ждал он недолго. Как всегда после стрельбы, командир появился, чуть запыхавшись от слишком быстрого подъема. Антон подмигнул Ростику вместо приветствия, вышел на обращенную к противнику часть башни, взял бинокль и осмотрел позиции насекомых. Спросил мирным, обыденным голосом: -- Как тут у вас? -- Готовятся -- рубят баллисты, стругают новые колья. Чего им неймется? Они же у нас уже хапнули столько металла, сколько за всю жизнь не видели. -- Хотят еще. Знаешь, думаю, как отправить тебя домой. Ты же с июня на передовой? -- Ну, об этом я и не мечтаю. Хоть бы в баньку сходить... Да этот штурм хотелось бы отбить, а там... И потерпеть можно. -- Думаешь, штурм все-таки будет? -- Скоро, очень скоро. Может, через пару-тройку дней. Баллисты готовы, стрелки обучены. Антон с сомнением посмотрел на Ростика, но ничего переспрашивать или уточнять не стал. Были уже прецеденты, Ростик угадывал такое, чего и сами насекомые, кажется, заранее не знали. -- А стрелял чего? Ты ведь стрелял? -- Я. -- Попал в кого? А... -- Антон заметил скопление кузнечиков за насыпью. -- Вижу, что попал. Пируют. Разумеется, он знал обо всех особенностях траурной церемонии у насекомых. Сам не раз был тому причиной. -- Один из них крепко умным сделался, мог наводчиком стать. И вот... пришлось остановить. Антон хитро посмотрел на Ростика, хмыкнул, снова приставил бинокль к глазам. -- А остальную обойму выпулил по богомолам, чтобы ружье из-за одного выстрела чистить не пришлось. К тому же знаешь, что я тебя покрою, но новую обойму принесу. Так? -- Так, -- признался Ростик. Проницательность командира его не поражала, хорошему командиру так и полагалось себя вести. -- На, держи. Антон вытащил из кармана обойму, сунул в руку Ростику, вернул и бинокль. Потер отменно выбритые щеки. О том, что Антон бреется каждый день, хотя его мальчишеская щетина этого вовсе не требовала, Ростик знал опять же потому, что знал множество других вещей, которые его как бы и не касались. Просто попадали на глаза, и он уже составлял о них свое представление. -- Марина, -- позвал Ростик и вручил девушке патроны. Она шмыгнула простуженным в ночных дозорах носом и деловито сунула их в подсумок. Отошла от командиров, глаза снова на противнике. Антон проводил ее жалостливым взглядом. Потом посмотрел на Ростика, поиграл желваками. Потом снова провел рукой по щекам. -- Помнишь, хотели вести активную оборону? Улыбка сама появилась на губах Ростика. Это было дело, это он любил. -- Вылазку предлагаешь? -- Людей мало, Рост, но... -- Если правильно спланировать, все растолковать ребятам и как следует откомандовать, то людей даже с избытком. Оба знали, что это не так. Но как-то нужно было воевать, вот и придумали они эту присказку. Иногда она помогала. Иногда... В их положении это было уже хорошо. Просто отлично. 20 Щиты пришлось обернуть брезентом. Почему-то именно ими чаще всего бились о доспехи при перебежках, и если доспехи при этом глухо звякали, то щиты -- практически колокола -- издавали долгий, легко различимый звон. В штабе по этому поводу долго гадали -- может, в самом деле их лучше делать из дерева, а металлические пластины лишь набивать сверху? Но Ростик по опыту знал, такие щиты были бы тяжелее дюралевых, но более хрупкими. Да и изготавливать их труднее. Он сумел настоять на дюралевых щитах, вот только их приходилось иногда оборачивать. Потом Ростик отобрал людей, самолично обойдя ползавода. Иных ребят вытаскивал из когтей взводных командиров, угрожая доложить самому Антону. После такой угрозы многие, поругавшись, все-таки уступали, знали, за кем останется последнее слово. Раньше Ростик стеснялся прибегать к этому приему, по себе знал, убери двух-трех толковых ребят, и взвод превратится в коммуну. Но в последнее время стал безжалостным. Выбранным настрого запретил разговоры. Вот с этим было туго, желающих выступить было пруд пруди, и у ребят неизбежно возникало желание посудачить. Он и сам когда-то не смог бы удержаться, но в последнее время стал молчуном. Примерно как и отец. Но об этом не ему судить. Как неудачно пошутила как-то мама, забредя на завод повидаться с сыном, -- об этом будет судить уже его жена. Вот еще бы только знать, что она появится, что у него будет возможность этим заняться... Передних часовых сняли стандартно -- удар короткой битой или мечом по ногам сзади. Кем-то давным-давно было замечено, что при этом у насекомых, практически у всех, даже у трудноуязвимых богомолов, перехватывает дыхательные центры. И они не могут поднять тревогу, по крайней мере секунды три, просто катаются по земле без единого звука. В эти несколько секунд следовало поймать голову очередного такого кузнеца, заломить назад и быстро перерезать шейные жилы. На словах или во время учений это выглядело даже не очень сложным, шейные мускулы у насекомых были не самыми сильными. Но в темноте, когда положение противника трудноуловимо, и к тому же опытные богомолы еще могут своими метровыми резаками достать человека даже и с парализованным дыханием, -- это превращалось в задачу, достойную только очень решительных вояк. К счастью, на этот раз проблем не возникло. После передового охранения они уже навалились на изготовителей баллист. Эти были даже не вооружены, если не считать кое-каких инструментов -- деревянных молотков, киянок, клиньев, каких-то сложных веревочных пил, которыми некоторые пильщики пытались отмахиваться как хлыстами... И уже, в общем-то, можно было не соблюдать тишину. Так что их опрокинули быстро, хотя стрельбу еще не поднимали. И все. Вылазка свои цели оправдала. Теперь оставалось поджечь, скомандовать отход, проследить за самыми азартными... Но Ростик пересчитал порубленных мастеровых и не поверил своим глазам, их было меньше четверти. Это значило, что самых умелых, самых толковых работников почему-то отправили поглубже. Может быть, в рабочие землянки? Значит, опять Рой что-то почувствовал... Ростик выбежал из котлована, где насекомые изготавливали свои баллисты, и посмотрел в сторону землянок. Они были близко, метрах в двухстах, для одного хорошего рывка всего-то полминуты. Если учесть темноту, то полторы-две. Стоило ли об этом говорить? Но рывок значил -- углубиться на неприятельскую территорию, встретить новых богомолов, новых черных стрелков, -- задача была трудновыполнимой. Ростик оглянулся. Вся команда, человек сорок, ждала его решения. Что делать -- поджечь баллисты и свалить или все-таки попытаться достать землянки? Благоразумие подсказывало: нужно делать то, что задумано, что излишняя решительность обернется лишними трупами, что азартничать можно без конца... Теперь же Ростик попробовал представить свое будущее -- будет ли он жив, если попытается атаковать землянки. Этот способ выбрать решение был ничуть не менее глупый, чем всякий другой... Получалось, что он будет жить, что опасности -- по крайней мере для него -- в этом рывке нет. -- Сержант, -- приказал он шепотом ближайшему из командиров отделения, -- закладывай со своими ребятами горючку под баллисты. И поджигай. Если не сможешь нас дождаться, отступай без команды. Остальные -- за мной. Решение было не самым скверным. Вот только требовало времени для исполнения. Потому что еще месяц назад дали бы бензин в бутылках, которые достаточно просто разбить и запалить одним щелчком зажигалки. Теперь для этих целей им выдавали брикеты -- так называли комки черной плотной пакли, завернутые в пергаментную бумагу. Как говорили, их делали из смеси масла, войлока и какого-то сильного окислителя, вроде аммиачной селитры. Горели такие брикеты довольно жарко. Но недолго. И их легко можно было отбросить в сторону. Но самой большой проблемой иногда было их подпалить, например, в дождь. На этот раз дождя, к счастью, не было, но надеяться, что все брикеты загорятся легко и послушно, тоже не приходилось. Ростик построил незадействованных ребят в две колонны и двинул их к землянкам. Шли легко, пружинисто, в любое мгновение приготовившись нанести удар, а если насекомых будет очень много, то и начать стрелять. И вдруг люди впереди провалились. У Ростика, привыкшего угадывать в темноте то, что и глазами в ясный день сразу не увидишь, сложилось впечатление, что люди просто испарились. И лишь когда он подошел ближе, все стало понятно. Перед ними был еще один котлован, и в этом котловане насекомые работали над чем-то, чему сразу и определение трудно подобрать. Это могли быть и перекидные мостики, которые следовало приставить к заводской стене, и что-то вроде средневековых осадных башен, только еще не поставленных на колеса, а собираемых на боку, чтобы не выдать замысел. -- Марина! -- закричал он, потому что первые из свалившихся в ямищу ребят уже зазвенели оружием, выдали себя, и похоже, к ним направились охранники. Драка все равно неизбежна, так что сохранять тишину дальше было необязательно. -- Марина, готовь брикеты. В голове его прокручивалось сразу несколько идей. Первая -- эти башни, лестницы или что бы там ни было следовало подпалить любой ценой. Второе, насекомые научились делать при людях одно, на заднем плане подготавливая совсем другое. А третье его соображение вообще завело Ростика в тупик: неужели все его приступы ясновиденья -- обман? Он же ничего не знал об этом котловане, даже не подозревал о нем. Может, тогда все его непонятные мысли -- вообще наводки Роя? Телепатические внушения, изобретенные для дезориентации людей? Может, правильно делает руководство райкома, что не доверяет его идеям? Пока он размышлял, битва около башен, уложенных набок, разгорелась не на шутку. Брикетов было мало, и их не удалось разложить как следовало бы. Огромный отряд богомолов, голов в полтораста, не меньше, вдруг обрушился на три десятка людей, определенно стараясь, чтобы никто из них отсюда не ушел. Но ребята стесняться не стали, ни мечи, ни другое холодное оружие никто и не пробовал использовать, сразу взялись за автоматы. И понеслось... Дерево оказалось пропитано какой-то темной, пахучей гадостью. Оно занималось частями -- где горит, а где и нет. Явно насекомые рассчитывали, что их башни и лестницы встретятся с огнем. Но тут уж Ростик решил не мелочиться. Подозвал к себе незаменимую Марину, главного пиротехника на эту ночь, и приказал ей пустить в ход единственный, захваченный для страховки огнемет. Это Мариночка любила. Она так принялась жарить из своей огнедышащей машинки, что скоро конструкции горели вместе со всей пропиткой. Тут же, словно по команде, из темноты сзади ударило пламя из баллист. Это работала оставленная сзади команда. Все, дело было сделано. И даже кое-что сверх плана. -- Отходим! -- прокричал Ростик, надеясь, что среди треска пламени, грохота стрельбы, пения и скрипа набежавших богомолов его услышат. Но ребят теперь следовало заставить отступать. Они увлеклись и дрались от души. Пришлось толкать в спины, бить по шлемам, задирать стволы автоматов вверх, чтобы обратить на себя внимание. И, худо-бедно, все помаленьку поняли, что на сегодня фейерверк кончился. Отходили плотной командой. Кажется, за исключением трех раненых, потерь не было. Их сначала несли на брезенте, потом все-таки кое-кто из здоровяков потащил на плечах, так было быстрее. Ребята, занятые баллистами, присоединились вовремя. Все было хорошо. Очень хорошо. Слишком хорошо. Ростик, который толком за весь бой не сделал ни одного выстрела, не нанес ни одного удара, а лишь раздавал команды да окрики, чувствовал, что так просто это кончиться не может. Что-то будет... И это случилось. Когда до стен завода оставалось уже метров сто пятьдесят, из темноты вдруг плотной, решительной массой появились мимикры -- кошмар ночных боев, гвардия насекомых и ударная сила, не раз решающая исход стычек. Сейчас их было много, очень много. Похоже, они решили наказать дерзкий отряд, отправившийся на вылазку. -- Ну, все, -- сказал кто-то из сержантов, оценив ситуацию. -- Если наши не помогут, кончим свои дни в их желудках. За последние недели это стало обычной присказкой. Но сейчас, ночью, когда даже Ростика подташнивало от перенапряжения, это было слишком откровенно. Он вытащил ракетницу, проверил, есть ли ракета в стволе, и