заверещал Котеночкин. -- Делопроизводителя общей канцелярии Сорок четвертого треста в финансово-счетный отдел перевели. Заведующим назначили... А личность его так себе и доверия не внушает, только то и делает, что выдвиженца из себя корчит. А сам в прошлый вторник на базаре пластинками торговал... -- И такое бывает, -- проговорил Зильберштейн и, утвердив свои локти на столе, начал что-то считать на осиновых счетах. -- Так-то оно так, -- Котеночкин сдвинул на лоб очки, -- но не забывать о работе... Как же со снабженцами быть? Валерий Никифорович? -- Надо крутиться! -- повторил уже как указание Губителев-Мамочкин. -- Кру-ти-ться! И потом... Товарищ Котеночкин, я вам давно говорил! Разберитесь, наконец, c уплатой подозрительной задолженности кооперативу "Бришстрой"! -- Александр Иванович, -- учтиво пропел Зильберштейн, отрываясь от счет. -- Сколько будет двести тридцать четыре на тридцать восемь? Александр Иванович даже не наморщил лоб. -- Восемь тысяч восемьсот девяносто... Но договорить он не успел. Дверь отворилась и впустила в бухгалтерию "вестника несчастий" -- хорохористого секретаря Сидорова. -- Товарищ Корейко, к управляющему, -- мигал от удовольствия секретарь. -- Товарищ Губителев-Мамочкин, товарищ Дотехпорович просил перевести товарища Цариковского в высший разряд тарифной сетки! Приказ о переводе он передаст позднее. Какая там у нас вилка окладов в высшем? -- А вам зачем? -- Товарищ Анастас Васильевич просил уточнить... -- От ста двадцати до ста тридцати. -- Ладаньки, пойду доложу... Товарищ Корейко, поторопитесь, вас ждут. -- Тэк-c! -- недовольно произнес Корейко, c громом отдвинул стул и направился к выходу. Ничего хорошего Александр Иванович не ждал, но не дано ему было узнать, что его недовольное "тэк-c" напрямую связано c одним примечательным эпизодом из жизни управляющего Пятьдесят первым трестом товарища Дотехпоровича. В субботу днем, когда базарная площадь гудела от затопившей ее из конца в конец многоцветной толпы так волнующе и маняще, что не посетить базар было бы непростительной глупостью, Анастас Васильевич осматривал полки c книгами "Газгандского книготорга". Наткнувшись на роман московского писателя Головко "Бурьян", он вдруг вспомнил, что жена просила купить головку для примуса. Сладко зевнув, Анастас Васильевич вышел из "книготорга" и качаясь поплыл на базарную площадь. У входа на базар его внимание привлек бородатый старичок c лицом, подобным вялой дыне. Вялая дыня, сложив руки трубой, кричала: -- Определяю способности по телодвижениям! По почерку! По выражению глаз! Анастас Васильевич подошел к старику и встал перед ним в третью позицию. -- Это правда? -- полюбопытствовал он насмешливым голосом. -- Истиная правда, -- радостно улыбаясь, ответил старик, всем нутром почувствовав богатого клиента. -- И по почерку можете? -- А то! -- И по глазам? -- А как же! -- И по телодвижениям можете? -- Могу. Вот, к примеру, вы. Ваши скрещенные руки означают плохое ко мне отношение, а поигрывание большими пальцами и покачивание тела явно выражают чувство превосходства. -- Изумительно! -- c веселым удивлением воскликнул Анастас Васильевич. -- Просто и необыкновенно! -- Тут он дико оглянулся и деловито уточнил: -- Значит, и по почерку можете? -- Могу! Конечно, могу! -- сиял старичок. Дотехпорович вынул из своего портфеля листок бумаги и написал на нем: "Госплан -- в срок!". Специалист по чужим способностям внимательно проследил за рукой клиента, взял листок, проникновенно понюхал его, затем расширил зрачки и упер взгляд в написанное. Ухмыльнувшись, графолог многозначительно поднял брови и изрек: -- Я нисколько не сомневаюсь, что вы работаете в одном из трестов нашего города. А год назад работали в управлении недвижимым имуществом в Бухаре. Знаете свою работу до тонкостей. По вашему грифонажному почерку (то есть вы пишете скорописью) я заключаю, что вы наблюдательны и глубокомысленны. Однако очень беспокойны и нервны. Одновременно быстры и активны. Ясно, что слова эти произвели на работника треста сильное впечатление и уже можно было брать быка за рога. -- Взгляните сами: ваша буква "Г" похожа на виселицу, остальные же буквочки -- грифонажные. Этот факт позволяет заключить то, что вы чрезвычайно быстры и активны, то есть я хотел сказать, что у вас есть интуиция. C вас рупь! -- Изумительно! Вам цены, товарищ, нет! -- Цена -- рупь. Дотехпорович вынул из бумажника два рубля и протянул их бесценному графологу. -- Вы то мне, дорогой товарищ, и нужны! Он извлек из портфеля список сотрудников Пятьдесят первого треста. -- Вот вам списочек. В нем -- факсимильчики. Мне нужны характеристики. Старик молча взял листок и сосредоточенно пересчитал служащих. -- Всего тридцать пять человеко-почерков. C вас тридцать пять... -- О деньгах не волнуйтесь. Я получу характеристики, вы -- требуемую сумму. Когда мне придти? -- Завтра утром, впрочем, почему? Сегодня вечером, в семь часиков... -- Вот и чудненько. ...Поздно вечером у себя дома Анастас Васильевич внимательно изучал тридцатипятилистный труд базарного эксперта. По характеристикам выходило, что одиннадцать служащих треста -- хорошие работяги, тринадцать -- скрытые упрямцы, десять -- упорны в жажде интеллектуальных достижений. Один "человеко-почерк", Александр Иванович Корейко, получил триумфальный отзыв. В характеристике Корейко было написано: "Внутренняя природа этого выдающегося человека удивительна и многообразна. Такие люди ставят перед собой единственную цель: быть на вершине славы. Для исполнения задуманного они ведут себя странно: кажутся слабыми, недалекими умом. Первая буква его фамилии "К" -- кудревата, остальные -- нет, значит, достигнув своей цели, такой человек становится деспотически властным. Именно такие люди годны руководить самыми крупными учреждениями республики..." Неизвестно вызревала ли в душе тихого счетовода мечта стать "деспотически властным руководителем", но роковые обстоятельства привели потенциального вождя на пурпурную ковровую дорожку в кабинет управляющего. В кабинете стоял привычный запах эвакопункта и большой стол, за которым восседал Анастас Васильевич -- c нехитрым морщинистым лицом и усами, хитроумно завинченными в штопор. Синие коверкотовые брюки плотно облегали начальственные бедра и расширялись в области колен. В брюки по-идиотски была вправлена графитная сорочка c пристежным воротником. Сорочку украшал черный галстук, пробитый посредине злой желтой полоской. Управляющий нехотя оторвался от своих дел, всем своим видом выказывая, что предстоящая беседа его нисколько не волнует. Он встал c высокого кожаного кресла и пронзительно чмокнул. -- Я, товарищ Корейко, коротенько, -- начал подготовленное заявление Анастас Васильевич. -- Чем вы занимаетесь в нашем тресте? -- Да вот, сейчас заактировал недоделки... -- Заактировали? Замечательно! Вы в нашем тресте занимаетесь черт знает чем: тянете службу только для того, чтоб вас не уволили. Это очень подозрительно и странно. Вы не счетовод, а барьер, ставший преградой на пути всей нашей работы. Руководствуясь гражанской совестью и защитой хозяйственных интересов бережливости, вам инкриминируется безответственность, нечуткое отношение к своим товарищам по работе, а кроме того, вы не деятельны и не участвуете в культработе. Александр Иванович стоял будто оплеванный и отчаянно хрустел пальцами. -- Как?.. Я участвовал, -- горько возразил он. -- Не участвовали. Секретарь месткома мне доложил. -- Участвовал. -- Ну хватит, товарищ, мне на мозги капать! Я понял ваши инвективные слова. И понял, товарищ Корейко, очень хорошо. Дальше можете не продолжать. В свете активной борьбы c недостаточной посещаемостью общих собраний, на которых вы, кстати, тоже постоянно отсутствуете, а также на основании вышеизложенного, я объявляю вам строгий выговор... -- Выговор? За что? Да вы смеетесь надо мной. -- Да, выговор, дорогой мой Александр Иванович. А кроме выговора, мы вас увольняем. Корейко вздрогнул. Кислое выражение разлилось по его лицу. -- Как увольняете? Это невозможно! -- опомнился Александр Иванович. -- Без уважительной причины? -- C выговором! C вы-го-во-ром! Вы индифферентная личность, товарищ Корейко. Вам абсолютно на все наплевать. -- Я коммунист. -- И я тоже. -- И без РКК? -- Без РКК и выходного пособия, -- добивал своего врага председатель. -- Приказ уже подписан. Я даже заявления об увольнении от вас не потребую. Выплевывайтесь на все четыре стороны. В нашей членской массе вы чуждый элемент. -- Да как же это возможно? Я буду жаловаться. Да я в городской профсовет... -- не сдавался робкий счетовод. -- Я напишу докладную записку на имя самого... -- Пишите! Ваше право! -- торжествовал председатель. -- И почему вы разговариваете со мной таким тоном? -- пробарабанил Корейко голосом, напоминающим отдаленные раскаты грома. -- Что случилось вдруг? -- Скажите спасибо, что я избегаю ненормативной лексики. В этот момент в голове счетовода родилась ясная мысль, могущая повлиять на его судьбу в желательном направлении, но под стойким взглядом управляющего она развалилась и, мелькнув хвостом, исчезла без следа; на свет выплыл гнев: -- Товарищ Дотехпорович, вы превратили наш трест в учреждение, высасывающее кровь из его служащих!!! Все нижеследующее "дело" Дотехпорович проговорил весьма раздраженным гоолосом: -- Я не намерен дискутировать. Воленс-неволенс, а я вас уволенс. И все. Сколько можно измываться над трестом? Сколько можно мне капать на мозги? Товарищ, вы пришли к очень занятому человеку. Скоро начинается та часть рабочего дня, которую я посвящаю изучению трудов Маркса. И вы это знаете. Кто вам дал право тут бучу поднимать? Я лишаю вас слова и больше не задерживаю. "Бюрократ паршивый. Чинуша c акцизным рылом!" -- подумал Корейко и, хлопнув дверью, быстро вышел из кабинета. -- Представляете, товарищи, сократили. Ни за что! -- не веря в подлинность произошедшего увольнения, воскликнул он, войдя в бухгалтерию. -- Отмежевываетесь, значит? Ай-ай-ай! -- блестя глазами, фальшиво запричитал главбух Губителев-Мамочкин. -- Я ж не по своей воле. -- А может вас за половое влечение? -- хихикнул Котеночкин. А, Александр Иванович? -- Или за голый техницизм? -- добавил Зильберштейн. -- А может, за упадничество и за шулятиковщину? -- рассудил главбух. -- Да что вы, товарищи! -- Корейко постарался проявить на лице и в голосе побольше строгости. -- Я же партийный. Но на него не обращали никакого внимания. -- За беспробудное пьянство? -- предполагал Котеночкин. -- Я не пью! -- оправдывался Корейко. -- И не курю тоже. Понимаете? -- За смазывание важнейших вопросов в области техпропаганды! -- обвинял Зильберштейн. -- А может, у него порок пятого клапана или того хуже -- водяной рак желудка? -- дедуктивно предположил Губителев-Мамочкин, глядя на Котеночкина. -- Да какой там у него рак! -- отозвался Котеночкин. -- А если, и правда, ни за что? Тогда что же у нас за трест! Только план да баланс копейка в копейку. А о человеке совершенно не думают. -- Вы, товарищ Котеночкин, говорите, но знайте меру! -- заволновался главбух Любителев-Мамочкин. -- А что, Александр Иванович, и даже РКК не назначили? -- Дотехпорович своим приказом снял. На доске уже вывесели, -- c горечью сообщил Корейко. -- Выплевывайтесь, говорит, на все четыре стороны! -- Если так дело пойдет, то и нас всех выплюнут! Без всяких там общих собраний и РКК, -- резюмировал Губителев-Мамочкин. -- А помните, вы на десять минут опоздали? -- одновременно и кашляя, и сморкаясь, прогнусавил Котеночкин. -- Точно, Александр Иванович, в прошлый понедельник, -- подтвердил Зильберштейн. -- Да, что вы, товарищи... -- замотал головой Корейко. -- Правильно. Его просто-напросто выперли за десятиминутное опоздание, -- разъяснил Котеночкин, еще продолжая сморкаться. -- И я так думаю. За опоздание выперли. Представляете, украсть у государства десять минут рабочего времени! -- подытожил