? Как пласт обернуть? Какими
семенами  посеять?   Нет,  Саня,  колхознику  теперь  много  чего  знать
положено. А ты еще птенец бескрылый...
   - Тятька мой  тоже  семилетку не  кончал,  -  тихо заметил Санька.  -
Меньше моего учился... А какой колхозник был... Сам до всего доходил.
   - Я-то знаю,  -  обернулась Татьяна Родионовна.  -  А ты вот,  видно,
плохо знаешь его. Егора ли Платоныча вина, что он всего три зимы учился?
Ему уж за тридцать было,  а  он,  как школьник,  к Андрею Иванычу бегал,
упущенное наверстывал...  Ну вот что, - поднялась председательница: - от
конюшни  тебя  придется пока  отставить.  Раз  мать  сказала  -  ходи  к
учительнице, бери уроки... А тебе, Василиса, я другого подручного найду.
   Санька взглянул на Седельникову. Та только развела руками: мол, какой
может быть разговор, если приказано.
   Мальчик уныло поплелся прочь от конюшни.
   Вновь  засеял  мелкий,  назойливый  дождь.  Деревья,  опустив  мокрые
листья, стояли понурые, земля была вязкой, мягкой.
   "К председателю сбегала,  нажаловалась, - с обидой подумал Санька про
мать. - Думает, все по-хорошему у нас... А вот знала бы..."
   Он  в  нерешительности остановился около  дома.  В  избу  заходить не
хотелось. Встретится мать, опять начнутся разговоры...
   - Чего мокнешь,  как ракита в поле?  -  выглянула из окна Евдокия.  -
Заходи, обсушись.
   Санька вошел, присел у порога.
   - Что, младший конюх, вычистили тебя? - шепнул ему Петька. - А тоже -
я, я, незаменимый...
   - Все опекают,  Саня, развернуться не дают, - заговорила Евдокия. - А
ты за меня держись, я тебе дело найду.
   - Тетя Дуня,  - помолчав, спросил Санька, - а на сапожника там как...
долго учиться надо?
   - Чего  там  долго...  Через три  месяца и  к  делу встанешь.  -  Она
посмотрела на ребят: - Чего вы дуетесь! По грибы бы сходили. Самая пора.
   - Верно,   Коншак,   пойдем!  -  обрадовался  Петька.  -  Степка  всю
"векшинскую бригаду" в Субботинскую рощу повел. Еще наши места покажет.
   Санька согласился - в лесу можно пробыть до самого вечера.
   Через час они добрались до рощи.
   Первое же деревцо,  которое Санька слегка зацепил плечом, осыпало его
частыми крупными каплями.  Он  отпрянул в  сторону,  но тут мокрая ветка
крушины мазнула его по лицу.
   По макушкам деревьев пробежал ветер,  и  вновь Саньку обдало,  как из
душа.
   Но он вскоре притерпелся к этому.
   В  лесу  было  тихо,  прохладно.  Рдели кровавые волчьи ягоды,  часто
встречались крупные синие ягоды голубики, прозрачные созвездия брусники,
на полянах цвели влажные лиловые бессмертники.
   От  трухлявых пней  пахло скипидаром,  далеко были  видны красные,  в
белых  крапинках шапки  мухоморов.  Санька ходил быстрым,  легким шагом,
остро  пронизывал глазом  перелески,  старался  не  пропустить ни  одной
полянки.
   Но  на  каждом  шагу  кто-нибудь из  векшинцев пересекал ему  дорогу,
кругом аукались,  перекликались.  Санька отошел подальше в  сторону.  Но
грибы сегодня не баловали мальчика.
   Прошло уже с  полчаса,  а  он  положил на  дно кузовка лишь несколько
молодых  подосиновиков,  десятка  полтора источенных улитками сыроежек и
скользких,  точно намыленных маслят.  Наконец в  частом березнике Санька
заметил несколько крупных грибов.
   "Белые",  -  еще  издали догадался он,  и  сердце его зашлось,  как у
всякого завзятого грибника.
   Но  белые  грибы  оказались дряхлыми,  насквозь  источенными червями.
Санька сердито сбил их ногой. Он еще немного покружил по лесу и вышел на
поляну.
   Сюда собрались и остальные грибники. Не было только Феди.
   Ребята посмотрели друг другу в  кузовки и приуныли.  Не иначе,  домой
придется  возвращаться не  улицей,  а  задами  деревни,  чтобы  люди  не
увидели, как мало набрали они грибов.
   Семушкин  предложил,   пока  не  поздно,  отправиться  на  болото  за
черникой.
   - Смотрите, смотрите! - вскрикнула вдруг Маша и показала в сторону.
   Все  обернулись и  увидели сквозь кусты Федю.  Он  шел  не  торопясь,
мелкими шажками,  часто останавливался,  оглядывался, возвращался назад,
обходил каждый куст то с одной стороны, то с другой.
   Ребята  подбежали к  Феде  и  ахнули.  Кузовок  его  до  половины был
наполнен  грибами.  Сверху  лежали  даже  три  белых  гриба  с  толстыми
белоснежными корнями.
   Федя заглянул ребятам в кузовки и покачал головой:
   - Небогато... Что же вы так?
   - Подумаешь -  разбогател,  белый гриб  нашел!  -  фыркнул Петька.  -
Знаем,  зачем ты белые наверх положил - покрасоваться! А на дне у тебя и
червивые грибы и поганки.
   - Зачем же поганки!  - Федя опрокинул кузовок, высыпал грибы на траву
и принялся их разбирать. - Можно проверить.
   У  себя  в  кузовке он  оставлял только белые грибы,  подберезовики и
подосиновики, а сыроежки, лисички, маслята откладывал в сторону.
   - Берите, ребята, у кого мало.
   - Ты,  Федя,  счастливый,  -  вздохнула Маша.  -  А  нам вот грибы не
попадаются и не попадаются.
   - Это верно, грибов еще немного, - согласился Федя. - Но найти можно.
А только вы как-то по-чудному их собираете.  Вот ты,  Маша, все бегом да
вприпрыжку,  словно за зайцем гонишься.  А ты,  Алеша, больше за ягодами
смотришь да за орехами. Куда это годится! Меня дедушка так учил: в глаза
только мухомор да поганка лезет,  а  хороший гриб -  его на ощупь искать
надо.  Вот смотрите,  -  показал он  вокруг себя:  -  ни одного гриба не
видно.  Правда?  -  Федя опустился на колени,  принялся шарить в  траве,
разгребать прошлогодние листья,  приподнимать моховую подстилку. - А вот
вам подберезовик... вот другой... вот еще гриб. А здесь лисички живут, -
кивнул он на редкий сосняк,  перемешанный с молодыми березками.  - А это
сыроежкина полянка, а тут волнухи прячутся...
   И правда,  начинали попадаться то ярко-оранжевые лисички,  то розовые
сыроежки, то покрытые белесым пушком волнухи.
   Ребята заметно пополняли свои кузовки и корзинки.
   - А ты сам почему не берешь? - спросила Маша.
   - Мои грибы от меня не уйдут,  -  сказал Федя,  вглядываясь в лес.  -
Ельник начинается... Теперь должны белые пойти.
   Он раздвинул разлапистые, колючие ветки и полез в самую чащу.
   Маша с Семушкиным переглянулись и полезли следом за Федей.  Вскоре из
ельника донеслось восхищенное восклицание девочки. Затем все стихло.
   Петька кивнул Саньке на ельник:
   - Чего они там... посмотрим.
   Санька не отказался.  Его уже разбирало любопытство. Он всегда считал
себя ловким,  находчивым грибником,  но так искать грибы, как Федя, было
для него в новинку.
   В частом ельнике, под густым шатром веток, было сумеречно, прохладно,
как в  погребе,  и все казалось окрашенным в коричневый цвет -  и прелая
прошлогодняя хвоя, и мелкие сучья, и мох, и даже самый воздух.
   Федя,  Маша и  Семушкин ползали по  моховой подстилке и  выковыривали
белые грибы.  Маша  вполголоса бормотала.  Самый большой гриб  с  рыхлой
накренившейся шляпкой  она  назвала  "дедушкой",  поменьше  -  "отцом  и
матерью", а молодые, белесые и твердые, как камушки, - "внучатами".
   Петька от неожиданности выронил из рук корзину,  присел на корточки и
принялся шарить во мху.
   - Чур, наш корень! - заметил ему Алеша.
   Санька потянул Девяткина обратно из ельника:  раз "чур" сказано,  тут
уж ничего не поделаешь.
   - Вот повезло!  - с завистью вздохнул Петька. - Теперь все наши грибы
оберут.
   - Какие они наши! - осердился Санька.
   Ему было не по себе. Разве можно вернуться домой с неполным кузовком!
   - Чего ты за мной по пятам ходишь,  как за квочкой! Мало тебе лесу? -
прикрикнул Санька на Девяткина и, оставив его, ринулся в густую чащу.
   Вскоре, незаметно для себя, он начал искать грибы по Фединому способу
- не спешил,  часто останавливался,  припадал на колени,  шарил в  траве
руками.
   Дело пошло лучше. Начали попадаться и белые грибы.
   К концу дня грибники вернулись в Стожары.
   На  улице они не останавливались,  но шагали не быстро,  чтобы каждый
встречный  мог   заметить,   что   кузовки  у   всех   полны  отборными,
первосортными грибами.
   Санька  еще  немного посидел за  двором  и,  когда  совсем  стемнело,
бесшумно вошел в  избу.  Лампа была привернута:  видно,  все  уже спали.
Хотелось есть.  На  столе Санька заметил хлеб  и  крынку с  молоком.  Он
присел к столу и невольно оглянулся.
   Приподняв с подушки голову, на него смотрела мать.
   Санька отодвинул крынку и поднялся.
   - Да  поешь  ты,  поешь,  петух  хорохористый!..  -  грустно  сказала
Катерина и,  помолчав,  добавила: - Новость, Саня, слышал? Андрей Иваныч
приехал, учитель ваш. Он теперь, сказывают, из Стожар никуда не уйдет.

        Глава 23. ВСТРЕЧА



   Никто не созывал учеников,  но утром, точно по сговору, они собрались
у избы Ракитиных.
   Было  еще  очень  рано,  ноги  стыли  от  холодной  росы,  и  ребята,
забравшись на изгородь, расселись рядком, как ласточки на проводах.
   В окно выглянула Маша:
   - Андрей Иваныч уже спрашивал,  про всех спрашивал...  Только он  еще
спит пока.
   - Мы обождем, мы тихо, - шепнул Семушкин.
   - А что мы скажем Андрею Иванычу, когда он проснется? - также шепотом
спросила Зина Колесова.
   - В самом деле... - заволновался Семушкин. - Надо что-нибудь такое...
вроде приветствия!  Мол,  так  и  так,  от  имени бывших ваших учеников,
теперь семиклассников, поздравляем с возвращением.
   - Правильно,  -  согласилась Зина.  -  У тебя,  Семушкин,  лучше всех
получается, вот ты и скажи. А еще цветы поднести надо бы... ромашки там,
лилии водяные...
   - И рыбы можно наловить, - предложил Степа.
   - Не надо цветов... ничего не надо, - остановила Маша.
   - Неловко без подарка-то, - сказала Зина.
   - А мы его в поле поведем,  в лес,  на участок к деду Векшину.  Целый
день будем водить. Все, все покажем - и хлеба и травы...
   - И речку с рыбой,  и небо с солнышком,  - засмеялся Алеша. - Нет, ты
делом скажи, как приветствовать будем.
   - А никак,  -  сказал Степа.  -  Просто скажем: "Здравствуйте, Андрей
Иваныч! Мы вас так ждали, так ждали..."
   - А  я  к вам так долго не шел,  -  раздался негромкий голос.  -  Что
поделаешь, друзья мои! Дорога была не совсем близкой.
   Ребята оглянулись.  По  ступенькам крыльца к  ним  спускался высокий,
худощавый человек в солдатской гимнастерке.
   - Ну вот мы и встретились!
   Андрей Иваныч протянул детям  левую руку,  так  как  на  месте правой
болтался пустой рукав, напоминая подбитое птичье крыло.
   Школьники переглянулись и чуть подались назад.
   - Ничего,  друзья мои,  -  заметил их смущение Андрей Иваныч.  - Одна
рука - это не так уж много для такой войны...
   Учитель стал как бы шире в плечах, выше ростом; густые усы делали его
лицо  старше  и  строже,  но  светлые глаза,  как  и  прежде,  светились
спокойным, ясным светом.
   И  ребята,  радуясь,  что  судьба сохранила для  них эти ясные глаза,
добрую голову и сильное тело,  окружили Андрея Иваныча тесным кольцом, и
их руки, как голуби, доверчиво опустились на широкую ладонь учителя.
   Андрей Иваныч долго смотрел на ребят. Сколько раз в пылу сражений или
в короткие минуты отдыха вспоминались ему эти детские лица!  Сколько раз
в непогожую,  темную ночь ребячьи глаза светили ему, как звезды на небе,
и облегчали тяжкий солдатский путь!
   Вот неугомонная,  беспокойная,  как огонек,  его племянница Маша; вот
рассудительная,  молчаливая Зина Колесова; вечно шмыгающий носом, словно
принюхивающийся к чему-то Семушкин;  добрейший Степа Карасев...  Как все
они вытянулись, повзрослели!
   Голова Степы  заросла густыми волосами,  стала  круглой,  точно  шар.
Сколько раз,  бывало,  до  войны  Андрей  Иваныч оставлял мальчика после
уроков и стриг его под машинку.
   Сейчас учитель положил руку на Степину голову.
   - Ей-ей,  стригусь,  Андрей Иваныч,  - густо покраснел Степа, - а они
лезут и лезут, удержу нет.
   - Он стрижется! - фыркнул Семушкин. - Раз в год по обещанию.
   - Погоди вот!  -  погрозил учитель.  -  Сегодня же обработаю тебя под
нулевой номер.
   И все засмеялись, потому что знали, как Степа не любил стричься.
   И  тут  учитель заметил,  что  позади  всех  стоит  невысокий смуглый
мальчик и не сводит с него глаз.
   - Это,  Андрей Иваныч,  тоже стожаровский,  -  шепнула Маша.  -  Федя
Черкашин.
   - Здравствуй,  Федя,  - шагнул к нему учитель. - Знаю про тебя, знаю.
Писала мне Маша.
   - Расскажите про войну, Андрей Иваныч, - попросил Семушкин, когда все
ребята поздоровались с учителем.
   - Узнаю тебя,  Алеша Семушкин,  - улыбнулся учитель: - ты нетерпелив,
как и  прежде.  Но мне тоже хочется много узнать.  Узнать о вас.  Как вы
жили, друзья мои, что делали. Покажите мне ваши владения.
   Дети  переглянулись.  Что  они  могут  показать?  Разве  только  свой
небольшой опытный участок.
   - Как! Нечего показать? - удивился Андрей Иваныч. - А поля, которые я
вижу отсюда? А луг, лес, речка?
   Маша с гордостью оглядела ребят: она же угадала, какой подарок дороже
всего учителю.
   И дети повели Андрея Иваныча по колхозу.
   - Наша кузница!  -  говорила Маша, показывая на закопченную низенькую
сараюшку. - Здесь дядя Евсей работает. А это скотный двор... Его недавно
отстроили...  - И все это рассказывалось с таким видом, как будто Андрей
Иваныч впервые в жизни видел и кузницу и скотный двор.
   Колхозницы,  встречая учителя,  раскланивались с  ним,  поздравляли с
возвращением и кивали на ребят:
   - Не  успели водицы испить с  дороги,  а  они  уже опять вас в  полон
забрали.
   - Владения свои показывают молодые хозяева, - отвечал Андрей Иваныч.
   - Поинтересуйтесь, как мы тут на ноги встаем...
   Обойдя хозяйственные постройки, дети повели учителя в поле.
   Все радовало его в это утро:  и делянки зеленых, волнующихся от ветра
хлебов, и лилово-розовый ковер клеверного поля, и пестрое стадо коров на
пастбище, и неторопливый бег реки.
   Учитель  повсюду задерживался,  внимательно все  осматривал,  подолгу
прислушивался к щебетанию птиц.
   Мало-помалу ребячьи языки развязались.  Дети рассказывали, что птиц и
зверей в лесу стало больше, чем до войны. Откуда они только берутся!
   В  лесу появились волки,  кабаны,  а к стаду однажды пристал огромный
рогатый лось,  целый  день  гулял с  коровами и  насмерть перепугал быка
Петушка.
   Детей  собиралось все  больше  и  больше.  Каждый спешил поделиться с
учителем какой-нибудь новостью.
   Один знал новые грибные места, второй научился ловить руками голавлей
под корягами, третий отлично управлялся с конями.
   Потом вниманием учителя завладел Алеша Семушкин. Он показал ловушки и
капканы собственной конструкции,  расставленные около  сусличьих нор,  и
сообщил, что им "запланировано" за лето словить две тысячи сусликов.
   - А они как, суслики, приняли твой план? - улыбнулся учитель.
   - Приняли,  -  сказала Маша,  -  только в  капканы все больше лягушки
попадаются.
   Семушкин  обиделся  и   тут  же  предложил  всем  желающим  залечь  и
замаскироваться около  сусличьей норы,  чтобы  на  опыте убедиться,  как
безотказно действует его капкан.
   Но Маша запротестовала:  так можно пролежать до вечера,  а им еще так
много нужно обойти.
   - А это чьи посевы? - остановился Андрей Иваныч около делянки ровной,
чисто прополотой пшеницы.
   - Катерины Коншаковой, Санькиной матери, - сказала Маша.
   - А где же Саня Коншаков?  -  спросил учитель. - Почему его не видно?
Ты же дружила с ним, Маша?
   - А мы...  мы и сейчас не бранимся... - замялась девочка. - Только он
какой-то такой стал...
   - Какой же именно?.
   - А  такой...  -  начал было Семушкин,  но Маша уже пожалела о  своих
словах,  дернула Семушкина за локоть и показала Андрею Иванычу в сторону
реки, где Санька с приятелями резал в лозняке прутья для корзин.
   - Вот он, Коншаков. Хотите, позову его?
   - Позови, Машенька.
   Девочка побежала вдоль межи.
   Санька, заметив ее, юркнул в кусты.
   Он уже давно следил,  как Маша водила Андрея Иваныча по полю. Как она
радуется,  Маша! Еще бы! Вернулся с войны ее родной дядя. Пройдет время,
и так же встретят своих отцов и братьев Алеша Семушкин, Степа Так-на-Так
и многие другие стожаровские мальчишки.
   И только Егор Коншаков не вернется домой...
   А  как  бы  Санька хотел вот  так  же  целый день  ходить с  отцом по
колхозу,  показывать ему  постройки,  высокие,  как  башни,  стога сена,
посевы в поле, тихие рыбные заводи на речке!
   - Где ты, Саня? Иди к нам! Ну что ты маскируешься! Тебя Андрей Иваныч
хочет видеть, - звала Маша.
   Но Санька, как подбитый зверек, уползал все дальше в кусты, волоча за
собой связку ракитовых прутьев. Сердце его сжималось от боли.
   Маша,  не  понимая,  куда  мог  исчезнуть Санька,  покачала головой и
вернулась обратно к учителю.

