и, расталкивая друг друга, рванулись к выходу. Вместо того чтобы убежать от вольеров, Катерина продолжала стоять, будто окаменев. Ее ребенок смеялся. Он указывал на истекающих кровью обезьян и заливался смехом. Это именно ЕГО они испугались. Это ОН все сделал. И когда бойня в клетке усилилась, Катерина пронзительно закричала. 6 В Пирфорде ее ждал Джереми. Джереми надеялся, что она приедет в хорошем настроении, и попросил не подавать обеда до ее приезда. Они сидели за маленьким столиком, Торн смотрел на Катерину, пытавшуюся спокойно есть, но напряжение сковывало ее. - С тобой все в порядке, Катерина? - Да. - Ты все время молчишь. - Наверное, просто устала. - Много впечатлений? - Да. Она отвечала коротко, будто не хотела расспросов. - Понравилось? - Да. - Ты взволнована. - Разве? - Что случилось? - Что могло случиться? - Я не знаю. Но ты чем-то расстроена. - Просто устала. Мне надо поспать. Она попыталась выдавить из себя улыбку, но у нее не получилось. Торн забеспокоился. - С Дэмьеном все в порядке? - Да. - Ты уверена? - Да. Он внимательно посмотрел на Катерину. - Если что-нибудь было не так... ты бы рассказала мне, правда? Я хочу сказать... насчет Дэмьена. - Дэмьена? Что может случиться с Дэмьеном, Джереми? Что может случиться с нашим сыном? Мы ведь так счастливы! Катерина слегка улыбнулась, но выражение ее лица оставалось грустным. - Я хочу сказать, что двери нашего дома открыты только для добра. Темные тучи обходят наш дом стороной. - Но что же все-таки _с_л_у_ч_и_л_о_с_ь_? - тихо спросил Торн. Катерина опустила голову. - Мне кажется... - ответила она, пытаясь совладать с голосом, - ...что мне надо обратиться к врачу. - В глазах ее застыло отчаяние. - У меня... страхи. Причем такие страхи, которых у нормального человека просто не может быть. - Кэти, - прошептал Торн. - ...Какие страхи? - Если я тебе расскажу, ты меня запрячешь подальше. - Нет, - убедительно ответил он. - Нет... я люблю тебя. - Тогда помоги мне, - взмолилась она. - Найди врача. По щеке поползла слеза, и Торн взял ее за руки. - Конечно, - сказал он. - Конечно. И тут Катерина разрыдалась. То, что произошло днем, осталось камнем лежать на ее сердце. Психиатра в Англии найти было не так просто, как в Америке, но тем не менее Торну удалось разыскать такого, которому можно было доверять. Он был американец, правда, моложе, чем хотелось бы Торну, но с хорошими рекомендациями и огромным опытом. Его звали Чарльз Гриер. Он учился в Принстоне и работал интерном в Беллеву. Особенно ценным было то, что он некоторое время жил в Джорджтауне и лечил нескольких сенаторских жен. - Обычная проблема жен политических деятелей - алкоголизм, - сказал Гриер, когда Торн расположился у него в кабинете. - Я думаю, это происходит от чувства одиночества. Чувства собственной неполноценности. Из-за ощущения, что они не представляют цельной личности. - Вы, конечно, понимаете, что наш разговор строго конфиденциален, - сказал Торн. - Разумеется, - улыбнулся психиатр. - Люди доверяют мне, и, честно говоря, больше я им ничего не могу предложить. Они не обсуждают свои проблемы с другими, боясь, как бы их откровение не "аукнулось" им. А со мной можно. Не могу обещать многого, но вот это именно могу. - Она должна прийти к вам? - Просто дайте ей мой номер. Не _з_а_с_т_а_в_л_я_й_т_е_ ее приходить. - Да нет, она сама хочет прийти. Она просила меня... - Хорошо. Торн поднялся, и молодой врач улыбнулся. - Вы позвоните после того, как поговорите с ней? - спросил Торн. - Сомневаюсь, - просто ответил Гриер. - Я хочу сказать... если вам будет что сказать. - Все, что мне надо будет сказать, я скажу ЕЙ. - В смысле, если вы будете БОЯТЬСЯ за нее. - Она склонна к самоубийству? - ...Нет. - Тогда мне нечего за нее бояться. Я уверен, все не так серьезно, как вы предполагаете. Приободренный, Торн направился к выходу. - Мистер Торн? - Да? - А зачем вы пришли ко мне? - Чтобы увидеть вас. - Для чего? Торн пожал плечами: - Наверное, посмотреть, как вы выглядите. - Вы хотели сообщить что-нибудь важное? Торн почувствовал себя неловко. Немного подумав, он покачал головой. - Вы хотите сказать, что мне самому нужен психиатр? Я так выгляжу? - А я? - спросил психиатр. - Нет. - А у меня есть свой врач, - улыбнулся Гриер. - При моей работе он просто необходим. Эта беседа расстроила Торна, и, вернувшись в свою контору, он размышлял над ней весь день. Сидя у Гриера, он почувствовал, что ему надо все рассказать, все, о чем он никогда никому не говорил. Но что хорошего могло из этого получиться? Этот обман стал уже частью его жизни. День тянулся медленно, и Торн решил подготовить одну важную речь. Ее предстояло произнести на следующий вечер перед группой известных бизнесменов, там будут присутствовать представители нефтяных компаний. Торн стремился, чтобы его выступление послужило в конечном итоге установлению мира на Ближнем Востоке. Из-за длительного арабо-израильского конфликта Арабский блок все дальше отдалялся от США. Торн знал, что арабо-израильская вражда была исторической и корнями уходила в Священное писание. - Для этого он решил проштудировать целых три издания Библии, надеясь выяснить для себя кое-что с помощью вековой мудрости. Кроме того, тут была еще и практическая цель, потому что во всем мире трудно было найти аудиторию, на которую не произвели бы впечатления цитаты из Библии. В тишине кабинета Торн услышал стон, доносившийся из комнаты наверху. Он повторился дважды и прекратился. Торн вышел из кабинета и тихо прошел наверх, в комнату Катерины. Она спала беспокойно, лицо ее было покрыто потом. Джереми подождал, пока дыхание ее не выровнялось, а потом вышел из комнаты и направился к лестнице. Проходя по темному коридору, он заметил, что дверь миссис Бэйлок была слегка приоткрыта. Огромная женщина, освещенная луной, спала на спине. Торн собрался идти дальше, но вдруг застыл, пораженный ее видом. На лице лежал толстый слой белой пудры, губы были безвкусно намазаны ярко-красной помадой. Ему стало не по себе. Он попытался найти этому объяснение, но ничего не приходило на ум. Закрыв дверь, Торн вернулся к себе и посмотрел на разложенные книги. Он чувствовал волнение, сосредоточиться никак не удавалось, и глаза его бесцельно блуждали по страницам. Маленькая Библия Якова была открыта на книге Даниила, и он молча уставился в нее. "...И восстанет на месте его презренный, и не воздадут ему царских почестей, но он придет без шума и лестью овладеет царством. И полчища будут потоплены им и сокрушены... он будет идти обманом и взойдет и одержит верх с малым народом. Он войдет в мирные и плодоносные страны и совершит то, чего не делали отцы его и отцы отцов его. Добычу, награбленное имущество и богатство будет расточать своим, и на крепости будет иметь замыслы свои. И будет поступать царь тот по своему произволу, и вознесется, и возвеличится выше всякого божества, и о Боге богов станет говорить хульное, и будет иметь успех, доколе же свершится гнев: ибо что предопределено, то исполнится". Торн порылся в столе, нашел сигареты, потом налил себе стакан вина, стараясь занять себя рассуждениями и не думать об увиденном наверху. Он снова принялся перелистывать страницы. "Горе вам, на земле и на море, ибо дьявол с гневом посылает зверя, ибо знает, что время его мало... Здесь мудрость. Кто имеет ум, тот сочти число зверя. Ибо это число человеческое. Число это шестьсот шестьдесят шесть". Армагеддон. Конец света. "...и придет Господь... и стоять он будет на горе Олив, что напротив Иерусалима, на восточной стороне его... И Господь Бог придет со всеми своими святыми". Торн закрыл книги и выключил настольную лампу. Долгое время он просидел в тишине, раздумывая над книгами Библии, над тем, кто их сочинил, и зачем вообще они были написаны, затем прилег на кровать и заснул. Ему приснился страшный сон. Он видел себя в женской одежде, хотя знал, что он мужчина. Он находился на шумной улице. Подойдя к полицейскому, пытался объяснить, что заблудился и ему страшно. Но полицейский не слушал, а продолжал управлять движением. Когда машины приблизились к Торну, он почувствовал ветерок. Ветер усиливался, и машины поехали быстрее. Ему показалось, что он попал в шторм. Ветер стал таким сильным, что он начал задыхаться. Джереми схватился за полицейского, но тот его не замечал. Джереми закричал, но крик потонул в бушующем ветре. Черная машина неожиданно поехала на него, и Джереми не мог сдвинуться с места. Машина приближалась, и он увидел лицо шофера. Ни одной человеческой черты не было на этом лице, шофер начал хохотать, плоть расступилась в том месте, где должен быть рот, оттуда выплеснулась кровь, и машина наехала на него. В этот момент Торн проснулся. Он задыхался и был в поту. В доме еще спали. Торн с трудом сдерживался, чтобы не зарыдать. 7 Торн должен был произнести речь перед бизнесменами в отеле "Мэйфер", забитом к семи часам до отказа. Посол заявил помощникам, что хотел бы довести эту речь до прессы, и газеты поместили заметку о собрании в дневных выпусках. Народу собралось много, явилось немало репортеров и даже просто людей с улицы, которым разрешили стоять в задних рядах. Проходя к своему месту, Торн заметил среди небольшой группы фоторепортеров того, которому он разбил камеру перед посольством. Фотограф улыбнулся и поднял вверх новый аппарат, Торн улыбнулся ему в ответ, обрадованный столь миролюбивым жестом. Потом подождал, пока толпа затихнет, и начал свою речь. Он говорил о мировой экономической структуре и о важности "Общего рынка". В любом обществе, даже в демократическом, рынок играл огромную роль, он был как бы общим знаменателем, подводимым под разные культуры. Когда один хочет продать, а другой купить, появляется основа для мирного сотрудничества. Когда же один хочет купить, а другой о_т_к_а_з_ы_в_а_е_т_с_я_ продавать, вот тогда мы и делаем первый шаг к войне. Торн говорил о человечестве, о том, что все люди - братья, наследующие богатства земли, которые должны достаться всем. - Мы живем все вместе, - сказал он, цитируя Генри Бестона, - в сети времени. Все мы пленники великолепия и тяжелого труда на земле. Речь захватывала, и публика внимательно ловила каждое слово. Потом посол перешел к вопросам политических беспорядков и их последствий для экономики. Торн заметил в зале группу арабов и обратился непосредственно к ним. - Легко понять, какое отношение беспорядки имеют к нищете, - сказал он, - но надо еще помнить, что цивилизациям может грозить падение и от избытка _р_о_с_к_о_ш_и_! Торн говорил страстно, и Дженнингс, стоявший у стены, поймал его в объектив и начал торопливо щелкать аппаратом. - Есть одна грустная и парадоксальная истина, - продолжал Торн, - уходящая корнями во времена царя Соломона. Те, кто рожден для богатства и знатного положения... - Уж вы точно должны кое-что об этом знать, - выкрикнул вдруг кто-то из задних рядов. Торн замолчал, вглядываясь в публику. Крикун умолк, и Торн продолжал: - Еще во времена фараонов в Египте те, кто родился для богатства и знатного положения... - Ну-ну, расскажите нам об этом! - опять раздался тот же голос, и на этот раз толпа возмущенно зашевелилась. Торн напряг зрение. Реплики бросал какой-то бородатый студент в драных джинсах. - Что вы знаете о бедности, Торн? - продолжал он. - Вам же не пришлось гнуть спину ни одного дня в жизни! Толпа недовольно зашикала на студента, некоторые начали даже покрикивать, но Торн поднял руки, требуя тишины. - Молодой человек хочет что-то сказать. Давайте его выслушаем. - Если вы так заботитесь о том, чтобы поделить все богатство, почему не делитесь своим? - громко говорил парень. - Сколько у вас миллионов, вы знаете? А знаете, сколько людей в мире голодает? Вы знаете, что можно сделать на ваши карманные деньги? На ту зарплату, которую вы платите своему шоферу, вы смогли бы кормить в Индии целую семью в течение месяца! А растительностью с вашей сорокаакровой лужайки перед домом можно было накормить половину населения Бангладеш! На деньги, которые