е ?ншим ченцем Печерського монастиря - Нестором, в?домим на пр?звисько Л?тописець. Нестор обережно, так щоб не розполохати янгол?в, що звикли др?мати б?ля мощесховищ, натяка?, що ?нколи з печери ?гумена Феодос?я, учня та соратника Антон?я, долинав не зовс?м зрозум?лий для брат?? гам?р, "яко же с? ?м на кол?сн?цах ?дущем, други?м же в бубни б?ющем, ? ?нем же в соп?л? сопущем, ? тако вс?м кл?чущем, яко же тряст?ся п?щер? от множьства пл?ща зли?х духов". Приблизно у 1093 роц? у тому ж монастир? було складено л?топис, який на початку наступного стол?ття л?г в основу славнозв?сно? Пов?ст? вр?мянних л?т. Дуже ?мов?рно, що до складу цього л?топису ув?йшла значна частина прац? Н?кона. Враховуючи традиц?ю складання л?топис?в, яку дуже нагадують вибрики сучасних постмодернист?в (? у тому, ? у другому випадках запозичення з ?ншого автора -- справа чест?), ця ?мов?рн?сть майже сто в?дсоткова. Це надто важливо, бо, судячи з обмовок п?зн?ших джерел, у Н?кона викладалась повн?ша, у пор?внянн? з добре в?домою надал?, верс?я в?дв?дування апостолом Андр??м придн?провських круч, "?де же посл? же бисть Ки?в". Звичайно, така важлива ?стор?я не могла не ув?йти у самому повному вигляд? до п?зн?ших л?топис?в, до того ж складених в одному монастир?. Але внасл?док боротьби м?ж святими отцями за вплив на великокняжий престол, запозичення з Н?кону зазнало сутт?вого скорочення, бо недвозначно вказувало на прив?ле? у цих заз?ханнях печерських ?гумен?в. ? на сьогодн? ?диним джерелом, що пролива? хоч якусь подобу св?тла, щось на зразок отрутно-люм?н?сцентного сяйва, на перв?сний вар?ант розпов?д? про д?яння апостола Андр?я на берегах Борисфену, залиша?ться переказ, що трепетно збер?га?ться у ст?нах Лаври. Зовн?шня канва переказу не становить особливо? та?мниц? й сюжет його, блукаючи м?ж т?нями ?вана-Богословського та Стефан?вського в?втар?в, стомлено наголошу?, що, кр?м встановлення хреста й пророцтва про виникнення Ки?ва, Андр?й Первозваннй передав одному з м?сцевих волхв?в та?мний знак або, скор?ше, запов?тний зам?р. Знання про нього передавалося в?д покол?ння до покол?ння, доки воно не зробилось ?диним скарбом преподобного Антон?я, котрий десь на початку XI стол?ття оселився в одн?й печер на околиц? Ки?ва. Там, у печер?, в?н ? заклав його б?сам, що дуже голосно та нестримано оплакували сво? колишн? силу та славу - тужливим виттям вони в?двертали святого в?д старанних молитов. В обм?н на спадок апостола б?си, присягаючись на Святому Письм?, об?цяли Антон?ю нав?дуватися до нього на протяз? 36 рок?в т?льки чотири рази на р?к: у н?ч на передодн? Р?здва, на Масницю, в н?ч на ?вана Купала та ще один раз, коли це ?м буде до вподоби. П?д час тих стр?чань, Антон?й мав нагоду перев?рити ц?л?сн?сть закладеного майна ? був зобов'язаний величати б?сов? души ?х колишн?ми ?менами: Перун, Велес, Хорс, Дажьбог, Стрибог, С?маргл, Мокошь, Сварог, Ярила, Кострома, Триглав, Навь. Кр?м того, йому доводилось смиренно терп?ти бешкет, що зчиняли нечист?, але, слава Творцю, з першими п?внями гост? починали збиратися до Пекла, запалюючи в очах благого над?ю на забуття у важкому с?рому мороц? ранкового сну. У в?дведений б?сами час, Антон?й та його спадко?мц? повинн? були досконало осво?ти науку позбавлення в?д п?дступ?в злих дух?в, бо по зак?нченню 36 рок?в кожного, хто спробу? вимагати повернення залогу, оч?кувала жахлива доля. Протягом тринадцяти ночей на нього чекали шален? ?спити, як? в?н мусив скласти дванадцяти розлютованим викладачам з Пекла, чия лют?сть була схожа з чергою розбурханих хвиль: перша ? найменша з них уселя? в серця тих, хто зазнав гибель човна, тваринний жах, остання ж, що повста? з морсько? безодн? згубною ст?ною, позбавля? розуму. У ц?й точц?, пошарпан?й несамовитими бурями та солоними лайками моряк?