аты измерений (очень-очень полезно, но с цифрами специалисты разберутся после, по каждой таблице диссертацию будут писать). Кроме того, Чанг, склонный к теоретизированию, перед стартом на следующую станцию высказывал свои предположения о будущих открытиях. А после Чанга с волнением и печалью слушали наследники Гранатова бодрые шутки своего президента. Чувствовалось, что он в восторге от путешествия, захлебывается от впечатлений, хочет все сообщить до малейших подробностей, но язык у него не поспевает за мыслями, а слова подбирать некогда, даже грамматикой иной раз пренебрегает. Некогда, некогда, не до стилистики, правка потом. Спешит, кипит, горит! Неужели сгорел дотла? Вот отрывки из передачи с шестого уровня (уменьшение в миллион раз, рост микронавтов около двух микрон, несколько меньше отдельной клетки; клетки и наблюдаются). - Такое ощущение, будто смотрю в котел, где закипает густой суп или каша. Сплетаясь, завиваясь, расходятся и сходятся струи. Несутся в завихрениях какие-то комочки, песчинки, пленки, нитки, длинные, извилистые, перевитые и совсем куцые, как волоски, срезанные бритвой. Ниточки и волоски - это молекулы, как вы догадались. Длинные и витые шнурки - молекулы белков и нуклеинов, коротенькие обрезочки - сахар, жиры, отдельные аминокислоты. Молекул воды не различаем, они слишком мелки. Вода образует общий точечный фон, как на гравюре. Когда глаз привыкает к этой каше, начинаем выделять органоиды. В середине полупрозрачный мешок, в нем клубок спутанных канатов - прославленные хромосомы. Сейчас клетка готовится к делению, поэтому хромосомы в общем уже расставлены парами, как на музейной витрине. Присматриваясь к канатам, вижу, что они составлены из двойных ниточек, заплетенных косичками. ДНК - эталоны, проекты и программы живого тела! К сожалению, деление клетки мы заснять не сумеем. Оно продолжается несколько минут, а для нас минута - это два года. Когда соприкасаешься с этим миром примитивных существ, прежде всего удивляешься его медлительности. Биогоды на деление! Роды, которые растянулись на десятилетие! Но изготовление молекул мы успеваем проследить. Прядильные станы белков у нас перед глазами - общеизвестные рибосомы. Этакие колесики, они медленно проворачиваются. На ободе накручена РНК. Это матрица - образец и штамп. На одной стороне выступ, на него чаще всего и натыкаются плавающие молекулы. Одна неподходящая, другая неподходящая, столкнулись, плывут дальше. Но вот седьмая или семнадцатая пришлась как раз по мерке - эта прилипла. И тотчас выступ смещается, следующее звено на очереди, следующая молекулярная невеста ждет своего жениха. Один не годится, другой не годится, третий не тот. Разборчивая молекула, как Агафья Тихоновна. Но вот десятый пришелся по душе. Опять смещается выступ. Так до полного оборота. А когда весь белок склеен, голова упирается в хвост, и тот же выступ сталкивает готовую нитку. Тут же она сворачивается в клубок, словно спящая змейка, несется в общем потоке. Куда? Толкнулась в одно место, другое, третье. Поймана, приросла. Сюда и предназначалась. Тысячи, тысячи веретен, и каждое прядет свой белок. Нет в текстильной промышленности таких сложных цехов. У нас массовое производство - однотипность. Живая клетка - цех с бесконечной номенклатурой изделий. А сама-то меньше типографской точки. Но вот матрица соскочила с рибосомы, отправилась в путь. Куда ее несет? В ядро, оказывается. Приложилась к хромосоме, теперь плывет обратно. Видимо, контроль и проверка. И это тоже предусмотрено в живой фабрике белка. Все это не новинка для науки, давно изучено биологами, рассмотрено электронными микроскопами, заснято рапидсъемкой. Я даже не хотел пересказывать, но подошел полюбоваться и удивился, опять удивился! Чему? Да многообразию природы, все тому же... Мы с вами люди, и самое понятное для нас - разумный человек. Без сомнения, разум - самое удивительное в природе: материя, понимающая себя. Но рассудок есть у каждого из нас, все вокруг рассуждают, мы к тому привыкли. Инженер просидел год над проектом, создал план большого завода. Молодец, но чему поражаться? Голова на плечах есть, учился, выучился. Но тут передо мной без головы, без плеч, на пустом месте сам собой вырастает завод - пищевой, фармацевтический, со своей энергетикой, архивом, контролем, внутренним транспортом, складами топлива и готовой продукции, самостоятельным движением, с охраной, добычей сырья из внешнего мира, да еще способный строить другие подобные заводы... и все это в крапинке, куда меньше булавочной головки. Ну как не удивляться? Какой инженер спроектирует все это за год? Десяти жизней не хватит. Правда, у природы был не год и не сто лет. Добрый миллиард лет природа налаживала это производство в крапинке. Налаживала методом проб и ошибок, сгубила несчетное число неудачных вариантов. Что же получается? Дайте время - и будет жизнь! Но на нижних ступенях материи времени полным-полно. И чем ниже, тем больше. Может быть, в атомах есть вещи поудивительнее жизни? Как видите, фантазирую. Полезно вырваться из привычной обстановки. Насмотришься чудес, сам начинаешь придумывать чудеса. Восьмой уровень. Уменьшение в сто миллионов раз, рост микронавтов - сотые доли микрона, наравне с крупными молекулами. Здесь было больше приключений, чем наблюдений. Пляшущие точечки молекул превратились в дробинки и камешки; на темпоскаф обрушился каменный град. Если же вспомнить, что скорость молекул раза в полтора выше скорости звука, как у хорошего сверхзвукового лайнера, и выше, чем у пули, можно представить себе, сколько вреда нанес этот сосредоточенный обстрел. Природа поливала непрошеных гостей целым ливнем крупнокалиберных пуль. И хотя защитное поле было рассчитано на этот ливень, хотя молекулы отскакивали от темпоскафа, как градины от тротуара, все равно энергия ударов передавалась внутрь: с внутренних стен осыпались полки, вешалки, приборы, трубки. Все дрожало, ходило ходуном, расшатывалось. Микронавты едва поспевали ликвидировать мелкие аварии, пока досадные, но в дальнейшем и опасные. Гранатов принял решение закопаться в твердое вещество, даже утопить темпоскаф в недра кристалла. В твердом веществе тоже была дрожь, но не хаотическая, а упорядоченные колебания, к ним можно было приспособиться. Кристаллы были рядом - кварц и алюмосиликат в песчинках. Гранатов предпочел кварц - правильный кристалл кубической формы. На экранах темпоскафа появились ряды плотно уложенных шариков - идеальная геометрия, такая, казалось бы, несвойственная природе. Микронавты медленно погружались в кристалл, выжигая себе нору. Шарики в рядах тоже колебались, но, по крайней мере, не плясали как попало, не выскакивали из своих рядов. Все репортажи с восьмого уровня свелись к докладам о ходе внедрения в кристалл, вперемежку с перечнями поврежденных и исправленных приборов, аппаратов, прожекторов, щупалец, манипуляторов, разбитого стекла, погнутого металла. Микронавты даже задержались на этой ступени на лишних четыре биодня. Зализывали раны, спрятавшись в своей коленчатой норе, прежде чем решиться на очередной прыжок - на десятый уровень уменьшения. Самое же последнее сообщение пришло с двенадцатого уровня - внутриатомного (рост микронавтов - десятимиллиардные доли сантиметра, время пребывания - десятимиллионные доли секунды). Впрочем, в Темпограде не сразу узнали, что это последняя ступень. Устав от двухсуточного бдения, слушали, позевывая, потирая распухшие веки. Кое-кто задремал в кресле, кое-кто пил крепкий кофе в буфете, чтобы прогнать сон. Нервы уже притупились. Нельзя без отдыха горевать двое суток подряд. - Итак, мы в атоме, друзья, - оповестил бодрым голосом Гранатов. - Выбрали кремний, чтобы рассмотреть ядро посложнее. Надеемся разобраться наконец, какой смысл в магических числах, почему это система из 16, 28 или 40 нуклонов прочнее всех промежуточных. Но это в будущем. Пока что для нас ядро величиной с орех, и орех этот довольно далек, еле виден в телескоп. Но точечки разобрать можно - все 28 нуклонов. Пробиваемся к ядру, надеемся рассмотреть его на следующей станции. Пока об атоме в целом. Как выглядит атом? Самое важное, что он доступен наблюдателю, его можно видеть с помощью наших локационных телескопов. Конечно, картина условная, мы видим отраженные сигналы. Впрочем, всякая картина условна. Зависит не только от устройства вещества, но и от устройства наших глаз. Так вот, наши технические глаза-локаторы не отмечают электронных облаков. Очевидно, электронное облако - условный энергетический график. Мы видим другое - некую пустоту, перламутровую, переливающуюся, а в ней течения, завихрения, водовороты, нет, правильнее сказать, "вакуумвороты" красоты неописуемой. Они радужные, как нефтяная пленка на воде, как полярные сияния, как цвета побежалости на остывающем железе, как разводы на шлифующемся стекле. Я мог бы бесконечно описывать эту игру красок, но понимаю, что она рождается в наших очках, то есть в локаторе. Существенно другое: мы видим, что внутриатомное пространство неоднородно и изменчиво. И никакая это не пустота. Она тверда, как стекло, пожалуй, даже тверже алмаза. Мы с трудом проедаем в ней дорогу, тратя гораздо больше энергии, чем при внедрении в кристалл на восьмом уровне. Что же такое разводы в этой тверди? Не знаем. Но вокруг нашего корабля, протискивающегося в свой тоннель, тоже цветные разводы. Краски здесь еще гуще, еще насыщеннее, калейдоскоп, вакханалия алого и фиолетового. Эти цветовые волны не расходятся далеко, плещутся у самых бортов темпоскафа. Электронная орбита - тоже радужный развод. Повторяю: мы не видим электронного облака, однако орбиты различаются отчетливо. Вся даль исчерчена цветными эллипсами - и в нашем кремнии, и в соседних атомах кислорода. Серпантин! На ближних орбитах заметны золотые колечки величиной с орех - сердцевины электронов. Колечки носятся вокруг нас и обметают небо своими золотисто-голубыми хвостами. Хвосты на всю орбиту - один перед колечком, другой - позади. Электрон - колечко и его орбита - кольцо, волна, бегущая по замкнутому кругу. Вспоминается, что именно так трактовал электроны де Бройль в начале XX века. Потом его модель отставили. И зря. После Гранатова Чанг передавал свои таблицы, Джон басил, зачитывая инвентарные списки, Марина в который раз надрывала душу сообщениями о кровяном давлении Гранатова и легком насморке Чанга. Их слушали с горестной улыбкой, но невнимательно. Ждали, когда к микрофону подойдет Гранатов. И вот: - Друзья, образно говоря, настоящая экспедиция на планету Той начиналась где-то здесь, на перепутьях электронных орбит. Только из темпоскафа и можно рассмотреть ее хорошенько, взвесить все "за" и "против", рассчитать варианты спасения планеты. Мы отправляемся на четырнадцатый уровень. До свиданья, а может, и прощайте. Молчание. Тягостная пауза... - Почему я сказал "прощайте"? Потому что нет у нас, зачем же обманывать друг друга, нет стопроцентной уверенности, что мы вернемся оттуда. Причины две. Одна была известна заранее. Здесь проходит порог. До сих пор мы переходили с уровня на уровень нашего обычного вещественного мира, сейчас переходим в другой - ядерно-квантовый. Тот мир принципиально иной - это известно со школьной скамьи. Люди, металлы, земля, вода и атомы - все это тела одного порядка плотности, атомные ядра на четырнадцать порядков плотнее. И напряжение там на шесть порядков выше, и, что самое настораживающее, время тоже делает скачок. До сих пор все шло у нас по простому закону Аникеева - Жерома: ускорение времени пропорционально уменьшению. Но на пути к ядру перелом: там четырнадцатый порядок малости, но двадцать четвертый порядок темпа. Нет ясности, как мы преодолеем порог. Если наше время будет меняться плавно, мы ничего не разглядим в мелькании ядер. Если же оно изменится скачком, неизвестно, как мы перенесем его. И совсем неведомо, как мы вернемся. Природа что-то добавляет к нашим расчетам. Непонятно, какой темп будет нам сопутствовать, следовательно, нет уверенности, что мы точно прицелимся для возвращения. Как осторожный и разумный капитан я должен был бы остановиться у этого порога... или непроходимой пропасти... если бы не одно дополнительное обстоятельство, о котором доложит вам Чанг. Снова