ка со спины стеганочку да поясок сними, гимнастерочку освободи, дорогой. Вот так. Очень прекрасно. Ну, теперь не крути спиной... Так, очень прекрасно, дорогой! Первая присосалась. Ставлю второй номер!.. " И на спине лежавшего часового, как грибы, вырастали стеклянные банки. Недаром, чуть кто из ребят под землей начинал чихать, тотчас же слышалось со стороны: "Это ты что? Простыл? Насморк схватил. Смотри, к Аширову попадешь..." А сейчас Аширову хватало работы: подземная санчасть была полна отравленных газами. Наверху уже возводили защитную стену, замазывали ее цементом, который быстро замешивал в кадке Манто, затыкали промасленными мешками все пазы. В то же время на секторе "Киев" подорвали один из фугасов, чтобы внутрь каменоломен проник свежий воздух. Немцы сунулись было к этому отверстию, но два метких выстрела Корнилова стоили жизни двум гитлеровцам, которые заглянули в провал. Обе фельдшерицы, а с ними Надя Шульгина и Нин