Перенапрягая мышцы и кровеносные сосуды, Коллони сделал несколько невероятно быстрых движений. Десять пуль, каждая из которых несла в себе столько взрывчатки, что могла стереть в пыль целый блиндаж, были отбиты лезвием Меча, моментально выскочившим из Рукояти. Коллони метнулся вперед. Отбросив автомат ударом ноги, он схватил неосатаниста за горло. Тот отчаянно взвыл, молотя ногами, бешено извиваясь всем телом и пытаясь укусить благословенного. Коллони напряг мускулы руки и, отпустив на мгновение горло противника, поймал выскочивший стилет. Сжав его рукоять, он добела раскалил лезвие прямо перед глазами неосатаниста. Затем вытащил из кармана серебряный флакончик и резким движением окропил врага святой водой. Пленник напрягся, словно струна, обмяк, позеленел и потерял сознание. Но тут и Коллони свалила добравшаяся до нервных окончаний адская мышечная боль. ...Стоял уже день, когда Коллони поднялся на ноги. Связал неосатаниста, швырнул его в задний отсек страта и, не обращая внимания на горящий несколько часов подряд сигнал вызова, нажал на кнопку старта. 11:16. Коллони прибыл на службу. Отправив пленника в камеру, благословенный рванул в столовую. Вот уже двадцать часов во рту у него не было ни крошки. Радивилл отыскал подчиненного, когда тот заканчивал завтракать. - Коллони! - сказал архангел, с трудом сдерживая ярость. - Я человек терпеливый. Я терпел твои шашни с Чужаками, закрыл глаза на убийство Путеводной Звезды, не обращал внимания на нарушения субординации в Аду, но на этот раз ты далеко зашел. Коллони вздохнул, отодвинул стандартные емкости для еды и проводил ироническим взглядом удиравших со всех ног благословенных. Столовая опустела за несколько секунд. - Ну чего ты бесишься, - примирительно спросил он, - Чарльз? Ну, смылся на пару часов. Не в первый же раз и не в последний. Ты прекрасно знаешь, я всегда действую в одиночку. А что касается дела, времени остается все меньше и меньше, и где ты сейчас отыщешь идиота, который возьмется за два дня сделать для тебя то, с чем Мак Зонн не справился за четыре? - Хочешь сказать, что тебе этих двух дней достаточно? - Хватит одного. Если все пойдет так, как задумано, уже сегодня ночью мы узнаем об этой разнесчастной Галере абсолютно все. - Теперь я скажу тебе кое о чем. Золотая Галера мчится в наш сектор космоса со скоростью, в пятнадцать раз большей скорости света, и гонит перед собой вал искаженного времени шириной в три парсека. Мчится прямо на нас. А ты тринадцать часов болтался Бог знает где, и я даже не мог ничего доложить по инстанции. - Но ты же нашел, что сказать, - резонно заметил Коллони. - Вон! - Радивиллу редко случалось так орать. - Вон! Забирай своего вонючего дьявола и выметайся отсюда. Ты больше не благословенный! Я добьюсь, чтобы папа отлучил тебя от церкви еще на этой неделе! Не в первый раз архангел выгонял его из Сонмов. И всегда через пару-другую дней приползал посланник Радивила и, блуждая взглядом по углам, смиренно умолял вернуться. Без Коллони Отдел Спецпоручений фактически бездействовал. В этом была, конечно, заслуга верных сотрудников, но и сам он тоже многое значил. Коллони мягко, как бы прося прощения, улыбнулся сослуживцам и поднялся этажом выше. Сатанист все еще валялся в комнате 657938, так и не придя в сознание. Благословенный спустил его на платформе в ангар частных стратов, запихнул в задний отсек и отправился домой. Его замок возвышался на уходящем далеко в океан мысе и был надежно защищен заклятием СПИД VI. Описав широкую дугу, страт нырнул в пещеру, выдолбленную в скалистом обрыве. Мозг жизневсасывателя идентифицировал атомную характеристику хозяина и убрал щупальца. Коллони передал пленника Стражу, приказав отправить его в камеру покаяния и, надев на лицо привычную улыбку, вызвал по дымке Лоттину. Ожидание было недолгим. Перед консолью медленно сгустилась окутанная туманом фигурка Каи. - А, это ты, Коллони, - все почему-то предпочитали не обращаться к нему по имени, - тебя опять выперли? - Есть дело. Мне необходимо условное заклятие. Ты ведь специализируешься на них? - Ну, можно и так сказать... - Так вот. Это заклятие должно быть мощным, постоянным, не зависимым от времени, вписанным в предмет, например, в перстень... Словом, нечто экстраординарное. Кара - отказ в покаянии. Это должно быть особо оговорено, заклятие будет налагаться на неосатаниста. - Ты явно рехнулся, - проворчала Лоттина, раздраженно поглаживая пальцами фиолетовые волосы. - Вчера это же сказал Мак Зонн. И все же... Когда будет готово заклятие? - Не помню, чтобы я что-то тебе обещала. - Когда? - Ты что, серьезно? - О, Иисусе! Она поднялась с водного топчана и прошлась по салону. Дымка двигалась за нею, открывая все новые и новые фрагменты жилища Каи. - Ладно, для тебя сделаю за четыре дня. - Очень жаль, Каи, но мне это надо получить не позднее, чем в 19:00. - Ха-ха-ха. - Заткнись и слушай. Пять дней назад разведка перечислила Сонмам изрядную сумму. Благословенные должны выяснить один факт. Я знаю, что они с этим не справятся, во всяком случае не справятся до истечения срока. Срок, кстати, истекает завтра ночью. Если ты смастеришь мне заклятие, я добуду то, на чем сломают зубы Сонмы, Как ты думаешь, кому разведка выплатит четырнадцать миллионов? Лоттина глотнула слюну. - Миллионов?.. Ты получишь заклятие. Сегодня в 19:00. - Слава Господу! - Коллони выключил дымку и вздохнул с облегчением: только теперь благословенный заметил, что стирает ладонью пот со лба. "Стареем..." - подумал он и направился в камеру покаяния, где лежал все еще не пришедший в сознание, но уже раздетый, вымытый и продезинфицированный неосатанист. Коллони вломился в закрытый банк данных компьютера Благословенных Сонмов и выудил оттуда, персональные характеристики пленника. Им оказался некий Майкл Кондвей. Тридцать два года, вот уже пять лет не является на регулярные освящения. Разыскивается Сонмами и полицией. За ним числилось не так уж много преступлений, но и их хватало в сумме на смертный приговор. Рядовой приверженец зла, только одинокий. Дружественные души выяснили, что он очнется где-то около семи часов вечера. Конечно, можно попытаться привести его в чувство раньше, но нет гарантии, что несчастный останется жив после такого обращения. Коллони проинструктировал души и прилег отдохнуть. Души разбудили его в 18:50. Он встал, перекусил, просмотрел выпуск новостей (о Золотой Галере ни единого слова), запил его "Сардвеем 2086" и отправился на почтовую станцию, располагавшуюся на последнем этаже замка. Благословенный гордился своей твердыней. Собственно, ей он обязан жизнью. По последним подсчетам, смерть Коллони осчастливила бы более шести тысяч человек. Посылка пришла в 19:17. Это был никелевый перстень с надписью "35%". Коллони улыбнулся и начал вписывать заклинание. Потом он спустился в камеру покаяния. Пол, стены и потолок камеры скрывались под сложной системой зеркал, направленных на мраморное ложе. Лежащий на нем, куда бы ни посмотрел, видел только самого себя и палачей. Страх составлял неотъемлемую часть покаяния. Кондвей проснулся в 19:35. Позже, чем намечалось. Коллони немедленно включил воздушные тубы. - Здравствуй, Майкл. Как спалось? В ответ неосатанист зашипел от боли. К его телу прикасались сотни игл-электродов, и каждое движение многократно усиливало муки. - Твоя жизнь в моих руках. Я могу убить тебя, когда захочу. Если, к примеру, я удавлю тебя сейчас, ты, само собой попадешь в Ад, но не в качестве дьявола, увы. Должен тебя разочаровать, ты еще не осатанел окончательно. Понимаешь? Тишина. - Вечный третий уровень. А ведь ты мечтал вовсе не об этом, сатанея все эти долгие годы. К счастью, у меня доброе сердце. Я могу тебя спасти. - Как? - прохрипел Кондвей. - Видишь эти орудия и приспособления? С их помощью ты за несколько часов сможешь искупить грехи, которые совершал всю свою жизнь. Майкл вздрогнул. - А когда ты искупишь столько грехов, столько требуется, я пошлю тебя на тот свет. Слушай внимательно. Как только умрешь, помчишься к Альтаиру - маршрут я введу в твое сознание под гипнозом. Там разыщешь одну штуковину, информацию о которой ты тоже получишь позже. Осмотришь ее и вернешься. На все это даю тебе три часа. А если ты не вернешься через три часа и не передашь информацию моим дружественным душам... - Тогда что? - Ты что-нибудь слышал об условных заклятиях? - Чем бы они ни были, над душой ты уже не сможешь измываться. - Над душой, конечно, нет, но если я сейчас наложу надвременное заклятие и введу условие, что оно начнет действовать после смерти, действовать на того живого, материального человека, каким ты был несколько часов назад, что случится с твоей душой? Искупления грехов как бы не будет. Аннулируя покаяние тебе-человеку, я автоматически изменяю будущее тебя-души. - Каковы гарантии, что ты не сделаешь этого и тогда, когда я выполню задание? - Кроме моего слова, никаких гарантий. Но тебе ведь известно, что значит слово благословенного. - Но я не понимаю, как может быть зачтено покаяние против желания кающегося. Коллони ласково улыбнулся. - А ты не хочешь каяться? Кондвей открыл и тут же закрыл рот. Коллони выключил воздушные тубы и попытался определить, как далеко зашел Кондвей на пути зла. Худо дело. Майкл находился, буквально, на краю полного осатанения. При самой интенсивной программе смертных мук покаяние закончится только в четвертом часу утра. Коллони включил мозг, координировавший муки, и поплелся в спальню. Уже засыпая, он послал одну из душ разузнать, собирается ли Радивилл завтра извиняться. Радивилл собирался. ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ Души разбудили его в 2:30. Автоматы и гипнотизеры поработали на славу: Кондвей походил теперь больше на андроида, подвергнутого анатомированию, чем на живого человека. Вообще-то сознание давно уже должно было его Покинуть, но он, благодаря вере в сатану или гордыне, все еще был жив. Свет замерцал, возвещая о появлении человека в камере покаяния. Кондвей тихо спросил: - Это ты, благословенный? - Да. - Я долго думал... Чем дальше, тем больше мне кажется... что-то тут не так. - О, это интересно, - Коллони изумила выносливость и сила духа пленника. - Насколько я знаю, у всех благословенных есть дружественные души и Друзья. Почему ты не пошлешь на этот дурацкий корабль их? - Видишь ли... Друг - существо материальное, лишенное на время телесной оболочки и заключенное силами магии в какой-то предмет. Мой Друг - в Алмазе. У него шансы добраться до Галеры практически такие же, как у любого нормального человека. То есть шансов нет. Что касается душ, они находятся в духовном симбиозе со мною. Удались хоть одна из них, и я умру. Я говорю об этом потому, что разболтать о моих тайнах ты уже не успеешь... Майкл Кондвей умер быстро. Избавившийся от Невыносимой боли, свободный и бестелесный, он вознесся в звездное гостеприимное небо. Все вокруг казалось знакомым, словно он годами ничем иным не занимался - только наблюдал за каждым камешком, бугорком, за каждым деревцем. Он вслушивался в ночную тишину ушами, которых уже был лишен. И поглощал запахи планеты всей поверхностью своего тела - которого не было и в котором он, впрочем, уже не нуждался. Он напрягся, словно орел, углядевший добычу, и возжаждал полета - быстрого, молниеносного, и эта жажда вскипела в нем вулканической лавой, и вдруг... вулкан взорвался... зноем, холодом, фейерверком красок, каких никогда не слышали уши... Всем тем, что было прежде недоступно. Если бы он мог, то смеялся и плакал бы над бессмысленностью той жизни... Через секунду после смерти память представила перед ним гипнотически внедренный величественный образ Золотой Галеры. И замер Кондвей в своем погребально-радостном танце, замерло существо, которое было разумом, телом, мыслью и волей, замерла душа неосатаниста Майкла Кондвея. Словно паломник, смирил он свои разбушевавшиеся чувства, хотя ненависть, которую он взращивал в себе годами, холил и нежил, жгла его... О шааах, как же ненавидел он Коллони! За отнятую им возможность стать дьяволом. За то, что тот укротил его и заставил работать на себя. За то, что неосатанист теперь чист, как примерный христианин. И ненавидел своего господина и ничего не мог с ним поделать. Кондвей перестал ощущать время, запутался