ание. Помню, что неподалеку от царского терема. Мне бы дотудова добраться, а дальше сама найду. -- Ну, стало быть, вам туда, -- указал прохожий. -- Направо, а потом почти сразу за углом. -- Значит, я шла верно, -- вслух подумала Надежда, пробираясь в указанном направлении. И это было очень странно -- Надя даже не могла вспомнить, как она добралась сюда из отдаленной окраины. А ведь шла она по городу, который едва знала... Раньше Чаликова посещала царский терем только по приглашению, а сегодня шла туда по собственному почину и не была уверена, впустят ли ее вообще, а уж тем более -- допустят ли пред светлые очи самого Государя. Однако привратники встретили Надежду весьма приветливо и тут же провели в обширное неуютное помещение, что-то вроде приемной, где вдоль стен стояли несколько стульев, а за столом, заваленном бумагами, сидел господин в щеголеватом зеленом кафтане с блестками, которого Надя, не зная названия его должности, для себя прозвала секретарем. -- Вы желаете беседовать с Государем лично? -- переспросил секретарь, выслушав просьбу Надежды. -- Но, может быть, госпожа Чаликова, вы могли бы изложить мне ваше ходатайство, а я передам его Государю? -- Нет, это дело особой важности, -- ответила Надя столь твердо, что секретарь больше не настаивал: -- Ну хорошо, я об вас доложу, хотя ничего не могу обещать. Пока что присядьте, возможно, Государь соблаговолит вас принять. Надежда уселась на один из свободных стульев, но тут же ей пришлось отвернуться, насколько это было возможно, и даже опустить вуаль: в приемную с топотом ворвалась собственной персоной Анна Сергеевна Глухарева. -- Мне к царю! -- бросила она, даже не глянув в сторону Чаликовой. -- Государь занят, -- мрачно ответил секретарь. Он знал крутой нрав госпожи Глухаревой и потому готовился к долгим бесплодным пререканиям. -- А денег он мне передать не велел? -- презрительно прищурилась Анна Сергеевна. -- Вам? -- удивился секретарь. -- За что, позвольте спросить? -- Не ваше дело! Тут откуда-то из внутренних покоев появился чернобородый дьяк-"Бэрримор": -- Ах, это вы, почтеннейшая. Подождите, я доложу Государю. -- Да на хрен мне ваш сраный Государь! -- вспылила Анна Сергеевна. -- Знаю я вас, мошенников -- целый день продержите, а потом выпроводите, не солоно хлебавши! Так вот, передайте ему, что если к завтрему я не получу законной платы, то сделаю с ним то же, что с Хе... с тем, которого он мне "заказал"! И с этими словами Анна Сергеевна покинула приемную, так хлопнув дверью, что аж стулья задрожали. -- О чем она? -- недоуменно пожал плечами секретарь. -- Вздорная баба, -- чуть поморщился чернобородый дьяк. И вдруг обратился к Надежде: -- Госпожа Чаликова, а вот вас Государь с нетерпением ждет. Дьяк провел Надю в ту дверь, из которой только что вышел, и передал ее двоим дюжим стрельцам-охранникам в ухарски-красных кафтанах. Стрельцы повели ее по каким-то темным коридорам, и тут Надя поняла, что ведут ее вовсе не к Путяте, а куда-то совсем в другое место, возможно, в тайные подвалы, откуда ей вовек не выбраться. Надя уже мысленно кляла себя за легкомыслие и прощалась с жизнью, но тут один из красных стрельцов толкнул неприметную дверь, и они оказались в горнице Путяты, которая выглядела точно так, как Надежда и представляла ее по дороге в терем. Царь точно так же сидел за столом и точно так же обрадовался появлению гостьи: -- А-а, госпожа Чаликова! Рад, весьма рад еще раз вас видеть. А так как стрельцы не уходили, а напротив, с подозрением поглядывали на Надю и ее сумку, то Путята обратился к ним: -- Ребята, ну не пяльтесь вы на госпожу Чаликову. Я понимаю, она очень милая и красивая девушка, но не вводите же ее в смущение. Или вы думаете, что она собирается меня зарезать? Стрельцы нехотя вышли и встали за дверью. Надя несмело подошла к столу. -- Да вы присаживайтесь, Надежда, в ногах правды нет, -- радушно пригласил Путята. -- Ну, с чем пожаловали? Я так понял, что у вас какое-то важное сообщение, которое вы никому, опричь меня, доверить не можете? -- Да, и это касается происшествия на Сорочьей улице. -- Вы о давешнем убийстве отца Александра? -- Путята набожно перекрестился. -- Царствие ему небесное. -- Нет-нет, я о том, что было сегодня. -- Мне уже доложили, -- помрачнел Путята. -- Враги нашего государства обнаглели выше всякого предела. Но терпение народа не безгранично. Мы делаем и будем делать все от нас зависящее, чтобы злодеи были схвачены и достойно наказаны. -- Путята значительно глянул на Надю и продолжал с некоторой не совсем свойственной ему запальчивостью: -- А ежели кого застанем на месте злодеяния, то там же и порешим. На улице -- так на улице, в водопроводе -- значит, в водопроводе. А найдем в отхожем месте -- там же, извините за грубое слово, и замочим! -- Совершенно с вами согласна, -- ответила Чаликова, терпеливо выслушав это заявление, которое ей что-то очень смутно напомнило. -- Дело в том, что я случайно оказалась там во время этого гнусного злодеяния, а сразу после взрыва обнаружила вещественные доказательства, обличающие высоких должностных лиц. Оттого-то я и решила передать их напрямую вам, ибо ни в ком другом уверена быть не могу. С этими словами Надежда открыла сумку (пряжка была отстегнута заблаговременно), выверенным движением выхватила кинжал и резко замахнулась. Путята мгновенно соскользнул под стол, и удар пришелся в спинку кресла, распоров дорогую шелковую обивку. -- Взять ее! -- пискнул из-под стола Путята. В горницу ворвались стрельцы и, грубо схватив Надежду, поволокли ее по темному коридору... -- Сударыня, с вами все в порядке? -- услышала Чаликова прямо над собой участливый голос. Надя открыла глаза и даже встряхнула головой -- она по-прежнему сидела на стуле в приемной, а рядом с нею, чуть склонившись, стоял секретарь. -- Благодарю вас, -- признательно прошептала Надя. -- Что-то голова закружилась... "А одобрил бы Александр Иваныч, что я таким образом собираюсь отомстить за его гибель?" -- мелькнуло у нее в голове. Ответ напрашивался сам собой, но додумать Надя не успела -- ее внимание отвлек (или, вернее, привлек) знатного вида вельможа, в котором она признала князя Длиннорукого. -- А-а, милейший князь, как мило, что пожаловали! -- радостно (хотя, как показалось Чаликовой, несколько фамильярно) приветствовал его секретарь. -- Здесь для вас кое-что имеется. С этими словами он покопался в стопке бумаг и извлек два листка. -- Вот -- указ Государя об освобождении вас от должности градоначальника, -- секретарь подал князю первый листок. -- А это -- верительная грамота, где сказано, что вы назначены послом Кислоярского царства в Ливонию. Такому повороту Чаликова не очень-то удивилась -- Путята действовал словно бы по примеру советского руководства, нередко отправлявшего проштрафившихся номенклатурщиков в почетную ссылку послами куда-нибудь в дружественную развивающуюся страну. А зная по рассказу Василия о пьяном дебоше, что накануне учудила Длинноруковская супруга, Надя решила, что князь еще легко отделался. -- Но я могу хотя бы переговорить с Государем? -- чуть не с мольбой спросил бывший градоначальник. -- Зачем? -- искренне удивился секретарь. -- Тут все сказано, -- он протянул князю верительную грамоту. -- Хотя, впрочем, кое-что Государь велел передать вам на словах. Видите ли, встречаясь и беседуя с иноземными послами, он пришел к выводу, что в работе нашего Посольского приказа еще очень много косности и казенщины. Как раз намедни у Государя побывал ливонский посланник и говорил, что тамошние купцы хотят с нами более широко торговать, и даже очень выгодно для нас, но все вопросы медленно решаются, потому как полномочного посланника там уже третий год как нет, а посольские чиновники не хотят брать на себя ответственность. Вот и получается, что сами же свою выгоду упускаем. А посол -- это не абы кто, а лицо нашего государства, тут кого попало не поставишь. Здесь нужен такой человек, который способен сам принимать решение на месте. И именно таким человеком, могущим оживить наши межгосударственные отношения, Государь считает вас, любезнейший князь. -- Благодарю покорно, -- пробурчал Длиннорукий. Вообще-то он ожидал гораздо худшего, и подобный поворот мог считать за немалую удачу. -- И еще Государь просил передать вам, -- доверительно понизил голос секретарь, -- что ему очень жаль терять столь замечательного градоначальника, но только вы, с вашими замечательными способностями... Тут из внутренних покоев вновь появился чернобородый дьяк-"Бэрримор". На полуслове прервав инструкции Длиннорукому, секретарь повернулся к дьяку: -- Ну, как там Государь, еще не освободился? Тут вот госпожа Чаликова к нему просится. -- Придется подождать, -- откликнулся дьяк. -- У Государя теперь тот самый господин, что давеча у него был. Битый час там сидит, и когда выйдет, непонятно. -- Странное дело, а я и не заметил, как он прошел, -- не без удивления пожал плечами секретарь. И тут из "внутренней" двери явился господин Херклафф. Надя привыкла его видеть веселым и жизнерадостным даже в самых неблагоприятных для него обстоятельствах, но на сей раз он выглядел на редкость благостным и, если так можно выразиться, умиротворенным. Хитро поблескивая моноклем, Эдуард Фридрихович пересек приемную, небрежно ковыряясь во рту зубочисткой. -- О, майн готт, дас ист майн либе фреуде херр бургомистер! -- искренне, хотя и чуть театрально обрадовался он, завидев Длиннорукого. -- Сколько зимов, сколько летов! -- Я больше не херр бургомистер, -- проворчал князь. -- Я теперь херр посол. -- И куда вы посол? -- изумился людоед. -- В Леонию. -- Куда-куда, простите? -- В Ливонию, -- поправил князя царский секретарь. -- О-о, значит, мы теперь з вами эти, как их, земляки! -- воодушевился Херклафф. -- Битте, либе херр князь, когда будете в Рига, вилкоммен цу мир ф гости, я буду очень рад! Заметив скромно сидящую Надю, Эдуард Фридрихович развеселился еще больше: -- Фройляйн Надин! А фы што здесь делаете? -- Жду аудиенции у Государя, -- нехотя ответила Надя. И то ли в шутку, то ли всерьез попросила: -- Может, составите мне протекцию? -- Для вас -- все, што пошелаете, -- чародей в порыве радостных чувств даже чмокнул ей ручку, -- но это -- увы! И Херклафф, словно бабочка, упорхнул из приемной, мурлыча под нос песенку "Мейн либер Аугустин". Истинный смысл его последних слов Чаликова поняла чуть позже. -- Князь, а вы-то что здесь копаетесь? -- вдруг оборотился секретарь к Длиннорукому. -- Вам еще в дорогу собираться, не на ночь же глядя отъезжать будете? -- И главное, княгиню с собой прихватить не забудьте, -- добавил "Бэрримор". -- Теперь в просвещенной Европе так принято -- чтобы повсюду с супругой. Князь весьма неприязненно оглядел обоих. -- Но должен же я сдать дела в градоправлении, -- произнес он чуть не с мольбой. -- Для чего? -- с нескрываемым пренебрежением промолвил секретарь. -- Все это сделают и без вас. А вам, господин посланник, о другом думать нужно -- о том, как вы будете блюсти выгоду нашего царства на брегах Варяжского моря! Ничего не ответив, князь Длиннорукий схватил в охапку верительную грамоту и, стараясь сохранить достоинство, вышел прочь. В дверях он чуть не столкнулся с Рыжим, но по причине расстроенных чувств этого даже не заметил. -- Что случилось? -- прямо с порога озабоченно заговорил Рыжий. -- Для чего меня так срочно вызвали? Секретарь уважительно привстал за столом -- гораздо уважительнее, чем при появлении князя Длиннорукого: -- Господин Рыжий, наш Государь призвал вас, дабы лично объявить, что назначил вас царь-городским градоначальником!.. Ой, кажется, я сам это сделал вместо него. -- Схожу узнаю, может ли он поздравить вас прямо теперь, -- сказал чернобородый дьяк и скрылся за "внутренней" дверью. Но тут Рыжий заметил Надежду. А заметив, с непринужденным видом подсел на соседний стул. -- Надя, вы с ума сошли! -- убедившись, что его никто не слышит, шепотом напустился Рыжий на Чаликову. -- Какого черта вы вернулись? Неужели вы не понимаете, что живой вас отсюда не выпустят?! -- Ну почему же? -- с напускной кокетливостью