можно наблюдать на истории английского языка в самой Англии и за океаном, в Америке. Первые поселенцы из Англии стали прибывать в Новый Свет почти в то самое время, когда жил и творил великий английский драматург Шекспир. С тех пор прошло примерно четыре столетия. За этот недолгий срок язык англичан, оставшихся "у себя дома", изменился довольно сильно. Современным британцам читать Шекспира не очень легко, как нам нелегко читать произведения, написанные в дни Державина и Ломоносова. Изменился и английский язык в Америке. Молодой американец тоже не все и не совсем понимает в драмах Шекспира. Но вот вопрос: в одном ли направлении изменились обе ветви одного английского языка -- европейская и заокеанская? Нет, не в одном. И лучшим доказательством этого является то, что в произведениях Шекспира нынешних юных американцев и англичан затрудняют одни и те же места текста. Те и другие не могут понять в них одного и того же. А вот, читая современных авторов, житель Нью-Йорка ломает голову как раз над тем в английской книге, что легко понимает лондонец. Наоборот, англичанин, взяв в руки американский текст, не поймет в нем именно тех слов, которые совершенно ясны обитателю Чикаго или Бостона. При этом надо оговориться: разница между английской и американской речью очень невелика. В наши дни между людьми, даже живущими за тысячи километров друг от друга, связь не порывается. Между Англией и Америкой все время работает почта, телеграф. Английские газеты приходят в Штаты; в тамошних школах преподают английский язык. В свою очередь, американские капиталисты забрасывают старую Англию своими книгами, кинофильмами; гю радио и любыми другими способами они стремятся убедить англичан в превосходстве своей американской "культуры". Происходит непрерывный языковой обмен. И все-таки некоторые различия образуются. Мы можем говорить хотя, конечно, не о новом американском языке, но, во всяком случае, о новом диалекте английского языка, родившемся за океаном. * ----- * Недаром мистер Филип в пьесе Э. Хемингуэя "Пятая колонна" говорит о себе: "Я могу говорить и по-английски и по-американски..." (Э. Хемингуэй. Избр. произв., М., Гослитиздат, 1959, т. II, стр. 505.) ----- Так представьте же себе, насколько быстрее, глубже и бесповоротнее расходились между собою языки тысячелетия назад. Ведь тогда стоило народу или племени разделиться на части, а этим частям разбрестись в стороны, как связь между ними прекращалась полностью и навсегда. А бывало так? Сплошь и рядом. Вот какую картину рисует нам Фридрих Энгельс в своей книге "Происхождение семьи, частной собственности и государства". В древности человеческие племена постоянно распадались на части. Как только племя разрасталось, оно уже не могло кормиться на своей земле. Приходилось расселяться в разные стороны в поисках мест, богатых добычей или плодами земными. Часть племени оставалась на месте, другие уходили далеко по тогдашнему дикому миру, за глубокие реки, за синие моря, за темные леса и высокие горы, как в старых сказках. И обычно связь между родичами сразу же терялась, -- ведь тогда не было ни железных дорог, ни радио, ни почты. Придя на новые места, части одного большого племени становились самостоятельными, хотя и родственными между собою по происхождению, "по крови", племенами. Вместе с этим распадался и язык большого племени. Пока оно жило вместе, все его люди говорили примерно одинаково. Но, разделившись, отсеченные друг от друга морскими заливами, непроходимыми пустынями или лесными дебрями, его потомки, обитая в разных местах и в различных условиях, невольно начинали забывать все больше старых дедовских слов и правил своего языка, придумывать все больше новых, нужных на новом месте. Мало-помалу язык каждой отделившейся части становился особым наречием, или, как говорят ученые, диалектом прежнего языка, сохраняя, впрочем, кое-какие его черты, но и приобретая различные отличия от него. Наконец наступило время, когда этих отличий могло накопиться так много, что диалект превращался в новый "язык". Доходило подчас до того, что он становился совершенно непонятным для тех, кто говорил еще на языке дедов или на втором диалекте этого же языка, прошедшем иные изменения в других, далеких местах. Однако где-то в своей глубине он все еще сохранял, может быть, незаметные человеку неосведомленному, но доступные ученому-лингвисту, следы своего происхождения, черты сходства с языком предков. Этот процесс Энгельс назвал "образованием новых племен и диалектов путем разделения". Получающиеся таким образом племена он именует "кровно-родственными" племенами, а языки этих племен -- языками родственными. Так обстояло дело в глубокой древности, во времена, когда наши предки жили еще в родовом обществе. События протекали так не только в индейской Америке, но повсюду, где царствовал родовой строй. Значит, эту эпоху пережили и наши предки-европейцы, -- пережили именно в те дни, когда складывались зачатки наших современных языков. Затем дела пошли уже по гораздо более сложным путям. Там, где когда-то бродили небольшие племена людей, образовались мощные и огромные государства. Иные из них включили в свои границы много малых племен. Другие возникали рядом с землями, где такие племена еще продолжали жить своей прежней жизнью. Так, древний рабовладельческий Рим поглотил немало еще более древних народов -- этрусков, латинов, вольсков и других, а потом много столетий существовал рядом с жившими еще родовым обществом галлами, германцами, славянами. Языки при этом новом положении начали испытывать уже иные судьбы. Случалось иногда, что маленький народец, войдя в состав могучего государства, отказывался от своего языка и переходил на язык победителя. Культурно сильное государство, воюя, торгуя, соприкасаясь со своими слабыми, но гордыми соседями -- варварами, незаметно навязывало им свои обычаи, законы, свою культуру, а порой и язык. Теперь уже стало труднее считать, что на родственных между собою языках всегда говорят только кровно-родственные племена. Этруски ничего общего по крови не имели с латинянами, а перешли на их язык, забыв свой. Галлы, обитатели нынешней Франции, много веков говорили на своем, галльском языке; он был родствен языкам тех кельтских племен, с которыми галлы состояли в кровном родстве. Но потом этот язык был вытеснен языком Рима -- латынью, и теперь потомки древних кельтов-галлов, французы, говорят на языке, родственном вовсе не кельтским языкам (ирландскому или шотландскому), а итальянскому, испанскому, румынскому, то есть языкам романского (римского) происхождения. Время шло, человечество переходило от ступени к ступени своей истории. Племена вырастали в народности, народности складывались в нации, образованные уже не обязательно из кровно-родственных между собою людей. Это очень осложняло взаимоотношения и между самими людьми разного происхождения и, тем более, между их языками. Но все-таки некоторые общие черты, которые когда-то принадлежали языкам народов и племен на основании их прямого родства между собою, выживали и даже дожили до настоящего времени. Теперь они продолжают объединять языки в "семьи", хотя между нациями, говорящими на этих языках, никакого племенного, кровного родства нет и быть не может. Возьмем в пример русский язык, великий язык великой русской нации. Мы знаем, что нация эта сложилась, кроме славянских племен, еще из многих народностей совсем другого, вовсе не славянского происхождения. О некоторых мы уже почти ничего не знаем. Кто такие были, по-вашему, "чудь", "меря", "вепсы", "берендеи" или "торкш"? А ведь они жили когда-то бок о бок с нашими предками. Потом многие из них влились в русскую нацию, но говорит-то эта многосоставная нация на едином русском, а не каком-нибудь составном языке. Что же, может быть, и он точно так же сложился из множества различных, неродственных между собою языков -- "чудского", "венского" и других? Ничего подобного: сколько бы различные языки ни сталкивались и ни скрещивались друг с другом, никогда не случается так, чтобы из двух встретившихся языков родился какой-то третий. Обязательно один из них окажется победителем, а другой прекратит свое существование. Победивший же язык, даже приняв в себя кое-какие черты побежденного, останется сам собой и будет развиваться дальше по своим законам. На протяжении всей своей истории русский язык, который был когда-то языком одного из восточно-славянских народов, многократно сталкивался с другими, родственными и неродственными языками. Но всегда именно он выходил из этих столкновений победителем. Он, оставаясь самим собою, стал языком русской народности, а затем и языком русской нации. И эта нация, сложившаяся из миллионов людей совершенно разного происхождения, разной крови, говорит на русском языке, на том самом, на котором говорили некогда древние русы, славянское племя, кровно родственное другим славянским же племенам. * ----- * Незачем разъяснять тут, что этот русский язык, оставшись до наших дней "тем же самым", далеко не остался "таким же самым". Он изменился очень сильно, настолько, что мы теперь с трудом понимаем древние письменные памятники. Но все же и там и здесь перед нами один язык -- русский. ----- Вот почему наш язык оказывается и сейчас языком, родственным польскому, чешскому, болгарскому, хотя ни поляки, ни чехи, ни болгары не живут в пределах нашей страны и не принимали непосредственного участия в формировании русской нации. В то же время он продолжает оставаться языком очень далеким, ничуть не родственным языкам тех же ижорцев (ингеров), карелов или касимовских татар, хотя многие из этих народов и стали составными элементами нации русской. Говоря о родстве языков, мы всегда принимаем в расчет не племенной состав говорящих на них сегодня людей, а их далекое -- иногда очень далекое! -- происхождение. Спрашивается: а стоит ли заниматься языковеду такими глубинами истории? Чему это может послужить? Очень стоит. Возьмем в пример соседнюю нам Народную Республику Румынию. Румыны живут среди славянских народов (только с запада с ними соседствуют венгры, происхождение которых весьма сложно). А говорят румыны на языке, весьма отличном и от славянских и от угорского (венгерского) языков. Этот язык настолько своеобразен, что даже заподозрить его родство с соседями невозможно. Языковеды установили, что румынский язык родствен итальянскому, французскому, испанскому и древнеримскому (романским) языкам; ведь даже само название "Румыния" ("Rmania" по-румынски) происходит от того же корня, что и слово "Рома" -- "Рим" (по-латыни). И если бы даже мы ничего не знали об истории румынского народа, мы должны были бы предположить, что когда-то он испытал на себе сильное воздействие одного из народов романской языковой семьи. Так оно и было. В свое время на берега Дуная прибыли римские (то есть "романские") переселенцы и основали здесь свою колонию. До нас об этом дошли точные исторические свидетельства. Но если бы их, по случайности, не оказалось, языковеды, без помощи историков изучая румынский язык, уже заподозрили бы нечто подобное и натолкнули бы остальных ученых на догадки и розыски в этом направлении. Именно так случилось за последние полвека с давно вымершим малоазиатским, народом -- хеттами. Хетты оставили по себе много различных памятников культуры: статуй, развалин и надписей на неизвестном нам и непонятном языке. Пока эти надписи оставались не разобранными, ученые считали хеттов единым народом, близко родственным соседним с ними ассирийцам и вавилонянам, то есть народом семитического племени. Но вот произошло событие поистине удивительное. Чешский ученый Беджих Грозный, крупнейший знаток семитических языков древнего Востока, заинтересовался хеттами. Судя по всему, хетты действительно были семитами: оставленные ими памятники написаны клинописью, похожей на письмена старых любимцев Грозного, ассириян и вавилонян. Семитолог Грозный рассчитывал изучить еще одно семитское племя древности. Тайна долго не давалась в руки, и внезапное ее решение грянуло, как громовой удар. При помощи непередаваемо трудных и остроумных приемов Грозному удалось, прочесть первую фразу на хеттском языке. Она звучала так: "Ну ан эсатэни уатаран экутэни:..." Первое слово этой фразы "ну" казалось понятным: Писавший передал его иероглифом, который у всех народов, пользовавшихся вавилонской клинописью, означал одно -- "хлеб". Все предложение поэтому приобрело в глазах Грозного характер стихотворной пословицы или изречения, чего-то вроде нашего русского "Хлеб-соль ешь, правду режь!" Так оно звучало. Но что значило? Вся беда была в том, что остальные его члены ничем и никак не напоминали никаких восточных, семитических слов и корней. Подобно самому увлекательному роману звучит рассказ Грозного о том, как к нему пришла победа. Часами, сутками, неделями, ничего еще не понимая, вглядывался он в узоры таинственных письмен, в загадочные строки их расшифровки... Ничего! И вдруг... И вдруг в голову ему пришла мысль, которой он сам испугался, до того она была неожиданной и нелепой. Да, слово "уатаран" ничем не похоже на слова семитических языков. Но зато оно до странности напоминает слова совсем другого мира, слова народов Европы, наши слова. В греческом языке есть, например, слово "юдор"; оно означает "вода". В немецком "вода" называется "вассер"; по-английски она же будет "уотэ" (слово это пишется как "уатер", а "уатер" и "уата-.