сторону многих колеблющихся. -- А теперь прошу фас проводить нас с херр Каширски и фройляйн Аннет Сергеефна в эту... как это назыфается... Там, где Путята держаль свой золото и брильянтен, -- обратился людоед к присутствующим. -- Зачем они вам? -- с подозрением спросил Борис Мартьяныч. -- Он оставиль мне маленький должок, -- объяснил Херклафф. Дьяк посмотрел на Рыжего, тот чуть заметно кивнул. -- Идемте, -- отрывисто бросил Борис Мартьяныч. Долгие годы служа в царском тереме, он хорошо знал все его ходы-переходы и теперь уверенно вел Херклаффа, Рыжего и всех остальных по темным пустым коридорам. Комната, в которой временно хранились сокровища, привезенные из Загородного терема, оказалась где-то в глубине дома, где естественного освещения не было, и дьяку пришлось зажечь свечи, предусмотрительно вставленные в золотой канделябр тонкой узорной работы -- кстати, из того тайника, что скрывался за "аистиным" барельефом. Среди предметов, небрежно сваленных на широком столе, Каширский и Анна Сергеевна узнали многое из выкопанного ими на берегу озера и затем конфискованного при входе в Царь-Город. -- Сколько вы хотите? -- тихо спросил Рыжий. -- Надеюсь, не все? -- Рофно половину, -- тут же откликнулся господин Херклафф. -- Как было угофорено. Ни на айн карат больше, но и не меньше. Каширский подставил наволочку, а Херклафф принялся небрежно скидывать туда золотые украшения и самоцветные каменья, будто это были дрова или картошка. При этом он не упускал из поля зрения и госпожу Глухареву, и когда та попыталась "под шумок" стянуть со стола какую-то брошку в виде усыпанного бриллиантами золотого паучка, чародей кинул в ее сторону мимолетный взор, и брошка превратилась в настоящего паука. Вскрикнув, Анна Сергеевна сбросила паука с руки, но, упав на стол, он вновь сделался брильянтовым. Херклафф как ни в чем не бывало смахнул его в наволочку, а Анна Сергеевна с оскорбленным видом отвернулась и уже не принимала в дележке сокровищ никакого участия. Когда наволочка наполнилась до краев, Херклафф сказал: -- Зер гут, хватит. Не без сожаления глянув на оставшееся, Каширский стал завязывать наволочку в узел, а людоед обратился к присутствующим: -- Все, либе херрен, тепер я с покойным Путьята в полный рашшот. А мой вам добри совет -- не задерживайтесь здесь излишне долго. "Либе херрен" и сами понимали, что ничего хорошего их в царском тереме не ждет, если не считать высокой чести умереть славной смертью, защищая царские останки. А Херклафф, казалось, о чем-то крепко задумался. -- Ах, я, я! -- вспомнил чародей. -- Не может ли кто из фас отолшить мне эта... как ево... дер шпигель? -- Зеркало, что ли? -- уточнил Рыжий -- Да-да, зеракль. Хочу поправит мой фризюр. Зеркальце отыскалось в сундучке у скоморохов. Прислонив его на столе к какой-то золотой вещице из загородного клада, Херклафф велел Анне Сергеевне и Каширскому подойти поближе. Затем неторопливо извлек из-под фрака магический полукристалл и, проговорив несколько слов на каком-то тарабарском наречии, приставил его большой гранью к зеркалу. "Верно умные люди говорят, пить надо меньше" -- именно так или приблизительно так подумали одновременно и скоморохи, и князь Святославский, и даже обычно малопьющий Рыжий: в царской златохранильнице все оставалось так же, как было за миг перед тем, недоставало лишь Херклаффа, Анны Сергеевны и Каширского. Ну и, разумеется, наволочки с драгоценностями. -- Померещилось, что ли? -- встряхнув лысиной, проговорил Шандыба. -- Ага, померещилось, -- откликнулся Мисаил. -- Всем сразу. -- Примерещилось или нет, а в одном он прав -- уходить надо, -- раздумчиво произнес дьяк Борис Мартьяныч. -- Легко вам говорить, вас-то никто в лицо не знает, -- с беспокойством возразил Рыжий. -- А меня они на куски разорвут. -- Хоть одно доброе дело сделают, -- подпустил Шандыба. Князь Святославский взял со стола подсвечник и, осветив лицо Рыжего, с легким прищуром оглядел его, подобно тому, как художник изучает набросок будущего шедевра. -- Не беспокойтесь, друг мой, мы вас так разукрасим, что никто не узнает, -- беспечно заявил князь, завершив осмотр. -- Особенно ежели вас припудрить, припомадить и переодеть в женское платье. -- Ну, в женское, так в женское, -- со вздохом согласился Рыжий. -- Что поделаешь, если ничего нового история изобрести не в состоянии... Не теряя времени даром, Антип с Мисаилом принялись за "перевоплощение" клиента, и Рыжий не без некоторого восхищения наблюдал в зеркале, как он под руками умельцев превращается в весьма миловидную девушку. Увы, незабвенный Александр Федорович Керенский в подобных обстоятельствах должен был обходиться без опытных визажистов. -- Господин Рыжий, ежели ничего не получится с вашим градоначальством, то приходите к нам, -- от всей души предложил князь Святославский. -- А то мы как раз собираемся поставить гишпанскую трагедь "Тайная свадьба дона Луиса Альберто", да невесту играть некому. -- А невеста девушка честная? -- с подозрением вопросил боярин Шандыба. -- Честная, честная, -- заверил его князь Святославский. -- Я всю рукопись два раза перечитал и не заметил, чтобы она что-нибудь стибрила. -- Тогда поищите другую, -- посоветовал Шандыба. -- Этой не поверят! Хотя господин Рыжий за все двадцать лет своего пребывания в Царь-Городе не присвоил и ломаного гроша, среди обывателей (включая князей и бояр) почему-то укоренилось убеждение, будто бы он -- главный казнокрад и только прикидывается, что имеет средние достатки, а сам на золоте ест да на серебре спит. Пока скоморохи гримировали Рыжего, а князь Святославский руководил этим ответственным занятием, дьяк Борис Мартьяныч безотрывно глядел на драгоценности, оставшиеся после того, как свою "законную" половину забрал господин Херклафф. -- А с этим-то что делать будем? -- первым задал он вопрос, который занимал всех. -- Пропадет ведь. -- Да уж, если сюда ворвется толпа с улицы, то пиши пропало, -- сказал Рыжий, едва Антип закончил подкрашивать ему губки и принялся за бровки. Мисаил в это время прилаживал к Рыжему юбку, наскоро сварганенную из скатерти. -- Мы должны унести все это, -- гнул свое Борис Мартьяныч. -- А потом, когда бесчинства прекратятся, вернем. -- Да-да, так и сделаем, -- кивнул Рыжий, отчего левая бровь, над которой в это время трудился Антип, нарисовалась куда-то вверх. -- Нас тут семь человек, так что справимся. С этим предложением согласились все, кроме Шандыбы, который оказался в двойственном положении: ему хотелось и поживиться золотишком, и при этом сохранить образ самого честного кислоярского боярина, который он старательно создавал и поддерживал долгие годы. Шандыба лихорадочно думал, как бы ему выкрутиться, и наконец придумал: -- А я не возьму! Ибо, как человек честный и благородный, заявляю сразу и открыто -- я ничего не верну! -- Да бери, не валяй дурака, -- махнул рукой Святославский. -- Ну ладно, бес с вами, уговорили, -- пробурчал Шандыба и первым начал рассовывать драгоценности по карманам своего просторного кафтана. Увидев, что шандыбинские карманы слишком просторны, остальные тоже приступили к делу, и вскоре стол совсем опустел. Лишь две чаши -- золотая и серебряная -- не влезли ни в один карман, но и им скоморохи нашли подходящее место, приспособив для создания более убедительного "дамского" образа своему подопечному. -- Да уж, Бельская слободка отдыхает, -- заметил боярин Шандыба, придирчиво оглядев Рыжего. -- Господа, собирайтесь быстрее, -- поторапливал стрелец. -- Чем раньше мы уйдем отсюда, тем лучше. Сударыня, поправьте кармашек, а то из него златая цепочка торчит. "Сударыня" послушно засунула цепочку поглубже, и семь человек, нагруженных золотом и драгоценными камнями, вереницей покинули златохранилище. Последним, аккуратно задув свечи, вышел дьяк Борис Мартьяныч, и вскоре в царском тереме ни осталось ни одного человека, если не считать останков хозяина. x x x Как читатели уже, наверное, догадались, неприметным господином на похоронах отца Александра был ни кто иной, как Глеб Святославович -- ближайший помощник покойного Михаила Федоровича. Правда, на похороны он явился отнюдь не для того, чтобы отдать последний долг покойному -- у него были совсем другие намерения. Неизвестно, как ему удалось уговорить бывших на погребении именитых князей и бояр и даже самого Патриарха, но после похорон все они собрались в небольшой корчме неподалеку от кладбища, где Глеб Святославович заблаговременно снял для тризны отдельную горницу. Справедливости ради нужно отметить, что чести быть приглашенными удостоились далеко не все -- за поминальным столом не было ни Пал Палыча, ни отца Иоиля, не говоря уж о малоимущих прихожанах покойного. Зато там нашлось место боярину Павловскому и наиболее родовитым из "идущих вместе" -- Ване Стальному и любвеобильной боярышне Глафире, да еще юному певцу Цветодреву, который в перерывах между поминальными речами услаждал слух собравшихся соответствующими случаю песнопениями. Остальные парни и девушки ходили дозором вокруг корчмы, дабы не пропустить туда кого-то из посторонних. Нечего и говорить, что боярин Павловский, вовсе не знававший покойного отца Александра, куда больше (и громче) скорбел о другом покойнике -- царе Путяте -- и делал это, что называется, от всей души. Откушав поминальной медовухи, другие князья и бояре не отставали от Павловского, один лишь Глеб Святославович сидел между ними тихо и незаметно. Когда поминальные речи и застольные разговоры о высоких душевных качествах обоих невинно убиенных начали под воздействием обильного угощения понемногу переходить в обычную болтовню о том да о сем, Глеб Святославович незаметно встал из-за стола и куда-то удалился. Никто его исчезновения, конечно, и не заметил. Но несколько времени спустя он появился в дверях, ведущих во внутренние службы корчмы, причем не один -- рядом с Глебом Святославовичем, неловко потупя взор и переминаясь с ноги на ногу, стоял живой и невредимый царь Путята. Поначалу их никто даже и не заметил, но когда Ваня Стальной случайно бросил взор в сторону двери, он едва не лишился дара речи. -- Там... Там... -- отрывисто бормотал Ваня, выпучив глаза и тыча пальцем в воздух. -- Царь! Батюшка!! Живой!!! -- раздались радостно-удивленные вопли. Все повскакали с мест и, опрокидывая стулья, бросились к Государю. Один лишь Цветодрев остался на месте и, подыгрывая на гуслях, запел "Многая лета". При виде столь бурного изъявления чувств Государь попытался юркнуть обратно в дверь, но Глеб Святославович его удержал, цепко ухватив за рукав кафтана. -- Да. Злодеи пытались меня убить, но я чудом остался жив, -- быстро проговорил Путята, когда первый взрыв ликования чуть стих. -- Выходит, неправильно я царствовал, коли, стоило мне исчезнуть ненадолго, и сразу все пошло кувырком. Но обещаю -- отныне все будет совсем по-другому. Я создам сильную государственную власть сверху донизу, а не как раньше: правая рука не знает, что делает левая. Подданные слушали своего царя, не совсем понимая, к чему он клонит. Но Путята и раньше имел обычай выражаться несколько туманно. Главное -- он был жив и снова с ними. Едва Государь закончил свое краткое обращение, Патриарх Евлогий поднял огромный позлащенный крест и провозгласил: -- Возблагодарим же Господа нашего, что уберег Царя, народ и Отечество от беды лютой! Пока царь произносил речь, а остальные ему внимали, Глеб Святославович снова куда-то исчез. Когда первая радость от обретения считавшегося погибшим Государя чуть улеглась, гости начали замечать в его облике черты, которых до чудесного спасения никогда не замечали: казалось, Государь и помолодел, и ликом порумянел, и вырос чуть не на целую голову, и в плечах стал шире... Словом, все понимали, что что-то тут не так, но никто не решался первым сказать, что царь-то не совсем настоящий. И тут в дверях вновь появился Глеб Святославович, и вновь не один. Вместе с ним был человек, которого меньше всего ожидали увидеть здесь и сейчас -- некто боярин Хворостовский, почитавшийся первым врагом Путяты, так как царь пару месяцев назад засадил его в городской острог, где он, собственно, и должен был бы сейчас находиться. Все взоры