лись в одиннадцатой палате. Григорий Васильевич подбадривал больного, но у самого, когда уходил из палаты, хмурились брови в озабоченной складке, беспомощно обвисали плечи. - Что с Егорычем, Григорий Васильевич? - шепнул ему на ухо Сергей. - Он почти не спит, мучается. Разве вы не видите? - Ничего, Сережа, ничего... спасибо, я вижу, - грустно ответил ему Кузнецов. - Егорыч, так нечестно, - шутливо сказал однажды Сергей. - Я собираюсь на ноги подниматься, хотел с вами по свежему воздуху погулять, а вы... - Вот отпустит меня эта зараза, Сережа, явимся в ходячее общество, как вновь нарожденные! Человеку без воли никак нельзя. Каким бы ни был высоким потолок, он давит, душно под ним. Иной раз рубаху хочется рвануть на груди да на небо посмотреть, деревья послушать. - Егорыч помолчал, долго смотрел отсутствующим взглядом в потолок, потом глухо добавил: - На улицу мы с тобой, Сережа, выйдем. Обязательно выйдем. 12 Спокойную, неторопливую санитарку тетю Клаву будто подменил кто. - Доктор, доктор! - закричала она во весь голос. - Сережка встал! - Метнулась к ординаторской и, столкнувшись нос к носу с Кузнецовым, вцепилась в халат. - Поднялся на ноги Сергей-то! Господи, да скорей же вы! Встал ведь, родимый! Сергей, перепоясанный через грудь бинтами, босой, в синих трусах, стоял около койки, бледный, худой, и открыто, по-детски, улыбался. Рядом с ним, придерживая его за спину, стояла Таня. У раскрытых дверей толпились больные, дежурные сестры, няни, врачи, смотрели и не верили своим глазам: человек восстал из мертвых. Егорыч, морщась от боли, сидел на постели и приговаривал: - Молодец! Аи да Сережка! Аи да герой! Орел парень! Так держать! А у "орла" кружилась голова, черными пятнами застилало глаза, подкашивались ноги, и крепкий деревянный пол норовил ускользнуть из-под него, словно качающийся на волнах утлый плотишко. В тот день Сергей дважды поднимался на ноги. Во второй раз, простояв минуту, попытался шагнуть. Дернул ногой, на" мереваясь выбросить ее вперед, зашатался и беспомощно упал на постель. - Черт возьми! - выругался он. - Ходить разучился! Ноги как каменные стали... слушаться не хотят. - Он посмотрел на Таню и, словно оправдываясь за свое неумение ходить, виновато заговорил: - Равновесие трудно держать, качает во все стороны. Хочешь руку выбросить и... А нога нисколько не болит! Не веришь? Придержи немного, я пойду... - Не надо, Сережа, я верю. Но ты устал. Хватит на сегодня. А ночью Сергей и Егорыч опять не сомкнули глаз. Да середины ночи в окно заглядывала луна, заливала палату голубоватым светом, и больным казалось, что она напоминает о чем-то давнем, недосягаемо далеком. Душевная боль слизалась с физической и становилась нестерпимой. У Сергея ныла натруженная нога; обливаясь потом, он метался по постели. А Егорыч часто глотал порошки, не испытывая облегчения. Под утро Сергей задремал. Но тут же был разбужен громким вскриком. В палате горел свет, около мечущегося в бреду Ивана Егоровича суетились дежурная сестра и врач. - Звони Кузнецову, - услышал Сергей, - Готовь операционную. На рассвете Ларина оперировали. Григорий Васильевич на расспросы Сергея и Тани нехотя ответил, что операция длилась двадцать минут и все безрезультатно. Егорыча перевели.. Е другую палату. Таня бросилась к двери, но Кузнецов удержал, ее: - Не надо, он без сознания. - Как же так, Григорий Васильевич? - волнуясь, проговорил Сергей. - Вот так, Сережа, мы тоже не боги, черт возьми! 13 Неожиданно Сергей открыл, что дни не так уж длинны, как они ему казались некоторое время назад. С утра к нему приходил врач-массажист, разрабатывал застоявшиеся суставы ног, потом несколько минут Сергей стоял, с каждым разом все больше убеждаясь, что под ним довольно твердая опорл, на которую можно надеяться. Затем Таня перевязывала его полотенцами, делая некое подобие шлеи, бралась за нее, и эй делал три шага к пустующей койке Егорыча. Садился, отдыхал - и снова три шага назад. Каждый шаг - это опаляющая все тело боль. От нее рябит в глазах, бегут невольные слезы и назойливо стучит молоточек в голове: "Еще шаг, еще, еще..." Сергей падал в изнеможении на койку, закрывал глаза, облизывая в кровь искусанные губы, твердил: "Одну минутку, только одну минутку отдохну..." Вновь вставал и, превозмогая боль, делал мучительно трудных три шага. Так весь день. К вечеру этих шагов насчитывалось не так уж много - около ста двадцати. Сергей вспоминал, что вчера их было вдвое меньше, и радовался: значит, завтра их будет около трехсот. Ждал этого завтра, коротая душные летние ночи в болезненном полузабытьи, в жадном нетерпении деятельности, борьбы. Тосковал по Егорычу, к которому его не пускали. 14 После операции, которая закончилась, не успев начаться из-за очевидной бесполезности хирургического вмешательства, Егорыч почти не приходил в сознание. В редкие минуты, когда к нему возвращалось сознание, он неизменно поворачивал голову к сестре-сиделке и слабым голосом говорил: - Ничего, сестричка, мы еще повоюем... Отворачивался к окну и пристально всматривался в зеленеющие деревья, просторное голубое небо. И хлестала старого геолога зелеными ветвями по глазам тайга. И бередила душу надсадным зовом: "Зачем ушел от меня, Иван? Приди, залечу твою рану". Дал бы кто Егорычу крылья, сбросил бы он опостылевший больничный халат, зажал бы свою неугомонную рану и ринулся бы в омут тайги. Но где они, эти крылья? Жизнь подрубила их. Зимой навещали друзья. До сих пор лежит в больничной тумбочке привезенная ими кедровая ветка. Бывало, долгой бессонной ночью достанет ее Егорыч, прижмет к щеке - ч зашумит, застонет тайга в гнетущей тишине палаты, и забасят голоса друзей-геологов: "А помнишь, Иван, как в Уссурийской?.. А помнишь, как на Камчатке?.. А помнишь?.." Все помнит Иван. И гордую радость новых открытий, и ласкающее тепло таежного костра, и хилые плоты на свирепых горных речках, и шестидесятиградусные морозы, и огненные кольца лесных пожаров... Все помнит Иван. Одного не может понять. Неужели его, победившего сотни смертей, перешагнувшего уйму невзгод, скрутит нелепая болезнь? Неужели посмеет? В один из моментов Егорыч попросил позвать к нему Кузнецова. Врач вошел, сел на стул. - Как самочувствие, Иван Егорович? - Мы не дети, доктор! К чему играть в прятки? Сколько мне осталось жить? - Егорыч... - Знаю, мало! - перебил Ларин. - Я о другом хочу говорить. - Егорыч помолчал, потом заговорил отрывисто: - Я слышал о всяких пересадках... Не специалист, не знаю. Говорят, пробуют и на людях. Моя песенка спета. Вы знаете это лучше, чем я. У меня крепкие, здоровые руки. Группа крови у меня и у него одна и та же. Вы понимаете, о ком я говорю. Рискните, доктор! Я согласен. - Егорыч посмотрел на свои руки и опять заторопился: - Я дам письменное согласие. Вот оно. Сережа молод, ему надо жить. А мои дни сочтены... Риск сюит того... Если не получится пересадка, ему это ничем не грозит. В случае же удачи... Прошу вас, Григорий Васильевич!.. Это - мое последнее желание... - Егорыч, дорогой вы мой! - взволнованно заговорил Кузнецов. - Я- я понимаю ваши чувства. Но, к сожалению, существует в медицине такая вещь, как тканевая несовместимость. Так называемый барьер... Если бы я даже смог пересадить ваши руки Петрову, они не приживутся. Наука на пути к таким операциям, но еще не дошла. - Не думайте только, что это минутный порыв или еще там... - сказал Егорыч. - Нет. Я долго думал, прежде чем решился... когда понял, надеяться мне больше не на что. Тешил себя мыслью, что хоть руки мои... А вы мне про барьер... Эх, да сколько их, этих барьеров, на пути человека! Вот они, руки, берите их, отдайте другому! Может быть, завтра или... они уже никому не будут нужны. Никому... Кузнецов крепко стиснул руку Егорыча. - Не терзайте ни себя, ни меня. - Ладно, не буду. А диагноз моей болезни не скрывайте от меня. Я знал давно, с самого начала... у меня рак... С пересадкой рук я не придумал. Слышал по радио, американцы сделали такое... - То была простая рекламная сенсация. Через неделю кисти ампутировали, - А я боялся - умру, не успею... бумажку написал... оказалось, зря... 15 Как ни старались Григорий Васильевич с Таней скрыть, в какой палате лежит Егорыч, Сергей узнал об этом. В приоткрытую дверь он высмотрел, что до нее надо сделать около семидесяти шагов. "Семьдесят шагов! - думал Сергей. - Семьдесят раз перенести вес тела на больную ногу и мгновенно выбросить вперед здоровую. Костыль бы какой-нибудь! А чем держать? Ничего, плечом буду упираться в стену. Она покрашена, плечо должно скользить. На перевязке попрошу подложить под бинт больше ваты. У меня без отдыха получается пятьдесят шагов. Мало. Но это же не упираясь в стену! В коридоре лежит ковер. Идти по нему трудней, не хватало еще грохнуться среди дороги. Прибежит Кузнецов: "Кто разрешил, черт возьми!" План перехода от своей палаты да палаты Егорыча был разработан основательно, до мельчайших подробностей. Осталось самое трудное: осуществить его. Сергей уже представил себе, как он войдет к другу и совершенно спокойно, словно они только вчера расстались, скажет: "Здравствуй, Егорыч! Вот забежал навестить тебя!" Егорыч улыбнется. Приподнимется на локте и воскликнет: "Вот это да! Вот это я понимаю! То есть сам ходишь! Ну, садись, рассказывай!" Сергей сядет... "А в какое же время я пойду? - неожиданно вставал новый вопрос. - Соберется толпа, увидит Кузнецов - и все... В тихий час!" - осенило Сергея. Когда он вышел за дверь, первое, что поразило его и заставило остановиться, - это необыкновенная длина больничного коридора. Узкий, безлюдный, он тянулся куда-то в глубь здания, и казалось, ему нет конца. "Неужели до той двери семьдесят шагов?" - ужаснулся Сергей, робко делая первый шаг. Заканчивая семнадцатый, Сергей увидел людей в дальнем конце коридора. Их было четверо. Они медленно двигались к нему навстречу, наклонив головы друг к другу, тяжело приседая на ноги. Взглянув ниже, Сергей заметил в их руках носилки, покрытые белым. "Больных так не носят! - с непонятным страхом подумал он. - Чего я боюсь?" - резко, как внезапный выстрел в тишине, ударила мысль. От нее закружилось в голове, тошнотворно засосало под ложечкой. В следующее мгновение Сергей увидел дверь, к которой шел. Она была настежь распахнута. - Кто умер? - дрогнувшим голосом спросил Сергей поравнявшихся с ним людей. - Ларин, - гулко ответил санитар. Коридор в глазах Сергея качнулся, словно ящик, неосторожно задетый чем-то тяжелым, и, дрожа, замер. - Стойте! - вскрикнул Сергей. - Куда вы его?.. - Все мы смертны, сынок, - спокойно сказал человек. Егорыч лежал на носилках с высоко поднятым вверх подбородком, и на желтом морщинистом лице его застыло беспокойное, как вся прожитая им жизнь, выражение. Пепельно-белыми иголками торчали кусты бровей и, казалось, еще жили, бессмысленно утверждая никогда не существовавшую жестокость характера. - Егорыч! - охнул Сергей и, цепляясь подбородком за скользкую, холодную стену, медленно осел на пол. 16 И в эту ночь Сергей не уснул. Вся собственная жизнь его шаг за шагом, событие за событием прошла перед глазами, настойчиво требуя для себя новой, более емкой оценки. Поведение, поступки, мысли Его-рыча, на которые Сергей взглянул теперь с иной стороны, становились для него ярким эталоном, с которым он сравнивал свое поведение, свои мысли и свои поступки. Когда забрезжил рассвет, Сергей с трудом оторвав от подушки голову, поднялся на ноги и, превозмогая боль, начал ходить по палате. "Никакого послабления себе! Никакого! Каждый день при-" бавлять по пятьдесят шагов!" - тоном непререкаемого приказа твердил он себе. Утром, войдя в палату, Таня увидела Сережку лежащим на полу без сознания. - Три дня постельного режима, - распорядился прибежавший сюда Григорий Васильевич. - Полный покой! Извини нас, - обратился он к Тане, - недосмотрели мы за ним в твое отсутствие. Он вышел вчера в коридор и