в, по сут? й обрива?ться легальний сл?д, залишений багато стол?ть тому апостолом. А дал?, на стежках, що звиваються, мов зм??, до л?гвища ?стини, на зац?кавих чатують привиди полянських ?дол?в та страх?ття древлянських нетр?в - зачарован? у св?й час християнськими обрядами та спорудами, вони майже тисячол?ття в?рою та правдою служать у м?сцевому в?дд?лен? пекельно? канцеляр??, охороняючи в?д зайвих погляд?в не дуже св?тл? аг?ограф?чн? стор?нки. П?д час сво?? приховано? досл?дницько? д?яльност? ми мали тому прям? докази. Один з наших сп?вроб?тник?в впритул наблизився до рел?кв??. Мудро використовуючи р?зн? заходи, як то divide et impera, veni, vidi, vici, ad usum internum, deus nobis haec otia fecit, carpe diem, per vias rectas, pfuiteufel! tiens, quel petit pied, dolce far niente, fuocoso, furioso, grazioso, fuck off & die, тощо, в?н домовився, щоб його разом з п?вн?чними злиднями заманили до прим?щення монастиря, де вноч? мало б в?дбуватися та?нство, пов'язане путами ?дино? хвороби з метою досл?джень. Напередодн? цього вир?шального експерименту в?н, в?дчуваючи, що по ньому плачуть жахлив? та нездоланн? випробування, зробив невелику допов?дь. Головним висновком з не? було ствердження того, що у п?дземелл? Ки?во-Печерсько? лаври набула притулок м?сцева погань, яка вже не мала змоги в ?нших м?сцях протистояти навал? ?нородн?х демон?в. Т?льки тут, прикриваючи сво? не достатньо потворн? вигляди та вчинки саваном, витканим з вкрадених у ченц?в молитов, вона мала нагоду зберегти сво? тлумачення пекельних тортур. Це, досить сумн?вне, як мен? тод? здавалось, припущення, допов?дач безпосередньо пов'язував з Печерською н?чною рел?кв??ю, ?снування яко? на той час ще не було доведено (дехто, з ким ми працювали пл?ч-о-пл?ч, не визна? ?? ?снування й зараз). На його думку, рел?кв?я була тим засобом, за допомогою якого ченц? вже багато стол?ть боронять р?дних б?с?в в?д чужинц?в. Так це чи не так остаточно з'ясувати не вдалося, хоча над?я на перемогу ? дос? щось соб? там щебече. На жаль майже н?хто не чу? цей зворушливий голос. Ми були на в?дстан? одного, кульгаючого на л?ву ногу, кроку в?д розгадки та?мниц?, але вона прослизнула повз нас, дурманячи пухнастим хвостом, що м?ниться веселкою, перед очима ? затьмарю? розум. Ми самовпевнено намагались прокотитись задв?рками Всесв?ту на комет?, чия тра?ктор?я польоту майже повн?стю зб?галась з дорогою до п?вдня Раю. Я не знаю, чи треба вважати наш? втрати завеликими: так ? не розгадана та?мниця, божев?льний, приречений раз у раз торкатися чогось прекрасного й, одночасно, розбещуючого; розпач та знев?ра у сп?льну справу серед колишн?х однодумц?в, задушливий сон, що з того нещасного дня прокрався до мого життя. В?дверто кажучи, мен? зараз байдуже все те, що трапилось з нами п?д час протистояння лег?онам, що приховують палац ?стини у шелест? сво?х крил. Все, що сьогодн? не да? мен? спокою та гризе м?й мозок - це сон. Майже кожно? ноч? в?н намага?ться з?псувати мене, а в ранц? безсл?дно зника?. Де шукати його сл?д? Хоча б якийсь натяк повинний обов'язково залишитися на кордон? двох вим?р?в, коли сон пробира?ться до мого л?жка з того боку дзеркального всесв?ту. Я нав?ть розр?зняю мотив, що кожного разу супроводжу? вторгнення.. Якщо мелод?ю, що вечорами роз'?да? м?й слух, перекласти на слова, то перед очима виникне дек?лька божев?льних рядк?в, прикрашених рожевою плямою з-п?д пера псих?чно хворо? Ал?си: Останн?й дощ - не може бути вже дощем. Дивись, як просто спок?й в ньому набувати. Якщо пов?риш в те, що завтра буде новий день, Тод? так легко назавжди зникати... Ох, т?льки б не зникала в?чна н?ч! Зда?ться, розум вже не волод?? мною.. Дивись, як догора? полум'я стор?ч На с?р?й ст?нц? поза склом-?зго?м... МАЯЧНЯ, в?рус яко? мен? д?