пальнул вверх. Ракета, как всегда в Полдневье, взлетела не высоко и загорелась не сразу, но падала долго, гораздо дольше, чем на Земле. Впрочем, на Земле Ростик ракет не пускал, так что сравнивать было трудно. Как бы там ни было, невидимки стали почти видны, и помощь, которую он запросил, тут же была оказана. Огонь с завода оказался довольно плотным... Но мимикров было слишком много, и они действовали очень слаженно. -- Занять круговую оборону! -- проорал Ростик. Чтобы его лучше поняли, он начал расставлять бойцов сам, и занимался этим, пока люди не стали действовать самостоятельно. Может, думал Ростик, оборона не даст нам ни на метр приблизиться к заводу, но поможет сдержать мимикров, даст ребятам за забором время пристреляться, прижать хотя бы черных стрелков к земле... Поддержка с завода стала плотнее. И, разумеется, Ростик читал ее без труда. Лучше всего били девушки с водонапорной. У тех ни один выстрел не пропадал даром, обязательно "успокаивал" кого-то из противников... Но всего этого было мало, слишком мало. Стоило загореться в небе очередной ракете, как сзади, со стороны горящих баллист, вдруг появился такой плотный ряд насекомых, что последнему новобранцу стало ясно -- все, этот вал им не сдержать. Его просто некому будет держать уже через четверть часа. Не то что круговая оборона не поможет, тут впору просить поддержку у соседних участков... Вдруг из-за заваленных еще в ходе сентябрьских боев секций забора, закрытых до поры мешками с песком, выкатила БМП. Она переваливалась, потрескивая неотрегулированным двигателем на особенно крутых подъемах. На броне ее стояла спаренная установка, такой Ростик никогда еще не видел. Оказалось, это был огнемет. Подобравшись на расстояние метров семидесяти к валу черных насекомых, огнемет заработал, выбрасывая в темный воздух переливающуюся всеми цветами красного и оранжевого струю пламени. Она накрыла передние ряды... Все, ждать больше было нельзя. -- Бегом! Мертвых не брать! Кто-то запротестовал, но нести трупы в самом деле было сейчас неправильно. С половиной бы людей вернуться к своим... -- Я сказал: мертвых не брать. -- Ростик ударил кого-то по рукам. Потом извинится, если будет случай. -- У тебя еще будет возможность помочь раненым. Вперед! Сначала, как водится, рванули девчонки, у ребят уже давно выработался рефлекс чуть медлить с выполнением команды при отступлении и чуть быстрее, чем нужно, рвать при атаках... Ничего не поделаешь, это работало, кажется, на уровне биологии. Потом они уже бежали все вместе. Пять -- семь самых умелых прикрывали огнем из автоматов, благо случайных мимикров было на пути не очень много, чтобы их отогнать, хватило и этого. Потом откуда-то сбоку появились черные стрелки, их отбросили огнем с завода, но троих они все-таки зацепили... Потом подстрелили из баллист еще двоих, что-то уж очень метко насекомые действуют, слишком быстро обучаются по ходу боев... Ростик подхватил автомат какого-то раненого здоровяка, попытался подавить баллисту, стреляющую откуда-то из темноты за пределами освещенного очередной ракетой круга, но, кажется, ничего не добился, лишь патроны сжег. Потом все кончилось. Их подхватили, перетащили через забор, кто-то сердобольный сразу дал напиться. Ростик глотнул тепловатой, пахнущей глиной воды и выглянул из-за забора. БМП уже уехала за стену, кажется, ничего с ней не случилось. А не то вся вылазка была бы убыточной -- что толку жечь баллисты и даже новые штурмовые конструкции, которые они восстановят через месяц, если сгорит БМП, которая осталась одна на весь завод? Стреляли, так или иначе, до утра. Когда включилось Солнце, все-таки успокоились. И люди притихли, и насекомые принялись считать потери, перебирать обломки. С первыми лучами поднявшись на водонапорную башню, Ростик нашел тут Антона. Он рассматривал в его, Ростиков, бинокль противника. -- Осталось три баллисты, то ли вы их не заметили, то ли брикеты не загорелись, -- прокомментировал он. -- Они-то, похоже, и ударили нам в спину, когда мы отступали, -- сказал Ростик. Он прикинул направление: да, получалось, что били именно они. А он, пытаясь с ними справиться, стрелял совсем в другую сторону. -- Сожгли, правда, десятка полтора. Но если учесть, сколько потратили патронов, горючей смеси для огнеметов и солярки для БМП... Это было не совсем так. И Ростик рассказал про штурмовые конструкции в дальнем котловане, скрытом от человеческих глаз. -- Знал об этом или случайно получилось? -- с интересом спросил Антон. -- Ничего не знал. Когда будешь составлять докладную, можешь назвать это военным счастьем. -- Понятно, -- согласился Антон. -- Тогда другое дело. И у меня, кажется, есть законное право ходатайствовать о твоем отпуске. Ростик с силой потер слипающиеся глаза. И сказал то, что узнал всего полчаса назад, что не давало ему покоя и не будет давать еще несколько дней, до следующего боя: -- Марину убило. Уже у самой стены. -- Труп вынесли? -- Антон ее знал. -- Вынесли. На ней же оставался огнемет. Антон похлопал Ростика по плечу: -- Ее вынесли не из-за огнемета. А чтобы... Да, чтобы похоронить по-человечески и чтобы не послужила она деликатесом для тех же черных стрелков. Такое не просто перенести. Но еще труднее было не вспоминать, что не пожелай они вчера погеройствовать, сегодня она была бы жива. -- Как я хочу верить, что все не зря, -- сказал Ростик. -- Вот этим и займись в отпуске, понял? -- В голосе Антона появилась привычная жесткость. Но Ростик знал, что в одиночку с этим не справиться. Может быть, мама поможет? 21 Ростик шел по дороге, хлопая по мостовой крепкими, недавно полученными яловыми сапогами. Это были отличные сапоги, офицерские, они держали и воду, и пыль. Только одно было плохо -- Ростик почему-то чувствовал себя в них избранным, остальным-то солдатские доставались, даже девчонки кирзачами ноги жгли. Хотя, с другой стороны, -- какой он избранный? Все его богатство при нем -- солдатская форма, стальная кираса, шлем с решетчатым забралом, которое можно было и не опускать в том случае, если приходилось дышать через противогаз, дюралевый щит в чехле сзади, на спине, автомат с парой магазинов, арбалет, колчан стрел, бинокль, фляжка и солдатский мешок с бельем. Хорошо, что он не курит, ему не нужно содержать весьма импозантные, но слишком хлопотные курительные принадлежности, как не нужен и бритвенный прибор. Как-то так получалось, что ему можно было бриться раз в неделю, вот он и бегал за этим к Антону, а тот никогда не отказывал. Отец когда-то сказал, что по-настоящему бриться стал после тридцати лет, а до того у него и пух-то не рос на щеках. Он назвал это признаком позднего созревания, одним из маркеров долгожителя. Так он говорил. Но вот женился рано... Как он там, на Земле? Хотя куда интереснее было бы знать, какая она? Но об этом Ростик старался вовсе не думать -- не хотел расстраиваться. Память-то была скверно устроена, помнила только хорошее, а это значило, что все воспоминания будут цветными, безбрежными, ароматными... И обманчивыми. Он знал, что по-настоящему Землю помнил плохо, практически вообще забыл. Он оглянулся. В Полдневье дороги стали проваливаться. Сказывалась иная основа и другой режим грунтовых вод. Ростик сам видел, как иногда куски поверхности вытягивались за считанные дни, а старые, перенесенные с Земли части почвы рвались, словно ветхая ткань. Почему это происходило -- пусть кто поумнее думает, у него хватало своих забот. Дорога была пустынной, а ведь после ночного боя по ней должны идти подводы с боеприпасами, кормежкой для людей, должно шагать пополнение... -- Стой, стрелять буду! Рост остановился, потом отчетливо сказал: -- Я тебе стрельну. Развели, понимаешь, тыловых командиров! -- Кто и откуда? -- С завода. Младший лейтенант Гринев. А что, у насекомых появились предатели из стана человеков? Шпие-енов ловите, да? Впереди кто-то затопал по асфальту сапогами размера на три больше ноги. Потом появилась чумазая, измученная девчушка лет четырнадцати. Она посмотрела на Ростика, но взгляд его восприняла неправильно. -- Ты не рыпайся, а то у меня в темноте еще трое подружек. -- Они и стрелять умеют? -- усмехнулся Ростик. Он уже оттаивал. Или нет. Бессмысленность всего, что происходило, обреченность города и людей, которых он знал с детства, не давали ему оттаять. Он всего лишь пожалел эту пигалицу и ее подружек, которые наверняка мало чем от нее отличались. -- Сумеют. -- Пигалица не улыбнулась. -- У тебя документ имеется? -- Ты что? Какие тут документы? Иду себе в город, увольнительную получил. А тут ты... Как репей. -- Он подумал. -- Вы вообще-то что делаете? -- Приказано дезертиров ловить, -- буркнула девчушка. -- А как их ловить, если ни у кого ни одной бумаги, ни одного документа нет? -- Так тут пост? И ты им командуешь? Девчушка кивнула. -- Ладно, что будем делать, командир поста? -- Ты вправду не дезертир? Вправду увольнительную получил? -- Я офицер, девочка, и таких, как ты, вожу в атаку время от времени. Как я могу оказаться дезертиром? Из темноты вынырнула следующая девчонка, еще меньше. Больше всего раздражали ее крысиные хвостики, дрожащие на каждом шагу, но лихо завивающиеся вокруг пилотки. -- А за что тебе увольнительную? -- спросила новенькая, поставив ружье прикладом на землю, опершись руками о ствол. -- Оттуда вроде никого в город в последнее время не отпускали. -- Ты с ружьем потише, так не стой, -- приказал ей Ростик. -- А отпустили меня за то, что вчера вечером... -- А, так это из-за тебя тут столько разговоров? -- Каких разговоров? Я просто командовал вылазкой. -- Говорят, вы их новые танки пожгли. -- Танки?! -- Ну, те, что насекомые изобретали и построили? Скажешь, нет? -- Раз вы все знаете, я пойду. Ростик шел, недоумевая. До такой степени не давать людям информации, что в действительности происходило на передовой, -- это у него не укладывалось в голове. У них тут, случайно, крыша еще на месте? Или из-за шпиономании уже поехала? До Октябрьской осталось всего-то две улицы, когда в сгустившейся темноте появились люди. Сначала их было немного, потом стало больше. Они шли куда-то, негромко переговариваясь между собой. Ростик поймал себя на том, что сдернул автомат с плеча и держит руку на затворе... Странно все это, а любая странность у него в черепе вызывала необходимость привести в боевое положение оружие. Жаль, он не умеет, как некоторые, держать взведенный арбалет под рукой. Наравне с автоматом. Так было бы вернее. -- Эй, служивый, огоньку не найдется лампочку засветить? Голос показался таким родным, что даже руки дрогнули. -- Ким, чертяка! Жив и здоров? -- Ну, со здоровьем еще не очень, нога побаливает после третьего километра, но доктора говорят, все восстановится. -- После третьего километра? Это что, вроде пароля? Друзья закружились, хлопая друг друга по плечам, по животу, по голове. Если бы было можно, Ростик Кима просто бы в воздух подкинул. Но знал, что его приятель еще с прежних времен намеков на свой рост не любит. -- Нет, просто я бегаю каждое утро. Доктор сказал, для кондиций пилота это необходимо. А я хочу стать пилотом, Рост, и самым что ни на есть настоящим. Ростик оглянулся на бредущих там и сям людей. -- Слушай, а что это они? Куда? Ким изумленно уставился на приятеля. -- А я думал, ты знаешь. Сегодня же состоится лекция об устройстве нашего нового мира, то есть Полдневья. Читает Перегуда, в большом зале Дворца культуры. Об этом давно было известно, потому что Борщагов то разрешал ее, то запрещал, чтобы "не сеять панику". Сегодня вот окончательно решили, что можно. -- Можно? -- Злость в Ростике вскипела, как вода в перегретом чайнике. -- Скажите пожалуйста, какой добрый! -- Тихо, тут пол-народа оттуда, -- сказал Ким, но особенно оглядываться по сторонам и сам не стал. Чувствовалось, что слежки или наушничества не очень боялся. -- А, пусть слышат. Вогнали в бойню, а теперь лекцию разрешил, дерьмократ хренов... Внезапно из соседней, проходящей мимо компании раздался высокий, лощеный женский голосок: -- Не хотите, молодой человек, не идите. -- Раньше нужно было! -- крикнул Ростик вслед прошедшим. -- Раньше, когда еще изменить