-----------------------------------------------------------------------
   Авт.сб. "Три шага к опасности". М., "Детская литература", 1969.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 26 October 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   - Суть моего открытия,  -  сказал  Изобретатель,  осторожно  следуя  за
главным  режиссером  через  горы  закулисного  хлама  и  волоча  за  собой
тяжеленный металлический  ящик,  -  состоит  в  том,  что  я  исключаю  из
театрального дела такие  устаревшие  понятия,  как  вдохновение  талант  и
прочее. И вообще исключаю человека... Но прежде всего  несколько  слов  об
искусстве. Как вы знаете, искусство - это общение.  В  данном  случае,  то
есть в театре, дистантное общение актера со зрителем.
   - Знаю-знаю, - ответил главреж. Он мрачно уставился на задник от "Далей
неоглядных", брошенный на зеленую лужайку из  "Сержанта  милиции".  -  Вот
ведь народ, а? Сколько раз говорил, не собирать  тут  это  барахло.  Пожар
будет, с кого спросят? - Он оглянулся на Изобретателя. - Про  искусство  я
все знаю. А вот как тридцать метров тюля достать для "Двух братцев", этому
нас никто не учил. - Прервав себя, он покопался в груде декораций, вытащил
оттуда  кусок   холста,   выкрашенный   ядовитым   зеленым   анилином,   и
подозрительно пригляделся к нему. - Что это?.. Нет, что это  такое?  -  Он
возвысил  голос.  -  Эй,  есть  тут  кто-нибудь?!  -   Он   повернулся   к
Изобретателю.  -  Вы  понимаете,  что  сделали:  арку  от  "Марии  Стюарт"
разрезали.
   Изобретатель деликатно промолчал. Ящик  со  множеством  каких-то  грубо
сделанных переключателей он поставил на пол.
   Но из темных глубин помещения вышел гражданин в обтрепанном пиджачке, с
руками, перемазанными краской.  Запечатленная  на  его  чертах  повесть  о
скромной зарплате, работе "на чистом энтузиазме" и отсутствии  большинства
необходимых материалов сразу  выдавала  в  нем  художника  провинциального
театра.
   Гражданин дрожащим голосом объяснил:
   - Я разрезал, Салтан Алексеевич. На драпри пришлось пустить. В "Бешеные
деньги", в квартиру Чебоксаровых.
   - Что-о! - Главреж побледнел, потом  багрово  покраснел.  -  У  нас  же
"Мария" завтра в параллель идет. Вместе с "Бешеными". -  Он  повернулся  к
Изобретателю: - Ну как вы думаете, можно так работать или нет?!
   Физиономия Изобретателя была иссечена глубокими, как трещины  в  земной
коре, морщинами. Его челюсть выдавалась вперед,  а  иссиня-черные,  густые
проволочные волосы  росли  прямо  от  бровей.  Однако,  несмотря  на  свою
неандертальскую внешность, он был мужчиной  вполне  искушенным  жизнью  и,
сделав неопределенный жест, опять ускользнул от ответа.
   Художник, переминаясь с ноги на ногу, сказал:
   - Пришлось, Салтан Алексеевич. Зрители даже обижаются. Я сам слышал,  в
антракте  один  говорит:  "У  Островского  в   ремарке   сказано   "богато
обставленная гостиная". А тут не квартира Чебоксаровых,  а  курительная  в
кинотеатре"... Знаете сейчас народ какой. В "Марию" серые ширмы из "Верю в
тебя" поставим. Они свет хорошо принимают.
   - Нет! - взвизгнул главреж. - Это не жизнь. (Вторая фраза прозвучала  у
него в басовом ключе.) Сегодня же подаю заявление. Вы что - забыли, у  нас
"Верю в тебя" в  триллель  идет?  -  Трясущимися  руками  он  похлопал  по
карманам, нашел скляночку с нитроглицерином, вынул таблетку, сунул  в  рот
и, подойдя к низенькому подвальному  окошку  с  мутными  стеклами,  оперся
рукой о подоконник.
   Художник - уже все к одному - откашлялся.
   - И еще я вам хотел сказать, Салтан Алексеевич, что  запасная  линза  у
второго прожектора тоже лопнула. Перегрелась. И Смирнов, электрик, сегодня
не вышел на работу. Он в первой  ложе  проводку  начал  и  бросил.  Как-то
придется выкручиваться.
   Главреж, не отвечая и не поворачиваясь, вяло махнул рукой.
   За окном, на улице, текла не связанная с искусством периферийная жизнь.
Девицы в нейлонах пробегали мимо древней - не то VI,  не  то  XVI  века  -
церкви.  Возле  дома-новостройки  девочки  прыгали   со   скакалками.   По
доисторическим  булыжникам  неторопливо  шествовал  на  службу   сотрудник
райисполкома, и тихоокеанская ширина его запыленных по обшлагам брюк  была
вызовом всем новомодным веяниям.  Шофер  "МАЗа",  высунувшись  из  высокой
кабины, гудком вызывал из какой-то квартиры свою милую.