говорок физика, подчеркнуто невыразительный, бесстрастный: - С разрешения профессора Гранатова я поделюсь с вами некоторыми предварительными соображениями. Речь идет о деталях, трудноразличимых при телескопическом наблюдении, но явственно проступающих при сравнении последовательных снимков. Мы регистрируем электронные волны уже около четырех биологических суток, сделали скоростную съемку, накопили несколько тысяч кадров, пригодных для изучения с помощью микроскопа. И нами установлено, что в зоне максимального напряжения, которую Юлий Валентинич образно и условно; называет золотым колечком, наблюдаются интенсивные изменения - пятна неправильной формы, причем изменяющие форму периодически. Они становятся шире и приобретают явственную окраску, когда колечко приближается к ядру и к нашему темпоскафу одновременно; пятна блекнут, когда колечко находится в дальних участках орбиты. Заметно, что эти изменения запаздывают примерно на десятую часть периода, то есть как бы на месяц, если считать один оборот электронным годом. Это запаздывание, а также неправильная форма пятен, разнообразие оттенков, сезонность изменений привели нас к гипотезе о том, что мы имеем здесь дело с проявлением своеобразной внутриэлектронной жизни. В пользу данной гипотезы говорят земные аналогии. Максимум тепла наше полушарие получает в июне, но июнь - только начало лета, минимум тепла - в декабре, но январь и даже февраль холоднее. Температура отстает от календаря, и жизнь отстает от календаря на Земле. Кроме того, жизнь предпочитает пограничную среду: стык воздуха и суши, воды и суши, то есть берега, дно, поверхность. Поверхность электрона также является пограничной средой. И наконец, напоминаем, что явления физического порядка чаще имеют правильную форму: шары, плоскости, эллипсы, овалы. Неправильная форма пятен свидетельствует в пользу их биологического происхождения или же говорит о неоднородностях среды. Но неоднородности тоже являются благоприятной средой для генезиса жизни. Остается вопрос об энергетике. Хотя планетарная модель Бора в общем подтвердилась, атом действительно напоминает солнечную систему с массивным центральным телом и спутниками на орбитах, но на том аналогия исчерпывается. Нет никаких оснований полагать, что ядро, связанное полями с электронами, играет здесь роль солнца, которое могло бы способствовать появлению жизни. По-видимому, ядро не является солнцем и не освещает электроны. Однако имеется еще одна теоретическая возможность. Пятнообразование не наблюдалось в течение первого биодня нашего пребывания в данном атоме. На второй и третий день оно стало заметным, сегодня - на четвертый биодень - идет с возрастающей интенсивностью. Все это происходит только на ближайших к нам электронах К-уровня. На уровнях L и М, а также и на электронах кислорода никаких пятен не наблюдается. Напрашивается вывод, что именно мы, локируя близлежащие электроны и постоянно облучая их, подали туда поток энергии, достаточный, чтобы создать изменения небиологического или биологического характера. Следует добавить, что за эти четыре биодня электрон совершил десять миллиардов оборотов вокруг ядра, на нем прошло как бы десять миллиардов лет - срок, вполне достаточный для зарождения и развития сложной и даже разумной жизни. Такова моя предварительная гипотеза. А теперь слушайте заключение профессора. Снова гремит из рупора бодрый, при всех обстоятельствах бодрый, голос профессора Гранатова: - Товарищи, я разделяю и одновременно не разделяю гипотезу моего молодого друга. Не разделяю, потому что считаю его вывод скороспелым... и чересчур простым, как ни странно. Ведь это же самое примитивное, самое первобытное рассуждение: все непонятное объяснять вмешательством живых невидимок. Ветер поднимается - кто-то дует, выпятив щеки. Вулкан извергается - кто-то в жерле разжег костер. Откуда на электроне цветные пятна? Какие-то духи раскрашивают его акварелью... Нет, я предпочел бы найти там что-то неожиданное, может быть, даже более удивительное, чем жизнь. Вместе с тем, как было сказано, я разделяю соображения моего молодого друга. Познакомившись с насекомыми, амебами, клетками и генами, я увидел такую оригинальную, "не по-человечески" устроенную жизнь, что я готов поверить и в электронную. Жизнь живуча невероятно и бесконечно изменчива. Дайте ей материал и приток энергии, она появится обязательно. Жизнь мы встречали на втором, четвертом и шестом уровнях. Нет ничего удивительного, если мы встретим ее и на шестнадцатом, а если не на шестнадцатом, то уж на двадцать шестом несомненно. И без сомнения, где-нибудь есть и разум, где-нибудь мы сумеем побеседовать с миллимикролилипутиками об относительности пространства и времени, о дружбе и любви, отцах и детях, войне и мире, разуме и чувстве и обо всем прочем, что нас волнует. Но если где-нибудь жизнь встретится обязательно, я не вижу оснований, почему бы ей не зародиться на этих двух К-электронах, которые мы без спроса необдуманно облучаем уже десять миллиардов оборотов подряд. Придется проверить, несмотря на риск. И это очень грустно. Чанг в своем упоении открытием не понимает, как это грустно, если мы действительно породили жизнь, ставши непрошеным солнцем. Если он прав, что делать тогда? Придется светить и дальше. Гранатов помолчал и добавил со сдержанной печалью: - Профессор Юстус сказал когда-то: "Что дороже жизни? Две жизни дороже одной". Мне жалко Чанга и Джона, очень жалко Марину - этакое недоразумение в самом начале молодости. Мне и себя жалко: так много начатого, незавершенного. Хотелось завершить начатое, хотелось и просто пожить почетным гражданином-пенсионером на зеленой планетке Земля, с таким вкусным воздухом и водой. Ну что ж, не доведется. Незаменимых нет, когда-то приходится сдавать дела. Гельмут, видимо, ты заменишь меня, ты самый опытный. Помни, что я говорил тебе на скамеечке. В Т-граде назревает кризис, и Атомматерик не выручит его. С горечью признаю, что Атомматерик отпадает... Временно. В него нельзя вторгаться беспрепятственно, сначала надо подумать о здешних аборигенах, электронных. Значит, надо искать новое. Ищи! Но не единолично. Спрашивай Анджея, говори с Вильяновой, владельцем гениальных рук, с человеколюбивым Бхакти и практичным Катаямой. И выслушивай Льва тоже. Он зелен, молод, но у этого молодого человека чутье на неоткрытое. Желаю успеха, друзья. Прощайте... а может, и до свидания. Держитесь. Не сдавайте темп Темпограда! Ну мог ли Лев покинуть Темпоград в такое время? 19. ДЕНЕК И ЕЩЕ ДЕНЕК. Июнь 2099 года "Прошу продлить мне срок пребывания в Темпограде на одни (1) темпосутки в связи со срочной работой по реорганизации совета после безвременной гибели..." "Прошу продлить мне срок пребывания в Темпограде на одни (1) темпосутки в связи..." "Прошу продлить на одни (1) темпосутки..." "Прошу продлить..." "Приказываю оформить мне продление..." "Приказываю оформить..." "Президенту Академии Времени Многоуважаемый президент Ван Тромп! Существующее положение с жестким трехгодичным сроком пребывания в Темпограде мешает нормальному проведению научных работ. Многие ученые не успевают окончить исследование, приходится откомандировывать их только потому, что истек положенный срок и поручать завершение работ некомпетентным новичкам. В других случаях, хорошо зная, что возвращение в Темпоград практически исключено, закончив работу, люди дотягивают свой срок без особой нужды, придумывая себе добавочную тематику. Прошу уравнять нас - темпонавтов - в правах с астронавтами. В космосе нет стандартных сроков, каждая экспедиция работает сколько требуется по конкретному плану... В Темпоград каждый ученый прибывает по своему личному желанию и имеет возможность по желанию оставить город в любую минуту. В отличие от космоса отбытие осуществимо практически. Настаиваю на том, чтобы отменить надуманные ограничения..." Денек, еще денек, неделька, другая... Но много ли темпоградских недель у человека? Четыре-пять полновесных. А там уже старость, на пенсию пора, силы иссякают, жизнь подходит к концу. Логика же всякий раз одинаковая. В Большом мире тебя подождут денек-другой. Мама на курорте, за Жужей присматривают медики; с родными ничего не случится за эти два дня. В Темпограде же ты остро необходим. Тут решаются судьбы замыслов и проектов, накладки, запарка, кризис. И никак не обойдется Т-град без референта Льва Январцева, без члена совета Январцева, без ученого секретаря Январцева, без его докладов, его предложений, его гипотез, его расчетов, его опыта, без чутья на очередные и внеочередные несделанные открытия. Тем более что в Большом мире сию минуту глубокая ночь, Жужа спит все равно, или же раннее утро, незачем будить, или поздний вечер, до утра можно и подождать, или нерабочий день, Академия закрыта, не с кем разговаривать до понедельника. Или же ливень, гроза: глайсеры не летают. Есть смысл подождать, пока распогодится. А пока распогодится, возникает еще одно срочное дело, задерживает на часок, другой, третий. Надо же разрешить острый кризис. Но, как говорил Гранатов, Темпоград был запроектирован на неизбежные кризисы. Он был задуман и построен, как город скорой научной помощи. Готовые оказать помощь ежеминутно, на всех ярусах должны были ожидать кабинеты, лаборатории и головы. Но, ожидая, простаивали. Простаивание лабораторий невыгодно, простаивание голов недопустимо; мозги надо занять чем-то, иначе их владельцы разбегутся... и будут правы. Чем занимать свободные места и умы? - эта проблема не уходила из Темпограда. Только в самые первые дни она не чувствовалась. Город долго проектировался, долго строился. Надеясь на него, все науки накапливали списки срочных дел. Не всех жаждущих удалось включить в первую очередь. Институты и ученые спорили, с обидой доказывали, что их темы важнее, напрасно их обошли, предпочли бесперспективных соперников, большой ущерб будет от такого непродуманного решения. Счастливчики, получившие билет в Т-град, рьяно взялись за работу... На сколько лет была рассчитана их работа? У большинства - на год-два, у некоторых - на полгода. Следовательно, уже 15 мая, не успев написать возмущенный протест, обиженные получили приглашение в Темпоград - на освободившиеся места. И многие запросили отсрочку. Далеко не каждый может приступить к исследованию сию минуту, даже если оно задумано и продумано. Нужно собрать материалы, нужно собрать вещи, подбить итог прежним делам. Так что через несколько дней завал срочных дел рассосался. Подготовленные исследования были завершены, неподготовленные нельзя было начать. Город начал пустеть. Тогда в опустевшие кабинеты пригласили авторов монографий, учебников, романов, поэм, симфоний и опер, монументальных полотен и световых картин, монументальных статуй и все ниспровергающих теорий. В парке у Часов слышались разговоры о статических и динамических композициях, борьбе линий, форме и содержании, формулах и существе. Изменился дух города, изменился состав президиума. Шел спор: что такое Темпоград - Город-лаборатория или Город-гостиница? Гости были в большинстве. Лев застал самый конец этого периода. Мрачный поэт, предсказавший его будущее, а также первый муж Жужи были из числа гостей. Гостиница исчерпала себя. Сколько лет нужно было авторам, чтобы завершить свой труд? Полгода, год-два, три года - самым неторопливым. Следовательно, через два-три дня творцы освободили свои кабинеты. Еще через два дня ушла и вторая смена. Третья не набралась. Оказалось, что на всем свете не так уже много авторов, способных сию же минуту явиться на вокзал Темпограда с ворохом бумаг и замыслом в голове. Большинству надо еще подумать, почитать, поднакопить наблюдения, повременить месяц или два. Но два месяца для Темпограда - это же целая эпоха. Дискуссия угасла сама собой. Примерно к 22-23 мая в президиуме остались только представители точных наук, твердо убежденные, что Темпоград - Город-лаборатория. Лев вошел в эпоху лаборатории. Город заполонили математики, физики, химики, физикохимики, химикофизики, биохимики и биофизики. Разговоров о композиции и контрапункте почти не было. У Часов рассуждали о квантах, сингулярностях, релятивизме, аберрации, адсорбции, аккумуляции и активации. Лев это слышал, отметил, принял как должное. Но