встретил там Его-рыча... словом, тело его... Таня широко раскрыла глаза, хотела что-то сказать и не смогла. - Нет больше Егорыча, - сказал Кузнецов и вышел. Опасения Григория Васильевича о возможных последствиях нервного потрясения, к счастью, не оправдались. Молодой организм поправлялся, быстро набирая силы. К вечеру Сергей был уже на ногах, продолжая тренировку в ходьбе. И никакая сила не могла остановить его желание скорее стать на ноги, вырваться из опостылевшего плена неподвижности. Все чаще и чаще Сергей и Таня заводили разговор о предстоящей выписке из больницы. Каким он будет, этот день? Что ожидает их там, за высокими воротами больницы? Эти вопросы, как и множество других, пугали своей неясностью, торопили. Хотелось скорее домой, хотя оба не представляли себе, какие огорчения и радости принесет им жизнь дома. И с больницей, к которой привыкли, было трудно расставаться. Все в ней стало удобным и привычным в его новом положении. На эту половицу он впервые ступил йогами. Вот там упал. А та трещинка на потолке? Она много знает. Человек лежит на спине, сдерживает стоны, а пальцы ампутированных рук его горят, словно их жгут каленым железом. В эту дверь каждое утро входит Григорий Васильевич, улыбается и неизменно спрашивает: "Как спалось?" Потом по очереди в нее заглядывают,пришедшие на дежурство и уходящие домой няни, сестры, приветливо машут рукой, здороваясь, или с улыбкой кивают головой, прощаясь. А что будет там? Что? Как встретят на улице незнакомые люди? Будут смотреть с жалостью и любопытством... В субботу приехали Рафик Мамедов и Николай Гончаров, Ввалились в палату шумные, взбудораженные. - Сережка, чертяка ты эдакий! - бухнул с порога Николай. - Детищу-то твоему, комсомольской бригаде, коммунистическую присвоили! - Ну-у-у... - приподнял голову с подушки Сергей. - Вот здорово! - Ребята именинниками ходят! Ног под собой не чувствуют! - заспешил Мамедов. - Кодекс пишут, завтра к тебе нагрянут - клятву какую-то придумали. - Коля, набрось на меня пижаму. - Сергей сел, свесил ноги. - Клятву, говоришь? А нельзя ли без показухи? Зачем она? Разве в ребятах кто сомневается? - Ну, Сережка, они же тебя отцом крестным считают. Ты для них... Да что там для них, для всех нас пример! Понимаешь? - Не надо об этом, Коля. - Нет, надо! - рубанул ладонью воздух Рафик. - В жизни знаешь как бывает! К амбразуре всегда есть две дороги - вперед и назад. Не все выбирают первую. А надо, чтоб все! Понимаешь! Все! - А ты сам разве избрал бы вторую? - спросил Сергей. - Н-не знаю... Раньше не знал, теперь знаю. - Чего там... не знаю, знаю... Окажись тогда на моем месте и ты и Николай, вы просто забыли бы, что он есть, этот второй путь. - На "пять-бис" загорелась лента транспортера, - медленно заговорил Гончаров. - Моторист, пацан девятнадцати лет, школу только окончил, испугался и убежал. Стоило ему встать, нажать кнопку и пригоршней воды погасить огонь... без малейшего риска для себя. Четверо шахтеров вернулись бы в тот день к своим семьям. А они не вернулись. Потому что тот, один, сбежал. - Не может быть, - со страхом проговорил Сергей. - Как же он жить-то будет? - А как живут предатели? - Хватит об этом, - предложил Николай. - Рафик вон прячет превосходнейшее шампанское. Отметим, что ли, успех твоих крестников? Тебе можно, Сереж? - Если б покрепче чего-нибудь... - Коньяку хочешь? Я мигом!.. - Нет, Коля, я пошутил. От крепкого я плакать стану... - Не дури, Сережка. Все страшное позади. Скоро домой. Там тебе такую квартиру отгрохали!.. - Ребята, я не вернусь на шахту. - Как?.. Ты что, Сережа?.. Ты понимаешь, что говоришь?! - К сожалению, слишком ясно... - Нет, Рафик, ты послушай, что он надумал! Ты это сам или кто подсказал? Не пущу! - Николай вскочил со стула, расставил перед Сергеем руки, словно тот сейчас же, сию минуту, собрался бежать куда-то. Потом сел, притих на минуту, удивленными глазами уставился на Сергея. - Сережа, я ничего не понимаю, Ты обиделся? Тут же твои друзья, твоя шахта. Понимаешь - твоя! За нее, за нас ты... - Гончаров снова вскочил, потряс руками, - кровь свою отдал, вот эти... чтоб жила она, мы жили! Нет, ты пошутил. Ну, скажи - пошутил? Сергей молчал. - Рафик, что ты сидишь как истукан! Скажи ему что-нибудь! - Не надо кричать, Коля. Мне не до шуток. На шахту я не вернусь. - Может, ты скажешь почему? - тихо спросил Рафик. - Наверное, я не прав. Не знаю... Можете осуждать меня. А как мне жить, когда загудит шахтная сирена и вы пойдете на смену? Куда я спрячу свое сердце?.. - Чудак ты, Сережка! - улыбнулся Николай. - Не останешься без дела. Найдем... Поможем... - Вот именно - найдете, поможете... И в ущерб своим делам будете нянчиться со мной. Вы сильные, но и в ваших глазах я вижу иногда жалость... Даже сейчас, после всего, "то я сказал, никто не вскочил и не надавал мне по морде... И право на пощечину себе я должен буду вновь отвоевывать... сам... всей жизнью. Чтоб как равного... сплеча... Мамедов встал, прошелся по палате. - Ты жесток к себе, Сережка. - У меня было время обдумать свое решение. Я простился с шахтой. Поверьте - рвать сердце нелегко, но... на шахту я не вернусь... А вскоре сентябрь закружил пожелтевшую листву по больничному двору. Зачастили унылые осенние дожди, и хмурое небо торопливо погнало вместе с тучами косяки перелетных птиц. Птицы летели на юг. Летели навстречу новой жизни. И было непонятно, почему в их криках слышалась неподдельная грусть и отчаянье. Эти крики преследовали Сергея днем, будоражили по ночам сон. Он просыпался с тяжелыми думами и после долго не мог заснуть. Болели раны. Отчетливо, словно ничего не произошло, ощущались руки. Сергей сгибал пальцы, локти, кисти, чувствуя каждый сгиб, каждую складку кожи. Казалось, кончился длинный кошмарный сон, и сейчас он поднимет руки, проведет ими по лицу, сожмет колющие болью виски, пятерней расчешет волосы... Руки тянулись к голове и падали, невесомые, невидимые, опалив плечи огненной болью. Беззвучный, тягучий крик журавлиной стаи рвал тишину темной осенней ночи, невидимыми тисками давил готовое выпрыгнуть из груди сердце. "Возьми себя в руки!" - властно шептал внутренний голос, и отчаяние отступало. "Инвалид! - кричало оно строками пенсионной книжки, - Старушки со слезой на глазах будут смотреть тебе вслед". "Не распускай нюни!" - кричал все тот же голос, от которого Сергей вздрагивал и менял направление своих мыслей. 17 Войдя в палату, Кузнецов нарочито бодрым голосом сказал: - Ну вот, Сережа! Наступил час нашего расставания. Сегодня был консилиум. Учитывая твою просьбу, мы решили: можно выписываться домой. - Григорий Васильевич, не глядя на Сергея, прошелся по палате, подошел к окну и, не меняя позы, отчетливо сказал: - Я желаю вам всего самого наилучшего, мужества, любви, счастья. - Он резко повернулся от окна, поспешно подошел к Сергею, стиснул его плечи. - Будет трудно - пиши... пиши, Сережа... - И быстро вышел из палаты. Моросил серый, холодный дождь, в пожелтевших деревьях метался осенний ветер, рвал листья и бросал их на тускло блестящий, мокрый асфальт. Около больницы стояла толпа людей в синих больничных халатах, в наспех накинутых на плечи пальто и молча смотрела вслед двум удаляющимся человеческим фигурам. Сергей шел сгорбившись, прихрамывая, наклонив вниз голову. Таня шла сбоку, маленькая, хрупкая, и все старалась заглянуть ему в лицо, словно хотела убедиться: он ли это, воскресший из мертвых, идет рядом с ней? Набежавший порыв ветра зло трепал пустые рукава его коричневого пальто. Таня оглянулась назад, прощально помахала рукой. Сергей остановился и посмотрел на провожающих его людей. Таня, заметив навернувшиеся слезы, осторожно тронула его за плечо, и они ушли. - Да-а-а... - задумчиво протянул кто-то в толпе провожающих, - Жизнь прожить - не поле перейти...  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  1 Не думал, не гадал Сережка Петров, впервые ступая на перрон донецкого вокзала, что придется вот так идти по нему - слабым и беспомощным. А на вокзале ничего не изменилось. Та же суета и разноголосый шум, те же каменные ступеньки, и плененные асфальтом деревья, и пересвист поездов, и голос диктора, - все с первого взгляда было таким же, как в тот далекий, невообразимо далекий день. Да и был ли он, тот день? Неужели эти деревья приветливо склонялись и радостно шуршали зелеными ветвями, а не роняли, как сейчас, с какой-то необъяснимой болью пожелтевшие листья на холодный асфальт? Неужели и тогда, когда душу нетерпеливо жгла комсомольская путевка молодого специалиста, голос диктора говорил так же тревожно, словно предупреждал о надвигающейся неотвратимо опасности? Неужели не было этой границы, перерезавшей всю жизнь на далекое вчера и чужое сегодня. И опять, уже в который раз, показалось Сергею, что он спит и видит сон. Мимо него сновали люди, а он стоял на ступеньках вокзала с широко раскрытыми глазами и ждал: сейчас подойдет Таня и разбудит его. "На работу опоздаешь!" - скажет она и засуетится, собирая завтрак. Таня вынырнула из толпы и помахала Сергею билетам". - В Луганск? - спросил он. - В Луганск, - ответила Таня и отвернулась, пораженная я встревоженная сосредоточенным ожидающим взглядом Сергея. - Там... ничего нет? - Все с нами, Сережа... - Какой вагон? - Одиннадцатый. - Как и палата... - Только без Григория Васильевича. Я дала маме телеграмму. Нас встретят. - Будем искать квартиру? - Поживем, потом... В купе они сидели вдвоем, друг против друга. Сергей смотрел на Таню и молчал. Когда поезд тронулся, он приник грудью к столику и уставился в окно. Мимо бежали дома, деревья, внизу змеями сплетались рельсы, ошалело бросались под поезд, и, будто раздумав или испугавшись, нехотя выползали из-под колес и бежали прочь, в сторону. По окну стегал дождь, косыми струями резал стекло и ручьями стекал вниз. Дома мелькали все реже и наконец совсем пропали. Поезд вырвался за город. Реденьким озябшим строем поплыли деревья, за ними виднелась серая донецкая степь. Террикон Сергей увидел сразу же, как только поезд, изогнувшись дугой, завернул вправо. Черный, дымящийся, он высился среди степи огромным конусом, сказочным шатром чудо-богатырей. По его склону маленькой точечкой ползла вагонетка. Ошибиться он не мог: то была его шахта. - Прощай... - прошептал Сергей и уронил голову. Жестко постукивал вагон на стыках рельсов, из репродуктора хрипел веселый марш, Таня ласково гладила волосы мужа и срывающимся голосом повторяла: - Успокойся, Сережа, успокойся... У нас еще все впереди, ты жив - это главное... Остальное зависит от нас... И счастье тоже... 2 Разные сны снятся людям по ночам. Человек их не выбирает. Сны приходят сами, хорошие и плохие. В первую же свою ночь в Луганске, на домашней постели, под сбивчивый стук ходиков, Сергей увидел первый после несчастья сон. Он шел по штреку на свой участок и нес на руках перед собой тяжелый кусок антрацита. Уголь больно резал ладони, под ногами хлюпала липкая грязь. Сергей то и дело натыкался на разбросанные по выработке вагонетки, падал, поднимался, снова шел и опять падал. Из гулкой темноты штрека доносились голоса: - Скорей, Петров, скорей! Полгода ждем тебя! Неси сюда уголь, ты же срываешь план всей шахты! Сергей порывается бежать, но снова падает, наталкиваясь в темноте на что-то жесткое. "Я же не посчитал, сколько до них шагов. Надо обо что-то опереться", - решает он, сбрасывая с себя промокший больничный халат. Откуда-то появился Егорыч. Лицо его было мокрым от слез, и он шептал: "Так и не встретились мы с тобой, Сережка... Ты приходи ко мне, я жду. А кричать так по чужому человеку не надо... Ты же мужчина! Семьдесят шагов - эго не расстояние..." - Его же там изуродовали! - захохотал кто-то из шахтеров. - Какой из него теперь горняк! Сергей мучительно пытается вспомнить что-то очень важное, но это ему не удается. "Я не такой, как все. Чего же у меня нет?" - думает он. Из-за перевернутой