танцией, одетую  в  серебристую  одежду  (но не в  скафандр!),  сохраненную
холодом и  пустотой  межзвездного пространства фаэтессу. Она по  своей воле,
как  мы  потом узнали,  стала  вечным  спутником  станции.  Нас поразило  ее
надменное,  застывшее во  властном  высокомерии  лицо,  сросшиеся в  гневную
прямую брови, серебристые неприбранные волосы. Прочтя  потом воспоминания ее
мужа, дополненные ею самой, мы  узнали, что  видели Власту Сирус, осужденную
пожизненно оставаться на станции вместе  с другими виновниками войны распада
между  космическими  базами.  После  смерти (не  без  ее участия)  остальных
осужденных  Власта Сирус не  выдержала полного одиночества  и  выбросилась в
космос без скафандра.
     Эра  Луа,  еще  ничего  не  зная  о  преступлениях   фаэтессы,  ставшей
космической мумией, рыдала. Она даже отказывалась войти с нами в космическую
станцию после того, как Гиго Ганту удалось причалить к ней.
     - Я не могу, Инко Тихий. Я боюсь увидеть еще кого-нибудь из них. Почему
не все спустились на Мар? Как это жестоко!
     - Из  каких же  соображений ты,  Эра  Луа, настояла на своем  участии в
Миссии Разума, если не находишь в себе сил встретиться с первой же загадкой?
- язвительно осведомился Нот Кри.
     Моя сестра Ива Тихая стала утешать Эру Луа.
     - Я готова на все во имя Миссии Разума, - сказала Эра сквозь слезы. - Я
готова  пожертвовать собой ради живых  братьев,  если  мы  найдем  их. Но не
заставляйте меня встречаться с мертвыми, пусть  им даже миллион циклов. Я не
вынесу этого.
     Оставлять  Эру  Луа  на корабле одну  мы  не  решились. С ней вызвалась
побыть Ива.
     Нот Кри, Гиго Гант, Кара Яр и я  перешли через  носовой шлюз корабля  в
центральный  отсек станции. Магнитные подошвы наших  башмаков звонко щелкали
по металлу, удерживая нас от парения в невесомости.
     Воспользоваться  спицей, в  которой когда-то двигалась клеть подъемного
устройства, доставлявшего фаэтов в обод колеса,  мы не могли. Энергетические
источники здесь давно  иссякли.  Пришлось подниматься, вернее, спускаться по
другой спице, где были обыкновенные лестницы.
     Первым, как руководитель Миссии  Разума,  двигался  я, за мной Кара Яр,
потом Нот Кри. Шествие замыкал великан Гиго Гант.
     Инженер Гиго Гант был из того глубинного города, где мы в последний раз
пополняли запасы кислорода на пути к заброшенному Городу Жизни.
     Я помню,  как он  подошел ко  мне и моей матери, смущенно глядя  сквозь
очки с высоты своего огромного роста, и, теребя рыжую бороду, сказал:
     -  Если  вам  нужен будет инженер,  который может  быть  и грузчиком  и
сиделкой, возьмите меня с собой!
     Мы вспомнили о нем, когда был  открыт Тайник Добра и Зла  и  надо  было
решать вопрос, как восстанавливать "Поиск".
     Гиго Гант примчался в заброшенный город на вездеходе, не посчитавшись с
песчаной бурей.
     Это он нашел все оборудование с корабля "Поиск".
     Внимательно осмотрев и изучив остов  "Поиска", служивший с незапамятных
времен городским шлюзом, сравнив его с  найденными в тайнике чертежами, Гиго
Гант уверенно заявил:
     - Фаэты не  могли уничтожить оборудование  корабля. Если они  сохранили
даже его корпус со всеми  креплениями неизвестных нам приборов  и аппаратов,
несмотря на  голод в  металле,  который должны были ощущать, то логично с их
стороны было бы надежно спрятать и само оборудование корабля.
     С той же логичной последовательностью обследуя помещение тайника, дверь
в  который  опускалась  на  пол,  как  я  уже говорил,  он  догадался,  что,
открываясь внутрь, она одновременно закрывает вторую часть тайника.
     Совместными  усилиями  мы  приподняли  опрокинувшуюся  на  пол  стену и
действительно обнаружили под ней скрытую пещеру.
     Пещера была  наполнена  приборами и  аппаратами,  в  назначении которых
стали с увлечением разбираться Гиго Гант и Нот Кри.
     Но  чем светлее становилась улыбка  на  широком и добродушном лице Гиго
Ганта, тем сдержаннее, холоднее был Нот Кри.
     -  Почему  ты  помрачнел? - допытывался  у него Гиго Гант.  -  Ведь нет
сокровища большего, чем то,  что в наших руках! Мы без промедления установим
все это на сохранившемся корпусе корабля и полетим.
     Нот Кри озабоченно покосился на Мону Тихую.
     - Истинный  разум,  друг мой, призван заглядывать дальше,  глубже, и  я
озабочен тем, что здесь  десятки тысяч деталей. Их нужно будет  изготовить в
наших  мастерских  для  второго корабля типа  "Поиск",  которому надо  будет
вылететь  на Луа,  ежели  разведка "Поиска"  подтвердит существование  наших
разумных братьев на Земе.
     - Что ты хочешь этим сказать? - простодушно спросил Гиго Гант.
     - Полагаю,  что соорудить на Маре второй  корабль  неизмеримо  труднее,
нежели собрать из готовых деталей первый.
     - Ты прав, - живо  отозвался Гиго Гант. - Но,  логически продолжая твою
мысль, приходишь  к выводу, что  трудность  сооружения корабля значительнее,
чем полет на нем.
     - Потому я и намерен выбрать для себя наитяжелейший путь.
     -  Вот как!  - иронически воскликнул  Гиго  Гант. -  Путь от  пещеры  к
пещере!..
     - Я готов  принять на  себя руководство  строительством нового корабля.
Более того. Путь мой поведет не только от пещеры к пещере, но и на Луа, куда
я  полечу  на  новом корабле,  дабы опасными  взрывами  распада изменить  ее
орбиту.
     Гиго  Гант,  извиняющимся  жестом   прижав  руки  к   груди,  церемонно
раскланялся.
     Кара Яр не выдержала:
     -  Тебя, Нот Кри, можно  понять и  так, что ты уклоняешься от полета  с
нами потому, что второй полет может и не состояться.
     -  Как можешь  ты так говорить! -  возмутился Нот Кри. - Кто  смеет так
подумать обо мне, никогда не дававшем повода к подобным подозрениям.
     - Это не подозрение.
     - Я рад, что ты не подозреваешь... - облегченно вздохнул Нот Кри.
     - Это уверенность, - отрезала Кара Яр.
     Обе Матери Совета слышали этот разговор.
     - Пусть  не терзает Нота Кри беспокойство о сооружении второго корабля,
призванного  лететь на Луа, - сказала Мона Тихая.  - Чтобы успокоить всех, я
объявляю,  что  сама буду  наблюдать  за  постройкой нового "Поиска" и  сама
полечу на нем.
     - Ты? - изумилась  Лада Луа. - Пристало ли это первой из Матерей? Имеет
ли она на это право?
     - Она не имеет права только доверить тайну взрыва распада никому, кроме
себя, - решительно сказала Мона Тихая.
     Так  и  случилось,  что  Нот  Кри  все-таки  остался  в  составе  нашей
экспедиции.
     Но как попала в нее Ива?
     Помню, как  я удивился,  увидев ее среди  немногих  допущенных на Совет
Матерей, в той самой сталактитовой пещере,  где  когда-то судили меня,  Нота
Кри и Кару Яр.
     Ива робко попросила, чтобы ей позволили сказать. Она очень волновалась:
     - Я только вступаю в жизнь, но  я... всегда мечтала принести окружающим
пользу. У  нас на Маре все  очень хорошо  устроено. Так хорошо, что заметную
пользу  очень  трудно  принести.  Надо  иметь  выдающийся  ум.  А я -  самая
незначительная из марианок.  У меня нет никаких способностей. Позвольте мне,
помогите мне оказаться в таких условиях, чтобы даже я могла сделать большое.
Я  хорошо  бегаю без  дыхания. Я обещаю быть старательной помощницей  любому
участнику полета.  Позвольте мне... помогите отдать нашим братьям по крови и
разуму свою ничего не значащую жизнь. Я буду очень счастлива...
     Мона Тихая  с суровым лицом поддержала  дочь, хотя ей сделать  это было
труднее всех. Это произвело решающее воздействие на остальных Матерей, и Ива
Тихая была включена в состав Миссии Разума.
     Впоследствии, претерпев  с  участниками  этой Миссии немало невзгод,  я
задумывался  над тем,  исходя из каких  принципов комплектовался ее  состав.
Очевидно, если это поручено было бы марианам, подобным мне или Ноту Кри, они
комплектовали бы экипаж "Поиска", сообразуясь с холодным расчетом - пользой,
какую может  оказать каждый участник экспедиции. Другое дело Матери. Для них
чувства  участников Миссии.  Разума были  главным, а все остальное побочным.
Если Ива,  моя  сестра, любила брата, не  говоря  уже о ее готовности отдать
себя делу Миссии, то это было решающим аргументом в ее пользу. То же самое и
в отношении Эры Луа. Матери  угадывали то, что  мне предстояло  узнать много
времени спустя в самых тяжелых условиях в пору  бедствий на Земе. Вот почему
две такие марианки, как Эра и Ива, оказались  среди  нас. Я не говорю о Каре
Яр, которая вошла в состав Миссии Разума как одна из ее организаторов.
     Совет Матерей стал тщательно обсуждать задачи нашей экспедиции.
     - Мне кажется, - сказал Нот Кри, - что основным нашим заданием надлежит
считать  выяснение вопроса,  есть ли на Земе  разумные обитатели, сколь  они
похожи на нас, и незамедлительное сообщение об этом на Мар. Задерживаться на
планете ради тех  похвальных, но едва  ли выполнимых целей,  о которых здесь
говорила Ива  Тихая, на  мой  взгляд,  нецелесообразно. Я  рассчитал и  хочу
познакомить  со своими расчетами Совет Матерей, Совет  Любви и Заботы:  есть
полная  возможность обойтись  без  строительства  нового корабля,  поскольку
вылет  "Поиска" и достижение им Земы чрезвычайно приближены находками нашего
замечательного инженера и философа Гиго  Ганта. Ежели  мы обнаружим на  Земе
разумных ее обитателей и  без промедления вернемся на  Мар, то сможем успеть
на этом же корабле вылететь на Луа, дабы произвести там взрывы распада.
     Мне пришлось возразить на его длинную речь:
     -  То, что предлагает Нот Кри, не будет Миссией  Разума. Это будет лишь
трусливой вылазкой и  поспешным  бегством с  Земы от  наших братьев, которым
грозит  смертельная  опасность.  Я  думаю,  что  мы,  мариане, не можем  так
поступить. Уж коль скоро мы достигнем обитаемой планеты, уровень цивилизации
на которой может быть  ниже нашего,  то должны помочь  им подняться на более
высокую ступень культуры.
     - Не хочешь ли ты, Инко Тихий, сказать, что нам долженствует непременно
погибнуть вместе  с  обреченными  земянами  на их незадачливой планете? - не
сдержавшись, выкрикнул Нот Кри.
     - Нет, я не  хочу этого сказать. Но когда  Мона Тихая произведет взрывы
распада на Луа, мы должны быть  с нашими  братьями  по крови и разуму, чтобы
поддержать их и убедить, что мариане помогут им, спасут их!
     -  Может быть, ты, Инко Тихий,  намереваешься  построить там  глубинные
города,  похожие на наши марианские,  и  укрыться в  них  вместе с  наиболее
ценной частью населения Земы?
     - Нет, Нот Кри. Миссия Разума  совсем в ином, как я ее понимаю.  Матери
поправят меня,  если я не прав. Наша Миссия - нести Знание, Счастье и Веру в
будущее нашим братьям по крови и разуму, а не спасать избранных.
     Спор  продолжался.   Нот  Кри  становился  все  язвительней.  Кара  Яр,
уверенная и холодная, стояла на моей стороне.
     Совет Любви  и Заботы, Совет Матерей принял решение: наша Миссия Разума
должна  не только разведать  Зему, но и помочь ее  разумным обитателям (если
они там есть), помочь  им  поднять их цивилизацию (если она уступает нашей),
способствовать  устройству  их  общества  на   справедливых  началах,  давно
восторжествовавших на Маре (если оно еще не существует на Земе).
     Последней  к  нашей  экспедиции  примкнула  Эра Луа,  о  которой я  уже
говорил. Только много позже, чем члены Совета Любви  и Заботы, уже на Земе я
понял,  что  руководило  этой  изумительной  девушкой,  которой  нужно  было
преодолеть  не  только все  трудности,  выпавшие  на  общую  нашу долю, но и
победить саму себя.
     Она, оставшись на корабле, не ощутила, как  мы, перебравшиеся  на Фобо,
двойной, пригибающей к полутяжести, не видела внутренних  помещений станции.
Меня они ошеломили своей продуманностью, свободой исполнения, не связанной с
выдалбливанием  келий и использованием  пещер. Я поражался  высоте  культуры
фаэтов и пожалел, что Ива с Эрой не видят их творений. Я лишь не мог понять,
как сочеталось  все  это с  самоубийственной  войной распада,  которую фаэты
развязали.