он не понял, что и эпоха лаборатории на склоне. Лев не понял, а Гранатов знал и очень беспокоился о надвигающемся кризисе. Дело в том, что физика, задававшая тон в лабораториях, во все века развивалась рывками. Физика изучает вещество, а вещество, образно говоря, "этажно". Небесные тела, земные, молекулы, атомы, частицы - это и есть "этажи". Рывок следует за открытием очередного этажа. Телами занимались ученые XVII и XVIII веков. XIX век - эпоха молекулярной, затем и атомной физики. Физика газов, жидкости, теплоты - молекулярные разделы. Глубже атомов наука не шла, некоторые ученые даже считали атомы условной гипотезой. И раздавались наивные голоса о том, что вообще физика завершена, остались некоторые уточнения. Но на рубеже XX века состоялся прорыв (и рывок) в недра атома. Были открыты ядро, электроны и многие другие частицы, неудачно названные элементарными. Расцвела атомная физика, ядерная, физика частиц. В первой половине века открытия сыпались как из рога изобилия, во второй половине рог иссяк. Частицы считались неделимыми, бесструктурными. Говорилось о неделимых окончательных порциях энергии, пространства, времени, об условности всех физических понятий. И раздавались голоса о том, что вообще физика завершена, основные законы известны, остались некоторые уточнения. Однако в XXI веке из недр материи ударил новый фонтан сенсаций. Было признано, что все частицы состоят из вакуума, а вакуум - из тонюсеньких фибрилл, невидимых, непостижимых, невообразимо маленьких, ни на что не похожих. Их тоже считали гипотетическими, условными... но условности эти поддавались расчетам и укладывались в формулы. Из вакуум-физики XXI века вырос МЗТ - межзвездный транспорт и МВТ - межвременной. И сам Темпоград был детищем вакуумной физики. Но чтобы идти дальше, требовалось проникнуть внутрь фибрилл, требовалась какая-то иная, еще не родившаяся техника. Пока ее не было, приходилось жонглировать уравнениями, в лучшем случае - ставить косвенные опыты. Продвигаться было некуда, и многие ученые пали духом: заговорили о том, что фибриллы неделимы, вообще наука о природе завершена, остались некоторые уточнения. И стали покидать Темпоград. Уточнять можно было и без излишней спешки, у себя дома, в кругу семьи, попивая чай с вареньем на застекленной террасе. Угроза космической катастрофы, проблема спасения тоитов, задержали бегство ученых. На несколько дней-лет лаборатории были загружены заказами Зонта и Меча. Никто не скучал без дела. А потом началась постройка темпоскафа. Только в Темпограде могли построить этот сложный корабль за три дня. Большому миру понадобилось бы три года. Темпоскаф открыл Атомматерик и новую эпоху в истории Темпограда. Местная газета писала: "Мы - Город-вокзал". Подразумевалось, что Темпоград - вокзал для экспедиций в микрокосмос. Трагедия Гранатова не отпугнула никого. Предусмотренная опасность не опасна. В недра микромира рвались зоологи, ботаники, физиологи, медики, генетики, химики, физики - механики, гидравлики, теплотехники, электрики, атомники и все другие. Все наперебой присылали заявления с подробным описанием исследований и настойчивыми и убедительными просьбами включить их в ближайшую экспедицию. Каждый доказывал, что именно он необходим в экипаже. Темпоград срочно готовился стать Городом-вокзалом. Ну мог ли Лев покинуть город в такое время? Два дня Темпоград жил планами и надеждами. Академия Времени сказала: "Нет!" Почему отказала? Из-за экономики. Ведь, выигрывая во времени, Темпоград ничего не выигрывал в затрате сил и средств. Каждый темпоградец за сутки делал годовую работу, но при этом, грубо говоря, съедал годовой запас хлеба. Конечно, не еда лимитировала. Темпоград потреблял в 360 раз больше энергии, материалов и часов труда, чем любой другой научный городок с таким же населением. В быстром времени проживало около ста тысяч, но снабжать надо было 36 миллионов - целое государство научных работников. Да, Темпоград мог бы смонтировать десять темпоскафов в сутки. Но Земля не склонна была отправлять 3600 экспедиций. Заслуживает ли Атомматерик такого внимания? Академия Времени еще не успела обработать поток информации, бьющий из Темпограда, еще не успела обсудить все депеши Гранатова. Наверное, и траурный митинг еще не состоялся. Академия наметила одну экспедицию на 4 июня, следующую - на 10-е. Будущие микронавты начали покидать город. Своей очереди они могли дожидаться и в приятном Большом мире. Там дни проходили быстрее. Лев предложил, чтобы Т-град стал Городом проектов. Идея естественная: старинная пословица говорит: "Семь раз отмерь, один раз отрежь". Медлительное проектирование стремительного строительства было правилом XXI века. В самом Темпограде пять лет (пять дней Большого мира) проектировали Астрозонт и Астромеч, чтобы изготовить их за две-три недели. И Темпоград заполонили конструкторы. В парке заглохли разговоры о квантах и кварках. Теперь в аллеях говорили о допусках и отходах, эффективности и экономичности, об усталом металле, смятии и скалывании, работе на растяжение и на изгиб. Сотни групп налаживали проектирование в Темпограде, и всем нужен был опыт проектировщиков Астрозонта и Астромеча, Льва Январцева, в частности. Но пожалуй, если бы в это время Жужа проявила настойчивость, Лев, может, и сдвинулся бы. Однако Жужа все еще дулась, и вместо Льва уехал Баумгольц. Все-таки при всех своих организаторских талантах наследник Гранатова не мог быть духовным наследником, вдохновителем Темпограда. Гранатов сказал о нем как-то: "Гельмут любит продумывать, но не придумывать". Баумгольцу трудно было лавировать, вникать в новые дела, менять курс. Ему все хотелось установить окончательный порядок. И в соответствии с установленным порядком, минута в минуту, когда ему исполнилось шестьдесят биологических лет, Баумгольц ушел на пенсию. Президентом стал Хулио Вильянова (не Анджей же с его безумными идеями в порядке бреда). Темпоград вынужден был выбирать президентов из старожилов. Ведь город уже опережал Большой мир на доброе десятилетие в науке; вновь прибывшему нужно было прежде всего доучиваться. Конечно, Вильянова был не самой лучшей кандидатурой. У него был талант в пальцах, как говорил Гранатов. Но при пальцах нужны были генераторы идей - упомянутый в облаках витающий Анджей, а также и Лев со своими графиками и осями открытого и неоткрытого. Мог он покинуть Темпоград в такое время? Тем более что назревал очередной кризис. Проекты завершались, оформлялись и отсылались, авторы их выбывали в неторопливый внешний мир, неторопливо обсуждать, утверждать, завозить материалы и рабочую силу. Проектанты уезжали, новые не прибывали. Не так уж много мастерских могли приступить к проектированию сию минуту. Большинству требовалось собрать материалы, подготовить, обдумать; они просили месяц-другой на сборы. Но месяц-другой для Темпограда - эпоха. Пустовато становилось в квартирах, кабинетах, проектных бюро и в аллеях парка у Часов. Академия Времени не поспевала подавать задания. Лев внес предложение: пусть девизом следующей темпоградской эпохи будет: "Скорая помощь медлительной природе". Старинная мудрость гласит: "Не дергай за волосы, быстрее не вырастут". Во многих случаях XXI веку надо было дергать за волосы. Медлительный естественный рост тормозил бурные и все ускоряющиеся темпы индустрии. Природа не спешила. С недопустимой медлительностью растворялись или выпадали в осадок соли, лениво росли кристаллы, еще медленнее созревали растения, еще медленнее подрастали животные. В результате новые породы создавались годами, а проверялись десятки лет. И у Часов смолкли беседы о скалывании, сдвиге и крутящих моментах. Теперь слышалось другое: гены, аллели, кроссинговер, штаммы, клоны, чистые линии. На газонах под усиленным светом прожекторов набирали силу худосочные стебельки; за загородками визжали, мычали и блеяли невероятные гибриды, спроектированные генными инженерами; в абсолютном безмолвии незамутненных растворов вызревали кристаллы безупречной формы и дивной расцветки. На неделю хватило бурной деятельности. А там и селекционеры начали разъезжаться. Породы они вывели, теперь предстояло проверять их на полях и фермах, размножать в разных странах, приспосабливая к местному климату. На следующей неделе Темпоград стал Городом сложности. Нашлись в разных отраслях и науках такие сложные дела, которые никак не удавалось выполнить вовремя. К числу их принадлежало предсказание погоды. Еще из прошлого XX века в XXI перешла трудноразрешимая проблема: для точного предсказания завтрашних перемен надо было решать уравнения целый год. Но у Темпограда как раз и был год работы для каждого дня. Здесь можно было успеть разобраться со всем сонмом уравнений. Снова сменилась тема разговоров. В комнатах, на улицах и на аллеях больше не говорили об аллелях. Всюду слышалось: циклон, антициклон, грозовой фронт, холодный фронт, кумулюсы, альтокумулюсы, бары, изобары... С волнением сообщали, что в Гималаях начал таять снег, Брамапутра выходит из берегов, а Канзасу угрожает засуха. Чем это кончилось? На беду свою Темпоград перевыполнил задание. Анджей Ганцевич предложил безумную идею, позволяющую в перспективе не предсказывать, а поправлять, потом и заказывать погоду. Вильянова заявил, что он способен построить опытную станцию для управления климатом. И выбыл в Большой мир, чтобы испытывать систему на подлинном климате. Прогнозы, само собой разумеется, теряли остроту. Темпограду надо было искать новый девиз. Мог ли в такое время покинуть город президент совета Лев Январцев? Да, он стал президентом, хотя в городе были и более видные ученые. Но Темпоград вынужден был выбирать старожилов. Ведь город опережал мир на десятилетия, каждый вновь прибывший обязан был доучиваться. Впрочем, против Январцева не было возражений. И стаж солидный, и возраст уже солидный. Денек, денек и еще денек, неделя ради планеты Той, неделя микрофизическая, неделя проектов, неделя генетическая, неделя геофизическая. Вот и месяц прошел. Льву пятьдесят биологических лет; у него высокий лоб с залысинами, седые завитки в кудрях, нездоровая бледность. Пожалуй, он выглядит даже старше своих биолет. Темпоград не красит. Ни солнца, ни ветра; тридцать лет без отдыха на природе. Самое время лечиться. И следующая неделя была медицинской. Не Лев придумал ее, это предложила Академия Времени. Идея была проста: пусть Город скорой научной помощи станет просто Городом скорой помощи, даже Городом помощи - медицинской, еще точнее - Городом консультантов. Поселим в нем самых умелых, самых знающих врачей. Где-то в мире произошло несчастье, человека положили на операционный стол. Местный хирург берется за скальпель... и все это передается на экраны Т-града. Консультант видит работу практика, может его направить. Не слишком часто, чтобы не нервировать, скажем, один раз в четыре минуты. Но четыре минуты земного хирурга - это темпоградские сутки. За рабочий день консультант может неторопливо осмотреть три десятка операционных столов, подумать над каждым. Сеанс одновременной консультации. Три десятка операций под наблюдением светила. Где еще полезны такие сеансы? И в спорте, и в балете... Всюду, где учеников много, и каждому нужен глаз мастера мирового класса. Но в медицине чаще всего. Темпоград заполонили медики. Всюду - в коридорах и на улицах - звучала певучая латынь, шли разговоры о хемотерапии, термотерапии. В президиуме рядом со Львом Январцевым сидел медик, и президент после заседаний эгоистически заводил разговор о своем собственном сердце. - А зачем вас выслушивать? - взволнованно кричал медик. Привыкнув иметь дело с больными, уклоняющимися от лечения, вице-президент усвоил себе манеру наигранной взволнованности. - Зачем выслушивать? Вы преступник. Вы преступно жестоки к самому себе, вы устроили заговор против жизни президента Темпограда Январцева. Сколько лет вы не отдыхали? Пять недель в Т-граде, в этой камере без решетки! Вам пятьдесят четыре биологических, вы выглядите на все шестьдесят. Как я могу лечить человека, который сам себя приговорил к дряхлости? В Москву, на природу, на чистый воздух, вот вам и все лечение. - Я уже собираюсь, - смущенно улыбался президент. - Устал, честно говоря. Введу вас в курс дела - и домой. Жена у меня на четвертом месяце (четвертый все еще шел у Жужи). Наследник будет или наследница. Дожить надо хотя бы. Еще денек... Но прошел денек и другой. И не вице-президент проводил Льва, а Лев остался без заместителя. Ибо и врачи начали покидать Темпоград. В свое время инженеры уезжали с готовыми проектами, а теперь врачи - с готовыми лекарствами. В Темпограде не хватало больных для каждой болезни в отдельности. Вице-президент предложил какой-то препарат для тропической лихорадки. В Темпограде не было тропиков. - Едем со мной, умоляю, - говорил он, обнимая президента на прощание. - Неужели вам не хочется поглядеть на голубое небо, по-настоящему голубое. Нельзя же откладывать до бесконечности. Чего вы добиваетесь? Чтобы ваш памятник стоял на кладбище Темпограда? Уверяю вас, эта мечта осуществится, и скорее, чем думаете. - Я уеду, - обещал Лев. - Уеду очень скоро, даю слово. Через денек, даже раньше, через несколько часов. Тут наметилась опасная тенденция, кажется, опять назревает кризис. Вытащу город из кризиса и уеду. 20. ТЕГРАДИЗАЦИЯ ИЛИ ДЕГРАДАЦИЯ? 