ран" -- это ведь почти то же самое). И по-русски вода -- "вода", и по-древнеиндийски ее называли "уда(х)"... Так, может быть... То, что казалось сначала бредом возбужденного воображения, подтвердили другие слова фразы. Слово "эсатэни" оказалось родственным немецкому "эссен" (essen) и русскому "есть" (питаться). Для слова "эку-тени" (пить) нашлись сходные слова в греческом языке. Все загадочное хеттское изречение вдруг стало ясным, точно его просветили рентгеновскими лучами: "Ну ан эсатэни уатаран экутэни" - "Хлеб будете есть, воду [будете] пить." В древности такое предложение звучало не так, как наша угроза: "Я посажу вас на хлеб и на воду!" Оно выглядело скорее как щедрое обещание, как милость повелителя: "Я вам обеспечу пищу и питье, хлеб и воду, эти высшие блага жизни!" Хорошо, конечно, что еще раз человеку удалось прочесть нечто написанное неведомыми знаками на неизвестном языке. Но еще большим чудом показалось другое: эти знаки заговорили не на восточном, не на семитском, нет, -- на индоевропейском и до того совершенно неведомом языке. Хетты, жившие в Малой Азии, по своей речи оказались близкими родичами нам. Со дня этого удивительного открытия прошло уже почти полвека. За это время создалась целая новая наука -- хеттоведение. Было обнаружено: в хеттском государстве жили бок о бок народы различного происхождения, говорившие на самых разных языках и на семитских и на близких к языкам кавказских народов. Но хетты-неситы, оставившие нам иероглифические памятники, были самыми настоящими индоевропейцами. Сейчас ученые спорят уже не об их языке и даже не об 'их племенной принадлежности. Ученых сейчас волнуют вопросы другого порядка: как, через Балканы или через Кавказ, хетты прошли в Малую Азию? Какую они историю прожили, как была устроена их жизнь, их общество? До сих пор крупицы сведений об этом удавалось выуживать только из египетских папирусов; они были отрывочными и неполными. Теперь мы слышим голос самих хеттов: племя, жившее тысячелетия назад, властно требует от нас: "Пересмотрите историю древности! Внесите в нее важные поправки! Мы воскресли для того, чтобы полным голосом рассказать вам о безмерно далеком прошлом". А о языке хеттов спорить действительно уже нечего. ; Взгляните на следующую страницу, -- вы сами увидите, как близки многие хеттские слова к словам других языков индоевропейского корня, как много между ними общего, как спрягается в разных языках глагол "быть" в настоящем времени или какая разительная близость существует между многими другими словами хеттского и остальных индоевропейских языков. Такова великая сила науки, таково вызывающее преклонение могущество человеческого разума. Может показаться, что ему доступно все, что для него нет никаких непреодолимых препятствий. Но так ли это? 1-е л. 2-е 3-е 1-е 2-е 3-е ед. ч. мн. ч Древнеиндийский (санскрит) асии аси асти асму астху асти Русский есмь еси есть есмы есте суть Латынь сум эс эст сумус эстис суит Греческий эйми эйс эсти эсмен эсте эйси Германский (древний) им ис ист зийум зийут зинд Хеттский эшми эшти ашанци ----- Санскритский Русский Литовский Латынь Греческий Хеттский Германский Глаголы адми ем едми эдо эдомей этми эссен асми есмь езу сум эйми эшми им 3-е л.ед.ч.: есть эст эсти ист Существительные уда(х) вода ванду унда (х)юдор уатар вассер (волна) набхас небо добезис нэбула нефос непис небель (облако) (облако)(туча) (туман) хрд сердце ширдис кор кардиа кард хайрто (кордис) (херц) Прилагательные навас новый науяс новус нэос нэуа ной (письм.: нэу) Пока речь идет о языках народов-соседей, живущих рядом и в одно время, имеющих общее историческое прошлое, а главное -- разделившихся лишь сравнительно недавно, нашим ученым без особого труда удается проследить родство между ними. То, что украинский и русский "языки -- братья", ясно не только языковеду: сходство между ними бросается в глаза, подтверждается и объясняется хорошо нам знакомой историей обоих народов. Не так уж трудно представить себе и состав того языка-основы, из которого они оба когда-то выделились. То же можно сказать о несколько ранее, чем славянские, разошедшейся группе романских языков. Современный французский, испанский, румынский и другие родственные языки выросли и развились из латыни древнего мира. Казалось бы, не может даже возникнуть сомнения насчет возможности восстановить их язык-основу: латынь и сейчас изучают в школах, на ней можно писать, существует обильная литература на латинском языке... Хитрость, однако, в том, что романские языки родились не из этой, звенящей, как медь, латыни классических писателей и ораторов, Овидия и Сенеки, Цицерона и Ювенала. Их породил совсем другой язык, тот, на котором в древнем Риме разговаривали между собою простолюдины и рабы. Он был и оставался устным, презираемым писателями языком. На нем не записывали речей, не сочиняли славных поэм, не высекали триумфальных надписей. От него почти не сохранилось ни памятников, ни описаний. Мы его слабо знаем. Удивляться тут особенно нечему: много ли мы с вами знаем о народном устном языке, которым говорили московские стрельцы или тверские плотники в конце XVII века? Поэтому для романских языков их источник, язык-основу, нельзя просто "вычитать из книг". Его приходится "восстанавливать" по тому, как отдельные его черты отразились в современных нам языках-потомках. Надо признать, что языковеды-романисты научились решать связанные с этим задачи совсем неплохо. Приведу только один пример. Во всех древнеримских книгах груша, плод грушевого дерева, именуется "пйрум" (pirum), а само это дерево -- "пйрус" (pirus). Никаких, казалось бы, колебаний: по латыни груша -- "пйрум"; это обозначено во всех словарях. Беда одна: названия этого же плода в современных романских языках свидетельствуют о другом. Все они -- испано-итальянское "пера" (рега), румынские "пара" (para), "перо", французское "пуар" (на письме -- pire) -- могли произойти не от "пйрум" и не от "гтйрус", а только от римского слова "пира": в этом убеждает нас закон звуковых соответствий. А такого слова мы ни у Вергилия, ни у Лукреция Кара, ни в других источниках не встречаем. Что же, оно -- было или не было? "Нет, было!" -в один голос как бы утверждают все памятники, римской литературы. "Должно было быть, а значит, -- было! -- сказали языковеды, работавшие сравнительным методом над романскими языками. -- Было, если только наш метод правильный!" После того как возникло это сомнение, протекло немного лет, И вот археологи извлекли из земли каменную плиту, по какой-то причине надписанную не на "благородной" латыни классиков, а на "вульгарном", то есть народном, языке плебеев. В этой надписи упоминалась груша, плод грушевого дерева; ее имя было передано как "пира" (pira). Разве это не удивительно? Когда-то в науке произошло великое событие: планета Нептун была открыта не астрономом через подзорную трубу, а математиком, при помощи сложных вычислений. Математик Леверье указал астрономам, где им надо искать доныне неизвестную планету, и едва они направили свои телескопы в тот пункт неба, который он наметил, им в глаза засияла пойманная на кончик ученого пера, никогда перед тем не виданная планета. Это была небывалая, незабываемая победа разума. Но в своем роде история со словом "пира" стоит, если хотите, истории Нептуна Леверье. Узнав обо всем этом, иной читатель окончательно решит: прекрасно! Все в языкознании уже сделано, и теперь ученым остается одно: по точно выработанным, законам "восстанавливать" все дальше и дальше в глубь веков древние слова и сами языки. Но в действительности дело обстоит далеко не так просто. Середина XIX столетия. Только что, почти вчера, люди поняли, что языки мира делятся на замкнутые группы-семьи, что внутри каждой семьи между ними существует тесная связь по происхождению. Сходство между двумя или несколькими языками объясняется именно этим родством; объясняется им и, с другой стороны, свидетельствует о нем. Это сходство приходится искать между словами, между частями слов, между самими их звуками. Обнаружилось то, чего до тех пор не подозревали: русский язык оказался похожим кое в чем на языки Индии, на таинственный и "священный" санскрит. Значит, между ними есть родство. В родственной связи друг с другом оказались и другие европейские языки -- русский и латинский, литовский и германские. Наше слово "дом" не случайно созвучно древнеримскому "домус", тоже означающему "дом". Русское "овца" не по капризу случая совпадает с латинским "овис", с литовским "авис" и даже с испанским "овеха", -- это слова-родичи: все они означают "овцу". Словом, то, что раньше представлялось разделенным и почти неподвижным, те языки мира, которые, казалось, росли по лицу вселенной, как травы на лугу, рядом, но независимо друг от друга, -- все это стало теперь походить на ветви огромного дерева, связанные где-то между собою. Заметней всего, разумеется, был как бы ряд небольших деревцев или кустиков: пышный славянский куст-семья, широкая крона языков романских, узловатый дубок германской группы... Потом за этим начало нащупываться что-то еще более нежданное: видимо, и все то, что первоначально представлялось "отдельными деревьями", на деле лишь ветви скрытого в глубине веков ствола, имя которому "индоевропейский общий праязык". Может быть, лишь его отпрысками-сучками являются и наши европейские языки и оказавшиеся с ними в родстве языки древнего и нового Востока, от зендского до таджикского, от армянского на западе до бенгальского на востоке. Может статься, именно на нем говорили некогда предки всех этих разновидных и разноликих народов. Мы его не знаем. Его давным-давно нет в мире. Он бесследно угас. Бесследно? Нет, не бесследно! Им оставлены в мире многочисленные потомки, и по тем древним чертам, которые они в себе хранят, по тому, что между ними всеми есть общего, мы можем так же точно восстановить речь самых далеких праотцев, как восстановили лингвисты латинское слово "пира" по словам "пера, цара, пуар", живущим в современных нам романских языках. Не так ли? Осознав эту возможность, ученые всего мира были даже как бы несколько подавлены ею. Ведь если бы такая работа удалась для индоевропейского языка-основы -- "праязыка", как в те времена говорили, так почему же останавливаться на этом? Можно проделать то же с семьями языков семитических и хамитских, тюркских и угро-финских. Тогда вместо нынешней пестроты и неразберихи перед нами возникло бы пять, шесть, десять ныне неведомых первобытных языков, на которых когда-то, тысячи и тысячи лет назад, говорили люди всего мира. Узнать их, научиться понимать их значило бы в большей степени вскрыть и воссоздать жизнь и культуру того времени. Если римский простолюдин знал слово "пира", нельзя сомневаться, что и самый плод "груша" был известен ему. Римляне, несомненно, ели эти самые ""пиры": язык свидетельствует о том. Точно так