еппе Саваза звать его -  итальяшка, макаронник. Он у меня еще попрыгает,
собрат гумозный!
     А до того такие смачные штучки изобретал... Пульки-сверлушки знаете чьи
-  Савазы этого  самого.  Дебилофония переднего края  - тоже он,  это  когда
позиции  неприятеля озвучивают  исподтишка, ну так, вроде он в натуре ничего
не слышит, а  забалдевает  через четверть  часа. Вяжи его как сонного и все.
Он, вроде, и "взрывбормотуху" придумал, тут  прямо-таки блеск до чего хитро.
Представляете,  такая  себе  автоцистерна  бормотухи,  как  бы осталась  при
отступлении. Солдаты противника  обнаруживают ее и высасывают в один момент,
какой солдат  устоит?  Ну,  и  через часок  бормотуха начинает реагировать с
чем-то  там в  брюхе  -  с панкревошипом, что ли... И солдаты взрываются  на
х..., еще и окружающих  гробят со страшной силой, а те, может,  и  вообще не
жлуктили эту бормотуху.
     Ладно,  когда  я  услыхал про  это первый  раз, поверите  -  не  придал
значения. Посудите сами - полк у  нас образцовый, прямо-таки железная часть.
Как выйдем  бывало  на  плац  - грудь вперед, живот втяни! - как брякнем  об
асфальт копытами! Че говорить -  стальная  лавина... Сверху когда смотришь -
каски и каски, вроде булыжником плац замостили. И головы одинаковые, и мысли
- вперед, на врага! Бей, коли, руби! Трумп-трумп-трумп-трумп - землетрясение
прямо-таки. А тут еще и песня - в тысячу глоток, знаете, моя любимая

     <i>Мы выступаем в шесть. Мы выступаем вновь.</i>
     <i>Ты береги свою честь. Нашу храни любовь.</i>
     <i>Ты свою честь береги. Раздавим врагов, как клопов.</i>
     <i>Мочатся в страхе враги! Солдат, он всегда таков!</i>

     Аж мурашки по  хребту  от этой песни: кажется, покажи сейчас врага -  в
один момент  неотразимым  ударом  гранаты из него кишки  выпущу!  Какая  там
гумозная  бомба  - ничто  не  устоит,  все наше  будет... А  потом  геройски
заявиться  домой: как ты  там, Сильвочка,  берегла свою  честь? Само  собой,
никак, это и ежу понятно, я свою Сильву знаю... С ходу по  морде,  по морде!
Да-а, приятно вернуться домой после победоносного рейда.
     Ну, это отвлечение такое, лирика стрюцкая. Как раз полгода назад пришла
в часть для освоения новая техника под названием "личный контейнер стрелка".
Кажись, того же Двужеппе разработка. Вижу, солдатики мои вроде аж побледнели
при виде этих контейнеров.
     - Так это ж гробы железные! С крышкой!
     Я  им популярно так, кому в  зубы, кому матом объяснил, что  так оно  и
есть, в самом  деле эти контейнеры могут использоваться и как гробы, но ведь
когда?  В  крайнем  случае,  если  прямое  попадание  только...  А  так  это
"индивидуальная  бронированная  ячейка",   читайте   инструкцию,  колхозники
прерий! Это ж вам самим облегчение, чтоб окопов не  рыть на позициях и  чтоб
доблестные останки не собирать по всему полю битвы. Залег в контейнер и веди
стрельбу,  вплоть  до геройской гибели или победы...  А чтоб  тащить  его за
собой  при атаке -  колесики приделаны. Помню, читал  книжку  одну,  в  душу
запало:
     <i>"Дерзким  маршем,  опрокинув  расстроенные  порядки противника, солдаты
прославленного корпуса ворвались в траншеи врага. Никому не было пощады."</i>
     Или вот, еще место:
     <i>"На  плечах бегущего  в панике  неприятеля  они  влетели  в разрушенный
город, сокрушая все на своем пути..."</i>
     Вот это я понимаю! На  плечах противника! С гробами на колесиках! Ясное
дело, паника любого возьмет, который против нас. Ы-ых, скорей бы  повоевать,
такая техника простаивает!
     Такие вот мысли у меня тогда были.
     Словом, все нормально,  пообвыклись мои ребята  в  контейнерах, маневры
прошли с  блеском,  вернулась наша доблестная часть  в казармы,  и на второй
день, помнится, отозвал меня в сторонку капитан Фряк.
     - Сержант, как настроение?
     - Как положено! - рявкнул  я и вытаращился на него, по уставу. Он  меня
так легонько по плечу - вольно, мол. Я ослабил левую ногу.
     - Тут вот какое дело, сержант. Помнишь, про бомбу я  тебе  рассказывал,
перед маневрами еще?
     - Так точно. Про гумозную, Двужеппе этого...
     -  Гуманную, сколько тебе долбить! Значит, вот как  складываются дела -
надо быть наготове.
     Я сколько в  армии,  столько  и гундят про это  -  надо  быть наготове.
Солдат, он всегда таков. Я каблуками щелкнул и снова вытаращился.
     - Дело в том, что гуманная бомба...
     Посмотрел он на  меня с сомнением - а  че смотреть? Образцовый сержант,
пуговицы сияют.  Вижу - раздумал дальше говорить.  Оно и  лучше,  мне меньше
соображать,  тужиться, а может там еще какая государственная тайна,  и вовсе
ни к чему.
     - Ладно,  сержант,  эти два дня - повышенная готовность.  В случае чего
действовать по обстановке...
     Ясно. Вечером  перед отбоем прошелся по челюстям, чтоб готовность лучше
понимали. Смотри, мол, у меня! Отбой!
     Запрыгнули  мои тигры  на  двухэтажные нары и мигом  захрапели. Я  тоже
прилег в мундире, но не спалось,  тревожил разговор  с капитаном. Среди ночи
вдруг какой-то свист, громче, ближе, только собрался я встать и...
     Такой, знаете,  всеобщий  пуфф!  И  страшная  пыль  - будто  дневальный
пылесос мне прямо в нюхало вытряс  (был  раз  такой случай).  И  все ухнуло,
провалилось в  мягкую  такую  труху,  вроде опилок. Я закопошился  в  трухе,
выкарабкался кое-как, вскочил.
     - Тревога! Подъем, бля! Подъем, мать вашу!
     Протер глаза. Смотрю -  вроде в чистом поле такая мала-куча голяков  на
кургане  из  этой  трухи.  Куда что  девалось - ни  казармы, ни плаца,  одни
деревья вокруг  и полный  месяц,  и голые какие-то мужики  копошаться, целый
полк. Присмотрелся - батюшки, это ж  наш полк и есть! И сам я тоже как Адам,
хотя только что был в полной выкладке. Да что ж это?
     Но - думать не по нашей части, на то есть штаб.
     - Тревога! В ружье! В контейнеры, задраиться!
     Заметался личный состав, но бестолку.  Какие ружья-контейнеры,  когда и
пуговицы от кальсон не осталось? Думаю - Фряку бы позвонить, но без телефона
затруднительно. Стройся! - крикнул.
     Выстроились  мои  на  площадке  поровнее, стоят,  трясутся  -  а  время
холодное, осень. Я и сам продрог тут же.
     - Р-р-р-р- няйсь!
     По команде "равняйсь",  чтоб вы  знали,  нужно  голову налево свернуть,
чтоб  видно стало  грудь четвертого человека.  Да  в этих условиях какая там
грудь  -  черте-что  видно,  только  не грудь.  А  что  делать,  если сейчас
неприятель нагрянет? Бери нас голых голыми руками!
     Пыль  тем временем потихоньку  улеглась,  и стали видны  другие взвода,
такие  же  голые  шеренги.  Суетились  сержанты, что-то  орали.  Тут меня  и
осенило, стала ясна в один миг вся боевая обстановка:
     - Так это ж гумозная бомба! Напали-таки сволочи неприятели. Ложись!
     Строй как стоял, так и рухнул, только ягодицы под луной сверкают.
     - Отпол-зай! К лесу, недоумки!
     Поползли к лесу. Я и сам ползу, брюхо об камешки царапаю. Того и гляди,
налетят ихние десантники  на парашютах и всех  нас шашками исполосуют,  весь
наш  голозадый  личный состав. Добрались  до  леса, сгрудились  под кустами.
Холодно и непонятно. Я с двумя унтерами выкарабкался  осторожно на горку: ни
звука. Никаких признаков противника. Вдалеке электричка пискнула. В местечке
за оврагом окошки  еще светились - отдыхают мирные жители, а мы тут за них в
чем  мать  родила позор  принимаем. Тут по  шоссейке рядом  трейлер-скотовоз
выползает в гору.
     -  Остановить!  -  скомандовал  я унтерам, и  выскочили мы  на  дорогу.
Водитель,  видать,  уссался от изумления:  трое  будто из  бани на  радиатор
кидаются. Он по тормозам и ходу, только кусты придорожные затрещали. Видать,
решил что маньяки.
     А   чтоб  вы  знали,  во  время  боевых  действий   армия  имеет  право
реквизировать  транспорт,  то-есть,  скажем, выкатились вы  проветриться  на
своей  тачке с бабенкой, и тут вас останавливают вдруг и под жопу выставляют
из машины  -  значит,  обижаться нечего,  начались военные действия  в  вашу
защиту.  Такое,  правда,  бывает  и  без  военных  действий,  но  тогда  это
хулиганство,  грабеж и изнасилование. В нашем  случае и  выгонять никого  не
потребовалось, водитель понятливый оказался, обошлось без изнасилований.
     -  Разверни машину, - приказал я  унтеру. Он  только ногу  на ступеньку
поставил  - провалилась нога, вроде ступенька мигом проржавела  насквозь.  Я
схватился  за  дверную ручку -  отпала и тут  же в  опилки  такие серебряные
превратилась.  Смотрю - кренится кабина  на нас,  валится  прямо-таки, скаты
мнутся, железо горбом  пошло...  Только  отскочить  успели  - рухнул трейлер
набок и загорелся...
     Что ж это делается? И пока горел-полыхал этот скотовоз, вспомнил я, что
писал дальше стрючок Двужеппе Саваза:
     <i>"...любопытное следствие взрыва гуманной бомбы это явление, аналогичное
отчасти  остаточной радиации,  как  в случае  применения  обычного  ядерного
оружия.  Хотя  здесь  "лучевая болезнь" не  вызывает фатальных  изменений  в
организме,  лишь  небольшое  расстройство  пищеварения при поражении  вблизи
эпицентра,  однако облученный личный состав достаточно долгое время остается
носителем  радиации,  разрушающей  практически все, что изготовлено в рамках
существующих  технологий.   Таким  образом  исключается  всякая  возможность
применения  техники,  не  затронутой взрывом непосредственно - из  арсеналов
запасного базирования,  трофейной  техники и т.п. То-есть, уже в силу  этого
облученный  вынужден  соблюдать  евангельский  принцип  "не убий", поскольку
вручную это  выполнить  не так  просто  современному человеку, избалованному
вездесущей техникой..."</i>
     Ну не сучий потрох, а?
     Что  дальше было,  это  и  вспомнить  срам. Опять построил  я  своих на
дороге,  теперь   уже  не  кроючись  -  ясное  дело,  нету  вблизи  никакого
противника,  кроме Савазы  этого, хрен  ему в грызло!  Другие  подразделения
сползлись  на  огонек, и  смотрел я на молодцев  наших, трейлер светил как в
театре.  Заметить  надо,  что только  униформа и придает  человеку  какую-то
внушительность,  а  когда  вот  так,  по-голому  -  одна  мразь  брюхатая  и
волосатая... Решено было идти в местечко, найти связь с командованием.
     - Шагом марш! Песню! - скомандовал, чтоб хоть немного подбодрить ребят.
Только об асфальт так  не грянешь невооруженной подошвой, врагов-сволочей  в
таком виде не  напугаешь... Добрели мы  до  первых домишек,  ну и тут  сразу
начались недоразумения - где колонна шла,  все рушиться  стало, машины возле
обочин  занялись,  рельсы у электрички размякли, провода  попадали,  словом,
местные нас выгнали из  городка с помощью собак и пожарных брандспойтов. Они
нас  приняли за фестиваль  нюдистов-хулиганов,  не поверили, что  регулярная
армия....
     Дальше вы все знаете из телевизора: и как наш полк на холме  три месяца
кантовался в оцеплении,  как  нам еду  с вертолетов  бросали, как попытки  к
бегству пресекались (а куда, вообще-то говоря, в таком виде убежишь)? Потом,
когда радиация спадать начала,  закинули нам в лагерь первую партию одежонки
из брезента - неделю примерно выдержала, дальше в клочья полезла. Но  уже  к
тому  времени   пообвыкли,  закалились,  приспособились   в  сухих   листьях
прятаться, словно  суслики какие-то...  Хорошо хоть жратва  в необработанном
виде годилась к употреблению,  всякая там сырая рыба, зерна кукурузные, ну с
овощами никаких  проблем. Опять же, Двужеппе пишет: "... такой  образ жизни,
при всех его неприятных аспектах, оставляет много времени для размышлений, в
результате  которых даже  закоренелый  военный  сможет  не  раз  подвергнуть
сомнению всю систему организованного смертоубийства, для которой и создаются
армии". Вот ведь куда целит, пацифист, простите грубое слово...
     Капитан Фряк,  он  все  наперед  знал.  Оказывается у  них  там наверху
принято  кой-какие  новинки  на  своих  отрабатывать.  Тем  более  жертв  не
предвиделось.  И  сейчас,  вроде  бы,  вовсю  гонят  эту  гумозную бомбу  на
секретных заводах. Мочатся в страхе враги...
     Только это ведь такое дело - сегодня у нас бомба, завтра у них, и как в
таком случае  пойдет боевые действия - ума не приложу.  Все  одинаковые, вот
ведь  в  чем  зацепка,  никаких  знаков  отличия.  Как генерала  от сержанта
отличить? Все голые, всем холодно и жрать хочется,  ну а те,  кто вроде  нас
это на своей  шкуре испытал на холмике загаженном сидючи, того  уж геройским
духом не проймешь, по себе знаю... Иной раз думается: ежели начнется такое и
пойдет эта разборка  по всему  свету  -  отыскать  предводителей,  ихнего  и
нашего, и пускай поборются перед своими  раздетыми дивизиями. Фряк говорил -
так раньше баталии решались. Кто поборол, тому и победа засчитывается, как в
Олимпийских играх, на четыре года. Похлопали чемпиону и разошлись  по домам,
вот и вся война...
     А какой полк был! Какой взвод!

