оэтому в нарушение Шариата не носите паранджу? - подковырнул домулло. - А ты сам пробовал ходить в этой душегубке?! - О, если, конечно, мой мужской опыт может хоть что-нибудь значить в вопросах законов, данных свыше всем истинно верующим мусульманам, то я бы... - Вот и молчи! - добросердечно посоветовала девица. - Под этой сеткой на жаре все румяна, белила и сурьма сплавляются в такую маску, что, сняв паранджу, я могу шайтанов распугивать одной улыбкой. Нет уж! Носила пару раз, избави аллах от такой прелести... - Но разве взгляды мужчин, бесстыже пялящихся на ваше лицо, не наводят достойную дочь правоверного на грешные мысли? - продолжал домогаться Ходжа, Оболенский лишь молча прихлебывал вино, явно наслаждаясь их спором. Ахмед, тот вообще молчал, изредка восхищенно похрипывая, когда возлюбленная слишком сильно вжимала его плечиком в стену. - Меня? Грешные мысли?! Отродясь не посещали! - уверенно парировала могучая Ирида. - Да и мужчин, таращащихся на меня, - тоже! Они, скорее, в стороны шарахаются, а если и успевают о чем-либо подумать, так только о бегстве. Словно я - слон... или кого-то задела нарочно! - А... вы случайно? - О аллах, конечно, случайно! Сбила двух стражников на базаре, стукнулась бедром о некрепкую лавку пряностей, смахнула локтем какие-то тюки с тканями, да мало ли... - В небрежном жесте рассказчицы сквозила такая простодушная нега, что уточнять количество разрушений не хотелось. - Да, было бы из-за чего шум поднимать, - раздумчиво согласился Насреддин. - Тем более что ваш высокопоставленный отец наверняка сумел успокоить пустых злопыхателей... - Папа?! Вот уж нет! Он за меня никогда не заступается, хочет, чтоб я училась самостоятельности. Приличной девушке трудно пробить себе дорогу, но мы с сестрой не сдаемся! - Упс... - На этот раз Оболенский от удивления едва не поперхнулся вином. Представить на багдадском базаре двух таких богатырш - было выше его сил! - Прошу прощения, так у вас еще и сестричка есть? - Есть, хвала аллаху! - довольно потянулась аль-Дюбина. - Сводная, не родная... Но я ее очень люблю! Если кто только попробует обидеть - в порошок сотру! И кое-кого уже стерла, между прочим... О! А вот, кажется, и она, моя милая Епифенди... В стену лавки легонько постучали. Лев и Ходжа махом отпрянули в угол, понимая, что если сейчас сюда войдет сводный дубликат... Увы, их надежды жестоко обманулись. Что их, кстати, несказанно обрадовало! Такой вот житейский парадокс... x x x Бога любить легко, религию - трудно. Крамольная мысль. Вы спрашиваете себя, а почему, собственно, этому русскому парню все так легко удавалось? Ну, хорошо - не вы спрашиваете, вам это, возможно, до фени, я сам неоднократно задавал себе подобные вопросы. Лев был (и есть!) белокож, голубоглаз и лицом, и телосложением явный представитель славянского типа. Каким образом черноволосые и узкоглазые азиаты принимали его за своего?! Почему он сам, в конце концов, не чувствовал себя "белой вороной" на фоне коренных жителей Востока? Ведь против него было все: религия, культура, речь, общественное устройство, даже сама генетика! Или, правильнее, генотип? Короче, он ведь был слишком не как все! Слишком. И все-таки... Думаю, основная причина в том, что сам Лев об этом попросту не задумывался. В зеркала себя не разглядывал, на палящем солнце загорел быстро, голубыми глазами его пока никто всерьез не попрекал - чего ж было пузыриться раньше времени? То, как конкретно выглядели окружающие (то есть их массовая принадлежность к монголоидной расе), лично Оболенского нисколько не волновало. Как и большинство русских, он отличался необъяснимой широтой души, понятий и взглядов. Главное, внутренняя сущность человека, а не его внешняя оболочка. Нет, ну внешность тоже-большое дело, просто если бы вы в то время попытались доказать Льву, что все окружающие люди не такие, как он... Полагаю, для вас бы это плохо кончилось. Багдадский вор - Лев Оболенский не признавал никаких различий (расовых, религиозных, политических и т.д.), исключение - разве что различие полов. Вот тут уж он был болезненно традиционен, и, как окажется в дальнейшем, не зря! А посему ощущал себя в атмосфере бурлящего Багдада как рыба в воде или слон в посудной лавке. Одной - все по кайфу, другому - по барабану... Что же касается местных, то первым подозревать нашего героя начал все тот же Ходжа Насреддин. Он случайно обратил внимание на то, что Лева не творит каждодневные намазы, не знает, как надо вести себя в мечети, и говорит порой такое и таким цветистым восточным языком... Намаз, между прочим, совершается минимум дважды в день. А особо праведные мусульмане вообще молятся по пять раз, ибо так установлено Кораном. Оболенский и в самом деле даже близко не представлял себе, что и как он должен делать. Подсмотрев пару раз, как совершал вечернюю и утреннюю молитвы старый дедушка Хайям, он запомнил примерный порядок действий. Но вот повторить тот же текст, да еще на древне арабском, увы... Поэтому слова он добавлял свои, и мусульманский намаз по Оболенскому звучал примерно так: "Отче наш, иже еси на небеси, да святится имя Твое, да приидет царствие Твое..." Насреддина по первому разу едва кондрашка не хватил! А как насчет ритуального омовения? Да нигде на свете "тахарат" не делают с фырканьем, хрюканьем и мытьем себя под мышками... Потом, молодой Багдадский вор никак не мог уловить всех тонкостей религиозного этикета. Ну, например, что встреченному на пути мулле или муфтию надо низко кланяться, пытаясь поцеловать край его одежд, а не панибратски жать руку. И оборванных дервишей гнать в шею не положено, они святые люди, просят - дай, а не то Аллах накажет. (Оболенский давал... редко, когда уж очень доставали, но как давал! Многие дервиши уходили потом в горы практиковаться в боевых искусствах, чтобы когда-нибудь встретиться и отомстить...) И в жестокий восточный ритуал шахсей-вахсей вмешиваться не надо. А то вот прямо сегодня, когда крал на базаре вино для аль-Дюбины, увидал человека, хлещущего себя плетью по обнаженной спине. Глаза безумные, камча уже мокрая от крови, сам шатается и все бормочет что-то религиозное... Добрая душа, Оболенский подхватил мужичка, плеть отобрал и выбросил, а на исхлестанную спину вылил полбанки розового масла, стыренного тут же поблизости. Что началось!... Когда подоспели прочие самоистязающиеся, первый мазохист, рыдая от обиды, тыкал пальцем в сторону "избавителя" - Леву едва не прибили! Он-то потом рассказывал друзьям об этом со смехом, но сомнения Ходжи только крепли - его друг какой-то не такой, не сплошь мусульманский... Однако вернемся к описываемым нами событиям Мы остановились на том, что в дом-лавку-хибару-сарай-палатку башмачника Ахмеда вошла сводная сестра его возлюбленной - Ирида Епифенди. - Есть Бог на свете, - глубокомысленно порешили соучастники, церемонно пожимая друг другу руки, а в их глазах вспыхнул здоровый охотничий азарт истинного мужчины. Стоящая перед ними девчушка лет восемнадцати была изумительно хороша: ярко-рыжие от хны волосы, изумрудно-зеленые глаза, точеный носик с горбинкой, чуть жеманные губки и стройная спортивная фигурка в ярком костюме уличной танцовщицы. - Моя возлюбленная сестричка. - Аль-Дюбина встала с башмачника, покровительственно приобняв родственницу за плечи. - Подрабатывает на жизнь танцами и показывает фокусы, а я иногда слежу, чтоб ее не обижали. - Неужели бывали прецеденты? - деланно удивился Лев. Девушка была настолько мила, что ее хотелось защищать здесь же и сейчас, причем не важно от чего. - Претенденты?! - не поняла могучая Ирида, а ее тезка, покраснев, опустила глазки. - Да какие там претенденты... О законном браке по Шариату никто и думать не хочет, а вот затащить к себе в шатер уличную танцовщицу многие считают единственно правильным... Скоты! - Невежи! - поддержал Ходжа. - Хамье! - уверенно добавил Оболенский, и все обернулись в сторону Ахмеда, ожидая его реакции. Вопреки всеобщим чаяниям, башмачник вдруг предложил нужное и своевременное решение: - Давайте лучше выпьем за двух самых прекрасных звезд Востока, двух самых добродетельных и замечательных девиц из всех, когда-либо носивших гордое имя Ириды! В результате весь вечер прошел в непринужденной, праздничной обстановке. Аль-Дюбина целенаправленно целовала своего возлюбленного, а тот страшно ревновал ее к Ходже. Сам Насреддин старательно крутился вокруг гораздо более скромной сестрицы, составляя постоянную конкуренцию ретивому Оболенскому. Рыженькая Ирида говорила мало, тихо, но охотно смеялась шуткам обоих друзей, а те просто блистали остроумием. Где-то после третьей пиалы внебрачная дочь визиря упросила сестру станцевать, и та, аккомпанируя себе маленьким бубном, шагнула в центр ковра. Удар босой пяткой об пол, звон монист и ножных браслетов, плавные изгибы бедер, забившихся мелкой дрожью, и... яркое покрывало слетает с золотистых плеч, газовым облаком опустившись между Оболенским и Насреддином. Ах, что такое танец живота на Востоке... Это поэзия в ее высшей духовной ипостаси! Это живой пламень всепоглощающей страсти, идущий из самых неизведанных глубин сокровенного таинства женщины! Это вода жизни, пробуждающая старцев, опьяняющая зрелых мужей и наполняющая упоенным светом души неопытных юношей... Каждое движение выверено веками и потому неповторимо! Каждый жест словно плавится от невыносимой любви и потому непереносим для взгляда! Каждый изгиб пахнущего мускусом тела поднимает вас к заоблачным высям и оттуда швыряет в пыль, потому что нет на свете таких слов, и таких чувств, и такой сладостной боли... Только блеск глаз, только звон бус, только оглушающий стук сердца! Сводные сестры ушли уже затемно. Поглощенный своей любовью Ахмед заторможенно прибирал лавку, вынося мусор и разбирая посуду. Лев и Ходжа неподвижно сидели все в тех же позах, в каких их застал искрящийся танец, и не могли пошевелиться. В остекленевших глазах Багдадского вора отражались разноцветные танцовщицы, а вялые губы домулло бессвязно шевелились, пытаясь вслух произнести имя рыжеволосой пэри из недоступных райских кущ ближайшего базара. Они и уснули так же сидя, попросту прикрыв глаза и отдавшись сладострастным грезам. Но самое удивительное вы отметили бы, заглянув в это время на задворки лавки башмачника. Там стоял совершенно остолбеневший осел с переплетенными меж собой ушами, высунутым языком и блаженно окосевшим взглядом. Видимо, любопытный Рабинович имел глупость подсматривать за танцем в щелочку... Утром все встали мрачные. Нет, не все: восхищенный влюбленный носился взад-вперед, как солнечный зайчик, приставая к товарищам с дурацкими вопросами типа: "Правда, она прелесть? А как вы думаете, она меня любит? Ну разве я достоин такого счастья?!" Лев, не разжимая зубов, послал счастливчика так далеко, что тот обратился за разъяснениями к домулло. Тот тоже добавил, для корректировки курса, и Ахмед, махнув рукой, начал взахлеб изливать душу флегматичному ослику. Потом они оба отправились на базар, а наши герои получили возможность наконец-то высказаться. Поначалу все было пристойно и вежливо... - Лева-джан, прошу тебя как самого доброго друга - не надо стоять на пути нашего счастья. - Вообще-то, братан, я и сам хотел тебя попросить примерно о том же самом... - Увы, как мудрый муж, ты не мог не заметить тех многозначительных и многообещающих взглядов, которыми меня одарила прекрасная Ирида Епифенди! - Вот и я говорю, если у тебя есть глаза, так ты их разуй и вспомни, как она на меня смотрела и на что намекала! Обстановка чуть накалилась, и в тоне каждого деликатно посверкивали электрические разряды. - Но, брат мой, разве бурная жизнь человека вне закона позволяет тебе калечить жизнь бедной девушки?! Поверь, она достойна лучшей доли! - Хм, а разве быть замужем за тем, кто активно дурачит пол-Багдада, намного лучше? Жена мошенника! Звучит не очень... - Вай мэ! Жена вора - звучит еще хуже! ... Электрические разряды копятся, собираются в длинные ломаные молнии, глаза наливаются кровью, а голоса наполняются громокипящей медью. - Но ты же вор! Просто грязный вор, что ты можешь ей дать?! - Да ты на себя посмотри, мелкий