   И остро позавидовал главный режиссер всем им. Он  понял,  что  вся  его
жизнь была сплошной ошибкой. И в ГИТИС он зря поступил, и женился неудачно
- на женщине, которая до сих пор держится за столицу, и в  этот  заштатный
городишко напрасно согласился приехать, и здешней публикой не понят  и  до
сих пор не признан. Вообще все ему было противно.
   После этого главреж дважды глубоко вздохнул  и  безо  всякого  перерыва
подумал о том, что лично его работы зрители не так уж плохо принимают, что
жена - куда ей деваться - все равно приедет, что районные центры бывают  и
хуже, и ведь не в пожарный же техникум ему было  поступать,  если  он  так
хорошо понимает и чувствует сцену.
   Все это свершилось за две и две десятых секунды.
   - Ладно, - сказал он. - Действительно, надо выкручиваться. Кстати,  где
у нас рыжий куст, поролоновый? Помните, из  "Гипротеатра"  получили.  Хочу
его в первое действие пустить в "Бешеных деньгах".
   -  Не  пойдет,  -  покачал  головой  художник,   хорошо   знакомый   со
способностью главных режиссеров  к  быстрой  духовной  регенерации.  -  Он
позеленел. Знаете, как они быстро цвет меняют, эти пластики?  Был  осенний
куст, а стал весенний.
   - А второй куст?.. Тот второй, зеленый. Может быть, он порыжел  за  это
время.  Подите-ка  посмотрите.  -  Затем  главреж   резко   повернулся   к
Изобретателю: - Ну, так что дальше? Объясняйте, я вас слушаю.
   Изобретатель шагнул вперед.
   -  Вы  читали  мою  статью  "Перцепция  и  аперцепция   [восприятие   и
невосприятие] при ролевых играх детей дошкольного возраста"?
   - Читал. В "Театральной жизни". Продолжайте.
   -  Нет,  не  в  "Театральной",  а  в   журнале   "Вопросы   дошкольного
воспитания".
   - Ну правильно. Я же и говорю, что читал. В  этом  самом  "Воспитании".
Еще в прошлом году. Давайте дальше.
   - В прошлом году этого журнала не было. Впрочем,  неважно...  Так  вот,
дело в том, что  я  рассматриваю  театральное  искусство  с  точки  зрения
электроволновой теории. С одной стороны, актер, то есть индуктор, с другой
- зритель,  то  есть  перцепиент.  Между  ними  осуществляется  дистантная
биорадиационная связь.  Актер  переживает  и,  следовательно,  индуктирует
энергию.  Она  попадает  в  головной   мозг   зрителя   и   вызывает   там
перегруппировку атомов, эмоцию. Улавливаете  мою  мысль?..  Таким  образом
талантливый артист  отличается  от  посредственного  лишь  особо  активной
индуцирующей  деятельностью  своих  передающих  электромагнитных  мозговых
устройств. Как по-вашему, что  делала,  например,  со  зрителями  Элеонора
Дузе?.. Ничего сверхъестественного - всего только вызывала перегруппировку
атомов в ядре ганглиозных нервных клеток. Согласны вы со мной или нет?
   Главреж, взор которого уже успел затуманиться  за  время  длинной  речи
Изобретателя, зевнул ноздрями и сказал:
   - Вообще-то да... Значит, от пьесы ничего не зависит?
   - От какой пьесы?
   - От той, которую в этот момент ставят.
   - Ах, от этой! - Изобретатель осекся на миг. - Конечно, зависит.  Но  в
целом-то очень мало... Строго говоря, даже вообще ничего не зависит.  Ведь
в театре все дело в том, чтоб вызвать эмоцию у зрителя. Правильно?  А  раз
так, значит, наша главная задача - увеличить мощность  индуктора,  усилить
подачу энергии из головного мозга актера. Вот вам пример. -  Он  шагнул  к
режиссеру и взял его за руку.  -  Посмотрите  мне  в  глаза.  Ощущаете  вы
что-нибудь? Сейчас я буду индуцировать.
   Главреж заглянул в маленькие пещерные глазки Изобретателя.
   - Нет. Н-не ощущаю.
   - Прекрасно! - воскликнул Изобретатель. - Стойте  так.  -  Он  поспешно
отбежал в другой угол комнаты, вынул из  кармана  блокнотик,  записал  там
что-то. Кинулся  к  своему  ящику,  чем-то  щелкнул,  после  чего  аппарат
тихонько загудел. Разыскал на стене штепсельную розетку. - Так,  внимание!
- Он направил глазок аппарата чуть вверх  на  самого  себя  и  выпрямился,
воззрившись на собеседника.
   Секунды текли. Главреж поднял руку и почесал кончик носа.
   - Чудесно! - обрадовался Изобретатель. Он выключил машину,  подбежал  к
режиссеру и показал ему блокнотик. Там значилось: "Почесать кончик носа".
   - Ну вот.
   - Что "вот"?
   - Ну, вы поняли?
   - А что я должен был понять?
   - Вот этот момент индукции. Понимаете, я представил себе, будто у  меня
чешется нос. Аппарат увеличил мощность переживания, и оно передалось  вам.