     Фильмы катастроф

     Американе любят пугать себя. Насквозь благополучная страна имеет вполне
объяснимое психологически желание - представить себе, а как  получилось бы в
обратном случае? Само собой, ни грамма  правдоподобия в таких вот угрожающих
версиях никакой зритель не найдет, но вот приятный холодок в районе  копчика
может  быть  достигнут.  Их  кино,  рассчитанное  в  целом  на  подростковый
умственный уровень зрителя, имеет целью именно такие эффекты.
     Припомним,  что  в  предреволюционной  России  тоже  наблюдалось  нечто
похожее, появилась  масса произведений,  предрекающих крах.  Так  что,  надо
думать,  дни  Америки сочтены. Однако же сценаристам необязательно тужиться,
придумывая встречу с кометой,  или  глобальное наводнение - есть  куда более
реальные причины катастрофы.
     К  примеру, недавно  показали  нам южные штаты,  жизнь  в  которых была
полностью  парализована выпавшим снегом, слой примерно 10 см.  Вот на таком,
вполне реальном опыте и следует строить очередное пугало.
     Для  усиления  мрачного  колорита  можно  увеличить  толщину  снегового
покрова до 15 см. Катастрофу следует подавать в развитии - останавливается и
сползает к  обочине транспорт, обрываются провода,  проваливаются кровли под
весом  этой  жуткой массы.  Какой-нибудь  крупный  город  вроде  Хьюстона за
несколько  часов  становится полностью парализованным  и неуправляемым. Всем
этим  старается воспользоваться ловкий политикан, пытающийся сделать карьеру
на народной беде; с помощью своей прожженой  любовницы он серьезно нацелился
на Белый дом.
     А Хьюстон поражен этим бедствием
     В некоторых районах толщина снега достигает 17 (!) см, и во всем городе
сохранилась одна  лишь  дееспособная машина  - это наша отечественная  Нива,
нелегально провезенная  в Штаты  прогрессивным  журналистом и до сих  пор не
растаможенная, так что основные препятствия для нее - дорожная  полиция, ГАИ
по-нашему.  Прогрессивный  журналист ездит  в полном одиночестве  по  пустым
заснеженным  шоссе, и вот эти-то кадры с единственным  автомобилем, да еще и
советским, должны особенно ужаснуть американского зрителя.
     А  вокруг идет вакханалия безобразий: грабят  магазины  с  обесточенной
сигнализацией,  отнимают   последнюю   еду   у   бедняков-негров,   пытаются
изнасиловать  в  сугробе  подругу журналиста,  но  ничего  не  получается  -
холодно!  Мороз,  ну чтоб  очень уж  не  пугать,  примем в  -7 С,  политикан
отнимает шубу у своей жены - он хочет показать в Вашингтоне страдания штата.
Свирепствует мафия. И  везде нужно успеть  журналисту  на своей  безотказной
Ниве.
     Концовку могут придумать и местные  сценаристы,  тем более, что я им  и
так почти  все разжевал. Название? "Мертвый холод", "Зима-убийца",  ну и еще
там чего похожего. В конце фильма все бурно  тает,  и  журналист целуется со
своей избранницей на фоне оживающей природы - целуется в американской жующей
манере.
     Завершающий кадр - политикан плетется домой среди  кактусов, в  женской
шубе, неся на плечах лыжи. Это  необходимая порция толстого юмора. Другого у
них не бывает.

     Душа дома

     Что делают  вещи в  наше  отсутствие? Ведь не  зря же  время от времени
многие задаются  этим  вопросом. В  элементарный  ответ  на  это  как-то  не
верится,  а другого  мы не знаем.  И невозможно пронаблюдать за  ними,  даже
скрытно - ведь наблюдение это уже присутствие.
     Даниил  Андреев  говорит  абсолютно  точно,  что  существа, управляющие
тайной  жизнью  дома,  занимают  небольшую укромную  сакуалу  под  названием
Манику, несколько  напоминающую  жилые комнаты.  В  случае  бедствия или  же
разрушения жилья, эти  существа могут погибнуть. Они жизненно заинтересованы
в благополучном существовании дома.
     ..................................................................................................................
     Грабитель вставил ключ и нажал легонько. Замок не поддавался, хотя ключ
был изготовлен вполне точно,  по  чистому оттиску, и должен был работать как
подлинник.  Он  вытащил  ключ  и  придирчиво  осмотрел его,  пожал  плечами.
Попытался   еще   раз.  Теперь   замок,  изо  всех  сил  имитирующий  работу
блокиратора, не смог больше противостоять мощному нажиму.  Дверь отворилась,
и вор осторожно вошел.
     Душа  дома  следила  за ним с  холодным ужасом  - так человек не сводит
взгляда с подползающей  змеи,  пытаясь наощупь подобрать палку или камень. К
слову, как  устроено  зрение  души? Опять же, полная неизвестность, хотя эта
душа дома видела одновременно и ситуацию за порогом,  во дворике. Сейчас там
было  тихо,  непривычно  тихо,  а  возле центральной  клумбы  плоско  лежало
мохнатое  собачье тело (вор  только что сноровисто убил  собаку), и для всех
обитателей дома стало ясно, что сюда проник смертельный враг.
     Все сосредоточилось на этом, и  душа  дома как-бы скомандовала шепотом:
все сюда! От последней плошки до газового баллона возле  кухни,  от  дрели в
ящике  с  инструментами  до  набора  щеток  - дом  завороженно  наблюдал  за
продвижением вора, и лишь во дворе все так же продолжала безутешно убиваться
над мертвым псом молоденькая слива. А ведь он ей крепко досаждал.
     В комнате было  темно из-за закрытых ставень,  но  грабитель не рискнул
включить  свет. Он зажег крохотный, но сильный фонарик,  батарейки  которого
хватало как  раз на сеанс ограбления, минут на двадцать,  на полчаса. Обычно
он  укладывался  в такой срок, вор был очень опытный,  так сказать  - вор по
призванию. Он повел тонким лучиком вокруг, по стенам гостиной; матовые блики
побежали  по  мебели,  по стеллажам, по безделушкам, и каждая вещь, на какую
падал  взгляд  грабителя,  как бы моментально  леденела.  Тот  однако же  не
отвлекался на такие пустяки - он с лету определил уровень достатка (средний,
с  тенденцией   к   понижению),  возможное  присутствие  золота  и  камешков
(минимальное, разве  что золоченые  ложки, да какие-нибудь серьги-кольца  из
той поры),  и уровень  защиты.  Ну,  тут-то  он  был спокоен - все семейство
выехало на три  дня, сигнализации не было вообще. Да-а, скромненько живут...
Не  будь  такого  верняка в  смысле безопасности, может и  не  стоило вообще
потрошить этот домик. Но, раз уж тут...
     Вор подошел  к  столику в  углу и  поднял  со  столешницы  миниатюрного
ватного  ежика, всего утыканного иглами и булавками. В полутьме он  никак не
мог определить что это такое, а сверкало издали как драгоценность. Тотчас же
старая булавка, уже тронутая слегка ржавчиной, глубоко впилась ему в палец.
     - Твою ж!
     Вор отшвырнул ежика и  поспешил  в  ванную.  Не  в  его  правилах  было
оставлять  следы, а  палец  сразу стал обильно  кровоточить, под эластиковой
перчаткой возник противный скользкий слой.
     В самом деле, аптечка была в навесном шкафчике на верхней полке, и лишь
только грабитель отстегнул пластиковую крышку,  оттуда мощно  дунуло и сразу
запорошило ему глаза какой-то едкой пудрой -  как потом выяснилось, тальком.
Яростно матерясь,  вор  открыл кран, но вода не пошла -  на  этот раз по той
простой причине, что  ее просто перекрыли на отъезд. Он поискал было наощупь
главный  кран (а того тем  временем надежно закрыл старый тапок в передней),
плюнул  и  бросился в кухню, надеясь,  что  уж там-то, в  кувшине, в чайнике
найдется хоть сколько-нибудь воды.
     Да,  чайник  возле плиты оказался чуть  ли не полон, и вор уже нагнулся
было над  раковиной, чтобы  промыть глаза струйкой,  но  что-то  внутри  его
удержало. Точно! От округлого бока  чайника шло ощутимое тепло, он полон был
кипятка.  Вор поставил чайник  на место и протер  лицо  полотенцем;  до него
стало доходить, что ему сопротивляется дом.
     Повторяю, вор  был очень  опытный,  и  такие  случаи  уже бывали  в его
практике,  более  того,  знакомая  цыганка  за хорошие  деньги снабдила  его
средством  на  случай   такого  противодействия,  это  была  весьма  стертая
старинная медная монета на гайтане. Неизвестно, какие  там мрачные процедуры
произвела  над  ней цыганка,  но до сих пор  монетка  действовала  исправно.
Однако - разница!  - все прошлые случаи нельзя  было полностью  перенести на
этот,  те были  в городских квартирных  домах,  а  там души дома чаще  всего
отсутствуют. Говоря точнее, они есть, но  отличаются  от подлинной души  так
же, как отличается ЖЭК от настоящей домохозяйки. Это никакая не защита.
     Вор оторвал тонкую полоску от полотенца и кое-как перемотал  палец. Его
все это не особенно смутило, но  вторично он  вошел в гостиную с еще большей
осторожностью.  Но  тут  же под ногами раздался треск каких-то металлических
скорлупок, да еще  какое-то слабое блеяние, сразу смолкшее. Под тонкой литой
подошвой ощущались какие-то неровности... Повел лучиком понизу и  обнаружил,
что наступил  на миниатюрную железную дорогу,  совершенно незаметную на фоне
узоров   ковра,   а  блеяние,  скорей  всего,  издал   крохотный  локомотив,
полураздавленный, лежащий на боку. Он переступил через поверженный  состав и
направился к  шкафу. В этот момент душа  дома окончательно решилась и слегка
приоткрыла ящичек серванта, буквально чуть-чуть, на сантиметр.
     Надо  сказать, что в доме имелись  вещи  значительно более старые,  чем
душа  дома,  многие вещи  издалека, а также со своей судьбой. Некоторые лишь
впервые за  свою долгую жизнь  здесь уяснили себе, что такое покой и любовь,
распространявшиеся также  и на  них. Самым древним в доме по праву  считался
простой подсвечник, который застал еще постоялые  дворы и крепостных, однако
он за  свой век  настолько привык  к грабежам  и насилию, что практически на
такое не реагировал.  Вот и теперь он как-бы поднял бровь:  а-а, мол,  снова
ограбление! - и опять утонул в своих допотопных снах.
     Предмет, ради которого  душа дома  приоткрыла ящик, был тоже достаточно
стар. На  заре уходящего века  его произвела  фирма Золинген, снабдила двумя
перламутровыми  щечками, любовно  выгнула лезвие, и по  неглубокой ложбинке,
переходящей в тончайшее жало, стальной изморосью вывела свое имя. При первом
же взгляде на эту бритву становилось  ясно, что она полна  скрытой,  опасной
энергии. Душа дома побаивалась ее - единственной вещи в доме! - и переживала
в  те  редкие  случаи, когда отец семьи  по  какому-то капризу  вдруг  решал
побриться  именно   этой   штукой.  Душа  дома  подозревала   (и  совершенно
справедливо), что за этой  самой  Золинген  темнеет что-то  ужасное. В самом
деле,  на  исходе  тридцатых  годов  эта  бритва  участвовала  в  нескольких
убийствах. Попав в этот дом она пригрелась и как-бы отодвинула в неизмеримую
даль свой уголовный этап - ей здесь нравилось, - но перестать быть собой она
не могла.
     Душа дома решилась дать ей ход  лишь после того, как грабитель раздавил
паровозик,  и тот дал ей знать  об этом своим микроскопическим гудком. Кроме
того, она сразу  уяснила  себе квалификацию вора, и  к этому моменту поняла,
что больше его ничто не в силах остановить. Душа дома обязана была пустить в
ход все средства для спасения дома. Она приоткрыла ящик.
     Золинген  вымахнула на волю  уже  раскрытой, в  классической позиции  -
лезвие под  прямым  углом к перламутровой изящной рукояти. Тонко свистнуло -
это бритва проделала два разминочных движения, и грабитель тут  же обернулся
на уловленный  блик. Он ничего не увидел, но в характере  звука ошибиться не
мог. И тут просвистело и сверкнуло прямо перед его лицом, сияющая мгновенная
восьмерка, а скорее - знак бесконечности. Бритва заплясала возле вора, делая
молниеносные выпады, фехтуя, издеваясь. Она останавливалась и зависала прямо
перед  носом  растерянного  налетчика,  никогда с  таким  не сталкивавшимся,
несмотря на весь свой опыт, она очень чисто срезала ему пуговицы на манжетах
рубашки, рассекла пояс,  лишь слегка подрезав волосатый живот... Преодолевая
волны паники, вор увертывался  как мог в тусклом свете фонарика, упавшего на
пол; когда он выхватил из своей сумки первое попавшееся оружие, полуметровый
стальной  стержень, в  комнате прозвучал резкий  саркастический смешок  и на
локте  возник,  тут  же оплывая кровью, длинный разрез. Он  яростно  замахал
стержнем, но из-за темноты  никак  не  мог  уловить взглядом  безостановочно
юлящую бритву, да и реакция у него не шла ни  в какое сравнение с  бандиткой
Золинген. Весь дом, затаив дыхание, следил за этой дуэлью, последний гвоздик
слал свои флюиды бритве,  душа  дома,  обычно женственная  и тихая,  жаждала
теперь одного лишь...
     Убийства?  Ни  в  коем  случае! Она  понимала,  что  дом, где произошло
убийство сразу становится ущербным, и дни его (как одухотворенного существа)
сочтены. Дальше он может быстро деградировать, дойдет  до лабаза, склада  и,
возможно,  сгорит  в  случайном пьяном  пожаре.  Нет,  ни  в  коем случае не
убийство. Изгнание, изгнание с позором - вот самое большее, чего хотелось бы
душе дома. Даже какое-то наказание, кутузка - и то не особенно было важно, а
главное -  чтобы  отсюда  исчез  враг,  убивший  собаку, раздавивший детский
паровозик и растопыривший руки на все  остальное - руки  хоть и в перчатках,
но омерзительные в прикосновении своем. Выгнать, вышвырнуть отбить охоту.
     Но Золинген уже  почувствовала  вкус крови.  Ее  движения  стали  более
плавными - да и противник был теперь полностью в ее власти. Бритва перекрыла
путь  к  выходу  и  неторопливо  теснила  бледного,  серьезно порезанного  в
нескольких местах  вора  к стенке. Располосованная рубаха свисала лоскутами.
Надо отдать ему должное - он продолжал тыкать в пространство  своей палицей,
хотя  и понимал, что проигрывает, что  речь идет о жизни. Золинген сверкнула
очередной дугой и подрезала  наискось  грудную  мышцу. Вор зашипел от боли и
вне себя  изо  всех  сил рубанул воздух в  направлении бритвы  - но страшный
порез на  запястье  заставил его разжать  пальцы.  Стержень  грохнул на пол.
Обезоруженный, истекающий  кровью вор пятился к  стенке, а неутомимая бритва
все сужала взмахи возле него...
     Душа  дома  попыталась отвернуться.  Грабитель  был уже почти прижат  к
стенке и  отмахивался голыми израненными руками  как  бы лишь для  проформы.
Замедленным отточенным  движением  Золинген  промахнула у него под горлом  и
срезала кожаный  гайтан с заветной монеткой - не помогла  вору монетка... Он
попытался  перехватить бритву голой рукой, но лишь поранил ладонь.  И тут он
стал различать какой-то источник тепла позади себя - спиной различать,  если
можно употребить такое понятие. Повторяю - вор попался необычайно опытный, с
тонкой интуицией.
     Уворачиваясь и пятясь, он уже почти уперся  лопатками в стенку, когда в
его отчаявшемся уме вдруг высветилось  - да  ведь это излучение, этот  поток
тепла  может здесь быть  только  от души  дома, только  от  нее.  Это давало
какой-то шанс, какой  - он еще не  знал. Вяло отбиваясь от  лениво  витающей
бритвы  (добыча не уйдет), и стараясь  не подать  виду, будто что-то ощутил,
вор  пытался (спиною же!) определить этот  центр излучения.  А  душа  дома к
этому моменту совсем отвернулась, и, закусив губу, смотрела во двор, где под
луной все так же неподвижно лежало собачье тельце. И в этот момент грабитель
определил ее!
     Душа  дома  обычно воплощается в  самые  разные вещи. К примеру, я знал
дом, где она обитала  в детском  бантике,  повязанном на  колонке старинного
буфета. Иной раз душа дома  может быть в нескольких предметах. В  этом  доме
она  обитала в  фотографии, на которой была хозяйка дома,  но не теперешняя,
оплывшая и ворчливая, а совсем еще  юная,  с победоносной улыбкой,  с серыми
неотразимыми  глазами.  И  вор спиной  (!)  уловил  это. У  настоящего  вора
рецепторы  должны быть  распределены  по  всему  телу  и  давать  информацию
постоянно,  особенно  в минуты опасности. У этого с  рецепторами все  было в
порядке.  Поднырнув   под  очередной  взмах  бритвы,   которая  уже   просто
забавлялась с ним, как кошка  с мышью,  он,  мгновенно  извернувшись, сорвал
миниатюрный портрет со стены.
     Дом ахнул.
     Душа дома оказалась в руках врага -  израненного, потрепанного,  но все
еще  живого,  еще сильного.  Дом  оцепенел. Золинген,  до  сих  пор свободно
реявшая вокруг пришельца,  застыла  неподвижно у него перед лицом и лишь еле
уловимо вибрировала  от  ненависти. Сама  душа  внезапно обнаружила  себя  в
окровавленных чужих лапах, и поняла  вдруг,  что из  этого положения ей  уже
ничем нельзя помочь  прочим обитателям дома. "Я не  уберегла  дом!" - успела
она воскликнуть.
     Вор, неотрывно, торжествующе  глядя на бритву (глаза в  глаза, если  бы
можно было так выразиться),  вытащил  снимок из рамки,  а  саму  остекленную
рамку  просто  уронил  на пол.  Звякнуло стекло. Золинген  смотрела на  него
(бритвы смотрят лезвием), и плакала - первый и последний раз в своей  долгой
жизни. Тогда  грабитель не торопясь разорвал снимок, сперва аккуратно вдоль,
затем, сложив обрывки, поперек. Бритва упала на ковер, дом умер.
     Вор сразу понял, что теперь он в своей среде, в  мертвой скорлупе,  где
может делать что хочет. Но - все еще трепетал в нем накал боя и ужас близкой
гибели, пережитый только что, уходил постепенно. Он еще  тяжело дышал, и был
весь изрезан,  однако  неглубоко. Вернулся в переднюю, без особых проволочек
нашел главный кран,  и  уже  через  минуту стоял  под душем, сгоняя  розовые
потоки в слив. Располосованную рубаху он спустил  в унитаз, а взамен  достал
из хозяйского шифонера коричневый тонкий свитер. Еще могла пригодиться синяя
куртка,  если  бы и  дальше  порезы  кровоточили,  но они прихватывались  на
удивление  быстро. Он вернулся в  большую комнату, ногой отшвырнул бритву  -
теперь это  была  просто полоска заточенного металла - положил  на  пол свою
большую сумка и начал методически, ящик за ящиком, грабить мертвый дом.

