там не стараются сделать людей одинаковыми? - Уж не думаете ли вы... - Почему бы и нет, если нужно? - Генерал, давайте говорить серьезно. Я не хочу, чтобы вы забывали о таких понятиях, как общественное мнение и суд потомков. Для меня это, поверьте, не пустой звук. - Господин президент, вы вольны сказать "нет". Смею, однако, предупредить, что рано или поздно установка будет создана в какой-нибудь другой стране. Это неизбежно. Найдутся ученые, которые придут к той же идее, и найдется правительство, которое скажет "да". Президент задумался и посмотрел туда, где висели портреты великих деятелей прошлого. Отблеск огня совсем ослаб, портреты покрывала тень, лишь на ближнем портрете редкие вспышки пламени оживляли чей-то суровый лик. - Так вы полагаете, что эта идея изготовления солдат-двойников может прельстить какое-нибудь правительство? - Должен уточнить. Солдаты-двойники и армии неограниченной численности - это в перспективе. Пока что дублирование слишком дорого. - Сколько? - Двести тысяч кларков экземпляр. - Уф! Если не ошибаюсь, рядовой солдат стоит сорок тысяч? - Совершенно верно. - Так кого же вы будете дублировать, генерал? Уж не себя ли? - Нет. Талантливых ученых. Президент удивленно посмотрел на Дорона. - По-моему, их у нас и так слишком много, - сказал он. - Согласен. Ученых много. Но речь идет о талантливых, по-настоящему талантливых людях. - Это ужасный народ! Несносный! Их приходится терпеть, потому что они полезны, но... - Разрешите возразить. В наши дни побеждает тот, на чьей стороне больше талантливых мозгов. Это аксиома, которую не поняли немцы. Этим они лишили себя атомной бомбы. Из бокового кармана куртки президент, помедлив, извлек маленькую записную книжку. - Сколько стоит ученый, господин генерал? - Рядовой ученый - сто пятьдесят тысяч кларков, выдающийся... тут нет точной цены. Иногда его мозг может стоить сотни миллионов. Мозг гения - миллиарды. Карандаш президента занес цифры в записную книжку. Минуты две он что-то подсчитывал, беззвучно шевеля губами, потом удовлетворенно сказал: - Итого получается: чистая прибыль - два миллиона кларков. Неплохо, мой генерал! - Простите, не совсем понял ваш баланс. - Поясню. - Президент назидательно поднял палец - привычка с тех времен, когда он был судьей. - Принимаем ориентировочный доход от дублирования талантливого ученого равным... не миллиарду кларков, тут вы хватили через край, генерал, а десяти миллионам. Для гениев вполне достаточно. Теперь - расходы. Само дублирование - двести тысяч, создание материальных благ для "новорожденного", - президент улыбнулся, - ну, это мизер... Всякие там автомобили, виллы... Расходы на обработку общественного мнения страны в пересчете на одного дублируемого человека - два миллиона кларков. Впоследствии этот расход может быть снижен... Затраты на обработку мирового общественного мнения положим равными трем миллионам. Отчисления на амортизацию престижа страны - надеюсь, временную - два миллиона, престижа правительства внутри страны - около миллиона... В дальнейшем, особенно при массовом производстве, расходы могут быть значительно снижены. И это, конечно, черновой расчет. Вы с ним согласны? - Не совсем. Зачеркните графу "расходы на обработку общественного мнения". Очень талантливых ученых, как я сказал, мало. Для начала мы сделаем не так уж много дублей. Вопрос их статуса можно урегулировать без оповещения общественности. Здесь есть свои трудности, но... Его остановил жест президента. - Я даю разрешение, генерал. Но только на проведение опытов. Во имя науки. Ясно? - Вполне, господин президент. Я вас еще ни разу не подводил. - Я знаю. Некоторое время они молчали. - А что, - неожиданно с интересом спросил президент, - эти ученые... Они согласятся? Дорон улыбнулся впервые за весь вечер. - Меня иногда интересует, - сказал он, - видит ли рыба крючок, перед тем как попасться. Лично я думаю, что видит. - Значит, все дело в приманке? - Конечно. Наша главная слабость в том - ведь некоторым образом и я ученый, господин президент, - что мы безумно хотим видеть конечный результат своих опытов. Разве мало было исследователей, которые пробовали на себе культуры всяких там зловредных микробов? - Вот это-то, говоря откровенно, и страшит меня в ученых. - А разве вы сами не хотите видеть результаты своей политики? Президент досадливо поморщился и допил глинтвейн. - Кстати, генерал, кто будет первым... э... Нет, я не так должен спросить. Кто будет вести опыты? - Опыты ведут профессор Чвиз и профессор Миллер, который однажды уже испытал действие установки на себе (президент вздрогнул). Мы рассчитываем закончить работы в течение года. - Так. - Лицо президента приняло отрешенное выражение. - Год... только год... Сегодня четверг? Через неделю вы представите мне подробный доклад о всех аспектах проблемы. Опыты продолжайте. Должное финансирование вам будет обеспечено. - Благодарю, господин президент. Дорон встал. - Сегодня я проведу ночь в молитвах, - сказал президент. После ухода генерала он включил свет и сел за неоконченный пасьянс. Его губы беззвучно шептали что-то, и со стороны могло показаться, что президент молится. 2. НЕОБЫЧНЫЙ ДЕНЬ До звонка оставалось ровно пять минут. Луиза успела еще раз взглянуть в зеркальце и улыбнуться своему отражению. Ей ответило улыбкой миловидное продолговатое лицо с маленьким прямым носиком, припухлыми губками и серо-зелеными, чуть навыкате глазами. "Пусть попробует эта рыжая девчонка, когда ей стукнет двадцать восемь, выглядеть так же, - подумала она. - И что нашел в ней хорошего Питер? Странные вкусы у этих мужчин..." Она торопливо спрятала зеркальце и помаду в сумочку, потом достала из ящика лабораторные журналы и стала раскладывать их на столе в раз и навсегда заведенном порядке. Луиза спешила. Она знала, что еще не успеет отзвонить звонок, как дверь лаборатории резко распахнется и на пороге появится профессор Чвиз. Он стремительно подойдет прямо к ее столу и, вскинув бороду, в тысячный раз произнесет одну и ту же фразу: "Добрый день, Луиза. А где профессор Миллер?" Третий год работает Луиза в лаборатории старика Чвиза и уже привыкла к тому, что здесь всегда все совершается по заведенному порядку, заведенному и педантично охраняемому профессором Чвизом. И эти журналы, и этот обязательный утренний вопрос о Миллере, и даже сама Луиза, безропотно и пунктуально выполняющая все многочисленные распоряжения своего придирчивого шефа. В коридоре мелодично запел звонок. Открылась дверь. Появился профессор Чвиз. Подошел к столу. Запрокинул голову, так что борода встала торчком. - Добрый день, Луиза. А где профессор Миллер? - Добрый день, шеф, - автоматически ответила Луиза. - Профессор Миллер просил передать, что его сегодня не будет. Чвиз что-то недовольно пробормотал, но, как всегда в таких случаях, молча прошел в соседнюю комнату. Луиза видела, как он подошел к умывальнику и, засучив рукава своей неизменной нейлоновой куртки, принялся мыть руки. Каждое утро он проделывал эту операцию с особой тщательностью, словно врач перед осмотром больного. У Луизы никогда не хватало терпения смотреть, как он долго и упорно трет один за другим каждый палец. Она подвинула к себе журнал и, листая страницы, стала искать последнюю запись. "Слава Богу, с Миллером на сегодня покончено", - отметила она про себя. Действительно, не было еще случая, чтобы на протяжении дня Чвиз поинтересовался Миллером вторично. "Сейчас он усядется в свое любимое кресло, - подумала Луиза, - и потребует, чтобы я читала вчерашние данные. Боже, как все это мне надоело!" Могла ли она предполагать, что этот день, начавшийся точно так же, как все предыдущие, окончится необычайно? Но пока все шло по традиционному расписанию. Чвиз опустился в кресло, несколько раз провел своей широкой ладонью по бороде и, устремив взгляд куда-то вверх, произнес: - Ну что же, послушаем вчерашние данные. Лабораторный журнал был уже раскрыт на нужной странице, и Луиза сразу начала читать ровным голосом: - "Опыт номер 1421 - шестнадцать часов пятнадцать минут. Объект - три бутона роз, начальное напряжение - восемьсот вольт, пиковое - двенадцать тысяч". Ее прервал телефонный звонок. Среди многочисленных странностей и чудачеств профессора Чвиза была и такая: он терпеть не мог телефона. Его просто в дрожь бросало от каждого звонка. А когда ему все же приходилось брать трубку, он держал ее двумя пальцами, точно взрывчатку, на почтительном расстоянии от уха. - Алло? - сказала Луиза. - Это вас, шеф. Она узнала голос Дорона. - Слушаю, - недовольно произнес Чвиз. - Да, я внимательно слушаю. Дорон говорил четко и громко, и даже Луиза поняла каждое его слово: - Разрешение президента получено, профессор. Деньги есть. Поздравляю. Форсируйте опыты. - Благодарю вас, генерал, - ответил Чвиз. - Приму к сведению. И двумя пальцами - осторожно, как будто трубка могла взорваться, - положил ее на рычаг. - Можно продолжать? - осведомилась Луиза и, поскольку Чвиз ничего не ответил, стала читать дальше: - "Сила тока в импульсе - три тысячи ампер..." Но Чвиз остановил ее: - Вы не знаете, когда придет профессор Миллер? Луиза удивленно взглянула на шефа: - Я уже говорила, что профессора Миллера сегодня не будет. - Да, да... - как-то неопределенно протянул Чвиз. - Простите, Луиза, мне нужно подумать. Он зашагал из угла в угол, почему-то держа руки перед грудью, как это делают хирурги перед началом операции. Левая щека его нервно подергивалась. Луиза удивленно наблюдала за шефом. Никогда еще она не видела Чвиза таким. Старик был явно выбит из колеи, хотя обычно поражал Луизу своей невозмутимостью и непоколебимым равновесием. Впрочем, Луизе и раньше иногда казалось, что вся эта пресловутая пунктуальность и педантичность Чвиза только щит, с помощью которого он пытается оградить себя от необходимости принимать какие-либо решения. Женское чутье подсказывало Луизе, что за подчеркнуто суховатым, а временами даже грозным внешним обликом Чвиза скрывается мягкий и слабохарактерный человек. Во всяком случае, такие мысли не раз приходили ей в голову. Чвиз неожиданно остановился возле Луизы и сказал, глядя куда-то в сторону: - Простите, Луиза, я хочу вас спросить... Для меня это очень важно. Вы, кажется, разошлись со своим мужем? Щеки Луизы мгновенно вспыхнули. - Да. - И почему-то торопливо добавила: - Но это было три года назад. - Еще раз простите, - продолжал Чвиз. - Я, возможно, касаюсь событий, воспоминания о которых вам неприятны, но, повторяю, для меня это важно. Вы сами решили его оставить? - О нет! - вырвалось у Луизы. - Питер ушел от меня к другой... - Жаль, - перебив Луизу, сказал Чвиз и отошел от стола. Луиза растерянно посмотрела ему вслед. Кажется, она сделала глупость. Ну конечно же, не следовало так говорить. У мужчин свой взгляд на вещи, и оставленная женщина, вероятно, не может вызвать их сочувствия. - Это все равно должно было случиться, - торопливо заговорила Луиза, словно стараясь оправдаться перед Чвизом. - Я слишком идеализировала Питера. Такая уж я неисправимая фантазерка. А он был всего лишь обыкновенным, заурядным парнем, если прельстился этой... Чвиз бросил на Луизу быстрый взгляд из-под своих густых бровей. - Вы сейчас одиноки? То есть... - Он смутился. - Извините, я не знаю, как это лучше сформулировать. Луиза на мгновение задумалась. - У меня есть друг, - сказала она, стараясь придать своему голосу игривое выражение, хотя вовсе не была уверена в том, что это вообще следовало говорить. - И, устроив свою жизнь, вы, вероятно, не прочь были бы оставить работу? Ну, я хочу сказать, вы не очень жалели бы, если бы вам пришлось покинуть эту лабораторию? - Бэри хорошо обеспечен. И, мне кажется, он любит меня, - уже серьезно ответила Луиза. - Мм-г... - протянул Чвиз не то разочарованно, не то удовлетворенно и медленно пошел в другую комнату. Через открытую дверь Луиза видела, как он открыл сейф, достал с полки большой желтый портфель с серебряной монограммой, извлек из него пачку чертежей и, развернув их перед собой, углубился в какие-то подсчеты. Чвиз сидел к Луизе вполоборота, и она могла видеть, как он то сосредоточенно что-то писал, то вдруг откладывал ручку и, наморщив лоб, устремлял свой взгляд куда-то в пространство. "А