то мигание света заметил Лев, глядя на Темпоград снаружи, с вокзала. Сейчас и он ложился соснуть минутки на полторы, проснувшись, делал основательную трехсекундную зарядку, завтракал за три секунды, шел поработать минутку-полторы. А в большом подмосковном мире в это время был майский вечер, на синем небе проклевывались первые звездочки, молодые соловьи пробовали неокрепшие голоса, прячась за кулисами, - в темных кронах, еще не решались выводить рулады на авансцене. И молодые парочки млели прислушиваясь; им казалось, что соловьи поют об их любви. Юноши гордо расправляли грудь, как будто это они сами организовали серенаду, а девушки благодарно вздыхали, прижимаясь к своим всемогущим спутникам. "Рли-рли", "вить-вить", "чок-чок-чок". Вздохи. Долгий поцелуй. А у Льва - сутки, сутки и еще сутки... Утреннюю минуту, как полагается, он проводил на работе, при Клактле. К тоиту за разъяснениями и уточнениями с утра спешили представители всех групп спасения: эвакуаторы Баумгольца, подводники Катаямы, глобальники Ганцевича и Вильяновы, гранатовские беглецы в быстрое время. Клактл с охотой рассказывал подробности о своей милой планете: о растениях, животных, ландшафтах, жрецах, владыках и простолюдинах, обычаях, обрядах, храмах, дворцах и хижинах. Издалека все казалось прекрасным. Клактл старался описать как можно выразительнее, Лев силился перевести поточнее, но иногда слов не хватало. Не только ему не хватало, не было соответствующих слов в земных языках. "Хаиссауа", например, Выше говорилось уже об узорах из мокрых камешков. Высыхая, они, естественно, меняют цвет. И опытные мастера умеют так подбирать камни, чтобы мокрое изображало одно, а сухое - совсем другое. Иногда удается при высыхании создать иллюзию движения. Вот эта движущаяся, изменяющаяся мозаика и есть хаиссауа. В переносном смысле - высшее мастерство. Не надо путать с "хаиосаутл". Это уже слуга, наемник или раб, чья обязанность увлажнять хаиссауа в богатых домах. В переносном смысле - легкая работенка. Или "шашшаш". Лев все порывался перевести как "шашни". Действительно, иногда это флирт, интимные излияния, но подводные. У тоитов с их земноводными лапами плаванье и нырянье первый, простейший вид спорта, как у нас бег на сто метров. Ныряльщика под водой видно плохо и совсем не слышно. И вот рабы, строители каналов и плотин, скрываясь от глаз надсмотрщиков, устраивали заговоры под водой. И выработали безмолвный язык прикосновений - к локтю, к плечу, одним пальцем, двумя, ладонью, щепоткой... Конспиративный язык рабов переняли проказливые мальчишки, а потом он распространился и на ухаживанье, стал вторым языком тоитов, получил грамматические правила, проник в искусство, сделался подводным танцем, во дворцах появились подводные сцены. Все это называется "шашшаш". Каким словом перевести? Лев с интересом вникал в подобные тонкости, без устали повторял объяснения. Но всегда как тень за спиной стояло мрачное: "Все это обречено, доживает последние недели. Не позже, чем 18 июля вспыхнет слепящим светом небо, огненные языки прокатятся по городам и полям, слизнут дворцы с узорами хаиссауа и хаиссаутлов, лениво помахивающих мокрыми щетками, сварят заживо возмущенных рабов, юных озорников и влюбленные парочки, затеявшие шашшаш под водой. Все исчезнет, все станет прахом - хорошее и плохое. Спасать надо, спасать, торопиться! И Лев придирчиво допрашивал себя: все ли он делает, чтобы спасти Той и тоитов? А Клактл думал о другом: кого спасать? Пять раз (пять раз, не преувеличивая!) Лев пересказал ему дискуссию в Малом зале, прежде чем Клактл уловил суть. Но, уловив, воспринял по-своему: тонконогие - народ добрый, честный, но отнюдь не всесильный. Хотели бы помочь, но не могут, вот и тешат себя сказками вроде крыши над целым миром. - Я вам подскажу, - сказал он Льву. - Вы в затруднении, потому что хотите спасти всех. Не надо всех. Чернь - это стадо, грязные ноги и мозолистые спины. Спасать надо мудрые головы. Даже не мудрые, наимудрейшие. Среди жрецов есть носители тайн, есть и носители факелов, чаш и священных сосудов. Носителей тайн не так много. Верховный жрец Гранатов сказал, что тысячу вы увезете. Я назову вам тысячу наимудрейших. Высказавшись, Клактл горделиво уставился на Льва, ожидая, что его похвалят за сообразительность. Гениальное же решение. Здешние мудрецы ломают головы, как увезти двадцать тысяч раз по тысяче, распутывают узел, а он взмахнул мечом и разрубил: "Всех не надо. Спасайте одну тысячу. Я назову..." Лев отвел глаза. Ему было совестно. Так бывает совестно взрослому, столкнувшемуся с жестоким ребенком. Вот подарила ему мать аквариум, рассказывает, как чистить, воду менять, кислородом освежать, как рыбок кормить. А он возьми и брякни: "Мама, изжарь мне этих рыбок. Они вкусные?" В данном случае: "Изжарьте двадцать миллионов. Они невкусные: ноги грязные, спины мозолистые!" - Хорошо ли, Клактл, бросить всех на произвол судьбы? У всех жены, дети, старики родители. По вашим понятиям, душа у каждого. Нет, Клактл считал, что душа есть только у посвященных. У прочих не душа, а пар. У рабов и пара нет. - Несправедливо же, Клактл. Посвященные хотят взять свои семьи: жен, детей и рабов заодно. Значит, не тысяча посвященных, а двести. Для остальных места нет. Споры, обиды, драки. Двести спасенных - так мало! - Мало! И пусть будет жесткий порядок. Я напишу имена двухсот и первой тысячи, и второй. Сколько успеете, увезете. Но начинайте сразу. Отныне, каждый день, покончив с ответами на вопросы о планете, Клактл усаживал Льва за стол и начинал вслух рассуждать, кого из посвященных надо спасать в самую первую очередь. - Гезогза? Гезогзе ведомы тайны трав, он лечит глаза и уши, исцеляет рези в животе, избавляет от бесплодия. Запиши - Гезогза. Правда, он стар. Забывает молитвы, забывает и травы. Послушникам поручает лечить. И немощен, род не продлит, потомства не оставит. Зачеркни Гезогзу. Или нет: запиши, но одного - без семьи. Потомства не оставит, значит, жена ему не нужна. Гезогза, посвященный в тайны трав. Записал? Хенна, посвященный в тайны меди. Хартхл, посвященный в тайны огня. - Все это напрасный труд, Клактл, - уговаривал Лев. - У вашего властителя сила, полки стражников, всадники, копьеносцы. Он прикажет, и жрецы впишут: "Владыка - номер первый, жены, наложницы, дети, слуги, любимцы, охрана..." Вот и вся тысяча! И тут Лев услышал неожиданное: - А вы на что? Корабли ваши. Кого хотите - пускаете. Оказывается, список составлялся для землян. Клактл опасался, приглядывался, сомневался, но все-таки чужеземцам доверял больше, чем своим. Точнее, своим не доверял вообще. Знал, что каждый властелин и каждый жрец будут заботиться только о себе. Так пускай земляне и наводят порядок... по его, Клактла, списку. - Пиши, Левтл, пиши: "Хартхл, посвященный в тайны огня". Утомившись от бесконечной возни с очередностью на спасение, после обеда Клактл ложился вздремнуть. Лев же уходил, в душе осуждая тоита. Он не понимал возрастную лень, не понимал, как можно тратить на сон драгоценное время пребывания в незнакомом городе, да еще таком необыкновенном, как Темпоград. Сам он все свободные секунды проводил, бродя по ярусам, выискивал необследованные закоулки, запоминал исхоженные. Не было у Льва усталости от городского шума, не тянуло его в тишину, на травку, к заросшему ряской прудику. Грохот бодрил его, сверхурбанизм трехмерного Темпограда вселял только гордость: "Экие молодцы мы, люди, такую махину взгромоздили!" В начале вечерней минуты старожилы стекались в парк: хоть какая-то зелень, видимость природы. Лев знакомился, расспрашивал; темпоградцы охотно рассказывали о своих достижениях. Лев поражался: и это открыто? И это? И это уже открыто? Естественно: в учебники не вошло то, что темпоградцы нашли за последние десять дней - за десять рабочих лет по-местному. И, вернувшись с прогулки, Лев с восторгом (впрочем, "восторг" не то слово. Бурных эмоций не было. Лев испытывал глубокое удовлетворение, ликовал молча)... итак, с молчаливым ликованьем Лев вписывал в свои таблицы очередное достижение Темпограда. Выполнена его детская мечта: синтезирован элемент N200 и даже N202 и N203. Молодцы какие! Обязательно он расскажет об этом достижении Винете. А Винета оценит? "Конечно, оценит, - сказал он сам себе. - Винета умница, она все понимает. К тому же Винета спортсменка, для нее рекордные показатели не пустое. Не так давно с восторгом, с шумным восторгом рассказывала она о знаменитой Ане Фокиной, которая в прыжке с переворотом взяла высоту 246, повторив мировой рекорд. Видимо, в ближайшем сезоне перейдет-таки через рубеж двухсот пятидесяти. Два с половиной метра! Под самый потолок! Казалось, нет принципиальной разницы: 246 или 250? Но в круглых цифрах таится некая магия. Каждая десятка - порог, следующая ступень. И главное, мы превзошли себя и потеснили неуступчивую природу. Пусть не Винета, пусть Аня Фокина; пусть не Лев, пусть темпоградские физики! Мы - победили. Мы - люди! Конечно, Винета оценит!" Скоропалительно отправившись в Темпоград на часок, Лев ничего не взял с собой: ни смены белья, ни зубной щетки. Конечно, и заветную папку с графиками осей оставил на полке над столом. Но здесь он завел новую папку, восстановил цифры по памяти, сверил по справочникам и с удовольствием жирной красной чертой отметил, на сколько продлилась каждая ось в Темпограде. Об оси атомов сказано только что. А вот события на оси искусственной жизни. В 1970 году Хобана синтезирует первый ген, один-единственный, не очень нужный ген кишечной палочки. Сто лет спустя спроектирован синтефаг - целая бактерия - согласованный комплекс из сотни генов. Между прочим, очень полезная бактерия - питается синтетикой, поедает целлофановый мусор. К сожалению, не только мусор, не брезгает и нужными пакетами, дырки прогрызает раньше, чем следует. Но вот в Темпограде спроектировано уже и одноклеточное - амеба, питающаяся синтефагами. Бактерия уничтожает, амеба предохраняет. В ее ядре комплекс из тысячи генов. Было сто генов, стала тысяча. Темпоград продвинулся на целый порядок. А что творится на оси температур? Казалось бы, тут ждать нечего. Еще в XX веке физика почти вплотную подошла к абсолютному нулю - осталась миллионная доля градуса. В XXI веке а учебниках Лев читал о триллионной доле. Чистейший нуль не получался, какие-то атомы все-таки колебались, сохраняя память о тепле. И что же в Темпограде? Оказывается, пересекли абсолютный нуль, попали в область отрицательного тепла, мнимых температур. Что такое мнимая температура? Этакое состояние, когда греешь-греешь вещество, а оно не нагревается. Некое подобие льда. Лед нужно растопить сначала, превратить в воду; вода уже начнет согреваться. Лед при нуле - несогревающееся вещество. В Темпограде получен несогревающийся металл. Это уже новинка на оси. Не прямое продолжение, а крутой поворот. И за поворотом - сверхпроводимость. Передача тока без потерь. А какие события на оси скоростей? Что творится на оси давлений? На оси малых величин? На оси сложности? Как коллекционер на поиски редкостей, отправлялся Лев в парк у Часов. Особенно много народу, чуть не весь город стекался сюда на четверку, то есть к началу четвертой минуты темпоградских суток - вечерней, когда передавались последние известия. Вообще-то поток спрессованной информации шел из внешнего мира беспрерывно, но другие минуты и секунды отводились специалистам. В начале же четверки приходила информация, интересующая всех поголовно: новости общественной жизни - космические, географические, литературные, спортивные. Своеобразный колорит был в этих новостях. Ранее, включая в Москве радио или телевизор, Лев узнавал, например, что сегодня принято решение осушить Северное море, отправлена экспедиция на Капеллу, умер известный аргентинский композитор Гарсиа. Стрелецкий и Скорсби согласились на ничью, невероятной силы ураган обрушился на Хакодате... Все это передавалось в Темпоград, но в иной форме: расщепленное на четырехминутные отрывки и переведенное из прошлого времени в настоящее. Представитель Голландии на обсуждении высказывается против осушения Северного моря, настаивая, чтобы его страна осталась традиционно морской державой. Регламент он исчерпал, но попросил еще десять