в его сетях. Он мчался... мчался... Вот и Золотая Галера в странно знакомой пустоте. Майкла охватил ужас, тем более жуткий, что столь же явный, как и сам Кондвей. Сияли доски борта, далеко-далеко вверху сверкало солнце. Тишина доводила сатаниста до безумия. И вдруг он уловил рядом с собой какое-то движение. Майкл увидел бесконечные ряды громадных весел, весла гребли в едином ритме, толкая гигантское судно вперед. Поблескивали звезды, то исчезали, когда их заслоняли весла, то вновь появлялись, трепетали паруса, и в смертельном страхе трепетала душа Кондвея. Внезапно нечто, источающее черное зло, тихо скользнуло в его сознание. Майкл захлебнулся сатаной. Захлебнулся всем тем, чего страстно желал всю жизнь и что только теперь обратило к нему жесткое лицо, абсолютно не схожее с тем, что он воображал. Панцирь покаяния треснул под напором зла. В сотую долю секунды Кондвей изумился могуществу сатаны, ужаснулся несоответствию веры и действительности - изумился и ужаснулся, ибо вдруг, совершенно вопреки своей воле, возопил: - Спаси, Господи! И засмеялся сатана и потащил его за собой, вверх, на борт, а затем вниз, где размеренно двигались весла. Майкл барахтался в крепких когтях, вырывался, но воля его постепенно слабла. Все ближе бубны, все пронзительнее крик: - Раз... два... Раз... два... В это время Коллони, включив дымку, благосклонно выслушивал посланца Радивилла, бормотавшего нечто о чувстве долга. Благословенный хлебнул прямо из горлышка вековой выдержки "Сардвей" и меланхолично махнул рукой. - Хватит! Лучше скажи - как там с Галерой? Посланец, видимо, был достаточно хорошо информирован, ибо только вздохнул и выругался. Потом пробурчал: - Радивилл сам этим занялся. Он раскопал что-то в Книге Пророчеств Путеводной Звезды и сидит над нею вот уже несколько часов, как завороженный. Встревожившись, Коллони отставил в сторону древнюю бутылку и всплыл вверх, в библиотеку. Он предпочитал всем иным книги в их традиционной оболочке, и это обходилось ему с каждым годом все дороже и дороже. Коллони вытащил переплетенную в кожу тоненькую Книгу Пророчеств Путеводной Звезды, опустился в глубокое антикварное кресло и начал перелистывать страницы. Спустя полчаса, в 3:40, он прочитал некий фрагмент, вскочил, как ошпаренный, швырнул Пророчества в угол и со всех ног помчался к страту. Уже в машине он подключился к мозгу Благословенных Сонмов и отыскал досье десантника, спятившего после контакта с Галерой. Используя характеристику несчастного как тест, Коллони наложил ее на параметры человечества. Результат был ошеломляющ: шанс на спасение имели немногие. "...и придет день, когда посмотрите в небо и увидите адский корабль, мчащийся навстречу вашим душам, движимый вами же, к вашей же гибели. И вы ничего не сможете сделать, лишь смотреть и ждать, когда сатана заберет то, что ему принадлежит. Он пройдет, как рыбак с неводом, по вашим могучим империям и оставит столь немногих, что им, исполненным ужаса и затерянным в безграничных пустынях, никогда не суждено будет сойтись вместе..." В гигантском офисе Благословенных Сонмов никто не удивился, увидев летящего, как на пожар, Коллони. Но многие содрогнулись, когда заметили дрожь в его руках и ужас в глазах. - Чарльз! - воскликнул он, врываясь в кабинет архангела. - О, Чарльз!.. Внезапное вторжение Коллони, хоть и было предсказано душами, привело Радивилла в некоторое замешательство: - В чем дело? - В чем дело? - Благословенный тяжело плюхнулся в подлетевшее к нему кресло. - Близится конец света, Чарльз, конец света! Радивилл пожал плечами. - Не для всех. Кое-кто выживет. - И ты так спокойно говоришь об этом? - А как я должен говорить? Впрочем... это ведь только теория. - Теория?! - Если ты читал внимательно, то, наверное, заметил, что Путеводная Звезда упоминает о судне, которое опередит адский корабль, и предупредит людей. - Катер десантников? Послушай... я послал туда на разведку душу... - Ты полный дурак! - Не свою дружественную душу. Душу человека, умершего около часа назад. Я приказал ему все узнать и вернуться. Он был неосатанистом. Вчера ночью я изловил его в Европе. На нем условное заклятие, - Благословенный достал из кармана перстень. - Если он не вернется к 5:58, аннулируется покаяние, совершенное с моей помощью. - Если это корабль сатаны, то не вернется. - Именно... Коллони спрятал лицо в ладонях. Пальцы дрожали, хотя он изо всех сил пытался овладеть собой. Радивилл нахмурил брови. - Успокойся. Все это не так трагично... Коллони истерически захохотал. Архангел встал и подошел к панорамному окну. Сверкали вспышки защитного поля, окружающего здание - это лихачи, переведя свои страты на ручное управление, чуть ли не впритирку проносились рядом с трехкилометровым колоссом. Над ближайшим космопортом распарывали тьму навигационные лазеры, когда очередной чудовищный корабль взмывал вверх, нагло выхватывая из тисков гравитации миллионы тонн. Длинные, похожие на гусениц, транспортники со сверхзвуковой скоростью неслись в фиолетовых желобах антигравитационных туннелей. Гигантские, неотразимо прекрасные воздушные лилии медленно плыли внизу, над самой землей, заслоняя от людской суеты подаренную природе поверхность планеты. - Я тебя понимаю, - тихо и спокойно сказал Радивилл. - Это ужасно. Мы тысячелетиями сколачиваем великие империи, миллиарды людей живут в достатке и спокойствии и хотят жить так дальше. Они знают, что от сатаны защищаем их мы. И вдруг... мы оказываемся бессильными. Тут уж ничего не поделаешь. Спасутся лишь те, которые жили в ладах с совестью. Может, это и эгоизм, но мы ведь останемся... мы ведь живем по совести... Коллони покачал головой - вяло, будто лишившись всех своих сил. Они ждали: застывший в кресле Коллони и всемогущий архангел, угрюмо вглядывавшийся в зарево ночного города. Золотая Галера мчалась к Земле, собирая по пути жниво смерти с Мальд и Катио, с Джонаст-4, с Раттона и Бед-тана... Пробило шесть и сменились цифры на ногтях. Лежавший на столе перстень лопнул с сухим треском. Уже и в Солнечной системе души расставались с телами, возносились в небо, захваченные врасплох... "...миллиарды душ людей, полагавших, что живут праведно, прикованы будут безмерной тяжестью их зла к золотым веслам..." И остался только крик сатаны, громыхание бубнов, скрип весел... - Раз... два... Раз... два... Тело Коллони мягко сползло на пол. Его остекленевшие глаза мертво смотрели в сияние над городом, в огромное восходящее солнце. Радивилл открыл рот, собираясь восславить Господа, но губы его сомкнулись, руки судорожно сжались на подлокотниках кресла, и душа отрешилась от тела. Ричард Мэтсон. Белое шелковое платье ---------------------------------------------------------------------- Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - И.Найденков OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000 ---------------------------------------------------------------------- Вокруг ни звука. Звуки только у меня в голове. Бабушка заперла меня на ключ в моей комнате и не хочет выпускать. Потому что это случилось говорит она. Мне кажется я плохо вела себя. Но это все из-за платья. Я хочу сказать из-за маминого платья. Мама ушла от нас навсегда. Бабушка говорит моя мама на небе. Не понимаю, как это? Как она попадет на небо если она умерла? А теперь я слышу бабушку. Она в маминой комнате. Она укладывает мамино платье в сундучок. Почему она всегда делает это? А потом еще она запирает сундучок на ключ. Меня очень огорчает что она делает это. Платье такое красивое и потом оно очень хорошо пахнет. И оно такое мягкое. Так приятно прижаться к нему щекой. Но я больше никогда не смогу сделать это. Это мне запрещено. Я думаю, это все потому что бабушка очень рассердилась. Но я в этом не уверена. Сегодня все было как обычно. К нам пришла Мэри Джейн. Она живет напротив. Она каждый день приходит играть со мной. Сегодня тоже. У меня есть семь кукол и еще одна пожарная машина. Сегодня бабушка сказала играй со своими куклами и с машиной. Она сказала не ходи в мамину комнату. Она всегда так говорит. Наверное потому, что она боится будто я устрою там беспорядок. В маминой комнате все очень красиво. Я хожу туда когда дождь. Или когда бабушка отдыхает после обеда. Я стараюсь не шуметь. Я сажусь прямо на кровать и я трогаю белое покрывало. Как будто я снова маленькая. Оно так хорошо пахнет как все красивые вещи. Я играю будто мама одевается и она разрешила мне остаться. Я чувствую запах платья из белого шелка. Это ее вечернее платье для самых торжественных случаев. Она сказала так однажды я не помню когда. Я слышу как шелестит платье когда его надевают. Я слышу когда очень сильно прислушиваюсь. Я притворяюсь будто мама сидит за туалетным столиком. Я хочу сказать будто она возле своих духов и румян. И потом я вижу ее глаза совсем черные. Я вспоминаю это. Так странно если идет дождь. Будто чьи-то глаза смотрят в окно. Дождь шумит как большой великан на дворе. Он говорит тихо тихо чтобы все замолчали. Мне нравится играть будто все как было тогда когда я была в маминой комнате. Еще больше мне нравится когда я сажусь за мамин туалетный столик. Он большой и совсем розовый и тоже хорошо пахнет. На сиденье вышитая подушка. Там много бутылочек с шишечками сверху и внутри духи разного цвета. И почти всю себя можно видеть в зеркале. Когда я здесь я притворяюсь будто мама это я. Тогда я говорю мама замолчи я хочу выйти и ты меня не заставишь остаться. Это я так говорю что-то я не знаю почему. Будто я слышу это внутри себя. И потом я говорю ах мама перестань плакать они не схватят меня у меня мое волшебное платье. Когда я притворяюсь так я расчесываю свои волосы долго-долго. Только я беру свою щетку я ее приношу с собой. Я никогда не беру мамину щетку. Я не думаю что бабушка так сердится потому что я никогда не беру мамину щетку. Мне не хочется делать это. Иногда я открываю сундучок. Это потому что я очень люблю смотреть на мамино платье. Я больше всего люблю смотреть на него. Оно такое красивое и еще шелк такой мягкий. Я могу миллион лет гладить его. Я становлюсь на колени на ковре с розами. Я прижимаю платье к себе и я чувствую его запах. Я прикладываю платье к щеке. Было бы чудесно унести его с собой чтобы спать прижав его к себе. Мне очень хочется этого. Но я не могу сделать это. Потому что так сказала бабушка. Еще она говорит нужно было сжечь его но я так любила твою маму. Потом она плачет. Я никогда не вела себя с платьем нехорошо. Я всегда укладывала его потом в сундучок будто его никто не трогал. Бабушка никогда не знала. Мне даже смешно что она не знала. А вот теперь она знает. Она меня накажет. Почему она так рассердилась? Разве это платье не моей мамы? На самом деле мне больше всего нравится в маминой комнате смотреть на мамин портрет. Вокруг него все такое золотое. Это рамка говорит бабушка. Он на стене возле письменного стола. Мама красивая. Твоя мама была красивая говорит бабушка. Я вижу маму возле себя она мне улыбается она красивая сейчас. И всегда. У нее черные волосы. У меня тоже. И еще красивые черные глаза. И еще красные губы такие красные. Она в белом платье. У нее совсем открытые плечи. У нее белая кожа почти как платье. И еще руки. Она такая красивая. Я все равно ее люблю пусть она ушла навсегда я ее так люблю. Я думаю это потому что я была нехорошая. Я хочу сказать о Мэри Джейн. Мэри Джейн пришла после обеда как всегда. Бабушка ушла к себе отдыхать. Она сказала теперь не забудь ты не должна ходить в комнату твоей мамы. Я ей сказала хорошо бабушка. Я тогда так думала на самом деле но потом мы с Мэри Джейн играли с пожарной машиной. И Мэри Джейн сказала спорим у тебя нет мамы ты все придумала она сказала. Я разозлилась на нее. У меня есть мама я знаю. Я очень злюсь если она говорит я все придумала. Она говорит я лгунья. Я хочу сказать из-за туалетного столика и кровати и портрета и платья и потом всего-всего. Я сказала потому что ты вредная подожди я тебе покажу. Я посмотрела в бабушкину комнату. Она спала и храпела. Я опять спустилась вниз я сказала Мэри Джейн туда можно бабушка не узнает. Потом она больше не очень вредничала. Она стала ухмыляться как она это всегда делает. А потом она испугалась и закричала она ударилась о стол который наверху в вестибюле. Я сказала ты такая