Подборка фантастических рассказов из журнала "Юный Техник"
Игорь Белгруд, Александр Климов. Земля на ладонях
Фантастический рассказ..
Из журнала "Юный Техник".
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
На поляну обрушиваются громовые раскаты: роботы-монтажники начали
топать по жести палуб и винтовых лестниц, спуская на землю контейнеры с
оборудованием. Мягко поплыли ленты транспортеров, вынося на своих рубчатых
резиновых платформах бухты кабеля, затянутые в надувные мешки приборы,
капсулы с реагентом, связки труб и полиэтиленовых лотков. Обшивка корабля
разъезжается, словно на застежках-"молниях", и на траву плавно опускаются
огромные пандусы-лепестки. По ним, тяжело грохоча и слегка подпрыгивая на
клепке, ползут бульдозеры-нивелировщики, ощетинившиеся серебристыми ножами,
рыхлителями и крюками корчевателей. Они скатываются на поляну и тут же
принимаются расчищать площадки под трубопроводы и сербционные установки.
Под опорой пробегает неуклюжий робот-цементировщик. За ним, как
паутинка за пауком, разматывается прозрачный шланг растворопровода.
Бухает первый взрыв, и в воздух взлетает целая роща салатовых деревьев.
"Альбатрос" слегка встряхивает...
"Альбатрос" --это звездолет-рудник. Он напичкан горной техникой и,
конечно, не так изящен и стремителен, как подпространственные лайнеры.
Единственное назначение этого корабля -- разработать месторождение, под
завязку загрузиться концентратом и доставить груз на транзитную базу, чтобы
через несколько месяцев опять приземлиться где-нибудь на Промаксе или
Бергони и снова добывать селен, радий или уран.
Экипаж корабля -- это я и мой сменщик Паша. Не сказать, что мы приняли
назначение на "Альбатрос" с радостью. В астронавигационной школе мы, как и
все, мечтали о далеких созвездиях, подвигах, романтике... Но работа есть
работа, тем более что и на нашу долю неожиданностей и приключений хватало.
Сейчас у меня свободное время: первое дежурство принял Пашка и
основательно устроился за пультом управления. Расстегнув ворот рубахи, он
сидит в окружении тысяч кнопок, лампочек, экранов и в паре с корабельным
компьютером руководит беспокойным воинством роботов и автоматов. На дисплее
выстраиваются неоновые очереди дополнительных запросов, и Пашка
карандашом-световодом корректирует схему развития рудника. Он щелкает
переключателями и кричит в селектор своим удивительным неунывающим голосом.
А внизу расстилаются бесконечные леса, в которые вгрызаются
бульдозеры-мастодонты.
-- Паш,-- говорю я тихо.-- А тебе не жалко эту красоту? Пашка
разворачивает свой острый "бескомпромиссный" нос, встряхивает соломенной
гривой и спрашивает:
-- Ты это о чем?
-- Ну посмотри вокруг,-- мямлю я.-- Здорово-то как! А через пару дней
не будет ни травы, ни деревьев, и останется только огромная черная яма да
груды слежавшегося песка...
Пашка смотрит на меня, как на привидение, и говорит:
-- Ты что, нездоров? На планете нет разумной жизни, так что красоту
твою все равно оценить некому. И потом, если тебя это так волнует, планета
сама за каких-нибудь тридцать-сорок лет затянет рану и превратит карьер в
прекрасное лесное озеро...
Я поворачиваюсь к выходу из рубки. Все, конечно, так и есть, а на душе
все равно как-то не так.
Иду в библиотеку. Нет, читать мне не хочется. Просто библиотека --
самое тихое место на корабле. Сюда не забежит перегревшийся робот-бурильщик
и не придет искать машинное масло тонконогий автоматический перфоратор.
Полулежу в кресле и смотрю в окно. Лес уже раскорчеван, почвенный слой
снят, намечены контуры будущего карьера, на бетонных постаментах замерли
кубы трансформаторных подстанций.
Сейчас начнется самое интересное.
В корпусе "Альбатроса" открывается широкая ниша, из ее глубин выползает
чудовищный агрегат о четырех роботах, пяти опорах и нескольких десятков
зубчатых ковшей. Это один из двух наших красавцев-экскаваторов. Размером он
с хороший многоквартирный дом, но ведь и "Альбатрос" не карлик: от
стабилизатора до носового рассекателя в нем больше пятисот метров!
Зубастая машина выбирается из ниши, подъезжает к краю и... срывается с
огромной высоты. У меня, как всегда, захватывает дух. Кажется, еще секунда,
и от чудо-экскаватора останется лишь куча сплющенного железа, но в нужный
момент включаются силовые установки, и тысячетонная махина, зависнув в
воздухе, плавно опускается на землю. Еще через минуту экскаватор гигантскими
шагами выдвигается на контур карьера и приступает к работе. Грунт веером
вылетает из метателей и образует высокие зигзагообразные стволы. Земля
мгновенно подсыхает, над кучами стелется плотный молочный туман.
А вдали салатовыми волнами покачиваются верхушки деревьев. Небо --
ярко-синее, с голубоватым аметистовым отливом по краям. С высоты двухсот
метров можно разглядеть бирюзовое море и ветвистую дельту впадающей в него
реки. Узконосый зазубренный вулкан плюет в небо порциями курчавого
фиолетового дыма и зажигает на склоне рубиновую ниточку лавового потока.
Солнц -- два: одно маленькое, колючее, белое, другое -- оранжевое и сочное,
как спелая хурма. Двойные тени оленьими рогами разбегаются по неровностям
земли.
Я уже бывал здесь. Тоже с Пашей, года полтора назад. Сейчас у
"Альбатроса" четвертый рейс, а тогда был второй, и мы были молодыми, ничего
не понимающими стажерами. Кажется, именно тогда мы впервые поссорились с
Пашкой.
-- Слушай,-- сказал я с возмущением.-- О чем они там на базе думают?
Мало, что ли, пустынных бесплодных планет -- копай себе на здоровье,,
мрачнее, чем природа создала, уже не сделаешь.
-- Но тут потрясающе богатые руды! Причем планетка -- почти рядом с
базой...
В общем, наговорили мы тогда друг другу глупостей, месяц не
разговаривали, но посеяли-таки зерна сомнения, прораставшие в наших мыслях.
А планета действительно удивительная) Есть в ней какая-то
необыкновенная собирательность: здесь слились воедино прозрачная прохлада
Марса, багрянец и фиолет Венеры, матовое серебро Луны, заостренность и
четкость Меркурия и, наконец, голубой уют Земли. А воздух!.. Сердце
замирает. Задергиваю шторы и иду к лифту. Восемь часов, что там ни говори,
это лишь кажется, что много. Не успеешь оглянуться -- снова твоя смена, вой
и скрежет тысяч механизмов, а отдохнуть так и не удалось. Но что может быть
лучше прогулки по лесу? Поэтому я нажимаю кнопку, и кабина проваливается в
бездонную шахту.
Оказавшись внизу, вижу, что экскаватор по крышу зарылся в землю и
только воронки транспортеров тянут на поверхность влажный комковатый грунт.
Это -- бросовая порода, но слой ее невелик, и скоро в ковши попадет
зеленоватый рудоносный песок.
Нет, не подумайте, я предан своему делу. Не меньше Пашки. Но иногда
руки опускаются и начинаешь испытывать отвращение к тому, что делаешь. В
космосе не так много красоты, чтобы приносить ее в жертву даже богатейшим
рудным залежам.
Подхожу к опушке и останавливаюсь в удивлении. Из густой, будто
шелковой травы вылезли целые семейства пухлых голубых грибов. Крепыши!
Полметра высотой, один к одному. Шляпки отливают синевой, переходящей в
голубизну плотной мясистой ножки. На сковородку бы их, с маслом, да кто
знает, чем кончится подобный эксперимент. Я, например, этих грибов раньше не
замечал. Да и что вообще мы знаем о чужих мирах? Только сухие строки
отчетов: цивилизации нет, перспективна добыча полезных ископаемых,
растительный и животный мир представлен... А чем дышит планета? Разве об
этом прочитаешь в отчетах? Вот в ветвях мелькнуло что-то серебристое, так
ведь без справочника и не определишь что! А когда определишь, окажется, что
уже поздно: что-то серебристое взмахнуло крыльями и умчалось в небесную
синеву. Научиться использовать чужой мир гораздо легче, чем научиться его
понимать.
Грибы на ощупь замшевые, податливые. И откуда их столько вывалило? А
может, они были и раньше, просто я не обращал на них внимания?
Вхожу в лес и сразу ощущаю свежую, настоянную на травах прохладу.
Необхватные глянцевые стволы свечами поднимаются из подстилки мхов. Каждый
лист окрашен в два цвета: верхняя часть -- в зеленый, нижняя -- в желтый.
Они играют на ветру, словно блесны в водном потоке.
По стволам взбираются розовые, похожие на змей лианы. Одетые в
красноватую чешую, они, кажется, еще секунда, ожив, поползут.
На Земле такое теперь можно увидеть лишь в заповедниках или
национальных парках, но там растения будто приглажены, расчесаны, приручены.
За каждой травинкой ухаживают с такой заботой, что со временем она
превращается в декоративное растение.
Пашке -- ближе грохочущие механизмы. Есть лес или нет -- ему все равно.
А может, он просто стыдится признаться? Ведь в свое свободное время он тоже
бродит по полям и желто-зеленым рощам. Что, если и он чувствует
неправильность происходящего?
Стена подлеска расступается перед маленьким ручейком, и я, по щиколотки
забравшись в воду, протискиваюсь в темный живой коридор.
Ручей вливается в лесное озеро. В густой, почти черной воде скользят
быстрые тени. Должно быть, это рыбы.
Сверяюсь с картой и обнаруживаю, что нахожусь всего в получасе ходьбы
от карьера второй экспедиции. Во мне просыпается любопытство: как сейчас
выглядит то место, где мы с Пашей полтора года назад впервые познакомились
со звездной добычей?
Бегу по веренице светлых полян, на ходу сбивая соцветия-погремушки со
стройных стеблей.
И вот наконец знакомая стена золотистого кустарника. Я раздвигаю ее и
замираю в изумлении.
Карьера нет! Нет, словно никогда и не было. Ни намека на проведенные
горные работы.
Вместо вытянутого языком провала передо мной открывается широкое,
поросшее девственным разнотравьем, поле. Исчезли бетонные площадки
компрессорных станций, траншеи, трубопроводы, граненые хребты стволов.
Непонятным образом растворились сваи и опоры. На небольшом холмике, словно
издеваясь над моей неосведомленностью, вытянулись три голубых гриба.
Я сверяюсь с картой. Все верно.: карьер должен быть именно здесь, ведь
космические разработчики никогда не засыпают горные выработки.
На расстоянии пяти километров должен находиться карьер третьей
экспедиции, и я плыву к нему сквозь травяные волны. Шипы и колючки осами
впиваются мне в руки и ноги, ноя продолжаю продираться вперед.
Коробочки-колоски лопаются, выпуская на свободу струи темных, похожих
на кофейные зерна, семян. Иногда ноги попадают в норы или выбоины, и тогда я
валюсь на покрытую упругим ковром землю. Стебли щекочут лицо и шею, оставляя
на коже налет лимонной пыльцы.
Второго карьера тоже нет! Лес отодвинулся за плавную дугу горизонта.
Впереди бескрайняя волнующая степь. Где-то вдали угадывается океан. Его не
видно, но все равно чувствуешь, что он именно там.
Нет, я не испуган и даже не очень удивлен. Просто у меня появляется
ощущение, что я чего-то не понимаю. Не понимаю того, что, наверное, должен
был бы обязательно понять. Что-то было неправильно с самого начала.
Пора возвращаться.
Экскаватора уже не видно. Он ушел под землю и лишь выстреливает
потоками влажного песка. Бульдозеры сгребают породу в кучки.
Отвалы поднялись до небес. Они дымятся, подсыхая на солнце. Белый
карлик спрятался за горизонт. Лес становится оранжевым. Воздух уже не
пьянит. Он комом застревает в горле.
Кажется, грибов прибавилось. Они выстроились, словно на параде,
переливаясь всеми оттенками голубого. Тень скрывает их от жгучих лучей
солнца-хурмы.
Я с силой пинаю ближайшего крепыша. Он лопается, выпустив облако
фиолетовых спор. Ветер бросает в лицо невесомую крупу, и я чувствую, как она
проникает в легкие. Тело начинает чесаться, будто по нему проводят тысячей
беличьих кисточек. Оболочка гриба съеживается.
Зачем я это сделал? Сам не пойму. Неужели просто так, по привычке?..
Хочу уйти, но внутренний голос говорит: "Останься! Мимо твоего
понимания проходит что-то важное".
Оболочка продолжает сжиматься, пока совсем не исчезает в траве. Затем
земля трескается, и из отверстия показывается крохотный голубой купол.
Гриб-малютка начинает расти, пока не становится двойником растоптанного мной
крепыша.
В голове шевельнулась догадка, но она так невероятна, что я бросаюсь к
ближайшему дереву, чтобы проверить ее. Отламываю ветку и, затаив дыхание,
смотрю, что произойдет.