уличный аферист! Только и умеешь, что лохов кидать... Брехло и бабник! - От такого же и слышу! Безносый сын одногорбого аравийского верблюда с плешью на голове, кривыми ногами и мозгом, умещающимся в скорлупе ореха... Когда парни, вскочив, взяли друг друга за грудки, полог заднего входа откинулся - и что-то грузное рухнуло на пол. Минутой позже оно было опознано как потерявшая сознание могучая Ирида аль-Дюбина. Под правым глазом бедной девушки красовался впечатляющий синяк... x x x Аллаха надо просить, а шайтану - только намекни... Шутка с долей истины. - Тащи ее... ага, за ноги, за ноги бери-и... - О аллах, ты смерти моей хочешь?! Я же и одну ее ногу не подниму, чтоб не на-до-рва-а-ться! - Скажите, какие мы нежные... А ну, бери обе сразу! Тащи! - Лева-а-а... я не могу! Она слишком крупная... - Ну, знаешь... не можем же мы переть ее по частям?! Хотя... - Что ты задумал, убийца женщин? Не надо, я уже тащу-у... - Брось, я всего лишь хотел припрячь к этому делу осла. Увы, Рабинович разгуливал где-то в компании хозяина лавки, а потому двум спорщикам пришлось на своем горбу волочить бессознательную девицу с порога комнаты на ковер. Задача была непростой, и спустя какое-то время они просто рухнули рядом без сил, пытаясь отдышаться. В эту роковую минуту через парадный вход вошел насвистывающий Ахмед с бодреньким Рабиновичем. Дальше - как в кино... У ослика отпала нижняя челюсть, а впечатлительный башмачник, увидев свою пассию с побитой физой, в рваной одежде, ногами вверх (а что делать, так тащили), в окружении двух отдыхающих по бокам проходимцев, - взвыл дурным голосом! Откуда ни возьмись в его руках оказалась тяжелая палка: - Развратники! Насильники! Смерть вам, оскорбившим грязными домогательствами мою единственную, хрупкую любовь! Прежде чем Лев или Ходжа успели сказать хоть слово в свою защиту, взбешенный Ахмед скоропалительно приступил к претворению угроз в жизнь. Бедолаги метались по лавке, как степные сайгаки, истошно вопя и прикрывая руками голову. В щуплого башмачника словно вселилась сила девяти пустынных дэвов - палка с визгом носилась взад-вперед, с каждым ударом достигая цели! Рабинович демоническим хохотом только поддавал жару. Об организованной обороне не было и речи, пылкий влюбленный просто не давал на это времени. Насреддин безуспешно пытался забиться под обрезки кож для чувяков, а Оболенский, подвывая и матерясь, уже готовился к переходу в лучший мир, когда голос аль-Дюбины привел всех в чувство: - Ахмед, перестань их бить. - А... что?! Ты жива, о бесценный алмаз моего истосковавшегося сердца?! Подожди еще немного, я совсем убью этих злодеев и припаду к твоим ногам. - Дурак. - Госпожа Ирида говорила тихо, но твердо. - Оставь их в покое, они ни в чем не виноваты. У меня... большое горе... - Но... они же... кто же тогда... - не вовремя уперся переувлекшийся башмачник. - Давай я все-таки сначала их прибью! Аллах не осудит... - Дурак, - еще раз подтвердила девушка и села, держась обеими руками за подбородок. Встревоженный Ахмед бросился к ней, на ходу роняя палку. Побитые соучастники, морщась и почесываясь, пристроились рядом. - Что же все-таки случилось? Вместо ответа могучая Ирида аль-Дюбина разразилась бурным детским плачем! Слезы текли в три ручья, а рев стоял такой, словно Сырдарья по весне, без предупреждения, вышла из берегов. Ни одного слова добиться было совершенно невозможно, хотя все трое мужчин утешали и успокаивали несчастную, как могли... - Надо дать ей воды! - Лучше вина. - Воды! Много воды! Целый таз, и прямо на голову... - Молчи, низкий растлитель и сын шайтана! - А еще можно ее по щекам похлопать, женщинам это помогает. - Э-э, а вдруг она сдачи даст?! - Так надо быстро нахлестать, и по углам! - Молчи, сын шайтана и низкий растлитель! К сожалению, мужчины в действительности очень мало чего смыслят в деликатных вопросах приведения в норму особ слабого пола. Да и где она, эта норма, хотелось бы знать?! Женщины способны впасть в неуправляемую истерику по тысяче, зачастую абсолютно противоречащих друг другу, поводов и выбраться из этого состояния исключительно самостоятельно. Мы же, мужики, или опускаем руки перед бурными рыданиями, или сдаемся сразу, предлагая истекающей слезами возлюбленной все, что угодно, - от мытья посуды до законной регистрации неформальных отношений! Хвала аллаху, в данном случае этого не потребовалось... Отревев свое, выпив две пиалы воды и полкумгана вина из горлышка (плюс осторожные похлопывания по щечкам), внебрачная дочь визиря изложила наконец суть проблемы. Оказывается, у нее всего лишь похитили сестру. Причем не кто-нибудь, а личная стража самого эмира. И не забавы ради, а для уплотнения гарема. Было бы, как говорится, ради чего огород городить! Рыженькой танцовщице несказанно повезло - ее красоту отметили в самых верхах, а спорить с властью, установленной Шариатом, не только глупо, но и безнравственно. Маленькая Епифенди просто не сразу осознала глубину собственного счастья, как последняя дура зачем-то кричала и вырывалась. Свято блюдущая ее безопасность старшая сестра немедленно полезла заступаться, за что и получила свое, хотя дралась как львица. Но... дело житейское, все устроится, успокоится, и вообще есть веши, против которых по жизни не попрешь, а значит... Вот где-то тут сладкие речи Ахмеда, мягко утешающего побитую воительницу, резко обрываются. Он вклинился в рассказ подруги ближе к финалу и не сумел донести до нее свою концепцию "невмешательства" в любовные дела эмира. Аль-Дюбина молча хряпнула его ладонью по макушке, и возлюбленный на время затих. Гневные глаза, словно пылающие угли, уставились на Оболенского... - Помоги мне! - В каком смысле? - Лев прекрасно понимал, чего от него ждут, но добровольно записываться в герои-смертники все-таки не особенно жаждал. - Я не танкист и не командир ракетной установки. Дворец эмира нельзя взять штурмом... Честно говоря, я его сам-то толком не видел, но почему-то уверен, что нельзя. - И не надо. Укради ее! - Украсть?! Пардон, мадам, я не чеченский террорист и не ворую женщин. Тем более из гарема... - На этом волшебном слове Оболенский споткнулся. Гарем! Столько образов, мечтаний, полетов безудержной фантазии и вдохновения... Гарем! Необременительно одетые одалиски, скучающие без мужской ласки девушки, легко подкупающиеся евнухи и - аромат любви... Гарем! Пальмы в кадках, мраморные фонтаны, золотые рыбки, сладкое вино, щербет и дурманные восточные ночи... - Гарем? Это существенно меняет дело. Думаю, мы договоримся, только давайте поподробнее. - Лева-джан... - Не надо, Ходжа, не вмешивайся. - Вай мэ, Левушка, если я тебя невольно обидел - прости, ради аллаха! Но хоть на минуту внемли голосу мудрости и шепоту осторожности... - Я уплачу вам обоим! - торжественно заявила успокаивающаяся девица, и в ее голосе было столько силы и мольбы, что домулло дрогнул. - У меня есть серьги и ожерелья, а из даурских гор мне привезли кольцо с огромным камнем. Вам дадут за него не меньше тысячи динаров - но верните назад мою возлюбленную сестру! Лев Оболенский, Ахмед-башмачник, страдающая Ирида аль-Дюбина и даже вездесущий ослик смотрели на Ходжу, как на лицо, облеченное правом высшего решения. Как он скажет - так и будет! О, достопочтеннейшему Насреддину, конечно, было что сказать... Он раза три или четыре открывал рот, твердо вознамерившись обрушить на безумцев монументальную плиту неумолимой логики. Ибо поставленная задача была совершенно нереальна при взгляде на нее с любой точки зрения, и даже его зарождающиеся чувства к рыженькой танцовщице мгновенно охладевали, едва домулло вспоминал, из чьих рук ее надо вытащить. А если еще точнее, то из чьей постели... У эмира можно попытаться украсть многое, но это чревато, так как обворованный эмир страшен в гневе. А если кража оскорбляет собственнические инстинкты человека, то что же будет, если владыку Багдада оскорбят еще и как мужчину?! Одни мысли на эту тему вызывали спазм горла и холодный застой крови... Особо суицидного желания закончить жизнь молодым и красивым Насреддин никогда не испытывал. Более того, он всерьез намеревался дожить до ста лет, понастроив домов, понавыращивав сыновей и понарассаживав деревья. Таким образом, вся его разносторонняя натура категорически противилась любым рискованным мероприятиям, но одна маленькая, робкая и все-таки настырная мыслишка билась где-то в подсознании, заставляя болезненно щурить глаза. Мысль о том, что он все равно пойдет и поможет этому ненормальному Багдадскому вору (порази шайтан его в поясницу!) украсть у великого эмира его новую наложницу. Теперь Ходжа понимал это кристально ясно... - Будь по-вашему, о преступные умы, разрушающие в душах правоверных само понятие Закона и Правопорядка! Никому не дозволено безнаказанно нарушать установления Шариата! Ибо за такой великий грех нам нечем будет оправдаться перед Создателем, когда Азраил представит нас на суровый суд небес. Ради чего правоверный может пойти против воли эмира? Ну, разве что... ради денег. Ради горсти презренных золотых динаров, ради пропитания бренного тела и укрывания его от зноя, пыли и ветра - я готов пойти на столь ужасающий проступок, противный сердцу истинного мусульманина! Аллах все равно не простит, но хотя бы поймет... И не благодарите меня, ибо меньшим злом я искупаю зло большее! Я иду на поводу у вас, забывших честь и стыд, только из-за... Проникновенная до колик, самозабвенная речь Ходжи оборвалась, когда он наконец пошире раскрыл глаза. Оказалось, что весь ораторский дар пропал впустую - его никто не слушал. Даже Рабинович! Все участники описываемых событий давно сгрудились в противоположном углу, тихо, по-деловому обсуждая детали предстоящей операции. Домулло почувствовал себя идиотом... К тому же - лишним. После секундного размышления он решительно шагнул вперед и, растолкав всех, потребовал полного введения его во все нюансы плана. Как равноправного соучастника, разумеется... x x x Аллах любит храбрых! Но не при всех... Непроверенный хадис. Дворец эмира Багдада поражал двумя особенностями архитектуры: во-первых, филигранным изяществом и богатством отделки, а во-вторых, надежнейшими фортификационными свойствами. Внешне это напоминало расписанное под хохлому пушечное ядро - так же красиво и фиг чем расковыряешь. Ворота одни, из окованного железом привозного дуба; стены высотой под пять метров, гладкие и белые, как яичная скорлупа, никаких калиточек, форточек, дыр в заборе, а самое главное - везде стоит обученная, надменная в своей грубой массе стража. Как проникнуть внутрь - неизвестно... А самое неприятное, что никто из мятежников ни разу не был в самом дворце. Ну, Ахмед и Ходжа - понятно, а вот внебрачную дочь визиря туда тоже почему-то не пускали. Визирь был человеком пожилым, опытным и в чем-то даже порядочным: от ребенка не отказался, деньгами помогал, но ввести в аристократические круги... увы, он тоже имел ограниченные возможности. Хотя обычно во всех восточных сказках визирей представляют хитрыми и коварными, эдакими управителями из-за спины султана, эмира или падишаха. Не будем спорить, наверное, почти везде так и было - только не здесь и не сейчас. Отец аль-Дюбины наверняка нашел бы причину наказать слишком ретивых драчунов из эмирской стражи, но отобрать у властителя Багдада какую-то сводную сестру своей дочери... С его точки зрения - это было глупой затеей. И, глядя на неприступную твердыню дворца, домулло вновь полностью разделил это мнение. Поэтому он еще раз помянул "голубоглазого шайтана", громко цокнул языком и поторопил лошадей. Арба, груженная шестью здоровенными кувшинами с маслом, споро пошла вперед. Маленький ослик, привязанный недоуздком позади, зыркал по сторонам самыми воровскими глазами. Операция под кодовым названием "Ни дна ни покрышки" началась! Мы же с вами обозначим эту историю как: "Сказ о Багдадском воре, храброй девице ал-Дюбине, ее возлюбленном Ахмеде, предусмотрительном Ходже Насреддине и похищении рыжеволосой танцовщицы!" Видите, на этот раз мы и домулло упомянуть не забыли... Но вернемся к делу. Две крепенькие лошадки, телега, кувшины, масло и прочее