Но ведь задача актера и состоит в  том,  чтобы  передать  зрителю  эмоции.
Понимаете, биорадиационная связь. Принцип действия прибора состоит в  том,
что он интенсифицирует деятельность спиралей нуклеиновой кислоты  в  мозгу
исполнителя.  Эта  спираль  начинает  играть  роль  передающей  антенны  и
возбуждает соответствующие клетки у зрителя. Ясно вам?.. Вот постойте  так
еще минуту.
   Изобретатель вновь очутился в углу. Он действовал с быстротой обезьяны.
В аппарате зажегся красный глазок, потом  еще  желтый.  Загудело  сильнее.
Изобретатель опять уставился на главрежа.
   Что-то вдруг стало образовываться в комнате. Запахло  катастрофой.  Все
сделалось пустым  и  зыбким.  Бесцельно  вращалась  Земля  вокруг  Солнца,
безнадежно и не нужно бежали по своим  кругам  планеты.  Шофер  "МАЗа"  за
стеной все еще нажимал клаксон, но стало ясно, что никто к нему не выйдет.
Безжалостные физические законы с каждым мигом скорее влекли Землю,  Солнце
и всю Галактику в самую глубину черных космических  бездн.  А  оттуда,  из
дьявольских недр, уже неслась навстречу Антигалактика, чтоб в колоссальном
взрыве  прекратить  все  и  вся.  Не  было  даже  смысла  смотреть  второй
поролоновый куст. Мир шел к концу.
   Главреж почувствовал, что у него  на  тыльной  поверхности  рук  встают
отдельно волосок от волоска.  В  горле  у  него  застряло  что-то  пухлое,
дыхание стеснилось. Он ощущал себя на земле, как на разваливающемся плоту,
несущимся  к  водопаду.  Хотелось  закричать,  убежать,  но  он   не   мог
шевельнуться.
   - Страх, - сказал Изобретатель. - Теперь  я  индуцировал  страх.  -  Он
нагнулся и выключил аппарат.
   Почти сразу на улице раздался радостный басистый вопль:
   - Манюра!
   Чьи-то быстрые туфельки  пробежали  мимо  низкого  окна.  "МАЗ"  весело
взревел, зашуршали шины, могучая машина, тронувшись с  места,  укатила  по
булыжнику прочь.
   Солнце ломилось в комнату сквозь пыльные разводы  на  стеклах.  Победно
топорщились огромные  кровельные  листья  лопухов.  Все  было  в  порядке.
Наваждение кончилось.
   - Понимаете, - засуетился Изобретатель, - я сам  переживал  только  вот
такой страх. - Он показал пальцами. - А аппарат усилил эмоцию и передал ее
вам. Но дело не только в этом. Второе в моем открытии - это  то,  что  все
элементы  актерского  мастерства  я  перевожу  на  язык  электростатики  и
электродинамики.  Органичность,  общение,  обаяние  -  для   меня   радио,
электричество, и ничего больше. Если вы читали  мою  статью  "Перцепция  и
аперцепция при ролевых...".
   - Знаете что... - главреж вдруг  разозлился.  -  Вы  мне  бросьте  баки
забивать с вашей этой "перпе..."  Как  ее  там?..  Одним  словом,  с  этой
самой... Вы мне прямо скажите, что вы можете для нас  сделать  и  что  вам
нужно, чтоб это сделать. Думаете,  у  меня  есть  время  выслушивать  ваша
теории?
   - Актера, - проникновенно сказал Изобретатель,  -  или  актрису.  Самую
плохую вашу творческую единицу. И она так сыграет роль, что все упадут.
   - С этого и надо было начинать. Я  вам  сейчас  хотя  бы  Заднепровскую
покажу. Мы ей недавно тарифную ставку снизили, теперь сами не  рады.  И  к
прокурору уже ходила, и в райком, и в райисполком. Идемте наверх. Она  как
раз должна быть на репетиции. Ящик можете оставить здесь.
   В репетиционной комнате, где благодаря какому-то архитектурному чуду  и
зимой и  летом  сохранялась  ровная  температура  в  0  градусов  Цельсия,
разводили пьесу местного автора.
   Главреж и его спутник вошли.  Дрожь  прокатилась  по  синим  от  холода
актерским физиономиям при появлении грозного вождя, а затем шесть пар глаз
повернулись в сторону Изобретателя и выразили одно  и  то  же:  "Кто  этот
человек? Не изменит  ли  он  что-нибудь  в  моей  судьбе?  Не  поможет  ли
вырваться из этой дыры?"
   Но главреж сразу погасил все вспыхнувшие было надежды.
   -  Товарищ  Бабашкин  из   "Гипротеатра".   Приехал   посмотреть   нашу
осветительную аппаратуру. - Он показал Изобретателю на стул. - Посидите, а
потом мы с вами займемся... Продолжайте, пожалуйста, Борис Генрихович.
   Очередной режиссер Борис Генрихович - он тоже слегка побледнел,  увидев
главного, - сделал знак, и репетиция возобновилась.