что, если сбрить у него бороду? - вдруг мелькнула у Луизы озорная мысль. - Как бы он выглядел?" Она попыталась представить себе Чвиза без бороды. Высокий рост, могучее телосложение, запоминающееся лицо, - с таким мужчиной приятно пройти по улице, ничего, что ему уже за шестьдесят. Но почему он задавал ей эти странные вопросы? О разрыве с мужем, о дальнейших планах? Что бы все это могло значить? И Луизе вдруг захотелось продолжить прерванную беседу. Удобно ли только отрывать его от работы? Но, в конце концов, он сам начал этот разговор. Она поднялась из-за стола и, тихонько пройдя в другую комнату, осторожно присела на стул рядом с Чвизом. - Скажите, профессор, - негромко спросила она, - вы всегда жили один? - Что, что? - не сразу понял Чвиз, отрываясь от бумаг. - Ах вот вы о чем... Он сунул ручку в карман своей блузы и откинулся на спинку кресла. - Нет, дорогая Луиза. Но все это давно ушло. Все позади. - Почему? - запротестовала Луиза. - Вы не должны так говорить! Она неожиданно смутилась и замолчала. - Что поделаешь, дорогая Луиза. Время, увы, необратимая функция, - грустно пошутил Чвиз. Оставшаяся часть рабочего дня промелькнула для Луизы словно в каком-то сне. Она машинально переходила от прибора к прибору, автоматическими движениями смахивала пыль с многочисленных циферблатов и шкал, что-то поправляла, что-то записывала. Но мысли ее были о другом. "Чвиз влюбился, - думала она, - это ясно как день. Но боится, что слишком стар для меня. Бэри, конечно, намного моложе Чвиза, но ему, пожалуй, все же далеко до него... Но что это я?" Луиза попыталась приостановить стремительный полет своего воображения, однако услужливая фантазия уже рисовала ей одну картину заманчивее другой. Вот они венчаются в церкви, вот отправляются в свадебное путешествие на борту белоснежного лайнера, вот они вдвоем стоят на палубе, и все пассажиры бросают на нее и Чвиза восхищенные взгляды... К реальной жизни ее вернул звонок, возвестивший окончание рабочего дня. Чвиз тоже оторвался от своих бумаг и посмотрел на часы. Они показывали половину пятого. - Луиза! - Да, - встрепенулась Луиза, уже начавшая было собирать свои вещи. - Могу ли я обратиться к вам с просьбой? - Да, конечно. - Вы сегодня никуда не торопитесь? - Мы с Бэри собирались уехать к морю на субботу и воскресенье. Но если... - Не могли бы вы немного задержаться? Я должен сделать контрольный опыт. Мне очень не хотелось бы откладывать его на понедельник. И хотя это были совсем не те слова, которых ждала Луиза, она, не задумываясь, сняла телефонную трубку и набрала номер: - Бэри? Это я. Мне придется немного задержаться. Не знаю, может быть, час, полтора. Ты будешь ждать меня? Хорошо. - Она положила трубку и посмотрела на Чвиза. - Что я должна делать? - Прежде всего сходить в виварий и принести кролика. Когда Луиза вернулась в лабораторию, неся в руках небольшую клетку с белым зверьком, Чвиз уже приготовил установку. Он взял у Луизы клетку и поставил ее в один из отсеков большого прозрачного колпака, к которому тянулось множество проводов. Потом он начал задраивать люк, но в это время в лаборатории появился Кербер. Он вежливо поздоровался с Луизой и почтительно поклонился Чвизу: - Добрый день, шеф. Как идут дела? - Работаем, как видите, - не слишком любезно пробурчал Чвиз. Он вообще недолюбливал этого человека, который когда-то работал у Миллера и вместе с ним появился в лаборатории Чвиза. Профессор считал Кербера неважным физиком и старался по возможности обходиться без его помощи. Кербер приблизил свою лысую, похожую на бильярдный шар, голову, на которую профессору Миллеру всегда хотелось поставить печать, к прозрачной стенке колпака и с интересом посмотрел на кролика. - О, вот какой опыт вы собираетесь делать! Понимаю, понимаю. - Он внимательно посмотрел на Чвиза. - Выходит, мы уже у самого финиша? - Возможно, - буркнул Чвиз, поглядывая на часы. Как бы не замечая этого, Кербер несколько раз медленно прошелся по лаборатории. - Ну, не буду вам мешать, - откланялся он наконец. Когда дверь за ним закрылась, Чвиз еще раз проверил люк и подвел Луизу к главному пульту. - Вы должны следить за тем, чтобы стрелки на этих двух вольтметрах показывали одинаковые напряжения. Правая должна дублировать левую. Если возникнет отклонение, вы будете вносить поправки этим верньером. Правда, в цепи стоит автоматический регулятор, но я не очень на него надеюсь. А теперь - самое главное, - продолжал Чвиз. - Как только стрелка на этом приборе дойдет до красной черты, - он указал на большой прямоугольный циферблат, вмонтированный в стену прямо над пультом, - вы должны нажать эти две кнопки. Только строго одновременно. И как раз тогда, когда стрелка достигнет черты. Ни раньше, ни позже. Обычно за этим следит профессор Миллер, но сегодня... Одним словом, я прошу вас быть очень внимательной. Вы все поняли? Луиза кивнула. - Тогда начнем. Чвиз отошел ко второму пульту, установленному рядом с прозрачным боксом. Сухо щелкнули реле. Лабораторию наполнило равномерное гудение. Луиза увидела, как стрелка на левом вольтметре медленно поползла по шкале. Вслед за ней послушно двинулась и стрелка на правом приборе. Гудение усилилось. Стрелки на вольтметрах дошли до середины шкалы и одновременно остановились. Луиза на мгновение оглянулась. Чвиз стоял к ней спиной, возле бокса, и сосредоточенно вращал какие-то ручки. Кролик в боксе сидел неподвижно, словно изваяние, плотно прижав длинные уши. Его окружало колеблющееся сиреневое сияние. Луиза торопливо, как бы испугавшись того, что на мгновение перестала следить за вольтметрами, вновь наклонилась над пультом. И сразу же стрелки приборов, словно они только того и ждали, начали стремительный замысловатый танец. Следить одновременно за двумя циферблатами, да еще все время поглядывать на верхний прибор, было мучительно трудно. Уже через несколько минут у нее заболели глаза. Между тем скачки напряжения становились все сильнее. Они следовали один за другим во все убыстряющемся темпе. Луиза не успевала переводить взгляд с одного циферблата на другой. Сияние за спиной становилось то ослепительно ярким, то спадало настолько, что сиреневые блики на стеклах прибора гасли и исчезали. Гудение временами достигало угрожающей силы. За спиной Луизы что-то происходило, но она не решалась оторвать взгляда от приборов. От напряжения у нее потекли слезы. Перед глазами бежали желтые, зеленые, красные круги. Луиза уже не видела ничего, кроме лихорадочного метания стрелок. Она едва успевала переносить взгляд с пульта на верхний циферблат и обратно. Весь мир сосредоточился для нее сейчас в двух маленьких белых кружках с черными делениями и красной чертой наверху. Стрелки, гудение, вспышки, стрелки. Все перемешалось в нескончаемом водовороте. Луизе начало казаться, что все приборы застыли в неподвижности, а она сама вместе с лабораторией мечется из стороны в сторону. Словно сквозь сон Луиза увидела, как черное острие на верхней шкале коснулось красной линии. Обеими руками она с силой нажала кнопки. Оглушительный треск! Вспышка ослепительного света! И все стихло. Обессиленная, как после тяжелой работы, Луиза в изнеможении откинулась на спинку стула. Словно откуда-то из другого мира до нее донесся голос Чвиза: - Благодарю вас, Луиза. Она с трудом выбралась из-за пульта и, пошатываясь, подошла к боксу. Чвиз стоял, прижавшись к прозрачной стенке, и смотрел внутрь. В правом отсеке, который еще несколько минут назад был совершенно пустым, теперь стояла клетка с белым кроликом. Точно такая же, как и в левом отсеке. Луиза понимала, что это значит. Она восторженно посмотрела на шефа, но, к своему удивлению, увидела, что лицо его мрачно. Чвиз заметил ее взгляд и повторил устало: - Благодарю вас, Луиза. Без вашей помощи я бы ничего не смог сделать. А теперь вы можете идти. Очутившись в коридоре, Луиза прислонилась к стене. Голова все еще немного кружилась, а перед глазами плыли оранжевые пятна. Она взглянула на часы. Было двадцать пять минут шестого. "Пожалуй, пойду выпью чашку кофе". Держась за перила, Луиза медленно поднялась на четвертый этаж в бар, но в последний момент вспомнила, что оставила сумочку с деньгами в лаборатории. "А что, если Чвиз уже ушел?" - подумала она. Однако лаборатория оказалась незапертой, хотя Чвиза в ней не было. Ключ торчал из замочной скважины с внутренней стороны двери. Луиза подошла к своему столу, чтобы достать сумку. На гладкой коричневой поверхности стола белел клочок бумаги, прижатый сверху большим ключом с замысловатыми бороздками - ключом от сейфа. Холодея от смутного предчувствия, Луиза наклонилась над столом и прочла несколько слов, написанных знакомым косым почерком Чвиза: "Я ухожу навсегда. Чвиз". Еще не осознав как следует смысла записки, Луиза быстро прошла в аппаратную. Все как обычно. Но в аппаратной Чвиза не было. Луиза беспомощно огляделась по сторонам. Увидела две клетки с кроликами. Они стояли в углу. Только тогда до нее вдруг дошел истинный смысл слов "ухожу" и "навсегда". Ужасная догадка обожгла Луизу: Чвиз отослал ее, чтобы зачем-то проделать опыт на себе! Ну конечно же, он убрал клетки с кроликами и сам занял место в боксе. И что-то произошло. Какое-то несчастье. Зачем она только послушалась его и ушла?.. Стараясь побороть противную дрожь в ногах, Луиза добралась до телефона и набрала знакомый номер. - Бэри? Случилось что-то ужасное. Исчез профессор Чвиз! Он оставил записку. Нет, я ничего не трогала. Да-да, я понимаю... Да-да, конечно. Она медленно опустила трубку на рычаг. 3. И У ШЕФА БЫВАЮТ НЕПРИЯТНОСТИ Генерал Дорон вставал ровно в восемь. Впрочем, об этом, вы, наверное, знаете из нашумевшего три года назад репортажа Эдуарда Поста "В гостях у осьминога". Пост - первое перо журнала "Ennui" ("Скука"), самого интересного из всех иллюстрированных еженедельников. Эдди Пост полгода ходил у Дорона в садовниках, пока его допустили в дом присматривать за аквариумами. Тут он и состряпал своего "Спрута" - восемь полос с фотографиями. Помните? Сначала сад, вилла, а потом все остальное. Например, спальня с кроватью XV века и японскими электронными штучками, которые имитируют шум дождя, чтобы лучше спалось. А помните библиотеку? Генерал собирал только рукописные книги. Нет, не старинные - современные. Писатели переписывали ему от руки собственные книги. А как отказаться, если только за переписку он платил больше, чем издательство за книгу! Правда, штрафовал за помарки. Генеральская страсть неплохо подкармливала некоторых молодых. А помните тир с настоящими летучими мышами, по которым гости Дорона лупили трассирующими пулями в абсолютной темноте? Ну зачем повторяться, вы, конечно, читали Поста. Редко кто не читал его репортаж три, года назад, и никто не сомневался в том, что генерал открутит Посту голову за этот репортаж и за фотографии, сделанные микроаппаратом, который Пост упрятал в зубную коронку. Стоило ему улыбнуться и нажать языком спуск, как снимок был готов. Но случилось чудо: Пост был обласкан генералом и спустя неделю распрощался с хозяином "Ennui", намекнув ему, что, даже если его еженедельник будет выходить толщиной с Библию и на каждой странице будут помещать его фотографии, он все-таки заработает меньше денег, чем сегодня предлагает ему Дорон. Это была сущая правда, хотя Пост был не из последних хвастунов. Это была правда, потому что, когда Дорон решал что-нибудь купить - кровать XV века, ловкого репортера или научный институт, - он не жалел денег. Генерал Дорон, или Дорон-младший, был сыном знаменитого Дорона-старшего, короля электробритв. Отец генерала выпускал миллионы электробритв, и его эмблема - шимпанзе, со смехом бреющий себе живот, - украшала рекламные щиты на всех континентах. Дорон-старший отправил своего единственного наследника в военно-морское училище, считая, что это неплохое начало для любой карьеры и что с какой-нибудь пустяковой медалью и мужественным гавайским загаром мальчику будет легче пролезть в конгресс. Однако сын несколько спутал планы папаши, заняв вскоре довольно теплое кресло в управлении военно-морской разведки. Затем он перебрался в Центральное управление разведки (ЦУР), а затем, прикрываясь, как фиговым листком, папиным "шимпанзе", путешествовал