Губителев-Мамочкин. -- Это ведь все равно что в буржуазное болото сползти! Не иначе, как в буржуазное! Корейко сострил такую гримасу, словно собирался возложить на Дотехпоровича и всю бухгалтерию жестяной могильный венок c муаровыми лентами. Некоторое время он сидел, тупо глядя в бумаги, затем брезгливо посмотрел на всех, как кот, которому негодный мальчишка сует в нос дымящуюся папиросу, распрямил плечи и, открыв папку, сам не зная для чего, провел в контокоррентной книге красивую фиолетовую черту. К концу рабочего дня эксконторщик оформил расчет, подписал обходной лист и, успев получить провизионку, вышел из здания треста. Солнце поймало его стриженный затылок и маячило на нем, пока Александр Иванович не добрался до рабочего общежития. В своей комнате его развезло от усталости, он лег на кровать и сразу заснул мучительным сном. Глава XVI ДВА КОНЦЕССИОНЕРА Расхлябанный поезд, нервно постукивая колесами, медленно полз среди крутых откосов красной глины, преодолевая последний тягун перед Бришкентом. Вздрагивая на стыках, скрипели плацкартные вагоны. Проскочив оросительный канал, поезд влетел в темно-зеленый бришкентский оазис, миновал привокзальные постройки и, пересчитав все стрелки, медленно втянулся на конечную станцию. Неугомонный паровоз перестал выть и заснул на втором пути вокзала имени товарища Янукидзе. Едва лишь вокзальные часы показали двенадцать, на дощатый перрон c мечущимися проводниками, носильщиками, бабками c тюками, встречающими и провожающими ступила нога великого комбинатора. Весенний солнечный день байствовал вовсю. Вход в вокзал был закрыт гигантским плакатом c надписью: "Месячник помощи узбекским детям начался". Дверь в боковой стене пускала внутрь, но тоже была наделена плакатом: "Компривет юбилярам пожарной части города Немешаевска!". Внутри пахло урюком и раздавленным клопом. В глубине просторного зала на высокой мраморной ноге стояла ганчевая головогрудь товарища Янукидзе. Остап стрелковым маршем двинулся вперед, обогнул Янукидзе и приблизился к одному из кассовых окошек. -- Один билет до Газганда и два до Москвы на послезавтра! -- настоятельно продиктовал Остап, протягивая деньги молоденькой узбечке. Путь из Бришкента в Газганд лежал через Джизак. До отправления поезда оставалось двадцать минут полноценного времени. Остап вышел на вокзальную площадь. Здесь он увидел: по левому флангу -- стихийно сложившиеся глинокаркасные двухэтажные дома и величественно возвышающееся над городом медресе Кукельташ, по правому -- портально-купольный мавзолей Шейхантаур и здание Туркестанской казенной палаты, прямо -- высокий мангал c шашлыками и тучного узбека, на лице которого было написано: "Жарю барашка. Он только что травку кушал. Подходите, покупайте! Теперь вы его кушать будете". -- Сейчас бы мороженого из синего стаканчика c костяной ложечкой, -- вытирая платком лицо, выдохнул Остап. -- Но придется утолить свой голод этим барашком. Душисто отрыгнув шашлыком, Бендер зашагал к поезду и, когда сел на свое место в плацкартном вагоне, воскликнул грудным голосом примерно так: -- Чертово торжество в восточном вкусе! Как только путейцы перестали простукивать буксы, поезд "Бришкент-Газганд" тронулся c места. К вечеру он миновал мост через Сырдарью и кое-как потащился по Голодной степи. Простояв около часа в Джизаке, поезд продолжил свой путь по холмисто-увалистому предгорью и в пять часов утра нырнул в ущелье Санзара, затем прогремел по мостику над арыком Сиаб, прошел рисовые поля и через тридцать минут со скрежетом остановился на наружной платформе газгандского вокзала имени товарища Ленина. Закусив на вокзальной площади чем аллах послал, Остап форсированным шагом направился к главной аорте города -- шоссированной улице Улугбека. Он остановился под вывеской "Прокат автомобилей акционерного общества Узбеккурсо", c деловым видом открыл заднюю дверцу таксомотора "рено", сел на сиденье и, растолкав дремавшего шофера, холодно приказал: -- К рабочему общежитию имени товарища Копыто, улица Максимильена Робеспьера, дом восемь. Водитель c красным лицом и закрученными усами а ля "жиллет" молча завел мотор, авто взвыл, наддал, развернулся и понесся по проспекту Социализма. Сладко зевнув, великий комбинатор открыл новый кожаный портфель c окованными металлом углами, вытащил из него коробку папирос и лениво закурил. Скоро автомобиль заскрежетал и остановился у трехэтажного здания общежития имени товарища Копыто. Остап поднялся на второй этаж, подошел к комнате под номером двадцать девять и, не постучавшись, открыл дверь. Окно было затянуто ситцевыми занавесками, и комнату заливал тусклый, цвета мочи, свет. По обе стороны от окна стояли две железные кровати, между ними -- сверхъестественно скучный стол, покрытый клеенкой, и два стула типа "гей, родимые!". За столом сидел Александр Иванович Корейко. Он по-садистски тыкал вилкой в брусочки свиного сала и сосредоточенно ел их. Обернувшись, Александр Иванович перестал двигать челюстями и открыл от удивления рот. -- Ты жива еще, моя старушка! А вот и я! Привет тебе, привет! -- заорал c порога молодой человек, распахнув для объятия руки. -- Здрасьте, -- проронила старушка исказившимся голосом. Остап бросил портфель на кровать, схватил стул и поставил его напротив Корейко. -- Ну что вы на меня смотрите так, словно собираетесь родить ишака? -- c наивозможной дикцией пробасил великий комбинатор, верхом усаживаясь на стул. -- Что вы там такое лопаете? Уж не бутерброд ли c какой-нибудь собачьей радостью? -- Я... Остап встал со стула и наотмашь снял кепку. -- Нет, студент не понял. Ставлю вас в известность, Александр Иванович, что я прибыл в Газганд. И отмахнуться от этого факта, как когда-то я говорил небезысветной вам Зосе Синицкой, никак нельзя. Ну же! Что это у вас глаза, как у быка, на выкате? И в самом деле: Александр Иванович c удивлением смотрел на сияющего, полного задора и неукротимой энергии Остапа Бендера. Наконец он через силу выдавил вертевшуюся внутри фразу: -- Только вас тут и не хватало. -- Ох, как это грубо, -- деланно возмутился Остап. -- Не по-восточному. К вам приехал гость, а вы его, кроме кислого "здрасьте", ничем не угостили... Корейко поднял голову и c раздражением спросил: -- Вы что же, опять пришли за деньгами? -- О, деньги! Из вашего фибрового чемодана! Новенькие пачки, аккуратно заклеенные в белую бумагу. Каждая пачка перевязана шпагатом. Этакие милые миниатюрные бандерольки. Билетики Госбанка c рисунком сеятеля! Картинки c выставки! Так вот, они мне не нужны! Корейко улыбнулся глупейшим образом, пытаясь изобразить на своем лице: "Верю вам!". -- Чего же вы хотите? -- Отлить конную статую товарища Копыто и установить ее перед входом в ваше общежитие, -- пошутил Бендер. -- Поможете? Для этого мне нужна небольшая бригада скульпторов, пара тысяч серебряных побрякушек и вы в качестве руководителя проекта! Корейко усмехнулся. -- Меня вчера сократили. Так что можно заняться и статуей. -- Сократили? -- Остап был в приподнятом настроении. -- Вы, наверно, не сдали нормы ГТО, и из-за вас всю бухгалтерию не допустили к субботнику! Она оказалась в планово-финансовом тупике! Ай, как нехорошо! Не отчаивайтесь. Последний безработный в нашей стране уже получил работу, как недавно сообщила в печати Московская биржа труда. Найдется что-нибудь и для вас! Сибирь большая!.. -- Мне не до смеха, -- скривился Корейко. Тут они подумали разно. Корейко: "Может, в этом портфеле у него новое дело-компромат?", Остап: "Вот он тот человек, которому проще отдать деньги, чем объяснить откуда он их взял! А смотрит-то как! Взгляд гиганта мысли! Ей-богу дыру на мне протрет!" Остап погладил на джентльменский манер свои тонкие усики и, смотря себе под ноги, произнес c повелительной интонацией: -- Ладно, поговорим серьезно. Вы, как мне известно, всеми вашими фибрами дрожите от страха разоблачения и, обнявши свой фибровый чемодан, за который, замечу, партия и правительство были бы вам очень признательны, сидите в норе и смирно дожидаетесь капитализма. Но этого не случится! В ближайшие полсотни лет, по крайней мере. -- Что же вы от меня опять хотите? -- в душе подпольного миллионера росло напряжение. Великий комбинатор подтянул портфель и водрузил его себе на колени. "Я так и знал. Компромат!" -- вновь пронеслось в голове экссчетовода. -- Спокойствие, любезный Александр Иванович! Отцвели уж давно хризантемы в саду... Подзащитного я из вас больше делать не буду. Если нет возражений, мы сейчас же отправляемся в Москву. Такси, как говорил Адам Козлевич, уже подан. Корейко выглянул в окно и, действительно, увидел черную лакированную крышу "рено". -- Ничего не понимаю. Какая Москва? -- Я предлагаю вам, что не в моих правилах, вступить в концессию. -- Работать c вами? Да вы смеетесь. -- Александр Иванович, я сын турецко-подданного, то есть потомок янычаров. Я очень гордый и могу обидеться... Вам фамилия Оконников, случаем, не знакома? Корейко невольно охнул. -- Да не трепещите вы! Я не собираюсь по всей республике трубить о ваших прошлых связях c гражданином Оконниковым. -- Все это как-то закомуристо! Потомок янычаров встал и поместил свой портфель рядом c недоеденным салом. -- Вы хотите поближе к телу?! Получите. Вот здесь лежит отношение, на котором указан номер рассчетного счета. Ничего особенного, так, обыкновенный номер. Но на этом номере можно заработать как минимум пять миллионов. -- Ну и зарабатывайте. Я-то здесь причем? -- Вы хотели сказать: "У меня уже есть деньги!". Но учтите, что за полста лет они превратятся в прах в вашем задрипанном чемодане. При социализме миллионер -- это детская игра в крысу. Я предлагаю вам комбинацию по вашей части -- небольшое дельце c безналичными рублями. -- И что же? В этом вопросе уже звучало согласие. Комбинатор вдохновился. -- Представьте, у нас есть контора. На ее счету -- пять миллионов. Мы их переводим в Москву, откуда они благополучно летят в один из швейцарских банков. -- Поэтому вам нужен Оконников? -- Да, мне нужны его связи. А c ними все просто: командировка, поезд, оревуар, шампанское в "Мулен-Руж" и прогулка по левому берегу Сены до площади Согласия. -- Надо подумать. -- Один мой знакомый из Парижа, Морис Ногес, рассказал мне как-то грустную историю о коммерсанте-мечтателе. Хотите послушать? -- Меня мало интересует, что говорят ваши знакомые. -- Молодой бизнесмен, некто Щенков, после ограбления солидной фирмы "Бенедиктов и К" тоже сказал: "Надо подумать." На его столе в беспорядке лежали пачки украденных денег, новенький "вальтер" и разные вещички, доставлявшие их хозяину немало сексуальных и иных удовольствий. Щенков развалился на диване и мечтал. И видел он себя богатым, как во сне. Он мечтал о месте председателя правления банка, которое обязательно себе купит; он глотал слюни при мысли о длинноногой секретарше, преданно и нежно подносящей ему чашечку кофе. Он чувствовал, как бьется его молодое сердце, как яростно струится в жилах горячая кровь. Он любил деньги и удовольствия. Он думал, что теперь у него будет все. Но тут распахнулась дверь, c грохотом ворвались посланные Сигизмундом Апатьевичем Бенедиктовым молодцы и пристрелили, как собаку, мечтательного коммерсанта. -- Не понимаю, зачем вы все это мне рассказываете, -- пробормотал Корейко. -- А затем, Александр Иванович, что думать надо быстрее. Мы плывем на одном большом корабле, и не исключено, что это "Титаник". -- Причем здесь "Титаник"? Бендер начал терять терпение: -- Притом, что вы вместо газгандского сала будете есть шницель под брильянтовым соусом из слез на бессрочных каторжных работах, где-нибудь в пределах Магаданской области, и лет через десять, как раз за день до того, как будут раздавать конфеты, сыграете в ящик. Итак, вы хотите близко познакомиться c магическим словом "сверхприбыль"? -- Суть дела? Только не тяните. -- Хорошо, не буду! И Остап за несколько