нечно же, Нина! А ты? - Он повернулся к Павлу. - Ну, с тобой мы увидимся скоро. Я ведь их обманул, ты знаешь? Пенсия пенсией, но зачем же человеку умирать в этом лопушином дворе? И вот я еду обратно, буду теперь капитаном порта. Он проводил их до машины. - Павел, почему вы не сказали капитану, что не вернетесь? - спросила Нина, когда они отъехали. - Не успел. - Ой, нет! Вы боитесь, что он, будет переживать? Мне кажется, он особенно не будет. Ведь он домой едет... А вам что, правда очень нужно в Ленинград? - То есть как это - нужно? Ничего себе вопросик... - Да вы же удерете! Вы приговорены к Северу, вы сами еще не понимаете. - Ниночка! - Он обернулся к ней. - Милая вы моя девочка, вы что - наслушались сказок? Романтических историй? Так это пройдет. Завтра вы проснетесь и забудете, что он существует, этот Север, потому что хлопот у вас будет - успевай поворачиваться. И все встанет на свое место. Сказки вы уберете на полку, будете жить заново. - А вы? - И я тоже... Тоже буду учиться что-то делать заново. - Вам будет очень плохо без ваших друзей. Ведь если... - Послушайте, Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке, их оттуда гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона и мучаются дурью - а что, если я брошусь? Так вот этими "если" можно вымостить всю человеческую жизнь. Он понял, что сказал грубо. И понял, что теперь уже все равно. Они оба подошли к краю перрона. Пусть она знает, что, если... если когда-нибудь он будет ей нужен, - он придет. Откуда угодно... - Нина, - сказал он, - если когда-нибудь... - Не надо, Павел! - Она взяла его за руку. - Я все поняла. Вы правы. Самое главное в жизни - соблюдать правила уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все верно. Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд. - Но... почему? Я довезу вас на машине. Он растерялся. Он растерялся, как школьник. - У меня еще есть время. - А у меня нет. - Она смотрела на него спокойно и тихо. - Не надо. Я знала, что вы приедете. И вы приехали. Это хорошо. А лучше уже не будет... Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. Правда? Она затерялась в толпе. Маленький плюшевый заяц, Танькин подарок, качался над ветровым стеклом. Такой жизнерадостный зайчик... Простой и понятный, как все, что было у них с Татьяной. Главное - не ошибиться; главное - наверняка; пусть без черемухи, зато уж и без неожиданностей. Разве он думал когда-то, разве знал, что можно вот так сидеть, прижавшись лбом к стеклу, и видеть, как солнце путается в светлой копне волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза, полные ожидания. Разве верил, что можно каким-то непонятным ему чувством вот и сейчас еще помнить на своей руке прикосновение ее пальцев. Мотор тихо урчал. Павел откинулся на сидение и закрыл на минуту глаза. Потом разверзнул машину и кинул ее вниз по Садовой, где-то что-то нарушил, потому что постовой засвистел замахал ему вслед... 9 - Ты знаешь, для чего существует ночь"? - Нет... - Эх ты! Ночь - это как занавес. Ведь неудобно переставлять декорации у всех на виду. В театре гасят свет, если надо, чтобы никто не видел. Понимаешь? Ночью природа что-нибудь доделывает, переставляет, чинит... Мы обязательно будем обходить наш остров каждое утро. Пошли! Смотри - сегодня утром была генеральная уборка. Был дождь, - сказал Лешка и на всякий посмотрел на свои новые туфли. - Всю ночь спать не давал, собака. Барабанил и барабанил... Куда пойдем? Эти... плесы, что ли, обходить? - Ты помнишь, как назывался наш остров - Ого! А кто придумал? Остров Валаам. У тебя по географии пятерка? - Пятерка, конечно. Моряк должен знать географию знаешь как? Спросят тебя ночью, где находится Антарктида? Сразу ответь. Или как проехать кратчайшим путем из Ленинграда Астрахань? По Марианской системе... Мне мичманку отец подарил. - А у меня тройка, - вздохнула Нина. - Ладно, выучу... Пойдем, мне кажется, сегодня на дальний плес прилетели фламинго. - Кто прилетел? - Розовые фламинго. Их так много, что будто усыпано розовыми листьями, кувшинки, и там, где мелко, сквозь воду видны перламутровые ракушки. Лешка вздохнул. - Не могут здесь быть фламинго. Если то это Валаам, т на Ладожском озере, а там климат холодный. Вот кувшинки есть. И ракушки тоже. Дурак, - сказала Нина. - А еще мичманку купили. Валаам придумать можно, а фламинго нельзя? Идем! Засучи штаны... Лешка покорно шел. У него был настоящий ремень, и мичманка, и пятерки по и он знал, где Козерог, а где Гончие псы, но всегда покорно соглашался с соседской девчонкой и шел на "дальние плесы" смотреть фламинго и перламутровые ракушки... Господи, когда это было? И было ли? Через час Алексей Рогозин приедет сюда как жених, а завтра станет ее мужем. Несостоявшийся моряк. Почему его не взяли. Или он сам передумал? Уже не помню... Зато он быстро научился залезать в спальный мешок без помощи рук и ругал всех негеологов самыми последними словами. Розовые фламинго ему и впрямь не пригодились... В саду было темно, деревья казались черными. Нина посмотрела, на часы: сейчас придет электричка. Приедет Алексей, привезет кучу народу, станет шумно и тесно. Алексей примется варить картошку и рассказывать, что на Севере она на вес золота, а все остальные будут шуметь. Шуму от них всегда много. Потом напротив погаснут окна: это значит, что соседка уложила детей и сейчас придет пить чай. Все идет по расписанию, все раз и навсегда уедено - вовремя приходят поезда, вовремя гаснут окна, и Рита всякий раз, когда приходит к ним пить чай, приносит с собой сдобный хворост", который она печет по рецепту, доставшемуся еще от бабушки. Сегодня у Варга ей показалось, что она, словно мальчик из рассказа Уэллса, открыла неведомую дверь в стене и попала в волшебную лавку. Там не было волшебных товаров, там был просто иной мир, иной воздух: тот мир, в котором жили Венька, и Павел, капитан Варг, и воздух, которым они дышали. Теперь, сколько бы времени ни прошло, как бы ни сложилась ее жизнь, она всегда будет вспоминать этот долгий, долгий день и будет знать, что, если бы его не было, судьба поступила бы с ней несправедливо... У калитки послышались голоса. "Ну, вечерок предстоит веселый, - подумала