        ГЛАВА ШЕСТАЯ. ПЛАНЕТА ЖИЗНИ

     Корабль  "Поиск" проходил через плотные слои  атмосферы.  Гиго Гант был
прирожденным  пилотом.  Не  только  с  помощью  автоматов,  но  и  благодаря
безошибочному   чутью  он   тормозил  корабль  трением  об  атмосферу  ровно
настолько, чтобы не перегреть его оболочку.
     В иллюминаторах проносилось  бушующее пламя,  словно мы спускались чуть
не на само светило Сол.
     В  кормовых иллюминаторах виднелось  другое пламя. Оно  с  неиссякающей
силой  било  из  направленных   сейчас  вперед  жерл  двигателя.  Мы  словно
отталкивались  от выброшенных вперед раскаленных газов и тем тормозились.  В
этом и заключался принцип движения без отталкивания  (от неподвижной среды).
Мы как бы создавали ее струей газов впереди себя.
     Поверхность  планеты скрывал  плотный  слой  облаков. Кое-где виднелись
голубые, зеленые, коричневые и желтые пятна.
     Сверху слой облаков казался белой пустыней, сверкавшей в лучах здешнего
неистового  светила Сол, которое на Земе зовут Солнцем. В дальнейшем я  тоже
буду так называть его.
     Облака были парами  воды! На Маре это даже трудно  представить, и ничто
тогда не могло так поразить наше воображение, как это открытие!
     Не  найти знакомого марианам образа,  чтобы передать, как выглядели эти
земные облака. Вначале я увидел  их  сверху,  потом долгие  годы  не уставал
любоваться ими снизу.  Разглядывая в первый раз облачный покров,  я подумал,
что, может  быть, это море. Однако мне вспомнились наши  пустыни  и полярные
шапки,  впервые  увиденные  нами во  время полета.  Ведь  на Маре до нас  не
летали! Облачный покров напомнил наши пустыни полюсов.
     Местами  здешняя белая пустыня становилась  гористой  (как и  на Маре).
Ослепительные  холмы  поднимались причудливыми  клубами,  отбрасывая  резкие
тени. Вдаль тянулись ровные ряды белых барханов.
     Потом корабль вошел в облачный слой  и  вырвался  из него уже почти над
самой поверхностью планеты. Долго в иллюминаторы ничего не было видно, кроме
туманных полос.
     И внезапно внизу открылось зеленое море с расплывчатой дымкой  по всему
исполинскому кругу горизонта.
     Вода! Мы были готовы к этому, понимая, что придется выбрать для посадки
сушу.  Ведь Зема должна  так отличаться  от Мара,  где, кроме  суши,  ничего
нет!..
     Однако вода ли внизу?
     Эра Луа вскрикнула от радости. Она работала с прицельным анализатором и
только теперь поняла, что это растения! Нот Кри сейчас же  усомнился в этом.
А  Кара  Яр,  ухватившись  за  металлическую  раму  иллюминатора, восхищенно
смотрела вниз, вся подавшись вперед.
     Гиго Гант заметил в зеленом море желтый островок. Это оказалась поляна,
покрытая цветами.
     На нее-то, в облако серого дыма от двигателей, потом  и  сел мягко, как
на подушку, наш корабль "Поиск".
     Жадно прильнули мы к  окнам, не веря  глазам. Можно ли было представить
себе  такое  щедрое, расточительное богатство жизни!  Заросли растительности
превосходили  всякое воображение.  Деревья  и сросшиеся  с  ними  кустарники
переплетались внизу  непреодолимой  зеленой сетью, через  которую можно было
лишь прорубаться острым оружием.
     Какими  жалкими по сравнению  со  всем  этим  выглядели наши марианские
заросли в оазисах!
     И  сразу  же  мы  заметили живые  существа.  Они были  синие,  красные,
оранжевые  и суетились  на  ветках,  срывались  с них, распуская  в  стороны
конечности,  покрытые любопытными  образованиями, позволявшими  использовать
плотность воздуха для летания.
     Они были разной величины и  самых ярких  раскрасок.  Некоторые из  них,
совсем крохотные, быстро двигая летательными  конечностями, которые  на Земе
зовут крыльями,  почти  стояли  в воздухе, будто на них  не распространялось
местное, столь тягостное для нас  тяготение. Когда  сквозь поредевшие облака
пробилось солнце, они засверкали всеми переливами радуги.
     Нам не терпелось выйти из корабля. Гиго Гант, посоветовавшись со  мной,
выбрал для посадки эту поляну цветов. Сверху мы с ним заметили вдалеке не то
скалы,  не то сооружения, быть может, даже город  земян. Не следовало  сразу
появляться там. И мы опустились в зарослях.
     Смолк  рев двигателей,  но непосильная  тяжесть продолжала придавливать
нас  к полу  кабины, словно  перегрузка торможения еще не кончилась. Каждому
казалось, что он  взял на  плечи одного  из спутников. Особенно  тяжко  было
нетренированной Эре Луа. Она  держалась мужественно,  а я утешал  ее, что  в
скафандре с манипуляторами ей будет легче.
     - А я уже боялась,  что мне здесь и шага не сделать, - улыбнулась она в
ответ.
     Конечно, выходить  можно было только в  скафандрах. У  нас  в  них  был
нелепо  устрашающий вид. Достаточно было посмотреть на моих спутников, чтобы
убедиться и этом. Это не были привычные нам марианские легкие скафандры, это
были тяжелые скафандры  фаэтов, в  которых  они побывали  на  Земе.  Их было
шесть. Один из них был рассчитан на гиганта Гора  Зема и, к  счастью, так же
хорошо подошел Гиго Ганту, как мне впору был костюм Аве Мара. Состав воздуха
Земы  был вполне  пригоден для  дыхания. Большое содержание кислорода должно
было помочь нам в преодолении местной двойной тяжести.
     Мы знали, что нам придется защищаться от неведомого мира болезнетворных
существ. Правда,  фаэты передали нам в письменах, как  они приспособились  к
чуждым  условиям, и дали  рецепты пилюль, которые  нам изготовили  врачи  на
Маре.
     Я смотрел на Эру Луа и не узнавал ее ловкой, изящной фигурки.
     Жесткий костюм  с ободом на уровне бедер, надутые  штанины, вмещающие в
себя  манипуляторы для  ног,  пузыри рукавов, где  помещались  манипуляторы,
умножающие силу рук. На  плечах  -  заглушенные  заслонками люки для осмотра
плечевых механизмов. Герметический шлем  со щелевидными очками,  защищавшими
фаэтов,  непривычных к  столь  яркому  свету, от  неистового сияния  земного
солнца;  широкий  воротник,  свободно  пропускающий  голову  в  шлем,  внизу
которого  -  дыхательный  фильтр  с  множеством  дырочек;  цепные  застежки,
скрепляющие воротник шлема со скафандром и  соединяющие его части;  наконец,
сам  скафандр:  жесткий,  непроницаемый,  украшенный  излюбленными  фигурами
фаэтов  -  спиралями.  Кстати,  если  вдуматься, то  фигура  эта  совсем  не
случайна.  Ведь  любое разумное существо, где бы  оно  ни обитало в звездном
мире, узнает в ней образ галактики.
     На   груди   скафандра   были   две   выпуклости,   скрывавшие  приборы
электромагнитного поиска и усилители звуков.
     Мир звуков,  непостижимых  для марианина, обрушился  на  нас, ошеломил,
опьянил...
     Заросли жили. Лес был наполнен живыми существами!
     Перед нами было  самое  пышное изобилие  жизненных  форм, не  идущее  в
сравнение с бедной и скудной  планетой Мар, миром безводных пустынь, выбитых
в скалах пещер  и  единственного зверька - остродышащей ящерицы. В лесу было
темно, хотя в верхних ветвях деревьев царил свет. Ниже, куда  проникали лишь
солнечные  пятна,  был  вечный  сумрак,  а у  земли -  настоящая  ночь.  Там
светились огоньками глаза неведомых зверей.
     По совету  древних фаэтов мы были вооружены. Но только  парализующим, а
не  убивающим оружием, готовые  применить его для  защиты  в случае  крайней
необходимости.
     Первое животное, которое  мы рассмотрели, заставило гулко забиться  мое
сердце. Я первым  увидел его, а вслед за мной  Эра  Луа. Из чащи, с одной из
нижних веток, на нас смотрело лицо... марианина! Да, марианина или фаэта, но
словно изуродованное насмешливой природой. Лицо, а вернее,  морда,  заросшая
короткой  темной шерстью и обрамленная белой кромкой  волос по  всему овалу;
круглые  обводы глаз и сами глаза,  тоже  круглые, опушенные словно сединой.
Это мохнатое существо висело на гигантской мускулистой руке с пятью могучими
пальцами. Задние,  болтавшиеся  в  воздухе  конечности  были короче, но тоже
имели развитые, как на руках, кисти с пятью пальцами.
     Неужели это  и есть  наши  братья  по  крови и  разуму? Ради них  мы  и
прилетели сюда? Какими же чудищами должны были выглядеть мы в их глазах!
     Я сделал  шаг по направлению к местному жителю, дружелюбно протянул ему
вместо  руки  манипулятор.  Но  существо,  громко защелкав,  с  непостижимой
ловкостью перепрыгнуло с ветки на ветку и скрылось в сплетениях листвы.
     Мы с  Эрой  Луа, которая не  отходила от  меня,  обменялись  мыслями по
поводу  странного  существа,  отдаленно  напоминавшего  фаэтов  или  мариан.
Неужели на Земе  неуклонное развитие и  приспособление  организма к  местным
условиям могло настолько изменить облик фаэтов? Ведь мы,  мариане, внешне не
отличаемся от  фаэтов,  что стало ясно после  встречи  с космической мумией,
сохранившей в неприкосновенности все древние черты...
     - Мы создавали в пещерах Мара условия Фаэны, - заметила Эра.
     Я  понял все, что она хотела этим  сказать, и содрогнулся от мысли, что
наши братья по крови  и разуму именно таковы,  как висящее на  руке мохнатое
существо. Местные условия сделали их такими!
     - Как же нам убедить взобравшихся ныне на ветки потомков фаэтов, что мы
их братья и пришли помочь им? - скорее самого себя, чем Эру, спросил я.
     - Никакой одежды, - чисто по-женски, но не без логичности заметила Эра.
- Если это действительно потомки разумных, то бедняги совсем одичали.
     Эра подметила верно. Конечно, одежда характеризует уровень цивилизации.
Впрочем, это  зависит от условий существования, от климата. В  теплом поясе,
куда мы опустились, разумным  могли и  не требоваться одежды или  скафандры,
предохраняющие от холода или атмосферы. О дожде мы тогда и понятия не имели.
     -  Инко, Инко!  -  услышал  я  в шлемофоне переданный  электромагнитной
связью голос Кары Яр. -  Здесь  лежит  настоящий фаэтообразный, почти голый.
Он, кажется, парализован. Нужна Эра, ее врачебная помощь.
     Мы  с Эрой  быстро,  насколько  нам  позволяли  неуклюжие  скафандры  с
манипуляторами,  переваливаясь  с  боку на бок, заковыляли к другой  стороне
поляны,  обогнув посадочные лапы космического корабля. Наперерез нам спешили
Гиго  Гант  с  Ивой.  Я  убедил  всех  ходить  только  пирами  во  избежание
неожиданностей.
     Я  готов был увидеть уже знакомое, заросшее шерстью существо с длинными
передними конечностями и кистями рук на  задних, однако увидел почти голого,
лишь  в  набедренной  повязке  самого  настоящего  марианина  (или  фаэта!),
распростершегося перед громоздким скафандром Кары Яр.
     Неужели Нот Кри,  несмотря на мое  дружеское  предостережение, применил
парализующее оружие против местных жителей?
     Но я оказался не прав, подумав так о Ноте Кри. Какие бы, у меня ни были
к нему претензии на Маре, как бы мы ни расходились там с ним во взглядах, во
время путешествия он был примером отваги, находчивости, выдержки.
     Да, именно выдержки!
     Они  натолкнулись на земянина,  и Нот Кри сдержался от  первоначального
намерения заполучить экземпляр разумного с помощью  парализующего оружия. Да
это и  не понадобилось! Земянин  страшно испугался чудовищ, какими мы должны
были ему представиться. Оказывается, он видел из зарослей, как мы спустились
на огненном хвосте в своей чаше с неба и вышли потом из огня и дыма. Вид наш
превосходил  даже  изощренное  воображение жрецов, рисовавших для устрашения
народа   своих   богов.   Фантазия  все-таки  отталкивается  от   знакомого,
известного, видоизменяя, преувеличивая, соединяя знакомые черты. А мы...
     Я  представляю,  как  испуган  был  примитивный  и  суеверный  земянин,
скрывавшийся  в чаще  от себе  подобных (как  потом узнали),  чтобы  не быть
убитым на  жертвенном  камне.  Появление  "богов" с  неба  он  воспринял как
возмездие  "беглецу  священного  алтаря".  Он  вообразил,  что мы  прилетели
специально за ним.
     И  он  упал без  чувств  к  ногам  "богов".  Кара  Яр подумала,  что он
парализован. Но Эра Луа скоро установила, что  у бедняги просто нервный шок.
Мы с интересом рассматривали его мускулистое, тренированное тело спортсмена,
покрытое безобразными рисунками, и рассуждали.
     -  Это, несомненно, потомок фаэтов! Он  такой же, как мы, только  более
красивый, - решила Кара Яр.
     - Не спеши так думать, Кара Яр, - возразил Нот Кри. -  Строго говоря, в
пользу этого мало  доказательств. Внешнее сходство  еще ни о чем не говорит.
Разумные  существа  могли развиться здесь,  на  Земе, из более  примитивных,
достигнув наиболее благоприятной для  зарождения  разума формы. Естественно,
что эта форма может совпадать с той, которую достигли фаэты на Фаэне.
     Кара Яр не стала спорить  с Нотом Кри. Забегая  вперед, должен сказать,
что он так и остался до конца при этом своем мнении.
     -  Чтобы  решить  этот  спор,  надо  познакомиться  с внутренним  миром
земянина, - предложил я.
     Мы решили перенести его в корабль и там привести в  чувство. Ведь через
нашего нового знакомого можно  было установить связь с теми, ради которых мы
прилетели  сюда.  Гиго Гант  взвалил себе на  плечи нашего  гостя  (не  хочу
сказать -  пленника)  и  понес его  к  кораблю,  даже  не  включив,  как  он
признался, ножные манипуляторы. Ему хотелось скорее приспособиться к  земным
условиям, и, надо (отдать ему должное, он преуспел в этом.
     Бесчувственного земянина внесли в общую каюту и положили на ложе. Эра и
Ива первые  освободились от скафандров,  мы помогли им  в этом,  чтобы  они,
накинув халаты, скорее оказали помощь земянину.
     Потом стал снимать скафандр и я.
     Хочу  остановиться на  этом, потому что  мое  разоблачение произвело на
земянина необычайное впечатление. Мои спутники уже  привыкли к тому, что мне
приходилось  обнажать  свое  тело.  Для  нас,  спортсменов  Мара,  это  было
естественным.
     Я не успел надеть на себя обычный костюм, когда земянин пришел в себя.
     Он обвел каюту глазами, увидел склонившихся над ним женщин  Эру  и Иву,
увидел  исполинское  чудовище со  снятой  головой, каким  показался ему Гиго
Гант, освободившийся лишь от шлема. Из скафандра выглядывало его рыжебородое
лицо в  очках. Рядом с ним  вылезал из скафандра (снимая с  себя кожу!)  Нот
Кри,  недоверчиво  смотревший  на  нашего  гостя.  А  я,  сбросив  скафандр,
полуобнаженный, подошел к нему. Кара Яр наблюдала за всем происходящим, стоя
у люка с парализующим оружием в руках, недоверчивая и решительная. Кто знал,
что могло произойти.
     Но того, что произошло, никто не мог предположить.
     Сначала земянин в ужасе смотрел на превращение "богов", похитивших его,
потом  перевел  взгляд   на  меня.  Лицо  его,  искаженное  сначала  ужасом,
преобразилось. Страх, надежда, радость попеременно отразились на нем.
     Он упал на колени и протянул ко мне руки.
     - Топельцин! О Топельцин! - возглашал он.
     Мы  не понимали, что хотел  он сказать этим  словом. Но хорошо, что  он
умел говорить!
     Он  ударял  себя в  грудь и, словно  пытаясь  что-то  пробудить  в моей
памяти, кричал:
     - Чичкалан! Чичкалан!
     Оказывается,  как  мы потом  узнали,  это было  его имя,  что  означало
"Пьяная  Блоха".  Блоха - это  местное насекомое,  обладающее необыкновенной
способностью  очень  высоко  прыгать  (и  кусаться).  Понятие  же   "пьяная"
добавлялось  в  знак  приверженности  умеющего  высоко  прыгать  земянина  к
одурманивающему  средству, приближающему его  на время  к уровню примитивных
существ.
     Чичкалан подполз ко мне на коленях и протянул руку.
     Я  удержался,  чтобы  не отступить,  не понимая,  чего он  хочет.  А он
дотянулся до моего шрама на груди,  следа ранения осколком метеорита. Ощупав
его и убедившись, что  шрам приходится как раз под моим  сердцем,  он закрыл
ладонями лицо и зарыдал, непонятно приговаривая:
     -  Топельцин!  Пусть  Топельцин  узнает  Чичкалана, своего  друга.  Без
Топельцина игровой отряд проиграл. И Чичкалан бежал от жрецов.
     Мы недоуменно переглядывались. Земянин что-то хотел передать нам своими
несомненно членораздельными звуками. Но что?