трусиха. Она сказала у нас в доме не бывает так темно как в твоем. Мы были в маминой комнате. Было темно ничего не было видно. Тогда я отодвинула шторы. Совсем немножко чтобы Мэри Джейн видела. Вот комната моей мамы я сказала может быть я это выдумала? Она осталась у дверей и она больше не хотела вредничать. Она смотрела вокруг. Она подпрыгнула когда я взяла ее за руку. Я сказала иди сюда. Я села на кровать я сказала это кровать моей мамы смотри какая мягкая. Она опять ничего не сказала. Трусиха я ей сказала. Это неправда она сказала. Я сказала ей сесть на кровать потому что нельзя узнать какая мягкая кровать если не сидеть. Тогда она села рядом. Потрогай как мягко я сказала. Понюхай как хорошо пахнет. Я закрыла глаза только все было не так как всегда было очень странно. Потому что со мной была Мэри Джейн. Перестань трогать покрывало я ей сказала. Это ты мне сказала трогать его она сказала. Ну и что я сказала перестань. Идем что я покажу я сказала и потянула ее с кровати. Это туалетный столик. Я потащила ее показать столик. Она сказала уйдем отсюда. Я показала ей зеркало. Мы посмотрелись в зеркало. У нее лицо было совсем белое. Мэри Джейн трусиха я сказала. Это неправда это неправда она сказала и потом это в гостях где совсем темно и так тихо. И потом здесь пахнет она сказала. Тогда я очень разозлилась. Здесь совсем не пахнет я сказала. Пахнет она сказала это ты говоришь что нет. Я еще больше разозлилась. Здесь пахнет как хорошие вещи красивые вещи я сказала. Нет здесь пахнет будто в комнате твоей мамы кто-то больной. Не смей говорить будто в маминой комнате кто-то больной я сказала. А потом ты мне не показала платье ты мне соврала она сказала здесь нет никакого платья. Меня будто стало жечь внутри и я дернула ее за волосы. Я тебе покажу я сказала и не смей больше говорить я лгунья. Она сказала я пойду домой я расскажу маме что ты мне сделала. Нет ты не пойдешь я сказала ты посмотришь платье моей мамы и лучше не говори я лгунья. Я сказала сиди тихо и сняла ключ с крючка. Я встала на колени и открыла сундучок ключом. Мэри Джейн сказала фу это пахнет как помойка. Я ее схватила ногтями. Она вырвалась и она страшно разозлилась. Я не хочу чтобы ты меня щипала она сказала у нее все лицо было красное. Я все расскажу моей маме она сказала. Ты совсем ненормальная это вовсе не белое платье оно совсем противное и грязное она сказала. Нет оно не грязное я сказала. Я совсем громко сказала не понимаю как бабушка не услышала. Я достала платье из сундучка. Я подняла его высоко чтобы она видела платье такое белое. Платье развернулось и зашумело будто дождь на улице и низ платья опустился на пол. Оно белое я сказала совсем белое и потом чистое и все из шелка. Нет она сказала она была как бешеная и совсем красная. Там есть дырка. Я еще больше разозлилась. Я сказала если бы мама была здесь она бы тебе показала. У тебя нет мамы она сказала. Когда она говорила она была совсем некрасивая. Я ее ненавижу. У меня есть мама. Я совсем громко сказала. Я показала пальцем на мамин портрет. Так здесь в твоей дурацкой комнате совсем темно и ничего не видно она сказала. Я ее толкнула очень сильно и она ударилась о письменный стол. Теперь смотри я сказала про портрет. Это моя мама это самая красивая дама на свете. Она противная у нее странные руки сказала Мэри Джейн. Это неправда я сказала она самая красивая дама из всех дам на свете. Нет нет она сказала у нее так торчат зубы. Потом я не помню ничего. Мне показалось что платье само зашевелилось в моих руках. Мэри Джейн закричала я больше ничего не помню. Было очень темно словно окна были закрыты шторами. Все равно я больше ничего не видела. Я больше ничего не слышала только странные руки зубы торчат странные руки зубы торчат только возле никого не было чтобы говорить это. Было что-то еще мне кажется будто говорили не позволяйте ей говорить это! Я могла не держать больше платье в руках. Оно было на мне. Я не помню как это случилось. Потому что было так будто я вдруг стала большая. Но я все равно была маленькая девочка. Я хочу сказать снаружи. Мне кажется я тогда была ужасно плохая. Я думаю бабушка увела меня из маминой комнаты. Я не знаю. Она кричала о боже сжалься над нами это случилось это случилось. Она все время повторяла это. Я не знаю почему. Она тащила меня за руку до моей комнаты и она заперла меня. Она сказала она больше не позволит мне выйти из комнаты. Ну и пусть я не боюсь. Что случится со мной когда она будет держать меня взаперти миллион миллионов лет? Ей даже не надо будет заботиться чтобы кормить меня. К тому же я совсем не хочу есть. Я наелась досыта. Ричард Мэтсон. Рожденный от мужчины и женщины ---------------------------------------------------------------------- Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - И.Найденков OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000 ---------------------------------------------------------------------- Сегодня мама назвала меня чудовищем. Ты чудовище она сказала. Я видел в ее глазах гнев. Хотел бы я знать что такое чудовище. Сегодня сверху падала вода. Она везде падала я видел. Я видел землю в окошке. Земля пила воду как рот если очень хочет пить. Потом она выпила много воды и вернула назад грязную. Мне не понравилось. Мама красивая я знаю. Здесь где я сплю со стенами вокруг от которых холодно у меня есть бумага. Она была чтобы ее съел огонь когда он закрыт в печке. Сверху написано фильмы и звезды. Там есть картинки на них другие мамы. Папа говорит они красивые. Он один раз говорил. Он говорит маме тоже. Она такая красивая я тоже прилично выгляжу. Ты посмотри на себя он сказал. Лицо его было некрасивое будто он хочет побить. Я поймал его руку и сказал замолчи папа. Он выдернул руку потом отошел далеко где я не мог дотронуться. Сегодня мама немного отвязала меня я мог подойти к окошку посмотреть. Так я увидел земля пьет воду которая падает сверху. Сегодня наверху было желтое. Я знаю я смотрю моим глазам больно. Когда я на него смотрел в подвале стало красное. Я подумал это церковь. Они туда ходят те наверху. Они дают проглотить себя большой машине она катится и уезжает. Сзади есть маленькая мама. Она меньше меня. Я очень большой. Я сделал цепь вышла из стены это секрет. Я могу смотреть в окошко как хочу. Сегодня когда сверху больше нет желтого я съел свою еду и еще ел тараканов. Я слышал наверху смеются. Я хотел знать почему смеются. Я сделал цепь вышла из стены я обернул ее вокруг себя. Я шел тихо чтобы не шуметь к лестнице она идет наверх. Лестница кричит если я иду. Я поднялся наверх мои ноги скользили я иначе не могу ходить по лестнице мои ноги зацепляются за дерево. После лестницы я открыл дверь. Это было место совсем белое такое белое иногда падает сверху. Я вошел и остался чтобы не было слышно где я. Я слышал смеются очень громко. Я пошел где смеялись я открыл немного дверь потом я посмотрел. Там были люди. Я никогда не вижу людей это запрещено видеть их. Я хотел быть с ними хотел тоже смеяться. Потом мама пошла и толкнула дверь. Дверь ударила меня мне было больно. Я упал цепь сделала шум. Я закричал. Мама сделала ртом будто засвистела внутрь она положила руку себе на рот. Ее глаза сделались большими. Потом я услышал папа зовет. Что упало он сказал. Мама сказала ничего это поднос. Иди помоги собрать она сказала. Он пришел и сказал это значит такое тяжелое тебе нужно помогать. Тогда он увидел меня он стал совсем некрасивый. В его глазах опять был гнев. Он побил меня. Моя жидкость вылилась из одной руки. Она сделала на полу все зеленое. Это грязно. Папа сказал вернись в подвал. Я сам туда хотел. Моим глазам больно когда свет. В подвале им не больно. Папа привязал меня к кровати. Наверху еще долго был смех. Я лежал тихо-тихо я смотрел на паука совсем черного паук ползал по мне. Я думал как папа сказал. Обожемой он сказал. И ему только восемь лет он сказал. Сегодня папа снова сделал цепь в стену. Нужно попробовать снова вынуть ее. Папа сказал я был очень плохой когда убежал. Никогда больше не делай так или я тебя побью до крови. После этого мне очень плохо. Я спал весь день и потом я положил голову на стену она делает холодно. Я думал про белое место наверху. Мне было плохо. Я снова сделал цепь вышла из стены. Мама была наверху. Я слышал она смеется очень громко. Я посмотрел в окошко. Я увидел много людей совсем маленьких как маленькая мама и еще как маленький папа. Они красивые. Они делали красивые звуки они бегали везде по земле. Их ноги бегали очень быстро. Они такие как мама и папа. Мама говорит все нормальные люди такие. Потом один маленький папа увидел меня. Он показал на окошко. Я отошел по стене вниз потом свернулся клубком в темноте. Я не хотел чтобы меня видели. Я слышал они говорили возле окошка я слышал их ноги бегали там. Наверху стукнула дверь. Я слышал маленькая мама она звала наверху. Потом я слышал большие шаги я быстро пошел на свою кровать. Я вернул цепь в стену потом я лег как всегда. Я слышал мама пришла. Она сказала ты был у окна. Я слышал ее гнев. Это запрещено ходить к окну она сказала. Ты опять вытащил цепь из стены. Она взяла палку и побила меня. Я не плакал. Я не умею так. Но моя жидкость потекла на всю кровать. Мама это увидела и сделала шум своим ртом и ушла далеко. Она сказала обожемой божемой зачем ты сделал так. Я слышал палка упала на землю. Мама побежала потом ушла наверх. Я спал весь день. Сегодня опять сверху была вода. Мама была наверху я услышал маленькая мама спускается по лестнице очень тихо. Я спрятался в ящик с углем я знал мама рассердится когда маленькая мама увидит меня. У нее с собой был маленький живой зверь. У зверя были острые уши. Маленькая мама говорила с ним. А потом было так живой зверь меня почувствовал. Он побежал к ящику с углем и посмотрел на меня. У него шерсть стала очень большая. Он сделал гнев своим ртом с острыми зубами. Я засвистел я хотел чтобы он ушел но он прыгнул на меня. Я не хотел делать плохо. Я испугался когда он укусил меня сильнее крысы. Я схватил его маленькая мама закричала. Я сжал живого зверя очень сильно. Он стал делать звуки я такие звуки никогда не слышал. Потом я отпустил его. Он лежал весь раздавленный совсем красный на угле. Я еще прятался когда мама пришла она позвала меня. Я боялся палки. Потом мама ушла. Я вылез из ящика я взял с собой зверя. Я спрятал его в своей постели потом лег сверху. Я сделал цепь в стену. Сегодня уже другой день. Папа сделал цепь совсем короткую я больше не могу вытащить ее из стены. Он меня бил мне было плохо. Но теперь я вырвал палку из его рук я потом сделал мой звук. Он побежал далеко у него лицо стало совсем белое. Он убежал из места где я сплю он закрыл дверь на ключ. Мне не нравится. Весь день вокруг стены они делают холодно. Цепь вытащить из стены совсем трудно. У меня теперь есть очень плохой гнев для папы и мамы. Я им покажу. Я сделаю опять ту вещь как прошлый раз. Сначала я сделаю мой крик и мой смех. Я буду бегать по стенам. Потом я прицеплюсь к потолку всеми ногами и повисну вниз головой. Я буду смеяться и лить везде зеленое и они будут очень несчастные что были такие злые со мной. А потом если они еще попробуют меня бить я им сделаю плохо как я сделал живому зверю. Я им сделаю очень плохо. Люциус Шепард. Человек, раскрасивший дракона Гриауля ---------------------------------------------------------------------- Lucius Shepard. The Man Who Painted the Dragon Griaule (1984). Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - Л.