были куплены час назад. Учитывая, что всю бухгалтерию компании вел именно Насреддин, траты были минимальными, но качественными. Метод "троянского коня" предложил Лев Оболенский, остальные дружно проголосовали "за". И вот теперь к узорчатым воротам эмирского дворца, покачиваясь, приближалась добротная крестьянская арба с простоватым возницей в круглой тюбетейке и двумя диверсантами на борту. - Куда прешь, репоголовый?! - На кухню великого эмира, о почтеннейший страж! - елейным голоском пропел Насреддин, мысленно вознося молитву за надежность приклеенной бороды. - Я что-то не видел тебя раньше... - Начальник караула попристальней всмотрелся в простодушное до туповатости лицо "честного декханина". - А я масло привез! Два кувшина подсолнечного, два гречишного и два кунжутного, - пустился перечислять Ходжа, по ходу дела сдвигая тяжелые крышки. - Вот! Хорошее, свежее, вку-у-сное! Отведайте, уважаемый! - Не надо. - Стражник брезгливо отодвинулся от сунутого ему прямо под нос черпака с теплым маслом. - Проверьте телегу и обыщите этого глупца. - Во всех кувшинах налито настоящее масло, только кунжутное не в двух, а в трех, - спустя пару минут доложили охранники. - У возницы ничего нет, кроме засапожного ножа и трех монеток. - Поезжай. Свой нож заберешь на обратном пути. - А... э... почтен... уваж... благороднейший господин, а как же мои таньга?! - тоскливо взвыл Насреддин, с трудом удерживаясь от того, чтобы не запеть. - Сказано же, получишь на выходе! С процентами... - хохотнули стражники, делая знак кому-то наверху. Ворота открывались долго и торжественно. - Поторапливайся, черная кость! Ходжа не стал дожидаться повторного приглашения, прикрикнул на лошадок и махнул внутрь. За крепостной стеной оказался довольно обширный двор, мощенный белым кирпичом. Двое рослых нубийцев, с кольцами в носу, в бело-красных одеяниях, жестами показали, как свернуть на эмирскую кухню. Домулло попытался припрячь обоих к разгрузке, но они только угрожающе оскалили зубы и отвернулись. В народе поговаривают, что гарем владыки охраняется такими вот молчаливыми евнухами, не носящими никакого оружия, но голыми руками ломающими шею быку. Успешно делая вид, будто бы он здесь в первый раз (а ведь, по сути, так оно и было), предусмотрительный Насреддин позволил себе объехать весь дворец вокруг, по периметру стены. Пару раз его сурово окликали, он униженно кланялся, тыча черпаком в кувшины с маслом, его вновь направляли на кухню, а он тихохонько делал свое дело. Насчитал около шестнадцати разных дверей, калиточек, черных ходов и четыре парадных подъезда в самом дворце. Это давало хорошую возможность ускользнуть, хотя вопрос выхода со двора за стену по-прежнему оставался весьма проблематичным... В целом здание имело два этажа, третий был уже выходом на крышу, где среди фонтанов и пышных оранжерей многочисленные жены эмира совершали вечерний моцион. Понятия о численности гарема на Востоке всегда являлись предметом сложных этических споров. Одни утверждали, что мусульманину не подобает иметь больше четырех жен, но охотно допускали разных наложниц, фавориток и даже просто "девочек, приятных глазу". Другие резонно возражали, что четких указаний по этому щекотливому вопросу Коран не дает, а значит, правоверный может брать столько жен, сколько в состоянии удержать. Удержать - это, видимо, в смысле - управиться. То есть не ублажать всех сразу в постели, а как-то по-хозяйски управляться со всем этим бабьим царством. Сколько конкретно жен, любовниц и прочих имел великий Селим ибн Гарун аль-Рашид - никто доподлинно не знал. Однако, раз уж верные нукеры периодически доставляли ему ту или иную красавицу, вакантные места все еще были... Когда Ходжу обругали уже в шестой раз, он понял, что продолжать и впредь разыгрывать кретина становится несколько чревато. Поэтому, остановившись у кухонных дверей, привязал лошадок и долго препирался с главным поваром, требуя помощи квалифицированных грузчиков. В самом деле, объемные кувшины вполне могли вместить взрослого человека и для их снятия с телеги потребовались усилия сразу шестерых невольников. Убедившись, что все аккуратно составлено под специальный навес во дворе и посторонних наблюдателей поблизости нет, домулло три раза быстро стукнул в бок одного кувшина. Послышалась возня, плеск чего-то жирного, а потом на свет божий высунулась бритая голова заспанного Ахмеда. Похоже, бедного башмачника слегка разморило в тепле и тряске, но он быстро взял себя в руки. Осторожно покинув глиняное убежище, возлюбленный аль-Дюбины с достойной упоминания скоростью поменялся одеждой с домулло. Как и когда отвязался Рабинович, никто не заметил, и правильно. Сам Ходжа скрылся в том же кувшине (это было непросто, мешало упитанное брюшко), а расхрабрившийся башмачник приклеил себе все ту же косоватую бороду и взялся за вожжи. Благо народу на эмирской кухне было чем заняться, так что процесс смены "возницы" в целом прошел незамеченным. А если кто, что, каким-то образом и углядел, то особого значения не придал... Муэдзин на вершине ближайшего минарета готовился огласить призыв мусульман к вечерней молитве. Пора бы и поторапливаться домой, ибо в лавке Ахмеда ждала страдающая от побоев, потери сестры и буквально раздираемая от любопытства Ирида аль-Дюбина. Ее время вступить в игру еще не настало, хотя настырная девица уже морально готовила себя к очередному марш-броску. Ей действительно довелось отличиться, но об этом потом... Не буду утомлять вас описанием выезда Ахмеда с территории эмирской резиденции, там, пожалуй, была пара прикольных моментов, но главное, что башмачник в конце концов все-таки выехал. Отклеившуюся не вовремя бороду пришлось оставить в качестве военного трофея стражникам у ворот. Парень ловко выкрутился тем, что его дразнят "лысобородый", якобы поэтому он таскает с собой этот вечно сползающий "парик". Объясненьице весьма слабехонькое, но здесь неожиданно прокатило. Правда, телегу лишний раз обыскали и деньги не вернули, но это мелочь, этого, в принципе, и ждали. Сколько времени пришлось сидеть в кувшинах Оболенскому и Ходже, тоже не существенно. Где-то часа четыре... Как и в любом приличном дворце, у багдадского эмира был свой ночной сторож, объявлявший каждый час стуком надоедливой колотушки. По ней и ориентировались скрюченные в три погибели аферисты. Если кто еще не догадался, как именно они сидели, я охотно объясню, Кувшин большой, горлышко широкое, если поджать ноги и втянуть голову в плечи, то вполне уместишься. На макушку ставим пустую миску, плотно прижав ее края к горловине, сверху льем масло. При беглом осмотре - эффект "полного" кувшина, ну а детально и скрупулезно ребят, хвала аллаху, не обыскивали. Метод, в сущности, не новый, если помните, примерно так же сорок разбойников пытались проникнуть в дом славного Али-Бабы. Хотя лично мне кажется, что сидеть, поджав ноги, в полусогнутом состоянии, придерживая руками скользкую от масла миску на голове, - удовольствие ниже среднего. Это уж, простите, скорее для каких-нибудь терпеливых японских ниндзя, чем для русского вора из шумного Багдада. Ходже было полегче, он и в кувшине просидел меньше, и миску на башке не держал, все и так обошлось. Когда ночной сторож объявил девятый час, то есть самое начало сумерек, под навесом у кухни стали происходить странные вещи... x x x Сквернословие - грех, развивающий воображение. Почти библейское определение. Крышка одного из кувшинов дрогнула, двинулась из стороны в сторону, потом вертикально приподнялась на месте - в проеме меж ней и горловиной сверкнули внимательные черные глаза. Жизнь на кухне к этому часу начинала стихать, что и работало на руку бессовестным нарушителям законов Шариата. Ибо в Коране сказано, что никто не может войти в жилище мусульманина, не испросив согласия хозяина. Ни Ходжа, ни тем более Оболенский этого делать не собирались. Наоборот, они оба намеревались навестить это самое жилище так, чтобы хозяин оставался в блаженном неведении относительно данного визита... Выскользнув наружу, домулло долгое время приводил в порядок затекшие мышцы и оттирал кунжутное масло с сапог (башмачник Ахмед, вылезая, оставил миску в том же кувшине). Кое-как справившись с собственными проблемами, Ходжа обошел все кувшины с условным стуком. Не отозвался ни один... Дежурно обругав всех шайтанов с белой кожей, голубыми глазами и русыми волосами, Насреддин уже предметно взялся за дело и мгновенно вычислил тот, внутри которого была некоторая пустота. Теперь уже он стучал посильнее... - Кто там? - глухо ответил кувшин. - Твоя четвертая жена, о недогадливый внук прозорливого поэта! - раздраженно представился домулло и потребовал: - Вылезай! - Ага... разбежался. - Не понял?! - Я говорю, фигу тебе, дражайшая жена номер четыре. Если хочешь, чтоб я честно выполнил свой супружеский долг, - сама сюда лезь! - Лева-джан, ты чего?! Не пугай меня, вылезай, ради аллаха! - Да не могу же, чтоб тебя... - Далее длинная цитата непереводимых на арабский эпитетов и глаголов, относящихся скорее к тем позам Камасутры, которые, как правило, описываются на заборах и стенах общественных туалетов. Не поняв ни слова, но уловив общий эмоциональный накал, Ходжа сделал вывод, что у Оболенского какие-то проблемы. Торопливо сняв деревянную крышку, он сунул голову в кувшин, но обнаружил лишь плотно прижатую к краям миску, в которую он собственноручно наливал подсолнечное масло. - Левушка, вылезай, умоляю - вылезай, гад! - Ох, блин горелый с саксофоном, да чтоб я... (Очередная цитата, по прослушивании которой Ходжа засомневался в добропорядочности собственной мамы.) Говорю же идиоту русским языком, что у меня... (Еще одна цитата, из которой Насреддин узнал о себе много такого, о чем и не подозревал даже в страшных снах.) Так нет чтобы помочь, он же еще и издевается! Плюс еще эта миска дебильная протекает, как... (Последнее, что понял домулло: впредь он никогда не будет покупать подсолнечное масло, ибо теперь точно знает, из чего и для чего его изготавливают...) - Лева-джан? - Ну? - Ты только не ругайся, ради аллаха, да?! Я думаю, у тебя просто все затекло и ты даже пошевелиться не можешь. Ничего, такое бывает... Ты, пожалуйста, сиди тихо, я сейчас. - С этими умиротворяющими словами герой народных легенд огляделся по сторонам, подобрал близ кухни приличный чурбачок и что есть силы шарахнул в лоснящийся бок кувшина. Мелкие осколки так и брызнули во все стороны! А в окружении крупных кусков сидел скрюченный, наподобие Гудини, красный как рак Лев Оболенский. Багдадский вор с головы до ног был облит золотистым подсолнечным маслом, - видимо, от удара миска на его голове треснула окончательно. - Вот приду в норму и дам тебе в глаз, - убеждая скорее самого себя, неуверенно пообещал Лев, но домулло не обратил на его угрозы ни малейшего внимания. - Я свое дело сделал. Ты во дворце эмира, - сухо ответил он, скрестив руки на груди. - Теперь твоя очередь, иди и кради! Оболенский, конечно, и в этом случае намеревался высказаться откровенно, со всеми вытекающими последствиями, но не успел... Мимо, едва не вписавшись в них, пронесся на кухню молоденький поваренок с пустым грязным блюдом в руках. Ходжа незамедлительно прикрыл ладонью рот друга, и оба изобразили некое подобие фонтанного ансамбля на тему: "Воспитанность затыкает пасть Сквернословию". Зрелище было весьма поучительным, но паренек резво бросился обратно, не обращая на героев никакого внимания. Под мышкой у него был чистый поднос... - Ну, так что, о мой гневный брат, будешь ты красть или нет? - Буду, - хрипло признал Лев, со скрипом и скрежетом разминая затекшие суставы. - Тогда пошевеливайся, пожалуйста! Ближе к полуночи эмир может возжелать мою прекрасную Ириду Епифенди. - А почему это, собственно, твою? - А потому, что у тебя уже есть луноликая Джамиля, вдова вампиров! - победно припечатал Насреддин, и Оболенский смолчал. При воспоминании о жарких ручках Джамили образ рыжеволосой танцовщицы показался уже несколько размытым. - Леший с тобой... - подумав, объявил Лев. - Надо делиться. - Кто со мной?! - Э... ну, такой немытый степной дэв, только живет в лесу и всем