устремились на опального боярина -- признает ли своего обидчика, или обличит его как самозванца? Несколько мгновений Хворостовский глядел на Путяту, словно не веря очам своим, а потом всплеснул руками и кинулся к царю: -- Государь-батюшка! Живой!.. -- Прости меня, боярин, оклеветали тебя злые люди, -- приговаривал Путята, крепко обнимая и даже лобызая боярина Хворостовского, одетого в казенное рубище, заметно отдающее темничной сыростью. -- Будь же мне отныне верным помощником и опорою. Все кругом, не стесняясь, утирали слезы бебряными и прочими рукавами, а Патриарх Евлогий в порыве чувств (искренних ли -- иное дело) даже благословил недавних ворогов на общие дела Отечества и народа ради. x x x За несколько лет сотрудничества с господином Херклаффом Анна Сергеевна и Каширский привыкли к самым разнообразным неожиданностям. Но на сей раз произошло нечто и вовсе невиданное: непонятно как, за одно мгновение, из тесной мрачной комнаты в глубине царского терема они перенеслись в просторную залу с персидскими коврами, роскошными зеркалами, изящными канделябрами и прочими дорогостоящими безделушками. С высокого изразцового потолка свисала стопудовая хрустальная люстра, а на мраморных столах красовались достижения цивилизации -- телевизор, музыкальный центр и даже компьютер. Все это могло показаться сном или наваждением, если бы не наволочка с драгоценностями, которую господин Каширский по-прежнему держал в руках. Херклафф сидел в вольтеровском кресле напротив компьютера и с хитроватой усмешкой поглядывал на своих сообщников. -- Г-где мы? -- с неожиданной робостью спросила Глухарева. -- В мой дом, в Рига, -- охотно сообщил людоед. -- Данке шон за помошшь, можете быть сфободен. Ауф видерзеен, либе дамен унд херрен. -- То есть как это? -- взвыла Анна Сергеевна. -- Завезли черт знает куда -- и ауфидерзеен?! Так мы не договаривались. Херклафф подался чуть вперед в кресле, его клыки недвусмысленно лязгнули: -- Фройляйн Аннет Сергеефна, после того, как вы меня попытались убивайть, я, как порядочный дер хуманист, дольжен вас кушать, но не делаю это, ибо сегодня уже пообедаль. Так сказать, имел эйне кайзерише обед! Но если вы шелаете быть майн ужин... -- Нет-нет, не желаем, -- поспешно перебил Каширский и поставил наволочку на паркет. -- Все, Эдуард Фридрихович, нас уже нету! И "человек науки", подхватив Анну Сергеевну, чуть не силой вывел ее из светлой залы. -- Все не так страшно, -- говорил он, спускаясь по широкой мраморной лестнице, -- в Риге мы не пропадем. У меня тут есть один хороший приятель, бывший депутат Саэйма, я как-то во время предвыборной кампании давал установки электорату, чтобы голосовали за него... -- Какая-нибудь фигня вроде массового гипноза? -- Да нет, более тонкая работа. Я заряжал установками бананы, а он раздавал их избирателям. И результаты оказались весьма внушительными... -- Что за чушь! -- презрительно фыркнула Анна Сергеевна. -- Может, его бы избрали и без ваших глупостей! -- Может быть, -- не стал спорить Каширский. -- Подозреваю, что он думал так же, как и вы, и на следующие выборы меня уже не позвал. -- И что? -- Ну, я же вам говорил -- бывший депутат. А почему бывший? А потому что! Выйдя из дома, Анна Сергеевна и Каширский очень скоро смогли убедиться, что повидать экс-депутата им вряд ли удастся: они очутились на узкой грязной улочке, вьющейся между рядов двух-трехэтажных каменных строений. Первые этажи были оборудованы под лавочки и мастерские, украшенные вывесками преимущественно на немецком языке. Чувствовалось, что о таких достижениях современной цивилизации, как водопровод и электричество, не говоря уж о радио и телевидении, здесь даже не слыхивали. -- Ага, ну ясно, Эдуард Фридрихович высадил нас не в современной, а в средневековой Риге, -- совершенно спокойно определил Каширский. -- Дело в том, что из его дома имеется два выхода: один в наш мир, а другой -- в параллельный. -- Ну так давайте вернемся и пройдем в правильную дверь, -- предложила Анна Сергеевна. -- А перед этим попадем к нашему другу на ужин, -- закончил Каширский. -- Нет-нет, Анна Сергеевна, это никак невозможно. Во всяком случае, не сегодня. -- И что вы предлагаете? -- высокомерно процедила Глухарева. -- Ну, что-нибудь придумаем, -- беспечно откликнулся Каширский. -- У меня имеется научный опыт и связи с астральным миром, у вас, гм, свои методы и навыки... За разговорами они прошли узкую улочку и свернули на другую -- чуть более прямую и широкую. Лавки тут были куда солиднее, а вывески над ними -- крупнее и ярче. Кое-где виднелись и русские надписи, выполненные старинной кириллицей, так что, приглядевшись, нетрудно было понять, что это мелочная лавка или харчевня, где можно отведать кваса по-московитски или даже новгородских окуньков. Да и в многоязыкой речи прохожих нет-нет и проскальзывали знакомые слова. Нащупав в кармане золотой кувшинчик -- последний дар покойного Путяты -- Каширский обратился к почтенному купцу в щегольском кафтане, который что-то на ходу выговаривал своему помощнику, невзрачному мужичку в серой поддевке: -- Простите, пожалуйста, что отрываю от беседы, но мы только что прибыли в Ригу. Не подскажете ли, где здесь меняют или покупают золотые вещи? Купец на миг задумался: -- Пройдите вперед, а напротив этого, как бишь его, Управления заграничных дел, сразу две обменных лавочки. Но я вам советую идти в ту, которая слева: там дают меньше, но зато все по-честному, без обмана. А вот в той, что справа... -- Как вы сказали -- Управление заграничных дел? -- к неудовольствию Каширского перебила Анна Сергеевна. -- А где это? -- Вон то серое здание, -- махнул рукой помощник. -- А на что оно вам? Почувствовав, что Анна Сергеевна собирается ответить что-то вроде "не ваше собачье дело", Каширский поспешно поблагодарил прохожих и отвел Анну Сергеевну в сторонку: -- Если мы обменяем мой кувшинчик и ваше колечко на здешнюю валюту, то на какое-то время должно хватить. А потом что-нибудь придумаем. -- Но, заметив, что Анна Сергеевна его почти не слушает, Каширский с подозрением спросил: -- А зачем вам, извините, понадобилось Управление заграничных дел? -- Не ваше собачье дело, -- нехотя оторвалась Глухарева от своих мыслей. -- И вообще, ждите меня здесь и не шляйтесь куда попало. Оставив изумленного Каширского посреди улицы, Анна Сергеевна решительным шагом направилась к серому зданию. Вернулась госпожа Глухарева почти через час. Ни слова ни говоря, она прошествовала в ближайшую харчевню под огромной вывеской со свиньей, держащей во рту бутылку вина. Каширский растерянно следовал за своей сообщницей. Усевшись за стол, Анна Сергеевна извлекла из сумки и горделиво брякнула об стол небольшим, но увесистым мешочком. -- Золото? -- шепотом ужаснулся "человек науки". -- Откуда?.. -- Эй, гарсон, или как тебя там! -- крикнула Анна Сергеевна. -- Жрать неси! -- Вас, битте? -- вразвалочку подошел к ней официант в не совсем свежем наряде. -- А-а, жрать? -- уважительно переспросил он, украдкой скосив взор на мешочек. -- Айн момент, фройляйн! -- Вы спрашиваете, золотишко откуда? -- хмыкнула Анна Сергеевна, усаживаясь за стол. -- Очень просто -- родину продала. -- Какую родину? -- изумился Каширский. -- Ясное дело, не советскую, -- буркнула Глухарева. -- Да ставь сюда и неси побольше, -- велела она "гарсону". -- Историю знаете? -- Вообще-то история -- это не совсем моя научная специализация, -- уклончиво отвечал Каширский, наблюдая, как стол наполняется всяческими яствами. -- Но будучи, так сказать, ученым широкого профиля, где-то в общих чертах, конечно, знаком и с историей... -- Ливонскую войну помните? -- перебила Анна Сергеевна, приступая к трапезе. -- Ну да, что-то где-то слышал, -- не очень уверенно откликнулся Каширский. -- Это, кажется, из эпохи Иоанна Грозного? -- Вот именно, -- Глухарева шмякнула к себе в тарелку огромный кус мяса и добавила квашеной капусты. -- А я пошла в министерство иностранных дел, или как оно тут зовется, и рассказала все, что вспомнила из учебника. А что не вспомнила, на месте додумала. -- Что додумали? -- все никак не мог "врубиться" господин Каширский. -- Что, что! То, что Московский царь Иван вот-вот собирается двинуть на Ливонию все свои полки, чтобы взять Ригу и прорубить себе окно в Европу. А для правдоподобия сообщила, сколько у него войск, сколько лошадей, сколько пушек и всего прочего. Да вы ешьте, я сегодня щедрая! Каширский принялся накладывать себе в тарелку, но вдруг остановился и пристально поглядел на Анну Сергеевну: -- Простите, Анна Сергеевна, но вы, кажется, что-то перепутали. Мы с вами оказались не в прошлом, а в настоящем, хотя и параллельном. И я не уверен, что в нем существует Иван Грозный, да и Московское царство в таком виде, как... -- Зато заплатили не скупо, -- ухмыльнулась Глухарева, указав на мешочек. -- И обещали добавить, если вы, как всегда, все дело на завалите. -- Я? -- искренне удивился Каширский. -- Вы, вы, -- сварливо подтвердила Анна Сергеевна. -- Я им сказала, что не сегодня-завтра в Ригу проездом заявится князь Курбский, который бежит из Москвы в Польшу, а он знает о коварных кознях царя Ивана куда больше. -- Какой еще Курбский? -- ужаснулся Каширский. -- Он же давно умер! -- Но вы-то живы, -- возразила Анна Сергеевна. -- Изобразить Курбского -- хоть на это у вас ума хватит? Каширский не был уверен, что сможет достоверно сыграть опального князя Курбского, но, еще раз глянув на мешочек с золотом и на ломящийся от кушаний стол, со вздохом согласился. x x x До Городища путники добрались как раз к закату. Василий ловко спрыгнул с телеги и помог спуститься Наде. -- Ну, Чумичка, прощай, -- сказала Чаликова, обнимая колдуна. -- Главное, лихом не поминай. -- Да ладно уж, ненадолго расстаемся, -- добродушно проворчал Чумичка -- Не знаю, конечно, как там все сложится, но лично я сюда возвращаться не стал бы, -- задумчиво проговорил Дубов. -- Разве что особые обстоятельства?.. За этими разговорами Надя и Вася скинули с себя "маскировочную" ветошь и аккуратно сложили ее на телегу, оставшись в летней одежде из "нашего" мира. Еще раз простившись с Чумичкой -- сердечно и немногословно -- путешественники начали привычное восхождение на Холм. А почти от самого подножия столбов Надежда поглядела вниз -- Чумичка стоял, опершись на край телеги, и глядел им вослед. Помахав рукой, Надя решительно прошла между столбов. Василий не оборачиваясь шагнул следом. Первым, что они увидали, миновав столбы, оказался доктор Серапионыч, который сидел на булыжнике и читал газету столь естественно, будто у себя дома или на лавочке в Вермутском парке. Украдкой заглянув в газету, Чаликова с облегчением убедилась, что она датируется нынешним днем и годом, а не двадцатью годами назад или, чего доброго, вперед. -- Доктор, а вы что здесь делаете? -- удивился Дубов. -- Вас поджидаю, -- Серапионыч сложил газету и встал с камня. -- Решил вот лично убедиться, что вы не заблудились во времени и пространстве. Ну как, выполнили, что хотели? Вспоминать о событиях дня Надежде очень не хотелось, поэтому она ответила кратко, в стиле газетных заголовков: -- Преступники понесли заслуженное наказание, Херклафф съел Путяту, а в городе началось черт-те что. -- Подробности после, -- Василий перекинул чаликовский саквояж из правой руки в левую. -- Пойдемте, что ли? На автобус бы не опоздать. -- А что Васятка? -- спросила Надя. -- В городе, отсыпается -- откликнулся Серапионыч. -- Ему ведь за последнюю неделю и поспать толком не удалось... Осторожно, Наденька, здесь камешек, вы об него в прошлый раз чуть не споткнулись. Ну, когда в следующую экспедицию? -- Думаю, что эта -- последняя, -- вздохнул Дубов, хотя убежденности в его голосе доктор не уловил. -- Может быть, единственное -- когда Васятку будем провожать, если он, конечно, не пожелает остаться в нашем мире. Но учтите, Наденька -- это я сделаю сам, без вас. -- Почему без меня? -- Надежда на миг остановилась и пристально посмотрела на Василия. -- Потому что едва вы увидите очередную несправедливость, а вы ее непременно увидите, то сразу же броситесь ее исправлять. А к чему это обычно приводит -- сами знаете. -- Так вы что, предлагаете