        Глава 24. КЛЕТКА No 5



   Теперь осталось показать Андрею Иванычу самое интересное.
   Вскоре ученики привели его к опытному участку.
   Маша осторожно приоткрыла дверцу и пропустила всех за изгородь.
   Дед Векшин ходил между грядками, осматривал посевы.
   Маша погрозила ребятам пальцем:
   - Вы тихо... сейчас придумаем что-нибудь.
   Что она придумает,  девочка еще не знала,  но бесенок,  вселившийся в
нее с утра, не давал покоя.
   Она подбежала к деду Захару:
   - Дедушка... тут человек один пришел, нашими опытами интересуется.
   - Какой человек?
   - Он военный... с фронта. Спрашивает, как у нас насчет новых сортов.
   - Уже выболтала,  успела!  - с досадой сказал Захар. - А какой уговор
был?
   - Этому человеку можно,  дедушка...  -  начала было Маша,  но старик,
подняв голову, вдруг отстранил ее в сторону и шагнул вперед:
   - Кого вижу!  Андрей Иваныч!  Дорогой ты наш человек!  -  И с опаской
поглядел на тощий правый рукав учителя. - Списали, значит, вчистую?
   Андрей Иваныч обнял Векшина:
   - По  документам вчистую,  а  про себя считаю -  вроде как на  другой
фронт переведен.
   - И правильно считаешь,  -  согласился Захар.  - Какие там новости на
белом свете, Андрей Иваныч? Где воины наши шагают?
   - Далеко шагают,  Захар Митрич!  Вчера приказ передавали - наши Минск
освободили.
   - Святое дело!  -  просветлел Захар.  - По всем приметам, конец скоро
лихолетью!  Хмара нашего солнышка не закроет больше.  Вот и мы стараемся
как можем. - Старик показал на участок.
   - Так это и есть опытное поле? - спросил учитель.
   - Громко сказано,  Андрей Иваныч!  Пятачок,  а не поле. Но кое-что мы
посеяли. По зернышку собирали, по горсточке. Это вот лен-долгунец, здесь
рожь зимостойкая, там ячмень голозерный... А это ваш подарок... Помните,
в  письме  ребятам  прислали?  -  Захар  показал на  маленькую делянку с
крупноголовым клевером.
   Учитель неторопливо шел по участку,  наклонялся к растениям,  бережно
касался цветов и листьев, словно здоровался с ними после долгой разлуки.
   Вот  он  остановился перед  высокой,  в  полтора  человеческих роста,
дагестанской коноплей.  Рядом росло несколько кустов лещевины с крупными
темно-зелеными  лапчатыми  листьями.  Еще  дальше  на  крошечных грядках
учитель узнал  амурскую сою,  кок-сагыз,  арахис,  нижние.  мелкие цветы
которого зарывались в землю и там образовывали "земляные орешки".
   - А эти южане откуда? - спросил Андрей Иваныч.
   - Об этом вы ребят спрашивайте, - сказал дед Захар. - Их питомцы.
   - Это мы  на пробу посеяли,  Андрей Иваныч,  -  объяснил Алеша.  -  А
семена в школе достали.
   - И то сказать,  -  покачал головой Захар.  -  Меня,  как маленького,
втравили в эту забаву.  "Дедушка, а как поливать да как удобрять?" Отбоя
от вопросов нет.  А я,  признаться, таких растений и в жизни не видывал.
Вот мы  и  мозговали всей артелью,  как от  заморозков южан укрыть да от
ветров холодных сберечь. И ничего будто - прижились гости,
   - Андрей Иваныч,  -  сказала Маша,  -  а  если арахис у  нас  в  поле
посеять... Знаете, какая это ценная культура! И кок-сагыз.
   - А  еще бы  виноград за сараями хорошо вырастить,  дыни,  -  заметил
Семушкин.
   - Видали, куда целят, Андрей Иваныч! - засмеялся Захар. - Затей у них
в голове, что семечек в огурце. Ретивый народ, неотступный...
   Андрей  Иваныч подошел к  густой кустистой пшенице на  пятой  клетке.
Капли  дождя  сбегали  по  коленчатым прозрачно-зеленым стеблям,  усатые
колосья были покрыты водяной пылью.
   Неожиданно сквозь  облака пробилось солнце,  и  омытая дождем пшеница
засияла, как хрустальная.
   Учитель даже зажмурился и присел на корточки:
   - Это что за сорт такой?
   Захар сделал предупреждающий жест рукой,  словно хотел сказать детям,
чтобы они не мешали Андрею Иванычу рассмотреть пшеницу,  а сам,  вытянув
шею, не сводил с него глаз.
   - Позвольте,  Захар Митрич... да это... - учитель обернулся и схватил
старика за руку, - Егора Платоныча пшеница? Несомненно его.
   - Узнали? - спросил Захар. - Она, Андрей Иваныч, она самая.
   - Как не узнать!  Все признаки налицо:  и рост,  и колос.  Да я ее из
сотни сортов отличу.  Она мне во  сне сколько раз снилась.  Но откуда же
она у вас, Захар Митрич? - Учитель вдруг поманил к себе Машу: - А вы мне
с Саней что писали? Погибла пшеница, ни одного зернышка не сохранилось.
   - Писали...  -  растерянно призналась девочка,  -  так оно и было. Мы
долго искали, всех спрашивали... Никто ничего не знал. И дедушка сказал,
что она потерялась... Ведь правда, дедушка?
   - Говорил,  было  такое  дело.  -  Захар сконфуженно почесал затылок,
потом привлек к себе Федю:  -  Это вот через кого все переиначилось. Его
благодарите.
   И,  чувствуя по  глазам,  что ни  Андрей Иваныч,  ни ребята ничего не
понимают,  он  переглянулся с  внуком и  рассказал о  всех  приключениях
пшеничных зерен.

        x x x

   Когда  немцы начали подходить к  Стожарам,  Захар Векшин зарядил свою
старую берданку и пришел в лес к партизанам.
   Командир отряда,  директор МТС, увидев старика, рассердился, приказал
ему немедленно вернуться домой и гнать на восток колхозное стадо.
   Но старик наотрез отказался: со скотом управятся женщины и подростки,
а  он,  как-никак,  мужчина,  назубок знает все  лесные дороги и  тропы,
неплохо палит из дробовика и, уж конечно, наделит тремя аршинами русской
земли с  десяток-другой поганых фашистов.  К  тому  же  в  колхозе имени
Пушкина остается фруктовый сад на полтораста корней, дома, посевы, а это
добро, как скот, на восток не угонишь.
   - Сторожем при колхозе будешь? - спросил командир. - От врага уберечь
надеешься?
   - Там видно будет...
   И  Захар из  отряда не ушел.  Вскоре нашлась ему и  работа.  Он чинил
партизанам обувь, латал одежду, варил обед, лечил их травами.
   Иногда, переодевшись нищим, он пробирался в деревни, узнавал, есть ли
там гитлеровцы, полицаи, кто поставлен над советскими людьми старостой.
   Однажды в лесу Захар натолкнулся на одичавшего Федю Черкашина.
   Захар привел мальчика в отряд.
   Федя   помогал   деду   вести   партизанское   хозяйство,    собирать
лекарственные травы, грибы, ягоды.
   По деревням теперь они ходили вместе.  Туда,  где рослому, приметному
деду опасно было показаться, легко проникал юркий, маленький Федя.
   Мальчика полюбили в отряде,  и,  узнав, что он круглый сирота, многие
хотели его усыновить.
   - Я не сирота. У меня дедушка есть... - отвечал Федя.
   Как-то  раз  они  с  дедом  пробрались  в  Стожары.  Там  хозяйничали
гитлеровцы.  Поля охранялись -  теперь они были собственностью какого-то
важного немецкого помещика. Урожай в том году выдался на редкость.
   Среди посевов Захар нашел сотку с  пшеницей Егора Платоныча.  Как  ни
старалась вытоптать ее  Катерина Коншакова,  но отдельные стебли выжили,
поднялись и теперь стояли, отягощенные крупными спелыми колосьями.
   - Такой сорт вырастили!  И для кого!  - застонал от боли Захар. - Для
фашистской утробы.  Теперь от него ни колоска не останется, ни зернышка.
- И  он  пристально посмотрел на  мальчика:  -  По  чужим горохам умеешь
лазить? По садам, огородам...
   - Доводилось, - смущенно признался Федя.
   - Все  вы,   мальчишки,   на  одну  колодку  деланы,   попортили  мне
кровушки... А вот теперь, Федюша, святое дело сотворить можешь. Хоть три
колоска достань. Сумеешь?
   - Смогу, дедушка. Я весь хлеб оборву, - согласился Федя.
   Ночью он пробрался к пшенице,  и к утру старик с мальчиком принесли в
лагерь полную сумку  колосьев,  вышелушили зерна,  провеяли на  ветру  и
ссыпали в мешочек.
   - Не рано ли, дед, к посевной готовишься? - спросили его партизаны. -
Еще врага с земли не спихнули, а ты о семенах думаешь.
   - Самое время.  Земля - не фашистская утроба. Будут семушки - будет и
хлеб. Теперь доброе зерно без следа не сгинет.
   Командир отряда  пожурил Захара с Федей,  строго-настрого запретил им
устраивать подобные вылазки,  но пшенице обрадовался и  просил беречь ее
пуще глаза.
   С  весны завязались тяжелые бои.  Линия фронта все  ближе подходила к
партизанскому району.  Надо  было  наладить  связь  с  нашими  войсками.
Пробраться через  линию фронта вызвался дед  Векшин.  С  ним  увязался и
Федя.
   - Уж очень ты мал, Федя, - покачал головой командир отряда: - тебе бы
по лужайке бегать, в бабки играть, а тут такое дело... Опасно ведь, надо
быть ко всему готовым.
   - Я всегда готов!
   - Пионер,  значит...  Ну,  шагай,  братец!  -  Командир крепко  обнял
мальчика.
   И  Захар  с  Федей  пошли.   Сначала  болотом,   буреломом,  по  пояс
проваливаясь в  зыбкие трясины.  Потом они  выбрались к  реке,  и  Захар
отправился искать брод,  чтобы  перейти на  другой берег.  Федя  сидел в
густой траве и  ждал.  Неожиданно за  кустами он  услышал глухую возню и
крики.  Федя бросился было на  шум,  но  тут до него донесся протяжный и
грустный посвист иволги. Это был условный сигнал. "Я попался. Пробирайся
к нашим один", - говорил дед Захар.
   Федя забрал дедушкину котомку и, оседлав толстое бревно, переправился
через реку.
   Через два  дня советские войска прорвали вражескую оборону и  погнали
фашистов на  запад,  освободив многих советских людей,  в  том  числе  и
Захара Векшина.
   Старик бросился искать Федю.
   Мальчика нигде  не  было.  Куда  ни  писал  Захар,  какие  справки ни
наводил, никто ничего не знал о его внуке.
   Только через  полгода,  когда  жизнь  в  Стожарах немного наладилась,
Захар Векшин получил письмо из далекого города Ташкента. Федя писал, что
донесение он тогда доставил,  но его малость поранило, и он лежит сейчас
в госпитале.
   - ...Долго,  коротко ли,  добрался до  меня внучек,  -  закончил свой
рассказ Захар, - и пшеничку привез.
   - И молчали до сих пор!  Экий вы,  Захар Митрич!  -  с упреком сказал
учитель. - Да это же ребятам всякой сказки дороже.
   - Опасался, Андрей Иваныч: а вдруг залежались зернышки, никакой жизни
в них не сохранилось. Зачем же раньше срока людей в искушение вводить!
   Легкий ветерок ворвался на  участок,  пробежал над  посевами,  и  они
зашуршали колосьями, словно хотели сказать: "А мы живем, живем".
   А вот теперь дело ясное: здравствует пшеничка, заколосилась, зацвела.
Скоро и урожай собирать будем.