грибникам фиги из-за кустов показывает. - А-а-а... понятно. Ты опять хотел меня оскорбить, да? - Что-то вроде того... Ладно, я пойду, пожалуй, а ты жди здесь. Если что - кинь камушком в окошко. - Лев похлопал друга масленой рукой по плечу и, воровато оглядываясь, двинулся к ближайшей двери. - Лева-джан... - Чего тебе? - Прости, ради аллаха, что отвлекаю, но это вход на кухню. Гарем - вон в том крыле. Оболенский обернулся, пристально поглядел Ходже в глаза, сарказма или иронии не обнаружил и, сочтя сказанное дружеским советом, развернулся на сто восемьдесят градусов. - Если до рассвета не вернусь - не жди. Бросай меня и уходи согласно оговоренного плана. - Как скажешь, друг. Не жду, бросаю, ухожу... Лев с трудом подавил искушение обернуться вторично. Он шел вдоль здания дворца, неспешно укрываясь в темных уголках от случайных взглядов ночной стражи. Знаете, я, например, верил ему безоговорочно. Не из-за того, что мой друг такой уж наичестнейший человек (нет, он охотно прихвастнет ради красивого словца), а лишь из соображений железной логики. У великого эмира хватало охраны, но будь вы на его месте - разве бы пришло вам на ум беспокоиться и проверять замки в гареме, когда вокруг вас сотни верных слуг? Дворец стоит в центре Багдада, улицы патрулируются гвардией Шехмета, на дворцовой стене разгуливают неусыпные стражи, внутри бодрствуют верные нукеры, да за спиной как тени маячат молчаливые телохранители. Конечно, была одна маленькая причинка - в городе якобы объявился Багдадский вор... Но это сведения непроверенные, и уж в любом случае ни один вор еще не сошел с ума настолько, чтобы грабить самого эмира! Стянуть кошелек с золотом гораздо проще и безопаснее у какого-нибудь простофили на базаре. Селим ибн Гарун ал-Рашид ни за что бы не поверил, что именно этот вор не пойдет на базар. Как не поверил бы в то, что его сегодняшняя "игрушка" может и не испытывать щенячьего восторга от перспектив, уготованных ей судьбой. Эмир не намеревался украшать свой гарем безродной танцовщицей, просто иногда ему хотелось чего-нибудь эдакого, уличного, простонародного... Но мы, кажется, отвлеклись? Итак, стражники на стенах Льва не видели, они, как и положено, взирали сверху на засыпающий город. Слуги и невольники тоже ничего не замечали, ибо Оболенский вдруг открыл в себе новую способность - по-хамелеонски сливаться с окружающим интерьером. Один раз он нагло прошел большой освещенный участок, молча помогая какому-то служаке тащить большой ковер. А в другой - так вообще промаршировал с десятком стражников, опустив голову и семеня за ними след в след, так что любой принял бы его за законно арестованного. Скорость движения Оболенский развил просто невообразимую благодаря тому же подсолнечному маслу. Теперь он ласточкой скользил по полированным кирпичам двора, неслышно огибал повороты и без напряжения протискивался в самые узкие двери... Гарем нашелся не сразу. Нет, если бы там над входом висела аккуратненькая табличка: "Гарем эмира. Приемные дни - среда и пятница, с 10 до 20 часов. Посторонним вход воспрещен", тогда другое дело. А так, несмотря на разведданные скрупулезного Насреддина, найти нужное помещение оказалось не так просто. А проникнуть внутрь и того сложнее... Перед дверями стояли два неулыбчивых нубийца, тупо уставясь пустыми взглядами на алюминиевый полумесяц, интимно строящий рожки из-за главного купола дворца. Ошибка Оболенского заключалась в том, что он наивно счел обоих обыкновенными евнухами... - Здорово вечеряли, казаки! - бодро начал Лев, не скрываясь выходя им навстречу. - А я тут сегодня-главный врач-гинеколог. Доктор, лекарь, знахарь и повивальная бабка в одном липе. Мне в гарем, по делу, срочно! Нубийцы вообще не были евнухами (в смысле, толстыми кастратами с писклявыми голосами...). Эти двое лишились только языков и служили скорее для охраны от чрезмерно любопытных слуг, так и норовивших хоть одним глазком посмотреть на прекрасных жен эмира. Особо удачливые лишались глаза, не особо - жизни. - Эй, братаны! Вы че?! - неискренне завозмущался Лев, когда чернокожие, молча вытянув руки, взяли его в клещи. - Я ж без дураков говорю, что доктор! Меня эмир послал! У трех его супружниц внеплановые месячные, в белом ходить не могут, а танцевать хочется... Эй, эй, эй! Когти прочь от нетрадиционной медицины! Бесполезно... Сейчас он мог бы орать что угодно, но недолго. Нубийцы знали свое дело и бросились на незваного гостя с чисто звериной грацией. Лев так и не понял, почему и как он выскользнул... Видимо, сила душителей была очень велика, а слой масла на халате Оболенского достаточно обилен. Охрана валялась рядом, стукнувшись друг с другом лбами, а Багдадский вор, выскочивший из их лап, как скользкий обмылок, неожиданно услышал мелодичный смех у себя над головой. Откуда-то сверху, со второго этажа, бесшумно спустилась веревочная лестница, и округлая женская ручка зазывно поманила в окно... - Гарем! - восторженно прорычал Лев Оболенский, делая первый шаг... x x x Застенчивая стриптизерша раздевается дороже. Знание, помноженное на практику. Каждый раз, когда я просил своего друга вернуться к этой щекочущей воображение теме, - глаза Льва подергивались романтической поволокой. Его супруга Маша подобных рассказов не одобряла. Причем исключительно потому, что упрямо считала их плодом больного воображения мужа. Если бы она хоть на минуту поверила, что все это было всерьез... Нет, Машенька - умница, милейший человек и добрая душа, а посему ни мне, ни Льву не хотелось огорчать ее ни малейшим образом (и мы беседовали на кухне, за чаем, полушепотом плюс при включенном радио). - Андрюха, гарем - это что-то... Вот веришь - нет, а я ведь там не один день провел - впечатлений на всю жизнь! Я не ангел... Скорее, даже наоборот. Да, черт побери, не сексуальный маньяк, но присутствие хорошенькой женщины, и не в моих руках, - это уже оскорбление! Я всегда старался, как мог, и "оскорбляли" меня не часто... Но дело не в этом... Гарем, он... в общем, вот как бы тебе на примере объяснить... Ты женщин завоевывал? - В смысле, брал на поле боя под угрозой пулемета?! - Очень смешно... Я имею в виду, ты ведь ухаживал, дарил цветы, кормил мороженым, короче - соблюдал всю необходимую в деле охмурения процедуру и, в конце концов, брал свое, так? - Ну... где-то как-то вроде того. - Так вот, а в гареме все иначе. Скажи, только честно! Лично тебя когда-нибудь хотели три красавицы сразу? Кидали на подушки, раздевали на месте, целовали во все места и отдавались со страшной силой?! Причем ни разу не поинтересовавшись твоим мнением (типа: устал на работе, голова болит после вчерашнего и очень спать хочется...). - Н...нет, пожалуй, такого не было. - А у меня - было! Лев не знал, куда он лезет, не имел ни малейшего понятия о том, какой прием ему готовят там, наверху, и все-таки лез. О эта необъяснимая русская вера во "что бог ни делает - все к лучшему"! О эта святая мужская простота, когда все судьбоносные решения принимаются не головой, а ее уменьшительно-ласкательным прозвищем! О этот незыблемый дух собственного превосходства и неистребимого романтизма, толкающего нас проверить каждый разрез, измерить каждое декольте и заглянуть в каждую... Братья мужчины, будьте хоть чуточку осмотрительнее! Просто Багдадский вор нарвался на чрезвычайно отзывчивых и истосковавшихся по ласке юных жен эмира, а попади он двумя комнатами южнее.. В том углу жили первые, то есть уже постаревшие и озлобившиеся, настолько верные тетки - кастрировать могли запросто! А тут, по словам Оболенского, он выполз в общий коридор где-то примерно через час-полтора, оставив позади сразу трех, едва мычащих от умопомрачающего экстаза, гурий. Имен он не знал, они и не пытались представиться, но то, что это были именно гурии, - факт бесспорный! Ибо делали они с ним то, что, по убеждению всех мусульман, делают настоящие гурии в раю с настоящими праведниками... Из всей одежды Оболенскому удалось захватить лишь тюбетейку. Впрочем, душа его пела, и когда дрожь в ногах немного прошла, он горделиво ускорил шаг, водрузив головной убор на приличествующее ему место. В смысле, на макушку... Общее здание гарема занимало два этажа и подразделялось на несколько помещений. На первом этаже: баня, столовая, кухня, комната для молитв и большой гостиный зал для собеседований. На втором этаже: уединенные комнатки-спаленки, отделенные друг от друга толстыми стенами. Это на случай, если венценосный супруг возжелает сам навестить какую-то из жен, а не призвать ее в свои покои. Ну, короче, "ели будет эротический шум и вопли, чтоб прочие супружницы не захлебнулись слюной от зависти... Естественно, стража присутствовала только у входа на первый этаж, войти наверх мог исключительно эмир. Так что Льву в коридоре опасаться было некого, разве вновь доведется попасться в нежные женские объятия. - Нет, нет и еще раз нет! - строго напоминая самому себе, бормотал наш герой, идя неизвестно куда. - Джамиля - чудная девушка, и я не хочу обижать ее мелочными изменами. Один раз - это еще куда ни шло... В конце концов я же был захвачен врасплох и даже чуточку посопротивлялся... Но второй раз - категорически нет! Я занят, у меня срочное дело, на меня возложены большие надежды и... черт! Можно подумать, мир перевернется, если я тут немного задержусь?! О аллах, ты меня поймешь... Это ведь гарем! Когда еще доведется... Но, увы и ах, этой ночью ему довелось испытать совсем другое. Пройдя весь коридор от начала до конца, Оболенский не обнаружил ничего, кроме лестницы, ведущей вниз, и закрытого с обратной стороны входа (или выхода?). Ладно, это не принципиально... Главное то, что Льву пришлось вернуться назад, и вроде бы у одной двери его слуха коснулся знакомый перезвон ножных браслетов. - Тук-тук, кто в тереме живет? Не пугайся, Иридушка, это всего лишь я! - Как утверждал Оболенский, с этими словами он вошел. Просто вошел, благо не заперто. Просто сказал, ничего такого не сделал, и почему рыженькая танцовщица бревном рухнула на пол, так и не понял. Хотя она ведь тоже не сразу потеряла сознание, сначала покраснела, потом побледнела, потом попыталась прикрыть ладошкой глаза, но не успела, тогда и повалилась навзничь. Не на шутку перепуганный Левушка кинулся ее поднимать, уложил головой себе на колено, похлопал по щечкам, и девушка вроде бы на секунду очнулась. Очнулась, спросила: "Где я?", скосила глазки, увидела где и отвалилась заново. Гроза Багдада был в полном недоумении... - Ирида! Солнышко наше кучерявенькое, вставай, а?! Там на улице Ходжа дожидается, сестра твоя с ума сходит, а ты тут разлеглась... Вот уж не знал, честно говоря, что все танцовщицы такие припадочные! - Не все... - едва слышно пролепетала девушка, не раскрывая глаз. - Очнулась?! Ах ты ж моя умничка! Ну, вставай, надо рвать отсюда, не оглядываясь. - Лев встал и одним могучим рывком поставил маленькую красавицу на ноги. Глаза она по-прежнему не открывала, даже наоборот - зажмурилась что было сил. - Вы Багдадский вор - Лев Оболенский? - Ага, он самый! Минуточку, ты что же, не узнаешь меня, что ли? Протри светлые очи, подружка, только вчера вместе пили! Вместо ответа Ирида отрицательно помотала головой. Лев опять ничего не понял и, уверенно взяв ее за руку, потянул к дверям, но девушка удивительно легко вырвалась. - Ты чего?! - Я никуда не пойду. - Ах вот оно что... - медленно и певуче протянул знаток женских душ, для которого неожиданно все стало на свои места. - Ага... теперь-то мне все ясненько... Конечно, кто для тебя какой-то там Насреддин - преступный элемент, изгой, гонимый ветром легенд литературный персонаж. Не чета вашему эмиру, разумеется! Да я не в претензии, каждый устраивается, как может... Раз тебе в гареме лучше, о чем говорить?! Мне глазки строила, Ходже улыбалась, так и эмира охмуришь - он тебя наутро любимой женой вне очереди назначит. А мы уж, извини, для такой чести компания неподходящая... Как говорится, стражу не позвала - и на том спасибо! - Я не могу... - И не надо! Я уж сам как-нибудь отсюда выберусь, без провожатых... Что сестре-то передать? Или ну ее на фиг... Оно, знаешь, правильнее будет - зачем жене эмира внебрачную дочь визиря в сродственницы принимать? Далеко пойдешь, свет Епифенди, ой далеко! - Не-е-т! - Что орешь? Ну нет так нет... Не хочешь далеко ходить - не надо. В последний раз спрашиваю, ты со мной или как? Девушка долгую минуту молчала, напряженно морща носик, потом все-таки решилась и, повернувшись ко Льву спиной, выпалила все как на духу: - Я не могу с вами пойти, потому что вы весь голый! - Кто, я?! - не сразу поверил Лев, лихорадочно проверяя, а на месте ли верная тюбетейка. На месте, хвала аллаху... Но кроме нее ничего другого обнаружено не было. Он вынужденно признал правоту девушки. - Ладно, каюсь... Были форс-мажорные обстоятельства и... и... и потом, у меня все равно весь халат бесповоротно испорчен подсолнечным маслом! Твой Ход-жуля подсуропил, кстати... А у вас тут нигде лишних шаровар не завалялось? - Нет. - Да ты хоть глаза открой и посмотри хорошенько! - Не буду я глаза открывать! - почти срываясь на слезы, взвизгнула девушка. - Потому что вы голый, а Шариат запрещает смотреть на голого мужчину! - Я в тюбетейке... - нервно огрызнулся Лев, ему и самому уже стало как-то неудобно. Пошарив по комнатке, он вытащил полупрозрачные газовые ткани, три раза обмотал себя вокруг пояса и вполне удовлетворился осмотром. Стыдливая Ирида, мельком глянув на приодевшегося Багдадского вора, коротко всхлипнула и вновь повернулась спиной: - Все равно... - Что все равно? Сейчас-то чем я тебя не устраиваю?! - Все равно у вас все видно... Ответить Лев не успел, хотя уже набрал полную грудь воздуха для гневной отповеди, - в коридоре раздались возбужденные голоса: - Эмир! Радуйтесь, ибо наш муж пришел к нам! x x x Вернулся муж, а я без парашюта. Памяти В. Вишневского. А скромный полуголый герой почему-то сразу почувствовал, что Селим ибн Гарун аль-Рашид несколько не в духе. У владыки Багдада, надо признать, были причины для плохого настроения. Являясь просвещенным монархом, он время от времени переодевался в платье простолюдина и разгуливал по базару, слушая, как народ восхваляет его правление. Естественно, заблаговременно предупрежденная стража Шехмета, так же переодевшись, ненавязчиво охраняла эмира от всяких малоприятных неожиданностей. Со стороны это выглядело очень впечатляюще: десяток откормленных мордоворотов в нищенских лохмотьях, распихивая прохожих, повсюду сопровождал невысокого, худенького декханина средних лет, с набриолиненной бородкой и ухоженными руками. Народ тоже быстренько просек это дело, и везде, где только появлялся переодетый эмир, начиналось шумное, едва ли не хоровое, вознесение до небес его социальной политики. В результате каждый получал, что хотел: эмир - удовлетворение, народ - разрядку, ибо после таких похвал увеличивать налоги было уже как-то неудобно... Вот в один из безоблачных от общегородской лести дней великий и могущественный Селим ибн Гарун аль-Рашид увидел на базаре танцующую девушку. Ее милое личико слегка прикрывала полупрозрачная вуаль, шаровары и расшитый жилетик почти не скрывали стройную фигурку, и, посоветовавшись с ближними сопровождающими, эмир решил взять танцовщицу во дворец. Ему казалось, что это очень хороший и мудрый шаг - в народе будут говорить, что их повелитель скромен, доступен и не чванлив, раз берет себе в постель первую же базарную девку. Ошибка была лишь в том, что Ирида Епифенди таковой не являлась. Да и сами багдадцы вряд ли сочли подобный произвол свидетельством простоты и демократии... Но причина плохого настроения именно сегодня была совсем в ином - город полнился слухами о неуловимом Багдадском воре. За последние несколько дней его видели многие, его деяния превращались в легенды, его голубыми глазами бредили женщины, его ловкость и безнаказанность воспевали бродячие акыны, его приметы были столь значимы, что не узнать такого человека на улице было просто невозможно, а он все равно оставался неуловим... Он обокрал караванщиков Бухары, он надсмеялся над городской стражей, бежал из зиндана и дважды грабил самого Шехмета; он опозорил подающего надежды Али Каирского, расстроил его брак и изгнал Далилу-хитрицу вместе с дочерью; он постоянно уходил из суровых рук закона, и некоторые отдельные неблагонадежные мусульмане даже смели ему... сочувствовать! А ведь в Багдаде уже почти установился истинный порядок... Назойливые мысли о наглом воре не давали эмиру спать, и даже когда преданные нукеры доложили о доставке во дворец рыжеволосой красавицы с базара, эта приятная новость все равно не была достаточной для полного успокоения души. Конечно, здесь было где порадоваться телу, но... Сиюминутное удовлетворение чисто мужских потребностей с новой игрушкой не могло соперничать со жгучим желанием собственноручно содрать кожу с бесстыжего нарушителя основных заповедей Корана. Но ладно, пусть неотвратимое возмездие подождет, а пока на маленькую танцовщицу следовало взглянуть поближе. Каково же было удивление эмира, когда у самых дверей хранимого Аллахом гарема он обнаружил двух бессознательных охранников! Причем бедные нубийцы валялись так, словно какой-то дэв-великан стукнул несчастных лбами, как шкодливых котят. По одному знаку владыки гарем со всех сторон окружили бдительные нукеры с ятаганами наголо! А сам Селим ибн Гарун аль-Рашид осторожненько постучал в дверь... - Да, наш господин? - счастливым хором взвыли все жены, наложницы, сожительницы, любовницы и фаворитки эмира, гроздьями высовываясь из окон второго этажа. - Кыш, бесстыдницы! Разве вы не видите, сколько здесь посторонних мужчин?! А вы куда уставились, негодяи?! Разве вы не видите, что это мои жены?! - Да простит нас Аллах... - пряча улыбки, ответили верные стражи, а женщины с упоенным визгом задернули занавески. Эмир постоял, подумал и решился на новый вопрос, не очень умный... - О женщины, нет ли в моем гареме незнакомца? Ответом послужила долгая минута недоуменного молчания, а потом началось такое... Вой перепуганных и оскорбленных женщин был так громок, что под ногами нукеров задрожала земля. Некоторые опустили ятаганы, наиболее впечатлительные падали ничком, закрывая ладонями уши, а сам владыка Багдада едва не опрокинулся навзничь, хватаясь обеими руками за спрыгнувшую с головы чалму. Увы, ей не удалось спастись бегством... Призвав на помощь всю силу воли и терпение, умудренный опытом жития с пятьюдесятью женами сразу, Селим ибн Гарун аль-Рашид безуспешно пытался переорать несчастных. (Или счастливых? Ведь что ни говори, а посторонний мужчина в гареме - это какое ни есть развлечение для его обитательниц...) Но вернемся к попыткам эмира - они были сколь старательны, столь и бесполезны. Вой не прекращался! А истинный виновник всей суматохи стоял в комнатке базарной танцовщицы Ириды, с лицом белее алебастровых стен и нервно дрожащими коленками. Лев лихорадочно соображал, куда и как удрать? Прыгать из окна второго этажа - глупо, там ждут стражи с острыми саблями, а выходить через единственную дверь первого этажа - прямо в теплые объятия ревнивого мужа - тоже не намного умней... Тем паче что благодаря трем безымянным плутовкам Багдадский вор уже осчастливил хозяина гарема добротными, слегка разветвленными рогами. Мысли путались в голове, стукаясь, пихаясь локтями и яростно наскакивая друг на друга. Спокойно и хладнокровно вела себя лишь одна, чинно стоящая в уголочке, мысль о том, что времени становится все меньше и меньше. Рано или поздно муж и жены придут к взаимопониманию, в пять минут обыщут все здание и с позором выдадут связанного шелковыми ленточками блудливого внука дедушки Хайяма. Который, кстати, так и не узнает, где сгинул его воспитанник, ибо тайны гарема хранятся строго, а нарушители его покоя покоятся тихо. Если вы поняли, что я хочу сказать... Если не совсем, то поверьте мне на слово - Льву в ту минуту действительно было страшно. - Они убьют вас. - А? Что?! Кто? Эти?! Кого?! Меня-я??? - Обязательно убьют, - бесцветным, утешающим голоском продолжила маленькая Епифенди. - По законам Шариата безумец, опозоривший гарем владыки, подлежит немедленной казни. А также все жены, что попались ему на глаза и были этим безвозвратно обесчещены... - Да что ты... Их тоже поставят в угол?! - удачно, как ему показалось, съязвил Оболенский. Девушка повернулась и в первый раз без смущения глянула ему в глаза: - Нас обезглавят или утопят. - Бред собачий! - Так поступали всегда. Меж смертью и позором достойнейший выберет смерть. - Угу... Офигенно нравится мне ваша толстовская политика непротивления! - посерьезнел Оболенский, и меж его бровей легла упрямая складка борца до последнего. - Короче, ты тут, конечно, как хочешь, а я пошел домой. - Там вооруженные люди. - Танцовщица мельком глянула в окно. Лев отважно (или безрассудно) пожал плечами. - Но выход только внизу, а там - эмир. - Отлично, вот наконец и познакомимся! Так ты со мной?! - Нет. - Почему? - уже начал заводиться Оболенский, сам отвечая на свой вопрос. - Потому что я опять голый?! О, трах тибидох трах, чтоб не сказать крепче! Черт с тобой, где там завалялась моя старая одежда? Но имей в виду, она вся так пропитана маслом - хоть выжимай, и я наверняка буду оставлять жирные пятна на паркете... Устраивает? Рыженькая Ирида осторожно кивнула. На всякий случай, так как особой уверенности у нее все равно не было... x x x Гарем - это серпентарий из любящих жен. Автор неизвестен. Эмир у входа тоже пребывал в заторможенном состоянии. С одной стороны, так и не мог перекричать своих женщин, а с другой - что толку на них орать, если логического разрешения ситуации все равно днем с огнем не сыщешь. Ведь вроде бы все просто - зайди в гарем, самолично проверь помещение и, если там кто есть, - хватай злодея за шиворот да тащи в шариатский суд. А лучше - руби его тут же, на месте преступления... Оставалось одно "но" (честно говоря, их было два, просто второе вытекало из первого...). Вдруг этот Багдадский вор действительно там и вместо того, чтобы покорно склонить голову перед мощью закона, вздумает оказать сопротивление? Если он действительно так силен и страшен, то в одиночку выходить на такого преступника - опасно! Лучше заручиться поддержкой проверенных слуг и послать их вперед, а уж самому появиться в нужном месте в нужный час для совершения акта последнего приговора. Вот тут-то вступает в дело второе "но", плавно проистекая из первого - если пустить нукеров в гарем, то получится, что они своими нескромными взглядами обесчестят всех пятьдесят жен! Что же потом, казнить и нукеров, и супружниц чохом?! Идея показалась настолько привлекательной, что эмир даже отвлекся от мыслей о штурме. Любимые женщины старательно продолжали все тот же ор, в полной убежденности, что от их верноподданнического воя сердце их общего мужа полнится непередаваемой радостью. - Я войду туда и за уши вынесу голову негодяя, скрывающегося в моем гареме! - Но, владыка мира, а если там никого нет? - резонно уточнил кто-то из приближенных царедворцев. Ответить эмир не успел, так как четверо молодцов поставили пред его грозные очи вырывающегося Ходжу Насреддина: - О великий и сиятельный, мы поймали этого человека за битьем окон во дворце! - Кто ты такой?! - гаркнул эмир. - Не слышу! - нагло ответил домулло, указуя кивком головы на заходящийся воплями гарем. - Я спрашиваю, кто ты такой, недостойный червь?! - едва не срывая глотку, проорал глава Багдада. Насреддин поморщил лоб, имитируя работу левого полушария, и откровенно доложил: - Просто прохожий. Гулял себе под луной, смотрел на звезды, слушал пение соловья о его неразделенной любви к прекрасной розе... - Ты лжешь! - А что, нельзя?! - Казнить паршивца! - Что сделать?! - оттопыривая уши, переспросили нукеры. Эмир медленно начал наливаться багровой краской... - Я сказал, отрубите ему голову-у-у!!! - Не надо... - вынужденно буркнул Ходжа. - Что?! - не расслышал эмир. - Я говорю: не надо-о-о! - Почему-у-у?! - Потому что я - Насредди-и-н! Друг Багдадского вора-а, легендарная личность и герой народных анек-дото-о-ов! - О-о?! - даже удивился Селим ибн Гарун аль-Рашид. - Так, значит, это ты и есть? Ну тогда, конечно, мы не можем тебя вот так, сразу, обезглавить... Мы