Королев. OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000 ---------------------------------------------------------------------- "Если не считать работ, что находятся в собрании Сихи, единственными сохранившимися до сего дня произведениями Каттанэя располагает муниципальная галерея Регенсбурга. Это восемь написанных маслом полотен, самое примечательное среди которых - "Женщина с апельсинами". Все они экспонировались на студенческой выставке, которая продолжалась несколько недель после того, как Каттанэй покинул город своего рождения и направился в Теочинте, где надеялся увлечь дерзким замыслом почтенный магистрат; навряд ли ему удалось узнать о судьбе картин или о том безразличии, с каким отнеслись к ним критики. Пожалуй, для современных исследователей творчества художника наибольший интерес - ибо в нем отчетливо просматривается характер Каттанэя - представляет "Автопортрет", написанный в двадцативосьмилетнем возрасте, за год до того, как Каттанэй ушел в Теочинте. Фон полотна - глянцевито-черный, на нем проступают едва различимые очертания половиц. Черноту перечеркивают две золотистых линии, а в "окошке" между ними виднеются худощавое лицо художника и его плечо. Мы как бы глядим на художника сверху вниз - быть может, через отверстие в крыше, а он смотрит на нас, щуря глаза от света, его губы кривит гримаса полной сосредоточенности. При первом знакомстве с картиной я был поражен исходившим от нее напряжением. Мне казалось, я наблюдаю человека, заключенного в клетку тьмы с золотистой решеткой в окне, мучимого знанием о свете, который существует вне тюремных стен. И пускай то было впечатление историка искусства, а не простого посетителя галереи, впечатление, которое заслуживает гораздо меньшего доверия в силу своей, так сказать, искушенности; но еще мне показалось, что художник сам обрек себя на подобную участь, что он легко мог бы вырваться из заключения, однако, сознавая необходимость некоторого ограничения, намеренно заточил себя в темноту..." Рид Холланд, доктор философии. "Мерик Каттанэй: замысел и воплощение". 1 В 1853 году в стране далеко к югу, в мире, отделенном от нашего тончайшей гранью возможного, дракон по имени Гриауль обитал в долине Карбонейлс; административным центром плодородной местности, что славилась добычей серебра, красного дерева и индиго, был город Теочинте. В те времена драконов хватало, в большинстве своем они обитали на скалистых островах к западу от Патагонии - крошечные, раздражительные существа, самое крупное из которых размерами едва ли превосходило ласточку. Однако Гриауль принадлежал к роду Древних. За долгие века он вырос настолько, что его спинной гребень насчитывал в высоту 750 футов, а расстояние от кончика хвоста до носа равнялось шести тысячам футов. Здесь уместно будет упомянуть, что драконы живут не за счет поглощения калорий, а впитывая энергию, которую производит течение времени. Если бы не наложенное заклятие, Гриауль умер бы тысячелетия тому назад. Но чародей, которому доверили покончить с драконом, знал, что магическая "отдача" угрожает его собственной жизни, и в последний миг испугался, благодаря чему заклятие оказалось не совсем удачным. Чародей бесследно исчез, а Гриауль остался жив. Его сердце перестало биться, дыхание пресеклось, но мозг продолжал действовать и порабощал всех, кто слишком долго находился в пределах незримого влияния. Впрочем, открыто оно не проявлялось. Да, жители долины приписывали суровость своих характеров годам, проведенным в мысленной тени дракона, однако разве в мире мало таких, кто взирает на него с откровенной злобой, хотя никакого Гриауля поблизости нет и никогда не было? Да, они утверждали, что в частых набегах на земли соседей виноват все тот же Гриауль, а без него они, дескать, люди мирные, но разве подобное не в природе человека? Наверно, яснее всего о влиянии дракона говорил тот факт, что, хотя за убийство исполинского зверя предлагали целое состояние в серебре, никто из многочисленных охотников в осуществлении этой затеи не преуспел. Один за другим выдвигались сотни планов, но все они провалились, поскольку были чистым безумием или страдали непродуманностью. В архивах Теочинте копились схемы громадных паровых клинков и прочих невообразимых устройств, творцы которых, как правило, не спешили покидать долину, а потому со временем присоединялись к ее вечно недовольному населению. Так все и тянулось из года в год, люди приходили и уходили, чтобы вернуться вновь, а весной 1853 года в Карбонейлсе появился Мерик Каттанэй и предложил раскрасить дракона. Каттанэй был долговязым юнцом с копной черных волос на голове. Кожа на его лице плотно облегала скулы, глазницы и нос. Из одежды он предпочел мешковатые брюки и крестьянскую блузу, а в разговоре для выразительности размахивал руками. Когда он кого-то слушал, глаза его постепенно расширялись, словно от избытка усвоенных сведений, а порой он принимался маловразумительно вещать о "концептуальном понятии смерти через искусство". Неудивительно, что отцы города, не исключая возможности того, что он и в самом деле таков, каким кажется, все-таки склонялись ко мнению, будто Каттанэй насмехается над ними. Так или иначе, веры ему у них не было. Однако, поскольку он явился с охапкой схем и диаграмм, следовало узнать, что взбрело ему в голову. - По-моему, - сказал Мерик, - Гриауль не сумеет распознать угрозу. Мы притворимся, будто разукрашиваем его, превращаем в подлинное совершенство, а сами будем потихоньку отравлять его краской. Послышались возражения. Мерик нетерпеливо дождался, пока отцы города успокоятся. Беседовать с ними было ему не в удовольствие. Они сидели за длинным столом и хмуро переглядывались между собой, а большое пятно сажи над их головами как бы выражало общую мысль. Они напоминали Мерику виноторговцев Регенсбурга, которые когда-то заказали ему групповой портрет, а потом дружно отвергли законченную картину. - Краска может убивать, - произнес он, когда ропот стих. - Возьмите, к примеру, поль-веронез. Ее изготавливают из оксида хрома и бария. Вдохнув один только раз, вы тут же потеряете сознание. Но нужно подойти к работе со всей серьезностью. Если мы просто начнем шлепать краску на его бока, он сможет что-то заподозрить. Перво-наперво, продолжал он, надо будет возвести подмости, с канатами и лестницами, и установить их так, чтобы они доходили до драконовых глазниц, а выше разместить рабочую платформу площадью семьсот квадратных футов. По его расчетам, потребуется восемьдесят одна тысяча футов древесины, а команда из девяноста человек завершит строительство в пять месяцев. Тем временем группы, в составе которых будут химики и геолога, станут разыскивать известковые отложения - они пригодятся для грунтовки чешуи - и источники пигментации, будь то органические или минеральные, вроде азурита или гематита. Специальные бригады займутся очисткой шкуры дракона от мшанников, отставшей чешуи и прочей грязи, а потом примутся покрывать чистую поверхность смолами. - Проще всего побелить его негашеной известью, - говорил Мерик. - Но так мы потеряем переходы цветов и гребни, которые характеризуют размеры и возраст Гриауля, а их, по моему глубокому убеждению, следует всячески придерживаться, иначе у нас получится не картина, а нелепая татуировка! Надлежало также поднять на дракона чаны для краски и собрать наверху различные мельницы: бегуны для отделения красителей от рядовых руд, шаровые мельницы для размельчения красящих веществ, глиномялки для смешивания, глин с минеральными маслами. Еще там должны были быть чаны для кипячения и кальцинаторы - печи высотой в пятнадцать футов, предназначенные для производства каустической извести, которая будет использоваться в герметизирующих растворах. - Мы поставим их на голове дракона, - сказал Каттанэй, - точнее, на передней теменной кости. - Он посмотрел свои записи. - У меня вышло, что кость шириной около 350 футов. Это как, похоже на правду? В большинстве своем отцы города пребывали в состоянии полного изумления, однако один из них сумел утвердительно кивнуть, а другой спросил: - Сколько он будет умирать? - Трудно сказать наверняка, - ответил Мерик. - Нам ведь неизвестна его восприимчивость к яду. Быть может, несколько лет. Но даже в худшем случае умирание растянется всего лишь лет на сорок или пятьдесят: химикалии, проникая под чешую, постепенно размягчат скелет, и в конце концов Гриауль развалится, как старый амбар. - Сорок лет! - воскликнул кто-то. - Немыслимо! - Или пятьдесят, - улыбнулся Мерик. - Зато нам хватит времени, чтобы закончить работу. - Он повернулся, подошел к окну и встал у него, глядя на белые домики Теочинте. Похоже, сейчас наступает переломный момент. Если он правильно понял членов магистрата, они ни за что не поверят в план, который не сопряжен с трудностями. Им нужно чувствовать, что они совершают жертвоприношение, что соглашаются, движимые исключительно благородными побуждениями. - За сорок-пятьдесят лет ваши ресурсы истощатся, ибо на осуществление моего замысла уйдет все - лес, животные, минералы. Ваша жизнь уже никогда не станет прежней, но от дракона вы избавитесь. Отцы города взволнованно зашумели. - Вы действительно хотите его убить? - Мерик стукнул кулаком по столу, за которым они сидели. - Вы столетия дожидались того, кто срубит ему голову или обратит в облачко пара. Но такого не произойдет! Я же предлагаю вам выход не из легких, зато практичный и элегантный. Его погубит та самая земля, на которой он распростерся! Да, придется потрудиться, новы избавитесь от него. А вы ведь именно того и желаете, правда? Отцы города молча обменялись взглядами. Мерик увидел, что они поверили ему и гадают теперь, какую он запросит цену. - Мне понадобится пятьсот унций серебра, чтобы нанять инженеров и мастеровых, - сказал он. - Поразмыслите на досуге. А я пока погляжу на вашего дракона, осмотрю его чешую и так далее. Когда я вернусь, вы сообщите мне свое решение. Члены магистрата заворчали, принялись чесать в затылках, но, наконец, договорились обсудить предложение Каттанэя с верховной властью. На обсуждение они запросили неделю, а сопровождать художника к Гриаулю назначили мэршу Хэнгтауна Джарке. Протяженность долины с юга на север составляла семьдесят миль, с обоих боков ее возвышались лесистые холмы, очертания которых невольно наводили на мысль, что под ними спят громадные звери. На плодородной, обработанной почве долины произрастали банановые деревья, сахарный тростник и дыни, кое-где виднелись рощицы диких пальм и заросли ягодников, над которыми высились мрачными часовыми гигантские смоковницы. Очутившись на расстоянии в полчаса езды от города, Джарке и Мерик стреножили своих лошадей и начали подниматься по пологому склону, который выводил в распадок между двумя холмами. Мерик потел, задыхался и, в итоге, остановился, не пройдя и трети пути, но Джарке упорно двигалась вперед. Она не замечала того, что совершает восхождение в одиночестве. Лицо ее было смуглым и обветренным, и внешне она напоминала пивной бочонок с ножками. Они с Мериком были почти ровесниками, однако с первого взгляда казалось, что Джарке старше лет на десять. На ней было серое платье, перепоясанное в талии кожаным ремнем, с которого свисали четыре метательных ножа, с плеча свешивался моток веревки. - Далеко еще? - крикнул Мерик. Джарке обернулась и нахмурилась. - Ты стоишь на его хвосте. Все остальное за холмом. По спине Мерика пробежал холодок, и он уставился на траву под ногами, словно ожидал, что она вдруг исчезнет, обнажив ряд сверкающих чешуек. - Почему мы идем пешком? - спросил он. - Лошадям тут не нравится, - фыркнула Джарке, - да и людям тоже. Она зашагала дальше. Двадцать минут спустя они перевалили через холм и продолжили подъем. Из подлеска выглядывали кривые, кряжистые стволы дубов, в камышах жужжали насекомые. Путь пролегал по как будто бы естественному уступу шириной в несколько сот футов, но впереди, там, где склон круто уходил вверх, маячили толстые зеленовато-черные колонны. Между ними виднелись кожистые складки, все в земле, которая лепилась к ним многочисленными комьями. Колонны выглядели остатками рухнувшего забора или призраками седой древности. - Крылья, - пояснила Джарке. - Обычно их не видно. В окрестностях Хэнгтауна есть места, где можно пройти под ними... Но я бы тебе этого не советовала. - Я хочу взглянуть на них поближе, - проговорил Мерик, чувствуя, что не в силах отвернуться. Хотя листья деревьев сверкали в ярких лучах солнца, крылья оставались темными, словно поглощали свет, словно возраст дракона не допускал такой детской забавы, как эффект отражения. Джарке отвела Каттанэя на лужайку, которую окружали с трех сторон древовидные папоротники и дубы. Они отбрасывали на траву густую тень. С четвертой стороны земля резко обрывалась. Джарке обмотала один конец своей веревки вокруг дуба, а вторым обвязала Мерика. - Дерни, когда захочешь задержаться, а после двух рывков я тебя вытащу, - сказала она и начала отпускать веревку. Мерик двинулся к обрыву. Папоротники