вагонетки вышел Крамаренко, секретарь райкома комсомола. - Я лишаю тебя звания - комсомолец! Ты сорвал озеленение поселка. Кричал о создании комсомольско-молодежнойг бригады, а где ты был, когда ее создавали? То, что ты спас людей третьей восточной, еще ни о чем не говорит! Каждый бы поступил на твоем месте так же! - Он к нам вернется. У него нее ни кола ни двора! - выкрикнул Гончаров. - Он хоть и такой, а человек все же... - слабо доносится из темноты. - Отобрать комсомольский билет! - командует секретарь. - По морде ему! - хохочет Мамедов. - Билет! - повторяет Крамаренко. - Не подходите, убью! - взрывается в крике Сергей я просыпается. Темная осенняя ночь окутывает его тишиной. Тик-так, тик-так... - разрывают безмолвие стенные часы. Трр-трр... - совсем как деревенский сверчок свистит электрический счетчик. "Где я?" - пытается определить Сергей и съеживается, вспомнив сразу весь прошедший день и то, что месяцами предшествовало ему. "Уснуть скорее!" - приказывает он сам себе и вспоминает только что виденный сон. Спать расхотелось. Перед его глазами проплывает шахтный террикон, виденный им днем из окна вагона, он застилается дымкой, тает на глазах, и вот уже вместо него шумит, смеется прокуренная нарядная, деловито переговариваясь, идут к гудящему стволу облаченные в шахтерскую робу ребята, звенит хохочущим звоном околоствольный двор, свистит по штреку упругая струя воздуха, шуршит по транспортеру уголь и, весело поблескивая, падает в вагонетки... И запахла сентябрьская ночь углем, закружила голову сладкой затяжкой табачного дыма после смены, защекотала сердце стремительным падением клети на пятисотметровую глубину, загоготала басистыми голосами друзей. И вдруг пропало все. "Ру-ки..." - тягостно тикали сиротливым стуком хо" дики. И поплыл террикон мимо вагонного окна, и разрывается грудь неуемной болью. Сергей чуть ли не физически ощутил, как некая сила безжалостно рвала из его памяти все то, что было дорого ему, грубой, беспощадной рукой возводила в живом сердце непреодолимую стену, отгораживая ею все, что было тогда, от того, что стало теперь. Сергей искал и не находил средство, способное унять боль или хоть чуточку притупить ее. Чужая, неласковая ночь смутьянкой лезла в душу, сгущала и без того темные краски. "Как жить?" - возникал один и тот же вопрос. Рядом, склонив голову к плечу Сергея, спала Таня. "Нелегкие сны и в твоей голове, Танечка", - подумал Сергей. Он вспомнил, как шли они днем по двору, где проходило когда-то детство Тани. Вокруг стояли любопытные соседи, таращили глаза, некоторые плакали. А они шли рядом: Сергеи с низко опущенной головой, словно он был виноват в чем-то перед этими людьми, а Таня с гордо поднятым вверх лицом улыбалась и весело повторяла: - А вот и мы!.. Вот и приехали!.. Из подворотни резко тявкнула собака и вдруг заскулила жалобно, протяжно, будто извиняясь. Какая-то женщина подбежала к Тане и порывисто расцеловала ее в обе щеки. - Дай бог вам счастья! - Кто это был? - спросил Сергей, войдя в комнату - Не обижайся на нее, Сережа, она не из жалости, она просто так, ну просто хороший человек... А на тех, что хныкали, не обращай внимания. Это они от страха... за себя... Сергей повернулся к Тане, приник губами к мягким теплым волосам. "Родная моя, любимая! Чем отплачу я за твои муки, что пришлось принять тебе ради меня, за ту боль, что ничуть не меньше моей? Как помогу нести груз, который ты взвалила на свои слабенькие плечики? Чем поддержу на том нечеловечески трудном пути, на который ты, не задумываясь, ринулась вслед за мной? Что бы делал я, как бы жил без твоей безграничной, самозабвенной и чистой любви?" Наступивший день, первый после больницы, не принес Сергею ничего нового, не развеял тяжелых ночных дум. Та.чя, хлопоча по дому, старалась развеселить его, отвлечь от сумрачных мыслей. Всем своим видом показывала, что все трудное позади, наступила новая жизнь и жить надо по-новому, не поддаваясь печали. Сергей в глубине души соглашался с Таней: "Да, так надо! Не плакать же беспрестанно о споей судьбе". Но все то же: что делать? Как жить? Неужели вот так, без дела, завтра и после - всегда?.. Эти мысли не давали покоя. Перебирал глазами веши в комнате, а они казались какими-то неловкими, потерявшими для него всякую обиходную ценность. На этажерке стояли книги. Старые, потрепанные Танины учебники. Сергей пробежал глазами по выцветшим корешкам. На первой полке: "Физика", "Алгебра", "Учебник для подготовки сандружинниц"... На второй ему бросился в глаза знакомый малиновый корешок. Где-го он его видел совсем недавно. Но где? Сергей не мог вспомнить. "Как же ее достать?" - остановился он в раздумье перед этажеркой. "Ртом!" - осенило его. Он сел на колени и потянулся губами к книге. Не рассчитав расстояния, сильно наклонившись, Сергей потерял равновесие и больно ткнулся лбом в полку. Попытался встать на ноги, но тут же беспомощно повалился на пол. "Спокойно, спокойно!" - успокаивал он сам себя, чувствуя, как неизвестно откуда появившийся приступ дикой злобы захлестывает его. Хотелось заорать безумным криком на весь мир, лишь бы дать выход клокочущей в груди обиде. "Спокойно! - прижимая к доскам ушибленный лоб, прошептал Сергей. - Так дело не пойдет!.." Медленно поднявшись с пола, он походил по комнате. "Все-таки можно же достать!" - упрямо посмотрел он на малиновый корешок. Злясь и спеша, Сергей снова принялся за начатое дело. Но книга, как заколдованная, ускользала ото рта, пряталась все глубже. "Сверху, зубами! - решает Сергей и упирается носом в полку, - Проклятье! Все против меня, даже собственный нос!" - Глупенький! - услышал он позади себя голос Тани. - -Неужели тебе трудно позвать меня? Не делай больше так, Сережа, я обижусь! - Я хотел сам, - смутился Сергей. - Надо же как-то приспосабливаться. Внимательно посмотрев на Сергея, на его растерянно-удрученное лицо, Таня вдруг улыбнулась и согласно кивнула головой. - Это от Егорыча, - положив книгу на стол, сказала она. Таня открыла малиновую обложку. На титульном листе Сергей прочитал: <И. Е. Ларину. Другу, как брату. В день рождения. Район Норильска. 17 янв. 49 г.". Ниже химическим карандашом было написано: "Танечке и Сереже Петровым. На долгую, добрую память, 14 сект. 1960 г." А еще ниже крупным типографским шрифтом: "СПАРТАК" - Постой, постой! - встрепенулся Сергей. - Четырнадцатое... Это же за день?.. - Да, Сережа, пятнадцатого его не стало... Кузнецов передал... - Ты знала о его болезни? - Да. Мы с Григорием Васильевичем не хотели расстраивать тебя. Опасались - ты опять, ну, как тогда... лекарства не принимал. Егорыч сам просил не пускать тебя к нему. Си знал, что умрет... - Трудно, наверно, жить и знать, сколько осталось... Впрочем, как знать, что трудней - сразу или постепенно... - Ты о чем? - вскинула глаза Таня. - Сам не знаю. Шальные мысли лезут в голову. Дело нужно, тогда и всякая ерунда перестанет в голову лезть. Ты думаешь, я сам не понимаю, что нельзя поддаваться всяким... Только непросто это, Таня! Когда раны болели, легче было. Порошки, морфий унимали боль, а сейчас? Слышала, как гудят по утрам гудки? Душу рвут. Люди пошли на работу, спешат, волнуются, а я вроде тунеядца... В глаза стыдно смотреть... - Не сочиняй, пожалуйста! -- возразила Таня, - Не на базаре ведь руки потерял... - От этого сейчас не легче. В двадцать пять лет - и конец... Ни на что не годен. Неужели ни на что? А, Таня? Неужели только спать, есть, да и то с твоей помощью? - Придумаем что-нибудь, Сережа. Вот увидишь! Таня приблизилась к нему. Ей хотелось сказать что-то очень важное, придумать такое, чтобы сразу все прояснилось. Но она ведь тоже не знала, что делать. Она только верила, непоколебимо верила. Так началась у Сергея новая жизнь. Порой ему казалось, что время застыло, перестало двигаться. Иногда эта кажущаяся неподвижность времени вдруг начинала беспокоить я даже мучить Сергея так, словно она была в действительности. Он чувствовал тогда себя смертельно раненным, и его не так угнетала боль, как то, что время для него остановилось, а товарищи идут вперед, забыв об упавшем и утверждая тем самым его непригодность для дальнейшей борьбы. Однажды он вспомнил рассказ участника войны о том, как тот в одном из боев бежал впереди со знаменем и был тяжело ранен. Знамя подхватил другой, и через несколько минут оно затрепетало на самой видной точке "господствующей высоты". Там ликовало многоголосое "ура", трещал автоматный салют, а он лежал на росистой траве, глотая кровавые слезы от обиды на солдатскую судьбу. Сергей не видел войны, но всем своим существом понимал чувства того солдата. В середине октября, сняв небольшую комнатку недалеко от центра города, Петровы переселились в нее. Сергей почувствовал себя свободнее. Исчезло тягостное чувство, что он стесняет кого-то, мешает, ломает издавна заведенные порядки и привычки. И Таня в новой квартире стала другой. Ей было свободнее. Уходя, она и матери не могла объяснить, почему именно свободнее. Ведь многое трудно было объяснить даже матери. С первых же дней в комнате одна за другой стали появляться книги. Таня приносила их незаметно для Сергея, потихоньку клала на подоконники, стол с таким расчетом, чтобы ему было удобнее взять их ртом. Читать книги она не предлагала, надеялась, что Сергей сам потянется к ним, без просьб и напоминаний. - Откуда у нас столько книг? - спросил однажды Сергей, - Как откуда? - притворилась удивленной Таня. - Из библиотеки, магазина... Тебе они не нравятся? - Я любил книги... Когда-то дня без них прожить не мог, - И эти читал? - Нет, не все. На другой день после этого разговора Сергей уселся за стол, подбородком подтянул к себе книгу, губами раскрыл ее и начал читать. Таня вышла из комнаты и, затаив дыхание, стараясь не стучать, радостная, принялась хлопотать у керогаза. После первой прочитанной книги к Сергею стала возира-шаться прежняя любовь к чтению. Сам того не замечая, он просиживал над раскрытой книгой с утра до вечера, удивляясь под конец дня быстротечности времени. И реже стали появляться мысли о случившейся беде, о физической неполноценности. Теперь он сознательно гнал их от себя, загораживался от них книгой, не давая им в сердце ни места, ни времени для анализа. Это был первый шаг к самоутверждению. Это была уже цель. Цель хотя и маленькая, не отвечающая потребности служить людям, но она помогала миновать трудный период жизни, перешагнуть душевный кризис и не растратить нерпы и энергию попусту, на жалость к самому себе. Дня Сергею стало не хватать. Все чаще и чаще засиживался он до поздней ночи, не в силах оторваться от захватившей его книги. - Ложись спать, Сережа, - говорила Таня, проснувшись среди ночи. - Сейчас, сейчас, Танечка! Чуточку осталось! - торопливо отвечал Сергей, не отрываясь от чтения. И когда дочитывалась последняя страница, как бы возвещая о выполнении намеченного на день плана, он, довольный, ложился в постель и, мысленно перебирая прочитанное, засыпал. Вслед за книгами на глаза Сергею стали попадаться свежие газеты и журналы. Многочисленные фотографии, броские заголовки наполняли тихую комнатушку беспокойным шумом жизни. С непонятным удивлением вчитывался Сергей в журнальные и газетные полосы, словно то, что было написано там, пришло с далекой, едва знакомой планеты. Все происходящее в мире и стране, все дела рук человеческих были знакомы и близки ему, волновали и радовали его, но, с другой стороны, были отгорожены от него непреодолимой стеной, бередили душу саднящим сознанием того, что во всем, что делается и еще будет сделано, он уже не участник, а беспомощный, никому не нужный свидетель. И это вызывало гнетущее уныние. Вспоминались дни, проведенные в труде. И даже самые тяжелые из них, изнурительные, горько-соленые от пота, с кровавыми мозолями на ладонях, рисовались как высшее блаженство, до которого сейчас, как до солнца, даже мечтой не дотянуться. И