посадим тебя на кол посреди базарной площади, где ты будешь, извиваясь от боли, славить мое имя! - На все воля Аллаха... Так я пойду? - Куда?! Если бы не бдительные стражи, Ходже почти наверняка удалось бы выкрутиться. - Но вы же сами сказали, что пока я не нужен. Посижу вон там, в уголке... - Ах ты, бесстыжий нахал! Паршивый шакал с раздвоенным языком змеи! Говори сейчас же, где прячется твой жалкий соучастник, и, быть может, мы одарим тебя легкой смертью! - Ну, так сразу я не могу... - замялся Ходжа, опустив глаза долу. - Мне надо осмотреться, покажите-ка, где тут у вас что и как. Пожав плечами, стража указала на двух все еще не пришедших в себя нубийцев и воющее здание "женского общежития". - Угу, клянусь бородой пророка, здесь не обошлось без проделок Багдадского вора. Даю руку на отсечение - он и сейчас находится в вашем гареме! - Ничего не слышу... - простодушно развел руками эмир. Насреддин поманил к себе ближайших стражников, и те под его началом хором проорали: - Баг-дад-ский-вор-в-ва-шем-га-ре-ме!!! От такого громогласного известия притихли даже заинтересовавшиеся жены. - Кто у нас в гареме? - тихохонько полюбопытствовал тонкий голосок со второго этажа. - Баг-дад-ский-вор! - еще раз продекламировали нукеры, виновато косясь на обалдевшего владыку. - Ой, мамочки-и... - томно вздохнули три голоса сразу. И все почему-то поняли, что это значит... - Я убью его! - визгливо поклялся эмир. - Принесите мой самый большой ятаган! - И доспехи! - твердо добавил домулло. - Щит, шлем, кольчугу, копье, кинжал и лук со стрелами. О вас же забочусь, о великий и блистающий в гневе... Мой друг силен, как снежный барс, просто так вам ни за что его не одолеть. - Может быть, взять боевого коня? - призадумался Селим ибн Гарун аль-Рашид, но Ходжа дружески отсоветовал: - Не стоит, о мудрейший... Гонять лошадь взад-вперед по всем этажам, да еще заглядывая под каждую кровать в каждой комнате?! Клянусь аллахом, это лишнее... - Но как я могу доверять тебе? - Его дед, - домулло ткнул пальцем в сторону гарема, - когда-то написал: Если глупый лекарство дает тебе - вылей! Если мудрый подаст тебе яду - прими! А я отнюдь не глупец... - Из тебя вышел бы хороший царедворец, - поджав губки, процедил эмир, - но я все равно посажу тебя на кол, а с твоего друга сдеру кожу. Ну, чего же вы ждете, лентяи?! Слышали, что он сказал? Принесите мой парадный доспех, и живо! Выдрессированные слуги бросились выполнять приказ уличного бродяги, подтвержденный волей самого властелина Багдада. Но пока они бегают туда-сюда, у нас есть пять минут свободного времени, и мы вполне успеем посмотреть, где в настоящий момент скрывается думающий виновник всего переполоха. Думающий - это потому, что рыженькая Ирида ушла на поиски Левиной одежды, а сам Оболенский ходил взад-вперед по комнатке и стучал себя кулаком в лоб. Или по лбу? Ладно, ему без разницы, а нам тем более... Главное, что он изо всех сил пытался найти достойное разрешение сложившейся трагикомедии. Причем ритуальное харакири его никак не устраивало... - Вот, почтеннейший, я нашла! - Впорхнувшая в дверь танцовщица аккуратно сложила промасленный халат и шаровары у ног углубленного в себя Багдадского вора. - Только мне надо руки чем-нибудь вытереть... - Ха... убедилась? - Да, уважаемый. Вы были правы, это никак нельзя носить. Масло так и сочится... - Вот видишь. - А я - то еще думала, с чего это у вас такая блестящая задн... ой! Прошу прощения! Вы весь такой блестящий... - Неприятно... - скорбно откликнулся Лев, - ходишь везде, поскальзываешься, и вообще... Кстати, чем у нас прочие обитательницы занимаются? - Пока все собрались на втором этаже, в конце коридора, ждут указаний светлейшего эмира. - И сколько их там? - По-моему, человек пятьдесят, - припоминая, Епифенди вскинула бровки и почесала за ушком, - но точно не знаю, я ведь здесь новенькая. - Хм... пятьдесят, это, пожалуй, много. - Увы, если эмир прикажет женам выкинуть вас из окна - они справятся. Вы сейчас - как между молотом и наковальней... - Да, вроде бы не ядерная война, а все равно хреново, - деловито согласился Лев, и нездоровый блеск в его глазах показался девушке чуточку опасным. - Значит, если их попросят, то они меня отсюда турнут? Да еще и всем коллективом, конечно... Постороннему мужчине в гареме не место! Это хорошо, это даже правильно, это просто прелесть какая-то... - Что с вами, почтеннейший?! - настороженно подобралась маленькая Ирида, глядя, как Оболенский хватает с пола испорченную одежду, потрясая ею в воздухе. - Они ждут приказа эмира? Да я сам их попрошу! И клянусь бородой... этого... вашего... Гызра! - Хызра, - автоматически поправила танцовщица. - Короче, уж мне-то они не откажут! На персидский ковер падали тяжелые капли подсолнечного масла... x x x Красота мужчины на конце его копья! Арабская пословица с намеком. Вот ей-богу, это был один из немногих случаев, когда я категорически отказывался верить Оболенскому. На мой взгляд, способ, каким они выбрались из, казалось бы, совершенно безвыходного положения, оказался настолько прост, что первоначально даже не укладывался в голове. Может быть, я чересчур подозрителен, может быть, просто переутомился или перечитал фантастики, но всему же есть разумные границы! Если верить Льву, то эмир Багдада был человеком весьма недалекого ума, отличавшимся редкостной скрупулезностью и требовательностью в соблюдении буквы закона. Да что там буквы... он мог прийти в бешенство от неправильного толкования какой-нибудь запятой! А ведь именно это и дало возможность нахальному Багдадскому вору смыться. Или вот нукеры, стражники и слуги - неужели они так уж слепо и безоглядно выполняли любое указание начальства? Ведь стоило им проявить хоть чуточку неповиновения и личной инициативы - моего друга сграбастали бы как миленького! А жены? Вряд ли гарем является местом строгого содержания пятидесяти дур одновременно! Нет, я отнюдь не отличаюсь махровым мужским шовинизмом и как раз уверен, что женщины точно знают, чего хотят. А хотели они немногого - глотка свежего воздуха свободы и скромненького домашнего бунта. Нет, не кровавой революции, упаси аллах! Просто так, немножечко, чуть-чуть, маленький мятежик на чисто бытовом уровне... Лев долго уверял меня, что на Востоке свои законы: например, за невыполнение приказа, приведшее ослушника к победе, - ему сначала отрежут уши, а потом наградят новым седлом. Стоит ли игра свеч?! Вот и я о том же... Так что в этой истории все действовали в строгом соответствии с законами Шариата, а потому виноватых просто не было. Не верите, убедитесь сами... - Что я должна сделать? - О несложившаяся балерина багдадского канкана! Повторяю в пятый раз - иди и скажи им, что я - здесь! - Ясно. Но ведь они побегут на вас смотреть? - Это нам и нужно. - А если они захотят вас побить? - Это предусмотрено планом операции, даже больше - именно на факт битья мы и делаем основную ставку. - Мы? - Я. Ты стоишь позади всех, как бедная родственница. - Как кто?! - Не важно, главное, когда все выйдут - сразу дуй к воротам, там тебя будет ждать Ходжа. - А как же вы? - Я выберусь сам, я скользкий. Все поняла? - Да. - Тогда - вперед. - Куда? - В конец коридора, к прочим женам! - А что я там буду делать? - О-оу-у, ВАЗ, УАЗ, МАЗ, КАМАЗ - язви тебя в карбюратор!!! Ириду Епифенди снесло наверх взрывной волной, словно растрепанного воробышка. Лев, с трудом уняв рвущийся с языка эмоциональный стресс, злорадно подумал, что домулло будет очень весело с такой хохотушкой. Он еще раз выкрутил обеими руками свой настрадавшийся халат, выжимая на гладкий мраморный пол последние капли масла. Коридор первого этажа, от лестницы до входных дверей, имел свободного пространства метров восемь - десять. Из них последние пять были обильно политы подсолнечным маслом. Сам Лев бочком прогуливался по узенькой сухой кромке впритык к двери. А с той стороны доносились звуки не менее содержательного диалога... - Теперь хорошо? - Изумительно, храбрейший из отважнейших! Но что вы собираетесь предпринять? - Как что, приблудный сын шелудивой собаки?! Войти в свой гарем и ятаганом вытащить печень у твоего дружка! - Вай мэ... как это мудро! Куда же ему без печени - люди засмеют... Но, мой эмир, я лишь хотел узнать, как именно вы будете его убивать - ведь негодник очень хитер! - Сначала я всажу в него все пять стрел, как пять сур Корана. Потом проткну его шаурменским зазубренным копьем, после чего изрублю дамасским ятаганом, зарежу кривым пакистанским кинжалом и больно ударю по голове круглым шитом с двадцатью семью серебряными шишечками! Что скажешь? Что вы все скажете, а?! - Ва-а-а-а-х... Велик и прекрасен наш эмир, но нет ничего страшнее его гнева - от такого любой вор точно умрет! Мы бы умерли... - Ха! Медноголовые дети глупцов, даже я и то умер бы! А ты почему молчишь, бессловесный чурбан для колки дров?! - Я не молчу... я... я... Га-га-га!!! Не вовремя расхохотавшийся Ходжа тут же получил по спине древком эмирского копья. Больно, но смех оказался сильнее... В этот момент срывающийся девичий голосок, звеня от напряжения, оповестил весь гарем: - Внизу, у входа, стоит сам Багдадский вор! Прежде чем Селим ибн Гарун аль-Рашид успел осознать, что это значит, толпа женщин, с ревом и топотом, ломанулась по лестнице со второго этажа на первый. Что же предстало их взглядам? Практически голый Оболенский нагло расхаживал на цыпочках, приплясывая в неизвестно откуда знакомом ритме: Все вы, бабы, - стервы, Милый бог со мной![ ]Каждый, кто не первый, Тот у вас второй Первоначально эмирские жены массово обалдели. На лестнице все не умещались, а любопытство слабого пола еще со времен Адама приводило человечество к плачевным последствиям. Каковой результат не замедлил сказаться и в данном контексте... - Что они там так притихли? - шепотом поинтересовался эмир, и в этот миг двери прорвало! Естественный напор сзади стоящих жен на впереди стоящих наложниц дал свои результаты: приливной волной хлынув на промасленный пол, они, как по натертому паркету, всем весом ударили в дверь, снеся ее, словно картонную перегородку. Все пятьдесят женщин высыпались наружу, и сверху кучи малы, пятками вверх, восседал героический Лев Оболенский! Сбитый с ног, закатившийся в угол владыка Багдада тем не менее сумел правильно оценить обстановку. Голову он не потерял, законы помнил, а потому командирски взвыл во все горло: - Всем закрыть глаза! Не смотреть на моих жен! Кто опозорит хоть одним взглядом жену вашего повелителя - будет казнен на месте! Нет проблем - все так и поступили. Верные нукеры, опытные телохранители, обученные слуги, рабы и невольники послушно побросали оружие, плотно закрывая ладонями глаза. Кое-кто даже падал лицом вниз, чтобы уж наверняка не быть заподозренным в нескромных взглядах. - Ну, что встал, как памятник Гоголю? Валим отсюда! - Подскочивший Оболенский схватил за рукав замешкавшегося Насреддина. - И очи свои ясные распахни, ты же не видишь, куда бежим. - И я с вами! - Из растерзанных дверей, на разъезжающихся ногах, показалась рыжеволосая Ирида. - О звезда моих очей... - растроганно начал Ходжа, но был быстро одернут деловитым сотоварищем: - Хватай свою звезду в охапку, и бежим не оглядываясь! На меня тут слишком сладко смотрят... Бежим, я тебе говорю! Нас не догоня-ят! Хм... кажется, это немного не в той музыкальной тональности. На-а-с не догоня-а-а-т! Вот оно... именно так! x x x Приказы не обсуждаются, не комментируются и не выполняются. Армейская практика. Как я уже говорил вначале, вот этот конкретный эпизод лично мне представлялся и представляется весьма сомнительным. Однако, чтобы не гонять вас туда-сюда со своими авторскими ремарками, критику отложим на потом, а пока я просто продолжу... Итак, благодаря уже набившему вам оскомину подсолнечному маслу пятьдесят женщин великого эмира впервые покинули гарем. Столь массированный и несанкционированный выход в свет был обеспечен давлением желающих, скользким полом и бесстыже голым певцом с оскорбительными куплетами. Справедливости ради признаем, что не все жены оказались морально подготовлены к столь решительному шагу (собственно