минут. Капитан экспедиции, отправляющейся на Капеллу, прощается с семьей. У известного аргентинского композитора Гарсиа - дыхание прерывистое, с долгими паузами. Возможно, начинается агония. После тридцать первого хода Скорсби на доске установилось равновесие. Специалисты считают шансы сторон равными. Ураган, бушующий в городе Хакодате, надламывает вековую сосну. Но ураган бушевал вчера - четыре минуты назад и позавчера - восемь минут назад, весь год умирал и никак не мог умереть аргентинский композитор. Новости перестали волновать. Собравшиеся переходили к экранам искусства и спорта. Но и здесь не все привлекало внимание. Не было никакого интереса целый час (шесть земных секунд) смотреть в открытый рот певицы, героически доставшей верхнее "ля". Другое дело - балет: какие-то события происходят, позы меняются. И спорт отбирали придирчиво. Темпоградцы предпочитали не игры - игры тянулись слишком долго, а соревнования: бег на короткие дистанции, прыжки в воду... или же в высоту. Хоть и замедленная съемка, а все же какое-то движение. Вот, например, идет на рекорд та самая Аня Фокина - любимая спортсменка Винеты. Обязательно перед экраном толпа. - Товарищи, я не опоздал? Еще разбегается? - Уже оттолкнулась. Начинает замах. - Хорошо пошла. - Нет, слабоват толчок. Не дотянет. - Вытащит. Я верю в Аню. - Не вытащит. Хотите, измерим? Можно рассчитать скорость. - Глядите, какой переворот. Плашмя над планкой. - Заденет левой ногой. Носок вытянула бы. И так хочется подойти к экрану, ладонью подтолкнуть Анину ногу. Однажды (в какую-то из четвертых минут) рядом со Львом у экрана "болел" лохматый хмурый мужчина. Потом выяснилось, что он поэт. В Темпограде переводил индийский эпос "Рамаяну" - работа на несколько лет. - Час убил на один прыжок, - проворчал он. - Зачем же убивали? - спросил Лев. Сам он подошел в последнюю секунду, когда сбитая планка уже висела в воздухе. - Движения хочется, - вздохнул поэт. - Пусть замедленного, хоть какого-нибудь. Надоели фотографии. Жуткое чувство: весь мир заснул, а мы ночные дежурные. Временно выключились из времени. Скорее бы назад, в нормальную жизнь! Вот истекут мои третьи сутки и в ту же секунду сорвусь. - А кто вас держит? - спросил Лев. - Разве обязательно надо досиживать трое суток? - Совесть держит, - сказал поэт мрачно. - Такое вредное чувство. Взялся, подрядился, обещал, не могу не выполнить. Кляну себя, но корплю, терплю и корплю. - Но здесь так интересно, - сказал Лев. - Передний край науки. Все открытия делаются здесь. Центр мысли. - Ну да, мысли здесь, а жизнь там. Мой совет, не застревай тут, молодой человек. И не проси продления, не умоляй. Впрочем, все равно не дадут. Трое суток - и точка. - Я не застряну, - сказал Лев извиняющимся почему-то тоном. - Меня привезли на три часа, сегодня же отправят обратно. - Счастливчик! Почему так скоро? Лев объяснил. И тогда лохматый поэт сказал сурово: - Никуда ты не уедешь, парень. Тоже застрянешь, по глазам вижу. - Почему по глазам? - Потому что не сволочь, - отрезал поэт. - По глазам это видно. Он оказался пророком, этот мрачный скептик. 13. ОХОТНИК. 23 мая. 20:30-21:18 Лев составил свои списки, а Клактл - свои, и дело у него подвигалось, тем более что гости приходили все реже и реже. Видимо, основные вопросы исчерпали, а до уточнений еще не дошли. В результате Клактл без помех мог с самого утра сидеть со своим секретарем-переводчиком, обсуждая каждую кандидатуру на спасение из тысячи наинужнейших. Сам себе Клактл казался очень принципиальным, но при всех своих благих намерениях все же был пристрастен. На тысячу очередников - первой и второй очереди - пришлось девятьсот жрецов, прочие места были отданы властелину, его родне и придворным. Среди жрецов в подавляющем большинстве были младшие, практики, Лев сказал бы "технари" - посвященные в тайны звезд, чисел, руд, камней, дворцов и мостов. И конечно, все поголовно были из Нижнего царства. Клактл просто не знал никого в чужих странах. Конференций на Тое не было, монографии не издавались и не переводились; тайны передавались изустно, шепотом, чужестранцам не выдавались даже под пыткой. - А простые люди? Мастера? Земледельцы? - напоминал Лев. - Серая скотинка, - отмахивался тоит. - Роются в грязи, храмов не видят даже. - Но храмы-то они строили. - Храмы создавали жрецы. Волю богов воплощали в камне. Лев вспоминал некрасовское: "Папаша, кто строил железную дорогу?" - "Инженеры, душенька". В конце концов десять раз перечеркнутый и переправленный список был переписан набело. Клактл потребовал аудиенции у "верховного жреца волшебного города под колпаком". Имелся в виду Гранатов. Лев пожал плечами, но пошел к секретарю Гранатова. Результат получился неожиданный. Президент пригласил к себе Льва без тоита. Польщенный юноша добрых пять секунд просидел в кабинете Гранатова, восхищаясь быстротой и точностью президента. На селекторе один за другим вспыхивали экраны. Гранатов выслушивал, давал четкие указания, тут же сам кого-то вызывал на экран, мгновенно переходя от одного дела к другому, казалось бы, противоположному. Лев дивился, сколько знаний вмещается в этой седой с залысинами голове и сколько тем эта голова может держать в себе одновременно. По любому вопросу Лев попросил бы неделю на размышление. Впрочем, как выяснилось, и Гранатову требовалось время на размышление. - Я просил вас зайти, - сказал он, выключая все экраны, - чтобы заранее узнать, что хочет наш гость. Вероятно, вы в курсе. Не хотелось бы обидеть его непродуманным ответом. Лев рассказал про списки. - А зачем эти списки? Лев объяснил: - Клактл не верит в будущие открытия. Заботится об элите. И очень боится, что властитель и его солдаты отстранят жрецов - носителей культуры, по его мнению. - И в списке жрецы? - Почти одни жрецы. - А женщины? А дети? А рабочие? Лев повторил слова Клактла о серой скотинке. Гранатов усмехнулся с горечью: - Значит, жрецы - все, землекопы - ничто. И владыки отстраняют жрецов, а те отпихивают землекопов. Хороша компания... Нет, без сомнения, надо спасать всех поголовно. Вы растолкуйте этому жрецу-технократу, что мы можем спасти всех до единого. Объясните понятнее. Если слов не понимает, нарисуйте картинку. Помните, я говорил про зайца и орла: можно убежать, можно спрятаться. Может быть, так дойдет? Можно представить, как старался Лев. Он подготовил лекцию для Клактла, отредактировал, прорепетировал. Высокохудожественную картину "Заяц и орел" не грешно было бы повесить на стену Малого зала. Но безуспешно. Клактл выслушал, но не поверил. - Я жрец, посвященный в тайны, - сказал он. - Я умею отличать правду от сказки. Вы добрые люди с добрыми намерениями, но вы не боги. Силы смертных ограничены. У вас есть один корабль на тысячу тоитов. Вы построите еще один, еще один, но не тысячи. Иди еще раз, мальчик, проси прием у хранителя тайн вашего города. Аудиенция состоялась с теми же самыми разговорами об избранниках и серой скотинке. - Списки не понадобятся, - уверял Гранатов. - Мы спасем всех ваших соплеменников и всех сопланетников. Тоит стоял на своем: - Прилежный всадник пускается в путь на рассвете. Нехорошо задерживать его напутствиями и обещаниями. У вас есть корабль, вывозите первую тысячу. Не надо терять дорогие дни. - По списку, составленному вами лично? - спросил Гранатов не без язвительности. - Добавьте по своему списку, - ответил Клактл. Гранатов положил бумагу в стол. - Хорошо, обещаю вам, что через три дня, если не будет ощутимого успеха, мы приступим к эвакуации. - Какая цена трех дней? - Я имел в виду темпоградские дни. Вы же убедились, что у нас время идет иначе. Клактл вежливо промолчал. Он не верил, что время идет иначе где-нибудь. И тут же неожиданно для Гранатова и для Льва объявил: - Прошу меня немедленно отправить к Верховному толкователю. Я не могу ждать три дня. Гранатов привстал, несколько смущенный: - Разве мы плохо вас принимаем? Если нуждаетесь в чем-либо, скажите. Вы нам очень нужны, вы незаменимый консультант. Спешить некуда, в Москве уже темно, вы вернетесь ночью. Все равно ваши товарищи спят уже. Побудьте у нас до утра хотя бы. - Отправляйте немедленно, - требовал тоит, важно глядя снизу вверх на Гранатова. - Толкователь отпустил меня только на один день. За ослушание у нас рубят голову. Кроме того, я болен. Здешний воздух меня отравляет. - Клактл, засучив рукава, показал какие-то пятна на локтях. Гранатов вопросительно посмотрел на Льва: "Что за пятна?" Но Лев не замечал их раньше, не знал, болезнь это или предлог. - Немедленно! - повторил тоит и вышел за дверь, как бы отсекая возражения. Президент жестом остановил Льва. Прошелся по кабинету в волнении: - В чем дело, дружок? Мы обидели гостя? - Он просто не верит нам, - сказал Лев. - Не верит в ускорение времени. Вообще думает, что мы преувеличиваем свои силы, нечаянно или нарочно. - Не верит! А может, и в самом деле болен? Тогда удерживать нельзя. Обойдемся как-нибудь. Заставим их в Москве дежурить посменно, чтобы отвечать на наши вопросы. Но вас, друг мой, придется попросить посидеть у нас до утра. Сами понимаете, заменить переводчика не так легко. Надеюсь, не подведете? Лев вспыхнул: - Я не тоит, я _гражданин_ Земли. Буду там, где нужен. - Ну вот и хорошо, оставим вас до утра. Не бойтесь, зря время не пропадет. Ведь вы студент, кажется. Вот и занимайтесь в свободное время. Подыщем вам консультантов, найдется кому зачеты сдавать. Договорились? Гранатов протянул руку на прощание... и тут Лев решился. Невозможно было откладывать. Без Клактла едва ли он попадет в этот кабинет... а другие поймут ли? Но все-таки страшно было начинать разговор. Вдруг президент рассердится, высмеет, выгонит... - Извините, я хотел бы, если вас не очень затруднит... конечно, это слишком смело с моей стороны, но, если вы позволите, я скажу... я займу не слишком много времени... - Соберите мысли, молодой человек. Говорите четко. - Мне кажется, вы упустили из виду одну возможность. - Упустили? Мы? Что именно? - Охотника. - То есть? - Вы сами сказали: когда орел нападает на зайца, у косого два пути спасения: убежать или спрятаться. Но если рядом охотник, он может вмешаться... - Хм! - сказал Гранатов. - Ну и как же вы собираетесь подстреливать... Лямбду В? Взорвать? Поздно. Она уже близко. Взрыв уничтожит Той все равно. - Извините, Юлий Валентинич, я сейчас объясню. - Лев заторопился, боясь, что президент отошлет его, не давая досказать. - Я сказал "вмешается", а не "подстрелит". Я имел в виду "прогонит". Профессор Юстус, когда он выступал в Академии Времени, несколько раз повторил, что первопричина взрыва новых - излишек гравитации. Говорил, что взрыв прекращается, как только новая теряет часть массы, примерно тысячную часть, и этот излишек снимается. Значит, если мы снимем его заранее как-то, взрыва не будет. Лев выпалил все это разом и отступил поеживаясь. Сейчас великий ученый поморщится, усмехнется, снисходительно похлопает его по плечу, дескать, учись, мальчик, сначала, потом лезь с советами. И, протянув руку на прощание, презрительно процедит: "Не забывайте, что я не школьный учитель. Не мое дело ошибки подчеркивать, детские недоумения разрешать". - Хм, - сказал Гранатов на этот раз озадаченно. - Ну а как же вы будете уменьшать тяготение? Отколете кусок звезды? Тоже взрыв. Взрывать уже поздно; Той сгорит все равно. - А нельзя ли попробовать? - Лев уже спрашивал, а не предлагал: - Нельзя ли поставить щит против тяготения, такое зеркало, как у профессора Ганцевича? - Щитов против тяготения нет, молодой человек. Разве вы этого не проходили в школе? - Проходили, безусловно, проходили. Но, Юлий Валентинич, вы простите, что я возражаю, но вы сами говорили, что у вас в запасе десять лет темпоградских. Можно что-то придумать за десять лет. Гранатов молча смотрел на него с легкой улыбкой, не то иронической, не то снисходительной. Лев молчал. Стоял, понурив голову, ждал, что его прогонят. - Садитесь, юноша, - сказал Гранатов. - Рассказывайте, как это вам в голову пришло. - Все после разговора с вами, - начал Лев, взыграв духом. - Вы велели объяснить тоиту как можно нагляднее. Ну я начертил таблицу по вашим словам: два столбца - бегство и укрытие, две строки - для населения, для всей планеты. Но Клактл