Нина, разговоров будет до утра..." Она уставала от этих сборищ, но бог с ним, все чем-то заполнятся время. До завтра. Скорее бы, что ли, завтра... Алексей вышел на веранду, зажег свет. - Чего впотьмах сидишь? - Да так. Скажи, Леша, ты видел розовых чаек? ' - Видел. - Какие они? - Ну, розовые. Несъедобные. - У них такой цвет лица, как у меня? - Чего?! - Ничего. Вспомнила Веньку. - М-да... Не дожил, бедняга. - До чего не дожил? До нашей с тобой свадьбы, что ли? Так он и до своей не дожил! Алексей посмотрел на нее испуганно. - Нинок, ты что? Я понимаю. Ты устала, не надо. Я говорил с Лидией Алексеевной, она не сказала, что был человек от Вени. Это, конечно, тяжело. Снова пережить все... - Ничего, Леша. Пойдем. Гости... Он подошел к ней, положил руки на плечи. Обнял. Она зажмурилась. Она почувствовала вдруг, как по телу пошли мурашки. Вчера этого не было... А завтра... Завтра она будет его женой. - Пусти, Леша, не надо. Люди... "Завтра он будет моим мужем. Он порядочный, не как другие. Он не торопил меня, не пользовался случаем - упаси боже! Он деликатен до мозга костей, и я не помню, чтобы он хоть раз посмотрел на меня с откровенным желанием... А ведь он меня любит. Это бесспорно, Я не знаю, не помню, не видела рядом такой любви, такой заботливой, самоотверженной... Он целовал меня в шею, в губы - осторожно и бережно, как цветок. Вот он какой, мой Алексей..." На кухне колдовала Рита. - Слушай, где у тебя майонез? Нет? Ну вот, могла бы и сказать. Без майонеза какой к черту салат... Я сейчас домой сбегаю. - Курица, - сказал Алексей. - Квочка. Помешалась на своих салатах. Потом, как всегда, был умный разговор. И, как всегда, умнее всех говорил Алексей: - Это неверная, вредная концепция. Мы знаем, что мир наш сегодня рационален, и мы должны быть деловыми людьми, я подчеркиваю - деловыми, иначе будет банкротство. Экономическое и, если хотите, моральное. Я понимаю, романтика, донкихоты, мушкетеры и все такое прочее - это очень доброе и светлое детство человечества, и тогда, в детстве, можно было себе это позволить. А сейчас нельзя позволять варварски использовать время, варварски, в первую очередь, использовать человека. У меня сегодня парень один был в министерстве, ох какой героический мужик, прямо носом пахал, только бы куда потрудней да подальше. А время подошло - и хватит. Просится обратно. И я его понимаю, потому что он талантливый геолог, потенциальный ученый. Так как же мы его можем использовать по мелочам? И он тоже понял, что нельзя. Вот говорят: ушел на теплое местечко. На редкость мещанские суждения! Да на этом теплом месте я, например, больше себе крови порчу, чем в поле, но и пользы больше приношу. Вот с этих-те позиций мы и должны рассматривать место человека в обществе. А не с позиций вульгарной романтики! "Все верно, - подумала Нина, - только скучно очень". Вот и все... Была девчонка и сплыла. А Павел? Что он сейчас? Как он забавно хвастался сегодня, что умеет жарить шашлык. Как ему не хотелось домой! Потом удрал. Он испугался, хотя еще к ничего не понял. А она поняла. Она знала, что все свой тридцать лет он ехал на этой машине сюда, к ней, приехал и не догадался, Или, догадался немного? Догадался, наверное, потому, что был таким откровенно-храбрым. И уехал. Совсем уехал. От нее... А завтра... Нина поняла, что будет сейчас реветь. Громко, навзрыд, в голос, как ревут бабы на похоронах. Будет реветь за все, за свою неудавшуюся жизнь, за сегодняшний день, от которого она уже никогда не отделается, будет реветь от ужаса и страха... За окном послышался звук автомобильной сирены. Нина, едва не выронив чайник, как была с тряпкой в руке, выскочила за калитку. А за калиткой был обыкновенный вечер. Она вернулась на веранду, постояла немного в углу, таи, где тикали старые медные часы отца, потрогала пальцами стекла, Потом накинула кофту и вышла. Было свежо. Сирень обрызгала ее росой. Калитка долго не открывалась. В переулке под фонарем стояли два больших соседских пса, вышли подышать перед сном. 10 Едва выйдя из переулка, она увидела в конце улицы машину. Фары беспомощно тыкались в сторону, отыскивая нужный поворот. Нина вскинула руку прямо у капота. Открыла дверцу. - Мог бы запомнить дорогу получше, - сказала она. - Знал ведь, что вернешься. - Тихо! Сумасшедшая. Ты что здесь делаешь? - Я жду тебя. - На нас не выпустят собаки. - Тутошние собаки мои друзья. - Куда мы поедем? - Не знаю. Куда хочешь, У тебя много времени? - Много. - Тогда прямо. Они очень долго ехали молча, потому что можно было до бесконечности нести веселый нервный вздор, но оба они понимали, что пора веселого вздора кончилась, и с каждым километром становилось все невозможней говорить что-нибудь просто для разговора. - Ты мне скажи, когда тебе надо будет вернуться, - сказал Павел уже у самой Москвы. - - Хорошо, я сказку... Знаешь что? Давай куда-нибудь пойдем поедим, ладно? Я толком не поужинала... Они молча доехали до ресторана, сели за столик и позволили Официанту проделать вокруг себя все положенные манипуляции с вытиранием фужеров и стряхиванием пыли. Потом заказали ужин. Официант принес много вкусных блюд. Шампанское в ведерке со льдом. Салфетки словно из дермантина, так накрахмалены; на вилках и ножах монограммы, Царский ужин, - сказала Нина. Будем гулять... Последний день свободы. - Павел! - Что? - Нам очень сейчас плохо, да? - Молчи... Сейчас надо молчать. И думать, о том, что делают что-то совсем несообразное. Ты понимаешь, хотя бы, что это все похоже на бред? Зачем ты здесь? И Нина?.. Вы оба взрослые люди, и то, что сейчас происходит, неправдоподобно. Но, думать не хочется. Хочется смотреть на нее. Вот так просто так сидеть и смотреть на эту неизвестно откуда взявшуюся девочку, о которой ты ровно ничего не знал вчера и о которой так много узнал сегодня... Вот таким образом, И можешь говорить себе, это абсурд и глупость, что так не бывает или, по крайней мере не должно быть. Только что ты будешь делать через час, когда все кончится и ты останешься наедине с собой? Ты снова, сегодня вечером, будешь гонять по Москве и стараться стряхнуть с себя это наваждение? Как получилось это? Когда? Может быть, в парке, когда она стояла с охапкой