        ГЛАВА СЕДЬМАЯ
     ТАЙНАЯ ВСТРЕЧА

     Чичкалан  оказал  нам  неоценимую   услугу  в  изучении  языка   земян.
Впоследствии  мы узнали, что жители Земы,  или  Земли, как они называют свою
планету, говорят  на  множестве языков, живя  разобщенно и  враждебно. Мы не
подозревали, что наша Миссия Разума встретится с такой серьезной трудностью.
Накануне столкновения  планет  мы  могли  влиять своим  присутствием лишь на
небольшую  группу  людей,  не  имея  никакой  надежды  на  связь  с  другими
материками.
     - Следует признать полную несостоятельность  нашей  задачи, - настаивал
Нот Кри.  - Что даст наша  деятельность на ничтожной точке огромной планеты?
Мы  установили  ее  обитаемость  разумными  существами  (вероятно,  местного
происхождения) и должны незамедлительно вернуться  на Мар с этим сообщением.
Наш долг будет выполнен.
     Однако все остальные участники Миссии Разума, и прежде всего мы с Карой
Яр, не согласились с Нотом Кри.
     Было  решено  доложить  о  наших открытиях  Совету  Матерей  с  помощью
электромагнитной связи,  а самим войти в непосредственный контакт с жителями
города Толлы, откуда бежал наш гость Чичкалан.
     Нам  на Маре  не  приходилось  изучать  чужие  формы  общения.  Все там
говорили на одном языке,  по-видимому образовавшемся от слияния двух древних
языков  Фаэны.   И  все  же  методика  овладения  чужепланетной  речью  была
разработана "изучающими" еще на Маре. Это облегчило наше положение на Земе.
     К тому же нам повезло с помощником. Чичкалан считал, что выполняет волю
"богов", и беспрекословно покорялся им.
     Мы   усыпляли    Чичкалана   внушением,   и    с   ним   устанавливался
непосредственный мысленный контакт.
     Мы  узнавали его  детски  наивную психологию, но, главное,  каждому его
слову соответствовал  определенный образ, характеристика или действие. И  мы
начинали применять чужие слова, понятия, наконец даже обороты речи.
     Скоро язык Мара почти перестал для нас существовать, мы заставили  себя
на  какое-то  время отказаться от него, общаясь между  собой только на языке
земян.
     Наш простодушный  "учитель"  даже  не  понимал, что это  он  научил нас
говорить по-земному. Он воображал, что "боги" владеют  людской речью, потому
что прежде  жили на Земле.  Меня же  он продолжал  считать  сыном Верховного
Вождя Гремучего  Змея, своим другом Топельцином, принесенным в жертву Сердцу
Неба для смягчения его  гнева.  Тем не менее  блуждающая звезда Луа,  как мы
зовем ее на Маре, сотрясла тогда Зему, вызвав тяжелые бедствия.
     Когда я уже смог свободно общаться с ним, Чичкалан сказал мне:
     - Если любимец народа Толлы воскрес и вернулся на Землю (этим названием
планеты  на  языке  земян я отныне и буду пользоваться),  прилетел  вместе с
другими богами, повелевая Летающим Змеем, то он и есть бог Кетсалькоатль!
     Кетсалькоатль на его наречии означало Пернатый или Летающий Змей.
     Тщетно я  пытался объяснить ему,  что  мы - жители  другой планеты. Мои
слова  лишь  еще  больше  убедили  его  в  том,  что  я  бог  Кетсалькоатль,
воплотившийся в тело принесенного в жертву богам юноши.
     И он убеждал меня:
     - Чтобы осчастливить людей Толлы, Топельцину надо милостиво признаться,
что  он  вернулся к  ним  в  образе бога  Кетсалькоатля. Ему будут  радостно
поклоняться, его будут благоговейно слушать. Слушать во всем!
     "Слушать  во  всем!"  Было  над  чем  задуматься. Ведь это совпадало  с
задачей   нашей   Миссии  Разума!  Однако  смею   ли  я  обманывать  наивных
невежественных людей?
     Я попытался объяснить это Чичкалану, но он не понял меня:
     -  Какой  же  это  обман?  Если юного  Топельцина  убили  на  глазах  у
Чичкалана, а Топельцин теперь снова жив, да еще и  со шрамом под сердцем, то
это может быть лишь по воле богов. Они вернули Топельцину сердце и взяли его
в свою семью. Чичкалан сразу узнал Топельцина.  Когда понадобится возвестить
народу Толлы о возвращении Топельцина в образе бога, то его узнает не только
Пьяная Блоха.
     - Кто же еще? - поинтересовался я.
     - Как кто? - с  хитрецой  сказал Чичкалан. - Или Топельцин забыл там на
небе свою любовь, девушку Шочикетсаль?
     На местном языке это имя означало Летающий Цветок или Мотылек.
     - Уж она-то сможет доказать,  что бог со  шрамом под  сердцем  - это ее
любимый, - продолжал Чичкалан. - Женщины в таком деле не ошибаются.
     Я поежился: эта встреча отнюдь не радовала меня.
     Неожиданную позицию занял Нот Кри.
     - Ты не имеешь права отказаться от подобного предложения, - внушительно
заговорил он на нашем родном языке. - Уж  ежели мы решились вопреки здравому
смыслу выполнять безрассудную задачу Миссии Разума, то не можем  считаться с
такими  несообразностями,  как  щепетильность.  Чтобы  учить  земян  разуму,
надлежит пользоваться любой возможностью, дабы заставить их повиноваться.
     -  В самом деле,  Инко Тихий,  - вмешалась Кара Яр.  - Ты лишь временно
позволишь  называть себя  богом  Кетсалькоатлем. Когда  люди  поверят  тебе,
изменят   свой   образ   жизни,    откажутся    от   ужасных    человеческих
жертвоприношений,  ты  откроешь  им,  что  все мы  лишь  пришельцы  с другой
планеты.
     - Инко, -  тихо сказала Эра Луа. - Я дрожу от одной мысли, что  похожий
на тебя  юноша  был зарезан  на  жертвенном камне.  Если  ты станешь,  пусть
временно,  "богом",  то  сможешь  запретить  убийства.  Отчего  же  тебе  не
назваться Кетсалькоатлем. Разве не в этом твой Долг?
     - Милый Инко, - добавила Ива, - с ними, наверное, надо обращаться как с
маленькими  детьми. Если им понятнее, что  ты какой-то  там  "бог", которого
надо слушаться, то пусть будет так.
     - Доказывать людям  на  их теперешнем низком уровне  развития,  что  их
планета была  заселена когда-то  фаэтами с погибшей Фаэны и что  современные
люди -  их потомки,  а мы  - прилетевшие  к  ним братья по  крови,  едва  ли
логично,  поскольку не  сможет никого убедить,  -  заключил наш философ Гиго
Гант.
     Так было решено, что я в сопровождении остальных "богов" явлюсь в Толлу
под видом воскресшего Топельцина, ставшего богом Кетсалькоатлем.
     Мне было стыдно обманывать земян, но я не мог не согласиться  со своими
товарищами, что  это был самый простой и надежный путь к невежественным умам
жителей Толлы.
     Чичкалан,  узнав о  нашем решении войти  в  Толлу, без всяких колебаний
заявил:
     - Воскресшего  Топельцина будут ждать как бога.  Чичкалан сам объявит о
нем жрецам.
     - Но Чичкалана  зарежут на  камне, - на языке  земян  испуганно сказала
Ива.
     Чичкалан замотал головой:
     - Боги добры, потому что они не люди.  Люди все жестоки. Но Чичкалан не
боится  их. Пусть его даже схватят  и потащат на жертвенный камень.  Великий
бог Кетсалькоатль отменит жертвоприношение.
     - А если не успеет? - спросила Эра Луа.
     - Если не успеет, - беспечно  ответил Чичкалан, - то  он на небе вернет
Чичкалану  сердце и  сделает его  таким же приближенным к себе  богом, как и
тех, других, кто побывал на жертвенном камне.
     Он был уверен, что все мы прежде жили на Земле!
     - Чичкалан знает, как сделать,  чтобы люди Толлы  узнали  божественного
Топельцина, - продолжал он. - Первое - это женщина! Пьяная Блоха приведет ее
сюда тайно от всех.
     - А второе? - поинтересовался Гиго Гант.
     - Второе? -  Земянин хитро улыбнулся и посмотрел  на меня. - В  игровом
отряде Чичкалана не было игрока быстрее и искуснее Топельцина. Он еще не был
богом,  а его  уже  боготворили  жители Толлы, любящие  великолепное зрелище
священной игры в мяч.
     Эра Луа с тревогой посмотрела на меня.
     - Очень может быть, что  тебе придется сыграть для них в  мяч, - не без
иронии сказал Нот Кри.
     -  При любимце  народа Топельцине  игровой  отряд Чичкалана  никогда не
проигрывал. Но не стало  Топельцина, и Чичкалану пришлось бежать от  жрецов,
которые хотели тащить его на жертвенный камень.
     Возможно,  что я несколько растерянно  посмотрел на  своих товарищей. И
встретился взглядом с Эрой Луа.
     - Мне  кажется, - смущенно  сказала она  на нашем родном языке,  - Инко
должен остаться  самим собой. Не надо девушку, которую приведет  наш  гость,
делать еще  более несчастной. Разве не  лучше открыться ей во всем. Ведь она
женщина, поймет все и станет нашей союзницей.
     Кара Яр пожала плечами. Ива поддержала Эру Луа.
     -  Главное,  показать  себя  на  игровом поле, -  заметил Гиго  Гант, -
займемся твоей тренировкой.
     -  Словом, Инко Тихий,  тебе  предстоят серьезные испытания, - заключил
Нот Кри. Мы проводили Чичкалана.
     - Пьяная Блоха ходит  как ягуар, - заверил  он.  -  Легче  увидеть тень
звезд, чем Чичкалана в ночной Толле.
     И он исчез в сельве.
     Мы уже  выходили из  корабля  без скафандров,  привыкая дышать воздухом
Земли.
     Это было непередаваемое  ощущение. Свежий, пряный, пьянящий воздух  был
насыщен ароматами, о  которых  мы  не  могли  иметь  представление на  Маре!
Изобилие кислорода обжигало, но  давало силы для преодоления двойной тяжести
Земли.
     Нам помогало то, что почти все мы занимались таким тяжелым спортом, как
бег без дыхания. Мы были выносливы и упорны.
     Легче  всех стал на Земле человеком, то есть освоился с ее обстановкой,
воздухом, тяжестью, Гиго Гант.
     Труднее всех пришлось бедной Эре Луа. Если все мы добивались своей цели
волей, физической  силой и неустанными упражнениями.  Эра Луа добивалась  ее
бесконечным терпением и готовностью переносить любые тяготы.
     Чичкалан неожиданно вынырнул из чащи, когда мы бродили возле корабля.
     Я сразу заметил Чичкалана, искренне обрадовался ему и встревожился.
     Было  хорошо  то,  что он вернулся, но он  вернулся, очевидно, не один.
Предстояло мое первое испытание. Как-то я его выдержу?
     - Эра Луа будет  рядом с Топельцином, - сказала  Эра Луа,  называя меня
земным именем.
     - Богиня забыла, что такое земная женщина! - воскликнул Чичкалан. - Она
ближе к ягуару, чем мужчина, хотя у нее и нет клыков. Но так только кажется.
     Мы не очень поняли Чичкалана.
     -  Если девушка должна узнать своего любимого, то лишние  свидетели  не
нужны, - заметила Кара Яр.
     Как  она  была  холодна!  Без  всякого сожаления она  отправляла меня в
объятия земной девушки.
     Я вскинул  голову, как  принято  делать,  судя по Чичкалану,  у  полных
достоинства людей, и направился в сельву. Там Мотылек ждала Топельцина.
     В  чаще  я увидел  девушку.  Ее  смуглое  лицо было  как  бы выточенное
ваятелем,  стремившимся  выразить затаенное горе  и  сдерживаемую  силу.  Но
больше всего  поражали ниспадающие  на  ее  плечи  совершенно  седые волосы,
заколотые у висков простым, но искусным украшением.
     Услышав  мои  шаги,  она  резко  повернулась,  глаза  ее  расширились и
замерцали.
     Чичкалан отстал, наблюдая за нашей встречей издали.
     - Мотылек! - Я протянул к ней руки.
     Она с горестной улыбкой смотрела на меня.  Очевидно,  она подметила  во
мне что-то чужое, может быть, мою бородку.  Недаром Нот Кри настаивал, чтобы
я  удалил ее. У  местных жителей, как выяснилось, не было  растительности на
лице.
     Но  я неверно  истолковал  взгляд  Мотылька.  Оказывается,  именно  эта
бородка, которая могла  достаться мне  лишь от бородатых  предков через  мою
"мать", плененную рабыню, прежде всего убедила Мотылька, что я Топельцин!
     - Топельцин! - воскликнула она,  бросилась ко  мне, прильнула к груди и
заплакала. Ее крепкие плечи вздрагивали, а мои ладони ощущали их тепло.
     Она плакала,  дитя  Земли,  не  подозревая, что плачет на груди  своего
бесконечно   далекого  брата,  лишь  случайно   похожего  на   ее  погибшего
возлюбленного.
     -  Мотылек  верит,  что  Топельцин вернулся? - спросил я,  готовый  все
рассказать этой милой и несчастной девушке.
     Но я не был готов к проявлению такой буйной радости и нежности, которые
земная девушка обрушила на меня.
     Она гладила мое лицо,  бороду, брови, волосы, заглядывала мне в глаза и
тихо смеялась.
     -  А годы, годы идут даже и  на небе, - сказала она, внимательно изучая
мое лицо. - Мотылек тоже очень постарела?
     И столько неподдельного  счастья было  в  ее словах,  в ее улыбке, в ее
слезах, катившихся по смуглой коже,  что я не в силах был сказать ей, что по
совету  Эры  приготовился  открыть. Я не  мог, не  мог еще раз отнять у  нее
возлюбленного.
     Мы уселись с Мотыльком на горбатом корне, взявшись за руки, и ничего не
говорили.  В этом  молчании  было мое  спасение.  Если  бы  мне  нужно  было
говорить, я  лгал бы. Молчать было легче, хотя это тоже был а ложь.  Но  эта
ложь приносила счастье чудесной земной девушке.
     Я почувствовал на  себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Эру Луа.  Она
поспешно отвернулась. Я успел заметить, что у нее вздрагивают плечи.
     Подошел Чичкалан.
     Счастливая Мотылек  протянула ему  руку, и  он упал  на  колени,  чтобы
прикоснуться лбом к ее пальцам.
     - Чичкалан - подлинный друг, - сказала  она. - Он снова сделал Мотылька
счастливой. - И она звонко засмеялась.
     И этот девичий ее смех так не вязался с ее сединой,  что я почувствовал
острую жалость к ней.
     -  Сверкающая  Шочикетсаль -  избранница  бога.  Сам бог  Кетсалькоатль
спустился к ней с неба, - сказал Чичкалан.
     - Мотылек пойдет за ним куда угодно? Хоть на жертвенный камень.
     -  Жертвенных  камней -  позора людей - больше не  будет!  - решительно
сказал я.
     Мотылек восхищенно посмотрела на меня.
     -  Он  бог!  -  провозгласил Чичкалан. - Только бог Кетсалькоатль может
сказать такое, что повергнет в ужас и трепет всех жрецов. Шочикетсаль узнала
его?
     - Да, Мотылек  узнала моего Топельцина. И не потому, что он лицом такой
же, каким был перед ударом Сердца Неба, хотя и немного постарел с тех пор.
     - Почему же еще? - спросил я.
     - Потому что Топельцин тоже говорил о жертвенных  камнях,  как о позоре
Толлы. Больше никто этого не мог бы сказать.
     Так еще раз  несчастный  погибший  юноша помог мне пойти в  его  родной
город под его именем, чтобы принести народу разумное.
     Я  почувствовал  прилив внутренних сил. Я  выполняю  великий Долг, ради
которого Миссия Разума прилетела на Землю с далекого Мара.
     Люди  Земли  должны  приобщиться  к  древней  культуре  своих  предков,
должны... любой ценой.