   Герой-любовник, рослый мужчина с театрально-энергичным лицом  и  синими
глазами,  вошел  в  огороженное  стульями  пространство,  долженствовавшее
изображать колхозную избу, и уселся к столу.
   В пространство вошел отрицательный персонаж.
   - "Приветствую, товарищи".
   -  Камень  наскоком  и  то  не  сдвинешь.  А  он  хочет  все   сразу...
"Здравствуйте".
   -  Нет,  это  не  вы  говорите  "Здравствуйте",  -  поправил  очередной
режиссер.
   - А кто говорит?
   - Действительно, кто же говорит теперь "Здравствуйте"?
   Инженю-кокет, сидевшая в  полном  оцепенении  с  момента,  когда  вошел
главный, очнулась:
   - Ах, это я говорю! Простите, пожалуйста... Впрочем, нет.  У  меня  тут
тоже вычеркнуто. Вот, посмотрите...
   И дальше шло в таком духе. Местный автор - он сидел  тут  же  -  нервно
забарабанил пальцами по колену, и губы  его  скривились  в  саркастической
усмешке непризнанного гения.
   - "Не советуешься ты с людьми, Петр Петрович, -  говорил  отрицательный
персонаж. - Отрываешь себя от коллектива".
   - "Я..." Одну минутку, товарищи. Вот тут опять затруднение.  Я  ведь  в
третьей картине советовался, со старым колхозником  Михеичем  советовался.
Опять эта реплика идет  вразрез  с  третьей  картиной.  Может  быть,  тоже
вычеркнуть, Борис Генрихович?
   - Ну давайте вычеркнем.
   - Но с другой стороны, что же мне тогда вообще говорить -  уже  столько
вычеркнули? С чего я волноваться начну?
   - А ты скажи "Здравствуйте" и потом сразу давай выхлест.
   - Так это же не я говорю "Здравствуйте"!  -  Герой-любовник  покраснел,
затем побледнел. Он повернулся к главрежу. - Нет, Салтан  Алексеевич,  так
не пойдет. Я рад, что вы зашли и сами все видите. Это черт знает что! Я  с
самого начала предупреждал, что с пьесой у нас ничего не получится.
   Он вскочил, схватился за сердце, открыл  скляночку  с  нитроглицерином,
вынул таблетку  и  сунул  в  рот.  Затем  стал  у  окна,  отвернувшись  от
присутствующих. Спина у него вздрагивала.
   В  нитроглицериновой  мизансцене  ощущалось  явное   влияние   главного
режиссера - это был стиль  театра.  И  в  полном  соответствии  с  методом
физических  действий  по  Станиславскому  у  героя-любовника,  еще  совсем
недавно здорового мужчины, уже  начинались  процессы  в  сердце,  сужалась
аорта и деревенела, огрубевая, стенка левого предсердия.
   Наступило тягостное молчание. Местный автор еще энергичнее  забарабанил
пальцами по колену.
   - Ну ладно, - сказал главреж, который не любил  сердечных  припадков  у
других, - этот вопрос мы обсудим позже.  Сейчас  я  хотел  бы  посмотреть,
Борис Генрихович, как у вас идет картина шестая, когда приезжает жена.
   Задвигались  стулья.  Актриса  Заднепровская,  сорокалетняя  дамочка  с
жидкими кудряшками, испуганно глянула на главрежа, вспорхнула  с  места  и
стала у двери. Герой-любовник дважды глубоко вздохнул у окна, потом, входя
в роль, мотнул головой, как бы бодая кого-то:
   - "Приехала Маша. Ну, здравствуй, здравствуй".
   Неся  на  лице   пошло-жеманное   выражение,   Заднепровская   кошечкой
скользнула к супругу и пискнула:
   - "Здравствуй, Петя. Как давно я тебя не видала".
   Очередной поднял руку.
   - Минуточку!.. Вера Васильевна, дорогая, куда вы даете реплику?  У  вас
же реплика поверх волос идет. И потом... - Он оглянулся на режиссера, - вы
же не в тон отвечаете. Он в среднем регистре, а вы в самом верхнем.
   Лицо Заднепровской вспыхнуло красными пятнами.
   - Сейчас.
   Она вернулась к двери. Герой-любовник тяжело, как поднимая гирю,  начал
опять:
   - "Приехала Маша..."
   Заднепровская - теперь  уже  не  кошечка,  а  женщина-судья,  выносящая
смертный приговор, - гренадерским шагом подошла к  партнеру  и  похоронным
басом бросила ему в ноги:
   - "Здравствуй, Петя".
   Теперь вскочил главреж:
   - Вера Васильевна, ведь вы волнуетесь  в  этот  момент,  верно?  Должны
волноваться, черт побери!
   Кругом все затрепетали.
   Красные пятна еще сильнее зарделись на лице актрисы. На  глазах  у  нее
выступили слезы, но она быстро подавила их.
   - Да, волнуюсь.
   - Но как же вы не  замечаете,  что  волнуетесь  только  по  пояс?  Лицо
волнуется, руки волнуются, а нога вот так отставлена.