минут объяснил подпольному миллионеру то, что он объяснял Ключникову в течение часа. Свою короткую лекцию он иногда приправлял оговоркой: "А если вам дым отечества сладок, устраивайтесь работать пожарником. Все ближе к пролетариям и все дальше от ОГПУ", предупреждением: "Через каких-нибудь там пять хозлет вас посадят! Вот тогда-то вы вспомните мои слова!", лестным отзывом: "Вы умеете изъясняться осторожным и непонятным юридическим языком, поэтому без вас дело не решится!", занозистым замечанием: "После того как я встретился c вами и потерял веру в человечество, меня постоянно гложет мысль о том, чтобы поскорее убраться из этой страны...", несущественной вставкой: "А помните, Александр Иванович, как мы ехали верблюдами? Взлетали на ухабах, пугливо хватаясь за талию возницы!", использовал такие слова, как "закупориваться", "нивелировать", "оселок", "шуры-муры", добавлял бранные эпитеты: "Гражданин архижулик без будущего!", "Зенки протрите, товарищ Корейко!", "Не плюйте в колодец, вылетит -- не поймаете!", кроме этого Остап разворачивал перед подпольным миллионером удивительные дали, раскрашивал их в розовый и ярко-синий цвет, тут же сворачивал и вновь переходил к существу дела и, наконец, подобно римскому сенатору Катону Старшему, помешанному на Карфагене, великий комбинатор завершил свою речь упоминанием о великолепном городе своей мечты. Корейко заерзал на стуле. -- Значит ищем контору, -- задумчиво сказал он, -- вычисляем банк, подделываем перевод, отправляем его в ваш Немешаевск, оттуда в Москву. Затем на сцене появляется мой Оконников? -- Не здесь, а раньше! -- То есть? -- Нам сразу нужен Оконников, поэтому первый официальный московский визит будет нанесен именно ему. -- Лучше обойтись без визита. -- Ну тогда... -- Проще пригласить его в ресторан. Аркадий Борисович -- человек светский, изыск любит. -- Пойдем навстречу, пусть бесится, -- расхохотался довольный организатор-концессионер. -- Теперь я понимаю: из Немешаевска деньги поступают на готовый счет -- счет, приготовленный Оконниковым... -- Корейко уже не злился на незванного гостя. -- Да-да, я кое-что слышал о спецсчетах... Вы знаете, интересно! Вполне интересное дело. Время шло невероятно быстро. Подпольный миллионер взглянул на часы -- они показывали четыре. -- Итак? -- c деловой улыбкой, желая расставить все точки над "i", холодно молвил Остап. -- Москва, так Москва! -- Жаль нет игристого напитка под названием "шампанское": есть смысл отметить начало нашего предприятия! -- А что, если... -- Если что? -- Если мы вместо ожидаемых миллионов получим ухо от головастика, а вместо Елисейских полей -- кирку, лопату и пахнущий морозом воздух магаданских рудников? -- Как руководитель нашей концессии, отвечаю за все! И, пока концессионеры мчались в черном душном "рено" на вокзал имени Ленина, над Газгандом слышался скрип колеса фортуны. Глава XVII РЕЦЕПТ ПРОЛЕТАРСКОЙ РИФМЫ В час пополуночи, когда до отправления поезда "Бришкент-Москва" оставалось что-то около тридцати минут, уставшие до одури концессионеры прибыли на бришкентский вокзал имени товарища Янукидзе. Они ввалились в свое неосвещенное купе и, получив постель, тут же улеглись спать. Скоро дверь в купе открылась, запустив внутрь полоску света и типа c длинными прямыми волосами. Тип поставил чемодан на багажную полку, расстелил постель и быстро улегся баиньки. Утром, Остап, едва проснулся, почуствовал на себе чей-то пристальный взгляд. И в самом деле, на нижней полке сидел человек огромного роста, слегка сутулый, c серо-синими глазами и длинными ресницами на хмуром скуластом лице. Его косоворотка распространяла по всему купе запах типографской краски. -- О! -- крайне удивился Остап. -- Фома Несдержанный -- поэтический мастер, работник пера. Я не ошибся, товарищ Фома? -- Ну и что же? -- осклабился мастер. Тут Несдержанный начал заниматься сразу двумя делами: брезгливо нюхать свои руки и пить чай внакладку. На столике стояла тарелка, на которой нагло раскинулось песочное печенье, рядом c тарелкой лежало яблоко c родинкой. -- Помните, вы были в Немешаевске? -- Немешаевск -- забытый мотив. Сейчас вот езжу по стране... Представляете, строка в голову не лезет?! Как снял я год назад c машинки талантливую поэму "Мужики и бабы", так после этого -- хоть тресни!.. -- Как же так? -- Да вот так. Хоть я имею право называть себя Фомой Несдержанным, получается, что я поэт c двойным дном, иначе говоря, поэт со странностями всех великих поэтов. Замучил гад меня столбняк, так мучит землю злой сорняк. Попробуйте сейчас описать сволочь во всей красе! После банкета в "Немправде" не могу найти правду. Сами знаете, правда -- это не потаскушка, которая вешается на шею каждому, даже тому, кто не желает быть c ней знакомиться. Меня уже тошнит от агропоэм и огородных кантат. Хочется чего-нибудь пролетарского. Александр Иванович еще спал: c его полки время от времени слышался пронзительный храп. Бендер свесился c полки. -- Могу вам дать рецепт пролетарской рифмы. Хотите? Фома оставил в покое чай, принялся за печенье. -- Вы что, поэт? -- Некоторым образом. Я владею тайной стиха. Яблоко c родинкой подскочило на месте. -- Тайной? -- Фома скроил мрачное лицо. -- Рецепт? И что это за рецепт? -- Первое: уходите от поэтизмов, занимайтесь только прямой и строгой лепкой характеров. Второе: высвечивайте каждую деталь и помните, что под вашим талантливым пером... У вас перо талантливое? -- Да, разумеется. -- Так вот, под вашим талантливым пером говорит вся страна. -- И все? -- Почти. У вас из-за чего произошел кризис творчества? -- Сам не знаю, наверное, критики... -- Пишут, что ваши стихи бездарны, беззубы и убоги? Фома пожал плечами. -- И из-за этой чепухи у вас слова не высекаются пером? -- Ну не только... Вы же знаете, что я пишу политические курбеты... "Вот идиот навязался на мою голову!" -- подумал Остап. -- Знаете, что я вам скажу, товарищ Несдержанный? Вы сосредоточьтесь и выкиньте из головы дореволюционных поэтических монстров. Прославьте, черт возьми, несокрушимый фасад социализма, а выразительные строки сами лягут на бумагу. Вот попробуйте... -- Что, прямо сейчас? Здесь? -- Все гениальные поэмы создаются в поездах. Вспомните Пушкина... Ну, например, напишите что-нибудь о партии. Партийная тема -- самая благодарная и, как правило, не требует рифм. -- Вы так думаете? -- Только так. Попробуйте. Итак: встаем медленно, смотрим в окно и на одном дыхании... Несдержанный встал и неожиданно для себя родил ставшую впоследствии знаменитой поэму о партии. Я спросил у Луны: "Где сегодня она?" Не ответила мне золотая Луна. Я спросил у весны: "Где сегодня она?" Не ответила мне молодая весна. Я спросил у страны: "Где сегодня она?" И ответила мне родная страна: "Кто она?" -- я спросил. У кого я спросил? У Луны? А не надо просить у Луны! У Весны? А не надо просить у Весны! Ты у партии нашей спроси о своем. И ответит она: "Не пошлет?" -- "Не пошлет!" Есть Вселенная, мир, есть планета Земля. На планете на той съезд за съездом идет... И поет, и поет о народе моем, Честных, смелых, простых мужиках, Рабочих-ударниках в горячих цехах. Вы шагайте смелее и идите все в ряд! Наша партия это -- комсомольский отряд! "Мы смело шагаем, построившись в ряд, Ибо твердо мы знаем, что такое отряд! Отряд это кукиш подлым врагам! Кто сказал, что Субботник "Комсомольский обман"? Три, четыре, раз, два, а потом -- и один! Смейся гад и обжора, подлый враг-буржуин! Слава партии! Слава! "Кто же в бой поведет?.. Помолчите! Я знаю! -- комсомольский слет!" Вижу, снова вижу, слышу, снова слышу: "Товарищ мой родной, тише, только тише... Говорит Герой! Товарищ, товарищ, товарищ и вождь! Он за нас все сделает. Надо -- скосит рожь, надо -- хлеб посеет, Надо -- и к станку. А сказать точнее: Я его люблю!" Вижу! Вижу! Слышу съезд! Он родней, живее всех! Не прожить нам съездов без! Я в лес пошел и спросил у дуба: "А, что ты, дубина, о партии знаешь?" Дуб дал дуба, ветками помахал, ничего не сказал. И вдруг мужик один идет, Он песню звонкую поет: "А я партию люблю!.." Я к нему. Он от меня. Я к нему. Убегает он... Я спросил: "Куда ж ты бежишь мужичина? Где твой дом?" "Дом -- моя страна! Партия -- жена!" "А враги то есть?" "Есть!" "Где? Здесь?" "Нет, не здесь!" "А где? Там?" "Где там?" "Где живет Антант". "А не гады ли они?" "Точно -- гады!" "А ты кто?" "Я -- никто... Я сегодня не люблю, я сегодня съезд пою!" Комсомольская бригада сеет в поле кукурузу. "Есть ли старший?" -- я спросил. "Есть!" -- ответил мне один. "За какие за награды Вы здесь пашете бригадой?" "Раз, два, три, четыре, пять... Коминтерн и съезд опять. Съезд! Ура! Моя страна! И не нужно много драк!" -- Гордо вымолвил вожак. "Ну, а как же кукуруза?" "Для колхоза мы ее! Мы сегодня за "бесплатно", Мы сегодня "все для съезда!" "Ура! Ура!" -- кричит страна. У далекой у Центавры проживают вроде мавров, А вблизи Кассиопеи обретаются и плебеи. Что же знают все они о партийности страны? "Ничего?" -- скажите мне. "Нет, не так! -- скажу тебе. -- И в системах, звездах дальних, И в галактиках бескрайних Нет роднее и живее, Нет прекрасней и добрее, Нет пахучей и свежее, Нет весомей и мощнее, Нет приятней и теплее, Нет счастливей и умнее, Нет певучей и звончее, Нет бессмертней и вечнее, Чем партийный лозунг мой: "Слава партии родной!" -- Ну как? -- нетерпеливо спросил Фома. -- А кто автор этой поэмы? -- Ну как же? Я! -- Бытово и гениально! -- Правда? -- Впечатляет! Абсолютно выдержанная поэма. Она будет иметь ураганный успех! Я это говорю подчеркнуто и без всякой тени сомнения. Тут и густейшей социалистической правды не нужно. И глаголы в плюсквамперфектум переводить нет необходимости. Ведь можете! Можете! Сразу видно, что у вас стиль, от которого не тошнит. И знаете, когда вы читали, даже мне на минуту хотелось стать коммунистом. Вот только много текста. Но, все равно, гениально! -- Неужели? Молодой человек... -- Остап Бендер, для вас просто -- товарищ Бендер. -- Товарищ Бендер, вы меня спасли. Вы оплодотворили вашим рецептом пролетарской рифмы мои творческие мучения. За это вам большое поэтическое спасибо. Остап оживился. -- Могу вам дать ещу кучу поэтрецептиков. К примеру, вы стихи прозой не пробовали писать? Нет? Зря. Ударная штучка. А к скетчистам никогда не прислушивались? Нет? Тоже зря. Забойно-виртуозные вещички иногда выделывают. А по методу контаминирования не пробовали? Нет? Так отпробуйте! А юморные стихи? Вот где жила! Тут только помнить надо, что юмор -- это когда боль обращают в смех, а не когда смех причиняет боль. Запомнили? Выкиньте массам такое, отчего гром грянет. Отличитесь остроумным коктейлем из обыденной пролетарской жизни Союза Республик! Напишите, в конце-концов, о пролетарском захолустье городе Немешаевске. Тем более, вы там были. Или вообще пишите прозой. Хотите, начало романа? -- Прозой? Да нет, я же поэт. -- А вы послушайте. Утро февраля двенадцатого числа 1623 года выдалось дождливым. Господин де Тревиль, капитан королевских мушкетеров, проснулся от лая соседской собаки. В это же самое время в Париж со стороны деревни Парле Вруж Шампаньской провинции на лихом скакуне пьяный в доску, гордо держа уздечку, въехал молодой самовлюбленный болван, внешностью напоминающий гасконца. Звали молодого человека Д`Артаньян. Отец его, будучи бедным дворянином, по случайному совпадению обстоятельств носил то же самое имя. Впрочем, и благородные корни их родословной начинали виться где-то в десятом веке c рыцаря голубых подвязок мессира Д`Артаньяна. В тот самый момент, когда месье де Тревилю принесли в постель ароматную чашечку орлеанского чая, в лошадь молодого гасконца безжалостно запустили камнем. Кобыла встала на дыбы и протяжно завыла: "И-о-о-о-о-о-о-о-о-о-о! О! О! О! О! А!". Д`Артаньян свалился c коня и через некоторое время, в течение которого капитан королевских мушкетеров пил свою чашечку чая, лениво встал и, потирая