говоря, вообще никто). Посему большинство - вовремя вспомнило о законах Шариата, и, как подобает правоверным мусульманкам, женщины поспешили завизжать, прикрывая лица подолами рубах. Помните похожую сцену в фильме "Белое солнце пустыни"? Так вот, режиссер практически не соврал, именно так и поступали благовоспитанные жены в подобных экстремальных случаях. А теперь попробуйте представить себе положение недотоптанного эмира, неуклонно требующего от своих подданных буквально дословного исполнения предписанного закона. Представили? Итак, сначала он никак не мог подняться по причине тяжести доспехов и того, что ножны его ятагана намертво заклинило меж двумя особенно массивными телохранителями. Как вы поняли, град женщин обрушился отнюдь не на одного эмира, но и приближенным досталось на орехи... - Всем закрыть глаза и не смотреть на моих это был приказ номер один, никто и не пытался ослушаться. - А вы куда уставились, бесстыдницы?! Всем сию же минуту прикрыть лица! - это приказ второй, не менее разумный и вполне последовательный. До этого момента все действия главы Багдада выглядели абсолютно логичными и рассудочными. Потом, когда он увидел, как лица, явно виновные в создавшемся кавардаке, внаглую улепетывают к воротам, эмир бросил третий клич, - и не умный, и не последовательный... - Что вы встали, словно столетние чинары? Хватайте этих негодяев! Ослушаться, как вы догадываетесь, никто и не подумал. Восток - дело тонкое, там дураков мало... Вот мудрых людей там много, их ценят и уважают. Ибо мудрость восточного человека, в отличие от ума европейца, имеет не только практическое, но и материальное обоснование. Будь на месте мудрых нукеров какие-нибудь умные рыцари, они бы с ревом повытаскивали двуручные мечи и, всей толпой бросившись в погоню, не оставили б от Льва с компанией даже тапочек. Но для этого надо открыть глаза, что налагает мгновенный позор на гарем горячо любимого правителя, а он, правитель, непременно припомнит свой позор в самое неподходящее время. Мораль: в присутствии начальства выполняй все приказы, а не только самый последний. Не сомневайтесь, по слову эмира догонять "негодников" бросились практически все. Но, памятуя о предыдущем указании, - строго не открывая глаз! Люди похватали сабли и ринулись во все стороны сразу, предпочтительно друг на друга, босиком по визжащим от ужаса женам владыки. Селиму ибн Гаруну ал-Рашиду стало дурно... Полнейший бардак на относительно маленькой площадке грозил обернуться глобальным мордобитием на ощупь. Мужчины уже кое-где где радостно гвоздили друг друга по чалмам. Нежные восточные женщины только выглядят беспомощными и забитыми, но это пока им три раза не наступят на ногу или не ткнут острым ятаганом... совсем не туда! В эти горькие для отечества минуты они с ходу превращаются из гурий в фурий, бодро выщипывая бороды зазевавшимся нукерам. Если наши друзья успели беспрепятственно добежать до выхода, то исключительно благодаря перечисленным выше обстоятельствам... Двое молодцов в коротких кольчугах, охраняющие ворота, схватились было за копья, но Насреддин храбро упал им под ноги, вереща на одной истерично-надрывной ноте: - Открывайте ворота, о беспечные воины! Уводите всех, кого еще успеете спасти! Случилось страшное, ибо Аллах забыл про нас... - Что такое, э? - нервно поднапряглись стражи, шум и крики со стороны гарема было невозможно не услышать. Ходжа закатил глаза и страшным шепотом пояснил: - Женщины взбесились! - О шайтан... - с ужасом выдохнули воины, а домулло одним махом добавил скипидара в огонь: - Аллах поразил безумием весь гарем нашего повелителя! Женщины словно сошли с ума! Они сломали двери, они бьют правоверных, они произносят непотребные слова и грозятся уничтожить весь город. Эмир с верными людьми пытаются их задержать, но... - Говори же! - переглянувшись, взмолились оба молодца. - Но он... увы мне, я не смогу жить после того, что видел! Он успел крикнуть, чтобы я уводил всех невинных, а сам... А-а-а! Смотрите, смотрите, о воины, - вон они! Уже бегут сюда!!! Из-за поворота действительно показался рослый полуголый человек, на плечах которого, надсадно вопя, подпрыгивала какая-то растрепанная девица. От изумления стражники бросили копья и попытались спрятаться за щитами. - Куда?! У-у, хвастливые дети высокогорных баранов... - беззлобно рявкнул Насреддин, хватая храбрецов за шиворот и намеренно меняя тон, - Живо открывайте ворота, пока эта безумная не откусила мусульманину голову! Кто готов оказать ему братскую помощь? А, правоверные?! Ворота открылись мгновенно, благо запирались простым брусом, без всяких сложностей с замками. В образовавшуюся щель первыми юркнули отважные воины эмира. Лев подбежал совершенно запыхавшийся, а у танцовщицы от шока так свело ножки, что Ходжа еле-еле снял ее с затекшей шеи Оболенского. - О любовь моя, исстрадавшаяся на жесткой коже этого белого иблиса! О солнце мое, натрудившее дивное горлышко в непотребном крике! О печаль моя, устало открывающая божественный ротик и вдыхающая ошеломляющей грудью... - ВАЗ, УАЗ, МАЗ, КАМАЗ - язви тебя в карбюратор! От таких слов добрый домулло многозначительно окосел, имитируя китайского мандаринчика. Услышать подобное из уст невинной девушки было для него равносильно полноценному плевку верблюда в самую душу. - Это ты?.. Ты, богохульник, оскверняющий воздух столь ужасной руганью, что ей нет названия! Ты ее этому научил?! - Не-а, - устало ворочая языком, отказался Оболенский, но впервые взглянул на маленькую Ириду с неподдельным уважением, - не я это. Наверное, из детского сада принесла, они там быстро все подхватывают. - А что я такого сказала? - на всякий случай уточнила танцовщица, но достойного ответа получить не успела. Из-за угла дворца, со стороны гарема, показались первые догоняющие; мужчины и женщины бежали единым строем, вперемешку, под предводительством эмира, оставившего в прошлом все религиозные предрассудки. А в распахнутых воротах появилась могучая фигура Ириды аль-Дюбины: - Спешите ко мне, я вас прикрою! Все трое героев, не задавая вопросов, ринулись вперед, за дворцовой стеной их ждала та же самая телега, запряженная двумя лошадьми. Оба стражника со следами побоев на лицах отдыхали рядом. Башмачник Ахмед, стоя в полный рост, уже крутил над головой вожжами: - Скорее, скорее, отважные похитители девиц! Нас не догоня-а-ат! Откуда одинокий багдадский башмачник знал эту мелодию - осталось полной тайной. Лев даже не успел особенно удивиться. Тем паче что обе Ириды с разбегу прыгнули в телегу (пардон за бытовую рифму!), кони рванули с места, и он сам едва-едва успел плюхнуться на самый краешек. А вот Ходжа... Не отличавшийся особым проворством ног, Насреддин всегда больше полагался на собственную голову. Однако в этот раз она могла послужить ему лишь средством расплаты... Багдадский вор плюнул, соскочив на ходу, и бросился на выручку другу. x x x Стиль тигра - агрессивен, стиль змеи - изящен, стиль осла - узнаваем... Северный Шаолинь. ... Когда Маше Оболенской объявили о некотором улучшении состояния больного, она на радостях оповестила всех знакомых, ну и меня в том числе. Стационарное лечение дало свои результаты, пациент уже начал открывать глаза, шевелить пальцами ног и даже слегка поворачивать голову. Конечно, до окончательного выздоровления было еще очень далеко, но согласитесь, и такие достижения весьма впечатляли, вселяя законную гордость за нашу медицину. Все видееоборудование из палаты убрали, а мелкие кражи прекратились сами собой. Не то чтобы поймали вора, отнюдь, злодей до сих пор ходил безнаказанным. Просто весь медицинский персонал сам по себе постепенно взял привычку не носить с собой мелких вещей. То есть вообще практически никаких - часы, кольца, браслеты, кошельки, ключи, брелочки исключались напрочь. Теперь все это запиралось в сейф в кабинете главврача и выдавалось под расписку по окончании рабочего дня. Такая схема хранения вполне себя оправдала, полностью исключив саму возможность кражи. Кто же знал, что в один прекрасный день таинственный вор взломает даже сейф?! Милицию вызывать не стали. Сейф был вскрыт (все-таки вскрыт, а не взломан!) ночью, так что никаких ценностей, за исключением официальных документов, там не было. Все бумаги остались нетронутыми, а неизвестный преступник, видимо смеху ради, вложил внутрь телефонный аппарат и все, что в беспорядке лежало на столе главврача. В конце концов сошлись на модной версии шалостей барабашки... Вообще, засев за эту книгу, я невольно поражался своей невнимательности и равнодушию. Вспоминая редкие звонки Маши и сумбурные рассказы, мне становилось просто стыдно за собственную черствость. Как и большинство, я ограничивался словами участия и сочувствия, а ведь в это время за моей спиной развивалась целая история! Сколько разного и интересного можно было бы увидеть воочию, если бы я не корпел у компьютера, а приехал и сел в засаду у постели больного друга? Кто знает, быть может, я был бы единственным свидетелем необычайного искусства настоящего Багдадского вора... ... Лев говорил, что их судьба в ту ночь действительно висела на волоске. Из-за нерасторопности Ходжи и отчаянной трусости Ахмеда телега ушла далеко вперед. А среди слуг эмира оказались довольно быстроногие ребята, и дело могло кончиться очень печально, если бы не... В тот момент, когда Оболенский подхватил растянувшегося на мостовой друга, первые эмирские молодцы уже бежали к распахнутым воротам. Закрывать их было некогда, да и преследуемых от догоняющих отделяли какие-то пятьдесят шагов. Вот тут-то словно из-под земли вырос маленький, но очень грозный серый ослик! Оскалив зубы и прижав уши, он издал длинный пиратский клич, что-то вроде "Иа-хо-хо!", отважно бросившись на врага. Храбрые нукеры были готовы ко всему... но не к этому. Поверьте, взбесившийся осел - это каюк тигру! Рабинович кусал всех за все подряд, лягался ногами в самые неподходящие места, пихался крупом, хлестал хвостом и орал так, словно пытался на спор перекричать всех муэдзинов сразу. Нападающие стушевались, сбились в кучу и, отмахиваясь саблями от "длинноухого шайтана", предприняли тактический отход за подкреплением. Ослик тут же сорвался с места, пулей подлетел к своим хозяевам и услужливо подставил спину. После секундного размышления мужчины кое-как уместились вдвоем, а мужественное непарнокопытное резво бросилось прочь. Рабинович несся вперед резвее породистого аргамака. Как только они пересекли площадь и скрылись в россыпи переулочков, риск погони отпал сам собой. Мохноногий спаситель перешел на размеренный шаг, а двое друзей пошли рядышком пешком, давая герою хоть немного отдышаться. - Никогда больше меня так не обнимай. - Блин, и ты туда же?! - Куда я? Нет, хвала аллаху, я не туда же! Я в голом виде по чужим гаремам не бегаю... - Это от зависти! И нечего на меня так смотреть - я не голый, у меня тюбетейка и вот... это вот... прозрачное. Ты чего уставился? - Вах, никуда я не уставился. - Нет, уставился! То не обнимай его, то сам глаза отвести не может!.. Какой-то ты подозрительный, Ходжа... Нужно мне было тебя обнимать? Просто держаться за что-то надо. - Ну и держись подальше! И прикройся чем-нибудь... Вот, на, свой халат отдаю. - Без блох? Ладно, шутка... - О Аллах, ты видишь мое долготерпение? Отметь это в Книге Судеб и признай, что теперь мне есть чем откупиться за все грехи. Так что колеса Рока успешно вошли в свою колею. Правда, на подходе к лавке башмачника соучастники еще немного поцапались, выясняя, кто так хитроумно поставил осла в засаду и кому он, осел, вообще принадлежит? Рабинович, уже неоднократно слышавший подобные споры, проявлял поистине философское равнодушие. Или, попросту говоря, "пофигизм", ибо точно знал, что не принадлежит никому, кроме себя любимого. А в шумные приключения Багдадского вора и его друзей идет исключительно добровольно, по причине любопытства и авантюрного нрава. Но ослы - существа неразговорчивые, посему все мысли лопоухого умнички так и оставались при нем же. В лавке горел свет, телега с лошадьми стояла у входа, а взмыленный Ахмед торопливо переносил в нее вещи. - Хвала аллаху, вы