багряных листьев? Или потом, на скамейке возле дома Варга, когда она, притихшая, с широко открытыми глазами, слушала о старом капитане? Или это пришло сразу, едва он увидел ее - испуганную, смотревшую на него с укором: почему так долго не ехал? А может, это началось пять лет назад, когда в горах Куэквуня они с Олегом смотрели синee пламя лежащего внизу ледника? Или в школе, когда он впервые поцеловал девушку и мир завертелся перед глазами... Он дотронулся до ее руки. - Ты почему не ешь? Смотри, какая котлета в бумажных розочках. - Погоди... Знаешь, Павел, вот ты сегодня сказал, что будешь учиться что-то делать Ну, пусть. Хотя я и не верю. Я сейчас о другом. О себе... У нас был с Венькой общий знакомый, студент, жил напротив. Его отец, крупный ученый оказался подлецом. В пятидесятом году он сделал себе карьеру. Что-то там такое доказал недоказуемое. Потом, когда все стало на место в ошибках признавался. Только - семья развалилась. Сын ушел из дома, с женой нервная депрессия, или как это называется... Одним словом, жалко он выглядел, этот профессор. И я ему по-человечески сочувствовала. А Венька сказал: "Ни черта! Пусть на себе рубашку рвет... Думал, на том свете за подлость платить придется. Так пусть на этом заплатит". Ну, ты Веньку знаешь. Он всегда был категоричен... Только ведь он прав, Павел. А? Платить надо за все. Иногда очень дорого. Иногда всем, что имеешь, и все равно не хватит. И нет границы между преступлением и сделкой. Они где-то рядом. Простая мысль. И очень древняя, наверное. Ты слушаешь меня? - Слушаю... - Да, очень древняя мысль. И простая. Сегодня в окне магазина я видела русалку. Совсем как человек. А из воды - только наполовину... Понимаешь? Я готовлюсь стать ботаником, ездить по стране, что-то делать своими руками, а вместо этого вожусь с бумагами. Я хотела романтики. Не улыбайся. Да-да. романтики, без всяких кавычек. Моим героем был Венька, а моими друзьями были домашние мальчишки и девчонки, спокойные и уютные... Я хотела любви, а выхожу замуж только потому, что... надо за кого-то выходить. Я каждый раз делала маленький шаг в сторону. Очень маленький. А потом оказалось, что я давно уже иду не туда. Не в ту сторону... И мне тоже придется платить. За билет в обратную сторону... Только ты ничего не говори мне сейчас. Не надо. Мы пришли ужинать и веселиться. - Я не буду говорить, - пообещал Павел. "...Ты хотела любви, а выходишь замуж, потому что "так надо" тебе. Житейская формула, Нина. Житейский случай... Нинка, Нинка... Твоим героем был Вениамин. Как же ты думала усидеть в гнезде?" Лопались пузырьки в шампанском. Кончался ужин. "...Через полчаса начнут тушить свет. И мы уедем. Он к себе, я к себе. Нелепость какая...", "...Ты была сегодня всякой. Была веселой, смешной, грустной. Теперь тебе страшно: как оно все будет? Не бойся. Все будет хорошо..." - Павел... Тебе еще не хочется сказать: а дальше? - Дальше я отвезу тебя домой, к маме. Завтра ты позвонишь своим гостям и скажешь, что у тебя разболелась голова, ты пошла в аптеку и тебе там стало плохо... Что-нибудь придумаешь. - Твоя правда. И знаешь что? Пойдем отсюда. И снова молчаливый круг по Садовой, снова бегущие встречные фары и красные пуговки стоп-сигналов. Так уже было, сегодня. Бегство от самого себя. Пора останавливаться. "У меня в кармане билет на завтрашний поезд, приказ о назначении, характеристика, где сказано, что я отличный специалист, рекомендательные письма к влиятельным людям. Танькины письма, каждая строчка которых сулит мне спокойную, жизнь, - целое богатство у меня в кармане; я собирал его сам, по частям, чтобы жить по-другому, и если бы мне вчера сказали, что все это я отдам без разговоров только за то, чтобы вот сейчас поцеловать ее, я бы тихо ахнул. Теперь пусть ахают другие". - Ты едешь к ней? - спросила Нина. - К той, которой... мог бы нарвать цветов? Павел подогнал машину к тротуару и зажег свет. - У тебя есть две копейки? Нет? Подожди. - Он порылся в карманах и протянул ей монету. - Вон автомат. Иди звони. Мама еще не спит. - Что я должна ей сказать? - Не знаю... Потом он сидел в машине и ждал. Сегодняшний день был длиною в год и пролетел, как минута, а сейчас он смотрел на телефонную будку и торопил время. Она не возвращалась долго. Тогда он подошел к автомату и отворил дверь. Нина держала в руках трубку, из которой доносился истошный гудок, и улыбалась. ... - Ты позвонила? - Нет... Она поймет и так. Павел взял у нее трубку и повесил на рычаг. - Если ты меня сейчас поцелуешь, - сказала Нина, - тебе придется взять меня с собой. Ты все взвесил?.. 11 А я уже взял тебя с собой, разве ты не поняла? И ничего не надо взвешивать, хуже не будет, потому что то, что было у нас до сегодняшнего дня, - просто затмение какое-то, чушь несусветная, мне даже думать не хочется. Ты видишь, только что прошел дождь, дорога блестит под фарами встречных машин, я еду не, торопясь, чтобы не вылететь в кювет. И чтобы побыть наедине с собой - в машине можно не разговаривать, а мне еще много нужна сказать себе, о многом у себя спросить - я давно старался не слушать своего голоса. Мне надо спросить у себя, как получилось, что я с такой легкостью поверил, будто любовь можно заменить хорошим отношением? Как я мог поверить, вопреки опыту своих тридцати с лишним лет, что мое место за столом, меж двух телефонов; мог поверить Лешке Рогозину, его бреду о каких-то окислительных процессах? Разве смогу я спокойно жить в белых ночах Ленинграда, зная, что сейчас над островом Айон висит подсвеченный солнцем туман, а где-нибудь в Амгуэмской тундре Олег уже выкурил свою утреннюю сигарету, сидит на камне и штопает ковбойку. Разве смогу я ходить по улицам и площадям, ездить в трамваях и на такси, зная, что я просто задержался в гостях, .потому что мой дом далеко, а из дому не уезжают?