возразила Надя. -- Государь ко мне благоволит, может быть, даже лично соизволит со мною побеседовать... -- Не прикидывайтесь ду... наивной, -- чуть не вырвалось у Рыжего грубоватое словечко. -- Ваш единственный шанс -- это если вы уйдете отсюда вместе со мной. Кстати, ваше счастье, что я теперь не просто Рыжий, а градоначальник, при мне вас не тронут. Но учтите -- если вы отойдете от меня хоть на шаг, то я за вашу жизнь не дам ни полушки. Резко возвысив голос, Рыжий обратился к секретарю: -- Пожалуйста, извинитесь за меня перед Государем -- я провожу госпожу Чаликову и тотчас вернусь. С этими словами он подхватил Надю под руку и чуть силой вывел прочь из царского терема. Едва несостоявшаяся Шарлотта Корде и новоиспеченный мэр покинули царскую приемную, из "внутренней" двери не то чтобы вышел, а как-то выпал чернобородый дьяк. Лицо его, обычно до крайности невозмутимое, на сей раз выражало крайнюю степень смятения, а руки заметно дрожали. x x x Отец Иоиль вел Дубова по незнакомым улицам, то и дело куда-то сворачивая. Потом Василию показалось, что священник малость сбился с пути -- они уже во второй раз проходили мимо одной и той же харчевни с яркой вывеской над входом. Когда они оказались там в третий раз, Василий уже хотел было указать своему провожатому на это обстоятельство, но отец Иоиль, к немалому удивлению Дубова, завел его прямо в харчевню. -- Сейчас все поймете, -- отец Иоиль усадил Дубова за столик напротив окна. Миг спустя на противоположной стороне улицы остановился тот "неприметный господин", который пытался подслушивать их разговоры за колонной. -- Я его в самом начале приметил, -- пояснил отец Иоиль. -- Думал, сможем отвязаться, да не тут-то было. "Неприметный господин" тем временем почти откровенно наблюдал за своими подопечными через окна харчевни. -- Что же делать? -- забеспокоился Василий. -- Не век же нам здесь сидеть! -- Немного подождем, а потом с Божьей помощью что-нибудь придумаем, -- обнадежил его отец Иоиль. И сказал подошедшему половому: -- Принеси-ка нам для началу по кружке чаю. Соглядатай продолжал терпеливо топтаться на улице, и Дубов, не желая терять времени, достал из кармана рукопись, полученную от боярина Павла. -- Ох, это ж как будто не совсем по-нашему, -- покачал головой священник. Тогда Василий зачитал вслух: -- И вот придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей... -- Так это же из книги ветхозаветного пророка Малахии, -- сказал отец Иоиль, терпеливо выслушав до конца. -- И все? -- разочарованно протянул Дубов. -- А я-то думал, что в этой записи заложен какой-то особый смысл... -- Видимо, для отца Александра здесь был какой-то смысл, -- раздумчиво ответил отец Иоиль. -- Иначе бы он не стал это отдельно выписывать... Да-да, благодарю вас, -- кивнул он половому, принесшему чай, и что-то прошептал ему на ухо. Тот понимающе закивал: -- Будет сделано, батюшка. Препровожу непременно. Глянув в окно, Василий со вздохом заметил: -- А наш друг все еще там. Эти слова, разумеется, относились к "неприметному господину", который продолжал маяться на другой стороне улицы. -- Я постараюсь его "увести", -- решительно встал из-за стола отец Иоиль, -- а вы доберетесь без нас. То есть без меня и без него. Тут уже недалеко. С этими словами священник вышел из харчевни и не спеша двинулся по улице. Чуть спустя "неприметный господин" отправился в ту же сторону. Едва Дубов проводил их взором, к столику вновь подскочил половой: -- Сударь, идемте со мной, я все устрою. Проведя Василия через кухню, половой вывел его на двор, а оттуда в узкий кривой переулочек, застроенный неприметными избами: -- Теперь вам туда, а потом прямо. Попадете на Савельевскую улицу, а она упирается в Сорочью. Всю дорогу Василий посматривал по сторонам и украдкой оглядывался назад -- "хвоста" не было. А оказавшись там, где до нынешнего утра находился Храм Всех Святых, он обнаружил самую безрадостную картину: храм лежал в руинах, по которым сновали работники Сыскного приказа, а десятка полтора стрельцов стояли в оцеплении, оттирая от места происшествия толпу зевак. Между оцеплением и толпой бегал Петрович и, возбужденно махая руками, рассказывал всем желающим (а также и не желающим) о том, чего свидетелем и даже участником он был, дополняя свой страшный рассказ все более новыми и более жуткими подробностями. Протиснувшись вперед, Василий услышал: -- ...И вот сначала вошли туда два мужика, а потом та баба в черном. А потом она прошла второй раз, но мимо. А потом выскочила из двери, а я за ней. А потом ка-ак бабахнет!!! Здесь Петрович содрогнулся, как бы заново переживая происшедшее, и, едва оправившись от потрясения, завел по новой: -- Ну, стою я, сторожу, все как положено, потому как поставили меня сюда охранять, чужих не пускать, стало быть. А тут эти двое. А как их не пропустить, коли один -- большой человек, при самом царе состоит, царствие ему небесное. Да не царю царствие небесное, балда, а тому, кто сюда вошел. И второй тоже -- видно, что господин приличный, хоша и одет богато. Сразу ясно, мироед, угнетатель трудового народа... Ну да ладно, -- смилостивился Петрович, -- доугнетался, бедняга, теперь тоже там. -- Петрович горестно махнул рукой в сторону развалин. -- А все та баба, недаром она в черное одевается, словно ворона! Ведьма она, точно вам говорю! Сначала в церкву вошла, а потом мимо прошла... -- Так что она, сначала вошла, а потом вышла? -- спросил кто-то из толпы. -- То-то что не вышла, а потом второй раз прошла! -- нетерпеливо разъяснил Петрович. -- Ведьма она, вот кто! Я ее знаю, от этой бабы еще не такого ждать можно! Пока Дубов, задействовав дедуктивные способности, тщетно пытался извлечь из этих эмоциональных россказней хоть какое-то рациональное зерно, Петрович в очередной раз приступил к своему необычайному повествованию: -- Будь моя воля, я бы этих попов грабил безбожно, потому как они такие же мироеды и утеснители бедного люда, но убивать -- это непорядок! Моя бы воля, я бы ихние церкви тоже все порушил, но нельзя -- порядок должон быть! А та баба -- она ведьма, настоящая ведьма!!! Мало того, что меня обесчестила, так еще и церкву на воздух пустила, а в ней двоих человек. Их-то за что? Она и меня хотела рвануть, да не на того напала! Я ее из-под земли достану и к ответу приведу!.. Петрович говорил много, но сколько-нибудь ясная картина происшедшего так и не вырисовывалась. "Баба в черном", которую Петрович упорно именовал ведьмой, вполне походила на Анну Сергеевну, а то, что она сначала вошла в церковь, а потом, не выйдя оттуда, еще раз прошла мимо, Василий отнес либо на счет возбужденного состояния рассказчика, либо к трюкам Каширского. Правда, оставалось неясным, для чего Глухаревой (или кому бы то ни было) понадобилось взрывать храм, и что это за два человека, вошедшие туда еще до Анны Сергеевны. Василий понял одно: Нади здесь нет и, по-видимому, не было. А потому и его пребывание на Сорочьей теряло всякий смысл -- ясно было, что к развалинам храма его просто не подпустят. Да и "светиться" тут, пусть даже в облике "Савватея Пахомыча", тоже было не очень-то разумно -- Дубов увидел, как к руинам подошел отец Иоиль и, скрестив на груди руки, с неизбывной печалью глядел на останки храма, в котором служил Богу и людям долгие годы. "Неприметного господина" видно не было, но он мог подойти в любой миг. Стараясь не слишком обращать на себя внимание, Дубов выбрался из толпы и медленно побрел по Сорочьей улице. Он понимал, что убийство отца Александра и уничтожение Храма Всех Святых -- это звенья одной цепи, но сознавал также и то, что в создавшихся обстоятельствах вести самостоятельное расследование было очень затруднительно, почти невозможно. Волновало и другое -- где теперь Надя? Выбрав место побезлюднее, Василий расстегнул верхние пуговицы кафтана, извлек из внутреннего кармана кристалл и вполголоса попросил показать Надежду Чаликову. То, что он увидел в большой грани, заставило Василия резко ускорить шаги в направлении центра Царь-Города. x x x Хорошо знакомая Наде карета Рыжего, резво подпрыгивая, катилась по столичным улицам. -- Ну и что все это значит? -- после недолгого молчания спросил новоявленный градоначальник. Наде очень не хотелось пускаться в объяснения -- не могла же она говорить Рыжему об истинных причинах, приведших ее в царскую приемную. Поэтому в ответ на не очень определенный вопрос Рыжего она ответила столь же неопределенным встречным вопросом: -- Скажите, отчего вы так за меня перепугались? И что мне может грозить в тереме Путяты -- я ведь ничего плохого не сделала! Рыжий в ответ лишь выразительно вздохнул и покачал головой. Если бы он стал отвечать по существу, то пришлось бы сказать слишком много, а этого господину Рыжему ох как не хотелось. -- Кстати, поздравляю вас, -- спохватилась Надя. -- Думаю, теперь, когда вы получили такую должность, все пути к прогрессу открыты. Да еще с таким царем -- строгим, но справедливым. -- Спасибо, -- сдержанно поблагодарил Рыжий. -- К сожалению, поддержка царя -- это еще не все. Нужна поддержка общества, а с этим пока что не очень. -- Вот, кстати, во время открытия водопровода я провела небольшой социологический опрос на тему: "Как вы относитесь к преобразовательской деятельности господина Рыжего?", -- заметила Надя, извлекая из сумки уже знакомый нам диктофон. -- Не желаете ли послушать? Говоря о "социологическом опросе", Чаликова, мягко говоря, слегка преувеличивала: такой вопрос она задала только одной участнице торжеств, да и то не очень-то званной -- боярыне Новосельской. И теперь, непонятно почему, Надежде захотелось довести ответ мятежной боярыни до сведения Рыжего. ЧАЛИКОВА: -- Лукерья Кузьминишна, а какого мнения вы о Рыжем? НОВОСЕЛЬСКАЯ: -- Честно? ЧАЛИКОВА: -- Ну разумеется. Я так понимаю, что по-другому вы и не умеете. НОВОСЕЛЬСКАЯ: -- Я всегда возлагала на него большие надежды как на движителя всего нового и передового. Уже за одну только канализацию с водопроводом я бы воздвигла ему памятник. Но теперь, когда происходит... да вы сами видите, что происходит, заниматься водопроводом и делать вид, что ничего другого не замечаешь -- это уж, простите, по меньшей мере непристойно. ЧАЛИКОВА: -- Три стадии русского либерализма. Сначала "по возможности", потом "хоть что-нибудь", а в конце -- "применительно к подлости". НОВОСЕЛЬСКАЯ: -- Замечательно! Это вы могуче задвинули! ЧАЛИКОВА: -- Увы, не я -- Салтыков-Щедрин. Надя щелкнула кнопочкой. Лицо Рыжего сделалось почти официальным: -- Спасибо, я учту это мнение, равно как и все прочие. В качестве градоначальника я должен считаться с самыми широкими слоями общества. Когда Чаликова клала диктофон в сумку, ей показалось, что там чего-то не хватает. Она судорожно принялась рыться в содержимом сумки и вдруг услышала почти над ухом чей-то знакомый голос: -- Надежда, ты что-то потеряла? Чаликова вздрогнула -- голос был явно не Рыжего. Надя резко обернулась и увидела Чумичку, который держал в руках продолговатый предмет. Господина Рыжего появление колдуна удивило куда меньше, чем его спутницу: -- А-а, Чумичка, привет. Все никак не привыкну к твоим чудесам... -- Ну, какие ж это чудеса! -- усмехнулся Чумичка. -- Так, пустячки. С этими словами колдун как бы невзначай опустил предмет в сумку, сделав это достаточно проворно, чтобы его разглядела Надя, но не увидел сидевший чуть дальше от него Рыжий. -- Так, может быть, вы нас где-нибудь высадите? -- предложила Надя. -- Чумичка меня проводит, а вас Государь ждет. -- Ну как, Чумичка, приглядишь за нашей гостьей? -- чуть повеселел Рыжий. -- Пригляжу, не беспокойся, -- заверил Чумичка. И, уже вылезая вместе с Надей из кареты, негромко прибавил: -- Сомневаюсь только, что Государь тебя ждет. Но Рыжий этих слов не слышал -- резвые лошадки несли его карету назад, к царскому терему. -- И что же нам теперь делать? -- чуть растерянно спросила Надежда, проводив взглядом карету. -- Ничего, -- кратко ответил Чумичка. -- Все глупости, какие могли, мы уже сделали... x x x Сборы в дальнюю дорогу шли полным ходом. Находившийся в весьма