вы тратите на устройство вечеринок для своего ребенка, можно было бы основать больницу прямо здесь, на юге Лондона! Если вы призываете людей делиться богатством, покажите пример! Не стойте здесь перед нами в костюме за четыреста долларов и не вещайте о бедности! Действуйте! Выпад студента понравился публике. Парень явно выигрывал раунд. Раздались даже аплодисменты, и все тут же замерли, ожидая, что ответит Торн. - Вы закончили? - вежливо спросил он. - Каково ваше богатство, Торн? - выкрикнул юноша. - Как у Рокфеллера? - Гораздо меньше. - Когда Рокфеллера выбрали вице-президентом, газеты сообщили, что его состояние немногим больше трехсот миллионов. Вы знаете, что такое "немногим больше"? Это еще тридцать три миллиона! Это даже и в расчет не берется! Это его карманные деньги, в то время как половина населения Земли умирает от голода! В этом нет ничего оскорбительного? Неужели одному человеку может понадобиться столько денег? - Я не мистер Рокфеллер... - Это мы видим! - Вы позволите мне ответить? - Один ребенок! Один голодающий ребенок! Сделайте что-нибудь хотя бы для одного голодающего ребенка! Тогда мы вам поверим! Протяните ему руку вместо своих речей, только руку, протяните ее голодающему ребенку! - Возможно, я уже сделал это, - спокойно ответил Торн. - Ну, и где же он? - спросил парень. - Где ребенок? Кого вы спасли, Торн? Кого вы пытаетесь спасти? - Некоторые из нас имеют обязанности, которые выходят далеко за интересы одного голодающего ребенка. - Вы не можете спасти мир, Торн, пока не поможете одному-единственному голодающему ребенку. Публика была явно на стороне студента. - Я в невыгодном положении, - ровным голосом заявил Торн. - Вы стоите в темноте и произносите свои обвинения оттуда... - Тогда дайте свет на меня, но я начну говорить громче! Публика засмеялась, прожекторы повернулись, а фотографы поднялись со своих мест. Дженнингс проклинал себя за то, что не взял длиннофокусных объективов, и нацелил аппарат на группу людей, среди которых находился сердитый студент. Торн вел себя спокойно, но когда прожекторы осветили людей в задних рядах, поведение его сразу же изменилось. Он смотрел не на юношу, а на кого-то рядом с ним. Держа в руках шляпу, там стоял невысокий священник. Это был Тассоне. Торн узнал своего странного посетителя и застыл на месте. - В чем дело, Торн? - поддразнил его юноша. - Вам нечего сказать? Весь запал Торна куда-то исчез, волна страха накатила на него, он стоял молча, вглядываясь в темноту. Дженнингс направил камеру туда, куда был устремлен взгляд Торна, и сделал несколько снимков. - Ну, давайте, Торн! - потребовал студент. - Теперь, когда вы меня видите, что вы можете сказать? - Я думаю... - начал Торн сбивающимся голосом, - ...вы правы. Мы все должны делиться богатством. Я... я попытаюсь что-нибудь сделать. Юноша по-детски заулыбался, и напряжение в толпе исчезло. Кто-то попросил, чтобы убрали прожекторы. Торн пытался прийти в себя, но взгляд его то и дело возвращался в темноту, где мелькала знакомая сутана. Дженнингс вернулся домой поздно вечером и зарядил пленки в бачок для проявки. Посол, как обычно, произвел на него изрядное впечатление и заинтересовал еще больше. Репортер увидел в его глазах страх, он почуял его, как крыса чует сыр. Это не был беспричинный страх. Очевидно, Торн увидел что-то или кого-то в глубине аудитории. Света было очень мало, а угол съемки слишком велик, но Дженнингс надеялся увидеть что-нибудь на проявленной пленке. Ожидая, пока пленка обработается, он почувствовал голод и разорвал пакет с едой, которую купил на обратном пути из отеля. Вытащив небольшого жареного цыпленка и бутылку шипучки, Дженнингс разложил их перед собой и приготовился к пиршеству. Сработал таймер, и он прошел в темную комнату, вынул щипцами пленки из бачка. Увиденное так сильно обрадовало его, что он даже вскрикнул от радости, затем вставил пленку в увеличитель и при свете стал рассматривать прекрасные кадры перепалки Торна и студента. Далее шла серия снимков, запечатлевших дальнюю часть зала. Ни одного лица или фигуры нельзя было отчетливо различить в темноте, но на каждом кадре виднелся похожий на дым копьеобразный отросток. На снимках был увековечен какой-то толстяк с сигарой. Отросток вполне мог оказаться простым дымом. Вернувшись к негативам, Дженнингс отобрал лучшие, зарядил их в увеличитель и минут пятнадцать рассматривал пленки с нарастающим вниманием. Нет. Это был не дым. Цвет и текстура были другие, так же как и относительное расстояние до камеры. Если бы это был дым от сигары, то толстяку пришлось бы слишком много курить, чтобы создать подобное облако. Это было бы неудобно для стоящих рядом: они же, напротив, не обращали на курящего никакого внимания и невозмутимо смотрели вперед. Призрачный отросток поднимался откуда-то из конца зала. Дженнингс установил добавочное увеличение и начал изучать снимки подробнее. Под дымом он увидел край одежды, которую носят священники. Репортер поднял руки вверх и издал победный клич. Опять тот же маленький священник! И он каким-то образом давно связан с Торном. - Священник! - выкрикнул Дженнингс. - Снова чертов священник! Радуясь, он вернулся к столу, оторвал крылья цыпленку и обглодал их до костей. - Я найду этого паразита! - расхохотался он. - Я выслежу его! ...На следующее утро репортер взял с собой один из снимков священника, сделанный у посольства. Он показывал его в нескольких церквах, а потом в региональной конторе Лондонского прихода. Но никто не опознал человека на фотографии. Репортера уверили, что если бы священник служил в городе, то его наверняка знали бы. Он был явно из других мест. Дело усложнялось. Дженнингс пошел в Скотланд-Ярд и взял книги с фотографиями преступников, но и там ничего не нашел. Оставалось одно. Впервые он увидел священника, когда тот выходил из здания посольства. Возможно, там о нем знали. Проникнуть в посольство оказалось сложно. Охранники долго проверяли его документы, но внутрь не пропустили. - Я бы хотел увидеть посла, - заявил Дженнингс. - Мистер Торн сказал, что возместит мне стоимость фотокамеры, которую он сломал. Охранники позвонили наверх, а потом, к удивлению Дженнингса, попросили его пройти в вестибюль, сказав, что ему позвонят туда из кабинета. Через несколько секунд Дженнингс разговаривал с секретаршей Торна, которая интересовалась, какую сумму должен переслать посол и на какой адрес. - Я бы хотел объяснить ему лично, - сказал Дженнингс. - Я бы хотел показать ему, что можно купить на такие деньги. Она ответила, что это невозможно, так как у посла сейчас важная встреча, и Дженнингс решил идти напролом. - Говоря по правде, я надеялся, что он сможет помочь мне по личному вопросу. Может быть, и вы сможете. Я разыскиваю одного священника. Это мой родственник. У него было какое-то дело в посольстве, и я подумал, что, может быть, его здесь видели и могли бы мне помочь в поисках. Это была очень странная просьба, и секретарша промолчала. - Он невысокого роста, - добавил Дженнингс. - Итальянец? - спросила она. - Я думаю, он провел какое-то время в Италии, - уклончиво ответил Дженнингс, ожидая, какое впечатление произведет такое заявление. - Его имя не Тассоне? - Видите ли, я не совсем уверен. Я разыскиваю пропавшего родственника. Понимаете, моя мать и ее брат были разлучены еще в детстве, и он поменял фамилию. Моя мать сейчас при смерти и хочет его разыскать. Мы не знаем его фамилии, у нас есть только внешние приметы. Мы знаем, что он очень маленький, как и моя мать, и что он стал священником. Один мой знакомый увидел, как из посольства примерно неделю назад выходил священник. Приятель утверждал, что тот священник был очень похож на мою мать. - Здесь был один священник, - сказала секретарша. - Он сказал, что приехал из Рима, и его звали, по-моему, Тассоне. - Вы знаете, где он живет? - Нет. - У него было дело к послу? - Похоже, что так. - Может быть, посол знает, где он живет? - Не думаю. Вряд ли. - Можно будет его спросить? - Да, я спрошу. - А когда? - Попозже. - Моя мать очень больна. Она сейчас в госпитале, и я боюсь, что дорога каждая минута. В кабинете Торна зазвенел сигнал селектора. Голос секретарши осведомился, не знает ли он, как найти священника, который приходил к нему две недели назад. Торн похолодел. - Кто об этом спрашивает? - Какой-то человек, который утверждает, что вы разбили его фотокамеру. Он считает, что священник - его родственник. Помолчав секунду, Торн произнес: - Попросите его зайти ко мне. Дженнингс сразу же отыскал кабинет Торна. Все вокруг было обставлено в современном стиле. Кабинет находился в конце длинного коридора, по обеим сторонам которого были развешаны портреты всех американских послов в Лондоне. Проходя мимо них, Дженнингс с удивлением узнал, что Джон Квинси Адамс и Джеймс Монро занимали этот пост, прежде чем стали президентами США. Неплохое начало карьеры! Может быть, старина Торн волею судеб тоже станет великим. - Входите, - улыбнулся Торн, когда репортер открыл дверь в кабинет. - Садитесь. - Извините, что я врываюсь... - Ничего. За все годы работы в амплуа фотоохотника Дженнингс впервые находился так близко от своей жертвы. Попасть сюда оказалось проще, чем он думал. Теперь же его трясло: дрожали колени, учащенно колотилось сердце. Возбуждение было так велико, что почти граничило с сексуальным. - Мне бы хотелось еще раз принести свои извинения за разбитую камеру, - сказал Торн. - Она все равно была старая. - Я хочу возместить вам убытки. - Нет, нет... - Мне бы очень хотелось. И вы должны мне в этом помочь. Дженнингс пожал плечами и кивнул. - Скажите, какая камера самая лучшая, и вам ее доставят. - Ну... Вы очень великодушны. - Просто назовите мне самую лучшую. - Немецкого производства. "Пентафлекс-300". - Договорились. Скажите моему секретарю, где вас можно найти. Торн изучал репортера, рассматривал каждую мелочь, от разных носков на ногах до ниток, свисающих с воротника куртки. Дженнингсу нравилось вызывающе одеваться. Он знал, что его внешность ставит людей в тупик. В каком-то извращенном смысле это давало ему нужные зацепки в работе. - Я видел вас на собрании, - сказал Торн. - Я всегда стараюсь быть в нужном месте и вовремя. - Вы очень усердны. - Спасибо. Торн встал из-за стола, подошел к бару и откупорил бутылку бренди. Дженнингс наблюдал, как он разливает напиток, потом взял предложенный стакан. - Вы отлично разговаривали с тем парнем вчера вечером, - сказал Дженнингс. - Вы так считаете? - Да. - А я не уверен. Они тянули время, и оба это чувствовали, ожидая, что собеседник первый приступит к делу. - Я с ним согласен, - добавил Торн. - Очень скоро газеты назовут меня коммунистом. - Ну, вы же знаете цену прессе. - Да. - Им тоже надо на что-то жить. - Верно. Они пили бренди маленькими глотками. Торн подошел к окну и, выглянув в него, спросил: - Вы ищете родственника? - Да, сэр. - Это священник по имени Тассоне? - Он священник, но я не уверен в точности имени. Он брат моей матери. Они были с детства разлучены. Торн взглянул на Дженнингса, и репортер почувствовал в его взгляде разочарование. - Итак, вы его, собственно, не знаете? - спросил посол. - Нет, сэр. Я просто пытаюсь его найти. Торн нахмурился и опустился на стул. - Можно спросить?.. - начал Дженнингс. - Если бы я знал, какое у него к вам было дело, я смог бы... - Это была просьба насчет одного госпиталя. Он просил... пожертвование. - Какого госпиталя? - В Риме. Я точно не помню. - Он не оставил вам свой адрес? - Нет. Видите ли, я сам немного этика расстроен, так как обещал послать чек и теперь не знаю, куда именно. Дженнингс кивнул: - Выходит, мы с вами идем по одному следу. - Видимо, да, - ответил Торн. - Он просто пришел и ушел? - Да. - И больше вы его не видели? Лицо Торна напряглось. Дженнингс заметил это и решил, что посол скрывает что-то. - Больше нет. - Я подумал... может быть, он бывал на ваших выступлениях? Взгляды их встретились, и Торн понял, что с ним ведут какую-то игру. - Как вас