же, если в праиндоевропейском языке мы найдем названия для злаков, таких, как рожь, овес, ячмень, мы получим в свои руки первые сведения о тогдашнем земледелии. Если будет доказано, что тогда звучали глаголы вроде "пахать", "ткать", "прясть", существовали названия животных -- "лошади", "коровы", "козы", "овцы", -- мы узнаем по ним о хозяйстве древности, а по другим словам -- о политическом устройстве того времени... кто знает, о чем еще? Шутка сказать: изучить язык эпохи, от которой не осталось в мире ровно ничего! Все это потрясло языковедов всего мира. Лучшие умы "для начала" ринулись на работу по "восстановлению" индоевропейского праязыка, а там, возможно, и еще более удивительного чуда -- всеобщего прапра-языка всех народов земли, первого, который узнали люди... К чему же привела эта титаническая работа? ОВЦА И ЛОШАДИ Как вам понравится такая басенка, точнее, такой нравоучительный рассказик в восемь строк? "Стриженая овца увидела лошадей, везущих тяжело груженный воз, И сказала: "Сердце сжимается, когда я вижу Людей, погоняющих лошадь!" Но лошади ответили: "Сердце сжимается, когда видишь, что люди Сделали теплую одежду из шерсти овец, А овцы ходят остриженными! Овцам приходится труднее, чем лошадям". Услышав это, овца отправилась в поле..." Ну, какова басня? "Она ничем не примечательна!" -- скажете вы. И ошибетесь. Басню эту написал в 1868 году знаменитый лингвист Август Шлейхер; написал на индоевропейском праязыке, на языке, которого никогда не слышал никто, от которого до нас не дошло ни единого звука, на языке, которого, очень может быть, вообще никогда не было. Потому что никто не может сказать: таким ли он был, каким его "восстановил" Шлейхер и его единомышленники. Так вот. Допуская некоторое преувеличение, я бы, пожалуй, мог заявить, что только что прочитанная вами басня и есть единственный вещественный результат труда нескольких поколений языковедов, посвятивших свои силы восстановлению праязыка. Нельзя, конечно, утверждать, будто их работа оказалась совершенно бесцельной и бесплодной. Вернее будет признать, что она принесла огромную пользу науке. Она привела ко множеству замечательных открытий в самых различных и очень важных областях языкознания. Но основная задача, которую ученые XIX века ставили перед собой, -- само воссоздание древнего языка-основы -- оказалась решительно невыполнимой. И сегодня мы имеем перед собой лишь груду весьма сомнительных предположений, более или менее остроумных гипотез и догадок, а никак не восстановленный на пустом месте подлинный язык. Многим придет в голову вопрос: но почему же так случилось? Вряд ли я мог бы познакомить вас сейчас с самыми важными и глубокими причинами неудачи: для этого мы с вами слишком еще недалеко ушли в языковедных науках. Но кое о чем я попробую вам рассказать. Восстанавливая слова или грамматику языка-основы для любой современной языковой семьи, допустим для романской или славянской, лингвистам приходится думать о временах, отстоящих от нас самое большее на полторы или две тысячи лет: на "вульгарной латыни" говорили римляне времен Траяиа или Теодориха; общеславянский язык жил, вероятно, около середины первого тысячелетия нашей эры или несколько ранее. Но ведь рядом с Римской империей существовали тогда другие страны, хорошо известные нам; на латинском языке тех времен существует дошедшая до нас довольно богатая литература. В самые книги тогдашних писателей, написанные на "классической латыни", латынь народа проникала то в виде насмешливых цитат, приводимых авторами-аристократами, то в виде ошибок и описок, нечаянно вносимых авторами-плебеями. Тут благодаря этому сохранялось невольно случайное словцо, там -- даже целая фраза... В то же время мы отлично представляем себе в общем тогдашний мир и его жизнь. Мы достаточно знаем, сколько и каких языков в те времена существовало, в каких областях Европы они были распространены, с кем именно соседствовали, на кого могли влиять... Все это помогает нам твердо и уверенно принимать или отвергать почти любой домысел языковедов, проверять данными истории самих народов каждое их предположение о жизни языка. Что же до общеиндоевропейского языка-основы, если он и существовал в действительности, то не менее как несколько тысяч лет назад. Что мы знаем, что можем мы сказать об этом чудовищно удаленном от нас времени? Ничего или почти ничего! Нам не известны ни точные места расселения многих тогдашних народов, ни число языков, на которых они говорили. Мы не представляем себе, на сколько и каких именно ветвей мог разбиться общий язык, с кем и с чем соприкоснулись отделившиеся от него начальные диалекты. От всего этого не осталось ни книг, которые мы могли бы расшифровать, ни надписей, ни каких-либо других членораздельных: свидетельств. И поэтому каждое суждение о такой глубокой древности может либо случайно оправдаться, либо -- чаще -- превратиться в подлинное "гадание на кофейной гуще"; может подтвердиться когда-нибудь или остаться навеки замысловатой фантазией. Приведу и тут только один пример. Среди индоевропейских языков ученые XIX века давно наметили две резко различные по их особенностям группы: западную и восточную. Они отличались множеством ясных, связанных между собою черт и особенностей. Но наиболее характерным казалось вот что: у всех западных народов числительное "100" обозначалось словами, начинающимися со звука "к", в той или иной степени похожими на то древнелатинское "кентум" (centum, сто), которое позднее стало произноситься как "центум" (сравни такие слова, как "процент" -- 1/100, как "центурион" -- сотник в римских войсках и пр.). У народов же восточной группы то же числительное звучало сходно с индийским словом "сатам" (тожэ означающим "сто"). Легко понять, что, скажем, французский язык, где "100" звучит как "сан" (причем слово это пишется: "cent"), принадлежит к группе западной, а русский ("сто", "сотня") -- к восточной. Лингвисты условились так и называть эти группы: "группа сатам" и "группа кентум". Казалось, это деление твердо и бесспорно; ничто не должно было поколебать его. И вдруг, уже в XX веке, в Китае были найдены древние рукописи, принадлежавшие до того неизвестному тохарскому языку. Когда их прочли, увидели: язык этот относится к языкам индоевропейским. Это было любопытно, но не так уж поразительно. Поразительным оказалось другое: он принадлежал к типичным языкам "кентум", к западным языкам,* хотя местообитание народа, говорившего на нем, лежало далеко на востоке, на самой восточной окраине индоевропейского мира. Ему полагалось быть языком "сатам", а он... ----- * Впрочем, не все ученые согласны с этим. ----- Открытие тохарского языка очень разочаровало многих "компаративистов", то есть лингвистов -- сторонников сравнительного языкознания, особенно тех, которые все еще стремились добраться до тайн "праязыка". Один лишний язык -- и сразу разрушилось так много твердо сложившихся выводов и объяснений! А кто скажет, сколько таких открытий принесет нам будущее? А кто поручится, что не существует десяти или пяти языков, исчезнувших навеки, о которых мы уже никогда ничего не узнаем? Между тем они были, жили, воздействовали на своих соседей, и, не зная их, нечего и думать о том, чтобы точно воспроизвести картину языкового состояния людей в таком далеком прошлом. Так выяснился основной недостаток сравнительного метода в языкознании -- его приблизительность, его неточность. Он является прекрасным помощником, пока его показания можно проверять данными со стороны -- сведениями из истории, из археологии древних народов. Но едва граница такой проверки перейдена, это отличное орудие познания мгновенно превращается в жезл волшебника, если не в палочку фокусника, которая может вызвать самое неосновательное, хотя внешне правдоподобное представление о прошлом. Наша современная наука, советская наука, давно уяснила себе это. Она трезво оценивает достоинства и недостатки сравнительного языкознания. Оно бессильно заново воссоздать то, что было безмерно давно и от чего не осталось никаких реальных следов: так геолог не может воссоздать форму гор, рассыпавшихся в прах миллионы лет назад. Но оно не только может оказать существенную помощь изучению истории действительно существующих и существовавших когда-то языков; оно является в настоящее время, пожалуй, важнейшим орудием этой работы. Его надо только непрерывно улучшать, проверять другими науками, совершенствовать. Этим и занимаются сейчас наши советские языковеды. ЗВУКИ И БУКВЫ САМАЯ УДИВИТЕЛЬНАЯ БУКВА РУССКОЙ АЗБУКИ Сейчас вы удивитесь. Раскройте томик стихов А. С. Пушкина на известном стихотворении "Сквозь волнистые туманы...". Возьмите листок бумаги и карандаш. Подсчитаем, сколько в четырех первых его четверостишиях содержится разных букв: сколько "а", сколько "б" и т. д. Зачем? Увидите. Подсчитать легко. Буква "п" в этих 16 строчках появляется 9 раз, "к" -- 7 раз, "в" -- 7, Другие буквы -- по-разному. Буквы "ф" нет ни одной. А что в этом интересного? Возьмите более объемистое произведение того же поэта -- "Песнь о вещем Олеге". Проведите и здесь такой подсчет. В "Песне" около 70 букв "п", 80 с чем-то "к", более сотни "в"... Буква "ф" и тут не встречается ни разу. Вот как? Впрочем, вполне возможно: случайность. Проделаем тот же опыт с чудесной неоконченной сказкой Пушкина о медведе: "Как весеннею теплою порою..." В ней также 60 букв "п", еще больше "к" и, тем более, "в". Но буквы "ф" и тут вы не обнаружите ни единой. Вот уж это становится странным. Что это -- и впрямь случайность? Или Пушкин нарочно подбирал слова без "ф"? Не стоит считать дальше. Я просто скажу вам: возьмите "Сказку о попе..."; среди множества различных букв вы "ф" не встретите, сколько бы ни искали. Перелистайте "Полтаву", и ваше удивление еще возрастет. В великолепной поэме этой примерно 30 000 букв. Но ни в первой, ни в третьей, ни в пятой тысяче вы не найдете буквы "ф". Только прочитав четыре-пять страниц из пятнадцати, вы наткнетесь на нее впервые. Она встретится вам на 378-й строке "Полтавы" в загадочной фразе: "Во тьме ночной они, как воры... Слагают цифр универсалов..." "Универсалами" на украинском языке тех дней именовались гетманские указы, а "цифр" тогда означало то, что мы теперь называем шифром -- "тайное письмо". В этом слове и обнаруживается первая буква "ф". Дочитав "Полтаву" до конца, вы встретите "ф" еще два раза в одном и том же слове: "Гремит анафема в соборах..." "Раз в год анафемой доныне, Грозя, гремит о нем собор..." "Анафема" значит: "проклятие". Изменника Мазепу проклинали во всех церквах. Таким образом, среди 30000 букв "Полтавы" мы нашли только три "ф". А "п", "к" или "ж"? Да их там, конечно, сотни, если не тысячи. Что же, Пушкин питал явное отвращение к одной из букв русского алфавита, ни в чем не повинной букве "ф"? Безусловно, это не так. Изучите стихи любого другого нашего поэта-классика, -- результат будет тот же. Буквы "ф" нет ни в "Когда волнуется желтеющая нива" Лермонтова, ни в "Вороне и лисице" Крылова. Неужто она ненавистна и им? Видимо, дело не в этом. Обратите внимание на слова, в которых мы нашли букву "ф" в "Полтаве". Оба они не русские по своему происхождению. Хороший словарь скажет вам, что слово "цифра" проникло во все европейские языки из арабского (недаром и сами наши цифры именуются, как вы знаете, "арабскими"), а "анафема"--греческое слово. Это очень любопытный для нас факт. В пушкинской "Сказке о царе Салтане" буква "ф", как и в "Полтаве", встречается три раза, и все три раза в одном и том же слове "флот". Но ведь и это слово -- нерусское; оно международного хождения: по-испански флот будет "flta" (флота), по-английски -- "fleet" (флит), по-немецки --"Fltte" (флотэ), по-французски-- "fltte" (флот). Все языки воспользовались одним и тем же древнеримским корнем: по-латински "fluere" (флюэре) означало "течь" (о воде). Обнаруживается вещь неожиданная: каждое слово русского языка, в котором -- в начале, на конце или в середине -- пишется буква "ф", на поверку оказывается словом не исконно русским, а пришедшим к нам из других языков, имеющим международное хождение. Так, "фокус" означало "очаг" еще