расстроенных чувствах, князь Длиннорукий едва соображал, что происходит вокруг него, зато Евдокия Даниловна неожиданно проявила деловую хватку, и это было весьма удивительно: ни истинная княгиня, ни Акуня доселе не имели никакого опыта дальних путешествий. Итак, Евдокия Даниловна уверенно и дельно перечисляла предметы, которые надо взять в дорогу, и единственным, что замедляло их упаковку, был пресловутый провал в памяти: княгиня решительно не помнила, где что лежит, а Маши, как на грех, дома не было. -- Князь, а куда ж мы едем-то? -- умаявшись разыскивать всякие бытовые мелочи, Евдокия Даниловна присела прямо на стол. -- А то ежели в холодные края, то не мешало бы и шубу прихватить. -- Да я и сам толком не знаю, холодно там, или нет, -- нехотя оторвался князь от неприятных раздумий. -- Какая-то Лимония. Или нет, Ливония. -- Неужто Ливония? -- обрадовалась Евдокия Даниловна. -- Слыхивала я об этой земле, да и мечтать не могла, что там побываю. И воочию увижу песчаное морское побережие, тянущееся на много верст от устья реки Аа, местными племенами именуемой Лиелупе, к дальним приморским селениям, где у рыбарей за гроши можно купить золотистую салаку, только что выловленную и приготовленную в маленьких коптильнях, пахнущую морской пеной, капельками янтаря, просмоленными рыбацкими лодками и жаркими кострами Иоанновой ночи. Князь аж рот разинул: -- Ну, душенька, ты прям как по писаному чешешь! Кто тебе такое наплел -- уж не отец ли Александр? -- И поспешно добавил: -- Упокой Господи его душу. (Теперь, после погибели отца Александра, князь Длиннорукий готов был великодушно простить ему даже предполагаемые шашни с Евдокией Даниловной). -- Да нет, в какой-то книжке вычитала, -- усмехнулась княгиня. -- И еще про то читала, что там дожди часто идут, и начинаются чуть ли не с ясного неба. Стало быть, надобно и такую одежку взять, которая не промокает. Тут в гостиную вошла Маша. -- Чем это вы изволите заниматься? -- изумилась она, увидев своих хозяев упаковывающими всяческие саки и баулы. -- Уезжаем, -- нехотя пробурчал князь. -- Так что, Марья, терем на тебе остается. Я тут написал несколько записок своим сродникам да хорошим приятелям -- завтра же отнесешь их, а на словах передашь, чтобы за домом да за хозяйством приглядели... -- Да отчего ж вам, князь, самому им этого не сказать? -- удивилась Маша. -- Оттого что уезжаем прямо сегодня, -- огорошил князь Машу. И многозначительно поднял кверху указательный перст: -- Нужды Царя и Отечества того требуют! Маша как-то странно посмотрела на хозяина: -- Царя? -- Ну конечно, царя! -- сварливо бросил Длиннорукий. -- Не герцога же Ливонского, или как у них там ихний главный зовется! Маша оглянулась и понизила голос, хотя кроме них троих никого поблизости не было: -- Я только что была на базаре, а там люди такое гуторят... -- Говорил я сто раз тебе, Маша -- меньше всякие сплетни слушай, -- назидательно промолвил князь. -- Ответь-ка лучше, где у нас такая одежда, что и под ливнем не промокает. -- Ну и что же на базаре гуторят? -- спросила Евдокия Даниловна, впрочем, без особого любопытства. -- Одежда в сундуке, в той горнице, что за княгиниными покоями, -- тут же выдала справку Маша. -- А на базаре... Нет, я, право, и повторять не хочу -- совсем уж люди стыда лишились, врут безо всякого удержу. -- А ты, Маша, не повторяй, -- с самым невинным видом предложила Евдокия Даниловна. -- Ты только намекни, а мы сами поймем, что к чему. -- Ну, будь по-вашему, -- решилась Маша. -- В общем, говорят люди, будто... будто какой-то заморский лиходей... -- Ну, ну, -- поторопил князь. -- Не томи, нам еще собираться -- не пересобираться! -- Будто бы он съел нашего царя-батюшку, одни косточки оставил! -- выпалила Маша и сама испугалась собственных слов. Хотя слова-то были не ее собственные, а услышанные от других. -- Маша, а ты, случаем, на солнце не перегрелась? -- сочувственно переспросила Евдокия Даниловна. -- Может, тебе чаю с шиповником попить? Однако князь воспринял Машино сообщение куда серьезнее: он-то доподлинно знал о случаях людоедства, в том числе о последнем и самом нашумевшем -- съедении княгини Минаиды Ильиничны. Глаза князя сверкнули -- в этот миг он был похож на пружину, выпрыгнувшую на свободу после долгого принудительного нахождения в тесно сжатом состоянии: -- Но ежели это правда... Нет-нет, конечно, я не верю, более того, я искренне желаю нашему любимому царю Путяте долгих лет жизни и славных свершений на благо Отечества. Но если ЭТО правда... Тогда... ТОГДА Я... Тогда мне светит царство!!! И Маша, и Евдокия Даниловна взирали на князя с немалым беспокойством -- уж не повредился ли он в рассудке? Но князь на них даже не смотрел -- он уже, сам того не замечая, лихорадочно бегал по гостиной, размахивая руками: -- А что? Здесь главное -- кто первый успеет. А таким случаем грех не воспользоваться! -- Князь, прикажете принести дождливую одежду? -- слегка невпопад спросила Маша. -- Какую, к бесам, одежду! -- вспылил князь. -- Скажи лучше, чтобы лошадей закладывали, я еду в царский терем. И коли не вернусь оттудова новым царем-батюшкой, то мое место на помойке! -- Немного успокоившись и даже замедлив бег по гостиной, он добавил уже тише: -- Мне и Херклафф того же напророчил -- мол, царем будешь! -- Что, так и сказал -- царем? -- недоверчиво переспросила Маша. -- Ну, не впрямую, конечно, однако намекнул, -- нехотя уточнил князь. -- Если ты ввяжешься в заварушку, то тогда уж точно окажешься на помойке, -- неожиданно вмешалась княгиня. -- Решать, конечно, тебе, но мой совет -- надо скорее сваливать, пока все тихо. Князь посмотрел на супругу со смешанным чувством легкого испуга, гнева и, пожалуй, уважения. В прежние времена Евдокия Даниловна никогда не вникала в мужние дела, а если бы подобное каким-то чудом произошло, то князь просто прикрикнул бы на нее: "Не суди о том, глупая баба, в чем ни беса не смыслишь!". Но на сей раз, подумав, князь неожиданно согласился: -- Что ж, Евдокия, а ведь ты, пожалуй, права. Съели царя-батюшку или не съели, а оставаться тут нам не след. Маша, да ты что, заснула -- тащи скорее одежду для дождя! x x x Увидев Чаликову в приемной царского терема, Василий не на шутку перепугался и сразу же кинулся туда, хотя и не очень представлял себе, как он будет выручать Надежду, если с нею что-то случится. Чуть позже, еще раз попросив кристалл показать Надю, Дубов увидал ее на улице в обществе Чумички. Это обстоятельство немного его успокоило, и Василий решительно направился в ту часть города, где, по его мнению, теперь находились Чумичка и Надя. Чутьем сыщика Дубов понимал, что с Надеждой произошло нечто непредвиденное, иначе она не оказалась бы в царском тереме -- это было то же самое, если бы Чаликова сама, по доброй воле, отправилась к волку в пасть. То и дело сверяясь с кристаллом, Василий быстро продвигался по улицам, пока, в конце концов, не столкнулся с друзьями чуть ли не нос к носу. -- Наденька! Чумичка! -- презрев конспирацию, кинулся Дубов им навстречу. Но Наденька при виде незнакомца чуть не шарахнулась в сторону. -- Да Василий это, Василий, просто рожа другая, -- успокоил ее Чумичка. -- А коли ежели точнее -- Савватей Пахомыч, -- дополнительно представился Дубов. -- Надя, зачем вы пошли туда?.. -- И Василий указал куда-то в сторону, явно имея в виду царский терем. Вместо ответа Надя приоткрыла сумку и дала Василию туда заглянуть. Продолговатый предмет, иначе говоря, кинжал Анны Сергеевны, лежал на месте. Дубов все понял: -- Наденька, вы с ума сошли! -- Похоже, что так, -- совершенно спокойно согласилась Чаликова. -- Спасибо Чумичке, иначе не знаю, что теперь было бы... -- Но зачем, зачем?.. -- все никак не мог успокоиться Василий. -- И чего бы вы этим добились? -- Скоро узнаете, -- проворчал Чумичка. Надежда и Василий недоуменно глянули на него, но переспрашивать не стали. -- Васенька, я должна обо многом вам рассказать, -- заговорила Надя, но Чумичка перебил: -- Потом расскажешь. А теперь идемте ко мне. В городе вам незачем болтаться. Это они и сами прекрасно понимали. К тому же несколько царь-городцев, весьма бедно одетых, скучковавшиеся на обочине шагах в тридцати от наших путешественников, проявляли к ним явно не самые добрые чувства. -- Эй вы, чужеземцы поганые! -- дерзко выкрикнул один из них. -- Чего зыритесь? Убирайтесь подобру-поздорову! И вся ватага издевательски заулюлюкала. Надя уже было двинулась в сторону обидчиков, но спутники ее удержали. -- Да вам что, жить надоело? -- зашипел Василий ей прямо в ухо. -- Бей чужеземцев, -- понеслось им в спину, -- спасай Царь-Городщину!!! И, как довесок, прямо над головами просвистел с силой пущенный камешек. Уже не думая о том, как сохранить достоинство, путники резко прибавили шагу и чуть не бегом завернули за ближайший угол. -- Откуда они узнали, что мы чужеземцы? -- отдышавшись, проговорила Надежда. -- Мы же и одеты, как они, и говорим вроде бы так же. Ну, почти так же. Василия беспокоило другое -- отчего вдруг возникла такая агрессивность в самых обычных, в сущности, людях? Доселе ничего подобного он в Царь-Городе не наблюдал. Улица, на которой они оказались, была одной из главных торговых улиц Кислоярской столицы. Обычно в разгар дня здесь работали все лавки и толпился самый разношерстный люд, но теперь почти никого не было, а торговцы стремительно убирали товар и закрывали лавочки. -- Скажите, почтеннейший, что случилось? -- вежливо обратилась Надежда к торговцу хлебом и баранками, который запирал огромный замок на дверях своей лавчонки. Торговец зачем-то оглянулся, а затем, понизив голос, нехотя ответил: -- Говорят, нашего Государя, того... Ну, вы понимаете. -- Не очень, -- честно призналась Надя. -- Съели, что ли? -- как бы в шутку подсказал Чумичка. -- Вот именно, -- шепотом ответил хлеботорговец, в душе радуясь, что страшное слово вместо него произнес кто-то другой. -- Кто вам такое сказал? -- удивленно спросил Дубов. -- Все говорят. -- Торговец повернул ключ и, подергав замок, поспешил прочь. Надя с сомнением поглядела на Чумичку: -- С чего ты взял, что царя съели? -- Идемте скорее, -- не ответив на вопрос, пробурчал колдун. -- Сами видите, что кругом творится. -- "Как злы-то люди были встарь, Придворным-то какой позор! Был съеден незабвенный царь Навуходоносор!" -- не удержалась Чаликова процитировать строчки из песни Беранже в переводе В.