зовут? - спросил он. - Дженнингс. Габер Дженнингс. - Мистер Дженнингс... - Габер. - Габер. - Торн изучал его лицо, потом отвел глаза и снова глянул в окно. - Мне тоже очень важно найти этого человека. Этого священника, который был здесь. Мне кажется, я был с ним резок, и мне хотелось бы извиниться. - В каком смысле резок? - Я довольно грубо его выпроводил, даже не выслушав, что он хотел сказать мне. - Я уверен, что он привык к атому. Когда приходится просить о пожертвованиях... - Я хотел бы разыскать его. Для меня это очень важно. Посмотрев на Торна, можно было легко убедиться, что это действительно так. Дженнингс понял, что он на верном пути, но не знал, куда этот путь его приведет. Все, что он сейчас мог, - это играть в открытую. - Если я его найду, дам вам знать, - сказал он. - Будьте так добры. - Разумеется. Торн кивнул. Дженнингс поднялся, подошел к Торну и пожал ему руку. - Вы чем-то взволнованы, мистер посол? Надеюсь, мир не собирается взорваться? - О нет, - улыбнувшись, ответил Торн. - Я ваш поклонник. Поэтому и преследую вас. - Спасибо. Дженнингс направился к двери, но Торн остановил его. - Мистер Дженнингс? - Да, сэр. - Я хотел бы знать... вы ведь никогда не видели этого священника? - Нет. - Вы сказали, что он мог быть на моих выступлениях. Я подумал, что, возможно... - Что? - Да нет... Это неважно. - Можно, я как-нибудь сделаю ваши фотографии дома? - попросил вдруг Дженнингс. - Так сказать, в кругу семьи? - Сейчас не самое лучшее время для этого. - Может быть, я позвоню вам через несколько дней? - Да, пожалуйста. - Хорошо, я позвоню. Репортер вышел, и Торн внимательно посмотрел ему вслед. Этот человек определенно что-то знает, но что он может знать о священнике? Было ли простым совпадением, что человек, с которым он познакомился чисто случайно, разыскивает именно того самого священника, который днем и ночью преследует его? Торн долго думал, но так ничего и не решил. Как и многие другие недавние события в его жизни, все это казалось простым совпадением, за которым скрывалось, однако, нечто большее. 8 Для Эдгаро Эмилио Тассоне жизнь на земле была не лучше, чем жизнь в чистилище. Из-за этого он, как и многие другие, присоединился к обществу сатанистов в Риме. Сам Тассоне был португальцем, сыном рыбака, который погиб у берегов Ньюфаундленда, вылавливая треску. От детских воспоминаний остался лишь запах рыбы. Тассоне осиротел в восемь лет и был взят в монастырь, где монахи избивали его день и ночь, чтобы он признался во всех своих смертных грехах. К десяти годам он был уже спасен и смог прильнуть к Христу, но зато у него начались боли в позвоночнике - как раз там, куда ему вбивали веру. Из-за страха перед Богом он посвятил свою жизнь церкви, восемь лет учился в семинарии, день и ночь изучая Библию, читал о любви и гневе Бога и в возрасте двадцати пяти лет отправился в свет спасать грешных людей от пламени ада. Он стал миссионером, сначала поехал в Испанию, потом в Марокко, проповедуя везде слово божье. Из Марокко он отправился на юго-восток Африки, и там обнаружил племена, которые нужно было обратить в веру. Он начал избивать несчастных, как это в свое время делали с ним, и вскоре понял, что их мучения вызывали у него почти физическое наслаждение. Смерть преследовала его, ходила за ним по пятам, и каждый раз он считал, что станет ее жертвой. В Найроби он познакомился с обходительным священником, отцом Спиллетто, и признался ему в грехах. Спиллетто обещал защитить его и взял с собой в Рим. Именно здесь, на собрании в Риме, он был ознакомлен с догмами поклонников Ада. Сатанисты обеспечивали убежище тем, кто скрывался от гнева божьего. Они жили, наслаждаясь телесными удовольствиями, и Тассоне делил свое тело с теми, кто ему нравился. Это была группа изгоев, которые, объединившись, могли противостоять остальным. Дьявола почитали путем оскорбления Бога. Именно в это время, в расцвет успешных действий сатанистов, библейские символы указывали на приближение момента, когда история Земли будет внезапно и бесповоротно изменена. В третий раз за время существования планеты Нечистый сможет послать своего потомка и доверить его воспитание до зрелости своим ученикам на земле. Два раза до этого такие попытки были предприняты, и оба раза неудачно: сторожевые псы Христа обнаруживали Зверя и убивали его еще в младенчестве. На этот раз провала быть не должно. План продуман до мелочей. Неудивительно, что Спиллетто выбрал Тассоне одним из трех исполнителей плана. Этот маленький ученый священник был по-собачьему предан и выполнял приказы без малейшего раздумья и колебания. Поэтому на его долю выпала самая жестокая часть плана: убийство невинного младенца, который, на свое несчастье, тоже был частью плана. Спиллетто должен был найти приемную семью и позаботиться о том, чтобы заветного ребенка приняли в нее. Сестра Мария-Тереза (которую знали раньше под именем Баалок) должна была наблюдать за беременностью и помогать при родах. Тассоне нужно было проследить, чтобы не осталось никаких улик, и захоронить тела на кладбище. Тассоне с радостью вступил в заговор, потому что понимал, что он уже больше не новичок в секте. Его будут помнить и почитать: он, который когда-то был сиротой-изгнанником, теперь принадлежит к числу Избранных, он вошел в союз с самим Дьяволом! Однако за несколько дней до события что-то начало происходить с Тассоне. Силы покинули его. Давали о себе знать шрамы на спине. Каждую ночь, лежа в кровати, он тщетно пытался заснуть, боли усиливались. Пять ночей он ворочался в постели, отгоняя прочь беспокойные картины, встающие перед глазами. Тассоне начал принимать настойки из трав, вызывающие сон, но ничего не смог поделать с кошмарами, преследовавшими его и во сне. Он видел Тобу, африканского мальчика, умолявшего его о помощи. Он видел фигуру человека без кожи, глазные яблоки были устремлены на него, на лице были обнажены все связки и мышцы, безгубый рот кричал, молил о помиловании. Тассоне увидел себя мальчиком: он стоит на берегу и ждет, когда вернется отец. Потом он увидел свою мать на смертном одре. Она молила его простить ее за то, что умирает и оставляет его одного таким беззащитным наедине с судьбой. Той ночью он проснулся в слезах, как будто сам был матерью, молящей о прощении. А когда сон снова одолел его, фигура Христа появилась у его кровати. Христос во всей своей чистой красоте, со шрамами на стройном теле, встал на колени у кровати Тассоне и сказал, что путь в царство Божье для него не закрыт, что он может быть прощен. Нужно только покаяться. Эти кошмары так потрясли Тассоне, что Спиллетто заметил его напряжение. Он вызвал его к себе, надеясь выяснить, что произошло. Но Тассоне зашел уже слишком далеко и знал, что его жизнь может оказаться в опасности, если он покажет, что у него зародились сомнения. Тассоне объяснил, что его очень мучают боли в спине, и Спиллетто дал ему пузырек с таблетками, успокаивающими боль. До самого последнего момента Тассоне пребывал в состоянии-наркотического транса, и видения Христа перестали преследовать его. Наступила ночь на шестое июня. Шестой месяц, шестое число, шестой час. Свершились события, которые будут потом мучить Тассоне до конца его дней. У матери Антихриста начались схватки, и она стала подвывать. Сестра Мария-Тереза успокоила ее эфиром, и гигантский плод прорвался сквозь матку. Тассоне покончил с роженицей камнем, который дал ему Спиллетто. Он размозжил ей голову и таким образом подготовил себя к тому, что ему надо было совершить и с человеческим сыном. Но когда ему принесли новорожденного, он замешкался, потому что ребенок был необычайно красив. Он посмотрел на них: два младенца лежали рядом. Один, покрытый густой шерстью, весь в крови, и рядом с ним - нежный, розовый, прекрасный ребенок, смотрящий на Тассоне с безграничным доверием. Тассоне знал, что ему надо было совершить, и сделал это, но сделал неудачно. Нужно было повторить, и он плакал, открывая корзину. На какое-то мгновение Тассоне почувствовал безудержное желание схватить ребенка и бежать с ним, бежать подальше, туда, где они будут в безопасности. Но он увидел, что младенец уже почти безнадежен, и на голову младенца еще раз опустился камень. И еще раз. И еще. Пока плач не прекратился, и тело не застыло в неподвижности. В темноте той самой ночи никто не видел слез, струящихся по щекам Тассоне; более того, после этой ночи никто не видел его больше в секте. На следующее утро он скрылся из Рима и четыре года жил, как во тьме. Он уехал в Бельгию и работал среди бедняков, потом пробрался в клинику, где нашел доступ к наркотикам. Теперь они нужны были ему не только для того, чтобы успокоить боль в спине, но и противостоять воспоминаниям той ночи, преследовавшим его. Силы постепенно оставляли Тассоне. Когда же он наконец пошел в больницу, его диагноз быстро подтвердился. Боли в спине были вызваны злокачественной опухолью. Операция была невозможна. Тассоне умирал и хотел получить прощение от Бога. Собрав остатки сил, он поехал в Израиль, захватив с собой восемь пузырьков с морфином, чтобы успокаивать пульсирующую боль в спине. Ему нужен был человек по имени Бугенгаген. Это имя связано с Сатаной с самого начала истории Земли. Именно Бугенгаген в 1092 году разыскал первого потомка Сатаны и изобрел средство уничтожить его. И в 1710 году другой Бугенгаген нашел второго потомка и лишил его возможности проявить какую бы то ни было власть на Земле. Это были религиозные фанатики, настоящие сторожевые псы Христа. Их задачей было не допустить власти Дьявола на Земле. Семь месяцев потребовалось Тассоне, чтобы разыскать последнего потомка Бугенгагенов, укрывшегося в крепости под землей. Здесь он, как и Тассоне, ждал своей смерти, мучимый беспорядками века и тем, что не исполнил своей миссии. Он знал, что времени осталось мало, но был беспомощен и не мог воспрепятствовать рождению сына Сатаны на Земле. Тассоне нашел старика и рассказал ему всю историю, упомянув о своем участии в рождении зверя. Бугенгаген слушал с отчаянием, но не мог вмешиваться в ход событий, не осмеливаясь выйти из своей подземной тюрьмы. К нему должен был прийти человек, непосредственно связанный с ребенком. Боясь упустить драгоценное время, Тассоне поехал в Лондон, чтобы разыскать Торна и убедить его посетить Бугенгагена. Он снял однокомнатную квартиру в Сохо и превратил ее в крепость, такую же надежную, как церковь. Главным его оружием было священное писание. Он заклеил все стены и окна страницами Библии. На это у него ушло семьдесят Библий. Повсюду висели кресты, он старался не выходить на улицу, если на кресте, усеянном осколками зеркала, который висел у него на шее, не отражался солнечный свет. Боль в спине усиливалась, встреча в кабинете Торна оказалась неудачной. Теперь Тассоне ходил за послом по пятам, и отчаяние его росло. Сегодня он с утра наблюдал за Торном, который с группой высокопоставленных чиновников передавал в дар обществу будущий жилой дом в бедном районе Челси. - ...Я счастлив начать осуществление именно этого проекта... - громко говорил Торн, превозмогая шум ветра и обращаясь к толпе, наблюдавшей за ним, - ...