только память, выступая союзницей Сергея, воскрешала картины того времени, и он, целиком отдаваясь воспоминаниям, неожиданно находил в них утешение. Это утешение, xoib и пахло полынью сегодняшнего дня, все же согревало сердце теплом минувшего и только теперь до конца понятого счастья. Вот он, как наяву, вспоминается Сергею, первый день работы в шахте. Он многое отдал бы за то, чтобы вернуть возможность и право на ту адски тяжелую - первую - смену под землей. - Хочу в забой, туда, где уголь добывают! - сказал сту-деит-первокурсник Сергей Петров, придя на шахту для прохождения производственной практики. Бывалые шахтеры с ухмылкой качали головами. Забой не учебная аудитория. Там основное - бери больше, кидай дальше... - Возьмите, не подведу! - просил студент. И добился, чего хотел. А хотел сразу же попробовать, каков он, шахтерский хлеб! Говорят, трудный. Что ж, легких дорог он не собирался искать! Только бы под силу было. Только бы не сдал отощавший на студенческих харчах организм. "Как было все это в тот день?" - Сергей остановился посреди комнаты. Два рештака и соответственно против них три метра подрубленного врубмашиной искрящегося угольного пласта. Его надо разбить киркой, перегрузить на рештаки, по которым ползла ненасытная скребковая цепь, и закрепить деревянными стойками освободившееся от угля пространство. Все операции надлежало делать быстро, в строгой последовательности и лежа на боку. Увлечешься скалыванием угля, забудешь о погрузке - потом труднее вдвойне. Свободного места мало, а угольная лопата впору экскаваторному черпаку. Увлечешься погрузкой, забудешь о креплении - жди беды. Неподпертая кровля может сыграть злую шутку - "капнуть" несколькими тоннами породы, и если ты родился в рубашке и эта махина минет тебя, то радуйся и торопись перекидать пудовые глыбы на рештаки, да подальше. И не забудь опять же подкрепить грозный потолок усиленной крепью. Хорошо помня обо всем этом, студент Петров принялся за работу. В лаве стоял невообразимый грохот. Выбрасывая из-под себя черное облако штыба, натужно выла врубмашина. Скрежетал металлом по металлу скребковый транспортер. Далеко внизу, будто взрывы гранат, хлопали буферами вагонетки. Тяжелой артиллерией била оседающая в забуте кровля. Примостившись на коленях, Сергей яростно бил киркой по пласту, не слыша дикой какофонии, не чувствуя усталости, с единственной мыслью в голове: не отстать от всех, не опозориться перед шахтерами... А уголь, как нарочно, сыпал из-под кирки мелкой крошкой, сек лицо, руки и не желал скалываться крупными кусками. На исходе третьего часа работы студент почувствовал усиливающуюся боль в коленях, руках, спине. Кирка становилась непослушной, антрацит не набирался на вертящуюся в руках лопату. "Неужели не будет перерыва?" - думал Сергей, ощущая, как его колени и руки начинают мелко дрожать, а ноющая боль медленно растекается по всему телу. - Кинь стойку, как тебя там, студент... - услышал он голос над ухом. - Сергей! - зло бросил Петров, нехотя потянувшись за креплением. - Устал? - рявкнул шахтер. - Попервой завсегда так! В нашей лаве - цветочки. Вон в девятой попробовал бы! Вода, пережимы. Кошмар... - Перерывы у вас бывают? - Партию вагонов загрузим, порожняк загонять станут, тогда отдохнешь. Если груз не забурится... - И нам придется разбуривать? - крикнул Сергей. - Нет, дядя за нас все сделает! - хохотнул тот. В середине смены транспортер дернулся три раза и замер. Сергей мгновенно выпустил из рук инструмент и блаженно растянулся вдоль забоя. Но отдохнуть не пришлось. В наступившей тишине послышался шорох ползущего по лаве человека, и беспощадный, как гром, голос пробасил: - Это кто же так крепил?! Сергей вздрогнул. Оценка горного мастера, несомненно, относилась к плодам его труда. - Немедленно перекрепить! - возмущенно кричал человек с надзоркой. - Немедленно! Пока не накрыло всех. Сил на смену у Сергея хватило. Он бросил на транспортер последнюю лопату угля, забил последнюю стойку крепления и ничком повалился на каменный пол. Огнем горели растертые в кровь ладони, вьюном выкручивался позвоночник, но в голове скворчонком стучала радость: выдержал, не подвел, не отстал! Немного отдохнув, Сергей приподнялся на локтях, перевернулся спиной вниз и, отталкиваясь пятками, пополз за шахтерами на штрек. Там он долго не мог разогнуться в полный рост, а когда это удалось, шатаясь, побрел к стволу. Единственное желание было у него - скорее выехать на-гора, добраться до общежития и упасть на постель. Проспал Сергей весь остаток дня, ночь и утро, не меняя положения, одетым, уткнувшись лицом в подушку. Проснулся за два часа до начала новой смены от острого приступа голода. "Надо же!" - удивился сам себе, вспомнив, что вчера после работы забыл пообедать, а ужин проспал. Утолив голод в шахтерской столовой, он ощутил прилив новых сил. Только по-прежнему, как и вчера, болели ладони, мелкими иголками кололо в коленях. - Как дела, шахтер? - встретил его в нарядной бригадир. - Может, передохнешь? Есть работа полегче. - Вчера как-то и устать не успел, - не моргнув глазом, соврал Сергей. - Ну-у-у-у! - удивился тот. - Покажь колени. - Зачем? - Покажь, говорю! Сергей задрал на ноге штанину. - Э-э-э, сынок! Так не годится... Работал без наколенников? А ну, беги в мехмастерскую, там есть старые автопокрышки, отруби два куска и тащи сюда, смастерю тебе наколенники по первому разряду. Но и в наколенниках второй день работы оказался таким же трудным и болезненным. "Может, работа в шахте не по мне? - усомнился Сергей. Тут же встал другой вопрос: - А что делать? Бежать? Как трус с поля боя? Нет! Все так начинали. Чем же я хуже других?" А за вторым днем шел третий, четвертый... Сергей перематывал бинтами растертые ладони и, стиснув зубы, бил и бил киркой по неуступчивому пласту, вымещая на нем свою злость и сомнения. И крепкий, бесчувственный, холодный, как сама древность, антрацит покорился студенту. С каждым днем он становился мягче, податливее и в середине месячного срока практики совсем сдался. Зажили, за-шершавились мозоли на руках, кирка стала послушной игрушкой, и крупные плиты угля, казалось, сами, без видимого на то усилия, летели в грохочущие рештаки. Сергей не считал уже часов и минут до конца смены, не мерил испуганным взглядом тяжелые сантиметры угольного пласта. Работал увлеченно, задорно, радуясь каждой клеткой тела, что трудный период пройден, одержана очень значительная победа, первая в его жизни. И внешне не узнать стало Сергея. От растерянного, испуганного мальчишки, впервые спустившегося в шахту, не осталось и следа. Теперь это был уверенный в своих силах молодой человек, знающий цену своему труду, понимающий, что дело, которое он делает, очень нужно людям. Когда окончился срок практики, Сергей, не задумываясь, остался работать в шахте, отбросив соблазнительные мысли о каникулах, отдыхе и прочем. Шахта, как магнит, присосала его к себе. И после, когда пришлось расстаться с ней и сесть за учебники, он долго тосковал в скучной тишине аудиторий по славным ребятам из пятой восточной лазы, по громовому реву забоя, по острому чувству собственной нужности людям и радостному ощущению до конца выполненного долга перед кнми. "А ведь и сейчас такие же, как и я когда-то, безусые юнцы спускаются в шахту, борются, побеждают, может быть, отступают, убеждаясь, что подземная романтика не для них... Это было вчера, сегодня, завтра... А что же осталось мне? Кто даст ответ на этот вопрос? Оставлять человеку жизнь и отнимать счастье? Сейчас моя жизнь в моих руках. Руках... Чтобы свести с ней последние счеты, нужны руки... Есть поезд, машина, несчастный случай... И, по крайней мерс, не прилипнет ярлык живых - самоубийца... А все ли испробовано? Умереть легче всего. Даже вот страха нет. Где же та соломинка, за которую цепляются утопающие? Ее нет. Так что же будем делать, Серега? Ныть или бороться? Скажи откровенно. Если бы я был способен хоть на что-нибудь. Надо учиться, приобрести специальность, соответствующую возможностям. И есть ли такая специальность? И учиться-то как? Надо писать, а чем? Ногами?" Сергей сбросил с ног тапочки, раскрыл рот от удивления, посмотрел на пальцы. - Но-га-ми, - вслух повторил он и замер от нечаянно пришедшей мысли. - Это же идея! Но-га-ми... Ему захотелось сейчас же найти карандаш, бумагу и немедленно проверить на практике свою догадку. Вспотевший от напряжения, он бестолково топтался по комнате, тщетно пытаясь найти нужные ему принадлежности. На подоконнике лежал карандаш. Обрадованный Сергей бросился к нему и зло выругался. Карандаш не заточен. Сергей еще не понимал, что даст ему освоение письма ногой. Не смущали его и такие доводы рассудка, как неудобство для глаз и невозможность писать вне дома, когда на ногах обувь. Он увидел именно ту соломинку, о которой только что думал, которую искал и наконец, как ему показалось, нашел. Уцепившись за нее, он не хотел принимать в расчет возражения ума. Впереди маячило солнце труда, и Сергей мысленно рвал уже путы бездеятельности. Перво-наперво он, конечно, напишет имя Тани и что-нибудь ласковое. Вот она удивится! "Как же ты смог, Сережа?" А он улыбнется и скажет: "Мы еще повоюем, Танечка!" Но надо сделать, чтобы она не заметила. Сюрпризом надо преподнести! Мгновенно созрел план: когда Таня вернется из магазина, он попросит ее выписать из книги цитату. Потребуется карандаш и тетрадь. Все будет в порядке! Нужные ему предметы после записи останутся на столе, и он использует их, когда она ляжет спать. Вернувшись с покупками, ничего не подозревая, Таня охотно выполнила просьбу Сергея и оставила на столе все так, как он и предполагал. Длинно потянулся день. Сергей пробовал читать, но, глядя в книгу, видел карандаш, зажатый пальцами ног, медленно ползущий по белому листу бумаги. Несколько раз, измученный ожиданием ночи, Сергей порывался рассказать обо всем Тане, но желание порадовать ее неожиданно было настолько велико, что каждый раз он сдерживал себя. А стрелки часов, словно дразня, медленно ползли по циферблату. - Что-то ты, Сережа, сегодня на себя непохож? Не заболел ли? - заметив его возбуждение, спросила Таня. - Нет, нет, Танечка! У меня все в порядке! - поспешил улыбнуться Сергей. Наконец наступила долгожданная ночь. Бросив обычное: "Не засиживайся долго!" - Таня улеглась в постель и заснула. Сгорая от нетерпения, Сергей сбросил на пол тетрадь, ногой пододвинул ее к себе и попытался раскрыть. Тетрадь вертелась в ногах, скользила по полу, словно заколдованная, не поддаваясь неумелым движениям. Изловчившись, он все жз заставил ее раскрыться и лечь так, как он хотел. Следующая операция - поднять ногой с пола карандаш и зажать его пальцами в положении, удобном для письма, - оказалось еще более трудной. Провозившись более часа в тщетных попытках поднять злополучный карандаш, Сергей, разозлившись, пнул его ногой и уронил голову на стол. Пот струйками бежал по лицу, к взмокшей спине липла рубашка, и, будто наперекор бушующему в груди раздражению, в голове стучало: "Поднять, поднять, поднять..." Подчиняясь команде, Сергей подкатил карандаш к столу и снова принялся за работу, "Покорись, покорись, ну, покорись же, проклятый!" - умолял и ругался он, чувствуя, что ноги начинает сподить судорога. И когда подступило отчаяние, неожиданно пришла догадка: а если ртом поставить карандаш к стене, и тогда... Опустившись на колени, Сергей губами схватил упрямца и прислонил его к ножке стула. Но, едва ухватив пальцами правой ноги карандаш, тут же уронил его. Искалеченная стопа отказывалась подчиняться отчаянным приказам. Карандаш, стукнув, покатился по полу. Помутневшим взглядом смотрел Сергей на катящийся внизу карандаш, и больше всего ему хотелось в этот момент упасть вниз лицом и расплакаться. За окном утихал уставший за день город. Смолкали трамвайные звонки, пустели улицы, гасли витрины магазинов, и запоздавшие путники