хожем, внезапно всплыло в памяти Алексея. Он оперся руками о подоконник. С высоты двадцать пятого этажа улица казалась двумя линиями огней, снизу доносились коротенькие гудки автомашин. Почему ему кажется, что завтра все будет по-иному, что и они и все, кого он знает, будут другими? Разве он уже не изменился за то время, которое прошло с момента возникновения идеи ледяного мола? Что же произошло? Как это было? Да, в первый раз он почувствовал себя иным, когда стоял на капитанском мостике около Федора и мысленно вслед за ним командовал себе: "Вперед, самый полный!" Тогда впервые он понял, какую огромную силу представляет человек, если он не одинок, если стоит в строю плечом к плечу, локтем к локтю с людьми одной с ним цели. Один человек может только мечтать, но превратить мечту в действительность может только народ. С этого дня и началось проектирование. Оно началось с совсем не относящихся, казалось бы, к ледяному молу работ на Дальнем Берегу, где монтировался завод-автомат. Метели, морозы, непроглядная полярная ночь с трепетными всполохами сияния. В возведенных корпусах светло. Там устанавливают станки-автоматы. Выйдя на мороз, Алексей ощущал лицом, грудью, всем телом упругую силу ветра. Отвлекаясь от обычных дел, он старался представить себе работы на льду в такую погоду, прокладывание полыньи, заносимой снегом, опускание труб, к которым не прикоснешься рукой. И здесь, в Арктике, он находил, придумывал, изобретал будущие приемы работ. Алексей привык в Арктике не торопиться, обдумывать каждый шаг до мельчайших подробностей. Он знал, как благодарны были строители завода-автомата работникам московского "Завода заводов" за то, что они учли при создании автоматов все мельчайшие особенности их работы в арктических условиях. Алексей понял, что именно так и следует проектировать строительство ледяного мола. Его нужно строить не руками, а машинами, целой армией особых машин, приспособленных к холоду, к пурге, скрывающих своих командиров в теплых кабинах. Прежде чем строить мол, нужно изобрести механизмы для его строительства, сконструировать их и построить. Алексею вдруг вспомнилось, как однажды, возвращаясь с завода, он заметил на крыльце дома фигуру в кухлянке с хореем в руках. Рядом стояли нарты в оленьей упряжке. Алексей пригласил незнакомого оленевода к себе. Тот вошел и, сбросив капюшон, оказался... улыбающейся Галей. Алексей не мог догадаться, зачем она приехала сюда. Галя, замявшись, попросила показать ей завод-автомат. Недоумевающий, но, пожалуй, обрадованный, Алексей повел ее в цех. Галя, пораженная, остановилась у мраморных колонн вестибюля. "Как в Москве!" Задержалась у зеркала. "Полгода не смотрелась! Ужас, как лицо обветрено..." Прошли сразу не в литейный, а в механический цех. Пахло машинным маслом и разогретой эмульсией. Части станков сами собой сдвигались, раздвигались, словно не обрабатывали, а старательно "лепили", как сказала Галя, заготовку, превращая ее в готовую деталь. Они щелкали, жужжали, пели. Галя искоса посмотрела на Алешу и спросила: - А тебе кто показывал этот завод в Москве? Наверное... Женя? - Темные брови ее болезненно приподнялись у переносицы. - Нет, я в Москве ни разу к Жене на завод не выбрался, - простодушно признался Алеша. И Галя повеселела, даже разрумянилась. Оправдываясь, сказала: - У вас здесь жарко. - Это тепло, отнятое у морозного воздуха, - с гордостью отозвался Алексей. - Наши отопительные холодильные машины имеют такой низкий температурный уровень, что могут отнимать теплоту наружного воздуха даже в лютый мороз, как сегодня. Видимо, Гале нравилось, когда Алеша увлекается. Она смотрела на нею, забыв и автоматически работающие станки и бегущие по ленте заготовки. Потом говорили о моле. - Не терпится начать проектирование, - признался Алеша. - Хочется обсуждать проект, спорить, искать... Я так рад тебе, Галя... Галя задумчиво смотрела в сторону. Прошли в литейный цех, где из печей лилась нескончаемая струя металла. Это напоминало Алексею о Жене. - Ты знаешь, Галя, я не уверен, что это получится, но Женя хочет превращать эту всегда льющуюся струю в непрерывную трубу. Ведь для мола нужно столько труб! Галя поджала губы. Алексей заметил это и подумал, что вот с ним рядом идет чудесная девушка, которой он совсем не безразличен. Почему же нужна ему далекая и холодная Женя, подчеркнуто заинтересованная другим? Почему же не примет он Галиной дружбы?.. Алексей даже протянул к Гале руку, но тотчас отдернул ее и лишь украдкой посмотрел на девушку. Галя женским чутьем отгадала, что происходило с Алексеем. Задумчивая и рассеянная, она отказалась дальше осматривать завод и не захотела задержаться здесь хотя бы на один день. Немного озадаченный, Алексей из долга гостеприимства решил проводить Галю. Он отправился с ней в тундру, сидя на ее нартах. Следом за оленями шел его вездеход. Полярной ночью, при свете звезд, трудно было разглядеть ее лицо. Когда они прощались, она отворачивалась и все звала свою Гексу, а потом, к удивлению