28 и 29 июня Переход от глобального к персональному - так можно бы назвать новую тенденцию, неприятную Льву, которую он даже назвал опасной. Тенденция эта проявилась уже в медицинской неделе, когда искателей лекарств и методов лечения потеснили консультанты, занятые излечением не болезни, а конкретного больного... персонально. Затем ее подкрепили студенты и будущие студенты. В Большом мире был июнь - пора экзаменов, выпускных и приемных. В Академию Времени и на стол президента Т-града сыпались заявления от заботливых родителей и братьев - жителей Темпограда: "Ввиду того, что в данном корпусе пустуют такие-то и такие-то помещения, прошу разрешить мне пригласить на час-два-три... на шесть часов - сына, дочь, сестру, брата, племянника, племянницу... отдохнуть перед экзаменами". Отдохнуть полдня перед экзаменами означало готовиться лишних полгода. Президент не хотел решать этот вопрос в плане личных одолжений. Всех на свете студентов город принять не мог. Надо ли давать разрешение проворным родственникам, ставить их в привилегированное положение по сравнению с другими претендентами, давать им лишнее время на подготовку, неорганизованность, в сущности, поощрять? К удовольствию Льва, Академия ответила отказом. - Нет, в Темпоград не надо пускать отдельных избранников. Но не стоит ли?.. - Ван Тромп сам перешел на вопросительный тон. - Не стоит ли разработать типовой проект небольшого Т-дома, Т-комнаты, Т-будки для любого города, куда мог бы зайти неуспевающий, всякий, кому не хватило месяца, дня, часа?.. Студент забежал перед экзаменом, перелистал конспект. Докладчик зашел, цифры проверил, прорепетировал... Редактор отлучился на пять минут, прочел рукопись и сразу - обоснованный отказ. Автор не мучится, не терзается. Ночной дежурный выспался перед сменой, томиться не будет. Вообще, десять смен подряд - не подвиг. Выспался перед каждой. Оратор удалился в разгар полемики. Все взвесил, посоветовался, цитаты подобрал, придумал остроумные возражения, сокрушительные доводы... и через пять минут - на трибуне, разит насмерть. Поэт покинул праздничный стол на минутку, сочинил экспромт, почеркал, поправил, на слух попробовал... Актер повторил роль перед действием. Или новую выучил, чтобы заболевшего заменить. Или заболевший сам лег в Т-больницу, отлежался, вылечился за полчаса. Мир, где никто никого не подводит, всем хватает времени! Сначала Январцев загорелся. Пожалуй, Ван Тромп предложил правильную линию развития. Техника всегда шла от крупного к малому: сначала башенные часы, потом наручные; сначала паровоз, потом мотоцикл, сначала пушка, потом револьвер... Малое требует более тонкой, более точной работы. Замена темпогорода темпокомнатой ставила очень много увлекательных технических задач. Президент начал прикидывать. Итак, проект: "Темпы в быт!" Дадим задание таким-то бюро. Конструкторы темпоскафа разбираются в подобных делах. Надо вернуть из Большого мира таких-то и таких-то... Вильянову неплохо бы позвать... Потом задумался. Малое увлекательно и трудно, но главное ли это направление? Мотоциклы не ликвидировали железных дорог. Техника шла и от крупного к малому, и от крупного к грандиозному: от паровозов XIX века - к автомашинам и мотороллерам, и от пароходов XIX века - к танкерам, перевозящим целое озеро нефти. Но танкер не отменяет катер. У танкера своя задача, у катера - своя. Т-будки для опаздывающих студентов, а для чего Т-города? Январцев должен ответить - президент Темпограда. Должен ответить, прежде чем уйти на отдых. Повременим с отдыхом денек. Так рассуждал он: "Темпоград был задуман, как город помощи науке. Но наука - разведка производства. В лабораториях испытывается то, что придет на заводы лет через десять. Темпоград - разведка науки. Он должен готовить то, что придет в лаборатории лет через десять. Как угадать, чем займется наука лет через десять?" У Льва есть подсказка - пресловутые оси Жерома. Ну конечно же, он должен был подумать об осях. Об оси малых размеров, например. На втором уровне насекомые, на четвертом - клетки, на двенадцатом - атомные ядра. Экспедиция Гранатова прислала сообщения с двенадцатого... Что должен делать Темпоград? Готовить экспедиции на 14-ю, 24-ю, 34-ю ступени... Все глубже и глубже, в недра бесконечно малого. Но ось бесконечно малого одновременно и ось бесконечно быстрого. В темпоскафе время ускорялось на 2, 4... 12 порядков. Что даст ускорение на 14, 24, 34 порядка? Может быть, понимание сути времени? Знание! Знание, которое сила! Ось скоростей. Пешеход - ноль отсчета. Добрый конь увеличил скорость раз в десять - на один порядок, у гоночной автомашины скорость второго порядка, у сверхзвукового самолета - третьего, у спутников - четвертого. Туго шло продвижение по оси скоростей. С трудом вышла техника на шестой порядок - субсветовые скорости. А потом последовал прорыв в надпространство, и были созданы установки МЗТ с девятым, даже десятым порядком. Но оси Жерома не прямолинейны, они извилисты и за каждым поворотом открывают новые перспективы. Поворот за скорость света позволяет смотреть в прошлое. С планеты Той видна не сегодняшняя Земля, а наш мир 2039 года. Теоретически. На самом деле Земля не видна даже в телескоп. Не удается собрать рассеянный свет. Но ведь Астрозонт мог бы отражать свет от целой планеты, мог бы и собрать весь свет, падающий на планету. Январцев записывает в план работ: "Хроноскоп - телескоп, глядящий в прошлое. Космическая линза - зажигательное стекло планетарного масштаба. Возможность резать и плавить целые планеты". Ось прошлого связана с осью скоростей. А ось будущего? С осью сложности, оказывается. Затмения предсказываются с древних времен с замечательной точностью на сотни лет вперед. Почему? Потому что просты движения небесных тел? Всего две причины: тяготение и инерция. Для инерции уравнение первой степени, для тяготения - второй. Школьная задача. С атомами посложнее. На оболочке три силы - инерция движения, притяжение атомного ядра и отталкивание между электронами. Проблема трех тел, в общем виде неразрешимая. И возникает неопределенность. Не говоря уже о путанице с самим электроном - не то частица, не то волна. Можно ли предсказать поведение животного? Основных мотивов три: голод, инстинкт самосохранения и инстинкт размножения. Пожалуй, с тремя мотивами вычислители справятся. Можно подсчитать, когда волк выйдет на охоту. Но ведь неизвестно, что он встретит по дороге. Сколько мотивов в основе деятельности человека? Машина Скептик учитывает десять. Машину на сто мотивов хотел бы спроектировать Лев. Будет ли она предсказывать поведение человека? В основном, вероятно, будет. Если не предскажет, поможет разобраться. Человек - самое сложное, самое совершенное, что есть в известном мире. Самое совершенное, но идеальное ли? Лев Январцев недоволен своим собственным умом. Он считает, что его ум медлителен, читает не более двух страниц в минуту. Его ухо слышит не более трехсот слов, память запоминает семь предметов зараз, десятка три новых понятий за сутки. Вообще она перегружена, с каждым годом все неохотнее находит площадь для новых сведений. Лев не способен заниматься тремя делами сразу, с двумя справляется туго и плохо. Четко думает об осях, ясно видит одну сторону дела, о второй вспоминает не сразу, в пяти-шести путается безнадежно. А мир-то многогранен. Улучшение мозга вносится в список важнейших дел Темпограда. Улучшение мозга. Тысячемотивная машина для будущего. Хроноскоп для прошлого. Темпоскаф для бесконечно малого... И сразу возражение: Почему завяли дела с темпоскафами? Промышленность не справлялась. Проекты в Темпограде, заводы в Большом мире. В Темпограде голова; руки-ноги снаружи. Беспомощна голова без тела. Следовательно, нужно перевести в Темпоград и заводы. Тут гвоздь проблемы! Некогда, недель семь назад, при основании Темпограда, все твердили: "Девиз города: "По потребности без промедления!" Говорили: "Долог путь от пробирки до прилавка, от заказа до доставки". Говорили: "Тянется-тянется цепь: идея - опыты - проекты - завод - массовое производство - доставка". Темпоград сократил только первые звенья - от идеи до проекта включительно. Но дальше все идет в прежнем темпе: строится завод, расставляются станки, обучаются мастера и так далее. Итак, производство в Темпоград! Но что это означает? Надо разместить в городе заводы, поселить рабочих и инженеров, знающих, квалифицированных. Где обучать их? Снаружи? Медлительными темпами? Не хватит специалистов. Стало быть, и школы надо перевести на быстрое время? В самом деле, зачем учиться, учиться, учиться десять лет, если за десять дней можно пройти всю программу? Т-города для ученых, Т-города для рабочих. И для школьников Т-города. Тянется одно за другим. Очередной вопрос: где кормить все это стремительно растущее население? Как обычно, хлебом с полей, рыбой из морей? Но поля на Земле не резиновые, моря нерастягивающиеся. Можно повысить урожайность в 360 раз? Президент отмечает: "Урожайность - задание химикам". Химики думают, президент размышляет. В Темпограде хватает времени для размышлений. Но нужно, чтобы и Большой мир задумался, чтобы морально готовился к новой своей судьбе. И для неторопливого внешнего мира президент пишет статью "Т-будущее человечества". Он пишет о том, что практическая деятельность требует темпа, темпа, темпа. Трудиться надо поэтому в темпоградах: там жить, там расти, там учиться, там изготовлять машины и пищу. А остальная Земля, наконец-то освобожденная от коптящей промышленности и пылящих пашен, станет всемирным парком чистоты и отдыха. Потрудившись вволю, люди будут приезжать в девственные леса, к незамутненным морям, неизуродованным горам. Воплотится извечная мечта горожан о нетронутой природе. Он пишет, что эти визиты в природу, в прежнее медлительное время совершенно изменят стиль жизни человека. Проработавши три-четыре дня - три-четыре биологических года - в одном из Т-градов, люди будут уходить в отпуск на три-четыре месяца, набираться сил. Но за это время в Т-граде пройдет около ста лет - целая эпоха. Из отпуска люди вернутся в другой век. И воплотится еще одна мечта, та, что выражалась словами: "Одним глазком посмотреть бы на будущее!" Отныне любой гражданин после очередного отпуска войдет в будущее двумя ногами, посмотрит двумя глазами и двумя руками возьмется за дела, которые прежде ему казались сказочными. Каждому достанется жизнь в нескольких эпохах. "Попутно, - писал президент, - будет решена издревле висящая над нами демографическая проблема. Темпограды невелики, одного гектара на каждый город хватит с лихвой. На зеленой планете они займут совсем немного места: какие-то доли процента. Если же в весьма отдаленном будущем население умножится в тысячи раз и начнет отбирать территорию у парков, можно будет снова увеличить темп и уменьшить размеры городов, не урезая нисколько зеленые леса и луга. Так что нам никогда не понадобится покидать нашу родную, достаточно просторную планету, менять ее на чуждые и неудобные космические миры. Мы удивлялись на конференциях, - писал президент далее, - почему в столь древней вселенной мы не встречаем высокоразвитых цивилизаций. Почему нет ни одной, которая опередила Землю хотя бы на тысячу лет, покорила бы и заполонила всю Галактику? Вот и ответ. Высокоразвитые цивилизации распространяются не вширь, а вглубь, уходят в микромир, чтобы не распыляться в пространстве и не распылять свою культуру. Не вширь, а вглубь. Развиваются на родной планете, развивают свою планету". Президент написал свою статью часам к четырем вечера 28 июня. Написал и тут же передал в Москву с настоятельной просьбой опубликовать в утренних газетах. Сам не поехал. Понимал, что большому неторопливому миру нужно время, чтобы набрать статью, отпечатать, разослать, прочесть, обдумать, обсудить, ответить. Отклики могли поступить не раньше, чем к вечеру 29 июня, вероятнее, на следующий день. А день - это год работы. За год можно разработать план перехода к всемирной теградизации, хотя бы подготовить исследования. Когда Академия Времени раскачается на обсуждение, будет что обсуждать. - Денек я могу же пробыть здесь, доктор? На день здоровья хватит? - спрашивал президент, провожая своего заместителя. - Наверное, выдержу. А как получу ответ, сейчас же прочь отсюда; прочь, прочь, даю вам честнейшее слово. - Не верю, - ворчал медик. - Не верю и не одобряю. Санкции не даю. За работой часы (и биомесяцы) летят быстро. Президент уточнял планы, а в Подмосковье между тем день сменился тихим вечером, комары полютовали и сели в траву, звезды проклюнулись на неохотно темнеющем небе; потом восток стал сереть, светлеть, розоветь; разрумянились облака, и застоявшиеся станки в типографии начали хлопать плоской своей пастью, прикусывая полосу за полосой. И неожиданно, долгожданное тоже приходит неожиданно, секретарша положила на стол президенту газету с шапкой на третьей полосе: "А ваше мнение?" Полоса открывалась статьей Л.