* ~ Ничего этого я не смогу. И, пожалуйста, хватит об этом. А сейчас я сверну на проселок, мы проедем еще немного и остановимся возле речки, сплошь поросшей по берегам черемухой и бузиной. В этих местах прошло мое детство. Мы разложим большой костер и будем ждать утра. 12 В два часа ночи она сказала: - Павел, несчастный человек, я хочу есть. Я вспоминаю свою несъеденную котлету с нежностью. Они сидели на траве возле машины и подкидывали сучья в костер. Сучья были мокрыми и гореть не хотели. - Надо поесть, - сказал Павел. - Где мы тут поедим... И костер дымит. - Это я нарочно, чтобы комары не кусали. - Какие комары в конце августа. - Все-то ты знаешь. Ладно, вставай, пойдем еду добывать. Покажу, как это делается. Соль у меня есть, и сало тоже, и лук - в багажнике еще от прошлой поездки осталось. Ну картошка всегда под рукой. Они долго шли вдоль картофельного поля. Пожухлая ботва в темноте казалась спутанным и сорванным с кольев проволочным заграждением. Нина, прежде чем ступить на межу, потрогала землю руками. - Какая теплая земля. Я туфли сниму... Слушай, а в нас не будут стрелять? Это колхозная картошка? - Может, и будут. Солью когда влепят, не обрадуешься. - Стреляли? - А как же... Они вернулись к машине и высыпали из кармана белые и гладкие, как голыши, клубни. Павел набрал хворосту и стал мастерить костер. - Погоди, дай я, - попросила Нина. - Ты не умеешь. - Ну и пусть. Загорится как-нибудь... Это что? Рыба плещет? - Рыба, наверное. Тут ее пропасть, хоть старик и прибедняется... Нина вынула из машины автомобильный чехол, расстелила его; достала где-то газету и принялась готовить ужин, Лук она резала тоненькими ломтиками, как лимон, сало долго вертела в руках, не зная, срезать с него корку или не надо, и вид у нее был такой сосредоточенный, что Павел рассмеялся. - Ты чего? - Ничего... Замолчав, Нина тихо спросила: Он на "Аннушке" летал, да? - На "Аннушке". Машина у него была отличная. Она могла садиться где угодно, а билась и ломалась столько раз, что потом привыкла. и однажды Венька прилетел даже без пропеллера. - Ну это ты врешь. - Это я вру... А потом он украл стюардессу с пассажирского самолета. - То есть как это... украл? - А вот так. Ты что, плохо знала своего братца? Ему летчики устроили такую взбучку, И было за что. Возвращался он как-то из Хабаровска и в самолете познакомился со стюардессой, влюбился в нее без памяти, она - тоже. Венька на решения человек скорый: сказал, что она свое отлетала, он сейчас запрет ее четырех стенах, и делу конец. К тому же, как на грех, испортилась погода. Стюардесса отпросилась у командира корабля на два часа, не зная еще, что там, где начинается Венька, там кончается всякое благоразумие... Одним словом, на аэродроме паника вот-вот лететь обратно, а лететь нельзя, какой-то пилот украл стюардессу. Мы с Олегом сразу сообразили, в чем дело, ввалились к Веньке, а там идиллия. Сидят они, молитвенно сложив руки, и в глазах у них отблеск рая... - А как же Надя? - Ну, это еще до Нади было. Слушай дальше. Наорали мы на них, накричали, а потом все четверо стали ломать голову, как быть, потому что уже дали погоду, надо лететь, а как же она полетит, если она жить без Веньки не может, а он без нее и подавно... Потом она все-таки улетела. Написала что надолго запомнит минуты их встречи. Но им повезло, что вовремя дали поду. - Вот видишь, как важно вовремя дать погоду - усмехнулся Павел. - Синоптики бы сказали, что глупость не состоялась по метеорологическим условиям. - А собственно, чего она испугалась? - Нина. - Каких глупостей они могли наделать? - Ну как же... - замялся Павел. - Все-таки... Ах, вот оно что! Ну, знаешь ли, это унизительно - себя бояться. Только, поверь мне, она не испугалась, эта девочка с самолета. Она ведь газеты читает, журналы, а там какая-нибудь Катя или Нюра в три ручья ревет, что она, бедная, поверила, а он, прохвост, ее обманул. Слово такое дурацкое - обманул... Поплачет она, признает свой грех, а ей советуют: будь умней, не подходи близко к мужчине, пока ,не узнаешь, какие у него жизненные установки, кто его любимый литературный герой, и так далее. Вот когда ты все про него узнаешь, почувствуешь родство душ и его склонность к семейной жизни, тогда и будет полный порядок. Тогда даже целоваться можно. - Ух ты! - сказал Павел. : - Прямо-таки металл в голосе. - Ты подожди. Ничего не металл. Все эти положения ваша стюардесса крепко усвоила и потому испугалась, что, не дай бог, возьмет и полюбит Веньку вот так, без анкеты, а этого не бывает. Не должно быть. Она чувства своего испугалась. И пусть. Не жалко... Ты лучше скажи, как к этому отнесся Венька? - Он, помнится, сказал, что надо бояться того состояния крови, когда разум бездействует. - Ой ли! Что-то не похоже. - Да, верно. Он сказал, что не надо бояться. Наступила пауза. Павел стал разгребать золу, чтобы засыпать картошку. Костер вспыхнул огромным, языком и на мгновение очертил его темную фигуру в засученных брюках; рубаха плотно облегала его, а волосы на голове лежали как воронье гнездо. "Как же нам быть с тобой, - думала Нина, - ведь погоду вовремя уже не дадут... Когда, наконец, поспеет твоя картошка? И когда ты скажешь, что нам пора домой, что у нас еще много дел. У нас с тобой". - У нас с тобой еще много дел, - сказал Павел, аккуратно прикрыв картошку золой. - Перво-наперво вымыть машину, она изрядно запылилась. - Так, - сказала Нина. - Заботы собственника. А еще какие дела? - Еще?.. Видишь ли, я не случайно приехал сюда. Идем покажу тебе одно место. Мне самому надо посмотреть. Если там что-нибудь осталось... Идем! Он взял ее за руку. - Господи, ну сумасшедший! Куда мы в такую темень? - Никакой темени нет, это тебе возле костра кажется. Идем... Мы здесь жили с мамой во время войны, я все тут знаю. Видишь огоньки около леса? Там сейчас дом отдыха, а тогда был госпиталь, мама медсестрой в нем работала. Бомбили нас каждую ночь, и каждую ночь мы залезали в щели... Они прошли немного редким березняком и свернули на старую вырубку. Луна ярко высвечивала трухлявые пни, дробилась в редких лужах. Павлу показалось, что он только вчера был на этом заброшенном лесоучастке, где когда-то люди, спасаясь от бомб, долбили в уже замерзшей земле эти жалкие убежища. Совсем рядом светились огромные корпуса нового дома отдыха, а тут, кажется, ничего не изменилось за эти годы. Прямо у края вырубки зиял темный провал. Над ним коряво горбились полусгнившие бревна, кое-где еще прикрытые дерном и ржавой глиной. Вот здесь это все было. Здесь он впервые увидел зарево над горящей