Алексея, спросила, передать ли привет инженеру Ходову? Нарты скрылись в темноте. Некоторое время долетал лай Гексы. Вскоре после отъезда Гали однажды в пургу на автоматический завод неожиданно приехал Ходов. Оказывается, что он решил обсудить с Алексеем методы предстоящего строительства, о котором уже говорили в печати, как об одной из задач недалекого будущего. Сутулясь, он расхаживал по комнате зимовки. Алексей наблюдал за его худым лицом, с провалившимися щеками, с запавшими серыми глазами и глубокими энергичными складками у губ. Ходов говорил ровным и безапелляционным голосом о том, что строители Днепростроя вынули за четыре с лишним года шесть миллионов кубометров земли и уложили один и две десятых миллиона кубометров бетона. Они были вооружены заграничными экскаваторами с ковшами емкостью в один-полтора кубометра. Ходов противопоставлял этому работу на первых великих стройках. Там строители за пять лет вынули три миллиарда кубометров земли (в пятьсот раз больше, чем днепростроевцы), уложили двадцать миллионов кубометров бетона (в семнадцать раз больше, чем на Днепре). Своим скрипучим голосом Ходов доказывал, что это удалось сделать потому, что для строителей были созданы советские экскаваторы с ковшами емкостью до пятнадцати, даже двадцати пяти кубометров, которые заменяли в работе десять тысяч землекопов. Великие стройки получили гигантские советские землесосы, заменявшие труд двадцати пяти тысяч человек. На этих стройках работали исполинские стальные муравьи - скреперы, могучие бульдозеры, армия саморазгружающихся машин, бетономешалок, похожих на дом, - словом, невиданная во времена Днепростроя новая техника, позволившая вооруженным ею людям выполнить титанические задания. Останавливаясь перед Алексеем, заложив руки за худую спину, Ходов говорил, что это и есть тот путь, по которому надлежит идти при строительстве ледяного мола. Мол можно построить только усилиями всей страны, которая взялась бы не только послать на север строителей, но и построить для них множество новых машин, способных заменить в работе на льду тысячи и тысячи людей. Алексей молчал, радостно соглашаясь со всем этим в душе. Ему было приятно слышать именно от Ходова повторение своих собственных мыслей. Алексей скромно умалчивал о том, что самостоятельно пришел к этим выводам, и у Ходова могло сложиться впечатление, что он убедил молодого инженера. Но молчание Алексея отнюдь не было робостью. Оно было скорее сознанием своей правоты, подтвержденной недавним противником. Да и не только недавним. Едва Ходов касался самой конструкции мола, молчаливость Алексея исчезала, глаза его загорались, он уже перебивал сухую, размеренную речь Ходова, не соглашался с ним. Ходов считал, что сейчас невозможно учесть все те условия, в которых должен строиться и существовать мол. Какова будет сила дрейфующих льдов, напирающих на мол? Какие будут наметаться сугробы у радиаторов, поднимающихся надо льдом? Каким способом удастся прокладывать во льду полыньи для опускания труб? Ходов предлагал не начинать проектирования, пока не будет накоплен опыт в специально созданной лаборатории. Карцев горячо восстал против этого. В лаборатории можно изучать только частности, но нельзя построить модель мола, и создать для нее условия, как в полярном море. Если уж ставить опыты, то ставить смелее и шире. Алексей предложил построить опытный мол в Карском море. Ходову понравилась эта мысль, но в назначении мола будущие соратники и уже противники сразу же разошлись. Ходов считал, что опытный мол понадобится лишь для того, чтобы разрешить с его помощью вопросы, встающие перед инженерами. Он хотел строить опытный мол самых малых, ненадежных размеров с затратой минимального количества труб, радиаторов, энергии. Пусть он будет заведомо ненадежен, пусть льды поломают его, - пусть природа сама внесет коррективы в проектирование. Это даст возможность построить главное сооружение наиболее экономично, лишь с самыми необходимыми запасами прочности. Выгода будет огромной. Алексей спорил, возражал. Нельзя задерживать начало строительства. Нужно не проходить учебу в Арктике, а покорять, преобразовывать ее! Нужно сразу строить мол, который мог бы выдержать тяжелое испытание в природных условиях и повлиять на эти условия, на самую природу. Нельзя отказаться от быстрейшего появления магистрали. Ведь она могла бы заменить сто железных дорог! Ходов уехал. Они с Алексеем так и не договорились о конструкции мола. Но одно решено было твердо: при проектировании и на строительстве мола они будут работать вместе. ...