хоть что-то могли! -- Никто же не знал... -- поддержал знакомую густой, пропитанный табачным дымом мужской бас. -- Ложь, все знали. Только не те придурки, что в райкоме сидят. -- Тебя прямо тут заметут, -- спокойно сказал Ким. -- К черту, ничего не сделают. У них на постах девчонки десятилетние стоят. Заметь, я сказал, у них, а не у нас! Интересно, чем это объяснить? -- Но Ким сакраментального вопроса Ростика не понял и пояснил все по-своему, как всегда очень спокойно, почти безэмоционально: На постах кормят. Вот и рвутся все, кто выше карабина вырос, служить, чтобы паек получать. Кстати, знаешь, тыловой паек опять на треть урезали? -- Как? -- Ростик даже потряс Кима немного, чтобы получше его понимать. -- Ты что говоришь? -- То и говорю, Ростик. Голод. Ты там, на заводе, видно, совсем завоевался, а у нас... Я вот на половинном пайке, но все-таки еще бегаю. А есть ребята, на четвертушке сидят, вообще едва ноги таскают. -- Так только ноябрь? Что же дальше-то будет? -- Неизвестно. -- Ким помолчал, проводил глазами прошедшего человека. -- Ну, так мы идем на лекцию? -- А меня пустят? -- Конечно. Вход же свободный. Они пошли. Ростик с раздражением подумал, что успел бы, если бы не болтал на дороге, добежать до дома и бросить оружие, доспехи... Но теперь, наверное, уже поздно. Может, их можно будет в гардероб сдать? -- Какие еще новости? -- Самолеты не летают. Движки тяги не развивают, как мы с Поликарпом ни стараемся. Он вообще-то оказался ничего. Только быстро очень разговаривает, я его не понимаю. Ростик вспомнил инженера и хохотнул. Так было здорово снова видеть Кима, разговаривать с ним, словно все вдруг вздумало налаживаться. -- Не знаешь, как Рая? -- Мы с ней в соседних палатах лежали. Ну, ей вообще особый режим создали. Выздоровела еще раньше меня. -- Есть, оказывается, и хорошие новости. -- Хорошие есть. Например, недавно мы нашли диапазон частот, на котором можно вести переговоры по радио. Был бы твой отец тут, мы бы гораздо раньше все это провернули. Правда, действует недалеко, километров на двадцать. Поликарп рассказывал, кто-то из политеха колдует с антеннами, может, и подальше пробивать научатся... Тогда можно будет помощь запросить. Ростик подумал. Потом спросил: -- У кого? -- Ну, -- Ким развел руками, -- есть же у нас братья по разуму? Неужели не придут на помощь гибнущему городу? Ростик слишком много видел смертей в последнее время, чтобы верить в положительный ответ на этот вопрос. -- Хоть бы радиосвязь вернулась. И радиосеть. Информацию о происходящем можно будет до людей доводить, а то, похоже, никто ни черта не знает. Я не знал, что лекция, девчонки думают, что мы там танки насекомых подрываем... -- Нет, радиосеть не вернут. Металл приказано экономить. -- Понятно, теперь они его могут экономить сколько угодно, его все равно насекомые отполовинили. А что еще тут происходит? Что вообще люди делают? -- Строят убежища. Уже сейчас, говорят, полгорода можно в них спрятать, но этого мало. Нужно, чтобы всех... Ростик задумался. В странном видении, которое можно было, если отвлечься от материализма, назвать приступом ясновиденья, он наблюдал картину падающего сверху темного града. Только это был не град, а что-то более мягкое и, кажется, шумное. Под этим градом погибало все, что не спряталось хотя бы и не в очень глубокие убежища. К счастью, со времен войны в городе, который был выбран ставкой как центр перегруппировки армий, осталась масса отлично спланированных, врытых в землю убежищ. Ростик, когда рассказывал Антону о странных своих видениях, именно об этом и говорил -- убежища нужно восстановить. -- Послушали меня? -- с удивлением спросил он. И вдруг услышал в ответ голос, совсем рядом, из темноты: -- Не вас одного, Гринев. Подобные докладные пришли еще от семи человек. Надо признать, у них возникли очень похожие... гм, способности, и они о них тоже попытались рассказать. -- А, товарищ капитан. -- Ростик узнал Дондика. И как он оказался так близко и так не вовремя? -- Или уже гражданин? Дондик хмыкнул в темноте. От него пахло чистотой. Ростику сразу очень захотелось искупаться в горячей воде, и обязательно с мылом. -- Пока товарищ. Все эти доклады пришли ко мне, разумеется. Мы проверили, они не были инспирированы никакой группой, и к ним пришлось прислушаться. А кроме того, я регулярно читаю сводки и слышал, как вы там деретесь. Хорошо вы там воюете, Гринев, очень хорошо. Ростик вздохнул. Они шагали втроем, в ногу. И хотя Дон-дик ему еще по старому времени не нравился, он произнес почти по-дружески: -- Все равно даже новобранцам ясно, скоро начнем отступать. И это будет конец. Капитан ловко отшвырнул камешек с дороги носком сапога. И лишь тогда Ростик понял, что перед входом во Дворец культуры горели два больших керосиновых фонаря. От них становилось видно мостовую, а кроме того, наплывали воспоминания. О том, как на Земле в город приезжали концерты и тут устраивали представления. Ходили все, кто хотел, билеты были недорогими. -- Ну, не надо так мрачно. Сейчас осень, скоро начнутся серьезные холода. А в холод насекомые, как известно, впадают в спячку. -- Я бы на это не надеялся, -- прошептал Ростик. -- Это не Земля, и сейчас не сорок первый год. -- Верно, тогда еще ждали сибиряков. И дождались. Что доказывает -- тогда и сейчас, там и тут есть одно общее правило -- не следует умирать раньше времени. Они пропустили вперед капитана и следом за ним вошли в высокий, гулкий вход. Обычно тут продавались билеты. Сейчас окошки касс были наглухо закрыты крашеными фанерками. На лекцию в самом деле пускали всех желающих. 22 В зале, который Ростик прекрасно помнил как залитый светом, теплом, красиво одетой публикой, горели только керосиновые лампы. Свет они кое-какой вырабатывали, но и копоти давали немало. К счастью, даже копоть теперь не портила хорошего настроения. А оно как установилось на какой-то странной, Праздничной отметке, так и не спадало. Словно не только Ростик, но и все прочие решили вспомнить счастливые времена, прежние радости. Тут и там все чаще мелькали улыбки, женщины скинули ватники, некоторые, как оказалось, даже причесались. От удовольствия Ким даже нос наморщил. Дондик повернулся к Ростику и вполне по-светски спросил: -- Вы не со мной? -- А где ваши места? -- спросил Ростик, с удовольствием оглядывая почти полный зал. При виде такого количества людей он стал опасаться, что они с Кимом могут не найти место. -- Для нас зарезервировано три первых ряда. Во-первых, легче отслеживать, во-вторых, лучше слышно. Микрофонов, сами понимаете, не будет. Ростик посмотрел вперед. За спинами еще не до конца рассевшихся людей определенно были пустые кресла. Сидеть впереди, видеть Перегуду как можно ближе -- да, это было искушение. Даже с Дондиком можно смириться. -- А нас пустят? -- опасливо спросил Ким. -- Со мной-то? -- Дондик улыбнулся и широким армейским шагом протопал по проходу вперед. Трое ребятишек в форме с голубыми погонами, выставленные у сцены, чтобы стеречь места и вносить своим видом порядок в публику, стали ровнее. Ростик и Ким уселись слева от капитана, на местах; которые были чуть ли не в центре, в третьем ряду. В первом ряду Ростик увидел всех руководителей города, которые сидели, как на партсобрании, без жен и общей плотной стаей. Во втором оказались эти самые жены, тоже державшиеся сообща. Там же были и новые лица, -- например, Рымолов с какими-то пожилыми людьми, явно профессорского типа. Сбоку от них сидела и Рая Борщагова. Она отчетливо старалась не отходить от Поликарпа Грузинова. Тот смущался, но стоически переносил это соседство. Приглядевшись, Ростик понял, что вообще-то инженер счастлив тем, что его опекает такая соседка. Ким тоже заметил это и толкнул друга локтем в бок, за кирасу, оба усмехнулись. Вдруг ребята с голубыми погонами запалили еще десяток ламп, выставленных на сцене заранее, и занавес разделился, со скрипом убравшись к кулисам. На заднике стали видны разные плакаты и диаграммы. Главный интерес у Ростика вызвал огромный рисунок, похожий на тот, который он видел в чужом городе, -- шар, шесть осей, какие-то ниппеля, вставленные в его поверхность по этим осям, а в центре -- что-то сверкающее. На сцену вышел Перегуда. Он был в костюме, тщательно причесан и выбрит. В руках он держал огромную, метра в два, указку. Подойдя к трибунке, на передней стороне которой еще остался Герб СССР, вытащил откуда-то снизу -- Ростик не поверил своим глазам -- рупор, обычный корабельный рупор. -- Так будет слышно? -- спросил Перегуда, поднося рупор к губам. Шум в зале стал стихать. -- Еще раз спрашиваю, все меня слышат? Теперь его слышало, без сомнения, большинство. В зале раздались хлопки, из задних рядов кто-то выкриками ободрял оратора. Определенно это были студенты, которых по тем или иным причинам не забрали на передовую. -- Тогда начнем, -- предложил Перегуда, откашлялся, прошелся по сцене. Было видно, что он не очень-то привык к лекциям, хотя, без сомнения, ему приходилось читать их, и не раз. В городе, где имелись учебные заведения, это был единственный способ подработать. -- Итак, многое из того, что я скажу, вызовет у вас законное удивление. Оно было и у нас, когда мы стали выяснять, где оказались. И тем не менее придержите свои вопросы на конец лекции. Также я прошу учесть, мы не окончательно разрешили все трудности, которые возникают при создании модели такого уровня, который необходим, чтобы осмыслить все элементы и устройство нашего мира. Того самого, в котором мы сейчас, без сомнения, находимся и который уже по заведенной привычке называют Миром Вечного Полдня, или Полдневьем. Так что кое-какие изменения в будущем еще предстоит сделать. Наравне с неизбежными, весьма существенными открытиями. Перегуда снова прошелся. На кафедре он не умеет говорить просто, это было видно. И хотя он старался упростить все, о чем сейчас думал, Ростик с трудом улавливал логику его изложения. Впрочем, он надеялся, что если даже уснет, это будет принято как переутомление на передовой. Да так, собственно, и было. -- Представьте себе, товарищи, -- продолжил Перегуда, -- что мы оказались в результате явления, которое называем Переносом и природу которого пока установить даже не пытались, внутри огромной сферы. Сферы, безусловно, космического масштаба. -- Он подошел к шару с шестью осями и обвел эту сферу указкой. -- Радиус ее лишь немногим меньше, чем расстояние орбиты нашей Земли от Солнца. То есть около ста миллионов километров. Это значит, что диаметр сферы составляет около двухсот миллионов километров, а длина, так сказать, экватора составит около шестисот тридцати миллионов километров. В центре ее находится некое светило, которое мы по-прежнему будем называть Солнцем, оценивающимся в нашем субъективном восприятии в самом деле, как приближающийся к Солнцу объект. Еще раз повторяю -- в субъективной, а не приборной оценке, что составляет очень важное различие. -- Он что же, -- зашептал Ростику на ухо Ким, -- думает, мы превратились в каких-нибудь бизонов с руками? И лишь наше несовершенное восприятие рисует нас как людей? Обсудить эту мысль они не успели, кто-то сзади потрепал Кима по плечу, и он умолк. Перегуда продолжал: -- Самое интересное, что лет десять назад, если не ошибаюсь, британский инженер Дайсон придумал что-то очень похожее. Он предположил, что по мере остывания светила и роста науки будущие разумные цивилизации могут существенно сократить потери энергии на рассеивание в безбрежном космосе, выстроив сплошную сферу вокруг Солнца. Всей материи всех планет нашей прежней системы хватило бы, чтобы сделать эту сферу примерно в пять сантиметров толщиной, скрепив ее, скажем, искусственными гравитационными полями. Пяти сантиметров, по мнению Дайсона, вполне бы хватило с точки зрения механики, так сказать, будущего. -- У нас есть тут горы, и совсем не в несколько сантиметров высотой! -- крикнул кто-то с галерки. Определенно, студенты не собирались задавать вопросы потом. Да так было и интереснее. -- Верно, -- отреагировал Перегуда. Он был в отличном настроении, лекция у него налаживалась. -- Но когда мы осмотрели колодцы, пещеры и