щекотали ему шею, дубовые листья гладили по щекам. Внезапно в глаза ему ударило солнце. Он огляделся: ноги его стояли на складке драконьего крыла, которое исчезало вверху под слоем земли и растительности. Мерик позволил Джарке спустить его на десяток футов, дернул за веревку, повис в воздухе и принялся рассматривать исполинский бок Гриауля. Чешуйки имели шестиугольную форму, были тридцати футов в поперечнике и около половины этого расстояния в высоту. Среди цветов и оттенков основным являлся бледный золотисто-зеленый, попадался также и белесый; некоторые чешуйки заросли голубоватым мхом, другие - лишайником, чьи узоры представлялись символами неведомого змеиного алфавита. В трещинах вили гнезда птицы, из щелей высовывались и колыхались на ветру стебли папоротника. Мерику почудилось, будто он оказался в чудесном висячем саду. От осознания древности Гриауля у него закружилась голова, он неожиданно понял, что может смотреть только прямо перед собой, и висел так, точно муха на теле гигантского зверя. Он утратил всякое ощущение перспективы: бок Гриауля заслонял небо, создавал свое собственное притяжение, и Мерика так и подмывало встать на него и пойти вверх без помощи веревки. Он было извернулся, чтобы выполнить задуманное, но Джарке приняла рывок за сигнал и потянула веревку к себе. Она подняла Мерика вдоль крыла, проволокла его по грязи через папоротники и вытащила на лужайку. Бездыханный, он лежал у ее ног. - Хороша туша, да? - усмехнулась она. Когда Каттанэй немного оправился, они двинулись по направлению к Хэнгтауну, но не прошли и сотни ярдов по тропе, что вилась меж деревьями, как Джарке выхватила из-за пояса нож и метнула его в выскочившего из подлеска зверька размером с енота. - Шипун, - сказала она, опустилась на колени и вынула нож из шеи зверька. - Мы называем их так, потому что они шипят на бегу. Они питаются змеями, но не прочь полакомиться и неосторожными детишками. Мерик присел рядом. Тело шипуна покрывал короткий черный мех, но голова была лысой; ее бледная, как у трупа, кожа морщилась как после чересчур долгого пребывания в воде. Раскосые глаза, плоский нос; в непропорционально крупной пасти торчали устрашающего вида клыки. - Драконьи паразиты, - проговорила Джарке. - Живут в его глотке, прячутся за губой и нападают на других паразитов. - Она надавила на лапу шипуна, и из той вылезли кривые, как крючья, когти. - А если добычи не попадается, - женщина вырезала у зверька язык ножом, лезвие которого, подобно поверхности терки, усеяно было зубцами, - тогда они вылизывают Гриауля. В Теочинте дракон представлялся Мерику заурядной ящерицей со слабо различимым биением жизни внутри, этаким осколком былого богатства ощущений и чувств, однако теперь он начал подозревать, что со столь замысловатым биением жизни еще не сталкивался. - Моя бабка, - рассказывала Джарке, - уверяла, будто драконы в старину могли в мгновение ока долететь до солнца и вернуться обратно, и будто возвращались они с шипунами и всеми остальными. Она считала их бессмертными. А потом они сделались такими большими, что Земля уже не могла их вместить, поэтому сюда заглядывал один молодняк, - женщина состроила гримасу. - Не знаю, верить этому или нет. - Значит, ты глупа, - произнес Мерик. Джарке искоса поглядела на него, рука ее потянулась к поясу. - Как ты можешь жить здесь и сомневаться? - Мерик, похоже, сам удивился тому, с какой яростью защищает миф. - Боже мой! Этот... - Он умолк, ибо заметил на лице женщины проблеск улыбки. Она прицокнула языком, чем-то, по всей видимости, довольная. - Пойдем. Я хочу достичь глаза до заката. Пики сложенных крыльев Гриауля, заросшие снизу доверху травой, кустарником и карликовыми деревьями, образовывали два холма, в тени которых, на берегу озерца, и примостился Хэнгтаун. Джарке объяснила, что озерцо питает поток, бегущий с соседнего холма; у города он разливается, а потом стекает по перепонкам одного из крыльев на плечо дракону. Под крылом, сказала она, очень красиво, там папоротники и водопады, но горожане опасаются туда ходить. Издалека Хэнгтаун выглядел весьма живописно: старинные дома, дымки из печных труб... Но при ближайшем рассмотрении дома превратились в кособокие хижины с прорехами в стенах и разбитыми стеклами. У берега озера плавали в мыльной пене пищевые отбросы и прочий мусор. На улицах было пусто, лишь на некоторых крылечках сидели мужчины. Они мрачно кивали Джарке и недружелюбно косились на Мерика. Ветер шевелил траву, под крышами хижин сновали пауки, и повсюду ощущались апатия и разложение. Джарке было как будто не по себе. Она, по-видимому, решила ни с кем Мерика не знакомить и задержалась в городе ровно столько, сколько ей понадобилось для того, чтобы взять из какой-то хижины еще один моток веревки. Оставив Хэнгтаун позади, они двинулись между крыльев вниз по спинному хребту дракона - скоплению золотисто-зеленых столбов, обагренных лучами заходящего солнца. Джарке пустилась рассказывать, как горожане приспосабливаются к такой жизни. Травы, что растут на спине Гриауля, и омертвевшие чешуйки считаются лекарствами и вроде бы обладают колдовской силой. Кроме того, различные коллекционеры интересуются предметами быта предыдущих поколений хэнгтаунцев. - А еще существуют добытчики чешуи, - докончила Джарке с нескрываемым отвращением. - Генри Сихи из Порт-Шантея платит им хорошие деньги за живые чешуйки, и многие соблазняются, хоть и боятся, что это накличет на них беду. - Она прошла несколько шагов в молчании, потом прибавила: - Но есть и такие, кто живет тут совсем по другим причинам. Лобный рог над глазами Гриауля был изогнут у основания, как у нарвала, и отклонялся назад, к крыльям. Джарке пропустила веревки сквозь ушки вбитых в рог стержней, обвязала Мерика и обвязалась сама. Велев ему подождать, она спрыгнула с века. Мгновение спустя Каттанэй услышал ее голос. Когда он спускался, у него снова закружилась голова. Он разглядел далеко внизу когтистую лапу, заметил мшистые клыки, выступающие из-под невероятно длинной верхней челюсти, ударился о нее и беспомощно затрепыхался в воздухе. Джарке поспешила ему на помощь и усадила на край нижнего века. - Черт! - воскликнула она, топая ногой. Трехфунтовая долька соседней чешуйки соскользнула с места. Мерик присмотрелся повнимательнее: внешне ее было не отличить от остальных, однако между ней и шкурой дракона виднелась тонюсенькая щель. Джарке брезгливо толкала ее до тех пор, пока она не оказалась вне пределов досягаемости. - Мы называем их хлопьями, - объяснила она в ответ на вопрос Мерика. - Какие-то насекомые. Суют под чешую свои хоботки и высасывают кровь. Видишь? - Она показала на стаю птиц, паривших рядом с боком Гриауля. Те внезапно разлетелись в стороны, и золотая блестка оторвалась от тела дракона и понеслась в долину. - Птицы охотятся на них, разрывают и съедают внутренности. - Джарке подсела к нему, помолчала и спросила: - Ты и впрямь сможешь это сделать? - Что? Убить дракона? Она кивнула. - Разумеется, - проговорил он и не удержался, чтобы не приврать, - я разрабатывал свой способ много лет. - Но если вся краска будет у него на голове, как ты доставишь ее туда, куда нужно? - Очень просто: по трубам. - Ты умный парень, - проговорила Джарке и кивнула снова. Видя, что Мерик польщен и собирается ее поблагодарить, она добавила: - Но из того ничего не следует. Быть умным - невелика заслуга, все равно, что быть высоким. - Она отвернулась, и разговор оборвался. Мерик уже устал удивляться, но не мог не восхититься драконьим глазом. По его прикидкам, тот был футов семьдесят в длину и пятьдесят в высоту; его прикрывала полупрозрачная мембрана, начисто лишенная даже намека на мох или лишайник. Она посверкивала в лучах закатного солнца, а за ней угадывались иные цвета. Солнце опускалось все ниже, и мембрана начала подрагивать, а потом разошлась точно посередине. С неторопливостью театрального занавеса ее половинки раздвинулись, и из-за них выглянул огромный зрачок. При мысли о том, что Гриауль видит его, Мерик пришел в ужас и вскочил на ноги, но Джарке остановила художника. - Стой и смотри, - велела она. Впрочем, он и без того не способен был шевельнуться. Глаз дракона зачаровывал. Зрачок был узким и густо-черным, а вот радужная оболочка... Каттанэй никогда раньше не видел столь ослепительных оттенков голубого, алого и золотого. Те блики, которые он сперва принял за отблески заката, были на деле своего рода фотическими реакциями. Кольца света зарождались где-то в глубине зрачка, расширялись, затопляли радужную и гасли, чтобы уступить место следующим. Мерик ощущал тяжесть драконьего взора, в котором таились неизмеримо древние мысли, и, словно вняв неслышному призыву, в его сознание хлынули воспоминания, неожиданно яркие и отчетливые... Лишь с наступлением сумерек Каттанэй сообразил, что глаз закрылся. Его рот был разинут в безмолвном крике, глаза слезились от напряжения, язык словно приклеивался к небу. Джарке неподвижно сидела в тени. - По... - он судорожно сглотнул. - Поэтому ты живешь здесь, верно? - Отчасти, - ответила она. - Я вижу в нем то, что происходит, то, что нужно изучать. Она встала, подошла к краю века и сплюнула. Долина внизу выглядела серой и неправдоподобной, холмы едва проступали из надвигающейся тьмы. - Я видела там тебя, - сказала Джарке. Неделю спустя, потратив много времени на исследования и разговоры, они возвратились в Теочинте. Отцы города встретили Мерика в ратуше, сообщили ему, что его план одобрен, вручили художнику сундук с пятьюстами унциями серебра и заявили, что все общественные запасы - в его распоряжении. Они предложили повозку и сопровождающих, чтобы доставить сундук в Регенсбург, и справились, нет ли такой работы, какую можно было бы начать в его, Каттанэя, отсутствие. Мерик взвесил на ладони серебряный слиток. Вот оно, желанное богатство - два, а может статься, и три года свободного труда безо всяких заказов. Но как все переменилось за одну-единственную неделю! Он посмотрел на Джарке. Та глядела в окно, явно оставляя решение за ним. Он положил слиток обратно в сундук и прикрыл крышку. - Вам придется посылать другого, - сказал он. Отцы города недоуменно переглянулись, а Мерик засмеялся, - он хохотал над тем, как легко отринул свои мечты и ожидания. "С первого посещения мною долины прошло одиннадцать лет, а с той поры, как началась раскраска - двенадцать. Я был потрясен произошедшими изменениями. Множество холмов лишилось растительности и превратилось в бурые кочки, диких животных не было и следа. Но сильнее всего изменился, конечно же, сам Гриауль. Спину его заслоняли подмости, по боку, словно пауки, ползали мастеровые, все чешуйки были либо окрашены, либо загрунтованы. В башне, которая вздымалась к глазу дракона, было полным-полно народа, а по ночам кальцинаторы и чаны на его голове выбрасывали в небо языки пламени, и казалось, что в небесах нежданно-негаданно возник еще один город. Внизу же появился и разрастался на глазах поселок, среди жителей которого, помимо рабочих, были проститутки, игроки, различного рода бездельники и солдаты. Умопомрачительная стоимость проекта вынудила власти Теочинте создать регулярное воинское подразделение, которое совершало набеги на соседние земли, чтобы хоть как-то возместить колоссальные расходы. На бойнях ожидали своей очереди быть переработанными в масла и красители стада испуганного домашнего скота. По улицам громыхали повозки с рудами и растительными продуктами. Я сам привез в Теочинте корни марены: они дают чудесный розовый оттенок. Договориться с Каттанэем о встрече было не так-то просто. Рисовать он не рисовал, но в его кабинете сутки напролет толпились инженеры и мастеровые, и он советовался с ними или занимался чем-либо не менее важным. Когда мы, наконец, встретились, я обнаружил, что, подобно Гриаулю, он переменился коренным образом. Его волосы поседели, лоб избороздили морщины, а правое плечо уродовала шишка, результат неудачного падения. Он развеселился, узнав, что я хочу приобрести картину, то есть купить раскрашенные чешуйки после смерти Гриауля, и, как мне кажется, не принял меня всерьез. Но женщина по имени Джарке, его постоянная спутница, сообщила Каттанэю, что на меня можно положиться и что я уже приобрел несколько костей, зубы и даже