Алексей подошел к окну и настежь распахнул его створку. Город покрыт был предрассветной дымкой. В Институте холода у академика Омулева начинались исследовательские работы, которые должны были в скором времени послужить основой для будущего проектирования. Замысел ледяного мола был уже широко известен. Он интересовал многие министерства и Академию наук. И пока инженер Карцев выполнял обычную работу строителя на Дальнем Берегу, в Москве и в Свердловске, в Ленинграде и Ново-Краматорске конструкторы трудились над чертежами машин, которые будут строить на льду и изо льда грандиозное сооружение. Еще до окончания строительства на Дальнем Берегу Алексей был вызван в Москву. Алексей летел на самолете и волновался: он знал, что его встретят друзья, был уверен, что среди них будет и Женя, и этой встречи почти боялся. Не раз пытался он представить, как увидится с Женей. Конечно, она будет холодно-внимательна к нему: расспросы, пожелания и за всем этим равнодушие. Получилось не так. Когда он вышел из самолета, Женя подбежала первая, припала к нему, охватив его плечи руками и уткнувшись лицом в его грудь. Он почувствовал запах ее волос, они касались его щеки. Алеша, покраснев, стоял, боясь пошевельнуться, а она не поднимала головы. Виктор отпустил какую то плоскую шутку. Женя отпрянула, и потом все было именно так, как мрачно представлял себе Алексей, если, пожалуй, еще не хуже. Женя стала холодной, почти равнодушной. Он боялся посмотреть ей в глаза, она же, свободно беседуя, не отводила своего ясного, ничего не говорящего взгляда. Женя, казалось, спохватилась и решила показать Алексею, что у них уже не может быть прежних отношений. Ему было горько, досадно. Но он взял себя в руки и через некоторое время, непринужденно идя рядом с Женей, поймал себя на том, что уже не волнуется, что почти равнодушен. Алексей расспрашивал Дениса о закончившейся стройке близ Дикого, о его мальчишках-близнецах, Виктор подшучивал над отцовским чувством Дениса, а Женя, безучастная, молчала. Сославшись на какие-то неотложные дела, она не поехала проводить Алешу до квартиры. У подъезда дома его ждал сюрприз. Еще из окна машины он увидел Галю с букетом цветов. Знала ли Женя, что Галя ждет его? Может быть, потому и не поехала? Алексей терялся в догадках. Все дни со времени приезда Алексея Женя ходила задумчивая, молчаливая. Лишь однажды она нерешительно обратилась к брату: - Витя, скажи, тебе не кажется, что Алеша остепенился, стал более терпимым к людям, к замечаниям, которые ему делают? Виктор ехидно улыбнулся: - Дорогая и уважаемая сестра, увы, это так, хотя я и не сомневаюсь, что прежний Алексей вам был ближе и понятнее и вы не возражали бы, чтобы все было по-старому. Тем более, что нынешний Алексей куда больше нравится одной нашей общей знакомой... Не дослушав, Женя порывисто вышла из комнаты. Гале и Жене стало трудно встречаться, а когда это случалось, они всячески старались не упоминать даже имени Алексея. Но один раз Женя услышала, как Галя говорила Денису. - Я сейчас верю в Алешу больше, чем когда-нибудь. Он производит на меня впечатление человека, который бережет накопленные силы... Словно почувствовав пристальный взгляд Жени, Галя обернулась, смутилась и покраснела. Женя равнодушно отвела глаза и молча пожала плечами. Разговор оборвался. Вскоре Галя снова улетела в Арктику. Поскольку это была первая группа геологов, отправлявшихся на трассу мола, Алексей приехал провожать их на аэродром. Галя сразу похорошела, увидев Алексея, но у нее почему-то вдруг появилось много дел, она и минуты не могла постоять около Алексея. Только когда все прощались, она, не глядя ему в глаза и на мгновение задержав его руку, с каким то вызовом, как бы отвечая Жене, снова сказала о силе, которую он накапливает, и добавила, что очень верит в эту его силу. Галя уезжала в те дни, когда проектирование развернулось вовсю. Шло соревнование между двумя вариантами: вариантом Алексея, стремившегося доказать целесообразность широкого фронта работ на строительстве ледяного мола сразу в нескольких морях, и вариантом Ходова, осторожно проектировавшего небольшой ледяной мол только у Карских ворот, чуть прикрывающий пролив от холодного течения Уже после отъезда Гали было принято окончательное решение, объединившее оба варианта. Алексей и Ходов стали проектировать вместе опытный мол через все Карское море. Он должен был и выяснить условия существования сооружения и вместе с тем создать в Карском море незамерзающую полынью, на которой удастся проверить возможность зимнего судоходства, по крайней мере в этом море, и изучить метеорологические и климатические изменения. При работе бок о бок споры Ходова с Алексеем стали еще ожесточеннее. Спорили из-за всего, из-за любого размера. Какую принять ширину мола, чтобы она выдержала напор льдов? Ведь никто не знал силы, с которой будут давить льды. На какой высоте от поверхности льда расположить радиаторы, чтобы их не заносило снегом? Каждый лишний сантиметр был связан с огромным расходом металла, затратой лишнего труда, дополнительной стоимостью. Ходов упрямо экономил, рассматривая сооружение прежде всего как опытное, ссылаясь на коррективы, которые должна внести природа. Именно природа, по мысли Ходова, вооружит проектировщиков новыми знаниями, опытом, цифрами, данными. Алексей же прежде всего видел в этом моле сооружение, преобразовывающее часть Арктики. Он не мог допустить, чтобы сооружение оказалось бы поврежденным стихией, Арктика