по Европе и Южной Америке, что, впрочем, не вызвало заметного оживления электробритвенного бизнеса. Потом он вновь вернулся в ЦУР и, наконец, тихо и незаметно отпочковался в самостоятельную организацию, так называемый Комитет Дорона, род деятельности которой был известен не более чем десятку людей в стране. Дорон-старший, дожив до весьма преклонного возраста, окончил свой век в Швейцарии, в пансионате для слабоумных миллионеров, где последний год дни и ночи напролет писал яростные письма Гомеру, Чарлзу Дарвину, Менделееву и Хемингуэю, требуя, чтобы они брились его электробритвами. После его смерти Дорон-младший стал единственным наследником гигантского капитала. Впрочем, он не очень нуждался в нем, будучи к моменту кончины своего родителя человеком и без того весьма и весьма состоятельным. Генерал Дорон был теоретиком шпионажа. Долгие годы работы в разведке многому научили его. Он презирал старую классическую школу и смеялся над резидентами, пересчитывающими перископы подводных лодок в какой-нибудь бухте или заставляющими своих агентов ночевать в канавах на сортировочных станциях железных дорог. Вся легальная дипломатическая разведка, все эти советники и атташе, на которых Дорон вдоволь насмотрелся в Европе и Южной Америке, напоминали ему инфузорий под микроскопом. И тогда Дорон всерьез задумался о собственных делах. Зачем нужна разведка вообще? Чтобы узнать силу противника, его резервы, его возможности. Что составляет в наш век эту силу, эти резервы? Заводы? Нет. Танки? Нет. Количество дивизий? Нет. Ракеты? Нет и нет! Главная сила - идеи. Бесплотные сегодня, они могут обернуться завтра и заводами, и ракетами, и танками. Талантливые мозги - вот за чем надо присматривать в самую первую очередь. "Поймите, что бумажные салфетки, оставшиеся в ресторане после спора двух физиков, стоят дороже чертежей атомной бомбы", - говорил Дорон сотрудникам. "Не тратьте деньги на жадных осведомителей, тратьте деньги на отвергнутых изобретателей", - поучал он. "За агента - лаборанта из Бактериологического центра, ворующего немытые пробирки, готов отдать двух агентов - полковников из Генерального штаба с их микрофильмами совершенно секретных инструкций о введении новой офицерской портупеи". Этой шуткой он гордился. "Я хочу знать сегодня то, что будет открыто завтра" - это был его девиз. Комитет Дорона являлся крупнейшей организацией научно-технического шпионажа. Его люди работали в обсерваториях, ядерных центрах, на биостанциях. Они плавали на исследовательских судах океанографов и поднимались в стратосферу. Редкий институт обходил Дорон своим вниманием. Очень часто он вербовал агентуру в мире ученых. Это обеспечивало меньший процент погрешностей при обработке сведений. Сведения эти под разными грифами, в зависимости от степени их Срочности, Важности и Секретности, ложились каждое утро на стол Дорона. Сам он ввел десятибалльную систему для определения этих критериев: от единицы до десяти нарастали Срочность, Важность, Секретность; цифра в углу бланка сразу говорила ему все. Итак, Дорон вставал всегда ровно в восемь часов утра. В десять секретарь Дитрих клал перед ним суточную сводку. В этот день все было как обычно. Генерал сел в кресло и раскрыл папку. "Сроч.", "Важ.", "Секр.". 1.3.1 - Опыты кормления коров хлореллой. 1.1.4 - Доктор Сидзуки (радиоактивные изотопы) продолжает переписку с филателистом Кривопаловым А.В. из города Великие Луки. 4.8.2 - Фирма "Бицоти" проводит заключительные испытания пилюль, вызывающих бессонницу. 3.10.6 - Английское адмиралтейство дало заказ на покрытие для подводных лодок, искажающее ультразвуковое эхо. 9.7.9 - Инженер-изобретатель Коллинз вчера начал испытания подземного снаряда-крота. 2.1.3 - Получены полные чертежи нового военного австралийского геликоптера. 1.2.9 - Инженер-изобретатель Коллинз погиб во время испытания подземного снаряда-крота. 3.3.3 - Новые каблуки для ботинок с ракетными двигателями одноразового действия, позволяющие прыгать в длину до 10 метров и в высоту до 4 метров. 10.10.10... Взгляд Дорона задержался. Три десятки. Такое бывает нечасто. Нечто Сверхсрочное, Сверхважное и Сверхэкстренное. 10.10.10 - Исчез профессор Чвиз. Рука Дорона уже уперлась в белую кнопку звонка. Натренированный Дитрих появился в кабинете с такой скоростью, что дверь для него можно было бы заменить шторками фотозатвора. - Миллера, Кербера и Гарда срочно ко мне! Этими короткими быстрыми словами Дорон уже взвел себя, как пружину, и сразу почувствовал, что взведен. Он отметил в себе это, казалось, уже позабытое, азартное состояние упругой силы и какой-то нестареющей, совсем юношеской легкости. Он, проповедник протокольной точности, ревнитель картотек, списков и досье, поклонник холодных и абстрактных цифр, шифров, он, издевающийся над детективными фильмами, презирающий всю эту невыразимо бездарную толпу сексуально распущенных полуковбоев, полушпионов, кривляющихся с дорогим оружием в руках на обложках пестрых книжек, - он все-таки любил, стыдясь признаться себе в этом, вот такой накал мужества, как у Шона Коннери, автомобильную погоню, темноту западни и сладкий запах, который можно почувствовать, потянув носом воздух из пистолетного ствола. Наверное, в нем еще жил тот мальчишка, который, насмотревшись гангстерских фильмов, решил учиться подкрадываться к Дику, огромному датскому догу Дорона, так тихо, что пес не поворачивал морду на его шаги... 4. НАСТОЯЩИЙ ИЛИ ДВОЙНИК? В это утро супруги Миллеры проснулись, как обычно, в тот момент, когда по радио началась передача, открывающаяся маршем из популярной комедии "Семеро засыпают в полдень". Пока Эдвард брился, Ирен еще нежилась в постели. В спальню вошла горничная. - Кофе готов, - сказала она. - Только что звонили из секретариата генерала Дорона и попросили передать, чтобы хозяин приехал на совещание к одиннадцати часам. - Накрывайте на стол. Агата, - ответила Ирен и обратилась к мужу, вышедшему из ванной комнаты: - Дюк, звонили от Дорона... - Я слышал, милая, спасибо. После завтрака Эдвард позвонил Керберу: - Отто? Предупредите профессора Чвиза, что я приеду сегодня позже, так как меня вызывают к Дорону. Вас тоже? Ну и прекрасно. Тогда позвоните ему прямо сейчас, а потом мне. Через несколько минут Кербер был вновь у телефона. - Чвиза нигде нет, - сказал он. - Я звонил и домой, и в лабораторию. Вероятно, он тоже приглашен на совещание и уже находится где-то в пути. Миллер повесил трубку и посмотрел на часы. Таратуре уже пора было подавать машину. В эту минуту Таратура, сидящий за рулем черного "мерседеса" - любимой марки профессора Миллера, - был уже недалеко от дома своего шефа. На углу Дайнен-стрит, при повороте направо, ему пришлось резко затормозить, чтобы не стукнуть какого-то чудака, меланхолически переходящего улицу. - Ой, ля-ля! - сказал Таратура, узнав журналиста Фреда Честера, с которым не виделся больше года, с тех самых пор, когда Честер написал за Таратуру его первую и единственную в жизни статью под названием "Я - гоночный автомобиль". Дело в том, что Таратура работал прежде инспектором полиции, и тем, кто забыл его имя, можно напомнить, что именно он блестяще расследовал убийство банкира Костена. Когда дело было закончено и убийца - им оказался зять миллионера - предстал перед судом, Таратура в свою очередь предстал перед многочисленными репортерами и газетчиками, и еще неизвестно, кому из них было легче: убийце или инспектору полиции. "Вечерний звон" предложил Таратуре выступить на его страницах с автобиографическими воспоминаниями, и вот тогда инспектор Гард познакомил Таратуру с Фредом Честером. Честер к тому времени уже был под каким-то предлогом уволен из газеты, сидел без работы и кое-как перебивался небольшими заработками. Три вечера они провели в кафе "Золотой зуб", а затем появилась статья, принесшая Таратуре еще большую известность. "Я - гоночный автомобиль, - написал Честер от имени инспектора, - и пока с "бензином" дела обстоят благополучно, преступникам далеко не уйти". Лишь одного не мог понять Таратура: зачем Фреду понадобилось критиковать в этой статье президента, обвиняя его в попустительстве финансовой олигархии, - но Честер успокоил инспектора, сказав, что это обстоятельство ни в коем случае не повредит популярности Таратуры. "Наоборот! - сказал он и объяснил, что глава государства, как известно, читает только те газетные статьи, в которых упоминается его имя, не очень-то волнуясь из-за критики. - Он будет знать тебя, старина, а это не так уж мало!" Вскоре после того как статья была опубликована, профессор Миллер и позвонил инспектору Гарду. Затем у Гарда с Таратурой состоялся разговор, из которого Таратура понял, что он может неплохо устроить свою жизнь, если плюнет на карьеру. Миллер в то время еще жил на старой квартире. Таратура приехал к нему, совсем не зная, как отнестись к предложению профессора, но долго сопротивляться не стал. - Мне нужен человек, - сказал Миллер, - который был бы моей тенью. Такой человек, как вы. - Тень - бесплотное существо, - ответил Таратура, - а у меня есть тело. Миллер улыбнулся и мягко произнес: - Я буду платить вам девятьсот кларков. Это было вдвое больше, чем получал Таратура в управлении, и только сумасшедший мог отказаться от такого предложения. Сумасшедшим Таратура не был. - Позвольте, профессор, задать вам один вопрос. - Прошу, - сказал Миллер. - Ваше положение в науке привлекает внимание агентуры других стран? Или вас волнуют иные соображения? - Думаю, - ответил Миллер, - ваши обязанности от этого не изменятся. И Таратура стал личным шофером, секретарем и телохранителем профессора Миллера. Он кое-что слышал о неприятностях, которые были у его нового шефа некоторое время назад, но когда спросил о них Гарда, тот посоветовал обратиться по этому поводу к Честеру, "если тебе, сказал он Таратуре, очень уж хочется знать то, что знать не нужно". Таратура был любознательным человеком, таково было свойство его прежней профессии, но разыскать Честера в ту пору ему не удалось, а со временем любопытство несколько увяло. Тем более, что его новая работа занимала очень много времени, хотя обязанностей теперь было несравненно меньше, чем в полиции: они свелись, по существу, к сидению за рулем "мерседеса"; а на жизнь профессора, к счастью, еще никто не покушался. И вот Честер, самим Господом Богом посланный Таратуре чуть ли не под колеса автомашины. - Фред! - крикнул Таратура, прижав "мерседес" к тротуару. - Алло, старина! Куда ты смотришь? Фред Честер, остановившись посреди улицы, смотрел на окна домов, на крыши, на толпу прохожих, но никак не на шикарный "мерседес", откуда кричал ему Таратура. Когда его взгляд все же упал на физиономию бывшего инспектора полиции, Честер покачал головой, как это делают люди, желая отбросить кошмарные видения. - Таратура? - сказал он, подходя к машине. - Я знал, старина, что прежде ты раскрывал преступления. А теперь, наверное, сам кого-нибудь ограбил? - Судьбу! - ответил Таратура, широко улыбаясь. - Но не завидуй, Фред, эта штука мне не принадлежит. - Удивительное совпадение, - сказал Фред. - Я этот плащ тоже взял напрокат. - Старина, я очень рад тебя видеть, но страшно тороплюсь, и если опоздаю хоть на минуту, мне придется занимать где-то голову. Тебе не по пути со мной? - А куда ты едешь? - Клингельн-парк, двенадцать. - А, мне все равно, - сказал Честер, влезая на сиденье рядом с Таратурой. - Когда человека кормят ноги, можно дать им немного отдохнуть. Гони! Они тронулись с места, и Таратура тут же спросил: - Фред, я давно хотел с тобой поговорить. Что это за история с профессором Миллером, в которой, говорят, ты когда-то копался? - Много будешь знать, - сказал Честер, - меньше заработаешь. - Я не шучу, старина. - А меня прямо-таки распирает от хохота. - Секрет? - Какой, к черту, секрет! Загадка. Таратура сжал губы и искоса посмотрел на Честера. - Не обижайся, - сказал ему Фред. - Я сам на себя обижен. До сих пор решаю этот ребус и никак не могу решить. Машина остановилась в это время у дома Миллера. - И все? - спросил Честер. - Кто тут живет? - Мой шеф. - Прилично платит? - Как говорится, на хлеб с сосисками мне хватает. - "Гоночный автомобиль" нашел себе пристанище в уютном гараже? Ну ладно, я пойду, а то еще твой шеф решит, что я пытаюсь переманить тебя. Честер открыл дверцу машины, и в это время появился Миллер, который, быстро пройдя садик, окружавший особняк, торопился к "мерседесу". - Профессор Миллер? - тихо сказал Фред, слегка поклонившись. Миллер на мгновение задержал на лице бывшего журналиста взгляд, словно припоминая, откуда ему знакомо это лицо, и, тоже кивнув Честеру, сел в машину. Через мгновение Честер остался одиноко стоять на тротуаре, глядя в ту сторону, где скрылся "мерседес". "Вот оно что! - подумал он. - Значит, Миллер переехал в этот особняк. И купил Таратуру... Что бы это могло значить?" Подняв воротник, Фред зашагал по улице, обдумывая эти мало что говорящие данные и пытаясь сопоставить их с тем, что вот уже более полутора лет не давало ему покоя. Он все еще мучился вопросом: какой же Миллер остался в живых, настоящий или двойник? 