Сначала медленно, незаметно, а затем все быстрее и быстрее
восстанавливается искалеченная ветвь. Вот, как в ускоренном кино, набухает
почка, бежит проворный салатовый побег, выскакивает и разворачивается резной
лист. Еще мгновение, и дерево стоит передо мной в своей первозданной
красоте.
Почему же раньше не замечал я этого чуда? Мало смотрел или мало хотел
увидеть? Срывал цветок, и мне уже не было дела до . обобранного растения? А
оно начинало восстанавливать то, что отобрал у него человек.
Обхожу стороной шеренгу грибов и бреду к "Альбатросу".
Паша сидит в кресле и почему-то ничего не кричит в микрофон. Не успеваю
и рта раскрыть, как он оборачивается и сообщает:
-- Залежь исчезла! На детально изученном участке идут одни пустые
породы. Ни одного миллиграмма урана! Руда исчезла, как по мановению
волшебной палочки.
-- Так и должно было быть,-- отвечаю я и присаживаюсь в свободное
кресло. Раньше я только чувствовал, испытывал внутреннее сопротивление
происходящему, теперь же настаиваю на прекращении работ.
Рассказываю Пашке про пропавшие карьеры, грибы и ветку. Он вжимается в
кресло, как будто услышал то, что давно знал, но боялся себе в этом
признаться.
Сворачиваем работы. Замирает клыкастый экскаватор, мелеют и высыхают
отстойники. Правда, по Пашкиному предложению мы для очистки совести
рассылаем в разные стороны роботов-бурильщиков. Через каждые пятьсот метров
они бурят скважины и берут пробы. Черными точками киберы разбегаются от
"Альбатроса", постепенно растворяясь в желто-зеленой дымке.
Сидим и просто смотрим в иллюминатор. Эта земля быстро усвоила
печальный опыт, приобретенный четыре года назад, когда на теле ее появился
первый карьер. Усвоила и приняла ответные меры.
-- Но ведь здесь же нет разумной жизни! -- переживает Пашка.-- Нет и
никогда не будет по расчетам специалистов!
-- Паша, а что, если критерий обитаемости планет неверен? Ну и что, что
здесь никогда не появятся разумные существа? Разве от этого планета
становится менее прекрасной? Это же оазис в пустыне! Разве не достоин он
того, чтобы его сберечь?
Щелкает динамик, и механический голос сообщает, что в радиусе десяти
километров полезных ископаемых не обнаружено.
Руды нет, значит, не будет ни концентрата, ни металлов. А раз нет
редких металлов, то и "Альбатросу" вроде бы нечего делать на зеленой
планете.
Демонтаж и загрузка техники проходит так же четко и стремительно, как и
ее развертывание. Пашка хмурится, но я вижу, что в душе и он рад, что нам
больше никогда не придется кромсать эти степи и леса. Это только автоматы не
знают сомнений.
-- Надо же,--лукаво улыбается Пашка,--такое невезение-- попасть на
планету с живой биосферой. Задание завалили. Хотя... Любой исследователь
назвал бы такое явление огромной удачей...
-- Да не живая она, Павел,-- отвечаю я.-- Просто она другая, не такая
беззащитная, к каким мы привыкли. Разве спрашивает твоего разрешения
отрезанная прядь волос? Она просто растет и все! А здесь--каждое дерево,
каждая травинка знает, что она должна быть именно тут, а не в другом месте!
Иначе рассыплется гармония. Понимаешь, зеленая планета не хочет озер, в
которые превратятся наши карьеры через сорок лет.
-- Так что же теперь, к черту забросить звездную добычу?
-- Человечество развивается, ему необходимы полезные ископаемые. И мы
будем их добывать на других, пустынных и мрачных, планетах. Надо что-то
переменить в наших устаревших представлениях о выгодности добычи. Возможно,
надо идти на дополнительные затраты ради сохранения красоты.
"Альбатрос" мелко дрожит и отрывается от земли. Плазма высовывает свои
извивающиеся языки, толкая корабль вверх, все дальше от моря волнующихся
трав.
Не отрываясь, глядим в иллюминатор. Вот она -- пустая глазница карьера.
Уже не такая резкая, она медленно затягивается, выравнивается.
-- Знаешь,-- поворачиваюсь я к Пашке.-- Это здорово, что нам попалась
зеленая планета. Мы просто были обязаны ее встретить. Она как
предупредительный знак: "Человек! Даже в космосе неси свою Землю на
ладонях".
Пашка машинально смотрит на свои руки и вдруг улыбается. Его ладони
действительно вымазаны в земле.
Александр Зиборов. Али-лев
Фантастический рассказ.
Из журнала "Юный Техник".
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
Это было необычно, загадочно и немного обидно: дверь хозяйственной
комнаты родители закрыли на замок. Маленький Алишер недоумевал: почему мама
с папой закрыли ее? Прячут что-то такое, что видеть ему нельзя? Обидно, а
ведь завтра у него день рождения, могли бы быть к нему повнимательнее...
И тут же мальчугана осенило. Завтра день его рождения! Именно в этом и
таится разгадка, ведь точно так же все было и год назад! Сердце мальчика
радостно забилось: за дверью, конечно, ему был приготовлен подарок. Просто
родители не хотят показывать его раньше времени, а потому закрыли дверь.
Интересно, что там на этот раз? В прошлом году ему подарили одноместную
авиетку с антигравитационным двигателем, которая управлялась автоматически.
Ух, какая забавная игрушка! На ней он весь Таджикистан облетал. До Хорога и
озера Каракуль добирался, а однажды, на каникулах, побывал у самого пика
Коммунизма на Памире. Постоянно летал из Душанбе в Пенджикент, к своему
дедушке Холмату-бобо, самому знаменитому ткачу абра -- шелковых тканей с
феерическими узорами, напоминающими раскрашенные облака. Все зовут дедушку
устодом -- мастером-виртуозом.
Любопытство снедало Алишера: каким же будет новый подарок?
Мальчуган вздохнул. Ничего он не мог с собой поделать. Эх, была не
была! Конечно, нехорошо без разрешения заходить в закрытую комнату -- раз ее
закрыли, значит, так надо. Но уж чересчур велик соблазн.
Дверь закрывалась специальным кодом. Мальчику код был неизвестен, но он
знал, что можно сделать. Он подозвал домашнего робота. Робот
запрограммирован на беспрекословное подчинение человеку. Робот знает код,
потому что он должен убираться в хозяйственной комнате, даже если она
закрыта.
Щеки Алишера пылали от стыда: хоть робот и неодушевленный механизм, но
он все равно обманул его. И родителей тоже, а это было еще хуже. Они ведь
могли приказать роботу не открывать комнату, если об этом попросит сын, но
не сделали этого. Алишер оказался недостойным их доверия.
Сознание вины омрачило настроение мальчика, но тут створки дверей
разошлись, скользнув в стены, и он увидел...
Посреди комнаты в полуметре над полом в воздухе висела голубая сфера
диаметром метра два, а на ее боку были черные буквы, стилизованные под
арабский шрифт: "Библохронокар-1 эй".
Теперь он все понял! Хронокар -- это же времяход индивидуального
пользования, иначе говоря -- машина времени. Он читал о нем. Только что же
означает непонятная приставка "Библо..."? Похоже... похоже вроде на слово
"библиотека". Но как это связывается с машиной времени? Этого мальчик понять
не мог и подумал:
"Ничего, потом папа все расскажет, объяснит".
Ах, какие у него хорошие папа с мамой! Самые лучшие в мире! Теперь у
него будет своя собственная машина времени. Ни у кого в его 3-м "Б" классе
такой еще нет. Но он, конечно, всем друзьям даст попутешествовать по
времени.
В памяти Алишера всплыл недавний разговор родителей о том, что уже
разрабатывается модель времяхода для детей. Как раз в институте изучения
пространства -- времени, где работает отец. Вот хитрецы! Знали же, что
подарят хронокар, и подготавливали его. То-то папа тогда поглядывал на него
хитрющими глазами.
Входной люк времяхода был приоткрыт. "Я лишь погляжу одним глазком, что
там внутри, и сразу же выйду",-- успокоил свою совесть мальчик, прекрасно
зная, что на этом он, конечно же, не остановится. Просто нет сил
остановиться, когда перед тобой машина времени, которая завтра будет твоей.
Днем раньше, днем позже -- какая разница!
Он вошел в люк. В кабине автоматически включился мягкий свет, а люк
закрылся. Внутри аппарата было почти пусто: только глубокое кресло и пульт
управления перед ним. Стены голы, окрашены в матовый белый цвет.
Алишер уселся в кресло и стал разглядывать многочисленные датчики,
экранчики, указатели, кнопки, клавиши и переключатели. Вот здесь на табло
сегодняшняя дата и время-- 17 апреля 2156 г., 13 час. 29 мин. Рядом такое же
табло, но под ним клавиши с цифрами. Видимо, на них нужно набирать год, день
и время, в которое желаешь попасть. Конечно, только в прошлое. В будущее
машины времени пока не ездят. Почему -- этого мальчик не знал, ведь теорию
пространства -- времени они будут проходить еще не скоро.
А вот две клавиши с красными предупреждающими надписями:
Отправление" и "Возвращение". Как просто! Любой может пользоваться
времяходом. Указываешь, в какое время прошлого намерен совершить
путешествие, и нажимаешь вот эту клавишу, а захотел вернуться -- нажимаешь
вторую. Ничего хитрого нет!
Удержаться Алишер не смог. Он успокоил себя тем, что родители вернутся
не скоро: папа обычно работает допоздна в своем научном институте, а мама --
стюардесса пассажирского космолета "Памир" -- утром улетела на Луну и тоже
будет дома поздно вечером. Он успеет, успеет...
Число и год он набрал наугад. Вдавил клавишу "Отправление". Тотчас же
тихо загудел мотор, едва заметно завибрировал пол. Свет погас, и наступила
чернильная темнота. Потом стены хронокара стали светлеть, и, наконец, внутрь
хронокара проник солнечный свет.
Алишер удивленно и восторженно огляделся. Хронокар оказался у самых
ворот крепостных стен необычайной толщины какого-то города. За ними
виднелись глинобитные кибитки, чахлые садики, цветные купола мечетей и
высокие стройные минареты.
У ворот толпились люди с мешками и котомками. Здесь же были ослики и
верблюды с поклажей. На Алишера никто не обращал внимания, но он знал, что
так и должно быть: хронокар невидим для людей прошлого. Знал он и то, что
человек из будущего не имеет права вмешиваться в их дела, чтобы не нарушить
невзначай ход исторического процесса. Можно только наблюдать. Правда, есть
люди, которые подолгу живут в прошлом, это -- времяпроходцы, есть такая
профессия, но они подолгу готовятся, изучают языки, обычай, нравы той эпохи,
и никто в прошлом не подозревает, что они прибыли из будущего.
У крепостных ворот была давка: каждый стремился поскорее попасть в
город, но прежде следовало заплатить пошлину. В эту минуту сборщик пошлин
вел разговор с мужчиной крепкого сложения, широкоплечего, с короткой черной
бородой и с пронзительными смеющимися глазами. На поводу мужчина вел серого
осла. Алишер прислушался к его разговору со сборщиком пошлин. Внешние
микрофоны доносили каждый звук.
-- Откуда ты пришел и зачем? -- задал вопрос сборщик. Веселый бородач
ответил:
-- Я приехал из Испании, о пресветлый господин. Здесь, в Бухаре, живут
мои родственники.
"Я нахожусь у ворот Бухары",--догадался Алишер. Сборщик почесал
затылок, запустив кургузые пальцы под грязную, засаленную чалму.
-- Так. Ты едешь в гости к своим родственникам. Значит, ты должен
заплатить гостевую пошлину... Пришелец возразил:
-- Но я еду к своим родственникам не в гости. Я еду по важному делу.
-- По делу! -- оживился сборщик пошлин.-- Значит, ты едешь в гости и
одновременно по делу! Плати гостевую пошлину, деловую пошлину и пожертвуй на
украшение мечетей во славу аллаха, который сохранил тебя в пути от
разбойников.
По лицу бородача пробежала легкая гримаса, словно он готовился ответить
едким словом, но сдержал себя. Со вздохом развернул пояс и отсчитал
требуемую сумму, после чего у него осталось лишь несколько жалких медяков.
Но и их не пожелал упускать наглый сборщик. Глаза его загорелись алчным
огнем, и он схватил мужчину за руку:
-- Подожди! А кто же будет платить пошлину за твоего ишака? Если ты
едешь в гости к родственникам, значит, и твой ишак едет в гости к
родственникам!
Бородач бросил последние монеты бесстыдному сборщику пошлин, сел на
осла и произнес внешне смиренно:
-- Ты прав, о мудрый начальник. У моего ишака в Бухаре действительно
великое множество родственников, иначе наш эмир с такими порядками
давным-давно полетел бы с трона, а ты, о почтенный, за свою жадность попал
бы на кол!
С последними словами он пнул осла пятками в брюхо, и тот с места
понесся вскачь, взметывая копытами мелкие камушки и комья глины.