непреобразованной, покорение полярных морей отодвинутым на будущие годы. И вот все эти споры, искания, борьба - позади! Каковы теперь отношения между Алексеем и Ходовым? Может быть, они стали врагами? Ведь они так долго боролись! Алексей усмехнулся. Пожалуй, дружбы между ними пока еще и нет, но есть проект опытного ледяного мола - их совместный проект, связывающий их больше, чем может связать симпатия или привычка. Проект существует и завтра будет рассмотрен. Заводы уже изготовляют подвижные кессоны и водолазные костюмы для работы на дне моря. Магнитные членисторукие краны, способные брать трубы с поверхности льда и устанавливать их трубчатым частоколом без прикосновения к металлу человеческих рук. Создаются монтажные машины для установки радиаторов и заполнения их холодильным раствором. Уже выпущены в большом количестве холодильные машины, которые встанут на льду, чтобы полярным летом охлаждать замороженное сооружение, предохраняя его от таяния. Строятся несчетные ветряки, которые силой ветра будут приводить в действие холодильные машины. Вспомнился спор о ветряках и холодильных машинах на общую мощность двадцать миллионов киловатт, с помощью которых Алексей собирался заморозить монолит ледяного мола длиной в четыре тысячи километров. Алексей улыбнулся. Насколько экономичнее решен теперь вопрос! Холодильные машины и ветряки требуются на неизмеримо меньшую мощность - лишь для поддержания мола в замороженном состоянии. Быть может, завтра при рассмотрении проекта кто-нибудь вспомнит о первых, еще не отстоявшихся мыслях Алексея. Завтра, защищая проект мола, Алексей и Ходов, пожалуй, уже не смогут считаться пионерами строительства. Их опередили многие и многие заводы, уже работающие на будущую стройку, опередили геологи, начавшие разведку трассы, в том числе и Галя. За окном светлело. Доходившие до облаков огни исчезли. Исчезли и сами облака, поднялись выше, протянулись к горизонту лучами. К ним в небо поднимались контуры дворцов высоты с устремленными вверх шпилями. Здания эти казались одновременно и могучими и легкими на фоне бело-оранжевых веселых барашков, на фоне светлеющего золотистого неба. Высотные дворцы словно поднимались до самого завтрашнего дня, уже загоревшегося вверху на облаках, до того самого завтрашнего дня, о котором думал Алексей. Ему стало одновременно и грустно и радостно. Почему-то вспомнились Женя и Галя, захотелось кого-то обнять, зажмуриться и засмеяться. Сердце у него сжалось, как бывает, когда захватывает дух. Но это было не оттого, что он смотрел с высоты двадцать пятого этажа. Он весело встряхнул головой: - Здравствуй, завтра! Глава третья ПОКАЖЕТ ЯСНЫЕ ДАЛИ Ъ1"Группа Волковой исчезла, связь с ней порвана. Поиски Ъ1радиолокаторами не дали результатов. Вездеход и буровая вышка над Ъ1поверхностью льда не обнаружены. Самолеты в условиях полярной ночи и Ъ1отсутствия видимости найти группу не смогли. Ближайший вездеход Ъ1находится в пятистах километрах. Ему и дано указание идти к месту Ъ1исчезновения группы! Радируйте ваши распоряжения". Виктор Омулев сжимал бланк в потной руке. Он был в отчаянии. В том, что случилось, он видел прежде всего свое глубокое несчастье. Он только что приехал в Москву, чтобы лично доложить о начатой по его замыслу разведке морского дна со льда. В свое время его остроумное предложение не ждать вскрытия льдов и начала навигации, а установить буровую вышку на вездеходе, который проходил бы через любые торосы, было принято восторженно. Начало строительства приблизилось из-за него, из-за Виктора, на целый год! Он был назначен начальником геологической разведки строительства, это было признанием, уважением, наградой. Торжество Виктора было омрачено упрямством Гали, настоявшей на своем, отправившейся зимой на вездеходе в открытое море для разведки дна. И вот теперь рухнуло все!.. Галя!.. Галя, с которой Виктор связывал свои мечты, Галя, дочь самого Николая Николаевича Волкова, погибла!.. И он, Виктор, должен будет вместо личного доклада о разведке дна по его методу сообщить Волкову о гибели дочери... Он сидел в приемной Николая Николаевича Волкова и не знал, как скажет ему о несчастье. Николай Николаевич сам открыл дверь кабинета, провожая какого-то генерала, и пригласил Виктора. Худой и высокий, на две головы выше Виктора, он не сутулился, - еще чувствовалась военная выправка, - хотя волосы и усы давно поседели. Серые глаза смотрели на Виктора с пристальным вниманием. Он был предупрежден о тревожном звонке Виктора, но самого главного еще не знал. Николай Николаевич прошел за огромный письменный стол и предложил Виктору сесть в кожаное кресло. Как мечтал Виктор о приеме в этом кабинете! А теперь... Он помнил дядю Колю, когда тот еще был парторгом ЦК партии на строительстве Великого волжского гидроузла. Он, Виктор, бывал потом в доме Волковых в дни рождения Гали. В дни рождения... а теперь ее нет. Страшно подумать! А ведь он должен сейчас все сказать... Николай Николаевич был занят телефонным разговором. Виктор ждал. Да, Николай