        Глава 25. ЛАПТА



   Нарезав по большой охапке гибких,  молодых прутьев, Санькина компания
выбралась из  зарослей ракитника и  пошла  домой.  Санька  уныло  плелся
позади всех.  Все ему было не  по душе в  этот день:  и  плотные,  серые
облака на небе, то и дело моросящие дождем, и бестолковый крик галок над
полями,  и  Петькино нытье о  том,  что  нет ему больше никакого расчета
плести корзины, раз продают они их за бесценок.
   - Отвяжись ты со своими корзинами!  -  обругал его Санька.  - Надоели
они мне.
   - Вот и я говорю -  расчета нет,  -  сказал Петька.  -  Тебя моя мать
просила зайти.
   - Зачем это?
   - Не догадываешься? Насчет сапожной мастерской решить надо. Она уже с
дядей  Яковом  обо  всем  договорилась.  Пелагея  Колечкина  Тимку  тоже
отпускает.
   Мальчишки дошли до  опытного векшинского участка и  сели  у  изгороди
отдохнуть.
   - Чего,  Коншак,  скучный такой,  словно петух помятый? - не унимался
Петька.  - Погода не веселит? А может, перед учителем струхнул? Я видел,
он уже Машеньку за тобой присылал: "Дать-подать мне Коншакова".
   - Что мне учитель!  -  дернул плечом Санька и,  чувствуя,  что сказал
совсем не то, что думал, покраснел и отвернулся.
   - Ясное дело! Что он нам! - подхватил Петька. - Ни сват, ни брат. Это
раньше - чуть что, и пожалуйте. под машинку. Усадит на стул, стрижет под
нулевку,  а  сам  целое тебе наставление читает:  зачем  сучок у  яблони
обломал да зачем прохожему грубо ответил.  Пятое-десятое! Жуткое дело! А
теперь мы  ему люди не  подначальные.  Сами с  усами,  мастеровой народ.
Пожалуйте,  гражданин хороший,  подшить, подбить, перетяжечку сделать...
Нам это раз-раз!  - Петька совсем расхрабрился и полез за кисетом. - Вот
подойди он сейчас,  а я так и скажу:  "Закурите моего.  Табачок-самосад,
вырви глаз, злой корешок, достань до кишок".
   - Кому скажешь? - обернулся Санька.
   - Ну ему... Андрею Иванычу.
   Но  Санька так  посмотрел на  Петьку,  что тот опасливо отодвинулся и
вздохнул: нет, с Коншаком сегодня ни о чем нельзя сговориться.
   Ему тоже стало скучно. Он не любил, когда вокруг него молчали, ничего
не делали, никто никого не задирал и не поддразнивал.
   Петька нарвал едких,  как нюхательный табак,  головок какой-то травы,
растер их на ладони и сунул в нос задремавшему Тимке Колечкину.
   Тот вскочил, чихнул, показал Петьке кулак и опять закрылся лопухом.
   Девяткин совсем заскучал,  заглянул через изгородь на участок,  опять
подсел к Саньке и вкрадчиво зашептал:
   - Ягоды у векшинцев хороши!  Уже совсем поспели.  И от изгороди рукой
подать. Вот бы попробовать! А?
   - Я по чужим ягодам не мастер.
   - Машеньку с Федей боишься обидеть?
   - Какое мне до них дело.
   - А докажи, попробуй!
   - Сказано тебе...
   - Да мы ж,  Саня, только на пробу. В запас брать не будем. Дед Векшин
и знать ничего не узнает.  Вылазку,  конечно, проведем по всем правилам:
дозорных выставим, сами по-пластунски...
   Санька молчал.
   - Ну,  дело твое, - со вздохом поднялся Петька. - Раз не желаешь - мы
и с Тимкой можем.  Смотри,  Коншак, пожалеешь! Ягоды-то - мед с сахаром!
Будешь потом слюнки глотать.
   - Посмей только!  -  Санька с  силой дернул Петьку за руку.  -  Сиди!
Никуда ты не пойдешь.
   Петька вздохнул и  посмотрел на  мальчишек.  "Понимаете,  мол,  сами,
какой  я  лихой и  отчаянный парень и  обязательно угостил бы  всех  вас
сладкими ягодами, если бы не Санька", - говорил его взгляд.
   - В лапту,  что ли, сыграть? - лениво предложил он. - Мячик, Тимка, с
тобой?
   - Со мной, - ответил Тимка.
   Мальчишки разбились на две равные партии.
   Но игра шла вяло.  Желая чем-нибудь рассмешить ребят,  Петька с таким
затейливым вывертом ударил лаптой по  мячу,  что  тот полетел в  сторону
участка, выписал дугу и камнем упал за изгородью.
   Мальчишки опешили.  Больше всех расстроился Тимка. Упругий, литой мяч
ему подарил брат, приезжавший недавно с фронта на побывку, и он очень им
дорожил. Тимка петухом налетел на Девяткина, требуя, чтобы тот сейчас же
шел к деду Захару и упросил его пустить мальчишек в сад отыскать мяч.
   - Что  ты,  Тимка,  что ты!  -  попятился Петька.  -  Разве ж  Векшин
допустит кого!  Знаешь,  какой он бешеный. Да нет, сто рублей дай, а я к
нему не пойду.  Лучше я  тебе новый мячик куплю...  Вот поеду в  город и
привезу.
   - Ты купишь!  У Ваньки Строкина губную гармошку в омуте утопил... Год
прошел, а ты все покупаешь.
   - Так я с Ванькой наличными расплатился - семечками всю зиму угощал.
   - Уж и угощал!  - фыркнул рыженький Строкин. - Стакан купит и оделяет
весь класс - а все за счет моей гармошки.
   И,  как Петька ни клялся,  что непременно привезет из города мячик, и
даже не один,  а  два,  Тимка не поверил ему,  отошел в сторону и лег на
траву.
   Саньке стало жаль Тимку.  Он  хмуро посмотрел на Девяткина и  поманил
его к себе.
   - Ну, чего? - недоумевая, подошел тот.
   - Ты  дурачком не  прикидывайся,  -  тихо сказал Санька.  -  Доставай
мячик...
   - Да как же, Саня... - опешил Девяткин.
   - Проберешься на участок и найдешь. Ты опытный.
   - Там же трава, посевы какие-то...
   - Найдешь,  найдешь! - закричали мальчишки, которым очень понравилось
Санькино предложение.  -  Мы видели,  где он упал:  у изгороди,  в левом
углу.
   Девяткин начал отговариваться:  на участок,  конечно, пробраться дело
нехитрое, но это лучше сделать в сумерки или вечером.
   - А мяч с фонарем искать будешь? - спросил его Строкин.
   - Тогда завтра утром... Встану пораньше и найду.
   - Видали такого!  -  вспыхнул Санька.  - Как за ягодами, так он готов
хоть сейчас. А тут и хвост намок. Ладно, сиди, Девяткин. Один пойду.
   - Ты?  - Петька уставился на Саньку и вдруг ухмыльнулся. Ясно же, что
Санька не против полакомиться ягодами,  только он ищет подходящий повод.
- Да вдвоем я куда угодно, хоть на край света...
   Санька  с  Девяткиным подобрались к  участку с  той  стороны,  где  у
изгороди росла  раскидистая черемуха.  Санька забрался по  стволу вверх,
сел  верхом  на  толстый  сук  и,   протянув  вниз  конец  палки,  помог
вскарабкаться на  черемуху Петьке.  Минуты две  они сидели не  шевелясь,
потом Санька начал передвигаться по  черемуховому суку,  что  свешивался
через изгородь.  Чем дальше он  удалялся от  ствола дерева,  тем сильнее
выгибался упругий, пружинистый сук и наконец коснулся земли.
   Тем же  способом начал переправляться и  Девяткин.  Но  тут произошла
заминка.
   - Чего ты? - шепотом спросил Санька.
   - Хорошо тебе... Ты, как перышко, легкий...
   - Выдержит... это же черемуха.
   Петька осторожно начал  продвигаться дальше.  Вдруг он,  как  мешок с
зерном, тяжело свалился на Саньку и испуганно зашептал:
   - Там ребята с учителем ходят... И Векшин с ними.
   - Тебя заметили?
   - Возможное дело...  Знаешь,  у  Маши  глаза какие..  -  Сквозь землю
видят.
   На всякий случай мальчишки забрались в густой малинник около изгороди
и прислушались.
   На участке было тихо.
   Решив,  что  Девяткину просто  померещилось,  Санька  пополз в  глубь
участка.  Полз он, тесно прижимаясь к земле, поочередно вынося вперед то
правую руку,  то  левую.  Иногда останавливался и  поджидал Петьку.  Тот
часто вставал на четвереньки.  Санька толкал его кулаком, и переползание
продолжалось по всем правилам.
   Не продвинулись они и десятка метров, как услышали за кустами голоса,
а потом увидели деда Захара с ребятами и среди них Андрея Иваныча.
   - Говорил я тебе!  - зашептал Петька. - Накрылись теперь. Это они нас
ищут.
   Мальчишки вновь забрались в малинник.  Но люди на участке, как вскоре
понял  Санька,  никого не разыскивали.  Они спокойно ходили по дорожкам,
осматривали посевы и о чем-то разговаривали.
   "Векшин свое хозяйство учителю показывает", - догадался Санька.
   Наконец все  ушли с  участка.  Санька переждал еще немного и,  кивнув
Девяткину,  вновь пополз по  траве.  Вдруг он заметил,  что Петька начал
забирать в сторону.
   - Ты куда?
   - Так грядки-то с ягодами вон где,  -  показал Петька,  -  я-то лучше
тебя знаю.
   - А при чем ягоды?
   - Ну-ну,  -  подморгнул Девяткин,  - так уж тебе очень мячик нужен. И
хитер ты, Коншак!..
   Санька  вскочил,  кинулся  к  Петьке,  но  потом,  вспомнив,  где  он
находится, опять упал в траву.
   - За мной!.. За мной ползи! - яростным шепотом приказал он Девяткину.
   Тот уныло повернул за Санькой.
   Трава  вскоре  кончилась,  и  мальчишки попали в  частые всходы овса.
Потом пошли делянки с ячменем, с рожью, пшеницей.
   Наконец Санька с Девяткиным добрались до левого угла участка (по всем
приметам мячик упал именно здесь) и  принялись шарить в посевах.  Искали
долго,  колени и локти у них стали зелеными от раздавленных стеблей,  но
мячик не находился.
   Петька часто высовывал голову и прислушивался.
   - Пустая затея,  Коншак,  - заныл он. - Иголку в сене ищем. А знаешь,
что будет,  если поймают нас? Дед Векшин в штаны крапивы напихает да еще
в правление стащит, матерей вызовет. Уберемся подобру-поздорову, пока не
поздно.
   - Ищи, ищи! - зло посмотрел на него Санька. - Любишь кататься, люби и
саночки возить...
   Неожиданно  за  кустами  забренчали банки  и  обручи.  Санька  теснее
прижался к земле, а Девяткин на выдержал и дал задний ход.
   Санька погрозил ему кулаком, но тот уже раздвинул тычинник в изгороди
и выбрался с участка.
   Санька взял чуть левее и вновь принялся за поиски. Наконец он нащупал
упругий  резиновый  шарик.  Облегченно вздохнув,  быстро  засунул  мячик
поглубже в карман и тем же путем, что и Петька, юркнул за изгородь.