   - Сейчас.
   Заднепровская сглотнула и пошла к двери.


   - Ну, как? - спросил главреж, когда они вышли из репетиционной.
   - Красота, - восхищенно сказал Изобретатель. - Как раз то, что нужно.
   - Понимаете, у нее в распоряжении двадцать пять  штампов.  Не  нравится
один, она дает другой.
   - Самое интересное, - задумчиво начал  Изобретатель,  -  что  все,  что
звучит у вас как "штамп", "не в тон" и так далее, имеет  для  меня  вполне
отчетливую электрорадиационную подоплеку. Вы говорите "штамп", а я вижу  в
этом слишком большие потери на  конденсаторный  гистерезис  [гистерезис  -
реакция тела на внешние воздействия в зависимости от  того,  было  ли  оно
ранее подвергнуто им или  подвергается  впервые]  в  нейтронных  контактах
головного мозга. Вы говорите "не в образе", а для меня это означает, что в
оболочке ганглиев у нее слишком долго остается  ненужное  уже  напряжение.
Своим аппаратом я все это регулирую,  и...  -  Он  глянул  на  главрежа  и
прервал себя. - Одним словом, я вам из нее Пашенную сделаю. Весь  город  с
ума сойдет.
   - Да какая там Пашенная! Вы добейтесь, чтоб из ансамбля не выпирала. Не
портила хоть. - Главреж положил вдруг руку на сердце. - Тьфу, дьявольщина!
Опять защемило. Ей-богу, мы тут все  до  инфаркта  дойдем.  Но,  с  другой
стороны, как быть спокойным? А?.. Вот опять весь спектакль буду сидеть  за
кулисами, накручивать. Иначе они вообще мышей ловить перестанут.
   - Ничего, - сказал Изобретатель. - Своим аппаратом я все изменю. В  чем
у вас сегодня Заднепровская, в "Бешеных деньгах"? Ну и  отлично.  Об  этой
роли в Москве писать будут, из ВТО к вам приедут, вот увидите. У меня  все
научно обосновано. Не читали мою статью в "Театральной жизни"?
   - Читал. - Главреж уже снова вытащил  из  груды  хлама  какой-то  кусок
холста. - То есть проглядывал. А этот ваш ящик на каком  расстоянии  нужно
устанавливать от актрисы?
   - Непринципиально, - ответил  Изобретатель.  -  Установка  действует  в
радиусе до двадцати пяти метров.


   Перед самым началом вечернего спектакля,  когда  ужо  прозвенел  третий
звонок, Изобретатель - он установил машину в  первой  ложе  -  выскочил  в
коридор.
   - Салтан Алексеевич, хорошо бы ее как-нибудь успокоить перед выходом на
сцену. Понимаете, создать момент торможения на внешние обстоятельства.
   - Кого? - остервенело оглянулся главреж.
   -   Ну,   Заднепровскую.   А   то   и   аппарат    не    подействует...
Научно-медицинский факт - она должна быть в спокойном состоянии.
   Главреж воздел руки к небу. Изо рта у него хвостиком торчала прозрачная
пластиковая кожица колбасы.
   - Слушайте, вы меня оставите когда-нибудь в покое?! У нас  для  второго
действия еще декорации нет.
   Островскому горожане доверяли, и поэтому на "Бешеных деньгах" даже  без
войсковых частей получился полный зал. Первые три явления  прошли  гладко.
Заслуженный артист Коровин - он играл Телятева - держался с  органичностью
прирожденного  аристократического  лентяя.  Герой-любовник  -  надежда   и
гордость районной сцены - уже оправился от скандальчика в репетиционной  и
в роли Василькова честно завоевывал публику взглядом синих  наивных  глаз.
Уже начинало вериться,  будто  середину  двадцатого  века  сменила  вторая
половина девятнадцатого, и даже  странный  фиолетового  цвета  поролоновый
куст из "Гипротеатра" на сцене не очень пугал своей неестественностью.
   Но вот в четвертом явлении вошла Заднепровская  -  она  играла  Надежду
Антоновну Чебоксарову, - и тотчас все начало разваливаться.
   - "Познакомь, - деревянно сказала Заднепровская -  Чебоксарова  шалопаю
Телятеву. - Да ведь ты дрянь, тебе верить нельзя".
   Это как вилкой по тарелке заскребло, и всем в зале сделалось стыдно  от
фальши.
   В первом ряду по контрамарке сидел "местный автор". Он закинул ногу  на
ногу  и  с  удовольствием  представил  себе  разгромную  статью,   которую
собирался написать по поводу очередной постановки  театра.  В  трех  рядах
позади него театральный художник думал о том, как будет выглядеть квартира
Чебоксаровых во втором действии. Холстяные драпри вызывали у него  чувство
тревоги. Он поежился и непроизвольно громко вздохнул.
   Изобретатель тем временем изготавливал в ложе свой аппарат. Он повернул
какой-то переключатель, отчего в машине  зажегся  желтый  огонек,  включил
шнур в штепсельную розетку и, бормоча что-то про себя, принялся  колдовать
над всевозможными кнопками.