стався в одн?й упаковц? з божев?льним зв?том, що ?ще чека? на вас. Але вам його п?д каламутн? оч? п?дсунуть ?нш? - у них це гарно виходить. Я ж - мр?ю позбутися й найменшо? згадки про ту розпов?дь, де слини б?льше, н?ж сл?в. Я дотепер бачу, як через пагорби губ, минаючи л?жбисько волоск?в на п?дбор?дд?, перлово-цв?тн? г?бриди сл?в та слини зникають у майбутньому -- авжеж , чи не в цьому приховано ключ до всього того, що залишилось нам у жахливу спадщину; до божев?лля та лаб?ринту, чи?ми х?дниками я, певно, приречений в?чно блукати у пошуках вислизаючих образ?в нестерпного сновид?ння. ?дине, що якось мене турбу? поза н?чними гратами, це питання: чи я один, чи хтось ще застряг у тому чортову лаб?ринт?? Совершенно справедливо иной пытливый читатель может задаться вопросом: а все же какое отношение это не без патетической оскомины вступление имеет к Иоанну Богослову? Увы, на этот вопрос у нас нет исчерпывающего в своей убедительности ответа. С другой стороны, такой ответ вряд ли уместен, когда речь идет о столь хрупком и вычурном предмете, как сон. Поэтому, лучше всего предоставить возможность самому читателю в зависимости от его наглости и аппетита найти нужный или совершенно непригодный ответ. Что может быть хорошего в Риме? Тонконравное чтение под сладостные напевы послеобеденных кифар, когда сытная тяжесть в нижней части живота требует эстетических услад, а кто еще может сравниться с римскими краснобаями в умении приготовить изысканное литературное блюдо. Чтец - худосочный иудей, рыжеволосый и небритый, кривляка да к тому же картавит, но публике по душе его извращенное чтение. Мужи улыбаются, женщины ласкают им гениталии, картавые бредни создают неповторимую обстановку для орального секса. Но вот распорядитель бьет в барабан: довольно. Чтеца изгоняют палками, на смену кифарам пробуждаются яростные тремоло литавр, с первыми звуками которых темнокожие рабыни наполняют кубки вином и пред взорами воспрянувших от литературного дурмана гостей предстают семь дев, семь божественных танцовщиц. С каждой секундой натиск литавр становится все неистовее, но танцовщицы словно оглохли - их движения совершенны, плавны и трогательны - они воскрешают позабытые волнения любви. Чтеца на кухне потчуют от щедрот праздничного застолья. Он ест с удовольствием, совсем не заботясь о том, чтобы не уронить в глазах кухонной челяди и прочего сброда свое высокое звание - жрец искусства. Жир стекает по его небритым щекам, оставляя многочисленные пятна на и без того грязном одеянии. Римская кухня - предтеча христианского Ада - наполнена с избытком нестерпимой вонью, дикими воплями, ругательствами всего мира, изощренными пытками, садистскими рецептами, дымящейся кровью, гниющими потрохами, человеческими уродствами, злобой и ненавистью во всех ее ипостасях. У печей, то скрывая, то открывая желтое пламя, снуют маленькие чертенята, покрытые потом, хмельные и очумелые от резких запахов, вина и побоев. Дневной свет откуда-то с недоступных небес врывается двумя потоками через высокие оконца, пронзая закопченное пространство кухни и там, где потоки сходятся, плывет, медленно вращаясь, облако дыма от горящего угля и горелого жира. Хотя и за этими стенами жизнь столь похожа на будущее всех преисподних. То, отчего невозможно бежать. Но я снова и снова пытаюсь с настойчивостью белой ослицы. Империя - страна для дураков, тогда зачем ты здесь? Среди застывших мраморных изваяний и оживших по мановению злой воли кусков мяса с блеклыми глазами. Над всем этим знак чресл, манящий твои губы. Они шарят в пустоте, ища запах столь же идеальный, как пароский мрамор, и отвратительный, как гниющая плоть. Но губы лишены обаяния, и потому никто и ничто не желает восхитить тебя тончайшим ароматом. За это стоит