торопливо шаркали туфлями по асфальту, спеша домой на отдых, чтобы завтра с новыми силами стать к станку, спуститься в. шахту, занять место у чертежной доски. Город-труженик засыпал. Городу снились сны. Большие, как мечта, светлые, как сто солнц, ласковые, как руки матери. А в одном окне в эту ночь до утра не погас свет. Человек хотел жить. Страстно, до боли, до отчаяния. Жить не бездеятельным наблюдателем, а участником жизни, ее творцом, хозяином. Человек вел трудный бой с самим собой, со своим увечьем. Жестокий, беспощадный бой... Проснувшись утром, Таня не обнаружила Сергея в постели. Тихонько позвала: - Сережа, - и увидела его. Сергей спал, неловко склонив голову на стол, согнувшись на стуле, по-детски подобрав под себя ноги. Внизу, на полу, белела раскрытая тетрадь. Лист бумаги был исчеркан неумелыми кривыми линиями и походил на рисунок ребенка, впервые взявшего в руки непослушный, неловкий инструмент взрослых. "Не получилось... - обо всем догадалась Таня. - И мне не сказал. Не позвал на помощь". - Сережа! - позвала она. - Перейди на кровать, здесь неудобно... Сергей приподнял голову, виновато сказал: - Ничего не получилось, Таня. Ни-че-го... Хотел обрадовать тебя, и вот... Даже надежды не осталось. - Первые шаги всегда трудны. Разве ты надеялся, что все пойдет легко? Так не бывает. И ты сам себе прибавляешь трудностей. Замкнулся, стал молчалив... Почему тебе не хочется выйти на улицу, сходить в кино, встретиться с друзьями? Или собираешься жить затворником? Один на один со своими думами? Сергей давно ждал этого вопроса. Ждал и боялся. Боялся даже самому себе признаться в том, что он стыдится своей физической неполноценности, как стыдятся наготы или уродства. - Я боюсь, - глухо выдавил из себя Сергей. - Чего? - удивилась Таня. - Людей... Их любопытства, жалости... Некоторые будут думать: "И зачем путается под ногами?" Есть такие, слышал... Да еще хвастаются: "Вот если бы я! Знаешь, какой я отчаянный!.." - Ой, Сережка, какой же ты глупый! Разве можно так, за здорово живешь, всех под одну гребенку!.. Услышал какого-то дурака, сам делаешь глупые выводы. Да сколько примеров и в жизни и в книгах, что сильные люди именно те, кто наперекор всему, даже самому страшному, продолжают бороться! - Не надо, Танечка... И про Мересьева, и про Корчагина.. Я не герой, я просто слабак, если не могу с собой сладить... - А Егорыч! Ты забыл про него? Серело, ну нельзя же так... Люди не звери, они все поймут. - Лучше бы не понимали и не жалели. Затворником жить нельзя - это я знаю, но что делать, что делать?! 3 - Мама, а почему у дяди рукава пустые? - Тише, дочка. Не кричи так громко. У дяди ручек нет. - Почему нет, мама? У всех есть, а у него нет? - Смотрите, девчонки, парень без обеих рук! Ой, молодой какой!.. Вот страшно!.. - Чего уставились-то, дикари! Горя человеческого не видели! Выпучили глаза!.. Ох и народ! А он, втянув голову в плечи, неловко приседая на больную ногу, торопился вырваться из шумного потока улицы, скрыться от людских взглядов и слов, что, будто камни, летели ему в душу. - Не обращай на них внимания, Сереж... Нельзя же так. И никто на нас не смотрит, это только так кажется с непривычки... - Я чувствовал, я знал... - бессвязно повторял Сергей, увлекая жену в безлюдный переулок. - Что ж, так и будем бегать от людей? - опустив голову, говорила Таня, когда они забежали в подъезд чужого дома. - Не могу я, Таня. Мне не по себе. Хоть сквозь землю г.ровались. Понимаю, нельзя так, но ничего не могу поделать с собой. Кажется, вся улица остановилась и смотрит... В глазах жалость и страх, а я не хочу, не хочу, чтоб меня жалели или пугались! - Да никто так и не думает! Ведь ты все это сам сочинил. - Да ты посмотри в их глаза... яснее слов... - Не все же так смотрят на тебя. А ротозеев всегда хватало! - Идем домой, Таня. Меня будто избили ни за что... Хочется напиться... до беспамятства... забыть обо всем... Купи водки. Таня стояла ошеломленная. Впервые за их совместную жизнь Сергей заговорил о выпивке. В больнице ее предупреждали, что Сергей станет пить, попытается залить свое горе водкой. Таня не верила. Знала - Сережка всегда питал отвращение к спиртному, да и не таков он. И вот... Новая беда, казалось, неотвратимо нависла над ним. Отказать ему в его просьбе она не могла и вместе с тем понимала, что в пьянстве, как и во всяком дурном деле, трудно сделать только первый шаг. Потом уже все пойдет само собой. - Не пей, Сережа, - попыталась она отговорить его, - что хочешь делай, только не пей. Ты же понимаешь - это может погубить тебя. - А чем мне дорожить в этой жизни? Что мне в ней осталось? Скажи, что? - зло выкрикнул Сергей. Четвертинка водки, купленная в магазине, казалась Тане многопудовой гирей. Она шла по улице и прятала от прохожих глаза. "Сама несу в дом горе", - не выходило у нее из головы. "Погоди, узнаешь, бабонька!.." - вспомнился тор же" ствующий хохоток медсестры. "Господи, неужели это судьба? Неужели без нее, проклятой, и мой Сережка не обойдется?" Выплеснув водку в кружку, Таня дрожащими руками под" несла ее к губам Сергея и затаила дыхание. Запрокинув голову и как-то болезненно сморщившись, Сергей сделал глоток, другой, поперхнулся и, стуча зубами о край кружки, с отвра-шением выпил водку. Горькая влага опалила желудок, дурманом ударила в голову. "Сейчас будет хорошо!" - подумал Сергей и закрыл глаза. Стул под ним качнулся, и закружилась вся комната бешеной каруселью, "...у всех есть, а у него нет? Почему нет, мама? Почему?" - вдруг заплакал в ушах детский голосок. "Горе человеческое, горе, горе..." - бубнил мужской бас. "Водка погубит тебя, Серело". - Нет, это я гублю тебя! - ударился головой об стол Сергей. - Зачем я коверкаю твою жизнь? Приношу одни страдания. За что? За твою любовь, верность? Но я же не виноват. И кого тут винить? Что же ты молчишь, Таня? Ну почему меня насмерть не убило? Зачем мне такая жизнь? Пьяницей, подлецом я не хочу быть, не могу... Мне все противно... и моя жизнь... Но по какому праву, вдобавок к своим бедам, я гублю тебя? - Ты пьян, Сергей, и говоришь глупости... - Нет, я не пьян! Я только отчетливей понимаю свою вину перед тобой. Я живу и в этом перед всеми виноват. Мое место... живым я только мешаю... путаюсь под ногами, как жалкий трус... - Не надо, Сергей, прошу тебя... перестань... - Вместе с руками надо было резать и сердце. Что же мне делать с ним, если оно болит... невтерпеж?! И водка не помогает. Мало... Сходи купи еще. Я хочу напиться... Ближайшей к дому точкой железнодорожного полотна был переезд. Сергей прикинул - идти до него не более пяти минут. Поезда ходят часто - пассажирские, грузовые, маневровые... Очень давно на том переезде поезд задавил человека. Перерезанный пополам труп лежал по обе стороны рельсов, а вокруг толпились любопытные. Студент Петров шел в парк на танцы и тоже присоединился к толпе. Когда мертвого по частям клали на носилки, кто-то громко вскрикнул, и мужской голос без тени сожаления бросил: - Ему уже все равно... "Почему презирают самоубийц? - на миг задумался Сергей, когда Таня ушла в магазин. - А им все равно... им все равно, все равно..." Он зубами зацепил пальто и кинул его на плечи. Ноги противно дрожали, по лицу текли холодные капли пота. "Прости меня, Таня. Я не виноват. Так сложилась жизнь. Тебе будет лучше. Через год-два ты это поймешь". Уличная дверь оказалась запертой. "Нарочно или по привычке?" Сергей налег плечом, дверь не отворялась. "Даже здесь не везет!" Он побежал в комнату, метнулся из угла в угол и в бешенстве ударил ногой в оконную раму. Посыпалась замазка, звякнули стекла, окно вывалилось в захламленный двор. "Я бы написал тебе записку, объяснил бы все, попросил прощения, но ты сама знаешь: сделать этого я не могу. Танечка, родная, прости меня, я не буду мешать тебе. Ты назовешь это подлостью, но так надо. Иного выхода из этой г.роклятой жизни нет". На углу улицы Пушкина ветер рванул с плеча пальто, и Сергей еле успел удержать его подбородком. Издали он увидел, что переезд закрыт, - вереница автомобилей выстроилась до самой гостиницы. "Где-то на подходе поезд. Грузовой или пассажирский? Этой дорогой мы ходили с Таней в парк. Кто-нибудь скажет: "Ему теперь все равно... - Увидит, что инвалид, добавит: - Отмучился..." Больно не будет, я знаю. Не успеешь почувствовать". В распахнутом пальто, без фуражки, Сергей стремительно бежал к переезду. Прежней боли в ноге не чувствовалось, она сделалась какой-то деревянной и очень мешала идти еще быстрее. Рукава пальто трепал ветер и с каким-то диким остервенением хлестал ими по спине "Таня увидит окно и догадается. Родная ты моя, сколько горя я принес тебе. Пусть это будет последнее. Прости... Этот прекрасный мир оказался для меня трудным, невыносимо трудным". Из-за здания драмтеатра тяжело ухнул и засвистел сиплым, протяжным гудком тепловоз. "Осталось метров двадцать. Скорее! Шахтеры скажут: "Трус!" Ребята, я не трус, вы это знаете. Быть лишним невыносимо... Поймите меня". В городском парке взвизгнула игривая мелодия и тут же была раздавлена дробным стуком колес. Поезд выскочил на переезд. "Грузовой", - - с тупым безразличием отметил Сергей и, сам не осознавая, для чего, начал считать мелькающие мимо него колеса. По его лицу катились слезы, а он скороговоркой шептал: - Раз, два, три... - будто от того, правильно или нет будут посчитаны колеса, зависело что-то очень важное. Под тяжестью вагонов шпалы вдавливались в землю, а рельсы, словно гибкие тростинки, дрожали и гнулись. "Разрежет сразу. Пригнуться и прыгнуть... только не сильно... головой вперед... Эх ты, жизнь! За что же ты меня так?.." - Сирныки е? Сергей вздрогнул и оглянулся. Пожилой мужчина стоял рядом с ним и жестами как у глухонемого, просил спички. - Зачем они мне? - шевельнул бескровными губами Сергей. Человек обошел его сзади, пощупал рукава пальто и повернулся уходить. Сделал несколько шагов в сторону, резко крутнулся на месте, подбежал к Сергею и рванул за плечо. - Не дури, паря! Туда всегда успеешь! 3 глузду зъихав, чи шо! Сидай в машину. Сопротивляться чужой воле у Сергея не было сил. Ему вдруг стало все безразлично. Какая-то незнакомая доселе пустота души и мысли завладела им. Слегка подталкиваемый в спину водителем такси, он шел к машине и не мог сообразить, где он, зачем, что собирался делать и куда ведет его этот незнакомый человек. - Как тебя зовут? Где ты живешь? - допытывался шофер, а Сергей смотрел на него пустыми стекляшками глаз и молчал. Чувствовал, как в его мозг остриями вкалываются ледяные иголки, не вызывая ни холода, ни боли, ни страха. На короткие мгновения появлялось желание ответить на вопросы таксиста, но что и как на них отвечать, Сергей не знал. Водитель включил мотор и дал газ. Машина сорвалась с места и, круто развернувшись, устремилась в город. Куда и сколько они ехали, Сергей не помнил. Когда такси выехало за город, к нему, как обрывок незапомнившегося сна, пришло: вернулась Таня и увидела разбитое окно. - Куда мы?.. - встрепенулся Сергей. - Мозги проветрить! - сердито ответил шофер, I С минуту опять ехали молча. Водитель достал папиросу, покрутил ее в руке и, скомкав, выбросил в окно. Сергея начинало знобить. Холод зарождался где-то внутри и, медленно расползаясь, заполнял все тело. - Колы в мене загынув сын... - вдруг тихо заговорил водитель, - я теж... А потим подумав: що ж це робится? Виталик своих дел не доделав на земле, и я сдаюсь... Говорю соби: Тимохвей, скилькы ты друзив потеряв на шляху вид Смоленска до Берлину? Богато... А як ты мстив хвашистам за них! Так будь же солдатом до кинця дней своих! Зажми сердце, як рану в бою, и вперед... Живи, працюй... за двоих... Самовбивство це не выхид с положения... А писля смерти сына житы не можно було... Один вин в мене. Вся радисть и надия... десятый класс кинчав... на мотоцикле с дружком поихав, и... тот калика, а мий... и не дыхнув... - Водитель