ушибленную часть ягодицы, c ужасающим ревом прохрипел: "Какая падаль это сделала?" Ему ответила миледи, выведшая на утреннюю прогулку своего пса по кличке Рошфор. "Что вы имеете в виду, молодой человек, когда говорите слово "падаль"?" -- спросила она. "Тысяча чертей! Но эта барышня создана для любви!" -- c восхищением воскликнул гасконец и приблизился к миледи. "Сударь, а вам не кажется, что вы слишком много говорите?!" -- строго спросил Рошфор, державший миледи за руку и время от времени говоривший ей c неподдельным собачьим акцентом: "Мадам, я верен вам! До гроба, мадам! До ада, мадам! Я верен вам, мадам...". -- Ну как? -- строго спросил Бендер. -- Застучало в голове?! Проза -- это тоже виртуозная штучка. Так что, вы подумайте. -- Может, вы и правы... "Удивительное дело, как по разному люди сходят c ума. Но надо подкрепиться", -- подумал Остап и, бросив Фоме крылатую фразу "Помните, что гнев рождает поэта!", моментально вышел. Тем временем проснулся подпольный миллионер. Не обратив большого внимания на пассажира в косоворотке, он быстро оделся, сунул ноги в домашние туфли c язычками, взял махровое полотенце, кусок белого марсельского мыла и вышмыгнул из душного купе, но через минуту вернулся и долго ворчал, что в поезде совершенно неудобно: хотя на окнах и висят изящные занавески, уборная, видите ли, заперта на весь рейс. В ней, как объяснил проводник хранятся поездные масленки и пакля, и его, Корейко, туда не пустили, так как посчитали, что он вор. -- Видали, какие порядочки тут поразводили! -- сердился Александр Иванович, ни к кому не обращаясь. Поэт Фома Несдержанный кивнул, но в разговор не ввязался. Он задумчиво смотрел сквозь оконное стекло на белые чистые пески и печально качал головой. Если бы сейчас в купе заглянул известный критик Варлаам Писанино, то, несомненно, сказал бы, что в голове Фомы гонорарно зреет, а может, даже уже и созрела мысль о карьере поэта-прозаика. А состав между тем следовал зеленой улицей. По откосам, по шпалам и по гравийному баласту гудел ветер, убаюкивая пощелкивающие рельсы. Поезд мотало из стороны в сторону, подбрасывало на стыках, на уклонах он, раскачиваясь, ускорял ход, и тогда пронзительно визжали тормоза и ревел гудок. Поезд пролетал по мостам и нырял в туннели. В клубах пыли он продвигался по своей колее, по сложной системе разъездов, узлов и станций. Иногда полотно железной дороги спускалось ниже, и тогда за окном проносились утесы, дикие водовороты, длинные песчаные косы, дымящиеся трубы и разительные весенние пейзажи. Когда же поезд останавливался, то c фасадов станционных зданий на пассажиров c огромного плаката смотрел намалеванный темперными красками поэт Фома Несдержанный. Из уст поэта вылетали слова: "Зато от нас в Америке все давно в истерике!". Интересен тот факт, что во времена, когда гнилое буржуазное общество еще не было таким гнилым, каким оно стало после революции, на месте таких вот темперных плакатов вывешивались портреты (в фас и в профиль) поездных воров. Поэтому-то некоторые пассажиры по старорежимной привычке воспринимают пролетарские станционные плакаты как предупреждение: "Будьте бдительны, господа! Эти люди еще не пойманы. Берегите свои вещи!". На седьмой день пути поезд "Бришкент-Москва", натужно просвистев, крадучись подошел к перрону Рязанского вокзала. Концессионеры вместе c пестрой массой пассажиров высыпали на перрон и зашагали вдоль пышущих азиатским жаром вагонов. Выйдя на площадь, Остап нашел глазами циферблат на фасаде Рязанского вокзала, украшенный знаками Зодиака. Стрелки показывали пять минут восьмого. -- Ах, время -- это костер, в котором мы горим! -- пустился в рассуждения возбужденный московским пейзажем молодой искатель приключений. -- Вы не находите, Александр Иванович? Удивительно устроен человек: он огорчается, когда теряет богатство, но равнодушен к тому, что безвозвратно проходит жизнь! -- Это уж точно! -- вздохнул Корейко, поглядывая на свой перевязанный веревкой чемодан. Компаньоны сели в запыленную извозчичью пролетку. -- К "Метрополю", любезный! -- приказал Остап c наигранным холодком в голосе. Путешествие его утомило. Пухленький, в ловкой поддевке извозчик пустил понурую лошадь карьером. Пролетка, качаясь на круглых английских рессорах, выехала на Каланчевскую площадь, проколесила изрядное пространство по Домченской, покатила вниз по Мясницкой, срезала площадь имени товарища Железного Феликса, втянулась в Театральную и, наконец, остановилась у парадного подъезда гостиницы "Метрополь". Расплатившись c извозчиком, Остап поспешил в вестибюль гостиницы, Корейко -- за ним. Они подошли к стойке администратора и минут через десять, вонзившись в открытую пасть освещенного лифта, переступили порог тридцать четвертого номера и оказались в огромных, обставленных c королевской роскошью пятикомнатных апартаментах c вазонами, персидскими коврами и мебелью в стиле Людовика XVI. Баловень судьбы вышел на балкон, жадно вдохнул свежесть весеннего утра, закурил папиросу. -- Выше голову, Александр Иванович! -- крикнул он в глубину комнаты. -- Дела нас здесь ждут великие. Заседание, вроде бы, продолжается. Он стоял в самом центре советской столицы на балконе любимой гостиницы (стиль модерн!), по фасаду которой, прямо над его головой, узкой мозаичной лентой растянулось заявление: ТОЛЬКО ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА В СОСТОЯНИИ ОСВОБОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ИГА КАПИТАЛИЗМА. В.И.ЛЕНИН Слева, за зданием бывшей Городской думы, на Красной площади витал коммунистический дух над новым, величественным сооружением, облицованным ценными материалами, в котором находился саркофаг c бесценным телом. Сооружение стерегли золотые двуглавые орлы, зорко следя c высоты башен Кремля и Исторического музея. Справа катил Аполлон в своей колеснице; манил к себе покупателей "Мюр-Мерилиз"; певец Замоскворечья грелся на солнышке, сидя в кресле на том самом месте, где Остап года три-четыре назад? -- он засмеялся, вспомнив об этом -- давал интервью, "попав под лошадь". Прямо, за сквером, сносили лавки некогда шумного, огромного Охотного ряда. Москва расставалась c прошлым. Оперившаяся весна наедалась согревающим душу московским ударным солнцем. Бульвары и скверы были окутаны зеленой дымкой. Чистое, без единого облачка, небо представлялось в виде огромного рабоче-крестьянского транспаранта c лозунгом "Даешь!" Через день в московские окна должен был постучаться Первомай. Глава XVIII ПОДЗЕМНО-КОММЕРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ Трудно было представить служащего Внешторга Аркадия Борисовича Оконникова без шикарного пиджака из английской ткани c лацканами в виде ласточкина крыла и без брюк классического покроя. Порой казалось, что Аркадий Борисович и спит в этом костюме, и разве только утром снимает его на несколько минут для того, чтобы побрызгать на английскую ткань, ласково погладить ласточкины крылья и пройтись утюжком по смятым брюкам. У человечества испокон веков сложилось мнение: одежда необходима, чтобы прикрывать человека, согревать и украшать его. Аркадий Борисович c этим не спорил. Но был убежден и в том, что всякое одеяние имеет свой код, свою символику. Поэтому он носил черный костюм, так как c этим цветом связывал материальное благополучие. Кроме своего костюма, Аркадию Борисовичу нравилась еще и своя победительная "джентльменская" физиономия: гладкий лоб, наглый и умный взгляд светлых голубых глаз, тонкие усики и выбритый подбородок. Двигался он всегда плавно, несколько сдержанным аристократическим манером. Товарищ Оконников прочно служил во Внешторге на штатной должности заместителя управляющего подотделом сбыта. По долгу своей службы он сбывал за границу продовольствие и фураж, текстиль и сырье, кожевенные товары и топливо. C суммы совершенных сделок спадал "куртаж" -- высокое вознаграждение, которое выводило доход товарища Оконникова за рамки оплаты совслужащих наиболее высоких квалификаций. Твердой ставки c поощрительной тантьемой Аркадий Борисович боялся как огня -- жить на одну зарплату было не в его правилах. За то время, покуда немногочисленный советский маклериат стекался во Внешторг, Аркадий Борисович из обыкновенного уголовника стал коммунистом. В свое время сей уголовник вместе c "подзащитным" Корейко организовал на Сретенском бульваре промысловую лжеартель химических продуктов "Реванш". В артели Аркадий Борисович работал не покладая рук и c бесконечным терпением: заключал c банком кредитный договор и, получив ссуду для расширения производства, бежал на черную биржу; в трестах выбивал химпродукты, а выбив, продавал их на госзаводы. В один прекрасный день февраля 1922 года промысловая артель лопнула, как мыльный пузырь, но компаньоны заработали по миллиону рублей. День-деньской Аркадий Борисович ишачил на Александра Ивановича Корейко и доишачился до того, что скопил себе неплохое состояние, успокоился, и 21 января 1924 года поступил на службу, стал заметным активистом, которого взял на заметку управляющий подотделом сбыта Необходимцев Константин Николаевич. Товарищ Необходимцев был тот еще жук, и по части государственных хищений Корейко и Оконников ему и в подметки не годились. Если у Оконникова был только один счет за границей, а у Корейко счетов вообще не было, то у товарища Необходимцева имелось пять счетов в швейцарских банках, один -- в банке "Лионский кредит" и довольно прибыльная компания в Монтевидео. -- Деньги -- это маленькие кусочки бумаги, c помощью которых можно делать большую игру, -- часто говорил Константин Николаевич своему помощнику, даже не подозревая, что эти слова принадлежат французскому аферисту Сержу-Александру Ставискому. Необходимцев, как и Оконников и Корейко, в лучших своих снах видел триумфальный возврат капитализма. Тогда он учредит свой банк, которому уже придумал название -- "Кредитное общество взаимных расчетов "Ваша удача". Однако удача c каждым днем все более отворачивалась от управляющего, градом сыпались бесчисленные инспекции, ревизии, поэтому все чаще он изрекал: "Нужно делать деньги сейчас, потом будет поздно! Не ровен час -- когда и Внешторг закроют!" И смышленный помощник c ним полностью соглашался. В отличие от оконниковской, джентльменской, физиономия Константина Николаевича была ослиной. Константин Николаевич уже как год вступил в тот возраст, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии. Может быть, поэтому его жизненым кредо и было "не поддаваться никаким фикциям". Управляющий подотделом сбыта, пятидесятилетний человек c морщинистым и желчно-неприятным лицом умел выдать серию льстивых улыбок, когда, по долгу службы, приходилось давать взятки тем, кто выше, при этом c языка срывалась отработанная фраза: "Никанор Никанорович, я готов перевести на ваш счет пятьсот рублей", и тут же он вручал деньги. -- Деньги надо показывать тогда, когда они привлекают других, но разве в этой проклятой богом стране их покажешь?! И Необходимцев шел в Дом Госторга на Мясницкой и отоваривался в нем так, что приходилось ловить такси. Двадцать девятого апреля, утром, в половине десятого, в полном табачного дыма, кабинете управляющего подотделом сбыта раздраженно зазвонил телефон. -- Необходимцев у аппарата, -- c достоинством проговорил Константин Николаевич. -- Аркадия Борисовича, -- попросила трубка. -- Тут вас спрашивают, -- передавая трубку Оконникову, тихо сказал Необходимцев. -- Меня? -- c удивлением поднял брови Оконников. -- Да, вас, -- подтвердил Необходимцев. -- Оконников у аппарата! -- Здравствуйте, Аркадий Борисович! -- чеканно поздоровалась трубка и представилась: -- C вами говорит Александр Иванович. -- Александр Иванович? Вы в Москве? -- взволнованно откликнулся Оконников. -- Мы могли бы встретиться? -- Вы где сейчас? -- Мы остановились в "Метрополе". -- Мы? -- Я вам при встрече объясню. Жду вас на Арбате в "Праге". -- Выезжаю немедленно! Еще не успокоился потревоженный телефон, чем-то внутри позвякивая и не исчезло туманное пятно на трубке, а Аркадий Борисович уже понял, что затевается новое дельце, да не простое дельце, а дельце c большой прибылью и, наверняка, валютной. "Вот так дела! -- стукнуло в его черепе. -- Корейко-то в Москве!" -- Кто звонил, Аркадий? -- спросил Необходимцев. -- Звонили деньги. -- Кто, кто? -- Я потом... -- Опять явишься на службу c крупным опозданием? Вопрос повис в воздухе. Телефон опять зазвонил. Аркадий Борисович машинально ухватился за трубку и, крикнув в нее: "Позвоните завтра, сегодня все будут заняты!", кинулся в нехарактерной для него манере к блестящей дверной ручке, нервно потряс ее, открыл дверь, бросил управляющему "простите", пронесся мимо двери c надписью "Наркомвнешторг", налетел на личную секретаршу товарища Микояна, легким аллюром проскакал по коридору до лестничной клетки, покатил по лестнице и вихрем пролетел четыре мраморных марша, следуя причудливым заворотам внешторговских коридоров. Затем он ворвался в гардеробную, набросил на плечи макинтош и выбежал на улицу. Здесь он остановился, посмотрел направо, налево, и, переведя дыхание, во все горло возопил: -- Извозчик! Нелишне будет сказать, что за минуту до этого, из Большого Харитоньевского переулка бешено вырвалась пролетка, запряженная кудлатой деревенской лошадкой. Извозчик, взмахивая кнутом и крича: "Посторонись!", гнал клячу вперед, наполняя экипажным грохотом Чистопрудный бульвар. В тот самый момент, когда раздался очередной удар кнута, случилась оказия: пронесшаяся мимо Аркадия Борисовича пролетка обрызгала фасад его шикарного английского костюма. -- Сволочь дерзкая! -- взвизгнул Аркадий Борисович, вытирая брюки. После случившегося нанимать извозчика пропала всякая охота, садиться в битком набитую "аннушку" было неудобно, поэтому на встречу он отправился в пешем порядке. Москва кипела предстоящим Первомаем. По обеим сторонам Мясницкой текли комсомольцы и активисты, бронеподростки и служащие, да и мало ли кто еще там тек или же хлопал глазами -- главное было в том, что на лицах граждан сияли предпраздничные улыбки, и разве что маленькие деревянные торговые палатки напоминали о гнилом старом режиме. Рядом c палатками, голубой кафельной молочной и квасной будкой властвовали, точно свиньи в апельсинах, немые витрины госторгов. Витрины были пусты -- по той простой причине, что помогать покупателю увидеть товары, которые и без того раскупались, не имело никакого смысла. Пока Аркадий Борисович шел по Мясницкой и чихал от тухлого запаха, исходящего от диетической столовой, расположенной в начале Кривоколенного переулка, его будущие компаньоны прогулялись по Александровскому саду и уже подходили к Арбатской площади, где красовалась "Прага" -- лучшее место в Москве, как считал Бендер. Подойдя к двери, Остап поправил галстук, костяшками пальцев постучал в стекло. Дверь открылась. Не говоря ни слова, Бендер принял важный вид, жестом отодвинул мощную фигуру бородатого швейцара и прошел внутрь. -- У вас заказано? -- удивленно приподнял левую бровь швейцар. -- Естес-c-сно! Вот что, любезнейший, минут через пять придет наш товарищ, Оконников. Немедленно его пропустить, -- приказал великолепный Остап и сунул швейцару в руку купюру на чай. Швейцар молча принял у важных посетителей верхнюю одежду и пропустил их в зал. В ресторане было шумно и дымно. Играла музыка. "Челаэк!" -- открыл было рот Корейко, но Остап его одернул: -- Нужно быть вежливым. Мы пришли не в какой-нибудь кабак, а в образцовую столовую МСПО! Возник метрдотель в смокинге и белом галстуке-бабочке. -- Добрый день! -- учтиво проворковал он и c достоинством поклонился. -- Нас будет трое. -- Остап скользнул глазами по столикам. -- Мы бы хотели пообедать. Метрдотель галантно сделал пригласительный жест и отвел видных клиентов к столику, стоявшему недалеко от эстрады. -- Что прикажете? -- Метродотель подал меню. -- Рекомендую филе куропатки, шоффруа, соус провансаль, беф бруи, филе портюгез, пудинг-дипломат, ростбиф, расстегайчиков... -- Вот что, любезнейший, -- многозначительно провозгласил Бендер, возвращая меню. -- Все самое самое... и столик накройте, как в лучших домах. -- И Остап небрежно сунул метрдотелю несколько купюр. Любезнейший раскрыл от удивления глаза, принял лакейскую позу и тихо произнес: -- Одну минуточку-c! Сказано это было так преданно и по-лакейски ласково, что Корейко на какой-то миг почувствовал себя одновременно королем Англии, Франции и Испании. Он нетерпеливо стучал пальцами по столу, ерзал на стуле и блуждал глазами по соседним столикам. Неожиданно у Корейко заныло в желудке, рот наполнился слюной, а чаша терпения вот-вот должна была разбиться. Ждать пришлось недолго. К невысокой черной вазе c выводком рюмок и бокалов на белоснежную крахмальную скатерть прибыли во множестве тарелочки, чашечки и судочки c неподдающимися описанию яствами. -- Хорошое вино, -- причмокнул Корейко, вонзив в себя рюмочку. -- Правильно говорят, что Россия без выпивки потеряет свою душу. -- Ну где же ваш Оконников? Остап был немного взволнован. -- Задерживается... а вот он. К столику подошел не первой молодости человек c блистающим джентльменским лицом, в новом, c иголочки, но мокром в некоторых местах, английском костюме того самого стиля, который Остап Бендер называет "шик-модерн". -- Александр Иванович... -- приветливо улыбнулся джентльмен и крепко пожал руку Корейко. -- Познакомьтесь, -- пролепетал Корейко. -- Оконников Аркадий Борисович, -- представился "шик-модерн". -- Бендер Остап Ибрагимович, -- в свою очередь представился Остап, пожимая руку джентльмену. Оконников сел за стол, взял салфетку, развернул ее и положил на колени. -- Как давно вы в Москве? -- горделиво спросил он, обращаясь к подпольному миллионеру. -- Только сегодня приехали, -- кашляя, вымолвил Корейко. -- В наше время друг к другу, кроме "товарищ" или "гражданин", никак не обращаются, -- начал Остап. -- Впрочем, постойте, у актеров еще остались длинные высокопарные титулы. Так что же выберем мы? -- Чтобы не привлекать к себе внимания оставим эти титулы до лучших времен. -- Без титулов, так без титулов! За что выпьем? -- За знакомство, разумеется! После того как выпили, Остап начал зондировать почву. -- Вы работаете в подотделе сбыта? -- спросил он. -- Служу, -- ответил Оконников. -- "Служить бы рад!.." Да, чем только не занимаются люди. -- Остап поднес к губам папиросу и, не прикурив, вдруг спросил понизившимся до полной нелегальности голосом: -- Ждете прихода капитализма? Оконников недоверчиво покосился на Бендера. -- Вы можете быть c ним совершенно откровенны, -- выручил Корейко, попутно пригубив свой бокал. Принесли какой-то экзотический бульон. К телячьему жаркому разлили бургундское. -- Остап Ибрагимович... -- осторожно сказал Оконников. -- Я понял! -- как бы переходя Рубикон, отозвался Бендер. -- Аркадий Борисович, представьте себе, что у меня есть бронепоезд. -- Бронепоезд? -- И я его хочу продать на металлолом за валюту. Поможете? -- Я что-то не понимаю... -- Другими словами, если на расчетный счет Внешторга поступит, скажем, миллионов десять, возможно ли переправить эти деньги за рубеж? -- Десять миллионов? Это около пяти миллионов долларов, если по курсу! -- Что-то около того. -- Солидно. -- Мелко не плаваем. -- Мне нужно переговорить c Необходимцевым. Все заграничные счета проходят через него. Конвертация тоже через него. Если Александр Иванович в деле... -- Александр Иванович в деле, но первую скрипку играю я. -- А что это за деньги? Они чистые? Остап многозначительно кашлянул, наполнил бокал Оконникова: -- Какая вам разница. Деньги не пахнут, если их хорошо отмыть. Вся сумма поступит из Немешаевска, c расчетного счета акционерного общества "Немхересплюс". -- Вы председатель? -- Председатель -- некто Ключников, он вас не должен интересовать. -- Десять процентов от суммы, плюс за конвертацию, в общем на загрансчет падает что-то около трех миллионов. -- В долларах? -- Разумеется. -- Ну и проценты у вас. Как говорил один мой знакомый фининспектор, нас задешево не купишь. Гарантии? -- Никаких. Мы работаем честно. -- Не сомневаюсь. Но бизнес есть бизнес, и если будет прокол и мне покажут комбинацию из трех пальцев, я как сын турецко-подданного, никого не пощажу. К любой служебной лестнице можно пристроить эшафот. Корейко c замиранием сердца прислушался к голосу Бендера и начал крутить носом. -- Нет необходимости говорить такие слова, -- разнервничался Аркадий Борисович. Остап был величественнен, как император. -- Я не говорю так, если ни в чем не заинтересован. Оконников закурил в свойственной ему аристократической манере. -- Когда поступят ваши миллионы? -- Когда? Скоро. Нужно ваше принципиальное согласие. Был бы лес, а леший найдется. -- Если все это серьезно, я сегодня же поговорю c Необходимцевым, и не далее как дня через два-три сообщу номера ваших счетов в одном из швейцарских банков и номер счета в московском Банке для Внешней торговли, на который должны поступить деньги из Немешаевска. Далее деньги конвертируются и после вычета комиссионных преспокойненько летят в Женеву. Система отлаженная. -- В таком случае, заседание продолжается! Полагаю, что через недели две, максимум три, деньги будут на счету в вашем банке. Мне необходимо основание для перевода. -- Договор? -- Пусть будет договор, -- согласился Остап. Он разлил по высоким конусообразным бокалам охлажденное "Абрау" и, подняв свой бокал примерно до уровня глаз, дружеским кивком головы пригласил Корейко и Оконникова поднять свои бокалы, после чего провозгласил тост: -- Выпьем за нас c вами и за хрен c ними! И за то, чтобы у нас все было и чтобы нам за это ничего не было! За успех! На десерт гостям были предложены апельсины, персики, мороженое и легкая музыка. -- Я так понимаю, -- продолжил прерванный разговор ответработник, -- что сумму придется разделить: половина -- на счет Александра Ивановича, другая -- на ваш. Я правильно понял? -- Именно так. А это вам для начала... И Остап достал из портфеля несколько перевязанных банковским способом пачек на сумму сто тысяч рублей и положил их на колени нового знакомого. Оконников, мигая глазами, упаковал пачки в два листа вчерашних "Известий" и, оглядываясь по сторонам, спрятал сверток. -- Буду c вами откровенен. Я всем нутром жажду покинуть эту страну большого эксперимента. -- Нужны загранпаспорта, визы... -- вставил свое слово Корейко, смакуя вино. -- Все в наших руках! -- Оконников потер руки, будто собирался прямо здесь, за столом извлечь из ниоткуда, подобно фокуснику, необходимые визы и паспорта. -- Значит решено и подписано? -- казалось, Бендер был доволен встречей. -- Не так ли? И у нас не получится, как в том анекдоте: "Нашли общий язык. Не поделили"? А, Аркадий Борисович? -- Нет, так не получится. Фокусник из Внешторга поднялся и, откланявшись удалился. Остап обдал подпольного миллионера табачным дымом. -- А мне понравился ваш Оконников, -- удовлетворенно отметил он. -- По-моему, человек он деловой. -- Да уж, дубиной стоеросовой его не назовешь -- тертый калач. Бой-мужик! -- Корейко растянул в улыбке щель рта. -- А какими делами мы c ним ворочали! На одном только "Реванше" по лимону отхватили. -- Резюмирую, Александр Иванович, мы все ближе подходим к краеугольному камню нашего предприятия. -- Как бы голову не потерять. Бог его знает, чем это пахнет. -- Студент, не трещите крыльями без повода: кто напуган -- наполовину погиб, alias, сдайте в архив ваши рассуждения о гусарстве! Скоро мы будем срывать цветы удовольствия. Все на свете идет к лучшему. Лед тронулся! Глава XIX НА ИППОДРОМЕ Остап отвел захмелевшего подпольного миллионера в гостиницу и, как ребенка, уложил спать. Сам же отправился на ипподром. Желание посетить скачки у него возникало всегда, когда он появлялся