Москвой. Ему было пять лет, и он ничего не понял тогда, только испугался, услышав, как вдруг страшно закричали женщины... Зачем он пришел сюда? Это ведь не те воспоминания, которые хочется оживить... Наверное, он пришел сюда потому, что детская память хранит и будет хранить до конца дней эти осенние ночи сорок первого, когда, закутавшись во все, что только можно было сыскать теплого, Павел и еще четверо соседских ребят, у которых отец воевал, а мать лежала в тифу, сидели на нарах, тесно прижавшись друг к другу, и в холодной, промозглой тишине слушали старую учительницу Елизавету Евлампиевну, рассказывавшую им "Робинзона Крузо". За ее рассказом не было слышно аханья зениток, но стоило лишь ей умолкнуть, чтобы собраться с мыслями, как сухой, раскаленный треск снова врывался под накат землянки, и ребятам казалось, что небо сейчас раздушит их в этой темной дыре... - Страшно... Наверное, надо оставить эту щель и показывать людям, чтоб помнили. - Тем, кто помнит, показывать не надо, - сказал Павел. - Тот, кто не прятался в ней, все равно не поймет... Они молча вернулись к костру. - Павел, - позвала она. - Ну? - А вдруг у тебя плохой характер? - У меня хороший. - Ты храпишь ночью? - Кажется, нет... - Я ищу у тебя недостатки. Веня, например, бал лунатиком. - Никогда он не был лунатиком. - Нет, был. В детстве. Вообще-то он, конечно, не был, но мне запомнилось, что был. Он себе такую игру придумал для воспитания воли: по ночам забирался на крышу и ходил по самому краю. Потом его отец поймал и стал воспитывать, а Веня говорит: ничего не помню, я лунатик, у меня нервная система так устроена. Отец, конечно, очень рассердился, сказал, что таких балбесов в авиацию не берут, потому, что рисковать надо для дела, а не просто нервы щекотать. Веня выслушал его внимательно и пообещал, что больше рисковать без толку не будет. - Смотри, какой хороший. - Ты слушай дальше. Мы жили тогда в маленьком городе, где служил отец. Однажды во время демонстрации он купил мне целую гроздь шаров, я их очень любила и сейчас тоже всегда покупаю себе на праздники. Шары были - заглядение, отец украсил их блестящими лентами, все светилось, переливалось, на одном из них был портрет Покрышкина, его прикрепил Венька. Словом, ни у кого ничего подобного не было. Подруги смотрели на меня с завистью и восхищением. Ну, ты представляешь, какая гордая и счастливая шла я рядом с отцом, а у него звезда Героя, ордена, форма, все его знают, все с ним здороваются... И тут в самый разгар моего счастья я загляделась на что-то, споткнулась, шарики мои выскочили и полетели... И вот Веня... Шары зацепились за самый верх заводской трубы, и он уже карабкался на нее по скобам. Смотреть на это, наверно, было страшно, потому что все замолчали, даже оркестр перестал играть. Помню, что, когда Веня вернулся с моими шарами, никто не назвал его героем, а наоборот, кто-то даже сказал, что он хулиган. Потом, когда мы шли домой, я очень боялась, что отец будет ругать Веню, но он всю дорогу молчал. Венька не выдержал и спросил: разве он и теперь поступил неправильно? Отец подумал и сказал, что, с одной точки зрения, Веня поступил правильно, а с другой - неправильно, но он пока еще сам не знает, какая из этих точек зрения настоящая... - Веня хорошо запомнил эти слова, - сказал Павел. - Откуда ты знаешь? - Когда ему сказала, что летать в самовольный рейс - это должностное преступление, он ответил точно так же: с одной стороны, это так, а с другой - не очень, и еще неизвестно, какая сторона более правая. - Это было, когда вы искали Теплое озеро? Расскажи мне об этом. - Я расскажу... 13 Пурга, как всегда, пришла неожиданно. Первые дни отдыхали. Потом стали тревожиться. Срывалась работа. Телеграммы синоптикам носили оскорбительный характер. Шла третья неделя, как непогода загнала их под крышу в маленьком тихом поселке у моря. Он прилепился меж сопок на берегу залива, который не замерзал даже в самые сильные морозы, и зверобои в брезентовых робах вытаскивали на берег нерпичьи тушки, покрытые словно воском, налипшей, дробленой шугой. А где-то рядом, может быть, прямо за каменистыми отрогами, до которых, казалось, подать рукой, лежало Теплое озеро. Его не было на картах. Зимой над озером клубился туман, а летом на десятки и сотни верст непролазных хлябей отрезали к нему дорогу. На берегу озера лежал песок и мелкий морской голыш, а в теплой воде плескались большие животные с чешуйчатыми спинами, иногда выходили на берег, и после них на влажном песке оставались причудливые ложбины. Это было известно доподлинно. Было известно у животных длинная шея, и когда они сидят в воде, высунув наружу маленькую плоскую голову, то становятся похожими на водяных змей. Так говорили на побережье вот уже много лет. ...Ha исходе третьей недели они целыми лежали в спальных мешках и равнодушно поругивали Таля за то, что он проиграл Ботвиннику, а Ботвинника за то, что он проиграл Петросяну. Они думали, что все идет к чертовой матери, работа безнадежно горит, и никому на эту катавасию не пожалуешься. Павел должен был выбрать место для круглогодичной поисковой партии, а Олег измерял таинственные величины земного магнетизма, и ему для этого выделили специальную машину. Они "шлепали" посадки на лед, и пока Венька соображал, как он будет взлетать над торосами, полыньей и вмерзшей в лед бочкой из-под солярки, Олег колдовал над приборами. Такой веселой жизнью они наслаждались неделю. Потом хозяин, у которого они остановились, сказал среди ясного белого дня, что хватит, отлетались, надо втащить в тамбур лед, иначе завтра они останутся без воды. Идет пурга. Синоптики молчали. Они сообщили о непогоде через день после того, как Веня, Олег и Павел залезли в спальные мешки. Они держались двадцатые сутки. По молчаливому согласию было решено не поминать про Теплое озеро до тех пор, пока не представится возможность организовать его поиски по всем правилам. Но случай тяготел над ними. Судьба искушала. В поселке еще были живы старики, которые помнили, как их деды рассказывали о тех, кто купался в теплой воде... Ночью пурга утихла. А утром Павла разбудил бульдозер, расчищающий полосу. Он наскоро оделся и вышел в тамбур. Олег и Веня