Январцева "Вширь или вглубь?". Но были и еще три статьи. Газета проявила оперативность: за ночь организовала три интервью - с крупным инженером-строителем, с крупным экономистом, а также и с литератором - с поэтом Олегом Русановым. Все трое возражали президенту Темпограда. Инженер считал, что всемирная теградизация непомерно фантастична. Первый Т-град проектировался десять лет, сооружался три года. Чтобы уменьшить все города Земли, потребуются тысячелетия. На такой срок незачем загадывать. Подобные возражения Январцев предвидел, заготовил и ответ. Технику для миниатюризации должны готовить не только в Большом мире, но прежде всего в Т-городах. Но тысяча темпоградских лет - это всего лишь три земных года. Так что не надо откладывать размышления для будущих поколений. Президент знал, сколько новых идей у него самого появилось за одну только московскую ночь с 28-го на 29 июня. По мнению экономиста, Т-города не могли решить демографическую проблему. Да, территория городов будет сокращаться, но время-то ускорится. В результате в данной области, в данной стране темп роста населения не замедлится. Если перенаселение ожидалось через сто лет, оно и придет через сто лет - земных. И это возражение президент предвидел, обдумал контрвозражение. Да, выигрыша здесь вроде бы нет, но только с точки зрения стороннего наблюдателя, какого-нибудь марсианина. Это для него пройдет сто лет, а в Т-городах пройдет сто веков, а в Т-городах второго порядка - десять тысяч веков. Жители Земли получат сотни и тысячи веков беспрепятственного развития. У них сменятся тысячи и тысячи поколений, прежде чем понадобится искать другой путь развития. Есть время придумать. "Теградизация или деградация?" - так называлась статья известного нам Олега Русанова. Начиналась она сочным описанием раннего утра: щебет пташек в полутьме, косые лучи солнца, сверканье янтарных и бирюзовых росинок на листве. К сожалению, невозможно привести целиком это введение, поскольку литературный стиль конца XXI века с его многочисленными эсперантизмами и грамматическими упрощениями нам показался бы рубленым, невнятным и просто малограмотным. Приходится переводить, как и всюду в этой книге, на язык XX века. "И вот, представьте себе, - писал поэт, - нашелся человек, который хочет отнять у нас всю эту красоту. Люди, братья, прощайтесь с ночью и утром, с восходами и закатами, со смолистыми борами, плеском морских волн и величием гор. Отныне вас поселят в затхлых клетках под мутным куполом, вы будете дышать безвкусным воздухом, пропущенным через десяток фильтров, купаться в отфильтрованной не очень мокрой воде, питаться безвкусной смесью белково-витаминных ингредиентов. Вы будете сидеть в душных комнатах до полного обалдения пять или десять лет, все лучшие годы, а потом вас выпустят на природу по графику, как получится - поздней осенью, или в весеннюю распутицу, или в самый мороз, выпустят в дикие дебри утомленных, изнеженных, неприспособленных, чтобы, испугавшись свежего воздуха, вы, простуженные, опрометью бежали добровольно в свои казематы и тут же, как дети, садились за парты, потому что, пока вы мокли и мерзли, прошло двадцать, пятьдесят или сто лет, жизнь ушла вперед, и все ваши знания не стоят ничего. И вы будете лихорадочно переучиваться, опять работать до обалдения, обалдевши, выскакивать на мороз или слякоть, чтобы еще раз потерять здоровье и опыт. Для чего же такие мученья, люди? Во имя прогресса, оказывается. Но что же такое этот пресловутый прогресс, которому нас заставляют молиться уже три столетия со времен Уатта и Ползунова? Поэт сказал: "Все прогрессы реакционны, если рушится человек". Но человек, оторванный от природы, рушится. Рушится его здоровье, рушится духовное "я", потому что без природы не будет искусства; цветы не расцветают в чахлых комнатах и не расцветают художники. Человек расчеловечивается, если ему оставлено только одно: ученье и переучивание. Да и ученье-то однобокое: техницизированное, дистиллированное. Признаюсь, в свое время я без всякого интереса встретил сообщение о торжественном открытии Темпограда, не восторгался, читая ликующие депеши о вивисекциях над людьми и временем. Но сейчас я удовлетворен, я очень доволен проделанным опытом. Опыт показал, что психика людей, вырванных из нормальной обстановки, не может оставаться нормальной. Темпоград существует всего полтора месяца и уже породил людоедскую, не боюсь этого определения, людоедскую идею. Арифмометр, созданный для срочных подсчетов, вообразил, что все мы обязаны стать арифмометрами. Угроза высказана вслух, и вывод можно сделать - естественный и единственно разумный: опасный опыт следует прекратить немедленно, Т-град закрыть завтра же, лучше - сегодня, проекты его уничтожить и в архивах не хранить копии..." Под всем этим стояло: "...Оставляя на совести авторов полемическую запальчивость, редакция просит внимательно отнестись..." и т.д. Президент привстал, приложив руку к сердцу. Красные пятна выступили на его щеках. - Какая дремучая тупость! Какая безнадежная леность мысли! Я должен ехать туда... завтра... сейчас... сию секунду... Он сделал шаг-другой к двери. Послышался стук... Что-то тяжелое свалилось на пол. - Что с вами? Что с вами? Доктора скорее! Президент умирает! Крик секретарши раздражал. Болела голова и лицо... Президент провел рукой по лицу, увидел свою ладонь, алую от крови... и потолок почему-то над ладонью. - Не кричите, - прошептал он. - Жив я... пока что... 21. В НОРМАЛЬНОМ ВРЕМЕНИ. 29 июня Президент Январцев прибыл в Большой мир 29 июня около семи утра. Роковую газету он получил в пять часов ровно и два часа после этого - темпоградский месяц - вылежал в больнице. Лежал на спине, лежал на правом боку, - на левый не поворачивался, чтобы сердце не утомлять, - тупо смотрел на узоры обоев и думал, думал, думал... Все об одном: почему мир не понял его? Именно целый мир, а не один только поэт Русанов, заносчивый мастер словес. Ведь и инженер и экономист, хотя и высказывались в сдержанном тоне, тоже подыскивали возражения. В сущности, и газета косвенно поддержала оппонентов, поставив их расплывчатые рассуждения на одну доску с обоснованным расчетом президента Январцева, объявив цифры и болтовню равноправными в дискуссии. Может быть, такова позиция и Академии Времени? Почему Ван Тромп и другие уклонились от выступления? Почему из всей семерки высказался только Русанов? Значит, прочие согласны? - Потому что они отстали, - говорил себе президент. - Для них основание Темпограда - наипоследнейшее достижение науки, а у нас прошло пятьдесят рабочих лет, эпоха в науке. Они как бы астрономы 1957 года, восхищенные младенческим писком первого искусственного спутника, а мы уже ветераны третьего тысячелетия, у нас фотоальбомы Нептуна и Плутона на полках, для нас и следы людей на пыльных тропинках далеких планет - славное прошлое. Темпоград ушел вперед на полвека, Темпоград - будущее Земли, мы можем и обязаны это объяснить нашим научным предкам. С таким настроением Лев Январцев и прибыл в Большой мир - прибыл промывать мозги псевдоровесникам. Обратный путь был не так труден: ни длительной разновременности, ни парилки, ни озноба. Астронавтов и темпонавтов теперь одинаково обматывали золотой лентой. Считай до двадцати, миг... дыхание захватывало, и тут же ленты начинали сматываться, освобождая ноздри, губы и веки. Путешественник открывал глаза... и видел обширный вокзал при Академии Времени. Знакомый зал с овальным окном во всю стену, за которым виднелся игрушечный город, увенчанный часами со стрелками. Тот же сутуловатый дежурный, похожий на тоита, распоряжался перед окном. Ему помогала та же толстуха, в том же комбинезоне с лямками, спадающими с плеча. То же, то же, такое же! Тот же коридор с черно-голубым кафелем, складывающимся в узоры и буквы. Правда, надписи иные на обратном пути: "Поздравляем с прибытием в родное время!", "Спасибо за плодотворный труд!", "Спасибо за выполненные обещания!" За коридором тот же лифт, выбрасывающий людей на ту же плоскую крышу. На ней то же аэротакси с шахматными поясками. Лев прилетел на фисташковом, как сейчас вспоминается. Клактл, вылезая, ударился о крыло, вмятину оставил. Вот как раз фисташковый с вмятиной. Неужели тот самый? Вмятину не выправили. Замерли, застыли! Потому-то здешние академики и не воспринимают идею Январцева. Не проснулись, в прошлом веке дремлют. Ничего, президент встряхнет их. Как все забегали, как засуетились, когда он ворвался в дежурную Академии! "Гость из Темпограда! Сам президент! Немедленно созвать совет! Немедленно вызвать Ван Тромпа! Звоните, летите!" Но все равно Ван Тромп ночевал в Москве, прилететь должен был к девяти, волей-неволей приходилось начинать с ожидания - ждать целых два часа - темпоградский месяц! Возмущенный гость не захотел сидеть в кабинете, вышел прогуляться... на свидание с настоящей рекой. С юности не видал реки. С Оки сползал утренний туман. Уже таял, только над затонами стояла молочная дымка. На белесом зеркале воды проступали нахохлившиеся силуэты любителей рыбной ловли, как бы неживые, неподвижнее черных кустов. В небе, наливающемся голубизной, нарождались облака, пухлые и розоватые, похожие на взбитые подушки и на торт безе. Президент провожал их глазами, вдыхал сырой некондиционированный речной воздух (удовольствие, недоступное для темпоградца) и думал, что, пожалуй, не стоит так уж экономить территорию, проектируя Т-города. Надо прихватывать полновесные куски природы с хорошим дремучим лесом, с приличным озером и умеренно топким болотом, усаженным бархатистыми камышами. Жалко, что реку не включишь в темпозону: не хватит места для истоков, притоков, устья и площади водосбора. А облака? Имитировать их, что ли? Светом рисовать на слишком однообразном небе Темпограда? Специальных художников приглашать, чтобы сочиняли облачные узоры? Небо постепенно затягивало, начал накрапывать редкий дождик. Президент с удовольствием подставил лицо этому забытому душу. Со времен юности не было такого развлечения. Он немножко промок, поскольку вышел без плаща, конечно. Но кто же в Темпограде ходит с плащом? Президент промок и чуточку размяк. Не следовало ему размякать перед жесткими разговорами в Академии. Академия поразила его суетой. Все спешили, в коридорах бежали, громко перекликаясь. "Какая бестолковая нервозность! - подумал президент. - Так же нельзя ничего обдумать, нельзя чужую мысль понять. Видимость