просто проходить мимо? -- Да нет, речь о другом. Правильно ли мы вообще поступаем, вмешиваясь в дела параллельного мира? -- Почувствовав, что Надежда собирается его перебить, Василий заговорил быстрее: -- И все-таки -- давайте забудем, что существует такой Царь-Город и все, что там происходит! Поверьте, так будет лучше -- и для них, и для нас. Василий чуть замедлил шаг и глянул на спутников -- он и хотел, чтобы они с ним согласились, и в глубине души боялся, что согласятся. Недолгое молчание прервал доктор Серапионыч: -- Что ж, Василий Николаич, по-моему, вы правы. -- Владлен Серапионыч, вы это произнесли так, будто хотели сказать: "Василий Николаич, по-моему, вы не правы", -- заметил Дубов. Тут уж не выдержала Надя: -- Что за глупые разговоры -- правы, не правы. Если бы этот мир жил сам по себе, по своим законам развития, без вмешательства извне, то я еще могла бы еще остаться сторонней наблюдательницей. Но вы посмотрите, что там творится: Глухарева и Каширский, люди из нашего мира, совершают всякие пакости, служа самым темным силам. Так называемые наемники, гнуснейшее отребье наших же "бандформирований", переправляются туда и творят полный беспредел. Но это еще цветочки. Какие-то, -- здесь Надя в сердцах употребила такое словечко, от которого даже Дубов и Серапионыч слегка покраснели, -- тащат туда нашу взрывчатку и наши отравляющие газы! Я уж не говорю про этого гэбульника, или кто он там был на самом деле, Михаила Федоровича, который самим Путятой вертел, как хотел! И вы предлагаете стоять в сторонке и ни во что не вмешиваться? -- Ну а что вы, Наденька, можете предложить взамен? -- тихо спросил доктор. -- Привести других наемников, в противовес тем, кого вы называете отребьем? А для борьбы с кагебистами задействовать агентов ЦРУ? -- Я не знаю, что делать, -- как-то сникла Надежда. -- Но вижу одно: страна безудержно катится в самую гнусную диктатуру, доносы, тотальный страх, расстрелы, Гулаг и тридцать седьмой год! -- Наденька, это вы о Кислоярском царстве? -- как бы мимоходом спросил Дубов. -- Да нет, извините, это я так, о своем, -- вздохнула московская журналистка. -- Мне кажется, Надя, вы сгущаете краски, -- попытался было возразить Василий, но неожиданно Чаликову поддержал Серапионыч: -- Знаете, я, конечно, сам тридцатые годы не застал, но в молодости лично знавал многих свидетелей той эпохи. И то, что я наблюдал в Царь-Городе, напоминает годы эдак тридцать четвертый, тридцать пятый... Нет, вроде бы в массовом порядке еще не сажали и не расстреливали, но страх уже крепко засел в людях. Вроде бы никто ничего не запрещает, но все знают, что можно говорить, а о чем лучше помолчать. Это трудно объяснить на словах, но вы меня понимаете. -- Вот-вот, а отравление князя Борислава вкупе со взрывом на Сорочьей -- это убийство Кирова и поджог Рейхстага в одном флаконе, -- усмехнулся Василий. Трудно сказать, до чего дошла бы эта дискуссия, но ее пришлось прекратить -- спустившись с городища и миновав широкую поляну, путники достигли автобусной остановки. Там стояли несколько человек, главным образом дачники из садового кооператива "Жаворонки". -- Здравствуйте, Ольга Ильинична, -- приветливо сказал доктор, пристроившись рядом с одной из пассажирок, представительною дамой с ведром крыжовника. -- Владлен Серапионыч! -- чуть вздрогнув, обернулась дама. -- Наденька, Василий Николаич! Откуда вы взялись? -- Да из моей хибарки, -- непринужденно соврал доктор. -- Засиделись за чаем, а потом в обход городища -- и сюда. Все боялись, что опоздаем. -- Минуты через три должен подъехать, -- глянув на часики, заметила Ольга Ильинична. Как уже читатель, наверное, догадался, это была та самая писательница Заплатина, которой Серапионыч вчера двадцать лет назад "напророчил" большое литературное будущее. -- Ольга Ильинична, а вы радио не слушали? -- продолжал Серапионыч. -- Нет. А что? -- Ну, тогда присядьте на лавочку, а то упадете. Вас, уважаемая Ольга Ильинична, за роман "Камасутра для Мики-Мауса" выдвигают на Нобелевскую премию по литературе. Заплатина уже поняла, что доктор над ней по привычке подшучивает, и охотно включилась в игру: -- Владлен Серапионыч, а вы ничего не перепутали? Насколько я помню, "Камасутру" написала не я, а Даша Донцова. -- А-а, ну, значит, на Нобелевку выдвигают мадам Донцову. Тоже весьма, весьма достойная кандидатура... Но тут подъехал автобус -- отнюдь не раритетный "Львов", а чуть менее допотопный "Икарус" -- и все пассажиры загрузились в него, а Серапионыч даже помог Ольге Ильиничне затащить туда ведро крыжовника. x x x Теперь мы должны ненадолго приостановить наше повествование, стремительно летящее к концу, дабы представить некоторые объяснения уважаемым читателям, у коих наверняка уже начало рябить в глазах от многочисленных самозванцев и двойников царя Путяты, явившихся в Царь-Городе сразу после съедения законного Государя (или, как выразился бы незабвенный М.Е. Салтыков-Щедрин, после его "административного исчезновения"). Если с первыми двумя лже-Путятами -- скоморохом Антипом и людоедом Херклаффом -- все более-менее ясно, то для того, чтобы объяснить подоплеку появления третьего самозванца, нам, пожалуй, придется слегка углубиться в события недавнего прошлого. А заодно постараемся дать ответы и на другие вопросы, неизбежно возникшие по ходу повествования. Начнем как бы немного издалека. В славном городе Кислоярске проживал некто Михаил Федорович Комаровский -- сначала агент-осведомитель, а затем штатный сотрудник районного отделения Комитета госбезопасности. За долгие годы службы в этой уважаемой организации он приобрел огромный опыт работы, не говоря уже о профессиональных навыках. Но увы -- масштабы небольшого городка не давали ему перспектив карьерного роста, а на работу в область, не говоря уже о столице, Михаила Федоровича отчего-то не приглашали. С распадом же СССР он и вовсе остался не у дел -- молодая, но гордая Кислоярская республика отказалась от многоопытных старых чекистов, а перебираться куда-то "наудачу" ему не хотелось. Нет, конечно же, Михаил Федорович не бедствовал -- московское начальство его не забывало и иногда подкидывало разные мелкие поручения, перепадала и другая работка, о которой он предпочитал не распространяться даже в разговорах с друзьями -- но все это было не то. Михаилу Федоровичу страсть как хотелось такого дела, в котором он мог бы раскрыть все свои недюжинные таланты, пустить в ход весь многолетний опыт. И случай не замедлил явиться. Как-то раз, выполняя то, что мы очень обтекаемо обозначили "другою работкой", Михаилу Федоровичу пришлось иметь дело с Анной Сергеевной Глухаревой. Заинтересовавшись столь колоритным человеческим экземпляром, Михаил Федорович решил за нею проследить -- то ли от нечего делать, то ли чтобы не терять навыков агента наружного наблюдения. И очень скоро наружное наблюдение за Анной Сергеевной привело Михаила Федоровича сначала на Горохово городище, а затем и в Царь-Город. Первым его побуждением было сообщить об удивительном открытии московскому начальству, однако, пробыв в параллельном мире несколько дней, Михаил Федорович переменил решение. Даже беглого взгляда на Царь-Город и его обитателей было достаточно, чтобы понять, что существенного различия между двумя мирами нет, а человеческая природа повсюду одинакова. К тому же первое появление Михаила Федоровича в Царь-Городе пришлось как раз на те годы правления царя Дормидонта, которые были отмечены разбродом и шатанием и как следствие -- невиданным разгулом мздоимства и казнокрадства. И Михаил Федорович решил: раз на родине мои способности оказались невостребованными, то приложу их здесь, а заодно и помогу подданным Кислоярского царя вернуть в страну порядок и процветание. То есть руководили им те же благие намерения, которые несколькими годами раньше привели в Царь-Город недоучившегося студента Толю Веревкина -- отличались лишь цели, да и, пожалуй, методы. Вскоре Михаил Федорович скромно поселился в неприметной хатке на окраине Царь-Города, а неподалеку от него -- несколько верных людей, взятых им с собой. Все это были опытные особисты, такие же, как и Михаил Федорович, оставшиеся не у дел или неудовлетворенные служебным положением. x x x Когда автобус остановился возле "пригородной" платформы Кислоярского автовокзала, Серапионыч пригласил Надю и Василия к себе: -- Посидим, побеседуем в узком кругу. Александра Иваныча, как водится, помянем... -- А Васятка где, у вас? -- спросил Дубов. -- Нет-нет, у вашей хозяйки, у Софьи Ивановны, -- ответил доктор. -- Кстати, строго между нами: я ему добавил в чай одну сотую миллиграмма своего эликсира для успокаивающего и снотворного воздействия. Васятке теперь это необходимо, тем более что он знает все про отца Александра. -- Значит, вы все-таки проговорились! -- возмутилась Чаликова. -- Нет-нет, Наденька, он сам обо всем догадался, -- вздохнул Серапионыч. -- Мне только осталось подтвердить. Да вообще-то я с самого начала понимал, что Васятку не обманешь. -- И как он?.. -- не очень определенно спросила Чаликова. -- Вы, Надя, всех меряете по себе, -- печально улыбнулся доктор. -- Нет, ну конечно, первым его порывом было скорее возвращаться в Царь-Город, и все такое. Но когда я ему объяснил, хотя вообще-то мог и не объяснять, и так все ясно, что Александру Иванычу уже не поможешь, а только сам пропадешь, то Васятка согласился остаться. Хотя бы на какое-то время, пока все уляжется и о нем забудут. Правда, не совсем понятно, как мы об этом узнаем... -- Есть способ, -- понизил голос Василий, чуть скосив глаз в сторону чаликовского саквояжа, где хранился "херклаффский" кристалл. За этими разговорами путники и сами не заметили, как добрались до серапионычевского дома. В подъезде они столкнулись с дамой, выносящей мусорное ведро. -- Наталья Николаевна! -- обрадовалась Чаликова, узнав соседку-учительницу, которая за двадцать лет, прошедших со вчерашнего дня, почти совсем не постарела. -- Это моя гостья, Надежда Чаликова, -- пояснил доктор. -- По-моему, я вас как-то уже знакомил? -- Нет, не припомню, -- ответила Наталья Николаевна, крепко пожимая Наде руку, -- но очень рада познакомиться. Здравствуйте, Василий Николаич. И Наталья Николаевна неспешно прошествовала к мусорным контейнерам. -- Эта женщина обладает поистине феноменальной памятью, -- вполголоса произнес Серапионыч, когда они поднимались по лестнице. -- Не сомневаюсь, что она вас узнала. -- Двадцать лет спустя? -- изумилась Надежда. -- Если что, Наденька, вы -- дочка той учительницы, которая приезжала ко мне в гости с Севера, -- предупредил Серапионыч. -- А Васятка? -- спросил Дубов, в душе слегка посмеиваясь над осторожностью доктора. -- Может быть, клон с того мальчика, что гостил у вас вместе с Надей? -- Чего-нибудь придумаем. -- Серапионыч отпер двери. -- Прошу. На сей раз в холодильнике и в кухонном шкафу у доктора нашлись более вкусные кушанья, чем "Завтрак туриста", а в баре -- отнюдь не медицинский спирт, а бутылочка "Киндзмараули". Выпив пару рюмочек, Надя немного "оттаяла" и даже нашла в себе силы вкратце рассказать Серапионычу обо всех событиях минувшего дня. А после третьей раскрыла саквояж и извлекла оттуда кристалл: -- Хочу проверить, действует ли он только в параллельном мире, или у нас тоже. Владлен Серапионыч, скажите не задумываясь, кого бы вы хотели увидеть. -- Ну, хоть Наталью Николаевну, -- не задумываясь, сказал доктор. Надя поставила кристалл на журнальный столик большой гранью кверху, и тут же там изобразилась соседка -- она сидела на стареньком кресле в скромно обставленной комнате и читала "Учебник математики для средней школы". -- Удивительный человек, -- заметил доктор. -- Уже лет десять на пенсии, а в курсе всех педагогических новшеств. -- Видимо, бывших учителей не бывает, как бывших шпионов, -- пошутила Надя. -- Ну, за кем еще пошпионим? -- За дядей Колей, -- предложил Дубов. Но поскольку кристалл на это никак не отозвался, то Василий уточнил: -- За инспектором Лиственницыным. Наталья Николаевна тут же уступила место Лиственнницыну -- несмотря на поздний час, он находился в своем служебном кабинете, причем не один: напротив инспектора ерзал на стуле поэт Щербина, облик которого свидетельствовал, что вещий сон Серапионыча относительно его дальнейшей участи сбылся, что называется, на все сто процентов. -- Как вы думаете, о чем они речь ведут? -- поинтересовался доктор. -- Или здесь только изображение, а звука нет? -- Пожалуйста, включите звук, -- вежливо обратился к кристаллу Василий. И тут же откуда-то из глубин кристалла раздался не очень внятный, но вполне различимый голос Лиственницына: -- Говорили же вам умные люди, что пьянство, да еще в сочетании с азартными играми, до добра не доведет! И вот, пожалуйста, чем это кончилось. -- Инспектор пододвинул к себе протокол и с выражением зачитал: -- "Едя на пригородном поезде Кислоярск -- Островоград, гражданин Щербина, будучи в средней степени алкогольного опьянения, произвел дергание тормозного устройства, в дальнейшем именуемого стоп-краном, что вызвало спонтанное остановление поезда и упадок части пассажиров на пол. На предварительном допросе гражданин Щербина мотивировал свои хулиганские действия нижеследующе: "Прямо под стоп-краном была размещена реклама игорного дома "Черная шавка" с надписью: "Дерни удачу за хвост -- выиграй Джек-Пот". Приняв стоп-кран за хвост удачи, я дернул за него, но вместо Джека-Пота получил привод в милицию". -- Инспектор отложил протокол в сторону и устало глянул на Щербину: -- Теперь я должен вас оштрафовать, а что толку? Вы ведь все равно не заплатите, потому что нечем. -- Нет-нет, я заплачу, -- залопотал Щербина. -- Вот продам партию рейтузов... Кстати, Николай Палыч, вам не нужны рейтузы? -- Нет, спасибо, -- решительно отказался инспектор. -- Да что толку, если вы их даже и продадите. Все равно ведь выручку пропьете, или в Бинго проиграете! -- Ну почему сразу проиграете? -- оживился Щербина. -- Должен же я хоть раз выиграть!.. -- А кстати, это не ваши стихи? -- перебил Лиственницын и с выражением зачитал по памяти: -- Проиграл зарплату в Бинго, И бранится вся родня. Лучше уж собака динго Покусала бы меня! -- Вот до чего людей водка доводит, -- вздохнула Чаликова. -- Если бы только водка, -- возразил Дубов. -- Тут и еще многое другое. Я ведь давно знаком со Щербиной и многое мог бы порассказать... -- Все это, конечно, очень занятно, -- перебил Серапионыч, -- но что будет, если такой кристалл попадет в руки преступников? Мое мнение -- его нужно куда-нибудь подальше запрятать. А еще лучше -- отдать Чумичке. -- Так и сделаем, -- легко согласился Дубов. Надя молча кивнула. -- Кстати, давайте посмотрим, что происходит в том мире. -- А это возможно? -- засомневалась Надя. -- Заодно и проверим, -- чуть улыбнулся Василий. Изображение на большой грани замутилось, потом пошло черными и белыми полосами. Еще через двадцать -- двадцать пять секунд полосы стали постепенно бледнеть и сделались почти прозрачными, а потом грань отразила полутемные стогны Царь-Города. Насколько можно было понять, грабежи и бесчинства уже прекратились, а по улицам патрулировали смешанные отряды из стрельцов и людей в обычных кафтанах -- что-то вроде народного ополчения или старого доброго ДНД. -- Ну, слава Богу, что еще так, -- с облегчением вздохнула Чаликова. -- Хоть какой-то порядок. Интересно, кто там теперь у власти? И хотя Надя сказала это, обращаясь как бы и ко всем, и ни к кому, кристалл тут же "вывел на экран" некое маловыразительное помещение, где за столом восседали несколько человек, среди коих Дубов и его друзья тут же узнали Путяту. -- Ч-что это значит? -- дрожащим голосом проговорила Чаликова. -- Его же съели?.. -- Ну, насколько я понял, господин Херклафф не только людоед, но и колдун, -- дельно заметил Серапионыч. -- Сначала съел, а потом, так сказать, восстановил съеденное. Василий вглядывался в грань кристалла, но сходу удалось определить только двоих -- Рыжего и Патриарха Евлогия. Главный водопроводчик сидел с каменным выражением лица и, казалось, был погружен в глубокие думы, а Патриарх поглядывал на Путяту с какой-то, как показалось Дубову, боязливой неприязнью. Рядом с царем примостился неприметный с виду господин, на которого Василий даже не обратил бы особого внимания, если бы не узнал в нем того человека, что суетился на похоронах отца Александра и про которого Чумичка говорил, что он -- из той же шайки, глава которой покоился под развалинами Храма на Сорочьей улице. И лишь про пятого за столом Дубов мог с уверенностью сказать, что видит его впервые. Это был человек средних лет с умными выразительными глазами и слегка восточными чертами лица. Одет он был так, словно угодил на царское совещание откуда-то из ночлежки или даже острога -- на нем было рваное нищенское рубище, прикрытое роскошной шубой, явно у кого-то одолженной. Но несмотря на все это, остальные смотрели на странного оборванца с уважением и даже немного заискивающе. Речь шла о предметах скорее нравственного свойства. -- Почему дела у нас в стране идут через пень-колоду? -- задавался вопросом Путята. И сам же отвечал: -- Потому что мало внимания уделяем воспитанию наших подданных, мало приобщаем их к высокому искусству... Господин Рыжий! -- А? Что? -- вздрогнул Рыжий, оторвавшись от своих раздумий. -- Вы, кажется, последним из нас видели князя Святославского, -- продолжал царь. -- Знаете, где он теперь? Мне он нужен. -- Боюсь, Государь, что теперь от Святославского много пользы не будет, -- все еще думая о чем-то своем, сказал Рыжий. -- Его надо брать утром, когда он опохмелится, но не успеет загулять по новой... -- Ну хорошо, утром так утром, -- согласился Путята. -- Глеб Святославович, вы уж проследите, чтобы князь с утра не запил. А то знаю я его! -- Проследим, Государь, не изволь беспокоиться, -- откликнулся "неприметный господин". -- Разрешите полюбопытствовать, на что он вам так срочно понадобился? -- Ну, я ж говорил, наша главная задача -- привлечь народ к искусству. Как вы думаете, ежели бы люди были бы приобщены к полету Высокого Духа, то они учинили бы сегодняшние бесчинства? -- Еще как учинили бы! -- ляпнул Рыжий. -- А вот и ошибаетесь! -- с азартом подхватил Путята. -- Все беды от того, что нашим славным скоморохам негде давать представления. Великий Софокл на базарной площади -- это ж курам на смех. А для этого нужен такой дом, про который бы сказали -- вот он, истинный Храм Высоких Искусств! -- Чтобы такой выстроить, Государь, много средств нужно, -- подал голос незнакомец в шубе не по размеру. -- А злата, как я понимаю, в царской казне совсем не густо. -- Истину глаголешь, боярин Хворостовский, -- закивал царь. -- Посему до той поры, покамест не построим, будем давать представления в храме Ампилия Блаженного. А заодно переселим туда и князя Святославского со всем его Потешным приказом. -- Что ты вещаешь, подлый нечестивец! -- вскочил Евлогий. -- Не позволю Храм Божий сквернить! -- А кто тебя спрашивает, Ваше Высокопреосвященство, -- пренебрежительно бросил Путята. -- Впрочем, если хочешь, то переезжай со своими попами в Потешный приказ. А в Ампилии завтра же начнем готовить новую постановку. -- Государь, а удобно ли играть в Храме этого... как его, Софрокола? -- осторожно спросил Глеб Святославович. -- А кто вам сказал, что начинать будем с Софокла? -- весело пожал плечами царь. -- Для почину попрошу князя Святославского поставить галльскую комедь "Шлюшка Маруся и ее полюбовнички". А заодно и сам в ней сыграю. -- Кого? -- изумился боярин Хворостовский. -- Марусю, вестимо! -- радостно сообщил Путята. Евлогий со всех сил грохнул по полу посохом: -- Будь ты проклят Богом и людьми, гнусный самозванец! Отряхаю прах с ног моих и покидаю сие нечестивое сборище. А завтра всем скажу, кто ты есть на самом деле! И Его Высокопреосвященство с неожиданной прытью кинулся прочь. -- Говори, что хочешь, -- крикнул ему вослед самозванец. -- Кто тебе поверит, когда ты сам же меня благословлял?! -- Государь, а не слишком ли вы круто с ним? -- почтительно спросил Глеб Святославович. -- Да, чего-то я малость погорячился, -- самокритично согласился "Государь". -- Ну ладно, чтобы не выступал много, так уж и быть, разрешим ему в те дни, когда не будет представлений, проводить в Ампилии его дурацкие богослужения... Глеб Святославович, об чем бишь я толковал, когда ихнее Преосвященство меня сбило с панталыку? -- О том, что вы собираетесь играть шлюшку Марусю, -- напомнил Глеб Святославович. -- Да-да-да, вот именно, -- подхватил самозванец. -- А в образе Марусиного любовничка я вижу нашего почтенного градоначальничка, сиречь князя Длиннорукого. Кстати, где он? -- В дороге, -- сообщил Глеб Святославович. -- Ты ж сам, Государь, отправил князя послом в Ливонию, а на его место назначил господина Рыжего. -- Неужели? -- Путята удивленно обернулся к Рыжему. Рыжий молча извлек из-под кафтана царский указ и предъявил его Путяте. -- Да уж, после... после нынешнего происшествия что-то с памятью у меня стало, -- ничуть не смутился самозванец. -- Так что будьте уж так любезны -- коли я еще чего позабуду, то напоминайте безо всякого стеснения!.. -- Ну, что скажете? -- Серапионыч оторвался от "экрана" и проницательно глянул на друзей. -- Дело ясное, что дело темное, -- рассеянно откликнулся Дубов. -- Из огня, да в полымя, -- добавила Чаликова. -- Ясно одно -- Васятке в этот гадюшник возвращаться никак нельзя. -- Я так думаю, что нам пока что надо бы проследить за развитием событий, -- в раздумии промолвил доктор, -- а уж потом решим, стоит ли вмешиваться. А то как бы еще хуже не вышло! -- Что ж, пожалуй, -- не очень охотно согласилась Надя. Не то чтобы она разделяла докторскую осторожность, но опыт последних дней наглядно подтверждал его правоту. -- Вася, а как вы считаете? -- Да-да, Наденька, я с вами полностью согласен, -- невпопад ответил Василий. Как только Надежда с Серапионычем затеяли обсуждение извечного вопроса "Что делать?", Дубов наклонился к самому кристаллу и что-то чуть слышно прошептал. Самозванец и его соратники тут же исчезли, и по грани побежали полосы, которые сначала были черно-белыми, а потом незаметно начали принимать различные цвета. -- Признайтесь, Вася, вы что-то задумали, -- сказала Надежда, невольно любуясь необычною цветовой гаммой. -- Должно быть, попросили кристалл о чем-то таком, на что он не способен. -- И я даже догадываюсь, о чем, -- добавил доктор. -- Да, -- кивнул Василий. -- Знаете, я в последние дни ловлю себя на том, что поступаю совершенно нерационально и нелогично. И ничего не могу с собой поделать. Вернее, даже не столько не могу, сколько не хочу. Вот, например, когда я решил задержаться в Царь-Городе. Да, конечно, устроить побег боярина Андрея. Но главное-то для меня было в другом -- отплатить Путяте за его хамство. Хотя раньше я такие пустяки и в голову никогда не брал. А теперь... Я прекрасно понимаю, что это невозможно, потому что невозможно. И тем не менее попросил кристалл показать... показать Солнышко. Я знаю, что вы скажете -- что "того света" не существует, а если он и есть, то его нельзя увидеть, даже через колдовской кристалл. Но ведь вы же видели Солнышко вчера! -- Вчера двадцать лет назад, -- мягко уточнила Надя. Ей было искренне жаль Василия, а в голове мелькнула мысль: непременно надо завтра сходить на почтамт и позвонить в Москву родителям и Егору, сказать, что помнит и любит их. Дубов оторвал взгляд от кристалла и посмотрел на часы: -- Уже три с половиной минуты. Подождем еще полторы, и если ничего не будет -- значит, увы. Однако на исходе четвертой минуты полосы стали рассеиваться, и вскоре грань кристалла показала некое помещение, более похожее на мастерскую художника: стена была завешана картинами, некоторые стояли на полу прислоненные к стенке, а посреди комнаты стоял мольберт с неоконченным лесным пейзажем, над которым трудился человек в очень коротких джинсовых шортах и шлепанцах на босу ногу. И хотя со спины его лица почти не было видно, Василий изумленно прошептал: -- Это он... Надя и Серапионыч пригляделись. Действительно, волосы у художника были такими же ярко-рыжими и коротко подстриженными, как у юного Гриши Лиственницына, а когда он приоборачивался, то его профиль тоже очень походил на Солнышкин. И все