     Контакты

     <i>Не слышно шума городского,</i>
     <i>На невской башне тишина,</i>
     <i>И на штыке городового</i>
     <i>Повисла полная луна...</i>

     Не знаю как кому, а для меня в этом бесхитростном куплете сосредоточено
столько мира и покоя, здесь столько от спящего  старинного русского городка,
что большего впечатления от навсегда потерянной России, кажись, не от чего и
получить. В  самом деле -  торговая площадь перед большим собором,  по левую
руку - присутственные места, справа - постоялые дворы да лабазы, и рядом под
тесовыми навесами торговые ряды. А дальше  по Почтовой улице тускло белеются
колонны  Дворянского  собрания. Отсюда  далеко  видна  зареченская  сторона,
усеянная  мещанскими  домишками,  а  излучина  реки  с  дощатой   пристанью,
отсвечивает сталью. И все это под полной  луной, рядом с которой неподвижное
облачко  с  размытым низом  (нету  больше  таких  облачков, не  выпускают!),
возможны соловьи в  садах, если начало лета, по углам площади исправно чадят
фонари на чугунных тумбах, да еще ветерок перегоняет туда-сюда  клочки сена.
Ну и  само собой, полосатая будка этого самого городового, который в кивере,
в  длинной шинели  с  пелериной  вот уже который час мужественно борется  со
сном. Не слышно шума городского...
     Шинель -  грубого солдатского  сукна,  изрядно  потертая  и засаленная,
украшена  латунной бляхой с  гербом города и с  номером. Винтовка -  тяжелая
длинная оглобля, которую еще  более удлиняет  ослепительно  надраенный штык.
Сам городовой это седой усач с косичкой, похаживающий туда-сюда в полусажени
от своей  будки. Можно бы и присесть на  бочонок  рядом, да только тогда  уж
никак не удержаться - заснешь, и вдруг его  благородие господин полицмейстер
застанут... Нет, лучше и не думать про такое!
     Городовой перекрестился и стал во фрунт.  В этом положении - он знал по
долгому опыту - после какого-то момента наступало приятное одеревенение всех
членов, переходящее затем в столь же приятное  одеревенение головы - мыслей,
чувствований, в полную прострацию солдатского существа, которая была бы всем
хороша,  не переходи она,  опять же, как-то  сама собой в сон стоя.  Надобно
было похаживать и прислушиваться к трещоткам заречных сторожей - тоже как бы
служба порядка, но  неизмеримо ниже городового  на посту. Он облокотился  на
свою оглоблю, но  тут же стал скользить  по  ней пальцами, пока не  уперся в
ствол: тут городовой дернулся всем телом, судорожно  распрямился и испуганно
повел  взглядом  по сторонам.  Но все  было  тихо,  все  беспробудно  спало,
последнего гуляку из кабака вывели под белы рученьки еще с час назад, и огни
погасли в государевой монополии.
     Хотя,  говоря по правде,  не все  предавались  сну в этот  поздний час.
Томилась  без  сна в  своей  светелке неизлечимо больная дьячиха, глядела на
дальний  месяц, шептала псалмы; еще в Заречье  юный  гимназист,  сын мещанки
Приселковой, никак не мог угомониться в своем мезонине - он то подскакивал к
столу  с  начатым стихотворением  на  ошметке  оберточной  бумаги,  то снова
высовывался  по  пояс  из  окна, прямиком в  соловьиную ночь.  Стихотворение
замышлялось именно об этом:
     <i>Чудная лунная ночь,</i>
     <i>Царство покоя и сна</i>