тоже живы! - Вашими молитвами, - буркнул Лев. - Потому, что руки помощи от тебя не дождешься, - так же сухо добавил Ходжа. - Но... я... я же... ведь надо было... - смущенно забормотал башмачник. - Главное ведь - спасти женщин?! Вот я их и... то есть, конечно, это мы их... мы все их спасали! Оболенский махнул рукой и вошел в лавку, домулло молча протиснулся следом. Аль-Дюбина, сидя на кошме, паковала в узлы самое необходимое. Ее рыженькая сестричка безмятежно спала, свернувшись калачиком, на старом ковре в углу. Лев только хмыкнул и поспешил переодеться, Насреддин же сразу уселся у стены, налил себе остывшего чаю и как ни в чем не бывало начал светскую беседу: - Скоро рассвет, уважаемая. Ночь была насыщенной, и нам всем стоило бы отдохнуть где-нибудь - подальше от Багдада. - Мы едем в мой кишлак, - лаконично поведала старшая Ирида. - Хорошее дело, о мудрейшая. Пора, давно пора навестить вашу почтеннейшую матушку. А она не очень огорчится, если мы вас немного проводим? Я вчера обещал другу показать окрестности Багдада... - Остановитесь у меня, там вас не будут искать. - Ваша забота о нас, недостойных, превыше всякой похвалы. Аллах, всевидящий и всемогущий, не оставит вас без награды. Но воины эмира наверняка будут отвлекать нас от дружеской беседы и тихих радостей жизни... - Не будут, - уверенно обрубила девушка. - Мой папа направит их поиски в другую сторону. Уж это он мне точно обещал! - Храни его Всевышний! - благодарно поклонился Насреддин и отправился собирать собственные немногочисленные пожитки. Примерно через полчаса все были в сборе. Заранее подкупленные стражники быстренько выпустили из города двух всадников, девушку на осле и странную "супружескую" пару, где "жена" волокла за собой "мужа", а тот только вскрикивал от радости. Начиналась новая стезя приключений Багдадского вора - так сказать, вне стен Багдада. И пусть это были не такие захватывающие события, но тем не менее... Хорошо, я буду нетороплив и последователен. Продолжим? x x x Все, что нам дается даром, лучше брать деньгами. Еврейская мудрость. Раз уж мы договорились рассказывать друг другу истории, то, думаю, сказку о Багдадском воре и аль-Дюбине можно считать законченной. Нет, разумеется, они так сразу не расстались, но и провести всю оставшуюся жизнь в далеком горном кишлаке Оболенский бы ни за что на свете не согласился. Их совместные планы были утрясены еще утром, почти сразу же за воротами Багдада. Было решено, что девушки под охраной Ахмеда (хотя надо еще посмотреть, кто под чьей охраной!) отправлялись в почти двадцати километровый путь, к матушке старшей Ириды. А два массовика-затейника намеревались неспешно отсидеться в маленьком кишлаке Кадисе, что расположен буквально в трех часах ходьбы от славного Багдада и скорее даже считается его пригородом. Там часто останавливались разные путешественники, был большой караванный двор, а затеряться в толпе всегда легче. К тому же где, как не в караван-сарае, воровские способности Оболенского могли найти себе лучшее применение? Ходжа первым проговорился, что у них кончаются деньги: пришлось сделать немалые (добровольные и не очень) пожертвования соседям, хотя впоследствии все легенды однозначно утверждали, будто бы Насреддин безвозмездно раздавал все золото беднякам. Да - раздавал, да - безвозмездно, да - почти все, но... Во-первых, из самых разных побуждений, и филантропия играла здесь самую распоследнюю роль. А во-вторых, раздавал-то действительно домулло, но кто добывал непосредственные капиталы? На одной детской афере с киданием лохов по принципу: "Вот! Зверь под названием кот!" долго не протянешь и много не заработаешь. Ходжа честно признавался, что даже провести эту шутку в гастрольном порядке, каждый день меняя кишлаки, - все равно очень рискованно. Дурная слава распространяется быстро, а кизиловые палки - вещь пренеприятнейшая, так что риск прямого воровства был практически минимален в сравнении с иными способами изъятия денег у населения. Следующую историю, согласно установившейся традиции, мы могли бы условно озаглавить как: "Али-Баба и Багдадский вор проявляют чудеса храбрости, избавляясь от...", ну и так далее. Подходит? Опаньки! Ребята, я, кажется, упустил одну очень важную вещь. Не для всех важную, конечно, но женщины все время меня спрашивают: а как дальше сложились отношения рыженькой танцовщицы Ириды Епифенди и знаменитого Ходжи Насреддина? Была ли у них любовь? А свадьба, а дети? Кое-что могу сказать со всей определенностью - любовь была! Домулло не раз навещал свою шаловливую избранницу, и его чувства не были безответными. А вот насчет свадьбы и всяких дальнейших совместных проживании "долго и счастливо" - увы, не знаю. Лев ничем не мог помочь в плане информации просто потому, что все это произошло уже после его таинственных приключений. Или не произошло вообще... Придумайте себе любой вариант развития событий, и, если вы всерьез верите в теорию материальности человеческой мысли, тогда где-то там далеко у этих двоих - все сбудется. Мне кажется, что они будут вам только благодарны... Ну а мне, к сожалению, нельзя ни на шаг отступать от истины и разворачивать историю так, как это было бы желательно сентиментальному читателю. Довольно псевдолитературной болтовни - ближе к делу... - Лева-джан, я тебе арабским языком повторяю - это мой осел! - Ходжа, ну у тебя хоть кол на голове теши. Я сам! Собственноручно! Его! Украл! Значит, он мой... - А потом ты подарил его мне! - Ничего я тебе не дарил! Ты сам его схватил, внаглую, без спроса. - А ты не оспаривал, значит - он мой! Мой, ибо сказано в Коране... - За-бо-дал! - Аналогично! - О, какое мы слово выучили?! ... Вот так легко и беззлобно беседуя на чисто философские темы, два друга возлежали на старом персидском ковре третий день, тратя золотое время в самых недорогих номерах караван-сарая. Цены на продукты и жилье были достаточно низкие, красть приходилось по минимуму, и уж конечно не там, где ночевали. Ослик наслаждался подножным кормом, а новости, привозимые купцами из Багдада, в основном обнадеживали. Главной темой был визит в эмирский дворец целой банды волшебников, похитивших у главы города его горячо обожаемый гарем. Хотя некоторые, более осведомленные, уточняли, что волшебников было всего двое и похищен не целый гарем, а лишь одна жена, зато самая любимая. Кое-кто поминал также и дикого снежного барса, изувечившего своими копытами весь цвет эмирской гвардии. С чего это у барса вдруг выросли копыта - никто не знал, но все верили. Ответные меры, предпринятые разобиженным эмиром, воспринимались окружающими несколько скептически. Городская стража Шехмета получила по чалмам, и хотя они теперь хватают всех подряд, виновные до сих пор так и не найдены. Проблема как раз не в том, чтобы кого-то поймать, а в том, что эмир лично видел в лицо тех, кого поймать-то как раз и требуется. То есть абы кого уже никак не подсунешь. Безвинно задержанным дают подзатыльник и вынужденно отпускают восвояси. А самые свежие новости впечатляли и того круче: никаких волшебников не было вовсе! Эмирский дворец на самом деле посетил неуловимый Багдадский вор со своим хитроумным напарником Ходжой Насреддином. Имя Льва Оболенского стало всенародно известным за какие-то два дня! Конечно, ничего, кроме плахи, такая слава принести не могла, но факт ее наличия все равно немножко окрылял. Прибывающие и отбывающие купцы рассказывали друг другу сказки об удачливом воре, нарушителе всех заповедей Корана, и осмеянном эмире, поборнике закона и справедливости. На Льва и Ходжу никто не обращал внимания. Предположение, что оба мошенника отсиживаются здесь, в самой гуще народа, казалось чрезмерно глупым. И даже если бы они оба били себя в грудь, предъявляя паспорта с фотографиями, - им бы все равно не поверили. А может быть, и поколотили за присвоение чужой популярности... История с Али-Бабой началась, когда Оболенский проголодался. Домулло пожал плечами, он тоже был не дурак покушать, поэтому заказали на двоих большое блюдо настоящего узбекского плова. Обедали на открытой веранде, подобно римским патрициям возлежа на потертых пуфиках. Свежие лепешки, дыню и холодную простоквашу на десерт подали сразу же, но не в этом дело, а в том, что, почти покончив с горячим, Лев неожиданно заметил краем глаза смуглую руку, тянущую со стола лепешку. Удивлению Багдадского вора не было границ - его пытались обокрасть! Могучая ладонь Оболенского, подобно лапе царя зверей, накрыла руку злоумышленника. - Ходжа, ты тока глянь, что у вас тут творится - лепешки буквально изо рта рвут! Как пылесос плюшки фрекен Бок... Насреддин придирчиво осмотрел извлеченного из-за занавесочки щуплого мужичка с дрожащими губами. - Уважаемый, судя по вашей одежде, вы - местный. Скажите, неужели ваш казий никогда не рассказывал, как в эмирате наказывают воров? - Не губите... - из последних сил пискнул несчастный и обвис в потере сознания. Лев аккуратно положил его рядышком и укоризненно обернулся к Ходже: - Братан, ты уж полегче как-нибудь... Глянь, до чего мусульманина довел, а ведь у него жизнь небось и так не сладкая. - Вах, вах, вах... Вор всегда заступается за вора, или, как говорят мудрецы, одна рука не откажет другой в умывании! Но ты ошибаешься, о мой мягкосердечный друг, - это очень зажиточный человек. - Да брось... - Посмотри сам, - Насреддин многоопытно кивнул на добротное платье лежащего, - халат чистый, новый, чалма дорогая, чувяки сделаны на заказ, а руки... Вай мэ, ну вообще-то раньше он много работал, мозоли еще видны. Хотя последние года два... - Браво! - слегка поаплодировал Оболенский. - Скотланд-Ярд в очередной раз посрамлен великим мастером дедукции. А скажи-ка мне лучше, зачем такому солидному дяденьке воровать мою законную лепешку? Честно купленную, отметь! - Отмечаю, на краденые деньги. - Не увиливай от ответа! - А ты от ответственности! - Почтеннейшие... - У пришедшего в себя мужчины оказался такой слабенький голос, что соучастники разом прекратили диспут. - Ради аллаха, дайте мне самый маленький кусочек лепешки... Я буду вечно молить Всевышнего за вашу доброту! - Ходжа, да он просто голодный... - беспомощно протянул Лев. - Как хоть тебя зовут, голодающее Поволжье? - Али-Баба... x x x Искренняя забота есть разновидность шантажа. Больной, но богатый родственник. Думаю, что популярную сказку об Али-Бабе и сорока разбойниках вы и без меня знаете. Излишней нужды в детальном пересказе нет, но позволю себе обратить ваше внимание на некоторые, несколько щекотливые, моменты. Сам я этого тоже никогда не замечал, и Лев, расписывая этот сюжетик, буквально открыл мне новое прочтение давно известной истории. Буду краток. Как вы помните, Али-Баба успешно победил всех нехороших разбойников и богато зажил с уворованным им золотом. После смерти брата Касима он унаследовал и его дом, и его жену, и рабов. А именно среди них и бытовала некая Марджина, известная своей паранормальной преданностью хозяину. Именно она изобразила на дверях всех домов своего квартала тот самый крестик, которым разбойники пометили дом ограбившего их Али-Бабы. Только она, а не кто другой, повинна в страшной, чудовищной смерти самих разбойников - Марджина залила их кипящим маслом! Представьте на секундочку: хрупкая женщина с бледным лицом сорок раз кипятит ведро кунжутного масла, чтобы сорок раз пойти и вылить его на головы беспомощных людей, сидящих в больших кувшинах... Сорок ходок, сорок человек, сорок воплей боли, сорок смертей и спокойный, уверенный в себе взгляд человека, считающего, что творит правосудие, угодное Аллаху! А бесчестное убийство атамана разбойников?! Она ведь попросту зарезала его, без всякого предупреждения распоров горло гостю, вежливо наслаждавшемуся ее танцем! После первого преступления несколько шокированный, но все же благодарный за спасение Али-Баба дал ей золота и отпустил на свободу. Золото бывшая рабыня, естественно, прикарманила, а вот на свободу не пошла, предпочтя остаться в доме своего господина. Ей не рискнули перечить... Да и кто бы, скажите, особенно возражал дамочке, за одну ночь отправившей на тот свет целую банду?! Вот после этого, уже