        Глава 26. САРАНЧА



   Этот  день  для  Андрея Иваныча был  полон  встреч.  Заходили соседи,
бывшие  ученики,  колхозницы.  Прибежала  Лена  Одинцова  с  подругами и
потащила было учителя в поле - смотреть делянку с пшеницей.
   - Увольте...  и так школьники целое утро водили повсюду,  - взмолился
Андрей Иваныч.
   После обеда Татьяна Родионовна созвала колхозников на собрание.
   Женщины разместились перед правлением на  бревнах,  в  тени тополей и
раскидистых ив.
   Здесь же  были мальчишки -  без них в  Стожарах не обходилось ни одно
собрание.
   Петька Девяткин,  не  обращая внимания на  недоброжелательные взгляды
колхозниц, закурил козью ножку величиной с пастуший рожок.
   - Брось цигарку,  брось!  - вдруг испуганно зашептал Тимка. - Учитель
идет.
   Девяткин невозмутимо выпустил дым через ноздри:
   - Мы ему не подначальные...
   - Кому сказано! - Санька вырвал цигарку и затоптал ее ногой.
   Андрей Иваныч подошел к бревнам и - наверное, впервые с того дня, как
ушел  на  фронт,  -  не  козырнул,  а  приподнял пилотку  над  головой и
поклонился. Колхозницы потеснились и освободили ему место на бревнах.
   - Опять к нам, Андрей Иваныч?
   - Неужто лучше наших Стожар и места не нашли?
   - Ребят построжите. Без отцов совсем от рук отбились...
   - Слово нам твердое скажите. Скоро ль по домам наши вернутся?
   Подошла Катерина Коншакова.  Увидев учителя, она замерла от волнения.
Захотелось подбежать к  нему,  заговорить о  Егоре,  рассказать о  своих
опасениях, Андрей Иваныч поднялся Катерине навстречу.
   - Знаю про  вашу тревогу,  знаю,  -  шепнул он.  -  Но  вы  сердцу не
поддавайтесь,  Катерина Васильевна,  -  оно и обмануть может.  - Учитель
усадил Катерину рядом с  собой.  -  Рассказывают,  не  забываете Егорово
дело. Сегодня вашу делянку с посевами видел. Отличная делянка.
   - Какая же оценка будет, Андрей Иваныч? - встрепенулась Катерина.
   - Добрый хлеб растет. Крепко, видно, поработали.
   - Помощники у  меня славные:  и  девчата-комсомолки и  школьники.  За
посевами во все глаза следят.
   - А  колхоз все еще не на первом счету в районе -  потерял славу свою
довоенную.
   - Ваша правда,  Андрей Иваныч,  -  вздохнула Катерина.  -  Мы  вот на
большое дело собираемся размахнуться - всю Старую Пустошь поднять. Земли
там много.
   Колхозницы заговорили о Старой Пустоши - осилят ли они такое дело без
мужиков, хватит ли у них пахарей, тягла.
   - А что Андрей Иваныч скажет? - обратились они к учителю.
   - Дело стоящее,  -  поднялся учитель.  - Народ наш фашистов не только
пулей да снарядом бьет,  но и зерном. Урожаи надо поднимать, новые сорта
выращивать.
   - Был у нас добрый сорт, - вздохнула Катерина, - сама погубила.
   - Погубили,  да не совсем.  - Андрей Иваныч достал из кармана колосок
пшеницы. - Узнаете?
   Бережно держа его в ладонях,  словно робко затеплившийся огонек,  она
долго смотрела на него, потом позвала Саньку:
   - Саня, посмотри: отцов колосок, в точности. Чудо-то какое! Откуда он
у вас, Андрей Иваныч? Кто сберег его?
   - Нашлись такие люди.
   Учитель  рассказал собранию о  том,  что  увидел  сегодня на  опытном
ребячьем участке и  что узнал от деда Векшина.  Потом заметил на бревнах
Степу, Семушкина, Зину Колесову и позвал их к себе.
   - Да вот они и сами. Ну-ка, покажитесь людям...
   Все  обернулись к  ребятам.  Те  спрятались за  ствол  старой  ивы  и
зашептались.
   - Все  на  свет  выходите,  все!  Чего там,  как  грибы,  под  кустом
хоронитесь! - засмеялся учитель. - А где же дедушка ваш? А Маша с Федей?
   - Они на участке дежурят, - ответил Семушкин.
   - Видали, как дело поставлено! - подмигнул Андрей Иваныч колхозницам.
   - Андрей Иваныч, - сказала Катерина, - пока до собрания на участок бы
сходить... Как она там выглядит, пшеничка-то...
   - А это как молодые хозяева допустят,  -  улыбнулся учитель:  - у них
там строго.
   - Теперь можно, - сказал Семушкин.
   Не  успели колхозницы подняться с  бревен,  как из  проулка показался
Захар Векшин.  Был он бос,  усы его грозно топорщились.  Федя и Маша еле
поспевали за ним.
   Федя держал дедову можжевеловую клюшку,  а  Маша все совала старику в
руки подшитые обгорелые валенки:
   - Дедушка, да обуйся же! Дедушка!
   Захар  не  слушал  ее.  Он  растолкал колхозниц,  подошел  к  Татьяне
Родионовне:
   - Вот, всегда говорил: саранча! Все погубят, все истребят...
   - Какая саранча? - не поняла председательница.
   Старик  обвел  взглядом  мальчишек Большого конца,  толпившихся среди
взрослых, и вдруг вырвал из рук Маши валенки.
   - Я  вас,  саранча  бескрылая,  приведу в  чувствие!  -  закричал он,
размахивая валенками.
   Но  мальчишки увиливали в  стороны,  прятались за  спины взрослых,  и
удары сыпались куда попало.
   Санька с Петькой поспешно забрались на старую раскидистую иву.
   - Да  уймитесь вы,  богатырь с  палицей!  -  остановил Захара  Андрей
Иваныч. - Что случилось? Расскажите толком!
   - У нас,  Андрей Иваныч,  пшеницу вытоптали, - тихо признался Федя. -
Как вы ушли,  мы с дедушкой пообедали -  и опять на участок.  Смотрим, а
пшеница на пятой клетке помята, спутана.
   - Погоди,   Федя!  -  оторопел  учитель.  -  Это  как  же  так?  Надо
разобраться.
   Семушкин в два прыжка очутился около Феди:
   - Кто дежурный сегодня?
   - Ну,  я  дежурный и  не  уходил  почти  никуда.  Только пообедать на
четверть часика...
   - Ну вот... А калитку, поди, не закрыл - свиньи и набежали.
   - Закрыл, закрыл и колом припер, хорошо помню! - защищался Федя.
   - Чрезвычайное событие, Захар Митрич! - Учитель обернулся к Захару. -
Свиньи не забегали, града не было, а пшеница помята...
   - Дело ясное... мальчишки погубили, - сказал Захар.
   - Зачем же им хлеб вытаптывать?  - удивился учитель. - Ну, я понимаю,
груши,  яблоки оборвать,  ягодами полакомиться -  это они могут.  А  вот
пшеницу губить -  в толк не возьму. Чтобы наши ребята зла колхозу желали
- быть того не может!
   - Избаловались за войну,  извольничались,  -  безнадежно махнул рукой
Захар, - им теперь все нипочем...
   Захара поддержала бригадир Погосова.  Она сказала,  что мальчишки и в
самом деле отбились от рук -  дерзят взрослым, по вечерам горланят песни
под  гармошку,   на  днях  затеяли  скачки  на  лошадях.   Бабка  Манефа
пожаловалась,  что  ребята утащили у  нее  половинку ворот  от  двора  и
спустили на  пруд вместо плота.  Пелагея Колечкина сообщила,  что у  нее
оборвали всю малину на огороде,  и  не обидно -  спелую,  а  то зеленую,
жесткую, прямо с ветками.
   Мальчишки  растерянно  переглядывались,   ежились,   точно  на  улице
внезапно похолодало.
   Санька,  не шелохнувшись, сидел верхом на суку ивы. Ему казалось, что
все  смотрят на  него сквозь листву и  понимают,  кто именно забрался на
векшинский участок, помял пшеницу на пятой клетке.
   - А все ты,  Тимкин жалельщик!  -  шепнул Петька.  - Говорил: не надо
искать этот мячик... Пропади он пропадом!
   - По отдельности допросить надо, - сказала Погосова, - дознаться, кто
у  них  первый закоперщик.  А  заупрямится -  родителям препоручить.  Те
наведут следствие.
   Учитель потер бритую щеку:
   - А  мне так думается:  если уж  кто набедокурил,  он  и  сам скажет,
честно и прямо.
   - Несусветное это дело,  Андрей Иваныч,  - хмыкнул Захар, -не такие у
нас мальчишки в селе.  Нашкодить,  да и в кусты - это они могут, а ответ
держать - духом слабы.
   - А  я  верю,  что скажут.  Ребята у  нас не из трусливых,  за других
прятаться  не  будут.  -  Учитель  медленно  обвел  взглядом  мальчишек,
остановился на Саньке.
   Тот невольно подался назад.  И тут ему показалось, что Федя Черкашин,
так же как и учитель, старается высмотреть его среди листьев ивы.
   "А  он бы не молчал,  сразу признался",  -  почему-то пришло Саньке в
голову.
   - А как Саня Коншаков думает? - вдруг спросил учитель.
   У  Саньки  перехватило дыхание.  Он  побледнел,  неловко  спустился с
дерева и тихо сказал:
   - Я  во всем виноватый...  Мальчишки и  не знают ничего...  Я пшеницу
помял.

        Глава 27. ПО РЫБКУ



   От такого признания дед Захар вскочил, точно от укуса пчелы.
   - А-а-а...  попался саранчук!  -  торжествуя,  завопил он, выхватил у
Феди свою можжевеловую клюшку и бросился к иве.
   Саньке  вновь  пришлось  вскарабкаться  на   дерево.   Дед   просунул
загогулину клюшки сквозь ветки и попытался зацепить мальчика за штанину:
   - Сходи на землю, бес лукавый, сходи!
   Санька понял,  что деда сейчас ничто не  остановит и  не миновать ему
отведать Захаровой клюшки.  Недолго думая он  перескочил на  другой сук,
закрыл глаза и прыгнул вниз, едва не угодив на бабку Манефу.
   - Держи его, оборотня! - завопила перепуганная насмерть бабка.
   Саньке показалось,  что  все  собрание -  и  женщины,  и  счетовод со
счетами,  и  председательница,  и  даже Андрей Иваныч бросились за ним в
погоню.
   Он перескочил через изгородь,  юркнул в  проулок,  где обычно ссыпали
щебень, битое стекло, всякий мусор, и пробежал по нему так стремительно,
что даже не  поранил босых ног.  Остановился Санька далеко за усадьбами,
около старой риги.  Оглянулся.  Его никто не преследовал.  Только Петька
Девяткин в своих тяжелых башмаках топал сзади.
   Санька  поморщился.   Как  же  глупо  все  получилось!  Сам  во  всем
признался, а тут испугался дедовой клюшки и удрал, как заяц.
   Санька прилег около  риги.  Какая-то  букашка,  забравшись в  чашечку
желтого  влажного цветка,  никак  не могла выбраться наружу - крылья  ее
намокли,  тоненькие,  как  ресницы,  лапки  скользили  по  эмалированным
лепесткам.  Санька посадил букашку на палец, дал ей обсушиться на солнце
- и она, расправив крылышки, улетела.
   Прихрамывая и пыхтя, к риге подбежал Девяткин. Он был сердит. С таким
приятелем,  как Санька, наживешь беды. Кто его просил выскакивать с этим
признанием!  Теперь пойдут разговоры по всему колхозу,  прохода на улице
не будет.  Вот и  ногу повредил,  когда прыгал с дерева.  А кто виноват?
Опять Санька.
   Неожиданно Петька толкнул приятеля в плечо:
   - Смотри... ищут!
   Санька поднял голову.
   В  проулке стояли Андрей Иваныч и Катерина.  Они осматривали усадьбы,
заглядывали во все дворы, сараи.
   Санька схватил Девяткина за  руку  и  потянул за  собой в  полутемную
ригу, пахнущую сырой землей, мышами, гнилой соломой.
   Лучше ему  провалиться сквозь землю,  чем показаться сейчас на  глаза
матери и учителю.
   - Подумаешь, какой честный, благородный! - продолжал ругаться Петька.
- "Я виноватый, держите меня, судите меня". Дергали тебя за язык! Молчал
бы себе в тряпочку.  Ищи там свищи, кто виноватый... Простота ты святая,
лопух зеленый!
   И тут Саньку точно подбросило.  Он вскочил и с силой ткнул кулаком во
что-то мягкое - не то в нос Петьке, не то в подбородок.
   - Из-за тебя все... из-за тебя, сума переметная!
   Ожидая,  что  Петька  обязательно  даст  ему  сдачи,  Санька  заранее
распалился и  решил,  что сейчас повалит его на солому и  за все отведет
душу.
   Но Петька сдачи не дал, а сразу осел на землю, закрыл голову руками и
заскулил:
   - Права не имеешь физически, права не имеешь!..
   Санька  плюнул с  досады и  отвернулся.  Потом  осторожно выглянул из
риги. Ни учителя, ни матери на усадьбе уже не было.
   Петька  все  еще  хныкал,  тер  подбородок  и  бубнил  о  том,  какие
неблагодарные теперь пошли друзья-приятели.  Он для Саньки готов на все,
даже в сапожники один не уходит, ждет, когда Коншак соберется, а от него
получает только тычки да насмешки.
   - Замолчи! - толкнул его Санька. - Тебя бы еще не так надо...
   Он  кинул взгляд на поля,  на синеющую вдали зубчатую гряду леса,  на
скошенный луг,  где  паслись лошади.  тихонько вздохнул и  долго молчал.
Потом, не глядя на Девяткина, глухо спросил:
   - Ты когда в город собираешься?
   - Мать говорит, что в воскресенье можно поехать.
   - Нет,  завтра же!  -  упрямо заявил Санька.  -  Я  здесь ни  дня  не
останусь. А не хочешь завтра - один уеду.
   - Ага,  приперло к стенке!  -  торжествуя, сказал Петька. - Ну что ж,
можно и завтра. Пойдем к матери, скажем ей.
   Сборы были недолги.
   Евдокия заверила,  что дядя Яков встретит ребят, как родных, и первые
дни они поживут у него. Потом он устроит их в общежитие.
   Санька  положил  в  вещевой  мешок  каравай  хлеба,  немного  вареной
картошки,  белье,  полотенце.  Потом порылся в фанерном ящике,  где были
сложены отцовы вещи.  Отец был  мастер на  все  руки -  он  мог  подшить
сапоги,  запаять кастрюлю,  починить ведро,  и  ящик  был  полон разного
инструмента.  Санька вытащил пару сапожных колодок,  молоток и шило. Кто
знает, может, и пригодится все это в городе, в мастерской.
   Но как быть с матерью?  Объявить сразу, что он уходит в сапожники? Не
оберешься разговоров.  Может,  еще и не отпустит.  Лучше он скажет,  что
уходит с Петькой на Дальнее озеро ловить рыбу, а потом из города напишет
письмо и все объяснит.
   Хорошо  бы  на  прощание  повидать  Андрея  Иваныча,  Машу  с  Федей.
Объяснить им...  Он же не хотел ничего плохого своему колхозу.  Но разве
ему теперь поверят!
   Фени и матери дома не было, и Санькиным сборам никто не мешал. Только
когда он засовывал в мешок молоток и колодки, в избу вбежал Никитка:
   - Ты куда, Саня?
   - Не видишь! На озеро, рыбу ловить.
   - А молоток зачем?
   - Какой молоток? Ах, этот... Вместо грузила пойдет.
   - Ну да! - не поверил Никитка.
   - Кого хочешь спроси. Теперь все мальчишки рыбу так ловят.
   - А живую рыбу принесешь?
   - Принесу... две принесу.
   Это успокоило Никитку, и он даже вызвался накопать Саньке червей.
   Чтобы не встречаться с матерью,  Санька лег спать пораньше,  не забыв
завести свой "будильник".
   Катерина вернулась домой  поздно  вечером,  попыталась поднять Саньку
ужинать, а заодно и поговорить с ним, но он сделал вид, что спит мертвым
сном.
   Мать села за стол вдвоем с  Феней.  Ужинали молча,  и только один раз
Санька услышал, как она ответила на какой-то вопрос дочери:
   - О чем и говорить, дочка... осрамил он нас, Коншаковых.
   Санька судорожно сжался и засунул голову под подушку.
   Утром,  разбуженный "будильником", он незаметно выскользнул из дому и
побежал к Девяткиным.
   Евдокия  набивала Петькину котомку горячими лепешками.  Затем  задами
усадеб она проводила Петьку и . Саньку за деревню.
   Вид у  них был,  как у заправских рыбаков.  За плечами -  котомки,  в
руках - удочки, банка с червяками.
   На  прощание Евдокия сказала ребятам,  что  теперь у  дяди  Якова они
заживут,  как у  Христа за пазухой,  и  через годок заявятся в колхоз на
побывку такими кавалерами,  что приятели лопнут от зависти.  -  А насчет
мачехи не  сумлевайся,  -  пообещала Евдокия Саньке:  -  я  ей  тут  все
обтолкую. Благодарить еще будет, что я тебя на торную дорогу вывела.
   Мимо  прошла конюх Седельникова,  поздоровалась с  Евдокией,  мельком
оглядела ребят:
   - По рыбку собрались?
   - Рыбка не  простая,  рыбка золотая,  -  засмеялась Евдокия и  лукаво
подморгнула ребятам: - Ну, шагайте, счастливого вам улова!
   Мальчишки направились к большаку. Но не прошли они и сотни шагов, как
Санька повернул налево, к лугу, где паслись лошади.
   - Куда? - удивился Петька.
   - Надо же с конями попрощаться... может, последний разок видимся.
   Петька особенно не возражал, времени в запасе у них было много.
   - Иди, иди! Расцелуйся со своим Муромцем.
   Санька подошел к табуну.
   Лошади с мерным хрустом жевали влажную траву, точно зубрили урок.
   Недалеко два  палевых голенастых сосунка,  вздрагивая и  суча ногами,
торопливо сосали мать.
   Лиска,  по обыкновению,  ходила в  стороне от других лошадей и косила
глазом в поле, прикидывая, как бы незаметно улизнуть поближе к хлебам.
   Санька отыскал Муромца и потрепал его по вздрагивающей бугристой шее.
   Тот,  не отрываясь от травы,  лениво повел лиловым прозрачным глазом,
словно хотел сказать: "Видишь, завтракаю... И не мешай, сделай милость".
   Но Санька не обиделся. Ведь это на нем Санька впервые обучался ездить
верхом.  Бывало,  упадет с  него на всем скаку,  а Муромец стоит и ждет,
когда Санька отлежится и вновь взберется на его спину.
   А сколько возов сена, снопов хлеба, картошки перевезли они с Муромцем
для колхоза!
   Санька  развязал вещевой мешок,  отломил полкаравая хлеба  и  положил
перед Муромцем.
   Затем  его  потянуло  к  кузнице.  Петька  поморщился и  посмотрел на
солнце.
   Милая  старая кузница!  Как  Санька любил  старого Евсеича,  который,
казалось,  всю  жизнь  стучал у  наковальни,  любил вздохи твоего горна,
звонкий перестук молотов, запах угля, окалины.
   От кузницы Санька пошел в поле.
   - Смеешься,  Коншак!  -  вышел из себя Петька.  -  Мы же так к поезду
опоздаем.
   Но как не посмотреть последний раз на хлеба!  Вот и материна делянка.
Пшеница поднялась сизой,  почти  вороненой стеной.  Она  закрывала узкую
тропу,  и Санька.  как волнорез,  разрезал гладь поля, оставляя за собой
зыбкий, быстро утихающий след.
   "Пожалуй, сам-десят придет, а то и больше", - подумал он про хлеб.
   И вдруг его точно обожгло.  Что же он делает? Если бы отец был жив...
если бы  он  знал...  Мальчик долго перебирал колосья.  В  хлебах что-то
зашуршало.
   На  земле  сидела  серенькая мышь-полевка  и  старательно перегрызала
стебелек пшеницы.  Вот стебелек наклонился,  мышь ловко подтянула к себе
колос и  принялась лакомиться зернами.  Санька,  как  копьем,  нацелился
удочкой, метнул в полевку, но та как ни в чем не бывало юркнула в нору.
   - Вот вредина! - выругался Санька и принялся тыкать удочкой в землю.
   - Защитим колхозный урожай! - засмеялся Петька.
   - Смотри, сколько хлеба загубила! - кивнул Санька.
   Петька оглядел кучки обгрызенных колосков:
   - Да-а... разделано под орех. Почище, чем мы с тобой вчера.
   Санька нахмурился.  Вчерашний день!  Лучше бы его и не было.  И зачем
только они затеяли эту игру в лапту!
   Санька поднял удочку, вылез из хлебов.
   Теперь он нигде больше не останавливался, никуда не заглядывал.