так как это представляет волю самого общества улучшить уровень жизни. При этих словах он копнул лопатой землю. Ансамбль аккордеонистов заиграл польку, и Торн направился к железному забору пожать руки зрителям, просовывающим их через решетку. Он старался пожать каждую протянутую руку и пару раз даже пригнулся к забору, чтобы его поцеловали тянущиеся губы. Неожиданно Торн застыл: чьи-то руки с необычной силой притянули его за отвороты пиджака к самому забору. - Завтра, - тяжело задышал Тассоне прямо в лицо перепуганному послу. - В час дня, в Кью Гарденс... - Отпустите меня! - задохнулся Торн. - Пять минут, и вы больше никогда меня не увидите. - Уберите свои руки... - Ваша жена в опасности. Она умрет, если вы не придете. Торн отпрянул, и священник так же неожиданно исчез. Торн долго размышлял, как ему поступить. Он мог бы послать на встречу полицейских, но его беспокоило обвинение, которое он должен будет предъявить. Священника начнут допрашивать, дело станет достоянием общественности. Нет, это не выход. По крайней мере, не сейчас. Торн никак не мог понять, о чем хочет рассказать ему священник. Он говорил что-то о рождении ребенка: страшное совпадение заключалось как раз в том, что именно в этом вопросе Торн был вынужден прятать свою тайну. Возможно, вместо полиции сложно будет послать на встречу какого-нибудь человека, который либо заплатит священнику, либо запугает его так, чтобы тот исчез. Но и в этом случае придется кого-то впутывать. Он вспомнил о Дженнингсе, фотографе, и почувствовал непреодолимое желание позвонить ему и сообщить, что нашелся человек, которого тот ищет. Но этот вариант тоже не пойдет. Нет ничего более опасного, чем впутывать представителя прессы. И все же ему хотелось, чтобы с ним был еще хоть кто-нибудь, с кем можно было бы поделиться. Он был по-настоящему напуган, боялся того, ЧТО мог рассказать ему священник. На следующее утро Торн взял свою машину, объявив Гортону, что хочет некоторое время побыть один, и все утро провел за рулем, избегая появляться в офисе. Ему пришло в голову, что он может просто проигнорировать требование священника, и такой отказ, возможно, заставит священник потерять к нему интерес и исчезнуть. Но и это не удовлетворило его, так как Торн сам искал встречи. Он должен встретиться с этим человеком лицом к лицу и выслушать все, что тот скажет. Священник сказал, что Катерина в опасности и умрет, если Торн не придет. Катерина не могла быть в опасности, но Торна очень беспокоило, что и она теперь стала одной из центральных фигур в воспаленном мозгу ненормального человека. Торн приехал в двенадцать тридцать, припарковал машину за углом и с напряжением принялся ждать. Ровно в час Торн внутренне собрался и медленно пошел в парк. Он надел плащ и темные очки, чтобы его не узнали, но попытка изменить внешность еще более усиливала его возбуждение. Торн стал взглядом искать фигуру священника. Тассоне в одиночестве сидел на скамейке спиной к нему. Торн легко мог уйти и остаться незамеченным, но вместо этого двинулся вперед и подошел к священнику. Тассоне вздрогнул от неожиданного появления Торна. Лицо его напряглось и покрылось испариной, как будто он страдал от невыносимой боли. Долгое время они молчали. - Мне надо было прийти сюда с полицией, - коротко бросил Торн. - Они вам не помогут. - Говорите. Что вы хотели мне сообщить? Тассоне заморгал, руки у него затряслись. Он был весь во власти сильнейшего напряжения, одновременно борясь с болью. - ...Когда еврей в Сион придет... - прошептал он. - Что? - Когда еврей в Сион придет. И небеса пошлют комету. И Рим познает свой восход. Мы больше... не увидим света. Сердце у Торна оборвалось. Этот человек определенно сумасшедший! Он читал стихи, лицо его было неподвижным, как в трансе, а голос постепенно повышался. - Из вечного моря зверь тот восстанет. И войско придет, чтобы биться до смерти. Убьет брата брат, и свой меч не оставит. Пока не умолкнет последнее сердце! Торн наблюдал за священником, а тот в экстазе с трудом выдавливал слово за словом. - Книга Откровений предсказала все это! - крикнул он наконец. - Я здесь не для того, чтобы выслушивать религиозные проповеди, - сухо сказал Торн. - Только через человека, находящегося полностью в его власти, сможет Сатана повести свое последнее и самое страшное наступление. Евангелие от Даниила, Евангелие от Луки... - Вы сказали, что моя жена в опасности. - Езжайте в город Меггидо, - с натугой произнес Тассоне. - В старом городе Джезриль вы найдете старика Бугенгагена. Только он один может рассказать, как должен умереть ребенок Сатаны. - Видите ли... - Тот, кого не спасет Агнец, будет разорван Зверем! - Прекратите!!! Тассоне замолчал, обмяк и дрожащей рукой стер пот, обильно выступивший у него на лбу. - Я пришел сюда, - тихо сказал Торн, - потому что вы сказали, что моя жена в опасности. - У меня было видение, мистер Торн. - Вы сказали, что моя жена... - Она беременна! Торн замолчал и отступил. - Вы ошибаетесь. - Нет. Она на самом деле беременна. - Это не так. - ОН не даст этому ребенку родиться. ОН убьет его, пока тот спит в утробе. Священник застонал от боли. - О чем вы говорите? - спросил Торн. Ему было трудно дышать. - Ваш сын, мистер Торн! Это СЫН САТАНЫ! Он убьет неродившегося ребенка, а потом убьет и вашу жену! А когда убедится, что все ваше богатство переходит к нему, тогда, мистер Торн, он убьет и ВАС! - Довольно! - Обладая вашим богатством и властью, он создаст свое страшное царство здесь, на Земле, получая приказы непосредственно от Сатаны. - Вы сумасшедший, - прохрипел Торн. - Он ДОЛЖЕН умереть, мистер Торн! Священник задохнулся, и слезы покатились из его глаз. - Пожалуйста, мистер Торн... - Вы просили пять минут... - Езжайте в город Меггидо, - умолял Тассоне. - Найдите Бугенгагена, пока не поздно! Торн покачал головой, указав дрожащим пальцем на священника. - Я вас выслушал, - сказал он с ноткой предупреждения в голосе, - теперь я хочу, чтобы вы выслушали меня. Если я еще когда-нибудь вас увижу, вы будете арестованы. Резко повернувшись, Торн зашагал прочь. Тассоне крикнул ему вслед сквозь слезы: - Встретимся в аду, мистер Торн! Мы там вместе будем отбывать наказание! Через несколько секунд Торн скрылся, а Тассоне остался один. Все кончено, он проиграл. Медленно поднявшись, священник оглядел опустевший парк. Вокруг стояла зловещая тишина. И тут Тассоне услышал какой-то звук. Звук несся откуда-то издали, будто рождаясь в его собственном мозгу, и постепенно нарастал, пока не заполнил собой все вокруг. Это был звук "ОХМ!". И когда он стал громким до боли, Тассоне схватился руками за распятие и в страхе оглядел парк. Тучи на небе сгущались, поднялся ветерок, постепенно набирающий силу, и кроны деревьев грозно задвигались. Зажав крест в обеих руках, Тассоне пошел вперед, отыскивая безопасное местечко на улице. Но ветер неожиданно усилился, бумаги и прочий уличный мусор завертелись у его ног, священник пошатнулся и чуть не задохнулся от порыва ветра, кинувшегося ему в лицо. На другой стороне улицы он заметил церковь, но ветер с ураганной силой набросился на него. Звук "ОХМ!" звенел теперь у него в ушах, смешиваясь со стоном усиливающегося ветра. Тассоне пробирался вперед. Туча пыли не позволяла ему разглядеть дорогу. Он не увидел, как перед ним остановился грузовик, не услышал скрип огромных шин в нескольких дюймах от себя. Автомобиль рванулся в сторону автостоянки и резко замер. Раздался звук битого стекла. Ветер неожиданно стих, и люди, крича, побежали мимо Тассоне к разбитому грузовику. Тело шофера бессильно привалилось к баранке, стекло было забрызгано кровью. Тассоне стоял посередине улицы и плакал от страха. В небе прогремел гром; вспышка молнии осветила церковь, и Тассоне, повернувшись, снова побежал в парк. Рыдая от ужаса, он поскользнулся и упал в грязь. В тот момент, когда Тассоне пытался подняться на ноги, яркая молния сверкнула рядом и превратила ближайшую скамейку в пылающие щепки. Повернувшись, он пробрался через кустарник и вышел на улицу. Всхлипывая и пошатываясь, маленький священник двинулся вперед, смотря прямо в грозное небо. Дождь пошел сильнее, обжигая его лицо, город впереди расплывался в сплошном потоке прозрачной воды. По всему Лондону люди разбегались в поисках убежища, закрывали окна, и через шесть кварталов от парка учительница никак не могла справиться со старомодным шестом для закрывания фрамуг, а ее маленькие ученики наблюдали за ней. Она никогда не слышала о священнике Тассоне и не знала, что судьба свяжет ее с ним. А в это время по скользким и мокрым улицам Тассоне неотвратимо приближался к зданию школы. Задыхаясь, он брел по узеньким переулкам, бежал без определенной цели, чувствуя на себе неотступный гнев. Силы у Тассоне иссякали, сердце отчаянно колотилось. Он обошел угол здания и остановился передохнуть, раскрыв рот и жадно глотая воздух. Маленький священник и не думал бросить взгляд наверх, где в этот миг неожиданно произошло легкое движение. На высоте третьего этажа прямо у него над головой железный шест для закрывания оконных фрамуг выскользнул из рук женщины, тщетно пытавшейся удержать его, и ринулся вниз. Его наконечник рассекал воздух с точностью копья, которое метнули с небес на землю. Шест пробил голову священника, прошел сквозь все его тело и пригвоздил человека к земле. И в этот момент дождь неожиданно прекратился. Из окна третьего этажа школы выглянула учительница и закричала. С другой стороны парка люди несли мертвого шофера разбитого грузовика, на лбу которого отпечатался кровавый след от руля. Тучи рассеялись, и солнечные лучи коснулись земли. Стайка детей собралась вокруг священника, висящего на шесте. Капли воды стекали по его шляпе, по лицу, на котором застыло выражение крайнего удивления. Рот у того, кого звали Тассоне, был открыт. Рядом прожужжал слепень и сел на его раскрытые губы. На следующее утро из ящика у входных ворот в Пирфорде Гортон вынул газеты и принес их в комнату, где в это время завтракали Торн и Катерина. Уходя, Гортон заметил, что лицо у миссис Торн было усталым и напряженным. Она выглядела так уже несколько недель, и он полагал, что это связано с ее посещением врача. Сначала он думал, что у нее какая-то телесная болезнь, но потом в вестибюле больницы на табличке прочел, что ее врач, мистер Гриер, специалист по психиатрии. Сам Гортон никогда не испытывал нужды в психиатре и не знал людей, которые обращались бы к ним. Он всегда считал, что психиатры существуют только для того, чтобы сводить людей с ума. Когда в газетах писалось о людях, совершавших какие-нибудь зверства, обычно тут же сообщалось, что они обращались к психиатру. Причина и следствие вполне очевидны. Теперь, наблюдая за миссис Торн, он видел только подтверждение своей теории. Какой бы жизнерадостной ни казалась Катерина по дороге в Лондон, на обратном пути она всегда молчала и выглядела крайне плохо. С тех пор, как начались эти визиты, настроение ее ухудшилось, и теперь она пребывала в постоянном напряжении. Отношение ее к слугам выражалось в резких приказах, а в отношениях с ребенком было все, кроме материнских чувств. Самое ужасное заключалось в том, что ребенок теперь сам искал с ней контакта. Долгие недели, когда она пыталась вернуть его любовь, не прошли даром. Но теперь, когда Дэмьен искал мать, ее нигде не было. Для самой Катерины психотерапия казалась пугающей: под внешними страхами она обнаружила бездонную пропасть волнений и отчаяния. Она не понимала, кто же она такая на самом деле. Она помнила, кем была РАНЬШЕ, помнила свои желания, но теперь все прошло, и она не видела для себя будущего. Каждый пустяк приводил ее в состояние страха: звонок телефона, звук срабатывающего таймера на плите, свисток чайника... Все вокруг будто требовало внимания. Она находилась в таком состоянии, что общаться с ней стало почти невозможно, а в этот день было особенно трудно, потому что она обнаружила нечто, требующее немедленных действий. Необходим бью серьезный разговор с мужем, на который она все не решалась, а теперь, помимо всего, сюда вмешивался ребенок. Он начал липнуть к ней по утрам, пытаясь привлечь ее внимание. Сегодня Дэмьен с шумом и грохотом катался на педальном автомобильчике по паркету, постоянно натыкаясь на ее стул и вопя во время игры на манер паровозного гудка. - Миссис Бэйлок!!! - закричала Катерина. Торн, сидящий напротив жены и приготовившийся развернуть газету, был поражен яростными нотками в ее голосе. - Что-нибудь случилось? - спросил он. - Это все Дэмьен. Я не выношу такого шума! - По-моему, не так уж и громко. - Миссис Бэйлок! - снова крикнула она. В дверях показалась грузная женщина. - Мэм? - Уберите его отсюда, - скомандовала Катерина. - Но он же только играет, - воспротивился Торн. - Я сказала, уберите его отсюда! - Да, мэм, - ответила миссис Бэйлок. Она взяла Дэмьена за руку и вывела из комнаты. Ребенок посмотрел на мать, в глазах его застыла обида. Торн заметил это и с досадой повернулся к Катерине. Она продолжала есть, избегая его взгляда. - Почему мы решили иметь ребенка, Катерина? - Наш образ жизни... - ответила она. - ...