         * ЧАСТЬ ВТОРАЯ. СЫНЫ СОЛНЦА * 

     <i>В  человеке,  при появлении  его на свет, нет ни  выраженного  зла,  ни
выраженного добра, а есть только возможность и способность к тому и другому,
что  развивается  в  нем  средой,  где  он  живет, и  воспитанием в семье  и
обществе.</i>
     <i>Роберт Оуэн</i>


        ГЛАВА ПЕРВАЯ. БЕЛЫЙ БОГ

     - То-пель-цин! То-пель-цин!
     Рев толпы перекатывался по трибунам, по обе  стороны ткалачи - площадки
для ритуальной игры в мяч.
     Горожане  Толлы, вскочив с мест, тряся  разноцветными перьями  головных
уборов и размахивая руками, орали во всю глотку:
     - То-пель-цин! То-пель-цин!
     Литой мяч из упругой смолы дерева ачанак с  такой силой перелетал через
лекотль -  черту, разделявшую площадки двух игровых отрядов, - словно каждый
раз срывался с  вершины пирамиды. Попав в одного из игроков, он способен был
не только сбить его с ног, но и убить на месте.
     Но игроки были опытны, проворны и  выносливы. Они отбивали смертоносное
упругое ядро, посылая его обратно на половину противника. Прикосновение мяча
к  каменным плитам площадки каралось  штрафным очком, а передача мяча своему
игроку воспрещалась  под угрозой жертвенного камня. Отбивать мяч  можно было
только  локтями, защищенными стеганой броней, коленями  в  наколенниках  или
тяжелыми  каменными  битами, зажатыми  в правой руке.  От  удара такой  биты
летящий  мяч  переламывал  нетолстую каменную  плиту.  А  ненароком  попав в
зрителей,  миг  искалечить  их, не защищенных игровой  одеждой.  Потому  для
безопасности  скамьи были  высоко подняты над  игровым  полем. Сочувствующие
двум  сражающимся отрядам обычно рассаживались по обе стороны игрового поля,
бурно переживая за  своих  любимцев,  тем более что  к  случае  поражения им
грозил узаконенный грабеж.  Победители  имели право ворваться  на враждебную
трибуну  и отобрать у тех, кто ратовал за побежденных, все, что приглянется:
дорогие украшения, красивые головные уборы и даже части праздничной одежды.
     В  отряде  Чичкалана  сегодня  играл,  как  бывало, Топельцин,  любимец
народа,  чудесно  воскресший, узнанный  красавицей Мотыльком. Вождь игрового
отряда,  скрывавшийся  от  жрецов  в  сельве, сам видел, что  он,  как  бог,
спустился с неба на Огненном Змее в сопровождении грома без дождя.
     Белокурый бородатый бог, снизошедший до игры с людьми, подобно  им, был
наряжен  в  головной убор из  черных перьев и упругие  панцири  из  подбитой
хлопком кожи ягуара на локтях, коленях и  шее. Такая  защита предохраняла не
только от разящего мяча,  но  и от ударов боевых деревянных мечей с остриями
из вулканического" текла, годясь и для игроков и для воинов.
     Боги устами жрецов присуждали победу  тому или  другому отряду по числу
штрафных очков. Но бесспорная победа достигалась броском мяча сквозь одно из
поставленных на  ребро каменных колец,  вделанных в стены под  трибунами  по
краям черты, разделявшей игровое поле.
     Попасть в  кольца  было чрезвычайно трудно  (отверстие  едва пропускало
мяч). К тому же и опасно. Кольцо изображало свернувшегося священного попугая
гаукамайя.  Прикосновение к нему  даже мячом считалось  кощунством и грозило
крупным штрафом.
     Искушенные  в  математике  жрецы подсчитывали  очки  и не останавливали
игры, пока  мяч не пройдет сквозь кольцо. Требовалось лишь,  чтобы  игроки и
зрители держались на ногах, а солнце освещало игровое поле.
     Поэтому противники разящими ударами мяча старались измотать друг друга,
вывести из строя  побольше игроков. На  риск броска  сквозь кольцо  решались
только  в крайнем или особо благоприятном  случае, когда игрок  оказывался у
стены прямо перед кольцом.
     Толпа  ревела. Белый бог не только доказал, что он вернувшийся на Землю
прославленный  Топельцин,  но  и  сумел  поднять  священную игру  до  уровня
божественной и  заставил всех  затаить дыхание. Таких приемов игры еще никто
не видел, так играть мог только бог!
     Гремучий  Змей восседал  на  царственной  циновке над  каменным кольцом
гаукамайя  и  спокойно  созерцал  зрелище,  которое  приводило  в  неистовое
волнение, восторг, даже  опьянение всех окружающих. Всех,  кроме Змеи Людей,
который тоже каменным изваянием высился над кольцом противоположной трибуны.
     Когда Чичкалан  вернулся из  сельвы,  объявив о  сошествии с  неба бога
Кетсалькоатля, Змея  Людей приказал схватить его и распластать на жертвенном
камне. Он  не хотел  слушать его  болтовни, потому что не  верил ни в  каких
богов, которым служил, и  не допускал мысли, что человек, сердце которого он
вырвал собственными руками, будто бы жив и  вернулся  с  зажившим  шрамом на
груди. Он увидел в этом ловко подстроенную интригу.
     Возможность  такой интриги почувствовал  и  ненавидевший  жреца владыка
Гремучий  Змей,  едва  девушка  Мотылек,  упав   к  его  ногам,  поведала  о
возвращении возлюбленного.
     Гремучий  Змей  потребовал  привести к  нему  Чичкалана в сопровождении
Великого Жреца. Змея Людей, сдерживая  бешенство, вынужден  был сопровождать
Пьяную Блоху к трону владыки.
     Войдя  в  просторный  зал,  устланный коврами из птичьих перьев, первый
жрец сразу же стал  грозить владыке гневом  богов,  если им тотчас  не будет
принесен в жертву Чичкалан, а также и белокожие обманщики, которых тот якобы
повстречал, в сельве.
     - Зачем  Змея Людей грозит гневом тех, кого никто не видел,  если народ
сам сможет  лицезреть живых  богов? Не лучше ли попросить их самих, - сказал
Гремучий Змей, - смягчить гнев, которого Змея Людей так страшится?
     - Как может  доказать белый бродяга, что он бог? -  в ярости воскликнул
Великий Жрец.
     - Пусть  владыка смертных прикажет сорвать  с Чичкалана  путы, которыми
скручены его руки, - взмолился Чичкалан, стоявший перед вождем на коленях. -
И  пусть владыка  смертных прикажет  игровому отряду  Чичкалана  сыграть  на
игровом поле вместе  с  Топельцином. Народ, наблюдая  священную  игру, сразу
узнает Топельцина и признает в нем бога.
     Гремучий Змеи затянулся дымом трубки, которую не выпускал изо рта.
     - В священной игре в мяч не раз решались важнейшие споры между  жрецами
и  правителями городов. Пусть и сейчас  боги  скажут свое слово  на  игровом
поле.
     Гремучий  Змей, сидя на циновке власти и невозмутимо попыхивая трубкой,
в которой разжег крошеные листья табака, чтобы вдыхать в себя их  дурманящий
дым, слышал всеобщие возгласы "То-пель-цин!". Он ничем не показал, что очень
доволен.  Теперь Великий Жрец  будет сокрушен, его постигнет кара, с которой
не сравнится смерть на жертвенном камне или от боевого мяча.