        Глава 28. БОЙ С ПЕТУШКОМ



   До  большака было совсем недалеко.  Оставалось только обойти стороной
"хозяйство Векшина".
   Чтобы,  не  ровен час,  не  встретить кого-нибудь из ребят или самого
деда Захара, Санька свернул в кустарник, примыкавший к участку.
   В кустарнике паслось стадо коров.
   Неожиданно кусты затрещали, словно сквозь них продирался сам леший, и
на дорогу вышел холеный,  черный, как воронье крыло, бык Петушок с белым
пятном  на  лбу.  В  ноздри ему  было  продето железное кольцо,  на  лбу
курчавились мелкие  завитки.  За  быком  следовало несколько коров,  как
видно отбившихся от стада.
   Девяткин потянул Саньку в кусты:
   - Замри! Лучше быку дорогу не переходить!
   Но Петушок не заметил мальчишек.
   Он  степенно обогнул пруд,  затянутый ряской,  точно  зеленым чесаным
одеялом,  подошел к  изгороди участка.  Удивляясь,  как  это ему посмели
перегородить путь, бык уперся своим чугунным лбом в старенькую изгородь;
та  крякнула и  повалилась на  землю.  Петушок перемахнул через  нее  и,
скосив на коров глаза,  протяжно замычал, словно приглашая всех зайти на
участок.
   Коровы  -  рыжие,  черные,  палевые  -  неуклюже  перепрыгнули  через
поваленную изгородь,  разбрелись по  грядкам.  Они с  хрустом разгрызали
зеленые вилки  капусты,  губами  выдергивали за  ботву  розовые хвостики
моркови, надкусывали огурцы, недоверчиво обнюхивали помидоры.
   Петушок же,  как и полагается хлебосольному хозяину, сам ни к чему не
притрагивался, а важно шагал через гряды все дальше, в глубь участка.
   - Я коров задержу...  А ты за пастухом беги. Быстро! - Санька сбросил
с плеч вещевой мешок.
   Глаза у  него сузились,  весь он подался вперед и  напружился.  Так с
Санькой бывало всегда, когда он собирался ринуться в драку или навстречу
какой-нибудь опасности.
   Петька схватил приятеля за гимнастерку:
   - Куда?! Там же Петушок!
   - Кому говорю!  - прикрикнул Санька. - Коровы тут весь огород пожрут.
Зови пастуха!
   Но Петька крепко держал Саньку за плечи и не трогался с места.
   - С ума сошел!  Закатает тебя Петушок, на рога поднимет. Помнишь, как
деда Векшина...  Два ребра ему переломил. Не связывайся, Саня! Нам же на
станцию пора...
   Неожиданно мальчишки услыхали знакомый голос:
   - Ах, окаянные, ах, обжоры! Вот я вас!
   Из  дальнего угла  участка,  перепрыгивая через  гряды  и  размахивая
пустой лейкой, мчалась Маша.
   Она врезалась в коровье стадо.  Но коровы не обратили на нее никакого
внимания.
   Санька вырвался от Петьки и побежал девочке на помощь.  Маша кричала,
как  в  барабан  била  кулаком  в  жестяную лейку.  Санька  пронзительно
свистел,   улюлюкал,  хлестал  коров  ореховым  удилищем,  пока  оно  не
превратилось в короткую расщепленную палку.
   От  такого  энергичного  натиска  коровы  смешались  и  отступили  за
изгородь.
   И  вдруг трубный рев оглушил Саньку и  Машу.  Они оглянулись.  На них
двигался Петушок.  С губ его тянулась стеклянная слюна, глаза горели. Он
низко опустил голову,  и ноздри, как мехи, выдували из земли две струйки
пыли. Бык словно предлагал помериться силами.
   - Бежим скорее! - испуганно вскрикнула Маша.
   Но бежать было поздно: бык находился всего в нескольких шагах. Санька
заслонил девочку своей спиной и,  грозя Петушку обломком удилища,  начал
медленно отступать назад.
   Из-за кустов вынырнули Степа с Федей.
   Через участок стремглав бежала Маша,  а огромный черный Петушок,  как
танк,  надвигался на  Саньку.  Мальчик пятился назад,  не  сводил глаз с
быка,  грозил  ему  обломком удилища и  все  продолжал уговаривать -  то
строго, то просительно, как уговаривают злую цепную собаку:
   - Ну-ну, Петушок, цыц, назад!.. Не сметь!
   "Главное, не спускать с него глаз... главное, не бежать", - вертелось
у него в голове. Но Петушка, как видно, мало трогали Санькины уговоры, и
он подступал все ближе.
   Санька нагнулся,  схватил горсть земли и швырнул быку в глаза.  Потом
сделал резкий скачок в  сторону и бросился бежать.  Петушок на мгновение
приостановился, потряс головой и вдруг с неожиданной резвостью кинулся в
погоню.
   - Убьет он  его!  Убьет!  -  взвизгнула Маша и  схватилась за голову.
Потом,  не  помня себя,  выдернула из  изгороди хворостину,  какой впору
гонять только гусей, и побежала к быку.
   - Куда?! - нагнал ее Федя и, оттолкнув в сторону, вырвался вперед.
   Он  бежал изо всех сил,  но,  как и  Маша,  тоже не знал,  как и  чем
остановить разъярившегося Петушка.  Неожиданно он споткнулся о  большую,
плетенную из прутьев корзину,  в какие осенью собирали овощи. Схватил ее
и  бросился к Петушку.  С другой стороны к быку спешил Степа,  волоча по
земле тяжелый кол.
   Но Петушок, кроме Саньки, никого не замечал.
   Санька хитрил, увертывался от быка, делал резкие скачки то вправо, то
влево,  но Петушок,  изловчившись, наконец с такой силой наподдал рогом,
что мальчик отлетел в сторону и распластался на земле.
   Сгоряча он не почувствовал боли,  проворно вскочил и  побежал дальше,
но через несколько шагов снова упал.  Петушок,  храпя и  брызгая слюной,
уже нацеливался для нового удара.  В этот момент подоспел Федя.  Он, как
сетку,  с размаху набросил корзину на бычачью морду. Ослепленный Петушок
закружился на  месте,  замотал головой,  потом принялся яростно буравить
рогом землю, но он был уже не опасен.
   Прибежал Петька с пастухом.  Стреляя,  как из ружья,  длинным кнутом,
пастух выгнал быка с участка.

        Глава 29. НА ОГОНЕК



   Маша,  Федя и Степа осторожно повели Саньку домой. Девяткин нес сзади
Санькин вещевой мешок и  без конца твердил о  том,  как он  предупреждал
Саньку не связываться с Петушком.
   Катерина  выбежала  ребятам  навстречу  и,  побледнев,  схватилась за
перила крыльца.
   - Горе ты мое!.. Где тебя так?
   - Это бык его... - шепнула ей Маша.
   Увидев мать, Санька слабо улыбнулся:
   - Ничего и не было-то... Он только один раз и боднул...
   Катерина раздела Саньку,  перевязала рану  на  боку и  уложила его  в
постель.
   - Тетя Катя, может, доктора позвать? - предложила Маша.
   - Сходите, ребята, да побыстрее.
   Маша и  Федя помчались в  Торбеево в больницу.  Через час они привели
фельдшера Ивана Ефимовича, сухонького, легкого старичка.
   К  избе  Коншаковых сбежались почти все  стожаровские мальчишки.  Они
заглядывали в окна, в щели сеней, толкались у крыльца.
   - Первое дело -  не гомонить,  -  сказал Иван Ефимович.  - Во-вторых,
отступить всем на двести шагов. Раз, два...
   Он дождался,  когда мальчишки отошли на середину улицы,  к бревнам, и
скрылся в сенях.
   - Маша! - подошел к девочке маленький, взъерошенный Тимка Колечкин. -
Это правда - беда с Санькой? Ты все видела? Расскажи...
   И Маша рассказала, что произошло на участке.
   - Вот...  я всегда говорил...  Санька, он ничего не боится! Он всегда
за  других  встает!   -   выкрикнул  Тимка  и  многозначительно  оглядел
подошедшего Девяткина.  Потом пошептался с мальчишками Большого конца, и
они отозвали Петьку в сторону.
   Начался долгий и возбужденный разговор.
   Сначала Девяткин только  посмеивался.  Но  кольцо мальчишек сжималось
вокруг  него  все  теснее.   Громче  всех  кричал  на  Девяткина  Тимка.
Необычайно воинственный и решительный,  он налетал на него,  как молодой
петушок. Мрачно посматривал на Девяткина молчаливый Ваня Строкин.
   Наконец мальчишки всей компанией подошли к Маше, Феде и Степе.
   - Ребята, - запинаясь, заговорил Тимка, - что мы вам хотим сказать...
про Саньку сказать...  Вы думаете,  он нарочно пшеницу помял... думаете,
по злобе?.. Это все вот через кого получилось... - И он кивнул Петьке: -
Теперь сам говори.
   - Да, Девяткин, - поддержали Тимку ребята, - ты же обещал.
   - По-честному признавайся.
   - Привык за чужой спиной прятаться.
   - Ну, через меня, - посапывая, буркнул Петька, - ну, виноват.
   - Ты  подробно объясняй...  -  толкнул его  Тимка.  -  Все  равно  не
отпустим, пока правду не скажешь.
   - Мы в лапту играли вчера,  - уныло сказал Петька, - ну, Тимкин мяч и
залетел к вам на участок.
   - Не залетел, а ты его запулил, - поправил Тимка.
   - Ну, запулил...
   - А  искать перетрусил.  Санька же  не  побоялся и  Петьку заставил с
собой пойти. Ну, и помяли вашу пшеницу.
   Федя и Степа переглянулись.
   Так вот оно что! А ведь вчера чего они только не передумали! Семушкин
решительно заявил,  что Санька помял их  лучшую пшеницу из-за мести.  И,
что греха таить, "векшинцы" почти согласились с Семушкиным.
   Только одна Маша продолжала упорно твердить, что Санька "не такой".
   - Эх,  вы!  -  упрекнула Маша мальчишек Большого конца.  -  Знали - и
молчали до сих пор!
   - Мы  бы не молчали,  -  вздохнул Тимка,  -  мы Девяткина все утро не
могли найти... Нужно, чтобы он сам во всем признался.
   Из избы вышел Иван Ефимович, и вслед за ним - Катерина.
   Мальчишки моментально окружили их.
   - Ну что ж,  -  прощаясь с Катериной, сказал фельдшер, - пока с вашим
молодым  тореадором ничего  страшного.  Подождем до  завтра.  Поднимется
температура -  привозите в больницу. Держите его в постели. Посторонних,
конечно, никого. - И он выразительно покосился на ребят.
   Те еще немного постояли около избы и начали расходиться по домам.
   Но  в  сумерки Маша  и  Федя вновь прибежали к  дому Коншаковых.  Они
принесли с собой свежих огурцов и недозревших яблок. У крыльца уже стоял
Тимка и упрашивал Катерину принять для Саньки кузовок лесной малины.
   - Ничего он не желает сейчас... Лежит, стонет, - отмахнулась Катерина
и упрекнула ребят: - Наломали вы дров! Охота вам была бугая дразнить!
   - А мы не дразнили. - И Маша рассказала, как все случилось.
   - Вот оно что!  А я думала,  созорновал Санька. - Катерина посмотрела
на Федю:  -  Так это ты его из беды выручил?  Ну,  спасибо тебе.  Теперь
побратимы с ним будете.
   Из  избы выбежала Феня.  Она  держала в  руках вещевой Санькин мешок,
молоток и пару сапожных колодок.
   - Мама,  а молоток с колодками зачем?  Санька же за рыбой собрался...
Ой, - испуганно шепнула она, - я ж догадалась... он не за рыбой, Санька,
он в город, в сапожники собрался...
   Катерина  долго  держала  в  руках  молоток  и  колодки.  Неужели  не
сохранила она семьи, как наказал Егор, не пристрастила мальчика к земле,
к крестьянскому труду, к школе?
   - Тима,  был у вас такой сговор -  в сапожники податься?  -  спросила
Катерина.
   - Ну, был... - потупив глаза, признался Тимка. - Только меня мамка не
пустила.
   Лицо Катерины омрачилось.
   - А меня вот сынок ни в грош не ставит.  Только слава,  что под одной
крышей ночуем.
   - Тетенька,  -  разжалобилась Маша,  -  не говорите так!.. Может, он,
Санька,  из-за  пшеницы перепугался...  А...  а  теперь мы его никуда не
отпустим...
   Катерина устало махнула рукой:
   - Идите-ка вы по домам.
   "Не отпустим",  -  вспомнила Маша свои слова,  когда вместе с Федей и
Тимкой шагала по улице.  Легко сказать,  но как это сделать? К Саньке за
последнее время и так не подступишься.
   - Колодки сапожные видели? - остановилась Маша.
   - Они с  Девяткиным давно в  сапожники идти надумали.  Им Евдокия все
уши прожужжала, - пояснил Тимка.
   - Да  как он  смел из колхоза уйти?  -  возмутилась Маша.  -  Тут все
работают я не знаю как... И мать его старается...
   - А просто он свои Стожары не любит,  -  задумчиво сказал Федя. - Был
бы я из вашего села... - Он не договорил и долго смотрел вдоль улицы.
   - В самом деле,  - не унималась Маша, - а дядя Егор с войны вернется.
"Где мой Санька? - спросит. Как он тут?"
   Неожиданно Тимка издал странный звук, словно ему сдавило горло.
   Маша удивленно обернулась:
   - Ты что, Тимка?
   - А то...  судите,  рядите!  А ничего вы...  ничего по-правильному не
знаете! А... а если не вернется дядя Егор?
   - Как - не вернется?
   Тут Тимка вспомнил про свою клятву и замолчал.
   Но Маша с Федей, почуяв неладное, не отступились от него.
   Тимка подумал, что тайна тайной, но Саньку выручать как-то надо. И он
рассказал про его горе.
   Ребята долго стояли молча.
   Клочковатые,  рваные  тучи  затягивали небо.  Тревожно  заскрипели от
ветра старые дуплистые липы.  Вдалеке,  за лесом,  вспыхивали зарницы. В
избах зажигали лампы и  коптилки.  Вот вспыхнул огонек в оконце у Андрея
Иваныча.
   Сколько уж раз в своей маленькой жизни дети приходили на этот огонек!
   - Ты куда,  Маша?  -  спросил Тимка,  когда девочка круто повернула в
сторону.
   - К нам пойдемте, к Андрею Иванычу.
   - Я  же слово Саньке дал....  -  испугался Тимка.  -  Теперь по всему
свету пойдет...
   - Андрею Иванычу можно сказать. Ему все можно.