Что? - А как бы мы могли без ребенка, Джереми? Ты разве слышал, чтобы в прекрасной семье не было прекрасного ребенка? Торн, пораженный ее словами, не ответил. - Катерина... - Это ведь верно, да? Мы просто не думали, что значит воспитывать ребенка. Мы просто вычисляли, как будут выглядеть наши фотографии в газетах. Торн удивленно посмотрел на нее, она спокойно выдержала этот взгляд. - Верно? - спросила она. - Об этом с тобой врач говорил? - Да. - Тогда и мне надо будет с ним побеседовать. - Да, он тоже хотел с тобой встретиться. Она говорила открыто и холодно. И Торн вдруг испугался того, что она может ему сейчас сказать. - О чем же он мне расскажет? - спросил он. - У нас есть проблема, Джереми, - сказала она. - ...Да? - Я больше не хочу иметь детей. Никогда. Торн внимательно смотрел на нее. - Хорошо? - Если ты этого так хочешь... - ответил он. - Тогда ты дашь согласие на аборт. Торн застыл. Он был поражен. - Я беременна, Джереми. Я узнала об этом вчера утром. Наступила тишина. У Торна закружилась голова. - Ты меня слышишь? - спросила Катерина. - Как это могло случиться? - прошептал Торн. - Спираль. Она иногда не помогает. - Ты беременна? - Недавно. Торн побледнел. Он уставился на стол, руки у него затряслись. - Ты кому-нибудь говорила об этом? - Только доктору Гриеру. - Ты уверена? - В том, что я не хочу больше иметь детей? - Что ты беременна... - Да. Зазвонил телефон, и Торн автоматически снял трубку. - Да? - Он замолчал, не узнавая голоса. - Да, это я. - Потом удивленно посмотрел на Катерину. - Что? Кто говорит? Алло, алло! В трубке послышались короткие гудки. Торн не шевелился, глаза его наполнились тревогой. - Что там? - спросила Катерина. - Насчет газет... - И что же насчет газет? - Кто-то сейчас позвонил... и сказал "прочитайте газеты". Он посмотрел на сложенную газету, медленно открыл ее и сжался, увидев фотографию на первой странице. - Что там? - спросила Катерина. - Что случилось? - Она взяла газету у него из рук и обратила внимание на фотографию. Это был снимок священника, пронзенного оконным шестом. Заголовок под ним гласил: "В смерти священника повинен лишь случай". Катерина посмотрела на мужа и увидела, что он дрожит. Она в смущении взяла его за руку. Рука была ледяная. - Джерри... Торн медленно поднялся. - Ты знал его? - спросила Катерина. Но он не ответил. Катерина снова взглянула на фотографию и, читая статью о происшествии, услышала, как завелась и отъехала от дома машина Торна. В статье было сказано: "Для миссис Джеймс Акрюиан, учительницы третьего класса в Бишопс Индастриал Скул, день начался, как обычно. Была пятница, и, когда пошел дождь, она готовила класс к чтению вслух. Хотя капли дождя и не попадали в класс, учительница решила закрыть окно, чтобы было не так шумно. Она и раньше жаловалась на старинные окна, потому что не могла дотянуться до верхних фрамуг и всегда вставала на табуретку, даже имея в руках шест. Не попав на этот раз в металлическое кольцо на окне крючком шеста, она высунула шест наружу, намереваясь достать внешнюю часть фрамуги и подтащить ее к себе. Шест выскользнул у нее из рук и пронзил случайного прохожего, остановившегося у здания, очевидно, в поисках убежища от дождя. Личность погибшего устанавливается в настоящий момент полицией с целью розыска его родственников". Катерина ничего не могла понять. Она позвонила в контору Торна и попросила, чтобы он перезвонил ей, как только появится. Потом Катерина позвонила доктору Гриеру, но он был так занят, что даже не смог подойти к телефону. После этого она связалась с больницей, чтобы договориться насчет аборта. 9 Увидев фотографию священника, Торн сразу же поехал в Лондон, судорожно перебирая в мозгу все, что могло помочь разобраться в этом деле. Катерина БЫЛА беременна, священник оказался прав. И теперь Торн уже не мог игнорировать остальные слова Тассоне. Он попытался припомнить их встречу в парке: имена, места, куда он должен был поехать по настоянию Тассоне. Он попытался успокоиться, вспомнить все недавние события: разговор с Катериной, анонимный телефонный звонок. "Прочитайте газеты", - сказал знакомый голос, но Торн никак не мог припомнить, кто это мог быть. Кто вообще знал, что он был связан со священником? Фотограф! Это был его голос! Габер Дженнингс! Приехав в офис, Торн заперся в кабинете. Он соединился с секретаршей по селектору и попросил ее позвонить Дженнингсу. Дженнингса не было дома. Она доложила об этом Торну и добавила, что звонила Катерина, но он решил перезвонить ей попозже. Она захочет поговорить об аборте, а он еще не был готов ответить ей со всей определенностью. "Он убьет его", - вспомнил Торн слова священника. - "Он убьет его, пока тот спит в утробе". Торн быстро отыскал телефон Чарльза Гриера и объяснил ему, что им необходимо срочно увидеться. ...Визит Торна не удивил Гриера. Между беспокойством и отчаянием Катерины теперь почти не было границы, и доктор видел, что несколько раз она уже переступала эту черту. Страхи женщины росли, и он беспокоился, как бы Катерина не решилась на самоубийство. - Никогда нельзя угадать, как далеко зайдут эти страхи, - сказал врач Торну в кабинете. - Но, честно говоря, я должен сознаться, что она готовит себя к серьезнейшему эмоциональному потрясению. Торн напряженно сидел на жестком стуле, а молодой психиатр сильно затягивался табачным дымом, стараясь поддержать огонь в трубке, и расхаживал по комнате. - Ей стало хуже? - спросил Торн дрожащим голосом. - Скажем так: болезнь прогрессирует. - Вы можете чем-нибудь помочь? - Я вижу ее два раза в неделю и считаю, что ей нужны более частые консультации. - Вы хотите сказать, что она сумасшедшая? - Она живет в мире своих фантазий. Эти фантазии очень страшны, и она реагирует на этот кошмар. - Что за фантазии? - спросил Торн. Гриер помолчал, раздумывая, стоит ли все рассказывать или нет. Он тяжело опустился на стул и прямо взглянул в глаза Торна. - Во-первых, она выдумала, что ее ребенок на самом деле не ее. Эта фраза поразила Торна, как гром среди ясного неба. Он застыл и ничего не мог ответить. - Честно говоря, я рассматриваю это не как страх, а как желание. Она подсознательно хочет быть _б_е_з_д_е_т_н_о_й_. Так я это трактую. По крайней мере на эмоциональном уровне. Торн сидел ошеломленный и продолжал молчать. - Конечно, я не могу даже предположить, что ребенок для нее не имеет значения, - продолжал Гриер. - Наоборот, это единственное и самое важное для нее на свете! Но почему-то она считает, что ребенок - угроза для нее. Я не знаю, откуда именно идет этот страх, от чувства материнства, эмоциональной привязанности или просто мышей, что она неполноценна. Что ей не справиться. - Но она сама _х_о_т_е_л_а_ ребенка, - выдавил наконец Торн. - Ради вас. - Нет... - Подсознательно. Она старалась доказать, что достойна вас. А как это лучше доказать, чем родить вам ребенка? Торн смотрел прямо перед собой, в глазах его горело отчаяние. - А теперь обнаруживается, что она не справляется с реальной жизнью, - продолжал Гриер. - И она пытается отыскать причину, чтобы не считать себя неполноценной. Она выдумывает, что ребенок не ее, что ребенок - зло... - ...Что? - Что она не может полюбить его, - объяснил Гриер. - Потому ищет причину, отчего он недостоин ее любви. - Катерина считает, что ребенок - зло? Торн был потрясен, на лице его отражался страх. - Сейчас ей необходимо это чувствовать, - объяснил Гриер. - Но дело также и в том, что другой ребенок был бы для нее гибелью. - Все же в каком смысле ребенок - зло? - Это только ее фантазия. Так же, как и то, что этот ребенок не ее. Торну стало трудно дышать, к горлу подступил комок. - Не стоит отчаиваться, - ободрил его Гриер. - Доктор... - Да? Торн не мог продолжать. - Вы хотели что-то сказать? - спросил Гриер. На лице доктора появилась озабоченность. Человек, сидевший перед ним, просто-напросто боялся говорить. - Мистер Торн, с вами все в порядке? - Мне страшно, - прошептал Торн. - Конечно, вам страшно. - Я хотел сказать... я боюсь. - Это естественно. - Что-то... ужасное происходит. - Да. Но вы оба это переживете. - Вы не понимаете... - Понимаю. - Нет. - Поверьте мне, я все понимаю. Почти плача, Торн схватился за голову руками. - У вас тоже сильное переутомление, мистер Торн. Очевидно, более сильное, чем вы предполагаете. - Я не знаю, что мне делать, - простонал Торн. - Во-первых, вы должны согласиться на аборт. Торн поднял глаза на Гриера. - Нет, - сказал он. - Если это исходит из ваших религиозных принципов... - Нет. - Но вы легко должны понять необходимость... - Я не дам согласия, - твердо сказал Торн. - Вы должны. - Нет! Гриер откинулся на стуле и с ужасом посмотрел на посла. - Я бы хотел знать причины, - тихо произнес он. Торн смотрел на него и не шевелился. - Мне предсказали, что эта беременность прервется. Я хочу доказать, что этого не произойдет. Доктор уставился на него в крайнем изумлении. - Я знаю, что это звучит нелепо. Возможно, я... _с_о_ш_е_л_ с у_м_а_. - Почему вы так говорите? Торн тяжело посмотрел на него и заговорил, с трудом выдавливая слова. - Потому что эта беременность должна продолжаться, чтобы я сам не начал верить... - Верить?.. - Как и моя жена. Что ребенок - это... Слова застряли у него в горле, он поднялся и почувствовал беспокойство. Дурное предчувствие охватила его. Торн ощутил, что сейчас должно что-то случиться. - Мистер Торн? - Извините меня... - Пожалуйста, садитесь. Резко тряхнув головой, Торн вышел из кабинета и торопливо пошел к лестнице, ведущей на улицу. Очутившись на улице, он кинулся к машине, на ходу вынимая ключи. Чувство панического страха усиливалось. Ему надо скорее вернуться домой. Включив мотор, Торн развернулся так резко, что завизжали шины, и рванул по направлению к шоссе. До Пирфорда было полчаса езды, и он почему-то боялся, что не успеет вовремя. Улицы Лондона были переполнены транспортом, он постоянно сигналил машинам, обгонял их, проезжал на красный свет, и чувство беспокойства все сильнее охватывало его... Катерина тоже почувствовала гнетущее беспокойство и решила заняться домашними делами, чтобы подавить страх. Она стояла на лестничной клетке третьего этажа с кувшином в руке и раздумывала, как ей полить цветы, подвешенные над перилами. Ей не хотелось расплескать воду на кафельный пол. В детской, за ее спиной, Дэмьен катался на своей машине, пыхтя как паровоз, и звук этот становился все громче по мере того, как он набирал скорость. Незаметно для Катерины миссис Бэйлок встала в дальнем углу комнаты и закрыла глаза, как бы молясь про себя... По шоссе с предельной скоростью несся Торн. Он уже выбрался на магистраль М-40, ведущую прямо к дому. Лицо его было напряжено, он изо всех сил сжимал руль, каждая клеточка тела словно старалась подогнать машину, заставить ее ехать еще быстрее. Автомобиль мчался по шоссе, Торн сигналил машинам, и все пропускали его вперед. Он подумал о полиции и взглянул в зеркальце дальнего вида. Увиденное потрясло его: по пятам следовал громадный черный автомобиль - катафалк. Катафалк приближался к машине, и лицо Торна окаменело... В Пирфорде Дэмьен все сильнее разгонял свою игрушечную машину, подпрыгивая на ней, как на скаковой лошади. В коридоре Катерина встала на табуретку. В комнате Дэмьена миссис Бэйлок пристально смотрела на ребенка, направляя его действия усилием воли и заставляя его ездить все быстрее и быстрее. Мальчик разгонялся, глаза и лицо отражали безумие. В автомобиле Торн застонал от напряжения. Стрелка спидометра показывала девяносто миль, потом сто десять, но катафалк не отставал, настойчиво преследуя его. Торн уже не мог остановить себя, не мог допустить, чтобы его обогнали. Двигатель машины ревел на пределе, но катафалк приближался и наконец поравнялся с бежевым автомобилем Торна. - Нет... - простонал Торн. - Нет! Некоторое время они ехали рядом, потом катафалк начал медленно уходить вперед. Торн налег на руль, приказывая машине ехать быстрее, но катафалк продолжал удаляться. Гроб, установленный в нем, медленно раскачивался... В доме Торнов Дэмьен разогнался еще сильней, его машина наклонялась, когда он бешено носился по комнате, а в коридоре Катерина пошатнулась и протянула руки вперед, стараясь удержаться на табуретке. На шоссе катафалк неожиданно резко поддал газу и рванулся вперед. Торн испустил страшный крик. В этот момент Дэмьен пулей вылетел из своей комнаты и столкнулся с Катериной. Она упала с табуретки, судорожно пытаясь ухватиться за что-нибудь, сбила рукой круглый аквариум с золотыми рыбками, который полетел вслед за ней. Послышался глухой удар. Через мгновение аквариум упал и разлетелся на маленькие кусочки. ...