грязь из-под брюха Гриауля. Последнюю я, признаться, продал как обладающую магическими свойствами. - Что ж, - сказал Каттанэй, - пожалуй, кто-то должен ими владеть. Он пригласил меня наружу, мы вышли и стали рассматривать картину. - Вы сохраните их вместе? - спросил он. - Да, - ответил я. - Если вы дадите мне письменное обещание, - сказал он, - они ваши. Я приготовился к долгим препирательствам из-за цены, а потому пришел в известное замешательство, но еще больше меня смутили его следующие слова. - Вы полагаете, в этом есть толк? - поинтересовался он. Каттанэй не считал картину плодом своего воображения, он был уверен, что лишь раскрашивает те узоры, которые проявлялись на боку Гриауля, и что после нанесения краски под ее слоем возникают новые изображения, так что работу нужно постоянно переделывать. Он относился к себе как к мастеровому, а не как к представителю творческой профессии. Однако, как бы то ни было, в Теочинте начали съезжаться люди из самых разных уголков, чтобы полюбоваться на творение Каттанэя. Одни утверждали, будто различают в сверкании красок пророчества о грядущем. Другие переживали духовное преображение. Третьи, собратья-художники, переносили фрагменты картины на свои холсты в надежде добиться признания и успеха пускай даже в качестве копиистов Каттанэя. Сама по себе картина была маловразумительной: бледно-золотистое пятно на боку дракона; но под блестящей поверхностью находились мириады тонов и оттенков, которые, по мере того, как солнце свершало свой путь по небесам и сияло то ярче, то тусклее, обретали бесчисленные формы, обращались в диковинные фигуры, словно ожившие под взглядами наблюдателей. Я не стану и пытаться разнести эти формы по категориям, ибо их было не сосчитать; они отличались друг от друга как условия, при которых их рассматривали. Однако скажу, что в утро нашей с Каттанэем встречи я, человек практичный до мозга костей и полностью обделенный даром визионерства, чувствовал себя так, будто картина поглотила меня, подхватила и помчала по переплетениям света и решеткам радужных цветов, которые походили на озаренные солнцем края облаков, мимо сфер, спиралей, колец пламени..." Генри Сихи. "Пресловутый Гриауль" 2 В жизни Мерика с той поры, как он появился в долине, побывала не одна женщина. Их притягивали его растущая слава и связь с тайной дракона, и по тем же причинам они и расставались с ним, чувствуя себя обескураженными и ненужными. Однако Лиз была иной. Во-первых, она по-настоящему любила Мерика, а во-вторых, была замужем за человеком по имени Пардиэль, десятником бригады, которая обслуживала кальцинатор. Мужа она не любила, но уважала, а потому долго и тщательно взвешивала в уме возможные последствия разрыва отношений с ним. Мерик еще не встречал женщины, столь склонной к самокопанию. Она была моложе его на двенадцать лет, высокая и статная; высветленные солнцем волосы, карие глаза, которые темнели и словно обращались внутрь всякий раз, когда она над чем-либо задумывалась. Она имела привычку анализировать все, что хоть в какой-то мере ее затрагивало, исследовала свои эмоции так, будто они были выводком диковинных насекомых, снятых ею с подола юбки. Но Мерик, несмотря на известные осложнения, считал эту черту характера Лиз скорее добродетелью, чем недостатком. Как и подобает влюбленному, он вообще не находил в подруге изъянов. Чуть ли не год напролет они были самозабвенно счастливы, подолгу разговаривали, гуляли, а когда Пардиэль работал в две смены и вынужден был ночевать у своей печи, занимались любовью в пещерах под крылом дракона. Горожане ходить туда по-прежнему опасались. Молва уверяла, что там обитает нечто гораздо хуже шипунов и хлопьев, и винила это самое нечто в исчезновении любого, даже никудышнейшего из работников. Однако Мерик не особенно доверял слухам. В глубине души он был убежден, что выбран Гриаулем на роль палача и что поэтому дракон никому не позволит причинить ему зло; к тому же только под крылом они с Лиз могли не опасаться того, что кто-нибудь их увидит. Под крыло уводила лесенка, грубо вырубленные в чешуе ступеньки - явно постарались добытчики чешуи. Чтобы преодолеть ее, требовалось незаурядное мужество, ибо она возносилась над долиной на добрые шестьсот футов. Однако Мерик и Лиз обвязывались для надежности веревками и постепенно, гонимые опаляющей страстью, приучились не обращать внимания на зияющий провал. Обычно они забирались в пещерообразную полость футов на пятьдесят - дальше Лиз идти отказывалась, поскольку, в отличие от Мерика, боялась; там стекал с кожистых складок крыла ручеек. Он срывался на пол пещеры маленьким водопадом. Сама пещера выглядела этаким волшебным гротом. Сверху свешивались вуалями эктоплазмы омертвевшие чешуйки, повсюду колыхались огромные папоротники, кружили в полумраке ласточки. Иногда, лежа рядом с Лиз, Мерик думал о том, что стук их сердец словно оживляет странное место; ему чудилось, что стоит им уйти, как вода замирает в неподвижности, а ласточки куда-то пропадают. И вот, веря всей душой в преобразующую и животворящую силу их взаимной привязанности, он как-то утром, когда они одевались и готовились к возвращению в Хэнгтаун, предложил Лиз уйти вместе с ним. - На другой конец долины? - печально улыбнулась она. - Кому от этого будет лучше? Пардиэль пойдет за нами. - Нет, - ответил Мерик. - В другую страну. Куда угодно, лишь бы прочь отсюда. - Мы не можем, - возразила она, пиная крыло, - не можем, пока Гриауль жив. Или ты забыл? - Мы ведь не пытались. - Зато другие пробовали. - Но мы сумеем, я знаю, мы сумеем! - Ты романтик, - проговорила она и бросила взгляд на долину, что простерлась далеко внизу у драконьего брюха. Рассветное солнце обагрило холмы, и даже кончики крыльев Гриауля тускло отливали красным. - Разумеется, я романтик! - воскликнул он сердито и встал. - И что же в том плохого? - Ты не оставишь свою работу, - Лиз вздохнула. - Чем ты займешься, если мы уйдем? Или... - Ну почему надо все обсуждать заранее?! - крикнул Мерик. - Я буду татуировать слонов! Или расписывать груди великанов, или разукрашивать китов! Чем не дело для меня? Она улыбнулась, и его гнев мгновенно иссяк. - Я вовсе не о том, - сказала она. - Мне лишь хочется знать, удовлетворишься ли ты чем-то иным. Она протянула Мерику руку, чтобы он помог ей подняться. Обнимая ее, вдыхая аромат волос Лиз, он заметил вдруг крошечную человеческую фигурку. Она казалась совершенно неправдоподобной и, даже когда начала приближаться, все увеличиваясь в размерах, напоминала не человека, а колдовскую замочную скважину в залитом алым светом склоне холма. Однако по раскачивающейся походке и по широким плечам Мерик догадался, что видит перед собой Пардиэля. Тот нес в руках длинный крюк, из тех, какими пользовались мастеровые, чтобы цепляться за чешуи. Мерик напрягся, и Лиз оглянулась посмотреть, что его встревожило. - О Господи! - она высвободилась из объятий. Пардиэль остановился в дюжине футов от них. Он молчал. Лицо его скрывалось в тени, крюк лениво болтался в руке. Лиз шагнула ему навстречу, замерла - и заслонила собой Мерика. Пардиэль издал нечленораздельный вопль и ринулся вперед, размахивая крюком. Мерик оттолкнул Лиз в сторону и уклонился сам, уловив мимолетный запах серы. Пардиэль споткнулся о какую-то неровность и рухнул навзничь. Смертельно напуганный, понимая, что с десятником ему не тягаться, Мерик схватил Лиз за руку и повлек ее глубже в полость под драконьим крылом. Он надеялся, что страх перед чудищем, которое якобы обитало там, заставит Пардиэля воздержаться от преследования, но упованиям его не суждено было сбыться. Десятник двинулся за ними, слегка постукивая крюком по бедру. Выше крыло усеивали сотни разнообразных припухлостей, которые образовывали запутанный лабиринт гротов и проходов, таких низких, что по ним приходилось ползти. Шум дыхания и прочие звуки эхом отражались от стен, и Мерик, как ни старался, уже не мог расслышать шагов Пардиэля. Так глубоко он никогда не проникал. Раньше он полагал, что тут будет темным-темно, однако мхи и лишайники, что лепились к крылу, светились собственным светом; они стелились по чешуе завитками бледно-голубого и зеленоватого пламени. Мерику почудилось, будто они с Лиз - великаны и пробираются по вселенной, чья звездная материя не застыла еще в виде галактики и туманностей. В призрачном сиянии лицо Лиз - она то и дело оборачивалась - выглядело безумным и мокрым от слез. Вот женщина выпрямилась, заглянула в следующий грот - и пронзительно взвизгнула. Сперва Мерик решил, что Пардиэлю каким-то образом удалось обогнать их, но потом увидел, что причиной испуга Лиз был человек, сидевший у дальней стены грота, вернее, не человек, а мумия. На голове ее клочьями топорщились волосы, сквозь полупрозрачную кожу проступали кости, глазницы зияли пустотой, между ног, там, где положено находиться гениталиям, возвышалась горстка пыли. Мерик подтолкнул Лиз, мол, пошли, но она воспротивилась и показала на мумию. - Глаза, - прошептала она с ужасом. Лишь теперь Мерик осознал, что в черной пустоте глазниц мерцают неяркие блики. Что-то вынудило его опуститься на колени, подчинило себе волю художника, но, впрочем, секунду спустя освободило ее. Он оперся ладонью о чешую - и нащупал вдруг массивный перстень. В его черном камне мерцали те же блики, что и в глазах мумии, а на поверхности была вырезана буква S. Мерик внезапно осознал, что норовит отвернуться от камня и от глазниц, словно они внушают ему отвращение. Он прикоснулся к руке мумии: кожа была высохшей и твердой, но живой. Позади послышался шум. Мерик вскочил и ткнул пальцем в зев туннеля. - Беги туда, - прошептал он. - Мы обойдем его и выйдем к лесенке. Но Пардиэль был уже слишком близко, чтобы поддаться на подобную уловку. Они бежали сломя голову, падали, поднимались и бежали снова, а Пардиэль преследовал их по пятам; очутившись в просторном гроте, Мерик почувствовал, как крюк вонзился ему в ногу. Он повалился на пол пещеры. Пардиэль прыгнул на него, отогнал Лиз, которая попыталась вмешаться, схватил Мерика за волосы и ударил его затылком о чешую. Лиз завизжала, перед глазами Мерика вспыхнули ослепительные огни. Еще один удар! И третий! Он смутно различал, как Лиз сцепилась с Пардиэлем, как тот отпихнул ее и вновь взмахнул крюком. Лицо десятника искажала гримаса ненависти. Неожиданно она пропала. Рот Пардиэля широко раскрылся, он потянулся за спину, будто хотел почесать лопатку. По подбородку заструилась кровь, он рухнул прямо на грудь Мерику. Художник услышал голоса. Он попробовал скинуть с себя тело Пардиэля, но лишь попусту истратил оставшиеся силы. Тьма поглотила его, непроглядная тьма, столь же отвратительная, как глаза мумии. Его голова лежала на чьих-то коленях, кто-то смачивал ему лоб влажной тканью. Он подумал, что это Лиз, но когда спросил, что случилось, ответила ему Джарке. - Пришлось убить его. Голова Каттанэя жутко болела, взгляд отказывался фокусироваться, омертвевшие чешуйки, что нависали над ним, дергались, словно припадочные. Мерик сообразил, что его вынесли из полости к лесенке. - А где Лиз? - Не волнуйся, - сказала Джарке, - скоро ты ее увидишь. - Слова мэрши прозвучали так, будто она произнесла приговор. - Где она? - Я отослала ее в Хэнгтаун. Или ты хотел, чтобы вас заметили вдвоем в день пропажи Пардиэля? - Она бы не ушла... - Мерик моргнул, стремясь рассмотреть лицо Джарке. Глубокие морщинки в уголках ее губ напоминали ему об узорах лишайника на драконьей чешуе. - Что ты с ней сделала? - Убедила, что так будет лучше, - отозвалась Джарке. - Ты что, не знаешь, что она только забавляется с тобой? - Я должен поговорить с ней. Мерика мучала совесть; к тому же, Лиз не перенесет такого горя в одиночку. Он попробовал встать, однако ногу сразу же словно обожгло огнем. - Ты не пройдешь и десяти футов, - сказала женщина. - Подожди, пока твоя голова на прояснится. Тогда я помогу тебе взобраться наверх. Мерик закрыл глаза. Он твердо вознамерился отыскать Лиз, как только окажется в Хэнггауне. Вместе они решат, как им быть. Чешуя, на которой он лежал, была холодной, и ее холод постепенно передавался коже Каттанэя и его плоти, как будто он сливался с драконьей шкурой. - Как звали того чародея? - справился он, вспомнив мумию, перстень и камень с