деятельности!" Потом до него донеслось: "Берегите секунды! Темпограду секунды дороги!" Ах вот как, значит, из-за них суетятся так! Лучше бы дело делали. Приняли его сверхрадушно, даже радостно. Не Ван Тромп, тот вообще не был способен к эмоциям. Но в кабинете его оказался лингвист, тот самый, который читал лекции по тоитологии и выделил Льва среди студентов, свел с Клактлом, привез в Космоград. Президент узнал своего учителя сразу - те же кудри с проседью, те же пышные усы. Тогда они казались такими внушительными, теперь - наивно-манерными. Сам лингвист, конечно, не узнал своего бывшего ученика, обратился к нему с чрезвычайной почтительностью, а узнав, пришел в восторг, порывался обнять, но не посмел, все всплескивал руками, ахал: - Ах, как быстро время идет в вашем Темпограде! Ах, всего лишь месяц назад!.. Неужели вы тот самый, чернявый, с длинной шеей! Ах, ах!.. Ван Тромп слушал молча, невыразительно поглаживая бакенбарды. Он просто не запомнил юного переводчика. - Ах, время, время! Как меняются люди! Январцев сам прервал эти затянувшиеся восклицания: - Время идет, действительно. Темпограду дороги минуты. Давайте займемся делом, Ван Тромп. Город простаивает, точнее, будет простаивать вскоре, уже сейчас работает вполсилы, разменивается на второстепенные дела. С первого дня мы ведем дискуссию, что такое Т-град: Город-гостиница, Город-лаборатория, Город проектов, Город скорой помощи? - Все понемножку, - сказал Ван Тромп. - Но, видимо, главное - скорая помощь. Мы же связали вас с неотложной медицинской помощью. Город консультантов, Город-консилиум, такое направление вас не устраивает? - Нет, не устраивает, - отрезал Январцев. - Наука на подхвате, так по-вашему? Подпорка для практики, только и всего? Поймите: мы можем идти в сотни раз быстрее, можем уйти в сотни раз дальше. Город-разведчик, вот что такое Т-град. А вы отзываете разведку, тормозите движение в будущее, нам, разведчикам, предлагаете место в обозном госпитале. - Разведка не должна отрываться от армии, - возразил Ван Тромп. - Разведка без главных сил обречена на гибель. - Не должна отрываться? Но если путь расчищен, армия же может ускорить шаг. - Вопрос в том, может ли ускорить? И надо ли ей ускорять? И даже хочется ли? - Кому не хочется? Армии или штабу - Академии Времени? Или знаменитому поэту Русанову, которого Академия нашла самым подходящим выразителем настроений сибаритов от науки? Ван Тромп наконец обиделся: - Вы сами сказали, что темпоградские минуты дороги. И тратите их на спор с одним штабным сибаритом. Тогда обращайтесь к армии. Но, по-моему, вы уже обратились... через газету. Январцев не отступал: - И с армией буду говорить, и со штабом хочу говорить. Неужели вы, ученые, не понимаете, что Темпоград открывает новые горизонты? Мы предлагаем человечеству пересесть с телеги на самолет. Каждый увидит больше, каждый успеет больше, каждый проживет несколько жизней в разных веках. Стоит потрудиться, чтобы жизнь была содержательнее? Но и Ван Тромп стоял на своем. Единственно, чего добился Январцев: на послезавтра был созван совет Академии. - Раньше не получится, - сказал Ван Тромп. - Мы размножим ваши материалы, каждому надо прочесть и обдумать. Без обдумывания будут пустые словопрения. Январцев не мог не согласиться. В Темпограде принято было думать неторопливо. Думали неторопливо, чтобы Земля могла действовать решительно. - А вы пока отдыхайте, отдыхайте, - заключил Ван Тромп со снисходительной благожелательностью в голосе. Будучи очень уравновешенным человеком, он на всех взволнованных взирал с участливой жалостью, как взрослый на упавшего и ободравшего коленки ребенка. - Отдохните. Где вы остановились? У нас великолепная гостиница на Оке. Леса вокруг... земляника, грибы, Для белых рановато, но есть маслята и весенние опенки. День, правда, дождливый, но обещают, что распогодится. - Нет, я в Москву слетаю, к жене. - Он с сомнением посмотрел на ручной видеофон, не без труда вспомнил свой юношеский номер. Переключать? Ладно, обойдется. Время раннее, вероятно, Жужа еще в постели. Давно был он тут, давно, но все осталось, как прежде, в юности, пять недель тому назад. Он сел в глайсер, нарочно выбрал фисташковый с вмятиной, занял место у окошка, кажется, того самого, где сидел, с потрясенными тоитами. Увидел сверху желтое здание, похожее на букву Т, озеро с просвечивающим дном, россыпь коттеджей на берегу, строящийся мост через Оку, все еще недостроенный. Узнал комбинат выращивания мяса, институт генной инженерии, радиообсерваторию, полюбовался горой для лыжников, самой большой в мире искусственной горой. 5770 метров, круглое лето снега! Все на месте, все как прежде. И правда, Жужа еще не вставала, встретила его в постели. Не потому, что была больна, а потому что берегла себя. Жужа лежала с утра до вечера и прислушивалась к самочувствию: мерила температуру и давление, щупала пульс и живот. Добросовестно и истово Жужа делала общественно полезное дело: растила в себе ребенка, будущего гражданина. И ей очень нравилось, что это важное дело можно делать дома, со вниманием к себе. Она и внимала, и была полна сознания собственной значительности. И это сознание поддерживали в ней мать - теща президента, две тетки - сестры матери и бабушка, не отходившие от постели. Встревоженными голосами они расспрашивали о сне, аппетите и капризах будущей матери, обсуждая, какое кушанье может повредить, а какое не повредит будущему наследнику(це) президента. С ходу Жужа осыпала Льва упреками. Почему он ее забросил, почему так долго не приходил, почему не пришел сразу, почему она, в ее положении, на четвертом месяце, вынуждена сама, выбиваясь из сил и рискуя здоровьем ребенка, все обеспечивать. И тут же продиктовала список поручений: заказать, достать, привезти, встретиться, передать, узнать, договориться... Разновременность еще не стала привычной. Хотя Жужа знала, что прошло много дней, но она не была сильна в арифметике и не сразу поняла, что муж ее старик. Сколько же ему лет - пятьдесят, шестьдесят, семьдесят? И опять посыпались упреки: как же он посмел довести себя до старости? Эгоист - растратил все годы на свою излюбленную науку, совсем-совсем не думал о семье. Ни капельки любви, ни крошечки ответственности! У ребенка не будет отца, вместо отца - ветхий дедушка. А кто будет заботиться о ней сейчас, когда она так нуждается в уходе? Президент слушал со сложным чувством стыда и раздражения. Любовь к Жуже давно угасла, с годами прошла и обида. Жужа превратилась в умильное воспоминание молодости, окутанное сладкой дымкой. Но сейчас это воспоминание развенчивало себя, да еще и предъявляло претензии. Президент подавил в себе протест, стыдя самого себя за бесчувствие. В конце концов, это его жена, мать будущего ребенка. О ребенке он обязан заботиться, хочет и будет заботиться. Он даже ощутил в себе прилив отцовских чувств. Хорошо бы родился сын - продолжатель дела, хоть и Суссанович, но Январцев. Сыну он с радостью передал бы эстафету идей - темпоскафы, футуроскопы, хроноскопы... все оси, уходящие в туманную бесконечность. А Жужу не переделаешь, какая есть, такая есть. Жалко только, что дети растут так медленно. Взять его в Темпоград? Но это не поможет - сын будет взрослеть, а президент стариться в равных темпах. Нет уж, пусть растет на Земле, как все дети. И президент добросовестно записал все поручения Жужи, необходимые и нелепые, прикидывая в уме, успеет ли он все выполнить в промежутках между деловыми встречами. Томительное свидание прервал приход районного врача, смуглого молодого человека с эффектной черной бородкой и черными глазами. Жужа сразу преобразилась: кисло-брезгливое выражение сменила на оживленно-заинтересованное. Кинула взгляд на зеркало, поправила волосы, добавила морщинку сдержанного страдания. О присутствии мужа забыла или не считала нужным стесняться. Этот старик не имел никакого значения. И Январцев ушел со смешанным чувством обиды и облегчения. Конечно, жить с Жужей было бы тягостно, но она и сама не захотела бы. Время сместило отношения. Лев перешел в другое поколение и смотрел теперь на Жужу как на дочку. Не слишком удачная дочь, пустоватая, но все равно родная. А ребенок всегда ребенок - для дедушки еще дороже, чем для отца. Эта встреча напомнила президенту о том, что жизнь идет к грустному концу - к пенсионной дряхлости, а следующий разговор вернул его в прошлое, даже не в юность, а в детство. Выйдя от Жужи, Лев зашел в первую попавшуюся переговорную и вызвал на экран свою мать, все еще отдыхавшую в Чили. И в рамке появилось милое лицо, обрамленное наивными светлыми кудряшками, близорукие голубые глаза со всегдашним выражением растерянного испуга. - Это ты, Левушка? - И когда же президента Темпограда называли так в последний раз? - Да, это я, мама Львина, - нарочно он назвал мать детским прозвищем. Так в двухлетнем возрасте осмыслил он имя - Мальвина. - А почему ты свой экран не включаешь? Ты плохо выглядишь, да? Ты болен, Левушка? Немедленно скажи правду. Я вылетаю сегодня же. - Нет, я здоров, мама Львина. Не знаю, почему не включается линия. Наверное, твоя сторона барахлит. Я вижу тебя отлично. Конечно, Лев нарочно не хотел показывать свое лицо, седые космы, старческие морщины. Потом он расскажет... но нельзя же огорошить сразу. - Левушка, ты хрипишь, наверное, ты все-таки простужен. Я тебя знаю: одеваешься кое-как и питаешься кое-как. Целый день в библиотеке, а потом на ночь наедаешься как удав. Левушка, ты должен приехать ко мне, Здесь чудесно. Нет этой изнурительной жары, горы и тут же море. Обещаю готовить твою любимую яичницу три раза в день. Ну, прилетай, уважь старую мать. - Мама, но у меня же экзамены, - выворачивался президент. - Ах да, эти противные экзамены. Разве они не кончились уже? Когда у тебя последний? (В самом деле, когда кончаются студенческие экзамены - в мае или в июне? Президент забыл давно.) - Как у всех, мама. Экзамены до десятого, потом практика. - Да-да, экзамены, практика, командировка какая-то таинственная. Между прочим, я знаю, как зовут твою практику. Винетой ее зовут, очень приятный голосок у этой практики. Имей в виду, если мать не ставишь в счет, я пожалуюсь практике, чтобы она следила за твоим рационом. Или сама приеду. До десятого, говоришь? - Мама, уверяю тебя, не надо тебе приезжать. Здесь стоит жуткая жара, жуткая! - Но ты обещай, что будешь есть три раза в день. Что ты ел на завтрак сегодня? Не помнишь? Не придумал, значит. Вечером я вызову тебя, доложишь, как обедал и ужинал. Эх вы, дети-дети! И президент Темпограда впрямь почувствовал себя ребенком, неразумным и непослушным сыночком. Молодость прошла, не страшно. Есть мама, приласкает, утешит, исцелит поцелуем. Во все эпохи, все на свете путешественники мечтали о возвращении в родимый дом, как бы в детские годы. Домой возвращались многие, но время подводило их. Вместо родителей - спасителей и защитников, их встречали слезливые старички, вместо нежной невесты-красавицы - иссохшая старая дева или бабушка, облепленная внуками. А фантастические субсветовые полеты вообще выбрасывали путников в чуждое будущее, обрекали их на роль несмышленышей в непонятной цивилизации потомков, живых справочников для археологов. Т-град вывернул наизнанку эту трагедию. Странник из быстротекущего времени мог вернуться в прошлое, мог вернуться в детство... не ребенком, увы! Все равно отрадно. В зеркало не смотришься же ежеминутно, не все время думаешь о себе... а юность твоя перед глазами. Вот движущаяся дорожка на липовой аллее перед студенческим городком. Те же длинноволосые юнцы вскачь несутся по лестнице. Те же самые, в лицо узнаешь многих. Под липами на скамейках прилежные девушки с конспектами. Менее прилежные топчутся на танцевальной площадке под звуки все еще модного даррел-брыка. Вот эта - с третьего курса - капитан волейболисток. А та - рыжекудрая - справляла свадьбу с вьетнамцем. Сколько лет прошло с тех пор? Ах да, два месяца всего. Тетя Катя - комендант корпуса - заботливая опекунша непутевых студентов, свирепая рачительница трехразового питания и восьмичасового сна, провожает его настороженным взглядом - кто таков? Староват для студента! В шкафчике на шестом этаже президент снимает ключ, который он повесил в юности - 23 мая этого же года. Проталкивается сквозь ватагу горластых бывших сверстников, впитывая реплики ("Опять завалил! Ну нет у меня способностей к структуралистике", "У всех, брат, нет способностей, такой предмет. Извилинами надо пошевеливать"). Ключом прикасается к номеру, дверь открывается бесшумно и с готовностью. И вот она, ушедшая молодость, музей юных лет Л.