Катерина лежала, не шевелясь. Рядом с ней на кафельном полу билась золотая рыбка... Когда Торн приехал в больницу, там уже успели собраться репортеры. Они засыпали его вопросами и слепили вспышками фотокамер, а он отчаянно пытался пройти сквозь их строй к двери с табличкой "Интенсивная терапия". Приехав домой, он нашел миссис Бэйлок в состоянии истерики: она только и успела сказать ему, что Катерина упала и "скорая" отвезла ее в городскую больницу. - Скажите что-нибудь о состоянии жены, мистер Торн! - закричал один из репортеров. - Убирайтесь отсюда! - Говорят, что она упала. - С ней все в порядке? Газетчики пытались остановить Торна, но он прошел через двойные двери и побежал по коридорам, оставляя репортеров позади. Навстречу ему быстро шел врач. - Меня зовут Беккер, - сказал он. - С ней все в порядке? - в отчаянии спросил Торн. - Она поправится. У нее сотрясение мозга, перелом ключицы и небольшое внутреннее кровоизлияние. - Она беременна. - Боюсь, что уже нет. - Был выкидыш? - задохнулся он. - Прямо на полу, когда она упала. Я хотел сделать исследование, но ваша служанка все убрала к нашему приезду. Торн вздрогнул и обмяк, прислонившись к стене. - Естественно, - продолжал врач, - подробности мы сообщать не будем. Чем меньше людей об этом узнает, тем лучше. Торн уставился на него, и врач понял, что он ничего не знает. - Вы же ЗНАЕТЕ, что она сама бросилась вниз, - сказал он. - ...Бросилась? - С третьего этажа. На глазах у ребенка и его няни. Торн тупо посмотрел на него, псом повернулся к стене. У него затряслись плечи, и врач понял, что Торн плачет. - При подобном падении, - добавил врач, - обычно больше всего страдает голова. В каком-то смысле можно считать, что вам повезло. Торн кивнул, пытаясь сдержать слезы. - Вообще вам во многом повезло, - сказал врач. - Она жива и при правильном лечении никогда этого больше не повторит. Жена моего брата тоже была склонна к самоубийству. Однажды она залезла в ванну и взяла с собой тостер. Решила включить его и убить себя электричеством. Торн повернулся к врачу. - Дело в том, что ей удалось выжить, и она больше ничего подобного не делала. Прошло уже четыре года, и с ней все в порядке. - Где она? - спросил Торн. - Живет в Швейцарии. - Моя жена! - Палата 44. Она скоро придет в себя. В палате Катерины было тихо и темно. В углу с журналом в руках сидела сестра. Торн вошел и остановился, потрясенный увиденным. Вид Катерины был страшен: бледное, распухшее лицо, капельница с плазмой. Рука была загипсована и причудливо вывернута. Застывшее лицо не подавало признаков жизни. - Она спит, - сказала сестра. Торн медленно подошел к кровати. Словно почувствовав его присутствие, Катерина застонала и медленно повернула голову. - Ей больно? - дрожащим голосом спросил Торн. - Она сейчас на седьмом небе, - ответила сестра. - Пентотал натрия. Торн сел рядом, уткнулся лбом в спинку кровати и заплакал. Через некоторое время он почувствовал, что рука Катерины коснулась его головы. - Джерри... - прошептала она. Он посмотрел на нее. Катерина с трудом открыла глаза. - Кэти... - выдавил он сквозь слезы. - Не дай ему убить меня. Потом она закрыла глаза и забылась сном. Торн приехал домой после полуночи и долго стоял в темноте фойе, глядя на то место кафельного пола, куда упала Катерина. Он устал, напряжение не спадало, и Торн очень хотел заснуть, чтобы хоть на некоторое время забыть о происшедшей трагедии. Торн не стал включать лампы и некоторое время постоял в темноте, смотря наверх, на площадку третьего этажа. Он попробовал представить Катерину, стоящую наверху и обдумывающую свой прыжок. Почему же она, серьезно решив покончить с жизнью, не прыгнула с крыши? В доме было много таблеток, бритвенных лезвий, десятки других вещей, помогающих покончить жизнь самоубийством. Почему именно так? И почему на глазах у Дэмьена и миссис Бэйлок? Он снова вспомнил о священнике и его предостережении. "Он убьет неродившегося ребенка, пока тот спит в утробе. Потом он убьет вашу жену. Потом, когда он убедится, что унаследует все, что принадлежит вам..." - Торн закрыл глаза, пытаясь вычеркнуть эти слова из памяти. Он подумал о Тассоне, пронзенном шестом, о телефонном звонке Дженнингса, о безумной панике, охватившей его во время гонок с катафалком. Психиатр был прав. Он переутомился, и такое поведение только подтверждает это. Страхи Катерины начали распространяться и на него, ее фантазии в какой-то степени оказались заразными. Но больше он не допустит этого! Теперь, как никогда, ему надо быть в полном разуме. Чувствуя физическую слабость, он пошел наверх по лестнице, нащупывая в темноте ступени. Он выспится и утром проснется свежим, полным энергии и способным действовать. Подходя к своей двери, Торн остановился, глядя в сторону спальни Дэмьена. Бледный свет ночника пробивался из-под двери. Торн представил себе невинное лицо ребенка, мирно спящего в своей комнате. Поддавшись желанию посмотреть на мальчика, он медленно подошел к комнате Дэмьена, убеждая себя, что здесь ему нечего бояться. Но открыв комнату, он увидел нечто такое, что заставило его содрогнуться. Ребенок спал, но он был не один. По одну сторону кровати сидела миссис Бэйлок, сложив руки и уставившись в пространство перед собой, по другую были видны очертания огромного пса. Это был тот самый пес, от которого он просил избавиться. Теперь собака сидела здесь, охраняя сон его сына. Затаив дыхание, Торн тихо прикрыл дверь, вернулся в коридор и пошел в свою комнату. Здесь он попытался успокоить дыхание и понял, что его трясет. Неожиданно тишина взорвалась телефонным звонком, и Торн бегом кинулся к трубке. - Алло! - Это Дженнингс, - раздался голос. - Помните, тот самый, у которого вы разбили фотокамеру. - Да. - Я живу на углу Гросверном и Пятой в Челси, и думаю, что вам лучше всего приехать прямо сейчас. - Что вы хотите? - Что-то происходит, мистер Торн. Происходит нечто такое, о чем вы должны знать. Квартира Дженнингса находилась в дешевом, запутанном районе, и Торн долго разыскивал ее. Шел дождь, видимость была плохой, и он почти совсем отчаялся, прежде чем заметил красный свет в башенке наверху. В окне он увидел Дженнингса, тот помахал ему, а потом вернулся в комнату, решив, что ради такого выдающегося гостя можно было бы немного прибраться. Он кое-как запихнул одежду в шкаф и стал дожидаться Торна. Вскоре появился посол, задыхающийся после пешего похода по пяти лестничным пролетам. - У меня есть бренди, - предложил Дженнингс. - Если можно. - Конечно, не такой, к какому вы привыкли. Дженнингс закрыл входную дверь и исчез в алькове, пока Торн мельком рассматривал его темную комнату. Она была залита красноватым светом, струящимся из подсобной комнатки, все стены были увешаны фотографиями. - Вот и я, - сказал Дженнингс, возвращаясь с бутылкой и стаканами. - Выпейте немного и перейдем к делу. Торн принял у него стакан, и Дженнингс разлил бренди. Потом Дженнингс сел на кровать и указал на кипу подушек на полу, но Торн продолжал стоять. - Не хотите ли закурить? - спросил Дженнингс. Торн покачал головой, его уже начинал раздражать беспечный домашний тон хозяина. - Вы говорили, будто что-то происходит. - Это так. - Я бы хотел узнать, что вы имели в виду. Дженнингс пристально посмотрел на Торна. - Вы еще не поняли? - Нет. - Тогда почему вы здесь? - Потому, что вы не захотели давать объяснений по телефону. Дженнингс кивнул и поставил стакан. - Я не мог объяснить, потому что вам надо кое-что увидеть. - И что же это? - Фотографии. - Он встал и прошел в темную комнату, жестом пригласив Торна следовать за ним. - Я думал, вы захотите сначала поближе познакомиться. - Я очень устал. - Ладно, сейчас у вас появятся силы. Он включил небольшую лампу, осветившую серию фотографий. Торн вошел и сел на табуретку рядом с Дженнингсом. - Узнаете? Это были снимки того дня рождения, когда Дэмьену исполнилось четыре года. Детишки на каруселях, Катерина, наблюдающая за ними. - Да, - ответил Торн. - Теперь посмотрите сюда. Дженнингс убрал верхние фотографии и показал снимок Чессы, первой няни Дэмьена. Она стояла одна в клоунском костюме на фоне дома. - Вы видите что-нибудь необычное? - спросил Дженнингс. - Нет. Дженнингс коснулся фотографии, обводя пальцем едва заметный туман, зависший над ее головой и шеей. - Сначала я подумал, что это дефект пленки, - сказал Дженнингс. - Но теперь смотрите дальше. Он достал фотографию Чессы, висящей на канате. - Не понимаю, - сказал Торн. - Следите за ходом мысли. Дженнингс отодвинул пачку фотографий в сторону и достал другую. Сверху лежала фотография маленького священника Тассоне, уходившего из посольства. - А как насчет этой? Торн с ужасом посмотрел на него. - Где вы ее достали? - Сам сделал. - Я считал, что вы _р_а_з_ы_с_к_и_в_а_е_т_е_ этого человека. Вы говорили, что он ваш родственник. - Я сказал неправду. Посмотрите на снимок. Дженнингс снова коснулся фотографии, указывая на туманный штрих, видневшийся над головой священника. - Вот эта тень над его головой? - спросил Торн. - Да. А теперь посмотрите сюда. Этот снимок сделан на десять дней позже первого. Он достал другую фотографию и положил ее под лампу. Это был крупный план группы людей, стоящих в задних рядах аудитории. Лица Тассоне не было видно, только контуры одежды, но как раз над тем местом, где должна быть голова, нависал тот же продолговатый туманный штрих. - Мне кажется, что это тот же самый человек. Лица не видно, зато хорошо видно то, что над ним висит. Торн изучал фотографию, глаза его выражали недоумение. - На этот раз он висит ниже, - продолжал Дженнингс. - Если вы мысленно очертите его лицо, станет очевидным, что туманный предмет почти касается его головы. Что бы это ни было, оно опустилось. Торн молча уставился на фотографию. Дженнингс убрал ее и положил на стол вырезку из газеты, где был запечатлен священник, пронзенный копьеобразным шестом. - Начинаете улавливать связь? - спросил Дженнингс. Сзади зажужжал таймер, и Дженнингс включил еще одну лампочку. Он встретил взволнованный взгляд Торна. - Я тоже не мог этого объяснить, - сказал Дженнингс. - Поэтому и начал копаться. Взяв пинцет, он повернулся к ванночкам, вынул увеличенный снимок, стряхнул с него капли фиксажа, прежде чем поднести к свету. - У меня есть знакомые в полиции. Они дали мне несколько негативов, с которых я сделал фотографии. По заключению патологоанатома, у Тассоне был рак. Он почти все время употреблял морфий, делая себе уколы по два-три раза в день. Торн взглянул на фотографии. Перед ним предстало мертвое обнаженное тело священника в разных позах. - Внешне его тело совершенно здорово и нет ничего странного, - продолжал Дженнингс, - кроме одного маленького значка на внутренней стороне левой ноги. Он передал Торну увеличительное стекло и подвел его руку к последнему снимку. Торн внимательно пригляделся и увидел знак, похожий на татуировку. - Что это? - спросил Торн. - Три шестерки. Шестьсот шестьдесят шесть. - Концлагерь? - Я тоже так думал, но биопсия показала, что знак буквально вгравирован в него. В концлагере