Сборщик пошлин онемел, затем побагровел, налившись кровью. Задыхаясь от
злобы, он приказал стражникам пуститься в погоню за оскорбителем. А тот в
это время уже лихо заворачивал за угол дома в ближайший переулок.
Присутствующие усмехались в бороды. Слышались восклицания:
-- Вот ответ, который сделал бы честь самому Ходже Насреддину.
Алишер вскрикнул: как же он не догадался, ведь это был именно Ходжа
Насреддин! Именно с ним произошла эта история, он читал в книге. Сомнений
нет, это он, сеятель раздора и возмутитель спокойствия. Так вот ты каков.
Ходжа Насреддин!.. Значит, он существовал на самом деле?
Успокоившись, мальчуган решил отправиться дальше в прошлое и перевел
время сразу на тысячу лет назад. Все повторилось: темнота, тихий гул
моторов, вибрация...
На этот раз он оказался в помещении старинного дворца, которое освещали
золотые светильники. Пол в помещении был устлан пушистыми коврами. На
небольшом возвышении среди груды подушек восседал властного вида мужчина
средних лет в богато расшитом золотом халате, а рядом были две женщины в
полупрозрачных кофточках и цветастых шароварах.
Женщина помоложе произнесла:
-- Сестра, уже наступила ночь, и я хочу услышать продолжение твоей
интересной истории, если соблаговолит наш повелитель.
Обе повернулись к мужчине. Тот поощрительно улыбнулся, давая
разрешение. Все трое уселись поудобнее, и старшая начала рассказ:
-- Дошло до меня, о счастливый царь, что Абд-Аллах морской
сказал рыбаку: "Когда ты придешь в это место и не увидишь меня, позови
и скажи: "Где ты, о Абд-Аллах, о морской?" И я сейчас же окажусь подле тебя.
А ты -- как твое имя?" -- "Мое имя Абд-Аллах",-- ответил рыбак. И морской
сказал: "Ты Абд-Аллах земной, а я Абд-Аллах морской. Постой здесь, я пойду и
принесу тебе подарок".--"Слушаюсь и повинуюсь!"--сказал рыбак. И Абд-Аллах
морской ушел в море...
"Да ведь это же Шахразада! -- воскликнул про себя Алишер.-- Она
рассказывает сказки царю Шахрияру. Об этом в книге "Тысяча и одна ночь"
написано. А с ней ее сестра... Забыл, как звать ее. Расскажу ребятам -- не
поверят, что я видел саму Шахразаду. Вот удивятся!"
Еще некоторое время мальчик слушал историю о рыбаке Абд-Аллахе земном и
Абд-Аллахе морском, но потом сказка показалась ему довольно скучной, и он
отправился дальше в глубь времен...
Было утро. Над степью всходило оранжевое лохматое солнце. Слева и
справа от хронокара виднелись шатры, древки копий со стягами, лохматые
бунчуки. Вокруг костров сидели вооруженные люди. Друг против друга
расположены были два вражеских стана.
В стане справа возникло оживление, засуетились, забегали люди,
седлались лошади. В толпе слуг появился всадник на могучем скакуне.
Навстречу ему выехал соперник на такой же рослой лошади. Они съехались
почти у самого невидимого им хронокара. Противники были достойны друг друга.
Оба богатырского вида, в полном воинском убранстве, только один уже был с
седой бородой, а щеки второго покрывал юношеский румянец.
Молодой приветливо улыбнулся старому и заговорил стихами:
Как отдыхал ты ночью, лев могучий?
Что ты угрюм, как сумрачная туча?
Скажи мне правду, витязь, каково
Теперь желанье сердца твоего?
"Почему он говорит стихами? -- удивился Алишер.-- Неужели так было
принято в те времена?" А юноша продолжал:
К тебе невольно сердце склонно,
Кто ты такой, я думаю невольно,--
Из рода славных ты богатырей?
О родословной расскажи своей...
Не ты ли сын богатыря Дастана,
Рустам великий из Забулистана?
Нахмурясь, старый богатырь заговорил тоже стихами:
О славы ищущий, подумай сам:
Такие речи не пристали нам.
Вчера мы разошлись и дали слово,
Что рано утром бой начнем мы снова.
Зачем напрасно время нам тянуть?
Молодой воин вздохнул. Наверное, не хотел он боя, но делать было
нечего. Он легко спрыгнул с могучего коня и пошел на противника, который уже
тоже стоял на земле. Схватка оказалась короткой: молодой воин ловко ухватил
соперника, поднял и бросил наземь. Победитель придавил его к земле и вынул
блестящий кинжал.
Алишер ахнул.
В это время снова заговорил старый богатырь. Даже в такой момент он
изъяснялся стихами:
Но есть такой закон для мужа чести,--
Не должен, и во время правой мести,
Его булатом он разить,
Хоть и сумел на землю повалить.
И только за исход второго боя
Венчается он славою героя.
И если дважды одолеет он,
То может убивать.
Таков закон.
Эти слова подействовали на молодого, как огонь на воск. Могучий телом и
юный душой, он, видимо, еще не был знаком с хитростью и лукавством. Он
опустил руку с кинжалом, освободил противника, даже помог ему встать,
очиститься от пыли, оправить одежду и доспехи.
Догадка мелькнула в сознании мальчика: эти могучие бойцы -- слонотелый
исполин Рустам и его сын Сухраб! Но они сами еще не знают имен друг друга.
Сухраб пытается выяснить имя своего соперника, но тот молчит, подозревая
какую-либо хитрость. Назавтра они сойдутся в новом поединке, и хитростью
Рустам убьет Сухраба, убьет своего сына. А когда узнает об этом, то день для
него станет ночью. Он будет рыдать, рвать на себе волосы.
Но такого не должно быть, он, Алишер, помешает сыноубийству, помешает
во что бы то ни стало! Выходить из времяхода запрещено, но пусть его
накажут, пусть! Зато он спасет несчастного Сухраба!..
Мальчик стремительно бросился к выходному люку, распахнул его и прыгнул
наружу. Но вместо залитой солнцем степи неожиданно оказался в полумраке
комнаты. И столкнулся с отцом.
Еще ничего не понимая, Алишер выкрикнул:
-- Там Рустам, он убьет Сухраба! Нужно ему помешать! Я должен ему
помешать!
-- Успокойся, сынок,-- ласково произнес отец,-- ты дома. А Рустам и
Сухраб -- это сказочные герои. Сказочные! В действительности они никогда не
существовали.
-- Но я их видел,-- ошеломленно прошептал Алишер,-- видел, когда
путешествовал в прошлое.
-- Ну что ж,-- сказал отец,-- давай зайдем в библохронокар и все
выясним. Нехорошо, конечно, что ты воспользовался им без разрешения, не
зная, как им управлять. Но это ведь не настоящая машина времени, а только ее
имитация. Приставка "библо", точнее "библион", в переводе с греческого
означает "книга". Так что, "Библохронокар-1 эй" расшифровывается примерно
так: машина для путешествий во времени по книжным мирам, модель первая,
экспериментальная игрушка. Мы уже сделали несколько опытных образцов в нашем
институте. И одну из них я сам собрал для тебя. Только, наверное, зря! --
Отец строго посмотрел на сына.
-- Прости меня, пожалуйста, папа,-- опустил голову Алишер,-- я больше
не буду. Честное слово!
-- Что ж, придется простить.-- Отец улыбнулся.-- Как тебя не простить,
если завтра день твоего рождения. Но посмотрим, что ты видел, путешествуя по
книжному миру. Гляди, мы можем воспроизвести заново все твое путешествие,
оно записано в памяти кибер-мозга библохронокара.
Мальчик с отцом еще раз просмотрел сцены сбора пошлин у ворот Бухары,
Шахразаду в покоях царя Шахрияра и поединок Рустама с Сухрабом...
-- И вот тут ты выпрыгнул, побежал спасать Сухраба,-- задумчиво сказал
отец,-- да, иллюзия полная. Похоже на настоящее путешествие в прошлое, куда
детей пускать рискованно, что, кстати, подтверждает и случай с тобой. Ты бы
там такого натворил!.. Но сейчас речь о другом. Я объясню, где ты побывал.
Сначала попал в книгу Леонида Соловьева "Повесть о Ходже Насреддине".
Наверное, ты узнал его?
Алишер кивнул.
-- Потом оказался в "Тысяче и одной ночи". Кое-какие сказки оттуда ты
уже читал и должен был догадаться, кого видишь перед собой. Следующей
книгой, также хорошо знакомой тебе, была "Шахнаме" Абулькасима Фирдоуси.
Должно быть, тебя удивило, что они говорят стихами. Верно? Но так написано
великим поэтом. Ты, сынок, побывал только в трех книгах, а в памяти
кибермозга их много тысяч, самых сказочных и фантастических.
И путешествие по ним не менее интересно, чем настоящее путешествие в
прошлое. Ты еще успеешь все это посмотреть. Потерпи. Библохронокар -- это
своеобразный телевизор, а все события -- это лишь изображения на внутренней
обшивке аппарата. Ты поверил в реальность изображения и отважно ринулся на
помощь богатырям Рустаму и Сухрабу.-- Отец улыбнулся.-- Открыл люк,
выпрыгнул и налетел на меня. Чуть с ног не сбил.
Алишер покраснел и потупился.
Отец протянул руку, взъерошил волосы на голове сына и ободрил его:
-- Но, знаешь, надо признаться: я даже немного рад, что ты ослушался. И
знаешь, почему? Мальчик поднял голову.
-- Я понял, что не зря в твоем имени есть слово "шер" -- лев. Ты
доказал, что смел, решителен и, что самое важное, имеешь доброе сердце и
всегда готов прийти на помощь людям. Будь всегда таким, мой мальчик --
Али-Лев!
Александр Фин. Автофон
Фантастический рассказ.
Из журнала "Юный Техник".
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
-- Маша-а-а! Машка-а-а!
-- Это Катька Свиридова,-- подсказал Маше отчетливый шепот, но она уже
сама узнала голос Свиридовой и остановилась.
Свиридова улыбалась, отдуваясь после пробежки. Она была бледной и так
похудела, что торчали коленки над белыми гольфами. Наверное, не поправилась
до конца, и Машу это внезапно рассердило: могла бы полежать еще недельку, но
нет, ей обязательно нужно на репетицию. Тоже мне, Джульетта!
-- Как наши ребята? -- спросила Катя.
-- Как Вадим Киселев? -- шепотом перевел автофон ее потаенную мысль.
-- Нормально,-- ответила Маша после паузы. С тех пор как она получила
автофон, приходилось каждую секунду быть настороже: ведь она слышала и слова
и мысли, а отвечать нужно было только на слова.
Они дошли до перекрестка и остановились.
-- Светофор, наверное, испортился. Слишком долго горит красный,--
шепотом доложил автофон Катину мысль.
"Торопится,-- подумала Маша,-- соскучилась... А нос острый и глазки
маленькие. Что только Вадим в ней нашел? Читает много? Так и я читаю".
Светофор был исправен. Красный свет сменился желтым, затем загорелся
зеленый. Они перешли улицу.
-- Сегодня все придут? -- спросила Катя.
И без автофона Маша понимала, что интересует ее опять же только Вадим.
Раздражение стало еще сильнее. От автофона она знала, что сама Вадима
нисколечко не интересует, и это было особенно обидно и, как ей казалось,
несправедливо.
Она понимала, что бессильна что-либо изменить, но смириться с этим не
могла. Зная, что краснеет, когда говорит неправду, она подошла ближе к
витрине булочной, наклонилась и, будто поправляя ремешок босоножки, сказала,
стараясь, чтобы голос прозвучал безразлично:
-- А разве тебе не звонила Кузя? Сегодня репетиции не будет. Маша вдруг
почувствовала, что автофон выскользнул из нагрудного кармашка кофточки, но
подхватить его уже не успела. Он негромко звякнул об асфальт. Это было
ужасно. Маша встала на колени, поддела непослушную пластинку ногтями,
потерла о юбку и торопливо осмотрела с обеих сторон. С виду автофон казался
целым. Она с облегчением вздохнула и поднялась. Катя все еще стояла рядом.
Глаза ее блестели.
-- Значит, идти нет смысла? -- спросила она негромко.-- Это даже
хорошо. У меня тысяча дел!
Это было вранье и еще раз вранье, Маша могла в этом поклясться, но
автофон почему-то молчал.
Автофон директор держал в руках впервые, хотя прежде видел фотографии в
отчетах. Розовая керамическая медалька. Легкая, почти невесомая... И такая
страшная!
Будь его, директора, воля, изобретатель мог бы долго еще объяснять, что
автофон -- это просто усилитель. Что человек все чувствует сам, а память его
хранит всю информацию буквально с первых часов появления на свет -- все, что
когда-либо видел, слышал, читал. Все до слова, до буквы, звука! Автофон лишь
усиливает неясные ощущения и бессвязные воспоминания, превращает их в точную
информацию. Словом, помогает человеку полностью овладеть тем, что ему и так
принадлежит.