в древнем Риме. "Фонарь" по-гречески значит "светильник". "Кофе", как мы уже видели, заимствовано от арабов, "Сафьян", "тафта", "софа" пришли к нам из других стран Востока. То же и с нашими именами собственными: Фока значит "тюлень", по-гречески; Федор (точнее Феодор -- Теодор)-- "божий дар", на том же языке, и т. д. Просмотрев любой хороший словарь русского языка, вы отыщете в нем буквально десяток-другой таких слов с "ф", которые встречаются только в русской речи. Да и то, что это за слова! "Фыркнуть", "фукнуть"-- явно звукоподражательные образования или искусственные и в большинстве своем тоже звукоподражательные, "выдуманные" словечки вроде "фуфлыга", "фигли-мигли", "фаля", "фуфаней". Такого рода "слова" можно изобрести на любой звук, какого даже и в языке нет: "дзекнуть", "кхэкнуть"... Вот теперь все понятно. Великие русские писатели и поэты-классики писали на чистом, подлинно народном русском языке. В обильном и богатом его словаре слова, пришедшие издалека, заимствованные, всегда занимали второстепенное место. Еще меньше среди них содержащих в себе букву "ф". Так удивительно ли, что она встречается так редко в произведениях наших славных художников слова? Не верьте, впрочем, мне "а слово. Раскройте ваши любимые книги и впервые в жизни перечтите их не с обычной читательской точки зрения, а, так сказать, с языковедческой. Присмотритесь к буквам, из которых состоят слова этих книг. Вглядитесь в них. Задайте себе, например, такой вопрос: те из слов, которые начинаются с буквы "а", таковы ли они, как и все другие, или им тоже свойственна какая-нибудь особенность? Вы читаете "Бориса Годунова", бессмертную драму Пушкина. Смотрите: в тех ее сценах, где изображена жизнь русского народа, слов с буквой "ф" почти нет; только несколько имен содержат ее (царевич Федор, Ефимьевский монастырь, дьяк Ефимьев) да карта, которую чертит царевич, названа "географической". Но вот мы в Польше или на литовской границе. Вокруг иностранцы -- Розен, Маржерет, с их нерусской речью. И лукавая буква-иноземка тут как тут. На страничке, где действуют эти наемные вояки, она встречается семь раз подряд! Разве это не говорит о том, с каким удивительным искусством и вниманием выбирал великий поэт нужные для него слова? Редкость буквы "ф" в нашей литературе не случайность. Она -- свидетельство глубокой народности, высокой чистоты русского языка у наших великих писателей.* ----- * Тут, однако, стоит сделать довольно существенную оговорку. Если взять произведения современных нам поэтов и писателей, в них мы встретим, вероятно, гораздо больше "ф", чем в классической литературе. Как это понять? Разве советские авторы меньше заботятся о чистоте и народности своего языка? Конечно, нет. Но за прошедшие сто лет в самый язык нашего народа вошло, прижилось в нем, полностью "русифицировалось" огромное количество слов и корней всеевропейского международного круга. Такие слова, как "фокус", "фиалка", "фестиваль", стали и становятся русскими если не по корню, то по ощущению. Их нет основания браковать поэтам. А многие из них несут с собою нашу самую редкую букву -- наше "эф". ----- БУКВА И ЗВУК Что же получается? Видимо, русский язык по какой-то причине вовсе не знает и не употребляет звука "ф"? Ничего подобного. Я говорил не о звуке, а о букве. Звук "ф" в нашем языке ничуть не менее обычен, чем во многих других. "Позвольте! -- вероятно, удивитесь вы. -- Но разве звук и буква -- не одно и то же, не два названия одного явления?" Помните стихотворение "Бродвэй" В. Маяковского? "Янки подошвами шлепать лениВ: Простой и курьерский лифт. В семь часоВ человечий прилиВ, В семнадцать часоВ--отлиВ". Вслушайтесь внимательно: какой звук произносите вы в тех местах, где в напечатанных строчках стоят буквы "В"? Никаких сомнений: всюду в концах слов и перед глухими согласными вы ясно и определенно выговариваете "Ф" вместо письменного "в". Смотрите: поэт без колебаний счел слово "лифт" рифмующимся со словами "прилив", "отлив", "ленив". Да это и неудивительно: недаром иностранцы, которые не знают русского правописания, наши фамилии, оканчивающиеся на "ов", изображают нередко при помощи окончания "офф": "Иванофф", "Владимирофф" и т. д. Они в этих случаях пишут так, как мы их выговариваем. Значит, в русском языке звук "ф" встречается очень часто (например, и в слове "фстречается", и даже в сочетании слов: "ф слове"). А буква "ф", как мы видели, -- редкая гостья у нас. Да, редкая! Но почему же тогда все-таки она существует у нас? Почему не так давно было даже целых две буквы для звука "ф" -- "эф-" и "фита"? Откуда они взялись? Кому пришло в голову их выдумать, если обе они были нам, видимо, не нужны? Вспомним историю русской письменности. Она импортирована к нам, как и ко многим восточнославянским народам, с Балканского полуострова. Там она была создана, во-первых, под сильным влиянием и по прямому образцу греческого, византийского, письма, а во-вторых, с основной целью сделать возможным перевод на славянские языки книг, написанных именно по-гречески. Греческая азбука по своему составу во многом отличалась от той, которая была нужна славянам. У греков существовали такие, скажем, слова, как "ксения" (гостеприимство), "Ксеркс" (имя персидского царя), "ксе-рос" (сухой). В эти слова входил сложный звук: "кс". Греки-передавали его на письме одной буквой, которую называли "кси". Была у них и вторая буква: "пси". Она фигурировала в словах вроде "Псеудо" (обманываю), "псюхос" (холод, стужа), "псюхэ" (душа) и т. п. В славянских языках ни в той, ни в другой не было ни малейшей надобности; все эти слова можно было великолепно изображать при помощи сочетания букв "п + с", "к+с". Но составители славянской азбуки предпочли точно сохранить то, что они видели в Византии. Обе буквы просуществовали в России до начала XVIII века. Точно так же без особой надобности были введены в славянские алфавиты и две сестры-гречанки "фи" и "фита". У греков их существование имело смысл: каждая из них означала свой особый звук. Буква "фи" выражала звук "ph" (пх), "фита", или "тэта", -- звук "th" (тх); греки их одну с другой не путали. Такие слова, как "Филипп", "фарос" (парус), писались у них через "фи"; зато такие, как "Феодор" или "математик" (во втором слоге), -- через "фиту". Славянам для изображения их собственного звука "ф" это было совершенно не нужно, но составителям славянской азбуки показалось очень важным точно передать написание греческих имен или отдельных слов (тут многое было связано еще с религиозными соображениями). Поэтому они и не решились отказаться ни от "фи", ни от "фиты". Вот почему в русском языке очень долго держалось двойственное, неясное правописание (и даже произношение) заимствованных с греческого слов и корней. Греческое слово "тебе", означавшее "бог", писалось "тэтой" в начале. Наше имя "Федор" означающее "божий дар", стало, хоть оно и происходит от этого греческого слова, писаться через "ф", в то время как на Западе оно скоро превратилось в "Теодор". Это произошло потому, что имя "Федор" быстро стало на Руси родным, русским именем, потеряло всякий привкус чужеземности. А вот, скажем, другое, более редкое греческое слово "атеос" (безбожный), происходящее от того же корня, долго передавалось у нас как "афей"; "афеизм" (так оно выглядит еще в переписке А. С. Пушкина), то есть через "фиту". Лишь к концу XIX века установилось наше нынешнее его, произношение и правописание: "атеизм", "атеистический" и т. п. Точно так же мы встречаем у нас рядом два слова: "Афанасий" (имя, которое по-гречески значит "бессмертный") и "танатефобия" (медицинский термин, означающий "страх смерти"). Они хоть и пишутся различно, но связаны по происхождению с одним греческим словом "танатос" (смерть). Не приходится удивляться, что русские "орфографы", специалисты по правописанию, при первой же возможности постарались освободить наш алфавит от совершенно лишней "фиты". Буква же "ф" сохранилась. Она выполняет и сегодня свою совсем особую функцию -- является своеобразной "переводчицей с иностранных языков" в русской азбуке. Теперь, я думаю, вам стало окончательно ясно, что звук и буква -- далеко не одно и то же, и путать их никак нельзя. Так для чего же придумано такое неудобство? Давайте лучше писать так, как мы слышим и говорим! Вряд ли, однако, подобное изменение правил было бы более удобным. Впрочем, судите сами. ОДИН ЗА ТРЕХ Как по-вашему: одна буква должна означать один звук или несколько разных? Одному звуку должна соответствовать одна буква или тоже несколько? Вопрос не из новых: еще в XVIII веке его задавал себе известный наш ученый и поэт Василий Тредьяковский. Знание орфографии, так писал он как раз по поводу букв "эф" и "фиты", "несравненно легчайшее будет, когда каждая буква свой токмо звон (звук. -- Л. У.) означать имеет: сие вам само собою вразумительно. Буде же один и тот же звон... означается двумя или тремя знаками, то как не быть сомнению и, следовательно, затруднению в писателе?" Вы, полагаю я, присоединитесь к этому разумному мнению. Было бы, ей-ей, ужасно, если бы буква "о" читалась то "о", то "з", то "р" или ежели бы звук "с" мы писали то в виде "и", то как "я", то через "к"... Да такого я быть не может! А ведь неправда: иной раз мы поступаем как раз таким образом. Возьмите простое русское слово: "я". Мы его пишем при помощи одной буквы "я". Что же, оно так и состоит из одного звука? Слово "я" есть и у других народов. У финнов "я" значит "и", у латышей и немцев -- "да". Произносят они его почти в точности как мы. А пишут при помощи двух букв: "ja". Зачем им понадобились две буквы? Почему нам достаточно одной? Сколько же в этом слове звуков? Возьмем русские слова "май" и "гусь" и попробуем склонять их. Пишется: Произносятся: Так же, как: Именительный падеж: май, гусь май, гусь дом Родительный падеж: мая, гуся май+а, гусь+а дом+а Дательный падеж: маю, гусю май+у, гусь+у дом+у Творительный падеж: маем, гусем май+эм, гусь+эм дом+Ом и т.д. Все эти падежи образуются одинаково: к основе слова ("дом", "май", "гусь") прибавляются звуки окончаний "а", "у", "эм", "ом" и прочие. И тут-то уже становится очень ясным, что в слове "мая" буква "я" означает вовсе не один звук, а два: "и + а". Только изображает их на письме одна буква -- "я". Но, с другой стороны, что же? И в слове "гуся" буква "я" означает два звука? Ничего подобного: никто не читает это слово так: "гусь + йа". Все произносят его в родительном падеже: "гусь + a". Значит, в слове "мая" (или в словах "я", "яма", "ад") буква "я" передавала нам два звука -- "и" и "а", а в слове "гуся" (так же как в словах "шляпа", "мять", "Ляля") она же выражает только один звук "а", но та" кой звук "а", который идет только вслед за любым мягким согласным звуком. Сравните-ка слова: сад и сяду, мать и мять, раса и ряса Выходит, что есть в нашей азбуке такие буквы, которые могут означать то один звук, то другой и порою даже не один звук, а два звука сразу. ТРИ ЗА ОДНОГО... Теперь прислушаемся к звуку "и". Кстати, "и" вовсе не гласный звук, как привыкли думать многие, потому что он обозначается буквой, похожей на "и", да и носит неправильное название в азбуке -- "и-краткое"; "и" -- согласный звук, куда ближе, чем к "и", стоящий к "х"; так говорят ученые звуковеды -- фонетики, или фонологи. Но это нам пока неважно.) Звук этот мы часто изображаем при помощи буквы "и" и в русских словах: "мой", "дай", "буй", и в иностранных: "Нью-Йорк", "Иеллоустонский парк". В то же время обозначаем мы его и через посредство различных других букв. * ----- * Это значит, что каждая из этих букв: "я", "к", "е", "е", "и" -- в определенных случаях (в начале слов, а также в середине и в конце слова после гласных звуков) означает слег, состоящий из звука "и" плюс какой-либо гласный ("а", "у", "э", "о", "и"), ----- Я йад--яд рейа--рея буйан--буян Ю йула--юла пейу--пою ийуль--июль Е йэда--еда пейззд--поезд вдвойэ--вдвое Ё йож--еж бойок -- боек мойо--мое И йих--их ручйи--ручьи ульйи--ульи Однако, это еще не все способы. Сравните такие слова, как: пять и пьяный он лют и они льют весть и въезд Они различаются между собой опять-таки лишь тем, что во втором столбце между согласным и тем гласным, который идет за ним, слышен звук "и". А как мы обозначаем это на письме? Третьим и четвертым способом: при помощи букв "мягкий" или "твердый" знак. Значит, наоборот: бывает, что один и тот же звук у нас может выражаться самыми разными буквами, а вовсе не всегда одной и той же. Почему это важно? Нужно раз и навсегда запомнить твердое правило языкознания: никогда не путайте две совсем разные вещи -- букву и звук. Верно: они связаны друг с другом. Но связь эта не так проста и не так пряма, как мы обычно думаем. Именно поэтому люди и не могут писать так, как они говорят и слышат. Именно поэтому и нужны нам уроки правописания. ЕЩЕ ОДНА "РЕДКОСТНАЯ" БУКВА Я говорю теперь о русской букве "а". -- Скажите, пожалуйста, -- пожмете вы плечами,-- вот нашел редкость! Да, но ведь я говорю о букве "а" в начале слов, когда она стоит в них первой. -- Ну и что же из этого? -- А вот что... Обыкновенно мы думаем, что нашему устному языку, так сказать, все звуки, а письменному все буквы равны, что у них никак не может быть среди букв любимцев и заброшенных падчериц. А на самом деле язык относится к своим звукам -- а через них и к выражающим их буквам -- далеко не беспристрастно. Одними он пользуется на каждом шагу, к другим обращается очень редко. Одни одинаково встречаются и в начале слов, и в их конце, и посредине, других же вы никогда не найдете: этой в начале, той в конце. -- Подумайте сами, много ли есть русских слов, которые кончались бы на "э"? Боюсь, что вы их не найдете.