таблицу не понял. Тогда я нарисовал картинку - с зайцем и с орлом. Там все было: заяц убегает, заяц прячется в норку, заяц прячется в быстрое время - маленький такой становится, что орлу его и ловить незачем. Ну и сбоку пририсовал человека с телескопом, который смотрит на крышу, на зеркало профессора Ганцевича. Клактл опять не понял, телескопов у них нет. Спросил: "Что это, копье такое? Орел улетит, испугается?" Ну я начал разубеждать, а потом подумал: "Верно, и такая возможность может быть - воздействие на звезду: охотник пугает орла, охотник стреляет в орла. Третий столбец должен быть в таблице - воздействие на Лямбду В. Начертил, начал думать: как заполнить? А у вас две строки - "полностью" и "частично". Полностью - взорвать звезду. Частично - уменьшить тяготение. Как? - Вас так учили - рассуждать, заполняя таблицы? - Нет, это я сам... вычитал у Яккерта, в книге о Менделееве. Лев и сам не заметил, как рассказал всю свою коротенькую биографию: про оси изведанного, упирающиеся в неведомое, про берега познания, даже про неоткрытые элементы - мальвиний и януарий, про неоткрытые планеты - Мальвинию и Януарию. Только о Винете Лев умолчал. Впрочем, Гранатов и так догадался. - Вас понял, - прервал он неожиданно. - Значит, договорились: до утра вы остаетесь. Как переводчик вы незаменимы, говорю откровенно. Гордиться тут нечем - это не ваша заслуга, а темпоградская. Вы больше месяца изучаете тоитский язык. А столбец охотника мы обдумаем, обсудим, просчитаем... - Если бы вы разрешили мне... - начал Лев. - Принять участие? Нет, не разрешу, - сказал Гранатов резко. - Не считаю целесообразным. Вы не физик, не математик, не конструктор, опыты ставить не умеете, командовать не сможете - это вам не по плечу. Да и не надо вам конструировать приборы, у вас способности иного рода. Вы по натуре универсал, всеохватник - "омнеолог" - по терминологии вашего любимца Яккерта. Учитесь охватывать все - к этому у вас склонность. Руководителя подберем, программу составим, я сам буду давать вам задания время от времени. За три дня - за четверг, пятницу и субботу кончите курс. Явитесь к девушке уже с дипломом. Надеюсь, она не разлюбит вас до воскресенья. Но чур, условие: прошу не зазнаваться. Впрочем, если зазнаетесь, пользы от вас не будет, отправлю раньше. А сейчас идите к моему секретарю и пишите заявление: "Я, такой-то, прошу разрешить мне работать в Темпограде в течение трех суток..." - трое суток, больше не полагается... "в качестве", скажем, "переводчика с тоитских языков...". Лев вылетел из кабинета на крыльях. Сам Гранатов похвалил, увидел способности, назвал незаменимым, обещал давать личные задания. Тело исчезло. Лев парил в невесомости; голова кружилась, как некогда, в незапамятные времена - сегодня днем по московскому времени, когда он сидел рядом с Винетой. Три года терпения... и через три дня (московских) он явится к Винете, размахивая новеньким дипломом. Поздравь меня - я специалист-омнеолог. Не веришь? И расцелует удивленные и сияющие глаза. А если бы Лев слышал еще, что говорил в это время Гранатов своему исполнительному помощнику: - Кажется, у меня находка, Гельмут. Студент, мальчишка, знаний кот наплакал, опыта никакого, но любит думать. Со вкусом мыслит. Такое и у научных сотрудников не всегда встречаешь. Сколько у нас торопыг, которые хватаются за арифмометр, даже не продумав условия задачи. Складывают, вычитают, умножают и полагают, что это и есть вся научная работа. - Верхоглядства не получилось бы, - проворчал Баумгольц. - Перехвалишь мальчишку, возомнит, голова закружится. Вырастим Манилова. Портишь ты людей. Посмотри-ка лучше смету! 14. ОТ СРЕДЫ ДО ПОНЕДЕЛЬНИКА. 23-28 мая Винета знать не знала, ведать не ведала, что ее друг в другом городе, да еще в другом времени вдобавок. У Винеты дни заполнены до отказа, дела, дела - общественные, домашние, спортивные, артистические, студенческие... Приближалась весенняя сессия, пора было готовиться к экзаменам, анатомию зубрить. Студенты XXI века все еще учили наизусть латинские названия 218 человеческих костей и 440 мускулов. Ради сессии приходилось манкировать необязательными предметами. И Винета с легким сердцем поручила Льву факультатив по лингвистике, быстренько простилась, условившись о вечерней встрече, и помчалась... на стадион, в баскетбол играть. Не могла отказаться, ребята очень просили. Заболела главная нападающая, надо было ее заменить. Винета ростом не вышла, не так уж часто укладывала мячи в корзину, но бегала она резво, пасовала точно, успевала блокировать. В общем, полезно работала на поле: А Лев в это время убеждал в Космограде тоитов, что люди Земли желают им добра. ...Все равно медики проиграли с обидным счетом 64:66. Поражение надо было обсудить в кафе за пломбиром с клубникой. Винета не уклонилась. Некрасиво было бы убежать, когда товарищи огорчены, некрасиво уклониться от упреков в промахах. В какой-то момент Винета вспомнила про Льва, отошла в сторонку, чтобы перекинуться с ним словечком, но номер не отвечал. Лев уже был на пути в Темпоград, исходил потом в сухой бане разновременной однопространственности. Винета не стала тревожиться, она и сама выключала видеофон на стадионе. Мало ли что бывает, не всегда удобно отвечать. Вернется домой, позвонит еще. Но вернуться сразу после кафе не удалось. Катя, капитан их команды, пригласила Винету в концертный зал. Винета не устояла. Дома слушаешь урывками, тысяча хозяйственных дел: то мать подзывает, то видеофон. К тому же Винета любила толпу, наслаждалась многолюдьем, нарядной пестротой платьев, всеобщим оживлением в фойе, ты смотришь, на тебя смотрят. И главное: во втором отделении должен был выступать самолично Олег Русанов - ее любимый поэт. Второе отделение начиналось как раз тогда, когда Лев прибыл в Темпоград. Поэт вышел на сцену с гитарой, инструмент положил на стул, а сам подошел к микрофону, постучал ногтем, кашлянул и, глядя прямо в глаза Винете, сидевшей в первом ряду, сказал: - Я прочту стихи из нового цикла. Вероятно, я назову его "Стекла вдребезги" - в таком роде. Почему? Я полагаю, что в нашей жизни слишком много стекол - микроскопы, телескопы, очки, окна, витрины, шкафы стеклянные, зеркала, всякие приборы с циферблатами. Мы смотрим на мир через стекло. Мысли наши витают в зателескопном, замикроскопном Зазеркалье. Сами себя загнали в стеклянную клетку. Без стекла не умеем видеть... не замечаем самого интересного. "Стекла вдребезги" - так и называлось первое программное стихотворение. Предгрозовой порыв ветра вырвал ставню из рук, стекла посыпались на пол, и в душную комнату ворвался аромат сада: запах свежести, мокрой листвы, мокрой зелени и бодрящего озона. ..."Капельки крови" - о том, как сверкает красное на зеленом. На листе подорожника капля крови из порезанного пальца. И не капельки ли крови живой природы превратились в бусинки смородины, в искорки земляники в густой траве?.. ..."Гимн сойке" - песнь о хлопотливо крикливой мамаше-наседке, отважно налетающей на вороватого кота, который улепетывает по дорожке, прижав уши. И опять о грозе - ночной, зловещей, когда деревья качают головами-кронами, хлопают крыльями-ветвями и мрачно гудят. Деревья или лесные демоны? Стих о шиповнике. О душистом горошке. О рябине, до зимы доносящей алые блики летнего солнца. О первом снеге. Об оттепели. О белозубой девушке. О курносой девушке. О кудрявой девушке. О быстроглазой девушке. О любви, о любви, о любви... Из затемненного зала сыпались на сцену записки. Русанов развернул одну: - Меня тут просят спеть. Что именно? - "Не понимают", - чей-то голос из тьмы... Поэт взял гитару со стула, прошелся пальцами по струнам и, наклонив голову, как бы прислушиваясь к мелодии, запел хрипловатым тенором: Он говорил: "Меня не понимают, Я окружен холодными людьми, Они меня за цифру принимают, О милая, пойми меня, пойми..." И вздыхали в зале непонятые юноши, достойные любви и угнетенные экзаменами. Утирали слезы растроганные девушки, готовые понять и оценить. Винета тоже шмыгала носиком и качала головой сочувственно: "Да-да, именно так, Льва тоже трудно понять, но она приложит усилия, постарается. Кстати, кажется, пора, как бы не опоздать. Но очень хочется послушать до конца. Пусть подождет немножко, пусть помучится, радостней будет встреча". Пока Русанов выступал, Лев знакомился с Темпоградом, составлял с Клактлом списки жрецов первой очереди и додумался до идеи охотника. В раздевалке после концерта Катя призналась, что у нее не случайно оказался лишний билетик. Неожиданно Он не захотел пойти. И надо было всесторонне обсудить, почему Он ведет себя так странно и непоследовательно. Винета советовала спросить напрямую. Она была решительным человеком, сторонницей активных действий, презирала выжидательную политику, тогда как рослая Катя, звезда стадиона, королева баскетбольной корзины, проявляла робость и плаксивую пассивность. В конце концов Винета сама вступила с Ним в переговоры; Катя же смотрела через ее плечо на экранчик. После этого надо было еще обсудить Его неопределенные слова и странную мимику, найти оправдания Его уклончивости. Винете было ясно, что Он не любит Катю, но нельзя же было повергнуть в отчаяние королеву баскетбола, все искавшую намеки на чувство там, где не было ничего. И счастливая Винета стеснялась торопить неудачницу, тратила время, урезая часы собственной любви. Наконец, простившись, примчалась домой уже в одиннадцатом часу. (Лев был в это время в кабинете Гранатова. А в саду под сиренью его не было.) Но Винета не волновалась. Договорились неопределенно - "вечером". Даже хорошо, что Лев придет позднее: есть возможность умыться, переодеться, перекусить не мешало бы тоже. Винета умылась и переоделась с редкостной для девушки быстротой - за каких-нибудь четверть часа. Поужинала - еще четверть часа. Что же Лев опаздывает? Если не мог прийти, надо было предупредить. Винета схватилась за видеофон. Да он у нее выключен! Как села в кресло в концертном зале, так и выключила. Наверное, бедняга звонил тысячу раз. Винета сама попыталась вызвать Льва, безуспешно, разумеется. С Темпоградом не было прямой связи, да и все равно, при разнице темпов разговора не получилось бы. И усталая Винета почти с облегчением легла в постель. Засыпая, мысленно послала Льву тысячу поцелуев. Подумала: "Я виновата, может быть, но ты у меня хороший, не станешь дуться по пустякам. Завтра я увижу тебя обязательно". Назавтра продолжалось то же коловращение. Конечно, Винета проспала, пренебрегая завтраком, помчалась в клинику. Потом в общежитии готовились большой компанией, натаскивали друг друга по анатомии. Потом надо было навестить Геруту в родильном доме, а для Саны подобрать иллюстрации. Такая дуреха эта Сана, потеряла курсовую работу по дороге в типографию, всей группой ее выручали. Винета распределяла, кому что сделать, на себя взяла самое трудоемкое. Только перед сном вспомнила о Льве и даже обиделась немножко. Да, она виновата, не подумала о нем, не позвонила, но ведь ее-то видеофон не выключался. Почему негодный мальчишка молчал? Зазнался, понравилось, что к нему бегают с извинениями. На этот раз не дождется. Надо его проучить. Пусть помучится, авось догадается набрать номер. Винета решила не притрагиваться к видеофону. И не притрагивалась два дня - весь четверг и пятницу - до позднего вечера. Ей нетрудно было выдержать характер. Дел невпроворот, зовут туда и сюда, некогда задумываться и терзаться. Да и не терзалась она никогда, как Катерина. Винета и представить себе не могла, что кто-нибудь, полюбив ее, потом разлюбит. К вечеру пятницы, сдав анатомию, Винета забеспокоилась. Почему такая упорная невнимательность? Может быть, Лев нездоров. Набрала номер. Ручной видеофон Льва все еще был выключен. Поколебавшись, Винета запросила в справочной номер матери Льва. Мама долго выспрашивала, зачем нужен Лев, по каким делам - служебным, учебным, личным, просила стать против света, чтобы рассмотреть лицо знакомой сына. Одинокая женщина ревниво относилась к сверстницам сына, в каждой девушке видела потенциальную разлучницу. Нехотя выдавила наконец, что Левушка в научной командировке, где-то под Москвой, вернется, вероятно, в воскресенье. О том, что Лев находится в Темпограде, она не