5. ЧЕТВЕРО У СЕЙФА, НЕ СЧИТАЯ ФУКСА Дорон не тратил времени на приветствия. - Гард, у меня к вам дело. Куда-то запропастился профессор Чвиз из Института перспективных проблем, - сказал генерал инспектору полиции, когда тот вместе с профессором Миллером и Кербером вошел в кабинет. - В его лаборатории обнаружена вот эта записка: "Я ухожу навсегда". Я не стал бы тревожить вас по пустякам, но этот старик действительно мне нужен. И желательно живой. Мои ребята тоже ищут его, но им надо помочь. К вам, - Дорон обернулся к ученым, - пока единственная просьба: попытаться установить, где находятся чертежи установки Чвиза и другие документы. - Мне кажется, это нетрудно сделать, - сказал Миллер, поправляя очки, - все документы были в сейфе... - Тем лучше, - перебил генерал и подумал: "Мир, в котором профессора верят в незыблемость сейфов, воистину не оставлен еще Господом Богом". - Не смею задерживать. - Дорон встал. "Все-таки он деловой парень, этот генерал, - подумал инспектор Гард. - Но люди, которые подразумевают в собеседниках сообразительность, обычно плохо кончают". - Вы не возражаете, профессор, если я поеду в институт вместе с вами? - спросил Миллера полицейский инспектор, когда они вместе с Кербером вышли из кабинета генерала Дорона. - Пожалуйста. Как вам будет угодно. - Миллер был погружен в собственные мысли. - Я бы хотел посмотреть на этот сейф с документами, - продолжал Гард, делая вид, что он не замечает выражения сосредоточенного раздумья на лице физика. - Если эти документы еще там... - А если их нет? - быстро спросил Кербер. - Ну, в этом случае мое присутствие становится просто необходимым, - спокойно сказал Гард, щурясь от яркого солнца, ослепившего их после мрачноватых коридоров Комитета Дорона. - Вы на машинах? - Нет, генерал присылал за мной свою, - сказал Кербер, а Миллер промолчал. - Отлично, тогда поедем на моей. - Инспектор распахнул дверцу черного "Гепарда-108", над крышей которого торчала антенна, длинная, как удочка. - Помимо неплохой резвости, у нее есть еще одно важное преимущество: мы можем не обращать внимание на знаки движения и полицейские трели. - Он вздохнул и добавил с грустной улыбкой: - Поверьте, это единственная радость в моей жизни. Ехали молча. Инспектор - за рулем, ученые - на заднем сиденье. - Кстати, профессор, - прервал молчание Гард, - для меня было бы нелишним узнать, у кого, собственно, находились ключи от сейфа. - Дубликата не было, - ответил Кербер. - Да, они всегда были у Чвиза, - подтвердил Миллер. - А дубликат? - Дубликата не было, - ответил Кербер. - Откуда вы знаете? - спросил инспектор. - Мне помнится, что сейфом пользовался только профессор Чвиз. - Да, других ключей не было, - подтвердил Миллер. - Вам не кажется, что запертый сейф без ключей - достаточно унылое зрелище? - спросил Гард, включая рацию на приборной панели автомобиля. Миллер и Кербер не улыбнулись. Гард поправил рукоятку громкости и сказал: - Я шестьдесят седьмой, вызываю дежурного. - Дежурный О'Лири слушает, - хрипловато отозвался динамик. - Здравствуйте, О'Лири, как дела? Много работы? - Здравствуйте, инспектор. Пока все нормально. В лесу, в восьми милях по Хамберлендскому шоссе, обнаружен мужской труп без следов насилия. Пока не опознан. Больше ничего интересного. Прием. - Молодой или старый? - Старый. Борода. Прием. Миллер встрепенулся и теперь внимательно слушал радиодиалог. Кербер тоже подался вперед, стараясь не пропустить ни одного слова. - Хорошо, я потом посмотрю его. Вещей или бумаг не было? - Корзинка с грибами и фляжка с водой. Прием. - Хорошо. У меня к вам два дела. Пошлите Ройта и еще кого-нибудь, кто поглазастее, на квартиру профессора Чвиза. Пусть просто посмотрят, как там у него, но поаккуратнее. В общем, они знают, как это делается. И второе: подошлите Фукса с его готовальней в Институт перспективных проблем. Там для него есть работа. У меня все. - Слушаюсь, инспектор. Фукс будет через полчаса... Гард повернул ручку, раздался мягкий щелчок, рация умолкла. - Надо сейчас же осмотреть труп, - сказал Кербер. - Я вспомнил, Чвиз говорил как-то, что любит собирать грибы. - А он не говорил, что этим занятием, кроме него, увлекается еще миллионов десять человек? - спросил Гард. - Но приметы... - Миллер тронул инспектора за плечо. - Согласитесь, что это может быть... - Может быть! - перебил Гард. - А может и не быть. Не обижайтесь, дорогой профессор, двадцать лет назад, когда я начинал, я бы, не дожидаясь ваших советов, сломя голову бросился опознавать труп этого бедняги. Но теперь я стал старым и умным. Теперь я знаю, что труп - это верняк, он уже никуда от меня не денется. Это "самые спокойные клиенты в нашем беспокойном мире", как говаривает Бирк, хозяин похоронной фирмы "Спи спокойно, друг!". А вот сейф - дело другое. Поверьте мне, дорогой профессор, я знавал случаи, когда сейфы бегали не то что резвее покойников, а побыстрее самого олимпийского чемпиона, как там его... забыл... склероз. Но тревоги инспектора оказались неоправданными: сейф был на месте. Да и мудрено было похитить его. Стальной куб был вмурован в стену лаборатории так искусно, что среди развешанных на стене химических диаграмм не сразу можно было заметить узкий глазок замочной скважины. - Вот здесь, - сказал, подходя, Миллер. - Да-а-а, - задумчиво протянул Гард, - аккуратная вещица. Впрочем, если внутри нет никакой нестандартной штуки. Фукс с ним справится. - Кто это? - спросил Кербер. - "Человек-ключ", как писали о нем в газетах, - усмехнулся инспектор. - Старик из Одессы, в прошлом - взломщик сейфов экстра-класса. Из Одессы он уехал еще в двадцатом году. Знаменит ограблением Королевского банка в Копенгагене. В Париже его поймали, отсидел лет пять. Потом он некоторое время резвился в Бразилии и Аргентине, опять попался и решил, что тюрьма чудесно обойдется без него. Сейчас он выручает ротозеев, которые теряют ключи, и иногда помогает нам. Но не будем терять времени. Я хотел бы узнать у вас некоторые детали. - Какие детали? - быстро спросил Кербер. - Прежде всего надо установить последовательность событий. Итак, когда вы видели в последний раз профессора Чвиза? - В пятницу, около пяти часов вечера, я заходил в лабораторию и видел Чвиза, - сказал Кербер. - Он, как обычно, сидел около установки, вон там. - Один? - Нет, здесь была Луиза, его лаборантка. - Вы говорили с ним? - Говорил. - О чем? - Даже не помню. Какой-то пустяковый разговор. - А вы, профессор? - Гард обернулся к Миллеру. - Последний раз я видел его тоже в пятницу, примерно в то же время. - Вы были вечером в институте? - Да. Я приехал где-то около шести часов. Чвиз зашел ко мне, мы немного поговорили. - Что было дальше? - Потом он сказал, что закончил опыт и собирается уходить. - Какое он произвел на вас впечатление? Вы не заметили в его поведении чего-нибудь необычного? - Он всегда был чудаковатым человеком. Все необычное в нем трудно перечислить. - Ну например? - Например, он мог бы сейчас разговаривать с вами и одновременно разучивать гимн Эфиопии. - Скажите, профессор, а чем он, собственно, занимался в этой лаборатории? Вы понимаете, я спрашиваю не из праздного любопытства. Миллер помолчал. - Как вам объяснить, - начал он. - Это очень сложная проблема. Чвиз разработал теорию матричной стереорегуляции. Вы, и я, и он, - Миллер оглянулся на Кербера, - все мы состоим из клеток, клетки - из молекул, и так далее. Если говорить популярно, популярно до вульгаризации, Чвиз научился разлагать организм на молекулярном уровне в поле гиперрегулятора... - Вон в той штуке? - перебил его инспектор, кивнув в сторону установки. - Совершенно верно. Только не непосредственно в той штуке, а в поле этой штуки создается молекулярная матричная копия, двойник организма. Энергия огромна. Секунда работы установки стоит... Но Гард уже не слушал профессора. Он отошел в глубину лаборатории, к установке, разглядывая это огромное, причудливое сооружение. Медные шины, какие-то белые решетки на толстых блестящих изоляторах, тусклые металлические зеркала. Гард сразу заметил, что одна из двух больших прозрачных полусфер под этими зеркалами расколота. - Простите, если я не ошибаюсь, установка повреждена? - Да, к сожалению, - сказал Миллер. - Это серьезная поломка? - спросил Гард. - Как вам сказать? Сферу сделать не так уж трудно, но фокусировка займет несколько недель. И не всегда это получается с первого раза. Взгляд Гарда задержался на циферблате часов, наверное единственно знакомом и привычном предмете в этом непостижимо дремучем лесу техники. - А зачем тут часы? - спросил инспектор. - Часы показывают время работы установки. А на счетчике срок работы в миллисекундах, - ответил Миллер. Гард подошел к ученым. - Итак, вы, профессор, не были вечером в пятницу здесь, в лаборатории? - Нет, я был у себя в кабинете. - А вы, - Гард обернулся к Керберу, - были? - Да, минут десять. - Между пятью и шестью часами. Так? - Что-то около этого, - ответил Кербер. - В это же время он заходил к вам, профессор. Так? - Примерно. - Что же произошло раньше? Ваш визит в лабораторию или... - Гард обернулся к Миллеру. - Право, не знаю, - сказал Миллер. - Да и какое это имеет значение? - Думаю, что профессор видел Чвиза позже меня, - сказал Кербер. - Когда я пришел в лабораторию, он еще работал, а профессору он сказал, что кончил опыт и уходит. - Разумно. Но вы говорили, что Чвиз работал с лаборанткой. Она сможет уточнить это? Она здесь? - Думаю, что здесь. Я позову ее, - сказал Кербер. - Не торопитесь, - остановил его Гард. - Я попрошу всех подойти к установке. Итак, если, как вы говорите, опыт был закончен до шести часов, каким образом эти часы показывают восемнадцать пятнадцать? - Что? Этого не может быть! Гард обернулся и увидел бледное лицо Кербера. - Поразительно, - сказал Миллер. - Простите, профессор, - Гард повернулся к Миллеру, - насколько мне удалось вас понять, старик разбивал организм вдребезги, делал копии с каждого осколка и вновь склеивал теперь уже точных двойников. Так? Миллер улыбнулся: - Хорошо, что вас не слышит Чвиз, он бы показал вам "вдребезги". Впрочем, в принципе вы правы. - А если так, может ли эта штука, - инспектор показал на гиперрегулятор, - разбить, но не склеить? - Что? - Разбить, может быть, даже снять копию с осколков, но не склеить эти осколки? Ни первый, ни второй экземпляр? Так быть может? - Нет. Программа работы регулятора заложена в него... - Но ее можно вынуть и заменить? - Нет, ее нельзя вынуть. Как таковой ее не существует, вы не поняли. Программа заложена в природе самой установки. Ну, как бы это сказать... Нельзя заставить автомобиль ехать только на задних колесах. - Какое-то время можно. - Весь процесс длится в течение тысячных долей секунды. - Отлично! И если в это время, когда он уже наполовину прошел, отключить все эти провода? Что тогда? - Сброс поля? - Назовем это так. Значит, эта штука может разрушить и не создать? - Но схемы задублированы... - рассеянно сказал Миллер. - Это уже детали, дорогой профессор. - Вы хотите сказать, что Чвиз... - Я ничего не хочу сказать, но, прежде чем двигаться вперед, я хочу видеть перед собой все дороги. Этот случай - побег, похищение или, наконец, впервые в моей практике, превращение в ничто, в святой дух? Или остается какой-нибудь пепел? - Какой пепел? Ну что вы! Полная сублимация, - спокойно