* А таких, которые начинались бы на "ы"? ----- *"Кашне", "пенсне" и т. п. -- это все, конечно, заимствованные слова. "Cache-nez" по-французски значит "прячь нос", "pince-nez" -- "защеми нос". ----- На первый взгляд кажется, что если даже так, никакого значения в нашей жизни эта особенность языка не имеет. Неверно! Бывают случаи, когда людям приходится разделиться на группы по "буквам" -- скажем, по "инициалам их фамилий". Во время выборов в Советы депутатов трудящихся, например, все избиратели подходят за получением выборных бюллетеней к столам, над которыми укреплены буквы, соответствующие этим "инициалам". Сходите в пункт голосования при ближайших выборах и понаблюдайте. Над некоторыми столами надписаны одна, много -- две буквы: "б", "п" или "к". Над другими же укреплены таблички с несколькими буквами на каждой: "у", "ф", "х", "ц" или "ш", "щ", "э", "ю", "я". Здесь к одному столу спешат сразу и Унковские, и Федотовы, и Цветковы -- граждане, фамилии которых начинаются с разных букв. Казалось бы, у таких столов всегда должна стоять толпа народа. Оказывается, наоборот: там людей всегда меньше, чем у столов с отделенными друг от друга буквами "е", "к" или "о". Почему это? Потому, что фамилий, начинающихся с "у" или "щ", всегда гораздо меньше, чем фамилий с "б" или "в". И это не случайность, это закон языка. Вот я беру обычный городской телефонный справочник. Фамилии на букву "к" занимают в нем 15 с лишним страниц. Фамилии на "п" -- 9, на "б" -- почти 10 страничек. Фамилий же на "у" набралось всего на 0,9 одной странички, на "ц" -- на одну, на "щ" -- около полстранички. Их в тридцать раз меньше, чем начинающихся с буквы "к"! Может быть, так обстоит дело только с фамилиями? Ничуть. И "слова вообще" подчиняются тому же своеобразному закону. В "Толковом словаре русского языка" под редакцией профессора Д. Н. Ушакова буква "п" (то есть слова, начинающиеся с буквы "п") заполнила собою 1082 столбца, -- 541 страницу, почти три четверти третьего тома. А сколько же в нем досталось на долю тех слов, в начале которых стоит буква "щ"? Всего 5 страничек! Их уже в 108 раз меньше, чем их "многолюдных", многословных собратьев. Закон выражен еще более резко. Казалось бы: ну, а что нам за дело до этого закона? Не все ли равно, в конце концов, каких слов меньше и каких букв меньше в словах? Все кажется безразличным, пока не займешься этим делом вплотную. Своеобразные капризы языка имеют немалое чисто практическое значение. В наборных цехах типографий из-за них никак нельзя запасать одинаковое количество металлических литер "п" и "щ"; с такой кассой невозможно будет набрать ни одной книги: если "п" иссякнет при этом на сотой странице набора, то "щ" останется еще на 9900 страниц! Так работать нельзя: приходится приспосабливаться к требованиям языка, запасать одних букв гораздо меньше, других много больше. И надо знать, во сколько раз больше. Приглядитесь к любой пишущей машинке. Буквы "п", "р", "к", "е" и другие, чаще встречающиеся, расположены на ее клавиатуре поближе к центру, так сказать "под рукой" у машинистки. Буквы же вроде "э", "ы" или нашего знакомого "ф" загнаны на самый край: не так-то уж часто они понадобятся! Значит, закон языка пришлось учесть и инженерам-конструкторам этих полезных машин; его применение облегчает труд машинисток. Если вам попадется в руки блокнот-алфавит, перелистайте его. Вы увидите, что закон наш принят и тут во внимание: под буквы распространенные отведено по нескольку страничек, а под "щ" да "я" -- по одной-единственной. Кто бы ни записывал какие-либо фамилии в свой блокнот, кем бы ни были его знакомые -- носители этих фамилий, непременно среди них "людей с буквы "к" окажется в конце концов много больше, чем тех, чьи фамилии начинаются на "у" или "э". Руководствуясь этим же законом, выборные комиссии рассаживают за столами работников, военные учреждения назначают сроки явки призывников. Законы языка и языковедения проявляются в самых неожиданных областях жизни. Недаром и народная поговорка про язык гласит: "Не мед, а ко всему льнет!" До сих пор мы говорили только о нашем, русском языке. Что же, и в других языках действует этот самый закон? Да, и в других. Но всюду по-своему. Те звуки, которые "нравятся" одному языку, в другом находятся "на задворках", и наоборот. Те, которые русский язык охотнее применяет в конце слов, в других языках могут чаще всего стоять как раз в их начале. Возьмите наш звук и нашу букву "ы". Звук "ы" мы иногда, сами того не замечая, произносим в начале наших слов (например, в таких сочетаниях, как "дуб, ыва и береза" или "сон ы явь"), но букву "ы" никогда не пишем на этом месте. Турецкий же язык и особенно языки народов нашего далекого северо-востока бесстрашно помещают ее всюду, в том числе и в самом начале многих слов. Наше слово "шкаф" в Турции звучит "ышкаф". "Теплый" по-турецки будет "ылы", "честь" -- "ырц". Страну Ирак в Турции называют "Ырак". Для турка "ы" -- самая обычная первая буква слова. Но все это пустяки по сравнению с языком чукчей или камчадалов. Чукотские слова буквально пестрят звуком "ы": "ытри" -- "они"; "рырка" -- "морж". Мне, автору этой книжки, повезло: один мой рассказ -- "Четыре боевых случая" -- перевели в свое время на чукотский язык. Он называется там так: "Нырак мараквыргытайкыгыр-гыт". Пять "ы" в одном слове! Вот это действительно "предпочтение"! Теперь мы можем вернуться к той, также довольно странной и редкой букве русской азбуки, с которой начали разговор, к букве "а". Русскому языку очень свойственны слова, где эта буква встречается в середине и на конце, означая там звук "а". Самым распространенным окончанием существительных женского рода является, как все хорошо знают, именно "а": "рука", "нога", "банка", "удочка", Очень часто встречаем мы звук и букву "а" и в середине слова: "баран", "катать", "купанье". Вероятно, вам кажется, что и начало слова не запретно для нее. Но вот оказывается, что русский язык почти совершенно не терпит слов, начинающихся со звука и буквы "а".* Опять возьмите в руки "Толковый словарь русского языка" -- книгу, добраться до которой должен каждый начинающий языковед! -- и просмотрите первые страницы первого тома. Здесь довольно много слов на "а". Но почти около каждого из них указано, что это слово либо пришло к нам (часто вместе с тем предметом, который оно обозначает) откуда-нибудь со стороны, от какого-нибудь, иной раз довольно далекого, народа (например, слово "ананас": ведь этот фрукт раньше не был известен нигде, кроме Южной Америки; понятно, что многие народы усвоили себе индейское название его); либо же оно взято из древних, давно ставших мертвыми языков -- латинского и греческого (из этих языков все нации Европы давно уже черпают новые слова для своей научной речи, например: "авиация", "автомобиль", "анемон" и тому подобное). ----- *Я намеренно подчеркиваю, что речь идет о "букве", которая обозначает этот звук. Существует множество русских слов, которые начинаются со звука, очень похожего на "а": "абычай", "асока", "атава". Но ведь мы пишем такие слова через "о": "обычай", "осока>, "отава". Сейчас у нас нет речи о таких словах, как бы они ни произносились. ----- Вот примерный перечень тех слов, с которых начинается каждый русский словарь: Абажур -- франц. слово. Абаз (монета) -- персидск. Абака (род счетов)--греческ. Аббат -- из сирийск. яз. (абба -- отец, батюшка). Аберрация (астрономический термин)--латынь. Абзац -- немецк. (satz -- фраза). Абитуриент (оканчивающий учебное заведение)--латынь. Я выписал первые семь слов, но их очень много. На восемнадцати первых страницах словаря из русских по своему корню слов попадаются только "авось", "ага", "агу", "аз" и "азбука" (да и то последние два -- старославянские). Что же это значит? Иной подумает, пожалуй, что такое обстоятельство является своеобразным недостатком нашего языка. Это, конечно, было бы величайшей нелепостью. Русских слов на "а" мало не потому, что мы их не сумели выдумать, а потому, что здесь действует закон, о котором я вам уже говорил: наш язык "не любит" начинать свои слова с такого "чистого", "настоящего" "а", -- только и всего. И дело языковедов -- не горевать по этому поводу, а постараться выяснить, почему так получилось, почему наметилась в языке такая многовековая привычка. То же самое мы замечаем, впрочем, и в других языках. Так, например, во французском языке почти нет собственных слов, которые начинались бы на буквы "х, у, z" или на сочетания букв "тЬ". Может быть, вас не удовлетворит такое объяснение? А почему у русского языка образовалась именно такая, а не какая-нибудь иная "привычка"? Пока далеко не всегда возможно такое объяснение дать. Но, несомненно, лингвисты будущего постараются разгадать до конца и эту загадку. Любопытно было бы, кстати, если бы вы взяли на себя труд проверить состав тех слов на "а", которые стоят в наших словарях. Вы, я думаю, убедились бы в довольно любопытной вещи: огромное большинство среди них -- существительные. Прилагательных и глаголов почти вовсе нет. Почему? Да именно потому, что все это слова-пришельцы, А хотя наш язык, как и все языки, охотно пополнял свой словарный состав за счет словарного состава других языков, все же "пополнял" он его очень осторожно, разборчиво и не слишком щедро.