Николаевич очень любил единственную свою дочь, хоть и мечтал когда-то о сыне. Он никогда ее не баловал. Часто признавался, что радуется, находя в ней все те черты, которые хотел видеть в сыне. Вот теперь эти черты и погубили ее. Ну кто ее заставлял ехать в эту рискованную экспедицию? - О чем задумались? - спросил Волков, ничем не выдавая тревоги, которую, несомненно, должен был внушить ему звонок Виктора. Когда Виктор ехал к Волкову, он думал, что сможет поговорить также и об интересующих его делах, но теперь это казалось ему немыслимым. Он молча протянул Николаю Николаевичу радиограмму. Николай Николаевич, не торопясь, надел очки и взглянул на бланк. Видимо, он обладал способностью читать с одного взгляда. Быстрым движением он снял очки и посмотрел на Виктора. - Все меры приняты, Николай Николаевич, экстраординарно, - заговорил Виктор. - Радиолокаторы, самолеты, конечно, и геликоптеры... Вездеход идет к месту аварии... - Пятьсот километров, - выразительно сказал Волков. Виктор видел, как изменился он в лице. - Николай Николаевич, я сам в отчаянии. Я ведь люблю Галю... Может быть, она вам говорила... - Дочь мне говорила все. Так не любят... и не только не любят! Так не руководят!.. Разве можно посылать группы поодиночке? Если бы вы не разделили вездеходы пятьюстами километрами, они могли бы в решительную минуту прийти один другому на помощь. - Я боялся рисковать, Николаи Николаевич. Я лимитировал количество групп. - Боялись?.. - горько повторил Волков. Он порывисто встал и прошелся по комнате. - Какая там погода? - Поземка, переходящая в пургу. Волков был человеком действия. Не обращая внимания на Виктора, он звонил но телефонам, отдавал распоряжения секретарю. Он добился в министерстве отмены распоряжения Виктора о раздельном движении вездеходов во льдах, настоял на расширении фронта работ по разведке грунта до вскрытия льдов, потребовал отправки на грузовых самолетах достаточного числа вездеходов с буровыми вышками. Потом он договорился с полярной авиацией о массированных полетах в районе аварии. - Им некуда идти, - говорил Виктор, стараясь обратить на себя внимание, - там нет ни одного обитаемого острова. Берег безлюден... Волков соединился с руководством Главсевморпути. - Могли ли потерпевшие аварию геологи с точки... - он назвал координаты, - искать убежища на островах? - Слушая ответ, он, как бы от солнца, прикрыл глаза рукой. - Значит, это так? - переспросил он твердым голосом. - Там нет ни одного обитаемого острова? Жаль... Очень жаль, - Волков повесил трубку. - Прощайте, - он неожиданно протянул руку Виктору. - Меры будут приняты. Виктор растерянно встал. Конечно, сегодня у Волкова не будет никаких деловых встреч. Сутулясь и тяжело дыша, как при одышке, Виктор вышел из кабинета. В дверях он столкнулся с худощавым человеком, видимо нетерпеливо ожидавшим у дверей. По седой пряди в густых и пышных волосах Виктор узнал академика Овесяна. Тот решительно вошел в кабинет. Николай Николаевич Волков не встретил его, как обычно, у дверей. Он стоял спиной, повернувшись к окну, и по капле отмеривал какую-то жидкость в стакан. Овесян стремительно подошел к Волкову и, ничего не говоря, подвинул ему стул. Николай Николаевич слабо улыбнулся и опустился на стул. Лицо его было бледно. - Не знал, что у вас с сердцем неладно. Извините, прошу вас, за вторжение. Николай Николаевич зажмурился, потом отрицательно замотал головой, быть может думая совсем о другом. - Я рад, что вы пришли, - сказал Николай Николаевич, ничего не объясняя гостю. - Садитесь, курите... Я сам хотел послать за вами... Как вы чувствуете себя в лаборатории? - Тесно. - Тесно? - немного удивился Николай Николаевич, который или справлялся понемногу с собой, или почувствовал действие капель. - Простор сейчас нужен, - заявил Овесян, пряча нераскуренную трубку обратно в карман. - Сейчас необходим настоящий опыт. В грандиозных масштабах, Николай Николаевич. - Хотите выпустить джина из бутылки? - улыбнулся одними губами Волков. - Именно из бутылки. Очень правильно. Покорный джин из бутылки воды. Пора приказывать ему, Николай Николаевич. - Вот об этом мне и хотелось поговорить с вами, Амас Иосифович. В свое время вы писали нам об использовании атомной энергии при оттаивании слоя вечной мерзлоты. - Да, на Дальнем Востоке, на Колыме... где-нибудь у черта в турках... Только, пожалуйста, подальше. - Я думаю, что первую такую установку мы вам разрешим соорудить... - задумчиво сказал Волков, вставая и подходя к карте. - Но только не на Дальнем Востоке, а в проливах, в полярном море. И на более значительную мощность, чем вы намечали в своей докладной записке. - В тундре? Хотите растопить слой вечной мерзлоты на всем полярном побережье? - Хотя бы в районе одного моря. - Готов! Но выгодно ли начинать с таких северный районов? Все же лето там слишком коротко для сельского хозяйства. - На Камчатке, на горячей земле в районе вулканов, как вы знаете, снег и зимой не держится, зеленая травка растет. - Понимаю. Не только растопить слой вечной мерзлоты, но и подогревать землю? - Это будет грандиозный опыт, - сказал Николай Николаевич и, подойдя к двери, плотно запер ее. ...