сидели на ящиках и курили. Вид у Вени был какой-то странный: то ли загадочный, то ли решительный: "Друзья, - сказал он, когда Павел уселся рядом с ним. Такого случая больше не будет. Мы сделаем всего несколько галсов по побережью. И может быть, мы сядем рядышком с этим самым... ихтиозавром, или что оно там такое. Вы представляете себе..." - "Да,- сказали они. - Мы представляем". И тут же начали собирать пожитки. Самолет у Вени был такой домашний и уютный, что его хотелось погладить рукой по симпатичной тупой морде. Он весело щурил глаза-иллюминаторы и кокетливо покачивал крыльями. В воздухе Вениамин был с ним на равной ноге, они вместе закладывали такие виражи, что у новичков захватывало дух, но на земле относился к нему снисходительно. - Кушетка рвется в облака, - говорил он, выметая из машины окурки. - Самый раз покой, так нет, романов начиталась. Горе ты мое горькое... Первые полчаса все было обычно. Павел ухитрился даже немного вздремнуть и проснулся от того, что машина легла в крутой вираж и он чуть было не свалился с сиденья. - Циркачи! - закричал он. - Вам в небе места мало? Венька кивнул вниз. Они шли на небольшой высоте, и Павел увидел на снегу темные пятна яранг и суетящихся вокруг них людей. - Ничего не пойму, - сказал Олег. - Что-то больно резво бегают, вроде машут... Вениамин снова развернул машину и прошел над стойбищем совсем низко. Теперь ясно была видна цепочка людей; они действительно махали руками, а несколько человек бежали в сторону замерзшей речки, словно бы собираясь встретить самолет при посадке. - Не нравится мне это, - сказал Вениамин. - Похоже, что-то стряслось. - Он обернулся к ребятам. - Надо сесть, я думаю... - Пожалуй, - согласился Олег. - Только вон та штука мне тоже не нравится. - Веня кивнул в сторону горизонта, где из-за хребта выползала темная полоса, предвещавшая пургу. - Кажется, придется возвращаться... Ладно, сядем, а там видно будет. Едва Веня спустил трап, как к самолету подбежало несколько чукчей и заведующий красной ярангой, огромный детина с казацкими усами. Веня часто летал с ним по тундре. - Ну, молодец! - сказал заведующий, пожимая ему руку. - Ну, если бы я звал, что это ты, летишь, мы бы не волновались... А то заладили - пурга да пурга! Вот тебе и пурга. - Что за чепуха? - не понял Вениамин. - Никуда я не летел. Я случайно увидел, что вы тут галдеж устроили, вот и подумал... А что у вас тут случилось? - У нас работница помирает, - сказал заведующий. - Эмкуль, ты ее знаешь... Темная женщина! - Он вдруг рассердился. - Говорили - давай в больницу, давай рожай по-человечески, а она свое... Сейчас вот кровь хлещет, родить не может... - Понятно, - сказал Веня. - Вы что, радио давали? - Ну да, по рации... Со мной тут девчонка, медичка, стада объезжали, да что она может? А из района говорят - попробуем, только особо не надейтесь: пурга... - У них действительно пурга, - кивнул Веня. Он посмотрел на горизонт. Темная полоса уже перевалила хребет, и облака, перемешавшись с туманом, спускались в долину. Начиналась поземка. "Через полчаса тут будет такая свистопляска, что не приведи бог, - подумал он. - Скверная долина. Как труба. Недаром ее кто-то обозвал пристанищем ведьм". - Веня, - сказал пожилой чукча. - Веня, помрет дочка-то. А? У нее крови не хватит. Отвези ее скорей. А, Веня? Вениамин посмотрел на Олега. Тот кивнул. - Живо! Какого черта мы тут трепемся! Тащите! И медичку давайте. Сгодится. - Я выйду на связь? - спросил Олег. - И что ты скажешь? - Скажу - экстренный случай. Летим, мол... Веня усмехнулся: - Летим... Лететь нельзя, мальчики. Лететь ни в коем случае нельзя. Вы посмотрите. Сопок уже не было видно. Облака садились все ниже и ниже, а навстречу им из устья долины поднимался густой и плотный туман. - Так как же?.. - не понял Павел. - Я сказал, что нельзя лететь. Но можно ехать. Впрочем, ехать тоже нельзя, но что делать?.. Ладно, мальчики, все. На борту чрезвычайное положение. - Вениамин, - растерянно сказал заведующий, когда Эмкуль уложили на шкурах, - как же ты?.. - Тихо! Эттугье, поди сюда, - позвал он отца Эмкуль. - Ты долину знаешь, речку знаешь, да? Садись рядом, будешь показывать. Хорошо? - Буду показывать, - согласился Эттугье : и сел в кресло второго пилота. - Речку знаю, долину знаю. Да. - Смотри внимательней, - сказал Веня. - Ехать будем быстро. Прозеваешь - врежемся. Ты меня понял? - Понял. Смотреть буду хорошо... Веня запустил мотор. Машина покачалась немного, отрывая лыжи от наста, потом тихонько тронулась. Павел не очень хорошо представлял себе, как все это получится, потому что вокруг было сплошное белое молоко, видимость не превышала нескольких метров. Он ездил на с аэросанях и знал, что это далеко не прогулка, - каждая заструга, выемка, трещина грозили аварией. И потом сани - есть сани, они для этого и предназначены, но мчаться по незнакомой дороге почти вслепую на самолете... Иллюминаторы залепило снегом, ничего не было видно, но по тому, как вздрагивал самолет, словно поеживаясь под ветром, по тому как мотор то стихал до шепота, то вдруг начинал реветь оглушительно и сердито и машина рывком уходила в сторону, Павел чувствовал, что пурга усиливалась. Они шли по реке, которая должна была привести их в поселок: до него напрямик километров восемьдесят, но речка так немыслимо петляла среди сопок, что Павел даже приблизительно не мог сообразить, сколько им предстоит пройти. Сто пятьдесят или двести километров? С одной стороны берег был обрывистым, вода пробивала себе дорогу, выгрызая подножье сопок; другой берег уходил в тундру, но и там каждую минуту машина могла напороться на кочкарник или застругу. Павел не успел додумать все это, потому что самолет вдруг словно налетел на что-то упругое и податливое. Удара не было, была внезапная, рывком, остановка. Мотор заныл на самой верхней ноте, машина круто развернулась и пошла в сторону. Павел понял', что они вышли из русла реки и идут теперь по тундре. Это было почти безумием. Зачем? Но тут же вспомнил, что именно здесь, возле Каменного кряжа, река делает огромную петлю, путаясь меж отрогов, и если попытаться пройти напрямик, через перемычку, то это сократит дорогу почти вдвое. Павел залез на