     -  было   начертано  без   помарок  на  оберточной  бумаге,  но  дальше
стихотворение  не  шло. Он уже придумал рифму к слову  сна  -  "она"!  -  но
следующая строка никак не могла родиться. "Она" почему-то тут же  вызывала в
памяти Сонечку  Беляеву, дочь столоначальника, и  все  стихотворение  летело
насмарку.
     -  Да,  барышня  Беляева  сущий ангел  красоты!  -  наконец  с чувством
произнес гимназист,  облокотясь о косяк низенького  окна. Совсем недалеко от
него в широкой  кроне вяза ударял, свистел и рассыпался соловей. По реке еле
заметная отсюда шла серебристая рябь на быстрине.
     Но -  какой-то  звук,  вернее признак  звука с некоторых  пор стал  все
отчетливее  возникать,  и  неясно  было  сначала,  где  источник  его  -  на
Дегтярной, что ли,  или вовсе наоборот - на Сенной,  а  то и вовсе казалось,
что  звуки  берут  начало  у  перевоза,  у  пристанских  пакгаузов.  Как  бы
затевалась какая-то быстрая оживленная  беседа, что тут же прерывалась.  Или
же перебранка,  не переходящая в ссору,  нарастала, нарастала, близилась - и
удивительным образом  иссякала где-то на подходе. Гимназист первым уловил ее
и с  сердцем  захлопнул окошко -  пьяное  мужичье!  Возможны  ли возвышенные
чувства в сей стране!
     А вот  городовой никак не мог бы отгородиться от беспорядков, даже если
б и захотел: пресекать их был его прямой долг. Потому он уже с четверть часа
бдительно оглядывался  по сторонам, тем  более, что таинственные  бранчливые
говоруны как  будто существовали повсеместно.  Теперь вот их громкая  бесада
донеслась откуда-то с Почтовой, сопровождаемая лаем одинокой собачонки.
     -... сколько он тебе закрыл за апрель? Шестьсот?  А мне четыре сотни, в
сраку с таким начальником!
     -  Так ты ж, мудило, только  рейку держать можешь, хрен моржовый! И то,
как трезвый...
     - А вот такого не видал! Пускай без меня на обмеры...
     Городовой насторожил уши, но снова все пропало. Он был обязан пресекать
брань в присутственных местах, да только  эти ругатели изощрялись уж  как-то
очень  сноровисто.  Голоса  исчезли,  зато  в  глубине  Почтовой  наметилось
какое-то шевеление.
     И точно -  в туманном  просвете мелькнули под дальним  фонарем какие-то
фигуры. Городовой даже подался  вперед,  да  пост ведь не оставишь!  Фигуры,
правда,  двигались  сюда,  что  облегчало  службу,  но  вот  основная задача
городового все  еще не  была разрешена - ежели б это  оказались  подвыпившие
мужики,  то достаточно было б просто показать кулак,  и утихомирятся; а  вот
ежели купцы,  или  же благородные  господа... Тут  и самому может перепасть,
даром что все по уставу. Фигуры тем временем приближались, и городовой вышел
несколько   вперед,  заступив  им  дорогу.   Наконец   они  приблизились   и
остановились  перед  стражем,  с неудовольствием на  него глядя.  Тот в свою
очередь с изумлением смотрел на подошедших.
     Двое их было, один  тащил складную треногу и большой брезентовый мешок,
второй  шел как  бы  налегке,  лишь  на  плече  нес,  подобно  ружью, пестро
раскрашенную  узкую  досочку с цифрами. Тот, который с  треногой, одет был в
засаленную  ватную  фуфайку,  под  которой виднелся  темный дешевый  свитер,
заправленный в грубые штаны  с заклепками,  на ногах  же  имел  он  какие-то
невиданные опорки,  белые,  с  пересекающимися  ремешками. Еще  был  на  нем
красный картуз с длинным козырьком.
     (Анахронизм!  Здесь  несколько несочетаемых предметов одежи  советского
времени: убогая  одежонка трудяги из сталинской поры,  джинсы  -  прозодежда
американских  скотоводов  - пришли гораздо позднее, а уж  кроссовки и  вовсе
появились  на  закате  коммунизма... Бейсболка тоже. Но -  в таком вот  виде
возникли  перед городовым эти пришельцы, скорей  всего это был синтетический
советский образ).
     Второй, постарше,  имел  на себе стеганую голубую  куртку, шарф  вокруг
горла, обвислые хлопчатобумажные брюки,  забранные в узкие кирзовые сапоги с
отвернутыми верхами голенищ. Он все рассматривал городового.
     - Здоров, отец! Экая тут у вас допотопная экипировка...
     - Здравия желаю! -  на всякий случай осторожно ответил городовой.  - Из
каких таких будете, осмелюсь спросить?
     - Допотопный дед, - бросил своему спутнику старший. И - стражу, громко,
как глухому: - Мы, отец, от районной изыскательской станции, слыхал такую? -
Городовой не слыхал, но сознаться  русскому человеку, что чего-то не знает -
невозможно! -  Так  вот, у нас тут  и  дело-то пустяковое,  обмер  памятника
архитектуры. Местные власти должны знать.
     При упоминании о местных властях у городового отлегло от сердца. Хотя -
среди ночи прибыли, непонятно как, однако ж градоначальник, видать, знает, а
уж полицмейстер  и подавно, их благородия знают, как поступать с прибывшими.
А что те были не из  господ, и последний половой из трактира понял бы сразу.
Кто-то вроде захожих печников из соседнего уезда.
     - От станции, вестимо. Мне  чтоб, господа  хорошие, порядок был. Шуметь
не  извольте,  а   ежели   заночевать,  так  вон  постоялый  двор  господина
Прянишникова.
     Геодезисты переглянулись.
     - Слыхал, что тут глухомань, да не до такой же степени! Все по-старинке
называет, чуешь, Валера!
     Отсмеялся, и городовому:
     - Батя,  нам  ночевать  некогда, темпы  решают все. Нам две-три отметки
взять  -  и  айда  обратно, газик ждет  на  околице. Где тут  этот  памятник
архитектуры?
     - Не могу знать! Все памятники, что ни на есть - на кладбище!
     -  Да  брось  ты  его пытать, - включился помоложе,  Валера. - Что,  не
видишь - колокольня, больше тут и архитектуры никакой. Я ставлю теодолит...
     И он тут же  на площади растопырил свою треногу, достал из брезентового
мешка блестящий прибор с короткой подзорной трубой и стал прилаживать его на
треноге.
     -  Не полагается тут, - нерешительно заметил городовой. Как бы хотелось
ему, чтоб именно сейчас появился  господин оберполицмейстер,  чтобы снял все
эти  недоумения  вокруг  пришлых  бродяг  с  треногой  -  но,   как   назло,
полицмейстер спал,  как  и остальные восемь тысяч шестьсот сорок два  жителя
городка.  Даже  юный  Приселков стал  забываться  под  лоскутным  одеялом  в
туманных  видениях с  участием  барышни  Беляевой, даже  несчастная  дьячиха
прикорнула на своем одре...
     - Да  ладно! - отмахнулся от ветерана Валера, а старший и  сам подошел,
поглядел в окуляр. Вручил рейку помощнику.
     -  Давай туда.  Сперва  возле  паперти,  основание  чтоб,  а дальше  на
колокольню. До проектной отметки. Репер тут, бля, репер  отсутствует, вот  в
чем трудность...
     - Извиняюсь, господа  хорошие, у вас  есть какая подорожная, али вид на
жительство?
     Городовой взял под козырек. Не нравилось ему все это. Но старший охотно
вытащил  какую-то  потертую бумажонку, где в тусклом  свете фонаря различить
можно  было  лишь размытый герб - может,  орел,  а может и что  другое  - да
машинописная строчка  вещала, что предъявителям сего дозволяется производить
геодезическую съемку  в пределах всего Новокуйбышевского  района.  Городовой
ничего не понял в прочитанном, но слово "дозволяется" успокаивало.
     - Ночью-то зачем? Дня что ли мало? - спросил лишь.
     -  Нету нам ни ночи,  ни  дня,  уважаемый! Преобразование природы - это
тебе не х... собачий, обязан знать, как военный человек. Сам - и тот не спит
ни в какую ночь,  а  уж  нам,  простому  люду  и  вовсе  полагается про  сон
забыть... Валера,  ровнее  рейку  держи,  посвети спичкой на  деление!  Так,
тысяча  семьсот  тридцать... тридцать  четыре, ни фига не  видать  впотьмах!
Цифры угадываешь, просто-таки, иной раз.
     Записал что-то в  полевую тетрадочку. Валера тем временем вошел во храм
-  не  перекрестясь, не  поклонившись, - отметил с осуждением городовой, - и
вскоре  его хлипкая фигура в  ватнике замелькала в проемах башни. "Да как же
это, церковь-то заперта?" - изумился в очередной раз страж.
     - Стой, хватит наверное. Рейку из окна выставь,  вот так.  Ровно держи,
беру отсчет... Слазь.
     - Что за отсчет? - посмел полюбопытствовать городовой.
     - А  это где  уровень воды предполагается... - не отрываясь  от  записи
сообщил  геодезист.  - Тут все вокруг,  что видишь, дед, затоплено будет  на
хер!
     - Свят, свят, свят!  Упаси нас, святые  угодники! Это что ж, наводнение
такое?
     - Преобразование  природы, сказано  тебе!  Все  под  воду  пойдет, одна
колокольня торчать будет - во-он по тот карниз! Экскурсанты смотреть будут с
катеров, смеяться... Рукотворное море, вот что тут будет.
     - Да как же это? - убивался городовой.
     - Надо, дедушка. Река должна ток давать, работать на страну.
     - А... а Божий храм?
     -  В  смысле,  памятник  архитектуры?  Придется  пожертвовать,  старик.
Ничего, новый дворец культуры вам где-нибудь отгрохают, не убивайся...
     Подошел   Валера,   стал  молча  разбирать   теодолит.   Городовой  все
переваривал услышанное.
     - Ты  знаешь,  -  сказал наконец  Валера, -  с  этой  самой  колокольни
посмотришь - ошалеть можно, такая красота. Даже и подумалось мне...
     - Чего тебе подумалось, голова тесовая?
     - Подумалось, может оно и так неплохо...
     - А  то как же! -  обрадованно встрял городовой.  -  Совершенно, замечу
вам,  благополучно. Рыбные промыслы,  пеньковый  завод господина  Калюжного,
винокурни повсеместно...
     - Н-да...  Винокурни жаль,  но  этого добра,  дед, не  убудет,  поверь.
Ладно, заговорились мы тут с тобой. Идем, водила заждался. Прощай, служба!
     А  почему  б  водиле  и  не  подъехать  было прямиком  сюда?  Опять  же
загадка...
     Валера опять взвалил на себя основной скарб, старший геодезист  закинул
реечку "на плечо", и оба,  все так же громко пререкаясь, зашагали в обратном
направлении,  вверх по Почтовой.  Городовой ошеломленно  смотрел им вслед, и
лишь когда скрылись, обернулся, перекрестился  на храм. Перекрестился -  и с
трепетом заметил, что лампада над входом не горит, погасла.
     Странный  квохчущий звук  возник  вдали,  в зареченских предместьях  и,
постепенно затихая, умолк в бездонной ночи.

     Предвыборная листовка

     <i>Первичный мужской признак  демократии -  править должны  посредственные
люди. Если правят  какие-то яркие  личности, это  уже извращение демократии,
это начало харизмы, то-есть, всенародного обожания. Мы-то знаем теперь, чего
ждать  от  харизматических  вождей  - Гитлер,  Сталин,  Мао-цзедун, Хомейни,
Ельцын... Править должен рядовой малосимпатичный человек.</i>
     <i>Он не должен блистать умом и какими-то талантами, это лишнее. Не должен
быть  особенно  терпим.  Чувство  справедливости  -  на  зачаточном  уровне.
Среднеразвитая алчность, но без зарывания, пускай знает меру. Среднепьющий -
нельзя быть другим в пьющей стране. Пускай бабник, однако без чрезмерностей,
опять же,  пускай и  фиаско терпит  время от времени, как  и  прочие обычные
граждане.</i>
     <i>Итак, любить его особенно не должны, да и он сам никого особенно любить
не должен. Может  в целом  любить народ  - это ни  к чему не обязывает,  что
такое народ - никто не знает, пускай любит. Такое распространенное увлечение
государственного человека.</i>
     <i>Еще   какие-нибудь   невинные  слабости.   Может   играть   в   шахматы
(посредственно), может быть привязан к собачке  -  но не  до самозабвения. В
смысле  ораторского  искусства,  само собой, чтоб  был  не Цицерон. Но и  не
отъявленный заика.  Нужно, чтобы его две-три мысли легко  формулировались  и
воспроизводились в случае публичных выступлений.</i>
     <i>В  случае  избрания   такого  вот  персонажа,  ни  у  кого  из  рядовых
избирателей не  поднимется  рука на демократические институты,  обеспечившие
приход к власти очередного монстра - для большинства на троне окажется такой
же  человек, как  и  он  сам.  А  потому  голосуйте  за....................(
заполните прочерк своей фамилией).</i>