Может, это и верно. Но лишь отчасти, думал директор, слушая доводы
Короткова. Хорошо, конечно, иметь при себе что-то вроде карманной
энциклопедии, готовой при любом затруднении дать точный, взвешенный совет. И
если бы возможности автофона только этим ограничивались, директор пожал бы
изобретателю Короткову руку и дал бы на эту тему любые деньги, даже оторвал
бы их от своих собственных исследований. Но возможности изобретения были
гораздо шире. Автофон усиливал и чужие мысли. Да, именно так!
Директор не хотел, чтобы кто-то копался в его мыслях, и не хотел знать
чужие. И дело даже не в том, что ему было, что скрывать. Нельзя отнять у
человека право выбора между тем, что говорить и что умалчивать. Нельзя
полностью обнажать его мысли. Ведь определенная и необходимая закрытость --
часть того, что делает человека человеком. И даже будь все люди абсолютно
чисты, директор был бы против того, чтобы автофон появился на свет.
Но исход споров с изобретателем Коротковым уже решил заказ Космоцентра
и заверение его представителей, что использоваться автофоны будут в космосе
и только в космосе, причем за этим будет установлен специальный контроль,
исключающий любые злоупотребления.
Этот разговор состоялся вскоре после того, как при посадке на
космодроме в Теплом разбился Волощенко. Автопилот корабля вышел из строя, и
космонавт изо всех сил спешил вручную сдвинуть рычаг управления, забыв, что
его по-прежнему держит автомат. И некому было напомнить, что нужно
переключить управление с автоматики на ручной режим, а когда он об этом
вспомнил, времени уже не оставалось... Директор хорошо знал Волощенко.
Перед тем как уйти в отряд космонавтов, тот работал у него в
лаборатории.
-- И куда его? -- спросил он, подбросив автофон на ладони.-- В карман
или на шею?
-- Если шея не очень длинная -- можно в нагрудный карман,-- пошутил
Коротков.
Он произнес это скороговоркой, и директор подумал, что они беседуют с
изобретателем уже минут пятнадцать. Поколебавшись он поднес автофон к уху и
услышал размеренный шепот:
-- Как бы сказать повежливей?.. Вот незадача, там люди в коридоре ждут,
а я тут треплюсь... Да он же все слышит!..
-- Действительно, работает,-- сказал директор.-- Не смущайтесь, я не
обижусь. Дела есть дела. Все ведь уже решено. Один вопрос. Я вас вызвал,
чтобы узнать: испытания начались?
Коротков кивнул.
-- Сегодня второй день.
Директор не знал, кто первый придумал испытать восемнадцать готовых
автофонов на детях. Об этом заговорили сразу все.
Дети физически активнее взрослых! У них очень подвижная психика!
Гейзеры эмоций, и никаких стрессов! Двойная система кровоснабжения сердца!
Месяц испытаний заменит год проверки даже космосе! Дети -- испытатели "в
квадрате"!..
Директор сдался лишь после того, как ученый совет проголосовал за. Но
месяц все же не дал. Неделю -- и ни часа больше. И вот уже второй день
восемнадцать девчонок и мальчишек -- дети сотрудников института --
испытывали автофоны.
И второй день автофоны испытывали их.
Белый, с черными пятиугольниками мяч бежал чуть впереди. Митька мог
гнать его так хоть на край света, и никуда бы он не делся.
-- Справа,-- коротко шепнул автофон. Митька машинально провел рукой по
груди и почувствовал медальку под мокрой футболкой. Терять автофон было
нельзя. Бегать с ним, прыгать, ходить на голове -- можно, даже нужно. Но
терять -- ни в коем случае.
Справа, как и подсказал автофон, бежал Ипполит. Здоровый лось! С ним
сталкиваться ни к чему. Митька подождал, когда Ипполит окажется ближе, и
послал мяч вперед.
-- Быстрее к воротам,-- посоветовал шепот.
За шесть дней Митька убедился, что автофон не ошибается. Поначалу было
даже странно: вроде фитюлька и фитюлька, но с ним не промахнешься -- почище
рентгена просвечивает, сразу видно -- кругом недруги.
Впрочем, он и раньше это подозревал. И думал, что причину знает: так уж
устроены люди, казалось ему, что не любят, когда кто-то "высовывается". Вот
отнеси он стерео- и видеоаппаратуру на свалку, раздави каблуком часы с
телевизором, который привез из командировки в подарок отец, надень вместо
удобных кроссовок кеды, тогда сразу полюбят. Тогда будешь "свой парень".
Такая точка зрения казалась ему бесспорной, и даже в мыслях к этой теме
он не возвращался, иначе автофон дал бы ему знать, что не любят его потому,
что он сам никого не любит.
Митька оказался впереди в самое время. Достаточно было подставить ногу,
и мяч свернул в ворота. Вратарь подобрал с земли палку и начал выкатывать
мячик из коричневой жидкой грязи.
Кому-то придется отмывать, подумал Митька про мяч. И автофон подсказал:
-- Хомутову.
Митька удовлетворенно кивнул. Хомутову не вредно. Таких людей не жалко.
Предатель! Да предатели вообще не люди. Когда в классе обсуждали, кто поедет
в Крым, в молодежный трудовой лагерь, и весь класс, вся эта шушера
насыпалась на Митьку: он, мол, плохой товарищ, ненадежный человек и так
далее. Хомутов, Хомут, с которым он дружил с первого класса, встал и сказал,
что Митька заносчив и на него нельзя положиться. Из класса не взяли двоих --
его и двоечника Ипполита.
...Снова началась игра.
-- Вперед,-- скомандовал автофон, и Митька рванулся вперед, перехватил
мяч и ударил. Он сделал это несознательно. Просто злость искала выход и
нашла. Нога повернулась и послала мяч на автостраду. Кто-то громко ахнул,
когда самосвал накрыл мяч. За ревом мотора хлопка слышно не было, самосвал
прошел, а на бетоне остался белый блин с черными -пятнами.
-- Врезать или не врезать? -- шепнул автофон. Митька понял, что сейчас
он транслирует чьи-то мысли, затравленно покрутил головой по сторонам и по
лицу стоящего рядом Ипполита понял, что думает он. Ипполит крепко взял
Митьку за футболку, притянул к себе, потряс и, шумно выдохнув воздух,
спросил:
-- Нарочно?
На миг Митьке стало стыдно, но тут же Ипполит добавил:
-- Вали отсюда, быстро! И злость вернулась.
-- Да плевать я на вас хотел! -- крикнул Митька, вырвался и пошел с
поля. Он сделал несколько шагов, когда автофон скользнул с оборвавшейся
цепочки по животу и звонко ударился о камень.
Больше он не работал.
Края у ящика были неровными, больно резали руки. Сейчас бы кого в
помощь, но неудобно просить. Сам ведь сказал, что нетяжело .
Интересно, сколько он весит, мысленно спросил Слава. Автофон ответил:
-- Шестьдесят два килограмма.
Слава спускался по лестнице спиной вперед и видел, что ящик густо
покрыт пылью. Видно, на чердаке он провалялся очень долго. На панели торчали
рыжие от времени головки болтов.
Они развернулись на лестничной площадке и продолжили спуск. По
ступенькам колотился упругий конец кабеля. Точно такой же ящик Слава
Коротков где-то видел. Где?
-- Секция постоянной памяти ЭВМ серии СБ,-- подсказал всеведущий
автофон.
Слава остановился, подставил под ящик колено, перехватил поудобнее руки
и перевел дух. Точно! Это--блок памяти машины, такую он видел у матери в
институте. Внутри полным-полно электроники, которой нет цены: логические
микросхемы, за которые можно выменять все, что угодно, сверхбыстрые
транзисторы...
-- Конденсаторы, диоды, ферритовые кольца,-- зашептал автофон.
Слава спиной толкнул дверь, ящик выволокли на улицу и взвалили на
тележку, прихваченную из школы.
-- Ну, все. Первое место наше! --сказал кто-то, хлопнув Славу по
плечу.-- Девятый "В" не дотянет.
Кто это говорил -- Слава не обратил внимание. Не до того было. Он
пытался сообразить, что делать. Отдавать в металлолом -- глупо. Такие
сокровища! Конечно, там разберутся и все, что можно пустить в дело,
используют. Но что ему за радость, если кто-то где-то выдернет из ящика
детали. К нему-то они не вернутся!
Выдрать самому? Вечерком, скажем, когда на школьном дворе никого не
будет?.. Нельзя. Лучше выволочь за территорию. Да, так и надо сделать.
Только за вечер не успеть, тем более в темноте. На пустыре ведь нет фонарей.
А затягивать это дело нельзя. Завтра утром металлолом увезут... Без ящика,
без шестидесяти двух килограммов.
Славе Короткову стало стыдно. Нельзя, сказал он себе, нельзя.
С тех пор как в кармане лежал автофон, Слава не смотрел на часы. Прибор
указывал время с точностью до секунд. Слава мысленно спросил его, который
час, но ответа не услышал...
Потом, уже вытащив детали, он написал в отчете, что автофон ни с того
ни с сего перестал работать и указал точное время, когда это случилось.
-- Три из восемнадцати. Неплохо,-- сказал директор и посмотрел на
изобретателя через стол.-- Тем более что два отказа не в счет. Приборы
тонкие, хрупкие...
Коротков перестал крутить в руках автофон, секунду смотрел на него,
потом размахнулся и с силой, как костяшку домино, ударил о стол. Затем
толкнул автофон директору.
Директор поднес автофон к виску и услышал знакомый шепот:
-- Автофоны были испытаны на устойчивость к вибрациям. Выдерживают
удары с ускорением до четырехсот "же".
Получилось... Директор разжал кулак и посмотрел на керамическую
медальку. Получилась ерунда. Пусть сверхсложные волны, пусть тончайшие поля,
но не могут же они, даже сверхтончайшие и сверхсложные, судить о том, что
хорошо, что плохо, что почетно, а что стыдно!..
Стыдно... Директор повторил про себя это слово и вдруг понял, что
автофоны ничего и не решали. Они могли просто усиливать стыд хозяев, как
чувствовали и усиливали многое другое, и это чувство, возведенное невесть в
какую степень, могло их же и разрушать. И в самом деле, мог возникать
какой-то паразитный резонанс именно на этой волне. Ведь резонанс мосты и то
рушит.
Складно, очень складно, если удары ни при чем. Но ведь бывает и так:
дед бил, бил, баба била, била, а мышка пробежала...
Директор побарабанил пальцами по столу и спросил:
-- А что с третьим? Разобрались, почему отказал?
-- То же, что с первыми двумя,-- ответил Коротков.
-- Но...-- директор замялся.-- Я читал отчеты... Двое ребят, согласен,
проявили себя не лучшим образом, но ваш Слава...
-- Мой Слава солгал в отчете,-- сказал Коротков.-- Он мне признался,
что вечером того же дня он выволок ящик на пустырь возле школы, чтобы взять
детали.
Вот так, подумал директор. Трое из восемнадцати испытаний не выдержали.
Шестнадцать процентов. Много это или мало? А испытания были несложные, жизнь
подбрасывает и не такие.
-- Будете дорабатывать? -- спросил он вслух и тут же решил, что
дорабатывать автофоны он не даст, пусть соберутся хоть десять ученых
советов, но Коротков ответил:
-- Автофоны? Их-то как раз дорабатывать ни к чему.
Анатолий Константинов. Оранжевый шар.
Фантастический рассказ.
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
Мерно вздыхая, море неторопливо накатывало зеленые волны на узкую
каменистую полоску суши у подножия скал. Камни раскалились и жгли ступни.
Волны, то и дело заливающие камни и разбивающиеся о них, прохлады не
приносили: они сами были нагреты до температуры кипятка. Морской воздух
прокалился до невозможности, обжигал легкие. К тому же воздуха почему-то
было мало, и временами перед глазами начинали плыть красные круги.
А место было знакомым: Маккиш запомнил его с позапрошлого года. Чуть
впереди должен лежать треугольный плоский камень, на камне есть неглубокая
выемка, в которой, после того, как схлынет волна, всегда остается вода. А
еще дальше, шагах в пятидесяти вдоль берега, скалы должны расступиться,
образовав маленькую расщелину с плоским песчаным дном. Тогда, в позапрошлом
году, в расщелине стояла палатка, в которой он и Маринка провели две недели.
На рассвете, когда Маринка еще спала, он, шлепая ластами, входил в
прохладную воду, левой рукой, той, в которой не было гарпунного ружья,
опускал маску на лицо и отправлялся добывать завтрак. Вода была
восхитительно свежей. Так что же случилось с морем?
Маккиш тряхнул головой, и море исчезло. Вокруг до самого горизонта
опять простиралась оранжевая песчаная пустыня. Солнце стояло в зените.
Солнце равнодушно смотрело на маленькую фигурку сидящего на песке человека в
скафандре и ниточку оставленных им следов. Ветра здесь почти не было. Дождей
не бывало совсем. Следы могли остаться на десятилетия или даже века.
Маккиш с трудом встал на ноги. Море, которое он только что видел и
чувствовал с такой отчетливостью -- правда, оказалось оно не прохладным, а
раскаленным,-- было непостижимо далеко отсюда. Значит, он видел мираж.
Путники в пустыне часто видят миражи. Только миражи отстоят от них далеко,
возникают где-нибудь у горизонта, а вот он словно бы сам попал в мираж.