     <img src=faety2_1.gif>

     Меж тем белокожий  бородатый  игрок  перешел  на площадке  к невиданным
приемам. Он перестал  пользоваться битой, чтобы сильными ударами литого мяча
наносить вред партнерам.
     Улучив миг, когда мяч летел к нему, он отбросил загремевшую по каменным
плитам  биту и вовсе не отбил  мяч, как полагалось, а схватил его  на  лету,
зажав локтями.
     Дальше произошло  невероятное.  Кетсалькоатль закинул руки  за  голову,
продолжая сжимать локтями  мяч (в этом не было нарушения  правил, он касался
мяча  лишь  локтями!), потом  легким,  точно рассчитанным движением, которое
Инко  Тихий  под  руководством  Гиго Ганта и  Чичкалана несчетное число  раз
отрепетировал  в  сельве  перед тем,  как появиться  в Толле, бросил  мяч  в
кольцо.  Мяч  прошел через  отверстие  и  упал  к  ногам оторопевшего  вождя
противоположного игрового отряда.
     Тот подумал  лишь о  грозящем  ему  теперь  жертвенном  камне, а  не  о
хитроумном новшестве, внесенном богом в поединок на ткалачи
     Так закончилась священная игра.
     Топельцин был  не только всенародно узнан, но и провозглашен тут же  на
игровом поле богом  Кетсалькоатлем. Это поспешил сделать  сам Великий  Жрец,
боявшийся  отстать от  других.  Надо было  и  при живом  боге сохранить свое
положение первого жреца.
     Толпа  неистовствовала. К ногам  Кетсалькоатля летели  богатые головные
уборы и ценные украшения.  Люди Толлы  ничего не жалели для  вернувшегося  в
образе бога любимца.
     Простодушные,  как  дети,  воспитанные   в  суеверии,   они  восприняли
появление умершего как  нечто естественное для  богов,  а потому готовы были
беспрекословно повиноваться явившемуся к ним божеству, как воплощению силы и
власти.
     Змея Людей встревожился. Как бы этот "живой бог" из сельвы  не  захотел
теперь мстить  Змее Людей за будто  вырванное когда-то его сердце. Надо было
действовать,  и Великий Жрец  дал знак жрецам. Те вышли вперед и затрубили в
морские раковины, требуя тишины.
     Змея Людей провозгласил:
     - Горе людям Толлы, горе! Пусть внимают они словам великого и страшного
пророчества,   прочитанного   по   звездам.   Едва   ступит  на   Землю  бог
Кетсалькоатль, потребует  он  себе  в  жертву  сердца  самых знатных,  самых
заслуженных и богатых людей  Толлы: и мужчин, и женщин, и девушек, и  детей.
Горе  людям Толлы, горе! Пусть  владыка  пообещает белому  богу  много тунов
сердец пленников и рабов, а пока смиренный жрец  Змея Людей поспешит вырвать
для Кетсалькоатля  сердца  двух вождей игровых отрядов,  одного проигравшего
прежде, а другого поверженного сегодня
     Гремучий  Змей   сделал  знак   рукой,  и  три   его  телохранителя   с
разрисованными боевой краской лицами, в стеганых боевых куртках протрубили в
морские раковины, пронзительными звуками заглушив последние слова жреца.
     Заговорил Гремучий Змей:
     - Да станет известно людям Толлы, а также смиренным  служителям  богов,
что владыка  смертных Гремучий Змей с распростертыми объятиями любви и  мира
принимает вернувшегося к  нему  сына  в  образе бога и на  склоне своих  лет
складывает с себя бремя Верховного Вождя, которое так долго нес. Он передает
это бремя власти своему сыну  Топельцину,  который  отныне  будет носить имя
Кетсалькоатля, живого белого бога и владыки смертных.
     Ошеломленные  горожане  Толлы повскакали со скамей,  не  зная,  чего им
ждать  дальше. Другое дело  Змея Людей.  Он  рассчитывал на правах  Великого
Жреца  по-прежнему представлять  перед  народом богов, узнавая желания  тех,
кого  провозгласили  сейчас  богами  на   Земле.   Но  если  бог  становится
одновременно и владыкой, то... Теперь вся надежда была на тайную  дочь. Ведь
самозванец из сельвы вынужден был признать ее своей возлюбленной.
     Усиленный священным камнем голос жреца снова зазвучал над трибунами:
     -  Пусть примет  всесильный  бог и вождь  Кетсалькоатль  смиренный  дар
смертных, владыкой которых он стал. Проворные жрецы сейчас поднесут  ему  на
золотом блюде два желанных ему трепещущих сердца, бившихся  во  время славно
закончившейся священной игры.
     -  Пусть замолчит лукавый  жрец! - раздался незнакомый  ясный и сильный
голос,  который,  оказывается,  принадлежал  белому богу. Он  встал рядом  с
Гремучим  Змеем, не  позволив  тому  подняться с циновки.  - Пусть  замолчит
лукавый жрец,  и  пусть знают люди Толлы, что никогда  больше  не  прольется
человеческая  кровь ради жертвы богам, ни  одно сердце  больше не вырвут  из
груди  живого человека и не бросят  на  нетускнеюшее блюдо желтого  металла.
Кетсалькоатлю предложено править Толлой, и он с сознанием долга перед людьми
принимает переданную ему власть, чтобы обратить ее на благо всех. Жестокость
отныне объявляется вне закона, как неугодная и богам, и людям Земли.
     Горожане переглянулись. Почему белый бог  сказал о всех людях Земли,  а
не  о людях Толлы?  И почему он назвал Великого  Жреца лукавым,  унизив  его
перед  всеми, хотя тот только что  провозгласил Кетсалькоатля  богом? Однако
люди Толлы не  умели рассуждать, они привыкли повиноваться.  Больше всего их
взволновало и  перепугало  запрещение привычных человеческих  жертв,  всегда
угодных богам. Что ждет теперь людей, если богов нельзя будет умилостивить?
     Жрецы подвели к Кетсалькоатлю, наконец севшему на место  владыки,  двух
вождей игровых отрядов. Их бросили перед ним на колени, связанных веревкам и
с закрученными назад руками.
     Кетсалькоатль  сделал знак,  и огромный белый бог, который  ростом  был
даже  больше  Топельцина,  подошел  к жертвам  и  двумя  ударами диковинного
блестящего  ножа, непохожего на  обычное  изделие из  вулканического стекла,
хотя и не  менее острого, разрубил связывающие  их веревки. Две белые богини
помогли освобожденным  подняться  и заговорили  с  ними  на языке Толлы.  Их
голоса были нежны и ласковы.
     Кетсалькоатль отправился во дворец  своего отца Гремучего Змея. По одну
его сторону шел еще один бог,  с малым числом волос на голове, а по другую -
тайная дочь великого Жреца красавица Мотылек.
     Гремучий Змей шел следом.
     Люди Толлы благоговейно провожали их взглядами.
     Что-то  ждет их при новом  владыке смертных,  который спустился к ним с
неба и не хочет, чтобы жертвами cмягчали его гнев?
     Неожиданности последовали одна за другой.
     Каждый день  глашатаи  ревом  морских раковин созывали народ к подножию
пирамиды Ночи и сверху звучал голос одного из белых богов, который отличался
своим  ростом,  имел  рыжую  бороду  и четыре  глаза. Он передавал повеления
Кетсалькоатля, которые обязаны были выполнять все. Повеления эти ошеломляли,
приводили  в трепет  одних и в неистовую радость других.  Однако  пугали они
одинаково  всех.  Невозможно  было  разобраться  в  новом  порядке,  который
устанавливал белый бог.
     Прежде всего бородатый бог-великан, поднеся к губам волшебную раковину,
объявил, что упраздняется рабство.
     -  Рабство  противно  самой  натуре  человека  и  недостойно  его  ума,
возвысившего людей  над всем остальным животным миром, - громоподобно гремел
через раковину голос бога-помощника. -  Ни в лесах, ни в пустыне, ни в водах
не  найти  живых  существ,  которые  заставили  бы  других,  себе  подобных,
трудиться, сами ничего  не  производя.  Не  будет  так отныне и  среди людей
Земли.
     Опять он сказал "людей Земли", а не "людей  Толлы". Собирались ли: боги
завоевать все окрестные пленена?
     - Труд отныне  будет обязателен для  всех, - продолжал бог-великан. - И
прежде  всего  для  владыки  смертных,  для самого Кетсалькоатля.  Он первым
подаст всем пример. Ему отводится поле, которое он станет возделывать, чтобы
вырастить хлопок и пшеницу. А если трудиться  станет сам бог, то что ожидает
тех, кто откажется от труда?
     - Смерть! - послышалось из толпы, стоящей у подножия пирамиды.
     - Кетсалькоатль упраздняет насильственную смерть и как наказание, и как
мщение, - снова  удивил людей вещающий бог. - Ее заменит  изгнание из города
Толлы. Не пожелавшие трудиться в  городе  будут  отправлены в сельву, где им
все  равно придется  трудиться, чтобы не погибнуть. Труд станет обязательным
для всех.
     Люди уходили с площади потрясенные.
     Вожди возмущались, хватались за  оружие. Но бог был богом, к тому  же и
владыкой смертных. Приходилось смиряться.
     Толпы освобожденных  рабов  заполняли  площадь перед  дворцом  владыки,
чтобы песнями, плясками и ночными кострами воздать ему хвалу.
     Начались невиданные прежде  работы: прокладывались дороги, выжигалась и
вырубалась  сельва,  чтобы подготовить  поля  хлопка  и  пшеницы, сооружался
дворец белого бога, венчающий собой самую высокую пирамиду.
     Великий Жрец Змея Людей сидел в храме Неба на вершине  старой пирамиды.
Сюда  уже не  приводили никаких пленных,  он  не  бросал ни  одного горячего
сердца на желтое блюдо, не ощущал  на  губах вкус свежей крови. Он сам жил в
страхе  за  себя  и  тщетно  вызывал  свою  тайную  дочь  Мотылька.  Она  не
появлялась.
     Однажды с вершины пирамиды он увидел  ее, поразившись происшедшей в ней
перемене. Волосы ее,  ставшие когда-то в час горя  серебряными, вновь обрели
свой былой черный с отливом цвет.
     Змея  Людей не знал, что богини, одна из которых была  жрицей Здоровья,
снабдили ее какими-то снадобьями, которые вернули девушке молодость.
     Люди Толлы увидев Мотылька, как прежде, юной, уверовали в чудо, которое
совершил. Кетсалькоатль, и прониклись к нему еще большим священным трепетом.
     Указы Кетсалькоатля снова и снова оглашались богом-великаном с  вершины
пирамиды Ночи, с которой жрецы прежде наблюдали звезды. И  каждый новый указ
все больше повергал в ужас суеверных людей Толлы.
     Бог-великан объявил, что Кетсалькоатль отменил всякие войны.
     -  Никогда  больше  война   не  будет  способом  решения  споров  между
племенами, -  вещал рыжебородый  бог. -  Как равны отныне  между собой  люди
Толлы, так равны между собой  и все людские племена. Пусть живут они в мире,
никогда  не   применяя  насилие  и  руководствуясь  в  своей  жизни  только,
справедливостью.
     И  еще  объявил  бог-великан,  что  Кетсалькоатль  освободил  от  труда
престарелых, равных возрастом его  отцу. Их будут кормить и уважать все, кто
моложе их.
     Город Толла  кипел:  днем работой,  вечером весельем,  а  ночью скрытым
недовольством. Каково  было  знатным горожанам признать былых  рабов равными
себе, а воинам - потерять все привилегии?
     Простой  люд, бывшие рабы и  ремесленники возводили по указаниям  богов
великолепные  постройки.  Бывшие  воины  и  военачальники,  которых  впервые
заставили что-то делать, пока подчинялись, но смотрели исподлобья.
     Белый  бог с  малым  числом волос на  голове,  наблюдавший за  жизнью в
городе, говорил Кетсалькоатлю на чужепланетном языке:
     -  Не  может   быть,  чтобы  невежественные  туземцы  могли  так  сразу
отказаться  от вековых  жестоких  привычек  и  принять  общественный  строй,
требующий высокого самосознания каждого члена общества.
     - Надо просвещать их, - решил Кетсалькоатль.
     И он собрал у себя молодых людей (из знатных семей, которые уже учились
письменам)  и  жрецов, приобщенных  к знаниям,  всех, кроме Змеи  Людей,  не
пожелавшего или  не решившегося явиться, и  стал  передавать им удивительные
знания о небе и вещах.
     Змея Людей по  ночам выслушивал донесения своих  былых приближенных  об
этих занятиях и мрачно смотрел на затянутое тучами небо без звезд.
     Его тайная дочь все не приходила к нему. Но он ждал ее.