сказал Миллер. - А это что за штука? - Сублимация? Переход из твердого состояния в газообразное, минуя жидкое. - Да, из этой штуки получился бы отличный крематорий, - усмехнулся Гард. - Если надумаете, возьмите меня в пайщики. - Он подошел к телефону, не спеша набрал номер. - Алло! О'Лири? Это опять я. Нет, еще не приехал. А что слышно с тем грибником? Так. Ну спасибо. - Гард повесил трубку. - Это он? - спросил Миллер, заметно волнуясь. Гард внимательно посмотрел на профессора. - Нет. Это кузнец из соседней деревушки. Инсульт. Видно, нагнулся не за своим грибом. - Разрешите войти? - раздался сзади тихий голос. Все обернулись и увидели маленького старичка с небольшим чемоданчиком, похожим на этюдник. - Входите, Фукс! - весело сказал Гард. - Тут для вас я припас одну хитрую коробочку. Он показал Фуксу замочную скважину сейфа. Фукс открыл чемоданчик, достал отмычки и, любовно перебирая их в руках, покосился на скважину. "Возможно, что в исчезновении Чвиза повинен только сам Чвиз, - размышлял Гард, наблюдая за работой Фукса. - Конечно, это возможно. Обыкновенное самоубийство или эта... как ее?.. Переход в газообразное состояние. Но тогда документы должны быть на месте. Если бы Чвиз захотел унести с собой в могилу секрет всей этой штуки, он уничтожил бы не только чертежи, но прежде всего саму установку..." Что-то мягко и тихо щелкнуло под руками Фукса. - Покорно прошу отойти в сторонку, - ласково попросил Фукс. - Вы не представляете, какие нервные люди строят эти сейфы. Ты их открываешь, а они поливают тебя из огнемета. Просто кошмар, а не работа. Гард, Миллер и Кербер неторопливо отошли. Старик бесшумно распахнул дверцу. В черном чреве сейфа не белело ни одной бумажки. - И вот вам награда за мои труды, - грустно улыбнулся Фукс. - Отлично, - сказал Гард. - Вот теперь я попросил бы вас, - он посмотрел на Кербера, - пригласить эту... как ее зовут... ну, лаборантку. - Луизу? - Да. Кербер вышел. Минут через пять он вернулся с Луизой. - Извините за беспокойство, - никто не ожидал от Гарда такого изысканно благородного полупоклона, - я хотел бы задать вам вопрос: вы первой обнаружили записку, оставленную профессором Чвизом? - Да, я. - И это вы передали ее в секретный отдел института? - Да, я. - Когда вы в последний раз видели Чвиза? - Это было в пятницу, часов в пять. Потом профессор отпустил меня... - В это время он не выходил из лаборатории? - Не помню... Как будто нет... Нет, не выходил. - Вы работали на установке? - Да. - В какое время вы включали установку? - Я же говорила: около пяти часов. - Не позднее? - Нет, ведь я ушла, когда еще не было шести. - И когда вы вернулись? - Что? - Когда вы снова пришли в лабораторию и увидели записку? - Утром в понедельник... 6. ТРИДЦАТЬ РОКОВЫХ МИНУТ - В понедельник... - задумчиво повторил Гард, не испытывая удовольствия ни от вопроса, который он задал, ни от полученного ответа, поскольку вообще терпеть не мог так называемых дежурных слов, не продвигающих следствие хотя бы на дюйм вперед. Но, повинуясь своей старой привычке, он вскинул голову и строго посмотрел на Луизу: - Итак, вы говорите, в понедельник? В котором же часу? - В девять тридцать утра, - коротко ответила Луиза и с нескрываемым любопытством посмотрела на Гарда. Он был одет в темно-серый костюм свободного английского покроя, какой обычно носят клерки из отдела мелких ссуд, причем одна пуговица на левом рукаве пиджака могла вот-вот оторваться. Это обстоятельство не ускользнуло от внимательного взгляда Луизы и позволило ей вслух, причем в довольно милых выражениях, сказать Гарду о том, что, если бы она была его женой, он: никогда не терял бы пуговиц, не говоря уже о том, что не носил бы полосатые галстуки, которые Луиза считала консервативными. Гард в некотором замешательстве выслушал эту тираду, и ему понадобилось усилие, чтобы выжать из себя слова, более свойственные инспектору полиции, нежели джентльмену, ведущему светскую беседу. - Я вынужден прервать вас, - сказал Гард, - поскольку меня больше интересует, какое впечатление произвел на вас профессор Чвиз, когда вы его видели в последний раз... Луиза мгновенно прикусила язык и, подняв глаза кверху, припомнила свой последний разговор с Чвизом. - Профессор показался мне несколько странным, - сказала она, - так как прежде он никогда не интересовался ни моим прошлым, ни будущим, а тут вдруг задал мне нелепый вопрос, замужем ли я. Кроме того, он задержал меня в лаборатории после работы, а это у нас не принято, хотя отлично знал, что я тороплюсь, и разрешил мне уйти лишь в половине шестого, а если говорить точнее, то в семнадцать двадцать пять вечера. - У вас прекрасная память, - сказал Гард. - В тот день я следила за часами, так как имела кое-какие планы на вечер. - А вы действительно замужем? - неожиданно для самого себя спросил Гард и тут же подумал, что если бы его бывший учитель и шеф, ныне покойный Альфред-дав-Купер, узнал о таком вопросе, то наверняка сказал бы: "Стареешь, Гард, стареешь". Луиза быстро оглянулась на Миллера и Кербера. - Простите, инспектор, - сказала она, чуть-чуть помедлив, - но, может быть, вы позволите мне пришить вам пуговицу? При этих словах оба ученых, как по команде, посмотрели на пуговицу Гарда, как будто от нее зависел дальнейший ход следствия. Вероятно, они прислушивались к разговору, и Гард решил пощадить Луизу. Чутьем опытного сыщика он понял, что невзначай приподнял покрывало с какой-то скорее всего маленькой личной тайны Луизы, которую он из чисто профессиональных соображений обязан был теперь открыть для себя - да простит его Альфред-дав-Купер! - хотя пятью минутами раньше у него и в мыслях не было затягивать так долго допрос лаборантки. И Гард, улыбнувшись Луизе своей знаменитой "гардовской" улыбкой, на которую, кроме него, больше никто не был способен во всем полицейском управлении, галантным жестом предложил ей пройти в соседнюю с лабораторией комнату. В этой комнате обычно переодевался Чвиз, мыл руки и готовился к опыту. Там стояло всего одно кресло, высокое и старомодное, как трон, и Гард предложил его Луизе. Сам он присел на край низкого журнального столика, удивительно нелепого в сочетании с этим древним креслом, и его глаза оказались почти на уровне рук Луизы, положенных на колени. Руки чуть-чуть дрожали, но Луиза сохраняла на лице спокойное выражение и, как заметил Гард, даже успела мельком взглянуть на себя в круглое зеркало, прикрепленное над умывальником. В комнату заглянул кто-то из помощников Гарда, но инспектор попросил оставить его на время в покое. - Итак, я вас слушаю. - Что? - спросила Луиза. - Кто ваш муж? Гард умел быть настойчивым, он знал за собой это качество и хотел, чтобы Луиза это поняла. Она еле заметным движением руки, на которое способны только женщины, что-то поправила в своей прическе. - Питер, - произнесла она кротко и таким тоном, как будто Гард не позднее как вчера вечером ужинал вместе с этим Питером в "Лармене", а сегодня с утра уже успел сыграть с ним партию в гольф. - Кто он и где сейчас? Луиза кокетливо подняла бровь. - Я обязана отвечать? - Нет. Мы можем выяснить это и без вашего участия. Но я попрошу вас хотя бы объяснить причины, по которым вы не желаете мне ответить. - Мы расстались с Питером три года назад, - сказала Луиза, и на глазах у нее выступили слезы. - Прошу вас, не думайте ничего дурного... Но я не хочу, чтобы он оказался втянутым в эту историю. Я скрываю от Питера, что служу лаборанткой и... что вообще служу. Открылась дверь, и вновь вошел кто-то из помощников Гарда. - Простите, шеф, - чрезвычайное сообщение. - Вы мне еще понадобитесь, - сказал Гард, хотя почувствовал, что интерес к тайне Луизы у него пропал. Первое, что он увидел, вернувшись в лабораторию, было растерянное выражение лица профессора Миллера. Кербер стоял к Миллеру вполоборота и с таким видом, который ясно давал понять, что сожалеет о случившемся, но поделать ничего не может. У Гарда не оставалось сомнения в том, что чрезвычайное сообщение исходит именно от Кербера, и он сразу подошел к нему: - Я вас слушаю. - Повторить? - Пожалуйста. - Видите ли, - сказал Кербер, - с того момента, как я увидел стрелки контрольного циферблата, я подумал, что тут какое-то недоразумение. - Продолжайте. - Стрелки показывают, что опыт Чвиза кончился в восемнадцать часов пятнадцать минут. Между тем лично я отдал распоряжение обесточить весь институт получасом раньше. - В пятницу? - Совершенно верно, в пятницу. На шесть часов вечера был назначен ремонт пульта центрального сектора. Профессор Чвиз, вероятно, не знал об этом, или просто забыл, или... я вообще ничего не понимаю. - Ваше указание было выполнено? - Не помню случая, чтобы мои указания не выполнялись. - Кем? - В ту пятницу, вероятно, Пэнтоном. - Он здесь, шеф, - сказал помощник Гарда. - Мы успели его вызвать. Вошел Пэнтон, добродушного вида человек в синем комбинезоне. - Меня звали?.. А что это здесь стряслось? - Вы электрик? - спросил Гард. - Ну и что? - ответил Пэнтон. - В минувшую пятницу вечером вы обесточили институт? - А я-то при чем? Мне сказали, я и выключил рубильник. - В котором часу? - Как сказали, так и выключил: в семнадцать сорок пять. На секунду промедлишь - будет несчастье, я это понимаю. Может, что-нибудь стряслось? А? Но, клянусь вам, я выключил ровно в срок и еще сказал Ивенсу: "Слушай, дружище..." - Благодарю вас, - прервал Гард. - Вы свободны. Кто-то из помощников осторожно взял за локоть Пэнтона и вывел из комнаты. Гард мгновенно оценил обстановку. Если все так, как утверждают Кербер и Пэнтон, профессор Чвиз не мог в шесть часов вечера разговаривать с Миллером. Его опыт должен был закончиться не позднее 17:45, и не позднее этого времени он должен был превратиться в газообразное состояние, если он действительно сублимировался. На этих же цифрах обязаны были замереть стрелки контрольных часов. Но они не замерли, они проделали еще путь, измеряемый тридцатью минутами. Сами? Нет, не могли. Выходит, кто-то и зачем-то эти стрелки передвинул. В ближайший час в лаборатории стояла тишина, никто не произнес ни единого слова, если не считать коротких междометий, которыми обменивались срочно вызванные специалисты по снятию отпечатков пальцев. Когда один из помощников Гарда вернулся из секретного архива, неся с собой две формулы - одну с только что снятых отпечатков и вторую, взятую из архива, с которой первая формула совпадала, - в комнате произошло легкое движение, какое обычно происходит в театральном зале при открытии занавеса, хотя никто из присутствующих не трогается с места. - Чвиз, - одним дыханием сказал помощник, наклоняясь к Гарду. Он сказал это тихо, но достаточно четко, так, что по его губам все сумели угадать слово, им произнесенное. Луиза уткнулась в книгу недвигающимися зрачками. Кербер нервно тер лысину, а Миллер, тяжело и громко вздохнув, закуривал, но никак не мог прикурить. Гард на секунду закрыл глаза и, когда открыл их, уже знал, что будет делать дальше. - Господа, - сказал он, - я не смею вас больше задерживать. Спасибо за помощь. Лаборатория быстро опустела, и только Миллер продолжал сидеть в своем кресле. Гард благодарно посмотрел в его сторону, поскольку профессор сам избавил инспектора от неприятной обязанности задержать его. - Прошу ко мне в кабинет, - сказал Миллер, когда, кроме помощников Гарда и людей Дорона, никого не осталось. - Я хотел бы поговорить с вами наедине. 