   А Заднепровская - Чебоксарова  продолжала  свирепствовать.  Ее  реплики
звучали, как у начинающей участницы самодеятельности. Отговорив свое,  она
застывала подобно соляному столбу.
   - Ничего не чувствует, - вдруг засопел пробравшийся в ложу  главреж.  -
Видите,   руку   на   сердце   положила   и    считает,    что    выразила
заинтересованность.  Но  это  только  механический   знак   отсутствующего
переживания. Внутри-то пусто.
   Изобретатель кивнул.
   - А вы ее успокоили хоть?
   Главный смотрел на сцену. Он покачал головой, закусив губу.
   - Что вы говорите?.. Успокоил. Я с ней поговорил перед выходом. С сыном
у нее, кажется, недавно что-то произошло. То ли его из школы  выгнали,  не
знаю. Короче, я к ней подошел и спросил, как у нее с сыном. Она  почему-то
покраснела.
   - Ничего,  сделаем,  -  сказал  Изобретатель.  -  Хоть  что-нибудь  она
чувствует, и я ото  усилю.  -  Он  прицелился  аппаратом,  нажал  какую-то
кнопку.
   И тотчас в голосе актрисы зазвучали задушевные нотки. Слова "Как  жаль,
что он так неразумно тратит деньги" -  она  произнесла  с  чувством  почти
искренним.
   Изобретатель ни на минуту не выпускал Заднепровскую из  сферы  действия
аппарата. Во втором  акте  его  усилия  стали  приносить  заметные  плоды.
Началась сцена Чебоксаровой с Кучумовым, и подлинный испуг перед бедностью
почувствовался  в  том,  как  заговорила   пожилая   глупая   барынька   с
разорившимся князьком.
   Зрительный зал притих, смолкло начавшееся сперва досадное  для  актеров
покашливание.  В  паузах  между  репликами  было   слышно,   как   верещат
прожекторы, освещающие гостиную Чебоксаровых с зелеными, взятыми из "Марии
Стюарт" драпри.
   - "Не знаю, - говорила Заднепровская  -  Чебоксарова  о  Василькове.  -
Знаю, что он дворянин, прилично держит себя".
   Главреж опять наклонился к Изобретателю:
   - Общения нет, понимаете.  Свое  собственное  состояние  играет,  а  не
логику действия. Из себя исходит, а не из того, что на сцене делается.
   Изобретатель, на узком лбу которого  уже  выступили  бисерные  капельки
пота, посмотрел на главного.
   - Нажать на общение?
   - Ну да. Актер должен помнить, что подает не реплику, а мысль. Если  он
что-то спрашивает, - это  не  выражение  самочувствия,  а  желание  что-то
узнать.
   Изобретатель  задумался,  возведя  глазки  к  небу,  затем   лицо   его
просветлело.
   - Добавлю ей напряжения на окончания ганглиев.
   Он повертел что-то в аппарате, и, подчиняясь его электрической команде,
Заднепровская с таким живым интересом спросила у Кучумова, сможет  ли  она
еще увидеть его, что даже художник в зале забыл на миг о холщовых драпри и
последней линзе в прожекторе. Зашел и застыл у  дверей  ленивый,  случайно
заглянувший в зал пожарник.
   - Н-не плохо, - прошептал режиссер удивленно. - Но вот смену  ритмов...
Однообразно она слишком держится. С Кучумовым в одном ритме говорила и вот
сейчас с Васильковым. Но в целом уже лучше...
   Изобретатель кивнул, маневрируя аппаратом.
   Во время шестого явления, когда Заднепровской не было на сцене, главреж
побежал за кулисы и скоро вернулся.
   - Знаете, актриса беспокоится. Спрашивает, почему  вы  в  нее  какой-то
штукой все прицеливаетесь. Я сказал, что это киноаппарат.  Вам,  мол,  она
нравится, и вы решили ее в Москве показать. Сам я ее тоже  похвалил.  Зря,
наверное, а?
   - Теперь уже не имеет значения,  -  ответил  Изобретатель.  -  Раз  она
спокойна, я за все ручаюсь.
   - Да, насчет сына, - вспомнив, зашептал режиссер. - Оказывается, у  нее
сын в девятом классе и  первое  место  занял  на  какой-то  математической
олимпиаде. Так что даже удачно получилось, что я ее спросил тогда.
   - Интересно, - сказал Изобретатель, - что ведь  на  самом-то  деле  она
играет, как играла. Но аппарат усиливает  ее  мизерные  эмоции  и  создает
впечатление хорошей исполнительницы. - Он ласково погладил свою машину  по
крашеной жестяной стенке. - А ведь никто не верит, никто не  поддерживает.
Они там, в Министерстве культуры, еще до  сих  пор  в  восемнадцатом  веке
живут. Только одно и талдычат: "Человек, талант, актер,  пьеса..."  А  при
чем тут человек? Сегодня наука позволяет антенну на сцене поставить,  чтоб
индуцировала, и еще лучше будет...