Несколько минут он стоял не двигаясь. Терморегулятор скафандра пока
работал надежно, палящей наружной жары Маккиш не ощущал. Воздуха тоже пока
хватало, дышать полной грудью можно было -- он посмотрел на часы на запястье
скафандра -- еще часов восемь-девять. Потом еще часа два-три он будет
чувствовать, как все меньше и меньше становится воздуха, и каждый вдох будет
даваться все тяжелее. Терморегулятор к тому времени перестанет работать --
разрядятся батареи, и скафандр начнет накаляться... Но пока, пока можно
дышать полной грудью.
А мираж от усталости. И что интересно, любопытный мираж, прямо
связанный с тем, что ждет его в не столь уж отдаленном будущем; круги перед
глазами от недостатка воздуха и опаляющая жара. Вот только моря не будет в
этом недалеком будущем...
Он шел, не останавливаясь, двенадцать часов. А прошел едва третью часть
пути. Дойти он все равно не успеет.
Маккиш сверился с компасом и двинулся дальше. По песку идти было
трудно. Почему это в космосе так много планет, на которых нет ничего, кроме
песка?
Он шел, и за ним тянулась цепочка следов, начинающаяся далеко за
горизонтом, у неподвижного корпуса "Стрелы", воткнувшегося в оранжевый
песок.
В космосе все может случиться, это каждый знает. Каждый вместе с тем в
глубине души убежден, что любая неприятная вещь может случиться с кем
угодно, но только не с ним.
Как неприятности случаются с другими, Маккишу уже случалось видеть.
Видел он и катастрофы, кончающиеся трагедиями. Однако каждый знает и то, что
экстремальные случаи -- редкость, большая редкость. В космосе, освоенном
людьми, идет будничная работа: ведутся исследования на орбитальных станциях
в разных системах, в форпостах, развернутых на множестве планет, дежурят
разведчики-исследователи, пилоты ведут по разным маршрутам звездолеты,
транспортные корабли, маленькие космокатера. И у каждого человека в космосе
своя роль, каждый выполняет свою работу, и работа эта вполне обыденна, и
космос, когда к нему привыкнешь, тоже уже кажется обыденным.
Вот так же, обыденно, без приключений, которые бывают столь редко,
"Стрела" долетела до системы ТШ-65, и Маккиш, как полагалось, связался с
космодиспетчером системы, работавшим на одной из планет. А узнав голос
диспетчера, обрадовался.
-- Приветствую "Стрелу",-- как полагалось по форме, с заметным
кавказским выговором сказал диспетчер.
-- Экипаж "Стрелы" из одного человека горячо приветствует диспетчера
Мерогяна! -- весело сказал Маккиш.-- Армен, ты что, не узнал? И почему ты
здесь, за какие такие грехи?
По понятным причинам диспетчер удивился:
-- Володя? Почему на "Стреле"? Почему один?
-- Я из отпуска возвращаюсь, с Гималаев,-- весело сказал Маккиш. Армен
Мерогян был его товарищем еще по космическим курсам. Он объяснил:,
-- До ЛЗ-А6 летел с Земли на транспортном. Думал, дальше придется долго
ждать оказии, но начальником космодрома там Паша Гетманов. Словом, "Стрела"
была свободна, а назад ее пригонит Майоров, ему тоже в отпуск пора,
собирается...
Маккиш не договорил, потому что именно в этот момент и пришла
случайность. Космокатер резко дернулся, Маккиш услышал грохот. В хвосте,
отметил он машинально. Тут же что-то ударило "Стрелу" еще раз, гораздо
сильнее, и на мгновение Маккиш даже потерял сознание. Придя в себя, он
отметил, что приборы регистрируют утечку воздуха, и облачился в защитный
скафандр.
Приборы показывали, что скорость космокатера резко падала. Правда,
Маккиш тронул ручки управления, способность маневрировать он не потерял.
Можно, запросив помощь, дотянуть до ближайшей планеты системы, лечь на
орбиту и дожидаться спасательного корабля. Он взялся за верньеры рации и тут
же понял, что делает это напрасно: удар произошел в тот момент, когда он
держал связь, и, если она прервалась, значит, вряд ли восстановится. Удар и
резонанс от него повредил рацию. Основы Маккишу, понятно, пришлось изучать,
но специалистом он не был, на ремонт могло уйти бог знает сколько времени.
Решение он принял мгновенно. То, что произошло какое-то несчастье,
понял, конечно, и Мерогян. Но искать "Стрелу" без ее позывных неизмеримо
труднее, чем иголку в стоге сена. А запас питания, воды, кислородной смеси в
космокатере не рассчитан на годы. Значит, если это возможно, надо
моментально садиться на ближайшую планету системы ТШ-65. Ближайшей был
Оранжевый Шар. Необитаемой, потому что планета представляла собой пустыню из
оранжевого песка. Но на любой планете, где побывали люди, остаются на всякий
непредвиденный случай пункты, где есть запасы питания, воды, кислорода, а
главное, есть радио.
Курс был рассчитан мгновенно, и Маккиш взялся за ручки управления. На
автоматику -- она ведь рассчитана на исправную машину -- надеяться было
нельзя, космокатер два часа предстояло вести вручную, постоянно следя за
приборами, чтобы не сбиться с курса.
Два часа спустя "Стрела" неуклюже ткнулась в песок, взметнув тяжелое
оранжевое облако: как выяснилось уже при спуске, тормозные двигатели были
повреждены и плохо смягчили удар. По той же причине опуститься пришлось
много дальше от пункта-оазиса, чем Маккиш рассчитывал. Это совсем никуда не
годилось.
Он осмотрел грузовой отсек в хвосте космокатера. Там все было
разворочено, словно кто-то неизвестный взял гигантских размеров дубину и изо
всех сил треснул по корме. "Столкновение с каким-то космическим булыжником?"
-- машинально подумал Маккиш. Защита же по какой-то глупости отказала.
Камень разворотил обшивку и угодил в главный двигатель. А осколки камня и
металла пробили резервуары с кислородной смесью для дыхания внутри корабля и
уничтожили баллоны для скафандров. Впрочем, точно все покажет экспертиза,
подумал Маккиш, экспертиза, которая будет лет через пять или через сто, что
ему самому будет уже совершенно безразлично.
Атмосфера здесь не пригодна для дыхания. В ней есть кислород, его даже
много, есть азот, но есть очень ядовитые примеси, и снять шлем
скафандра--значит тут же погибнуть. Пункт-оазис
далеко, а запас кислородной смеси в баллонах скафандра не рассчитан на
столь длительное путешествие. Радиоаппаратура, которой оснащают космокатера,
тоже, оказывается, не была приспособлена для случаев столкновений с
космическими булыжниками. Это Маккиш понял сразу, едва вернулся в кабину
управления и отвинтил радиопанель. И сделать он ничего не мог, это он тоже
понял.
Маккиш пошел в шлюз, открыл двери и спрыгнул на оранжевый песок. Ноги
глубоко ушли в него.
Оранжевый Шар был совершенно неинтересной планетой. Самой
примечательной его особенностью можно было бы, пожалуй, назвать лишь
необыкновенную скорость вращения: сутки здесь занимали всего пять часов. Что
еще? Маккиш припомнил: Оранжевый Шар -- это не настоящее название, есть
другое, официальное, оно-то и занесено во все космические справочники. Но
кто-то однажды дал это название, более меткое, и оно прижилось. Оранжевый
Шар, как и другие планеты системы, двадцать лет назад исследовала экспедиция
Левина. На двух из семи планет системы велись разработки недр, другие были
пусты. Но на каждой остались пункты-оазисы со всевозможными запасами. На
Оранжевом Шаре их было четыре, и ближайший был расположен примерно в ста
пятидесяти километрах от места посадки "Стрелы".
Маккиш обошел вокруг увязшего в оранжевом песке, искалеченного
космокатера. Он попрощался со "Стрелой", как прощаются с верным товарищем, с
которым прожито много и который погиб на твоих глазах.
По компасу Маккиш определил направление. Идти было бессмысленно, но
что-то надо было делать, и он шел, стараясь думать о чем-нибудь постороннем,
никак не связанном с запасом кислородной смеси и заброшенным среди песчаного
безмолвия пунктом-оазисом.
На "Аяксе" сейчас обычные рабочие будни. Звезда, вокруг которой
обращается станция, и вся планетная система оказались интересными, работа
идет уже почти год, и Маринка сейчас, наверное... Нет, об этом лучше не
думать.
Отпуск в Гималаях... Совсем недавно это было: рассвет высоко в горах,
что приходит на вершины намного раньше, чем к подножию гор: утренний,
свежий, ни с чем не сравнимый воздух... Нет, о Гималаях тоже надо забыть.
Переставляя ноги, Маккиш стал читать про себя стихи. Он знал их
множество, и современных поэтов, и старых. Стихи помогали идти.
Через два часа Маккиша настигла короткая ночь. Но и в кромешной тьме
можно было идти, не снижая скорости и только поглядывая время от времени на
светящийся циферблат компаса. Планета была пустой, не обо что было
споткнуться. Но короткая ночь быстро ушла вперед, солнце за спиной -- звезда
ТШ-65 -- стремительно ползло вверх.
Потом прошел еще один день, и снова была ночь. Голода и усталости
Маккиш пока не чувствовал. Он шел как автомат, как машина, созданная лишь
для того, чтобы мерно переставлять ноги.
Через два часа после того, как он видел горячее море, через
четырнадцать часов после того, как ушел от разбитой "Стрелы", Маккиш упал в
песок и понял, что дальше он не пойдет.
Он лежал лицом вниз и опять, как тогда, после посадки, прислушивался к
себе.
Силы ушли не от жажды: в скафандре был аварийный запас воды, достаточно
только найти губами трубочку. И не от голода: запас жидкой пищи тоже был,
правда, теперь он кончился. И даже не от усталости, потому что в конце
концов тренированный, сильный человек может идти, не останавливаясь,
четырнадцать часов подряд. Скорее силы ушли от однообразия того, что
происходило. И от бессмысленности происходящего.
Он ведь не дойдет, дойти невозможно.
Но едва только в мозгу вспыхнуло это слово НЕВОЗМОЖНО, Маккиш стал
подниматься. Это оказалось очень нелегко. О песок нельзя было опереться,
ладони проваливались в него. Тогда Маккиш перевернулся на спину, несколько
секунд лежал неподвижно, потом огромным усилием поднял голову, тело и сел. В
ушах звенело, и перед глазами плыли красные круги. От потери сил, потому что
воздуха должно было хватить еще часов на шесть-семь.
Медленно, боясь сделать малейшее неверное движение, чтобы не упасть, он
встал.
Стоять было трудно. Что-то неодолимо снова тянуло вниз. Когда по моему
следу пройдет кто-то другой, подумал Маккиш, он поймет, что здесь я упал,
лежал, потом с трудом встал, постоял немного и пошел дальше.
Он сделал первый шаг и снова чуть не упал. Потом сделал второй шаг. Он
безмерно устал именно физически, надо себе в этом признаться. Но лежать он
не будет, потому что это -- конец. Идти -- тоже конец, но совсем другой.
Маккиш пошел.
Оказывается, человек может найти в себе силы и тогда, когда не может
даже пошевелиться; оказывается, даже после самого последнего шага можно
сделать еще один, потом еще... У человеческих сил есть в конце концов
предел. Только и за этим пределом остается еще что-то...
Человек с огромным усилием делал каждый новый шаг, иногда падал на
колени, иногда подолгу лежал не двигаясь, иногда полз, но снова вставал,
смотрел на компас и делал новый шаг. В воспаленном, измученном его мозгу
теперь проносились лихорадочные, странные видения. Временами перед ним
возникали снежные вершины Гималаев. Однажды он долго лежал на берегу моря и
никак не мог дотянуться рукой до воды. Потом человек увидел перед собой
какой-то большой камень странной сферической формы и пошел к нему, зная, что
камень сейчас тоже исчезнет, как исчезали прежде другие видения, и снова
останется только один этот однообразный, сводящий с ума оранжевый цвет; и,
наткнувшись на камень, человек упал.
Maккиш пришел в себя от боли. Ныло колено. Теперь идти будет труднее,
это было первое, о чем он подумал. По барабанным перепонкам словно бил
гигантский молот. Он лежал у подножия темного камня, вернее, большой скалы.
Снова, в который уже раз, сделав над собой усилие, Маккиш встал.
Несколько минут он смотрел на камень, тупо пытаясь понять, какие при
этом испытывает чувства. Удивление, понял он наконец. Потому что скала имела
идеальную сферическую форму, как будто ее специально кто-то обрабатывал.
Как она могла попасть на Оранжевый Шар?
Вдобавок на той поверхности камня, что была обращена к нему, Маккиш
увидел глубоко врезанные письмена -- они словно горели, ярко выделяясь даже
в прямых лучах чужого солнца,--и не сразу понял, что они не похожи ни на
один из земных алфавитов.
С усилием он попытался сосредоточиться. Посмотрел на компас, на часы.
От направления на пункт-оазис он порядочно отклонился. Запаса кислородной
смеси оставалось только на три часа. В ушах продолжал стучать молот.