этого не делали. Я полагаю, что это он сделал сам. Торн и Дженнингс переглянулись. - Смотрите дальше, - сказал Дженнингс и поднес к свету еще одну фотографию. - Вот комната, где он жил. В Сохо, квартира без горячей воды. Она была полна крыс, когда мы зашли внутрь. Он оставил на столе недоеденный кусок соленого мяса. Торн начал рассматривать фотографию. Маленькая каморка, внутри которой был лишь стол, шкафчик и кровать. Стены были покрыты какими-то бумагами, повсюду висели большие распятия. - Вот так все и было. Листочки на стенах - это страницы из Библии. Тысячи страниц. Каждый дюйм на стенах был ими заклеен, даже окна. Как будто он охранял себя от чего-то. Торн сидел пораженный, уставившись на странную фотографию. - И кресты тоже. На одной только входной двери он прикрепил их сорок семь штук. - Он был... сумасшедший? - прошептал Торн. Дженнингс посмотрел ему прямо в глаза. - Вам видней. Повернувшись на стуле, Дженнингс открыл ящик стола и вынул оттуда потрепанную папку. - Полиция посчитала его помешанным, - сказал он. - Поэтому они разрешили порыться в его вещах и забрать все, что может оказаться нужным. Вот так я достал это. Дженнингс встал и прошел в жилую комнату. Торн последовал за ним. Здесь фотограф раскрыл папку и вытряхнул ее содержимое на стол. - Во-первых, здесь есть дневник, - сказал он, вынимая из кипы бумаг обветшалую книжечку. - Но в нем говорится не о священнике, а о ВАС. О ВАШИХ передвижениях: когда вы ушли из конторы, в каких ресторанах вы питаетесь, где вы выступали... - Можно мне взглянуть? - Конечно. Торн дрожащими руками взял дневник и перелистал его. - В последней записи говорится, что вы должны встретиться с ним, - продолжал Дженнингс, - в Кью Гарденс. В тот же день он погиб. Торн поднял глаза и встретил взгляд Дженнингса. - Он был сумасшедшим, - сказал Торн. - Неужели? В тоне Дженнингса прозвучала скрытая угроза, и Торн замер под его взглядом. - Что вам угодно? - Вы с ним встретились? - Н-нет... - У меня есть еще кое-что, мистер посол, но я ничего не скажу, если вы будете говорить мне неправду. - Какое вам дело до всего этого? - хрипло спросил Торн. - Я ваш друг и хочу вам помочь, - ответил Дженнингс. Торн продолжал напряженно смотреть на него. - Самое главное вот здесь, - продолжал Дженнингс, указывая на стол. - Так вы будете говорить или уйдете? Торн стиснул зубы. - Что вы хотите узнать? - Вы виделись с ним в парке? - Да. - Что он вам сказал? - Он предупредил меня. - О чем? - Он говорил, что моя жизнь в опасности. - В какой опасности? - Я не совсем понял. - Не дурачьте меня. - Я говорю серьезно. Он непонятно выражался. Дженнингс отодвинулся и посмотрел на Торна с недоверием. - Это было что-то из Библии, - добавил Торн. - Какие-то стихи. Я не помню их. Я подумал, что он ненормальный. Я не помню стихи и не мог их понять! Дженнингс скептически посмотрел на него. - Думаю, вам стоит довериться мне, - сказал Дженнингс. - Вы говорили, что у вас есть еще кое-что. - Но я еще не все от вас услышал. - Мне больше нечего сказать. Дженнингс кивнул, показав, что этого хватит, и вернулся к бумагам на столе. Включив лампочку без плафона, подвешенную над столом, он нашел газетную вырезку и протянул ее Торну. - Это из журнала "Астролоджерс Монтли". Заметка астролога о необычном явлении. Комета, которая превратилась в сияющую звезду. Как звезда Бетельгейзе две тысячи лет тому назад. Вытирая пот со лба, Торн изучал заметку. - Только ЭТО произошло над ДРУГИМ полушарием, - продолжал Дженнингс. - В Европе. Четыре с небольшим года тому назад. Точнее, шестого июня. Это число вам что-нибудь говорит? - Да, - прохрипел Торн. - Тогда вы узнаете вторую вырезку, - ответил Дженнингс, поднимая еще одну бумажку со стола, - с последней страницы римской газеты. Торн взял заметку и сразу же вспомнил ее. Точно такая же хранилась у Катерины в записной книжке. - Это сообщение о рождении вашего сына. Это ТОЖЕ произошло шестого июня, четыре года назад. Я бы сказал, что это совпадение. А вы? У Торна тряслись руки, бумажка дрожала так, что он с трудом мог прочитать ее. - Ваш сын родился в шесть часов утра? Торн повернулся к нему, в его глазах светилась невыносимая боль. - Я хочу выяснить, что это за знак на ноге у священника. Три шестерки. Я думаю, он как-то связан с вашим сыном. Шестой месяц, шестой день... - МОЙ сын УМЕР! - выпалил Торн. - МОЙ сын УМЕР. Я не знаю, кого я воспитываю. Он закрыл лицо руками, отвернулся и тяжело задышал. Дженнингс не сводил с него глаз. - Если вы не против, - тихо произнес он, - я мог бы помочь выяснить это. - Нет, - простонал Торн. - Это мое дело. - Здесь вы ошибаетесь, сэр. Теперь это и МОЕ дело. Торн повернулся к нему, и их глаза встретились. Дженнингс медленно прошел в темную комнату и вернулся оттуда с фотографией. Он протянул ее Торну. - В углу каморки у священника было небольшое зеркало, - с трудом выговорил Дженнингс. - Случайно в нем отразился я сам, когда делал фотографии. Довольно необычный эффект, вы не находите? Он придвинул лампочку поближе, чтобы было виднее. На фотографии Торн увидел небольшое зеркало в дальнем углу комнаты, где жил Тассоне. В зеркале отражался Дженнингс с поднятым к лицу фотоаппаратом. Ничего необычного в том, что фотограф поймал свое изображение, не было. Но на этом снимке явно чего-то не хватало. У Дженнингса не было шеи. Его голова была отделена от туловища темным пятном, похожим на дымку... 10 После того как стало известно о несчастье с Катериной, Торну легко было объяснить свое отсутствие в офисе в течение нескольких дней. Он сказал, что поедет в Рим за травматологом, хотя на самом деле цель поездки была иной. Дженнингс убедил его, что начинать надо с самого начала, то есть поехать в тот самый госпиталь, где родился Дэмьен. И там они начнут по крохам восстанавливать истину. Все было устроено быстро и без лишнего шума. Торн нанял частный самолет, чтобы выехать из Лондона, не привлекая внимания публики. За несколько часов до отлета Дженнингс подобрал кое-какой материал для исследования: несколько вариантов Библии, три книги по оккультным наукам. Торн вернулся в Пирфорд, чтобы собрать вещи и захватить большую шляпу, которая делала его неузнаваемым. В Пирфорде было необычайно тихо, машины стояли в гараже в таком виде, будто на них больше никто не собирался ездить. Гортоны отсутствовали. - Они оба уехали, - пояснила миссис Бэйлок, когда он вошел в кухню. Женщина стояла у раковины и резала овощи, точно так же, как это делала раньше миссис Гортон. - Как уехали? - спросил Торн. - Совсем. Собрались и уехали. Они оставили адрес, чтобы вы могли переслать туда зарплату за последний месяц. Торн был поражен. - Они не объяснили причину? - спросил он. - Это неважно, сэр. Я сама справлюсь. - Они должны были объяснить... - Мне, во всяком случае, они ничего не сказали. Хотя они вообще со мной мало разговаривали. Мистер Гортон настаивал на отъезде. Мне показалось, что миссис Гортон хотела остаться. Торн обеспокоенно посмотрел на миссис Бэйлок. Ему было страшно оставлять ее с Дэмьеном. Но другого выхода не было. Он должен был срочно уехать. - Вы здесь справитесь одна, если я уеду на несколько дней? - Думаю, что да, сэр. Продуктов нам хватит на несколько недель, а мальчику не помешает тишина в доме. Торн кивнул и хотел выйти, но вдруг остановился: - Миссис Бэйлок... - Сэр? - Та собака. - Да, я знаю. К концу дня ее уже не будет. - Почему она до сих пор здесь? - Мы отвели ее в лес и там отпустили, но она сама нашла дорогу обратно. Она сидела на улице вчера после... после несчастья, а мальчик был так потрясен и попросил, чтобы собака осталась с ним в комнате. Я сказала Дэмьену, что вам это не понравится, но при таких обстоятельствах я подумала... - Я хочу, чтобы ее здесь не было. - Я сегодня же позвоню, сэр, чтобы ее забрали. Торн повернулся к выходу. - Мистер Торн?.. - Да? - Как ваша жена? - Поправляется. - Пока вас не будет, можно с мальчиком навестить ее? Торн задумался, наблюдая за женщиной, вытиравшей руки кухонным полотенцем. Она была настоящим олицетворением домохозяйки, и он удивился, отчего так не любит ее. - Лучше не стоит. Я сам с ним схожу, когда вернусь. - Хорошо, сэр. Они попрощались, и Торн поехал в больницу. Там он проконсультировался с доктором Беккером, сообщившим ему, что Катерина не спит и чувствует себя лучше. Доктор спросил, можно ли пригласить к ней психиатра, и Торн дал ему номер Чарльза Гриера. Потом он прошел к Катерине. Увидев его, она слабо улыбнулась. - Привет, - сказал он. - Привет, - прошептала она. - Тебе лучше? - Немного. - Говорят, что ты скоро поправишься. - Я знаю. Торн пододвинул стул к кровати и сел. Он был удивлен тем, насколько она казалась красивой даже в таком состоянии. Солнечный свет проникал в окно, нежно освещая ее волосы. - Ты хорошо выглядишь, - сказала она. - Я думал о тебе, - ответил он. - Представляю, как выгляжу я, - натянуто улыбнулась она. Торн взял ее руку, и они молча смотрели друг на друга. - Странные времена, - тихо сказала она. - Да. - Неужели когда-нибудь все наладится? - Думаю, что да. Она грустно улыбнулась, и он протянул руку, поправляя прядь волос, упавших ей на глаза. - Мы ведь добрые люди, правда, Джереми? - Думаю, что да. - Почему тогда все против нас? Он покачал головой не в состоянии ответить. - Если бы мы были злыми, - тихо сказала Катерина, - я считала бы, что все в порядке. Может быть, это то, что мы заслужили. Но что мы сделали неправильного? Что мы когда-нибудь сделали не так? - Я не знаю, - с трудом ответил он. Она казалась такой несчастной, что чувства переполняли его. - Ты здесь в безопасности, - прошептал Торн. - А я уезжаю на несколько дней. Она не ответила. Она даже не спросила, куда он едет. - Дела. Это неотложно. - Надолго? - На три дня. Я буду звонить тебе каждый день. Катерина кивнула, он медленно поднялся, потом нагнулся и нежно поцеловал ее поцарапанную бледную щеку. - Джерри? - Да? - Они сказали мне, что я сама спрыгнула. - Она взглянула на него по-детски удивленно и невинно. - И ТЕБЕ они так же сказали? - Да. - Зачем мне надо было это делать? - Я не знаю, - прошептал Торн. - Но мы выясним. - Я сошла с ума? - просто спросила она. Торн посмотрел на нее и медленно покачал головой. - Может быть, мы все сошли с ума, - ответил он. Она приподнялась, и он снова наклонился, прижимаясь лицом к ее лицу. - Я не прыгала, - шепнула она. - Меня... столкнул Дэмьен. Наступило долгое молчание, и Торн медленно вышел из палаты. Шестиместный самолет "Лир" вез только Торна и Дженнингса. Он несся по направлению к Риму сквозь ночь, и внутри него было тихо и напряженно. Дженнингс разложил вокруг себя книги и заставлял Торна вспомнить все, что говорил ему Тассоне. - Я не могу, - мучительно произнес Торн. - У меня все как в тумане. - Начните заново. Расскажите мне все, что помните. Торн повторил рассказ о своем первом свидании со священником, о дальнейшем преследовании, наконец, о встрече в парке. Во время этой встречи священник читал стихи. - Что-то насчет... восхождения из моря... - бормотал Торн, пытаясь припомнить. - О смерти... и армии... и Риме... - Надо постараться вспомнить получше. - Я был очень расстроен и подумал, что он сумасшедший! Я в общем-то и не слушал его. - Но вы все слышали. Значит, вы можете вспомнить. Давайте же! - Я не могу! - Попробуй еще! Лицо Торна выражало отчаяние. Он закрыл глаза и пытался заставить себя вспомнить то, что ему никак не удавалось. - Я помню... он умолял меня принять веру. "Пей кровь Христа". Так он сказал. "Пей кровь Христову"... - Для чего? - Чтобы побороть сына дьявола. Он сказал: "Пей кровь Христову, чтобы побороть сына дьявола". - Что еще? - не унимался Дженнингс. - Старик. Что-то насчет старика... - Какого старика? - Он сказал, что мне надо увидеться со стариком. - Продолжайте... - Я не могу вспомнить!.. - Он назвал имя? - М... Магдо. Магдо. Меггидо. Нет, это название города. - Какого города? - не отступал Дженнингс. - Города, куда мне, по его словам, надо было поехать. МЕГГИДО. Я уверен в этом. Мне надо поехать в Меггидо. Дженнингс возбужденно начал рыться в своем портфеле, отыскивая карту. - Меггидо... - бормотал он. - Меггидо... - Вы слышали о нем? - спросил Торн. - Могу поспорить, что это в Италии. Но его не было ни в одной европейской стране. Дженнингс рассматривал карту добрых полчаса, а потом закрыл ее, покачивая в отчаянии головой. Он посмотрел на посла, увидел, что тот заснул, не стал будить его, а принялся за свои книги по оккультизму. Маленький самолет ревел в ночном небе, а Дженнингс погрузился в предсказания о втором пришествии Христа. Оно было связано с пришествием Антихриста, сына Нечистого, Зверя, Дикого Мессии. "...