        ГЛАВА ВТОРАЯ. КОГТИ ЯГУАРА

     И Мотылек все-таки пришла к отцу.
     С  перекошенным смуглым лицом, с ниспадающими на плечи прямыми  черными
волосами, с горящими  гневом глазами, она чем-то напоминала ягуара, готового
защищать свое логово.
     Она легко  поднималась по высоким  ступеням пирамиды, которые доставали
ей до бедра.
     Жрецы в черных хламидах,  не позволявшие  ей взойти на пирамиду  в день
принесения в жертву ее Топельцина, сейчас молча  наблюдали за ней, стоя, как
изваяния, через каждые пять ступеней.
     Только раз  оглянулась Шочикетсаль на дворец владыки, где обитали белые
боги, и рот ее искривился, обнажив острые зубы.
     Великий Жрец Змея Людей вышел к ней навстречу. Искусно сделанная из его
пропитанных  кровью волос  прическа в  виде  змеи с раскрытой пастью  чем-то
напоминала лицо разъяренной женщины.
     Поднимаясь, Шочикетсаль  снова и  снова переживала оскорбительную сцену
последнего свидания с Топельцином.
     Да полно! С Топельцином ли?
     Не было  большего счастья, чем  снова обрести погибшего  возлюбленного.
Мотылек слишком хорошо  помнила встречу в  сельве: протянутые  к  ней  руки,
ласковые слова и любимые ею голубые глаза, которые  когда-то закрылись навек
и вдруг теперь с прежней нежностью вновь смотрели на нее.
     Но как ни была  счастлива  в тот миг  Мотылек, она  оставалась  дочерью
своего первобытного зоркого народа, чуткой ко всякой опасности.
     Даже в минуту безудержного счастья  заметила  Шочикетсаль белую богиню,
которая отвернулась, чтобы скрыть рыдания.
     Мотылек ничем не выдала себя ни тогда, ни позднее.
     Топельцин,  даже став белым богом Кетсалькоатлем, не сумел все прочесть
в ее сердце. Да, может быть, и она сама не до конца понимала себя. Но где-то
в самом далеком тайнике ее сердца шевельнулась тревога.
     Женщина  всегда  раньше мужчины  разгадает  соперницу,  даже  если  это
богиня.
     Богиня справилась с собой, но только справилась! Мотылек отлично поняла
это, потому что  от нее не ускользал  ни один взгляд Эры, украдкой брошенный
на Кетсалькоатля.
     Две другие богини были  ясны.  Одна из них любила Кетсалькоатля, но как
сестра. Другая никого  не любила,  холодная, подобно камню,  политому водой.
Мотылек  боялась ее. А богиню  Эру она не боялась  и позволила  ей волшебным
снадобьем вернуть цвет молодости своим полосам.
     Чутьем дикарки  она угадывала, что эта богиня  не  способна сделать  ей
зло.
     Но Кетсалькоатль!
     Став  вместо Гремучего Змея владыкой смертных,  он должен был бы тотчас
же жениться  на своей  былой  возлюбленной, выполнить данное ей еще до своей
смерти   обещание.  Шочикетсаль  считала   это  само  собой  разумеющимся  и
нетерпеливо ждала.
     Однако  вернувшийся  с неба Топельцин  вовсе  не  проявлял  того  пыла,
который владел им в былое время.
     Терпение у  Шочикетсаль истощалось. Неужели  небо,  где он  провел  так
много времени, разъединило их?
     Мотылек  была  земной женщиной, в жилах которой текла неукротимая дикая
кровь. Небо жрецов с  их сказками  было для нее чуждым и недосягаемым. Не  в
эти сказки полагалось  верить.  А вот  богиня  Эра, не умеющая  скрыть своих
чувств  к  Топельцину, это  была  уже  не сказка,  а сама  жизнь, близкая  и
понятная. Шочикетсаль, как женщина, видела в ней соперницу.
     И Мотылек возненавидела богиню Эру, была готова разорвать ее когтями.
     Шочикетсаль, кипя  ревностью и негодованием, решилась наконец на прямое
объяснение с Кетсалькоатлем. Она хотела знать, почему тот не берет ее себе в
жены.
     Шочикетсаль застала Кетсалькоатля в зале с коврами  из  птичьих перьев.
Он только что отпустил своих учеников.
     Увидев Мотылька, он улыбнулся, встал со шкуры ягуара и сделал несколько
шагов ей навстречу.
     Сердце замерло  у Мотылька, кровь бросилась  в лицо, голос перехватило,
но она все-таки робко вымолвила:
     - Позволит  ли великий  бог  Кетсалькоатль называть  себя,  как прежде,
Топельцином?
     - Мотыльку? Ну конечно, -  ласково сказал белый  бог  и  протянул к ней
руки, как тогда, в сельве.
     - Разве Топельцин не видит, что счастье вернуло его Мотыльку былой цвет
волос?
     - Топельцин рад, что видит Мотылька прежней.
     - Но почему он сам не прежний?
     - О чем говорит Мотылек?
     - Почему Топельцин  не  показывает  Мотыльку звезд  на небе? Почему  не
прикасается губами к ее коже, чтобы  радость  волной  пробежала по всему  ее
телу?
     - Если бы Топельцин считал себя вправе так поступить! Если бы он мог! -
с горечью воскликнул белый бог.
     - Разве Топельцин, или  бог Кетсалькоатль, не  имеет права на все, чего
только пожелает?
     -  Пусть прекрасная  Мотылек простит гостя неба,  что  он только сейчас
решается рассказать ей все о себе.
     -  Разве  Мотылек  с  вершины пирамиды не возвестила народу  всего, что
можно было сказать о белом боге и его спутниках?
     - Мотылек должна понять, что тот, кого она провозгласила вернувшимся ее
возлюбленным, не может воспользоваться ее ласками, предназначенными другому,
давно погибшему юноше.
     Мотылек содрогнулась.
     -  Богиня  Эра,  подарившая  Мотыльку  былой  цвет  волос, -  продолжал
Кетсалькоатль, - давно настаивала, чтобы гость с неба рассказал Мотыльку всю
правду, ибо она женщина  и  своей заботой о  жизни  может  помочь и людям, и
гостям неба.
     Бешенство овладело  Мотыльком.  Она плохо понимала Кетсалькоатля. До ее
сознания дошло лишь то, что он говорит по велению  богини Эры и отказывается
от любви Мотылька.
     А Кетсалькоатль закончил:
     - Гость с неба хорошо понимает Мотылька и ее жажду любви, потому что он
и сам познал горе неразделенной любви.
     Девушка уничтожающим взглядом смерила бога Кетсалькоатля:
     - Бог Кетсалькоатль не может так говорить! Какой же он тогда бог!
     - Сын Солнца вовсе не бог, -  мягко сказал Кетсалькоатль, -  и вовсе не
твой  когда-то  погибший возлюбленный  Топельцин. Сын  Солнца лишь  случайно
похож  на  него  чертами лица.  Это нелегко объяснить  Мотыльку. Она  должна
понять,  что у людей Толлы и у тех, кто живет на далекой звезде Мар,  откуда
прилетели гости неба, одни и те  же предки, происходящие с еще более далекой
звезды, которая погибла в яркой  вспышке. Остались только ее сыны, гостившие
на Земле и  Маре. И люди, и мариане  (гости с  неба),  и фаэты  (так звались
обитатели  погибшей Фаэны)  -  все  они  сыны Солнца. Людям Земли  предстоят
тяжкие испытания.  Их  братья по Солнцу,  зная  об этом, прилетели со звезды
Мар,  чтобы  разделить  с людьми их  тяготы  и научить тому,  что достигнуто
разумом другими сынами Солнца.
     Мотылек  не   могла  понять   всего  сказанного.  Она  была   женщиной,
отвергнутой женщиной. И только это она поняла. Не веря себе, она произнесла:
     - Значит, Кетсалькоатль вовсе не Топельцин?
     -  Увы,  нет. Потому  гость  неба и  не может подарить Мотыльку радость
любви, - грустно сказал Кетсалькоатль.
     - Это  неправда! -  вскричала Шочикетсаль, гневно  сверкнув глазами.  -
Просто жалкий Кетсалькоатль слепо выполняет волю белой  богини, отрекаясь не
только от былой любви, но даже и от собственного имени Топельцина!
     Белый  бог  растерянно  стоял посреди зала,  с  удивлением рассматривая
разгневанную  девушку  Земли.  Неужели  он  ошибся,  рассчитывая  найти   ее
поддержку ценой всей правды, пусть горькой для нее, но истинной?
     Мотыльку  вовсе не  нужна  была такая  истина!  Слова  белого бога лишь
подсказали  ей  план мести. Если  ее отвергли, то  виновники,  богиня Эра  и
неверный Топельцин, горько поплатятся!..
     Взбешенная  Шочикетсаль  выбежала  из  дворца  и  кинулась  к  ступеням
пирамиды  бога Ночи, чтобы найти там  отца. Она была его тайной дочерью, ибо
Великий Жрец, служа богам,  в своей святости не мог иметь ни жены, ни детей.
Конечно, все  знали, что Шочикетсаль его дочь, но, чтобы сохранить видимость
священной  чистоты  Великого  Жреца, ее  назвали тайной дочерью.  Этим  было
сказано  все,  приличия  соблюдены,  и  положение  девушки обретало  высоту,
достойную ее тайного (хотя для всех к явного) отца.
     ... Змея Людей с плохо  скрываемой  радостью  выслушал дочь, поведавшую
ему о неслыханном  оскорблении, нанесенном ей,  женщине  высшего положения в
Толле. Ею  пренебрег тот, кому  она готова  была отдать  сердце  не только в
переносном, но  и в  прямом смысле, когда рвалась на пирамиду, чтобы  лечь с
ним рядом на жертвенный камень.
     У Великого  Жреца  зрел план. Шочикетсаль  готова  объявить  с  вершины
пирамиды, что  так называемый Кетсалькоатль  вовсе  не  бог  и  уж  никак не
Топельцин, а всего  лишь ловкий обманщик. Он должен  быть лишен  власти, его
безрассудные указы отменены,  и в  честь  возвращения к  истинным  богам  на
жертвенных камнях будут  вырваны сердца  у  всех белых  бродяг, явившихся из
сельвы, а также у всех их сообщников, призвавших их власть.
     Взывая к  истинным богам (в которых он  не верил), Змея Людей  приказал
дочери во всем повиноваться  ему и  в нужный миг сказать с вершины  пирамиды
всю правду о ЛжеТопельцине.
     Шочикетсаль  с  поникшей  головой  слушала  хриплый  голос  жреца.  Тот
заметил, как передернулись у нее плечи.
     Он замолчал и задумался.
     Так ли просто  получится то, что предложила  ему  дочь? Она женщина, ей
важно лишь скорее разоблачить обманщика, оскорбившего ее чувства. У Великого
Жреца цели должны быть более возвышенными  и далекими, а пути их  достижения
самыми надежными.
     Пока Змея Людей размышлял, его тайная дочь не могла найти себе места.
     -  Пусть Великий  Жрец  прикажет жрецам протрубить в морские  раковины,
пусть созовут они к подножию холма народ, - требовала она.
     Змея с  разверзнутой пастью  на голове жреца качнулась,  хриплый  голое
жреца снизился до шепота:
     -  В Мотыльке  говори" сейчас только ярость женщины, выпустившей  когти
ягуара.  Нельзя  думать,  что  все  обойдется  гладко  и  хорошо,  едва  она
произнесет  свою  свирепую  речь.  Ловкий Кетсалькоатль  освободил множество
рабов,  которые  теперь  заполняют улицы Толлы. Им не  захочется снова стать
рабами. Ремесленники и  художники заняты  на  новых  постройках. Им  выгодно
закончить  начатое,  а не низвергать того,  кто  призвал их  творить. Нечего
говорить о возделывателях злаков. Они  только и думают, что  о новых  полях,
которые  выжигают  для  них  в  сельве. Им тоже  едва  ли  захочется  верить
разъяренной женщине.
     - Что же  хочет тайный отец  Мотылька? Чтобы  она  простила смертельные
оскорбления,   чтобы  позволила  белому  богу  взять  себе  в  жены  бледную
обманщицу, которую все считают богиней?
     - Пусть не  кипит Мотылек огненной рекой, пусть помнит, что она  тайная
дочь  Великого  Жреца  Змеи  Людей.  Лжебог  Кетсалькоатль,  святотатственно
запретивший древние священные обряды,  должен быть  свергнут и распластан на
жертвенном камне. Боги, желая  наказать кого-либо, лишают  его рассудка. Так
они  поступили и с белыми обманщиками. Потеряв от вкуса власти всякий разум,
они отменили  войны, заставили  отважных заслуженных  воинов  трудиться, как
презренных рабов.  В  этом  и заключена  гибель  лжебогов.  Город Толла стал
беззащитным. Змея Людей никому не доверит того, что сможет сделать только он
сам. По тайным тропкам пройдет он сквозь сельву и найдет кочующих  варваров,
никогда не строящих домов,  а  перевозящих свои жилища с места на место. Для
них набеги на каменные города - дело удали, дома и храмы - презрение, смерть
врагов  -  радость,  гибель  соратников  -  честь.  Змея  Людей  приведет  в
безоружную  Толлу северных дикарей. Пусть они разграбят  город камней, убьют
горожан  и  даже  воинов,  которые  успеют схватиться  за  брошенное оружие.
Неприкосновенными останутся лишь пирамиды храмов, где снова  в усладу  богам
польется  кровь  человеческих  жертв, которая искупит все  несчастья  народа
Толлы.
     Мотылек содрогнулась:
     -  Великий Жрец хочет, чтобы северные варвары  разграбили город,  убили
мужчин, женщин, детей?
     -  Великий  Жрец  договорится с  вождем варваров, чтобы всех пленных из
прежних рабов передали бы жрецам для  принесения их  в  жертву богам.  В  их
числе окажутся и белые бродяги. Тайная дочь Великого Жреца будет отомщена.
     Отец заметил мрачный огонь в глазах Шочикетсаль и нахмурился:
     - Жрецы  станут охранять  тайную дочь  Змеи Людей.  Белым  бродягам  из
дворца владыки, где они почивают на  коврах из птичьих перьев, не дотянуться
сюда. Когда падет город Толла и запылают дома горожан, жрецы звуками морских
раковин  созовут  на  площадь и варваров-победителей,  и  побежденных  людей
Толлы. Вот  тогда Шочикетсаль скажет всю правду  о Кетсалькоатле. Все статуи
его  будут  разбиты, имя его будет стерто со  всех памятников,  которые ныне
спешат ему соорудить.
     - Кровь, - сказала Мотылек.
     - Кровь  солена  на  вкус и горяча, когда стекает с сердца. Она пьянит,
как пульке, и она искупает все. Этими вот руками Великий Жрец за свою долгую
жизнь служения богам вырвал из  груди жертв и бросил на золотое блюдо больше
сердец, чем бьется сейчас у всех жителей города Толлы.
     Мотылек слушала с поникшей головой.
     - Змея Людей  уйдет под покровом ночи, -  сказал ее отец. - Жрецы будут
охранять его  дочь,  и горе ей, если она не дождется отца. Ее  сердце  ляжет
первым на тоскующее по крови нетускнеющее блюдо.
     Краска залила смуглое лицо Мотылька.
     - Шочикетсаль  сама просила в свое  время  сделать это! -  с  вызовом и
презрением бросила она.
     - Богам  угодна  даже поздняя жертва,  - с загадочным  ехидством сказал
Змея Людей и скрылся в тайниках храма.
     Подземный ход должен был вывести его прямо в сельву. Перед путешествием
ему пришлось впервые за  много  лет отмочить свои спекшиеся волосы. Это было
трудно,  потому  что  кровь,  смешанная с  соком аки,  предохранявшим  ее от
разложения, стала каменной. Но все же в конце концов искусно сделанная  змея
исчезла с его головы. Никто не должен был узнать жреца.
     Мотылек вымеряла шагами площадку для наблюдения звезд.
     Перед  нею расстилался город  Толла. Прямые,  как  лучи солнца,  улицы.
Великолепные  ступенчатые  пирамиды   в  центре   зеленых   прямоугольников.
Роскошные  каменные  дворцы  внизу.  Извилистая  синяя  змея  реки,   словно
улегшейся меж строений города. А вдали зеленый простор непроходимой сельвы.
     Может быть, по ней уже  крадется одному ему известными  тропами Великий
Жрец,  чтобы  оружием  варваров  вернуть силу  поверженным  богам  и  помочь
оскорбленной  женщине  жестоко  отомстить белому  бородатому пришельцу и его
бледной подруге, не сводящей с него влюбленных глаз.
     При одной мысли  об  этом Шочикетсаль содрогнулась.  Сейчас  она готова
была в самых  страстных и  гневных словах  разоблачить ЛжеТопельцина, отдать
его на растерзание толпе, бросить на жертвенный камень...
     Но сможет ли она это сделать, когда внизу,  среди дымящихся развалин, в
дикой оргии будут неистовствовать дикари?


        ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ОГОНЬ НЕБЕСНОЙ ЧАШИ

     Исступленное улюлюканье,  вопли боли и  ужаса,  стоны  умирающих, топот
сотен ног, стук оружия,  визг женщин, плач детей - все это смешалось в дикую
какофонию.
     Трупы убитых и тела раненых завалили улицы. Размалеванные краской воины
перебирались через эти жуткие препятствия, пиная ногами мертвых, приканчивая
копьями еще живых.
     Они  врывались  в  дома,  громя все  внутри, поджигая  мебель и дорогие
циновки, разбивая бесценные статуи.  Горожан, пытавшихся  спастись в дальних
комнатах, запирали там, а в окна забрасывали горящие факелы.
     Никто  в Толле не оказал  северным  кочевникам сопротивления. Город был
захвачен врасплох, разграблен, подожжен.
     Дым пожарищ стелился  у подножия пирамид. А сверху, из портиков  храма,
бесстрастно взирали жрецы. Их пышные головные уборы сверкали на солнце.
     Наконец с высокой пирамиды главного храма пронзительно заревели морские
раковины.
     Подвывая   и  приплясывая,  победители  стали  остриями  копий  сгонять
окровавленных мужчин и рыдающих полураздетых женщин на площадь.
     Бывшие рабы и их недавние господа, избитые и жалкие, все с веревками на
шеях, задыхаясь от дыма, смотрели вверх.
     По замыслу  Великого Жреца,  сейчас  перед ними  должна была  в  сиянии
солнца  предстать  Шочикетсаль  назвав  истинного  виновника  всех несчастий
Толлы. Змея Людей еще до ухода к варварам подготовил ей речь.
     Змея Людей приказал жрецам привести Мотылька.
     Испуганные  жрецы пали ниц. Его дочь исчезла в  разгар набега варваров.
Может  быть, она рискнула спуститься  по крутому откосу  пирамиды. Возможно,
она разбилась или дикари приняли ее за обычную горожанку, что еще хуже.
     Змея  Людей  в бешенстве  приказал  распластать на камне  двух  жрецов,
охранявших Мотылька, и сам после долгого перерыва с наслаждением погрузил им
под ребра нож из обсидиана, вырвав их неверные сердца.
     Это  были  первые жертвоприношения,  которые должны были  вернуть Толле
прощение богов и былое процветание.
     Но пока что руины города дымились в толпа горожан ждала внизу приговора
или искупления.
     И тогда речь произнес сам Змея Людей:
     -  Горе  людям  Толлы,   горе?  Лжебоги  усыпили  их,   чтобы  не  было
сопротивления  набегу,   и  теперь,  справедливо  побежденные,  люди  должны
вернуться к  истинным богам.  Милость  богов будет  тем  щедрее,  чем скорее
пленные, переданные  жрецам  великодушными  победителями,  будут принесены в
жертву по давнему закону предков.
     Стон прошел по толпе. Никто не знал, поднимется ли он с веревкой на шее
по ступенькам пирамиды или дождется милости богов.
     - Смерть ЛжеТопельцину, обманувшему и людей Толлы, и доверчивую девушку
Шочикетсаль, -  хриплым голосом  кричал  Великий Жрец. - Жертвенный камень -
Кетсалькоатлю.  Пусть  будет  уничтожен  и  он  сам,  и  все   его   мерзкие
изображения, святотатственно выбитые на  камне. На штурм дворца  владыки, на
штурм вместе с победителями!
     Вовремя  предупрежденные обитатели дворца владыки  успели  укрыться  за
крепкими запорами.
     Мотылек была дочерью своего народа. Нежная  преданность, доставшаяся ей
от  матери, вдовы нукера  -  военачальника,  -  приглянувшейся  жрецу, и  не
терпящий  препятствий  бешеный нрав отца  всегда противоборствовали  в  ней.
После гибели  Топельцина Мотылек, безутешная в  горе и безмерная  в гордыне,
отреклась от радостей жизни, решив стать жрицей. И вдруг все переменилось:
     Топельцин вернулся, но отверг ее.
     Когда она металась  по площадке, смотря  с вершины пирамиды на звезды и
зловещую черную сельву, противоречивые начала  попеременно брали в ней верх.
Но к восходу солнца любовь все же восторжествовала над ненавистью.
     "Во что бы то ни стало предупредить Топельцина!" - решила она.
     Однако жрецы-стражи неотступно следили за ней.
     Прошли томительные дни и столь  же томительные  ночи, в течение которых
Мотылек  не  знала сна. Не  спали и бдительные стражи. И только когда первые
отряды дикарей ворвались в город, стражи отвлеклись видом начавшейся  бойни.
Мотылек бросилась к  откосу пирамиды, но жрец вцепился в  нее. Тогда девушка
ринулась  вниз  вместе  с ним.  Они катились  по крутой гладкой стене.  Жрец
оказался внизу, и это спасло жизнь Мотыльку.
     Придя в себя, она  вскочила, перепачканная  кровью погибшего  жреца,  и
побежала к дворцовой двери.
     В первом  же  зале она  наткнулась  на  величественного Гремучего Змея,
спешившего узнать, что за шум снаружи. Мотылек сказала ему  о набеге. Старый
вождь снял  со  стены боевой  топор и,  ударив в звонкое блюдо,  дал  сигнал
тревоги.
     Появились шестеро его сыновей и заперли двери дворца на все засовы.
     Гремучий  Змей  с  сыновьями, все  с  боевыми топорами,  и  рыжебородый
бог-великан с Карой Яр  стояли  наготове,  прислушиваясь к  воплям  дикарей,
завершавших погром.
     - Топельцин,  -  говорила Мотылек, упав к  ногам  Инко  Тихого, - пусть
примет  Мотылек смерть от рук бога, в котором усомнилась, предав его. Но она
всего лишь  земная женщина, разум которой затмила отвергнутая любовь. Она не
могла примириться в своей гордыне с тем, что богиня Эра счастливее ее.
     -  Несчастное  дитя  Земли,  -  поднял  ее  Инко Тихий.  - Не  измерить
ответственности того, кто идет с Миссией Разума к младшим братьям, совсем не
зная их.
     Мотылек  не  поняла марианина.  Она лишь  любовалась  его  лицом, лицом
своего возлюбленного, которому снова грозила смертельная опасность.
     Штурм дворца  начался  ударами  тарана в дверь. Хитрый  жрец  подсказал
варварам   воспользоваться   недоделанной  каменной  стелой  с  изображением
Кетсалькоатля.
     Сотни ловких и сильных рук держали  веревки, на  которых  раскачивалась
каменная громада, при каждом взмахе круша дверь.
     - Ужель мариане  станут убивать себе подобных? - в ужасе спросила брата
Ива Тихая.
     Инко Тихий отрицательно покачал головой.
     - Я буду подле тебя, - шепнула подошедшая Эра Луа.
     - Я предупреждал,  - мрачно изрек, отходя от  них, Нот  Кри. - Надобно,
чтобы гнев людей был обращен на им подобных. Должно дать им  понять, что мы,
пришельцы, существа  не  только  высшего умственного развития,  но  и  иного
животного вида.
     - Едва ли штурмующие поймут это, - заметила Эра Луа.
     Инко Тихий молчал, с глубокой жалостью  смотря на снова распростершуюся
у его ног земную девушку. Ясно, что он  допустил на Земле роковую ошибку. Но
какую?
     Дверь наконец рухнула. Дикари ринулись во дворец, но первые из них пали
от боевых топоров Гремучего Змея и его сыновей.
     Ива вскрикнула и  схватила  брата за  руку,  чтобы  оттащить  от  места
схватки.
     О Топельцин! - зашептала  Мотылек, вставая -  Ведь  тебе известна тайна
подземного хода. Бежим!
     И  Мотылек испытующе смотрела на Кетсалькоатля.  Если он покажет сейчас
тайный ход, то он - Топельцин! Но Кетсалькоатль печально покачал головой:
     -  Пришелец  со звезды  Мар не может  знать  того,  что  знал  погибший
возлюбленный Мотылька.
     - Так ты не Топельцин? - отшатнулась Мотылек.
     ... Первым из  защитников замертво  рухнул на пол старый вождь Гремучий
Змей.  Десятки  размалеванных  воинов  с  устрашающим  воинственным   кличем
потрясали в воздухе топорами.
     Шесть  сыновей  Гремучего  Змея  крушили  противников,   среди  которых
узнавали своих же бывших воинов, присоединившихся к врагам.
     Вступила в бой и Кара Яр.
     Холодная  и  расчетливая,  она   вышла  вперед,  ничем  не  защищенная,
стройная, хрупкая. В руках ее был парализующий пистолет.
     Один  за  другим  ворвавшиеся  воины  падали  на  пол.  Гиго  Гант стал
вышвыривать  бесчувственные тела  за дверь. Они  не  сразу придут в себя, их
посчитают за убитых.
     Просвистевшее копье вонзилось в плечо Гиго Ганту. Он с яростью выдернул
его, обливаясь кровью. Эра Луа бросилась к нему оказать первую помощь.
     Кара  Яр  сдерживала  рвущуюся  в  проем  двери  толпу,  поражая  лучом
оказавшихся в первом ряду.
     Скоро пол был усеян  недвижными телами.  Кроме парализованных варваров,
здесь же лежали и павшие рядом с отцом все шесть сыновей Гремучего Змея.
     - Кто бы ни был тот, кого  назвали Кетсалькоатлем, а несчастная Мотылек
своим Топельцином, пусть он вместе с друзьями  идет следом за мной. Я покажу
тайный ход - путь к спасению, - звала Мотылек.
     Инко Тихий предложил отступать. Мариане двинулись по комнатам дворца.
     Кара Яр шла последней, отражая натиск осмелевших варваров. Они, прячась
один  за другого, успели заметить, что  невидимое копье белокожей женщины не
пробивает насквозь. И защититься можно телом павшего ранее, как щитом
     Прикрываясь  бесчувственными  соратниками, они  на корточках,  подобные
диковинным животным, двигались следом за пришельцами.
     Подземный  ход  вел  в  сельву  из  внутреннего  дворика.  Но  он  имел
ответвление, известное не только Мотыльку, но и  Змее  Людей. Лукавый  жрец,
который сам  недавно пользовался  этим ходом, рассчитал, что дочь непременно
поведет сюда пришельца, и устроил там засаду.
     Первыми к тайному ходу подошли Инко Тихий и Мотылек.
     -  Надо обладать безмерной силой, чтобы отвалить этот камень, - сказала
она, указывая на плиту с великолепной резьбой.
     Ива  Тихая  беспомощно взглянула на Гиго Ганта с окровавленным  плечом.
Только он мог бы справиться с этим.
     Открыть  плиту  взялся   Кетсалькоатль.  Он  сразу   разгадал  рычажное
устройство с  противовесами. Плиту нужно было не поднять,  а вдавить внутрь,
после чего она легко уходила в сторону, открывая проем. Нот Кри помогал ему.
     Снова Мотылек усомнилась, не Топельцин ли все-таки это? Оказывается, он
знает тайну плиты!
     Когда  мариане  стали один за  другим спрыгивать вниз,  они  обнаружили
засаду.
     Змея Людей  метнулся из тьмы и привычным ударом вонзил обсидиановый нож
в грудь Мотылька.
     -  Все-таки  ты Топельцин! - прошептала  Мотылек, улыбнувшись последний
раз в жизни.
     Инко  Тихий  подхватил ее, когда жрец  направил свой второй удар в  его
старый шрам под сердцем. Но чья-то рука отвела нож.
     -  Кетсалькоатля - только  Пьяной  Блохе! -  крикнул стоявший  рядом со
жрецом человек. Он замахнулся на Инко Тихого боевым  мечом, но не  обрушивал
его.
     Ива схватила брата  за  руку  и повлекла его в  глубину хода, куда  уже
скрылся Нот Кри. Эра Луа помогала шатающемуся Гиго Ганту бежать за ними.
     Кара Яр хотела сразить парализующим лучом Чичкалана, но, взглянув ему в
глаза,  все  поняла  и  тоже исчезла в темноте. Змея  Людей, страшась оружия
белой женщины, прятался за спину Чичкалана и, коля его острием ножа, кричал:
     - Вперед! В погоню!
     Но Чичкалан медлил.
     Сверху  в  тайный  ход  спрыгивали  подоспевшие  варвары,  штурмовавшие
дворец. Среди них были  и те, кто пришел в себя после парализующего действия
пистолета Кары Яр. Заметив их, жрец закричал:
     - Лжебоги не умеют убивать? Они беспомощны!
     А Чичкалан орал:
     -  Пьяной Блохе  не  страшны невидимые копья. Только  трезвые падают от
них. Вперед, за мной!
     Крича это,  Чичкалан  загораживал собой ход,  освещая  путь факелом  не
только себе, но и беглецам.
     Наконец  впереди показалось светлое пятно выхода.  Факел Чичкалана стал
ненужным, и он бросил его назад, прямо под ноги жрецу. Тот взвыл от боли.

     <img src=faety2_2.gif>

     Мариане выбежали в сельву. Но куда идти дальше? Где найти корабль?
     - Пусть  белокожие  обманщики  только  попробуют  бежать  на  заходящее
солнце. Пьяная Блоха тотчас догонит их! - доносился из-под  земли угрожающий
голос Чичкалана.
     Инко  Тихий  понял  скрытый смысл его слов и,  увидев в сельве  тропку,
идущую как раз на заход солнца, выбрал ее.
     Только мариане,  тренированные  в беге без  дыхания  в  родной пустыне,
могли так быстро бежать среди сплетения корней и лиан.
     Преследователи отстали, не понимая, откуда  у  пришельцев  столько сил.
Некоторые подумывали: не боги ли все-таки они?
     Тропа вывела прямо на поляну с кораблем "Поиск".
     - Скорее  на  корабль!  - кричал Нот  Кри. -  Ни  одного  мгновения  не
задерживаться больше на этой планете дикости и безумия. На Мар! На Мар!
     - Нет,  - отрезал Инко Тихий. - Наша Миссия еще не закончена. Мы только
узнали, как не следовало ее выполнять.
     - Здесь, на опушке, я уложу всех, - предложила Кара Яр.
     - Нет, - возразил Инко Тихий. - Нужно, чтобы сначала они услышали нечто
важное для себя.
     Нот Кри пожал плечами и стал взбираться по  наружной лесенке к входному
люку.
     Все двинулись за ним.
     Когда  последней  взбиралась  Кара  Яр,  на  поляну  выбежали   дикари.
Просвистевшее копье отскочило от металлической обшивки корабля.
     - Это Огненная Чаша! - кричал Чичкалан. -  Пьяная  Блоха не раз бывал в
ней.  Если Змея Людей пойдет следом. Пьяная Блоха  покажет  ему тайный ход в
Огненную Чашу, который не закрывается изнутри.
     Инко Тихий появился в иллюминаторе:
     - Пусть  опомнятся люди  Земли! Кого  они  хотят уничтожить и чего этим
достигнуть? Вернуть жрецам право убивать на жертвенных камнях людей? Держать
всех остальных в  страхе и  невежестве? Изгнать с Земли  тех, кто  стремился
открыть  им знание и справедливость? Хотят  ли они, чтобы безумие переходило
из поколения в  поколение и даже далекие потомки по-прежнему убивали бы друг
друга  ради наживы, из гнева, из расчета,  чтобы навязать  свою  волю  более
слабым, покорить их? Пришельцы призваны были открыть глаза  своим братьям по
разуму. Они вынуждены лететь, но они вернутся. <i>Они вернутся!</i>
     Град копий, направленных в иллюминатор, был ответом на слова разума.
     -   Захватить  их  живьем,  распластать  на  жертвенных   камнях!  -  в
исступлении вопил жрец Змея Людей.
     - Сюда, сюда,  - звал его  Чичкалан.  - В  Огненную Чашу! Они не  умеют
убивать. Все они будут в руках Змеи Людей.
     Вместе с  жрецом он  находился за опорными лапами корабля,  как раз под
дюзами  двигателей, откуда вылетали раскаленные газы.  Змея  Людей  полез  в
указанное ему, покрытое копотью жерло "тайного хода".
     Чичкалан ловко вскочил на нижнюю ступеньку лесенки и повис на ней.
     Ни  Инко  Тихий,  ни раненый Гиго Гант, севший за  пульт управления, не
знали, что происходит у дюз, иначе они никогда не включили бы двигатели.
     Раздался гром без дождя,  черные тучи не в небе, а по лужайке  поползли
на сельву, к великому ужасу оставшихся.
     Огненный столб уперся в землю, где только что стоял Змея Людей, и начал
расти, поднимая на себе Огненную Чашу, на которой, беспомощно болтая ногами,
висела человеческая фигурка.
     - Это боги! - в ужасе закричали упавшие ниц дикари.
     - И они обещали вернуться, - отозвались другие.


        ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. СЫНЫ СОЛНЦА

     Я,  Инко Тихий, руководитель Миссии Разума мариан  на  Земле, назвавший
себя  Топельцином  и  прозванный  людьми  Кетсалькоатлем,  возобновляю  свой
рассказ после завершения первой горестной экспедиции.
     Как всегда, мы разошлись с Нотом Кри в оценке всего случившегося.
     Нот  Кри  объяснял  нашу  неудачу  зловредной  сущностью людей, которые
произошли  не  от попавших на Землю фаэтов,  очевидно вымерших  здесь, а  от
фаэтообразных  чудовищ,   унаследовав  от  них  тупость  ума,  жестокость  и
стремление убивать.
     Однако  если вспомнить участь фаэтов на Фаэне, уничтоживших собственную
планету,  чтобы  победить  враждебный  лагерь,  то можно  предположить,  что
потомки фаэтов  вполне могли унаследовать такие способности от своих предков
с Фаэны.
     Самым главным для меня было осознать, в  чем же заключалась наша ошибка
в общении с людьми, как и где ее исправить?
     Во  время старта "Поиска" Кара  Яр заметила,  что на  наружной  лесенке
повис человек.
     Опустившись на ближайшую поляну в той же сельве, мы открыли входной люк
и  втащили в него потерявшего сознание  Чичкалана. Он не упал только потому,
что мускулы свела судорога и руки его не разжимались.
     Нам  стоило  больших  трудов  с  помощью  Эры Луа,  применившей  нужные
лекарства, отодрать от скоб его руки.
     Когда корабль снова поднялся, Чичкалан пришел в себя.
     - Пульке,  -  попросил он. - Не пристало  Пьяной Блохе попасть на  небо
трезвым.
     Я объяснил, что  мы  еще не выполнили своего долга на Земле и спустимся
снова, чтобы установить связи с иным  народом, который рассчитываем найти по
другую   сторону  океана,   с  племенем   белокожих  бородачей,  к  которому
принадлежала мать Топельцина.
     - Значит,  все, кто взлетает  к  небу, уже  вдребезги  пьяны,  -  решил
Чичкалан.  - Иначе кто бы придумал лететь  за  океан к рыжебородым. Чичкалан
может пригодиться там, где он побывал в плену у, людей побережья,  именующих
себя кагарачами, изучив их  язык. Он сразу вспомнит все  их слова,  если ему
дать еще выпить.
     - Как же остался жив Пьяная Блоха? - спросила Ива, поднося нашему другу
возбуждающего питья. - Разве у кагарачей нет жертвенных камней?
     - Приморские люди еще  дикие  и глупые. - Чичкалан презрительно скривил
губы. - Они не умеют строить ни пирамид, ни городов  и даже не играют в мяч.
Они  живут на берегу моря и  ловят морских  животных, называя  их рыбами,  а
также "бегающее  мясо" в  лесу,  не  помню, как они  его называют.  Не  зная
истинных богов, поклоняются великому вождю всех лесных зверей - ягуару. И  у
них  нет пульке. Но кагарачи не боятся ни моря, ни леса. Если их не трогать,
они безобидны.
     Мы с интересом слушали  болтовню  Чичкалана,  стараясь представить себе
еще одну народность Земли.
     Нот Кри стал убеждать меня:
     -  Раз  приморские  жители ловят живые существа, обитающие в  море  и в
лесу, чтобы  убить  и  съесть их,  то они  ничем не  лучше людей Толлы  с их
жертвенными камнями.  Вот  если  бы мы нашли расу разумных, подлинно близкую
марианам по заложенным  в ней наследственным чертам  характера,  тогда с нею
был бы смысл установить контакт. А сейчас, поскольку такой надежды нет, надо
лететь  обратно  на  Мар,  чтобы  предоставить  свой  корабль   "Поиск"  для
экспедиции  на Луа, дабы взрывами распада изменить ее орбиту и предотвратить
столкновение  планет. Наша Миссия выполнена, раз мы установили, что на Земле
обитает раса разумных, которую надо спасти.
     -  Ты  говоришь сердечно. Нот Кри,  - сказала Кара  Яр - Ты не  ставишь
спасение людей в зависимость от их родства с фаэтами,  но все же ты не прав.
Мы  не сумели  передать  людям  знаний,  не  смогли помочь  им  изменить  их
общественное устройство на более справедливое.
     Это было верно. Мы ничего не добились.  Очевидно, нельзя навязать людям
доброту и миролюбие с помощью ложных богов, ибо нельзя строить добро на лжи!
     Расстояние,  которое Чичкалан после плена  преодолевал в  течение года,
"Поиск" пролетел раньше, чем солнце успело зайти за горизонт.
     Мы  увидели  в  сумерках на  берегу  моря  огни поселения и  опустились
неподалеку в горах, осветив ярким лучом место посадки среди скал.
     Голые  утесы,  черные  и  рыжие,   без  всякой  растительности,  чем-то
напоминали  нам родной Мар.  Здесь, на недоступной высоте, мы  пробыли ровно
столько, чтобы с помощью Чичкалана научиться говорить на языке кагарачей.
     Чичкалан разведал внизу сельву и нашел жилище охотника, одиноко жившего
с семьей.
     У меня созрел план  действий, который Чичкалан  испуганно отверг, а все
остальные не одобрили.  Однако  я решил поступить именно так, вопреки общему
мнению. Эра Луа вызвалась идти со мной.
     Взяв  с собой предметы,  которые  могли бы заинтересовать  первобытного
охотника и его семью, - металлические ножи, острия, годные для  копий, яркие
безделушки, мы с Эрой подкрались к жилищу, сложенному из больших листьев.
     Мы положили на  пороге хижины наши  приношения,  а  сами легли на землю
около  тлеющих  головешек  потухшего  костра  и  беспечно   уснули.  Мы   не
притворялись, мы не хотели лжи.
     Гиго Гант еще  не  оправился от раны. Ива осталась  с ним в  корабле, а
Кара  Яр  с Чичкаланом  и  Нотом Кри  издали  наблюдали  за  нашим  безумным
поступком. Парализующие пистолеты на большом расстоянии были бесполезны.
     Я проснулся  от укола в  горло.  Открыв  глаза,  я увидел  золотокожего
мужчину с накинутой  на плечи  шкурой и маленьким ярким перышком в спутанных
седеющих волосах. Он приставил к моему горлу каменное острие копья.
     Я улыбнулся ему,  зевнул и повернулся на бок. Сквозь полусомкнутые веки
я увидел прекрасную девушку с огненными волосами в одеянии из  шкуры ягуара.
Она стояла  с занесенным копьем над спящей  Эрой Луа. Они могли бы уже убить
нас, если бы хотели. Мой расчет на этот раз был верен.
     Люди  примитивные,  воспитанные на  жестокостях  каждодневной  борьбы и
убийств животных, они лишали их жизни из необходимости, для пропитания, а не
ради  самого процесса  убийства. Они,  конечно,  не раз  сражались  и с себе
подобными,  но лишь защищая свой домашний очаг.  И  вдруг  они увидели перед
порогом  своей  хижины  двух  безоружных  белокожих  незнакомцев,  ничем  не
угрожавших им, а мирно спавших у  потухшего  костра, к тому же положивших на
порог  их  хижины бесценные  сокровища. Было  над  чем задуматься и удержать
копья.
     Целый выводок ребятишек высыпал из хижины.  Они накинулись на блестящие
вещицы, приведшие их в неистовый восторг.
     Я  все еще чувствовал наконечник  копья на шее. Раздраженным  движением
спящего я отвел копье в сторону и сел.
     Дикарь отскочил,  не  зная,  что  я  буду  делать  дальше.  Пристальным
взглядом черных глаз он следил за каждым моим движением.
     Я улыбнулся и пожелал ему счастливой охоты.
     Услышав родную речь, охотник растерялся.
     Эра Луа тоже  села и  протянула угрожавшей ей  копьем  девушке красивое
ожерелье из марианских камней, которое сняла со своей шеи.
     Возможно, когда-нибудь на  Земле  люди высоких цивилизаций, идя к своим
младшим  братьям,  рискнут  так  же найти прямой  путь к простодушным  диким
сердцам, как это  сделали мы с  Эрой Луа.  Я  был  бы счастлив, если  бы это
когда-нибудь  повторилось.  (<i>Именно   так   поступил  в   XIX  веке  русский
путешественник Миклухо-Маклай, сразу став другом папуасов.</i>)
     Детишки вырывали  друг у друга волшебные кругляшки, дивясь, что видят в
них  кого-то  живого, хотя за  вещицами  никого не было. Охотник нахмурился,
прикрикнул на них, отнял прежде всего ножи и острия для копий, принявшись их
рассматривать сам с тем же радостным удивлением, с каким только что смотрели
на них дети. Потом он попробовал пальцем отточенные лезвия, покачал  головой
и вдруг, выдернув из волос яркое перышко, протянул его мне.
     Девушка в шкуре ягуара, оттенявшей ее красоту, такая же стройная, как и
стоящая рядом с ней Эра  Луа, примеряла  новое ожерелье.  Улыбка сделала  ее
лицо  мягче  и миловиднее,  несмотря на резко очерченные скулы. Вдруг  рыжая
девушка бросилась  в сельву. Через мгновение оттуда послышалось рычание, шум
и крики.
     Охотник и мы с Эрой поспешили на помощь. Выяснилось следующее. Охотница
хотела сорвать  для Эры  Луа диковинный цветок  и,  взволнованная встречей с
чужеземцами и их  подарками, забыла обычную осторожность. Притаившийся ягуар
прыгнул на нее с дерева - она лишь успела крикнуть - и подмял под себя.
     Но рядом, в чаще, с не меньшим  искусством, чем ягуар, притаились  Кара
Яр с  Чичкаланом.  Пока  землянин  замер в  священном  трепете  перед вождем
зверей, Кара Яр с чисто марианской реакцией  прыгнула к зверю и поразила его
лучом пистолета.
     Пятнистый хищник неподвижно лежал на своей жертве, и его пестрая  шкура
сливалась с ее одеянием.
     Кара Яр, зная, что зверь  парализован, ухватила его  за  задние  лапы и
оттащила  в  сторону.  Девушка  удивленно  взглянула  на  нее  и,   вскочив,
прикончила  ягуара ударом  копья  в сердце.  Потом  гордо  встала  ногой  на
поверженного  зверя, опираясь  на копье, презрительно  глядя на Чичкалана  и
настороженно - на Кару Яр.
     -  Гостья  кагарачей рада  была  помочь  смелой  охотнице, - сказала на
местном наречии Кара Яр.
     - Жизнь Имы принадлежит чужеземке, ухватившей свирепого вождя сельвы за
лапы, - с  достоинством ответила та,  срывая  с лианы яркий цветок и поднося
его Каре Яр.
     Кара Яр протянула ей пистолет.
     - Это невидимое копье, - сказала она. - Оно не убивает, а усыпляет.
     - Спящий ягуар лучше прыгающего, - заметил Чичкалан.
     Дочь  передала  пистолет  отцу.  Тот внимательно  рассмотрел его, потом
почтительно взглянул на всех нас, пришельцев.
     - Хигучак, лесной охотник, - не без гордости сказал он. - У него ничего
нет,  кроме жизни.  Но  она принадлежит пришельцам, которые имели  невидимое
копье, но не бросили его ни в Хигучака, ни в Иму, ни в  детей или старуху. В
лесу  нет ничего выше дружбы. Пусть пришельцы  примут ее от охотника лесов и
его дочери.
     Так начались наши новые отношения с людьми.
     У Имы было восемь иди девять младших братьев и сестер. Это были веселые
и жизнерадостные существа,  необычайно любознательные  и беззастенчивые. Они
интересовались  всем: и нашими  лицами, которые ощупывали,  удивленно теребя
мою   бороду,  взбираясь  ко  мне  на  колени,  и  нашей  одеждой,  и  нашим
снаряжением.
     Самой  робкой  оказалась  мать  Имы  и всех  этих  ребятишек,  худая  и
сгорбленная, седая скуластая женщина.
     Хигучак  относился  к  ней презрительно, грубо  покрикивал,  никогда не
называя по имени - Киченой, а лишь старухой.
     Мы  рассказали  своим  новым  друзьям,  что  мы  -  сыны Солнца, что мы
прилетели  с одной из звезд, чтобы дружить  с  людьми,  своими братьями. Нам
ничего не надо от них, но сами мы готовы им помочь во всем.
     Хигучак слушал нас с  неподдельным  изумлением,  и только сверкавшие на
солнце  ножи, одним из которых воспользовалась Кичена,  чтобы снять шкуру  с
убитого ягуара,  убеждали охотника в  том, что все,  что он видит  и слышит,
происходит наяву.
     Для нас теперь было ясно, что не все люди похожи на жреца  Змею Людей и
ему подобных.
     Мои надежды найти контакт и взаимопонимание начинали сбываться.
     Мы привезли с  Мара семена кукурузы,  которые быстро всходили на щедрой
почве планеты.
     Первые посевы кукурузы были  сделаны Хигучаком  и  его  женой,  которой
потом пришлось  выхаживать ростки более  заботливо,  чем собственных  детей.
Надо было  видеть радость  новых  земледельцев, когда  они  сняли со  своего
первого поля первый урожай и, никого не убивая, накормили ребятишек вкусными
и сытными зернами.
     Климат Земли был поистине волшебным. Урожай,  который удавалось снимать
в оазисах Мара один  раз за цикл, вдвое более долгий, чем земной год, здесь,
на Земле, за тот же год снимался три-четыре раза!
     Очень скоро  Хигучак понял, что  возделывание земли  и собирание  зерен
кукурузы намного выгоднее и надежнее,  чем охота в лесу с ее  опасностями  и
неверной удачей.
     Теперь семья Хигучака перестала голодать.
     Охотник  ушел  из своего племени,  поссорившись с вождем,  но встреча с
нами  заставила  его пойти  в селение к своему  недругу и рассказать  о нас.
Лесной охотник был  вспыльчив,  но  незлопамятен.  Таким же оказался и вождь
племени, с  интересом отведавший принесенных Хигучаком зерен. Основной пищей
кагарачам служили рыбы.
     Акулий Зуб (вождь племени кагарачей) передал через Хигучака приглашение
сынам Солнца посетить селение рыбаков, и мы, нагруженные подарками и запасом
семян  кукурузы, отправились  к  побережью. Нот Кри вызвался  заменить  Иву,
чтобы ухаживать за больным Гиго Гантом.
     Никогда не забыть нам того впечатления, которое произвело на нас море.
     Впервые  море  открылось  нам  с  гор,  и  мы  замерли  от  восхищения.
Беспредельная  искристая  равнина  сверкала в  солнечных  лучах, синяя,  как
здешнее небо.
     Потом мы  видели море и серым, как тучи, несущиеся над ним,  и зеленым,
как сельва, и зловеще черн