выпить. Несколько глотков терпкой неги, очень похожей на вино моей земли. Когда-то в давние времена она была твоей, пока не пришел он и не лишил родину девственных покрывал. Признайся, ты возликовал, призрев ее срам - обольстительный в своей неприкрытости. Чем больше чтец пил, тем сильнее его мысли сплетались в не распутываемый клубок ощущений, воспоминаний и медленно плывущих обозначений - красочных картинок, лишенных словесной мишуры. Ни одна из них не требовала обращения в псалом Давида или греческую криптограмму, не говоря уже о римском занудстве. Ибо мгновенность и беспечность, сияние и слепота, твердь и слабость, четкость и тень, красота и коварство, горечь и слава, кротость и сила, тайна и беспечность были их неотъемлемыми сущностями, которые не нуждались в словесной мишуре. Без слов, - струилась благая весть по его телу в такт с пьянопульсирующей мелодией вен, из всхлипов которой нежданно всплыло: Ложь говорит каждый своему ближнему; уста льстивы говорят от сердца притворного. Истребит Господь уста льстивые, язык велеречивый. Предсказано. Круг событий. В начале Логос - дуновение предвечерней мысли, затем шифр писания: первые значки тьмы в потоке света, с этого места Поиск и его меньшем круге я - Альфа и Омега, как он во внешнем. Но стези Поиска оставляют огненные следы, которые ведут во внутрь идеального лабиринта, образованного двумя рядами зеркал, замерших в напряженном ожидании друг против друга. И когда с одной стороны возникает образ, то в тот же миг напротив змеятся очертания имени. Кто способен связать их в одно целое. Чур, я слышу шепот. Это они. С упоением твердят в лучах умирающего солнца заветный ритм: Адам Кадмон. Добро пожаловать хранитель глаголов, чья плоть связующей нитью простерлась между ненавидящими друг друга отражениями. В конце концов они разорвут тебя на части, ибо веруют, что по расположению твоих членов отыщут дорогу в палисадник божественной азбуки. Но я закрываю глаза и постигаю, что язык бессилен - это единственная и неисчерпаемая свобода. БУМАЖНАЯ РОЗА Великая русская литература... Какой русский хуй не встанет со своего места под музыку этого национального гимна. Отщепенец. В. Ерофеев Они величали ее дивной розой. Ну, быть может и совсем иначе: роднее и слаще, как все предметы и женские формы на картинах Кустодиева. Но для меня она всегда оставалась чем-то меченым, с родимым темнокоричневым пятнышком, нет, не на знакомой всем лысине, а туда ближе к левому яичку великого поэта. Куда и языком не дотянешься, ежели токмо французской пулей-дурой. Непостижимо для инородцев исконно нашенское, с привкусом ратной удали: штык-молодец, коротко и ясно; с распоротым брюхом ведь и загибаться веселей за государя, за Отечество за Сталина в студеную зимнюю пору в смоленском лесу под бесконечное и непотопляемое Славься! тройка Русь, куда тебя черти несут. Где твой погост? Аль не в Киеве случаем у булгаковского дядюшки, изнывающего по московской прописке. Чур ему, за нами Урюпинск и жидовские демоны. Еще в ней угадывалось нечто вязкое, как первоматерия, отягощенная злом. София падшая, блистательная Ахамот, завезенная нимфеткой на бархатной подушке - под маленьким вихляющим задом - из волнующей, как рождественский пирог, Византии. Что же, она неплохо прижилась среди девственных лесов и полей, в конце концов утратив всякое воспоминание о своем цивилизованном происхождении. Мне порою кажется, что это пошло ей только на пользу. Самоуверенная и вульгарная, она живо пустила побег, на котором явила сливкам общества бутон, манивший предчувствием утонченного аромата. Сразу, после того как его срезала бестрепетная длань заезжего садовника, родился миф о чудесном цветке, источавшем на многая версты неповторимый запах. Слепки, сделанные с него, свидетельствуют