     Заботы пенсионеров

     Остервенение нынешней  городской жизни вместе  с  транспортным психозом
вызвало и  такой еще  всеобщий заскок - неодолимое  желание  каждую  секунду
осведомляться, а  какая же это  секунда, которой минуты,  часа, дня  месяца,
года,  и так далее. Я  как-то  сосчитал,  сколько  в  квартире хронометров -
девятнадцать  штук,  включая  наручные,  напольные,  настольные,  настенные,
старые, новые, будильники,  таймеры, карманные, электронные, медальон (это у
Катерины, дочки), на гирьках, словом, всякие... Ну и само собой, когда такой
вот батальон тикалок,  все они показывают время через пень-колоду, каждый  -
свое,  а  позавчера  и  вовсе паралич  наступил:  самый надежный  будильник,
который вот уже три года безупречно работал (правда, лежа ничком), - откинул
таки  копыта  и  в  самый  неподходящий  момент. Утро, час  пик, весь  город
рефлекторно приходит в движение  (хотя - куда? половина ж безработных), счет
на секунды, а у нас хоть бы одна стрелка шелохнулась! И по радио, как назло,
сплошная реклама да  попса - эти  новые радиожокеи, видать, считают полезным
едва    проснувшегося    шизоида   заправить    трескучими   попевками    да
плохосрифмованными  призывами чего-то там купить. На  что купить,  на  какие
шиши, недоумки?
     - Пап! - заорала наконец  Катерина, перекрывая очередного Шуфутинского,
- Пап, набери службу времени, а то я чувствую уже поздно. Ноль-ноль-восемь.
     Память у молодежи - еще такое вот держится в уме. Хотя, правда, державы
падают, а  телефонные  номера сохраняются. Но если раньше  по  этому  номеру
какая-то сиплая  утроба  тут  же  размеренно  вещала: "...сковское  время...
надцать  часов...   квак  минут",  то  теперь  вместо  этого  ангельский  до
потустороннести  голос  стал   меня  увещевать  с  регулярностью  метронома:
"ждите... ждите... ждите..." Под  это воркование хотелось то  ли заснуть, то
ли повеситься, но я ведь тоже не последний из тертых совков -  другой бы уже
давно  вылетел на  лестницу,  бабахнув  дверью (как Катерина), а я все ждал,
сцепив зубы,  вскипая  злобой  к очередному  бытовому  свинству.  Переход  к
капитализму и всяким свободам  никак не отразился на обыденном хамстве. Чего
ж  я  ждал?   Предполагалось  после  длительного  и   постылого  вслушивания
издевательское, бездушное пиканье аппарата, и я внутренне был к этому готов,
повторяю - закалился за свою жизнь, железобетоном оброс в окружающей дури...
И что ж, вы думаете, я услыхал наконец? Вот такой текст:
     - В целях улучшения обслуживания горожан, с первого октября в  центре и
на  окраинах  открывается  разветвленная   сеть  салонов  "Службы  времени",
обеспечивающих нашим клиентам различные виды  услуг, согласно  прейскуранту.
Часы работы  салонов  назначены таким образом, чтобы их удобно было посетить
до и после работы и удовлетворить спрос населения без очередей и проволочек.
Адреса салонов: Юрьевская 15, бульвар Симона Петлюры 8, проспект Ленина 174,
улица Ивана Сранька 74...
     В нашем городе мирно уживаются старые и новые названия.
     Я не  стал  дальше слушать  треп  автоответчика. Это прошибло даже  мой
железобетон.  Надо же -  после получаса  ожидания  сообщают  адреса каких-то
салонов,  где что -  каждый  желающий после  работы в удобное для себя время
сможет узнать который  час?  Нет,  такое спускать  нельзя,  тут  гражданское
чувство,  невзирая  ни   на  какую  атрофию  за   годы  катаклизмов,  должно
срабатывать. Ну, негодяи! Берегись, жулье, не все вам спускать!
     Распалился  я,  давно  уж  такого  не  случалось.  Или  общая  утренняя
нервозность зацепила? Даром,  что на  пенсии  уже три  года,  а все еще, как
боевая  кляча, реагирую на всеобщую побудку... Во всяком случае, обнаружил я
себя  уже  в штанах и  при галстуке, а  в душе тем временем занималось пламя
справедливого возмездия.
     Когда-то,   видать  еще   в  пору   становления   советского   бытового
обслуживания возник, наверное, естественный вопрос - как быть, ежели клиент,
скажем,  недоволен?  Вижу  эту сцену  прямо-таки  воочию:  этакий  вальяжный
законодатель из службы быта задрал высокопоставленные брови:
     - Недоволен?  Нехай жалуется,  тля! Дайте  ему  для  утешения  книжечку
специальную, чтоб туда плакался.  Знаете  нашего  человека - он любит, когда
все записано-запротоколировано. Пускай туда обижается. Вот так.
     И  сановник  похлопал розовой  ладонью по столешнице,  довольный  своей
придумкой.
     - И название дайте этой книжице какое-нибудь официальное, скажем "Книга
жалоб и причитаний", предложений то-есть.
     Тут  конечно  подхалимы с  папками подмышкой заржали  угодливо... Но  -
осуществилось!  И   сколько  поколений   требовали  (вполне  серьезно)   эту
невзрачную тетрадку! И  как им отказывали!  А ведь скоро и это  забудется, и
тетрадки эти, исписанные и опечатанные, сгинут в отвалах макулатуры... Жаль,
имя сановника не сохранила  история, а то бы сейчас памятники ему торчали на
всех  перекрестках  -  сидит,  словно  дедушка  Крылов,  а вокруг постамента
персонажи и тома народного эпоса:
     <i>"Дошло до меня, о владыка, что в гастроном No33 завезли протухшую рыбу,
килограмм которой я приобрел, не спросясь Аллаха..."</i>
     <i>"...  приемщица  пункта  гр.  Онуфриева в грубых  и матерных выражениях
отказалась поставить  союзки на сапоги, тогда как другие посетители выходили
с союзками..."</i>
     <i>"... сообщаем также,  что эта  парикмахерская в лице  заведующей Чухляк
Инны  Павловны  относится  к  нанесению  услуг  клиентам  абы   как,  о  чем
свидетельствует  несчастный  случай  с  носом  майора Ковалева, который  уже
обратился по этому поводу в военную прокуратуру..."</i>
     Какая бумажная гора народного творчества пропала, вместе с Союзом!
     Распаляя себя  такими мыслями, шел я  по  родной моей улице  Бассейной,
(ныне Ивана Сранька, или как там его), в поисках пресловутого салона - номер
дома, само собой, выскочил из памяти.  Но не обманул меня эльф-автоответчик:
над узеньким лазом в полуподвал сияла надпись с подсветкой "Служба времени",
а  в окошке  посвечивал огонек - работал салон, невзирая  на ранний  час,  в
целях улучшения обслуживания.
     Я  спустился  по стертым ступеням вниз. На моей памяти здесь перебывало
много чего: и  слесарная мастерская, и  ЖЭК, и овощная  лавка,  и молодежное
кафе  -  теперь вот "салон".  Обставлено  было как  контора  средней руки  у
начинающего спекулянта-оптовика.
     - Который  час?  -  со всем возможным сарказмом осведомился я у блеклой
девушки за конторкой.
     - У вас что, глаз нету? - вежливо ответила та, кивнув на цифербллат под
потолком.  Легенда насчет того, что  с приходом рынка уйдет и наше хамство -
потихоньку иссякает. Куда ж оно уйдет, если носители его остались на  тех же
местах? Я  немного  сник, прошел как-то запал,  вечно  я  его  растрачиваю в
перебежках из  одной траншеи быта в другую. Девушка продолжала что-то писать
- так уж повелось у нас, любое должностное лицо обязано владеть ручкой.
     -  И  это  все,  что  вы  имеете  предложить?  -  спросил  я,  накрутив
агрессивность. Приемщица  подняла глаза на миг,  и я оторопел.  Я всегда так
реагирую на  этот новый  тип  девиц,  будто целиком на стальном  каркасе,  с
ледяшками  вместо  глаз.  Весь  мой  железобетон  становится  трухой под  их
морозильным взглядом.
     - Мужчина,  не  дурите мне голову. Вон ценник на стене,  ознакомьтесь и
давайте заказ. Шляются, сами не знают зачем...
     Я послушно отошел к прейскуранту. И только начал читать - забыл напрочь
обо всех жалобах и бытовых невзгодах, а также и о том, зачем пришел. Еще раз
перечел  прейскурант,  этакий   обычный,  набранный  на  компьютере  листок.
Оглянулся.  Девица тем  временем закончила  свою писанину  и посматривала на
меня с легким омерзением, впрочем, иначе они смотреть не умеют.
     Замечали, как у нас интересно складываются отношения - водитель трамвая
ненавидит пассажиров, продавщица - покупателей, официант или таксист глубоко
презирают  рядовых  клиентов  за  бедность - и  все  это  при  том,  что  их
благосостояние напрямую  зависит от  нашего  брата,  от потребителя то-есть.
Само  собой,  потребитель  платит взаимностью.  Пенсионеров,  нашего  брата,
кстати, ненавидят  особо -  нам в трамвае полагается бесплатно, как же такое
можно стерпеть?
     - Мужчина, надумали что-нибудь?
     - Сейчас... - машинально я порылся в карманах,  - вот только... Вообще,
с чего  так  дешево?  Все-таки, биографический реверс... Затраты  те  еще, я
думаю, хоть это и иллюзия, так я понял?
     -  Не  надо  умничать,  клиент.  Стоимость  ниже, пока раскрутка  идет,
пользуйтесь.  А услуги у нас натуральные, это вам кто-то  лапшу вешает, а вы
слушаете, как идиот... По какому пункту заказываете?
     Я решил плюнуть на "идиота" - уж слишком захватило.
     - По... по четвертому.
     -  До сорока...  -  девица бегло  заполнила  квитанцию. - Дату  давайте
точно, - (я назвал день своего восемнадцатилетия), - фамилия, адрес?
     - Зачем вам? Оттуда ж меня не выудить, если остаться захочу.
     Я   пытался   шутить,  но  всего   как  бы  холодком  обдавало.  Девица
пренебрежительно так бросила: - куда вы денетесь! -  но я  тогда не  обратил
внимания. Взвинчен был. Она поцокала ноготком по клавиатуре.
     - С вас рубль восемьдесят три...
     Тут у нас по-старинке  новые национальные  деньги -  гривны -  называют
рублями.  Я  вручил   две  смятые  бумажки,  она  отсчитала  мелочь,  сунула
квитанцию... До того все обыденно - но все ж, этот трепет, с чего? Будто и в
самом деле нырнешь сейчас в юность...
     - Пройдите туда вон.
     Вошел в зашторенную кабинку, вроде для голосования или примерки, вместо
урны стояло кресло.
     - Уселись? - спросила девица из-за шторки.
     -  А  надо? -  поинтересовался  я  зачем-то.  Напал  вдруг  тик -  веко
задергалось. - Ну тогда стойте, - легко согласилась девица, - включаю.
     Что-то коротко щелкнуло и гуднуло. Я закрыл глаза, сам не  знаю отчего.
Сейчас... Неужели?
     - Готово, мужчина, выходите.
     Девица  отдернула шторку,  я вышел. Пока пребывал в  кабинке, появились
еще клиенты - школьник с  батоном, который он регулярно обкусывал с конца, и
старушка в очках.
     - Девушка, что ж это... Не сработало?
     - Реверс закончен. Все, клиент, выходите, люди ждут.
     И снова  полоснула  меня  ледяным  взглядом. Я  все  понял. Железобетон
стремительно окружал  меня, обретая форму противотанкового дота.  В  бойницу
высунулось орудие главного калибра -  по  моему  разумению. Только спокойно,
только не сорваться...
     - Жалобную книгу, будьте добры. Книгу жалоб и преклонений! Немедленно!
     Теперь я  понял, почему так  дешево. Эту липу  можно  спустить лишь  за
пустяковую сумму, иначе скандал, разоблачение. Человек  более-менее спокойно
переносит всякие  надувательства на  сумму до  трех рублей, то-есть  гривен,
дальше начинается законное возмущение. И то  - если  бы они хоть кадрик дали
из  той замшелой поры, хоть две-три нотки из какой-нибудь песенки... Нет же,
вот такой циничный обман. Никаких иллюзий, это уж точно!
     - Жалобную книгу! По первому требованию!
     - Ты смотри! Еще названия какие помнит... Нет здесь никаких таких книг,
посетитель.
     Приемщица впервые глянула на меня с некоторым, я бы сказал, интересом -
я  уже был  для  нее  не  просто  безликим "мужчиной", а  каким-то  реальным
затруднением,  скандалистом,  который  может,  чего  доброго, и  премиальных
лишить. Она с видимым усилием взяла себя в руки.
     - Мужчина, чем вы недовольны? Вас что, не обслужили?
     Я набрал воздуха и выпучился на подлую девку.
     - Меня надули! На рубль восемьдесят! Не было никакого реверса, никакого
перемещения, и намека не было. Заведующего! Книгу!
     Приемщица явно шла по верхнему пределу терпимости.
     -  Ну  как же не было, посетитель,  гляньте, вот  у меня  на мониторе -
тридцать восемь лет, десять месяцев, одиннадцать  дней, часы, минуты, все по
тарифу. Посмотрите, бабушка, -  призвала  она  старушку в свидетели.Старушка
охотно заглянула на экран и прошамкала:
     - Вше правильно, молодой человек.
     Я для нее  все еще числился  в молодых. Для этой пигалицы  - "мужчина",
номинально, разумеется. Вечно эти старухи подыгрывают надувалам, а ведь сами
жертвы.
     - Не было никакого биографического реверса,  бабка!  -  заорал я. - Тут
очередная обираловка под  новой вывеской. Как стоял в этой загородке, так  и
вышел  оттуда... Будто  дурня деревенского, жулье  чертово!  Жалобную книгу,
быстро!
     Тут и приемщица слетела с тормозов.
     - Вы кто такой, посетитель? Депутат парламента? Инвалид  войны?  Никто,
ноль, пенсионер... Развыступался на пустом месте!
     - С вами станешь инвалидом безо всякой войны!
     -...а базарит! С утра мозги засрал на весь день!
     С какой отрадой  освобождалась она  от  пут вынужденной вежливости, как
являла во всей красе свой природный дар!
     -  Нина! Выдь  хоть на минутку, тут один децибел такой  заявился, базар
поднял!
     Тоже закономерность: рядом с  такой  вот  акулой всегда найдется мягкая
отзывчивая Нина, которая как может замазывает злобные укусы и копытные пинки
напарницы, лучистым взглядом  своим врачуя  душу униженного и оскорбленного.
Книгу жалоб, впрочем, тоже не дает.
     - Что вам...  -  (секунду  колебалась, как обратиться,  "господин", или
"товарищ". Заглянула  в  квитанцию), -  товарищ Черняк?  Чем  вы недовольны,
расскажите пожалуйста?
     Подняла ко мне лунноликую славную мордашку. Я, остывая, пробубнил снова
мои  претензии.  Приемщица тем временем вкривь и  вкось  заполняла квитанцию
бабке,  зыркая  иной раз в  мою  сторону, точно гиена  на издыхающего  осла.
Дергается осел, никак не может принять съедобное положение...
     - ...ошибка всех новичков, - объясняла тем временем Нина, - им кажется,
что они, ну как  бы  сказать,  сознают это перемещение.  Вроде  бы принимают
участие,  ну  как  экскурсия  в  автобусе, когда  все видно... Впрочем,  вот
инструкция по использованию оборудования на четырех языках, там все сказано.
Вот,  читайте: время  - категория,  позволяющая  исключительно  пофазное,  -
обратите  внимание,  товарищ Черняк,  -  пофазное  воспроизведение ситуаций,
имевших  место  в  прошлом,  в  запрашиваемом  отрезке.  Следует   объяснить
перемещаемым, что Службой времени обеспечивается буквальное  воспроизведение
временного этапа, оговоренного  в квитанции. Момент убытия клиента  и момент
его появления фактически  совпадают, что затрудняет проверку реального факта
перемещения...
     Нина спрятала в  стол эту толстую книжицу. Видно ее частенько  совали в
нос дурням, вроде меня.
     - Вот оно что, - реагировал я тупо. - Значит, по-вашему, я там побывал?
     - Само  собой, -  пленительно  улыбнулась  Нина. - От этой  даты по сию
секунду  вы  прожили почти тридцать девять лет. За рубль восемьдесят  всего.
Согласитесь, это  не  обдираловка, это вам не азерский рынок...  Кстати, что
это за дата?
     Такой  прием называется "отвлекающий  маневр". Тонкий  психологизм,  на
который  Нинины  антиподки  неспособны,  извилин  акульих  нехватает...  Так
называемый личный контакт, что, конечно же, разряжает.
     -  День рождения, - буркнул, насквозь понимая ее нехитрый подкат, и тем
не менее поддаваясь. - Восемнадцать лет мне тогда стукнуло.
     - Да что вы! - она чуть не поздравлять-целовать меня бросилась. - Такое
не забывается...
     -  В том-то и дело, что забывается, - опять  вскипел  я.  -  Понимаете,
девушка,  абсолютно ничего не осталось,  как не было вовсе. Начисто не помню
это событие, а ведь  в жизни раз  бывает. Потому-то и хотел, как  говорится,
освежить в памяти...
     - Ну  и  считайте, что освежили, только опять забыли  по дороге. У нас,
чтоб вы  знали,  частное предприятие, нам  ни  к чему, чтоб рекламации,  мэр
договор аннулирует. У нас получают за свои деньги именно то, что хотят.
     -  Так вы ж сами сказали - не сознаешь этого, - все еще упирался я. - И
почему все же такая дешевизна? Подозрительно...
     -  Первый раз вижу клиента,  который жалуется на дешевизну. А вообще-то
потому,  что самое  начало,  службу  только  что  открыли,  для  привлечения
клиентуры. Такса конечно же мизерная, работаем в  убыток, но дальше накинут.
Так что пользуйтесь, пока доступно.
     Нина еще раз  улыбнулась мне  последней  обезболивающей  улыбкой  (было
ясно,   что  злополучная   "Книга"  совсем  утратила  свое  значение,  да  и
существовала, пожалуй, лишь в моей советской памяти), и скрылась за дверью.
     - Пять шестьдесят две, - отчеканила приемщица старушке. Интересно, куда
предполагала  та завеяться на  такую сумму,  не иначе как в прошлый  век.  -
Пройдите, бабушка, сядьте там. Включаю.
     Щелкнуло и  гуднуло. Я представил,  как  старушку,  словно из огромного
пушечного жерла,  как шарик на резинке мгновенно  отшвырнуло в невообразимую
давность,  за толщу  лет, почти в небытие, из которого  она медленно, шаг за
шагом, день за  днем станет  выбираться -  в  детских кружевных платьицах, в
легких девических одежках, в прекрасных женских нарядах (какая бы  ни стояла
эпоха,  женские наряды прекрасны), в нейтральных костюмах среднего возраста,
и наконец,  темненько так одетой преклонной бабушкой выходит из-за шторки...
Боже,  неужели она вышла после  всех своих  восьмидесяти? Я  уже  не пытался
вообразить  себе ту огромную жизнь,  что отшумела только что  за старушечьей
спиной  -  фантазии ни у кого не хватит на такое, но  вот школьник с батоном
только теперь привлек мое внимание. Приемщица как раз оформляла ему еще один
рейс в прошлое на двадцать семь копеек.
     - Минутку,  юноша! -  я поймал его  за  рукав  возле самой  кабинки.  -
Тебе-то зачем, объяснить можешь?
     Школьник (по-старому сказал бы "пионер") воззрился на меня, а приемщица
прошипела в неопределенном направлении:
     - Ну,  хмырь,  ко всем цепляется! Я б таких в дурку  с ходу  сажала. За
свой рубль все нервы вымотает...
     Я игнорировал тявканье гиены. Пионер подумал секунду.
     - Это... ну, новую жизнь хочу начать.
     Я засмеялся с высоты моего понимания предмета.
     - Ты что, не видел, как тут обстоит дело? Зашел-вышел, как был,  так  и
остался. Мороженого лучше купи... Новую жизнь ему, видите ли!
     Действительно,  новее  жизни,  чем у  этого  школяра,  трудно было себе
представить. Свежестью  морды он напоминал  батон,  который  уже  наполовину
сожрал. Но все оказалось не так просто.
     - Есть идея... - школьник глянул исподлобья. - Разобраться нужно, может
оно  вперед работает.  Мне б вперед года  на два,  чтоб подрасти, и тогда  я
Чурилову роги сверну запросто!
     - Мальчик, становись, - проскрипела девица. Пионер отпрыгал свои десять
лет и вышел из кабинки. В приемной набралось уже порядочно народу.
     А что если и в самом деле?...
     Я,  между  нами,  технический нигилист. Не верится мне как-то,  что все
вокруг объясняется взаимодействием  токов,  полей  и рычагов. Раз надо  было
позвонить бывшей  жене  в  Одессу (еще  при Брежневе, вон когда!),  так  мне
автомат по ходу  беседы каждые полминуты выдавал монетку, опять  же возникла
неприятность с телефонисткой. Потом  один  специалист объяснял,  что так  не
бывает,  не может быть  в принципе и баста.  Я его переубеждать  не стал, он
прав по-своему. С ним не может быть,  верно, а со мною и  не такое возможно.
Думается  мне,  Техника  - а  это на  мой взгляд такое глобальное  и  вполне
одушевленное существо -  устраивает свои штучки  именно  таким как я, потому
что для бывалого  технаря она вся  как на ладони, и ей с ним  неинтересно, а
мне она отродясь  была  непостижима. Кто ж удержится от искушения подурачить
мегатерия-гуманитария? И еще - она в принципе неверная, ненадежная, это лишь
представление,  что  сплошная  сталь  и  электроника,  а  ведь   и  короткие
замыкания, и трубы  лопаются, и из поднебесья падают, то-есть, отказ, как  в
том случае с междугородним автоматом. Только - кому отказ, а кому монетка, и
такие бывают неисправности.
     И вот тогда я отплачу этой хамке - представляете, застопорило, я там на
своем дне рождения,  ну да он мне и даром не нужен, дело принципа, - а здесь
скандал,  исчез клиент -  уголовный  казус,  зовут  гарантийного мастера  из
центра, а  если техника к тому ж  импортная - из  Токио какого-нибудь, и все
тщетно, и все зря... Нет, нельзя упустить шанс, зло должно быть наказуемо  в
корне.
     - Ну-ка, девушка, еще раз на рубль восемдесят. В общем, повторить...
     Та опять дала волю своей злопамятности.
     - Что  вам тут - пивной бар? Ему, видите ли,  повторить... наглость! Не
депутат, не заслуженный донор, никто - значит, станьте в конец, мужчина, вас
обслужат в порядке очереди.
     Зловеще ухмыляясь, я стал в хвост.