        Глава 30. В НОЧНОЙ ЧАС



   Санька  лежал  в  сенях.  Боль  понемногу утихала.  Только  когда  он
поворачивался или  сильно  вздыхал,  в  левом  боку  поднималась острая,
колющая резь, отчего трудно становилось дышать.
   Осторожно ступали через сени  мать,  Феня,  Никитка.  За  бревенчатой
стенкой сеней шептались мальчишки.  Сквозь щели Санька не  раз  ловил их
любопытные взгляды.
   Потом на крыльце мать долго разговаривала с ребятами.  О чем,  Санька
толком разобрать не мог,  но по отдельным словам догадался, что речь шла
о нем. И от этого было неловко и беспокойно.
   "Подумаешь,  прославился!..  Быку на рога попал",  -  досадовал он на
себя.  Хотелось задремать.  Но голова была свежа,  сон не шел.  В памяти
оживали  все  события последних дней:  игра  в  лапту,  помятая пшеница,
собрание, слова матери: "Осрамил он нас, Коншаковых".
   - А это правда,  что вся пшеница у вас на участке погибла?  - услышал
Санька голос Тимки. - И помочь ничем нельзя? А? Маша?
   - Как ей поможешь, если она помята... - ответила Маша.
   - Тетя  Катя,  а  вы  какого-нибудь  такого  лекарства не  знаете?  -
допытывался Тимка. - Только бы в колхозе зла на Саньку не имели.
   - Ох, ребята, - вздохнула Катерина, - боюсь, что ничем вы не поможете
пшенице.  Вот разве Андрея Иваныча спросить или деда Захара.  Может, они
что посоветуют.
   Санька закрылся одеялом.
   "Только бы зла не имели", - не выходили у него из головы слова Тимки.
   Сумерки сгущались.
   Ребята с крыльца разошлись.
   По улицам с  тяжелым топотом прошло стадо.  Корова шумно ввалилась во
двор. Мать вышла к ней с подойником и, присев на корточки около тяжелого
теплого вымени,  завела с коровой длинный разговор о том, как ей сегодня
гулялось, хороша ли была трава на пастбище, вкусна ли вода на водопое.
   Санька приподнялся с постели и охнул от боли.  Но потом схитрил -  не
стал поднимать левую руку, кое-как оделся и бесшумно вышел на крыльцо.
   Ноги сами повели его к дому учителя.
   Вот и огонек в окне.
   Ноги  у  Саньки сразу  отяжелели,  словно дорожку около избы  занесло
сыпучим,  вязким песком.  Что он скажет Андрею Иванычу? Как посмотрит на
него?  Уж не вернуться ли обратно? Все же Санька пересилил себя, вошел в
дом и замер.
   У книжной полки, освещенной светом лампы, рылись в книгах Тимка, Маша
и  Федя.  Они с удивлением посмотрели на Саньку.  Первый бросился к нему
Тимка:
   - Ты почему встал? Тебе же лежать надо!
   - Андрей Иваныч где? - растерянно спросил Санька.
   - А он... он к вам ушел... Тебя проведать, - сказала Маша и почему-то
переглянулась с Федей и Тимкой.  -  Вы разошлись,  наверное.  Ты садись,
Саня, подожди... Тебе не очень больно?
   Федя  пододвинул  ему  табуретку.  Санька  осторожно  присел,  искоса
поглядел на ребят.
   - А  нам  Андрей Иваныч книжку какую нашел!  -  сказала Маша.  -  Про
пшеницу.
   - Что - про пшеницу? - вздрогнул Санька.
   - Слушай,  я тебе прочту... очень интересно. - Федя раскрыл тоненькую
брошюру:  - "В конце июля неожиданно прошел ливень с градом, и пшеница у
нас полегла.  Что было делать?  Но мы не сдались и вышли всей бригадой в
поле.  Пять дней поднимали прибитые к земле стебли пшеницы и клали их на
бечевки, натянутые поперек делянки на колышки. Потом пшеницу подкормили,
и она вскоре оправилась и пошла в рост..."
   - Это кто пишет? - спросил Санька.
   - Колхозница  одна...   из  своего  опыта.   Андрей  Иваныч  говорит:
обязательно  надо  по  ее  примеру  сделать.   Может,   и  наша  пшеница
поправится.
   - Только вот у нас бечевки нет, - заметила Маша.
   - Это пустяки,  -  оживился Санька.  -  У  нас с  Тимкой лыко в пруду
мокнет. Хорошую бечевку можно сплести. Правда, Тимка?
   - Само собой... А колышки в роще нарубим.
   - Тогда завтра и  начнем!  -  нетерпеливо заговорила Маша,  но  тут в
дверях показался Андрей Иваныч.
   - Здесь он,  Катерина Васильевна,  не волнуйтесь,  -  сказал учитель,
выглянув за дверь.
   - Тревога ты моя! - Катерина вбежала в комнату и всплеснула руками. -
Куда тебя понесло такого! Полдеревни обыскала...
   - Андрей Иваныч!  -  поднялся Санька. - А это правда - пшеницу спасти
можно? Вы только скажите, я что угодно сделаю.
   - Ну-ну,  дружок!  -остановил его учитель.  -  Ты  пока об этом и  не
думай.  Все,  что надо,  ребята сами сделают.  Иди-ка  домой с  матерью,
ложись в постель. Бык - это не шутка.
   Он проводил Катерину и Саньку до угла и вернулся к ребятам.
   Дома Катерина уложила Саньку в свою постель,  напоила липовым цветом,
закутала  в  одеяло  и  по  привычке  принялась прибирать избу.  Но  все
валилось у  нее  сегодня из  рук.  Пол  она подмела только наполовину и,
оставив  веник  посредине избы,  начала  переставлять у  печки  какие-то
горшки, крынки, чугуны.
   "Что за напасти на мою голову!  -  думала Катерина. - Молчит, давно и
упорно  молчит  Егор.  И,  видно,  неспроста...  Теперь это  несчастье с
Санькой. Что, как он останется на всю жизнь калекой?"
   В  избу вошла Евдокия Девяткина.  Постояла около задремавшего Саньки,
повздыхала, поохала, потом присела к столу:
   - Давно бы ему в город уйти. Не угодил бы быку на рога.
   - Так это ты моему парню голову вскружила?  -  с  изумлением спросила
Катерина. - От дома подался... Спасибо, соседушка!
   - Малый не чета тебе,  посговорчивее.  Да и в разум входит,  смекает,
как к жизни надо прививаться.  И ты его,  Катерина,  не держи.  Я вот по
Петьке сужу.  Охоты нет,  насильно их  за  книжку не  усадишь.  Пусть уж
верному делу обучаются,  время такое.  - Евдокия оглядела потемневшую от
солнца Катерину.  -  Ты бы и  о себе подумала.  Приросла к этой делянке,
извелась вся,  щепка  щепкой  стала...  Говорят,  с  сорняками никак  не
справишься?
   - Одолевают, Евдокия, - пожаловалась Катерина. - Только выполешь, они
опять лезут.
   - То-то  вот...  Сил  кладешь много,  а  хлеба достанется -  ребят не
прокормишь.
   - К чему ты речь ведешь? - насторожилась Катерина.
   - А к тому... На сторону тебе с семьей подаваться надо.
   -Да что ты говоришь такое!  -  вздрогнула Катерина.  - Егор тут жизнь
прожил,  а я вдруг кину все,  уеду невесть куда,  как безродная. Он ведь
какой наказ мне, Егор, оставил: "Катерина, сказал, двух грехов не прощу:
ребят потеряешь и от земли если отступишься". Да нет! Как можно!
   - Егору  Платоновичу  сейчас  про  наши  дела  и  думать  недосуг,  -
вздохнула Евдокия.  -  Война - это тебе, голубушка, не колхоз Пушкина: и
гремит и воет...
   Катерина в замешательстве вскинула голову:
   - Да что ты, право, и так на душе неспокойно.
   Посидев еще немного, соседка ушла.
   Ночью Катерине приснился сон.  Высокий небритый солдат в  порыжевшей,
заскорузлой шинели стучал в  окно,  протягивал узелок с  бельем и просил
постирать.
   "К  чему  бы  это?"  -  проснулась Катерина в  холодном липком  поту,
поднялась с постели и долго всматривалась в ночную улицу.
   Потом постояла над Санькой,  потрогала его лоб и  вновь прилегла.  Но
сон не шел.
   "Все Евдокия виновата.  Наговорила с три короба - бессонницу наклика-
ла", - с досадой  подумала  Катерина и, поднявшись, бесцельно бродила по
избе, не  зная, как  скоротать  время  до  рассвета. Потом решила,  пока
ребята  спят,  посмотреть  их одежду.  Собрала рубахи, кофты, штаны, где
поставила латку, где пришила пуговицу. Дошла очередь до Санькиной гимна-
стерки. Карман на  груди был разорван и заколот булавкой. Катерина выта-
щила булавку, и из кармана выпали  записная книжечка, какие-то  бумажки,
огрызок расчески и маленькое щербатое зеркальце.
   "Растет,  прихорашиваться начинает",  - усмехнулась Катерина, сложила
вещи  в  отдельную  кучку,  аккуратно расправила бумажки.  Одна  из  них
оказалась конвертом с  отпечатанным на  машинке  адресом:  "Колхоз имени
Пушкина, Коншаковой Екатерине Васильевне".
   Катерина с  недоумением повертела конверт в  руках.  Был он  засален,
надорван,  протерся на сгибах.  Похолодевшими пальцами Катерина вытащила
из него узкую полоску бумаги.  Прочла...  И  тут ей показалось,  что пол
дрогнул под  ногами,  лампа  покачнулась,  застлалась туманом.  Катерина
тяжело осела на лавку, ухватилась за угол стола...
   Сидя  в  полутьме,  боясь  пошевельнуться,  она  пыталась собраться с
мыслями.  "Как же,  как же  это?..  Что ж  теперь делать?!  Неужто конец
всему?"
   Похоронная смутно белела в  руке.  Она  жгла руку.  Катерина еще  раз
посмотрела на бумажку.  Вот и число и месяц.  Значит,  это случилось уже
давно...  И она ничего не знала.  Санька все скрыл от нее... Но зачем? И
Катерине многое стало понятным.  Так  вот  почему сын  так  изменился за
последнее время, стал не по годам серьезен...
   Санька вдруг задвигался, судорожно замахал рукой, словно отбивался от
кого, и хрипло забормотал:
   - Цыц, Петушок, цыц! Не сметь!
   Катерина вздрогнула,  поспешно сунула в карман гимнастерки похоронную
и подошла к сыну. Мальчику стало хуже, лицо его горело, он тяжело дышал.
Катерина,  смочив в холодной воде полотенце, положила его Саньке на лоб,
посидела у  изголовья,  затем  вновь потянулась к  гимнастерке.  Но  тут
заворочалась в постели Феня,  Никитка спросонья попросил пить.  Катерина
вдруг представила себе, как сейчас ребята проснутся все разом, увидят ее
лицо,  поймут,  что случилось,  заревут в  три голоса,  а  вместе с ними
взвоет и она.
   "Нет,  нет...  Разве горю  поможешь?..  Будь  пока все  по-старому, -
подумала Катерина. - Пусть пока и ребята ничего не знают".
   Она  вложила в  карманы остальные Санькины вещи,  осторожно подсунула
гимнастерку на старое место -  Саньке под голову. И, роняя скупые слезы,
долго всматривалась в  обветренное,  шершавое лицо мальчика:  "Печальник
мой... мужичок... Вот и детству конец. А тебе бы еще играть да бегать".
   Начинало светать.  Катерина вышла во двор, машинально подоила корову,
по звуку пастушьего рожка выпустила ее на улицу и,  с  трудом передвигая
ноги, побрела на конюшню за подводой, чтобы отвезти Саньку в больницу.

        Глава 31. "МЫ НЕ СИРОТЫ!"