буровые скважины, то выяснилось, что все они заканчиваются тонкой перегородкой из неизвестного материала, практически мембраной. В то же время сокрушить ее мы не смогли. Если наша гипотеза правильна, это было бы даже гибельно, ведь по ту сторону -- холод, мрак, вакуум. И мы не знаем, как она отреагирует на попытку преодолеть ее. Впрочем, если не придерживаться строгого изложения, а привлекать гипотезы, то вполне реальна идея о том, что эта оболочка попросту затягивается по всей своей поверхности. Ведь такого рода катастрофы в самом деле не могут не происходить время от времени. Вспомните о метеорах, о кометах... -- Вы думаете, космос теперь под ногами? -- спросил кто- то из первых рядов. -- Вот именно. Очень хорошее добавление. Космос у нас под ногами. И Вселенная для нас -- закрытая сфера, которая тем не менее имеет Солнце, атмосферу, разного рода пространства... -- Как же у нас происходит ночь? -- не вполне правильно, должно быть от смущения, спросила какая-то девушка. Отсмеявшись вместе со всеми, Перегуда сказал: -- Вокруг нового Солнца, равно как и над самой нашей поверхностью, ходят весьма умело и расчетливо устроенные тонкодисперсные, я в этом уверен, туманности. Они способны поглотить не только свет на время нашей с вами ночи, но и устанавливают, мы это уже рассчитали вполне достоверно, сезонные колебания. То есть позволяют свету нашего Солнца создавать весну, лето, осень и, как многие из вас скоро заметят, зиму. -- Перегуда посмотрел на зал и отложил свой рупор. Конечно, завтра он будет страдать от хрипоты, может быть, от боли в горле, но сегодня лекцию он проведет на высшем уровне. -- Да, время тут составляет особую проблему, товарищи. Мы долго пытались установить единый шаблон времени, близкий к тому, который имели на Земле. И вот что получилось. Минута тут будет состоять из ста секунд. Мы подозреваем, что здешняя минута, так сказать, состоит из ста семи или ста восьми, секунд. Почему и как это было высчитано, я говорить не буду, упомяну лишь, что основой послужил наш с вами человеческий сердечный ритм. Итак, сто секунд -- минута. В часе, о котором мы ходатайствуем перед руководством города, -- легкий поклон, воспринятый весьма благосклонно, -- будет шестьдесят минут. А вот сутки будут разбиты на двадцать часов. Это не идеальная модель, в частности, не введешь единую шкалу для всех суток, как было в часовой шкале на Земле, но это самое удачное приближение, которое мы только сумели изобрести. В году будет двенадцать месяцев, если только мы не ошиблись с замерами, но их легко можно будет исправить, пройдя годовой цикл. В каждом месяце -- три недели, за исключением марта, июня, октября и декабря, когда будет еще двадцать второе число, на которые придутся, так сказать, точки условного солнцестояния, равноденствия и максимальной ночи соответственно. Итого, в году будет двести пятьдесят шесть суток, что составит вполне удобное для расчетов число. Все-таки нагрузка на горло была очень велика, Перегуда подошел к своей кафедре, выпил воды из стакана, стоящего рядом с бутылкой настоящего "Боржоми". -- Итого, сутки здесь в полтора раза дольше, но, как ни странно, многие жители уже привыкли к ним, равно спят по ночам чуть дольше и чуть дольше, чем на Земле, бодрствуют. Повторяю, пока это наилучшая найденная комбинация, но если появится другой вариант -- годовой календарь, без сомнения, будет изменен. Он походил по сцене. В зале стало чуть шумнее, чем вначале. Кто-то зашуршал конфетной бумажкой, как в прежние времена, кто-то даже сдержанно заговорил. -- Итак, сфера, гигантская сфера, похожая на придуманное Дайсоном сооружение. Что она нам предлагает? Во-первых, невообразимые масштабы. Поверхность этой сферы, если учитывать полную поверхность, будет в двести пятьдесят миллионов раз больше, чем поверхность Земли. Это значит, что сотни миллионов живых миров, которые мы могли на Земле только представлять себе, оказались тут, рядом с нами. И мы с этими мирами, к сожалению, уже столкнулись. Я повторяю -- сотни миллионов миров, о которых мы знаем очень мало. -- Перегуда вспомнил о диаграммах за спиной, похлопал по одной из них указкой, хмыкнул и решительно прислонил ее к трибуне. -- Азотно-кислородный слой, нависающий над нами, составляет в Полдневье всего несколько сотен метров. Земные самолеты тут попросту врезались бы в высокие холмы. Да они и не летают, как я недавно слышал, все эксперименты в этой области окончились безрезультатно. Но этот тонкий слой обеспечивает наличие на сфере сосуществования разных атмосфер. Толщина воздуха такова, что перемешивания не происходит. Кто знает принцип газового лабиринтного уплотнения в технике, тот меня понимает. Значит, тут возможны малокислородные миры, аммиачные -- да какие угодно. И все они рядом, близко. Мы можем добраться до них, образно говоря, пешком. Здесь возможны миры, где жизнь пошла по совсем другой эволюционной парадигме, и они тоже рядом... Вот это правильно, подумал Ростик. Странное понимание происходящего не напрямую, а как бы изнутри, когда можно представить сразу все, даже такое, о чем никогда прежде и не думалось, возникло у него. Тут есть миры, где правят разумные кристаллы, где дышат атмосферой, смертельной для человека. Есть миры, где сама форма двух ног и рук покажется смехотворной. Есть цивилизации растений, есть... Тут есть почти все. Только не рядом, а далеко. Иные -- страшно далеко, хотя -- Перегуда был прав -- до каждого из них в самом деле можно добраться пешком. -- Зачем это было сделано? -- уныло спросил кто-то из центра зала. У меня есть гипотеза, -- признался Перегуда. Чувствовалось, эти слова стоили ему немалого труда. -- Кому-то было нужно, чтобы все живые существа, скажем, нашей Галактики, или даже одного рукава Галактики, оказались собраны воедино. Зачем? Ну, предположим, кто-то задумал общегалактический заповедник, ковчег, резерват или, если угодно, музей. Разумеется, тут необходимо пройти какой-то тест на выживание... Нет, я не знаю -- зачем. Но гипотезы на этот счет, без сомнения, скоро появятся. И весьма проработанные. -- Вы предполагаете существование божественных сил? -- крикнул Борщагов. -- Нет, я астроном, материалист, -- с усмешкой ответил Перегуда. -- Но мы видим то, что видим. И это -- часть природы. -- А, природа... -- Больше Борщагов не возмущался. Вот идиот, подумал Ростик. Похоже, так подумали почти все. -- Одним из главных элементов нового мироустройства является существование шести осей, -- продолжил Перегуда, указывая рукой на схему с осями, -- образующих трехмерную систему координат. Это так называемая шестиполюсная схема. Каждая из этих осей, как мы заметили в телескоп, на пересечении со сферой тверди образует горы. Очень высокие, до пятидесяти километров, и широкие, в несколько сот километров диаметром. Без сомнения, эти шесть гор сообщаются с внешним для нас теперь космосом. Вокруг этих гор, по всей видимости, возникли довольно развитые цивилизации, по крайней мере в двух из них космические аппараты выныривают в открытый космос. Мы заметили и другие признаки высокой активности в этих районах. Ближайшая цивилизация от нас расположена "всего", в кавычках разумеется, в двадцати двух с половиной миллионах километров. Если предположить, что зоны обитаемого мира, так сказать, находятся в радиусе пятидесяти миллионов километров, а минимальное расстояние по дуге между горами составляет сто шестьдесят миллионов километров, то зона непонятного перехода между ними составляет минимум шестьдесят миллионов "темного", как мы сейчас думаем, пространства. Что там происходит, мы не знаем. Но подозреваем, что это, так сказать, технические зоны, обеспечивающие цикличность и повторяемость работы всего механизма в целом. Или там существует жизнь принципиально непонятного нам вида. -- Перегуда обернулся на Борщагова. -- Нет сомнения, что когда-нибудь мы доберемся и туда. А пока главное наше внимание должно быть направлено сюда. И он ткнул в один из ниппелей, проделанных в сфере тонкой осью, идущей от Солнца. -- Это наш ближайший полюс. И наш, так сказать, естественный партнер по приобщению к здешним мирам и цивилизациям. Если они нас примут, подумал Ростик. Похоже, так же думали и остальные. Лекция заканчивалась в атмосфере подавленности, тревоги и волнения, неуверенность этой жизни и давно подавляемый страх стали особенно отчетливы для каждого, кто тут присутствовал. По этой причине и вопросов почти не было. Лишь кто-то в самом конце зала встал, откашлялся и довольно решительно спросил: -- Скажите, товарищ профессор, почему мы? Перегуда посмотрел на притихших людей, особенно внимательно присмотрелся к начальству в передних рядах. Потом развел руками и не очень внятно проговорил: -- Ну, на это можно посмотреть и с другой стороны. Нам с вами повезло, мы оказались там, где еще не бывали люди. Нам предстоят необычные открытия. Причем количество их, как и количество новых факторов, почти бесконечно. За наш с вами человеческий век мы уж точно не узнаем и одной миллионной того, что тут имеется. Разве это не здорово? Но казенного оптимизма ему все-таки не хватило. Он махнул рукой, отошел к кафедре и выпил "Боржоми". Да, решил Ростик, здорово, но только для тех, кто выживет. А сейчас впору усложнить вопрос -- что будет здорового, если таких вообще не окажется? 23 Когда Ростик вошел в дом, мама мешала большой поварешкой борщ. Разумеется, она бросилась к нему, обняла, но он уже почувствовал, что сюрприза не получилось. То ли кто-то сказал ей, что он болтается по городу, то ли предупредили, что видели на лекции. В этом отношении "телеграф джунглей" работал в Боловске без сбоев, как в первобытных племенах. Борщ оказался жутко вкусным. Ростик сожрал две тарелки и от третьей отказался лишь потому, что увидел сковороду жареного сала с картошкой. Мама была очень усталая. Но в ее глазах горел огонек любопытства. Поэтому пришлось, когда есть хотелось уже больше по привычке, чем от голода, рассказать и о лекции, и кое-что о заводе. Про лекцию она, выяснилось, знала. -- Я и сама хотела пойти, но в последнее время... -- Она нахмурилась. Ростик ждал, он знал, что она все расскажет сама. Тем более что компот из сушеных вишен, которые они обычно все вместе собирали в вишневом саду, а в этом году пришлось собирать одной маме, показался изумительным. -- Понимаешь, в городе появились... Нет, не появились, они уже давно были -- голодные. И руководство ничего с этим не делает. Просто переложили на наши плечи... -- Погоди, но мы тоже на заводе не досыта обедаем. -- Я тебе так скажу, мне кажется, треть обычных граждан, не солдат конечно, -- в дистрофии. Хуже ситуация была только в войну. -- А они не сеяли, не пахали... Ростик даже компот отставил на пару мгновений. Потом опомнился, взял вилку, потому что чайной ложки не было, стал вылавливать из кружки ягоды. Это была отцовская кружка, он наливал ее, когда сидел "на Маркони", то есть на ключе и в "лопухах". В нее вмещалось почти полтора литра. -- Сейчас они говорят, что сеять насекомые не дали. Но, по-моему, это ерунда. -- Ерунда, -- согласился Ростик. -- Они и не пытались. Скоты!.. Восклицание вырвалось у него, когда он представил себе трудности, с которыми приходилось сталкиваться людям здесь, в тылу. Сейчас они казались ему более сложными, чем у него там, на водонапорной башне. Маму это словцо покоробило. -- Ты чего такой злой? -- Подумал о наших начальниках. Из-за них все может попросту развалиться. Не помнишь, кто сказал, что войну выигрывают на передовой, а проигрывают в тылу? Мама тонко улыбнулась, села, налила себе тарелку. Как всегда, очень мало, один половник. Только сейчас Ростик понял, что она не ела, просто смотрела на него. -- Почему? -- вопрос, конечно, не лучший. -- Не хотела отвлекаться. Так приятно было тебя кормить, -- объяснила она. Потом принялась аккуратно, по-женски, орудовать ложкой. : -- Как наши? -- спросил Ростик. -- Ну, я имею в виду все. Мама поняла, он мог бы и не пояснять. -- У Кима две сестры и мать погибли, рыли окопы, прорвались мимикры. Всех убили своими ручищами... Они острые как ножи, ну да ты знаешь. -- Ростик кивнул, знал, и