помолчал, вновь достал папиросу, постукал себя по карманам и, не найдя спичек, скомкал ее. - Ну, а как ты живешь? С кем? - С женой... - Она що... покынула тебя? - Нет... она хорошая... - Давно... руки-то?.. - В этом году. - Жинка вид постели, навить, не видходила, кормила, поила... - Откуда вы знаете? - Морду тоби набыти, и того мало! Откуда знаю... Самого себя жалко стало? Герой... Де дом? - На Ленинской. У ворот машина остановилась. - Сколько я должен? - буркнул Сергей. - Добряче по шее, если перед женой на коленях прощения не попросишь! - ответил шофер и потянулся открыть дверку. Из калитки бледная, с заплаканными глазами выбежала Таня. Сергей вылез из машины, понурив голову, остановился рядом. Таня повернула голову и увидела его. - Сережа! - вырвался крик. Она медленно подошла, каким-то отрешенным, невыносимо усталым движением стянула с головы косынку, уронила- ее на дорогу и ткнулась лицом в грудь Сергею. - Непутевый ты мой... Подняла голову, Сергей посмотрел ей в глаза и покраснел. Боль, обида, горючий упрек невысказанными, незаслуженными застыли в них. - Предатель! - Таня неловко замахнулась и хлестко ударила Сергея по щеке. Пыталась бежать, но тут же повернулась, порывисто обняла голову мужа, прижала ее к груди и, глотая слезы, зашептала: - Я и в "скорой помощи", и в милиции... Не любишь ты меня, Сережка... скажи, за что ты так... Разве я виновата в чем?.. 4 В начале ноября Сергей получил вызов с Харьковского протезного завода. Все нужные документы были отосланы туда еще из Донецка. Сергей мучился в догадках: согласится завод изготовить ему протезы или нет. "Их цеплять-то не за что, за плечи или за шею разве... Говорили же в больнице: "Для такой высокой ампутации протезы не делают". И вот: "Предлагаем вам прибыть в г, Харьков по вопросу изготовления протезов плеч". Всю ночь перед отъездом Сергей и Таня не сомкнули глаз. Строили предположения, какими будут искусственные руки, что можно будет ими делать, и оба боялись: а вдруг скажут там, в незнакомом городе, - напрасно ехали, помочь ничем не можем... Утром, едва засерел рассвет, Петровы, смиряя нетерпение, отправились на вокзал. В Харьков приехали во второй половине дня. Завод находился метрах в пятистах, прямо перед вокзалом. Серое двухэтажное здание с небольшими, точно в старом жилом доме, окнами, коричневая дверь, перед ней скверик с засохшими цветами, пустые скамейки - вот все, что жадно схватил Сергей одним взглядом, ожидающим, недоверчивым, тревожным. Метрах в пяти от дверей он остановился. Таня потянула за рукав: - Ты что, Сережа? - Подожди, дай отдышаться... - Страшно? - напрямик спросила жена, : - Да, - : не скрывая, ответил он. - Где наша не пропадала! - задорно улыбнулась Таня. - Что ждет за этой дверью? Убьют надежду или... - тихо сказал Сергей. Врач, седой человек в очках, не отрываясь от бумаг, привычно приказал: - Раздевайтесь! Что у вас? - Ампутация обеих рук в верхней трети плеча, ограниченные движения правой стопы с обширной ожоговой поверхностью, - одним духом выпалил Сергей. - Вы из Луганска? - сняв очки, поднялся из-за стола врач. - Да. Только с поезда, - подтвердила Таня. - Хорошо, - неизвестно к кому обращаясь, проворчал протезист. - Где это вас угораздило? - В шахте, - кашлянул Сергей. - Протез правого плеча мы вам изготовим. О левом не может быть и речи. Ампутация слишком высокая. Предварительно вам необходимо сделать операцию. У вас не в порядке кость, и нервные окончания выходят на поверхность кожи. При таком состоянии вы не сможете пользоваться протезом. - А без операции можно обойтись? - заволновалась Таня. - Таня! - укоризненно перебил Сергей. - Раз надо, значит, надо. - И к доктору: - Я согласен на все. К вечеру Сергей лежал в больнице. Таня категорически отказалась вернуться в Луганск и, сняв квартиру неподалеку от клиники, осталась жить в Харькове. И опять потянулись нудные, длинные больничные дни. Нельзя сказать, что Сергей не боялся предстоящей операции. Нет, он боялся. С внутренней дрожью вспоминал все прошлые, с ярким светом огромных ламп, с гнетущей тишиной операционной, с дурманящей волной крови, насыщенной новокаином и болью, отчего хотелось рвануться со стола и закричать: "Хватит! Ведь есть же предел человеческому терпению!" Побороть, подавить страх помогала засветившаяся надежда получить протез. Как никогда раньше, Сергей понимал теперь нужность и значение этой последней операции. Только она откроет ему возможность какой-либо деятельности. И Сергей торопил время. Он готов был немедленно пойти в операционную, лечь на стол и еще раз пройти через боль, страх, лишь бы скорее получить протез. Таня в обход больничного режима, позволяющего посещать больных два раза в неделю в строго отведенные часы, добилась разрешения приходить каждый день. Целыми днями простаивал Сергей у окна палаты, всматриваясь в многолюдный поток, проплывающий по тротуару мимо больницы. И о чем бы он ни думал в эти часы, глаза его машинально скользили по толпе, отыскивая в ней жену. И когда в людском водовороте мелькала зеленая косынка, которую он всегда безошибочно узнавал среди сотен таких же, глаза его загорались радостью, сердце начинало учащенно биться, и он забывал обо всем на свете, кроме этого родного, с задорно вздернутым кверху носиком человека. В палату Таня входила в белом халате, с застенчивой улыбкой на губах, и Сергею каждый раз казалось, что вместе с ней в помещение врывалось яркое солнце, которое властно раздвигало стены, наполняло все до краев ласковым теплом и светом. И, глядя со стороны на счастливых от встречи супругов, нельзя было подумать, что над этими людьми пронеслась свирепая жизненная гроза. Трудно было поверить, что этот молодой человек с поседевшей головой и двадцатилетняя женщина, пройдя через нечеловеческие боль и страдания, сумели сберечь кристально чистыми, необыкновенно нежными и по-человечески возвышенными чувства друг к другу. - Счастливый ты человек, Сергей! - с завистью говорили ему его новые друзья. - Уж чего-чего, а счастья на мою долю выпало с излишком, на пятерых хватило бы! - не понимая причин зависти, иронически отвечал Сергей. - Что руки... Ты бы посмотрел на себя с Таней нашими глазами. Любовь - это тоже счастье. - Говоривший задумался, помолчав, добавил: - Некоторые и с полным комплектом рук и ног, а вот не находят общего языка, калечат друг другу жизнь... да еще как... и не замечают этого... Назначенный день и час операции надвигались все ближе и ближе. Были сделаны последние предоперационные анализы, проведены исследования, а Сергей не решался сказать Тане, на какое время назначена операция. Не хотелось прибавлять волнений в ее и без того беспокойную жизнь, и вместе с тем Сергей чувствовал, что обидит ее, если не скажет. Лучше пусть обидится на меня, чем будет затыкать уши под дверью операционной", - решил наконец он. В день операции Таня пришла в клинику раньше обычного. Улыбаясь, вбежала. в палату и остановилась в дверях. Сергей лежал на постели в знакомой позе, бледный, крестнакрест перепоясанный через грудь бинтами. - Что такое, Сережа? - шепотом спросила она. - Все в порядке! Только с операции... - слабо улыбнулся Сергей. - Я так и знала. Все утро меня как магнитом тянуло в больницу. Чувствовала, тут что-то неладно. - Чего ж неладного? Жив... даже улыбаться могу... - Как... операция?.. - Хорошо, Танечка, хорошо. Разве может быть плохо? - Больно было? - Испытывал себя - выдержу или нет, чтоб не пикнуть, А ассистент, черт, все время забывал новокаин вводить. - Ты бы сказал... - Говорил. Смеется: "Смотри, доктор, сегодня у тебя два ассистента". А тот ему: "Такие больные, коллега, не хуже нас в медицине разбираются. На собственной шкуре практику проходили", В больнице обедали. Таня сидела рядом с Сергеем и кормила его. Они всегда затягивали время, отведенное на еду, чтобы подольше побыть вместе, поговорить или просто молча посмотреть друг на друга. В дверь вошла дородная женщина и оглядела больных, - Петров есть здесь? - Да, я... - Сергей почему-то испугался. - Вас просят сойти вниз, протез примерить, - Чего? - Протез. - Уже готов? - не веря своим ушам, переспросил Сергей, - Первый раз заказываешь? - Всю жизнь только тем и занимался, что протезы заказывал, - буркнул Сергей. Не верилось, что сейчас, через минуту, он сойдет вниз, на первый этаж, и увидит руку, не живую, искусственную, которая отныне займет место той - мускулистой и сильной, и он должен принять ее, свыкнуться с ней, как с частью своего тела. Сергей испуганно посмотрел на Таню, сорвавшимся голосом спросил: - Что делать, Тань?.. Протез лежал на столе, согнутый в локте, с натянутой на кисть черной перчаткой. Непомерно длинный большой палец неуклюже прижимался одним кончиком к указательному, образуя неестественную щепоть. От локтя тянулись ремни, сходились на уровне плеча в перепутанный клубок. Сверху, на локтевом сгибе, блестела никелированная гайка. "А если она раскрутится? - мелькнула шальная мысль. Человек в черном фартуке поднялся со стула и взял протез в руки. Тот щелкнул и разогнулся в локте. Ладонь оказалась перевернутой вверх, и Сергей с внезапной неприязнью отметил: "У меня пальцы были короче..." - Примерь-ка! Если что не так, не стесняйся, говори. Чтобы потом претензий не было. А то вы народ какой!.. Поскорей получить и айда, а потом - тут не так, там не эдак, трет, жмет, и понеслось... - Я первый раз... - И никогда не видел? - Не приходилось... - Тогда смотри. Вот эта тяга отжимает палец. Вот так, - протезист потянул за кожаный шнур, большой палец отошел от указательного и с легким щелчком вновь сомкнулся в щепоть. - В локте протез сгибается от движения плеча вперед. Вот и вся механика. - Ясно, - ничего не поняв, сказал Сергей и насупился. Он уже видел, что прекрасная искусственная рука, гибкая и подвижная, рисовавшаяся ему в долгие часы послеоперационных ночей, останется всего лишь мечтой. "Но, может быть, этот примитивный прибор, называемый протезом верхней конечности, хоть как-нибудь поможет..." Надев протез, Сергей ощутил неживой, отталкивающий холод металла и толстой бычьей кожи. Холод проникал до самых отдаленных клеток мозга, студил сердце, жестко отталкивал от себя. И, будто приняв этот непонятный вызов несовместимости, вражды и неприязни, все клетки организма Сергея восстали против протеза, так же жестко отталкивали его, не хотели не только принять, но и допустить приближения к себе. Первым желанием было поскорее сбросить с себя этот инструмент и бежать прочь. "А что же делать, другого-то пет, может, свыкнусь..." - Неловко? - сочувственно спросил мастер. - Так, дружище, у всех поначалу. С протезом надо сжиться. - Долго? - Кто как. Одни быстро, другие долго. Бывает, вообще не могут привыкнуть. Мучаются, мучаются, психанут - и в печку протез. - А потом? - Что ж потом! Винят нас, протезистов. А сам посуди: при чем тут мы? Так природа устроена. - Я не выброшу. Мне работать надо. Да и зачем тогда было ехать сюда? - Это ты правильно сказал: работать. От безделья-то с ума сойти можно. Был у нас месяца три назад гастролер один. Кистей рук нет. Ба-тюш-ки-и! Чего он только не вытворял! Что ни день, то пьянка, дебош. Выгнали как миленького из больницы! А он даже за протезами на завод не зашел. Я так понимаю: совсем они ему не нужны. Голову зря морочил! - Если бы мне только кистей недоставало... А то отчекрыжили... дальше некуда, - вздохнул Сергей. - Ты не унывай! - бодро перебил его мастер. - Главное, чтобы человек сам себя не потерял вместе с конечностями. Вот ведь в чем вопрос! А руки?.. Дело всегда найдется. Было бы желание и, - мастер потряс кулаком, - это самое... понял? Серым, непогожим днем Петровы возвращались в Луганск. В купе сидели втроем. Щуплая седая женщина лег шестидесяти, их попутчица, переводила взгляд с Сергея на Таню, с Тани на Сергея и украдкой вздыхала. Всем было неловко, и потому молчали. Вагон вздрагивал, как в