и придет на землю дикий Мессия, потомок Сатаны в обличье человеческом. Родительницей его будет изнасилованное четвероногое животное. Как юный Христос нес по свету любовь и доброту, так Антихрист понесет ненависть и страх... получая приказы прямо из Ада..." Самолет приземлился, и Дженнингс кинулся собирать книги, рассыпавшиеся во все стороны. В Риме шел дождь. Быстро пройдя через пустой аэропорт, они вышли к стоянке такси. Пока машина везла их на другой конец города, Дженнингс слегка прикорнул, а Торн, глядя на освещенные статуи на Виа Венто, вспомнил, как он и Катерина, еще молодые и полные надежд, бродили по этим улицам, держась за руки. Они были невинны и любили друг друга. Он вспомнил запах ее духов, ее обворожительный смех. Влюбленные открывали для себя Рим, как Колумб когда-то открывал Америку. Они считали город своей собственностью. Здесь они впервые отдались друг другу. Вглядываясь в ночь, Торн подумал, будут ли они вообще когда-нибудь заниматься любовью... - Госпиталь Женераль, - сказал водитель такси и резко затормозил. Дженнингс проснулся. Торн выглянул в окно. - Это не то, - сказал Торн. - Si. Госпиталь Женераль. - Нет, тот был старый. Кирпичный. Я же помню. - У вас правильный адрес? - спросил Дженнингс. - Госпиталь Женераль, - повторил шофер. - E differente [это другое место (итал.)], - настаивал на своем Торн. - Fuoco [пожар (итал.)]. - ответил шофер. - Tre anni piu o meno [примерно три года назад (итал.)]. - Что он говорит? - спросил Дженнингс. - Пожар, - ответил Торн. - "Фуоко" значит "пожар". - Si, - добавил водитель. - Tre anni. - Что там насчет пожара? - спросил Дженнингс. - Очевидно, старый госпиталь сгорел. А теперь его перестроили. - Tre anni piu o meno. Multo morte. Торн посмотрел на Дженнингса. - Три года назад. Многие умерли. Они заплатили таксисту и попросили его подождать. Тот начал отказываться, но, разглядев, сколько ему дали, охотно согласился. На ломаном итальянском Торн объяснил ему, что они хотели бы пользоваться его услугами, пока не уедут из Рима. В госпитале их ждало разочарование. Было поздно, начальство отсутствовало. Дженнингс решил разыскать хоть кого-нибудь, а Торн в это время встретил монашку, говорящую по-английски, которая подтвердила, что пожар три года назад разрушил госпиталь до основания. - Но он же не мог уничтожить все, - настаивал Торн. - Записи... Они должны были сохраниться... - Меня в то время здесь не было, - объяснила она на ломаном английском. - Но люди говорят, что огонь спалил все. - Но, возможно, какие-то бумаги хранились в другом месте? - Я не знаю. Торн был в отчаянии, а монашка пожала плечами, показав, что ей больше нечего сообщить. - Послушайте, - сказал Торн. - Для меня это очень важно. Я здесь усыновил ребенка, и мне нужны сведения о его рождении. - Здесь не было усыновлений. - ОДНО здесь было. То есть это было не совсем усыновление... - Вы ошибаетесь. У нас все усыновления проходят в Агентстве по делам освобождения от ответственности и оказания помощи. - У вас сохранились записи о рождении? Вы храните документы о детях, которые здесь рождаются? - Да, конечно. - Может быть, если я назову число... - Бесполезно, - прервал его Дженнингс. Он подошел к Торну, и тот увидел на его лице выражение крайнего разочарования. - Пожар начался именно в зале документации. В подвале, где лежали все бумаги. Потом огонь распространился вверх по лестнице, и третий этаж превратился в ад. - Третий этаж?.. - Родильное отделение, - кивнул Дженнингс. - Остался один пепел. Торн поник и прислонился к стене. - Извините меня... - сказала монашка. - Подождите, - попросил ее Торн. - А служащие? Наверняка ведь КТО-ТО выжил. - Да. Немногие. - Здесь был один высокий мужчина. Священник. Настоящий великан. - Его звали Спиллетто? - Да, - возбужденно ответил Торн. - Спиллетто. - Он был здесь главным. - Да, главным. Он... - Он выжил. В сердце Торна вспыхнула надежда. - Он здесь? - Нет. - А где же? - В монастыре в Субьяко. Многих пострадавших отправили туда. Многие умерли там, но он выжил. Я помню, говорили, что это просто чудо, ведь во время пожара он был на третьем этаже. - Субьяко? - переспросил Дженнингс. Монашка кивнула. - Монастырь Сан-Бенедетто. Кинувшись к машине, они сразу же начали рыться в картах. Городок Субьяко находился на южной границе Италии, и чтобы попасть туда, пришлось бы ехать на машине всю ночь. Таксисту нарисовали маршрут на карте красным карандашом, чтобы он мог спокойно ехать, пока они будут спать. Монастырь Сан-Бенедетто был наполовину разрушен, но огромная крепость сохранила свою мощь и величие. Она веками стояла здесь, на юге Италии, и выдержала не одну осаду. Во время второй мировой войны немцы, занявшие монастырь под штаб, казнили в нем всех монахов. В 1946 году сами итальянцы обстреляли его из минометов, как бы в отместку за зло, происходившее в его стенах. Несмотря на все испытания, Сан-Бенедетто оставался священным местом, величественно возвышаясь на холме, и эхо молитв в течение веков пропитало его стены. Маленькое, забрызганное грязью такси подъехало к стенам монастыря. Шоферу пришлось расталкивать уснувших пассажиров. - Сеньоры? Торн зашевелился. Дженнингс опустил стекло и вдохнул утренний воздух, озираясь по сторонам. - Сан-Бенедетто, - пробурчал усталый шофер. Торн протер глаза и увидел величественный силуэт монастыря на фоне красноватого утреннего неба. - Посмотри-ка туда... - прошептал Дженнингс в благоговейном страхе. - Нельзя ли подъехать поближе? - спросил Торн. Шофер отрицательно мотнул головой. Предложив ему выспаться, Торн и Дженнингс побрели дальше пешком и скоро оказались по пояс в траве, вымочившей их до нитки. Идти стало трудно, одежда не соответствовала такой прогулке: она постоянно липла к телу, пока они пробивались вперед через поле. Тяжело дыша, Дженнингс на секунду остановился, взял камеру и отснял полпленки кадров. - Невероятно, - прошептал он. - Невероятно, черт возьми. Торн нетерпеливо оглянулся, и Дженнингс поспешно догнал его. Они пошли вместе, прислушиваясь к собственному дыханию и к далеким звукам пения, как стон, доносящимся изнутри монастыря. - Как много здесь грусти, - сказал Дженнингс, когда они подошли ко входу. Звук внушал трепет, монотонное пение исходило, казалось, от самих стен, в каменных коридорах и арках. Они медленно продвигались вперед, оглядывая окружающее пространство и пытаясь обнаружить источник звука. - Я думаю, сюда, - сказал Дженнингс, указывая в сторону длинного коридора. - Посмотри, какая грязь. Впереди виднелась коричневая тропинка. Люди, ходившие здесь многие столетия подряд, ногами протерли в камне ложбинку, и во время ливней сюда стекала вода. Тропинка вела к огромной каменной ротонде с закрытой деревянной дверью. Они подошли поближе, и пение стало громче. Приоткрыв дверь, Торн и Дженнингс с благоговением уставились на происходящее внутри ротонды. Казалось, они неожиданно перенеслись в средневековье, так сильно ощущалось присутствие Бога и духовной святости. Они увидели просторный древний зал. Каменные ступени вели к алтарю, на котором возвышался деревянный крест с фигурой распятого Христа, высеченной из камня. Сама ротонда была сложена из каменных блоков, украшенных виноградными лозами и сходившихся в центре купола. Теперь с вершины купола пробивался солнечный свет и освещал фигуру Христа. - Священное место, - прошептал Дженнингс. Торн кивнул и продолжал осматривать помещение. Взгляд его упал на группу монахов в капюшонах, стоящих на коленях и произносящих молитву. Пение их было очень эмоциональным, оно то затихало, то усиливалось. Дженнингс достал экспонометр и в полутьме попытался разобрать его показания. - Убери, - прошептал Торн. - Надо было захватить вспышку. - Я сказал, убери это. Дженнингс взглянул на Торна с удивлением, но повиновался. Торн выглядел чрезвычайно расстроенным, - у него дрожали колени, будто тело приказывало опуститься на них и принять участие в молитве. - С тобой все в порядке? - шепнул Дженнингс. - ...Я католик, - тихо ответил Торн. Вдруг взгляд его застыл, уставившись куда-то в темноту. Дженнингс увидел инвалидное кресло-коляску и сидящего в нем неуклюжего человека. В отличие от остальных, стоящих на коленях с опущенными головами, этот в коляске сидел прямо, голова его словно окаменела, руки были выгнуты, как у парализованного. - Это он? - шепнул Дженнингс. Торн кивнул, глаза его широко раскрылись, как от дурного предчувствия. Они подошли ближе, и Дженнингс поморщился, когда увидел лицо инвалида. Половина его была как будто расплавлена, мутные глаза слепо смотрели вверх. Вместо правой руки из широкого рукава торчала изуродованная культя. - Мы не знаем, может ли он видеть и слышать, - сказал монах, стоящий рядом со Спиллетто во внутреннем дворике монастыря. - После пожара он не произнес ни слова. Они находились в заросшем саду, который был завален осколками статуй. После окончания службы монах вывез коляску Спиллетто из ротонды, и оба путешественника последовали за ними. - Братья за ним ухаживают, - продолжал монах, - и мы будем молиться за его выздоровление, когда кончится епитимья. - Епитимья? - спросил Торн. Монах кивнул. - "Горе пастуху, который покидает своих овец. Пускай же правая рука его иссохнет, а правый глаз его ослепнет". - Он согрешил? - спросил Торн. - Да. - Можно спросить, как именно? - Он покинул Христа. Торн и Дженнингс удивленно переглянулись. - Откуда вам известно, что он покинул Христа? - спросил Торн у монаха. - Исповедь. - Но он не разговаривает. - Это была письменная исповедь. Он может шевелить левой рукой. - И что это было за признание? - не отступал Торн. - Можно мне узнать причину ваших расспросов? - Это жизненно важно, - искренне признался Торн. - Я умоляю вас о помощи. На карту поставлена жизнь. Монах внимательно посмотрел на Торна и кивнул. - Пойдемте со мной. Келья Спиллетто была совсем пуста: только соломенный матрас и каменный стол. От вчерашнего ливня на полу осталась лужа воды. Торн заметил, что и матрас был влажным. Неужели, подумал он, все они терпят подобные лишения, или же это было частью епитимьи Спиллетто? - Рисунок на столе, - сказал монах, когда они прошли внутрь. - Он нарисовал его углем. Коляска скрипела, передвигаясь по неровным камням. Они окружили небольшой столик, рассматривая-странный символ, начертанный священником. - Он сделал это, когда впервые оказался здесь, - продолжал монах, - мы оставили уголек на столе, но больше он ничего не рисовал. На столе была коряво нацарапана неуклюжая фигурка. Она была согнута и искажена, голова обведена кругом. Внимание Дженнингса сразу же привлекли три цифры, начертанные над головой согнувшейся фигуры. Это были шестерки. Их было три. Как отметка на ноге Тассоне. - Видите эту линию над головой? - сказал монах. - Она означает капюшон монаха. - Это автопортрет? - спросил Дженнингс. - Мы так считаем. - А что это за шестерки? - Шесть - это знак дьявола, - ответил монах. - Семь - идеальное число, число Христа. А шесть - число Сатаны. - А почему их три? - спросил Дженнингс. - Мы считаем, что это означает дьявольскую Троицу. Дьявол, Антихрист и Лжепророк. - Отец, Сын и Святой дух, - заметил Торн. Монах кивнул. - Для всего святого есть свое нечистое. В этом сущность искушения. - Но почему вы считаете, что это исповедь? - спросил Дженнингс