     Моровое поветрие

     Сограждане, теперь-то уж точно до всех нас должно дойти, что по  стране
ходит не привидение  с Марксовой бородой, не призрак революции в буденновке,
с огненными очами, нет -  по стране ходит смерч, невидимый и бесшумный, но с
огромной  разрушительной  силой. Как и  все смерчи, действует он по принципу
пылесоса, всасывает в свою воронку  все что попадется, и многое из того, что
нас  окружало перевел в мусор, в небытие, в щепу. Да и многих наших засосало
-  сотрудников,  друзей,  просто  знакомых, и это  ведь  все  понимают,  для
удобного  объяснения  всем  говорится,  что  такой-то, мол,  давным-давно  в
Канаде, или в Австралии, но никому не хочется думать, что сейчас вот, в этот
самый момент Коля Семашко, или там Арон Кляцкий заверчены в бешеную пустоту,
в холодный  непроглядный мрак  и обречены вертеться там до  скончания  века.
Нет, лучше думать что в Австралии, в Канаде...
     Огромные  области  как-бы прочесаны этим  смерчем, опустошены фабричные
корпуса и конторы, высажены окна в гигантских цехах, все  время что-то горит
или затопляется, а в моем мирном городе, где не было  ни танков, ни ракетных
установок,  словно в филиале Чечни то и  дело  натыкаешься на развалины,  на
остовы огромных зданий  с  проваленными перекрытиями, выломанными балконами,
без  крыш,  где  и  бывалые  бомжи не  рискуют  притулиться... Но  - зрелища
развалин  становятся привычны.  Теперь как-то можно и вникнуть  в настроения
римлян после капитуляции,  после разрушения столицы варварами: они озабочены
были не восстановлением города,  не  отпором,  они беспокоились  лишь насчет
того, чтобы привычные им зрелища да цирковые бои не прекратились.  С  крахом
Рима они уже смирились, их интересовали только удовольствия быта. В переводе
на нашу реальность, это если бы мы выбрались из подвалов после  уничтожающей
бомбежки и  первым делом побеспокоились: а как там теперь, "Коломбо" дадут в
пятницу, или хрена? Нетрудно предсказать, что таких будет достаточно.
     Вообще,  чем  пещернее  быт, тем  больше  интереса к жизни миллионеров.
Когда в нетопленной халупе вдруг дают свет, и подагрическая старуха могла бы
справить чего по хозяйству за эти два светлых  часа, она, думаете, захромает
вокруг  плиты?  Как бы не так:  скорей в кресло, внучонка рядом  с собой под
одеяло (ведь холод собачий!), и  во все глаза в  допотопный  телик.  Что там
сегодня коварный дон Игнасио? Как там синьора Тереза, отошла небось от своей
придури - не есть мучное?
     На  диво  простые  латиносы  со  своими  двумя  извилинами обеспечивают
сегодня духовной пищей мой народ, вроде  б вполне неглупый. Однажды уже было
похожее:  после  кончины  великого  грузинского  махараджи  вдруг  на  серый
советский экран повалили  валом индийские фильмы  - с плясками, с песнями, с
чернявыми разбойниками, цыганистыми  красавицами  - жемчужина в ноздре... Но
быстро схлынуло, разве что узбеки до сих  пор не потеряли интереса, а  у нас
вскоре  вдруг мощно  поднялось  отечественное  кино.  На  ровном  месте,  на
"Свинарке и пастухе"!
     Ну,  теперь-то  долго не поднимутся,  простым глазом видно,  разве  что
придется  культивировать   какое-то  особое  искусство,  среди   развалин  и
опустошения.  Но  простым обывателям  больше по душе  наблюдать обеспеченную
жизнь миллионеров, по контрасту.
     Да, еще мародеры.  Как там в "Войне и мире", помните, покинутая столица
сравнивается  с  мертвым  ульем,  где на всяком  шагу можно наблюдать  сцены
разбоя  и  умирания?  Граф  знал что писал; он  участвовал в двух  войнах  -
Чеченской,  той еще, и Крымской кампании.  Но  и он,  думаю, был  бы изрядно
озадачен нашим запустением безо всякой войны.
     Толстой пишет, что  город,  полный бесхозного добра, как бы  сам  собой
провоцирует  на  грабежи;  хотя  впоследствии выясняется,  что  златотканная
скатерть не может согреть под Смоленском, а старинная виолончель не спасет в
ледяной  Березине  -  инстинкт  схватывания  сильнее. И  может быть, тут  не
столько  желание  украсть,  сколько  более  человеческое  -  сохранить,  ибо
очевидно, что все это имущество обречено на гибель.

     Стратегия ящиков

     Из  мародеров   новейшей  поры  был  и  конструктор  первой   категории
(по-старому)  Чиркин. По своему  изначальному  положению он  не  мог так  уж
нахапаться в момент Великого Краха, там действовала крупная администрация, и
не какому-то Чиркину было  с ней тягаться. Но потом, когда на месте  бывшего
ценного  оборудования  остались  торчать лишь крепежные  болты, а  последнюю
бронзовую втулку увезли оборотистые прибалты на свои склады цветных металлов
- настала  пора одиноких охотников. Первый  заход упомянутого смерча работал
как бы сквозь  крупное сито, многое осталось или же было  утеряно по дороге,
впопыхах, потому для таких вот индивидуалистов, волков прерии оставалось еще
много поживы, поживы несравнимой по  масштабам  с той, что поимела тогдашняя
администрация,   однако  достаточной  для  скромного  существования.  Чиркин
промышлял по заброшенным промышленным предприятиям,  по  фермам, не гнушался
он и бывшими конторами, институтами, обезлюдевшими за годы свободы.
     Не знаю понятия  более  неопределимого, чем  свобода. Не  знаю  символа
более обманчивого.
     Так вот,  Чиркин,  человек  весьма  высокой  квалификации  и  вообще-то
глубоко  порядочный, консерватор  по  натуре, по жизни приведен был в  такое
положение,  когда только такой промысел  и  мог  удержать его на плаву. В те
годы  многие  пристойные  люди  бросились было  в  частный  бизнес (так  это
именовалось  для  приличия), однако  их довольно быстро потопили и вытеснили
настоящие акулы, полупреступники да и натуральные паханы, так что этот самый
бизнес  довольно  быстро приобрел  свой теперешний вид.  К  чести Чиркина он
вовремя  распознал  тенденцию и  сразу избрал свою стезю,  назовем ее тропою
золотоискателя-одиночки.  Такой  золотоискатель  странствует  по ущельям  да
распадкам,  намывая себе  на каждой  стоянке  по щепотке золотых блесток, но
внутренним  стержнем, который держит его в этом  занятии, конечно  же маячит
видение золотой жилы.
     Мечтой  Чиркина  было  заполучить   ядерную   боеголовку,  даже  пускай
одиночный ядерный  заряд,  который можно  сбыть заинтересованному лицу,  или
стране. То,  что заинтересованное  лицо, или страна  могут  быть  оголтелыми
маньяками (а  кому еще нужна такая штука?), Чиркин  старался  отодвинуть  на
второй  план  своего сознания, он вообще усердно пытался  выработать в  себе
новое   мировоззрение,   по  которому  прибыль   -   это  вещь   желанная  и
положительная, чем  бы  там она сперва не достигалась, а в дальнейшем от нее
одни плюсы.  Это называлось  рыночным менталитетом. При  коммунистах за него
сажали и расстреливали.
     Но - чего-чего, а боеголовки на первых порах бдительно охранялись, да и
не везде можно было узнать, где же сейчас еще  торчат неразобранные раветы -
с одной стороны привычная  секретность, с другой  - обычная неразбериха, при
которой один генерал не знает, чего там имеется за пазухой у другого, а ведь
воевать вместе! Вот так и проиграли в Грозном...Максимум,  чего  достиг пока
бывший конструктор, это обнаружил и довольно удачно  сбыл титановую болванку
килограмм в семьдесят. Но хитрый  эстонец  рассчитался  с ним отечественными
купонами,  которые за месяц впятеро  обесценились, после чего пришлось опять
рыскать в поисках.
     Многие за эти годы насмотрелись на обезлюдевшие проектные залы да цеха,
по  которым сквозняк из разбитых  окон  перегоняет  из угла в угол  какие-то
бумажки,    полиэтиленовые   кульки...Висят   еще   какие-то    перекошенные
"соцобязательства", "доски почета"  с выцветшими снимками как бы покойников,
громоздятся  в углах  барельефы, всякие  там Марксы-Ленины да Дзержинские, и
человек ностальгический, да  еще  советской складки бродит по этим покинутым
помещениям  чуть  ли  не в  слезах  -  а  вот разведчик  типа  Чиркина зорко
отмечает: так, хорошо, доска на  алюминиевом уголке  50х50,  а  Маркс  так и
вовсе находка  - бронзовый сплав и килограмм на пятьдесят потянет (не жалели
у  нас  бронзы  на  увековечение  смутьянов  да  тиранов)!  Теперь  надо  бы
придумать, как  его  половчее  вывезти  с территории: или завалить мусором в
тачке,  или совсем  открыто  на носилках  с подручным  из юношей, а  если на
проходной  бабка заинтересуется,  то вот тебе  письмо из  районного комитета
компартии,  коммунисты  собирают  свои изваяния  в  одно место,  мол,  скоро
пригодятся... Словом, мысли охотника вполне конкретны и свободны от печали.
     К  слову,  Чиркин  брезговал  торговлишкой   упраздненными  реликвиями,
мертвечиной, вроде переходящих красных знамен да орденов, ему больше по душе
был каждодневный поиск  стального  проката и цветных  металлов. Швеллеры  он
сбывал  застройщикам  (уже и  покупатели  появились  постоянные),  а  всякие
баббиты  да припои оптовику Юрканису, Но - это были те самые щепотки  песка,
основная же мечта маячила все в том же непредставимом отдалении.
     Однако ж, движет  человеком именно  генеральная идея,  а не сиюминутные
потребности. Однажды Чиркин с чувством радостного изумления обнаружил вдруг,
что напрочь засекреченный объект, мимо  которого он  частенько  проезжал  на
своем  раздолбанном "опеле", теперь охраняется едва ли в четверть того числа
часовых, что раньше ему полагались, а в сплошной железобетонной стене вокруг
появились вполне проходимые дыры. Так,  смекнул Чиркин, и сюда  дошло. Дыры,
само собой, проделали местные  мародеры,  да  только  по гигантским размерам
объекта (по  прикидкам  Чиркина занимал он гектаров  двадцать), здесь целому
полку аматоров-одиночек можно было таскать года три. А там, глядишь, в каком
закоулке,  надежно закутанная  в брезент, в  крепкой деревянной  обрешетке и
хранится забытая при ликвидации базы боеголовка!
     Как  многие  соотечественники,  Чиркин  очень  смутно  представлял себе
боевую  ядерную  технику,  но  совершенно  правильно  предполагал,  что  при
всеобщем  бардаке и тут могут произойти потери и утруски. В  общем,  он-таки
получил липовый  пропуск на объект,  назывался тот  туманно  "Стратегическим
резервом  Приднепровского  ВО"  и  на первый  взгляд  производил впечатление
закрытого военного городка, каких тысячи  наплодила Советская армия.  Вокруг
плаца  торчали  пустые казарменные  корпуса,  за жиденькой сосновой порослью
угадывались  полуразграбленные   жилые  дома   офицерского  состава,  а   на
вертолетной площадке серели  силуэты  двух вертолетов,  издали вполне целые,
вблизи же... Штабные помещения  были ободраны до железобетонных конструкций,
все Фрунзе,  Чапаевы  и  Жуковы исчезли  в неизвестном направлении, а скорее
всего давно уже покоились на складе у Юрканиса, и наиболее уцелевшей деталью
стратегического  резерва  можно  было  признать  разве  что   ворота  КПП  -
шестиметровые, с  наспех приваренным  трезубом  вместо звезды.  К  удивлению
Чиркина, караул абсолютно не интересовался, чем там занимается гость, больше
того - дежурный офицер тут  же предложил ему брать спокойно чего приглянется
за смехотворную таксу, две полубутылки.  Бывший конструктор почувствовал над
своей головой веяние удачи.
     Но военные -  люди дела.  Стальная  метла  прошлась по  стратегическому
резерву, и теперь, если  б вздумалось напасть  на Приднестровский ВО хотя бы
половецкому хану Кобяку, напрасно взывали бы из штаба округа, не по чем было
взывать, все телефоны-телетайпы вынесли доблестные защитники. Помните, как в
первоисточнике:  "а  поганого Кобяка  из луку моря, отъ  железныхъ  великыхъ
пълков половецкых яко  вихоръ выторже!". Короче, без Святослава не обойтись,
а станет ли он так уж сражаться за нынешних петлюровцев - еще вопрос.
     Невинный вывоз цветных металлов с территории резерва ни  в коей мере не
отвлекал Чиркина от основной его задачи. Без сомнения  объект закладывался с
тем, чтобы в  случае нужды серьезно поддержать войска  округа, а чем  же  их
тогда предполагалось  поддерживать?  Ядреным  чем-нибудь,  не  иначе. К тому
времени  наплодили этих чудовищных  зарядов  великое  множество,  чуть ли не
каждой  роте  полагалась  боеголовка, так что должна была затеряться, Чиркин
надеялся.
     -  Когда под землю сводишь? - поинтересовался  он на третий день у того
же капитана, который, выяснилось, готов был уступить весь военный городок за
вполне приемлемую цену.
     - В подвал, что ли? Да хоть сейчас, только  чего ты там возьмешь,  одни
ящики...
     Ящики! Как раз это вдохновило Чиркина более  всего: в этих самых ящиках
и могли  скрываться  эти  самые боезаряды. Но в подвале  (именно  в  подвале
штаба,  никаких  там  подземных  ярусов  не  оказалось),  и  в  самом   деле
громоздилась гора обычных дощатых  ящиков, какие в торговле идут под бутылки
с пивом и прочую снедь. Пустые, разломанные,  дощатый хлам... Чиркин смотрел
на них с глубоким разочарованием. Офицер докурил сигарету и сказал:
     -  Я  ж  тебя  предупреждал - ничего тут  нету,  одна  пустая тара. Ну,
походи-посмотри, может чего и заинтересует, а я наверх пошел. Как бы чего не
сп.....ли, глаз да глаз нужен!
     Чиркин  двинулся  дальше  по  подвалу,  недоумевая,   для  чего   могла
понадобиться  такая  куча  ящиков  в  подвале  штаба,  не  иначе  как  перед
ликвидацией объекта  штабные  поголовно упивались пивом с отчаяния. Однако в
соседней комнате он  обнаружил разгадку:  на голой  кирпичной  стене  во всю
высоту ее и в ширину не меньше метров пяти красовалась композиция из ящичных
днищ, плоская  такая мозаика, которую  аматор сперва принял  за грубый остов
карты Советского Союза, во  всяком случае часть ее.  Но - почему из  ящиков,
странно...
     Однако,  присмотревшись,  он обнаружил (высшее  образование все-таки!),
что  это  вовсе не  Советский Союз, а совсем наоборот  - Соединенные  Штаты!
Масляной краской на этой грубой конструкции были размечены границы штатов, а
некоторые даже и надписаны -  Нью-Мексико,  там, Айдахо, Вирджиния. Больше в
довольно-таки вместительном зале ничего не было,  разве что груда кирпичей в
углу.
     Без сомнения, это был ободранный остов огромной карты, с которой  сняли
все  что  могли  -  и пластиковое покрытие, и  подсветку, и латунные буквицы
названий,  остался  лишь  дощатый   контур.   Стена  вокруг  испещрена  была
отпечатками солдатских сапог (тренируются наши гвардейцы в пинках с лету), а
возле  Вашингтона  нарисована  была  угольком  и  довольно  умело женщина  с
подробностями. Чиркин плюнул в ее сторону и тоже пошел наверх. Особой добычи
в тот день он не извлек.
     Но  вот  вечером  ждал  его сюрприз.  В  новостях  показали  президента
Клинтона  и бабу, которая его обвиняла в домогательствах. Удивительное дело,
но  сходство с нарисованной на стенке  было несомненное. Как  раз с того для
начался великий американский скандал.
     Ясное  дело, Чиркин не  увидел  связи в этих  двух фактах  и  продолжал
прикидывать, где же  там  еще может скрываться  эта боеголовка.  Назавтра он
снова заглянул  в подвал со схемой из ящиков, но так ничего и  не обнаружил.
Уходя, оросил краешек  Флориды. И - на тебе вот! - вечером показали страшное
наводнение  в этом штате:  дороги затоплены,  крыши  сорваны,  закатав штаны
куда-то бредут  флоридцы через  мутные волны... Смотри-ка  ты! -  воскликнул
Чиркин. - Да неужели?
     Теперь он посетил  штабной подвал  с гораздо большей осмотрительностью.
Он  обследовал дощатую схему  со всей своей инженерной дотошностью, но кроме
ящичных днищ, гвоздей да кирпичной подосновы ничего  не  смог обнаружить. Не
тянулось  от Флориды  (на  которую  пошло не  больше  двух  ящиков)  никаких
замаскированных толстых кабелей, все было совсем обычно на вид,  больше того
-  противно.  Чтоб  удостовериться  в  этом  окончательно,  Чиркин  шваркнул
кирпичиной  по Калифорнии. Вечером  приник к телевизору - ничего. Облегченно
вздохнул  и   отошел   ко  сну.  А  наутро  национальное  радио  сообщило  о
довольно-таки сильном  землетрясении в штате  Калифорния с эпицентром именно
там,  куда угодил  аматор своей половинкой. И только тогда Чиркин понял, что
получил доступ к такому оружию, по  сравнению с которым  любая боеголовка  -
пустяк. Теперь стала понятна груда кирпичей в углу зала,  да и тренировочные
отпечатки подошв вокруг схемы.  Он  погрузился  в трудные  размышления и  на
время даже оставил промысел.
     Советское тайное оружие - сохранилось!
     Как там она действовала, эта дощатая  карта  - Чиркина не интересовало,
главное - он всегда мог продемонстрировать результат.  Основное, что  теперь
становилось актуальным - это  как  связаться с президентом Клинтоном. Чиркин
теперь страшно сожалел, что плюнул  на бабу, но ведь  не знал  же!  Он  стал
сочинять текст, который хотел пустить по дипломатическим каналам. Получалось
так:

     <i>Mr. Prezident!</i>
     <i>J  beg your pardon for your troubles, caused by myself partially. But a
much more danger...</i>

     И так  далее.Сочинял упорно со словарем и разговорником. В конце письма
Чиркин  предупреждал  президента,  что   если  тот  не  согласится   на  его
предложение (чемодан долларов, как это показывают  в каждом  фильме, смешная
цена за страну), то он, Чиркин  сметет с лица земли Соединенные Штаты, иначе
говоря,  закидает их  кирпичами.  Чиркин  искренне надеялся, что до этого не
дойдет.
     Важно было составить текст корректно, и чтобы элемент вымогательства не
выпирал  сразу, а  как бы постепенно, естественно выходил на  поверхность по
мере прочтения. К примеру так:

     <i>Г-н  президент,  я вполне  понимаю, что  Вы  заняты  сейчас  совершенно
неотложными  делами,  но,  согласитесь   сами,  безопасность  вверенной  Вам
страны...</i>

     И дальше в том же духе. А завершить изящно вот таким образом:

     <i>...согласитесь сами,  что символическая плата за это сообщение, чемодан
(а suitcase) денег не  особенно опустошит государственную казну, а при  моем
тяжелом материальном положении...</i>

     Словом, Чиркин не  хотел выглядеть  вульгарным террористом-вымогателем,
он как бы просто напоминал об уместности оплаты за  сообщенные сведения. Для
убедительности конструктор  предлагал в  оговоренный день продемонстрировать
реальность своего предупреждения, скажем, устроить показательное сплющивание
малозаселенного района  Скалистых гор. И еще: где-то  на  задворках сознания
его назойливо  копошилась  мысль:  а  не предложить  ли Клинтону к тому же и
боеголовку, которую он  не терял  надежды обнаружить в недалеком  будущем? И
хотя  разум  подсказывал Чиркину,  что тому  хватает  своих  боеголовок,  он
все-таки собирался в конце письма ловко ввернуть что-то вроде:

     <i>...к тому же у меня есть вполне  реальные возможности обнаружения одной
из единиц ядерного оружия, которую я по тем же каналам смог бы реализовать у
Вас за приемлемую сумму.</i>
     <i>С уважением</i>
     <i>Инженер-конструктор первой категории Чиркин</i>

     Само  собой,  фамилия должна быть другая,  да  и насчет отправки своего
письма  соображения  были  самые  туманные.  Не  хотелось вольному  охотнику
разоблачаться  на весь  мир  в  этом деликатном  предприятии.  Больше  того,
относительно дальнейшей жизни возле чемодана денег Чуркин тоже не имел особо
четкого  представления. Думалось  все  же, что  со сбором металлолома  можно
будет покончить.
     Составление текста письма, вещь  на первый  взгляд  совершенно  плевая,
заняло у не  особенно  искушенного  в письмах конструктора дней пять. Каждое
утро он просыпался  с  чувством, что вот, мол, сегодня все, можно отправлять
(как отправлять,  по Интернету, что ли?), но, перечитывая  текст,  находил в
нем какие-то  стилевые шероховатости, ошибки, нетерпимые  при  столь высоком
уровне  адресата. К тому же  в английском инженер-конструктор был не  силен,
как и  все  советские инженеры. Не особенно вдохновляло  и то, что в процесс
передачи  нужно  было задействовать  и  какого-то посредника,  искушенного в
таких  делах  - сам  он,  (Чиркин  это интуитивно  понимал), не осилит  весь
процесс  самостоятельно. К тому  же  его  беспокоило,  как  там  пресловутая
дощатая  схема, вдруг какой  солдат  забредет в  подвал  и  чего повредит  с
перепою в стране равных возможностей!
     Он уселся в свой опель и покатил на  объект. Знакомый  офицер  встретил
его как друга.
     - Заходи, искатель! Лежебока ты, я вижу, или приболел? Не ловишь фарт -
пока  тебя не  было,  три катушки медного кабеля ушло! Три  двухкилометровых
катушки, а?
     В другое время Чиркин бы ужасно огорчился, но теперь у него была другая
цель.
     - В бункер,  в подвал, то-есть, можно еще заглянуть? Хотел там кой-чего
посмотреть...
     Капитан засмеялся.
     -  Да  сходи,   чего  там!  Уже  и  замки  сняли,  так  что  можешь  не
спрашивать... Только кабеля там не найдешь, не старайся!
     И ушел, посмеиваясь. Веселый оказался капитан.
     Чиркин поспешно спустился в  подвал -  и  глазам не  поверил:  на месте
дощатой схемы  в свете тусклой  лампочки плоско отсвечивала пустая стена  со
следами гвоздей на  сбитой штукатурке.  Он  дернулся  было  - может  не в ту
комнату попал! - но та самая голая  женщина, угольком намалеванная,  все так
же невозмутимо  красовалась с краю  белесого  пятна, оставшегося  от дощатой
композиции.
     - Да как же это?..
     Чиркин бросился наверх, нашел капитана, чуть не в лацканы ему вцепился.
     - Да что ж у вас тут делается? Где схема? Где доски?
     -  Полегче,  друг.  Я тебя  пустил,  я  и выгнать  могу,  ишь,  порядки
спрашивает! Так  бы и сказал сначала, что щепа нужна  - всю б и забрал. А то
пришлось  помещение очищать  перед  арендатором...Где  доски,  где  доски...
Спалили во дворе, вот где!
     Безумным  взором  инженер-конструктор  окинул  двор  -  в   самом  деле
виднелась довольно большая куча белесого пепла.
     - Страну погубили!
     Офицер согласно кивнул.
     - Погубили, это точно. Хотя про это раньше надо было думать, годков так
десять назад...
     Чиркин махнул рукой и пошел к воротам. Говорили они о разных странах.
     Вечером он  пробежался  по  всем  программам  новостей -  нигде  ничего
страшного, не испепелилась Америка, не провалилась в тартар... Скорей всего,
завтра утром станет известно, решил Чиркин  и забылся беспокойным сном. Но и
наутро все  оказалось благополучно  - жила  Америка,  процветала,  да еще  с
великой дури бомбила Югославию. Да-а, было о чем задуматься...
     Но  конструктор  на  то  и  конструктор,  чтоб дать  всему  техническое
объяснение.  Чиркин  после  долгих  раздумий остановился  на такой вот:  эта
ударная схема из ящиков могла действовать только лишь в сочетании со стеной,
к которой была приколочена. Возмущения (так на языке науки удобнее именовать
пинки,  обсцыкания и  удары  кирпичом), передавались  непосредственно стене,
которая неизвестным пока  что ему, Чиркину,  путем, усиливала этот импульс и
передавала  его (тоже непонятно каким  образом)  на территорию облюбованного
штата.  После  того  как  солдаты отодрали  схему и  спалили ее  на  костре,
уникальное  оружие  возмездия прекратило  существование. Клинтон  мог  спать
спокойно и безо всякого письма.
     А Чиркин? А  что Чиркин - он возвратился к прежнему занятию. Мечта  его
прежняя  - найти  боеголовку,  это вещь понятная, технически объяснимая,  не
подведет.