в столице. На Театральной площади Бендер нанял таксомотор. Машина выехала на Тверскую, пронеслась по Петроградскому шоссе, повернула на Беговую и вскоре остановилась у главного входа на ипподром. Молодое весеннее солнце азартно играло на стеклах толпившихся "фиатов" и "рено", щедро разбрасывало золото своих лучей на головы валом валившей публики. Сезон гладких скачек окончился месяц назад, открывался сезон барьерных скачек и стипль-чезов. Вот-вот должен был начаться важный заезд. Остап снял плащ, перекинул его через руку и подошел к окошкам тотализатора. Здесь топталось много ипподромовских завсегдатаев. Они обсуждали предстоящие скачки. Когда же из громкоговорителя раздавался спокойный голос комментатора, все разом замолкали. Великий комбинатор решил не рисковать и поэтому для начала поставил по сто рублей на трех лошадей -- Выдержанного, Отчаянного и Быстрого. Он поднялся в верхнюю ложу и посмотрел на исхлестанное ветром скаковое поле. Перед трибуной пританцовывала черно-гнедая лошадь c большим белым пятном на лбу, жокеи старались ее сдерживать. "Скорее всего это и есть фаворит", -- подумал Остап и принялся наблюдать за ходом скачки. Прошло два заезда, оставалось еще четыре. Получилось так, что два раза Остап проиграл, один раз выиграл, затем опять проиграл и, когда лошади выходили на третий круг, полностью овладел программой скачек. В во время третьего заезда Бендер, случайно оглянувшись, обратил внимание на невысокого человека сидевшего почти за ним сбоку. Остап старательно осмотрел его. Под расстегнутым -- очень интересного фасона -- плащом был виден великолепно сшитый двубортный блейзер c золотыми пуговицами, белая рубашка c воротником-стойкой и черный галстук. Волосы, сообщавшие о размеренной и богатой жизни, выразительный нос греческого типа, аристократические аккуратные ногти и даже манера держать сигару -- все выдавало в нем иностранца. Остап поднялся и сел рядом c ним. Еще не кончился заезд, а великий комбинатор уже выяснил, что англичанин Джон Кервуд живет в Лондоне, в доме георгианской постройки, по роду занятий букмекер, а по природной склонности большой любитель шотландского виски и джина c тоником. Не часто Ее высочество судьба преподносила товарищу Бендеру такие подарки: это был третий случай, когда великий комбинатор встречался c одним из представителей буржуазного мира. Ликующий Остап решил ухватить фортуну за хвост и держать ее так до тех пор, пока она перед ним не капитулирует. -- Вы хорошо говорите по-русски, -- констатировал Остап. -- Благодарю вас, -- c легким акцентом произнес Джон. -- В свое время я посещал конный завод недалеко от Ростова-на-Дону. -- Все англичане помешаны на теннисе и на лошадях. Не так ли? Джон откусил кончик сигары, сплюнул, щелкнул зажигалкой, сладко затянулся и, самодовольно улыбнувшись, спросил: -- Вы, я вижу, тоже регулярно играете на скачках? Вместо ответа Остап добродушно рассмеялся. -- Я предпочитаю гладкие скачки. Барьерные -- не по моему вкусу, -- откровенничал англичанин. -- А как же азарт? Кстати, вы поставили на Быстрого? Кервуд устремил на собеседника удивленно-вопрошающий взгляд. -- А как вы это поняли? -- Зря. -- Остап, конечно, не стал объяснять иностранцу, что следил за ним. -- По-моему, Быстрый имеет средние шансы на успех. -- Я поставил три червонца на то, что Быстрый придет в первой тройке. Остап снисходительно улыбнулся. -- А почему не тысячу? Вам нравиться швырять деньги на ветер? В голосе Бендера чувствовалась легкая насмешка. Но англичанин не понял. -- На Выдержанного необходимо ставить, -- категорично заявил Остап. -- Вы жокей? -- Разве я похож на жокея? -- Букмекер? -- Некоторым образом... -- О! В глазах британца вспыхнули яркие радостные огоньки. А его русский коллега выплеснул из себя целый поток восторженных фраз. -- Вы только посмотрите на Выдержанного... Вон он, в сиреневой попоне... Нет, вон там... ноздрями фыркает на огороженном участке газона. Поставили метку? Это самый красивый, лучший из лучших скаковых коней! Видите, как он горделиво переступает ногами? Он преисполнен воли к победе. Ясно, что этот фаворит может выиграть любой чемпионат по барьерным скачкам. Это же не конь, а личность, которая случайно стала лошадью! В глазах Джона промелькнула настороженность, и он медленно проговорил: -- А кто тренирует этого коня? Кто наездник? -- В программе все написано. -- Хм... -- задумчиво произнес Джон. -- Стас Устинов! Остап воодушевился: -- Это первоклассный жокей! Я его знал еще ребенком! Он ездил почти на всех лошадях, которые сейчас участвуют в скачке. Вы знаете, сколько он выиграл скачек?! -- Да-да, я вам верю. -- Выдержанный будет участвовать в последнем заезде. Мой прогноз: он придет первым. Это будет красивая победа! -- Да, превосходная лошадь. Вы советуете поставить на нее? Остап поднес к глазам бинокль и посмотрел на доску объявлений, вывешенную возле букмекерских киосков, выстроившихся в ряд под трибуной. -- На Отчаянного принимают один к двум, -- не отрывая от глаз бинокль, говорил Бендер. -- На Быстрого два к трем, на Выдержанного тоже один к двум, а на Мужественного пять к четырем. Джон взял из рук Остапа бинокль и внимательно посмотрел на лошадей в паддоке. -- А Быстрый тоже великолепно выглядит. -- Вы все-таки сомневаетесь? Хотите, я вам уступлю половину своей ставки? -- Нет, спасибо. Джон вышел из ложи и поспешил к тотализатору. Пройдя ряд букмекерских киосков, он остановился у бюро и сделал ставку в крайнем окошечке. Когда он вернулся, уже начался последний заезд. Публика гудела, как на параде: лошади заканчивали дистанцию. Поле рвалось к финишному столбу. По скаковой дорожке шли, вытянувшись в цепочку, десять лошадей. Черно-гнедой Выдержанный оставил всех в битом поле, затем обошел Отчаянного на корпус и галопом полетел на подъем к финишу. В конце поля, как и предполагал Остап, пришел Выдержанный. У Кервуда был нахохленный вид. Он c серьезной миной посмотрел на финишную прямую. Остап хлопнул его по плечу, как старого приятеля, и c азартом прокричал: -- Ну что я вам говорил! Сами видите, Быстрый пришел последним, а Выдержанный первым. Джон сконфуженно улыбнулся. -- У нас в Англии предпочитают ставить не в тотализаторе, а у букмекеров. -- У независимых или у тех, которые работают в отделении ставок? -- спросил Остап, нарочито бравируя знанием дела. -- Конечно же, у независимых, но они должны вас хорошо знать. -- Прояснили. -- В тотализаторе идет слепая игра и выигрыши в нем бывают такие маленькие, что до конца скачек нельзя понять, какой будет сумма выплаты. Если, например, тотализатор выплачивает два к одному, то у букмекеров, как правило, только стартовый курс составляет четыре к одному. -- Это что, самореклама? -- c улыбкой спросил Остап. Джон развел руками и тот час же улыбнулся: -- Я всегда плачу по очень выгодному курсу. -- Это точно. Нет смысла ставить мало -- ничего не выиграешь. Кстати, это правда, что в Великобритании очень уважают человека маленького и все лорды, пэры, и даже члены королевской фамилии говорят: "Маленький человек всегда прав"? -- Вполне возможно, -- весело сказал Джон. -- Но я человек не маленький. Пять лет назад у меня был превосходный стиплер. -- Стиплер? -- Лошадь для стипль-чеза. -- Джон вздохнул. -- Ах, какая это была скаковая лошадь! -- Куда же она делась? -- Пришлось продать. Финансовые трудности... -- Вы когда-нибудь ставили на лошадь сто тысяч? -- Сто тысяч фунтов? -- переспросил Кервуд. -- Вы шутите! Даже на рождественских скачках в "Кемптон-парке", это ипподром в местечке Кэмптон близ Лондона, никто не делает таких ставок. -- То же мне миллионеры! -- Я не миллионер, но у меня в Девоншире есть роскошная конюшня c сорока боксами. Мечта любого любителя лошадей! Она, конечно, хуже тех больших конюшен в Суссексе, которые известны отличными результатами в тренировке лошадей для барьерных скачек, но не уступает конюшням в Ньюмаркете со средними достижениями. К тому же, я член "Жокей-клуба". -- А скаковые лошади у вас есть? -- Пока только боксы... -- Это правда, что в вашей стране первоклассный фаворит стоит около миллиона фунтов. Джон задумался. -- Может стоить и больше. Смотря какая лошадь. -- А русские рысаки? -- Да что вы! Это одни из самых дорогих лошадей. До трех миллионов на аукционе за орловского рысака могут дать. До вашей революции их продавали только за золото. -- А что же сейчас? -- Сейчас, извините, полный бардак... Остап задумался. Потом взглянул исподлобья на иностранца: -- Хотите стать, как говорят в России, толстосумом? Иначе говоря, разбогатеть и переселиться из вашего георгианского дома в Хампстед? Так, по-моему, называется фешенебельный район в северной части Лондона? Джон кивнул. -- По глазам вижу, что очень хотите, -- продолжал Остап. -- Плох тот англичанин, который не метит в Ротшильды. Или вы придерживаетесь мнения, что c ростом богатства растут и заботы? Нет? Вы только представьте: ваши сорок боксов заняты первоклассными фаворитами, которые c триумфом участвуют во всех соревнованиях по скаковому спорту. -- И что же? -- Могу вам подарить три комбинации по части конных скачек. -- Комбинации? Это что, как в шахматах? -- Что-то вроде того... Комбинация номер один простенькая. Так сказать, грошевая. Вы представляетесь тренером. Находите себе богатенького любителя скачек. Втираетесь к нему в доверие. И, наконец, покупаете ему отличную лошадь. При этом счет выставляете на сумму в два или даже в три раза большую, чем вы сами должны уплатить. -- Любопытно, -- c дрожью в голосе выговорил Кервуд. По выражению его запоминающегося лица было видно, что в голове у него гнались друг за другом разного рода мыслишки. Остап закурил и спокойно продолжил: -- Комбинация номер два связана непосредственно c профессией букмекера. Итак, вы букмекер. Репутация у вас превосходная. Если не превосходная, то это можно устроить. Например, поместить о вас в прессе несколько рекламных статей. Далее вы находите себе хорошего тренера, покупаете его обещаниями. Как в первой комбинации, подыскиваете богатенького любителя скачек. Этому любителю вы предлагаете свои услуги. Он c удовольствием соглашается (репутация-то у вас превосходная!). Знакомите его c тренером. Тренер советует купить такую-то лошадь. Богатей покупает. Далее, по вашему совету, этот любитель ставит на победу рублей так пятьсот, или, если по вашему, фунтов сто пятьдесят. Он ставит. Но лошадь приходит второй. Победы нет. Вы, как честный и порядочный букмекер, выплачиваете богатею небольшую сумму. На следующих скачках вы советуете своему богачу сделать большую ставку, подкрепляя ваш совет словами тренера, который доказывает, что лошадь в превосходной форме и этот забег она должна обязательно выиграть. Итак, вы предлагаете ему хороший курс, и он ставит пятьдесят тысяч. Но лошадь приходит четвертой. Ваш богач в истерике. Но вы доказываете, опять же не без помощи тренера, что на следующих скачках все будет о`кей. Кроме того вы распространяете слух об этой лошадке, и на следующих скачках она стартует как фаворит. В этом вам помогают пятьдесят тысяч. Улавливаете? -- Да-да. Продолжайте. -- Ваш богатей соглашается и ставит на нее, скажем, три к одному. Тренер подготавливает лошадь и выбирает выгодный заезд. Фаворит приходит первым! Ваш богатей рад до ушей и, как говорят в Турции, целует вам пятки. Естественно! Он получил назад все свои деньги, да еще к тому же отхватил неплохой куш. Но вы начеку. По вашему совету и по рекомендации тренера богатей покупает еще одну лошадь. Здесь вы можете воспользоваться промежуточной комбинацией номер один, благодаря которой в ваш карман оседает тысяч сто. Новая лошадь еще лучше прежней. Вы распространяете о ней слухи (деньги у вас есть и вы c ними обращаетесь к какому-нибудь спортивному журналисту), и она становится суперфаворитом. Вы подливаете масла в огонь, говоря, что нужно действовать сейчас, пока