знала сама, сын предпочел ее не беспокоить. В командировке? И не сообщил об отъезде? Ах, нехороший ты, Лева, заслуживаешь сурового наказания. Когда вернешься, окатят тебя ледяным душем. Впрочем, может быть, ты и пробовал сообщить, легко ли связаться с Винетой? Главное, что жив и здоров, а чувства выяснятся при встрече. И успокоенная Винета улеглась в постель с томиком Русанова. Она любила почитать на сон грядущий. Лев в это время уже приступал к своей дипломной работе. Она называлась "К вопросу о перспективных открытиях на оси малых размеров". Гранатов сам утвердил эту тему. Все время направлял его на общий обзор, прогноз путей развития науки. Лев трудился с охотой и усердием. В сущности, он дополнял свои любимые тетрадки и графики с осями Жерома. В данном случае продолжение оси размеров - самой интересной для Темпограда - на ней и уменьшение и ускорение времени. На оси всякая мелюзга - мышки, птички, жучки, червячки, инфузории, бактерии, вирусы, молекулы. За молекулами атомы - достижения XIX века, XX век пошел глубже - открыл атомные ядра и оболочки, затем частицы атомного ядра. Из чего состоят частицы? XXI век добавил невыразительные цифры: сотые, тысячные, миллионные доли электрона. А доля минус двадцать четвертого порядка была получена в лабораториях Темпограда. А еще глубже? Ничего устойчивого, ничего определенного, утверждали теоретики. Не имеет смысла копать дальше. Конечно, Лев ратовал за продолжение опытов. От этих опытов теперь тянулась ниточка к планете тоитов. "У окна стоящий" всегда уверен, что самое интересное за горизонтом впереди. В Темпограде было мало развлечений и много времени для работы. Хотя Льву пришлось вернуться на первый курс и начать заново, все равно за три дня - за три темпогода - он прошел весь курс омнеологии и благополучно защитил диплом в ночь с субботы на воскресенье, в 4 часа 22 минуты с секундами. Винета в это время сладко спала, свернувшись калачиком. Томик Русанова - рядом, на полу. И Винете снился Лев. Будто бы стоит в дверях, в синем с белым вязаном костюме и торопит: "Скорей, скорей, уже гребной сезон, лодки надо захватить получше". А у Винеты, как назло, именно в этот момент что-то случилось с блузкой... Она суетится, а Лев торопит: "Скорей же, я так спешил к тебе..." Не в руку сон. Отложил Лев свой приезд. Решил задержаться на все воскресенье, еще на темпогод. Вообще-то не полагалось превышать трехгодичную норму. Медики возражали, они еще не проверили, как скажется на здоровье длительное пребывание в быстром времени. Но Гранатов имел право в исключительных случаях давать отсрочку самым нужным, оставлять еще на три темпогода не более одного процента ученых. Имел такое право. Не обращаться же каждый раз в Академию Времени. Там прочтут через полгода, а ответят через полтора. Вот время и прошло. Конечно, Гранатов очень был доволен, что его протеже не хочет расставаться с Темпоградом. - И чего они угнетают нас, в сущности? - ворчал он, подписывая разрешение. - В космосе испокон веков люди работают месяцами и годами. Сколько нужно, столько работают. Крутятся на околопланетных орбитах, сидят на станциях, к звездам летят-летят-летят. По двадцать лет летали, пока не появился МЗТ. У нас же условия куда легче - город, а не каюта. А надоело - уходи, отправляйся домой в любую минуту. У астронавтов нет такой возможности. Из корабля не выскочишь, как бы ни тосковал по Земле, по дому. Темпоградцы сами заваливали Гранатова заявлениями об отсрочке. Увлеченному исследователю трудно было расстаться с быстрым временем. Отсюда уезжать приходилось навсегда, бросать работу, не рассчитывая на продолжение. Невозможно было отлучиться на месяц в отпуск, даже на недельку для лечения. "Неделька" - это семь дней, семь лет темпоградских, а семь лет - эпоха в науке. Погулявший семь лет дисквалифицировался, ему приходилось учиться заново. На свое место уже не вернешься; твои задачи давно решены, появились новые задачи, новые методы, новое оборудование; все надо осваивать заново. Отлучиться же на полдня было невозможно практически. Межвременное перемещение выматывало; Лев на себе испытал. Дорога в Темпоград выпаривала, возвращение в Большой мир промораживало. После такой экскурсии отсыпаться надо было двое суток. Ты отсыпался, а в Темпограде шли годы. Вот и отстал, выбыл из дела. И темпоградцы знали, что туда-обратно из одного времени в другое не покатаешься. И если ты нужен, если не завершил дело, если у тебя совесть настоящего ученого - повремени с отдыхом. Соскучился, надоело, устал, рвешься к родным или на природу - потерпи, поступись своим нетерпением. В Т-граде от твоего бегства будет явный ущерб, а в Большом мире ничего не изменится. Ждут тебя три дня, подождут четвертый. И тут еще припутывалась суточная инерция. Не во всякий час удобно возвращаться. К чему спешить, если снаружи середина ночи, или же раннее утро, или начало дня, когда близкие на работе. Все равно придется ждать их, сидя в пустой квартире. Прямой смысл отложить отъезд часика на четыре, на шесть или на восемь. А восемь часов - это четыре темпоградских месяца; четыре месяца не будешь сидеть сложа руки, начнешь какое-то дело, втянешься. И окажется, что в назначенную минуту нельзя уезжать, товарищей подводишь. Провозишься час-другой-третий, а в Большом мире уже ночь. Стоит ли торопиться на ночь глядя? Оттягивались свидания, откладывалась и переписка. Из Темпограда посылали письма, поскольку прямой связи не было - ни видеофона, ни телефона. Говорилось уже, что, живя в разных временах, нельзя беседовать друг с другом. И темпоградцы вынуждены были, как в прошлом веке, садиться за стол или магнитофону диктовать отчеты о своем здоровье, времяпрепровождении, делах, планах, намерениях, любви и тоске... Но и письма откладывались из-за суточной инерции. Стоит ли садиться за стол именно сейчас, на ночь глядя? Все равно почта доставит отчет к утру, читать будут утром, часов через восемь. А восемь часов - это четыре темпомесяца, до той поры столько событий произойдет, столько раз изменится самочувствие и настроение. Лев прибыл в Темпоград в среду после семи вечера, рассчитывал через два-три часа вернуться в Москву, примчаться к Винете, огорошить ее сенсацией: "А ты знаешь, где я был? Угадай попробуй!" Не хотел он ничего сообщать, сюрприз портить. Решающий разговор с Гранатовым состоялся в одиннадцатом часу по московскому времени. Пожалуй, о трехсуточной задержке имело смысл известить, но телеграмму доставили бы к часу ночи, разбудили бы Винету. Нет, пускай она поспит спокойно: К утру там видно будет, может, и сорвется этот удивительный трюк с превращением студента в специалиста за три дня. К утру, однако, оказалось, что ученье идет успешно, к воскресенью у Льва будет диплом. Сцена с сюрпризом казалась все заманчивее. Лев решил ничего не писать, явиться неожиданно. "В самом деле, не разлюбит же за три дня", - думал он. Он защитил диплом своевременно, как выше сказано: в ночь на воскресенье, в 4 часа 22 минуты с секундами. Защитил, отпраздновал, мог бы вырваться из Темпограда... но не вырвался. Очень уж волнующий был момент. Как раз в это время разгорелась дискуссия: "Зонт против Меча". "Зонтиком" назвали идею, предложенную Анджеем Ганцевичем - создание непроницаемой крыши над планетой Той, а "Меч" подсказал Лев: рассечение звезды или поля ее тяготения. Технически они оказались сходны, даже аппаратура сходная, хотя Зонт требовал уплотнить вакуум, а Меч - рассечь. Но все же идеи соперничали, потому что технику, достаточно громоздкую, надо было изготовлять на тех же заводах и пересылать по одной-единственной ниточке МЗТ. Что же лучше? Яростные споры не прекращались в кабинетах и аллеях. Лев, инициатор и вдохновитель Меча, не мог остаться в сторонке. Он рвался в бой даже с самим Гранатовым. И решил задержаться до вечера или даже до утра понедельника. Вероятно, Винета ждала его в воскресенье, можно было бы известить о задержке. Но Лев не стал извещать. И не только ради сюрприза. В школьные годы, увлекаясь фантастикой, Лев не раз читал героически-сентиментальные истории о космонавтах, умчавшихся к звездам с субсветовой скоростью, проживших в замедленном времени ракеты десятки земных лет за несколько суток, и об их долготерпеливых невестах, верно ожидавших суженого десятки лет. Впрочем, чаще космонавты женились на молоденьких внучках своих бывших невест, на девушках, как две капли воды похожих на бабушек в юности. Темпоград вывернул этот сюжет наизнанку. От девушек Земли не требовалось никакого геройства, им ничего не стоило дождаться. Вся тяжесть - и труд и ожидания - ложилась на путешественника во времени - темпонавта. Ему доставались годы и годы ожидания, его долготерпение испытывалось. И хотя соблазнов было не так уж много в Темпограде, своим чередом шло время, выветривающее горы и чувства. Сам Лев изменялся, взрослел, становился рассудительнее. Робкий и восторженный студент превратился в уверенного специалиста, влиятельного референта самого Гранатова. Президенту он писал докладные записки, для президента составлял обзорные таблицы с выводами, мысленные отчеты о виденном, прочитанном и продуманном готовил для президента, не для Винеты. И не так уж часто, не каждую минуту, даже не каждый день, вспоминал о девушке. Не без труда вызывал в памяти загорелые щеки с персиковым пушком, прищуренные смеющиеся глаза. Ведь фотографии у него не было с собой. Прежнее чувство казалось теперь таким детским и наивным, немного надуманным. Была ли это настоящая любовь? Льву хотелось проверить сердце, встретиться, посмотреть на Винету взрослыми глазами. Вспыхнет ли прежнее волнение? Встреча покажет. И незачем оповещать Винету заранее, не надо ни обещать, ни отпугивать, решая свою судьбу заочно. Все решит встреча. А состоится она в воскресенье или в понедельник, для Винеты не составляет разницы. Меч или Зонт, Зонт или Меч? - только об этом и шли споры всю ночь на понедельник. Либо Меч, либо Зонт. Казалось, безнадежно забракованы все другие проекты: "Камбала" - подводные убежища, "Крот" - подземные, "Мини-норка" - гранатовское бегство внутрь секунды, не говоря уже о "Дилижансе" - перевозке тоитов на Землю, которую все еще отстаивал несговорчивый Баумгольц. Но в понедельник утром вдруг, неожиданно для всех, группа Баумгольца вырвалась вперед. Ей удалось сочетать МЗТ и МВТ. Что это означало? Отныне отменялись изнурительные, для пожилых ученых небезопасные путешествия в однопространственном безвременье. Теперь можно было перебираться мгновенно из Темпограда в Москву, в Америку, на Луну или на Той, а с планеты Той - в Темпоград. И можно было хоть сейчас начать эвакуацию, превратив Темпоград в перевалочный пункт. Однако случилось - бывают этакие парадоксы в технике - что изобретение Баумгольца помогло не ему, а его соперникам. Ведь объединенный транспорт при всех своих достоинствах облегчал только перевозку, но не снимал всех прочих трудностей эвакуации: сбор рассеянных племен, расставание с родной планетой, расселение на чужой, непривычная жизнь, шероховатости несовместимости. Перевозка облегчалась технически, оставалось нелегкое вмешательство в двадцать миллионов тоитских судеб и миллиарды человеческих. Зато отменялось соперничество Меча и Зонта. Транспортировка грузов перестала быть проблемой. Можно было переправить на Той аппаратуру для обоих проектов. Так и было решено: и Меч и Зонт для верности. Рабочие чертежи были изготовлены, размножены, ушли на заводы Большого мира. Начали подбираться бригады монтажников и группы действия. Лев попросился в группу Меч, конечно. - Жалко отпускать тебя, - сказал Гранатов. - Честно говоря, готовил я тебя в помощники Гельмуту. Ему нужны люди с идеями. Сам он может придумать что угодно, но не решается придумывать. Однако насильно держать не буду. Отпущу. Но подготовь себе смену. Нам необходим хороший переводчик с тоитского. Сам знаешь: равного тебе нет на Земле. Лев знал и не гордился. Земля третью неделю изучала тоитские языки, а он уже четвертый год возился с фонограммами, поступавшими в ответ на запросы Темпограда. Без сомнения, он обязан был подготовить смену. Из-за смены и вышла новая задержка. 