Маккиш внимательно присмотрелся к письменам. Потом он обошел вокруг
скалы и вернулся на прежнее место. Он оглянулся:
справа была еще одна такая же скала, слева другая. Тогда он зачем-то
тронул письмена рукой.
И отступил от неожиданности, потому что часть камня с письменами ушла
внутрь, открыв проход. Дверь была прямоугольной формы, такой же, как двери
на Земле!
И сразу же ушла куда-то усталость, и голова снова стала ясной, как
будто не было за плечами почти двадцати часов изнурительного пути, который
кому-то другому мог показаться бессмысленным. Все! Вот теперь смысла идти
дальше действительно не было. Был смысл остаться.
Он скоро погибнет, это ясно.
Но его след приведет сюда других людей, потому что "Стрелу" будут
искать и рано или поздно найдут. А он станет первым человеком, кто
приподнимет тайну чужой жизни, проникнет в нее хоть немного...
Маккиш огляделся. "Скал", которые, очевидно, были зданиями, оказалось
немного--всего шесть или семь. Значит, название "город" вряд ли подходит,
назовем это так -- селение разумных существ.
Он усмехнулся. Он снова чувствовал себя бодрым, полным сил. Наверное,
это были самые скрытые возможности организма. Найдя губами внутри шлема
трубочку, Маккиш допил остатки воды и вошел внутрь "скалы".
Если здесь и жили когда-то разумные существа, то было это давно. Маккиш
стоял посредине сферического помещения, по периметру которого на небольшой,
сантиметров пятьдесят, высоте тянулось нечто напоминающее длинный и круглый,
разрывающийся только дверью диван.
В центре сферы был круглый стол, на нем лежали какие-то предметы,
похожие на яркие разноцветные кубики. Еще в этом камне-доме был высокий, под
потолок, серебристого цвета цилиндр с ребристой поверхностью.
У Маккиша было много вопросов. Но ему надо было спешить, ему надо было
успеть осмотреть и другие скалы.
Внутри соседней мерцающие огни осветили картину несколько иную. По
сферическим стенам шли стеллажи; на них стояли разнообразные предметы, в
которых угадывались непонятного пока назначения приборы.
Третья скала... За дверью Маккиш остановился, и ему показалось, что он
все понял. Теперь он был в самой настоящей химической лаборатории, среди
столов с сосудами для реактивов, химической посудой. Что все это?
Здания, найденные им, принадлежали не коренным обитателям Оранжевого
Шара, которых, конечно, никогда не было. Просто здесь, на планете, работала
когда-то исследовательская станция неизвестных разумных существ, похожая на
разведывательные форпосты землян. Станция, по каким-то причинам покинутая
когда-то. И если в первом было жилое помещение, а может быть, кают-компания,
во втором -- склад, то в третьем неизвестные братья по разуму вели когда-то
химические исследования. В других зданиях, очевидно, какие-то другие
лаборатории.
А почему химическая лаборатория чужих существ так поразительно похожа
на земные лаборатории?
Но в этом, если подумать, нет неожиданности. Все во Вселенной состоит
из одинаковых элементов, а значит, химики любой цивилизации должны
пользоваться и сходными приемами работы, и сходными реактивами, и сходными
установками.
Маккиш медленно двинулся среди столов. Какими были они,
существа-химики, которые когда-то работали здесь? Откуда прилетели? Почему
бросили работу так внезапно?
Наверное, если судить по размерам посуды и ее форме, они были на нас
похожи, решил Маккиш. Трудно представить, в самом деле, чтобы какой-нибудь
разумный осьминог...
Его взгляд упал на одну из установок. Холодильная лабораторная
установка, судя по всему. Понятно: она должна быть в любой химической
лаборатории. А еще в хорошей химической лаборатории должен быть...
Маккиш внимательно стал осматривать химическую лабораторию, и, когда
нашел то, что искал, у него забрезжила надежда. Сдаваться было рано, сдаться
никогда не поздно. Если компрессором сжать воздух, а потом его охладить,
воздух, как известно, станет жидким. Если начать испарять полученный жидкий
воздух, сначала начнет испаряться азот, потом кислород. Все это, понятно, в
самых общих чертах, на деле все сложнее. А как испаряются ядовитые примеси
атмосферы Оранжевого Шара? Ну это можно узнать опытным путем, ведь он же в
химической лаборатории. Запасы энергии, необходимой для питания установок,
видимо, еще не истощились: горят же ведь эти мерцающие огни на потолке. Надо
во всем разобраться... Только бы хватило времени!
Он взглянул на часы и впервые почувствовал, что дышать стало труднее.
Около часа Маккиш лихорадочно разбирался в схеме компрессора, искал
источник питания, ставил аналитические опыты и, наконец, готовил установку
для переработки ядовитого воздуха Оранжевого Шара в кислородную смесь,
которой можно дышать. Потом, когда установка заработала, он сел прямо на пол
и стал ждать, стараясь поменьше двигаться, чтобы как можно дольше растянуть
то немногое, что оставалось еще в баллонах скафандра. Секундная стрелка на
часах, похоже, едва двигалась. У него перед глазами уже плыли
багрово-фиолетовые круги, в ушах стоял непрерывный тяжелый звон, когда он
снял один из баллонов скафандра и зарядил его с помощью компрессора
приготовленной смесью кислорода и азота.
Это не земной воздух, но им можно какое-то время дышать. Он сменил
второй баллон. И вдохнул полной грудью, чувствуя, как воздух до отказа
наполняет легкие.
Он встал, и его шатнуло. Он сразу почувствовал невероятную усталость и
невероятный голод. Но теперь воздуха ему хватит, чтобы дойти до оазиса; и он
дойдет, хотя идти ему еще часов пятнадцать. Голод и жажду он победит на
пути, раз победил самое страшное.
Там, в оазисе, он вызовет по радио помощь и позволит себе немного
отдохнуть,-- ровно столько, сколько надо, чтобы восстановить силы. И тогда
снова, с запасом продуктов, воды и "настоящего" воздуха, вернется сюда. Не
торопясь обследует все, что оставили после себя неведомые братья.
Маккиш с наслаждением представил, как он будет здесь работать часов так
через сорок...
А пока в путь. Он сверил направление по компасу, бросил^ последний
взгляд на скалы и пошел к оазису.
Роман Кутовой. Волшебник.
Фантастическая юмореска..
Из журнала "Юный Техник".
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
Я летел над маленькой речушкой на высоте в полметра. В последнее время
я вообще предпочитаю передвигаться над речкой. Во-первых, здесь нет ветра,
мешающего спокойному полету; от него хорошо защищают деревья на берегах.
Во-вторых, я не люблю высоты, а над речкой можно не подниматься высоко и не
бояться при этом, что налетишь на какой-нибудь куст. И в-третьих, сюда почти
не ходят люди, и редко кто нарушает мое одиночество.
Скорость моего полета примерно равнялась легкому бегу, и поэтому,
повторяя крутой поворот реки, я не успел заметить лодку и больно ударился
ногами о ее нос.
В лодке сидели два мальчика лет по четырнадцати-пятнадцати. Тот, что
работал веслами, был худ и высок, его огромная рыжая шевелюра наверняка с
начала лета не видела расчески. Про себя я тут же назвал его Рыжиком. Второй
-- почти полная противоположность: меднокожий крепыш среднего роста. Одет он
был в изрядно выгоревшую тельняшку, и я окрестил его Морячком. Морячок сидел
на корме и правил рулем.
Рыжик греб довольно энергично, и от этого удар получился весомый.
-- Смотреть надо! -- закричал Рыжик Морячку.-- Сел за руль, так не
зевай!..--Он внезапно умолк, увидев, что Морячок, не обращая внимания на
крики друга, удивленно и настороженно смотрит мимо него. Рыжик обернулся и
тоже удивился. Еще бы: висит человек над водой и потирает ушибленные ноги.
-- Больно? -- спросил Морячок.
-- Терпимо,-- ответил я.
-- Да вы присаживайтесь,-- предложил мне Рыжик.
-- Спасибо.-- Я сел на скамейку, отодвинув в сторону различные
принадлежности для рыбной ловли.-- А вы зря сюда приплыли. Рыбки-то здесь
нету, не ловится.
-- Одна уже поймалась,-- ехидно сказал Морячок, оценивающе глядя на
меня.-- Ладно, давайте знакомиться. Я -- Женя. Его Славой зовут. А вас как?
-- Волшебник,-- представился я и как можно степеннее огладил руками
свой черный халат с большими белыми звездами. Мальчики заулыбались.
-- Вы нас за маленьких-то не считайте,-- сказал Слава-Рыжик.
-- Как будто мы ничего не читали,-- добавил Женя-Морячок.
-- Откройтесь,-- предложил Слава.-- Только нам. Честно, мы никому не
расскажем.
-- В чем? -- улыбнулся я.-- В чем мне открыться?
-- Ну-у...-- обиделся Женя.-- Встречаем тут брата, значит, по...
-- Позвольте,-- прервал я его,-- какого это, интересно, брата? Мы вроде
не родственники.
-- По разуму, конечно! -- громко закончил Слава.-- Давно на Земле?
Откуда прибыли?
-- На Земле я вот уже несколько тысяч лет живу,-- ответил я.-- Коренной
житель. Сказки-то вы читаете?
-- Не-а,-- мотнул головой Слава.
-- Мы больше фантастику,-- сказал Женя.-- Мы понимаем...-- Он глубоко
вздохнул.-- Земляне не созрели для контакта.
-- Ребята! -- возмутился я, поняв, что мне не верят.-- Волшебник я!
Земной!
-- Да-да-да,-- протянул Женя.
-- Ясно-ясно,-- добавил Слава.-- У вас хорошая конспирация.
-- Я сейчас докажу вам,-- твердо сказал я. Я превратился в большого
черного кота и для верности пару раз истошно мяукнул.
-- Ну как, впечатляет? -- спросил я, когда снова принял свой облик.
-- Перевоплощение,-- уныло сказал Женя.
-- В фантастике давно встречается,-- подтвердил Слава.
-- Хорошо. Смотрите!
Я встал и поднялся в воздух метров на тридцать. Сделав над речкой круг,
я вернулся на скамейку:
-- Вот. Волшебная сила.
-- Антигравитация,-- медленно произнес Женя.
-- Мы про это уже читали,--сказал Слава.
Я на мгновение задумался: чем удивить ребят?
-- Вон дерево сухое,-- показал я на берег,-- видите? Я мысленно
приказал дереву загореться. Огонь быстро охватил
ветви, а я успел заметить, что мальчики чуть-чуть заинтересовались.
Приказав огню погаснуть, я ждал оценки.
-- Пирокинез,-- сказал Женя.-- Так из какой вы системы?
-- Сириус? Альфа Центавра? Альдебаран? -- подхватил Слава. Я исчез и
тут же появился на другом повороте речки. Потом снова исчез и возник на
привычной уже скамейке.
-- Телепортация,-- объяснил Женя.
-- Мгновенное перемещение,-- перевел Слава.-- Старо и знакомо.
-- Погоду только не трогайте,-- предупредил меня Женя.-- А то напустите
дождя, сохни потом часа три.
Я лихорадочно соображал, как же убедить ребят. Уйти просто так мне не
давала честь: волшебник я или нет?! Оставался последний шанс.
-- Хоп!..-- И я протянул мальчишкам дюжину книжек из серии "Библиотека
советской фантастики".-- Дарю! Я увидел, как загорелись радостью их глаза.
-- Да, на это способен только волшебник,-- сказал Слава.
-- И только настоящий,-- добавил Женя.
Но я еще не разучился читать мысли. Из благодарности за книжки они
сделали вид, что поверили мне. Ну а я в ответ сделал вид, что поверил им.
Что ж, и это не худший вариант для прощания.
Я встал, помахал им рукой и полетел дальше.
Роберт Артур. Марки страны Эль Дорадо.
Фантастический рассказ.
OCR Schreibikus (schreibikus@land.ru)
В клубе проводилась "Неделя увлечений", и Малькольм демонстрировал свою
коллекцию марок.
-- Например, вот эти треугольники,-- рассказывал он.-- Их цена точно
никому не. известна, поскольку они никогда не продавались серией. Но это
наиболее редкий и интересный полный набор из всех известных филателистам.
Они...
-- У меня однажды была серия марок, даже более редкая и интересная,--
перебив его, меланхолично произнес Мерчисон Моркс.
Моркс, невысокий человек, обычно сидит у камина и молча смотрит на
угли, покуривая свою трубку.
-- Серия марок более редкая, чем мои треугольники? -- недоверчиво
спросил Малькольм.
-- Сейчас нет,-- покачал головой Моркс, мягко поправляя его,-- но была.
-- Ага! -- воскликнул Малькольм презрительно.-- Надо понимать, они
сгорели? Или украдены?
-- Нет,--вздохнул Моркс.--Я их использовал. Для почтовых отправлений.
До того, как понял, насколько они уникальны. И они" стоили мне моего лучшего
друга.
-- Жизни?
Моркс пожал плечами. На его лице появилось выражение давней печали,
словно в памяти он вновь переживал все еще хранящую в себе боль страницу
прошлого.