об обратном: бутон так никогда и не распустился. Хотя, под конец, уже отмеченный печатью увяданья, он приобрел особенный лоск и даже трагизм, столь милый сердцу истинных ценителей. Кстати, это едва ли не единственный официально почитаемый и даже благословенный с амвона случай декаданса, что все же лучше, чем ничего, увенчанное венком из колючей проволоки. Однажды я узрел ее Апокалипсис. Случилось это в стенах почтовой конторы, где мне довелось волочиться за долговязой и светлокосой, аки Валькирия, девицей скандинавского происхождения (так что Апокалипсис, при желании, можно заменить и на Рагнарек). Скорбное видение занимало верхнюю часть обшарпанной двери, ведущей в общий зал, наполненный не менее скорбными посетителями. Я был в духе, не помню в какой день, и голоса были похожи на внутриутробное урчание водопроводных труб, слава в вышних (gloria in excelsis), неповрежденных труб. И тогда мои глаза были подвергнуты глазурованию беспощадно и молниеносно в клубах мрачно-свинцовых туч. И когда, наконец, морок рассеялся, я призрел Деяние. С гончарного круга, из морской пены, с наковальни, из-под резца, ладно скроенные и неумело сбитые, равно, как и наоборот, в обязательном порядке продезинфицированные сходили, являлись, выползали, взмессиивались они друг за дружкой, друг впереди дружки, вдруг супротив всех и вся, выстраиваясь в стройные шеренги плечом к плечу, иконоликие, зомбивидные, осененные распятием, зело радуя своего создателя суровым прозрением зрительской пустоты. Нас нет. Я понял это каждой клеткой, обесцвеченной потоками, мерно струившимися из скопления воспаленных неведомым мне вирусом глазниц. Не было ни меня, ни долговязой рюриковны (какой славянин не чтит варяг), ни шебутной Клавки, так и норовившей учинить пьянку по поводу и без повода. А была лишь зияющая темным провалом даль, где трехцветный фон сливался с двухцветным пространством. Сколько воды утекло с тех пор из нашей прохудившейся сантехники - на редкость внушительные объемы. Но и сейчас в иной маслянистой луже, нетронутой метлой безалаберного дворника, пригрезятся в чахоточной хаотичности радуг, отражений, терзательных дум набеги взъерепененных до соборности чей-то демиургической волей разночинцев, гардемаринов, сочувствующих, имажинистов, стенающих, писающих, фатаморганистов, алконостов (но без сирина), лево- и правоцентристов, амазонок-пулеметчиц, поповичей, раввиничей, кривичей, галичей и картавичей, а также футуристов, фигуристов, финалистов и еще раз сифилитиков, - единый отряд в рамке-вериге из мореного лукоморского дуба. Привидятся и сплетутся змеиным клубком в самой сердцевине души и, пока бредешь понурым асфальтом в свою обитель, отольются болезнетворными формами. На грани нервного срыва взбираешься на этаж, отмыкаешь дверные запоры, а в твоем кабинете наверняка уже толчется сомнительный господин с целью уберечь, спасти, оградить, в конце концов, избавить от пережитого кошмара, сам очень быстро превращаясь быть может в сладостный и где-то желанный, но все-таки кошмар. Сил для противления - никаких, а потому растекаешься всем, чем не растрачено, не пропито, нерастрынькано по креслу, лишь иногда отвлекаясь на любование запоздалой по-осеннему мухой или серыми в полоску штанами рассказчика. Тот же, не встречая серьезных возражений или хотя бы смысловых ограждений, до непотребного, в самых извращенных формах, словоохотлив. "В стране прекрасной, - неторопливо зачинает он рассказ, - один есть край. То дивный край, земля святого Сирина. Там высится, пронзая купорос небес, башня из слоновой кости - далеко не всем путникам видна из-за благодатной облачности. Могучий и тонконравный покойник там обитает, как бы во сне животворящим пребывая. Отрадно там журчание вод, привольных и