Когда Виктор вышел в приемную, он удивился, что в ней так людно. На диване с чертежами в руках сидели Алексей, Ходов и отец Виктора, академик Омулев. Виктор с ужасом заметил, что Алексей поднимается, чтобы подойти к нему, и, съежившись, трусливо прошмыгнул мимо удивленного Алексея в коридор. Прием у Николая Николаевича Волкова затягивался. Этим особенно был недоволен лысый, худой и сутулый старик с отвисшей нижней губой. Он что-то жестко выговаривал секретарю, указывая на часы, а тот инстинктивно отодвигался от старика, который, видимо, брызгал слюной. - Профессор Сметанкин, - шепнул Ходову академик Омулев. - Перманентный оппонент. Ходов озабоченно покачал головой. Наконец из кабинета Волкова стремительно вышел академик Овесян. Он не прошел, а пролетел через приемную, никого не видя. Перед остановившимся в дверях Николаем Николаевичем появилась скрюченная фигура лысого профессора. - Осмелюсь напомнить о назначенном мне времени приема, - произнес старик. Волков провел его к себе и, извинившись, справился по телефону, вылетели ли на поиски самолеты. Профессор Сметанкин не обратил на тревожный вопрос Волкова никакого внимания. Совиными, выцветшими глазами он оглядывал кабинет, в котором ему все не нравилось: и тяжелый длинный стол для заседаний, и отделанные мореным дубом стены, и гигантский книжный шкаф с приоткрытой дверцей, из которого Волков, видимо, только что брал книгу. - Прошу вас, - обратился к посетителю Волков, пристально глядя на него. Не заметил Сметанкин и того усилия, с которым произнес Волков эти простые слова. Сметанкин, всегда чувствуя себя скверно, никогда не интересовался чужим состоянием. Он желчно начал: - Сочту необходимым повторить уже изложенное в моей докладной записке Совету Министров... - ...разосланной в копиях в Академию наук, Институт океанологии, Министерство строительства полярных предприятий, в "Правду". - Совершенно точно. И еще в Министерство государственного контроля. Всем полезно познакомиться с изложенными в записке мыслями, и я весьма удовлетворен, что мне удалось добиться у вас приема, чтобы лично высказать их. - Стремлюсь, чтобы приема у меня не приходилось добиваться. - Очень рекомендовал бы сменить всех ваших секретарей. Слишком молодые люди. Я искренне скорблю, что не получил до сих пор ответа на свою докладную записку. Как известно, дело не касается меня лично, и это позволяет мне быть настойчивым. Мне, уважаемый Николай Николаевич, ничего уже не надо, ровным счетом ничего... У меня в жизни осталась одна только наука, и да простится мне, если я взял на себя непосильное бремя хранить ее как священное сокровище. Николай Николаевич поморщился. Чем-то этот лысый человечек с птичьим профилем и острым подбородком походил на древнего верховного жреца храма какого-нибудь бога Ра... "И о науке своей говорит, как жрец-хранитель". - Я хочу предотвратить горестную ошибку, которую готовы совершить весьма почтенные организации, призванные беречь народные средства. Николай Николаевич нахмурился. Позвонил телефон. Волков нетерпеливо спросил о числе самолетов. Гость раздраженно высморкался и продолжал: - Итак. О строительстве фантастического мола в полярных морях. Проектанты воображают, что в отгороженную прибрежную часть морей будет поступать достаточно тепла, чтобы море у берегов не замерзало! В этом невежественном неведении уважаемых проектантов поддерживает мой высокочтимый, но сумасбродный коллега-романтик Александр Григорьевич Петров. В своей докладной записке я убедительно показываю, что тепла нордкапских вод, которые будут поступать через Карские ворота в отгороженную часть морей, окажется досадно мало. И ничуть не поможет то обстоятельство, что холодным течениям закроют доступ с севера. Очень жаль как раз, что течениям с севера закроют доступ, ибо именно оттуда и впадают в полярные моря основные массы теплых атлантических вод, которые, как известно, идут по донным ложбинам на глубине двухсот-четырехсот метров. Авторитетный, но легкомысленный океановед Петров ошибочно оперирует общеизвестным фактом, что в Карское море атлантические воды приносят тепла в сорок раз больше, чем приносили в лучшие времена сибирские реки, пока их не повернули вспять. В свое время, если помните, я противился этому, доказывая, что поворот рек вредно скажется на арктической навигации, и имел при том уровне науки все основания. Ныне тепло Атлантики в основном привносится в северную, а не в южную часть морей. Отгородите южную часть морей, и вы отгородитесь от тепла Атлантики. Через Карские ворота этого тепла привнесется печально мало. Я взываю к научной совести своих коллег, я взываю к государственной совести наших руководителей! Взгляните на вещи трезво. Мы не имеем права пренебрегать географической наукой! Мы заведомо знаем, что мол в полярных морях не улучшит, а ухудшит судоходство. Мое старое сердце, если хотите, сердце