15. ЖУЖА. 29 мая - 1 июня Льву дали трех учеников - двух аспирантов-лингвистов и молодую женщину, Сусанну, или просто Жужу. В маленьком скученном Темпограде Лев не раз встречал ее раньше: в парке, на концертах, праздничных вечерах; давно уже обратил внимание на ее пышные черные волосы, широко открытые темные глаза, на выпуклые губы, тоже казавшиеся темными на бледном, скульптурно очерченном лице. Конечно, Жужа была одной из самых красивых женщин Темпограда. Впрочем, в этом городе не так уж много было женщин. Но ослепительные красавицы редко бывают прилежными. Лев без энтузиазма принял чернокудрую ученицу и был приятно разочарован. У Жужи оказалась превосходная память и абсолютный музыкальный слух (немаловажное достоинство для языковеда). Кроме того, она старалась: упражнялась гораздо больше и вела записи аккуратнее, чем аспиранты, для которых тоитский язык был добавочной, побочной нагрузкой. Со временем Жужа даже превзошла своего учителя. Лев не слишком доверял своему слуху и голосу и предпочитал изъясняться с помощью магнитных лент. Жужа жила чувствами, не рассудком. О проблемах и принципах размышляла редко. Как и все современники Льва, в школе твердо усвоила, что смысл жизни в труде, в том, чтобы делать подарки. Слыхала, что самый радостный труд - творческий, но в силу пассивности своего ума не склонна была творить и всякую работу считала творчеством. Училась прилежно, поскольку полагалось учиться, но до конца года не заглядывала в последние главы учебника. Знала, что все люди друзья, но любовь выше дружбы. С нетерпением ждала, чтобы настоящая любовь пришла к ней. Все эти истины о любви, дружбе, творчестве и труде она принимала, считала неоспоримыми и потому не требующими внимания. Истины были, как небо над головой, нечто великолепное, но слишком далекое, недоступное... Образно говоря, Жужа не рвалась в космос, предпочитала ходить по земле. Разумные принципы она признавала, но жила все же чувствами. И они управляли ею... Да, Жужа старалась привлечь к себе внимание. Жаждала любви, торопила любовь, в 19 лет влюбилась в своего профессора - 47-летнего темпераментного перуанца, блестящего лектора, кумира студенток, и... вышла за него замуж. Была ли это настоящая любовь? Да кто же знает точную меру любви?.. Жужу привлекали умные и красноречивые мужчины. И льстила зависть подруг, и нравилось, что муж собирается в Темпоград, возьмет и ее с собой в этот город из легенды. Жужа была влюблена, сомнений у нее не было. О своем решении Жужа не пожалела. Жизнь в научном микрогородке оказалась приятной... Она была в центре внимания. За это приходилось платить стеснениями: не выезжать за пределы Темпограда, не купаться в море, не путешествовать, гулять только в парке у Часов. Но Жужа и раньше предпочитала многолюдное общество сентиментально-романтическим ручейкам и гротам. Потом муж умер. Внезапно. Лег и не проснулся. Она плакала безутешно и искренне. Ей было жалко его и страшно за себя. Страшно быть одинокой, страшно оставаться в Темпограде и еще страшнее уезжать в другой, Большой мир. Кому она нужна там, бывшая подруга девятнадцатилетних девчонок? Здесь по крайней мере ее знают, ее поддерживают... Кроме того, Жужа говорила себе, что обязана довести до конца труды мужа. Конечно, довести не смогла бы. Супруг ее был историком, специалистом по культуре инков. Доводили ученики. Жужа напоминала, торопила, готовила материалы. Так прошел темпогод, другой. В очередной кабине МВТ в Большой мир отплыл труд покойного инковеда. Труд отплыл, Жужа сумела остаться. Не захотела переселяться в страну бывших сверстниц. И вот подвернулась работа переводчицы с тоитского, и Жужа пошла в ученицы. Занималась добросовестно, как занимаются взрослые люди, которым нужна профессия, а не диплом. И вообще, лестно было заниматься у "этого молодого многообещающего Январцева, с которым сам Гранатов носится". Жужа старалась понравиться своему учителю, заслужить его одобрение. И понравилась. Не вижу оснований упрекать Жужу. К пожизненному монастырскому оплакиванию умершего в XXI веке не призывали. Лев и сам нравился Жуже (она всегда восхищалась умными мужчинами). К тому же он высок и строен, с чистым высоким лбом и вдумчивыми глазами. Был он на два года моложе ее (имеется в виду, разумеется, биологический возраст). Год рождения у них совпадал, но Жужа прибыла в Темпоград на два дня раньше, стало быть, прожила на два года больше. Тогда Январцев не знал еще, что люди по-разному любят в 19 лет и в 24. Будь Винета рядом, и чувства, наверное, были бы иные. А получилось так, что у Льва в жизни были две первых любви: первая юношеская - к Винете и первая взрослая - к Жуже. Одна, как цветочные лепестки - нежная и непрочная, другая, как виноградный сок - знойная, хмельная. Супружество. ...Были медовые секунды, медовые минуты и часы, был медовый год - вторник 29 мая. Но не любовью единой жив человек. Лев не мог пренебрегать работой. Приходили послания от тоитов, их требовалось перевести, а Жужа так и не сделалась переводчицей. Кроме того. Лев все еще был референтом. И Гранатов давал Льву задания. И преинтересные, крупномасштабные. Лев был в курсе главных работ Темпограда, принимал участие во всех заседаниях президиума, почти на каждом выступал. В результате он все чаще пропускал семейные обеды, а то и ужины, вообще не являлся ночевать, жену оставлял в одиночестве, в одиночестве отправлял на концерты и в гости. А вокруг все такие же одержимые, влюбленные в формулы и графики, живых жен забывающие ради невыразительной техники. Жужа захотела ребенка. Какие могут быть возражения? В третьем тысячелетии, как во втором, как и в первом и во всех предыдущих, женщина не чувствовала, что ее жизнь полноценна, если не удалось понянчить живую куклу, которую можно раздевать, одевать, укладывать и будить, кормить, мыть, следить, как она совершенствуется, учится держать головку, садиться, стоять, кроватку трясти, ножки переставлять, произносить слова, орудовать ложкой, щеки мазать манной кашей. Допускаю, что некоторую роль играла тут и неосознанная ревность к работе мужа. Возможно, что в глубине души, подсознательно, Жужа хотела стать снова центром внимания, стержнем семьи, предметом главных забот, а не безликим спутником умного мужа. Так оно и полагается по проектам природы. Но, увы, мужчины и в прошлые тысячелетия иногда разочаровывали своих жен. Они уходили в себя, предпочитая насущным заботам о маленьком человечке игры для мускулов и тренированного ума, гонялись за журавлями в небе, забывая о синице в колыбели. Узнав, что он скоро будет отцом, Лев всплеснул руками, расцеловал Жужу, воскликнул: "Вот и хорошо, теперь ты не будешь скучать", - и побежал на очередную дискуссию. Жужа осталась в пустой, тихой квартире... и подумала, что надо уезжать из Темпограда. От минуты к минуте решение крепло, тем более что в Темпограде вообще не рекомендовалось растить детей. Атмосфера безвредная, но запыленная, даже чуть затхлая из-за полнейшего безветрия. Ни солнца, ни воды, ни рек, ни лесов, лифты вместо гор, искусственная гравитация, пониженная, впрочем, - не лучшие условия для нормального роста. Увозить же ребенка после родов в первые дни было бы просто опасно. Новый транспорт с золотыми ленточками, как в Межзвездной передаче, все еще проектировался, а однопространственность и взрослые люди переносят нелегко. Врачи настойчиво советовали Жуже вернуться в естественное, реальное время. Жужа потребовала, чтобы и муж сопровождал ее. Но как раз именно в эти часы и развернулись события, которые будут изложены в следующей главе. Лев никак не мог покинуть Темпоград, это было бы неуместно, некрасиво, даже неприлично для ученого, для референта Гранатова тем более. Лев обещал приехать через день-два. Он завершит дела и поспешит к жене. Опасаться ей нечего. Она будет у родных, в благоустроенной Москве. Жужа обиженно напоминала, что кабина МВТ - сама по себе - нелегкое испытание, а женщине в ее положении требуется постоянный уход и забота. - Потерпи немного, - говорил Лев. - Через полтора часа в Москву отправится группа медиков. Это идеальные спутники, куда полезнее мужа. В сущности, что может сделать муж? Разве что врача позвать? - Ты просто разлюбил. Хочешь от меня избавиться. - Но пойми: у меня обязанности. - У тебя есть обязанности по отношению к жене и будущему ребенку. Решай: служба или семья? - Жужа, милая, нельзя так ставить вопрос. Для тебя речь идет о двух-трех днях, а здесь за два-три темпогода я переделаю кучу дел. В конце концов все решилось как-то случайно. Уезжал врач, и было свободное место... Не стоило упускать оказии, на семейные объяснения даже не хватило времени. Лев позвонил с работы, чтобы Жужа собирала чемоданы, через три секунды прикатил сам. - А ты? - Я даю тебе самое честное слово, что через полдня, максимум через сутки... - Можешь не приезжать вообще, - отрезала Жужа и отвернулась. Они даже не поцеловались на прощание. И семья разделилась. Жужа ушла в нормальный неторопливый мир, где за сутки проходят сутки. Стрелецкий и Скорсби все еще играют матч на первенство мира, умирает, но не умер пока попавший в аварию аргентинский композитор, сдает, но не сдала весеннюю сессию хлопотливая Винета. Лев же остался в Темпограде, городе содержательных секунд, емких минут, результативных часов, складывающихся в очень существенные дни, где так важно для дела задержаться на часок, на денек и еще на денек и еще... Но много ли темпоградских дней в молодости, много ли во всей жизни! 16. ТЕМПОСКАФ. 31 мая. 6 часов 9 минут Милости просим в корабль! Конструктор, похожий на врача в своем белоснежном халате, посторонился, пропуская на лестницу гостей. Впрочем, и корабль не был похож на корабль, ни на океанский, ни на космический. Громоздкий трехэтажный резервуар с чугунными решетками, весь обмотанный проводами, медными и цветными, и установленный на пьедестале в темпоградском парке, скорее наводил на мысли о кафе или аттракционе "Испытайте ваши нервы". Снаружи громоздкий бак, а внутри - теснота. Заставлено все, каждый сантиметр использован, словно в подводной лодке. Шкафы, шкафчики, ящики, ящички, все позолоченные. (И тут золото - обязательный материал для пополнения потерь при ретрансляции. "Потеряешь голову - восстановим", - шутил некогда диспетчер межзвездного космодрома.) На ящиках броские наклейки всех цветов радуги, вдоль стен золотые или позолоченные трубы, белые щиты с цветными кнопками, подрагивающие стрелки на циферблатах, панно с бегающими цифрами. - Средний этаж - это служба жизнеобеспечения, - сказал конструктор. - Ведомство Марины. Объясняйте, Марина, вы тут разбираетесь лучше всех. - Служба обеспечения предназначена для сохранения здоровья и создания условий для нормальной деятельности экипажа, - затараторила тоненькая светловолосая девушка в халате, туго перехваченном пояском. Она выглядела совсем девчонкой, сыпала слова как школьница, вызубрившая длинный стих наизусть и старающаяся досказать, пока не вылетело из головы. Сыпала словами, чуть заикаясь от волнения и встряхивая головой, чтобы убрать волосы, лезущие в глаза. Почему-то ей никак не удавалось запрятать челку под косынку. "Совсем девчонку выбрали", - подумал Лев снисходительно и с завистью. (Его-то Гранатов не захотел взять.) Но Марина была обязательным и необходимым членом экипажа - врачом. Молодой врач, не слишком опытный врач, но Гранатов предпочел взять старательную, исполнительную девушку, а не опытную и требовательную знаменитость. - Жизнеобеспечение, - продолжала объяснять Марина, - включает отсеки дыхания, питания, сна, личной гигиены, переработки отходов. В данный момент мы находимся в отсеке дыхания. В баллонах запасы кислорода из расчета суточной нормы 0,9 килограмма на человека. Кислород хранится в жидкой фазе под давлением в 60 атмосфер и при температуре минус 200. Запас рассчитан только на 15 биологических суток, но, поскольку система жизнеобеспечения построена по замкнутому типу с полной регенерацией, возможно продлить путешествие до десяти биологических лет. В основу проекта положен принцип: экономия вещества за счет расхода энергии. Затрачивая энергию, мы получаем необходимый для дыхания кислород из выдыхаемого углекислого газа. Для регенерации весь воздух, находящийся в корабле, раз в сутки пропускается через фильтры. Первый из них улавливает