рыбообильных. Под дуновеньем ласкающих зефиров с запада и с востока могучие деревья колышут свое первосортное лиственно-хвойное убранство, а на изумрудных лугах и травянистых пригорках среди беспечных коровок шныряют одержимые египетскими бесами энтомологи и всякое того же рода..." В этом месте неотвальным валуном наваливается дремота: то ли расстроенная психика жаждет утешения сном, то ли рассказчик слишком хорошо знает свое дело. (Намерения же его прозрачны, как парение коршуна в толще, обремененного глыбами облаков, неба: он скрывает нож в колючем кустарнике своих россказней - обоюдоострую финку из репертуара дружков Бени Крика в тот самый момент, когда их желтые тени воротят нос от вороненой плоти наганов.) Гулкое безразличие овладевает спящим, превращая его в прирожденную жертву для всех безвинных, соразмерно сложившимся обстоятельствам, убийц. Но что ему до их жалких трепыханий. В его мире на ночном бархате небосвода уже пылают безумные солнца, укоренившиеся в непререкаемости своей круглосуточности. Жалостремительные лучи низвергаются на земную твердь, вычерчивая рулады пляшущих знаков, каждый из которых в отдельности больше чем ангел, а вместе - бесовской хоровод. С каждой секундой скорость кружения нарастает, и, в тот момент, когда гравитация утрачивает землистую окраску, в виде огненного фонтана взмывают и разлетаются во все стороны брызгами искр дебрекости, славсемиты, жопомудры, темнозары, любвегрызки, ризоблюды, клопоклипы, блесквеститы, джайгорнилы, сладолезвы, зубогривы, брюхозвезды, грекопласты, незабудопятки, докударазны, свайебабки, одеснораковины, иссиняпраздны, посмотри на него, а потом в сортир, утраченные, обретенные и вновь утраченные для того, чтобы быть обретенными уже в каких-то иных снах, принадлежащих другим снобрызцам, словисцам и образолизцам. Пьянящий душу карнавал. Последние всхлипы накануне крушения языкового мироздания. Пир обреченных монархов, пир трупов, пир мести. Мертвецы величаво и важно ели овощи, озаренные подобным лучу месяца бешенством скорби. Но это уже взгляд на них из другого пространства. Я же еще здесь, поэтому через мгновение мне придется встать и бросить выверенным движением розу в огонь. Тогда они в последний раз оживут и заголосят: Гори ясно, чтобы не погасло. ***** Сквозь сумрак отражений снов Мерцают звезды для тебя в небесной выси, Их нить несогласованных величий Рождает ожерелье страха и любви. Прислушайся, и ты услышишь свет луны, В котором музыка наполнена таинственным молчаньем Бездонной пустоты божественных зеркал, Что нам узреть дано лишь ночью... Ночью... Рассвет разрушит все, как злобный демон, Под вой воинственных лучей, Обвенчанный кровавою короной света Он будет мстить. Его жестокая рука Ножом зари изранит ткань, Что краткий миг длиною в вечность ночи Ткал Демиург - греховный прародитель мрака, Который в сочетании со льдом рождает мир. Огонь и солнце - лишь тени в этом мире, Формы лжи. Им не дано постичь величие Вселенной, Восставшей из пучин любви и блеска глаз Дракона. Смерть - имя ей. И в ней сокрыт мой символ сна. Ищи его, Я Жду Тебя... МЕТАСТАЗА (pump fiction for Anti-Christes) Я думал, думал, думал, перебирая все мелкие детали этого глупого, жалкого трепыхания, которым была вся моя жизнь, и ничего, никакого объяснения, и вообще никакого закона и смысла мне отыскать не удавалось. Приходилось верить, что именно так и было задумано. М. Попов. "Третья собака" Твое последнее кино. Какое-то нагромождение плешивых голов с свинцовым отливом лысин, украшенных розовыми прожилками. Ты паришь над ними пока хватает сил, чтобы в конечном итоге слету врезаться в неизбежное облако боли, начиненное битым стеклом и стальными шипами, огнем и трупными червями, ядом и чрезмерно сочувственным бормотанием двух