всенародного скряги, обливается кровью и желчью, когда я думаю о народных деньгах, затраченных на бессмысленное проектирование вредного сооружения. И не только на проектирование. Начаты бесцельные разведывательные работы. Геологи бродят во льдах... Николай Николаевич болезненно зажмурился. Сметанкин, ничего не замечая, продолжал брызгать слюной, доказывая всю несостоятельность замысла проектантов ледяного мола. Доводы его были обоснованы, цели благородны, почти фанатическая настойчивость, казалось, могла сокрушить любое препятствие. - Мы благодарны вам за ваше предостережение, уважаемый Дмитрий Пафнутьевич. Ваша докладная записка уже рассмотрена. Я уполномочен заверить вас, что все необходимые выводы из нее будут сделаны, - глухо сказал Волков. - Вывод может быть лишь один. Надо защитить, охранить наши моря. - При вынесении решения, Дмитрий Пафнутьевич, мы учтем, что, кроме морей, существует еще и суша. - При чем тут суша? - забормотал Сметанкин. - При чем тут суша? Не понимаю. Николай Николаевич встал. Старик тоже поднялся, кряхтя и хватаясь за бок. Теперь, когда он кончил говорить, перестал метать свои отравленные благородной яростью стрелы, он сразу превратился в слабого, больного старика. Что-то ворча под нос, старый профессор удалился. Николай Николаевич провел рукой по седым, коротко стриженным волосам. Лицо его потемнело, осунулось. Ему стоило больших усилий заставить себя снова пойти к двери. Открыв ее, он обратился к проектантам мола: - Михаил Дмитриевич, товарищи Карцев и Ходов, попрошу вас пройти ко мне. Надеюсь, вы ничего не будете иметь против, если я приму в вашем присутствии нескольких товарищей? Мне не хочется заставлять вас скучать. Произошла непредвиденная задержка. Вместе с защитниками проекта ледяного мола Николай Николаевич пригласил в кабинет и металлургов, проектировавших металлургический гигант близ Голых скал. Алексей хорошо знал Николая Николаевича. Не раз он бывал в гостях у Гали и мальчиком, и юношей, и уже взрослым человеком. Дядя Коля, как называли Галиного отца ее приятели, крайне занятый, любил молодежь и всегда находил время для товарищей своей дочери. Алексей удивился перемене в лице Николая Николаевича. Металлурги развернули генеральный план арктического гиганта. Николай Николаевич бегло взглянул на него. - Вы верно говорите, товарищи инженеры, что металлургия - это транспорт, транспорт и транспорт. - Он посмотрел в сторону Алексея и Ходова. - Генеральный план завода - это план подъездных путей. И здесь главный недостаток проекта. - В чем вы его видите, Николай Николаевич? - осведомился главный инженер, полный человек с холеным лицом и властно сведенными бровями. Волков встал из-за стола и подошел к окну, словно разглядывая что-то на улице. - Здесь у нас с вами чудесная погода... конец мая, - сказал он. - А там... - он помолчал, - а там, в Арктике, сейчас пурга. - Он резко отвернулся от окна, оперся руками за спиной о подоконник, все такой же подтянутый, высокий. - Пурга! Вы понимаете, что такое арктическая пурга? - Я работал на сибирских металлургических гигантах. Я знаю, что такое сибирские бураны, - обиженно сказал проектировщик. Алексей и Ходов переглянулись. - Пурга... - задумчиво повторил Волков. - Я сам не представляю ее. Но вот присутствующие здесь Василий Васильевич Ходов, знаток Арктики, и товарищ Карцев, два года там пробывший, скажут вам, что это такое. И вы убедитесь, что нельзя подъездные пути на арктическом заводе строить так, как строят их на юге и даже в Сибири. Пути занесет снегом, транспорт встанет, а ведь металлургический процесс не потерпит перерыва. - Значит, нужно уходить под землю? Связать цехи сетью метрополитена? - Это может оказаться слишком дорогим. Подумайте о легких наружных тоннелях, о тонких, лежащих на поверхности трубах, внутри которых зимой ходили бы поезда. - Это очень интересная мысль, Николай Николаевич... Он отпустил металлургов, говоря: - Мы готовим сейчас крупное мероприятие по обеспечению круглогодичной арктической навигации. Я думаю, что вы и сами понимаете - ваше отставание нетерпимо. Вошел секретарь и доложил, что звено самолетов, вооруженных радиолокаторами, во главе с летающей лодкой Дмитрия Росова уже вылетело и направилось к месту поисков. Волков кивнул головой. Минуту Волков сидел молча, смотря вниз, погруженный в свои мысли. Потом он встал. - Партия требует, - говорил он вошедшим архитекторам, рассматривая проект нового города, - чтобы города будущего были замечательными городами. Будущим жителям Арктики, пожалуй, мало будет снежных ландшафтов и полярных сияний. Помимо обычного бытового комфорта, вы должны создавать для них сады, парки, аллеи... Да, да! Крытые улицы, оранжереи. Но не думайте об оранжереях с парным воздухом и земляным запахом, в которых садовники выращивают огурцы. Огурцы тоже надо выращивать, но крытые Садовые улицы и бульвары за Полярным кругом насыщайте теплым морским воздухом и освещайте не только фонарями с солнечным спектром, но и невидимыми ультрафиолетовыми