равно -- верилось с трудом. Надя пыталась рассуждать логически: "Кристалл в поисках заданного сначала "сканирует", или, проще говоря, "прочесывает" ту реальность, в которой находится, затем параллельную, а уж потом то, что находится за пределами их обоих. Поэтому-то Наталью Николаевну он показал сразу, Царь-Город -- с небольшой задержкой, а это..." Надя даже в мыслях затруднялась или не решалась обозначить тот мир, краешек которого приоткрылся в кристалле. Серапионыч пребывал в некотором смятении. Всю свою долгую жизнь он придерживался материалистических взглядов, и даже существование параллельного мира объяснял "по науке", выдвинув теорию, скорее, впрочем, фантастическую, нежели научную: будто бы несколько веков назад в результате некоего катаклизма наша планета Земля разделилась (или расщепилась) надвое, и с тех пор обе планеты движутся параллельно с минимально возможным интервалом, отчего определить наличие второй Земли обычными средствами невозможно. И лишь в определенных местах, вроде Горохова городища, и при определенных условиях (после заката и до восхода Солнца) возможен переход с одной планеты на другую. Но теперь он наблюдал в кристалле того самого Гришу Лиственницына, которого почти двадцать лет назад видел у себя в морге с ранениями, несовместимыми с жизнью. И, что еще удивительнее, молодой человек в кристалле при несомненном сходстве с мальчиком, которого все звали Солнышком, выглядел приблизительно на столько лет, сколько ему было бы, доживи он до наших дней. Доктор понимал, что какое-то научное объяснение всему этому должно быть, но пока что ничего придумать не мог. Василий же, в отличие от своих друзей, ни о чем не думал. Он просто резко подался вперед, чтобы лучше разглядеть изображение на грани. Но тут художник, порывисто бросив кисть на пол, обернулся к зрителям, и его лицо просияло, на миг став таким же детски-беззаботным, каким его запомнили все, знавшие Солнышко при жизни. -- Вася! -- раздался крик, от которого все вздрогнули, таким он был не то чтобы громким, а живым и явственным, словно звучал где-то здесь, рядом, а не из "загробного" мира. -- Васька, давай сюда! Дубов нагнулся еще ближе к кристаллу, и вдруг произошло нечто такое, чего никто не ожидал: Василий в мгновение ока исчез, а его изображение оказалось в грани кристалла, в объятиях Солнышка. -- Что за чертовщина! -- в сердцах проговорил Серапионыч и привычно потянулся за скляночкой. -- Это ловушка, -- обреченно прошептала Надежда, без сил откинувшись на спинку кресла. -- Они его убьют, а мы ничего не сможем поделать. -- Кто убьет? -- не понял доктор. -- Помните, как у Бредбери? -- через силу проговорила Надя. -- Сейчас Солнышко превратится в Глухареву, в руке появится кинжал, и она вонзит его Васе в спину! -- Погодите, Надюша, может быть, все не так страшно, -- пытался увещевать доктор, но Чаликова резко дернулась к кристаллу, будто надеясь следом за Василием попасть в "закристалье", и, конечно же, наткнулась на холодную гладкую поверхность. -- Вася, будьте осторожны! -- крикнула Надежда, будто Вася мог ее услышать. Неизвестно, услышал ли Дубов чаликовский крик, но Солнышко, похоже, не только услышал, но и увидел Надю. Радостная детская улыбка еще раз осветила лицо художника, и тут же поверхность кристалла медленно померкла. -- Знаете, Надя, ваше предположение насчет Бредбери и Глухаревой -- оно вроде бы логично, -- заметил Серапионыч. -- Но у меня есть одно возраженьице. Всего одно, и к тому же лишенное всяческой логики. -- Какое? -- обернулась к нему Чаликова. -- Наденька, вы только что видели улыбку... Ну, скажем так, молодого человека в кристалле. Не далее как вчера вы видели, как улыбался Солнышко, будучи ребенком. А теперь скажите, способна ли так улыбаться достопочтеннейшая госпожа Глухарева? -- Понимаю, вы меня пытаетесь успокоить, -- как-то даже чуть обиделась Надя. -- Не надо, Владлен Серапионыч, я совершенно спокойна!.. x x x Поселившись в Царь-Городе, на первых порах Михаил Федорович не предпринимал никаких резких действий: он приглядывался, собирал информацию, анализировал и делал выводы. И всякий раз выводы были одни и те же -- чтобы изменить положение к лучшему, следовало кардинально менять систему государственного управления. Но это было невозможно, пока на престоле находился царь Дормидонт, в окружении которого преобладали взаимоконкурирующие олигархи и коррумпированные чиновники (то есть, выражаясь понятнее -- мздоимцы и казнокрады, враждующие друг с другом). Итак, задача была поставлена, и Михаил Федорович, засучив рукава, приступил к ее осуществлению. От физического устранения Дормидонта он отказался сразу, поскольку считал такой способ слишком примитивным и недостойным себя. Более привлекательным выглядел дворцовый переворот, и Михаил Федорович даже начал разрабатывать несколько вариантов его реализации, однако на этом направлении перспективы представлялись весьма сомнительными: при любом раскладе на престол сел бы кто-то из великих князей, родственников Дормидонта, а все они, как на подбор, были насквозь коррумпированными, да в придачу еще и горькими пьяницами, под стать самому Государю. Исключение по обоим пунктам составлял, пожалуй, лишь князь Борислав Епифанович, но данная кандидатура Михаила Федоровича никак не устраивала -- воззрения князя по большинству вопросов не то чтобы не совпадали, а были почти диаметрально противоположны планам Михаила Федоровича. Однако Михаил Федорович не терял время в раздумьях -- он исподволь, день за днем, плел широкую сеть агентов, резидентов и просто осведомителей, собирал компромат, наводил связи с различными слоями Кислоярского общества, вплоть до самых высших. Тогда же он познакомился с Глебом Святославовичем -- скромным служащим Тайного приказа, который считал, что его ведомство работает по старинке и оттого не выполняет в должной мере своего высокого предназначения. Однако все дельные предложения Глеба Святославовича его начальство, привыкшее работать как раз по старинке, разумеется, неизменно клало под сукно. Зато Михаил Федорович сразу заприметил Глеба Святославовича, оценил его деловые качества и неподдельную страсть к работе. Вскоре Глеб Святославович сделался "правой рукой" Михаила Федоровича, который не только доверял ему самые деликатные поручения, но и, в отличие от начальства Приказа, внимательно выслушивал все его предложения и многое, что называется, "брал на вооружение". Именно Глеб Святославович как-то в доверительной беседе заметил, что вот бы, дескать, завести у нас порядки, как в Белой Пуще у князя Григория. Михаил Федорович очень этим заинтересовался, навел справки, более того, самолично побывал в Белой Пуще, где познакомился с тамошней системой государственного управления и даже имел аудиенцию у главы государства, князя Григория Первого Адольфовича Лукашеску, графа Цепеша, владетеля Белопущенского и прочая и прочая и прочая. Проанализировав увиденное и услышанное в Белой Пуще, Михаил Федорович пришел к выводу, что именно такая модель государственного устройства идеально подошла бы Кислоярскому царству. Глеб Святославович с ним согласился, но добавил, что вообще-то Григорий -- не совсем князь, или, вернее, даже вообще не человек, а упырь. Владетелем Белопущенским он стал двести лет назад, обманом женившись на единственной дочке князя Ивана Шушка, а затем отравив тестя и, кажется, даже выпив его кровь. Не веривший в существование упырей и прочей нечисти, Михаил Федорович слова о происхождении князя Григория пропустил мимо ушей, а способ его прихода к власти взял на заметку. Единственное, что отчасти смущало, так это абсолютная неуправляемость князя Григория, но с этим Михаил Федорович надеялся справиться, хотя и не совсем представлял, как. Вскоре в Белую Пущу отправился господин Каширский, впереди которого бежала профессионально пущенная народная молва, будто бы он -- великий лекарь и чуть ли не чародей, способный исцелять все хвори, включая половую немощь, каковою, по конфиденциальной информации, добытой Михаилом Федоровичем, уже более пятидесяти лет страдал князь Григорий. Естественно, глава Белой Пущи тут же зазвал чудо-лекаря к себе, и Каширский, прибегнув к помощи гипноза, избавил пациента от импотенции, подкрепив лечение лошадиной дозою "виагры", а заодно и дав ему "установку" искать руки и сердца царевны Танюшки -- единственной и любимой дочери Кислоярского царя Дормидонта. Собственно, князь Григорий этим установкам вовсе не противился -- его привлекала не только и не столько перспектива женитьбы на Татьяне Дормидонтовне, которую он ни разу не видел, сколько возможность естественным способом присоединить к своему княжеству еще и Кислоярское царство, а в будущем, как знать, добавить к своему и без того длинному титулу еще и звание царя Кислоярского. О том, что вышло из этой затеи, мы теперь распространяться не будем -- все это в подробностях описано в книге "Холм демонов". Скажем только, что князь Григорий потерпел полное фиаско, а царевна вышла замуж за Рыжего, своего давнего возлюбленного. x x x В отличие от Нади и Серапионыча, Василий не задавался ни теоретическими, ни практическими вопросами, а о логике -- верной спутнице частного детектива -- позабыл начисто. -- Скажи, Солнышко, а тетю Свету я тоже смогу увидеть? -- спросил Вася, когда его друг чуть ослабил объятия. -- Ну конечно, увидишь! -- радостно откликнулся Солнышко, жадно разглядывая Васю. -- И тетю Свету, и дядю Колю, и всех-всех-всех -- но завтра. "При чем тут дядя Коля -- он же еще на этом свете, -- мельком подумал Василий, подразумевая Николая Павловича Лиственницына. -- Или, наверное, Солнышко имел в виду другого дядю Колю, двоюродного брата тети Светы, он как раз в прошлом году помер..." Додумать эту думу -- что раз он встретил давно умершего Солнышко, а завтра увидит покойных Светлану Ивановну и дядю Колю, то он и сам, стало быть, умер -- Василий не успел. А Солнышко тем временем потащил Василия в соседнюю комнату, обставленную скромно, но уютно и со вкусом, хотя и здесь находилось великое множество оконченных и неоконченных картин. У одной стены стоял диванчик, а у другой -- платяной шкаф, на верху которого были хаотично навалены книги и художественные альбомы. Под окном стоял колченогий журнальный столик, украшенный бутылью шампанского и вазой с фруктами. -- Погоди, -- спохватился Дубов, -- ты же был делом занят, наверное, кого-то ждал, а тут я свалился, как метеорит на голову... -- Кого я ждал, тот и свалился! -- завопил Солнышко. -- Да ты раздевайся, располагайся, будь как дома. Да ты и есть дома! ...