очень хорошо, к несчастью. -- Я там была часа через два после прорыва. Убитых грузили в телеги, это выглядело хуже бомбардировки. -- Она кончила борщ, взялась за картошку. -- Пестель сидит не вылезая на биостанции. Они там препарируют трупы насекомых, ищут биологических врагов. Похоже, поблизости их нет. -- В самом деле? Может... -- Ростик подумал, что при решении этой проблемы мог бы пригодиться его новоприобретенный дар ясновиденья, но уточнять не стал. Просто оборвал себя. -- Что еще? -- Пока они предложили одну очень толковую идею -- перемалывать цветных кузнечиков, из тех, что удается убить у периметра, и кормить коров, свиней. То есть делать комбикорм. Говорят, коровам нравится, да и людям... Я слышала, это даже вкусно. Ростик представил себе шашлык из цветного кузнеца, которого только что застрелил из самострела. -- У нас так не делают. Да я бы, может, и не дал -- от одной мысли тошнить начинает. -- У вас еще не видели взрослого мужчину весом в сорок восемь килограммов. Дай Бог, никогда и не увидите. -- Она отставила пустую тарелку. Должно быть, эта тема была ей совсем не безразлична. Мама продолжила ее, словно давно уже пыталась доказать что-то, но ее не слушали, а она не могла отказаться от своих доводов: -- В Сахаре, когда наступает голод, едят даже тараканов. Придется -- будем есть. Может, даже уже... Внезапно в дверь раздалось несколько глухих ударов, потом она раскрылась -- и в квартиру ввалился Пестель. Он сразу заорал; -- Слышал, ты приехал. Бросился к тебе. Ты у нас, говорят, стал совсем легионер! Ростик похлопал друга по плечам, по спине, но от его слов немного опешил: -- Что значит -- легионер? Это хорошо или плохо? -- Ну, все ваши, из окопов, теперь такие доспехи носят, как римские легионеры. Должно быть, это случайно получилось, но уж очень похоже. Да и щиты эти... -- Щиты у нас овальные, у легионеров, кажется, были прямоугольные, чтобы биться фалангой. Я тоже заметила, когда он вошел, -- улыбнулась мама. -- Прямо как воин с картинки. Только не думала, что от них так... пахнет. Понимаете, картинки запах не передают. Георгий, вы будете компот? Пестель посмотрел на кружку блестящими глазами, потом все-таки отвел их в сторону. -- Не-а, нас на станции отменно кормят. Да и возможность питаться лучше, чем у других... -- Мам, налей ему. Он путает компот с ужином, обязательно его нужно подкрепить. Потом, когда Пестель поднял голову над кружкой, облизывая с юношеского пуха капли компота, Ростик улыбнулся: -- Не говори ничего, я знаю -- какие новости? Пестель кивнул и снова углубился в кружку. Ростик, которому эта жадность уже была забавна, поскольку сам он переживал изумительный миг полного покоя и совершенной сытости, стал рассказывать. Закончил он так: -- Все-таки почему тебя не оказалось на лекции? -- Я там был, вот только сидел не на начальственных местах. Специально со станции сегодня удрал, а так бы... Они замолчали. Основное было сказано. Почему-то Ростик больше всего переживал, что в его рассказе прорвалось столько горечи, столько возмущения неправильными и бессмысленными действиями руководства, создавшими заведомо проигрышную ситуацию. Но самое главное -- его бесило нежелание вождей города осознать, что теперь уже никогда не будет как прежде и следовало придумывать новую тактику, строить новые отношения с этим миром, и даже с насекомыми. Пестель, кажется, это понял. Он сидел и ждал, пока Ростик поутихнет. Мама, которая даже расхаживать стала по кухне от напряжения, тоже начала успокаиваться. Нужно было бы, подумал Ростик, уйти с Пестелем на лавочку. Она бы не услышала многого из того, что у нас происходит. Впрочем, она не бухгалтер какой-нибудь, а врач. Ее подробностями не травмируешь, по крайней мере не слишком... Чтобы сменить тему, он быстро спросил: -- А вы что нашли на своей биостанции? Только одно -- скорее всего, на холоде они не засыпают, -- твердо сказал Пестель. -- И еще очень любопытное открытие было доказано буквально на днях -- их становится больше. Понимаешь, -- он даже слегка порозовел от возбуждения, -- это какая-то биосистема, которая может регулировать продуктивность. Конечно, сейчас она перенапряжена, но они могут в крайнем случае питаться трупами. И размножаются все быстрее. Должно быть, потому, что ориентируются не на нормальный рабочий цикл каждой особи, от рождения до естественной смерти, а на укороченный, рассчитанный на гибель в бою. -- Пестель подумал, прежде чем пояснил. -- Это позволяет им развить выход солдат и рабочих в гораздо больших количествах, чем обычно. Если учесть, что они, как нормальные насекомые, вылезают из своих яиц почти взрослыми особями... Вывод напрашивается сам собой -- при сложившемся противостоянии они задавят нас скоростью воспроизводства. -- Я думал о том же в последнее время и почему-то даже в тех же выражениях, -- признался Ростик. -- Идею о коллективном разуме Роя не прорабатываете? -- Совершенно верно. -- Пестель был доволен, что их мнение не расходится. -- Начинаем прорабатывать, только называем это не Роем, а муравейником. Исходная посылка звучит так: наш Боловск попросту наступил на этот муравейник при Переносе. -- Нет, не наступили, все-таки чуть-чуть, да промахнулись, но находились они, конечно, недалеко... И они не сразу с нами драться принялись, можно было бы попытаться найти с ними общий язык... -- Первую биостанцию они разгромили в первый же день, -- напомнил Пестель. -- Они там убили не всех, -- вмешалась мама. -- Трое разнорабочих остались живы, хотя... В общем, мы пришли к выводу, что дело было в сильном запахе спирта. • Ростик внимательно посмотрел ей в глаза. Он не знал об этом. Но зависимость запаха и безопасности разнорабочих сразу понял. -- Вот именно. Ребята поддали, и их не тронули. Все дело в попытке обозначить себя или оградить запахом. Уж не знаю каким -- спиртом или перегаром. А наши козлы все восприняли как национальное унижение и приказали взяться за оружие... Пестель даже про ягоды забыл. Он поднял погрустневшие глаза: -- Подумать страшно. Все эти жертвы, всех смертей... можно было бы избежать, если бы... И начальство располагало этой информацией сразу. Да, если бы я об этом узнал или кто-то из наших ученых!.. -- Он провел рукой по лицу, пальцы его дрожали. -- Может, еще не поздно? Чтобы отвлечь друга от мысли об упущенном мирном разрешении ситуации с насекомыми, Ростик рассказал ему о странных видениях, посещавших его. И особенно подробно поведал о новых типах бойцов, вооружении и осадной технике, которые применяли насекомые. Каким-то косвенным образом это доказывало, что на уловки с запахом кузнечики теперь не клюнут. Пестель даже расстроился, когда понял, что теперь речь идет не только о репродуктивном превосходстве, но и о технологическом. А маму встревожили состояния прозрений. Она призналась, что признаки весьма информативного галлюцинирования случались и с другими жителями города, но за ними установлен довольно плотный надзор со стороны Дон-дика. В конце своей речи она пробормотала: -- Это тоже нужно диагностировать, выявлять лечение. Может быть, использовать психотропные препараты... -- Она задумалась, стала мыть посуду, а потом ушла в большую комнату. Как подозревал Ростик, ей хотелось немного расслабиться перед сном. -- Еще нас здорово смутило, что у насекомых появились червеобразные, -- продолжил Пестель. -- Помнишь, мы видели их, когда ездили с Дондиком в Чужой город? Кажется, они их используют как иностранных мастеров при Петре. Этого Ростик не знал, но сейчас у него появилась идея, и чем дольше он думал, тем убедительнее она ему казалась. -- Или как прообраз для собственных умельцев более высокого класса. Которых их матка выведет в соответствии с... Внезапно Пестель высказался: -- Слушай, если у них и вправду есть матка, тогда, может, пробиться к ней и сжечь к чер?.. Ну, в общем, в пепел. Пестель снял очки, потер тонкими, исхудавшими, но очень чистыми пальцами глаза. -- Ты опоздал с этим предложением, -- веско отозвался Ростик. -- Я убежден, что теперь маток несколько, и гибель одной или даже пары ничего не даст. Нужно было пробовать раньше, еще в июле. Тогда Пестель, гениальный друг и биолог, работающий над изучением противника почти четыре месяца, развел руками и спросил: -- Что же тогда делать? -- Хотел бы я знать ответ на этот вопрос, -- признался Ростик. -- Пусть даже в этом и будет замешано непонятно откуда взявшееся всезнание. 24 Наутро началась зима. Ростик вышел на двор и поразился спокойствию мягких, огромных хлопьев снега, которые сыпались с низкого, бессолнечного неба. Снег, должно быть, падал всю ночь, потому что иные ветви деревьев уже стали сгибаться под его тяжестью. Мама ушла, она только разожгла печь, оставив сбоку вчерашний борщ, от которого немного осталось, и небольшую кастрюльку с макаронами по-флотски. Она вбухала в них почти целую банку тушенки из тех, которые в свое время невесть откуда целыми ящиками привозил отец и складывал в погреб. Ростик едва подавил в себе желание сожрать эту кастрюлю сразу и полностью. Но от половины все-таки не удержался. Собирая на стол, он и обнаружил мамину записку. Она сообщала, что насекомые прорвались в Квелищево, устроили там пожар, попытались сжечь конезавод. И за ней зашли, потому что пострадало много лошадей. Наверное, пострадали не только лошади, но об этом она не написала ни строчки. Одевшись потеплее и с удивлением обнаружив, что его обычная зимняя одежда стала какой-то тесной и неправильной, он вышел из дома. Искать замок он даже не пытался, просто задвинул деревянную щеколду, которая должна была показать, что дома никого нет, и вышел на улицу. Нет, что ни говори, а такого плотного снега на Земле никогда не было. Шагая в центр, Ростик поглядывал на небо. Привычная серая пелена теперь сделалась более разнообразной, в ней появились разводы, образованные снежными вихрями, зарядами бурана. Впрочем, нет, настоящего бурана не было. Воздух тут был слишком тонок. По этой же причине в Полдневье и ветра настоящего никогда не бывало. Ростик подозревал, что и море тут, когда они до него доберутся, будет спокойным, вялым, без приливов, и мелким, очень мелким. Может, метров десять, может, и того меньше. Жаль, забыл вчера спросить Перегуду, что он об этом думает. В городе в последнее время всегда было на удивление тихо -- не тарахтели моторы машин, не звенели трамваи. Но снег вообще сделал все Полдневье бесшумным, почти умиротворенным. Идти было приятно. Ростик подумал, если бы не угроза неминуемой Всеобщей гибели от голода и насекомых, тут можно было бы вполне счастливо жить... Вот только отца иногда очень не хватало. Потом снегопад стих, и солнце, пробивая лучами мутные, снежные тучи, проявилось на своем обычном месте -- строго над головой. Прямо на перилах университетского филиала сидели нахохленные воробьи. Вот они-то пострадали совершенно зря, могли бы и на Земле остаться. Гардероб не работал, людей в здании почти не было. Ростик сразу пошел в библиотеку. Рая Кошеварова была одна и встретила его с распростертыми руками. Она заставила его скинуть пальтишко, поставила чайник на устроенную в центре читального зала буржуйку. Чай, конечно, был не настоящий, а какой-то липовый, но ее радушие и удовольствие принимать гостя заменили все остальное. Обменявшись десятком фраз, он спросил главное, из-за чего пришел: -- Рай, где Люба? Я смотрел на их дом, у них даже ставни закрыты. Рая погрустнела, но ответила уверенно: -- Она работает на аэродроме с Кимом. Они там все собираются запустить какой-то самолет. Он почему-то еще не взлетел, но уже падает. Как всем и всюду, Рае хотелось послушать новости. Поэтому Ростик рассказал ей кое-что о заводе, о последних боях. Когда чай кончился и он поднялся, раздумывая, как бы ему сподручнее добраться до аэродрома, в читальный зал вдруг вошел Рымолов. Он был таким же, как тогда, когда они познакомились в обсерватории. И узнал Ростика сразу же. Создавалось впечатление, что профессор даже специально зашел сюда, чтобы поймать его. Подозрения лишь усилились, когда Рымолов заметно обрадовался, осознав, что Ростик собирается уходить. -- Ну, если у вас тут