     Объявление в "Вечерке"

     <i>Организация "Виват"  содействует в  оформлении документов для выезда на
ПМЖ в Антарктиду.</i>
     <i>К сведению заинтересованных лиц: "Виват" уже отправил на шестой материк
437  жителей нашего  города и до  сих пор в адрес  организации не  пришло ни
одной (!) рекламации.  Антарктида, этот край первопроходцев привлекает людей
вот какими неоспоримыми преимуществами:</i>
     <i>- экологической  чистотой. Абсолютно  чистый воздух, идущий  прямиком с
Южного полюса, абсолютно чистая вода (забудьте про ваши фильтры), совершенно
чистый окружающий пейзаж;</i>
     <i>-   беспредельная   свобода.   В   отсутствие   всяческих   придуманных
политиканами  ограничений, вольный  житель страны ледников  наконец-то имеет
возможность  составить о  себе самом правильное мнение. Антарктида формирует
настоящих людей!</i>
     <i>-  безграничные  возможности бизнеса -  от распродажи стерильного  льда
(единица измерения кубогектар), до разработок подледных алмазных залежей.</i>
     <i>Условия  вызова  и стоимость  оформления (следует  номер счета  и адрес
конторы)</i>

     Огастус

     Сам того  не  подозревая,  Огастус  жил  на кухне  некоего  Лисиновича,
однодетного  служащего. Виделись  они редко, а если и встречались, то как-то
странно: то Лисинович набрасывался  на Огастуса с кулаками, то  сам Огастус,
меланхолически похаживая в обычной своей задумчивости, вдруг замечал жующего
за столом  очкарика  и  скромно  останавливался,  не желая  мешать  трапезе.
Вообще,  он  довольно  скоро  понял  по  некоторым  признакам,  что  супруги
Лисинович  его недолюбливают, и как  существо деликатное сам начал  избегать
встреч.  События, о  которых  пойдет речь  дальше, совпали  с первой любовью
Огастуса, с первыми  прогулками при луне, заглядываниями в  глаза, вздохами,
стихами,  словом  все это  уже  тысячекратно описано.  ..  Кстати (может это
что-нибудь  прояснит),  Огастусу  выпало родиться  тараканом,  прусаком,  но
редкого для таковых ума и душевности, за что его и наделили столь вычурным в
той среде именем - Огастус. Любовь зла - привелось Огастусу втюриться в одну
там Сифу, особу прямо скажем, черте-какую.  Шесть ног - одно это чего стоит!
Как бы вы, приятель, устроились с шестиногой возлюбленной?
     Стояла волшебная ночь. Огастус и Сифа бегали взапуски по сверкающему  в
свете звезд кухонному пластику.

     <i>...обнаженные руки твои,</i>
     <i>Валентина, звезда, мечтанье,</i>
     <i>как поют твои соловьи! -</i>

     -   задыхаясь,  в  экстазе  перевирая  стихи,  бормотал  Огастус.  Сифа
хихикнула,  вырвалась и умчалась. Огастус погнался следом,  но, неловкий как
все  влюбленные, поскользнулся  на краю  раковины  с посудой  и  упал  туда.
Ошеломленный падением, он некоторое время лежал неподвижно, в мозгу догорали
волшебные слова:

     <i>Страшный мир! Он для сердца тесен,</i>
     <i>В нем твоих поцелуев бред...</i>

     Далеко вверху мелькнул силуэт красавицы. Сифа...
     - Сифа...- позвал влюбленный.
     - ...Я  здесь, среди немытых  стаканов,  рядом с яблочным  огрызком, на
картофельном  очистке,  длинном и  плоском  как солитер. Возможно я повредил
позвоночник,  любовь моя, левая средняя конечность скорей всего вывихнута, я
не смогу поднять даже чаинку... А  ведь  только что мы  были так близки, да?
Сифа, где ты, Сифусь? Одна ты  знаешь, что  со мной, одна ты меня вызволишь.
Люблю, люблю... - стонал Огастус в беспамятстве.
     Издалека  донесся звонкий хохот  Сифы.  Или  это  был уже бред? Огастус
заполз под блюдце. Кран капал, и нервный Огастус каждый раз вздрагивал. Ночь
тянулась бесконечно, и только под утро ему удалось забыться тяжелым сном...
     ...Толстенная  струя воды грянула  в  раковину. Огастус выскочил из-под
блюдца и забегал кругами. Спросонья он ничего не соображал.
     -  Мама,  прусак! - крикнула  радостно дочурка служащего. - Можно я его
задавлю?
     - Можно!
     - Нельзя! - тут же отозвались родители.
     Лисинович не любил тараканов, да и сама Лисинович тоже, но  она на днях
смотрела мультик  про Бэмби, плакала,  и  теперь вот  опасалась, что у дочки
разовьется  жестокость, если она станет  часто давить  тараканов, а там того
гляди, жестокость с тараканов перейдет на родителей. Нет, нет!
     -  Нельзя,  -  повторила  она  властно  и  прикрыла  собственной  рукой
трясущегося  от  страха  Огастуса. Он  попытался  благодарно  припасть к ней
дрожащими губами, но мама Лисинович бросилась  к плите спасать молоко. Утро,
спешка... Младшая Лисинович меж тем не отходила от раковины.
     - Ну можно я ему хоть усики оторву? Смешные, крутятся все время!
     -  Оторви,  Нелька! - крикнул из  спальни жестокий  Лисинович и щелкнул
подтяжками. - Что  хочешь, то  и оторви! Чтоб  неповадно  было антисанитарию
разводить...
     Нелька  кровожадно  нацелилась.  Огастус  попятился,  не  сводя  с  нее
расширенных ужасом глаз  -  но тут опять  возникла мама. Она принялась  мыть
посуду и заодно воспитывать дочь в духе гуманности:
     -  Отрывать  у  живого существа  ноги, или чего там еще  - это типичное
зверство, - внушала  она громко, чтоб  и  в  спальню  доносилось. - "В  мире
животных" помнишь, дядя гадюку гладил, не отрывал ей руки-ноги... Потому что
он добрый ко всем, и ты расти доброй. Нужно все живое любить. Маму, папу...
     Кипяток в  раковине набрался  по колени Огастусу и поднимался все выше.
Огастус  поочередно  вскидывал ноги,  словно  балерина в канкане,  но  когда
задницу ошпарила раскаленная волна, заорал, позабыв приличия.
     - Глянь, подпрыгивает! - смеялась Нелька. - Веселенький...
     - ...так что пускай поживет еще. Ты же хотела живой уголок, а?
     По самый пуп в  горячей  воде, Огастус  уворачивался  от вилок и ложек,
летевших в раковину из поднебесья. На кухню, теряя шлепанцы, влетел служащий
Лисинович. Он вообще-то слушался жену, но иногда возражал.
     - Еще чего! Где поживет - в раковине? Он же расплодится!
     Жена присмотрелась к Огастусу.
     - Не расплодится, - констатировала она уверенно. - Это самец.
     - Откуда  такие познания? - подозрительно  осведомился Лисинович. - И с
чего ты взяла, что самцы этим не занимаются? Еще как...
     - По  себе судишь? - (упрек  был  незаслуженный, Лисинович  не так уж и
расплодился), - и вообще, ему же не с кем!
     - Чего там, набегут бабы, - начал было  служащий, но тут оба  заметили,
что Нелька прислушивается  к  дискуссии  с огромным  интересом и постарались
отвлечь ее -  как, мол, там сбор  юных  петлюровцев? Отправляясь на  работу,
Лисинович в передней шепнул жене:
     - Этого...  самца чтоб к  вечеру и духу не было! Убежал и с  концами...
Видала, как она заинтересовалась? Во втором-то классе отроду!
     - Раннее развитие теперь объявили. Само собой, Тима, само собой, но это
делается незаметно, чтоб не травмировать детскую психику.
     Огастус, ни жив ни мертв,  спрятался в  чашке. Он слышал весь разговор,
но  запало одно - самец! Его душили злые слезы. "Только это и увидели! А что
за этим личность,  душа... Где там! Сами-то кто, если разобраться? А считают
себя интеллигентами, тоже еще!"
     Он  понемногу успокоился и  наблюдал  из своего укрытия  за  действиями
домохозяйки.  Огастус  чувствовал  к  ней  большее  доверие,  чем  к  прочим
Лисиновичам, еще  бы -  она  спасла  ему жизнь  и честь! Но и  тут  ошибался
наивный влюбленный:  мадам  Лисинович как раз искала баллончик  голландского
"Тип-топа",  чтобы умертвить  его,  Огастуса, не  как-то  там по-деревенски,
неэстетично, а вполне современно - струйкой в морду! Она перерыла весь дом -
"Тип-топ" затерялся.
     - Так, -  подытожила  она,  загадочно улыбнувшись Огастусу, -  придется
ради тебя лезть в кладовку, в подвал. Важная персона оказалась...
     И  скрылась в дверях.  Огастус  послал ей  вслед воздушный  поцелуй. Он
предположил,  что ему  сейчас принесут чего-нибудь вкусненького. Лишь только
захлопнулась дверь, Огастус выскочил из-за чашки и заорал во все горло:
     - Сифа! Си-и-и-и-и-фа-а-а-а-а-а!
     На крик его вверху на краю раковины появились сородичи; глазели, тыкали
пальцами, смеялись. Огастусу всегда наплевать было на  мнение обывателей, но
тут стало  обидно,  к тому же  это недоразумение с возлюбленной... Да  где ж
она, в самом деле?
     - Си-и-и-и-и-и-фа-а-а-а-а-а-а! - надрывался Огастус.
     Но Сифа не появлялась. Зато возникла Лисинович со смертоносным баллоном
и поначалу обмерла при виде такого множества нелюбимых ею животных. Но уже в
следующий момент она обратилась в ангела мщения, и все надуватели и обидчики
Огастуса полегли бездыханными в ядовитом аэрозольном тумане. Затем она снова
направила  на  него свой загадочный взор,  но тут в  дверь позвонили. Пришел
сосед с нижнего этажа.
     - Тараканов гоняете? - осведомился он, не здороваясь.
     - Что  вы, у нас их нет! Это я так...  лак с ногтей  смываю, маникюр, -
соврала  Лисинович.  Не  принято  сознаваться,  что  у  тебя  есть тараканы,
любовники, стригущие лишаи, родственники в Израиле, друзья в психушке...
     - Маникюр? "Тип-топом"? Да это ж  разбазаривание народного добра! Дайте
мне, раз у вас их не водится. Ваши все к нам перебежали...
     Сосед забрал баллончик и ушел. Лисинович вернулась  на кухню,  показала
Огастусу  кулак, что  он расценил  как странное кокетство, и  ушла на рынок.
Наедине  с самим  собой  Огастус погрузился  в  размышления о  превратностях
жизни.
     - Что есть  жизнь? - думал  он, расхаживая (руки за спину) между теплых
луж. - Жизнь - это загадка,  и в то же время жизнь есть способ существования
белковых тел.  Вообще, жизнь -  это миг между прошлым и  будущим,  именно он
называется жизнь...
     Огастус  стал насвистывать  музыку  композитора  Зацепина к  кинофильму
"Земля Санникова" и  немного повеселел.  Он слыл эрудитом.  Дело  в том, что
персональное ложе Огастуса находилось в розетке радиоточки, и кухонное радио
непрерывно снабжало Огастуса музыкой и самыми различными сведениями. Он знал
об упадке экономики, переживал за президента Кучму, которого  всякий норовил
обидеть, ратовал  за возрождение козацтва... Но особенно  он любил  передачи
"Театр у микрофона" - любовь, страсть!
     -  Сифа,  Сифа!  - воскликнул он  под  влиянием  внезапного импульса  и
заломил  руки в  бессильном отчаянии: любимая  далеко, он погребен  заживо в
мокрой темнице, нет радиоточки - кладезя духовной жизни...
     - Ты чего тут корячишься?
     Огастус  поднял голову и похолодел:  прямо над краем раковины светились
зловеще глаза Нельки. В груди его все так и оборвалось.
     - Как же это? Ведь ты должна быть в школе? - промямлил Огастус, лишь бы
что-то сказать.
     - У нас Крыса заболела, математичка! - весело сообщила Нелька. - С трех
уроков отпустили. Тебя как зовут? Играть со мной будешь?
     - Огастус, - безрадостно представился Огастус. - А во что играть?
     Не до игры ему было.
     - Я стану спички поджигать и в тебя бросать. А ты удирай. Весело будет,
- предложила Нелька.
     - Нет, - заупрямился Огастус. -  Играть со спичками  нельзя, так  можно
поджечь квартиру. Мама накажет к тому же.
     - Ну, тогда давай спорить на фофаны.
     - Как это? - не понял Огастус.
     - Кто проспорил - тому три фофана в лоб.
     Огастус не знал, что такое фофан, но не обольщался насчет него. Однако,
что оставалось делать? Он согласился.
     - Хорошо, давай спорить. Спорим, сознание вторично, а материя первична?
     - Спорим, нет! - азартно выкрикнула Нелька.
     -  Вот  и  проспорила, -  холодно  бросил  Огастус.  - Возьми  "Краткий
философский словарь", он  под чайником, вместо подставки. Там про это должно
быть.
     Озадаченная Нелька сняла чайник со словаря.
     - Ну  что, я  прав? - Огастус в нетерпении сучил  ножками. - Подставляй
лоб, фофана получишь!
     - Подожди ты! - Нелька  листала засаленный словарь.  -  Закон отрицания
отрицания...   Заработная   плата   и   прибавочная   стоимость...  Жорес...
Кампанелла...
     (Да, немало уважаемых книг мы теперь суем под чайники)!
     - Дай сюда! -  раздраженно потребовал Огастус. - Это ведь раньше еще  в
садике проходили. Ищи на букву М.
     - М вырвата, - обнаружила Нелька.
     - Ну тогда на С. Тупица!
     - Сам  ищи,  -  обиделась  Нелька и  сунула Огастусу под нос  раскрытый
фолиант. Огастус пополз по оглавлению, близоруко щурясь.
     -    Империализм    как    высшая,    загнивающая...   Материализм    и
эмпириокритицизм, это уже совсем рядом... О! Вот оно, читай.
     Огастус  добрался  до края страницы  и  ловко спрыгнул на стол.  Нелька
вчитывалась в трудный текст. Он зорко осмотрелся по сторонам.
     - Я проспорила... Материя первична, так и написано.
     Она смотрела на Огастуса  с неприязнью  и вроде бы совсем не собиралась
подставлять лоб под фофан. Скорее наоборот.
     -  Скучная игра, - сказал Огастус,  чтобы  замять неловкость.  -  Давай
лучше в прятки. Чур, я прячусь!
     Он со всех ног бросился в ближайшую щель. Нелька попыталась его поймать
- где там!
     - Огастус, - позвала она неуверенно, - выходи! Моя очередь прятаться.
     Но Огастус, окрыленный удачей, приплясывая мчался под отставшими обоями
к родной радиоточке. "Умыться, перекусить и спать, спать, спать..."
     Славно спится на  кухне у Лисиновичей после пережитых  волнений. Сквозь
дрему доносятся знакомые вечерние звуки: вот  Лисинович  булькнул, захрустел
огурцом, чайник  пыхтит  на словаре,  поет  Кобзон из радиоточки, а  это уже
мама-Лисинович:
     - ...И  чтоб я  больше не слышала ни про