пыль, второй - влагу, третий - сероводород и ему подобные, вредные, дурно пахнущие газы, четвертый - поглощает угарный и углекислый газы. Последний и разделяется на углерод и кислород электролитически, причем кислород возвращается в помещения. В качестве газа-заполнителя используется азот. В дальнейшем, если возникнут явления невесомости, азот, легко вскипающий в крови и вызывающий подобие кессонной болезни, как у водолазов, может быть заменен гелием. Теперь перейдем в отсек питания... Гости бочком-бочком продвигались по коридорчикам, рассматривая коробки с тюбиками: пасты мясные, рыбные, овощные, белковые, витаминные, бульонные кубики и прессованные порошки, одинаково серо-коричневые, одинаково неаппетитные на вид, но способные, если верить надписям, превратиться в превкусные рагу, котлеты, солянки и отбивные, как только польешь их водой и поставишь в печь. Инфрапечи тоже были здесь, сковородки, кастрюли, чайники, тарелки, ложки, посудомоечные машины, приемники для очистков и объедков, а также пресс для упаковки этих объедков. В корабле все приходилось утилизировать. Отбросы служили для освещения внешнего мира. Атомы их, выброшенные наружу, превращались в снопы лучей. Отсек водоснабжения. Снова нормы питья, мытья посуды, умывания, стирки. Снова фильтры: сложнейшая система утилизации воды. На Земле идет такой же круговорот. Правда, в масштабе планеты, океана, реки, поля орошения на худой конец. Планета Земля тоже космический корабль и не может существовать без круговорота с полной очисткой. Битый час вела экскурсию девушка, не снижая темпа своей скороговорки. Отсек гигиены... Отсек сна... Отсек умственного отдыха... Освещение... Отопление... Лечение... Лев уже не слушал, устал слушать. Только думал про себя: "Ох и требовательное существо человек, трудно его обеспечить!" В повседневной жизни это не замечается. Что-то делается само собой в природе, остальное берет на себя коммунальное хозяйство, и возвышенные мыслители имеют возможность не думать об этом. Но как только они выходят на природу или за пределы земной природы - в космос или же в изолированный мирок гранатовского корабля, - приходится каждый вход-выдох подсчитывать. Марину сменил инженер экспедиции - широкогрудый негр в коротеньком халате. Из среднего этажа он повел гостей в нижний - технический. Так же подробно рассказывал о силовых установках - получении энергии, хранении энергии, про двигатель и движители - гусеничные и реактивные (поскольку внешняя среда могла быть самой разнообразной - квазигазовой, квазижидкой и даже твердой). Хотя Гранатов бывал здесь несчетное число раз, он все включал и выключал, доискивался, нет ли где недосмотра. А Лев, вспоминая хлопоты подготовки, вздыхал: "Требовательное существо человек!" - Теперь прошу наверх, в рубку-лабораторию. Верхний этаж, к удивлению, оказался совсем просторным. Круглая открытая площадка без потолка, огороженная со всех сторон шкафами, тоже позолоченными. Шкафы были выше человеческого роста, со всех сторон загораживали парк, только Дворец Часов" виднелся на фоне красноватого неба - символ и украшение города. Хозяин этой площадки физик Чанг - приземистый, узкоглазый, с тонким, детским голосом, произнес одну фразу: - Отсюда ведутся наблюдения. - И замолк, остановившись у столика, на котором стоял один-единственный стаканчик, тоже с решеточками и тонюсенькими проводами - миниатюрная копия корабля. Оттеснив немногословного физика, Гранатов взял на себя роль экскурсовода. Впрочем, здесь показывать было почти нечего. Обвитые кабелем цилиндры в шкафах - скафандры для вылазок. Амбразуры для наблюдения и освещения - в них телескопы и прожекторы. В некоторых оружие - лучеметы на случай встречи с живыми чудовищами и неживыми снарядами. - А это наше копье, - сказал Гранатов и потряс аппаратом, больше похожим на отбойный молоток, чем на копье. - А это наиважнейшее... - Он бережно взял со стола стаканчик, оплетенный золотой паутинкой. - Рекомендую: наша первая станция назначения. Сейчас мы ее водрузим на место. Бережно держа стаканчик в вытянутых руках, словно боясь расплескать, он стал спускаться по лестнице. За ним потянулись члены экипажа и гости, уставшие от долгой лекции. Так и шли гуськом Марина, Джон, Чанг, члены ученой семерки во главе с квадратным Баумгольцем, Вильянова в белом лабораторном халате, небрежно шаркающий ногами Ганцевич, Бхакти, Катаяма, а также Лев и многие другие, кого не приходилось упоминать в предыдущих главах. Медлительно, размеренным шагом Гранатов пересек лужайку, где стоял корабль, похожий на парковый павильон, свернув с аллеи, спустился в сыроватый ложок, видимо, выбранный заранее, поскольку вокруг него были поставлены несколько скамеек и экраны с отражателями, нацелившиеся на кочки. Гранатов осмотрелся и осторожно вдавил стаканчик во влажный песок. - Мурашки не наползут? - озабоченно спросил Баумгольц, указывая на ближайший муравейник. - Заслон поставим немедленно. - Гранатов что-то сказал своему ручному видеофону; команда была принята, отдан радиоприказ, и пустой стаканчик тут же стал матовым, словно его заполнили молочным киселем. И на поверхности его заплясали искорки. - Видишь, пылинки аннигилируют. И чудовища будут аннигилировать, если сунутся. Кто-то из гостей, самый неразумный, потянулся к стаканчику с травинкой. Гранатов проворно схватил его за локоть. - С ума сошли. Вырвет руку из плеча. С мини-полем шутки плохи. Обернувшись, объявил: - Товарищи, всех прошу, очень прошу, даже приказываю, отойти на десять шагов. Понимаю ваш интерес, но для исследования нам нужна природа, а не утоптанная танцплощадка. Тотчас же все отступили. Любители защелкали фотоаппаратами, загудели кинокамерами. Рядом с Гранатовым на скамейке оказался только Баумгольц, старший по должности. Гранатов понизил голос: - Ну что ж, Гельмут, поговорим. Всегда мы с тобой на людях, не улучил я времени для откровенного разговора. Слушай, если я не вернусь... Баумгольц вскинулся. Даже удивительно, сколько волнения выразило его обычно неподвижное лицо. - Что за глупости? Я уверен, что ты вернешься. Зачем впадать в панику заранее? - Гельмут, ты знаешь, что мы идем в неведомое. Еще никто, никогда не погружался так глубоко. Всякие могут быть неожиданности. Конечно, наша экспедиция небезопасна. Не будем обманывать друг друга. - Юлий, с таким настроением нельзя стартовать. Ты с самого начала настроился на гибель. Тогда откажись, пусть молодые рискуют. Останься. Ты же президент Темпограда. Ты незаменим. Ты здесь нужнее в тысячу раз. - Ладно, Гельмут, кончай... - сказал Гранатов жестко. - Так вот, если я не вернусь... - И слушать не хочу. Ты будешь здесь через три дня. - Для вас - три дня, для меня - биогод, или три биогода, или десять биолет. Если так, я вернусь глубоким стариком. Возможно, захочу отдыхать. И тогда ты, как мой первый заместитель... - Ни о чем не беспокойся, все будет, как при тебе. - Не перебивай, Гельмут, мы зря теряем время. Как при мне, не будет, даже не должно быть. Предстоят большие перемены. Ты понимаешь, что в Т-граде назревает кризис? - Кризис?! В каком смысле? - Да, очередной кризис, требующий смелых решений и резких поворотов. Неизбежный, обязательный, запроектированный кризис, я бы сказал. Ты пришел к нам поздно, Гельмут, не знаешь всей истории проекта. Ведь как был задуман Т-град? Как город срочных дел, город скорой научной помощи. Но "Скорую помощь" не проектируют на стопроцентную нагрузку. Аварии непредвиденны, не расписаны равномерно по часам, и в гараже должны стоять наготове свободные машины. Стоят наготове, бездействуют. Ждет машина, ждет шофер, ждет дежурный врач, но не пострадавшие. Наш город скорой научной помощи тоже строился с резервами, для ожидания срочных дел. Это было незаметно в первые дни, потому что задания копились десятилетиями. Сначала нас завалили, мы справлялись с трудом. Расчистили завал. Что делать дальше? Тут появился Той со своим ворохом проблем. Разобрались, решили, сдаем рабочие чертежи, отсылаем в Москву, к вечеру сдадим все под ажур. И что тогда? Лаборатории начнут простаивать, пустеть, опытные кадры поплывут от нас в Большой мир, рассосутся. И в критический момент, когда появится новое задание, придется лихорадочно искать людей на всех материках, тратя время, полновесные земные дни, наши годы... Можешь ты вообразить себе "Скорую помощь", которая начинает искать, кого из хирургов пригласить, когда больной лежит на операционном столе? Нет, Гельмут, нам нужно срочно, сейчас же, занять людей интересным делом, прежде чем они расползутся. - И в такой момент ты бросаешь нас? - А я для того и покидаю, чтобы найти темы, Гельмут. Мы идем разведывать микромир. Это же второй космос... и более необыкновенный, чем планетно-звездный. Переселиться в микромир потруднее, чем построить сто и еще сто городов на любой планете. Если я вернусь, я привезу мешок проблем, Гельмут, и тогда выход из кризиса найден. Если не привезу... тебе придется искать. И потом... - Гранатов задумался, помолчал. - У нас нет другого выхода. И мы не имеем права медлить. На одной чаше весов - риск, наш риск, на другой, если угодно, - судьба цивилизации. Мы живем теперь с мыслью о тоитах, о чужой планете, но оттого, что эта планета чужая и далекая, наша ответственность не меньше, чем ответственность за планету собственную. Друг мой, Гельмут, ты мой первый заместитель, ты всегда был самым надежным из помощников, лучшего я не нашел бы, без лести говорю. У тебя на редкость упорядоченное мышление, и я с охотой поручал тебе наводить порядок, потому что сам я человек вдохновения. Я не методичен, у меня другое достоинство, я умею находить людей, а ты умеешь распоряжаться найденными. Но без меня и тебе придется испить. Привыкай всматриваться, привыкай прислушиваться без пренебрежения, не только командуй, но и слушай, в особенности тех, у кого есть идеи, умение. Вот Вильянова - у него талант в пальцах, он чувствует материал и воображение у него трехмерное, четырехмерное. Ему можно поручать невозможное, он вообразит, сконструирует, смонтирует и все, чего он коснется, заработает. Слушай также Анджея; я знаю, что тебя шокирует наш генератор безумных идей, но, увы, на проторенных путях получаются стандартные ожидаемые результаты и стандартные тупики. Выходы из тупика подсказывают только безумные идеи. Я знаю, что только одна из ста мыслей Анджея гениальна, остальные ничего не стоят, но ты научись находить, отличать эту гениальную сотую часть. Вильянову проси отличать, а также Бхакти и Катаяму. И еще, Гельмут, не стесняйся выслушивать Льва. Нам с тобой он кажется мальчишкой, но у него кругозорище, всеохватная голова. И в ней порядок: графики и таблицы, с заполненными клетками и пустыми. Природа не терпит пустоты, а этот мозг не терпит пустых клеток. Нюх у него на пробелы в науке, на несделанные открытия. Мы все здесь охотники за открытиями, а Лев, как охотничья собака, стойку делает над следом. Слушай Льва, Гельмут, не думай о возрасте. С возрастом приходит опыт, а не азарт и чутье. Если бы только Лев слышал! Можно только представить, как бы он возгордился. - Ну и так далее, - продолжал Гранатов. - Я оставил тебе целый трактат, характеристики на двести человек. Но о кризисе надо было сказать устно. Главное - возьми себе за правило: никому не отвечать поспешно: "Нет, ни в коем случае". Говори: "Подумаю, посоветуюсь". И советуйся. Что молчишь? Разве я сказал что-то новое для тебя? - Кое-что неожиданное. - Это плохо. Плохо, что нашлось неожиданное для тебя. Тем труднее будет перестраиваться. - Вот видишь, Юлий, лишний раз убеждаюсь, что тебе никак нельзя покидать Т-град. Я тебя не заменю. И не вижу достойного заместителя. Ты прирожденный дирижер, без тебя оркестр разладится. В нашем городе сто тысяч человек. Какой интерес в том, чтобы командовать тремя? - Есть интерес в том, чтобы не командовать вообще, - вздохнул Гранатов. - Иногда дирижеру хочется взять в руки скрипку. Он мог бы отвечать подробнее, но понимал, что Баумгольц не поймет его. Баумгольц любил и почитал порядок. Порядок требовал, чтобы каждый знал свое место, подчинялся вышестоящим, всеми остальными командовал. Разве наука не требует порядка? Еще какого! Баумгольц любил командовать и с охотой подчинялся. Подчиняясь, он поддерживал дисциплину и показывал пример. Но никому не подчиняться и слушаться подчиненных - это было ни с чем не сообразно, противоестественно. Гранатов жил в иной плоскости: не решал задачи, а ставил. Ставя их, думал об истории, о прошедшем и будущем. И знал, что у истории свой взгляд на ценность труда: может быть, и пристрастный, может, и не совсем справедливый. Современники ценят виртуозов-скрипачей, млеют, слушая теноров, но потомки знают в основном только композиторов. У науки свои пристрастия, она ценит первооткрывателей и пренебрегает продолжателями, хотя иной раз труд продолжателей куда сложнее. И ценит тех, кто сделал открытие, а не того, кто послал, поручил. В самом деле, кто вспоминает, что корабли Колумба были снаряжены по приказанию Фердинанда Арагонского и его супруги Изабеллы Кастильской? Кто связывает их имена с открытием Америки? Наверное, подданные, гранды сочли бы своего короля сумасшедшим, если бы Фердинанд вздумал возглавить эскадру вместо Колумба. Баумгольц был из породы грандов, Гранатов - из Колумбов. - Извини, но мне хочется самому открыть этот Атомматерик, - сказал он. 17. МИКРОНАВТЫ. 