   После  антракта,  когда  поднялся   занавес,   зрители   увидели,   как
переменилась Надежда Антоновна Чебоксарова. Какая-то тревога  и  вместе  с
тем внутренняя собранность появились в ней.
   - "Зачем вы обманули нас так жестоко? - спрашивала она у Василькова,  и
у всех в зале сердце стеснило предчувствием неминуемой беды. -  Того,  что
вы называете состоянием, действительно довольно  для  холостого  человека;
этого состояния ему хватит на перчатки. Что же вы сделали  с  моей  бедной
Лидией?"
   И зрителям как-то жутко стало от того, что же на  самом  деле  станется
теперь с молодой красавицей.
   Действие текло, отчаивался влюбленный Васильков, интриговала  бездушная
Лидия,  шутил  Телятев.  Но  постепенно  центральной  ролью  пьесы  начала
делаться Чебоксарова-старшая в  исполнении  Заднепровской.  Растерявшаяся,
недалекая, неумная Надежда Антоновна стала  отважной  матерью,  защищающей
свое, хоть и пустое, вздорное дитя, и властно взяла  события  спектакля  в
слабые  руки.  Какой-то  величественно-трагический  оттенок  приобрели  ее
реденькие  кудряшки,  жеманная  претензия  появилась   в   барственных   и
одновременно жалких жестах. Сказав дочери, что Васильков  беден,  она  так
посмотрела в публику, что стоп прошел по рядам, каждый  зритель  счастливо
переглянулся с соседом и уселся поудобнее в кресле, чтоб смотреть дальше.
   А за Чебоксаровой - Заднепровской подтягивались и  другие  исполнители.
Еще легковеснее стал  Телятев,  злобная  надтреснутая  нотка  зазвучала  в
голосе Кучумова, что-то холодно-хищное родилось в Лидии, и  рядом  с  этим
обозначились жалость к себе самой, недюжинный ум  и  странная  извращенная
гордость в быстрых, решительных поворотах головы.
   Изобретатель действовал подобно опытному телевизионному  оператору,  ни
на минуту не выпускающему из поля зрения мяч во время  футбольного  матча.
Он работал руками, ногами и головой, одновременно вертел по  два,  по  три
переключателя, нажимал лбом и  коленом  какие-то  кнопки,  нацеливаясь  на
Заднепровскую тотчас, как она показывалась из-за кулис.
   И актриса уже  творила  чудеса.  Взгляд,  жест  -  все  было  исполнено
значения. В каждой ее реплике  возникали  и  рассыпались  миры.  Исподволь
входила в театр развеселая дворянская эпоха, вставали белоколонные усадьбы
над морем колосящейся ржи, бравые усачи скакали  охотой,  брызгало  пенное
шампанское, в паркетных залах лакеи  зажигали  свечи,  и  маленькая  ножка
бежала в вальсе... Входила вместе с Заднепровской эта эпоха и разрушалась,
разваливалась под натискам практичных купцов Васильковых. Зарастали  аллеи
в парках, жимолость и ольха забивали  брошенные  клумбы,  гасли  и  чадили
свечи в залах с выбитыми стеклами. Кончалась дворянская  эпоха,  воцарялся
денежный мешок.
   Зрительный зал подтянулся. Он чувствовал себя свидетелем  и  участником
великого - разлома времен, движения истории.
   - Отлично, отлично, - сопел главреж над ухом Изобретателя. - Все  есть.
Вот только если органики еще немножко прибавить. Чуть-чуть.
   - Органики? - гордо спросил Изобретатель. Он был уже совсем мокрый. - А
хотите, я сделаю, что актриса вообще забудет, что она на сцене?
   Он приник к аппарату, что-то подвернул, чем-то щелкнул. Звонко пролетел
щелчок над головами зрителей,  и  мгновением  позже  Заднепровская  как-то
внутренне дрогнула, косо пересекла сцену и вышла вперед.
   У главрежа сжалось в груди. Он чуть  не  вскрикнул,  потому  что  ступи
Заднепровская на сантиметр дальше,  она  упала  бы  вниз,  в  оркестр.  Но
актриса и не заметила этого.  Казалось,  у  нее  действительно  потерялось
ощущение, где она и что.
   Она заговорила быстро-быстро:
   - "Что я терплю! Как я страдаю! Вы знаете мою жизнь в молодости, теперь
при одном воспоминании у меня делаются припадки. Я бы уехала  с  Лидией  к
мужу, но он пишет, чтоб мы не ездили".
   Она смерила взглядом Кучумова, себя, губы у  нее  дрогнули,  она  пусто
посмотрела в зал. Зрители ахнули, всем сделалось горько, но вместе с тем и
освобождающе счастливо от соприкосновения  с  высокой  красотой  правды  в
искусстве. Целая жизнь, глупая и  никчемная,  развернулась  перед  ними  в
маленькой мизансцене, и даже жутко сделалось от того, как много  высказали
в нескольких словах драматург и актриса.