С. Курочкина. До Чумичкиного дома они добрались без приключений, но у Надежды все время было такое ощущение, будто сгущаются тучи и надвигается гроза, даже буря. И это несмотря на то, что погода стояла почти безоблачная, а с неба светило яркое солнце. Василий отметил, что "приличной" публики на улицах становилось все меньше, зато двери и даже ставни на многих домах были наглухо закрыты, а немногочисленные прохожие явно стремились поскорее оказаться дома или хоть в каком-то укрытии. Зато чуть не на каждом углу зловеще торчали группы "лихих молодцев", среди которых попадались и девицы не менее лихого вида, готовые в любой миг затеять какие угодно беспорядки. Сопоставляя факты, Чаликова легко могла убедиться, что слухи о съедении царя соответствуют действительности по меньшей мере с девяностопроцентной вероятностью. Казалось бы, произошло то, к чему Надя стремилась, но отчего-то ее это совсем не радовало. x x x Рыжий ходил взад-вперед по приемной царского терема, будто хищник по клетке. -- Ну, что нового? -- резко остановился он, заметив, что в приемную вошел чернобородый дьяк. Вид у дьяка был столь же безрадостный, как у новоназначенного градоначальника: -- Ничего хорошего. Народу перед теремом человек сто с лишком, а половина охраны сбежала. -- Ну а что бояре, что главы приказов? -- Только что вернулся нарочный, -- уныло ответил дьяк. -- Всех объехал, и в приказах побывал, и на дому -- ни одного не застал. -- Будто крысы с корабля... -- вполголоса проговорил Рыжий. -- А вы-то чего ждете? Я бы на вашем месте давно бы уже отсюда слинял, пока не поздно. -- А вы? -- отрывисто переспросил дьяк. -- А я останусь. -- Ну и я останусь. Рыжий вновь стал мерить приемную шагами, потом резко встал, как вкопанный. -- Скажите, вино у вас тут есть? -- Есть, как не быть, -- чуть удивился чернобородый. -- И вино есть, и наливка, и пенник. Чего предпочтете? -- На ваш вкус, -- Рыжий присел за "секретарский" стол и принялся бездумно перебирать указы, ходатайства и верительные грамоты. Дьяк скрылся в глубинах терема и очень скоро вернулся, неся поднос с кувшином, чаркой и солеными огурцами на тарелке. Расставив все это на столе, он налил пол-чарки: -- Вишневая наливка сгодится? -- Сгодится, сгодится, -- вздохнул Рыжий. -- А сами-то? -- Нет-нет, я не употребляю, -- стал отнекиваться дьяк. -- Вы хотите, чтобы я один пил, будто горький пьяница? -- с горечью усмехнулся Рыжий. Вместо ответа дьяк сбегал за второй чаркой и налил себе -- чуть-чуть, на донышке. -- Ну, поехали, -- провозгласил Рыжий. -- Уважаемый... Кстати, сколько с вами знаком -- и даже имени вашего не знаю. А наливка хороша-а! Вот Наденька Чаликова зовет вас очень уважительно -- дворецкий Бэрримор. -- Звучит внушительно, -- дьяк пригубил наливки и закусил огурчиком. -- А что это, простите, означает? -- Это такой англицкий джентльмен, -- ухмыльнулся Рыжий, -- который то и дело приговаривал: "Овсянка, сэр!". -- А меня, кстати говоря, весьма похоже зовут, -- откликнулся дьяк. -- Борис Мартьяныч. -- Звучное имя, -- одобрил Рыжий и щедро наполнил обе чарки почти до краев. -- А главное, редкое. -- Ну а вас-то как по-настоящему звать? -- полюбопытствовал Борис Мартьяныч. -- Рыжий -- это ведь не имя и не родовое прозвание? -- Рыжий -- это и имя, и прозвание, и состояние души, -- снова помрачнел Рыжий. -- А имени у меня нет и не было. А коли и было, так давно быльем поросло. И Рыжий, будто заправский выпивоха, ухарски опрокинул в себя содержимое чарки. Дьяк Борис Мартьяныч, придерживая бороду, осторожно выпил до половины. Тут в приемную, топоча сапогами, ввалился царский стрелец в красном кафтане. Увидав "пьянку на рабочем месте", совершенно невозможную при Путяте, он хотел было выйти прочь, но Рыжий остановил его. -- Ну, что там на улице? -- Народ прибывает, -- бодро доложил стрелец. -- Царя-батюшку хотят лицезреть. -- Хотеть не вредно, -- уже слегка заплетающимся языком ответил Рыжий. И оборотился к дьяку: -- Ну что, дружище Борис Мартьяныч, покажем народу царя-батюшку? Хотя не много-то чего полицезреть осталось -- одни косточки, да и те обглоданные! Дьяк испуганно перекрестился: -- О Господи, ну что вы такое говорите! -- Правду говорю, только правду и ничего, кроме правды! -- ответил Рыжий, словно припечатал. И строго глянул на стрельца, который с испуганным видом переминался с ноги на ногу: -- У тебя что-то еще? -- Да. Вы, господин Рыжий, спосылали вашего возницу за князем Длинноруким. И вот он вернулся... -- И, конечно, без князя Длиннорукого? -- не то спросил, не то констатировал Рыжий. -- В градоправлении его не было, а дома сказали, что князь вместе с супругой уже отбыл в Ливонию исполнять должность посла, -- сообщил стрелец. -- Но сосед оказался дома, и его-то ваш возница уговорил приехать сюда. Прикажете ввести? Рыжий только рукой махнул и подлил себе еще немного наливки. -- Что за сосед? -- удивленно переспросил дьяк, взором проводив охранника. -- Сейчас узнаем, -- рассеянно бросил Рыжий. И заговорил как бы о чем-то совсем другом: -- Да, Борис Мартьяныч, хорошо же он жил, Государь наш, что едва беда пришла, так никого рядом нет. А кто был, так и те прочь бегут, словно от чумы. Только мы с вами одни здесь дурака валяем! Вот скажите, где этот, как его, ну, тот парень, что за столом сидел и посетителей отшивал? -- Сказал, что в Тайный приказ отправился, за сыскарями, -- пробурчал Борис Мартьяныч. -- И ни его, ни сыскарей... О Господи! -- вырвалось у дьяка. -- Что ж теперь будет? И что делать? -- Дельный вопрос, -- хмыкнул Рыжий. -- Им уже задавались большие умы -- Николай Гаврилыч Чернышевский и Владимир Ильич Ульянов-Ленин. Вы, почтеннейший Борис Мартьяныч -- третий... Что делать? Можно было бы хотя бы созвать Боярскую Думу -- да где они, эти бояре? Ау! Разбежались, как тараканы из-под веника. Был бы жив князь Борислав Епифанович, какой-никакой, а все из царского роду -- а и того сгубили. Да еще и супругу съели, причем по наводке нашего милейшего Путяты! -- Да что вы такое несете! -- не выдержал дьяк. -- С чего вы взяли?.. Рыжий поглядел прямо в глаза Борису Мартьянычу: -- А вы об этом, конечно же, не знали? И не догадывались? И не спрашивали себя, что общего может быть у Государя с этим прощелыгой Херклаффом? -- Спрашивал, -- каким-то упавшим голосом промолвил дьяк и решительно допил оставшееся в чарке. -- Еще как спрашивал! Да не мое это свинячье дело -- судить, с кем наш царь дела водит. Мое дело служить ему верой и правдой! И дьяк, отодвинув блюдо с закуской, поставил локти на стол и закрыл лицо ладонями. Тут в приемную вернулся стрелец, а следом за ним -- обещанный "сосед князя Длиннорукого", иными словами, глава Потешного приказа князь Святославский. Но не один, а в сопровождении скоморохов Антипа и Мисаила. Все трое были слегка "под мухой" -- их сорвали с места, когда они оприходовали содержимое вчерашней бочки. Господин Рыжий никогда не был высокого мнения о деловых и иных свойствах князя Святославского, но он привык работать с тем материалом, какой есть. Поэтому новоназначенный градоначальник встряхнулся, словно сгоняя с себя хмель, и обратился к прибывшим буднично, по-деловому: -- Надеюсь, господа, вы уже знаете, зачем вас сюда вызвали? Князь и скоморохи удивленно переглянулись. -- Нет, не знаем, -- ответил Святославский. И неуверенно предположил: -- Должно быть, царь-батюшка мне голову рубить будет за то, что давеча невежливо с ним обошелся... Рыжий не признавал старинного царь-городского обычая -- разводить долгие разговоры да подъезжать к сути дела издалека. К тому же и случай сейчас был не тот. Поэтому он решительно возвысил голос: -- Положение сложное и опасное. Нужно что-то делать, чтобы избежать беспорядка и успокоить людей. Вы ж сами видели, сколько их под окнами собралось. -- Да уж, народу, словно море, -- подтвердил Антип. -- На наши представления и пол-столько не приходит, -- со вздохом добавил Мисаил. -- А для чего они заявились? -- запоздало удивился Святославский. -- Они заявились, потому что кто-то пустил по городу зловредные слухи, будто наш Государь съеден, -- объяснил Рыжий. И тяжко вздохнул: -- Которые, увы, соответствуют действительности... -- Мда-а, -- глубокомысленно протянул Святославский. -- А вы, случаем, ничего не перепутали? -- Хотите взглянуть на то, что от него осталось? -- подал голос дьяк Борис Мартьяныч, который с самого прихода князя и скоморохов сидел за столом и бездумно глядел в пустую чарку. -- А давайте для успокоения нравов покажем им представление! -- вдруг предложил князь, на которого весть о съедении царя отчего-то не произвела должного впечатления. -- Мы как раз начали разучивать трагедь "Лютая смерть царя Валтасара" по библейским сказаниям... -- Народ успокоится только в одном случае -- если мы покажем ему царя Путяту, -- отрезал Рыжий. -- И желательно не мертвого, а живого! Может быть, вы знаете способ, как это сделать? -- И даже не один! -- с воодушевлением подхватил Святославский. -- Вы сказали, косточки сохранились? Значит, и череп сохранился. А это уже больше, чем ничего... -- На что вам череп? -- с подозрением глянул на князя дьяк Борис Мартьяныч. -- Уж не собираетесь ли вы какое кощунство над ним сотворить? Не дозволю! И он даже пристукнул по столу, но попал по краю тарелки, отчего недоеденный огурец взлетел чуть не до потолка. Мисаил очень ловко поймал его и незамедлительно отправил себе в рот. -- Никакого кощунства, -- заявил он, прожевав огурец. -- Разыграем знаменитую англицкую кумедь, забыл, как называется, ну, там еще один чудик откопал на погосте череп скомороха и стал его расспрашивать, дескать, ответь мне, старина, быть али не быть? -- И вы что, думаете с этой хохмой выступать перед народом? -- не выдержал Рыжий. -- Да! -- с вызовом приосанился Мисаил. -- Потому как искусство принадлежит народу! -- А то можно спослать в Потешный приказ за рисовальщиками, -- гнул свое князь Святославский. -- Они вам так череп разукрасят, что ни одна собака не отличит! А что, почему бы нет? Кости оденем в царский кафтан, все это безобразие выставим в окне, а сами встанем сзади, чтоб народ не видел, и будем толкать туда-сюда, будто он сам движется! Тут уже Рыжий не выдержал: -- Князь, вы, кажется, не совсем понимаете, в чем дело. Ежели мы сейчас, вот прямо сейчас не убедим народ, что царь жив-здоров и просит всех успокоиться и разойтись по домам, то это будет значить одно -- в самые ближайшие дни нас ждут великие беспорядки, брожение, бесчинства и как следствие -- гибель всего Кислоярского царства. А вы устраиваете какой-то балаган на костях! -- Ну, так бы сразу и сказали, -- хладнокровно откликнулся Святославский. -- В таком случае имеется у меня еще один способ, самый верный. Ну-ка, Антип, покажи нам, что не зря казенный хлеб жуешь. Антип чуть ссутулился, зачесал волосы на плешь, напряг ноздри, сложил губки бантиком, раскрыл глаза до отпущенных природою пределов и при этом каким-то чудом сдвинул их к переносице. -- Государь! -- вскрикнул дьяк Борис Мартьяныч и даже вскочил из-за стола. -- Да-а, и не отличишь от настоящего, -- похвалил Рыжий, с изумлением разглядывая "опутятившегося" Антипа. -- А сказать что-нибудь его голосом сможешь? -- Да ну что вы, в таком состоянии и своим-то голосом ничего не выговоришь, -- ответил за Антипа князь Святославский. -- Для этого у нас есть Мисаил... Хотя нет, было раньше у нас одно дарование, по прозванию Макарий Галка, этот умел кого угодно изобразить, да так, что не то что ни одна собака -- родная матушка не отличит. Жаль, не задержался в моем ведомстве -- взял да ушел на вольные хлеба. Хотя что за хлеба у него такие -- не пойму. С тех пор как простились, ни разу о нем не слышал, -- печально вздохнул князь. -- Спился, должно быть... Ну, давайте. Мисаил прокашлялся и отрывисто заговорил, старательно подчеркивая и выделяя каждое слово: -- Господа. Дорогие соотечественники. Вы. Видите. Что я. Жив. И нет никаких. Оснований. Верить инсивуна... Инсинува... Инсвину... Верить вымыслу, будто бы. Меня. Съели. Обещаю, что мы. Найдем. Всех тех. Кто распустил эти. Вздорные слухи. И примерно. Накажем. Где найдем. Там. И. Замочим. Мисаил говорил так похоже, что Рыжий с Борисом Мартьянычем, на миг забыв о невзгодах, даже зарукоплескали. А князь Святославский гордо провозгласил: -- Вот видите, какие способности у нас втуне пропадают. Так что вы уж замолвите словечко перед... ну, перед тем, кто потом будет, чтобы не скупились на средства для Потешного приказа! И тут за спиной князя раздалась громкая напевная речь: -- Исполать вам, добры молодцы и красны девицы! (Хотя красных девиц в приемной не было вовсе, а присутствующих добрыми молодцами назвать можно было лишь с большой натяжкой). Напевный голос принадлежал боярину Шандыбе, славному огромной, во всю голову, лысиной. Кроме того, борода у него то ли не росла вообще, то ли он ее брил, оттого при виде сего боярина Рыжему вспоминался заглавный герой виденного в молодости фильма про Фантомаса, разве что густые брови несколько выбивались из этого яркого кинематографического образа. -- Едва сквозь толпу пробрался, -- радостно сообщил Шандыба. -- На что не пойдешь, чтобы царские косточки проведать! -- И что, за этим вы сюда пришли? -- неприязненно глянул на него Рыжий. -- А заодно посмотреть, как вы тут простой народ дурите! -- еще радостнее провозгласил боярин Шандыба. -- Пить будете? -- слегка заплетающимся языком проговорил дьяк Борис Мартьяныч. И, не дожидаясь ответа, наполнил чарку и протянул ее нежданному гостю. -- Вот такие, как вы, народ и спаивают, -- громогласно заявил Шандыба, однако чарку принял. -- Пью не за ваше здравие, но за упокой души нашего царя и за светлое будущее нашего государства! С этими словами боярин сноровисто влил содержимое чарки себе в глотку