31 мая. 6 часов 13 минут За резкой вспышкой последовал удар. Словно шлепнули по воде мокрой простыней - простыней размером с озеро шлепнули по целому озеру. Это воздух вошел в опустевший темпоскаф. А над кронами поднялась пыль, и все галки, галдя, закружились в воздухе. Оказалось, что в Темпограде достаточно птиц, чтобы весь парк наполнить гвалтом. И согласно звякнули стекла во всех окнах верхнего яруса. Со времен космических стартов наблюдатели не провожали корабли. Слишком горячий пар вырывался из труб космических "пароходов". Очевидцы сидели в удобных креслах в закрытых помещениях, за стартом следили через стекла или с помощью экранов. И в данном случае все они - и Лев среди прочих - находились в одном из кабинетов Дворца Часов. Перед ними светились экраны. На правом виднелся тот ложок, где вчера Гранатов вдавил стаканчик во влажный грунт. И стаканчик был виден, и лужица, и муравейник, встревоживший Баумгольца, даже муравьи, бегущие к ближайшей осине. - Смотрите, наши там уже. Стаканчик внезапно стал темно-красным, словно наполнился вишневым желе. В нем тотчас же замелькали темные силуэты. Стоящие или сидящие человечки то появлялись, то исчезали в разных точках желе. А на поверхности стаканчика, перед дырочками, неожиданно возникали какие-то втулочки, выпрыгивали в траву и тут же возвращались. - Суета какая-то, суматоха, - заметил кто-то неуважительно. - Так и мы выглядим из Большого мира, - возразили ему. - Разница в темпах, разница в размерах. Итак, Гранатов отправился в экспедицию в микрокосмос, в страну укороченных размеров и растянутых секунд. Стаканчик, вдавленный в песок возле лужи, был первой станцией на этом опасном пути - миниатюрная копия трехэтажного цилиндра в масштабе один к ста. Микронавты - путешественники в малое были пересланы сюда так же, как пересылались астронавты с Земли на Той. - Дайте же звук! - распорядился Баумгольц. Забормотал, залопотал репродуктор. Так бормочет лента старинного магнитофона, когда ее прокручивают в поисках полюбившегося танца. Микронавты не только двигались, но и говорили в сто раз быстрее. Наконец электрики наладили замедленную ретрансляцию, из микрофона полилась знакомая неторопливая речь Гранатова. Торжество слышалось в его голосе: - ...таким образом, мгновенная трансляция живых людей на уровень одной сотой, То есть на вторую микроступень, прошла безупречно. Размеры уменьшились в сто раз, темпы увеличены в сто раз. Настроение бодрое, самочувствие превосходное. Впрочем, о самочувствии расскажет специалист. Передаю микрофон Марине. Посыпались цифры. С присущей ей добросовестностью девушка-врач скороговоркой называла цифры кровяного давления, пульса, температуру, количество вдохов и выдохов, содержание гемоглобина, протромбина, кислотность крови и желудочного сока, рассказывала про коленные рефлексы, координацию движений, быстроту реакций, выполнение тестов всеми по очереди, включая и самого доктора, до старта, перед самым стартом, сразу после перемещения, через десять биоминут и по прошествии биочаса. Столь же обстоятельно, но голосом внушительным и размеренным, инженер Джон томительно долго докладывал о самочувствии аппаратуры - силовой, управляющей, двигателя и движителей, механизмов жизнеобеспечения, освещения, отопления, ограждения... Чанг пока отмолчался. Физических наблюдений было мало на этой ступени. Слово опять досталось Марине, как специалисту, близкому к биологии: - Команда приступила к изучению окружающей среды согласно намеченной программе. После включения цветовых преобразователей хорошо просматривается пространство диаметром до двух темпоградских метров. В поле зрения - край водоема и бугры, поросшие травой. Между ними пролегает тропа формика руфа, ведущая от гнезда, находящегося за пределами видения. Мы наблюдаем также значительное количество кулекс пипиенс, отдельные экземпляры копрофага из отряда жесткокрылых... Внезапно Гранатов прервал ее: - А еще говорят, что молодые - эмоциональный народ. Сухари несчастные! Стыдятся они своих переживаний, что ли, сухостью зрелость доказывают. Формика, копрофага и кулекс пипиенс! Сумели вы воспринять, что мы в другом мире, нисколько не похожем на Землю, хотя он находится на Земле? К счастью, я физик, неспециалист в этой микрозоологии, латынью щеголять мне незачем, поэтому я могу изложить свои человеческие впечатления, не боясь, что меня обзовут дилетантом. Я и есть дилетант в биологии. Впрочем, никогда не считал это слово унизительным. Можно с увлечением заниматься и чужим делом... Итак, о здешнем мире. Думаю, что астронавты никогда не бывали в такой непривычной обстановке. На всех планетах небо прозрачное, мутное или звездное, на поверхности у всех - моря или пустыни, пыльные или каменистые. Еще одна пустыня, еще одно море, в лучшем случае - еще одно человечество, как на Тое. У нас же не перемещение в плоскости, а вертикальный разрез природы - нечто принципиально иное. Мир без неба, вместо неба зеленые горы, обсыпанные жесткими зелеными щитами - так выглядят обыкновенные кусты. На заднем плане оливковые башни, уходящие неведомо куда, - стволы тополей, для понятности Марина называет их "пинус". У нас кругозор без горизонта: мы в яме, окруженной холмами (для вас это кочки), заросшими бананоподобными джунглями. Вы-то называете это травкой, но для нас это не трава, а деревья. Бананы... но больше, пожалуй, похоже на агаву. Какие-то зеленые ремни, жесткие и плотные, как бы сшитые из полос. Транспортер напоминают. Так и ждешь, что заурчит мотор, поплывут по полосам ящики. А под этими живыми лентами, в диком беспорядке лежат бурые и серо-желтые прошлогодние, измочаленные, изжеванные. И наряду с ними торчат бамбуковые стволы - стебли той же травы. Наверху же, над всей этой путаницей, раскачиваются этакие воздушные беседки, белые, желтые или лиловые; целые комнаты подвешены на гнутом вертком стебле. Да, мы помним, что это называется цветами, но где же нежные лепесточки? Вместо лепестков туго налитые баллоны с неживым восковым отблеском. Мне они напоминают резиновые надувные игрушки. И все это болтается у нас над головой на высоте пятого этажа. Посматриваем наверх с опаской. Нет, качается себе преспокойно. И незачем восторгаться инженерным искусством природы. Мы удивляемся, потому что у нас глазомер большого человека. Но в микромире иные пропорции, иные отношения между размером и прочностью, между весом и силой. Вы это знаете, мы ощущаем. Не ходим, парим, как в невесомости. Оттолкнулись и плывем-плывем в воздухе... Парадокс блохи! Или коловратки в капле воды... ...Излагая свои впечатления, Гранатов, конечно, не объяснял этот парадокс, понятный всем жителям Темпограда. Все маленькие существа относительно сильнее, все маленькие растения относительно прочнее, потому что вес зависит от объема тела, а прочность стеблей и сила мускулов от сечения. Если дерево выше цветка в сто раз, ствол его должен быть толще в тысячу раз. Ствол с пропорциями стебля подломится. Стройные ноги подкосятся под слоном. Правило это работает в пользу малюток. Уменьшившись в сто раз, микронавты стали в миллион раз легче, а мускулы их слабее только в десять тысяч раз. Стократный выигрыш в силе! Теперь люди могли прыгать в сто раз выше, в сто раз дальше, в сто раз дольше держаться в воздухе. - Кстати, и воздух непохож на воздух, - продолжал Гранатов. - Скорее это река, по которой течет, лучше сказать - несется всякий мусор: камешки, кристаллы, какие-то веревки, жидкие шарики, звездочки, елочки, спиральки, чешуйки, глянцевитые куски угля и целые булыжники. Марина утверждает, что все это пыль или пыльца. Местные же лупоглазые птицы летают, пробираясь сквозь этот песчаный град. Иногда довольно увесистый булыжник застревает у них в глазу, тогда они преспокойно протирают глаза ногой - передней, задней или средней. Птицы эти и есть кулекс пипиенс - комары обыкновенные. Для нас они размером с гуся, но тощие-претощие - кожа да кости. (Марина поправляет меня, подсказывая, что у насекомых кожа и кости - одно и то же.) Жало внушительное, конечно. Этакое шило с мою ладонь длиной. К счастью, мы непробиваемы и в темпоскафе и в скафандрах. Сунется такой шилонос, пшик останется и от шила, и от него самого. Гуси эти летят куда медлительнее наших, хотя крутят крыльями словно пропеллерами. Мы почти не видим их крыльев, доносится только звук: комариный писк, но сдвинутый на шесть-семь октав - приятный сочный баритон. И поскольку в поле зрения всегда несколько комаров, одни приближаются, другие удаляются, тон меняется в соответствии с эффектом Допплера. Удаляющиеся съезжают на бас, налетающие на нас - ближе к тенору. Получается хор, несколько заунывный, тягучий, но с переливами. То одна партия звучит сильнее, то другая... (Мы записали на пленку, думаем ввести моду на комариные симфонии.) Сейчас пролетает пчела (апис меллифика - на языке Марины). Неуклюжий медведь, мохнатое чудище! Бесшумно летит. Сдвинувшись на несколько октав, басовитое гуденье перешло в инфразвук. Пчелу мы не слышим, зато видим, как она работает крыльями. Именно работает, не машет, крутит словно летящая мельница. Раз-раз-раз-раз! Четыре оборота за нашу биосекунду. Глядя на эту пыхтящую машину, мы думаем, что и сами могли бы летать в этом облегченном мире. Ведь мускулы-то у людей совершеннее, чем у насекомых, обмен веществ идет энергичнее, нервный ток быстрее. Иные пропорции? Но сейчас у нас и пропорции подходящие. И мы решились на вылазку. Конечно, вылазка в скафандрах, в наших персональных темпоскафиках. Может быть, вы заметили, что у них пружины на подошве. Нажимаешь, вдавливаешь их в землю и отталкиваешься. Прыжки. Получше, чем с шестом. И вот мы на экскурсии в травяных джунглях. Не волнуйтесь, опасности никакой. Мы непроницаемы. Правда, опрокинуть нас может какой-нибудь жук-бегемот. Но здесь вес иной, падают не ушибаясь. Трещина? Трещина в скафандре смертельна и в космосе, смертельна и под водой. Не опасны здешние чудовища, но очень уж неприятны на вид, иногда просто омерзительны. Эти бронированные морды, эти мозаичные глаза! Нам они и глазами-то не кажутся, некие наросты, усеянные кнопками. Жвалы, челюсти, губы, хоботы, всякие клещи, долота, пилы, насосы вместо нормального рта. Тонюсенькие ножки с шипами и крючками, непонятно, как они удерживают провисшее брюхо. Дождевой червяк нам встретился. Противнее не вообразишь. Живая кишка, толстенная, мне по колено, мокрая, скользкая, смазанная слизью, облепленная песком, полупрозрачная. Видно, как внутри по этой кишке перетекает из кольца в кольцо слизь. Нет, по-моему, беспозвоночные за пределами эстетики... И испуг был у нас. Видим, лежит на зеленых ремнях травы блестящая черная змея. По нашим масштабам не слишком толстая, с палец, но длины неимоверной. И не шевелится, а дергается, как-то перебрасывается всем телом. Что за чудовище? Червь неизвестного класса? Как биологи прозевали? И не хищный ли? Захочет обвить, выбирайся потом вместе со скафандром. Все-таки догадались: волос! Волос кто-то из вас обронил, дорогие мои, когда вчера устанавливали наш дом-темпоскаф в