   - Узнают теперь Бабашкина, - бормотал Изобретатель в ложе.  Он  уже  не
обращал внимания на режиссера. - Я им  такие  сборы  дам  по  стране,  что
закачаются. Все театральное дело реорганизую.
   Однако подлинный  триумф  ожидал  его  в  последнем  действии.  Главреж
молчал, чтоб не мешать. Невидимые энергетические нити, не прерываясь ни на
секунду,   связывали   Заднепровскую   с   хитрой   машиной,   и   актриса
гипнотизировала зал даже просто одним своим присутствием на сцене.
   Ей аплодировали, едва лишь она появлялась.
   Но и другие актеры тоже поднялись. К принципиально новой трактовке роли
потянулся  герой-любовник,  играющий  Василькова.  Он  чувствовал,  что  в
конечной инстанции не он Лидию заставит  жить  по  расчету,  а,  наоборот,
старшая  Чебоксарова  с  дочерью  покажут   ему,   что   такое   настоящий
бесчеловечный и  безжалостный  бюджет.  Его  обманули  и  предали,  многое
перегорело у него в душе, из хищника он сделался жертвой,  а  потом  снова
стал победителем, но  уже  другим,  суховатым,  обожженным  и  циническим.
Герой-любовник творил бесстрашно, все шло в  каких-то  слаженных,  несущих
его самого ритмах.
   Зал завороженно затих. Свершалось таинство на сцене.  Живыми  сделались
нарисованные морщины, приросли наклеенные  усы  и  эспаньолки,  а  зеленые
драпри  -  дырявый,  как  сито,  кусок  холста,  покрашенный   разъедающим
анилином, - стали сосредоточением порока, обличали и намекали на  грядущее
возмездие.
   Привалившись к косяку дверей, застыли капельдинеры. Гример,  портной  и
рабочие сцены сгрудились в проходах кулис.
   Тишина стояла  на  улице  возле  театра.  Спали  под  звездами  древние
луковичные купола церкви XVI века и  гигантский  уэллсовский  марсианин  -
"строительный кран. В  глубинах  космоса  плыли  бессчетные  миры-планеты,
бесновались огромные массы раскаленной материи, и  в  целой  Вселенной  не
было места лучше, чем маленький городок  с  его  районным  театром,  сразу
ставшим наравне со всем прекрасным,  что  сделано  людьми  и  что  есть  в
мироздании вообще.
   Последнее усилие под  руководством  аппарата  Заднепровская  сделала  в
немой сцене. Уже сказал свое Телятев, уже он обнялся с Кучумовым, а  Лидия
подошла к Василькову и робко приникла к нему.
   Надежда Антоновна как-то кашлянула и поперхнулась, сосредоточив на себе
внимание зала, подняла руку, желая поправить и прическу и  что-то  гораздо
большее, а затем бросила руку бессильно,  закончив  собственную  бездумную
жизнь, и целый период жизни русской, и спектакль.
   С треском лопнула последняя запасная линза, темнее сделалось на  сцене,
но зрители восприняли это как часть режиссерского замысла.  Минуту  стояла
тишина, потом сорвался шторм,  какого  не  знала  еще  районная  сцена.  С
покрасневшими лицами, выкрикивая "Бис!" и отбивая ладони,  переглядывались
горожане. Актеры, сразу ставшие усталыми, кланялись и кланялись,  выдвигая
вперед Заднепровскую.


   Главреж выбежал, затем, при стихающем  наконец  грохоте  аплодисментов,
ворвался опять в первую ложу.
   - Замечательно! Великолепно! Вы гений!
   У Изобретателя был крайне озадаченный вид.
   - Что замечательно?
   - То, что вы сделали. Как она играла! Колоссальный успех.
   - Ерунда, - сказал Изобретатель с неожиданной злобой. Он держал в  руке
провод от своей машины с вилкой на конце.  -  Ничего  не  вышло,  все  это
собачья ерунда. - Он шагнул к штепсельной вилке на стене ложи, ожесточенно
дернул ее и оторвал совсем. - Тут же  проводки  нет.  Она  ни  к  чему  не
присоединяется. У вас в театре не монтер, а  жулик.  Аппарат  не  работал,
понимаете. Даже не был включен.
   - Неужели? - удивился главреж. - Но вот у вас тут зеленый огонек горит.
И желтый...
   - Так это от батарейки. Я вам  говорю,  что  сам  прибор  даже  не  был
включен.  А  батарейка  от  карманного  фонаря.   Для   солидности.   Чтоб
производить впечатление. Никто ж не поверит, что у меня электроника,  если
зеленого огонька нет. - Он отошел в сторону, высморкался и почему-то вытер
платком глаза. - Всегда что-нибудь помешает чисто  провести  опыт.  Каждый
раз вот так  срывается...  Но  вы-то  поняли,  что  аппарат  действует,  в
принципе? Когда я на вас наводил, вы же чувствовали?
   - Да, да. Конечно, - отмахнулся главреж. - Значит, машина не  работала.
Но почему же тогда...
   Он задумался.

Популярность: 15, Last-modified: Mon, 30 Oct 2000 12:38:25 GMT