   Через неделю Саньку выписали из больницы.
   - Ох,  Саня,  перемучилась я!  - только и нашлась сказать мать. - Ну,
как теперь? Подправили, здоров? Пройдись, Саня, я посмотрю.
   Санька неловко прошелся от окна до порога, потом пристально посмотрел
на  мать  -   так  она  изменилась  за  эти  дни.  Глаза  запали,  спина
ссутулилась, и вся она стала сухая, маленькая, черная, как цыганка.
   - Еще неизвестно,  кому из  нас в  больнице надо бы лежать,  -  хмуро
сказал Санька.
   - Мне-то с какой стати! - деланно удивилась Катерина. - Солнышко меня
припекло,  жара-то  какая  стоит...  -  И  она  принялась кормить Саньку
завтраком.
   Потом достала из  сундука мешочек с  прошлогодни ми  лесными орехами,
насыпала их горкой на стол:
   - Щелкайте тут,  отдыхайте...  - И, что-то шепотом наказав Фене, ушла
на работу.
   Но,  как  только за  Катериной захлопнулась калитка,  Феня  запрыгала
вокруг брата на  одной ножке и  все выболтала.  Он,  Санька,  теперь как
раненый в госпитале,  а она вроде санитарки, и раненый должен ее во всем
слушаться,  тяжелого ничего не поднимать, из дому не отлучаться и лежать
в постели.
   - Я вам покажу раненого!  -  обиделся Санька.  - Выходи на одну руку,
всех поборю! - И, ухватив Феню с Никиткой, повалил их на кровать.
   В  избу  заглянула  Евдокия.   Она  расспросила  Саньку  о  здоровье,
больнице, пожурила за отчаянный характер.
   - Мыслимое ли дело -  с быком схватился! Он бы тебя насмерть закатать
мог.  Петька-то  мой  до  чего перепугался -  до  сих пор во  сне бугаем
бредит.  И зачем вам Петушок спонадобился? Шли бы да шли с Петькой своей
дорогой.  -  И  Евдокия заговорщически подмигнула:  -  А теперь когда по
рыбку-то соберетесь?
   Санька сделал вид, что не расслышал.
   Евдокия заглянула за ситцевый полог,  на кухню, где хозяйничала Феня,
помогла ей загрести угли в печке,  потом,  порывшись в карманах, достала
розовую паточную конфетку и сунула девочке в руку:
   - Все одни, все сами... сироту вы горемычные...
   - Мы не сироты! - обиделась Феня. - У нас и тятька есть и мамка!
   Евдокия погладила Феню по волосам,  покачала головой,  потом отозвала
Саньку в сени и шепнула:
   - Ты поскорей поправляйся.  Рыбка,  она ждать не будет.  Говорила я с
мачехой - она тебя не держит, иди теперь хоть на все четыре стороны.
   - Говорила? - оторопел Санька.
   Так, значит, мать знает о его сборах и не хочет его останавливать.
   Но эта новость не принесла Саньке облегчения.
   - "Бедные, горемычные"! - передразнила Феня Евдокию, когда та наконец
ушла. - Какие мы горемычные!
   Вон у Тимки родная мать,  а спуску не дает.  А меня мамка только один
раз за уши подергала, когда я в сметану пальцем залезла. И то не больно.
А тебя и совсем никогда не дергает.
   Феня вдруг разжала ладонь и положила на стол липкую конфету:
   - Вот! Не нужно мне. Пусть мухи лижут. - И она печально посмотрела на
брата.  -  И что это с мамкой нашей стало? Как неживая ходит. И по ночам
не спит.
   - Из-за тятьки, поди, все?
   - Из-за тятьки, само собой. И через тебя еще.
   - Через меня?
   - Знаешь,  как она расстроилась,  когда мешок твой разбирала! А там и
белье, и полотенце, и колодки сапожные... Ты от нас уйти хотел? Да?
   - Куда уйти?!  Мы с  Петькой рыбу ловить собирались.  -  Санька низко
наклонился над  скатертью,  словно впервые заметил,  какие интересные на
ней цветы и узоры.
   - С колодками-то за рыбой!  -  вздохнула Феня. - Так не бывает. Мамка
сразу догадалась,  что ты задумал.  "Ни в грош он меня не ставит,  - это
мамка про  тебя так  говорила,  -  только слава,  что  под  одной крышей
живем".
   "Как это ни в  грош?" -  хотел было запальчиво вскрикнуть Санька,  но
Феня смотрела с такой укоризной, что он еще ниже склонился над столом.
   - "И жизнь, говорит, ему наша неинтересная, - продолжала Феня. - И не
поговорит никогда по-людски.  Все швырком да броском".  А знаешь,  мамке
одной как трудно!  Вчера пришла с поля,  села на порожек разуваться,  да
так и  заснула.  Уж  мы ее будили с  Никиткой,  будили...  -  Феня вдруг
прижалась к  брату и  горячо зашептала:  -  Ты просто глупый,  Санька...
совсем глупый... Она же, мамка наша, самая хорошая!
   Пожалуй,  впервые в жизни Санька не нашелся,  что ответить сестренке.
Он не фыркнул на нее,  как обычно, не засмеялся, а только освободил руку
и  молча  направился к  двери.  У  порога  остановился и,  не  глядя  на
сестренку, тихо спросил:
   - Как там с пшеницей на участке у Векшина... не слыхала?
   - Сказывала Маша... Они ее поднимать начали, а потом перестали.
   - Почему?
   - Дедушка, говорят, запретил.
   "Так я  и знал -  засыплются!" -  с досадой подумал Санька и вышел на
улицу.
   Утром прошел дождь,  и  вода стояла во всех ямках и  выбоинах,  будто
земля продырявилась от старости, и в дырках виднелось голубое небо.
   Мальчишки  били  по  лужам,  длинными  жердями,  обдавая  друг  друга
брызгами воды.
   Стараясь не попасть им на глаза, Санька юркнул в огород и огляделся.
   Погреб  в  дальнем  углу  огорода завалился,  зарос  высокими цветами
иван-чая,  молодыми березками;  огородная изгородь покосилась,  бурьян и
крапива подступали к самым грядкам.
   Санька достал косу и принялся за работу.
   Крапива  была  высокая,  старая,  жилистая и,  падая  на  землю,  все
старалась задеть  Саньку своими злыми  зубчатыми листьями.  Но  мальчику
казалось,  что в  руках у  него уже не коса,  а  дивный меч-кладенец,  а
крапива -  полчище злых врагов и  он  бьется с  ними не на жизнь,  а  на
смерть.
   Вскоре в огород заглянула Феня.
   - Брось косу, брось! - закричала она, бегая вокруг брата. - Мамка что
наказывала? Ты больной, тебе лежать надо!
   Но Санька так широко и  яростно размахивал косой,  что подступиться к
нему было невозможно.
   - Запустили тут без меня, - ворчал он. - Не огород - лес дремучий.
   Феня  посуетилась,  покричала,  потом  отыскала  грабли  и  принялась
сгребать крапиву в яму около изгороди.
   Разделавшись с крапивой, Санька взялся за бурьян.
   Неожиданно Феня оглянулась и заметила Федю и Машу. Перегнувшись через
изгородь,  они с таким видом смотрели в огород, словно видели там что-то
необыкновенное.
   Позади Маши  стояла Долинка и  жевала подол  ее  платья.  Но  девочка
ничего не замечала.
   - Косит, косит, - шепнула она Феде и полезла через изгородь.
   Трухлявая  перекладина не  выдержала тяжести,  переломилась,  и  Маша
полетела в яму, набитую крапивой.
   Феня прыснула в рукав.  Маша мигом вскочила и,  как ни сильно обожгла
ее крапива, тоже рассмеялась. Потом подбежала к Саньке и схватила его за
руку:
   - Косишь? Да? И не болит ничего? Теперь все можно?
   - Можно, - кивнул Санька, - хоть завтра на сенокос.
   - Вот хорошо,  Саня! А мы-то думали!.. Федя, да иди же сюда!.. Ну что
вы, какие... А еще тореадоры! Ну, поздоровайтесь!
   Мальчики встретились глазами,  потом  неловко  шагнули навстречу друг
другу и крепко, по-мужски, пожали руки.
   Маша перевела дыхание:
   - Ну вот, давно бы так!
   Долинка, точно догадавшись, что между ребятами полный мир и согласие,
скакнула в  огород и,  лихо  взбрыкивая ногами,  принялась бегать вокруг
ребят.  Не стояла на месте и Маша. Крапива давала себя знать. Девочка то
пританцовывала,  то,  поджав,  как журавль,  одну ногу, другой старалась
потереть обожженное крапивой колено.
   - Голы ноги не казать!  - засмеялся Санька. - А ты поплюй, где болит,
или землей потри.
   Потом все они присели под тополем, и Санька узнал от Маши, что нового
произошло в деревне за эту неделю.
   А нового было немало.
   Андрея Иваныча назначают директором семилетки.  Недавно они  вместе с
Татьяной Родионовной собирали на  беседу  всех  ребят,  которые оставили
школу,  и их матерей. Разговор был долгий. Почти все матери согласились,
что  детям нужно вновь садиться за  парты.  Сейчас Тимка Колечкин,  Ваня
Строкин и  другие ребята уже ходят к  учителям заниматься.  Занимается и
Федя.
   Санька растерянно заморгал глазами:  ребята возвращаются в школу. Вот
это новость!
   - Ты,  Саня, хорошо шел по русскому языку, - шепнула Маша, - помог бы
Феде, трудно ему очень.
   - Какой я помощник... сам все перезабыл, - смутился Санька и попросил
рассказывать дальше.
   - Андрея  Иваныча в  колхозе членом правления избрали,  -  продолжала
Маша.  -  На днях собрание было.  О  Старой Пустоши говорили.  Твоя мать
колхозникам какую-то  тетрадочку читала -  в  ней много чего про Пустошь
написано.
   - Это тятькина тетрадь, я знаю, - сказал Санька. - И что решили?
   - Решили всю Пустошь целиком поднять. Татьяна Родионовна с учителем в
район поехали, с планом.
   - Это да! Это по-стожаровски! - одобрительно сказал Санька. Ему очень
хотелось спросить о пшенице на пятой клетке, но он не решался.
   Вдруг Федя сам заговорил об этом:
   - На пятую клетку поглядеть хочешь?
   Санька нахмурился.  Разве это  по-дружески -  напоминать о  том,  что
хотелось бы забыть навсегда, как дурной сон?
   Санька  поднялся и  взял  косу.  Нет,  никогда ребята не  простят ему
гибели пшеницы. И взрослые не простят, и Андрей Иваныч...
   - Почему ты молчишь? - допытывался Федя. - Я серьезно спрашиваю.
   - А о чем говорить! Не удалось ведь поднять пшеницу...
   - Да он же не знает ничего!  -  Маша всплеснула руками.  - Как с луны
свалился...  -  И она потянула его за собой: - Пойдем на участок скорее,
сам все увидишь.
   - А дед Векшин... он же меня...
   Но Маша только махнула рукой и рассмеялась.

        Глава 32. "КОНШАКОВКА"



   На участке ребята шумной гурьбой окружили Саньку.
   - Здоров, тореадор?
   - Как боевое ранение?
   - Поправился ты на казенных харчах...
   - Подождите,  ребята,  дайте ему прежде с  пшеницей поздороваться.  -
Маша   растолкала  мальчишек,   подвела  Саньку  к   пятой   клетке.   -
Здравствуйте,  колоски,  здравствуйте,  зернышки! Это вот Саня Коншаков.
Скажите ему, что вы живы, здоровы.
   В другое время Санька,  может быть, и посмеялся бы над таким странным
разговором,  но  сейчас он  молча опустился перед посевами на  корточки.
Каждый смятый стебелек пшеницы был поднят с земли, расправлен и привязан
лыком к тонкой хворостинке.  Кое-где колоски увяли, сморщились. Но таких
было немного.  Большинство стебельков стояли бодро,  крепко вцепившись в
землю корешками.
   На второй половине клетки хворостинок уже не было,  но и  там пшеница
была прямая,  сильная,  словно никогда Санькины колени не приминали ее к
земле.
   - Вы что, поднимали ее или нет? - вполголоса спросил Санька.
   - Немножко поднимали, а потом бросили, - сказал Федя.
   - А почему же она вся выпрямилась?
   - За это твоего отца благодарить нужно.
   - Тятьку? - Санька ничего не понимал.
   - Его... Такой уж он сорт вырастил. - И Федя рассказал:- Отвезли тебя
в  больницу,  а  мы -  на участок.  Колышков наготовили,  Тимка с  Ваней
Строкиным нам  бечевок  наплели  из  лыка.  Начали  мы  каждый  примятый
стебелек поднимать да к хворостинке привязывать.  Поднимем,  подкормочку
сделаем,  польем. А стебельков этих знаешь сколько! Одну тысячу подняли,
другую, третью, а им конца-краю нет. Поясницы у всех онемели. Семушкин -
так тот  заболел даже.  Тебя мы честили - поди, каждую минуту икалось. А
на третье утро  выходим  на  участок  и   видим:   пшеница  сама  начала
выпрямляться.  Дедушка с  учителем обрадовались и говорят нам:  "Не надо
теперь никаких хворостинок,  это неполегающая пшеница.  Сама встанет". И
правда, на пятый день вся она и поднялась.
   - А знаешь, как мы ее назвали? - спросила Маша.
   - "Неполегающая"?
   - Нет.
   - "Стожаровка"?
   - Опять не угадал. "Коншаковка"!
   - "Коншаковка"?! - вздрогнул Санька.
   - Теперь твоего отца люди никогда не забудут, - тихо сказал Федя.
   Санька низко склонился над посевами.  Он  вдыхал запах влажной земли,
стеблей пшеницы,  у него щемило сердце,  и хорошие,  благодарные слова к
товарищам роились в  его голове.  Но Санька не умел говорить таких слов.
Он  только вытащил из  кармана горсть орехов и  принялся оделять всех по
очереди:
   - Берите, берите, у нас дома много.
   - Дед Захар идет! - подбежал вдруг Семушкин. - Как с Санькой-то быть?
   - Он  с  нами  работать будет,  -  ответила Маша.  -  Так  дедушке  и
скажем... Правильно, ребята?
   - Правильно-то правильно, - неопределенно протянул Семушкин, - только
он ведь такой, дед Захар... кто его знает...
   Невдалеке мелькнула белая дедова рубаха.
   - Я ему потом покажусь... - Санька подался за куст.
   Но было уже поздно. Дед Захар подошел к ребятам, потянул носом:
   - Чую,  каким духом пахнет, чую. Ну-ка, гроза плодов и злаков, выходи
на свет божий, держи ответ!
   Санька вышел из-за куста и неловко одернул гимнастерку.
   Маша бросилась к деду Захару, повисла у него на руке:
   - Дедушка,  голубчик!  Мы же вам про все сказывали... Не стращайте вы
Саньку!
   - Цыц вы,  заступники!  -  отмахнулся старик.  - Раз парень с быком в
единоборство  пошел,   такого  не  застращаешь.  А вот спросить - я  его
спрошу...   Иди-ка  ближе,  Александр...  -  Захар  пошевелил  мохнатыми
бровями,  проницательно оглядел мальчика.  -  По  какую такую ты рыбку с
сапожными колодками собрался? Ась?
   Санька молчал.
   - Та-ак...  Крыть нечем.  Из деревни,  значит,  в сторону вильнул, на
другую  стежку  задумал переметнуться.  Тут  батька твой  каждую делянку
выхаживал,  потом поливал, артель нашу на крепкие ноги ставил, а тебе не
по сердцу все...  Ну,  скажем, ты уйдешь, Степа, потом Алешка, Маша... А
кто пожилым да  старым на  замену встанет?  Кто за  плугом ходить будет,
хлеб растить,  землю ублажать?  Земля -  она ведь не каждого примет,  ей
радеющие люди нужны,  заботники,  мастера первой руки... - Захар прикрыл
ладонью глаза,  посмотрел на небо.  -  Ты вот гляди, примечай. Вон тучка
над бором зароилась.  Тебе оно невдомек,  а  я  слышу -  дождиком от нее
тянет.  Спорым, мелким. Такой дождь дороже золота, он все богатство наше
растит. А вон пшеничка колос нагуливает, лен-долгунец на высоту тянется,
овсы в  трубку пошли.  Тут  немец,  чугунная его башка,  повытоптал все,
запоганил,  а мы через два года столько доброго повыращивали! А подожди,
солдаты к  домам вернутся -  не такая благодать будет.  Чудо у нас земля
какая! Уважительный человек от нее нипочем не оторвется.
   Санька смотрел себе под ноги.
   - Про пшеницу я тебе слова не говорю,  - продолжал Захар. - Пока ты в
больнице был,  ребята грешок твой покрыли.  Да и пшеничка свое показала,
спасибо Егору  Платонычу.  -  Он  достал  из-за  пазухи грушу,  протянул
Саньке: - Отведай вот... За мир, так сказать, да согласие!
   Санька бережно взял грушу и сунул ее в карман:
   - Спасибо, Захар Митрич!
   - Ты  при  мне  кушай,  при мне!  А  семечки верни.  Да  не  проглоти
ненароком какое, зубом не повреди.
   - Не спорь с ним, - шепнула Маша. - Он всех так угощает.
   Санька быстро съел  грушу и  ссыпал коричневые скользкие семечки деду
Захару на ладонь.
   - Ну как?
   - Вкусная!
   - То-то!  - довольно сказал Захар. - Теперь буду ждать, когда ты меня
такими же угостишь.
   Потом дед вспомнил,  что его ждут дела,  и ушел.  Федя с Машей повели
Саньку по  участку,  объясняя,  где  у  них  какой сорт посеян,  чем  он
знаменит,  откуда  получены семена.  Санька  слушал молча,  внимательно.
Остановился у  клетки  с  горохом,  густо  обсыпанным  кривыми  пузатыми
стручками, под зеленой кожицей которых угадывались крупные горошины.
   - Сорт "отрадный",  - пояснил Федя. - В локтевском колхозе выпросили,
у бригадира. Очень высокоурожайный и засухоустойчивый.
   - Сладкий-пресладкий! Попробуй! - шепнула Маша.
   - Конечно, сорви, - разрешил Федя. - Один стручок - это можно.
   - Раз опытный, зачем же... - отказался Санька.