нет конкуренции. Богатея охватывает ажиотаж и он ставит полмиллиона. Но тут случается непредвиденный казус: в самом начале дистанции суперфаворит начинает хромать -- у него отваливается подкова. Это подстраивает тренер или жокей, который хоть и всегда автоматически получает процент от назначенной призовой суммы, но получить свой куш от любых темных делишек тоже не прочь. У богатея -- лихорадка. Проходит неделя. Суперфаворит продолжает участвовать в скачках и всегда приходит первым. Вы заявляетесь к богатею. Показываете результаты. Объясняете, что последнее фиаско -- это чистая случайность. Клиент успокаивается. Но вы начеку. Теперь вы ему советуете не делать больших ставок. Вы его подготавливаете к тому, чтобы он сам, без вашей помощи, сделал нужную ставку. Он ставит по куску и всегда получает выигрыш. Он доволен своей лошадью и постепенно входит во вкус. И в какой-то день ставит на своего суперфаворита миллион. Вы к тренеру. C лошадью опять происходит обидное злоключение, например, разрывается пряжка на стременном ремне. -- Эффектно. -- Причем комбинацией номер два можно варьировать. Кто сказал, что вы сами, как букмекер, не можете делать ставки? Вы сговариваетесь c тренером, тренер -- c жокеем и другими наездниками. Лошадь приходит первой, происходит дележ денег. Все довольны. И так далее, до тех пор пока богатый любитель не отказывается от ваших услуг. Тогда вы находите другого и прокручиваете все сначала... Но существует еще комбинация номер три. Кервуд вновь изменился в лице. -- Вы покупаете лошадь, -- c задором продолжал Остап, -- похожую как две капли воды на суперфаворита и выставляете ее на скачках только в том случае, когда ваш богатей ставит на суперфаворита большую сумму. -- Дальше можете не продолжать. Мне все ясно. -- Ловко, не правда ли? -- Приглашаю вас через месяц в Лондон. В середине июня на ипподроме "Аскот" близ Виндзора будут проводится четырехдневные королевские скачки. Весь аристократический Лондон соберется там. Приедете? Это не то что ваши, московские скачки. Вот моя визитка. Я вас жду. -- Хотите комбинацию номер четыре? -- Я c удовольствием выслушаю ее в Лондоне. -- У меня сейчас дела в Москве. Не знаю, как долго они будут тянуться. И потом... у меня были совсем другие планы, в которые, правда, входила заграничная поездка... -- Вот видите... -- ...в Рио-де-Жанейро. -- И что вы забыли в этом убогом месте? -- Это почему же убогом? -- Я там был год назад. Там как раз пальба началась... -- Революция? -- А бог его знает, еле ноги унес. Остап печально покачал головой. -- Интересно, господин Бендер, что вас держит в этой стране? -- Джон хитро улыбнулся. -- Четыреста первый способ, -- медленно ответил Остап. -- Способ? Бросьте! В Совке можно только быть энтузиастом и получать почетные грамоты. -- И что вы предлагаете? -- Мне глупо вам что-либо предлагать. Но уверен в одном, что в Англии, например, вы бы могли ворочать делами не хуже, чем этот франт Ставиский. -- Ваш мир слишком сложен для моего восприятия. В меня так въелась система, что нужен, по крайней мере год, чтобы войти во вкус. -- И это говорит мне человек -- автор гениальных комбинаций? В один прекрасный день ваше имя окружит светлый ореол славы. -- Вы мне льстите, дорогой мистер Кервуд. По этой части я пессимист: сколько раз мне доставалась от бублика одна дырка. Джон по-прежнему лукаво улыбался. -- Жду вас в Лондоне, господин Бендер. -- Хорошо, буду. Как только завершу кое-какие дела. -- Желаю вам удачи. -- И вам того же. Они пожали друг другу руки. Остап еще долго смотрел на спускавшегося c трибуны английского букмекера, затем отвел взгляд, закурил и зажмурился от удовольствия. Был ранний легкомысленный вечер. Тонкие прозрачные облака лениво плыли по небу. Вдали таился бесконечно красивый закат. Остап решил немного пройтись. В голове прокручивался разговор c иностранцем. Конечно, этот молодой буржуй может пригодиться, когда он, Остап, покинет Страну Советов, страну рабов, где властвует страх. Этот сытый лондонский франт не может понять, что, если у них в Англии дворянское происхождение -- почет, то здесь оно часто является смертным приговором. Ему незнаком леденящий душу ужас, страх перед возможным арестом, когда ночью, заслышав шум на лестничной площадке, человек дрожит, думая, что пришли за ним, а не за соседом. В их Европе не знают, что крестьяне в этой стране мрут от голода не потому, что нет хлеба, а потому что начался "великий перелом". Что в этой стране нельзя иметь друзей, так как твой друг может оказаться сторонником Троцкого или родственником белогвардейского офицера, что уже само по себе вроде как преступление. Ничего этого, да и много другого не узнал молодой букмекер, побывав в России. Но надо заметить, что и Бендер многого не знал. В мечтах о близкой заграничной жизни он дошел до Тверской заставы, здесь сел в пролетку и, когда ночь уже уложила в постели весь город, а куранты на Спасской башне проникновенно исполнили "Вы жертвою пали", подкатил к любимому "Метрополю". Глава XX ПЕРВОМАЙ По указанию отрывного календаря "Светоч" первомайское солнце взошло в Москве в 5 часов 42 минуты. Еще была оцеплена двумя рядами газовых фонарных огоньков Берсеневская набережная, а у Большого Каменного моста сияли высоко подвешенные электрические лампы. В белом дыму c мостика у Александровского вокзала маневрировали паравозы. Начинали поблескивать зеленые кафли на шатровых кремлевских башнях. Проснулись задремавшие было орлы и парой своих клювов очищали золотые перышки. Солнце, солнце, радостное первомайское солнце выкатило на небо, осветило Красную площадь и все другие площади, улицы, переулки и закоулки сумасшедшего организма под названием "Москва". В этот день солнце было по-особенному междунардно солидарно. В этот великий день столица не проснется волнами: в седьмом часу утра не возникнет рабочая волна, к восьми часам не покатится по улицам говорливый вал домохозяек и прыщавых шкрабовцев, к девяти часам не будут двигаться в свои конторы ответработники; на рынках, вокзалах, в банках, акционерных обществах и тому подобных "-ах" все будет тихо и спокойно. И, хотя накануне в распределители госучреждений поступили мыло и спички, папиросы и башмаки, колбасы и молоко, в них тоже будет тихо и спокойно. Нет, не будет сегодня места трудовому подвигу. Не станут грязнить воздух высокие трубы паровых станций! Не слышны крики паровых гудков. Какой смысл призывать рабочих "Красной звезды" и "Большевички", "Гознака" и "Металлиста"? Сегодня Первомай! Сегодня День международной солидарности трудящихся! И даже на фабрике "Ява" и заводе "Серп и молот" не будет сегодня кипучей работы. Свежевымытые вагоны трамвая побежали по пока еще пустым улицам. У газетных экспедиций суетятся горластые разносчики московской печатной продукции: они стремятся как можно скорее получить свою порцию прибыльных "Известий" и первыми занять посты на Лубянке, Арбате, Мясницкой. Не видно в Третьяковском проезде китайцев, которые в сухие рабочие будни продают здесь средство для склеивания посуды и ничем не примечательные женские сумочки. Грустят извозчики в синих жупанах: закрыт центр. Все выше, выше и выше поднимается первомайское солнце. Просыпаются окраины, но на Чистопрудном бульваре еще ни души. Спит московский центр. Еще пуста трибуна мавзолея. Но растет первомайский день. Солнце ломится во все окна, будит столицу. Просыпается центр. Просыпается правительство. Надевает очки всесоюзный староста Калинин, начинает посасывать трубку кремлевский горец, принимает холодный душ нарком Внешторга Микоян, пьет кофе Рудольф Менжинский, разными делами занимаются члены Политбюро: гоняют чаи, трескают гречку. Нарядные школьники в красных пионерских галстуках стекаются к школьным площадям. Вот уже и звучат позывные Коминтерна. Радостный женский альт поздравляет Страну Советов c праздником. К девятому часу во всех направлениях начинают двигаться совслужащие. В руках у них нет брезентовых портфелей -- сегодня портфели им не нужны. Вместо них служащие держат в руках цветы, скрученные транспаранты, флажки и другие атрибуты совпраздников. Яркие людские ручьи из рабочих, служащих, лиц свободных профессий, толстых и не очень толстых комсомольских активистов текут, как вулканическая лава, к общим местам сбора. Спешат люди труда. Сотрясают мостовые грузовики "бюссинги", которые еще вчера вывозили плоды Союза безбожников. Но сегодня Первомай! Кузова "бюссингов" украшены красным ситцем и они набиты румяными детскими личиками. Но еще пуста трибуна мавзолея. Раздается бой курантов. Раз, два, три... Десять часов утра. -- Да здравствует Международный день солидарности трудящихся! -- орет репродуктор. -- Ура! -- отвечает толпа. И пошли колонны трактористов и агрономов, работников Главакадемснаба, лучших дитятей рабфака и рабочих c бумажными флажками. -- Даешь пятилетний план в три года! -- Даешь! Даешь! Даешь! Сотни красных бантиков и алых косынок огибают Исторический музей и выступают стремительным маршем на Красную площадь. -- Советской женщине слава! -- Ура! Ура! Ура! Огромные толпы со знаменами вывалили из Большого Кисельного переулка на Большую Лубянку. Суетятся организаторы. Цепью вдоль улиц рассыпались краснощекие милиционеры. -- Да здравствует мировая революция! Захохотали толстые заграничные цыплята в белых костюмах. -- Слава труду! Замахали рабочие бумажными цветами. -- Грамотный, обучи неграмотного! -- Даешь! Слышна дробь барабана: это идут советские дети. А вот и лихая краснознаменная буденовская конница легким аллюром пошла c Манежной площади. -- У-p-p-а! Конница под радостные крики горделиво топочет. Кавалеристы в шлемах буденовках улыбаются: они в добром здравии и безмерно счастливы. Придерживая сабли, они сворачивают на Ильинку. За кавалеристами, словно пленные танцмейстеры, браво козыряя, соблюдая строй, походным маршем "Левой! Левой! Раз-два-три!" чеканят шаг чекисты в фуражках c голубым околышем. -- Слава товарищу Сталину! -- Сла-а-а-ва! -- гремит толпа. Защелкали фотоаппаратами корреспонденты. Забили оркестры: Смелее, бодрее, под огненным стягом, C наукой, борьбою, трудом, Пока не ударит всемирный штормяга -- Последняя схватка c врагом. -- Слово для праздничного доклада предоставляется товарищу Сталину. Тихо, тихо, безмерно тихо на Красной площади. C трибуны мавзолея звучит голос русского царя. -- Товарищи! Мы празднуем Первомай, совершив великий перелом на всех фронтах социалистического строительства, осуществив решительное наступление социализма на капиталистические элементы города и деревни. Характерная особенность этого наступления состоит в том, что оно уже дало нам ряд решающих успехов в основных областях социалистической реконструкции нашего народного хозяйства. Из этого следует, что партия сумела целесообразно использовать наше отступление на первых стадиях новой экономической политики для того, чтобы потом, на последующих ее стадиях, организовать перелом и повести успешное наступление на капиталистические элементы. Что мы имеем теперь? Социалистическую промышленность, развитую систему совхозов и колхозов, умирающую "новую" буржуазию в городе, умирающее кулачество в деревне. Мы идем на всех парах по пути индустриализации! Мы становимся страной металлической, страной автомобилизации, страной тракторизации. И когда посадим CCCP на автомобиль, а мужика на трактор, -- пусть попробуют догнать нас почтенные капиталисты, кичащиеся "цивилизацией". Мы еще посмотрим, какие из стран можно будет "определить" в отсталые и какие в передовые. Товарищи! Со знаменем Ленина добились мы решающих успехов в борьбе за победу социалистического строительства. C этим же знанием победим в пролетарской революции во всем мире. Выше темпы! Нет таких крепостей, которых мы, большевики, не взяли бы! Да здравствует Международный день солидарности трудящихся! Да здравствует ленинизм! Ура, товарищи! Сталин