* ----- * Любопытно отметить: есть случаи, когда, как бы вразрез со всем, что я сказал, слова, заимствованные нами, в своем родном языке вовсе не начинались на "а" и приобрели это начальное "а" именно уже на русской почве. Таково, например, наше слово "арбуз". Оно взято из иранского языка; однако там дыня называется "хярбюзэ". Слово это, всего вероятнее, проникло с юга сначала в украинский язык, где и осталось жить в форме "гарбуз", а оттуда уже переселилось к нам и приобрело здесь свой нынешний, явно нерусский вид. Занятно, что в турецком языке иранское "хярбюзэ" превратилось в "карпуз" (арбуз), из которого, весьма вероятно, родилось наше "карапуз" (маленький, кругленький человечек). ----- Наш язык брал себе те слова, которыми называли за рубежом различные предметы, не встречающиеся в нашей стране: фрукты ананас и апельсин, зверя аллигатора, птицу альбатроса. Что же до названий различных качеств предметов или всевозможных действий над ними, то русские люди знали искони почти все главные качества вещей, какие мы наблюдаем в мире: умели выполнять все нужные человеку действия. Для них язык издревле имел свои слова, -- надобности в чужом словаре не встречалось. Вот к каким выводам приводит внимательное рассмотрение некоторых букв нашей речи и выражаемых ими звуков ее. ОЧЕНЬ ЛИ ТРУДНО РУССКОЕ ПРАВОПИСАНИЕ? Звук -- это одно, а буква -- это другое. Такой, казалось бы, безобидный языковедный закон, а сколько огорчений он вызывает у школьника! Написано "борода", а читать надо "барада". Хочется написать: "тилифон ни работаит", а изволь писать, как никто не говорит: "телефон не работает". И вот возникают ошибки. А за ошибками разные неприятности... Зачем же было заводить в нашей орфографии такую никому не нужную сложность? Вопрос этот надо разбить на два. Во-первых, легче ли было бы писать, не будь наша орфография сама собою, то есть если бы каждый писал "в точности так, как выговаривает"? Во-вторых, действительно ли так уж трудна наша грамота? Интересно, легче орфография других языков или труднее? На первый вопрос дается ответ в больших учебниках и научных работах, которые подробно рассказывают, как и почему именно так решено писать по-русски. Я здесь сейчас попытаюсь только осветить положение вещей одним простейшим примером. Вспоминается мне маленький, почти разбитый снарядами городок в дни Великой Отечественной войны, дорога от наших постов к его окраинам и столб возле дороги. На столбе стрела и странная надпись: "Оптека". Я и еще несколько офицеров стояли под этим столбом и крепко ругали чудака, который такую надпись сделал. Как нам теперь было понять: что находится там, за углом, на улицах городка, по которым уже свистели фашистские пули? Если там и верно "аптека" -- дело одно; надо немедленно послать туда бойцов, не считаясь с опасностью, вынести все лекарства, какие там могли остаться, бинты, йод. Все это было нам очень нужно. Если же "оптика", -- так ни очки, ни фотоаппараты "ас в тот момент не интересовали. "И как только грамотный человек может этакое написать?"-- ворчал майор. Тогда среди остальных возник спор. Одни утверждали, что неизвестный нам автор надписи был, несомненно, или из Ярославской области, или из Горьковской. В этих местах люди "окают", -- говорят на "о", четко произнося не только все те "о", которые написаны, но иногда, по привычке, выговаривая этот звук даже там, где и стоит "а" и надо сказать "а". Тому, кто родился на Волге или на севере, отделаться от этой привычки нелегко. Валерий Чкалов говорил на "о", Максим Горький заметно "окал". Так произошла и эта ошибка: человек, конечно, хотел написать "аптека". Но произносил-то он это слово--"оптека". Так он его и изобразил. Однако многие не согласились с этим. По их мнению, все было как раз наоборот. Есть в нашей стране области, где люди "акают", "екают" и "икают". Одни говорят так, как в пословице: "С МАсквы, с пАсада, с калашнАвА ряда", произносят "пАнИдельник", "срИда", "мИдвИжонАк". А другие, наоборот, выговаривают "пА-недельнЕк", "белЕберда". Ну и пй'шут, как произносят! Может быть, тот, кто это писал, был именно человек "екающий". Он слово "оптика" слышал и говорил как "бптека", да так его и написал на столбе. Значит, аптеки там нет. Спор наш тогда ничем не кончился. Но это и неважно. Действительно, в нашей огромной стране много областей; в нашем языке немало различных диалектов, местных говоров. Даже такие близкие города, как Москва и Ленинград, и те говорят не совсем одинаково: москвичи выговаривают "скуШНА", а ленинградцы -- "скуЧНА"; в Москве известный прибор для письма называют "ручка", а в Ленинграде -- "вставочка"... Одна и та же фамилия -- ну, скажем, Мусоргский -- в Ленинграде произносится "Мусоргский", как пишется; в Москве -- как нечто среднее между: Мусорг-- ской, Мусорг -- скай, Мусорг -- скый > Мусорг -- ск?й Есть области, где даже сейчас вы услышите такие странные окончания, как "испей кваскю", "кликни Вань-кю"... Есть места, жители которых все еще произносят вместо сочетания звуков "дн" совсем другое -- "нн": "окно" вместо "одно", "на нно" вместо "на дно". Областей и говоров много, а русский язык один. И для того чтобы все русские люди могли свободно понимать речь друг друга, чтобы наши книги и газеты могли читаться с одинаковой легкостью и под Ленинградом, и в Горьком, и около Астрахани, -- необходимо, чтобы всюду действовало одно и то же общерусское правописание, одна единая грамота и орфография. Иначе, что бы сказали вы, если бы в собрании сочинений Пушкина прочли такие строчки: "Бахат ы славин Качюбей, Иво луха ниабазримы..."? Понять их было бы вам довольно затруднительно. И можно сказать твердо, что "писание по слуху", а не по правилам орфографии не облегчило бы ваш труд, а сделало бы изучение грамоты почти немыслимым: приходилось бы вместо одного русского правописания заучивать десятки областных -- для каждого места в отдельности. Недаром же старинная белорусская пословица говорит: "Что весь,* то и речь. Что сельцо, то и словцо"! Так уж давайте лучше остановимся твердо на одной общей орфографии. ----- * Весь -- деревня, селение. ----- Так наука отвечает на первый вопрос. БУКВА-ПУГАЛО И ЕЕ СОПЕРНИКИ Значит, писать так, как каждый слышит, невозможно. Гораздо удобнее писать как примято, как требуют правила орфографии. Так ли это? Так! Но не всегда! Все, наверное, слышали про букву-страшилище, букву-пугало, про знаменитый "ять", облитый слезами бесчисленных поколений русских школьников. Однако далеко не все теперь знают, что это было такое. В нашем нынешнем письме существуют два знака для звука "е": "е" и "э", или "э оборотное". Это более или менее понятно; сравните произношение таких слов, как "монета" и "Монэ" (фамилия известного французского художника Клода Моне), "стэк" и "текст", "Додэ" (фамилия французского писателя) и "доделал". Сопоставьте слова вроде "эхать" и "ехать", "электричество" и "еле крутится", -- вы поймете, для чего нам нужны эти две буквы.* ----- * Строгое соблюдение резкой разницы между звуком "е" и звуком "э" в дореволюционные времена считалось признаком образованности, хорошего воспитания, культурного лоска. "Електри-чество" вместо "электричество", "екзамен", "екипаж" произносили простолюдины. Это забавно отразилось в творчестве одного из поэтов того времени, Игоря Северянина: в погоне за "светским тоном" своих стихов он простодушно нанизывал слова, содержащие "э" ("Элегантная коляска в электрическом биеньи эластично шелестела...") или даже заменял букву "е" буквой "э" "просто для шика": "Шоффэр, на Острова!" Это было понятно: Северянин боялся простонародности. Более странно, что сейчас многие у нас, невесть почему, допускают такую же "элегантность" в произношении. Нередко слышишь, как молодые люди выговаривают "рэльсы" вместо правильного "рельсы", "пионэр" вместо "пионер" и даже "шинэль" вместо "шинель". Вот уж это напрасно! ----- Но до 1918 года в русской азбуке была и еще одна буква "е", этот самый "ять", похожий по своему внешнему виду на значок планеты Сатурн, изображенный на этой странице. По причинам, которые вам сейчас покажутся совершенно неясными, слово "семь" писали именно так: "семь", а слово "с им я" совершенно иначе, через "ять". Всмотритесь в этот небольшой списочек примеров: В мелком пруду. и Пиши мелком. Ели высоки. Мы ели суп. Это не мой кот. Этот кот немой. Начался вечер. Поднялся ветер. Туда прибрел и вол. Я приобрел вола. В примерах правого столбца вместо буквы "е" прежде всегда писался "ять". Попробуйте, произнося эти предложеньица по нескольку раз подряд, расслышать разницу в звуках "е" в левом и правом столбцах. Вы ровно ничего не услышите: звуки в тех и других случаях совершенно сходны. А писались до 1918 года эти слова совершенно по-разному. Почему? Зачем? Причина, конечно, была, и даже довольно основательная. Было время, когда звук "е" в словах правого и левого столбцов являлся отнюдь не одинаковым, причем разницу эту мог уловить на слух каждый нормальный человек. Доказать, что так было, не столь уж трудно. Поступим, как языковеды: сравним некоторые русские слова, в которых имеется звук "е", с близкими к ним, похожими на них словами украинского и польского языков. По-русски: По-украински: По-польски: Степь Степ Степ Верх Верх Верх Без Без Без Беда Бида Бяда Лес Лис Ляс (до лясу) Вера Вира Вяра Белый Билый Бялый Место Мисто* Място* ----- * В украинском и польском языках слово это означает "город". Здесь украинское и польское правописание не воспроизведено. ----- В последних пяти русских словах до 1918 года стоял "ять". Очень легко заметить: там, где по-русски всегда писалась буква "е", в украинском и польском в родственных словах тоже стоит "е". Зато там, где у нас раньше был "ять", украинцы и поляки часто произносят другие звуки, обозначая их иными буквами. Это может говорить только об одном: звук "е" и в наших словах в этих случаях был когда-то далеко не одинаковым. Так было. Но было это давным-давно, столетия назад. В XX веке уже ни один русский не мог при всем желании на слух заметить столь тонкую разницу: язык постепенно изменился. В словах "ветер" и "вечер", "мелок" и "мелко" звук "е" произносится совершенно одинаково. Сами подумайте, легко ли тогдашним школьникам было на память заучивать, что "мелко" и "вечер" пишется через "е", а "мелок" и "ветер" -- через "ять", что через "ять" почему-то надо писать имя австрийского города Вены, тогда как итальянский город Венеция прекрасно обходится обыкновенным "е".* ----- *На самом деле для такого разного написания опять-таки были свои основания. Слово "Венеция" на европейских языках звучит то как "Вэниз", то как "Вэнэдиг", тогда как "Вена" по-немецки будет "Виин", по-французски -- "Вьенн". Наши деды старались передать в русском письме эту разницу. ----- Конечно, нелегко. Да и ни к чему! А вышло так по простой причине: живая человеческая речь, устный язык меняется очень понемногу, постепенно, незаметно. Правила же письменной речи надо менять вдруг, и менять сознательно, искусственно, везде одинаково, сразу по всей стране. Это не так-то просто; решаются на это не часто; поэтому письменность каждого языка обычно отстает на много лет от более быстрых и постепенных изменений устной речи; так ребенок вырастает из сшитой на него год назад шубейки. Знаменитый "ять" был не одинок в русской грамоте прошлых лет. Вот дореволюционный справочник "Весь Петроград". В нем люди с фамилией Федоров помещаются в двух совершенно различных местах: одни -- на странице 396-й, а другие -- на 805-й. Почему? А потому, что фамилия эта могла писаться двояко: и через "ф" и через "фиту", кто как хотел; буквы же эти значились в разных местах алфавита. Звук "ф" всюду произносили одинаково; но "фигура", "филин" или "финал" писались через "ф", а "арифметика" или "анафема" -- через "фиту". В те времена и в "Полтаве" Пушкина была только одна буква "ф" -- в слове "цифр". Мы знаем теперь, как это и почему получилось. Имелось тогда у нас три слова, которые выговаривались совершенно сходно (в первом слоге): мир (тишина, спокойствие), мир (вселенная), миро (душистое вещество). Писались же они все три совсем различно. Звук "и" изображался в них тремя различными буквами: мир -- тишина, мiр -- вселенная, мvро -- благовоние. Правда, слов, пишущихся через "ижицу" (v), в русском языке было не более десятка; но все же недаром, видно, с ней связалась у школьников прошлого довольно мрачная приговорка: "фита да ижица, -- розга к телу ближится". Советская власть в первые же годы своего существования уничтожила буквы-ископаемые.