и занюхал широким рукавом кафтана. -- Ну да, ты один у нас честный и порядочный, -- не выдержал князь Святославский. -- А мы все -- лгуны, вруны да обманщики. -- А вот это ты сказал, князь, а не я, -- хохотнул Шандыба. -- Дело, конечно, ваше, а я вышел бы к народу и объявил всю правду! -- Вот выйди и объяви, -- предложил Святославский. -- Почему это я? -- возмутился боярин. -- Я, что ли, Государя слопал? -- А кто -- мы? -- не выдержал господин Рыжий. -- Может, и вы, -- Шандыба сел на один из стульев для посетителей и закинул ногу за ногу. -- Когда я пришел, Государя уже съели, а вы были тут! А что, я вас покрывать не буду, я перед кем хошь правду-матку зарежу! -- Вот-вот, прямо как на той неделе, -- злорадно подхватил князь Святославский. -- Заявился на свадьбу и, хлебнув медовухи, принялся невесту обличать -- мол, и такая она, и сякая, и гуляла с кем ни попадя... -- Я правду говорил! -- приосанился Шандыба. -- Так эту правду все и до тебя знали, -- продолжал Святославский. -- А ты приперся и все веселье людям испохабил! -- Невеста должна быть честной! -- заявил боярин Шандыба. И как бы в подтверждение своих слов рубанул по воздуху ребром ладони. -- Ну никто ж не спорит, что невеста должна быть честной, -- с досадой проворчал Святославский, -- да зачем об этом на свадьбе говорить? Содержательный спор оказался вскоре прерван, что называется, самым насильственным способом: раздался звук разбиваемого окна, и в приемную влетел увесистый булыжник, по счастью, ни в кого не попав. Стали слышны и крики с улицы: -- Ца-ря! Ца-ря! Ца-ря! -- Ну, теперь ваш выход, -- обратился Рыжий к Антипу и Мисаилу. -- Народ хочет царя, а вы вдвоем его прекрасно заменяете! Однако скоморохи попятились задом от окна. -- Они же нас каменьями закидают, -- выкрикнул Мисаил. -- Боязно, -- поежился Антип. -- Вам надобно выпить, -- с видом знатока промолвил князь Святославский. -- Для храбрости. -- Но не здесь, -- разомкнул уста дьяк Борис Мартьяныч. -- Пройдемте куда-нибудь вглубь терема. -- И я даже знаю, куда, -- тут же подхватил Рыжий. И оборотился к Шандыбе: -- Вы, почтеннейший боярин, кажется, хотели полюбоваться останками Путяты? В таком случае добро пожаловать в его горницу. И вся честная беседа, прихватив кувшин с остатками наливки, покинула приемную. И очень вовремя -- вослед им туда влетел еще один булыжник. x x x Не очень доверяя тем слухам, что Маша принесла с базара, князь Длиннорукий послал в город конюха, садовника и других дворовых людей посмышленее, и вскоре они вернулись с новостями более чем неутешительными -- будто слухи не смолкают, а настроения среди горожан такие, что беспорядков не избежать, даже если толки окажутся беспочвенными. Поэтому, хоть князю и хотелось прихватить с собой побольше всякого скарба, но после недолгого совещания с княгиней было решено взять только самое необходимое, зато выехать как можно скорее. Но и сборы самого необходимого заняли не так уж мало времени, и, проезжая по городу, княжеская чета могла воочию наблюдать плоды зловредного брожения умов: и опустевшие улицы, и запертые среди бела дня ряды лавок, и кучки подозрительных людей, с явной враждебностью поглядывающих на аляповатую длинноруковскую карету. Еще более неприятная неожиданность ждала их на выезде из Царь-Города. Несмотря на то, что Ново-Мангазейские ворота обслуживала целая дюжина стрельцов, не считая чиновников Податного приказа, на сей раз там столпилось чуть не полсотни карет и повозок -- состоятельные горожане предпочли переждать смутные времена в загородных усадьбах или на постоялых дворах Новой Мангазеи. Князь прикинул -- ожидание своего череда могло затянуться чуть не до вечера. Поэтому он, недолго думая, выбрался из кареты и решительно направился к воротам. -- Я -- градоначальник князь Длиннорукий, -- заявил он, надеясь, что весть о его новом назначении досюда еще не дошла. -- Извольте пропустить меня немедля, вне очереди! Молодой стрелец посмотрел на князя чуть свысока -- для него градоначальник никаким начальством не был, ибо привратная служба подчинялась совсем другому ведомству. К тому же до Ново-Мангазейских ворот уже дошли слухи о съедении царя, и стрельцы прекрасно понимали, отчего столько людей, и отнюдь не самых бедных, разом рванули прочь из столицы. Естественно, таким случаем грех было бы не воспользоваться, и привратники чуть не в открытую намекали выезжающим, что во избежание задержки неплохо бы заплатить. Выезжающие и сами это прекрасно понимали, так что многие стрельцы и чиновники, оказавшиеся в этот день на службе, значительно повысили свое благосостояние. Конечно, стрелец, к которому обратился Длиннорукий, не прочь был бы в одиночку "навариться" на столь высокопоставленном государственном муже, но князь, похоже, решил добиться преимуществ, не залезая в мошну. А вымогать взятку у самого князя Длиннорукого охранник все же поостерегся -- не вышло бы потом себе дороже. Поэтому он позвал непосредственное начальство -- старшего стрельца. Это был уже немолодой человек с хитрым проницательным взглядом. В отличие от своего подчиненного, он отнесся к князю с самым искренним уважением и желанием помочь -- но больше на словах, чем на деле: -- Понимаете, дорогой князь, я бы со всем моим удовольствием пропустил вас и без очереди, и даже безо всякого досмотра, но вы же знаете -- таков порядок. Я слыхивал, будто вы сами в градоправлении никакого непорядка не терпите, и всегда своим ребятам говорю: "Вот с кого вам, оболтусам, пример надобно брать!.." Князь уже понял, что именно от него требуется, и в общем-то даже готов был "дать на лапу" кому угодно, лишь бы поскорее выбраться из города, которым до вчерашнего дня безраздельно правил. Но увидев, что ему, светлейшему князю Длиннорукому, перечат самым наглым образом, он, что называется, "уперся рогами". -- А вот это вы видели? -- князь, будто козырного туза, извлек из-за пазухи верительную грамоту. -- Примите мои поздравления, -- с еле скрытой издевкой произнес старший стрелец. -- Значит, вы отныне будете управлять Царь-Городом из Ливонии? Позеленев в лице, князь полез было в карман за кошельком, но вздрогнул, услышав за спиной резкий пронзительный голос: -- Что такое? Почему не едем? Обернувшись, князь увидел супругу. Когда Евдокии Даниловне наскучило ждать, она отправилась следом за мужем. Сходу "въехав" в суть происходящего, княгиня тут же обратила все красноречие на старшего стрельца: -- Да ты что, козел безрогий, шутки тут шутить, блин, вздумал? Тебе в нос твой поганый суют грамоту, самим царем-батюшкой подписанную, а ты кочевряжисся, будто дерьмо в проруби! Да ежели ты сей же миг не пропустишь нас, так я до самого Государя дойду, он тебя, шмакодявку позорную, не токмо со службы выпрет, а с потрохами съест! Услыхав такое из уст женщины, известной набожностью и незлобивым нравом, старший охранник даже лишился дара речи -- к счастью, ненадолго. А едва обретя его, крикнул подчиненным: -- Пропустите князя и княгиню Длинноруких! И немедля! Вскоре лошади уже несли княжескую карету по наезженной Мангазейской дороге, а княгиня выговаривала супругу: -- Ну какого беса ты стал с ними "заедаться"? Знаешь ведь, что начальство всегда право! С этим князь не спорил -- такого правила он и сам неукоснительно придерживался, исполняя должность градоначальника. -- Заплатил бы им, дурачок, пускай подавятся! -- не успокаивалась Евдокия Даниловна. -- А если бы они захотели нас досмотреть -- ты об этом подумал? Князь молчал -- супруга была кругом права. Дело в том, что сборы "самого необходимого" отнюдь не ограничивались упаковкой одежды, обуви и прочих нужных в дороге вещей. Чета Длинноруких собственноручно зашивала деньги и драгоценности под подкладку одежды, так что нетрудно было представить, к каким последствиям мог бы привести не совсем поверхностный досмотр. x x x Хозяева дома, где снимали комнаты Глухарева и Каширский, были обычным купеческим семейством. Они не имели никакого отношения к тому ведомству, чьи поручения нередко выполняла парочка авантюристов. Пустить к себе в дом столь сомнительных постояльцев хозяева согласились, уступая просьбе Глеба Святославовича, приятеля и чуть ли не дальнего родственника. Взамен он пообещал условия благоприятствования в делах и даже налоговые скидки. (Хозяева знали, что Глеб Святославович состоит на Государевой службе, но по какой части -- об этом он никогда не распространялся). И действительно, вскоре их торговля пошла в гору, а вопросы с государственными учреждениями, в прежние времена требовавшие долгих хлопот и, чего греха таить, немалых средств, теперь решались как бы сами собой. Когда по городу поползли зловещие слухи, сие почтенное семейство, подобно многим другим, тоже решило на время покинуть столицу, а про постояльцев впопыхах никто даже не вспомнил. Впрочем, господин Каширский обо всех этих жутких событиях и не подозревал: вернувшись домой, он засел за научный труд "Астральное и ментальное тело в социальном аспекте", который писал уже несколько лет в недолгих и нечастых перерывах между разного рода авантюрными предприятиями. Но не успел он записать и нескольких строчек, как в комнату ворвалась Анна Сергеевна Глухарева, причем в самом отвратительном настроении. -- Опять дурью маетесь?! -- даже не поздоровавшись, напустилась она на Каширского. -- Кругом такое творится, а вы... Каширский нехотя отложил тетрадку: -- Что-то случилось? -- Да, случилось! -- рявкнула Анна Сергеевна. -- Мало того, что у меня сперли кинжал, так еще и "кинули", как последнюю дуру! -- Кто? -- удивился Каширский. -- Кто-кто -- черт в пальто! -- сварливо бросила Анна Сергеевна. -- Путята, кто же еще! Сделал мне заказ, я все исполнила, а как платить -- шиш с маслом! -- Неужели отказался? -- посочувствовал "человек науки". -- Попробовал бы, -- злобно процедила госпожа Глухарева. -- Хуже -- сдох! -- Кто скончался? -- не понял Каширский. -- Путята, кто ж еще! -- пуще прежнего взбеленилась Анна Сергеевна. -- Весь город про то гудит, а вы сидите в этом сраном чулане и ни хрена не видите! -- Ну так просветите, -- спокойно предложил Каширский. -- Кто гудит и что произошло с Государем? Объясните толком. -- Некогда объяснять! -- отрезала Анна Сергеевна. -- Я одно знаю -- все богатеи рванули из города, и наши тоже. В доме остался один старичок-сторож, но я его уже того... В общем, нейтрализовала. Раньше, чем через час, не очухается. Так что весь дом в нашем полном распоряжении. Помародерствуем вволю! -- Нет-нет, Анна Сергеевна, я решительно против, -- отказался Каширский, -- да и вам не советую. Помните, что народная мудрость гласит: не воруй там, где живешь, а воруй там, где не живешь. -- А вы и не будете ничего воровать, -- подъехала Анна Сергеевна с другого бока. -- Вы через ваш астрал отыщете место, где лежат драгоценности, а воровать их буду я. А потом с вами расплачусь за научный эксперимент. Идемте же скорее, пока хозяева не вернулись! -- Ну ладно, будь по-вашему, -- дал себя уговорить Каширский. -- Но учтите, Анна Сергеевна -- я иду на это исключительно ради науки! Через несколько минут Каширский уже бродил по хозяйским покоям, держа в руках прут из метлы, будто заправский лозоходец, и мысленно призывал силы Мирового Эфира указать, где спрятаны драгоценности. Проходя по полутемному коридору, экспериментатор почувствовал, что ветка в руке дрогнула, и он решительно указал на старый сундук, покрытый дырявою рогожкой: -- Вот здесь! -- Да тут, кроме клопов, ничего нет и быть не может, -- брезгливо скривилась Анна Сергеевна, которая неотступно следовала за сообщником, по пути прихватывая со столов и полок всякие безделушки и небрежно скидывая их в наволочку. -- Насчет клопов не скажу, -- с видом знатока откликнулся Каширский, -- но обычно господа обыватели самые ценные вещи хранят именно в таких местах. Они думают, что воры туда не полезут, в то время как опытные домушники обычно там первым делом и шарятся. -- Сразу видно специалиста, -- ехидно подпустила Анна Сергеевна. -- Да, я признанный специалист в области человеческой психологии, -- сделав вид, что не