-- Я не знаю,-- ответил он.-- В самом деле не знаю. Может быть, нет. Я
искренне надеюсь, что Гарри Норрис -- так звали моего друга--сейчас в десять
раз счастливее, чем каждый из здесь присутствующих. Когда я думаю, что мог
бы быть с ним, если бы не моя нерешительность... Лучше я расскажу вам эту
историю целиком,-- добавил он увереннее.-- Тогда вы все поймете.
Сам я не филателист,--начал он, вежливо кивнув в сторону Малькольма.--
Но мой отец собирал марки. Он и оставил мне свою коллекцию. Коллекция была
не особенно значительная: он больше увлекался красотой марок, нежели их
редкостью или ценностью. Некоторые марки из коллекции, особенно марки
тропических стран, изображающие экзотических птиц и зверей, мне очень
нравились. А одну серию из пяти марок знатоки считали поддельной.
Эти пять марок действительно заметно отличались от всех, что я до того
видел, и даже не были помещены отцом в альбом. Они просто лежали в конверте.
Поддельные или нет, марки были красивые и интересные, все с разными
номиналами: десять центов, пятьдесят, один доллар, три доллара и пять. Все
негашеные, в отличном состоянии -- так, по-моему, говорят, Малькольм? -- и
самых веселых цветов: яркокрасная с ультрамарином, изумрудная с желтым,
оранжевая с лазурью, шоколадная с цветом слоновой кости и черная с золотом.
И все они были большие -- раза в четыре больше, чем теперешние
авиапочтовые марки. Сюжеты на них отличались живостью и достоверностью.
Особенно на трехдолларовой с туземной девушкой, несущей на голове корзину с
фруктами...
Однако я опережаю события. Короче, решив, что это действительно
подделки, я спрятал марки в стол и забыл о них.
Нашел я их снова совершенно случайно, когда копался в столе в поисках
конверта, чтобы отправить только что написанное моему лучшему другу Гарри
Моррису письмо. В то время Гарри жил в Бостоне.
Так случилось, что единственным конвертом, который я смог отыскать,
оказался тот, где хранились марки отца. Я высыпал их на стол, надписал
конверт и, запечатав письмо, наконец обратил внимание на эти странные марки.
Я уже сказал, что они были большие и прямоугольные, размером скорее
похожие на багажную наклейку, чем на обычную почтовую марку. И вообще
выглядели они необычно. Поверху на каждой марке шла броская надпись: "Эль
Дорадо". По обеим сторонам приблизительно в середине -- номинал, а внизу еще
одна строчка:
"Скоростная почта".
Что-то такое о мифической стране с таким названием я уже слышал. Может,
теперь так называется какое-нибудь из маленьких государств или княжеств? Но
до того момента я об этом особенно не задумывался.
Надо сказать, что сюжеты на марках были не совсем обычные. На
десятицентовой, например, изображался стоящий единорог с поднятой головой.
Его спиральный рог целился в небо, грива развевалась по ветру, и вся картина
дышала правдоподобием. Глядя на нее, легко было поверить, что художник писал
единорога с натуры. Хотя, разумеется, все знают, что таких единорогов нет.
На пятидесятицентовой марке, держа на весу трезубец, по пенящемуся
прибою мчался в упряжке из двух дельфинов Нептун. И все было так же
реалистично, как и на первой марке.
Долларовая миниатюра изображала человека, играющего на дудочке, рядом с
греческого стиля храмом.
А на трехдолларовой была девушка. Туземная девушка на фоне тропических
цветов, лет, я бы сказал, шестнадцати. На голове она, как это умеют делать
туземцы, держала большое плоское блюдо с горой всевозможных фруктов.
Я долго не мог оторвать от нее взгляда, прежде чем перейти к последней
марке серии -- с номиналом в пять долларов. Эта марка по сравнению с
остальными выглядела не столь впечатляюще -- на ней изображалась просто
карта с несколькими маленькими островами, разбросанными по водному простору,
обозначенному аккуратными буквами: "Море Эль Дорадо". Я решил, что эти
острова и есть страна Эль Дорадо, а маленькая точка на самом крупном,
отмеченная словом "Нирвана",-- столица государства.
Потом у меня возникла идея. Племянник Гарри собирал марки,
и я решил шутки ради наклеить на конверт одну из этих эльдорадских
подделок.
Я облизал десятицентовую эльдорадскую марку, прилепил ее на углу
конверта и пошел искать обычные марки, чтобы наклеить рядом.
Поиски увели меня в спальню, где я наконец обнаружил нужные марки в
бумажнике, оставленном в пиджаке. Уходя, я положил письмо на виду на своем
столе.
Но когда я вернулся в библиотеку, письма на месте не оказалось.
Надо ли говорить, как меня это удивило? Ему просто негде было
потеряться. Никто не мог его взять. Окно оставалось открытым, но оно
выходило на улицу на высоте двадцать первого этажа, и влезть туда тоже никто
не мог. Ветра, который мог бы сдунуть письмо на пол, также не было. Я
проверил. Я осмотрел все вокруг, удивляясь чем дальше тем больше.
Но тут, когда я уже почти сдался, зазвонил телефон. Звонил Гарри Норрис
из Бостона. Голос его, когда он произносил слова приветствия, звучал
несколько натянуто. И вскоре я узнал почему.
Тремя минутами раньше, когда он как раз собирался лечь спать, письмо,
которое я уже счел пропавшим, влетело к нему в окно, зависло на мгновение в
воздухе под его взглядом и упало на пол.
Около полудня Гарри Норрис приехал в Нью-Йорк. По телефону я пообещал
ему, объяснив предварительно про эльдорадскую марку, не трогать остальные,
только убрать их в надежное место.
Очевидно, в том, что произошло, повинна была марка. Каким-то образом
она перенесла письмо из моей библиотеки к ногам Морриса примерно за три
минуты. Подобное, конечно, поражает воображение.
Гарри протянул мне конверт, и я тут же увидел, что марка оказалась
погашенной. Рядом стоял четкий бледно-фиолетовый штемпель. На круглом, как у
нас, штемпеле значилось: "Эль Дорадо", и в центре круга, где обычно ставится
дата гашения, стояло просто "четверг".
-- Сегодня четверг,-- заметил Гарри.-- Ты наклеил марку после полуночи?
-- Сразу после,-- сказал я.-- Странно, что эти эльдорадцы не придают
значения часам и минутам, а?
-- Это только доказывает, что они живут в тропической стране,--
предположил Гарри.-- В тропиках время почти ничего не значит. Но я имел в
виду другое. Отметка "четверг" свидетельствует, что Эль Дорадо в Центральной
Америке, как ты и предполагал. Если ' бы эта страна находилась в Индии или
еще где-нибудь на востоке, в штемпеле была бы "среда", согласен? Из-за
разницы во времени.
-- Или пятница?--спросил я неуверенно, поскольку не особенно разбираюсь
в этих вещах.-- В любом случае мы можем легко узнать. Нужно только
посмотреть в атласе. Как я раньше не догадался?
-- Конечно,-- просиял Гарри.-- Где он у тебя? Оказалось, что атласа у
меня в доме нет, даже маленького. Пришлось нам позвонить в один из книжных
магазинов на окраине города и заказать на дом последнее издание самого
большого атласа, что у них есть. Ожидая доставки, мы снова осмотрели конверт
и принялись рассуждать о том, каким образом письмо могло быть доставлено.
-- Скоростная почта! -- воскликнул Гарри.-- Еще бы1 Да авиапочта ей в
подметки не годится. Слушай! Если за время, прошедшее от того, как ты его
хватился, до момента, когда оно упало у моих ног, письмо пропутешествовало
не просто отсюда до Бостона, а сначала побывало в Центральной Америке, было
погашено, отмечено и только потом попало в Бостон, тогда его средняя
скорость будет...
Мы сделали приблизительный расчет и получили что-то около двух тысяч
миль в минуту. Тут мы посмотрели друг на друга.
-- Бог мой! -- наконец проговорил. Гарри.-- Эль Дорадо, может быть, и
тропическая страна, но здесь они определенно нашли что-то новое. Интересно,
почему мы никогда раньше об этом не слышали?
-- Может, это держится в тайне? -- предположил я.-- Хотя едва ли такое
возможно: марки пробыли у меня уже несколько лет, а до этого они были у
отца.
-- Что-то здесь не так,-- мрачно констатировал Гарри.-- Где остальные
марки, про которые ты говорил? Думаю, пока мы ждем атлас, можно проделать с
ними кое-какие эксперименты.
Я принес неиспользованные марки и передал их ему. Надо упомянуть, что
Гарри, помимо всего прочего, был неплохим художником, и при виде чудесной
работы на марках он восхищенно присвистнул. Затем он внимательно обследовал
каждую миниатюру, но, как я и думал, трехдолларовая особенно привлекла его
внимание. Та самая, где была изображена туземная девушка, помните?
-- Господи,-- громко сказал Гарри.-- Какая красота! Гарри застыл в
задумчивом молчании.
-- Я думаю,-- наконец сказал он, поднимая глаза,-- нам следует
использовать одну из марок и отправить что-нибудь еще.
Почему это не пришло мне в голову раньше, я просто не представляю, но
когда Гарри высказал свое предложение, оно сразу показалось мне разумным.
Единственное, что оставалось решить, это что послать и кому.
Вопрос задержал нас всего на несколько минут. У нас не было никого, с
кем бы мы хотели в данный момент делиться тайной. А послать что-нибудь друг
другу оказалось невозможным, поскольку мы оба находились в одном месте.
-- Придумал! -- воскликнул Гарри.-- Мы пошлем что-нибудь - прямо в Эль
Дорадо!
Я согласился, но как случилось, что мы решили отправить не письмо, а
Томаса, моего сиамского кота, я, право, уже и не помню. Возможно, это
казалось нам славной шуткой.
Томас спал под диваном. Я отыскал картонную коробку подходящих
размеров, и мы наделали в ней дырочек для воздуха.
-- Теперь,-- произнес задумчиво Гарри,-- стоит вопрос, куда его
адресовать?
Он взял ручку и быстро написал на коробке: "Мистеру Генри Смиту, 711,
авеню Елисейских Полей, Нирвана, Эль Дорадо". Ниже он добавил: "Обращаться
осторожно!"
-- Но...-- начал было я. Гарри меня перебил:
-- Конечно, я не знаю никаких адресов там. Я его выдумал. Но ведь люди
в почтовом ведомстве этого не знают, правильно?
-- А что будет, если...-- опять начал я, и снова он ответил, даже не
успел выслушать вопроса:
-- Посылка попадет в отдел недоставленной корреспонденции, я полагаю,--
сказал он.-- И о коте наверняка позаботятся. Марки создали у меня
впечатление, что у них там не особенно тяжелая жизнь.
Вопросов у меня не осталось, поэтому Гарри взял марку номиналом в
пятьдесят центов, лизнул ее и плотно приклеил к коробке. Затем убрал руку и
сделал шаг назад в мою сторону.
Мы внимательно следили за посылкой.
Какое-то время прошло, и ничего не случилось. Но затем, когда на лице
Гарри Норриса уже стало появляться разочарование, коробка с Томасом медленно
поднялась в воздухе, повернулась, словно стрелка компаса, и, набирая
скорость, поплыла к открытому окну. У самого окна коробка двигалась уже со
скоростью беговой лошади. Когда она вылетела на улицу, мы бросились к окну и
увидели, как она, поднимаясь, движется на запад над линией домов. А затем
прямо на наших глазах очертания ее начали таять, и через мгновение коробка
пропала из вида.
Но посылка быстро вернулась.
Она повисела некоторое время возле окна, затем медленно двинулась в
комнату, совершила небольшой разворот и легко опустилась на стол, откуда
отбыла меньше двух минут назад. Мы с Гарри бросились к коробке и уставились
на нее выпученными от удивления глазами.
Потому что на посылке стоял штемпель и почтовая отметка, так же как и
на письме. А в углу большими фиолетовыми буквами кто-то написал: "Возврат
отправителю. По указанному адресу получатель не проживает".
-- Ну и дела,-- выговорил наконец Гарри. Не очень содержательно, но
больше в тот момент нам ничего не приходило в голову. Затем из коробки
донесся голос Томаса.
Я разрезал веревки и снял крышку. Томас выпрыгнул из коробки с
живостью, которую не демонстрировал уже долгие годы. Вывод был очевиден:
короткое путешествие в Эль Дорадо не только не повредило ему, а, напротив,
похоже, изменило его к лучшему.
Гарри Норрис удивленно вертел коробку в руках.
-- Что самое странное,-- заметил он,-- так это то, что там
действительно есть адрес: "711 по авеню Елисейских Полей". Клянусь, я его
выдумал.
-- Более того,-- напомнил я,-- посылка вернулась, хотя мы даже не
указали обратного адреса.
-- Действительно,--согласился Гарри.--Они знали, куда ее вернуть.
Он задумался на минуту и поставил коробку на стол.
-- Я начинаю думать,-- произнес он со странным выражением лица,-- что
это далеко не все. Тут скрыто нечто гораздо большее. И подозреваю, что
правда гораздо интереснее, чем мы предполагаем. А что касается Эль Дорадо, у
меня есть теория...