7. ГОЛОС С ТОГО СВЕТА - Получается так, - сказал Миллер, - что если Чвиз покончил с собой, это должно было случиться не позже семнадцати сорока пяти? - Да, профессор, - сказал Гард. - Кроме того, получается, что я ухитрился разговаривать с ним после его сублимации? - Вы правы, профессор. - Значит, я что-то путаю или попросту лгу, когда утверждаю, что беседовал с Чвизом в районе шести часов вечера? - Не исключено, профессор. - И вы склонны подозревать меня в причастности к его исчезновению, хотя вам известно, что стрелку он передвинул сам? - Не буду этого скрывать, профессор. - Отлично. В таком случае я тоже буду с вами откровенен. - Это скорее в ваших, а не в моих интересах. - Я понимаю. Миллер умолк и сделал несколько шагов по своему огромному и мрачному кабинету. Он явно что-то обдумывал и, кажется, даже забыл на время о Гарде. Гард терпеливо ждал, наблюдая за Миллером и чувствуя себя той кошкой, которая позволяет мышонку еще немного поиграть, прежде чем им поужинать. Но вот Миллер решительно подошел к высокому секретеру, нажал кнопку, и Гарду открылся крохотный магнитофон. Повернувшись всем телом к инспектору, Миллер произнес: - Гард, профессор Чвиз действительно был в этом кабинете, он сидел в том самом кресле, в котором сидите сейчас вы, и это случилось в районе шести часов вечера. Мы говорили с ним не более пятнадцати минут. Я записал наш разговор на пленку, я хочу, чтобы вы сейчас его прослушали. Вы готовы? - Да, профессор. Неприятный холодок пробежал по спине Гарда, предвещая ему наступление того знакомого, одновременно жуткого и желанного состояния, которое он, уже не как кошка, а как хорошая гончая, неизменно испытывал, нападая на точный след, чуя его, готовясь к погоне или острой схватке. Для того чтобы Миллер не заметил его волнения, Гард быстро положил сигарету в пепельницу и обеими руками крепко сжал подлокотники кресла. Миллер и сам волновался не меньше. Он даже снял свои массивные очки, чтобы протереть стекла, как будто ему предстояло сейчас что-то увидеть, а не услышать. - Хочу вас предупредить, - сказал Миллер, прежде чем пустить магнитофон. - Я встретил Чвиза в коридоре, столкнувшись с ним у дверей своего кабинета. Начала разговора здесь нет, но там, в коридоре, было сказано лишь несколько слов - я, право, не помню, каких именно. Бесшумно двинулась кассета, даже шипением не нарушая мертвой тишины, и Гард услышал голос Чвиза, прозвучавший так близко и так реально, что лишь усилием воли он заставил себя не оглянуться. "...ровно на пять минут, я очень тороплюсь. Откровенно говоря, никак не ожидал вас сейчас увидеть. Спасибо, я сяду. Вы были у Роуса?" "Нет, в Бред-Харре". "Коньяк? А где ваш знаменитый стерфорд?" Наступила пауза, во время которой Гард услышал, как булькает жидкость и как горлышко бутылки мелко и дробно стучит о край рюмки. - Чвиз никогда не пил, - успел сказать Гарду Миллер, прежде чем пауза кончилась. - Во всяком случае, такие крепкие напитки. Я сразу понял, что ему не по себе. "Что случилось, профессор? - услышал Гард спокойный голос Миллера. - Уж не влюбились ли вы?" "Мне не до шуток, Эдвард. Звонил Дорон". "Сегодня?" "Он был у президента". "Не хватит ли вам одной рюмки, профессор?" "Пожалуй, вы правы, Миллер. Дорон сказал, что нам дали деньги и дали срок. Я не уверен, что вы меня правильно поймете и что вообще кто-нибудь способен меня понять, но мне стало страшно..." В этот момент послышался звук опрокинутой рюмки и резко отодвигаемого кресла. - Ему стало плохо, - сказал Миллер Гарду. "Нет, нет, не волнуйтесь, - услышал Гард голос Чвиза. - Я, вероятно, просто пьян". "Присядьте, профессор, у вас и так неважное сердце. Стоит ли нервничать раньше времени?" "Ах, мне бы ваши годы, Миллер!.. Скажите мне как своему коллеге и соавтору: вы думали когда-нибудь о том, что нам с вами придется отвечать перед историей?" "С меня вполне достаточно отчитываться перед Ирен, которая даже сегодня спросит, где я так поздно задержался". "Вы это серьезно, Эдвард? Я никогда не мог угадать, где вы говорите серьезно, а где шутите... Но вы думали о том, что наши потомки не простят нам, если установка будет создана? Вы это понимаете? Или вы думаете, что Дорон будет дублировать вместо солдат коров? Но что Дорону, который ответствен лишь до тех пор, пока он физически существует? А мы живем и после нашей смерти..." "Вы что-то рано о ней заговорили, профессор". "Ну ладно, хорошо, поймите меня правильно. Я знаю, что у меня просто не хватит сил бороться с Дороном, если в такой борьбе вообще есть смысл. Но, честно говоря, я до сих пор не понимаю вас. Что вы хотите? Что вы намерены делать? Вы стали осторожны..." "Коллега, вам нельзя много пить". "Ну вот, так я и знал, вы совершенно не приемлете разговоров на эту тему. А мне чрезвычайно важно знать, Миллер! Чтобы решить, что мне делать. Ну, что мне делать?" "Я отвезу вас сейчас домой, а утром..." "Поздно. Конечно, я чудак, с вашей точки зрения, но вы знаете: я упрям в своем чудачестве. В конце концов, одной ногой я уже в могиле, и вот я стою перед вами, а на самом деле..." "Профессор, я никогда не думал, что одна рюмка..." "Как мне хочется все бросить и уйти, исчезнуть, раствориться, плюнуть на Дорона, на эту страшную установку, даже на вас, простите мне, ради Бога, такие слова!" "А потом?" "Потом? Какое мне дело, что станет потом? Когда вам, Миллер, будет столько лет, сколько мне сейчас, вы тоже серьезно задумаетесь над тем, с какой совестью лучше отправляться на тот свет. Ладно, мне пора, я и так уже заговорился". Часы в кабинете Миллера четко пробили шесть раз. Гард поднял глаза и убедился, что звук идет с пленки магнитофона, так как реальным часам еще предстояло минут пятнадцать повременить до боя. "Прощайте, коллега", - сказал Чвиз откуда-то издали - вероятно, от двери. И пленка кончилась. Несколько минут они сидели молча, и наконец Гард нарушил тишину: - Пожалуйста, профессор, включите с того момента, где Чвиз говорит о могиле, в которой он стоит одной ногой. Кассеты завертелись в обратную сторону, и Гарда даже передернуло, когда он услышал голос Чвиза, перешедший в визг и действительно ставший потусторонним. Но вот наконец: "...одной ногой я уже в могиле, и вот я стою перед вами, а на самом деле..." "Профессор, я никогда не думал, что одна рюмка..." - Спасибо, - сказал Гард. - Только вы зря, Миллер, перебили его мысль. Миллер ничего не ответил, и в комнате опять наступила тишина. - Позвольте вам задать один вопрос, профессор, - тихо произнес Гард, глядя на Миллера в упор. - Почему вам пришла в голову мысль записать этот разговор с Чвизом? Миллер сел в кресло напротив и, тоже глядя в упор на Гарда, спокойно сказал: - С некоторых пор, Гард, - а что я имею в виду, вы прекрасно понимаете - я стал принимать некоторые меры по самозащите. Но разве сам факт записи вызывает у вас какие-то подозрения? Гард пожал плечами. - Не знаю, быть может, в ваших сомнениях и есть резон, - продолжал Миллер, - но я привык теперь записывать все разговоры, которые ведутся со мной, по крайней мере в этом кабинете. Надеюсь, вы не обидитесь, если узнаете, что и эта наша беседа... Миллер перевел рычаг магнитофона, и Гард услышал собственный голос: - "...задать один вопрос, профессор. Почему вам пришла в голову мысль записать этот разговор с Чвизом? - С некоторых пор. Гард, - а что я имею в виду, вы прекрасно понимаете - я стал принимать некоторые меры по самозащите. Но разве сам факт..." Миллер резким движением выключил магнитофон. Гард вновь пожал плечами: - И все же, профессор, я не могу сказать, что полностью удовлетворен. Во всяком случае, если даже к исчезновению Чвиза вы действительно не имеете отношения, то папка с документами... - Мне трудно убеждать вас, Гард, - прервал Миллер нетерпеливо, - но неужели вы до сих пор не понимаете, что документы мне не нужны, так как все данные по установке находятся вот здесь. - И он тронул рукой свою голову. - Больше того, Чвизу эта папка тоже не нужна. Какой ему в ней толк, если он знает, что я все знаю? - Значит, чужой? - Я вас не понял. - Вы полагаете, что документы выкрал чужой человек и он же повредил установку? - Трудно сказать, инспектор. Смотря кого считать "чужим". Того, кто связан с институтом или не связан? Я хочу, чтобы вы поняли одно: мне документы не нужны! - А Чвиз вам нужен? Миллер хотел было что-то ответить, но неожиданно скис и опустился в кресло. Гард почувствовал, что профессор словно бы потерял опору под ногами. По всей вероятности, Миллер возлагал слишком большие надежды на демонстрацию магнитофонной пленки, и когда убедился, что она не произвела на Гарда должного впечатления, откровенно сник. - Ну что ж, - сказал Гард, поднимаясь с кресла, - в конце концов, у меня теперь есть материал для раздумий. И на том спасибо. - Остановившись в дверях, он добавил: - Если ваш магнитофон, Миллер, включен до сих пор, я хочу, чтобы после моего ухода вы еще раз внимательно прослушали слова, которые я сейчас произнесу: "Уважаемый профессор, мне трудно пока решить, помогли вы мне, продемонстрировав пленку, или только меня запутали. До новых встреч!" Когда Гард удалился, Миллер подошел к своему столу и решительно нажал кнопку. За спиной профессора бесшумно распахнулись узкие дверцы, и в комнате появился Таратура. - Таратура, - сказал Миллер твердым голосом, - есть важное дело... 8. ТЕМНЫЙ ЛЕС Звонок Гарда застал Фреда Честера в ту самую веселую минуту, когда он ссорился с женой. С тех пор как Честер был вынужден расстаться с газетой, жизнь под одной крышей с Линдой стала для него очень трудной. Нельзя сказать, чтобы она не любила своего мужа или испытывала к нему какую-то неприязнь, но претензии Линды к Фреду явно перерастали его нынешние возможности. Линда продолжала жить так, будто Фред по-прежнему приносил домой регулярные деньги, а не случайные гонорары, - вероятно, подобным образом устроены все женщины на белом свете, которые однажды, разучившись экономить, уже никогда не могут постичь заново это немудреное искусство. Во всяком случае, Линда и слышать не хотела о продаже пианино, на котором она раз в месяц играла попурри из современных оперетт, и тем более старенького "бьюика", у которого только чудом крутились колеса. В этот день Линда с самого утра пилила Фреда, настаивая на том, чтобы он вновь вспомнил о своей прежней профессии парикмахера. Сначала Фред не возражал, говоря, что в любую минуту готов взять в руки ножницы и щипцы для горячей завивки, если Линда даст согласие быть его первой клиенткой. Но потом ему все это надоело, и он серьезно заявил Линде, что настолько перезабыл парикмахерское ремесло, что наверняка будет среди прочих парикмахеров "каменотесом". И вообще он не желает расставаться с профессией журналиста, чего бы ему это ни стоило. - Ну вот, - вскричала Линда, - еще не хватает, чтобы ты сам платил за свои дурацкие интервью, вместо того чтобы получать за них! И в это мгновение зазвонил телефон, за который, кстати, уже три месяца не было уплачено. - Старина, - сказал Дэвид Гард, - я чувствую, ты, как всегда, чирикаешь со своей милой супругой? У меня есть к тебе дело... Гард ждал его в парке Майнтрауза, сидя на лавочке, укрытой под плексигласовым навесом. Шел противный, мелкий дождь, и место, выбранное Гардом, было как нельзя более удачным. Фред уже привык к тому, что Дэвид вызывал его, как правило, для совета. Прежде он был отменным поставщиком сенсационных материалов, но то золотое время для Честера благополучно кончилось на деле Миллера, и даже с самыми сногсшибательными статьями он не мог появиться в редакциях ведущих газет. С другой стороны, Дэвид в последнее время все чаще стал заниматься делами, не подлежащими огласке. - Что стряслось, старина? - спросил Честер, усаживаясь рядом с Дэвидом и "беря быка за рога", поскольку он знал, что у Гарда обычно не бывает свободного времени. - Я не тороплюсь, Фред, - вопреки обыкновению сказал Гард. - В этом деле торопливость чревата... - Ну что ж, тогда давай поговорим для начала о том, как кормят в "Лармене". - Ого, не ранее как сегодня утром я вспомнил этот ресторан, когда Луиза сказала мне о Питере. - Старина, - заметил Фред, - я тоже умею говорить загадками, и если ты хочешь, чтобы у нас получилась толковая беседа, я напомню тебе о Розе и Форшдермоте. - А это кто такие? - Позволь спросить в таком случае: кто из нас кого вызвал на это милое свидание? Быть может, лучше ты расскажешь мне, кто такие Луиза и Питер? - Дело не в них, Фред. Я хочу спросить тебя: что ты думаешь о том, какой Миллер остался? - Я не могу ответить на твой вопрос хотя бы потому, что не знаю, с какой целью он задан. Кроме того, ты уверен, что я вообще знаю ответ? Таратура мог бы быть тебе сегодня полезней... - Он человек Миллера и ничего не скажет, даже если бы он и знал, что сказать, - возразил Гард. - А ты, по крайней мере, больше всех возился с тем делом, и, я уверен, оно мучает тебя еще сегодня. - Хорошо, Дэвид. Но при условии: карты наружу. - Как всегда. Они подняли правые руки, коснулись своих левых плеч, что