заметил "подколки", горделиво подтвердил Каширский. -- В том числе и психологии воров. -- Однако, решив, что выразился слишком уж просто, признанный специалист уточнил: -- То есть представителей асоциального среза социального общества. -- Чем умничать, помогли бы сундук вскрыть, -- прикрикнула Анна Сергеевна, на которую ученые речи господина Каширского должного впечатления не произвели. Однако содержание сундука поначалу вызвало у Анны Сергеевны некоторое разочарование -- это были какие-то старые скатерти, дырявые платки, латаное белье и прочая ветошь, годная разве что для старьевщика, но не для преуспевающего купеческого семейства. -- Все правильно, -- оптимистично заявил Каширский. -- Чаще всего так и бывает: сверху тряпки, а на дне... На дне оказался какой-то увесистый сверток. Перейдя в комнату, где было светлее, чем в коридоре, Анна Сергеевна и Каширский развернули его и обнаружили набор столовых приборов -- ножей, ложек, вилок и даже одну поварешку. По всему было видно, что это добро пролежало забытым на дне сундука много лет -- некоторые предметы уже были сильно тронуты ржавчиной. -- Ага, а теперь вы скажете, что внутри они из чистого золота, -- с невыразимым сарказмом процедила Анна Сергеевна. -- Ну, дать стопроцентную гарантию я не берусь, -- заосторожничал Каширский, -- но, в общем-то, весьма вероятно. -- Вы что, дурой меня считаете? -- взвилась Глухарева. -- Хватит ваньку валять, ищите настоящее золото, а то я за себя не отвечаю! -- Не хотелось бы вас огорчать, уважаемая Анна Сергеевна, но, насколько я знаю наших почтенных хозяев, свое состояние они держат отнюдь не в кубышке, а вкладывают в торговые и иные предприятия, -- спокойно, будто читая лекцию, заговорил Каширский. -- Конечно, политэкономия -- не совсем моя научная специализация, но как ученый энциклопедического склада я отчасти знаком с теоретическими выкладками Адама Смита, Карла Маркса, Егора Гайдара, других ведущих экономистов, и никто из них не пропагандировал хранения золотых украшений дома. Напротив, лучшим способом приумножения благосостояния, по общему мнению, является следование известной формуле "деньги -- товар -- деньги", ибо... Каширский осекся на полуслове -- сзади раздался приглушенный и чуть скрипучий голос: -- Исфините, я фам не помешал? Появление кого угодно другого стократ меньше поразило бы золотоискателей. Но увы -- посреди комнаты, живой и невредимый, стоял господин Херклафф, которого Каширский числил в мертвых, а Глухарева не далее как сегодня собственноручно заколола кинжалом. -- Зд-д-дравствуйте, Эд-дуард Ф-фридрихович, -- вразнобой пролепетали Анна Сергеевна и Каширский. -- Кажется, я оторвал вас от важных дель? -- учтиво осведомился Херклафф, поправляя монокль. -- Да, мы тут проводим экспроприа... то есть, я хотел сказать эксперимент, -- понемногу успокаиваясь, ответил Каширский. -- Хотя, как говаривал один восточный мыслитель, трудно искать золото в темном сундуке, особенно если его там нет... "Странно, как это он остался жив, -- размышляла между тем Анна Сергеевна. -- И смотрит как-то уж больно ласково, будто не я его ножичком пырнула... Хотя он может этого и не знать -- я же к нему сзади подкралась, незаметно. Небось, думает на Чаликову..." -- А-а, у вас есть мешок, -- выслушав Каширского, радостно проговорил Херклафф. -- Дас ист зер гут, мне он как раз нушен. И вы тоже. -- Зачем? -- с подозрением спросила Анна Сергеевна. -- За золотишком, -- осклабился Эдуард Фридрихович. -- А здесь вы все рафно ничефо не найдете. -- За золотишком? -- повеселела Анна Сергеевна. -- И когда? -- Прямо сейчас, -- заявил Херклафф и первым направился к выходу. Но перед самыми дверями вдруг резко остановился и, кинув быстрый пристальный взгляд на Анну Сергеевну, сделал галантное движение рукой: -- Только после вас, фройляйн. x x x Чумичкина хибарка стояла на городском отшибе, и шум потрясений до нее почти не долетал. Обедая теми яствами, на которые расщедрилась скатерть-самобранка, Василий и Надежда наперебой рассказывали о событиях, свидетелями и участниками коих они стали в этот день. Когда Чаликова дошла до встречи с Каширским, Дубов попросил: -- Наденька, с этого места, пожалуйста, подробнее. Хотя Надя добросовестно старалась вспомнить все подробности, ее рассказ получился очень сбивчивым. Но Василий и так все понял: -- Ясно -- Каширский вам элементарно "давал установку", а вы на нее попались. -- Да что вы, не может быть! -- завозмущалась Надя. -- Он просто говорил мне... -- ...что кинжал Анны Сергеевны в ваших руках должен послужить делу добра и справедливости, -- закончил за Надю Василий. -- И вы тут же побежали вершить самосуд над злом и несправедливостью, которые для вас воплотились в некоем конкретном индивиде. И вы еще говорите, что это не "установка"! -- Ну что ж, и на журналистку бывает проруха, -- вздохнула Чаликова. -- Хорошо еще, что так все кончилось. Одного не пойму, как это кинжал пропал из сумки и очутился у тебя? -- Надежда обратила взор на Чумичку. -- Я за тобой всю дорогу приглядывал, -- нехотя пробурчал колдун. -- А ножик из сумки достать, так это ж не колдовство даже, а так -- баловство. -- Давайте решим, что нам теперь делать, -- предложил Дубов. -- Уходить в свой мир, -- твердо сказала Чаликова. И печально добавила: -- Теперь, наверное, навсегда... -- Сначала еще из города надо выбраться, -- заметил Василий. -- А то ежели Путяту и вправду съели, то непорядков не избежать. -- А может, они уже начались? -- предположила Надя. -- Сейчас узнаем. -- Дубов извлек из-под кафтана "херклаффский" кристалл и положил его на стол. -- Ну, Наденька, и кого бы вы хотели теперь увидать? -- Петровича, -- несколько неожиданно и для себя, и для Дубова, сказала Чаликова. Большая грань замутнилась, и на ее поверхности проступило сперва неясное, а потом все более отчетливое изображение, но не развалин храма на Сорочьей, где Дубов видел Петровича в последний раз, а добротного дома на одной из главных улиц. -- Градоправление, -- пояснил Чумичка. -- Бывшая вотчина Длиннорукого. Перед градоправлением бушевала толпа, а на крыльце Петрович, бестолково размахивая руками, что-то надсадно кричал. -- Должно быть, призывает люмпенов грабить награбленное у трудового народа, -- предположила Надя. Василий хотел было попросить кристалл "включить звук", но тот сделал это безо всяких просьб -- словно бы ему и самому не терпелось узнать, что же там происходит. На сей раз Надя ошиблась -- "грабить награбленное" толпа была не прочь и безо всякого Петровича, а Петрович же, напротив, пытался ее от этого удержать. -- Что вы творите, изверги?! -- вопил он. -- Не дозволю государево добро хитить! Костьми лягу!! Всякого, кто позарится, лично буду грабить и убивать!!! Но даже старые кухонные ножи не произвели должного впечатления. -- Довольно этого шута слушать! -- раздались выкрики из толпы. -- Бей, круши, все нашенское будет! И толпа, сметя с пути бывшего лиходея и душегуба, втекла в градоправление. Петрович кряхтя поднялся и, потирая ушибленную задницу, заковылял прочь. А из окон на улицу полетело казенное добро: столы, несгораемые ящики, перья и чернильницы, а следом за ними -- охранники и служащие, не захотевшие или не успевшие покинуть присутственное учреждение. Булыжники мостовой обагрились первой кровью... -- А ведь виновницей всего этого могла быть я, -- побледнев, чуть слышно прошептала Надежда. -- Нет, я бы такого не пережила... -- К счастью, ваш друг Эдуард Фридрихович не страдает от угрызений совести, -- заметил Василий. -- По причине полного отсутствия оной. -- Ну, какие-то остатки в нем еще сохранились, -- через силу улыбнулась Надя. -- Когда я ему помогла, он сказал, что, так и быть, кушать меня не станет. Ах да, совсем забыла, он же мне свою визитку подарил! Пошарив в сумке, Надежда извлекла кусочек картона и протянула Чумичке. -- Ого, да тут какие-то заклинания заморские, -- едва глянув, определил Чумичка. -- К тому же по-латиницки. -- И колдун с трудом прочитал: -- Херклафф, потом какой-то чародейский значок, инбокс, точка, эл-вэ. Нет, это не по моему разумению. Чумичка вернул визитку Чаликовой. -- Так это же "мыло", -- определила Надежда, едва глянув на надпись, так озадачившую колдуна. -- В смысле, электронный адрес. А ниже -- обычный адрес и номер телефона. То есть его координаты в "нашем" мире. Пока Надя и Чумичка разбирались с людоедской визиткой, Василий внимательно глядел в кристалл. Тот уж и не спрашивал, кого и что показать, а сам, словно уличный видеооператор, выхватывал из гущи событий самое острое, самое горячее. И всюду было одно и то же -- грабежи, бесчинства, насилие и смерть. -- Наденька, гляньте, вам это будет интересно, -- пригласил Дубов, когда на "экране" появился очередной "сюжет" -- мрачное здание без вывески, но с зарешеченными окнами, и перед ним небольшая кучка людей, возглавляемая могучего вида женщиной, держащей в руке зажженный факел. -- Это что, тюрьма? -- предположила Надя. -- И люди какие-то не такие, ну, более интеллигентные, что ли. -- Тайный приказ, -- мельком глянув в кристалл, определил Чумичка. -- А-а, так это же моя знакомая, боярыня Новосельская! -- приглядевшись к женщине с факелом, воскликнула Чаликова. -- Здесь, в этом доме, гнусная власть творила свои черные дела, -- "толкала" боярыня Лукерья Кузьминишна зажигательную речь. -- В его недрах исчезали лучшие люди нашего народа, соль земли Кислоярской. Подлые властители Тайного приказа наводили страх на наш народ -- и где они теперь? Едва исчез их главарь, они разбежались, будто мерзкие тараканы! -- Главарь -- это кто? -- не понял Василий. -- Известно кто, -- ответила Надя. -- Тот, которого съели... -- Так снесем же с лица земли сие прогнившее средоточие тайного сыска! -- провозгласила Новосельская и отошла в сторонку, предоставляя действовать своим соратникам. Несколько мужичков взошли на добротное каменное крыльцо и стали высаживать дверь, обитую железом. Но дверь не поддавалась. -- Да уж, это вам не те громилы, что зорили градоуправление, -- заметил Дубов. -- Похоже, что они здешние, ну, что-то вроде наших диссидентов, -- сказала Чаликова. Тем временем боярыня отодвинула тщедушных "диссидентов" в сторону и сама примерилась к приказной двери. Одно движение могучим плечом -- и дверь ввалилась внутрь, а следом за нею и сама Новосельская. Встав и отряхнув платье, Лукерья Кузьминишна крикнула: "Вперед, за общее дело!" и, размахивая факелом, ворвалась в здание. Вскоре из окон вылетели языки пламени и повалил дым -- это горели многочисленные бумаги Тайного приказа, доносы, записи допросов и признаний под пытками. И хоть кристалл мог передавать только изображение и немного звук, Надежде показалось, что она ощутила явственный запах смрада. Когда дым рассеялся, грань кристалла начала показывать "репортаж" совсем из другой части Царь-Города -- с той улицы, где накануне Дубов вовсю гулял с боярином Андреем, князем Святославским, веселыми скоморохами и "Нашими", то бишь юными путятинцами, идущими вместе за боярином Павловским. Но на сей раз там гуляла совсем другая публика. И хотя на первый взгляд толпа была обычной вольницей, объединенной одною целью -- пограбить, пока можно, -- Василий подумал, что у нее есть некий "дирижер", очень умело держащийся где-то в тени. Иначе трудно было бы объяснить, почему людской поток, миновав дома боярина Андрея и князя Святославского, безошибочно устремился в терем бывшего градоначальника. Но на сей раз невидимый "телеоператор" не ограничился показом дома с внешней стороны, а следом за грабителями проник в терем. Нечего и говорить, что первым делом они набросились на запасы водки и наливок, коих в доме Длиннорукого оказалось великое множество, а естественную нужду справляли в дорогие вазы и кувшины, а то и прямо на пол. -- Я где-то читала, что когда в октябре семнадцатого большевики заняли Зимний, они начали с того же самого, -- заметила Надя. Но миг спустя ей стало уже не до смеха -- изображение переместилось в покои княгини, где два пьяных негодяя пытались завалить на постель молодую девушку. Чумичка молча