все, Ростислав, не заглянете ли ко мне в кабинет? -- Загляну, -- согласился заинтригованный Ростик, -- если вы будете обращаться ко мне как все остальные -- на "ты". В кабинете у Рымолова оказалось довольно уютно. Главным образом потому, что было много книг и очень большие окна выходили на заснеженный теперь садик позади главного учебного корпуса. Не дожидаясь расспросов, Рымолов стал пояснять: -- В помещении политеха теперь, как вы знаете, находится главный госпиталь. Вот мне и пришлось перебазироваться... Тем более что тут свободных кабинетов оказалось в избытке. -- Он с довольным видом огляделся. -- Не могу без рабочего места, оно как-то дисциплинирует. Ростик отошел от окна, сел. На столе Рымолова лежали листы грубой серовато-коричневой бумаги, которые они уволокли со странного завода зеленокожих. Это была та самая схема с устройством непонятной механической черепахи. Впрочем, Рымолов не стал распространяться, почему этот лист тут оказался. -- Ох, простите, -- извинился он. -- - Чаю? Ростик отказался, он только что напился у Раи. Это Рымолова вполне устроило, он не хотел терять время. Своим мягким, интеллигентным голосом он принялся расспрашивать Ростика о последних его приключениях, а потом вдруг предложил: -- Может, тебе лучше перейти к нам? Сформировано спецподразделение при наших научных группах, вот только люди там должны служить с вполне научной любознательностью, а таких нелегко найти. Я попрошу Дондика, он сейчас к нам хорошо относится, наверняка не откажет. -- Вы с ним общаетесь? -- Ростик посмотрел на седоволосого профессора с интересом. -- После... того что с вами некогда произошло? Рымолов все сразу понял. -- Ты думаешь, после лагерей у меня отвращение к голубым погонам? -- Он потер тонкие, сухонькие ручки. -- У меня отвращение к людям определенного типа. А он -- почти нормальный. Может, еще станет совершенно нормальным, и даже лучше, чем мы с тобой. Ростик вспомнил все, что выслушал вчера и сегодня утром. -- Скорее всего, нет, профессор, не станет. Скорее всего, голодные насекомые обглодают наши косточки. Эта картина настроение Рымолова никак не изменила. "Может быть, он знает что-то, что его обнадеживает?" -- спросил себя Ростик. -- О том и речь, -- сказал Рымолов. -- Положение у нас тяжелое, и нам нужен кто-то, кто уже знает, где не следует допускать ошибки. -- Где же мы такого человека найдем? -- Не человека, а целый город. Помнишь триффидов? Ты еще о них рассказывал мне и Перегуде? -- Кого? -- спросил Ростик. Подумав мгновение или просто вспоминая, где у него что лежит, Рымолов полез на верхнюю полку одного из шкафов и снял довольно-таки потрепанную английскую книжку с зелеными трехногами на бумажной обложке. -- Вот эта книга называется "День триффидов". Последнее слово в переводе означает -- трехноги. Похожи на наших приятелей из того города, верно? -- Рымолов с удовольствием погладил книжицу. -- Отменный роман, жаль, ты не читаешь по-английски. Ростик взял у него из рук слабую, хрупкую книжицу. Она была издана в Лондоне, фамилия автора ему ничего не говорила. -- Это про нас? -- Нет, конечно, тут все -- фантастика. Но кое в чем похоже. Английский, романы... Как-то все это стало неактуально, решил Ростик. А потому следовало упростить ситуацию. -- Конкретно, профессор, что вы предлагаете? -- Я предлагаю, -- Рымолов посмотрел на Ростика зоркими, очень спокойными глазами, -- снарядить к триффидам посольство. И включить тебя в его состав. Как охранника и специалиста по нашему противнику, то есть по насекомым. Ростик подумал. О такой возможности он ни разу даже не задумывался. А должен был, идея могла оказаться выигрышной. В самом деле, триффиды, или как их там, знали что-то такое, что делало нападение на их город невозможным. Этому секрету они могли научить и людей. -- Вы думаете, они пойдут на переговоры? -- Что они теряют? -- спросил Рымолов. Логики в его ответе не было ни на грош, но он звучал в какой-то мере убедительно. -- А если?.. -- начал было Ростик, но докончить не успел. -- Если потребуется создать небольшое давление на возможного союзника, тогда вы расскажете им, что их воинственные, восставшие червяки договорились с насекомыми и, похоже, те помогают им. А это значит, у нас с триффидами есть общий враг. Это уже что-то. -- Рымолов не спускал с лица Ростика своих глаз. В них мелькнуло что-то отцовское, может, затаенная усмешка? -- Ну, так как, поедешь? Ростик набрал побольше воздуху в легкие, потом разом выдохнул: -- Вы еще спрашиваете? Часть 5. Саранча Полдневья 25 Подготовка, против ожиданий Ростика, заняла почти две недели. Это были не очень даже хлопотные две недели. Он просто приходил в здание райкома, слонялся по коридорам, иногда заходил в другое крыло, к Дондику. Если тот бывал на месте, он всегда информировал Ростика о том, как идут дела по отправке посольства в Чужой город. Если его не бывало, Ростик обедал в столовой, потому что пропуск давал ему такое право, и шел в здание универа. Тут его встречал Рымолов. Вот профессор был нетерпелив. Он хотел провернуть отправку побыстрее и, едва Ростик докладывал ему последние новости, которые, как правило, не очень отличались от вчерашних, начинал писать раздраженные записки. В начале третьей недели энтузиазм Ростика сменился вдруг, в одночасье глубоким презрением ко всей советской бюрократической машине. Раньше у него были хоть какие-то надежды, теперь они развеялись в пух. Получилось так потому, что Дондик радостно сообщил: -- Ну, кажется, все в порядке. Мы нашли тебе шофера. -- Кого? -- спросил Ростик. -- Помнишь с нами в город на БМП ездил, по фамилии Чернобров? -- Отлично помню. -- Вот его. Рост набрал побольше воздуху, появилась у него такая привычка, чтобы не злиться, не дать вырваться на волю эмоциям. -- И это все, чего я добился за три недели хождения из кабинета в кабинет? -- Разве три? -- Дондик почесал нос, полистал настольный календарь. -- М-да, в самом деле, больше двух. -- Он подумал, постучал карандашом по столу. -- Ну, погоди. И исчез на полчаса. Ростик постоял, походил, посмотрел в окно, взял какой-то том комментариев к непонятному закону, изорванный, очевидно, для растопки очень аккуратной буржуйки, которую Ростик еще в первую неделю своего хождения сюда обнаружил в маленькой, незаметной комнатке за кабинетом. Еще там стояла кровать с пружинным матрацем, висело несколько полотенец и пара шинелей. На одной были погоны голубого цвета, на другой -- милиционерские. Потом дверь распахнулась, и в комнату влетел Дондик. За ним плелся высокий, совершенно блеклый и невыразительный солдатик с голубыми погонами на плечах и с карабином в руке. -- Вот он еще с тобой поедет, -- пророкотал капитан. -- Как со мной? Мы же ждем, когда утвердят фигуру главного посла. Я всего лишь наблюдатель и... -- Ростик не знал как закончить. -- Теперь ты назначен старшим и можешь отправляться хоть сегодня. Найдешь машину в гараже, там Чернобров играет, поди, в козла с другими шоферами. Тогда Ростик и понял, что система заслуживает только презрения. И даже воевать с ней -- нелепо, просто потому, что она недостойна сил здорового, нормального человека. Жаль, думал Ростик, что я об этом раньше не догадывался. Я бы сюда ни ногой... -- Ну нет, -- сказал он вдруг, вероятно под влиянием последних своих соображений. -- Я один не поеду. Если что-то пойдет не так... Я требую еще одного человека. Да так и солиднее выйдет. -- Хорошо, -- поднял от стола голову капитан. Кажется, он был даже странно доволен, что Ростик начал торговаться. -- Сделаем, что в наших силах. В ваших, -- заверил Ростик. -- Мне нужен секретарь и свидетель. На эту роль я предлагаю... -- У Ростика было несколько кандидатур, но все они были весьма занятыми людьми. И лишь одного человека, по его мнению, можно было без ущерба для города взять с собой, -- Эдика, из "Известки". Дондик кивнул и послал своего солдатика, чтобы журналиста отыскали и доставили к нему хоть из-под земли. Тем временем Ростик отправился общаться с Чернобровом. Тот в самом деле бездельно сидел за столом в райкомовском гараже, но не играл в козла, а лениво раскладывал пасьянс. Узнав, что завтра после завтрака они наконец тронутся, он даже раскраснелся от удовольствия, смел карты и пророкотал на весь полупустой бокс: -- Вообще-то, у меня все готово. Так и оказалось. Ростик, Эдик, голубопогонник, которого бойкий на язык Чернобров сразу стал называть Голуба, сам Чернобров собрались у БМП почти затемно. Паек на два дня был им уже приготовлен, его принес Голуба. Они открыли ворота, показали охранникам какие-то бумаги и поехали. Пронеслись по стылому, голубому от ночного мороза городу, распугивая привыкших неторопливо расчищать тротуары дворников и демонстративно забывающих о проезжей части, и выскочили к Бобырям, почти в то самое место, откуда начинали свой путь прошлый раз. Тут пришлось подождать, потому что растаскивание вмерзших в красно-черную землю заграждений было делом более сложным, чем летом. Но ребята из замерзших окопов справились с этим не в пример лучше, чем в прошлый раз. Хотя бы потому, что научились обращаться со щитами, научились держать сплошной строй, а когда насекомые пальнули из одинокой тут катапульты, хладнокровно пропустили снаряд мимо, разделившись на мгновение в разные стороны. Потом БМП поехала вперед, и Ростику стало ясно, что дорога легкой не будет. Колеса, хотя они и были приспособлены практически к любому бездорожью, проваливались чуть не до оси, буксовали, а время от времени начинали дико расшвыривать снег, тщетно пытаясь сдвинуть машину с места. Первый раз это произошло, когда они еще не вышли с позиции насекомых. Голуба, укутанный в зимнюю шапку и тулуп, принялся бодро крутить турель крупнокалиберного пулемета, поливая все подряд свинцом, пока Ростик попросил его этого не делать. На что Голуба всунул голову в кабину: -- Почему? Это ж враги! -- Много мажешь, -- откомментировал Ростик. -- А патроны еще пригодятся. Голуба вздумал было обидеться, но потом вал насекомых стал сплошным, Ростик сам вылез из уютного тепла переднего пассажирского сиденья, встал за турель и принялся бить короткими очередями -- по две-три пули, не больше, и в самые плотные скопления атакующих богомолов и кузнечиков. Посмотрев на эту работу, Чернобров головой покрутил и тут же перекрестил Голубу в Голубца. Да и сам солдатик присмирел. Выбравшись на снежную целину, машина пошла ровнее. Должно быть, простор и относительно ровная поверхность ее устраивали больше, чем изрытая воронками, перемешанная ногами и лапами бесчисленных атак и контратак линия фронта. Вспомнив прошлую поездку, Ростик попросил Черноброва не очень торопиться, но безрезультатно. Не проехали они и трех километров, как тот чуть не по борт влетел в замерзшее, мелкое, невидимое под снегом озерко. Когда они все-таки выбрались из него, заякорившись тросом на встроенной в машину лебедке к соседнему огромному, почти земному дубу, водила тоже поутих. Эдик, замерзнув в своем не очень подходящем для поездок в открытом кузове пальтишке, втиснулся в кабину, и, увидев его сизый армянский нос, Ростик над ним, конечно, сжалился. Они так и просидели почти до конца дороги: наполовину в кресле, наполовину друг на друге. Зато так было теплее и веселее. Вконец поголубевшему от холода Голубцу никто уже погреться в кабине не предложил, потому что длинный тулуп должен был сохранить его от любого ветра и мороза. Если этот недотепа сумеет замерзнуть с такой роскошной экипировкой, то сам будет виноват. Общее мнение и донес до сведения голубопогонника Чернобров, не стесняясь затравленного взгляда и кислой рожи собеседника. Потом они подъехали к городу. Тут начиналась работа Ростика, но как за нее взяться, он не знал. К тому же ему показалось странным, что их не попытались атаковать дикие червеобразные, которых прошлый раз около города, да и в самом городе, оказалось немало. Так или иначе, Ростик выскочил из машины, разминая ноги, присел, покрутил головой, как и прошлый раз, не обнаружил никакой стражи на стенах у входа, открыл ворота и предложил Черноброву въехать. -- Вот сожгут они наш транспорт, будет у нас и дружелюбие, и