* Поэтому вам сейчас писать по-русски грамотно много легче, чем когда-то было вашим отцам и дедам. ----- *"Фиту" и "ижицу" перестали употреблять на практике еще раньше. ----- Но, может быть, другим народам в других языках удалось создать еще более удобные и согласные с живой речью системы правописания? УДИВИТЕЛЬНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ МИСТЕРА АИВЕНОУ Говорят, что некогда в Англию приехал один русский путешественник. Английский язык он отчасти знал, -- мог немного разговаривать; фамилию носил самую обычную -- Иванов. Когда в гостинице понадобилось записать эту фамилию в книгу приезжающих, он поразмыслил, как поточнее передать русские звуки английскими, латинскими буквами, и записал, как делал в других странах: "Ivanw". Каково же было его удивление, когда утром коридорный приветствовал его: "Доброе утро, мистер Айве-ноу!". "Странно! -- подумал Иванов. -- Я же написал совершенно точно: "Ivanw". Может быть, на английский слух это слово как-нибудь нехорошо звучит? "Айвеноу" им кажется лучше? Ну что же, что город, то норов". Сойдя в вестибюль, он спросил книгу и переделал вчерашнюю запись на "Ayvenu". После прогулки он вернулся домой. Коридорный посмотрел на него как-то сомнительно. -- Добрый вечер... мистер Эйвену!.. --не совсем уверенно проговорил он. Иванов поднял брови. "Что такое? Сегодня им уже и Айвеноу не нравится? Нелепо! Ну ладно! Будь по-вашему: Эйвену так Эйвену!" Он снова потребовал книгу, зачеркнул старое и, на" хмурив лоб, написал: "Eivenu". Наутро тот же служащий вошел в его номер с растерянным лицом. Потупясь в землю, он пробормотал: -- С добрым утром... мистер... мистер... Ивэнью... Иванов бессильно откинулся на спинку кресла. "Нет, -- подумал он, -- тут что-то не так! С чего они все время перековеркивают мою фамилию? Надо, прежде чем ее писать, посоветоваться с каким-нибудь здешним языковедом". Он попросил принести справочник и, найдя там адрес лингвиста по фамилии Knife, направился к нему. Интересно, как прошла их беседа? Всего вернее, вот как: -- Здравствуйте, мистер Киифе, -- вежливо сказал Иванов. -- Хэллоу! -- бодро ответил профессор. -- Здравствуйте! Но моя фамилия не Книфе. Меня зовут Найф! -- Найф? Однако вот тут написано... -- О, -- засмеялся Найф, -- написано! Но ведь вы же в Англии! У нас пишется одно, а выговаривается нечто совсем иное! Мы пишем "Книфе", потому что это слово, обозначающее нож, пришло к нам из древнегерманских языков. Там оно звучало как "книф": недаром даже французы именуют перочинный ножик "canif". Но буква "к" перед "н" у нас не выговаривается, а буква "i" выговаривается как "ай". -- Всегда? -- удивился Иванов. -- Что вы! Нет, совсем не всегда! -- с негодованием вскричал профессор. -- В начале слова она произносится как "и": "импотэд" (ввезенный), "инфлексибл" (несгибаемый). -- Но в начале -- тут уж всегда так? -- Ни в коем случае! Например, слово "irn" (железо) произаосится "айэн". "Ice" (лед) -- "айс"... Я хотел сказать: в начале некоторых не чисто английских -- заимствованных слов. Но таких у нас добрая половина! Поняли? -- Более или менее... Как же у вас тогда обозначается звук "и"? -- Звук "и"? Да проще простого: тысячью различных способов. Иногда, как я вам уже доложил, через обыкновенное "и" (мы его называем "ай"), например "indigо" (индиго)... Иногда через "е" (букву "е" мы как раз зовем "и"). Bот слово "evening" (ивнинг) --вечер... В нем первое "е" означает "и", второе "е" ровно ничего не обозначает, а "и" в последнем слоге опять-таки читается как "и". Впрочем, иной рай вместо "и" пишется два "е". Слово "tо sleep" (спать) надо читать "слип"; "спид" (скорость) пишется "speed", А то еще для этого прекрасно употребляется сочетание из двух букв -- "е" и "а" (букву "а" мы для удобства называем "эй"): "dealer" -- это "Дилэ", купец. "Deacn" (дьякон) читается как "дикон". Или, если нам этого недостаточно, через посредство буквы "у", которая в английском языке носит название "уай". Например, "prsperity" -- "просперити", процветание. Ну, а затем... -- Довольно, довольно! -- обливаясь холодным потом, возопил Иванов. -- Ну и правописание! Это же на орфография, а адский лабиринт! Профессор Найф пожал плечами... А если бы наш путешественник проявил большее терпение, он узнал бы от почтенного лингвиста много еще более удивительных и неожиданных вещей. Есть древнегреческое слово, название одной из бесчисленных богинь эллинского Олимпа: "Псюхэ", или "Психэ". Оно означает "душа", "дух", "дыхание". Почти во всех европейских языках привилось это словечко; мы встречаем его в русском языке в названии науки "психология" и в связанных с ним словах: "психиатр", "психика"... Самое имя греческой богини "Псюхэ" у нас передается как "Психея", во Франции -- "Псишэ", у немцев -- "Псюхэ". Оно и неудивительно: написанное латинскими буквами, оно выглядит как "Psyche". У англичан это слово пишется почти так же, как у французов, -- "Psyche", но выговаривается оно -- "сайки". Да, именно "сайки", не более и не менее! В писаном слове нет ни "а", ни "и", ни "к", а в звучащем все это налицо. Наоборот: в писаном слове есть "п", есть "игрек", естъ "це", есть "х", а в звучащем ничего этого нет -- ни признака. Вот это правописание! Впрочем, французам тоже не стоит гордиться легкостью их орфографии. Французское название месяца августа пишется так: "а+о+у+т"= "aout", а произносится ... "у"! Да, "у" - один единственный звук! Как могла получиться такая дикая нелепость? Тем же способом, о котором мы уже говорили по поводу нашего "ятя". Чтобы понять, что? именно здесь произошло, мало знать историю одного лишь языка - французского. Надо обратиться к временам Древнего Рима. Свое название августа французы взяли из древнелатинского языка. Там этот месяц назывался "аугустус" - "великий" (от глагола "аугерэ" - увеличивать) в честь одного из римских императоров - Августа. За сотни лет, прошедших с той поры, французская живая речь совершенно изменила облик слова, потеряв из него все звуки, кроме одного "у". А письменная речь, следуя за устной, но отставая от нее, и по сей день застряла на полдороге: она рассталась с окончанием "стус", она изменила и корень, но все же кое-какие, ставшие "немыми" буквы не решилась упразднить. Так и появилось орфографическое чудовище - слово, которое произносится в один звук, а пишется в четыре буквы: "аоут", равное "у". Англичане и французы утешают себя тем, что "бывает и хуже". Плохо, если в английском языке словечко "до?тэ" (дочь) пишется "daughter"; но это пустяк по сравнению с ирландским "кахю", которое на письме изображается так "kathudhadh". Это, конечно, утешение, но слабое. Однако заметим себе, что, очевидно, улучшать правописание не так-то просто; понадобилось могучее воздействие Великой Октябрьской социалистической революции, чтобы упразднить букву "ять" и другие нелепости нашей азбуки. А кроме того, надо сказать и вот еще что: языковеды, лингвисгы втихомолку благословляют эти самые нелепости. Благодаря им письмо доносит до нас из далекого прошлого такие сведения о звуковом составе и всего языка и некоторых его слов в частности, которые ни за что бы до нас не дошли, если бы написание слов менялось тотчас же вслед за их произношением. Чтобы подтвердить это примером, вспомним хотя бы о букве, которая, пожалуй, стоила нашему народу дороже, чем другие. САМАЯ ДОРОГАЯ БУКВА В МИРЕ Буква "ъ", так называемый "твердый знак", сейчас ведет себя тихо и смирно, на страницах наших книг. Как маленький скромный труженик, она появляется то тут, то там и выполняет всегда одну и ту же работу. Сравните такие пары слов: обедать и объедать сесть и съесть В чем разница между словами, которые в эти пары входят? В слове "съесть" звук "е" произносится не так, как мы его обычно выговариваем в середине слов, а так, как в начале: не как "е", а как "йэ". Ведь в начале слов буква "е" означает всегда не звук "е", а два звука: "й"+"е". А раз это так, то у нас и создается впечатление, что слово с "ером" внутри произносится раздельно, как бы в два приема, с "двумя началами": Об + явление; суб + ект. Поэтому говорят, что у твердого знака здесь роль разделителя. Но кроме того (и это мы уже отмечали), он просто заменяет собою "йот". Что ж, работа не слишком заметная, но необходимая. Правда, у твердого знака-"ера" есть в ней некоторый соперник, его меньшой братец -- "ерь", или "ерик", -- мягкий знак. Но труды между ними поделены: мягкий знак выступает там, где согласный звук перед "разделением" якобы смягчается; твердый должен указывать на отсутствие такого "смягчения" после приставок (хотя, признаться, в живой, звучащей речи это различие просто не замечается): вь + юга, но въ + явь; убь + ет и объ + ект. Так или иначе, "ер" работает, трудится. Попытайтесь убрать его с места, произойдет недоумение: читающий растеряется, не узнает самых обычных слов. Что значит "подезд"? Что значит "вявь", если рядом стоит "вязь"? Итак, спасибо полезной букве, твердому знаку! Но это только сейчас он стал таким тихим, скромным и добродетельным. Недалеко ушло время, когда не только школьники, учившиеся грамоте, -- весь народ наш буквально бедствовал под игом этой буквы-разбойника, буквы-бездельника и лодыря, буквы-паразита. Тогда о твердом знаке с гневом и негодованием писали лучшие ученые-языковеды.* Тогда ему посвящали страстные защитительные речи все, кто желал народу темноты, невежества и угнетения. Может быть я преувеличиваю? Судите сами. ----- * "Немой место занял, подобно, как пятое колесо!" -- сердито говорил о твердом знаке М. В. Ломоносов еще в XVIII веке. ----- Возьмите первую фразу предыдущего абзаца: Тогда о твердомъ знаке съ гневомъ и негодованiемъ ... Еще не так давно, в 1917 году, напиши я ее, мне при шлось бы поставить в ней четыре твердых знака: на конце слов "твердом", "с", "гневом", "негодованием". И во всех этих случаях он стоял бы там совершенно зря. С ним или без него каждый прочел бы эту фразу совершенно одинаково. Он ничему не помогал, ничего не выражал, решительно ничего "не делал". Так вот теперь и прикинем: дешево ли обходилась нашему народу в те дни эта буква-лодырь? Я читаю знаменитый роман Льва Толстого "Война и мир". Это старинное издание: оно вышло в свет в 1897 году и состоит из четырех одинаковых томиков, по 520 страниц в каждом. Всего в нем 2080 страниц. Интересно, нельзя ли подсчитать: сколько на таких 2080 страницах уместилось букв вообще и какую долю этого числа составляли тогда твердые знаки? Это легко. На каждой странице в среднем 1620 букв. Из них -- тоже в среднем на страничку приходится 54--55 твердых знаков. Здесь побольше, там поменьше, но в среднем так. Кто знает арифметику, подсчитает: это три с небольшим сотых общего числа -- 3,4 процента. Теперь ясно: на 2080 страниц романа высыпала армия в три миллиона триста семьдесят тысяч букв. Каждая из них выполняет свою боевую задачу: каждая помогает вам усвоить мысль гениального писателя. И вдруг среди этих черных солдат замешалось 115 тысяч безоружных и никчемных бездельников, которые ровно ничему не помогают. И даже мешают. Можно ли это терпеть? Если бы все твердые знаки, бессмысленно рассыпанные по томам "Войны и мира", собрать в одно место и напечатать подряд в конце последнего тома, их скопище заняло бы 70 с лишком страничек. Это не так уж страшно. Но ведь книги не выпускаются в свет поодиночке, как рукописи. То издание, которое я читаю, вышло из типографии в количестве трех тысяч штук. И в каждом его экземпляре имелось -- хочешь или не хочешь! -- по 70 страниц, занятых одними, никому не нужными, ровно ничего не означающими, "твердыми знаками". Двести десять тысяч драгоценных книжных страниц, занятых бессмысленной чепухой! Это ли не ужас? Конечно, ужас! Из 210 тысяч страниц можно было бы сделать 210 книг, таких, как многие любимые вами, -- по тысяче страниц каждая. "Малахитовая шкатулка" напечатана на меньшем числе страниц. "Таинственный остров" занимает 780 таких страничек. Значит, 270 "Таинственных островов" погубил, съел, пожрал одним глотком твердый знак! Не смотрите как на пустяк на то, что я рассказал вам сейчас. Постарайтесь представить себе ясно всю картину, и вы увидите, как буква может буквально стать народным бедствием. Если на набор "Войны и мира" требовалось тогда, допустим, 100 рабочих дней, то три с половиной дня из них наборщики неведомо зачем набирали одни твердые знаки. Если на бумагу, на которой напечатан этот роман, понадобилось вырубить, скажем, гектар хорошего леса, то целая роща в 20 метров длиной и 13 шириной пошла на те 210 томиков, в которых нельзя прочитать ровно ничего. Ни единого звука! Становится прямо страшно. Но все это еще сущие пустяки. Разве в 1894 году была издана одна только "Война и мир"? Нет, мы знаем: одновременно с ней вышло в свет еще около тысячи различных книг, толстых, тоненьких, разных. Будем считать, что каждая из них в среднем имела только 250 страничек и печатались они в те времена в очень небольшом количестве -- по тысяче штук. И тогда выйдет (а все это очень преуменьшенные цифры), что в