еще с незапамятных времен означало у них клятву в безоговорочном доверии друг к другу, и Гард в течение получаса подробно излагал Честеру все, что ему было известно по делу Чвиза. Собственно, знал он не так уж много. Он знал, бесспорно, что профессор исчез, как исчезла и папка с секретными документами, и мог определенно предположить, что его исчезновение было инсценировкой. Он, безусловно, знал, кроме того, что записка написана самим Чвизом и что он собственной рукой передвинул стрелки контрольных часов. Сам ли он задумал исчезнуть или его заставили, по доброй ли воле написал записку или ему продиктовали содержание и, наконец, добровольно ли он передвигал стрелки часов, - ответить на эти вопросы Гард не мог. Старик скорее всего жив, он где-то спрятан или прячется сам, но кому это нужно и зачем, остается тайной. В конце концов, в этом деле могли быть замешаны совершенно посторонние люди, хотя их вход в институт и выход за его пределы чрезвычайно усложнены, если сравнивать с возможностями "своих". А "своими" были только трое: Кербер, Миллер и Луиза, которая в крайнем случае могла оказаться лишь орудием в чьих-то руках - ну, предположим, в руках некоего Питера, своего бывшего мужа, до которого Гард хотел добраться. Кербер тоже вызывал сначала серьезные подозрения, особенно после того, как он буквально изменился в лице, когда в лаборатории были обнаружены контрольные часы. Но затем странное состояние Кербера получило разгадку, ибо именно он установил несоответствие стрелок с фактической возможностью проводить опыты. Значит, Миллер? Да, Миллер. И Гард не желает скрывать своих подозрений ни от Честера, ни от Дорона, ни от самого Миллера, который, зная о них, может предпринять кое-какие действия и тем себя разоблачить. Но вот что интересует Гарда на этом этапе следствия: мог ли Миллер, если учесть его характер, образ мышления и прочие личные качества, убрать Чвиза и выкрасть документы? Мог или не мог? - Я понимаю, - сказал Гард Честеру, - что ты не располагаешь точными данными, но я верил и верю твоей интуиции. Подумай, Фред, и скажи мне: какой Миллер остался? Честер молчал очень долго, до конца испытав терпение друга. Наконец он сказал: - Дэвид, что должна была делать эта установка? - Какая тебе разница? - Удовлетвори мое любопытство. - Откровенно говоря, я и сам толком не знаю. И вообще, на кой тебе черт лезть в это дело, если каждый человек, знающий об установке, рано или поздно попадает в "список" Дорона? - Я в этом списке так давно, что одним секретом больше, одним меньше... - Хорошо, - сказал Гард. - Я понял так, что она может превращать людей в газ, а может и создавать новых. - Печатать? - У них это называется как-то иначе. - Я так и думал. Появление двойника Миллера заинтересовало Дорона в той истории больше всего, и я еще тогда понял, что старику Чвизу придется туго. - А Миллер? - Что Миллер? Я иногда смотрю на тебя, Дэвид, и мне кажется, что ты появляешься рядом со мной транзитом из потустороннего мира. - Что ты хочешь этим сказать? - Не обижайся, старина, но ты или делаешь вид, или действительно наивен, как ребенок, если полагаешь, что от характера Миллера, и только от него, зависит его же поведение. А Дорон? А общественное мнение? А прочие внешние обстоятельства? - Я инспектор уголовной полиции... - начал Гард. - Очень приятно познакомиться, - прервал его Честер. - Остальное я могу сказать за тебя: "И я не лезу в политику. У меня есть труп, и моя задача найти убийцу". Все? - Все. - А я сейчас нарисую тебе варианты, и ты поймешь, что твоей страусиной логике полтора лемма цена. Предположим, остался "плохой" Миллер - человек крайне реакционных взглядов, коварный, злой, властолюбивый, завистливый и так далее. Ну что ж, вполне логично, если он захочет убрать конкурента Чвиза, украсть документы, чтобы они больше никому не достались, получить в свои руки всю установку, а потом диктовать условия доронам и, может быть, всему миру. - Согласен, - сказал Гард. - Вот это мне от тебя и было нужно. - Ты, кажется, сказал, что торопливость в этом деле чревата? Куда же ты торопишься? - Ты стал ворчлив, как твоя милая Линда. - Один - один. Можно дальше? Так вот, представь себе, что остался "хороший" Миллер - благородный человек, с прогрессивными взглядами, честный и справедливый, гуманный и умный. Что может сделать он в подобной ситуации? Он тоже может убрать Чвиза - уговорить старика отправиться в надежное и тайное место, - ибо понимает, что старик слишком слаб и мягок, чтобы сопротивляться Дорону, что он не борец, что он может под небольшим нажимом даже не продать, а просто отдать Дорону, все что угодно. И конечно, может взять при этом документы, чтобы они не попали в чужие руки. Вывод: "хороший" и "плохой" Миллер могли поступить в этой ситуации одинаково. 9. ПОД ЗЕЛЕНОЙ КРЫШЕЙ Таратура стоял перед Миллером, стряхивая пыль с локтей своего пиджака. - Вы все слышали? - спросил Миллер. - Иначе зачем бы я там сидел, шеф? Этот тайник надо расширить. Душно. Антисанитарные условия работы. - Оставьте ваши шутки, - поморщился Миллер. - Вы понимаете, что этот инспектор подозревает меня? - Я работал с этим инспектором несколько лет, шеф. Вы абсолютно правы, он действительно подозревает вас. - А что вы думаете обо всем этом? Кого подозреваете вы? - Вас, шеф. - Так. Прекрасно. Давайте начистоту. Работа Чвиза - очень важная работа. Я много думал о ней и понял, что должен помогать Чвизу. Мы работали вместе и достигли важных результатов. Я хорошо знаю последнюю модель установки. Многие детали этой модели - мои детали. Я собирал их своими руками. Мне не нужно было красть чертежи. Вы верите мне? - Допустим. - Если так, придется сменить объект ваших подозрений. Кто тогда? - Видите ли, шеф, есть два принципиально разных пути поиска. Можно искать Чвиза, а через него документы. Но можно искать документы, а через них - Чвиза. Оба исчезновения связаны между собой. Это ясно. Ясно и другое: документы похитил не Чвиз. Если бы он задумал бежать со своим изобретением, он должен был бы, простите, пристрелить вас, шеф. Ведь он знал, что вы понимаете, как устроена эта машина. Поэтому к короткой цепочке Чвиз - документы цепляется какое-то дополнительное звено или несколько звеньев. Они могут цепляться за Чвиза, могут за документы, а могут и с двух сторон. Но во всех случаях цепочка остается цепочкой - все связано. - Это логично, - прокомментировал Миллер. - Итак, повторяю, шеф: можно начинать с Чвиза, а можно и с документов. Вы, конечно, считаете, что найти человека легче, чем пачку листков бумаги. Именно так и меня учили в полицейской школе. Но это не всегда так, шеф. Убейте меня, если в моей башке есть хотя бы одна, пусть самая дохлая, идея, где находится Чвиз. В Париже, в Москве, на острове Таити, на дне деревенского пруда, в могиле или в четырех посылках, идущих малой скоростью в разные города по несуществующим адресам. А может быть, старик плюнул на все и валяется четвертый день вон в том доме напротив ваших окон? Другое дело - документы. Они исчезли из института между вечером пятницы и утром понедельника. Доступ в институт открыт очень ограниченному кругу людей. В лабораторию Чвиза - еще более ограниченному. Круг сужается. Ближе всего к его центру вы, шеф, Кербер и Луиза. С этих людей и начал бы любой грамотный детектив. Например, такой, как я. Фантазия в нашей профессии только вредит. Я бескрылый человек, и я начал бы с вас, шеф. Но вы стараетесь убедить меня, что это никудышная затея, хотя, простите, алиби у вас нет. Только рассуждения. А слова, шеф, такой мягкий материал, что из них можно вылепить что угодно. Теперь вы спрашиваете: "Кто, если не Миллер?" Я начал бы с Луизы. Женщина. Конечно, работы больше, это верно. Но знаете, шеф, интереснее! Механизм поведения женщины - это такая штука, по сравнению с которой установка Чвиза - детский волчок. Я хочу попробовать разузнать что-нибудь интересное о Луизе. - Хорошо, - согласился Миллер. - Лишь одна просьба к вам: все, что вы узнаете, вы доложите инспектору Гарду. Я так хочу. Он продолжает подозревать меня, но я сам даю ему помощника. ...Таратура не терял времени даром. Ему удалось быстро установить, что Луиза Муллен двадцать восемь лет назад родилась в маленьком городишке Кролле, в шестидесяти милях отсюда, в семье мелкого лавочника Жана Муллена, скончавшегося три года назад. Ее мать продала лавку и жила в Кролле, а брат, сержант морской пехоты, служил где-то в Юго-Восточной Азии. Живет Луиза на улице Желтого Клоуна, где снимает крохотную квартирку. Домохозяйка Луизы сразу сообразила, что на Таратуре можно заработать, и ее пришлось "размачивать" десятью кларками. В рассказе домохозяйки была одна любопытная деталь. Никогда никто не видел Луизу в обществе молодых людей. Подруги были. Болтали, дурачились, бегали в кино. Иногда подруги приходили со своими кавалерами. Это бывало. Но Луиза - никогда. Правда, не чаще одного раза в неделю она возвращалась очень поздно. Обычно на такси. Ее никто не провожал. - Я уверена, что у нее есть возлюбленный, - сказала домохозяйка и подмигнула Таратуре. Даже она не знала, что Луиза была когда-то замужем. В карточке полицейского управления, к которой Таратура по старой дружбе получил доступ, удалось установить, что Питер Клаус - торговец скобяными товарами, довольно средней руки коммерсант - действительно был мужем Луизы Муллен. Расставшись с ней, он женился на дочери покойного Флетчера Претта, вдова которого держала небольшой ресторан на углу Баркен-стрит и улицы св.Франциска. Полгода назад Питер Клаус объединил свой капитал с матушкой Претт, и ресторан буквально расцвел. Никакого отношения к научному миру Питер никогда не имел, а с Луизой, судя по всему, не встречался. "Или она таскает документы Института перспективных проблем какому-нибудь шпиону, - подумал Таратура, - или шпион является ее возлюбленным, или Питер еще не забыл дорогу к Луизе и они продолжают тайно встречаться... Во всяком случае, сейчас выслеживать ее было бы глупо. После всей этой истории она, конечно, понимает, что за ней могут следить. Впрочем, я увлекаюсь, как это бывало и в прежние добрые времена. А не проветриться ли мне? Пожалуй, надо навестить старушку..." Следующим утром Таратура уже сидел на веранде крохотного ресторанчика со странным названием "Розовый кавалер" - единственного ресторанчика Кролля, если не считать пивной "Радость" и аптеки, где подавали кофе. Таратура не спеша потягивал пиво и с каждым глотком преисполнялся мира и благодушия. Вся эта суета с пропажей старого профессора, хриплые телефоны, тайники, автомобили, потные, душные воротнички нейлоновых сорочек, торопливые обеды - вся эта бессмысленная, шумная, пестрая городская жизнь отлетела от него. И он думал о ней так, будто все это его не касалось, будто он уже порвал с ней навсегда, а эта веранда, и плетеные креслица, и холодное вкусное пиво, и гомон ласточек, и это высокое небо будет с ним всегда. "Как я живу? - вдруг подумал он. - Жизнь - бег, в котором нет финиша, вернее, в котором на финише тебя ждет Бирк. И нет никаких призов, как бы быстро ты ни бежал, а если и дарят цветы, то венки, а не букеты". - Не хотите ли еще пива? - услышал он за спиной голос хозяина ресторанчика и обернулся. - Нет, спасибо. У вас отличное Пиво, и чем больше пьешь, тем труднее остановиться. - Мы варим его сами, без всяких химических хитростей, - засмеялся польщенный хозяин. - Я вижу, вам понравилось у нас. - Да, очень нравится, - просто сказал Таратура и вдруг понял, что "там", в "той" жизни, он бы не смог так просто ответить. - А надолго в наши края? - Нет, сейчас поеду... Впрочем, надо еще зайти к мамаше Муллен, передать ей привет от дочки. - И он снова заметил про себя, что назвал незнакомую ему женщину "мамашей", чего никогда не сделал бы "там". - О, как хорошо! Она будет рада! Обязательно, обязательно зайдите! - обрадовался хозяин ресторана. - Это же совсем рядом. Вот ее дом, зеленая крыша за зелеными деревьями... Хотите, я провожу вас? - Спасибо, - сказал Таратура и опять подумал, что "там" никто бы не обрадовался такой крошечной чужой радости и не пошел бы провожать его в чужой дом. Он вошел в зеленый палисадник и сразу увидел маленькую старушку с лейкой