вырезанной буквой. - Того, который пытался прикончить Гриауля... - Никогда не слышала, - ответила Джарке. - Но, сдается мне, там сидит как раз он. - Ты видела его? - Да, когда гналась за добытчиком чешуи, стащившим и моток веревки. Бедняга, ему не позавидуешь. Джарке помогла ему подняться, они вскарабкались по лесенке и возвратились в Хэнгтаун, а Пардиэль остался в полости на радость птицам, ветрам или чему похуже. "Если я не ошибаюсь, считается, что любящая женщина не станет колебаться или обдумывать создавшееся положение; нет, она слепо будет повиноваться своим желаниям. Я испытала это отношение на себе: многие обвиняли меня в бездействии. Пожалуй, я слишком уж осторожничала. Вину с себя я ни в какой мере не снимаю, но что касается осквернения святого чувства, здесь я ни при чем. Наверно, со временем мы расстались бы с Пардиэлем, ибо нас мало что связывало. Однако у меня были все основания не торопиться. Злым моего муха назвать никто не мог; кроме того, существует же понятие супружеской верности. После смерти Пардиэля я не могла видеть Мерика, а потому переехала в другое место. Он часто пытался встретиться со мной, но я всегда ему отказывала. Искушение было велико, но сознание вины не отпускало. Четыре года спустя, когда умерла Джарке - ее раздавило сорвавшейся повозкой, мне написал один из ее помощников. В письме говорилось, что Джарке любила Мерика, что это она сообщила Пардиэлю о наших свиданиях и, быть может, сама разработала план убийства. Тяжесть моей вины - для меня - заметно ослабела, и я подумала: а не повидаться ли мне с Мериком. Однако прошло чересчур много времени, и мы оба жили своей жизнью, поэтому я не стала ничего предпринимать. Еще через шесть лет, когда воздействие Гриауля на людей уменьшилось настолько, что сделалась возможной эмиграция, я переселилась в Порт-Шантей, после чего не слышала о Мерике добрых двадцать лет, а потом получила однажды письмо, часть которого приведу. "...Мой старый друг из Регенсбурга, Луис Дардано, живет со мной и пишет мою биографию. Повествование выходит довольно-таки легковесным и сильно смахивает на те истории, которые обычно рассказывают в трактирах; впрочем, если ты помнишь мою манеру, такой тон представляется вполне подходящим. Но вот я читаю - и удивляюсь: неужели моя жизнь была столь простой? Одно стремление, одна привязанность... Господи, Лиз! Мне семьдесят лет, а я по-прежнему грежу о тебе, по-прежнему думаю о том, что случилось тем утром под крылом. Как ни странно, только теперь я понял, что корень всего не в Джарке и не в нас с тобой, а в Гриауле. Как я мог не видеть этого раньше?! Ведь я уходил от него, а он нуждался во мне, ибо иначе некому было бы завершать картину на его боку, картину его полета, бегства, желанной смерти. Я уверен, ты сочтешь мой вывод смехотворным, но не забудь, что я пришел к нему в конце пути длиною в сорок лет. Я знаю Гриауля, знаю его чудовищную ловкость и коварство. Я чувствую его влияние в каждом поступке, совершенном в долине с момента моего в ней появления. Каким же я был глупцом, раз не мог догадаться, что за печальным исходом нашей любви стоит его зловещая воля!.. Теперь тут всем заправляют военные, как тебе, наверняка, известно и без меня. По слухам, они собираются зимой осаждать Регенсбург. Немыслимо! Их отцы были невеждами, а они сами - полные тупицы. Работа продолжается, у меня все по-старому: плечо болит, дети пялятся на улицах, взрослые шепчутся о том, что я спятил..." Лиз Клавери. "Под крылом Гриауля" 3 Прыщеватый и высокомерный майор Хаук отличался молодостью, худобой и хромотой. Когда Мерик вошел в его кабинет, майор учился расписываться. Роспись Хаука с ее элегантными завитушками явно должна была служить примером для потомства. Разговаривая, майор расхаживал по кабинету, то и дело смотрелся в зеркало, касался отворота алого кителя или проводил пальцами по складкам белых брюк. Форма была новая, во всяком случае, Мерик еще такой не видел. Он хмыкнул про себя, заметив на эполетах крошечных дракончиков. Неужто, подумалось ему, Гриауль способен на подобную иронию и заронил мысль обо всей этой буффонаде в сознание супруги какого-нибудь генерала? - ...вопрос не в людях, - вещал майор, - а... - Он умолк и откашлялся. Мерик, который занимался тем, что изучал тыльные стороны своих ладоней, поднял голову. Прислоненная к его колену трость с громким стуком упала на пол. - Вопрос в материале, - твердо докончил майор. - Например, в стоимости сурьмы... - Сурьма нам вряд ли уже понадобится, - заметил Мерик. - Минеральные красные краски мне почти не требуются. Лицо майора выразило нетерпение. - Отлично, - сказал он, наклонился над столом и принялся рыться в бумагах. - Ага! Вот чек на доставку некоего сорта рыбы, из которой вы получаете... - Он возобновил рытье. - Шоколадный оттенок, - выручил его Мерик. - С ним тоже никаких хлопот. Мне сейчас нужны золотистые и фиолетовые тона, а также немного голубого и розового. - Ему хотелось, чтобы майор наконец заткнулся; иначе он не успеет подняться к глазу до заката. Однако Хаук упорно продолжал подсчеты. Мерик посмотрел в окно. Поселок у подножия Гриауля разросся в город, который мало-помалу переползал через холмы. Большинство домов выстроено было на совесть, из дерева и камня; скаты крыш и дым из фабричных труб напомнили Мерику Регенсбург. Вся красота окружающей природы исчезла, переместилась на картину. С востока на город надвигались свинцово-серые дождевые тучи, но до них пока было далеко, и полуденное солнце светило вовсю, заливая своими лучами раскрашенный бок дракона. Казалось, солнечный свет проникает вглубь, в мнимую бесконечность слоев окраски. Голос майора превратился в едва слышное жужжание. Мерик любовался разноцветными, искристыми узорами и вдруг сообразил, что майор рассуждает о приостановлении работы. Поначалу он запаниковал, перебил Хаука и стал возражать, но майор упрямо твердил свое, и Мерик вынужден был замолчать, а поразмыслив, он даже решил, что оно и к лучшему. Закончить картину невозможно, а он устал. Быть может, самое время порвать с Гриаулем, устроиться в какой-нибудь университет и чуток передохнуть? - Речь идет о временном приостановлении, - говорил майор Хаук. - Если зимняя кампания окажется успешной... - Он усмехнулся. - Если нас минуют чума и прочая зараза, мы вновь приступим к работе. Разумеется, нас интересует ваше мнение. Мерик ощутил нарастающее раздражение. - Мое мнение таково: вы болваны, - произнес он. - Вы таскаете на плечах эмблему Гриауля, малюете ее на ваших знаменах, но не имеете ни малейшего понятия о нем. Вы считаете его символом... - Прошу прощения, - прервал его майор. - Черта с два! - воскликнул Мерик, схватил палку и встал. - Вы мните себя завоевателями, творцами судьбы! Но поймите - всеми насилиями, всеми бойнями, которые вы устраиваете, вы обязаны Гриаулю! Вас направляет его воля. Вы паразиты и ничем не отличаетесь от шипунов. Майор сел, взял перо и начал писать. - Я не могу понять, - горячился Мерик, - как можно жить рядом с чудом, с грандиозной тайной, и относиться к нему так, словно это всего лишь причудливой формы гора! Майор продолжал писать. - Что вы делаете? - спросил Мерик. - Пишу рекомендацию, - ответил майор, не удостоив его взглядом. - По поводу? - По поводу немедленного прекращения работ. Они свирепо поглядели друг на друга. Мерик повернулся, чтобы уйти. Но когда он взялся за дверную ручку, Хаук окликнул его. - Мы стольким вам обязаны, - сказал майор. Лицо его выражало уважение и жалость, и Мерик разозлился еще сильнее. - Скольких человек, вы убили, майор? - спросил он, открывая дверь. - Трудно сказать. Я служил в артиллерии, а как тут сосчитаешь? - Ладно, зато я вел скрупулезный подсчет, - проронил Мерик. - За все сорок лет погибло тысяча пятьсот девяносто три человека: мужчины и женщины, отравившиеся, сварившиеся заживо, разбившиеся при падении, загрызенные животными и так далее. Почему бы нам с вами не предположить, что в этом отношении мы равны? Полдень выдался теплым, но Мерику, когда он шел к башне, было холодно. Холод зарождался где-то внутри него, и ноги становились ватными, а голова начинала кружиться. Он попытался прикинуть, как ему быть. За стенами майорского кабинета мысль об университете казалась куда менее привлекательной. Мерик знал, что ему очень скоро надоест преклонение студентов и зависть коллег-преподавателей. На подходе к рынку кто-то приветствовал его. Он махнул рукой, но останавливаться не стал. Мужской голос произнес: "И это Каттанэй?" Подразумевалось: вот эта старая развалина?.. Он ступил на подъемник, который тут же двинулся вверх, и по привычке принялся подмечать то, что нужно было бы сделать. Что это за склад древесины на пятом уровне? Так, а на двенадцатом протекает труба. Лишь увидев, как рабочий разбирает часть подмостьев, Мерик вспомнил о распоряжении майора Хаука. Должно быть, приказ уже поступил. Только теперь он осознал, что потерял работу, и прислонился к поручням. Сердце бешено колотилось, на глаза навернулись слезы. Однако он почти сразу взял себя в руки. Солнце висело низко над холмами на западе в красновато-желтом ореоле, вид у него был зловещий, как у зрачка стервятника. Что ж, признал Мерик, он создал картину и испоганил небо, значит, ему пора уходить. Покинув долину и избавившись от ее влияния, он сможет поразмыслить о будущем. На двадцатом уровне, под самым глазом дракона, сидела молоденькая девушка. Из ритуала лицезрения глаза сотворили чуть ли не культ: многочисленные группы поднимались на башню, чтобы помолиться, пропеть религиозные гимны и обсудить потом свои ощущения. Но времена изменились, восторжествовал практицизм, и та молодежь, которая когда-то собиралась здесь, занимает сейчас ответственные посты и ревностно служит набирающей величие империи. Вот о ком надо было бы писать Дардано - о них и обо всех тех, кто внес свою лепту в растянувшееся на сорок лет представление. История Хэнгтауна - чем не материал для летописца? Утомленный подъемом, Мерик неуклюже присел рядом с девушкой. Она улыбнулась. Он не помнил, как ее зовут, однако она часто приходила к глазу. Невысокая, смуглокожая; в ней чувствовалась внутренняя сила, и мысли Мерика обратились к Лиз. Он рассмеялся про себя: едва ли не всякая женщина так или иначе вызывала в его памяти образ Лиз. - С вами все в порядке? - спросила девушка, озабоченно наморщив лобик. - Ода. Ему хотелось поговорить, отвлечься от надоедливых мыслей, но слова с языка не шли. Как она молода! Свежесть, сияние - и беспокойство. - Я тут в последний раз, - сказала она. - По крайней мере, на какое-то время. Жалко. - И, опережая его вопрос, прибавила: - Завтра я выхожу замуж, и мы уезжаем. Мерик поздравил ее и спросил, кто же счастливый избранник. - Обычный человек, - она тряхнула волосами, словно подчеркивая ненужность дальнейших расспросов, и взглянула на мембрану. - А что испытывали вы, когда глаз открывался? - То же, что и все остальные, - сказал Мерик. - Вспоминал события своей жизни... и другие... - Он не стал рассказывать девушке о том, что Гриауль сохранил память о полете; этим секретом он поделился только с Лиз. - Те души, которые там томятся, - она показала на глаз. - Что они для него? Почему он выпускает их к нам? - Очевидно, он преследует собственные цели, но какие именно, я сказать не могу. - Я помню нас с вами, - девушка робко посмотрела на него из-под темной прядки волос. - Мы были под крылом. - Расскажите, - попросил он и пристально поглядел на нее. - Мы были... вместе, - она покраснела. - Ну, совсем, понимаете? Я страшно боялась, меня пугали звуки и тени, но я любила вас так сильно, что мне было все равно. Мы любили друг друга ночь напролет, и я даже удивилась, потому что думала, что такое бывает только в книгах, что люди специально воображают себе что-то подобное, чтобы справиться с ощущением заурядности происходящего. А наутро место, которое внушало мне ужас, стало прекраснейшим на свете, кончики крыльев отливали красным, а ручеек журчал и падал с уступа... - Она потупилась. - С тех самых пор я не переставала любить вас. - Лиз, - произнес он, остро чувствуя свою беспомощность. - Так ее звали? Он кивнул и прижал ладонь ко лбу, чтобы хоть как-то утихомирить свистопляску в мыслях. - Извините, - ее губки на мгновение