щелкнул пальцами, и насильники замертво свалились на пол, а Маша, выскочив в окно, убежала по знакомым ей тропинкам хозяйского сада. И очень вовремя -- часть толпы уже высыпала в сад, попутно разбив в гостиной окна с разноцветными стеклышками. Но красота длинноруковского сада, многие годы поддерживаемая и множимая стараниями Евдокии Даниловны, вызвала у толпы прямо-таки животную злобу -- поскорее все уничтожить или хотя бы испохабить. -- И ради этого быдла, ради этих пьяных скотов погибают лучшие люди? -- не выдержала Надя. -- Да пусть они захлебнутся в собственном дерьме -- я и пальцем не двину! Будь проклят тот день, когда я впервые сюда попала!!! Дубов и Чумичка терпеливо слушали -- они понимали, что Надежда сама не очень понимает, что говорит, но после всего, что с ней сегодня произошло, ей просто необходимо было "разрядиться". А кристалл тем временем показывал очередной сюжет -- погром ново-ютландского подворья. И хоть обитатели подворья, в отличие от многих коренных царь-городцев, никуда не сбежали и даже пытались сопротивляться, но их рыцарские шпаги и меткие луки явно уступали оружию противника -- дубинкам, булыжникам и железным ломам. x x x Поминки по убиенному Государю продолжались прямо в его рабочей горнице, более того -- в непосредственной близости от останков покойного. Отличаясь чисто тевтонской аккуратностью, господин Херклафф не только тщательно обглодал каждую косточку, но и красиво сложил их на лежанке в углу комнаты. Поначалу вид царских костей несколько смущал пирующих, и они, случайно бросив туда взор, поспешно отводили глаза, но вскоре привыкли и воспринимали такое соседство как нечто само собой разумеющееся. Когда кувшин был допит, дьяк Борис Мартьяныч куда-то сбегал и притащил бочонок, украшенный рисунком виноградной лозы и длинной плавной надписью не то по-италиански, не то по-гишпански. -- О-о, это весьма знатное винцо, -- тут же определил князь Святославский. -- Вообще-то говоря, оно лучше всего идет под пирог с капустой, каковой в прежние годы недурственно стряпали на Боярской улице. Но не в той харчевне, что рядом с домом купца Кочерыжкина -- тоже, к слову сказать, пресвоеобразнейший был человек -- а ближе к набережной. -- Князь аж зажмурился от нахлынувших приятных воспоминаний. -- Бывалоча, откушаешь кусочек пирога, еще горячего, прямо с печки, да запьешь винцом... -- А без пирога можно? -- прервал княжеские воспоминания боярин Шандыба. -- Можно, -- с тяжким вздохом ответил Святославский. -- Тогда наливайте. Тем временем дьяк безуспешно пытался вскрыть бочку: -- Тут затычка особая -- я даже не знаю, как ее вытащить. Наш царский виночерпий как-то умеет с ними обходиться, у него для таких бочек даже особые приспособления имеются... -- А может, внутрь протолкнуть? -- предложил Рыжий. Он уже был изрядно "под мухой", хотя и выпил совсем немного -- сказывалась непривычка к хмельному. -- Конечно, протолкнуть, чего там с нею цацкаться! -- зычным голосом подхватил Шандыба. Приложив ладонь ко лбу, он стал оглядывать горницу в поисках подходящего предмета и в конце концов остановился на царской лежанке. Выбрав кость соответствующего размера, боярин приладил ее к затычке и резко пристукнул кулаком. Затычка проскочила внутрь, а Шандыба, передав бочонок Борису Мартьянычу, преспокойно положил кость на место. Когда вино из кувшина было разлито по чарам, боярин Шандыба торжественно поднялся, чтобы произнести речь: -- Слыхивал я, будто у римлян есть такая поговорка: "О покойниках либо хорошо, либо ничего". Я так скажу -- это мудрый обычай, правильный. И я желаю римлянам всячески его соблюдать. Но мы с вами не в Риме живем, потому я скажу все, что думаю. А думаю я вот что: нет, не был наш Государь достоин того высокого поста, на котором оказался. Правдиво говоря, я сравнил бы его с девицей из Бельской слободки, непонятно для чего явившейся на бракосочетание. Так выпьем же за Бельскую слободку. То есть нет, что это я такое плету, выпьем за то, чтобы каждый из нас занимался своим делом! Выпили, закусили. Помолчали -- каждый о чем-то своем. -- Скоморохи, а вы только Путяту показывать умеете? -- вдруг обернулся Шандыба к Антипу и Мисаилу. -- Вот меня, к примеру, могли бы показать? Да не бойтесь, я не из обидчивых! Скоморохи вопросительно поглядели на своего начальника. -- Эх, да чего уж там скромничать, -- "дал добро" князь Святославский. Антип раскрыл небольшой сундучок, который всегда носил с собой, и вытащил оттуда какие-то причиндалы. Один из них, а именно облегающую шапочку без меха, скоморох натянул на голову, отчего она стала похожа на голову Шандыбы. Для еще большего сходства Антип нацепил поверх бровей темные щеточки, потом встал, широко развернул плечи, мутно сверкнул глазами и, грозно нахмурив накладные брови, с мрачной решимостью провозгласил: -- Девушка должна быть честной! -- И, немного помолчав, добавил: -- Даже в Бельской слободке. Все, кто был в горнице, так и покатились со смеху, а пуще всех -- сам Шандыба. -- А теперь меня, меня покажите! -- нетерпеливо захлопал в ладоши князь Святославский. Мисаил достал из сундучка огромную бороду, приладил ее к лицу, чуть распушил волосы, присел за стол и пригорюнился над чаркой: -- Э-эх, в прежние годы и винцо было крепче, и закуска вкуснее, и солнышко ярче, и девушки краше, и сами мы -- моложе... И хоть полного внешнего сходства с главой Потешного приказа Мисаилу создать не удалось, да и голос был не очень похож -- но суть он передал настолько точно, что все расхохотались, а сам Святославский шутливо погрозил Мисаилу кулаком. Не дожидаясь дальнейших "заказов", Антип выудил из сундучка рыжий парик, водрузил его прямо на "шандыбинскую" лысину, чуть втянул щеки, слегка вздернул нос, произвел еще несколько движений мускулами лица -- и стал почти неотличим от новоназначенного градоначальника. Затем он оперся рукой об стол, другую упер в бок и беззвучно задвигал губами, а Мисаил, даже не сняв с себя "святославскую" бороду, заговорил голосом Рыжего: -- Уважаемые господа! Если вы считаете, что строительством дерьмопровода и водопровода мы ограничимся, то вы глубоко ошибаетесь. Моя новая задумка -- возвести в Царь-Городе высокую башню, которая размерами и великолепием затмила бы Вавилонскую... -- А главное -- долговечием, -- перебил своего двойника "настоящий" Рыжий. -- Но вообще-то в вашем предложении, как бы оно бредово ни звучало, что-то есть. Во-первых, такую башню можно было бы использовать как водонапорную вышку, и это даст резкий толчок к дальнейшему развитию водопроводного хозяйства. Во-вторых, если мне когда-нибудь удастся воплотить свою заветную мечту -- электрификацию Кислоярской земли -- то башня пригодится для радио- и телетрансляции, а впоследствии и для мобильной связи. В третьих... Впрочем, простите, господа скоморохи, я вас перебил -- пожалуйста, продолжайте. Но продолжить Антипу с Мисаилом не пришлось -- в помещение заглянул царский стрелец. Увидев дьяка, боярина Шандыбу, двух князей Святославских и двух Рыжих, бражничающих и витийствующих над костьми Путяты, стрелец застыл с разинутым ртом. -- Ну, с чем пожаловал? -- еле ворочая языком, проговорил Борис Мартьяныч. -- Заходи, не стесняйся. Выпей с нами за здравие царя-батюшки! Вернее, за упокой оного, но это уже не суть важно... -- Мы едва сдерживаем толпу, -- растерянно заговорил стрелец. -- Еще немного -- и они ворвутся сюда. Надо что-то делать! -- Ну, не съедят же они нас, -- захохотал Святославский. -- Разве что каменьями побьют. -- И вы так спокойно об этом говорите? -- Рыжий попытался подняться со стула, но его занесло чуть в сторону, и если бы боярин Шандыба его заботливо не подхватил, то новоиспеченный градоначальник непременно свалился бы прямо на лежанку с монаршими костями. -- Что ж, дорогие скоморохи, ваш выход! -- провозгласил князь Святославский. -- Теперь от вашего умения зависит, уйдем ли мы отсюда живыми, или покойными. Так что вперед и с песней! Напоследок еще раз крепко приложившись к чаркам, вся дружина, возглавляемая стрельцом, направилась обратно в приемную, поддерживая друг друга и старательно подпевая Святославскому, и впрямь заведшему не совсем пристойную песенку: -- Я супруга хоть куда, Кого хошь объеду. Если мужа дома нет, То иду к соседу... x x x Поскольку день уже незаметно клонился к вечеру, Чумичка запряг лошадку, чтобы подвезти своих гостей до Горохового городища. Полагая, что тайным службам теперь не до Чаликовой с Дубовым, Чумичка не стал прибегать к средствам вроде шапки-невидимки или ковра-самолета, а ограничился тем, что взамен одежды зажиточных царь-городцев выдал им какую-то ветошь, которую Надя и Вася надели поверх одежды из "нашего" мира. Хоть и весьма приблизительно, Дубов и Чаликова все же ориентировались в топографии Царь-Города -- Надежда чуть хуже, а Василий чуть лучше. Судя по тому, что Чумичка вез их по каким-то тихим окраинным улочкам, они поняли: их провожатый не хочет "засвечиваться" в центре, где вовсю продолжались грабежи и поджоги, и выбрал путь не самый короткий, но более надежный. И хотя даже на тихих окраинах им несколько раз попадались кучки людей, разгоряченных вином, кровью и разбоем, наших путников никто не трогал -- или считали их сословно близкими себе, или, что более вероятно, никого не прельщали ни убогая кляча и столь же убогая телега, ни потертый тулуп возницы и лохмотья его попутчиков. Василий подумал, что Чумичка слегка сбился с пути -- по его представлениям, ворота, через которые проходила дорога к городищу, должны были находиться чуть левее, а Чумичка то и дело забирал куда-то вправо. Вскоре Чумичка остановил телегу возле ветхой ограды небольшого кладбища, где, судя по покосившимся крестам и скромным холмикам, предавали земле далеко не самых богатых и знатных жителей Кислоярской столицы. -- Хотели похоронить на главном городском, но он завещал здесь, -- пояснил Чумичка в ответ на немой вопрос друзей. И указал куда-то вглубь кладбища: -- Вон там. За деревьями проглядывались несколько десятков человек, столпившихся вокруг свежей могилы. Надя хотела было спрыгнуть с телеги и отдать последний долг покойному, но Чумичка ее удержал: -- Не надо. -- Почему? -- удивилась Чаликова. -- Нельзя, чтобы тебя видели, -- нехотя пробурчал колдун. Достав из-под лохмотьев кристалл, Василий попросил показать похороны более крупным планом, и вскоре на большой грани изобразились могильщики, опускающие гроб в землю. -- Прощай, Александр Иваныч, -- дрогнувшим голосом прошептал Василий, сняв с головы старую дырявую шапку. А Надежда украдкой смахнула с ресниц невольную слезу. Тем временем кристалл начал крупно показывать участников похорон -- в их числе Василий узнал Евлогия, Патриарха Царь-Городского и Всея Кислоярщины, во всем торжественном облачении. -- Странно, в городе такое творится, а он здесь, -- чуть удивился Дубов. -- А по-моему, ничего странного, -- возразила Надежда. -- Что-то похожее было описано в одной книжке, еще советского времени. Не помню подробностей, только общий смысл. Главному герою нужно было идти на какое-то не то партийное, не то комсомольское собрание и голосовать по некоему принципиальному вопросу. Если бы он проголосовал, как положено, "за", то утратил бы расположение любимой девушки, а если "против" -- то доверие не менее любимого начальства. Воздержаться тоже не было возможности -- в таком случае недовольными остались бы все. И не придти было нельзя, ибо "явка обязательна". В общем, положение безвыходное, и тут -- не было бы счастья, да несчастье помогло -- умирает его тетушка, и тем самым появляется вполне уважительная причина, чтобы не идти на собрание и не участвовать в "неудобном" голосовании. Вот и здесь то же самое. Кто знает, как там все сложится и чья верх возьмет -- при таких событиях самое лучшее не высовываться и лишний раз рта не раскрывать. Ну а коли спросят потом при случае, дескать, где ж ты был, Ваше Преосвященство, в трудную годину, так он ответит: как это где, провожал в последний путь невинно убиенного отца Александра!.. Да и, похоже, не он один. Пока Надя пересказывала