мир во всем мире, -- отозвался Чернобров. -- Учти, командир, я эти ворота протаранить не смогу... -- Зато от диких червеобразных, что болтаются вне города, будете закрыты, -- ответил Ростик, и это убедило всех. Оставив у машины водителя и Голубца, Ростик с Эдиком, поплотнее запахнувшим свое пальтишко, потащились узкими улицами к центру. Но уже через пару поворотов Ростику стало ясно, что вид засыпанного снежком города существенно отличается от прокаленного солнцем лабиринта, который, как ему показалось, он успел понять по прошлому посещению. В общем, они заблудились. Тогда пошли назад. Благо на снегу остались отпечатки их ног. Разглядывая эти отпечатки и постепенно накапливая свой обычный энтузиазм, Эдик спросил: -- А все-таки как мы будем устанавливать с ними контакт? -- Поднимем вверх руки и пойдем потихоньку навстречу. -- А они поймут? Эхо его слов прокатилось по тесной улочке. Ростик усмехнулся: -- Скоро узнаем. Они вышли на довольно широкую улицу, и Ростик решил пойти в том направлении, где они еще не блуждали. Попытка оказалась успешной, через пару-тройку поворотов они нашли первые развалины. На глаз было видно, что их стало больше, чем в июле, это значило, что гражданская война длилась тут еще не один месяц после того, как люди уехали. Развалины позволили найти и библиотеку. -- А почему ты решил, что их нужно искать именно тут? -- спросил Эдик. -- Ничего я не решил, я пробую. Они спустились по лестнице в тот зал, где нашли склад глиняных табличек, прошли по темным коридорам, и вдруг Ростик почувствовал впереди какое-то движение. Почиркав кресалом, он выбил искры на приготовленный факел и, когда все вокруг озарилось довольно-таки дымным, мерцающим светом, разобрал впереди неясные тени. Где-то сбоку раздавались осторожные шорохи. -- Вот они, -- шепотом произнес Эдик. Ростик, ослепнув от искр, ничего не увидел, но быстро спросил: -- Зеленые или... -- Зеленые. Тогда так. -- Ростик воткнул в трещину пола факел, вытащил из кофра, который волок на плече, довольно толстый половик, специально выпрошенный у мамы, расстелил его на пол, сел и поднял руки. -- А ты отойди пока к стене. У меня нет для тебя второго ковра. Эдик отошел. Постоял. Ничего не происходило. Тогда он не выдержал и стал разговаривать. Его голос отдавался вокруг глухим эхом: -- А зачем эта штука тут... Ну, я хочу сказать -- коврик? -- Так делали индейцы. Это общий знак миролюбия, неготовности к бою. -- Ты думаешь, это поможет? Ростик не был ни в чем уверен, но ему хотелось верить, что он не ошибается. Поэтому он не стал отвечать, опустил руки, чтобы они немного отдохнули, а потом снова поднял их. Так длилось довольно долго. У него даже зад задеревенел, а ноги над ботинками стали холодными, как камни под половиком. По-прежнему ничего не происходило. -- Они не придут, -- уверенно сказал Эдик. -- Нужно идти дальше. Отчаяние в душе Ростика стало почти невыносимым. Вдруг где-то впереди послышались осторожные, шаркающие шаги, и в круге света мягко, словно качание тростника в утреннем тумане, появился зеленый. Он был очень высок. И на него были накинуты широкие, длинные, почти до пола, серые или серо-зеленые куски ткани. Он подошел к Ростику и медленно согнулся, приблизив свои ужасающие жвала к лицу человека. Потом повернул голову, чтобы один его глаз, который был приспособлен смотреть только вбок, видел Ростика, а другой -- Эдика. -- Ну вот, -- сказал Ростик. -- А ты боялся, что не получится. Встань-ка, чтобы ему было удобнее тебя разглядывать. 26 Они рассматривали друг друга, человек и зеленокожий, похожий на растение тип, у которого не было век на глазах, чтобы мигать, и даже в морозном воздухе подземелья Ростик вдруг начал ощущать тонкий, почти неуловимый запах горечи, смешанный с какими-то цветами. Пожалуй, это было похоже на жасмин, смешанный... да, смешанный с перцем. От этой мысли Ростику стало смешно, и он хмыкнул. Да так резко, что зеленокожий поежился. Потом эта зеленая каланча опустилась на корточки, его ноги под длинными одеяниями согнулись в трех суставах. Он вытянул руку. Ростик опустил руки, они затекли уже до такой степени, что ему показалось, если сейчас предстояло рисовать, он не сможет сделать даже крестик. Зеленокожий поднес свою длинную правую руку к половичку Ростика, с интересом потрогал ткань. Потом ткань Ростикова пальто, потом коснулся побелевшей кожи на тыльной стороне запястья его руки. Теперь Ростик поймал себя на том, что слегка вздрогнул. Хотя прикосновение это было очень деликатным, осторожным и даже нежным. -- Здорово, -- прошептал от своей стены Эдик. -- Что дальше? Он, похоже, рассматривал все происходящее как экспериментальный спектакль. Ну что же, решил Рост, может, зеленокожий думает так же. Бывают же и у них дураки. Хотя этот, кажется, таким не был. Тогда он вытянул свою правую- руку, взял замершую, безвольную ладонь зеленого, кстати довольно удобную для пожатия, и сжал ее несильным, очень осторожным жестом. И тогда случилось необычное. Зеленый рассмеялся. Это выглядело странно. Его боковые жвала разошлись, верхняя челюсть поднялась, глаза стали поменьше... Но это определенно была улыбка. Если, разумеется, не хищный оскал, предвкушение моих телес на вертеле, или на сковородке, или как тут они готовят на обед человечину, подумал Ростик. Но шутка не получилась, потому что нужно было думать о деле. Он и попробовал. Потыкал себя в грудь пальцем, потом облизнул губы, обращая на них внимание зеленокожего, и раздельно произнес: -- Рост, человек. -- Потом еще несколько раз каждое слово в отдельности. Зеленый вдруг странно опустил и снова выпрямил свой весьма выдающийся нос. Это было странно, что он оказался подвижным... Но на самом-то деле, почему бы нет? -- Шир Гошд... Ростик ткнул пальцем в зеленого: -- Шир Гошод? Нос двинулся вправо, потом вернулся назад. Так, это, скорее всего, жест отрицания, понял посол человечества Ростик. -- Шир Гошод, -- показал на себя посол Чужого города, потом указал нижней левой рукой куда-то назад: -- Шир Гошод. -- Потом он указал куда-то в сторону верха: -- Шир Гошод... -- Понятно, это его племя так зовется, -- отозвался от стены Эдик. Ростик метнул в него свирепый взгляд, потом медленно кивнул в знак понимания. Шир Гошоду тоже полагалось знать его мимику. Тогда он вытянул руку и на тонкой пыли подземелья нарисовал, как мог, червеобразного. Зеленый кивнул носом. -- Махри Гошод, -- сказал он, теперь уже отчетливо подражая Ростикову произношению. Ну, была не была, решил Рост. -- Человек Гошод. Зеленый снова рассмеялся, на этот раз еще менее сдержанно. Его круглые глаза вдруг заволокла тонкая, белесая пленочка, как у птицы. Потом он ткнул пальцем в Ростика и произнес веско: -- Челвук. -- Ростик, -- сказал Ростик. -- Человек Ростик... Ну, как тебе попроще. -- Он слегка повысил голос, выделяя имя: -- Рост. Зеленый потер обе левые руки, выражая, вероятно, сильнейшее возбуждение. -- Рст. -- Потом сделал плавный жест к себе, указывая на свое левое плечо, закрытое тогой: -- Мырмд. -- А ты говоришь, у них нет личного имени, -- сказал Ростик Эдику, хотя тот ничего такого не говорил. Указал пальцем на зеленого и отчетливо произнес: -- Марамод? Шир кивнул. Потом странно, даже с довольным видом, слегка улыбаясь, склонил голову набок. Ростик и Марамод посидели, никто из них теперь ничего не говорил. Наконец Ростик догадался, что Шир просто ждет продолжения. Или у него выдержка, как у совы, или такие переговоры тут случаются раз в неделю, решил Ростик. -- Значит, так, -- произнес он, хотя мог бы этого и не говорить. И начал рисовать. Сначала дома, не такие, как стояли в городе Широв, а такие, в каких жили люди. Потом нарисовал окопы с ограждением из колючей проволоки. Чтобы было понятно, он, как на чертеже, сделал кружочек на окопе, на проволоке и изобразил эти детали чуть в стороне в увеличенном виде. Марамод сидел и смотрел с интересом. Потом поднялся, обошел Ростика и стал смотреть из-за его плеча. Так обоим было удобнее. А Ростик тем временем нарисовал богомолов, кузнечиков и высоких черепах. Шир Марамод посмотрел на черепаху внимательно, покрутил головой, ткнул в нее пальцем и громко, очень четко произнес: -- Гэтум. -- Ге... Что? -- спросил от стены Эдик. Он, как оказалось, тоже видел все эти художества. -- Гатаум, -- подсказал Ростик. Шир подтвердил носом. Потом Ростик столкнул две большие стрелки -- одну от насекомых, другую со стороны города. Эту он сделал короткой, но толстой. Рядом нарисовал щит, о который сломал две стрелы из самострела насекомых. После этого поднялся со своего половичка, посмотрел на Марамода и поднял брови как можно выше, задавая безмолвный вопрос -- понимает ли он? Шир снова потер обе левые руки одна о другую, вежливо улыбнулся, нарисовал в стороне город со стенами. Он проводил всего одну линию, как правило, замкнутую. Но она разом отражала контур города, домов, даже земли вокруг. Искусство этого зеленокожего было легко и выразительно. Должно быть, ему легко было бы научиться вырезать из бумаги, решил Ростик. А потом Марамод сделал то, чего Ростик не ожидал. Он указал куда-то на запад, а на своем рисунке изобразил что-то... Это могла быть волна или высокий, растянутый по фронту водоворот... Это могло быть что угодно. Ростик обвел эту волну пальцем и рядом изобразил вопрос, подсказав его значение мимикой. -- Брм. Брм... -- В звучании этого слова сложился и страх, и мука, и ожидание боли. Марамод покрутил головой, стараясь смотреть и на Ростика и на Эдика. Следующий раз поеду один, решил Ростик, чтобы он смотрел на меня и на рисунок. Так будет вежливей... -- Борым? Он даже не спросил, насколько правильно произносит слово. Он вдруг понял, что с ним происходит что-то необычное. Холодная волна прокатилась по его коже, руки одеревенели, живот скрутил приступ тошноты и боли одновременно, в глазах стало меркнуть. Если бы он не был солдатом, не вылезающим из боев почти полгода, он непременно упал бы. Лишь жесткая, как кираса под солдатским бушлатом, воля заставила его удержаться на ногах. Голос Эдика, заговорившего от своей стены, вдруг зазвучал далеко и незнакомо, ни одного слова невозможно было понять. Его эхо отдавалось над головой, отражалось от стен... Когда Ростик почувствовал, что возвращается в норму, выяснилось, что он по-прежнему смотрел на Шира, на рисунок, который тот продолжал крутить в пыли перед людьми. Теперь Марамод изобразил на волне массу точек. И каждая из этих точек была опасной... Ростик потряс головой. Нет, он больше не видел, что это такое. Хотя ему показалось... Он разом устал. Ему хотелось сесть в машину и катить в Боловск, где его ждало тепло, отдых, чай. Да, очень хотелось чаю. Но нет... Теперь главное -- успеть. Предупредить всех, кто захотел бы его выслушать, что то, чего они опасались ранее, от чего стали закапываться в землю еще летом, движется с запада и для всего города, всей их цивилизации несет неминуемую смерть... Ростик ткнул пальцем в эту волну и поднял на Марамода взгляд. Даже не напрягшись, он спросил его так, словно мысль была сильнее слов. Потом снова, еще, еще... Потом поймал себя на том, что произносит слова вслух, сначала негромко, потом резче, вдруг он едва не закричал: -- Что это?! Марамод поднялся, отошел в сторону. Ростик сделал ошибку. Он понял это сразу. Кричать не следовало. Он поднялся на ноги и церемонно, словно японец, согнулся в поясе. Потом снова сел и ткнул пальцем в волну. И поднял взгляд на зеленокожего. Тот был уже непроницаем. Он присел на корточки, словно в любой момент готов был встать. Парой легких касаний подновил рисунок своего города, но теперь под ним стал пририсовывать какие-то окружности. В одной из них легко, словно это ему ничего не стоило, нарисовал себя и... -- Ростик не поверил глазам -- человечка. Сбоку одним касанием он создал еще одного, Ростику не нужно было даже пояснять, что это Эдик. А потом Марамод изобразил что-то черное сверху, упавшее на город. Город оказался покрыт этим полностью, иные из ручейков этой темной массы попытались проникнуть сквозь землю в подземелье, где сидели фигурки Шира и людей, но очень глубоко проникнуть не могли. -- Брм, -- снова сказал Шир. Ростик встал, сложил свой половик. Отряхнул его, как мог, от пыли. Отошел на несколько шагов назад, церемонно поклонился, сложив руки ладонями, словно индус. Затем подошел к Ма~ рамоду и снова осторожно, чтобы не получилось хуже, пожал ему руку. -- Ты чего? -- спросил Эдик. -- Все, уходим, -- ответил Ростик, держа свой половичок. -- Но почему? Все так хорошо получалось! Вам даже удалось найти понимание. Еще немного -- и вы бы... Ростик больше не ждал. Он схватил журналиста за руку и поволок его к выходу. Эдик поупирался для виду, потом зашагал едва ли не быстрее Ростика. Наконец, когда они уже вышли из здания библиотеки, он спросил: -- Что он там такого нарисовал? Мне показалось... Они нам не угрожали. -- Дело не в нас, -- ответил Ростик. -- Опасности угрожает городу. -- От Широв? Или этих, как их... Махри Гошодов? -- Опасность движется волной, к которой ни те ни другие не имеют отношения. И нам лучше поторопиться, если мы хотим... Ростик и сам не знал, как закончить эту фразу. Но он был твердо уверен в одном -- сегодня Шир Гошод по имени Марамод попытался предупредить человечество Полдневья о грозящей им неминуемой гибели, если они не успеют зарыться в землю. И как можно глубже. 