существ, облаченных по иронии судьбы в ржавые доспехи женщин моей, нет-нет, твоей жизни. У них должна быть разница в возрасте, но не в том, что между ногами. Цвет. Цвет волос пушок в ладони и под ладонью. Навязчивый мотив всхлипы радости. Он познал Бога, впитывая в себя крики мальчишек, лишенных невинности во время игры в хоккей. Я тоже слышу крики за каждым кадром моего (? ! - смешно) кинофильма Сразу после укола крюк и ты бьешься об него лысиной, которой у тебя никогда не было - это уходит боль по скрипучим ступеням старого замка, поднимая бархатным шлейфом своих одеяний мириады искрящихся пылинок, в конце концов сама разлагаясь в играющий блеклым свечением поток. Поток обволакивает твой мозг и растлевает душу, увлекая в спиральный мир винтовой лестницы. Потеря прочности следующий шаг к аморфному восплыванию на площадку, где дух из ампулы дарит тебе сладостную возможность направить острие боли в другую сторону Сколько крюков! ! ! Яркий свет и не ломтика темноты Площадка тщательно подготовлена к появлению того, что осталось от меня. Тебя ждут прелестные глазам обнаженные трупы, еще не выпотрошенные они жаждут познать размалывательную терапию усвоить урок ваяния кровью насладиться драпировками из мышечной ткани Гряди в свой мир! Мир бравурных софитов и полного забвения запахов; в этом мире почему-то не бывает запахов. Я заигрывал с жирными зелеными мухами, коллекционировал портреты близких мне по духу людей, рвал бестрепетною дланью лютики на курганах памяти и никогда не задумывался об отвратительной подоплеке моих поступков: запах гнили аромат разложения предвкушение сладостного вкуса экскрементов долгие бдения у экрана, где в бесовской глубине кинескопа над окровавленной тьмою проносился пылающий дух Пазолини Сотворение мира из рвущихся наружу фонтаном боли внутренностей Цвет смерти Икебана зла и даже отдаленный привкус разложения во рту, но где же запах? ! Парфюмер, ответь мне! Всю мою жизнь я искал наслаждений для глаз, приторных услад для кончиков пальцев, давился какофонией звуков, но был лишен главного, и самое ужасное, я пребывал в неведении. Но это был ты... Ты! не знавший и незнающий, что боль - режущая взор лезвием мрака, разрывающая суставы огнем уходящей жизни, заставляющая слышать голоса ада и святых - только она может открыть врата, за которыми скрываются чертоги истины Истина же в запахе. Как я хотел бы, чтоб это был запах свежеистекающей крови Река жизни в ореоле терпкой туманности но, увы, я наказан мое наказание ужасно и жестокость его безмерна Dark Angel сорвал пелену с моего обаяния и тогда очищенным взором я впервые узрел свое истинное тело, украшенное гнойными струпьями и источавшее миазмы - это был единственный запах, на который была обречена моя карма Эдем, где искореженные деревья утопают в желтых испарениях и в расщелины тумана вколочены клинья лазурного неба, манящего прохладой недоступной смерти Приди! безмолвный вопль рвет мои внутренности выдавливая букеты испражнений и снов, в коих по-прежнему нет запаха, ибо здесь властвуешь ты БЕЗУМЕЦ ! с неизменной ухмылкой на устах, властитель дешевых кинотрюков и саранчи, заполняющей жижей зеленых бликов пустоты в отснятых сценах, но тебе все мало ненасытным ртом вгрызаешься в трупное мясо любуешься с наигранной безмятежностью развешенными словно в лавке мясника-потрошителя полуобглоданными человеческими останками растираешь гениталии в ступке радости лелея внутри себя непристойные чувства победителя "Meat Hook Sodomy"14 сочится сквозь пленку гнойной испариной злобного саундтрека к моему последнему фильму, для которого ты так много сделал, что все это зря... С мешком кефира до Великой Стены; идешь за ним, но ты не видишь спины... Кровь сочится из глаз, лежит изувеченная жертва... Зуд зуд за