Но он так и не закончил про свою теорию, потому что в этот момент
трехдолларовая марка шоколадного со слоновой костью цвета снова привлекла
его внимание.
-- Боже мой! -- прошептал он, разговаривая скорее с самим собой, чем со
мной -- иногда это с ним случалось.-- Она прекрасна! Небесное существо!
Такую девушку я мечтал найти всю жизнь. Чтобы встретиться с ней, я отдал
бы... Отдал бы почти все на свете...
-- Боюсь, для этого придется отправиться в Эль Дорадо,-- предложил я в
шутку, и Гарри вздрогнул.
-- В самом деле! Я действительно готов пойти на это. Слушай! Марки
свидетельствуют, что Эль Дорадо удивительная страна. Что, если нам вместе
нанести туда визит? Нас обоих здесь ничто не держит, и...
-- Хорошо. Мы отправимся первым же кораблем. Но когда мы туда прибудем,
как мы найдем девушку?
-- С помощью логики,-- парировал Гарри.-- Исключительно с помощью
логики. Девушка позировала художнику, так? И главный почтмейстер Эль Дорадо
должен знать, кто художник, так? Мы отправимся прямо к нему. Он поможет нам
разыскать художника. Художник скажет нам имя и адрес девушки. Что может быть
проще? И знаешь что,-- тут его осенила новая мысль,-- я отправлюсь в Эль
Дорадо почтой!
Я был несколько ошарашен, пока до меня не дошло, насколько это
гениально и просто. Гарри тут же заметил, что Томас перенес путешествие и
вернулся без вреда для себя, а если кот выжил, то и человек сможет.
Единственное, что нам оставалось, это выбрать адрес. Было, бы довольно
глупо отправиться туда только для того, чтобы нас бесславно вернули обратно
из-за неправильно указанного адреса.
-- Это я тоже понимаю,-- сказал Гарри, когда я поделился с ним своими
сомнениями.-- Первым, кого я собираюсь там повидать, будет главный
почтмейстер. Уж он-то точно существует. Почту, адресованную ему, будет
доставить легче всего. Так почему бы не убить одним выстрелом двух зайцев и
не отправить себя прямо ему? Теперь к делу. У нас осталось три марки в сумме
на девять долларов. Этого должно хватить. Я чуть легче, а ты, я смотрю, за
последнее время набрал вес. Мне хватит четырех долларов -- один и три. Пять
остаются тебе. А адрес мы напишем на бирках и привяжем их к запястью. У тебя
есть багажные бирки?.. Ага, вот нашел пару в столе. Давай ручку и чернила.
Пожалуй, это подойдет...
Он надписал бирки и протянул их мне. На обеих был совершенно одинаковый
текст: "Главному почтмейстеру. Нирвана. Эль Дорадо. Обращаться осторожно!"
-- А теперь,-- сказал он,-- мы привяжем ее на руку... Но тут я струсил.
Не смог справиться с собой. Несмотря на восхитительные перспективы,
обрисованные моим другом, идея отправки самого себя почтой в полную
неизвестность подобно тому, как я отправил Томаса, насторожила меня. Я
сказал, что присоединюсь к нему позже. Первым же самолетом или пароходом. И
встречусь с ним в главном отеле города. Гарри был разочарован, но нетерпение
помешало ему уговорить меня.
-- Ну хорошо,-- сказал он.-- Если по каким-то причинам ты не сможешь
добраться пароходом или самолетом, ты воспользуешься последней маркой?
Я твердо пообещал. Он протянул правую руку, и я привязал к ней бирку.
Затем он взял долларовую марку, облизал ее и прилепил к бирке. Взял
трехдолларовую, и в этот момент зазвонил дверной звонок.
-- Через минуту,-- сказал Гарри,-- или меньше я окажусь в самой
прекрасной стране, которую только может вообразить себе человек.
-- Подожди секунду,-- крикнул я, бросившись открывать дверь. Не знаю,
услышал он меня или нет. Когда я отвернулся, он как раз подносил к губам
вторую марку, и больше я его не видел.
Когда я вернулся в комнату с пакетом в руках -- приходил посыльный из
книжного магазина с заказанным атласом,-- Гарри уже не было.
Томас сидел, приподняв голову, и смотрел в сторону окна. Занавески все
еще колыхались. Я подбежал к подоконнику, но Гарри исчез из вида.
Я решил, что он наклеил вторую марку, не заметив, как я вышел из
комнаты. Мне представлялось, как в этот самый момент он опускается на пол
перед ошарашенным главным почтмейстером.
Потом я подумал, что не мешает все-таки узнать, где находится это Эль
Дорадо. Сняв с присланного тома оберточную бумагу, я принялся листать
страницы атласа. Пролистав до конца, я долго сидел молча, поглядывая на
стол, где лежали бирка с .адресом и непогашенная марка. И наконец решился.
Я встал, принес саквояж Гарри. К счастью, было лето, и он захватил в
основном легкую одежду. К ней я добавил из своих вещей то, что, решил, может
ему понадобиться. Затем расстегнул ремни, прицепил к саквояжу бирку, добавив
над адресом имя: "Гарри Моррис", и наклеил на нее последнюю эльдорадовскую
марку.
Через мгновение саквояж поднялся в воздух, подплыл к окну и, набирая
скорость, скрылся вдали.
Я надеялся, что он окажется на месте еще до того, как Гарри покинет
кабинет главного почтмейстера, и, может быть, Гарри пришлет мне открытку или
письмо с сообщением о получении. Но он не прислал. Очевидно, не смог...
Моркс замолчал, словно закончил свой рассказ. Никем не замеченный
Малькольм отошел от группы слушателей за несколько минут до этого и теперь
вернулся с огромным атласом в руках.
-- Вот, значит, что случилось с твоей редкой серией!--произнес он с
плохо скрываемым сарказмом.-- Очень интересно и увлекательно. Однако я бы
хотел прояснить один момент. Ты говорил, марки выпущены в Эль Дорадо? Так
вот я только что посмотрел атлас, и такого государства на свете нет!
Моркс взглянул на него совершенно спокойно.
-- Я знаю,-- сказал он.-- Именно поэтому, просмотрев в тот день свой
атлас, я не сдержал обещания, данного Гарри Моррису, и не воспользовался
маркой, чтобы присоединиться к нему. Теперь жалею. Однако, наверно, нет
смысла сожалеть о том, что я сделал или не сделал. Я просто не мог. По
правде говоря, у меня сдали нервы, когда я убедился, что Эль Дорадо нет. На
Земле, я имею в виду.
Он умолк и покачал головой.
-- Как бы мне хотелось узнать, где мой отец взял эти марки,--
пробормотал он едва слышно, словно разговаривая с самим собой, и снова
погрузился в задумчивость.
Перевел с английского А. КОРЖЕНЕВСКИИ
Рисунок О. ТАРАСЕНКО
Рэй Рассел. Ошибка профессора Фэйрбенка
Сборник "Практичное изобретение" библиотеки Зарубежной фантастики, 1974
OCR: Благовест Иванов -
Первым пришел Хаскелл, филолог, специализировавшийся по английской
литературе елизаветинского периода. Профессором он стал всего месяц назад,
но уже отращивал волосы, курил трубку, носил костюм из твида и принимал
рассеянный вид, как полагалось по роли. Трубка постоянно гасла. Раскуривая
ее с громким чмоканьем и сипением, он сказал:
- Хэлло, Фэйрбенк, я не рано?
- Как раз вовремя, - ответилхозяин. - Остальные что-то запаздывают, но,
наверное, сейчас прибудут.
Помогая Хаскеллу снять пальто, он спросил:
- Что будешь пить?
- Ирландскую, пожалуйста. Разбавьте чуть-чуть, но без льда, - ответил
тот, неумело пыхтя трубкой.
Заслуженному профессору Маркусу Фэйрбенку, вдовцу, давно уже отошедшему
от дел, минуло семьдесят, он был на добрых тридцать лет старше Хаскелла и
поэтому не обращал внимания на его причуды.
- Присаживайся, я приготовлю питье.
Вскоре собрались почти все. Вейсс, композитор, живший неподалеку,
Грейнер, историк, и Темпл, художник, который был глух как пень. Все они
занимались преподавательской деятельностью, но ни на ком, кроме Хаскелла, не
лежал такой налет академизма. Темпл скорей походил на мясника, и это
сходство еще больше усиливалось из-за пальцев, испачканных чем-то красным.
Вейсс был похож на стареющего актера - любимца публики, а Грейнер выглядел
вечно недовольным брюзгой, каким он и был на самом деле. Все они в минувшем
году присутствовалина похоронах жены Фэйрбенка.
- Будет кто-нибудь еще? - спросил Темпл, наливая себе пива.
- Только Мак, - ответил Фэйрбенк.
- Билл Макдермот?! - воскликнул Вейсс. - Я его не видел целую вечность.
Он задолжал мне пятерку. Я, пожалуй, выпью виски, Маркус.
Преподобный Уильям Макдермот появился две минуты спустя, чопорно
извинившись, сказал, что выпьет джина, и с мрачным видом отсчитал пять
бумажек в протянутую руку весело ухмылявшегося Вейсса.
- Ты выиграл пари, старый пират. "Богему" действительно написал
Леонкавалло. Я проверил. Получи свои презренные деньги, но я еще подловлю
тебя, помяни мое слово.
Повернувшись к Фэйрбенку, священник спросил:
- В чем дело, Маркус? Какого черта ты нас всех тут собрал?
- Я собрал вас для того, чтоб вы были свидетелями,- ответил Фэйрбенк. -
Вы будете присутствовать при историческом событии. Вот твой мартини, Мак. А
теперь, друзья, не пройдете ли вы со мной?
С напитками в руках гости Фэйрбенка гуськом последовали за хозяином по
узкой лестнице, ведущей в подвал, оборудованный под мастерскую. Фэйрбенк
щелкнул выключателем. Перед большим, накрытым не то чехлом, не то покрывалом
предметом полукругом стояло несколько стульев. Преподобный Мак спросил:
- Что это за штука? Гроб?
- Или пианино? - добавил Вейсс. Фэйрбенк улыбнулся композитору.
- Ты почти угадал. Садитесь.
Рассаживаясь, они обратили внимание на стену позади накрытого
покрывалом предмета. В нее с большим искусством был вделан экран,
напоминавший телевизионный.
Грейнер пробурчал:
- Надеюсь, ты притащил нас сюда не для того, чтобы смотреть телевизор?
- Это не телевизор, - успокоил его Фэйрбенк. - Я использовал принцип
катода, но на этом сходство кончается.
- Я сгораю от нетерпения, - сказал Хаскелл. Фэйрбенк встал перед
экраном и по многолетней привычке лекторским тоном начал:
- Дорогие друзья! То, что вы сейчас увидите,- он обернулся к экрану, -
есть результат адского десятилетнего труда. ..
- Прости, Маркус, - прервал его Темпл, - я не понял последней фразы, ты
повернулся ко мне спиной.
Фэйрбенк встал к нему лицом и, четко выговаривая слова, чтобы глухой
художник мог читать по губам, повторил:
- Я сказал, что перед вами результат адского десятилетнего труда.
Адского не только потому, что много времени я шел по ложному пути - а это
означает прекрасные идеи, рухнувшие под напором упрямых фактов,
исследования, то и дело прерывавшиеся из-за недостатка средств, неудачи,
следовавшие одна за другой, - но и потому, что сейчас здесь нет Телмы,
делившей со мной горести и радости этого изнурительного труда, его...
жертвы, которая по заслугам должна была бы разделить этот триумф.
Он на минуту запнулся, охваченный воспоминаниями, затем, взявшись за
угол покрывала, окутывавшего загадочный предмет, сказал:
- Вы первые, кто видит, - и, рывком сдернув покрывало, закончил: -
световой орган Фэйрбенка!
Взорам гостей предстал любопытный инструмент. На первый взгляд он ничем
не отличался от обычного электрического концертного органа - орех под
красное дерево, - который можно свободно купить в любом магазине музыкальных
инструментов. Но при более пристальном рассмотрении можно было заметить в
нем некоторые отличия от обыкновенного органа. У основания извивались
толстые черные провода-змеи. Педали были сняты. Один из регистров целиком
заменен множеством выключателей и всевозможных транзисторов. Надписи над
клапанами и рычагами исчезли. На рычагах - переключателях гармоник -
виднелись обозначения тысяч, миллионов и миллиардов, "медленная вибрация" и
"частая вибрация" были заменены на "медленная смена изображения" и "быстрая
смена изображения", "басы низкие" превратились в "общий план", а "флейты" в
"крупный план", "арфы" стали "остановкой изображения". Вместо "банджо",
"маримба", "гитара" и других стояли какие-то колючие закорючки, а магическое
сокращение "беск" - бесконечность - было коряво нацарапано над тем, что
когда-то было "переключателем диапазонов". И наконец, ко всему этому был
присоединен экран.
- Черт побери! - пробурчал Вейсс. - Ты что, хочешь сказать, что еще раз
изобрел световой орган? На экран во