27 Проход в ограждении из колючки растаскивали уже при свете ракет. И Ростику показалось, что народу на этой работе было занято гораздо меньше, чем утром. Он почему-то сразу понял -- что-то случилось. Едва он выскочил из машины и посмотрел на лицо молоденького лейтенантика, с которым раньше нигде, кажется, не встречался, как тот строго, словно старшему доложил: -- Прорыв периметра на заводе. Практически они отразили все наши попытки отбить завод. И сейчас... Он повернулся в ту сторону. Там то и дело взлетали осветительные ракеты и доносились то частые, то очень частые очереди. Иногда включался даже, как показалось Ростику, крупнокалиберный пулемет. -- Теперь понятно, почему они нам позволили так легко вернуться, -- пробормотал Ростик, имея в виду насекомых, которые даже не атаковали их при подъезде к городу. -- Наши все там, -- пояснил лейтенантик, -- кого я смог снять из окопов. -- Понятно, -- согласился Ростик. -- Чернобров, поехали в райком. Только скорее. Он снова залез в машину, и они понеслись. Мысль, что эта самая машина могла бы решить исход боя, а он впустую раскатывает на ней по родным улицам, не давала Ростику покоя. Потом он высадился у знакомого здания, поднялся по лестнице к освещенным окнам. Как ему сейчас показалось, все были на местах. Чтобы не застрять в приемной, они с Эдиком прошли к Дондику. Тот примет их сразу, Ростик в этом не сомневался. Так и оказалось. Капитан, узнав, что посольство вернулось, провел обоих послов к себе, усадил у низкого, уставленного роскошной консервированной снедью стола, предложил рассказывать. Ростик рассказал коротко, как только мог. Потом, практически через запятую после своего доклада, спросил: -- Что на заводе? -- Ты уже слышал? Там все... -- Капитан посмотрел в темное окно, словно пытался в мрачном, заснеженном городе за стеклом найти хоть какой-то луч света, -- все проиграно, Гринев. Потери таковы, что мы должны теперь неделю мобилизоваться, чтобы попытаться отбить назад наш металл. Этим теперь и вынуждены заниматься... -- Это неправильно, товарищ капитан, -- сказал Ростик твердо. Так твердо, как только мог. -- Нам нужно закапываться, и заниматься только этим. -- А как же металл? Ты предлагаешь его бросить? Ростик вздохнул: -- Мы даже не понимаем, зачем он нам нужен. Мы просто деремся за него... -- Как так -- не знаем? -- подал голос Эдик. -- Это наш металл, наш стратегический запас... -- Мы не обратили внимания на то, что воюем с очень простыми существами, они лишены понятия стратегического запаса, им вообще никакой запас не нужен, кроме запаса еды. И тем не менее они вступили с нами в ожесточенную битву, пытаясь выиграть этот самый металл. -- Что это значит? -- капитан, прищурившись, посмотрел на Ростика. -- Ты узнал там что-то еще, помимо этого... борыма? -- У меня там было очередное... -- Ростик хотел сказать "видение", но потом решил не подрывать веру в свою идею таким ненаучным термином, -- очередной приступ тошноты. И мне вдруг показалось, что металл нужен именно для того, чтобы защититься от этого борыма. Понимаете? Металл обеспечивает полную защиту от того зла, которое накатывает на нас с запада. И о котором нас предупреждал Марамод. -- Какую именно защиту? -- спросил Дондик. -- Не знаю, просто мне пришло в голову... -- Он задумался. -- Нет, не только металл может спасать. Для защиты Гошоды просто уходят в подземелья. Но для чего-то еще -- используют металл. И мы бы могли его использовать, если бы знали... что и как именно нам грозит. А пока... -- Ростик вздохнул. Он устал, и яснее говорить о том, что успел сегодня понять, у него не получилось. -- Пока следует закапываться. Почему-то мне кажется, у нас очень мало времени. Капитан налил себе чаю, стал его отхлебывать, с удовольствием вдыхая бледно-серый пахучий пар. Только сейчас Ростик заметил, что, хотя он сидел в бушлате, натянутом на кирасу и отцовскую тельняшку, ему не было жарко в этой комнате. Значит, с топливом стало совсем нехорошо. -- Да мы и так, собственно, закапывались, учитывая прежние... предвиденья. Твои в частности. -- Капитан был спокоен, он думал. Или делал вид, что думает, хотя все уже решил. -- Этого мало. Нужно ускорить именно попытку закопаться, а металл... Им придется пожертвовать, -- твердо сказал Ростик. -- Иначе мы вообще все проиграем. Все, что у нас есть. Все. Тишина сгустилась до такой степени, что даже пар, кажется, уже не поднимался из стакана, а стоял мягким, но ощутимым облаком в круге керосиновой лампы под зеленым партийным абажуром. -- Значит, ты считаешь, отвлекать людей на контратаку завода не следует? А нужно форсировать закапывание. Но как же тогда?.. -- Если угроза, о которой сказал Марамод, настолько велика, она сметет насекомых, и мы получим назад весь наш металл. Я повторяю -- весь, даже тот, который они уже утащили к себе в лагерь. -- А насекомые что же -- не соображают? Ты как-то говорил, они почти разумны, а сейчас не чувствуют опасности? -- спросил взволнованно Эдик. Ростик не думал, что журналист так внимательно отнесется к тому дорожному трепу, которым Ростик угостил его сегодня по дороге в Чужой город и обратно. И вот поди ж ты, цитирует его как раз тогда, когда не нужно. -- Я не знаю, я в самом деле не все здесь понимаю. Но уверен в одном -- насекомые рискуют. И кажется, осознают, что рискуют, они лишь надеются как-то выпутаться... А вот успеют ли? Но мы рисковать не должны, потому что хуже понимаем ситуацию. Тем более что контратака на завод приведет не только к тем жертвам, которые мы понесем в боях с насекомыми, но и к тем, которые появятся, когда борым... Капитан встал так резко, что Эдик даже вздрогнул. -- Да ладно тебе! Заладил -- борым, борым... Что мы знаем об этом борыме? А тут реальная угроза, реальные ценности, которые нужно вернуть! Понимаешь, не выдумки, а все настоящее, вещественное. -- Я воюю недавно, -- проговорил Ростик вставая, -- всего полгода. Но я выучил вот что -- опасность никогда не бывает вещественной. До тех пор, пока она не убивает. Я свободен? Капитан вздохнул: -- Погоди. Может, мне удастся уговорить Борщагова тебя принять. -- Нет, я не буду с ним говорить, я вас-то не могу убедить, а на него только зря время и силы потрачу. Лучше я расскажу Рымолову, и тот, если сочтет нужным... Дондик поиграл желваками. Потом у него дернулась бровь, кажется, это был нервный тик. -- Ну что же, может, ты и прав. А потом? -- Вернусь, куда прикажете. На завод -- пойду штурмовать завод, прикажете закапываться -- закопаюсь. Дондик внимательно посмотрел на Ростика: -- Нет, сделаем так. Иди докладывай Рымолову, и попробуй убедить его выработать к завтрашнему утру более достойные доказательства твоей правоты, чем тошнота. А потом... Я думаю, на заводе тебе делать уже нечего. Если руководство согласится с моим мнением, вывезем мы тебя подальше от города на запад, за кольцо насекомых, и будешь ты, друг любезный, стеречь свой борым. -- Капитан потер руки, стараясь их согреть. -- Если дело настолько серьезно, как ты расписываешь, лучше позаботимся о своевременном предупреждении. Так и сделали. Рымолов толковал с Ростиком практически всю ночь, даже заставил рисовать иные из картинок, которые изобразил Марамод, потом согласился со всем, что он и Эдик в Чужом городе проделали, и даже одобрил предложение Дондика отправить Ростика на запад для отслеживания неведомой опасности. Утром, когда уже все валились с ног от усталости, он переоделся в роскошную, купленную незадолго до Переноса тройку и отправился к Борщагову, чтобы убедить руководство не тратить время на проигранную войну за завод. А Ростик отправился домой, выспался, пообедал и забежал к маме в больницу, чтобы она не волновалась. Предупредив ее о новом задании, снова оказался у Рымолова в знакомом высоком, но тесно уставленном разными разностями кабинете. Тот только что вернулся с заседания, был бледен от усталости, но в целом доволен. -- Ты понимаешь, он никак не хотел отступать. Талдычил что-то про сорок первый год, про несдававшихся коммунистов... Прямо зоопарк какой-то! В конце Дондик доказал ему, что отбить завод имеющимися силами мы не можем, а вот укрепляться, как ты подсказал, закапыванием -- в самый раз... -- Это не я подсказал, а Шир Марамод. -- Ладно, -- отмахнулся от него Рымолов совершенно профессорским жестом, -- поправка принимается. Пусть будет Шир. Только этот довод не сыграл никакой роли. Все почему-то ссылались на тебя... Ну, я, правда, помянул еще других необычных людей... -- Так это не Дондик серьезно отнесся к наших "видениям", а вы? -- удивился Ростик, теперь концы у него вполне сходились. -- А я-то думаю, что заставило наших истуканистых... -- Главным образом сработали твои "предвиденья", -- резковато прервал его Рымолов. -- И тебе не сносить головы, если ничего не произойдет. -- Произойдет, -- сразу помрачнел Ростик. -- Что-то да произойдет. -- И так нехорошо, потому что погибнут люди. И эдак -- тебе не на пользу пойдет. Пожалуй, никто не обвинит тебя в том, что ты не умеешь выбирать опасные положения. Профессор произнес последнюю фразу с подчеркнутой иронической интонацией. Но в нем было столько интереса, заботы и даже человеческого тепла, что Ростику стало легче -- ему верили и о нем по-настоящему, дружески заботились.; Потом все завертелось -- подготовка машины, снаряжение людей, получение валенок, тулупов, ватиновых штанов на складе... Пробивание накладных для пищи, солярки, боеприпасов, беготня по складам... Незадолго до полуночи все было готово, даже Чернобров и Голубец, которого вернули на прежнее место, в кузов БМП, за турель крупнокалиберного пулемета, хотя всем было известно, что на станкаче он работает неважно. Только Эдика не хватало, но его, разумеется, в этот поход решили не брать. И наконец, получив список сигнальных знаков, сами ракеты и даже армейскую переносную рацию, пятидесятикилометровку, которая после доработки в Полдневье иногда пробивала расстояние на тридцать верст, они отбыли. На этот раз ехали не газуя, как это ни было чудно с Чернобровом-то за баранкой. Плавно и тихо прокатили по заснеженным улицам, мимо знакомых домов с темными окнами и редких костров, разожженных для согрева постовых. Ростик даже спросил: -- Чернобров, у тебя зубы, часом, не болят? -- Нет, а что? -- Почему тогда не газуешь? Чернобров сдвинул набок шапку, почесал за ухом, потом поправил ее, дернув голову вперед, рассудительно и печально ответил: -- Эх, командир, дело-то какое, может, больше никогда всего этого и не увидим. А прощаться нужно с торжеством. Ростик сосредоточился, но ничего впереди не увидел, ни про свою будущность, ни про Черноброва. Но он все равно уверенно заявил: -- Еще увидишь, Чернобров. И без всяких приступов ясновиденья он знал, что прав. 28 Глаза у Голубца оказались что надо, он и увидел это раньше всех. А может быть, дело в том, что как раз была его вахта. Он просто стоял и из Ростик