Прошел час, может быть, два. Сон не шел. Василий лежал на спине, закинув руки за голову. Рядом, по-детски прильнув носом к его плечу, мирно спал Солнышко -- других спальных мест, кроме дивана, в этой странной квартире не было. Несмотря на искреннюю радость от встречи с давно потерянным другом, Дубов не мог не задаваться некоторыми вопросами, от которых никак нельзя было уйти. Не будучи ни твердо верующим человеком, ни убежденным атеистом, Василий с одинаковой вероятностью допускал как существование потустороннего мира, так и его отсутствие. Но при допущении первого он представлял жителей загробного мира в виде неких бесплотных духов, обитающих в некоем Мировом Эфире, а Василий оказался во вполне осязаемой мастерской художника, на более чем прозаическом диване, да и Солнышко вовсе не представлялся бесплотным духом, в чем Вася имел случай только что убедиться -- его косточки до сих пор слегка побаливали от бурных объятий при встрече. "Наверное, бесплотные духи они только для живых, -- смекнул Василий, -- а между собой..." Только тут до него дошло, что в таком случае и сам он теперь "бесплотный дух", в то время как бездыханное физическое тело частного детектива Василия Дубова осталось там, на квартире доктора Серапионыча, а сейчас, наверное, уже находится в его же служебных апартаментах. Но в это как-то не очень верилось (или не хотело вериться), и Василий стал перебирать другие возможности, пока, наконец, не пришел к тому же, о чем сразу после его исчезновения подумала Чаликова. -- Как там было в "Марсианских хрониках"? -- вспоминал Дубов, даже не замечая, что думает почти вслух. -- Как только первые земляне прилетели на Марс, их встретили давно умершие родственники. Потом, когда командир ночевал в так называемом "родительском доме" в одной комнате с покойным братом, он понял, что это ловушка, и попытался уйти. Не помню, что там дальше, но кончилось тем, что всех астронавтов поубивали... Очень осторожно, чтобы не разбудить Солнышко (или того, кто принял его образ), Василий встал с дивана и, стараясь ступать как можно тише, направился к двери. Но, конечно, в темноте наткнулся на табуретку и с грохотом ее опрокинул. Тут же у него за спиной вспыхнул свет и раздался голос Солнышка: -- Руки вверх! Стой и не оборачивайся! "Ну, вот и все", -- обреченно подумал Василий, но приказание выполнил. Миг спустя раздался выстрел, и Василий, поняв, что терять больше нечего, резко обернулся. Рядом с диваном стоял улыбающийся Солнышко с двумя пенящимися бокалами: -- Что, испугался? Ну, давай за встречу! -- И, хитро улыбнувшись, добавил: -- И за Рея Бредбери. И тут Василий понял: живой или нет, но перед ним действительно стоял Гриша Лиственницын. Ибо сколько Вася помнил себя в детстве, столько же Солнышко устраивал и ему, и всем, кто попадался под руку, всяческие розыгрыши, далеко не всегда безобидные и отнюдь не только первого апреля. И почему-то все, даже зная Солнышкину страсть, то и дело на них попадались. Солнышку крепко доставалось и от родных, и от друзей, да и от Васи, который чаще других становился жертвой этих шуточек, но отказаться от них было выше Солнышкиных сил. -- За встречу, -- стараясь не показать, что испугался, Вася принял бокал и поднес к губам. -- Ну как? -- спросил Солнышко, когда Василий выпил до дна. -- Что -- ну как? -- Ты ничего не заметил? -- А что именно? -- Странно, а я туда целых три ложки цианистого калия всыпал. -- Уши надеру, -- ласково пообещал Вася. x x x Первая неудача только раззадорила Михаила Федоровича. "Не удалось экспортировать вождя из Белой Пущи -- значит, будем воспитывать его в собственном коллективе", говаривал Михаил Федорович в доверительных беседах с ближайшими соратниками, а сам между тем вел активную подготовку к смене власти: распускал всякие невыгодные слухи о царе Дормидонте и его семье, провоцировал скандалы и разоблачения, словом, дестабилизировал обстановку в стране, как только мог. Временами, увлекшись этими опасными играми, он даже как будто забывал, для чего их затеял, а себя именовал теперь не иначе как политтехнологом, а то и "делателем царей", всерьез примеряя сомнительные лавры Фуше и Талейрана. Но если эти Великие Интриганы имели дело со всякими Наполеонами и Людовиками, то у Михаила Федоровича выбор был куда скромнее. Он собирал сведения обо всех сколько-нибудь заметных подданных царя Дормидонта, анализировал информацию и в конце концов отобрал несколько наиболее приемлемых кандидатур, в число которых входили, как ни странно, господин Рыжий, глава Потешного приказа князь Святославский, а также некто боярин Хворостовский, известный своими купеческими и ремесленными предприятиями. Каждый их них имел свои плюсы и минусы, и окончательное решение о том, кого "двигать" в цари, все время откладывалось, ибо Михаил Федорович не имел права на ошибку. Положительной стороной Рыжего была женитьба на царевне Татьяне Дормидонтовне -- это обстоятельство как будто облегчало его восхождение на престол и придавало ему хоть какую-то легитимность. Но оно сводилось на нет, мягко говоря, нелюбовью к Рыжему как со стороны высшей знати, так и среди простого люда, который был отчего-то уверен, что именно водопровод, канализация и прочие нововведения Рыжего приносят ему все новые и новые утеснения. И Михаил Федорович прекрасно понимал, что в данном случае, даже задействуй он все пиар-ресурсы, этого вряд ли хватит, чтобы поднять рейтинг царского зятя хоть на сколько-то приемлемую высоту. Столь же неоднозначно обстояли дела с князем Святославским. С одной стороны, князь представлял собою ярко выраженную творческую личность, малосведущую в государственных делах, и Михаил Федорович мог надеяться, что он, даже став царем, продолжит "витать в небесах" и не будет мешать энергичным людям вести страну железной рукой к счастью и процветанию. Но, с другой стороны, Михаил Федорович никак не мог переступить через неприязнь, которую издавна испытывал именно к творческим личностям. Это чувство родилось в нем лет пятнадцать назад, когда он по поручению начальства отправился в Кислоярский драмтеатр, чтобы убедить главного режиссера сотрудничать с Органами -- то есть информировать последние о неблагонадежных разговорах актеров и работников администрации. О результатах этого визита до сих пор напоминала еле заметная вмятина во лбу, которую режиссер нанес Михаилу Федоровичу тяжелым медным подсвешником. Больше всего в этой истории его возмущал тот факт, что режиссер сумел "отмазаться", заявив, что перепутал настоящий канделябр с бутафорским из папье-маше. Дело тогда замяли, но неприязнь осталась. Михаил Федорович понимал, что князь Святославский тут совершенно не при чем, но ничего не мог с собой поделать, тем более, что его давний обидчик, совсем как глава Потешного приказа, тоже слыл тонким ценителем вин и редких блюд. Не вызывал особого доверия и боярин Хворостовский, но совсем по иным причинам. Во-первых, ни для кого не являлось тайной, что его богатства были приобретены не всегда честным путем, а это вряд ли было бы возможно без поддержки "на самом верху". Во-вторых, боярин имел вздорный нрав и порой действовал даже во вред себе, просто потому что "левая нога так захотела", а это никак не устраивало Михаила Федоровича, который видел в будущем царе прежде всего администратора, добросовестно выполняющего возложенные на него поручения. И, наконец, третье -- в роду Хворостовского были иностранцы, и боярин даже не считал нужным этого скрывать. Нет-нет, собственно Михаил Федорович отнюдь не был ни расистом, ни ксенофобом, но совершенно искренне считал разумную долю национальной розни необходимой составляющей для общественной жизни любого государства, и Кислоярское царство в том идеальном виде, как его представлял Михаил Федорович, не было никаким исключением. (При этом его ничуть не смущало, что большинству кислоярцев вышеназванные пороки были глубоко чужды -- Михаил Федорович собирался данный недостаток исправить). Словом, царь с сомнительным "пятым пунктом" его никак не устраивал. Наверное, Михаил Федорович долго еще пребывал бы в сомнениях, если бы в один прекрасный день ему не подвернулся князь Путята. Подвернулся, конечно, не в прямом смысле, а в разговоре все с тем же Глебом Святославовичем. Во время очередного ежевечернего доклада Глеб Святославович, между всеми прочими новостями, поведал, что глава Сыскного приказа Пал Палыч поручил одному из своих помощников, некоему князю Путяте, разобраться с незаконными перекупщиками на городском базаре. Впервые услышавший такое имя, Михаил Федорович попросил рассказать, что это за князь, занимающийся не очень княжескими делами, но Глеб Святославович сходу мог вспомнить лишь то, что Путята -- это такой чудик из Сыскного приказа, которому всегда больше всех нужно. Трудно сказать, что в этой полупренебрежительной характеристике "зацепило" Михаила Федоровича, но он велел навести о Путяте более подробные справки, а получив их, тут же понял: вот оно -- как раз то, что нужно! Конечно, и у Путяты имелись свои недостатки -- например, очень уж нерепрезентабельная внешность и столь же нецарственные повадки. Но это Михаила Федоровича ничуть не смущало, даже наоборот -- он решил, что создаст Путяте имидж "народного" царя, понимающего нужды и чаяния простых кислоярцев. К тому же, в отличие от Рыжего, он принадлежал к старинному (хоть и изрядно обедневшему) княжескому роду; в отличие от князя Святославского, не витал в облаках и не имел склонности к "треклятому зелью"; и, наконец, не был связан с коррумпированной верхушкой, как боярин Хворостовский, а напротив -- имел заслуженную репутацию борца с казнокрадами и мздоимцами. Последнее подтверждал случай, имевший место быть еще за несколько лет до прибытия в Царь-Город Михаила Федоровича. Когда к Дормидонту поступила очередная челобитная на одного очень высокопоставленного государственного мужа, будто бы он предается мздоимству безо всякой меры и совести, царь велел Сыскному приказу разобраться. Но поскольку подобные кляузы бояре друг на друга часто писали, а последствий обычно никаких не бывало, то Пал Палыч поручил князю Путяте как бы заняться этим делом, а в действительности -- просто отчитаться, что проверку провели и никаких нарушений не обнаружили. Однако Путята отнесся к поручению с полной ответственностью. Где-то добывал доказательства, исколесил всю страну в поисках свидетелей, и даже за границу ездил, причем на свои средства. И в конце концов добился-таки, что мздоимца поймали с поличным и осудили. Правда, Михаил Федорович знал лишь о внешней стороне этого дела, а подоплека оставалась ведома одному Путяте. Действительно, поначалу князь был совершенно согласен, что дело пустое, однако для того, чтобы его закрыть и послать отписку "наверх", он, как добросовестный служака, решил "для порядка" допросить подозреваемого. Будучи уверен в своей безнаказанности, вельможа развалился на лавке, соболья шапка набекрень, из-под кафтана золотая цепь виднеется, на перстах золотые кольца с огромными камнями -- словом, настоящий барин. И речи вел соответствующие: "Кто ты таков, чтобы со мною тягаться? Вот я и богат, и собой пригож; иду по улице, на меня все девки заглядываются, и даже замужние бабы. Да и Государь меня жалует. А ты -- мелкий чинуша, так и будешь до старости в своем Приказе задницу протирать". Впридачу государственный муж имел неосторожность очень обидно высказаться насчет Путятиной личности -- дескать, мелкий, плешивый, с таким ни одна уважающая себя девушка под венец не пойдет, разве какая кривая или кособокая. Однако Путята сумел сдержаться. Он как ни в чем не бывало задавал вопросы и все записывал. Но прощаясь, уже в дверях, сказал вельможе очень тихо и зловеще: "Каков бы ты ни был, но я тебя в покое не оставлю -- всю твою подноготную узнаю". А тот Путяту снисходительно по плечу похлопал -- мол, давай-давай, милок, посмотрим, что у тебя получится. И вот после этого допроса Путята и начал под мздоимца по-настоящему "копать", пока своего не добился. А после суда, когда приговор был вынесен, он даже побывал у осужденного в темнице и спросил: "Ну что, чья взяла?". Итак, приняв концептуальное решение "продвигать" Путяту, Михаил Федорович взялся за дело с удвоенной энергией. Для карьерного взлета Путяты были задействованы все ресурсы -- вплоть до подкупа и шантажа. Затем, когда он занял достаточно высокий пост, в ход пошли скандалы, громкие разоблачения, а чуть позже -- загадочные убийства, поджоги и общественные беспорядки, которые сразу прекратились, едва Путята возглавил Тайный приказ и сделался при Дормидонте кем-то вроде премьер-министра. За короткий срок все в Царь-Городе настолько привыкли к Путяте рядом с Дормидонтом, что когда накануне Сочельника под воздействием не то "установок" Каширского, не то чего-то иного, Государь объявил о своем отречении от престола в пользу князя Путяты, это было воспринято очень спокойно, как само собой разумеющееся, хотя ничего подобного в Кислоярском государстве не происходило, наверное, уже тысячу лет, если не больше. x x x Ни Надя, ни доктор не имели даже приблизительного представления, как вернуть Дубова. Серапионыч предложил было вновь отправиться в Царь-Город и обратиться за помощью к Чумичке, однако Чаликова возразила, что Чумичка и сам не очень-то разбирается в магических кристаллах, и как бы не вышло еще хуже. -- Тогда уж лучше идти на поклон прямо к Херклаффу, -- добавила Надя. -- А что толку? -- вздохнул доктор. -- Ежели все это безобразие сам Херклафф и учинил... -- И то правда, -- согласилась Чаликова и надолго замолкла. Молчал и Серапионыч, попивая чаек и изредка поглядывая на кристалл, который по-прежнему не выказывал никаких признаков жизни. Вдруг Надя