Январцева. Стол, заваленный черновиками. Египетские иероглифы, тоитские иероглифы, иероглифы майя. Ну да, он же собирался стать лингвистом когда-то. Горка конденсаторов и сопротивлений, блоки печатных схем: детали для воспроизведения тоитских звуков. Именно этот аппарат привел его в Темпоград. Над столом расписание сессии. Ай-ай, прозевал все экзамены гуляка Январцев, не иначе, отчислят беднягу за неуспеваемость! Над расписанием афоризмы и наставления самому себе: "Цени время!" (Поздно, все свое время растратил в Т-граде!), "Будь целеустремленным!" (Как считать, был он целеустремленным?), "Ни дня без зарядки!" (Только книжный червяк, пренебрегающий спортом, мог сочинить такой лозунг.) А над всем этим самодельный рисунок: очень курносая, оранжевая девушка со щелочкой смеющегося глаза. В профиль изображена. Не слишком силен был Лев в рисовании, только в профиль получалось сходство. Как давно было, как недавно! А что это за график с растопыренными линиями? Да это же оси Жерома, схема маршрутов науки, хроника ее достижений. Ну-ка, что там отметил безусый юноша Январцев? На оси элементов N197. Смешно? Темпоград далеко ушел вперед. На оси темпов - второй порядок. Да у Гранатова был двенадцатый. И на оси энергии продвижение, и на оси плотности продвижение, и на оси сложности продвижение. Отстал, товарищ студент! Исправить, что ли? Или пусть останется музей, как был... с оранжевым профилем на стенке. Послышался стук. В дверь просунулась горбоносая физиономия. Сосед, как бишь его? Индеец пуэбло, американскими наречиями занимался. Чактал - вот как его зовут. - Печален, - сказал Чактал. - Я слышу шаги, думаю, есть Лев. Вы есть родственник? Вы будете видеть Лев? - Буду, - сказал Январцев честно. - Увижу, даже сегодня. - Передайте привет, - сказал индеец. - Небольшая почта для Лев есть. И протянул пакет, завернутый в бумагу. - Спасибо, Январцев прочтет сегодня же, - сказал Январцев. Даже про себя он не усмехнулся. Какая тут усмешка? Слезы горькие! Ближайший сосед не узнал его. Без особого интереса развернул пакет. Книги, книги: все учебники по лингвистике, не помнит, кому одалживал. Конверт, надписанный круглым почерком. Одно слово: "Льву". Внутри записка: "Львище! Наверное, я опять виновата, хотя не знаю в чем. Не надо быть таким букой надутым, смени на милость свой львиный гнев. Почему ты уехал, даже не сказал, когда вернешься. Мама не знает, где ты, а тут носятся слухи, что ты был в командировке, даже будто бы в Темпограде. Но оттуда же возвращаются через два-три дня. Все равно, я люблю тебя, хотя ты такой обидчивый и злющий. И жду тебя ежедневно в 10 вечера на нашей скамейке". - Ждешь? - спросил президент вслух и с сомнением посмотрел на самодельный портретик. Оранжевощекая загадочно щурила глаз, глядя мимо Льва в угол. "Надо рассказать девушке, - сказал сам себе президент. - Зачем же ей дожидаться напрасно? Какой у нее номер? Забыл?" Забыл номер любимой! Впрочем, такое лучше объяснять лично. И снова с сомнением посмотрел на портретик. "Лично! Чтобы она твои морщины разглядела? Напиши, друг, на бумаге все получается так логично". Но что-то щемило в груди или в переносице, чего-то жалко было до слез. Чактал растревожил, что ли? У него, горбоносого, впереди вся жизнь, а президент свою прожил. И так захотелось хоть разок, хоть на полчасика вообразить себя молодым, прибежать к сиреневым кустам с букетом сирени, разыскать в зелени то же белое платье с голубым кушаком. Зачем? Он же изменил ей давным-давно, женился на другой. - Ну хорошо, - сдался президент. - Иди, если тебе так хочется, но чур, дурака не валяй. Если нет ее на скамейке, значит, не ждет и не смей стучать в окошко! Тогда пошлешь рассудительное письмо: так, мол, и так - Лев свое прожил, юноши Льва нет в природе, 22. СВИДАНИЕ С ЮНОСТЬЮ. 29 июня - 2 июля Поглаживая под пиджаком сердце, то ли взволнованное, то ли больное, спешил старик в свою юность. Некогда в юности цвели яблони, поселок был весь в пене, сладковатый аромат заливал сады. Сейчас бушевала тополиная вьюга, каждый порыв ветра вздувал белые смерчи, по всем канавам и подворотням катались ватные валики. Протирая глаза, шагал президент по тропинкам молодости. Вот районный парк. Аллеи, посыпанные натуральным песком, не подкрашенным шлаком, как в Темпограде. Трехсотлетний дуб, обнесенный заборчиком для сохранности. Кусты сирени. И белое пятно в зелени. Винета! Ожидающая! Почему сердцебиение у тебя, товарищ президент? Успокойся, ждут не тебя, твой плюсквамперфект - давно прошедшее время. Твоя доля: горько-сладкое воспоминание. Продолжения не было по твоей вине. Виноват сам, и исправлять поздно. Остался долг вежливости. Подойди и скажи откровенно... "И скажу. Только дух переведу. Запыхался". - Извините, девушка, я не помешаю вам, если присяду ненадолго? Быстрый взгляд. Насторожилась, оценила, успокоилась. В летах, вежливый, напрашиваться на знакомство не будет. И отвернулась. Сидя на дальнем конце скамейки, президент краем глаза рассматривал знакомо-незнакомый профиль. Иными глазами смотрел: сквозь призму житейского опыта, из перспективы возраста. Такое свеженькое личико, бархатные щеки, носик, немного вздернутый - дитя еще, прелестный ребенок. И ротик чуть приоткрытый, такой простодушный, такой добрый. Самоотверженная доброта - так аттестовал бы сейчас он девушку. А глазенки грустные, и веки чуть припухшие. Плакала! Из-за него, чурбана, плакала. А он сомневался еще, не понимал, какой клад ему достался. Обижался, дулся самолюбиво. А Винета жила суматошно от доброты, потому что всем бросалась на помощь очертя голову. Зачем медлил, почему колебался? Ну отлучился бы из Т-града на денек для свадьбы. На худой конец по радио посватался бы, выписал бы Винету... И прожил бы всю жизнь со славным человеком. Не превратил бы свою квартиру в келью, в картотеку ученых трудов. - Вы что вздыхаете? Вам плохо? Вот и бросилась на помощь. - Ничего, девушка. Так, мысли. - Но я вижу, вы за сердце держитесь. У вас боли, этим не надо пренебрегать. Вы к какому лекарству привыкли? Я принесу, у меня дома аптечка. Можете доверять мне, я будущий врач, учусь на кафедре Штеккера. Наверное, вы знаете эту фамилию, выше нет никого в гериатрии. Вот положение: любимая девушка тебя спасает. Не ты ее, она тебя. - Боли! - проворчал президент. - Конечно, и боли есть, но я привык. У стариков всегда что-нибудь болит. Не стоит их лечить, время тратить. - Вы напрасно отчаиваетесь. Наука делает сейчас чудеса. Мой шеф считает, что можно продлить жизнь до ста лет всем поголовно. - Что толку растягивать увядание? Все равно человек немощный, ущербный. Вот вы, девушка, вы же не влюбитесь в старика. - Вероятно, влюбиться не смогу, - сказала Винета честно. - Но я учусь у стариков. У меня есть друзья преклонного возраста - очень интересные люди. Их с удовольствием слушаешь. - Лечить интересно. Букет болезней. - Да, и лечить интересно. И очень приятно, если умному, опытному, умелому человеку ты возвращаешь работоспособность. Мои пациенты, а у меня уже есть пациенты, рассказывают мне о своих делах. И я горжусь, словно я сама принимала участие. Вы тоже расскажете... потом, когда перестанете держаться за сердце. Так, в разговорах о больном сердце, и прошел вечер - свидание президента с юностью. И, прощаясь, Винета потребовала, чтобы собеседник ее пришел на следующий вечер, пришел и обязательно принес анализы. Она сведет его со Штеккером, выше нет никого в гериатрии. Пусть обещает, пусть даст слово, пусть не увиливает от лечения. К организму надо относиться внимательно, с уважением. И упорхнула. А президент еще долго сидел, вздыхая и улыбаясь, сначала блаженно и умиленно, потом с грустной иронией: "Приходите на свидание с анализами! Анекдот! Нет, завтра скажу ей всю правду". С того вечера началась странная, тройная жизнь Льва Январцева. Три позиции, три настроения: утреннее, дневное, вечернее. Утром он был президентом Темпограда. В 7:00 ему доставляли сводку событий за сутки, за темпоградский год. Бегло просмотрев таблицы, президент убеждался, что идея Ван Тромпа, увы, утверждается. Продолжается процесс превращения Т-града в Город-консилиум, клиники - в поликлинику, научных институтов - в учебные. Президент считал, что все это - стрельба из пушек по воробьям. И, распалившись, разобидевшись за униженную пушку, он летел (на глайсере) в Академию Времени, врывался в кабинеты яростный, убеждал возмущенно и язвительно, что неторопливость неуместна, даже преступна. Если есть возможность мчаться, нельзя плестись шажком. Надо мчаться, надо поспевать за авангардом, надо мир приравнивать к темпам быстрого времени, а не вожжи натягивать, придерживать взлеты мысли. - Дайте же нам обсудить ваши предложения, - взывал Ван Тромп. - Обсуждайте в Т-граде! - кричал Январцев. - Там есть время для размышлений. Давайте перенесем туда Академию Времени. Не хотите? Давайте хотя бы сессию проведем для начала. - Но сессию надо подготовить, - возражал Ван Тромп. - Собрать материалы, доклады написать. Неторопливость собеседника, его ленивый говор с растянутыми гласными приводили Январцева в бешенство: - Да что готовить, что готовить, собственно говоря? Материалы у нас разработаны. Возражения? Неужели вы всерьез собираетесь обсуждать статью этого поэта, любителя бить стекла на собственной террасе? - Нет, конечно, мы против крайностей. Но он не одинок. Вот вчера пришло письмо от некоего Шаурина, тоже литератор, но прозаик. Он предлагает законсервировать Темпоград, как только мы доведем до конца работы на планете Той, и открывать город в чрезвычайных обстоятельствах, всякий раз после всемирного референдума. - Вот именно, блестящая идея! Чрезвычайные обстоятельства и всемирный референдум! Для ускорения дела, что ли? Начинается эпидемия, и тут же всемирный референдум, надо ли срочно искать лекарство. А вы сами не могли объяснить этому Шаурину, что Темпоград строился не из-за космической катастрофы. Строился, чтобы все все получали по потребности без отсрочки, не ждали обещанного три года. Но если ваш прозаик предпочитает ждать... К середине дня, израсходовав запал, усталый и разочарованный, президент возвращался в Москву. Днем он был уже не ученым, не государственным человеком, а семейным, не то мужем, не то отцом, не то опекуном болезненной, недовольной, требовательной и очень капризной женщины. Жужа упрекала его и отчитывала, а он терпел и молчал, считая, что обязан терпеть все прихоти матери его будущего ребенка. Но потом приходил летний вечер... и следовала экскурсия в страну воспоминаний. Лучшее из них сидело в том же саду, в том же белом платье с голубым поясом, милое, свежее, цветущее. И не было рядом зеркала, чтобы напоминать президенту о его возрасте. Он же был Львом Январцевым, он и чувствовал себя Львом, смотрел на девушку, в которую был влюблен Лев, и сердце билось, как в юности, кровь струилась живее, лицо горело, даже голова кружилась слегка. Пусть воображаемое счастье, но все-таки счастье, пусть временное, но возвращение в молодость, пусть бесперспективное, но все-таки продолжение первой любви. И хотя президент приходил под предлогом лечения, но разговоры о самочувствии пресекал. Не хотелось подчеркивать немощи рядом с цветущей. Он предпочитал рассказывать о приключениях мысли, о победах над тайнами времени и тайнами мозга, о подготовленной, пока еще не осуществленной атаке на зловредную взрывчатую звезду, обо всех своих любимых осях, устремленных в бесконечность. Но о Темпограде президент не упоминал. Нарочно откладывал признание, тянул удовольствие встреч. - Вам не скучно от всей этой учености? - спросил он как-то. - Нет, вы очень хорошо рассказываете. У вас удивительно ясный ум. Все освещено, все расставлено, все взаимосвязано. У меня в голове хаос был, а вы как-то разложили все по полочкам. Такое умение нечасто встречаешь, наверное, оно прирожденное. У меня был друг, - добавила