ознобе, дробно стучал колесами, за окном мелькала тусклая, однообразная картина, и мысли Сергея текли медленно и безрадостно. "Неужели ничего не смогу делать протезами? Не может быть. Я должен научиться. Просто обязан! Иначе как же тогда... Ведь для чего-то же делают их. Пусть неуклюж, некрасив, но это, наверное, с непривычки. Да разве в красоге дело! Лишь бы работать научиться ими". - Жена али кто будешь? - осмелев, быстро спросила попутчица. - Жена, - коротко ответила Таня и вся как-то подобра-лась и вытянулась. - Пензия-то хоть большая? - допытывалась старушка. - Нам хватает! - резко сказала Таня и отвернулась к окну. Сергей попросил папиросу, и Таня, ловко чиркнув спичкой, прикурила ее и подала ему. - Спасибо! - буркнул он и вышел в тамбур. "Ну и вредный народ эти бабки! И все-то им надо, до всего-то им дело. Теперь, пока всю биографию не разузнает, не отстанет!" - с раздражением думал Сергей; затягиваясь папиросой. Постепенно он успокоился, и мысли его опять занялись протезом. "Вот хотя бы для начала научиться папиросу держать". - Сергей согнул протез в локте и поднял кисть ко рту. В соседнем купе щелкнула дверь, и в коридор вышла женщина. Он засмущался и опустил протез. "Можно! - радостно мелькнуло в голове. - А там, глядишь, и..." Разогнувшись в локте, протез упал вниз и громко стукнул кистью о поручень. Из-за двери выглянула Таня, и Сергей, окончательно смущенный, ушел в купе. "Если бы живой рукой так ударился, было бы больно", - зло подумал он, но тут же прогнал эту мысль. Успокоившись, стал строить планы, как он начнет осваивать протез. Таня сидела рядом, веселыми глазами смотрела на мужа, и весь ее вид без слов говорил: "Все в порядке, Сережа! Операция позади, мы едем домой, а там все будет хорошо". - "Все будет хорошо!" - улыбнувшись одними глазами, поддержал ее Сергей. Старушка осмелела и нетерпеливо ерзала по лавке. "Непременно допрос над Татьяной учинила, - сдерживая улыбку, подумал Сергей, - и по позе видно, всю подноготную нашу знает. Таня, она человек общительный, любит поговорить". - То, что от мамы на частную квартиру ушли, так это нехорошо, - очевидно продолжая прерванный разговор, сказала старушка. - Ничего плохого тут нет, - возразила Таня. - Комнатка у нее маленькая, и потом, зачем ей и видеть, и переживать наши невзгоды. Мы так решили. - За квартиру-то сколько берут? - Двадцать рублей. - Креста на них нет, на хозяевах ваших! - А мы неверующие, - вступил в разговор Сергей. - Вы вот что, касатики... - медленно сказала старушка, - переходите-ка жить ко мне. Платы мне никакой не надо, нам со стариком пензии хватает. Места на всех будет. Переходите. И нам веселее, и вам сподручнее. Дом у нас свой, кирпичный, под черепицу, газ намедни провели. Переходите, касатики. - Ну что вы, Даниловна, - смущенно ответила Таня. - Нам и там хорошо. Правда, Сереж? - Как же... вот так сразу и... переходите... Вы нас, мы вас не знаем, - возразил Сергей. - И-и-и-их, сынок... - вздохнула Даниловна и подперла подбородок рукой, - шестьдесят второй годок на людей гляжу, чай, пора и различать их научиться. На лбу у каждого и не написано, кто он, да все равно видно. Она сидела маленькая, тихая, с большими грубыми руками в темных прожилках вен, и Сергею вдруг стало стыдно за свои скоропалительные мысли о ней. "Из породы Егорычей", - подумал он. - Спасибо, Даниловна! - искренне сказал Сергей. - Пока нужды большой в этом нет, а припечет... - Дело ваше. Подумайте. А адресок на всяк случай возьмите. Это недалеко от вас, на улице Артема. И перебраться поможем. В Луганск поезд пришел вечером. Над городом висели тяжелые осенние тучи, сеял холодный дождь. Тане, как и в день отъезда, хотелось пройтись пешком, но, видя желание Сергея скорее добраться домой, она передумала и взяла такси. Сергею действительно очень хотелось скорее попасть домой. Ставшие нестерпимыми фантомные болн в отсутствующих конечностях подтверждали предположение о том, что с протезом не так-то легко сжиться. Желание сбросить его с себя как можно скорее становилось с каждой минутой все настойчивей |и непреоборимей. Казалось, сними сейчас протез - и сразу же утихнут, угомонятся обжигающие боли в пальцах, локтях, мышцах, перестанут выкручиваться несуществующие суставы и исчезнет сковывающая все тело тяжесть. v "Так вот какой ты жестокий!" - думал Сергей. Ночью он долго не мог заснуть. Беспокойно ворочался с боку на бок, не находя телу удобного положения. Ждал, когда утихнут боли, а они не утихали. Мысленно сжимал и разжимал кулаки и чувствовал, как у самого плеча дергаются мышцы, больно натягивая кожу. После харьковской операции воображаемый средний палец на правой руке заметно переставал слушаться. Он словно прирос к большому, и все попытки Сергея оторвать его не приносили успеха. У безымянного пальца исчезло ощущение ногтя. В последние дни он сильно болел, словно ноготь медленно срывали, и вот боль ушла, и вместе с ней ушло ощущение ногтя. Сергей знал из рассказов врачей, что ощущение ампутированных рук может совсем, навсегда исчезнуть. Знал и боялся этого. Вот уже полгода, как у него нет рук, но он чувствует их, они живут в ощущениях, снятся по ночам, болят всеми болячками и царапинами, приобретенными еще в детстве и в последующие годы. Особенно отчетливо Сергей чувствовал указательный палец левой руки и порез на нем ниже сгиба. Ему было лет восемь, когда, играя перочинным ножом, он поранил палец. Восьмилетний Сережа очень перепугался и с оглушительным ревом прибежал к матери: "Палец отрезал, что же теперь будет?!" Но все обошлось. Палец зажил, только остался на всю жизнь бугристый шрам. I И вот теперь, спустя полгода после ампутации рук, потерять их еще раз было страшно. Однажды он хотел рассказать Тане об ощущении рук, но она неожиданно заплакала и, уткнувшись ему в грудь, попросила: "Не надо, Сережа, я боюсь..." Теперь, лежа рядом с ней, Сергей не решался поделиться своими опасениями. - Почему не спишь, Сережа? - шепотом спросила Таня, - А ты?.. - Я... Таня замолчала. По окну шуршал дождь, далеко в ночи тяжело пыхтел паровоз, протяжно и жалобно гудел, словно безнадежно звал кого-то на помощь. Сергей вдруг сказал: - В народе говорят: медведя и того можно научить танцевать. Попробуем! СЕМЕЙНЫЙ ДНЕВНИК ПЕТРОВЫХ Первые записи в дневнике случайны, не. помечены датами и сделаны в большинстве своем чернилами, рукой Тани под диктовку Сергея. x x x О войне прочитано много книг. Попадались хорошие. Но впервые я увидел войну своими глазами в книгах К. Симоно-ва "Солдатами не рождаются" и "Живые и мертвые". Навсегда запомнились скорбные шеренги военнопленных и слова! "Казалось, что всю Россию взяли в плен". x x x - "За бортом по своей воле". Смелый парень Ален Бомбар! Вот бы попробовать, как он! А, Тань? - Ночью страшно. Акулы... - Представляешь, кораблекрушение, люди в море... И вместо паники - надежда! Он же смог быть в океане шестьдесят пять суток, чем мы хуже?! Да, надежда - великая сила! x x x Куприн - замечательный писатель. Перечитал всего. Только почему его герои такие бездеятельные? Мечутся из угла в угол, как мыши в мышеловке, и не знают, что делать. x x x Как много хороших стихов! Эх ты, модница, злая молодость, : Над улыбкой - седая прядь! Это даже похоже на подлость - За полтинник седою стать! И еще: И какому кощунству в угоду, И кому это ставить в вину? Как нельзя вводить горе в моду, Так нельзя вводить седину. Написала моя землячка - Румянцева. Молодец, Майя! x x x Братцы проходчики дали всесоюзный рекорд. Бригадир - мой друг, вместе техникум кончали. Эх, Витька, Витька!.. Хоть на денек бы к тебе в забой... Наработался бы до чертиков, подышал бы шахтным воздухом, ей-богу, легче бы стало... Сны меня, друг, замучили... совсем изведут... Всю ночь застилают глаза копры, терриконы... x x x Сережка. Какая силища! Его буранами шатало От кроны до седых корней, А он стоял. Жег суховей, А он стоял. Мороза жало Зима вонзала до костей, А он стоял. Плетьми огней Сто молний по стволу хлестало, А он стоял. Стал только злей И выстоял. В Харьюзов. Умеют люди писать... x x x Жизнь дорога каждому человеку. Каким бы он ни был. Жизнь - постоянная надежда на лучшее. Одни подразумевают под этим лучшим материальное состояние, другие - моральное удовлетворение, третьи, и их большинство, и то и другое. Разнит людей вопрос, что в их деятельности первично - моральное удовлетворение или материальное состояние. И из этого вытекает: одни любят жить, другие - жизнь. Одни говорят: я дышу - значит, существую; другие: я приношу пользу людям - значит, живу. Но умирать не хочется любому из них. Первый надеется пожить, второй - испытать гордую радость от сознания, что он нужен людям. Третьего не дано. x x x 1 ноября. Последний месяц осени, а на дворе теплынь. Скоро праздник... Что подарить тебе, Танечка? - Подари мне город на широкой ладони степи! - Если б мог, подарил бы самую яркую звезду с неба. Ведь ты подарила мне жизнь! Свою и мою. - Нет. Любовь! - Это равносильно. x x x Горсовет обещает к Новому году выделить комнату. А чем до того времени топить эту халупу? По ночам становится прохладно. Сверчок в углу напоминает детство. У отца в деревенской избе такой же певун заливается трелями ночи на-кролет. Миллион лет прошло с тех пор. Порой кажется, какая-то волна выбросила нас на другую планету - планету боли и безысходного отчаянья. - Не сгущай краски, Сережа. - Рад бы... А куда спрячешься от солнца, людского смеха? Я ведь тоже человек.. x x x "Комсомольская правда" опубликовала письмо одного парня. Работать он не хочет, всех, кто трудится, презирает, любит красиво одеваться, танцульки, ресторан... Ну, и, как у нас водится, рядом печатают ответы ему! Воспитывают, стыдят! Черт побери, неужели то, что труд и жизнь - понятия неразделимые, одинаково необходимые человеку, как мозг и сердце, надо еще кому-то доказывать! Обезьяны знали это!.. Да этого выродка надо взять за шиворот и тряхнуть как следует. Говорят, что тот, кто долго живет далеко от родины, заболевает ностальгией. Что это за болезнь - не знаю. Но, наверное, что-то похожее на мучительную тоску по работе. Знал бы тот младенец, какая это жестокая пытка! x x x - Таня, не пытайся угадать мои мысли. - Я не угадываю, я знаю. - Ну и что? - Не принимай неудачу с письмом как поражение. И я уверена, что, будь твоя нога здоровой, ты бы научился писать. Но что делать?.. А я разве плохой секретарь? - Отличный. Но где мне взять уверенность, что я еще что-то могу? x x x Вчера мужчина спешил к автобусу. Запыхался, мокрый весь, на работу опаздывал. Подбежал, и... дверь закрылась, машина уехала. Как он, бедолага, ругался! Я стоял рядом и от зависти чуть не плакал. Я-то никуда уже не опаздываю, меня никто и нигде не ждет. 5 Город секли грозы. Поздние, ярые... Столбами вздымался песок в переулках и островками оседал на асфальт, грузный, недвижимый, пришпаренный косым дождем. Таня боялась грозы. Раскат грома наводил на нее панический страх. Она, как ребенок, забивалась в угол, укрывала голову, затыкала уши и дрожащим голосом спрашивала: "Сережа, кончилось?" Сергей не понимал ее страха. Более того - он неожиданно почувствовал, что во время грозы ему трудно сидеть на месте, его неудержимо тянет на улицу. Что-то созвучное своей душе, своим мыслям и чувствам находил он в диком неистовстве природы. Но что? Сергей и сам не мор понять. Может быть, ему хотелось вот так же буйно, свободно и широко излить свою душу, высказаться о чем-то сокровенном, что глубоко сидело в нем и настойчиво просилось наружу. Вспомнил Сергей свой давнишний разговор с Егорычем. "Трудно держать в себе все пережитое, перечувствованное, - говорил старик. - И даже будет такой момент, когда не высказаться, не поделиться с большим кругом людей своими думами станет невмоготу. Человека потянет к бумаге. Ты не исключай этой возможности, Сережа". "Соломинку подбрасывает Егорыч, - думал Сергей. - Заблуждается