спросила: -- Владлен Серапионыч, вы могли бы что-то вспомнить о вчерашнем дне? -- Такое разве забудешь, -- протянул доктор. -- Нет-нет, вы не так поняли. Не вчерашнее "путешествие во времени", а тот самый день именно двадцать лет назад. Наверное, я не очень точно выражаюсь, но... -- А-а, вчера двадцать лет назад? -- ухватил мысль Серапионыч. -- Ну, я же вам уже говорил, что был сильно пьян и воспринял все это как научно-фантастический сон. -- Да-да, в морге вы были мало что пьяны, так еще и читали "Советскую фантастику", -- нетерпеливо подтвердила Надя. -- Но когда мы назавтра заявились к вам сюда, на квартиру, вы были трезвы и немало удивились нашему приходу. Неужели вы ничегошеньки не помните? -- Знаете, Наденька, я и сам удивляюсь, что ничегошеньки не помню, -- чуть подумав, отвечал доктор. -- Наверное, это из-за того, что я находился в диком похмелье, а потом проспался и все начисто забыл. Такое тоже бывает. -- Возможно, -- кивнула Надя, хотя совершенно не заметила, чтобы "младший" Серапионыч был в похмелье, да еще и диком, во время их второго посещения. -- А теперь прошу вас, Владлен Серапионыч, выслушайте меня внимательно, мне очень важно услышать ваше мнение. В том числе и как профессионала. -- В смысле, патологоанатома? -- Да нет, врача широкого профиля. И даже не столько врача, сколько человека с огромным жизненным опытом. И Надя, стараясь не упустить ни малейшей подробности, рассказала о странном поведении юного Васи Дубова и его друзей незадолго до второго покушения -- то есть до попытки Анны Сергеевны утопить будущего Великого Сыщика. -- Давайте подытожим, -- сказал Серапионыч, когда Надя закончила. -- Стало быть, все пятеро одномоментно испытали какие-то, скажем так, необычные ощущения. В частности, Вася услышал какой-то голос внутри себя, который назвал ему дату скорой смерти. Люсе показалось, что она поднялась вверх, увидела саму себя и друзей сверху, а затем улетела. А Генке, по его словам, открылись некие "тайные знания". И как вы, Наденька, все это объясняете? -- Ну, вообще-то я не задумывалась, не до того было, -- откликнулась Надя. -- Напрашивается одно объяснение: фокусы Каширского. Прежде чем дать конкретную "установку" Васе, чтобы вошел в воду, где его поджидала Глухарева, господин Каширский послал пробный импульс, который воздействовал на всех ребят. -- Да, объяснение вроде бы логичное, -- кивнул Серапионыч. -- Но ведь на полянке, кроме них, находились и вы, и Васятка, но никаких необычных ощущений, как я понял, не испытали. -- Или не заметили, -- уточнила Чаликова. -- Знаете, когда поблизости два опасных преступника, способных на убийство, тут уж не до внутренних ощущений. -- Что верно, то верно, -- опять согласился доктор. -- И последний вопрос: во сколько это случилось? -- Около часа -- пол второго, -- не очень уверенно ответила Надежда. -- А что, это имеет какое-то значение? -- Возможно, что как раз имеет, -- сказал Серапионыч. -- Дело в том, что приблизительно в это же время я находился в Доме Культуры в компании профессора Кунгурцева и нескольких наших общих знакомых. И вот в какой-то миг со всеми ними произошло нечто очень похожее. К примеру, для Ивана Покровского, тогда еще просто Вани, мир сжался в точку, а потом перед глазами поплыли какие-то прекрасные видения. Ну ладно, юный поэт мог и преувеличить, и нафантазировать, но вот как передала свои ощущения человек науки, историк Хелена: иду по дороге, дорога раздваивается, а я продолжаю идти сразу по обеим. Профессор Кунгурцев и Толя Веревкин тоже что-то ощутили, хотя особо не распространялись. И заметьте, Наденька -- никакого Каширского поблизости не было. И наконец, подобно вам, я не испытал никаких странных ощущений. С чего бы это? -- А вы как думаете? -- ушла Надя от прямого ответа. Хотя Серапионыч почувствовал, что он у Чаликовой уже есть. Или вот-вот появится. -- Отчего -- не знаю, -- пожал плечами доктор. -- Но одна закономерность прослеживается: что-то странное ощутили люди "того" времени, а мы, то есть вы, я и Васятка -- нет. Ах да, кстати! Совсем забыл -- когда я днем звонил нашему связному Солнышку, то он тоже начал рассказывать, будто бы на мгновение испытал раздвоение сознания, или что-то вроде этого, да я не дослушал -- в кабинку стучали... А знаете что, Наденька, давайте-ка заглянем в дневник. -- В какой дневник? -- В мой. У меня это давно вошло в привычку -- вечером записываю, что происходило днем. Здорово помогает привести мысли в порядок. Серапионыч отворил комод, где, кроме прочего хлама, находилось множество общих тетрадей в картонных и коленкоровых обложках, и довольно быстро отыскал нужную. Перевернув несколько листков, уже слегка пожелтевших, и найдя искомую дату, доктор зачитал: -- "Вчера я не делал записей, так как задержался на работе за бутылочкой спирта и книжкой советской фантастики и там же заночевал. Вынужден сознаться себе, что эти две субстанции в гремучей смеси мне явно противопоказаны -- в ночных кошмарах мне явились какие-то инопланетяне, да еще путешествующие во времени, причем один из них принял мой облик. Если это начало белой горячки, то довольно редкая разновидность. А утром, проснувшись у себя в кабинете лицом в салате, я обнаружил на столе служебный бланк, на котором был записан рецепт некоей смеси, куда входил целый ряд компонентов, имеющихся в любой домашней аптечке. Поскольку записка была сделана моим почерком, то вывод мог быть один -- ее написал я, находясь в алкогольном беспамятстве. Едва ли этому следует удивляться -- прецедент уже есть, и имя ему Дмитрий Иваныч Менделеев. Общеизвестно, что именно он путем научных экспериментов пришел к выводу, будто оптимальная крепкость водки должна составлять 40 градусов. И вот как раз после одного такого эксперимента он и увидел во сне свою знаменитую периодическую таблицу -- и это тоже общеизвестный факт". -- Вообще-то я читала и о водке, и о "периодическом" сне, -- заметила Надя, -- но впервые слышу, что второе проистекает из первого. -- Да-да, позднее я узнал, что "водочные" исследования Дмитрий Иваныч проводил уже после открытия "Таблицы Менделеева", -- закивал Серапионыч, -- но в тот раз мне нужно было объяснить необъяснимое, и такое объяснение меня вполне удовлетворило. -- Доктор поправил пенсне и продолжил: -- "Днем, сбежав из морга домой (мог ли я о таком помыслить при незабвенном Юрии Владимирыче Андропове?), я засел на кухне за приготовление этого снадобья, и первые же результаты оказались просто удивительными: едва я, как было указано в рецепте, растворил в кружке чая пол чайной ложечки конечного продукта и принял внутрь, у меня сразу исчез похмельный синдром, а в голове возникло приятное кружение вроде легкого ветерка. Думаю, для усиления положительного воздействия можно будет внести в рецепт небольшие коррективы: вместо йода добавить зеленку и поменять местами фракции ацетилсателиновой кислоты и фенолфталеина..." Ну, дальше идет фармацевтическая терминология. Так-так-так, вот: "Работа оказалась ненадолго прервана: около половины второго заявился телемастер проверять проводку к коллективной антенне. Очень своеобразный типаж, похож на иностранца. Говорил с явным немецким акцентом и вставлял всякие иностранные словечки. Чтобы не отрываться от работы, я отправил его в комнату к телевизору, а сам вернулся к своим медикаментам. Вскоре заслышался грохот, и я уж решил, что мастер опрокинул этажерку, она так неудачно стоит, что я и сам вечно на нее натыкаюсь. Надо бы один раз собраться с духом и ее переставить. Но тут телемастер заглянул на кухню и сказал, что с проводкой все в порядке, а шум был от того, что он уронил отвертку. Проводив мастера, я быстро завершил приготовление снадобья и тут же употребил его, как было написано в рецепте, растворив в жидкости, то есть в чае. Затем я вернулся на работу, и очень удачно -- как раз подвезли пару покойников, и у меня могли бы возникнуть служебные неприятности, если бы я в тот момент отсутствовал по неуважительным причинам. С работы, не заходя домой, я отправился в наш Дом культуры на встречу с ленинградским профессором историко-археологических наук Кунгурцевым, которая затянулась до позднего вечера. Свои впечатления от этой интереснейшей лекции я запишу завтра, а теперь отправлюсь на боковую". Вот, собственно, и все. -- Владлен Серапионыч, а вы ничего не могли перепутать? -- удивленно проговорила Надя. -- Как мы могли встретить вас "тогдашнего" здесь, на вашей квартире, если в это время вы находились либо на работе, либо на лекции? Может быть, вы все же успели по дороге заглянуть домой? -- Ну да, заглянул домой, застал путешественников во времени, и среди них себя "двадцать лет спустя", а потом начисто все забыл, -- с сомнением покачал головой доктор. -- Или счел такими пустяками, что и в дневник записывать не стал. Нет, Наденька, что-то тут не так... -- И еще, -- продолжала Чаликова, -- если в разных частях Кислоярска и его окрестностей разные люди испытали разные, но в чем-то схожие ощущения, то чем объяснить, что вы "тогдашний" ничего не почувствовали? Я исхожу из аксиомы, что если бы что-то подобное было, то это нашло бы отражение в дневнике. Вы согласны? -- Согласен, -- откликнулся Серапионыч. -- И что из этого, по-вашему, следует? Надя ничего не ответила. Доктору даже показалось, что она просто задремала, сидя в удобном старомодном кресле. "Ничего удивительного -- после таких-то приключений", -- подумал доктор и рассеянно отхлебнул пару глотков из чашки. За окном уже почти стемнело, но Серапионыч не стал включать свет, чтобы ненароком не разбудить гостью. x x x Свои стратегические планы Михаил Федорович держал в тайне даже от ближайших сподвижников, не говоря уж о самих кандидатах на престол. Но в какой-то момент, когда "раскрутка" князя Путяты достигла определенной стадии, будущий царь должен был узнать о своем предназначении, хотя и не впрямую (как в известном фильме: "Андрюша, хочешь заработать миллион?"), а исподволь, намеком. Это ответственное задание было поручено все тому же господину Каширскому, однако в данном случае его способности к внушению почему-то не сработали, и "человек науки" обратился за подмогой к чародею Херклаффу, как раз в это время случившемуся в Царь-Городе. Так, собственно, и состоялся знаменитый сеанс предсказания будущего, описанный в самом начале нашей книги. Однако, в свою очередь, следствием прорицательского сеанса стала уверенность господина Херклаффа (возможно, даже совершенно искренняя), будто именно он, господин Херклафф, и есть виновник резкого взлета Путяты. И, что самое удивительное, сам Путята уверовал в это не меньше, чем Херклафф, и продолжал верить, даже узнав об истинных силах, возведших его на престол. Таким образом, с воцарением Путяты в стране установилось, если можно так выразиться, тайное двоевластие: с одной стороны Михаил Федорович и его камарилья, с другой людоед Херклафф, а между ними -- царь Путята, волею случая вовлеченный в бешеную круговерть событий. Однако, понемногу освоившись, Путята научился умело лавировать между обоими "начальствами", не забывая и о себе. С Херклаффом было проще -- за свои услуги чародей ожидал в основном "голде унд бриллиантен", каковые Путята ему время от времени и подкидывал, когда было что, а когда не было, кормил обещаниями и своими подданными (как в случае с Минаидой Ильиничной). Правда, в конце концов такая игра в кошки-мышки закончилась для Путяты самым плачевным образом, но об этом в начале своего царствования он, конечно, еще не догадывался. Сложнее складывались отношения с Михаилом Федоровичем -- в общем-то взгляды Путяты на государственное устройство (если таковые вообще имелись) не противоречили воззрениям Михаила Федоровича, но тот установил над царем настолько навязчивую опеку, окружив его своими агентами и соглядатаями, что Путяте это вскоре начало всерьез досаждать. И тогда новый Государь начал действовать. Будучи не столько умным, сколько хитрым, Путята ничем не проявлял недовольства -- он всегда вел себя ровно и вежливо как с Михаилом Федоровичем, так и с Лаврентием Иванычем Романцовым (бывший агент-провокатор с мелкоуголовным прошлым, агентурные клички -- "Иудушка", "Алекс Фиш" и другие), которого тот "внедрил" в ближайшее царское окружение. Но очень осторожно, исподволь, царь начал плести свою собственную сеть, используя все возможные средства. Нужно отметить, что в этой "подковерной возне" Путята проявил немалые тактические и стратегические способности. Например, узнав, что Михаил Федорович усиленно продвигает одного из своих ставленников на временно не занятую должность столичного градоначальника, Путята в срочном порядке вернул из опалы князя Длиннорукого и собственным указом назначил его на этот пост. И хотя Путята прекрасно знал, что из себя представляет князь Длиннорукий, он пошел на этот шаг -- и выиграл: покамест Михаил Федорович анализировал и просчитывал ходы, Путята сумел как бы незаметно поставить градоправление под собственный контроль, навязав князю в помощники своих верных людей. В дальнейшем Государь намеревался заменить Длиннорукого более предсказуемым чиновником, и так оно, собственно, произошло -- другое дело, что воспользоваться плодами этой комбинации Путяте уже не довелось. Поначалу подобные действия Путяты Михаил Федорович списывал на неопытность нового царя или даже на некий корыстный умысел, но позже, разгадав путятинские маневры, он получал чисто "шахматное" удовольствие от этой хитроумной дуэли, в которой отнюдь не все происходило по правилам древней благородной игры. Вот один из весьма характерных эпизодов, который оказал немалое влияние на общее развитие событий. Желая еще больше знать об окружении царя, Михаил Федорович через своих агентов предложил некоему купцу средней руки, вхожему в дом одного боярина, женатого на двоюродной сестре Путяты, докладывать обо всем, что происходит в этом доме. И хотя купцу претило следить за друзьями, он скрепя сердце согласился -- страстно полюбив замужнюю женщину, он собирался бежать с нею за границу, а для этого нужны были средства, и немалые. Но однажды, на именинах хозяйки, встретив там Путяту, купец не выдержал и во всем ему признался. К немалому удивлению, царь не только не разгневался, но даже развеселился: "Очень хорошо. Продолжай и дальше в том же духе, но с небольшим уточнением. Я буду тебе доплачивать столько же, и даже еще больше, а ты будешь им передавать то, что я тебе велю". Несколько времени спустя поняв, что ему просто-напросто скидывают дезинформацию, Михаил Федорович оценил находчивость Путяты, но твердо решил проучить неверного купца -- в назидание другим своим агентам, дабы не вздумали вести двойную игру. Вскоре последовало происшествие на пруду, позже являвшееся Ярославу в ночных кошмарах, затем -- обыск в церкви на Сороках, а уж потом началась лавинообразная цепная реакция, которая не только унесла жизнь отца Александра, но и погребла под обломками храма самого Михаила Федоровича вместе с Лаврентием Иванычем. За пару месяцев до роковой развязки "битва гигантов" достигла такой стадии, что стало ясно -- добром это не кончится, ибо "шахматисты" зашли очень уж далеко: Михаил Федорович в стремлении подчинить себе Путяту, а Путята -- в не всегда безуспешных попытках вырваться из железных тисков старого чекиста. Узнав или догадавшись, что Михаил Федорович когда-то всерьез подумывал о возведении на престол боярина Хворостовского и, возможно, этих мыслей не оставил, Путята решил избавиться от опасного соперника. Это было не так уж трудно -- просто в один прекрасный день стрельцы Сыскного приказа явились к боярину на дом и, произведя весьма поверхностный обыск, увезли его в городской острог. Хотя в планы Михаила Федоровича арест боярина Хворостовского по ряду причин никак не входил, ничего сделать он уже не мог: на следующий день были обнародованы данные о темных делишках Хворостовского, собранные Путятой еще на службе в Сыскном и Тайном приказах, и теперь любая попытка заступиться за опального боярина значила бы взять под защиту злостного неплательщика податей. Так что Михаилу Федоровичу пришлось проглотить эту жабу, но именно тогда он сознался себе, что недооценил Путяту, и впервые задумался о том, что его "раскрутка" была ошибкой, которую, пока не поздно, нужно исправлять. Но пока Михаил Федорович размышлял, какой именно способ выбрать для исправления ошибки (иначе говоря -- делать ли рокировку в короткую или длинную сторону), Путята предпринял столь стремительный рейд в стан противника, что Михаил Федорович оказался в такой позиции, когда ему, образно выражаясь, грозит "мат в два хода". А произошло вот что. Продолжая "зачистку" возможных претендентов на престол, Путята решил избавиться от князя Борислава Епифановича, а попутно и от боярина Андрея, в благонадежности которого отчего-то сомневался. В тот день, когда было назначено покушение на князя Борислава, боярину Андрею окольными путями дали знать, что Бориславу грозит опасность. Ну а дальнейшее нам уже известно: князь Борислав погиб, а боярин Андрей, пришедший предупредить князя, был "схвачен с поличным" и препровожден в острог. Едва людская молва об "отравном духе", которым заморские злые колдуны извели князя Борислава, достигла ушей Михаила Федоровича, тот понял: щупальца Путяты дотянулись уже и до его ближайшего окружения, до тех людей из "нашего" мира, которых он тщательно отбирал, прежде чем переправиться в Царь-Город. Так как доступом к отравляющим газам и соответствующими навыками обладал весьма узкий круг лиц, то установить виновного для Михаила Федоровича никакого труда не составило. Изменник был примерно наказан, а его труп обнаружился на Сорочьей улице, в избе у соседей отца Александра, с которым у Михаила Федоровича оставались давние счеты, еще с тех пор, когда тот был майором Селезнем. И хоть мы описали далеко не все перепетии этого увлекательного состязания, но даже из вышесказанного ясно -- то была схватка достойных соперников, и исход ее стал вполне закономерен: боевая ничья, выразившаяся в гибели обоих главных участников. x x x Надя не спала. Она пыталась представить себе, каким ходом размышлений шел бы Дубов, чтобы распутать этот клубок загадок. Но разрозненные факты никак не хотели складываться в общую картину. Или картина представлялась настолько фантастичной, что даже привыкшая к чудесам Надежда отказывалась в нее верить. Надя открыла глаза: -- Владлен Серапионыч, пожалуйста, налейте мне чаю. И, если можно, с вашей добавкой. Доктор не очень удивился, хотя с подобным предложением Надя выступала впервые -- если она изредка и соглашалась отведать серапионычевского эликсира, то только после уговоров. -- Видите ли, это мне необходимо, иначе я не решусь сказать вам о своих выводах, -- пояснила Чаликова, когда доктор выполнил ее скромную просьбу. Надежда решительно отпила несколько глотков, закашлялась, закусила овсяным печеньем, которое ей поспешно подал Серапионыч. -- Нет-нет, пожалуйста, не надо, -- проговорила Чаликова, когда доктор потянулся к выключателю торшера, -- в темноте я лучше смогу сосредоточиться... Вообще-то я, конечно, не очень уверена в своих выводах, но все-таки скажу. А согласитесь вы со мною или нет -- дело ваше. Хотя я бы на вашем месте решила, что у меня "крыша поехала". -- Ну, я же знаю, Наденька, что вам-то это не грозит, -- подбадривающе улыбнулся доктор. -- Вы говорите, а уж диагноз потом поставим. Но Надя не стала сразу огорошивать Серапионыча выводами, а начала чуть издалека: -- Владлен Серапионыч, если я верно понимаю вашу теорию, то существование параллельных миров связано с тем, что по орбите движутся две Земли, и все такое?.. -- Ну, в общем-то да, -- подтвердил доктор, -- хотя это всего лишь гипотеза. Но если она вас не устраивает, то предложите другую. -- Нет-нет, что вы, полностью устраивает, -- поспешила согласиться Надя. -- А допускает ли ваша гипотеза наличие в природе не двух, а большего количества таких "параллельных" планет? -- Очень даже возможно, -- чуть подумав, ответил Серапионыч. -- Действительно, отчего бы и нет? -- В таком случае, вчера мы с вами побывали на Третьей планете! -- выпалила Надя. -- А теперь можете ставить диагноз. -- Диагноз никуда не убежит, -- чуть озадаченно проговорил доктор. -- Но, может быть, сначала, Наденька, вы объясните, что вы имели в виду под "Третьей планетой". Это как-то связано с мультфильмом "Тайна Третьей планеты", или как? -- Нет-нет, мультфильм тут не при чем. Просто я пользуюсь вашей "теорией неоднопланетности", если вы не возражаете против такого названия. Так вот, вчера мы побывали не просто в прошлом, но еще и в третьем параллельном мире. -- А-а, я понял! -- радостно подхватил доктор. -- Произошло искривление времени, ну, теоретическую базу потом подгоним, и "Третья планета" -- точная копия нашей, только с двадцатилетней задержкой. Наверное, это как-то связано с чуть более медленным вращением вокруг оси, какие-то сотые доли секунды, вот и набежало целых два десятилетия. Правда, не совсем понятно, как мы туда попали, но, в принципе, объяснение найти несложно. Даже целых два... -- Мне кажется, Владлен Серапионыч, что вы слишком все усложняете, -- поспешно перебила Надежда, почувствовав, что доктор вновь погружается в неисследованные глубины научной фантастики. -- Вы полагаете, Наденька, что все гораздо проще? -- удивился Серапионыч. -- Увы, -- вздохнула Надя. -- Наоборот, гораздо сложнее. -- Ну так объясните, -- предложил доктор. -- Постараюсь, хотя это и непросто. -- Надя осторожно отпила еще глоток чая "с добавкой". -- Я не знаю, в чем истинная природа этих "параллельных миров", поэтому продолжу использовать вашу "планетную" теорию. Когда мы позавчера вечером прошли между столбов, то со "Второй планеты" (так мы будем называть тот мир, где Царь-Город и Кислоярское царство) мы попали на нашу, "первую" Землю, но на двадцать лет назад. Это, как нам известно, устроил господин Херклафф, чтобы дать возможность Глухаревой и Каширскому уничтожить юного Васю. Но когда Херклафф узнал, что и мы оказались там же и тогда же, да еще и с половиной магического кристалла, то он решил воспользоваться случаем и отправился вслед за нами. -- Стало быть, телемастер... -- Да, совершенно верно, телемастер и был господин Херклафф. Пока вы на кухне готовили свой чудо-эликсир, он вовсе не проверял проводку, а залез в саквояж и слямзил оттуда магический кристалл. -- Ну, это-то понятно, -- с еле скрываемым нетерпением заметил доктор. -- Но при чем здесь "Тайна Третьей планеты"? -- Так я к тому и веду, -- невозмутимо продолжала Чаликова. -- Вы записали в дневнике, что из комнаты, где работал телемастер, донесся какой-то грохот. Но уронил он вовсе не этажерку и не отвертку, а нечто совсем другое -- магический кристалл. Уж не знаю, произошло ли это случайно или с умыслом, но как раз в тот миг и возникла еще одна параллельная реальность. Или, если хотите, пресловутая "Третья планета". Надя остановилась, чтобы перевести дух. А может быть, в ожидании того, что Серапионыч начнет ей возражать или даже примется ставить диагноз. Но доктор лишь внимательно молчал, и Надя, хлебнув еще пару глотков, продолжала: -- А что здесь такого особенного? "Второй планете", или параллельному миру с Царь-Городом, Новой Ютландией и Белой Пущей, уже несколько столетий. По историческим подсчетам госпожи Хелены, этот мир появился где-то около двенадцатого-тринадцатого века. И в первые годы он мало чем отличался от "нашего" -- те же люди, те же города и села, те же дома... А чем дальше, тем больше появлялось различий, путь развития оказался совсем другим, а что получилось в итоге -- вы сами знаете. Так же и тут. Погибший в нашем мире Солнышко на "Третьей планете" вырос и стал художником, а кого-то из нас, ныне здравствующих, возможно, там уже нет в живых. -- Да, Наденька, теоретически это звучит весьма занятно и даже отчасти убедительно, -- отметил Серапионыч. -- Но как вы себе представляете, так сказать, практическую сторону этого события? -- Все -- и люди, и предметы -- одновременно как бы раздвоились, и каждый продолжал жить своей жизнью, чем дальше, тем более отличающейся от своего двойника. Но люди "нашего" мира ничего даже не заметили, а возникшего параллельного -- испытали мгновенные ощущения, которые очень точно отразили происходящ