она, чуть краснея. - Он студент, совсем еще мальчик с вашей точки зрения. Но тоже умеет все прояснять. Не так хорошо, как вы, но похоже. - Вы любили его, этого друга? - не без труда выговорил президент. - Простите за нескромность, но постороннему легче признаться. - И сейчас люблю, - сказала Винета просто. - Даже больше люблю, с тех пор, как мы расстались. Пока рядом был, как-то не ценила. Я ужасно неорганизованная, хватаюсь за одно, другое, третье, ничего не успеваю, пропускаю самое важное. Я и встречи с ним пропускала, а он человек самолюбивый, с большим внутренним достоинством. В общем, как-то бессмысленно потерялись. Но я жду... и все думаю о нем. Все больше уважаю его... и люблю. Вот и сейчас: сижу с вами, а думаю о нем. Вы не обиделись? - Ничуть, с какой стати? - сказал президент, горько улыбаясь. Конечно, ему было обидно. Но смешно же ревновать к самому себе. Или тот, девятнадцатилетний Лев, не он на самом деле? И опять он не сказал правды Винете. Совсем было собрался, а в последний момент подумал: "Надо ли вмешиваться в естественный ход жизни? Время все сотрет постепенно и безболезненно". На следующий день, это было во вторник, 2 июля, президент выступал по телевидению. Сразу же, в первый час по прибытии, он потребовал организовать это выступление, чтобы через головы неповоротливых сотрудников Ван Тромпа обратиться ко всем людям Земли, всем сразу объяснить, что бессмысленно и преступно плестись босиком по дороге, закинув котомку через плечо, когда на старте стоит ракета, готовая рвануться в будущее. Передачу вел Ван Тромп, и перед началом он подпортил настроение президенту. Перед самым выступлением спросил: - Есть деловое предложение. Приближаются решающие дни на планете Той. В свое время вы проектировали Астромеч, вы незаменимый мастер, наши скороспелые специалисты не могут сравниться с вами по опыту, могут наделать непоправимые ошибки. Вы не согласились бы на небольшое космическое путешествие, всего на две недели? МЗТ сейчас работает безотказно... Январцев вспылил: - Ни в коем случае. Я понимаю, вы хотите избавиться от меня, заслать в космос на две недели и похоронить мой проект. Две недели для Темпограда - это целый период, там уже сложатся традиции мелкотемья, их не выкорчуешь. - Но ваш проект так и так будет обсуждаться долго - не две недели и не два месяца, - возразил Ван Тромп. Возмущаться было некогда, начиналась передача. Январцев взял себя в руки, настроился... Говорил он образно, логично и страстно. Еще в Темпограде заготовил эту речь. Все же удовлетворения не было. Не было потому, что все эти дни он слышал только возражения, те же возражения высказывались и на телевидении. И еще очень мешала присущая телевидению театральная игра в непринужденность. Люди будто бы обмениваются мнениями под вылупленными глазищами прожекторов, под стрекот аппаратов, поглядывая на жесты режиссера, который больше всего волнуется, что такой-то выступает целых две минуты, а такой-то возражает целых три. И выступающие старались держаться в рамках отведенного времени, лица их выражали напряжение и старательность. Президент привык к яростным спорам в Темпограде, ему очень не хватало искренних эмоций. Была, впрочем, и неожиданность, даже неприятная, пожалуй. Ван Тромп тоже задал непредусмотренный вопрос. - Я с бо-ольшим инте-ересом отношусь к ва-ашему предложению, - начал он со своей обычной тягучей медлительностью. - Оно привлекает научной смелостью. Смелость всегда вызывает восхищение. Смелость, как говорится, города берет. Правда, я не слыхал, чтобы смелость возводила города. Для строителя важнее разум, точный расчет... предусмотрительность. Нужно видеть не только первый шаг, но и второй, третий... и все дальнейшие. И вот что мне не совсем ясно сегодня. Темпоград был задуман как город скорой помощи науке... обеспечивающей производство. Теперь вы предлагаете перевести заводы в быстрое время. Но кто же будет снимать трудности той быстрой промышленности? Не придется ли для нее создать еще один темпоград в сверхбыстром времени? И не потребует ли тот сверхтемпоград перевода заводов в свое сверхбыстрое время? И не потребуется ли для той сверхпромышленности сверхсверхбыстрейший темпоград? И так далее, до бесконечности. Где вы видите предел для этой гонки с секундами? Вероятно, это продумано у вас. "Подслащенная, но пилюля, - подумал Январцев. - Значит, Ван Тромп недоброжелатель. Ему захотелось смутить меня на глазах у телезрителей. Заготовил неожиданный вопрос, полагая, что я не сумею ответить. Ну что ж, он-то думает о проблеме четвертый день, а я - четвертый год. Обязан был предусмотреть любые возражения". - Это неизбежное противоречие движения, - сказал он. - Только неподвижность не создает трудностей, но неподвижность - это смерть. На Земле и в космосе была подобная проблема. В свое время, создав ремесло, люди создали и города, чтобы жить возле своих мастерских. Но производство загрязняет воздух, вредит здоровью. Ради своего здоровья в XX веке горожане начали выносить заводы за пределы жилых районов, потом за пределы городов, за пределы зеленых зон и жилых областей, в пустыни, горы, тайгу. Но кому-то надо было работать в пустынях, горах, тайге, и возле производства вновь возникали города, шли дебаты об очищении атмосферы в этих городах. В конце концов промышленность и энергетика стали портить всю атмосферу Земли, пришлось выносить заводы в космос, на Луну, на планеты. Но кому-то надо было работать на Луне и планетах, а людям нужны человеческие условия, пришлось создавать атмосферу на Луне. Создали атмосферу, и встал вопрос о том, что промышленность портит эту атмосферу. Дебатируется вопрос о переносе вредного производства на Меркурий. И так далее, до бесконечности. Где предел? Движению нет предела. И отказаться от движения нельзя, потому что неподвижность - это смерть. Не можем мы вернуться к охоте на оленей в первобытных лесах. Нет уже первобытных лесов, и оленей не хватит для двадцати миллиардов едоков. Теградизация - подобие завоевания космоса, другой вариант продвижения за пределы старого мира. Там - покорение пространства, у нас - покорение времени. Покорение пространства - нелегкий и медлительный процесс, требующий много сил, времени и труда, умственного и физического. Покорение времени экономит пространство и время, но тоже требует много труда, не так много физического, но много умственных усилий. До сих пор человечество предпочитало умственные усилия. А стоять на месте не хотело никогда. Развивать мысль было некогда. Время (телевизионное) кончалось. Резервные минуты съел Ван Тромп. Ни разъяснить, ни добавить. Поскольку передача повторялась тут же по второй программе, президент поспешил в близлежащий парк, чтобы посмотреть, как реагируют телезрители. Но тихо было в старинном Останкинском парке. Не чувствовалось всенародного волнения по поводу теградизации Земли. В аллеях, пестрых от теней липовых листьев, пенсионеры в соломенных шляпах увлеченно играли в старинные шашки. Победитель, торжествуя, выстраивал башню над запертой, попавшей в безвыходное положение. В сонном тинистом пруду, сидя в лодке, самозабвенно целовались юноша, стриженный под машинку, и девушка с длинными распущенными волосами. Мужчина средних лет с пузатым портфелем уверял свою спутницу: - У них на Венере местнические тенденции. Им говоришь о вселенских интересах, а они прикидывают, есть ли польза Венере. Пришлось вправить мозги... Он несколько преувеличивал свое возмущение и распорядительность, а спутница слушала его с преувеличенным вниманием. Ее интересовала не Венера, а собеседник. Энергичен, уверен в себе, не слишком ли самоуверен? Самовлюбленность - признак ограниченности. Две молодые мамы катили младенцев в колясочках, оживленно осуждая какую-то Нонну. Никакого вкуса! Как она не понимает, что фиолетовое ее уродует. Младенцы гулькали и пускали пузыри. Утки копались в иле. Гузка кверху, лапки прижаты к пузу, а голова на дне. Уток изучал карапуз лет четырех. Тоже старался голову нагнуть, ручки прижимал к бокам. "Коля, осторожно, не упади!" - кричала ему мать. Дошкольники играли в войну, устраивая засады за кустами. Один наставил на президента палку, сказал грозно: "Пуф-пуф, я тоит, я взял тебя в плен". И тут же осведомился: "Дедушка, а тоиты берут в плен наших?" Студент торопливо листал толстый конспект и глядел на небо, шевеля губами. Прошли двое мужчин: "И будет барахлить, - сказал один. - Ты поставь батареи ЛС-24". - И я тащу, тащу, подтянул к самому борту. Вот такая рыбина, не кефаль - акула, кит целый. Уже морда над водой. Хлоп, перекусила леску - и на дно. Ну чего ради сорвалась, дура? Все равно пропадет с крючком в губе. Раскинув руки на спинке скамейки, блаженно улыбался солнцу тучный старик. Просто дремал. Не без труда Январцев нашел комнату отдыха с телевизорами. На одном из них увидел себя. Слушателей было не так много. Когда он подсел, его не узнали или не обратили внимания на сходство. Передача уже заканчивалась. - Спорно, но наводит на размышления, - сказал президент (смотрящий, а не выступающий), надеясь вызвать отклики. Отозвался только один из зрителей, пожилой крепыш с очень загорелым, как бы дубленым, лицом: - Вроде бы все правильно, - сказал он, - но не по душе мне. Я, знаете ли, лесотехник, с природой имею дело. Участок большой, надо бы с вертолета осматривать, но я, откровенно говоря, предпочитаю ходить пешком. Когда иду, все вижу: вот тебе дубы со своими кронищами, березки - нежные, девочки среди деревьев, красавицы нарядные. Розовые они на закате, голубенькие в сумерки, в тени дубов пестрые. Осина трепещется - пугливое дерево, под ними грибы-пузачи, земляника. Разве я все это разгляжу пролетая? А этот ваш президент темпоградский, все за рукав меня тянет: "Давай, давай, бегом, бегом!" Да не увижу я ничего на бегу, не пойму ничего на бегу. Пусть молодые на стадионе бегают, у них силы в избытке. Я не хочу бежать, не тащи меня за рукав. Не хочу! Что можно возразить? - А я видела вас сегодня на экране, - сказала Винета, здороваясь. - Что же вы скрывали, кто вы есть на самом деле? Лев вздрогнул, закусил губу. Вот и наступил момент признания. Иллюзия юности, прощай! Но, оказывается, Винета не расслышала его фамилию, только на звание обратила внимание - "президент Темпограда". Приговоренный к разлуке получил отсрочку. - Впрочем, я понимаю вас, - продолжала она. - Наверное, очень знаменитому хочется быть просто человеком иногда. У меня была подруга, не обижайтесь за сравнение, чемпионка по прыжкам в высоту, Аня Фокина, не слыхали, вероятно. Она никогда не называла свою фамилию, знакомясь, ненавидела восторги: "Ах-ах, вы самая прыгучая девушка в мире! Ах-ах, почему же вы такая прыгучая?" Вероятно, и вам надоело быть президентом, захотелось просто так посидеть на скамейке, поболтать с глупенькой девчонкой. Вы меня простите, что я со своими советами лезла, я же не знала, с кем разговариваю. Президент задумчиво улыбнулся. - Я хочу спросить у вас совета, - продолжала Винета, поднимая глаза, поднимая, а не опуская. - Мой шеф восхищен вашей речью. Он говорит, что вы совершенно правы: надо рваться вперед, а не плестись шажком в пыли. На Земле 25 процентов стариков и стареющих, четверть людей, у которых лучший возраст позади. "Что же получается? - говорит шеф. - Временем мы управляем, а собственный возраст неуправляем. Пора кончать, - говорит он, - с крохоборством гериатрии. Старость надо не подлечивать, а отменять, молодость возвращать надо, тогда люди будут по-настоящему довольны медициной". И он считает, что проблему омоложения можно решить лет за двадцать, если приняться вплотную. Двадцать лет - это три недели ваших, темпоградских. Он решил ехать в Т-град немедленно. И меня зовет. Вы как посоветуете? К удивлению Винеты и к своему собственному, президент высыпал кучу возражений. Он сказал, что ей, цветущей, юной, прелестной, не надо губить себя в Т-граде. Да, Темпоград город разведки, город-авангард, город будущего, но в разведке нужны бойцы от науки, крепкие, выносливые мужчины, уже пожившие, испытавшие немало, готовые рискнуть и жизнь отдать, если понадобится. Ей же, девушке, нужно еще пожить сначала. - Вы поймите, это город кабинетчиков, - убеждал он, волнуясь, - это город