сюжет о партсобрании, через грань кристалла прошла целая галерея участников похорон, среди которых оказалось немало знакомых и полузнакомых лиц, в том числе весьма высокопоставленных, виденных и на царских приемах, и на открытии водопровода рядом с Путятой. Но если присутствие на погребении боярина Павла, который был другом отца Александра, не могло вызвать никаких вопросов, то наличие там господина Павловского, да еще вместе со всей кодлой "идущих вместе" юношей и девушек, показалось Василию Николаевичу, мягко говоря, не совсем уместным. Чумичка вглядывался в кристалл куда пристальнее, чем его друзья. И когда там в третий раз появился какой-то совершенно неприметный мужичок в неприметном кафтане, Чумичка сказал: -- Запомните его хорошенько. Это -- один из тех. Из каких таких "тех", Чумичка уточнять не стал, но Надя поняла: из тех, кто привел к власти Путяту и служил опорой его трона. Из тех, которые зверски убили отца Александра, а теперь лежали под развалинами храма на Сорочьей улице. -- Он еще хуже, -- пояснил Чумичка. -- Те ваши были, а этот -- НАШ. Теперь, внимательно приглядевшись к "неприметному мужичку", Чаликова и Дубов заметили, что он то и дело подходит то к одному, то к другому участнику похорон, включая и Патриарха, и о чем-то с ними тихо беседует, причем настолько непринужденно (и вместе с тем приличествующе скорбной обстановке), что, если бы не замечание Чумички, то на него даже и не обратили бы внимания. -- Запомните этого человека, -- повторил Чумичка. -- Кто знает -- вдруг да придется еще с ним столкнуться. Сказав это, колдун слегка стеганул лошадку, и телега, скрипя, сдвинулась с места. Вскоре показалась и городская стена с воротами. А поскольку дорога, начинающаяся сразу же за ними, можно сказать, вела в никуда (если не считать нескольких захудалых деревенек), то и затора, как перед Мангазейскими воротами, здесь не было. Более того -- отсутствовали даже те два-три привратника, которые обычно стояли тут более "для порядка", и телега прогромыхала через ворота безо всяких задержек. Солнце, подобное зависшему воздушному шару, щедро алело на васильково-синем небе, незаметно спускаясь к бескрайней стене дремучего леса, чернеющего за широким полем. Еле заметный ветерок шевелил придорожную траву и гриву Чумичкиной лошади. Ничто не напоминало о тех событиях, что творились за городскими воротами, оставшимися где-то позади и в прошлом. x x x Приемная представляла собою самое печальное зрелище -- как, впрочем, и остальные помещения царского терема, обращенные на площадь: все окна были выбиты, а на полу и даже на столах валялось немало камней и прочих посторонних предметов, как-то: помидоров, тухлых яиц и гнилых яблок. -- Ничего, и не в таких условиях выступать приходилось, -- хладнокровно заявил Антип, которому после всего выпитого и море было бы по колено. Пригнувшись, чтобы не быть замеченными с улицы, семеро смелых пересекли приемную и столпились в простенке между окнами. Украдкой перекрестившись, Антип отважно показался в окне, хотя и не посередине, а ближе к краешку, чтобы в случае чего уйти в сравнительно более безопасное место. Нужно заметить, что неумеренное употребление вина сыграло с сидельцами царского терема злую шутку -- Антип так и не вышел из последнего образа (и не снял с головы рыжий парик), а остальные этого даже не заметили. Увидев, что в окне кто-то появился, толпа чуть примолкла. Одной рукой держась за подоконник, второю Антип резко взмахнул, и Мисаил, стоявший на краю межоконного простенка, вдохновенно заговорил. Естественно, голосом Рыжего, но вроде как бы от имени царя: -- Ну что, бездельники, убедились, что я живой? А теперь живо все на строительство Вавилонской башни, которую я переделаю в дерьмонапорную вышку и буду использовать для лепестричества и могильной связи! -- Что он несет? -- тихо ужаснулся Рыжий. -- Вот уж воистину: хотели, как всегда, а получилось черт знает что! Теперь нам точно несдобровать... Как только до людей дошло, что перед ними вовсе не Путята, а не поймешь кто, поведение толпы стало еще более угрожающим. -- Это никакой не царь! -- раздался истошный женский крик. -- Мало того, что Путяту съели, так теперь еще и над народом глумятся! -- Так это же Рыжий! -- заорал какой-то мужичок, разглядев человека в окне. -- Вот он, главный народный притеснитель! Бей его!!! И каменья, которые толпа кидала просто по окнам, теперь полетели уже со вполне определенным целевым назначением. Поняв, что дело приняло серьезный оборот, Антип резко упал на пол. -- Ты ранен? -- бросился к нему князь Святославский. -- Нет, слава Богу, вроде бы нет... А над головами у них творилось что-то невообразимое -- камни свистели один за другим, то падая на пол, то ударяясь о стены и оставляя там глубокие вмятины. И вдруг каменный дождь резко прекратился. Осторожно выглянув в окно, Рыжий увидел странную картину: не долетая до окна, камни словно бы натыкались на невидимую стену и падали вниз -- прямо на головы бунтовщиков. Что, конечно, не делало их более миролюбивыми -- скорее, наоборот. -- О Господи, что это такое? -- пролепетал Рыжий. От изумления он даже немного протрезвел. Обернувшись, новоназначенный городской голова увидал нечто еще более удивительное: за "секретарским" столом сидел ни кто иной, как царь Путята, а по обеим сторонам стояли Анна Сергеевна Глухарева и господин Каширский со смятой наволочкой в руке. -- Государь, -- только и мог проговорить дьяк Борис Мартьяныч, а Шандыба, глубокомысленно почесав лысину, заявил: -- Какой там Государь -- еще один самозванец на нашу задницу. -- И, подумав, уточнил: -- На нашу многострадальную задницу. Князь Святославский с подозрением оглянулся на своих скоморохов -- не их ли это работа -- но те были на месте: один в образе Рыжего, а другой -- самого Святославского. Однако и сидящий за столом походил на Путяту лишь чертами лица, а во всем остальном изрядно с ним разнился, даже в одежде: на нем был безупречный черный фрак, белое жабо, а в левом глазу -- стекляшка на золотой цепочке. Да и повадками он нисколько не походил на вечно угрюмого и напряженного Путяту: напротив, путятообразный незнакомец сидел, непринужденно развалившись на стуле, с лицом, излучающим сытое самодовольство. Под стать ему смотрелись и Глухарева с Каширским: Анна Сергеевна разглядывала окружающих с выражением алчной брезгливости, а "человек науки", угодливо наклонившись к "Путяте", что-то ему негромко говорил. Тот благосклонно кивал, крутя пальцами огромный темно-красный рубин, висевший у него на шее на другой, тоже золотой цепочке. -- Вы есть совершенно праф, херр Шандиба, -- плотоядно осклабился "Путята" в ответ на обвинение в самозванстве. -- Их бин принять бильд вашего покойного херр Кайзера, чтобы... как это... утешить ваши печальные чуфства. -- И голос, как не у Путяты, -- удивленно протянул князь Святославский. -- Я, я, натюрлихь, с голосом есть айне проблема, -- согласился улыбчивый самозванец. -- Но, я так надеяться, ее мне помошет решить херр Мисаил? -- Я узнал тебя! -- вдруг выкрикнул дьяк Борис Мартьяныч. -- Ты -- Херклафф! -- О, я, их бин фон Херклафф, -- вежливо представился лже-Путята, приподнявшись за столом и дотронувшись пальцами до воображаемой шляпы. -- Ты пошто, ирод заморский, нашего царя-батюшку съел?! -- с этими словами, идущими из недр потрясенной души, дьяк кинулся было на Херклаффа, но, наткнувшись на его безмятежно-доброжелательный взор, остановился, как вкопанный. -- Пошто я скушаль ваш тсар-батьюшка, это есть долго рассказать, -- господин Херклафф благодушно ощерил пасть, похожую на крокодилью. -- К сошалению, фернуть его нет фозмошности даже для такой квалифицированный маг и чародей, как я. Ну, разфе что в виде этофо, как его?.. Словно забыв искомое слово, Херклафф обратил взор на свой "почетный караул". -- В виде говна, -- смачно бросила Анна Сергеевна. -- Ну, зачем так вульгарно, -- поморщил нос господин Каширский. -- Для обозначения продуктов жизнеднятельности организма имеются и другие, сравнительно более корректные термины: кал, экскременты, испражнения, фекалий, помет, навоз... -- Вот-вот-вот, именно нафоз, -- радостно подхватил Херклафф. -- Вы как, либе херр Мартьяныч, готоф получить ваш тсар-батюшка в виде моего нафоза? -- Чтоб ты подавился своим навозом, скотина, -- проворчал дьяк. Рыжий с нетерпением слушал весь этот обмен любезностями -- едва "Путята" сказался Херклаффом, он понял, что появление людоеда в осажденном царском тереме имеет под собой какие-то веские причины. И как только "навозная" тема исчерпала себя, Рыжий решительно вмешался в разговор: -- Господин Херклафф, у вас к нам какое-то дело? -- Ах, да-да, ну конешно, -- засуетился Херклафф. -- Я так видеть, что вы есть находиться в трудное состояние, и хочу вам помогайть. -- Не верю! -- громогласно заявил князь Святославский. -- Не такой вы человек, чтобы другим помогать, да еще и бескорыстно! -- А я знаю, какого беса он сюда приперся, -- прогудел Шандыба. -- Оттого, что злодеев всегда тянет на место их злодеяния! -- Мошно и так сказать, -- согласился Херклафф. -- Но если бы я устроиль экскурсион по местам моих злодеяниефф, то он бы длилься отшен много цайт. -- Так что же вы хотите? -- гнул свое господин Рыжий. -- Да пустячки, всякая хиер унд дас, -- небрежно отмахнулся Херклафф. -- А значала я хотель бы выручить вас, либе херрен, от гроссе погром! -- В каком смысле? -- удивился князь Святославский. Вместо ответа Херклафф указал через окно. Даже беглого взгляда на происходящее было достаточно, чтобы понять: вторжение толпы в царский терем -- дело самого ближайшего времени. Рыжий все понял: -- Господин Херклафф, для большей достоверности вам не мешало бы чуть приодеться, а то, боюсь, в таком наряде народ вас не признает. С этими словами Рыжий вопросительно глянул на своих собутыльников. Князь Святославский нехотя снял соболью шубу, которую носил во все времена года (несколько лет назад ее пожаловал князю сам царь Дормидонт), а стражник одолжил стрелецкую шапку. Небрежно накинув все это на себя, Херклафф в сопровождении Мисаила, все еще украшенного "святославской" бородищей, отважно направился к окну. При виде Путяты, да еще в обществе главы Потешного приказа, толпа притихла. -- Путята! Живой! -- пробежал шепоток. Кое-кто уже готов был пасть на колени и молить Государя о пощаде, сваливая свое участие в бесчинствах на вечного виновника -- беса, который попутал, но тут Государь властно поднял руку, и все смолкло. Незаметно для толпы Херклафф сделал какой-то колдовской жест, и Мисаил заговорил грозным голосом: -- Ну что, чертовы дети, кислоярише швайнен, бунтовать вздумали? Обрадовались, донневеттер, что царя не стало? Не получится, и не мечтайте! Я вас, тойфель побери, заставлю уважать государственный орднунг! "О Господи, что это я такое несу?" -- с ужасом подумал Мисаил. Скомороху, конечно, не было знакомо такое мудреное слово, как "ретрансляция", но именно этим он теперь занимался -- громогласно озвучивал то, что вполголоса наговаривал господин Херклафф. Кроме того, благодаря колдовским навыкам людоеда, все это он не только произносил голосом Путяты, но попутно исправлял акцент и грамматические погрешности, проскальзывающие в речи господина Херклаффа. Разве что некоторые иноязычные слова так и остались без перевода, но они делали выступление царя-батюшки еще более грозным и выразительным, благо наречие, откуда они были заимствованы, очень к тому способствовало. Напоследок погрозив слушателям кулаком и пообещав замочить их в ватерклозете, Государь отошел от окна. Речь Путяты оказала на толпу сильное впечатление, хотя и не совсем однозначное. Мнения разделились: одни предлагали тихо разойтись по домам, другие -- всем встать на колени и так и стоять, покамест царь-батюшка не простит, а третьи уверяли, что царь ненастоящий и что раз уж порешили грабить царский терем, то надо грабить. Поначалу этих третьих мало кто слушал и даже пытались гнать взашей, но те не унимались и, благодаря красочным россказням о несметных богатствах терема, сумели перетащить на свою