этой низинке. Случайность, верно. Но в случае этом разумная подсказка. Для будущих экспедиций надо готовить интересное. Расставлять поблизости препараты. Ведь природа стихийно не соберет сама по себе все занимающее науку. Вот муравейник мы предусмотрели. Нарочно выбрали место поблизости от муравейника. Итак, мы живем возле муравьиной пешестрады, возле тропы этих самых формика руфа. Они дефилируют мимо нас - шестиногие броненосцы. Грудь и щеки ярко-рыжие, брюшко черное с лакированным поясом, шея ниточкой, талия в ниточку, перед мордой наготове черные клещи, именуемые жвалами. Они не суетятся, как представляется вам, полномерным. С нашей точки зрения муравьи еле-еле переставляют ноги: на четыре счета один шаг. Тянут-тянут свою ножку-стебелек, цепляют когтями за что попало, колышется тело на ногах враскоряку. И большинство этих олицетворении трудолюбия, к удивлению, тащатся налегке, плетутся туда-сюда без груза. Вот свернули под прямым углом, опять свернули, бредут назад. Марина говорит, что и ученые отмечали бестолковость муравьиной суеты, но ведь результат налицо - муравейник выстроен, кормом обеспечен, тли надоены, личинки ухожены, новое поколение выращено. Как из бестолковой суеты получается полезный итог? Видимо, не все мы понимаем в муравьиной цивилизации. Специальная экспедиция к ним нужна, и не одна экспедиция. А на обратном пути была трагедия. Не с нами, не волнуйтесь. Плыл я в очередном прыжке, наслаждался своей силой. Бахх! Столкнулся. Что-то громоздкое рухнуло передо мной. Гляжу: уставилась на меня страшенная морда - зеленая, лоб бронированный, голова с меня ростом. Смотрит обалдело бессмысленными своими глазищами, пасть разевает, а в пасти не зубы, щипцы-кусачки, но с мое туловище шириной. Ам - и пополам! Смотрим друг на друга. Я встал, жду, что дальше будет. И бык этот зеленый, локуста, кузнечик попросту, тоже стоит. Как будто ошеломлен. Брякнулся и не знает куда. Потом пошевелился, пасть распялил и щипцы свои вонзил в ближайший ремень, в молоденькую нежную травинку. Я только поежился, представив себе, как он живое тело тяпнул бы. Помню, что наше защитное поле непробиваемо, а все-таки страшно. И тут гроза с неба. Крутя крыльями, грянул с неба живой вертолет - полосатый, желто-черный - хищная оса. И завязалась борьба гигантов - вертолета с бегемотом. Земным энтомологам сражение это кажется очень быстрым, едва ли разглядишь, что произошло. Нам же напоминало схватку борцов-тяжеловесов, которые, сопя и обливаясь потом, "пережимают" друг друга. Оса опрокинула на спину неповоротливого кузнечика, вскочила на него, уперлась передними ногами в его передние ноги, задними в задние, растянула тело жертвы и, акробатически изогнувшись, вонзила свое хвостовое копье - отравленное жало - в пасть кузнечика. Довольно долго копалась, нащупывала своим шприцем мозг, он у насекомых под глоткой. Голова замерла. Оса вонзила шприц в талию, замерли ноги. Соскочила, потерла лапами сетчатые свои глазищи и крылья, красоту навела, дух перевела и потащила тушу за усы в свою берлогу, детишкам на прокормление. Марина поправляет меня, напоминает, что кузнечик не туша. На самом деле он жив, не убит, а парализован. И будет жить еще недели три, пока личинка будет грызть его. У ос так принято. Холодильников у них нет, и, чтобы пища не портилась, ее не убивают, а парализуют. Оса - великолепный хирург, умеет двумя уколами в тяжкой борьбе парализовать сопротивляющуюся добычу. Впрочем, и личинка ее - хирург не хуже: знает, в каком порядке надо выедать добычу, чтобы не убить живые консервы: сначала пожирает жир, потом мускулы, жизненно важные органы после всего. - Между прочим, - говорит Марина, - голодающий человек худеет в той же последовательности: сначала исчезает жир, потом мускулы, сердце же и мозг не худеют почти до самого конца. - Беда насекомых в том, что мозг у них - не существенно важный орган. Он ведает только движением, жить организм может и без него, - продолжал Гранатов. Говорят, что в космосе люди ищут Землю: летают в чужие миры, чтобы сравнить их с нашим. В микрокосмосе, куда мы попали, есть что сравнивать. Здешняя жизнь - иной вариант, противоположный привычному. Зоологи это хорошо знают: дескать, азбучная истина. Но мне, дилетанту, азбука эта так и режет глаза. Словно нарочно, природа старается напомнить, что жизнь можно организовать по-разному. Сами судите: у нас скелет внутри, у насекомых - снаружи. У нас спинной мозг, у них - брюшной, у нас - головной, у них - подглоточный. У нас мешок с воздухом - легкие, а кровь в трубочках. У них мешок с кровью - полость тела, а в трубочках - воздух. Мы дышим, вдыхая и выдыхая; можем этот активный аппарат использовать для речи. У насекомых дыхание пассивное, они кричат и поют... крыльями. Пчелы разговаривают танцуя. Язык жестов - любимое детище академика Марра! Муравьи же беседуют, скрещивая на ходу антенны. Что можно сообщить, прикасаясь усиками? Вероятнее всего - химический состав особых выделений. Муравьи анализируют друг друга на ходу: я голоден, я сыт, я болен, я устал, я возбужден, я кормлю личинку, я тащу добычу. Язык химического анализа! В какой словарь его уложишь? Все у них не так, все наоборот. Поистине, природа как бы задалась целью разоблачить наш самодовольный антропоморфизм. Рядом с людьми поместила антилюдей, построила их тело совершенно иначе, дала иные размеры. Но и у наших антиподов - города, сообщество, забота о потомстве, земледелие и скотоводство своего рода, даже войны, даже рабы... И если бы в прошлом, XX веке люди позволили бы отравить себя атомной радиацией, на Земле остались бы муравьи с их жесткими ДНК, менее чувствительными к излучению. К тому же в их костях нет кальция, стронций тоже не накапливается. Где-то я читал: будь муравьи ростом с собаку, они завоевали бы мир. Не завоевали бы. Собаки загрызли бы их шутя. У муравьев медлительные нервы, тощие ноги и вялые мускулы, крупные насекомые не смогли бы сами себя носить по земле, не смогли бы пищу добыть. Я сколько угодно мог ахать: какой блестящий хирург оса! Но ведь она способна на одну-единственную операцию - на анестезию кузнечика. Оса - сверхузкий специалист (специалисты, не обижайтесь!), оса - тупой педант, не способный научиться ничему. Человек же может выучиться чему угодно. Победа теплокровных над насекомыми - это победа гибкой изменчивости над застывшей наследственностью. Победа человека - это победа гибкого универсала над застывшими в своей косности специалистами. Так что я не воспеваю эти бронированные чудовища, которые ползают, носятся и прыгают у вас под ногами. Не то меня поразило. Поразило, что мы отошли не так далеко, всего на два порядка, но уже попали в иной мир с иными законами жизни, иной тяжестью, иными формами и красками. Два порядка, и жизнь навыворот, если сравнивать с человеческой. Что же мы встретим на десятом или двадцатом порядке, где и физика принципиально иная? Что будет там - ничто или нечто невероятное? Может быть, принципиально иная, несусветная жизнь? Раньше я считал такие рассуждения пустословием, развлекательной чушью, но сейчас, присмотревшись к насекомым, я готов принять что угодно. Всякое может быть. Гранатов помолчал и добавил суховатым голосом: - Прошу простить мое отступление от точной науки, но полагаю, что выводы не менее важны, чем доводы, а для доводов впечатления не менее существенны, чем измерения. А теперь я передаю слово строгим специалистам - моим молодым соратникам. В репродукторе загудел голос Джона. Но - странное дело! - специалисты-слушатели проявили равнодушие к отчетам специалистов-путешественников. Даже Баумгольц, прослушав несколько цифровых столбиков, махнул рукой: "Потом, потом!" И распорядился пропустить все передачи вплоть до следующего выступления Гранатова: "...наше пребывание на ступени второго порядка заканчивается. Сейчас мы установим приемник для броска на очередную станцию, на ступень четвертого порядка. Поставим его у самой воды. По плану на той станции полагается наблюдать микрожизнь в капле. Выходим. Следите за экраном". Все вперили глаза в обзорный экран, где краснел стаканчик. Почти сразу же из него на траву выпрыгнули маленькие шпулечки, резво поскакали вниз по склону к ближайшей луже. Прискакали, замерли на миг и так же резво запрыгали в темпоскаф. Приемник четвертого порядка, к сожалению, нельзя было рассмотреть, он был около миллиметра высотой. Где-то у самой воды в мокрый песок темпонавты воткнули этот миллиметровый стаканчик. Экран резко осветился. Пламя вспыхнуло и погасло. Зрители замерли. Затаили дыхание, уставившись на экран. Шли решающие минуты. Ведь уменьшение сопровождается ускорением времени; темпоградцы не могли забыть этого правила. На каждой станции путешественники должны были пробыть свои четыре биологических дня, но для наблюдателей срок все укорачивался. На ступени второго порядка - в гостях у насекомых - четыре биодня соответствовали темпоградскому часу, на ступени четвертого порядка - половине минуты, на следующих станциях - долям секунды. Стало быть, исчезнув из поля зрения, путешественники должны были тут же, не позже чем через секунду, через несколько секунд от силы, появиться снова. Вспышка. Через полминуты огонек. Искорка. Па-у-за! И тут же искорки возвращения. Вот вспыхнул огонек у лужицы. Покинут амебный уровень. Искра. Покинута следующая станция - вирусогенная. Микронавты в мире молекул и атомов. Молчание. Зрители не дышат. Не мигая, смотрят на экран. Ну же! Ну!! Секунда. Другая. Третья. Еще теплится надежда. Микронавты еще могут вернуться, застрявши среди молекул, проведя там несколько биолет... всю свою жизнь. Десятая секунда... двадцатая... минута! Не вернулись! Кто-то срывается, хлопнув дверью, бежит в парк. Приборам не верит. Может, экран врет, а люди уже на месте... Нет искр. Тускло-серый, неозаренный стаканчик стоит в ямке близ муравейника. Темпоскаф ждет возвращения хозяев. Секунды! Секунды! Секунды! Баумгольц, сгорбившись, поднимается, молча стоит, понурив голову. Шаркают отодвинутые кресла. Все стоят молча. Слава памяти погибших героев... Не вернулись. Затеряны в дебрях атомов. 18. В ДЕБРЯХ АТОМОВ. 31 мая. 6:13-6:23 Что же случилось? Почему не вернулись микронавты? Умом все понимали, что надежды нет никакой, но сердце не хотело верить. Неужели они погибли, такие жизнерадостные, такие деятельные и крепкие: и сведущий Чанг, и могучий Джон, и молоденькая Марина. А мудрый Гранатов... Неужто и он не нашел выхода? Только сегодня утром с ними простились, только десять минут назад слушали их голоса. Чтобы поверить в потерю, нужно к ней привыкнуть. Пока что привычки не было, и рассудок, подчиняясь подсознательной надежде, конструировал какие-то обнадеживающие теории: а вдруг наука ошибается, на нижних уровнях время не ускоряется, а замедляется; а вдруг микронавты застряли на втором уровне, где можно протянуть и полгода, отремонтируют темпоскаф и появятся; а вдруг... Ответ нельзя было получить сразу. Приходилось терпеливо прослушивать последовательные передачи с четвертого, шестого и прочих уровней, по нескольку часов каждую. Ведь по своим часам микронавты на каждой станции прожили четверо биосуток, накопили впечатления, сменяясь у микрофона, наговорили отчетов. Все эти отчеты ретранслировались по порядку со станции на станцию, с нижних уровней на верхние, и теперь поступали в порядке очередности. Вот и выслушивали их в порядке очередности. Слушал постаревший Баумгольц, глотая таблетки от бессонницы, мрачно слушал Анджей Ганцевич, зажав руки коленями и раскачиваясь. Слушал Хулио Вильянова, то и дело воздевая руки к небу и хватая себя за шевелюру. Слушали заплаканные жены и дочери... И Лев слушал, опечаленный, подавленный, но не потрясенный, пожалуй. Он был молод, привык к мысли, что старшие поколения прокладывают дорогу, а потом уступают ее. Гранатов проложил и уступил. Лев готовился принять эстафету. Мысленно уже сочинял заявление с просьбой направить его во вторую экспедицию. Но прежде всего надо было терпеливо слушать милый голосок Марины, повествующий о дыхании, кровяном давлении, самочувствии и аппетите всех членов экипажа. Джон своим густым басом докладывал о состоянии механизмов (какой из них отказал в конце концов?). Чанг излагал результ