протягивает руки к первомайскому солнцу. Орет толпа: -- Ура-а-а-а-а-а! Ура-а-а-а-а-а! УРА КУЛЬТПОХОДУ И ВСЕСОЮЗНОМУ СУББОТНИКУ! "НЕТ" -- ТРУДНОСТЯМ В ПРОМЫШЛЕННОСТИ! "ДА" -- ТРУДОВЫМ ПОДВИГАМ! Пока еще ждут своей очереди манифестанты растянувшиеся по Гоголевскому, Никитскому, Тверскому и Страстному бульварам. Но вот от Триумфальных ворот уже повалила толпа трудящихся фабрики "Шерсть и сукно", по Тверской задвигался "Пролетарский труд", c Ходынки начал наступать Миир. Запели на Воздвиженке: Гей, мы сражались, Мы сражались за народ трудовой. Гей, за несчастных, За несчастных, обездоленных судьбой. Заголосили на Малой Никитской: Буденный -- наш братишка, C нами весь народ. Приказ: "Голов не вешать И глядеть вперед!" Ведь c нами Ворошилов, Первый красный офицер. Сумеем кровь пролить За CCCP. На Большой Никитской до полусмерти закачали известного всей Москве активиста треста "Москомстрой" Захара Казимирова. И только тогда, когда он начал дергать ногами, словно паяц, и официально-вежливо кричать "Довольно, таащи, довольно!", его отпустили. Площадь Петровских ворот была погружена в слух. C грузовика читала свои новые стихи столичная знаменитость -- поэт Фома Несдержанный. Народ мой советский, Рабочий и солдат! Послушай глас поэта, Вникай в мой дифирамб. C Центральным Комитетом Ровней держите шаг! Долой эпоху нэпа! Всех прихвостней в Гулаг! Церемониальным маршем пошла колонна тружеников гобоя и флейты. Свистят оркестры. За ними двигается грузовик c зеленым фанерным паровозом. Свистят оркестры! За паровозом пыхтят миировские грузовики, пожарные линейки завода "Промет" и автобусы c шестицилиндровым двигателем "Геркулес" Ярославского автомобильного завода. Свистят оркестры! В соблазнительной шеренге двигаются штабные авто "АМО-Ф-15" c односкатными колесами. Визжат, словно некормленные поросята, нижегородские "форды" завода "Гудок Октября". Свистят оркестры! Щеголяет закрытый серый "кадиллак", декорированный зеленью. Франтит зеленый тарантас, общий вид которого вызывает в памяти совершенно умопомрачительный антураж: грязь, ветер, солнце и легкомысленный напиток шампанское. Свистят оркестры! ТОВАРИЩ! ВОСПИТЫВАЙ В СЕБЕ БЕРЕЖЛИВОСТЬ! БЕРЕЖЕНОГО ПАРТИЯ БЕРЕЖЕТ! -- Миировцы идут! -- таинственно прошелестели в толпе. -- Ура миировцам! Ура! -- Миир -- это силища! C РАДОСТЬЮ КОНСТАТИРУЕМ -- ОРГАНИЗИЦИЯ МИИРОВСКИХ ПОСТОВ ПО ОТДЕЛЬНЫМ ЯЧЕЙКАМ ПРОШЛА НА "УРА!" ПАРТЯЧЕЙКА МИИРА БОРЕТСЯ ЗА ЗВАНИЕ КОММУНИСТИЧЕСКОЙ! ТОВАРИЩ, АННУЛИРУЙ ПРОМЕДЛЕНИЕ, ИНАЧЕ ПРОМЕДЛЕНИЕ ГРОЗИТ АННУЛИРОВАНИЕМ! ОТДАЙ СВОЙ ДИФПАЙ ПАРТИЙЦУ! Стучат пионерские барабаны. НЕКВАЛИФИЦИРОВАННАЯ МОЛОДЕЖЬ, КВАЛИФИЦИРУЙСЯ! Выгибают груди допризывники. РОЖДЕННЫЙ ПО ПОЧИНУ КОМСОМОЛА КОМСОМОЛЕЦ, БУДЬ АКТИВНЫМ БОЙЦОМ! Походкой Наполеона, спешащего к Аустерлицу, идут в ногу столичные милиционеры. За ними, ловко придерживая ременные уздечки, скачет взвод конного милицейского резерва. Слышатся высокие цокающие звуки подков. Все лошади в шорах. ТОВАРИЩ! НЕ ТРАТЬ ВРЕМЯ ЗРЯ! КОНТРА НЕ ДРЕМЛЕТ! За взводом конного милицейского резерва семенят бойцы Ревтрибунала в фуражках c синим кантом. Над их головами натянуто красное полотно c большими прагматическими буквами: МАССИРОВАННЫМ ОГНЕМ ПО САБОТАЖНИКАМ ПЛИ! Хрипит репродуктор: -- Ура постам сквозного контроля! Орут в толпе: -- Комсомольские активы учреждений, связывайтесь цепью сквозного контроля! Визжат активисты: -- Мобилизуем себя на хозяйственный фронт! Восклицают рабочие-ударники: -- Ура коксобензольным заводам! Пропагандируют профработники: -- Инициаторы, будьте инициативнее! Хозяйственники, будьте хозяйственнее! Наставляют партийцы: -- Фабзавучники! Учитесь использовать естественные богатства для строительства социализма! Благодарят фабзавучники. -- Партиец! Организуй хозяйственный поход комсомола! Не нарадуются комсомольцы. -- Комсомолец -- застрельщик коммунистических форм труда! Гудят молодые граждане: -- Молодежь! Все дружно в бой за Урало-Кузнецкий комбинат! Кукарекают советские ученые: -- Путеводный знак -- вешка по счету вторая. По важности -- особая! Крякают трактористы: -- Даешь Челябинский тракторный! Торжествуют творческие работники: -- Ура творческим домам и творческим ячейкам! Улыбаются сотрудники ОГПУ: -- Не топчись на месте -- дотопчешься!.. ...Сразу после того, как Остап закурил папиросу, понесли чучело немецкого фашиста Адольфа Шикльгрубера-Гитлера. На его лбу была прибита гвоздем фанерка c надписью: "Сволочь!" -- Александр Иванович, вы только посмотрите! "Сволочь" и точка, так сказать, без пояснений. -- И чему вы радуетесь? -- Трудно представить, что столько людей живет в Москве! -- На то она и Москва. -- Вы заметили миировскую колонну? -- веско спросил Остап. -- Ну и что? -- Поставьте метку. -- Зачем? -- C оборотом контора, а люди тупые. Это то, что нам надо! -- Так полагаете? -- Корейко весьма умным взглядом посмотрел в сторону скрывавшихся за собор Василия Блаженного миировцев. -- Где ж их искать? -- Сами найдутся. Пока идите по старому следу! За Гитлером, стоя на автомобилях, едут работники Главка. В руках они держат красные знамена. -- А это уже по вашей части! -- воскликнул Остап, показывая Корейко на физкультурников, которые выделывали умопомрачительные вещички в стиле "А ты так не можешь!" -- Сейчас только и остается, что спортом заниматься! -- проворчал Корейко и вздрогнул: вдохнули медные трубы и сыграли "Интернационал". В такт музыке маршем "Ать-два!" идут по мостовой служащие диетической столовой "Вкус и запах социализма". Служащие вызывают восторг! Слышатся бурные хлопки, переходящие в овацию. УДАРНЫЕ БРИГАДНЫЕ ОБЪЕДИНЕНИЯ, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ В ПЕРЕДОВЫЕ БРИГАДЫ! За "Вкусом социализма" качается огромное чучело английского министра Чемберлена. В толпе слышится громкий смех и болтовня о международном положении. Почем зря и на ком мать стоит ругают министра. Преимущество отдается фразам: "Сволота неподкошенная", "Гадина бездарная" и "Свинья аглицкая". ДАДИМ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОЙ ДИСЦИПЛИНОЙ ПО НЕТОЧНОСТЯМ И ТРЕЩИНКАМ ТОЛЩИНОЮ В ВОЛОСОК! Ближе к Александровскому саду стоит кучка разноцветных первомаевцев, в кучке -- общественник-агитатор товарищ Сволоткин-Хороткин. Его голос понижен до зазорного баса: -- Товарищи! Ближе ко мне! Ага, ага, ага. Вот что я вам скажу. Совершенно очевидно, что результатом неверия в возможность осуществления пятилетнего плана является предположение бывших вождей правой оппозиции заменить пятилетку индустриализации двухлеткой аграризации нашей республики! В толпе проносится гул одобрения. -- Точно! Неча c ними церемониться! -- Жабры от головастика получат они! -- Ухо от мучного червя! -- И это правильно! -- Товарищи! А может нам ответить ударной победой?! -- И ответим! -- А почему бы и не ответить! Сволоткину-Хороткину поддакивает его коллега, пропагандист-общественник товарищ Тварькин-Нежкин: -- Я отвечу! Товарищи! Ближе ко мне! Ага, ага, ага. Как вы думаете, для чего в том году был утвержден орден Ленина? Вот что я вам скажу: теперь прошел достаточный срок для того, чтобы подвести некоторые итоги результатов пятилетнего плана! Из толпы начинают вылетать фразы: -- Не может быть! -- Может, товарищи! -- Может! -- Ура партии! -- Ура комсомолу! -- Слава! Слава! Слава! -- А правда, что пятилетке предшествовал план ГОЭЛРО? -- Правда, товарищи! Правда! -- И нам хватило зрелости технической мысли его осуществить! Ура! -- Нет, не "ура", а слава партии! -- Хорошо! Товарищи, все вместе! Ура и слава партии! Ура и слава партии! -- Ура и слава партии! КОМСОМОЛЕЦ -- ОТВАЖНЫЙ БОЕЦ, А ПАРТИЕЦ СОВСЕМ МОЛОДЕЦ! ДОЛОЙ НЕДОЧЕТЫ, ДАЕШЬ ДОЧЕТЫ! Ревет репродуктор: -- Ударим по мировой проституции социалистическим фронтом семейного счастья! -- Ура! Ура! Ура! -- Долой поправки и отмежевки! -- Долой! Долой! Долой! -- Слава партии! -- Слава! Слава! Слава! Колонны, колонны, колонны. C непостежимой методичностью двигаются деревенские активисты, Московский союз работников просвещения в полном составе, хозяйственники, погруженные по самые бедра в фетровые сапоги, барышни-овечки c мраморно-прекрасными лицами, бронеподростки в легких сиротских брюках, комсомолочки в платьях из солдатского сукна и красных косынках "я -- активистка", остроносые начальники финсчета в волосатых полушерстяных брюках, простоволосые заведующие железнодорожными клубами, управляющие гостиничными трестами в русских косоворотках хлебозаготовительного образца, работники по снабжению продовольствием в долгополых френчах, мыслящие только постановками вопросов ревизоры-переучетчики, немыслящие пожарники в куртках c золотыми насосами в петлицах, изрядно бородатый изоколлектив железнодорожных художников в галстуках "мечта ударника", председатели областных обществ друзей кремации, контрагенты в форменных сюртуках, кооперативная корпорация драмписателей в галстуках "Пиши -- не хочу!", велосипедно-атлетическое общество, секция труб и печей промтоварищества "Любовь и ненависть", черте-какие администраторы в красных нарукавных повязках, репортеры в толстовках, поэты в толстовках-гладковках, противогазники c диковинными харями c водолазными очами и резиновым хоботом, непонятные таащи c благообразными актерскими лицами, члены учстрахкасс c атлетическими носами, нетактичные колхозники и прочие образцовые граждане в брюках фасона "полпред". У СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА ОСОБЫЙ ХРОМОСОМНЫЙ НАБОР! И вдруг в толпе служащих Внешторга образовался ручеек, который потек на Никольскую, после чего повернул в Ветошный переулок и слился в большую людскую лужицу на Биржевой площади: в честь Первого мая москошвеевцы устроили распродажу женских шляпок c короткой вуалеткой и мужских желтых курточек на молнии. -- Бегите, Александр Иванович, а то не достанется! -- пошутил Остап. -- И зачем мы сюда пришли? -- По делу. Остап c легким пренебрежением провел пальцем по переносице: его тешила мысль, что, если c демонстрантов снять праздничные наряды и заменить их на карикатурные грязные ватники и рваные треухи, поморить голодом, дать обрасти щетиной, то все эти радостные граждане будут походить на обитателей сводчатого подвала Солокамской городской милиции, в котором, как известно, содержатся "уголовники, саботажники и другие враги народа". -- Александр Иванович, вам не напоминает это шествие траурную процессию? Нет? -- И зачем мы сюда пришли... -- Это ударничество меня порядком заколебало, -- тихо ругнулся Бендер крепкой социалистической бранью. -- Высокотемповики хреновы! -- Ничего, посмотрим, где и как они будут маршировать лет так через пять, -- так же тихо отозвался Корейко. -- Что же может случиться через пять лет? А-а, понимаю! Реставрация капитализма! -- Да тише вы! -- Не надейтесь! Реставрации не будет! Это я вам еще в Газганде сообщил. Тот, кто сидит вон за той кирпичной стеной, умрет своей смертью! Улавливаете? Но и потом все останется по-старому: переменится ямщик -- клячи останутся прежними. Всякий народ имеет такое правительство, какого заслуживает! -- Эхе-хе-хе... -- Впрочем, можете надеяться, если это вас так тешит, на стечение обстоятельств. -- Стечение обстоятельств? -- Его величество случай во всех делах имеет наибольшую силу. -- В нашей стране надеяться на случай -- все равно что играть в вист c самим c собой. -- Поэтому мы и играем втроем: я, вы и государство. Козырь определен: он в моей колоде, лишний козырь -- в вашей. Ход за вами, перекрестный огонь, дублет... -- И белым лебедем в Женеву... -- Иронизируете? -- Все не так просто. Только на игральных картах дамы круглый год c цветами. -- А мы будем бить карту за картой! -- сказал Остап так, точно хотел объявить войну всей республики Советов. -- Куш назначен! Главное -- не складывать карты рубашками наружу. Выше голову, товарищ Корейко! У плывущих против течения свои рекорды! -- Рекорды-рекордами, но