ящик с приборами и через спины Вени и Эттугье заглянул в смотровое стекло кабины. Пурга немного стихла, здесь, меж двух кряжей, ей было не разгуляться. Видимость стала лучше. "И все-таки, - подумал Павел, - самые головоломные трассы автомобильных гонок пустяк по сравнению с тем, что предстоит сейчас Веньке". Машина шла со скоростью сорок - пятьдесят километров, и этого было достаточно, чтобы при первой же оплошности распороть себе брюхо. Что видел в этой круговерти старый Эттугье? Что чувствовал Венька, превратив свой веселый самолетик в неуклюжий вездеход, вслепую карабкающийся по тундре? Эттугье что-то говорил, вплотную склонившись к Вене, показывая руками, и Венька то отворачивался в сторону, то, слегка притормаживая, осторожно перебирался через заносы... "Скоро начнет смеркаться, - подумал Павел, потеряв всякое представление о том, где они сейчас находятся и сколько еще предстоит пройти. - Скоро будет совсем темно, и наше путешествие окончится," И в ту же минуту машина слегка подпрыгнула, мотор взвыл и стал снижать обороты. Что случилось? - спросил Олег. Надо выходить на связь. Пусть подают прямо к берегу. Мы на льду залива, километров пятнадцать, живо доскочим он взял у Эттугье трубку, которую тот только, что раскурил, сделал несколько затяжек и рассмеялся: - Ну и поотрывают же нам головы! Мне, в первую очередь. Но, когда будут, скажут: отличный у нас пилот Вениамин Строев!.. Утром, когда они вдоволь отоспались, Веня сказал: - А что, мальчики? Одно доброе дело этот ихтиозавр уже сделал. Не будь его, не родила бы Эмкуль сына, а теперь вот родила. Мы к нему еще слетаем в гости, к этому ящеру. Слетаем ведь? 14 - А он и вправду там есть, этот зверь? - спросила Нина. - Не знаю. Хочется, чтобы был. "Никакого там ящера, конечно, нет, - подумала она. - И серебряной горы, о которой писал Венька, тоже нет. Но не надо торопиться убеждать себя в этом. Людям еще никогда не было плохо от того, что они искали. Искали золотое руно и философский камень, эликсир жизни и абсолютную истину. А находили Колхиду. Создавали "Илиаду_" и "Одиссею". Пусть ищут. На земле и среди звезд". Она тронула Павла за рукав. - Скажи, ты бы полетел к звездам? - Да ну их! - рассмеялся Павел. - Дорога больно далекая. Соскучишься. - А в закате ты был? - Как это - в закате? Закат - это явление.. м-м... - Венька мне однажды сказал, что у него есть мечта. В тундре, говорил он, в пасмурную погоду на горизонте остается перед закатом узкая полоска, и если очень захотеть, если летать очень быстро, то можно хоть на секунду, но попасть в это багряное небо... Только это неправильное название, говорил он, что там вовсе не небо, окрашенное зарей, а что-то совсем другое. Может быть, то, потом делают зарю? Нина тихо вздохнула. - Я знаю, он был фантазер. Ему всегда не нравилось, когда красоту объясняли. Он говорил, что если бы ученые были умнее, они никогда бы не сказали людям, что бриллианты - это уголь. - Да,- сказал Павел. - И еще ему не нравилось, когда колокола переливали в дверные ручки. Ты ведь знаешь о нашем колоколе? - Еще бы! У меня есть даже фотография. Его нашла, по-моему, Надя? А до этого... Ты расскажи подробней. - Да, это было как раз в тот день, когда Веня вернулся из Уэлена. Утром пришла Надя и еще с порога, не успев раздеться, сказала, что нашла колокол. Мы искали его давно, но никто толком не знал, где, он висит. Потом капитан Варг... Хотя, я начну, пожалуй, не с этого... Павел замолчал... Сейчас ему нужно было рассказать ей все, нужно было самому еще раз пройти через эти годы, ставшие главными в жизни, чтобы уже никогда не помнить сочувственную улыбку Алексея Рогозина и как смотрел ему вслед Олег... Он говорил торопливо, то забегая вперед, то возвращаясь, не замечая, что держит ее руки в своих, что она уже давно стала участницей его воспоминаний: он вместе с ней решал, что купить Олегу на свадьбу, вместе добирался на полярную станцию, где Веня целый месяц лежал с воспалением легких, и когда он сказал: "Ну как же! Это тот самый Филя, который пешком по льду ходил на остров Врангеля, разве не помнишь?", - она не удивилась и покачала головой: "Не помню", - хотя помнить этого и не могла. И в тот день, когда они поднялись на заснеженную гряду мыса Кюэль, Нина тоже была рядом, слушала, как Надя, едва разбирая изъеденные временем буквы, читала трогательное напутствие моряцких вдов. Они стояли все вместе, загоревшие под свирепым весенним солнцем, радовались, что забрались черт-те куда, на высшую точку побережья... Веня только что вернулся из Ванкарема, Олег собирался на мыс Шмидта, а Павла вызвали в Магадан. Они виделись редко. Но это уже не имело значения, потому что они жили на общей земле, ходили по общим дорогам, которые всегда приводили их друг к другу. Дорога и теперь собрала их вместе. Пусть Олег бродит по Амгуэмской тундре, Варг сидит в своем деревянном скворечнике и пишет историю русского флота, а они с Ниной вот здесь, в ночном подмосковном лесу. Если Надя придет к маяку и позовет их, если ударит в колокол - они услышат... Вот только Вени не будет... Он снова увидел лицо Нади в тот последний раз, когда они пришли на мыс Кюэль. Она стояла рядом с отцом, крепко держа его за руку, и, закусив губы, смотрела в синие сумерки, надвигающиеся с моря, где едва можно было различить очертания скалистого берега, возле которого упал самолет Вени. Она не плакала... Павел замолчал. Он рассказал ей все, но чувствовал, что не сказал и половины. - Скоро будет светать, - сказала Нина. - Будет утро... Вчера утром тебя еще не было. И даже днем не было. Днем просто приехал Павел Петрович, и мне тошно стало жить на свете. Ты представляешь - ведь могла произойти самая большая несправедливость на свете. - Не могла. - Это я знала, что не могла... Он стал целовать ее руки. Холодные, перепачканные землей. Нина наклонилась над ним и тихо сказала: - Я тебя очень люблю. Всю жизнь... Павел, прильнув к ее ладоням, молчал... Он не знал, что так может быть с ним. Когда весь мир со всеми его заботами умещается в этих ладонях и делается страшно при мысли, что всего этого могло и не быть... - У тебя холодные руки, - сказал он. - Ты замерзла? Давай-ка я подкину в костер. - Подкинь. Я люблю большой огонь... Подожди! Слышишь - кукушка? Послушаем, сколько нам жить. - И не подумаю. Кукушка - дура. Она ведь не знает, что сегодня только первый день... Они стали выгребать из костра полусгоревшую картошку. Павел вспомнил серебряное ведро со льдом, в котором стояло шампанское, накрахмаленные скатерти и отутюженного официанта, кормившего их вечером в ресторане, и подумал, что теперь он всегда будет вспоминать вкус печеной картошки. Нина вдруг тихо рассмеялась. - Ты чего? - Так... Грустные мысли одолевают. Я представила себе физиономию моих друзей, когда они после ужина сообразили, что некому подать им чай. - В милицию они, интересно, не звонили? - Вообще-то, мы поступили по-свински. - Ну да? Благоразумие заговорило? - Благоразумие у меня молчит. Во мне трусость зашевелилась. Ужас что будет с моим начальством! ...