по своей доброте душевной. Кроме всего прочего, чего у меня нет, чтобы излить свою душу, нужны еще и способности. А их не приобретешь, с ними рождаются". После смерти Ларина Сергей несколько раз возвращался мысленно к тому разговору. Но дальше заключения о том, что из этой затеи ничего не выйдет, не шел. Однажды он вспомнил, как в школе, в порыве гнева за несправедливо (по его мнению) поставленную двойку, он тут же, на уроке, глотая слезы, сочинил стих. Стихотворение было длинным, злым и нескладным. На общешкольном собрании секретарь комсомольского бюро, девчушка с куцыми косичками, во всеуслышанье дала Сергееву творенью оценку и в качестве первого гонорара потребовала объявить поэту строгий выговор с занесением в личное дело. "У русских поэтов всегда были трудные судьбы!" - утешил себя Сергей. - Декабрист! - издевались над сгорающим от стыда поэтом хохотуньи из соседнего класса. Тернии оказались очень колкими, и школьник Сережка Петров, решив, что он родился не в тот век, прервал свой путь к вершинам Парнаса. Позднее, в армии, Сергей попробовал написать рассказ, В творческих муках дневальный по подразделению не заметил, как в казарму прокрался рассвет и вместе с ним сердитый старшина. Солдаты поспали две минуты сверх нормы, а рядовой Петров со всеми армейскими почестями отхватил два наряда вне очереди за грубейшее нарушение устава внутренней службы. В газете "Советский воин" вскоре появилась короткая заметка о воинах, поехавших после демобилизации на освоение целинных и залежных земель. С замершим от волнения сердцем солдат прочитал свою фамилию: "С. Петров, авиамеханик Н-ской части". - Я же целый рассказ написал! - удивился опомнившийся корреспондент. - Что они с ним сделали! Здесь же пятая часть от написанного! Но в душе был рад и этой части, гордился ею, а газету долго хранил в солдатском вещмешке. Дальнейшие попытки Сергея напечатать свои творения на страницах газет не имели успеха. Все его рассказы и очерки возвращались редакциями назад с односложными, обидными ответами: "Опубликовать не можем, советуем больше читать современных авторов, работать над языком..." И солдат читал, работал, но за перо больше не брался, твердо решив: способностей у него нет. Эти мысли, как тучки, робкие, неуверенные, медленно собирались в большую тучу. Туча не могла быть пленницей, ей становилось тесно, она рвалась на простор, на свободу. Ей не хватало молний. Егорыч не ошибся в прогнозе. Исподволь Сергей копил силы и жадно ждал грозу. Не осмыслив, не выплеснув наружу всего пережитого - жить стало невмоготу. ИЗ СЕМЕЙНОГО ДНЕВНИКА ПЕТРОВЫХ "...в глубоком понимании горя, душевного страдания, скорби таится огромная нравственная сила, помогающая лю-. дям мужественно переносить тяжкие удары судьбы". x x x Решено! Начинаю учить английский язык. Пригодится! x x x Сережа, по ночам читать вредно. Или тебе дня не хватает?. x x x Человеческая жизнь мизерно коротка для познания того, что человека интересует, В юности мы преступно небрежно тратили свое время. Что мы читали? Чем интересовались? Да и читали ли с должным вниманием? Сейчас перечитываю читаное, и в каждой строке открытие. x x x Мне все говорят, что я не изменилась, только в глазах какая-то озабоченность и усталость. Правда, Сереж? Ты об этом не говорил. x x x Помнишь песню: Глаза твои усталые Еще красивей кажутся. x x x Давай забудем и больше никогда не вспомним о вчерашнем. Без упреков, без оправданий... Ничего не было. Была водка. Ее больше не будет. И спасибо тому таксисту. x x x Пришел вызов на Харьковский протезный завод. Быть или не быть? x x x Харьков. Я взяла нашу тетрадь. Не обижайся, что без тебя продолжаю записи. Еще в Луганске я знала: если тебя положат в больницу, я одна домой не вернусь. Не могу. И напрасно уговариваешь. x x x Ты знаешь, Сергей, в своей любви к тебе я открыла что-то новое. Что это, не пойму. Но, наверное, подобное чувство испытывает мать, выстрадавшая свою любовь к ребенку. Не знаю, может быть, это не так, но я люблю тебя все сильней и сильней. Четверг. Волнения и боль прошедших операций делили пополам, так что же случилось - ты не хотел поделиться со мной этой, последней? Неужели сознание того, что вместе с тобой, за дверями операционной, переживает, волнуется близкий тебе человек, не придает сил? Как увидела тебя в бинтах, испугалась. Показалось, что мы в Донецке, а впереди вечность операций. Ты уже спишь, Сережа? Сейчас 23, а у вас в 22 отбой. Что тебе снится? Друзья? Шахта? Угадала? Послушай, я прочитаю тебе стихотворение Марины Цветаевой: Любовь - Ятаган? Огонь? Поскромнее, - куда как громко!. Боль, знакомая, как глазам - ладонь, Как губам - Имя собственного ребенка. Спокойной ночи, родной. x x x - Опять начала крутить волосы в колечки? - спросил ты у меня. Полгода не крутила, думала, забуду, так нет же, вспомнила. А почему, не знаю. x x x Вторник. Не ожидала, что протез будет таким примитивным. Тебе он тоже не нравится. В наш век и... такая стыка... Отчего это так? Где же высокий технический уреввиь, кибернетика, электроника? Крикунов и хвастунов у нас много. Сделают электронную букашку - шуму... на всю вселенную... А вот останется без рук такой букашечник, всучат ему допотопный костыль... Тогда бы, наверное, призадумался, что человек - это звучит гордо. x x x Луганск. Протезы - это не массовое производство, дохода они не дают, затраты на их изготовление большие. Так кому они нужны! Инвалиды как-нибудь перебьются с первобыт-ными костылями. Потерпевший кораблекрушение увидел спасательное судно, но оно прошло мимо. Что он чувствует в этот момент? Наверное, ему хочется превратиться в чайку! Ну почему нет на свете волшебства! Неужели нет надежды на протез? x x x - Сережа, не верю! Я понимаю тебя. Нам трудно сейчас. Но тем крепче должны быть наши нервы, тем настойчивей должны мы быть. Надо искать. И без паники. Помнишь у Горького? Одни упали на дно лодки, испугались и погибли. Другие наперекор всему боролись и победили! x x x - Ты права. Выше голову, черт возьми! Когда задыхался в бреду, было не легче. Выжил же... x x x - У тебя опять в кровь растерта спина проклятыми ремнями протеаа. Мне страшно смотреть на протез, он весь в крови. Сколько же это может продолжаться? - Пака не научусь писать. - А если это физически невозможно? x x x Врач запретил пользоваться протезом. Лечат растертую спину и плечи. Кажется, его и незачем больше надевать. Разве только для того, чтобы не болтался пустым рукав. Кому нужны были эти поездки, волнения, операция, ожидания, надежда? Никому. Снег выпал ночью. Сначала он шел вперемешку с дождем, но к утру зима одолела осень. Большие мохнатые хлопья повалили, как пух из распоротой перины, и за несколько минут одели город во все белое. Ударил мороз, подул северный ветер, и завыла зима снежной круговертью. Так уж устроен мир - с переменами в природе человек всегда ждет каких-то изменений в своей жизни. Ждал их и Сергей. Но... по-прежнему длинно и однообразно тянулись дни, серые, скучные, с утра до ночи заполненные бесплодными попытками овладеть протезом, вырваться из опостылевшей беспомощности. Первая задача - сжиться с протезом - Сергею удалась довольно быстро. Превозмогая боль и неловкость, он трое суток не снимал его с плеч. Измученный днем, Сергей заставлял себя и на ночь ложиться в постель с протезом. Сон походил на пытку. Металлические части давили в бок, ремни врезались в тело, плечи нестерпимо горели, протез превращался в чудовищный капкан. Лишь на четвертый день Сергей почувствовал облегчение. "Сжился! - победно мелькнула мысль, и сразу стало легче на душе. - Теперь за карандаш! Писать! Если научусь, то буду готовиться в институт!" Но шли дни, недели, спина и плечи Сергея превратились в сплошную кровоточащую рану, а успехов не было. И чем больше прилагал он усилий, чтобы научиться писать, тем менее оставалось надежд на это. В короткие минуты передышки, прижимая к щеке холодные, мертвые пальцы, Сергей, словно живых, просил их: "Ну не упрямьтесь, пожалуйста... Почему вы не хотите помочь мне? Вы же теперь мои, мои, мои... Я приучил себя к вам, мне это дорого стоило! Так неужели все напрасно?" Помогая ртом, ногами зажимал черными негнущимися пальцами карандаш и продолжал бесплодные попытки написать хотя бы одну аршинную букву. Но и это не удавалось. И когда подступало отчаяние, Сергей сбрасывал протез на пол и бил его, бил до изнеможения, до кровавых ссадин на собственных ногах. И вновь казалось, что жизнь кончилась. ИЗ СЕМЕЙНОГО ДНЕВНИКА ПЕТРОВЫХ В дневнике пропущено несколько чистых листов. Дальнейшие записи сделаны карандашом, большими печатными буквами, неуклюже разбегающимися в разные стороны. 17 марта. Ура, Таня! Пишу! Сам! Сам! Сам! Пишу! x x x Два часа ночи. Утром ты проверишь мою писанину. Не ставь, пожалуйста, двойку. Ты и так их сыпала как из рога изобилия за те мои палочки и крючочки, что я терпеливо выводил, как заправский первоклассник. Поставь мне пятерку, мой строгий учитель! Я очень хочу получить ее. Ты никак не хочешь понять, что даже самый плохой первоклассник выводит свои палочки рукой, а я зубами. x x x Я плачу от радости. Те двойки, что я ставила за написан ные тобой палочки и крючочки по программе первого класса которые ты писал, сгрызая карандаши, стоят четырех пятерок, вместе взятых. Ведь нельзя же измерить обычными оценками твой титанический труд, твое упорство и настойчивость Буквы Ж, Щ, Ф потренируйся писать. Задание: по двести строчек каждую x x x 20 марта. Месяца через два буду писать вполне прилично. Только бы не болели глаза и челюсть. Интересно, каким будет почерк? Встретил вчера в городе Борю Кулакова. Армейский друг! Женат. Растет дочь. А сам нисколько не изменился. Вспомнили солдатское житье-бытье. Никогда не подумал бы, что Борис такой тактичный парень. Наверно, чтобы не бередить мне душу, так и не спросил, как все случилось. Дал адрес и сказал: "Если нужна будет моя помощь, не стесняйся, зови". А живет-то он в Казани. К нам попал случайно, в командировку. Зови... Нет, Боря, не позову. Не тот я уже, твой бывший комсорг. Людей стесняться стал. Надломилось что-то во мне. А что, сам не пойму. x x x Самое трудное - это сознание собственной ненужности. Потерять руки, перенести все кошмары операций - еще не самое страшное. Остаться за бортом жизни в расцвете сил, почувствовать свою ненужность обществу - вот самое жестокое испытание, которое может выпасть на долю человека. Из письма друзей: ..а еще сообщаем тебе - наша бригада коммунистического труда каждую смену дает одну норму сверх плана. Нас девять, а в наших сердцах ты десятый. Так что не погасла твоя шахтерская лампочка! Все мы здесь очень жалеем, что ты не вернулся жить в поселок. Его теперь не узнать. Летом утопает в зелени. Очень пригодился твой совет о саженцах. Шесть тысяч корней пересадили с той балки. Еще раз напоминаем: пожелай - и мы мигом перевезем вас сюда. Квартира будет - какую пожелаешь. x x x Может быть, то была ошибка. Может, правы Николай и Рафик? Нет, нет, нет... Раненый всегда производит гнетущее впечатление на тех, кто идет в бой. x x x 27 марта. Что заставило меня побежать отключать тран-сформатор? Я же знал - это опасно. Черт знает что... И ни о чем я не думал, когда бежал. Просто мельтешили перед глазами лица ребят, что были там, в лаве... x x x В чем смысл жизни? Сколько копий поломано на этом вопросе! Смешно, как вспомню сейчас те дискуссии! О каком смысле может идти речь, если во главу угла не ставить труд. Будничный, повседневный, честный труд. Отбери у человека возможность трудиться - и все блага жизни теряют смысл. x x x 30 марта. Московский журнал "В мире книг" предлагает своим читателям поделиться мыслями о личных библиотеках. Не попробовать ли? Опыт у меня невелик да и библиотека не солидна, но ведь есть люди, у которых и этого нет. x x x Я никогда не вижу себя во сне без рук. Всегда снится, что у меня чего-то не