прильнули к его щеке, и это мимолетное прикосновение ослабило его еще больше. - Я хотела объяснить вам, что она переживала, на случай, если вы не знаете. Она показалась мне такой взволнованной... Вряд ли она что-то вам сказала. Девушка отодвинулась от Мерика, явно смущенная тем, какой отклик вызвали у него ее слова, и они долго сидели в молчании. Мерик, забыв обо всем, наблюдал, как солнце золотит и багровит чешую, как свет течет вдоль изгибов драконьего тела потоками расплавленной лавы, блекнет и гаснет, и наступают сумерки. Внезапно его соседка вскочила и устремилась к подъемнику. - Он мертв! - воскликнула она. Мерик непонимающе уставился на нее. - Видите? - она показала на солнце: серебристо-алый шар над холмом. - Он мертв. - На ее лице были написаны восторг и страх. Свыкнуться с мыслью о смерти Гриауля было отнюдь не легко. Мерик повернулся к глазу: за мембраной не было и признака цветовых бликов. Он услышал скрип подъемника и понял, что девушка направилась вниз, но не спешил последовать ее примеру. Быть может, дракон всего лишь ослеп. Нет. Неужели в том, что приказ о приостановлении работ был отдан именно сегодня, нет случайного совпадения? Потрясенный, он все глядел на мембрану, а солнце спускалось ниже и ниже и, наконец, нырнуло за холмы. Тогда Мерик встал и подошел к подъемнику, но не успел еще дотронуться до переключателя, как канат задрожал: кто-то поднимался на верхнюю площадку башни. Ну разумеется. Девушка, верно, разнесла весть по всей округе, и теперь майоры хауки и иже с ними бегут удостовериться в кончине Гриауля. Мерик не стремился к встрече с ними, не рвался увидеть, как они будут расхаживать тут, точно рыбаки, что похваляются знатным уловом. Подъем по лобной кости оказался исключительно трудным. Лестница раскачивалась из стороны в сторону, ветер так и норовил сбросить Мерика вниз, так что с него сошло семь потов, а сердце, похоже, готово было выскочить из груди. Он кое-как дотащился до огромного чана и оперся спиной о его ржавый бок. - Каттанэй! Кто-то окликнул его снизу, верхушка лестницы затряслась. Боже, они лезут за ним! Если доберутся, то начнут расшаркиваться в поздравлениях, требовать, чтобы он одобрил планы торжественных обедов, мемориальных досок, эскизы памятных медалей. Прежде чем убраться, они вылепят его в гипсе, изваяют в бронзе и забросают птичьим пометом. Он был с ними на протяжении всех сорока лет, одновременно хозяин и раб, но никогда, никогда не чувствовал себя легко и свободно. Налегая на трость, Мерик двинулся к лобному рогу, потемневшему от многолетнего маслянистого дыма, миновал его и заковылял по направлению к Хэнгтауну, который превратился теперь в призрачный город. Развалины хижин поросли травой, озеро сначала загадили так, что оно стало помойной ямой, а потом осушили - после того, как летом 91-го в нем утонуло несколько детей. На месте дома Джарке громоздилась куча звериных костей, слабо светившаяся в вечерних сумерках. Над руинами гулял ветер. - Мерик! Каттанэй! Голоса приближались. Что ж, остается только одно убежище, куда за ним не пойдут. На листьях деревьев лежали комочки земли, которые осыпались, когда Мерик раздвигал ветви. Добравшись до лесенки, он заколебался, ибо у него не было с собой веревки. Конечно, он прекрасно обходился и без нее, но сколько лет тому назад? Порывы ветра, крики, огни в долине, похожие на усеявшие серый бархат алмазы, сбивали его с толку и мешали сосредоточиться. Послышался хруст ломаемых веток. К чертям! Мерик оскалил зубы - неожиданно заболело плечо, прицепил к поясу трость, осторожно ступил на лесенку и ухватился руками за петли. Ветер раздувал его одежды, грозил вырвать из-под ног шаткую опору и унести в неведомые края. Один раз он поскользнулся, другой - замер в неподвижности, не имея сил двигаться ни вперед, ни назад. Но в конце концов он достиг полости под крылом и выбрал ровное местечко, где мог спокойно постоять и передохнуть. Внезапно он испугался, повернулся было к лесенке и решил вернуться в Хэнгтаун и примириться со всеми и всякими торжествами. Однако буквально мгновение спустя он осознал глупость подобной затеи. Слабость накатывала на него волнами, сердце громко стучало, перед глазами плавали ослепительно-белые круги, на грудь словно давило нечто весьма и весьма тяжелое. Уняв испуг, он шагнул в темноту, которая царила в полости. Мерик знал, что чуть выше находится та складка, где они так часто укрывались с Лиз, и пошел туда, твердо вознамерившись дойти, но припомнил встреченную у глаза девушку и сообразил, что с этим он уже попрощался. Да, попрощался - сомнений не оставалось. Тем не менее он продолжил путь. Темнота, что наваливалась на него, как будто выползала из сустава крыла, из многочисленных бледно светящихся туннелей; в одном из них они тогда наткнулись на мумию. Был ли то в действительности древний чародей, обреченный по закону магической справедливости на бесконечное умирание? Вполне возможно. По крайней мере, так и следовало поступить с волшебником, поднявшим руку на дракона. - Гриауль? - прошептал Мерик во тьму и наклонил голову, словно ожидая, что ему ответят. Его голос разлетелся эхом по просторной полости под крылом, и Каттанэй припомнил, что раньше здесь поистине кипела жизнь: скользили по поверхности хлопья, сновали шипуны, стрекотали в зарослях диковинные насекомые, бродили мрачные жители Хэнгтауна, погромыхивали водопады. Он бессилен был вообразить Гриауля по-настоящему живым, ибо постигнуть подобное великолепие человеческому рассудку попросту не дано. Однако сейчас он вдруг спросил себя, а не ожил ли дракон, не мчится ли он в золотой ночи к центру солнца? Или то была обыкновенная мечта, порожденная мерцанием кусочка ткани в огромном глазу? Мерик засмеялся. Скорее уж звезды назовут свои начальные имена... Он решил остановиться тут, вернее, решение пришло как бы само собой. Из плеча изливалась боль, настолько сильная, что она виделась ему тускло светящейся струей. Он медленно и осторожно сел, потом лег на локоть и посмотрел на трость. Хорошее, волшебное дерево! Да, ее вырезали из боярышника, что рос на ляжке Гриауля. Однажды ему предложили за нее целое состояние. Кому она достанется? Наверное, старому Генри Сихи, который определит ее в свою коллекцию, запрет в стеклянный ящик заодно с башмаками "самого Каттанэя". Веселенькое дельце! Он перелег на живот и положил подбородок на ладонь; холодная чешуя немного заглушала боль. Удивительно, как сокращается масштаб устремлений. Он хотел раскрасить дракона, послать сотни людей на поиски малахита и кошенильных тлей, полюбить женщину, выделить тот или иной оттенок, а кончил стремлением лечь поудобнее. Что же дальше? Мерик попытался упорядочить дыхание, снять тяжесть с груди; тут его слуха коснулся некий шелестящий звук, и он перевернулся на бок. Ему померещилось, будто он видит скользящее по крылу черное пятно... или это всего-навсего шуточки расстроенных нервов и ослабевшего зрения? Больше удивленный, чем устрашенный, он всматривался в тьму, чувствуя, как колотится о драконью чешую утомленное сердце. "Хотя делать простые выводы из сложных предпосылок - удел глупцов, я все же полагаю, что в его жизни присутствовали и мораль, и поиски истины, но доказательство того оставляю всякого рода историкам и социологам, то бишь специалистам по извинениям за действительность. Мне известно лишь то, что он поссорился со своей подружкой из-за денег и ушел из дома. Он прислал ей письмо, где писал, что отправляется на юг и вернется через несколько месяцев с такой суммой, какой ей никогда и ни за что не потратить. Я не знаю, чем он занимался. Вся эта история с Гриаулем... Мы сидели в "Красном медведе" и пропивали мой гонорар за опубликованную статью, и кто-то сказал: "Слушайте, ну разве не здорово было бы, если бы Дардано не приходилось писать статьи, а нам - малевать картины, подходящие по цветовой гамме к мебели заказчиков, и раболепствовать перед всякими племянничками и племянницами?" И тут все стали наперебой предлагать способы добывания денег, но дальше грабежа и киднеппинга фантазия почему-то не шла. Однако затем кого-то осенило надуть магистрат Теочинте, а через пару-тройку минут у нас уже сложился план. Совместными усилиями мы набросали его на салфетках. Я долго пытался вспомнить, не было ли у кого-нибудь из нас отсутствующего вида, не ощущал ли я ледяной холод мысленного прикосновения Гриауля, но ничего такого мне на память не приходит. То было обыкновенное надувательство, пьяный розыгрыш, шальная, бредовая идея. Вскоре после того наши средства иссякли, и мы вывалились на улицу. Шел снег, огромные белые хлопья падали нам на воротник, таяли и стекали тоненькими струйками за шиворот. Господи, как же мы тогда напились! Мы хохотали, катались по обледенелым перилам Университетского моста, строили рожи закутанным до бровей бюргерам и их дородным супругам, а они горделиво проплывали мимо, не удостаивая нас взглядом. И никто - даже бюргеры - не подозревал, что мы заблаговременно празднуем счастливый конец..." Луис Дардано. "Человек, раскрасивший дракона Гриауля" Кордвайнер Смит. Западная наука так чудесна! ---------------------------------------------------------------------- Журнал "Фантакрим-MEGA". Пер. - В.Волосюк OCR & spellcheck by HarryFan, 26 July 2000 ---------------------------------------------------------------------- Марсианин устроился на вершине гранитной скалы и превратился в небольшую сосну. Так приятно, когда ветер обдувает зеленые иголки! У подножия скалы остановился американец - первый увиденный марсианином. Из кармана он извлек поразительно хитроумный прибор - маленькую металлическую коробочку с отверстием, из которого мгновенно выпорхнуло пламя. Американец тут же поджег тоненькую трубочку, набитую благоухающими травами. Марсианин мгновенно превратился в краснолицего, с черными бакенбардами, китайца пятнадцати футов ростом и крикнул по-английски: - Привет, друг! Американец задрал голову, и у него едва не отвалилась челюсть. Марсианин скромно заглянул в его мысли и понял, что беседа с пятнадцатифутовым китайцем - не самое увлекательное занятие для американского офицера. Он осторожно поискал в его мозгу более подходящий образ и... перед человеком появилась увлеченная стриптизом сестра милосердия. Американец позеленел, но страх его начал уступать место раздражению. - Кто ты такой, черт тебя подери?! - заорал он. Марсианин превратился в генерал-майора китайской национальной армии с оксфордским образованием. - Я в некотором роде местный демон, знаете ли, - пробормотал он с отчетливым британским акцентом. - Надеюсь вы не имеете ничего против? Я нахожу западную науку такой чудесной, что мне непременно нужно изучить эту фантастическую машинку, которую вы держите в руке. Не желаете поболтать перед уходом? Осмотрев зажигалку, он протянул ее остолбеневшему американцу. - Очень тонкое волшебство, - сказал он. - Мы в здешних горах ничего подобного не делаем. Я демон довольно невысокого класса. Вы, как я вижу, капитан славной армии Соединенных Штатов? Позвольте и мне представится: я - 1387229-е Восточное Подчиненное Воплощение Лохана. У вас есть время поболтать? Американец затравленно оглянулся. На зеленом ковре долины, словно два тюфяка, лежали в обмороке китаец-носильщик и переводчик. Американец не нашел ничего лучшего, чем спросить: - А что такое Лохан? - Лохан - это Архат, - пояснил марсианин. Эта информация до капитана тоже не дошла, и марсианин с сожалением стер из его памяти воспоминания о себе, вернулся на вершину скалы и, превратившись опять в сосну, разбудил всю компанию. Шел год 1945. Много часов провел марсианин в раздумьях, пытаясь материализовать зажигалку, но это ему так и не удалось. Наступил 1955 год. Петер Фаррер был этническим немцем. Этнические немцы - почти такие же русские, как пенсильванские датчане - американцы. Они живут в России уже более двухсот лет, но большинство их общин распалось, когда на немцев в России обрушились тяжкие испытания во время второй мировой войны. Сам Фаррер пережил все это достаточно благополучно. До войны он учился в техникуме, где изучал геологию и топографию, затем, прослужив в Красной Армии несколько лет ефрейтором, получил звание младшего лейтенанта. Командующий советской военной миссией в провинц