Как хорошо, что можно говорить всякую всячину, говорить все, что придет в голову, только бы слышать друг друга. А другие слова уже не нужны. - Нинка, - сказал он. - У тебя по носу муравей ходит. И у тебя глаза сонные, ты поспи немного, я постелю тебе пиджак. Или давай мы чехол свернем. - Пиджак - это хорошо, а спать я не буду. Не люблю... Во сне столько прозевать можно. Она поуютней устроилась на куче еловых веток и стала смотреть в огонь. Костер догорал; алая его сердцевина подернулась пеплом, Павел тоже смотрел в огонь, ему виделась полоса багряного неба, куда хотел залететь Венька. Может быть, он и успел побывать там, когда отправился в последний рейс, когда шел над океаном? 13 Веня шел над океаном. Он, конечно, знал, что это всего лишь море, что через полчаса откроется на горизонте крутой берег Зеленой косы, но раз уж оговорено, что океан - дело воображения, он позволил себе сегодня лететь над океаном. Тем более, что час назад отлетал свой первый миллион километров. Сегодня они это отметят. Во-первых, конечно, хороший ужин. Во-вторых... А что, сегодня они могут пойти к колоколу, просто посидеть у маяка, там чертовски красиво, а потом Веня как-нибудь намекнет, что было бы не грех ударить разок в древнюю медь - не по пустякам, все-таки миллион. И сделает это пусть Надя, Хранительница маяка, Главный инспектор колокола. Конечно, ребята в порту поздравят его. Он еще вчера краем глаза видел, как, в Ленинской комнате готовили "молнию". Фотография и перечисление его заслуг. Интересно, про выговор там тоже будет?.. Напишут, наверное, что он совершил три маршрута до Луны. Далась всем это Луна! Лучше бы написали, что он провел в воздухе более полугода, это добротный северный отпуск, с учетом дороги в оба конца. Могут, конечно, вспомнить про ихтиозавра... В диспетчерской его встретит Надя. Она теперь почти всегда встречает его. А через неделю они уедут в отпуск. На юг куда-нибудь, в Сочи, в Ялту - все равно. Будут ходить в белых костюмах, есть шашлыки и пить сухое вино. И прямо среди улицы будут расти пальмы. А потом они вернутся. Их встретят друзья, с которыми он на всю жизнь поделил этот далекий край. ...Через полчаса диспетчер в порту принял радиограмму: "Отказал мотор. Иду на вынужденную у Зеленой косы. Посадка тяжелая. Сяду у птичьего базара". - Сумасшедший - закричал диспетчер. - Там же пятачок, две телеги не развернутся, куда ты сядешь! Вечером в штабе авиаподразделения старшая пионервожатая рассказывала: - Это было все так страшно, так неожиданно. .. Мы еще с вечера пришли на террасу, поставили палатки, устроились. Там неподалеку геологические обнажения, вот и решили посмотреть. Уже совсем собрались, часть ребят ушла, часть у палатки. Вдруг я вижу самолет с моря. Я в это не на террасе, а на обрыве была, мы туда с девчонками забрались, чтобы лучше рассмотреть дорогу. Странно как-то самолет летит, я сначала не сообразила, в чем дело, потом вижу - он вроде рывками проваливается. И тихо. Мотор не работает... Тут я поняла - хотела было бежать, только - куда? Растерялась... А самолет - ему ведь ничего не было из-за скалы, ему вдоль моря зайти пришлось, - самолет обогнул скалу и пошел на террасу, уже прицелился... Тут я все представила сразу, даже остолбенела от ужаса - сейчас он всех передушит, там ребята, ничего не видят... Вдруг девчонки мои закричали, и я закричала потому, что он в самую последнюю секунду наверное, все понял. Прямо как-то на месте повернул самолет и свалился вниз. В море... Об этом я тебе рассказывать не буду. Я уверен он положил штурвал в сторону, не думая о том, что совершает подвиг. Но я не рассказал тебе об этом сейчас. Еще не время. Сейчас нам надо думать о том, что через несколько часов наступит утро. Наше с тобой утро. Нина спала, свернувшись калачиком на его пиджаке; лицо у нее было усталое, детски-перепачканное золой, на лбу царапина, веки вздрагивали - должно быть, она видела сон, может быть, веселый, потому что губы тоже иногда вздрагивали, улыбались. Где-то далеко закричала первая электричка, погодя в деревне загорланили петухи; дотянуло свежестью. Возле берега плескалась рыба. "Самый клев", - подумал Павел. Машина, вся мокрая от росы, дремала, уткнувшись в кусты. Начинался рассвет. Ничто никогда не заменит ему это утро. Нина всхлипнула во сне. Павел дотронулся до ее плеча. - Эй! - сказал он. - Засоня! Вставай пить чай! - А я не сплю, - пробурчала она. - Я так... - Потом поднялась на локте, зажмурилась - солнце уже встало над лесом и светило ей прямо в глаза - и сказала: - Здравствуй! Нам уже пора ехать? - Ага, но сначала мы позавтракаем. Теперь не скоро придется вот так сидеть на берегу, свесив ноги к воде, есть картошку и слушать, как брешут собаки. Нина рассмеялась: - Тогда давай уж здесь и пообедаем. Куда спешить? - Нам надо еще собрать чемоданы, - сказал Павел. - Успеем, много ли собирать? Она протянула руки, обняла Павла за шею и поцеловала. Он боялся что-нибудь сказать, что-нибудь подумать, потому что уже говорил однажды: люблю, даже думал, что это так. А сейчас ему просто хотелось молчать и чувствовать эти прохладные губы, эти руки... - Нам надо успеть собрать чемоданы, чтобы вовремя встретить Варга на мысе Кюэль. - Да, - согласилась Нина. - Надо торопиться, чтобы никто не сдал в утиль наш колокол на мысе Кюэль... Роман-газета No 12 1974 г.