гранью того, что мы знаем как смерть... Зуд - это возвращается Она Королева возвращается! на белоснежных скакунах черносливом разбухшая масса бурлящий поток грязи, омывающий голоса жемчужных див ЗУД Куда же ты? ! Я не хочу оставаться один на один с Нею укол УКОЛ Пусть всегда будут пожирающие бесконечность софиты, никаких запахов и мои зловонные артисты! зловонные... я слышу запах: это их запах? их? ну, кто- нибудь ответьте Примечания 1 с этого места и до конца абзаца рукопись покрыта белесоватого оттенка то ли чернилами, то ли краской, не позволяющими даже с применением самых современных методов исследования и реставрации рукописей, восстановить текст. - Прим. изд. 2 усмехающийся гробовщик (англ.) 3 переводчик "Улисса" на русский язык С. Хоружий пишет в комментариях к роману: ... "отметы сути вещей": так я перевел стоящее у Джойса signatures, отсылающее к названию трактата "De signatura rerum" Якоба Беме (1575 - 1624), немецкого мистика... Трактат (...) говорит о том, что у всякой речи и всякой вещи имеется своя "сигнатура" - отмета сути, ознаменование, означивание. 4 радостная весть (арам.) 5 как известно, Иешуа ответил: "Блажен, кто не соблазнится о мне". 6 такой финал до сих пор вызывает среди специалистов самые противоречивые, порой совершенно ненавидящие друг друга, трактовки, поэтому авторы решили воздержаться от изложения каких-либо точек зрения по данному вопросу, к тому же ограниченные объемы реферата для воскресно-приходской школы не позволяют это сделать в должной мере. 7 паучья колыбельная (англ.) 8 По прихоти автора в настоящем издании публикуются сведения только о первых двух из семи Главных Снов св. Иоанна Богослова; остальные материалы, как нам стало известно, уже в течении этого года станут доступными для пользователей Internet. О возможности полного издания традиционным способом "Семи снов" автор многозначительно умалчивает. - Прим. изд. 9 Здесь и далее под обнаружением подразумеваются факты, события, зафиксированные тем или другим способом, поддающимся герменевтическому анализу, т.е. в виде всевозможных текстов, изображений, предметов обихода, ругательств, общепринятых в свое время сексуальных поз, обрядов погребения и т.д. 10 В дань уважения к проницательности Швейбиша мы решили сохранить эпиграф, который он начертал яичными чернилами и бросил в конце отчета на съедение саблезубым усмешкам друзей 11 Хотя Швейбиш изо всех сил и пытался объяснить такой финал своего отчета тем, что последние, разобранные им на забавные безделушки, слова теневой притчи Ха-Ноцри были больше похожи на стихи Н. Гумилева, нежели А. Ахматовой - это ни на йоту не смогло ввести в заблуждение его петербургских корреспондентов, оставшихся навсегда при мнении, что, сменив чеканную формулировку Молотов на аморфную Швейбиш, их друг оказался, сам того не ведая, в лапах беспробудной ностальгии - мощной и сварливой, как гекзаметр Гомера. 12 По нашей просьбе вступительное пояснение ко второму сну было написано человеком, принимавшим непосредственное участие в исследовании снов киево-печерских монахов. Согласно его требований оно печатается на украинском языке без каких-либо изменений. 12bis При переводе текста в html-формат пришлось сделать замену нескольких букв украинского языка "i" - i (и с точкой) "?" - I (И С ТОЧКОЙ) "?" - i (i с двумя точками сверху, что-то наподобие "йи") 13 разделяй и властвуй (лат.), пришел, увидел, победил (лат.), для внутреннего употребления (лат.), нам бог досуги эти доставил (лат.), лови мгновение (лат.), прямым путем (лат.), чертовски стыдно (нем.), смотри-ка, какая маленькая нога (фр.), сладкое безделье (ит.), с жаром, страстно, величественно, легко (все ит.), англоязычное ругательство. 14 песенка из репертуара нью-йоркского ВИА "Cannibal Corpse"