старой, царской России в те дни ежегодно печаталось около восьми с половиной миллионов страниц, сверху донизу покрытых нелепым узором из сплошных твердых знаков. Целая библиотека -- из многих тысяч томов, по тысяче страниц в каждом. За этот счет можно было выпустить десятки увлекательных романов, десятки важных научных работ на той же бумаге. А ее съел твердый знак! Можно было напечатать на ней сотни букварей, тысячи полезнейших брошюр... Десятки тысяч человек стали бы читать эти книги, если бы они вышли в свет. Но все их пожрал твердый знак! Так было тогда, когда книги выходили в свет по тысяче, по две, по три тысячи штук каждая (и то только самые ходкие из них, самые популярные). А ведь теперь наши книги издаются в миллионах экземпляров; каждый год у нас в СССР в свет выходят десятки тысяч изданий под разными заголовками. Так сами подумайте, что произошло бы, если бы твердый знак не был в свое время разбит наголову, взят в плен, лишен всех своих старых прав и посажен за нынешнюю скромную работу... Вам, наверное, все это покажется странным: ну, а неужели же люди до того времени не замечали и не понимали такой ясной вещи? Как же они мирились с подобной ахинеей? Царские правители отлично видели все, что "творил" твердый знак. И тем не менее они всячески заступались за него. Почему? Да, пожалуй, именно потому отчасти, что он делал книгу чем-то более редким, более дорогим, отнимал ее у народа, прочным забором вставал между ним и знанием, черным силуэтом заслонял ясный свет науки. Им того и хотелось. А советская власть не могла потерпеть этого даже в течение года. Уже в 1918 году буква-паразит испытала то, что испытали и ее хозяева-паразиты, бездельники и грабители всех мастей: ей была объявлена решительная война. Не думайте, что война эта была простой и легкой. Люди старого мира ухватились за ничего не означающую закорючку "ъ" как за свое знамя.* ----- *Может показаться, что я преувеличиваю. Так нет Hie: вот с каким истерическим визгом, на каких высоких нотах писал еще в 1917 году, ожидая неизбежной реформы правописания, в ретроградном журнале "Аполлон" некто В. Чудовский о букве "ять" (ее ожидала судьба, одинаковая с "твердым знаком"): "Убийство символа, убийство сути! Вместо языка, на коем говорил Пушкин, раздастся дикий говор футуристов... Могут законно отнять сословные, вотчинные, образовательные преимущества, -- мы подчинимся законной воле страны; но букву "ять" отнять у нас не могут. И станет она геральдичным знаком на наших рыцарских щитах..." (Журн. "Аполлон", 1917, No 4-5.) Эти же неистовые вопли раздавались и по поводу твердого знака -- "ера". ----- Правительство приказало уничтожить эту букву везде, где только она стояла понапрасну, оставив ее, однако, в середине слов в качестве "разделителя". Казалось бы, кончено. Но противники уцепились даже за эту оговорку. В типографских кассах под видом разделителя было оставлено так много металлических литер "ъ", что буржуазные газеты и брошюры упорно выходили с твердыми знаками на конце слов, несмотря на все запреты. Пришлось пойти на крайние меры. Против буквы вышли на бой люди, действия которых заставляли содрогаться белогвардейские сердца на фронтах,-- матросы Балтики. Матросские патрули обходили столичные петроградские печатни и именем революционного закона очищали их от "ера". В таком трудном положении приходилось отбирать уже все литеры начисто; так хирург до последней клетки вырезает злокачественную опухоль. Стало нечем означать и "разделительный ер" в середине слов. Понадобилось спешно придумать ему замену, -- вместо него стали ставить в этих местах апостроф или кавычки после предшествующей буквы... Это помогло: теперь на всей территории, находившейся под властью Советов, царство твердого знака окончилось. Апостроф не напечатаешь в конце слова! Зато повсюду, где еще держалась белая армия, где цеплялись за власть генералы, фабриканты, банкиры и помещики, старый "ер" выступал как их верный союзник. Он наступал с Колчаком, отступал с Юденичем, бежал с Деникиным и, наконец, уже вместе с бароном Врангелем, убыл навсегда в невозвратное прошлое. Так несколько долгих лет буква эта играла роль "разделителя" не только внутри слова, но и на гигантских пространствах нашей страны: она "разделяла" жизнь и смерть, свет и тьму, прошедшее и будущее...* ----- *Можно было бы добавить к этому, что "ер" даже эмигрировал за границу вместе с разбитыми белыми. Так, на Западе кое-где и теперь (правда, все реже и реже) последыши прошлого издают еще книжки и газетки, в которых "царствует" старая орфография: с "твердым знаком", с "и с точкой", с "фитой" и "ижицей". Там до сих пор говорят о "миропомазанных" самодержцах, вспоминают "святаго" Георгия и других "заступниковъ". ----- По окончании гражданской войны все пришло в порядок. Мир наступил и в грамматике. Твердый знак смирился, как некоторые его покровители. Он "поступил на советскую службу", подчинился нам, начал ту тихую ра" боту, которую выполняет и сейчас. Бурная история самой дорогой буквы мира закончилась. По крайней мере в нашей стране. "ЕР" ВНЕ РОССИИ Но когда наша Советская Армия вступила в 1944 году в освобожденную Болгарию, многие огляделись с удивлением. Со всех стен, с вывесок, с газетных страниц, с обложек книг бросались в глаза бесчисленные твердые знаки, такое множество твердых знаков, о каком не могли мечтать даже самые свирепые грамматисты России столетие назад. Даже люди пожилые, которые сами когда-то учились по правилам дореволюционной грамматики, представить себе не могли, как надо читать удивительные слова: "бръснарница" (парикмахерская) "бакърджия" (медник) Заглавия детских книжек в витринах и те поражали своими начертаниями: "Гълъбъ и пъдпъдъкъ" (голубь и перепел) "Кълвачъ и жълъдъ" (дятел и желудь) Там, где он стоял на конце слов, твердый знак казался именно старым нашим знакомцем, буквой-паразитом. Там же, где он появлялся посреди того или иного слова, он, по-видимому, играл тут, в Болгарии, какую-то совершенно иную, незнакомую нам роль. Никак не похоже было, чтобы он мог выступать здесь и как "разделитель": ведь он тут занимал положение между двумя согласными. Может быть, человек внимательный, не будучи ни языковедом, ни "болгаристом", мог, понаблюдав за твердым знаком, своим умом дойти до истины? Вряд ли! Вот болгарское слово "вълна". По-русски оно значит: "волна". Вот слово "вън". В переводе это будет "вон", снаружи. А рядом слово "външность", -- означает: "внешность". Вот еще несколько таких пар: По-русски: По-болгарски: восхвалять възхвалявамъ вопрос въпросъ долбить дълбамъ кормилица кърмйлница Судя по этому, можно, казалось бы, предполагать, что "ер" просто заменяет у болгар наше "о". Однако я могу привести другие слова, которые покажут, что это не совсем так: По-русски: По-болгарски: суд съд рука ръка путник пътник трест тръст пень пън зерно зърно торг търг рожь ръж собор,сбор събор холм хълм Получается, что один и тот же "ер" порою заменяет наше "у", иногда -- наше "е" и часто -- наше "о". Вопрос не упростился, а, наоборот, осложнился. Остается обратиться к болгарской грамматике. Грамматика говорит нам: знак "ер" в болгарском языке очень часто означает вовсе не "о", и не "у", и не "е", как могло нам показаться. Здесь он отнюдь не бездельник, не безработная буква. Он выражает особый звук, похожий и на "о" и на "а" одновременно. Нечего удивляться существованию столь странного, "среднего между двумя" звука. Мы, русские, и сами постоянно произносим примерно такие же звуки. Было бы, пожалуй, даже естественно, если бы мы в некоторых наших словах стали писать этот болгарский "ер"; тогда наши слова: голова гълава колокольчик кълъкольчьк роговой ръгъвой Здесь ведь мы действительно произносим не "о" и не "а", а что-то среднее. Именно поэтому наши школьники часто и ошибаются "на этом самом месте" в подобных русских словах. Мы тут ставим "о" по особым соображениям: если ударение упадет на этот слог при изменении слова, нам ясно услышится в нем "о": "голову", "рогом". Болгары же предпочитают там, где они ясно слышат звук "о", писать "о"; там же, где слышится полу"о"-полу"а", ставить свой "ъ".* ----- *В болгарском правописании есть свои трудности, связанные с буквой "о" и выражаемым ею звуком. Когда ударение падает на звук "о", он произносится совершенно ясно: "о". Безударное же "о" выговаривается неясно: как нечто среднее между "о" и "у". Болгарским школьникам приходится думать: что здесь надо произнести: "кислород" или "кислурод", "грамотност" или "грамот* нуст"? У каждого свои затруднения. А конечный "ер" с 1945 года упразднен и в Болгарии. ----- Возьмем теперь слово, нам уже знакомое: "волк". По-болгарски "волк" будет "вълк". Еще очень недавно (до 1945 года) слово это писалось у них и так: "вълкъ". Но ведь это очень напоминает нам древнеславянское его написание. Удивляться нечему: древнеславянский язык и древнеболгарский язык -- это одно и то же. По-видимому, в старославянском языке слово "вълкъ" так и произносилось, как писалось: "в?лк?". Потом и у нас и в Болгарии конечный неясный гласный просто исчез. Что же до первого такого гласного, то у нас под ударением он постепенно превратился в несомненное "о", а у родственных нам по своему языку болгар сохранился в виде, очень напоминающем далекое прошлое. Однако и конечный гласный много столетий напоминал о своем существовании в обоих языках через посредство буквы "ер", никак не желавшей уступать свое место в конце слов. Так червеобразный отросток нашей слепой кишки напоминает нам своим бесполезным (и даже вредным) присутствием о тех эпохах, когда человек был еще травоядным животным. Врачи вырезают его без жалости; но ученые втайне радуются, что он еще сохранился в организме людей: он позволяет судить об анатомических особенностях наших древнейших предков. ПЕЧАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ ШТАБС-КАПИТАНА СЛОВОЕРСОВА Я только что выразился очень кратко: "конечный неясный гласный исчез". Как так? Куда исчез? Разве такие пропажи наблюдаются в языке? Почему это происходит? Думая о подобных вещах, я и вспомнил о горестной судьбе штабс-капитана Словоерсова. У писателя Достоевского один из его героев говорит весьма своеобразным языком; он рекомендуется так: "Николай Ильич Снегирев-с, русской пехоты бывший штабс-капитан-с! Скорее надо было бы сказать: штабс-капитан Словоерсов, а не Снегирев, ибо лишь со второй половины жизни стал говорить словоерсами. Словоер-с приобретается в унижении!" Почему штабс-капитан именует себя такой странной фамилией? Что означает выражение "словоерс"? И как вообще надо понимать эти его жалобы? "Словоерсами" назывались в старину те странные для нас "приговорки", которыми Николай Снегирев снабжает чуть ли не каждое третье из произнесенных им слов: "Вот и стул-с! Извольте взять место-с!" Или: "Сейчас высеку-с! Сею минуту высеку-с!" Лет сто назад не он один, -- очень многие русские люди вставляли в свою речь звук "с" там, где нам он представляется совершенно неуместным. Так выражаются, например, капитан Тушин у Льва Толстого, Максим Максимович в "Герое нашего времени" Лермонтова, многие герои Тургенева: "Да-с! И к свисту пули можно привыкнуть!" (Толстой) Или: "Да, так-с! Ужасные бестии эти азиаты..." (Лермонтов) Или: "Хорошие у господина Чертопханова собаки?" "Преудивительные-с! -- с удовольствием возразил Недопюскин. -- ...Да что-с! Пантелей Еремеич такой человек... что только вздумает... все уж так и кипит-с!" (Тургенев) У М. Ю. Лермонтова есть даже один неоконченный рассказ, весьма замечательный во многих отношениях, где в сложную фабулу вмешивается путаница между немецкой фамилией "Штосе", названием карточной игры "штосе" (от немецкого "штосе" -- толчок) и русским вопросительным местоимением "что" со "словоерсом" -- "Что-с?" В отрывке этом изображается странная встреча героя со стариком-призраком, только что вышедшим из мрака: "Старичок улыбнулся. -- Я иначе не играю! -- проговорил Лугин. -- Что-с? -- проговорил неизвестный, насмешливо улыбаясь. -- Штосе? Это? -- у Лугина руки опустились..." Вся сцена оказалась бы невозможной, если бы не наличие в языке того времени "словоерсов".