        Глава 33. МЕЧТА-ДУМА



   На участке показался Андрей Иваныч.
   Ребята побежали ему навстречу.
   - А, Саня! - заметил его учитель. - Вернулся? Как чувствуешь себя?
   - Совсем здоров, Андрей Иваныч.
   - Вот и  ладно.  Сейчас болеть не время.  Я как раз добрые новости из
района привез. Где там Захар Митрич? Позовите его, ребята!
   Но старик и без того спешил к учителю.
   Андрей Иваныч протянул ему газету:
   - Читайте, Захар Митрич, что о Стожарах пишут.
   Санька заглянул деду через плечо.
   Районная газета  "Ленинский путь"  горячо поддерживала патриотическое
начинание колхоза  в  Стожарах -  поднять  Старую  Пустошь  и  расширить
посевную  площадь.   Она   призывала  другие  колхозы  подхватить  почин
стожаровцев,  чтобы  дать  стране  больше  хлеба.  На  страницах  газеты
подробно было  рассказано о  бригаде  Катерины Коншаковой,  которая  уже
делом  доказывает,  какие  богатые хлеба можно вырастить на  заброшенной
земле.
   - В  запевалы,  значит,  выходим,  -  повеселел Захар.  -  Весь район
всколыхнули.
   - И еще порадую,  Захар Митрич,  - сказал учитель: - я там, в районе,
"коншаковку"  нашу  показывал.  Заинтересовались люди.  Судя  по  всему,
придется этот сорт не только для себя размножать, а для всего района.
   - Давно бы Стожарам так жить!  -  Захар покосился на ребят,  потом на
грядку с клубникой:  -  Чего ж ягоды не собираете?  Переспеют.  Вы бы ее
того... Да и Андрея Иваныча угостить не грех.
   - Пойду Катерине Васильевне новость сообщу, - сказал учитель и позвал
с собой Саньку.
   Они направились в поле.
   Андрей Иваныч задумчиво смотрел по сторонам, потом остановился:
   - Смотри вперед, Саня, - вон туда, где Старая Пустошь. Представь, что
там будет через несколько лет,  Хлеба стеною стоят,  высокие, густые и с
таким   удивительным  колосом,   что   все,   кто   ни   проходит  мимо,
останавливаются и  спрашивают:  "Что это за пшеница такая диковинная?" -
"А  это "коншаковка",  -  отвечают людям и  рассказывают,  как и  откуда
появилась на земле эта пшеница. Смекаешь, Саня?
   - Смекаю, Андрей Иваныч, - прошептал мальчик.
   - А  теперь  сюда  посмотри.  -  Учитель  показал  на  деревню  с  ее
разномастными избами, крытыми дранью и соломой, на приземистые землянки,
обложенные дерном.  -  Здесь  наши  Стожары раскинулись.  Новые  дома  с
широкими окнами,  электрический свет повсюду,  сады кругом,  тротуары на
улицах.  Вон там на пригорке свой клуб,  театр,  там почта, радиоузел. И
живет  в  этом  новом селе  Александр Коншаков,  мастер высоких урожаев,
бригадир или агротехник...  как ему будет угодно. Бороды у него еще нет,
но человек он в  селе уважаемый,  старики с ним за руку здороваются,  из
города к  нему ученые приезжают,  по  радио о  его работе по всей стране
рассказывают.
   - Что  вы,  Андрей Иваныч!  -  смутился мальчик.  -  Очень уж  высоко
поднимаете.
   - А ты высоко не хочешь?  Предпочитаешь пониже?  - Учитель пристально
посмотрел на  Саньку.  -  А  вот  мать  твоя  большие дела начинает,  не
страшится. Чем же ты думаешь заняться?
   Санька потупился и,  сняв  пилотку,  долго тер  рукавом алую эмалевую
звездочку.
   - Еще не решил? А я вот для тебя подыскал работу.
   - Подыскали?
   - Самую пока неотложную. Учиться будешь. В седьмой класс пойдешь.
   - Андрей Иваныч!.. - задохнулся Санька.
   - Спокойно,  Саня.  -  Учитель положил ему на плечо руку.  - Знаю про
твое горе. Твои друзья мне все рассказали...
   - Тимка?!
   - Он.  И Маша с Федей все знают.  Но ты не сердись на них. Они должны
были так поступить.  Я  теперь понимаю,  почему ты ушел из школы:  думал
матери помочь.  А  вышло наоборот.  Обидел ты ее.  Она хочет,  чтобы все
кругом было,  как  при  Егоре Платоныче.  Чтобы никто его  мечту-думу не
забыл.  И  тебя она хочет видеть таким же,  как при отце:  добрым сыном,
хорошим учеником в школе, первым человеком на селе в будущем. А ты вроде
сам себе крылья подбил, школу бросил...
   - Андрей Иваныч,  -  признался Санька,  -  у  меня же  с  математикой
неладно.
   - Знаю,  запустил.  Остановить было некому.  Но  это дело поправимое.
Федя Черкашин побольше твоего горя хлебнул,  а  школу не  забывает.  Мне
твой  характер,   Саня,   известен:  возьмешься  -  нагонишь.  Сейчас  с
отстающими по  математике занимается Надежда Петровна.  Будешь  ходить к
ней. Нужно - и я помогу.
   Учитель заметил поднимающуюся по  тропинке Катерину Коншакову,  пошел
ей навстречу. Санька остался один.
   Медлительные сизые  волны  бесконечной чередой  плыли  по  пшеничному
полю.
   Вдали  голубели  квадраты овса,  зеленела картофельная ботва.  Усатые
колосья, склонившиеся над дорогой, щекотали Саньке руки; отцветшие травы
роняли на землю свои семена.
   Пышное белое облако,  закрывшее солнце,  как стрелами, было пронизано
его лучами.
   Вот она,  родная земля!  Здесь жил его отец,  сейчас трудится мать. И
разве есть для Саньки что-нибудь дороже этих мест!
   Высоко в  небе парила какая-то  птица -  не то коршун,  не то ястреб.
Санька долго следил за ее сильным полетом.
   Он подошел к высокому берегу реки. Плотная волна ветра ударила Саньке
в грудь,  отшатнула назад,  обдала смешанным запахом сена, речной осоки,
парного молока.
   И мальчику вдруг захотелось помериться силой и с ветром, и с рекой, и
еще невесть с чем.  Он поднял с земли плоский голыш-камень, разбежался и
ловко,  как умеет только мальчишка,  метнул его навстречу ветру. Камень,
описав дугу, упал за рекой.
   Маша с  Федей стояли у  черной неподвижной речной заводи и  доставали
желтые кувшинки и белые лилии.
   Вся  заводь была  в  мелких кружочках:  то  стрекоза ударит крылом по
воде, то проплывет малек, то упадет семечко с дерева.
   Санька  прыгнул с  обрыва вниз  и,  увлекая за  собой  сыпучий песок,
очутился у самой воды.
   - Хотите, цветов нарву? - крикнул он.
   - И побольше, Саня! - обрадовалась Маша, зная, что никто, кроме него,
так ловко не умеет доставать кувшинки и лилии из самых глубоких заводей.
   Санька срезал длинную,  как удочка,  палку и  расщепил ее  на  конце.
Затем погрузил палку в прозрачную воду, захватив в расщеп стебель лилии,
повел в сторону,  подсек,  и белый цветок,  как плотица,  упал на траву.
Затем второй,  третий...  За лилиями пошли кувшинки.  Маша едва успевала
собирать цветы.
   - Хватит, хватит! Куда столько! Мне и не донести! - закричала Маша.
   Наконец, изловчившись, Санька сорвал последнюю кувшинку.
   - И жадный ты, Санька! Всегда тебе много надо, - пожурила Маша, пряча
лицо во влажные, холодящие кожу цветы с дивным запахом свежей воды.
   Санька подошел к Феде и вполголоса спросил:
   - Как у тебя там насчет русского языка?
   - Занимаюсь... Вот только на суффиксах задержался немного.
   - Если что нужно, ты спрашивай, без стеснения. Чего помню, подскажу.
   Наверху обрыва показался Никитка.  По сыпучему песку,  как по снежной
горке, он скатился к воде.
   - Саня,  на нашу избу пчелы сели!  Целый рой!  -  сообщил он с  таким
видом, словно рой по меньшей мере уже сидел в улье.
   Санька вскочил. Пчелиный рой! Это же прямо счастливая находка!
   - И давно сел?
   - Порядочно... Я тебя ищу, ищу...
   - Тогда бежим!
   - А ты умеешь рой снимать? - остановила Саньку Маша.
   - Приходилось... Тятька их много ловил.
   - А может, дедушку позвать?
   - Нет. Тут лови момент. Рой ждать не будет, зараз снимется.
   - Тогда и  мы с тобой!  -  И Маша с Федей побежали вслед за Санькой и
Никиткой.
   По  дороге  Никитка  все  прикидывал,   что  они  теперь  сделают  на
вырученные от продажи пчелиного роя деньги.  Первым делом ему,  Никитке,
перетянут сапоги,  потом купят Фене новый платок,  а Саньке, если хватит
денег,  -  широкий  солдатский ремень  с  тяжелой светлой пряжкой вместо
неказистого узкого ремешка из сыромятной кожи, который так не подходит к
Санькиной пилотке и гимнастерке.
   Показалась изба Коншаковых.  Перед нею,  как  на  часах,  расхаживала
Феня.
   Санька с  колотящимся сердцем стал рядом с  сестрой,  поднял голову и
заметил  на  тесовом  фронтоне  избы,   в  углу  под  застрехой,  темный
шевелящийся комок.
   Оставив  подбежавшего  Никитку  сторожить  рой,  как  будто  тот  мог
помешать ему улететь,  Санька бросился в избу.  Маше он приказал найти в
сенях пустой кузовок,  Феде -  намочить веник,  сестренке -  приготовить
иголку с ниткой.
   Сам  отыскал старое сито,  вырвал из  него заржавленную сетку,  потом
достал мешок, отрезал нижнюю часть и вместо нее пришил сетку.
   Затем он натянул мешок на голову,  так что сетка пришлась как раз над
лицом,  надел материн ватник,  натянул на  руки  варежки,  ноги  обул  в
валенки.
   - Помогать будешь? - спросил он Федю.
   Тот кивнул головой.
   - Тогда одевайся!
   Совместными усилиями девочки снарядили и Федю.
   Но второго сита в доме не нашлось, и Федину голову замотали шерстяным
платком.
   Толстые, неуклюжие, мальчишки вышли наружу.
   Санька приказал Фене,  Маше и  Никитке отойти подальше от дома -  кто
знает,  что  может случиться!  Хотя он  не  раз  видел,  как отец снимал
пчелиный рой,  но,  по  правде говоря,  его  участие при этом выражалось
только в том, что он подавал отцу мокрый веник и ведро.
   Девочки послушно отошли в сторону,  а Никитка запрятался в щель между
поленницами.
   Санька приставил к избе лестницу и начал подниматься по перекладинам.
Федя с ведром воды, березовым веником и пустым кузовком стоял внизу.
   Санька ступил на последнюю перекладину лестницы.  Теперь до пчелиного
роя можно было достать рукой.
   Рой сердито гудел,  шевелился,  словно пчелы были недовольны, что так
долго задержались у  коншаковской избы.  От него отлетали черные искорки
и, покружившись в воздухе, вновь присоединялись к темному живому комку.
   - Веник! - шепотом скомандовал Санька вниз.
   Федя обмакнул веник в ведро с водой и, быстро поднявшись по лестнице,
передал его Саньке.  Тот, держась одной рукой за угол избы, другой начал
кропить пчел водой.
   Гудение стихло.  Крылья у пчел намокли, они больше не могли взлететь.
Федя  передал Саньке  пустой кузовок.  Санька принялся осторожно сметать
пчел из угла на дно кузовка.
   Но, как видно, мокрый веник утихомирил не весь рой, и несколько пчел,
вырвавшихся из кузовка,  закружились над Санькой,  и одна или две из них
нашли даже лазейку в сетке.
   Санька глухо вскрикнул,  потряс головой и ударил себя сквозь сетку по
виску, потом по щеке.
   - Кропи  их,  еще  кропи!  -  сочувственно  посоветовал  снизу  Федя,
высовывая нос из платка, и в тот же миг вскрикнул от укуса пчелы.
   Наконец Санька выгреб из угла последних пчел, закрыл кузовок дерюжкой
и  быстро  спустился вниз.  Побрызгал во  все  стороны  мокрым  веником,
отгоняя оставшихся на свободе пчел, к облегченно рассмеялся:
   - Попались пчелки, стой, не уйдут в