в руках. - Простите, могу ли я видеть мадам Муллен? - спросил Таратура. - Это я, - отозвалась старушка и поставила лейку на землю. - Добрый день. Я от Луизы. - Вы Бэри?! - воскликнула мамаша Муллен. - Ну конечно, я сразу вас узнала! Ну конечно же вы Бэри! "Черт возьми, - пронеслось в голове Таратуры, - этого я не предусмотрел. Однако стоит рискнуть". - Да, я Бэри, - сказал Таратура. - Никак не ожидал, что вы меня узнаете. - Ну как же! Луиза так много писала о вас! Пойдемте в дом. И вот они уже сидят в чистенькой гостиной со старенькой мебелью и портьерами с бахромой в виде маленьких шариков, какие "там" нельзя купить ни в одном универмаге. Они сидят, и он рассказывает ей о Луизе и ее работе. - О, это так трудно - химия! - вздыхает мамаша Муллен. - Я знаю, я читала в газетах. Скажите, а это не опасно? И Таратура рассказывает, что это совсем не опасно, а она угощает его чаем, советует попробовать джем из слив. - Вы тоже химик? - спросила она. - Не совсем, - осторожно сказал Таратура. - Но ведь Луиза писала, что вы тоже работаете в этом институте? - Да, разумеется, - поправился Таратура. - Но у нас в институте не только химики. Я занимаюсь химической физикой. Это, как вам сказать... - О, не трудитесь, я все равно не пойму. - Она замахала на него руками. - Лучше попробуйте вот это. Да, да, засахаренные вишни. Из собственного сада. О, это очень вкусно и дает прекрасный цвет лица! Впрочем, вы в этом не нуждаетесь. С такой целью есть эти вишни вам положительно рано. Никогда вам не дадут ваших лет! Никто и никогда! - А сколько дадите мне вы? - лукаво спросил Таратура. - Ну, я не в счет, - заулыбалась мамаша Муллен, - я-то знаю, Луиза писала мне. Я могу вам только польстить. - Но, может, Луиза прибавила, стараясь показать вам, что у нее серьезный и солидный друг? - сказал Таратура. - Вы старше ее на двенадцать лет, - с простодушным смущением сказала мамаша Муллен. - Ну что? Теперь вы сами видите, что моя дочка не обманывает свою маму. А? - Да, это верно, - улыбнулся Таратура. Он досидел до обеда, и они вместе обедали, а потом опять говорили, и он опять рассказывал, как живет Луиза, где бывает, какие у нее подруги, что купила она себе в последнее время. Наконец он собрался уезжать, но матушка Муллен не отпускала Таратуру, просила новых рассказов, и он не мог ей отказать. Потом, уже под вечер, она проводила его, и когда они распрощались и он уже повернулся, чтобы идти к машине, она вдруг схватила его за рукав и, заглядывая в глаза, спросила тихим, срывающимся шепотом: - Скажите мне, Бэри, вы правда любите мою Луизу? Правда? - Да, очень, - выдавил из себя Таратура. - Не обижайте ее, Бэри. Она хорошая, моя девочка. Ну, идите, идите... Храни вас Бог. ...Никогда еще не было у Таратуры так мерзко на душе. Над редким мелколесьем, слева от автострады, уже поднималось розовато-пепельное зарево большого города. Таратура увидел его и понял, что напьется сегодня как самая грязная свинья. - Бэри работает в Институте перспективных проблем... Сорок лет, - вслух повторил Гард, когда Таратура рассказал ему все, что узнал. - Ну что же, старина, это и мало и очень много. Через полчаса перед инспектором уже лежала бумага, срочно присланная из канцелярии института. В институте работало четверо сорокалетних: Вильям Слейтер - сварщик, сварочная мастерская. Самуэль Гротгус - инженер, лаборатория N 8. Мэри Петтерсон - судомойка, бар третьего этажа. Отто Кербер - инженер, лаборатория профессора Чвиза. - Кер-бер, Бэ-ри. Ясно, - сказал Гард. - Это именно тот случай, когда надо докладывать боссу. Видит Бог, как я не люблю этих случаев... Еще через полчаса он был у Дорона. - Очень любопытно. Очень, - сказал генерал, выслушав доклад Гарда. - Но вы идете по ложному следу. Кербера не трогать. Это мой человек в институте. 10. ЧЕРНЫЙ "МЕРСЕДЕС" Миллер прочитал телеграмму, поданную горничной, быстро свернул ее и нервно положил в бумажник. - Что случилось, Дюк? - спросила Ирен. - Ничего, - ответил Миллер. - Пустяки. Он вышел из комнаты, потом вернулся. - Агата, - спросил он у горничной, - где может быть сейчас Таратура? - Перед уходом он мне сказал, что с 16:30 до 18:15 будет в "Ветоке", в 18:30 придет сюда, а в 19:45 пойдет в кинотеатр "Боклан", где будет находиться... - Благодарю вас, - перебил Миллер. - Принесите мне телефонный справочник. Перевернув несколько страниц, Миллер нашел кафе "Ветока" и набрал нужный номер: - Прошу позвать Таратуру. Личный шофер, секретарь и телохранитель словно ждал этого звонка. Через двадцать секунд он был у телефона: - Слушаю, шеф. - Немедленно приезжайте! - приказал Миллер. - Через восемнадцать минут буду, - ответил Таратура и повесил трубку. - Эдвард, я знаю, что-то случилось, - сказала Ирен. Миллер ничего не ответил и молча прошел в свой кабинет. Там и застал его Таратура. Профессор не сидел на месте, он ходил по комнате, с явным нетерпением ожидая телохранителя. Сначала Таратуре показалось, что профессор взволнован, но когда свет лампы осветил его лицо, Таратура понял, что заблуждается. Перед ним опять был традиционно спокойный Миллер. - Как идут дела, инспектор? - спросил Миллер, хотя было ясно, что он ждал Таратуру не для того, чтобы задать ему этот вопрос. - Есть любопытные детали. - Например? - Кербер и Луиза - любовники! - Действительно любопытно, - сказал профессор. - Вы, естественно, пошли дальше? - Конечно. Разумеется, не вмешиваясь в их интимные отношения. - Без отступлений, пожалуйста. Миллер был раздражен, но скрывал свое раздражение. Это ясно. Таратура внимательно следил за лицом шефа. Оно оставалось непроницаемым и чуть-чуть безразличным ко всему на свете. Таратура заметил это безразличие при первом же знакомстве с Миллером. А потом он понял, что это маска, очень удобная и респектабельная. - Кербер оказался человеком Дорона, - сказал Таратура. - Откуда вы это узнали? - От Гарда. - А Гард? - От Дорона. Он доложил Дорону о нашем открытии, и генерал... - Я всегда думал, что Кербер старается не только для меня, - сказал Миллер. - Еще во время работы над той установкой. Н-да, не очень-то приятно узнавать, что твои ассистенты за твоей спиной что-то докладывают начальству. - Насколько я знаю, вас контролировали всегда, и это ничуть вам не мешало. - Как знать... - сказал Миллер и резко перевел разговор. - Да кстати, что вы должны были смотреть в кино? Таратура не почувствовал подвоха. - "Призраки испаряются в полночь". Новый детектив Шеллана. - Это помогает вам искать документы и Чвиза? Миллер издевался. Таратура спокойно ответил: - Нет, шеф. Это помогает убить время. - У вас его избыток? - С тех пор, как вы загнали меня в тупик, - отомстил Таратура. - Я? - Да, вы. Кербер и Луиза автоматически отпали после признания Дорона, а себя вы приказали исключить из расследования. - В таком случае я вам помогу. - Миллер протянул Таратуре телеграмму. Таратура быстро прочитал ее, потом еще раз перечитал, и только тогда смысл дошел до его сознания. Он ошалело посмотрел на Миллера, затем еще почти что по складам перечитал телеграмму. Там было написано: "Я вас видел. Верните документы. Жду одиннадцать вечера у статуи Неповиновения во Фриш-парке. Чвиз". - Настоящая? - наконец сказал Таратура. Миллер презрительно усмехнулся: - Неужели вы думаете, что ее написал я, сидя за этим письменным столом? - Понимаю, - сказал Таратура. - Что мне делать, шеф? - Что хотите, - ответил Миллер. - У меня после обеда отдых. И он направился к двери. - Одну минуту, шеф, - остановил его Таратура, - позвольте задать несколько вопросов. - Попробуйте. - Почему вы не хотите сами встретиться с Чвизом? - Если я ему нужен, пусть заходит ко мне. Он знает мой адрес. Тем более, я не привык встречаться с кем бы то ни было так поздно вечером... да еще у какой-то статуи. У вас есть еще вопросы? - Да. Как вы относитесь к тексту телеграммы? - Запомните, Таратура, мне нужны документы или по крайней мере точные сведения о том, кто их взял и где они находятся. Остальное меня не интересует. Понятно? На этот раз, не дожидаясь новых вопросов, Миллер решительно вышел из гостиной. Из соседней комнаты доносился смех Ирен, которая, вероятно, смотрела по телевизору комедию. Таратура еще раз посмотрел на телеграмму, на почтовые штемпеля, потом подошел к кабинету Миллера и осторожно постучал в дверь. - Кто там? - услышал он голос Миллера. - Шеф, мне можно воспользоваться вашим "мерседесом"? - Нет. Он будет мне нужен. Возьмите машину Ирен. Таратура терпеть не мог "фольксвагены", но делать было нечего. Таратура отлично знал сквер, который Чвиз назвал в телеграмме Фриш-парком. Еще в бытность свою инспектором Таратуре довелось выслеживать здесь соучастников убийцы банкира Костена, которые регулярно встречались в кабачке напротив статуи Неповиновения. Правда, он не был в этом парке года два, но изменилось немногое. Только окна кабачка были заколочены досками. Очевидно, хозяин разорился - место было малолюдное - и покинул негостеприимную статую. Таратуру это обстоятельство вполне устраивало. Вместо того чтобы мерзнуть где-то под кустом и пачкать костюм (хотя он и надел самый старый, но все-таки жалко), он получил великолепный наблюдательный пост. Оторвать две доски и высадить стекло было делом одной минуты. Таратура очутился в комнате, совершенно пустой, как разграбленные пирамиды фараонов. Найдя в углу стул с отломанной ножкой, Таратура расположился у окна, откуда великолепно было видно статую и освещенный фонарем круг - назначенное Чвизом место встречи. Было половина одиннадцатого. Таратура достал из кармана плаща крошечный термос, отлил в стаканчик кофе и еще раз выглянул в окно. У статуи никого не было. Ветер раскачивал фонарь, и свет освещал то ноги женщины, то ее грудь, то прятал ее целиком в тень. Казалось, статуя исполняет какой-то медленный и странный танец. Таратура пожалел эту несчастную обнаженную женщину, символизирующую Неповиновение. Он мысленно обругал скульптора, заставившего ее прозябать в одиночестве на самом краю города. Кофе приятно разогревал тело, и Таратура подумал, что через час-другой он с наслаждением растянется дома на кровати и забудет все - и Миллера, и этого чудака Чвиза, и даже само Неповиновение. Сны никогда не снились ему. И вдруг Таратура заметил, как что-то крадется к дому, в котором он находился. Тень скользнула у окна и остановилась... Таратура замер. Он отчетливо слышал дыхание человека, притаившегося с другой стороны подоконника. Бывший инспектор осторожно поставил на пол стакан с недопитым кофе и на всякий случай потянулся к карману за кастетом. В окне появилась голова незнакомца. Он заглянул в комнату, но не заметил Таратуру, который буквально прилип к стене в десяти сантиметрах от окна. Послышалось учащенное дыхание: незнакомец полез в окно. Таратура мгновенно выхватил фонарь, и яркий луч света брызнул тому в лицо. Человек зажмурился и закрыл руками глаза. - Честер? Это ты? - воскликнул Таратура, узнав журналиста. - Фу ты, черт! - выругался Честер. - И напугал же ты меня! - Ты чего здесь делаешь? - спросил Таратура. - То же самое, что и ты. - Я пью кофе. - Превосходное местечко ты выбрал, - улыбнулся Честер. Таратура взглянул в окно и толкнул журналиста в бок: - Тише! В освещенном пятне у статуи появился человек. Он постоял секунду, оглянулся и быстро скрылся за статуей, с той, неосвещенной, стороны. - Это он, - прошептал Честер. Таратура привычно перемахнул через подоконник и смело пошел к человеку. Но тот вдруг метнулся в сторону и напрямик, через кусты, бросился из сквера. - Профессор Чвиз! Куда же вы?! - крикнул Таратура. Человек, не останавливаясь, довольно ловко перелез через решетчатый забор и вскочил в машину, двигатель которой работал. Когда Таратура, а следом за ним и Честер выбежали на улицу, машина с потушенными фарами уже тронулась с места. - Профессор Чвиз! Остановитесь! - вновь крикнул Таратура. - Дурак!.. Быстрей к моей машине! - Честер побежал к микролитражке, которая стояла у самого входа в сквер. Таратура уже на ходу вскочил к нему в машину. Они вновь увидели "опель" с погашенными фарами, когда выехали на шоссе, начинавшееся в конце улицы. - Быстрее! Быстрее! - подгонял Честера Таратура. - Старик просто сошел с ума! - Дурак! - крикнул Честер. - Э