лучами, чтобы цветы росли там даже зимой. - Отапливать целый город вместе с площадями и улицами? Но это не видано нигде в мире! - сказал один из архитекторов. - Не говорите так при академике Омулеве, - предупредил Волков. - В Институте холода разработан метод "отопления холодом". Архитектор недоуменно посмотрел в сторону академика. Тот улыбнулся и пояснил: - Обычный принцип теплового насоса и полупроводники. Еще в прошлом веке было открыто: при нагревании одного конца спая полупроводников другой конец охлаждается. Мы теперь поступаем наоборот. Охлаждаем на холодной улице один конец полупроводника, а другой его нагревающийся конец отапливает помещение. - Видите! Именно в ваших городах можно будет реализовать эту вчерашнюю мечту. Отапливаемые крытые улицы. Электромобили, не загрязняющие воздух... Лыжные прогулки в полярную ночь за чертой города... Интереснейший труд в Заполярье, жизненные удобства и романтика стихии, скованного моря, мороза, пурги... - Волков умолк. Он молча прощался с уходящими архитекторами, потом устало опустился на стул. - Вот... - сказал он задумчиво, - словно и побывали в будущей Арктике, - он поднял глаза на Алексея, Ходова и академика Омулева. - Будет, непременно будет в Арктике незамерзающая судоходная магистраль. Отгородит ее от Северного Ледовитого океана ваш ледяной мол... - Волков задумался. - Рассуждаем об отоплении холодом крытых городов... А ведь пора подумать об отоплении целого края. Вы, авторы проекта, задумав строить мол, решали только транспортную задачу. Партия думает о большем. Нужно решить грандиозную задачу изменения климата Арктики, решить задачу изменения климата пустынь. А главное, решать эти две задачи комплексно, как одну общую. Именно такой след на Земле должны оставить те отважные люди, которые шли на север, отдавали свои жизни... - и Волков снова умолк. Алексей не понял, что крылось за словами Николая Николаевича. До него только дошла мысль о комплексном решении задачи преобразования климата холодной Арктики и знойных пустынь. Как ясно видит этот человек дали завтрашнего дня! Алексей думал, что выдвинул грандиозную идею, а она бледнеет перед масштабами планов этого человека. Волков молча расхаживал по кабинету, высокий, прямой, сосредоточенный. Он остановился у окна и снова накапал из пузырька в стакан. Ходов и академик Омулев переглянулись. - Простите, друзья мои, - сказал Волков, залпом выпив содержимое стакана. - Мне следовало бы подробно рассмотреть законченный в Институте холода проект ледяного мола... Алексея поразило сейчас выражение лица Волкова. На первый взгляд оно могло показаться обычно спокойным, но болезненно приподнятые у переносицы брови говорили о напряжении воли, старающейся подавить что-то рвущееся наружу. - Начало полярной стройки ледяного мола предрешено, - сказал Волков. - Мне поручено подготовить решение... Алексей забыл о возникшей было тревоге за Николая Николаевича. Радость овладела всем его существом, ему хотелось вскочить, кричать, обнимать всех, кто находился в кабинете. - Надо бы поговорить с вами обо всем, - продолжал Волков. - Надо бы... да не могу, - он остановился, тяжело дыша, вынул платок и вытер лоб. - Не могу... Дело в том, друзья мои, что Галенька... Галчонок мой, дочурка... погибла она... Волков отвернулся. Алексей не сразу понял. В нем еще бушевала невысказанная радость. Мол будет построен! И вдруг... Что такое? Галя погибла? Он вскочил и, забыв, что находится в кабинете министра, подбежал к Николаю Николаевичу и обнял его за плечи. Волков, не оборачиваясь, нашел руку Алексея и крепко, по-мужски сжал ее, потом решительно подошел к столу: - Проверить надо, что дали поиски. Ходов покачал головой: - Полярная ночь... Пурга... Глава четвертая "ПОДВОДНОЕ СОЛНЦЕ" Встречи с Николаем Николаевичем Волковым были для Овесяна на протяжении многих лет поворотными пунктами в жизни. Лет за пять до Великой Отечественной войны в Московский университет явился мальчик, которому не было и шестнадцати лет. Он приехал из глухого уголка Армении и привез письма от отца-колхозника и от местной комсомольской организации. Мальчик требовал, чтобы его допустили к приемным экзаменам. Настойчивый комсомолец, которому везде отказали, дошел до аппарата ЦК партии. Познакомившись тогда с пареньком, Николай Николаевич понял, что у юноши поразительные способности. Он осторожно обратил на это внимание людей, от которых зависело решение вопроса. К мальчику присмотрелись и сделали для него исключение из правил. Он был принят в университет, а через три года Николай Николаевич поздравил Арамаза Овесяна с блестящим и досрочным окончанием Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова. Юноше не было и девятнадцати лет. Он заявил о своем желании защищать диссертацию на ученую степень кандидата физико-математических наук. И через год действительно защитил диссертацию, о которой говорили, что она могла бы быть докторской. Перед двадцатилетним ученым открылась широкая дорога. Крупнейшие физики смотрели на него с надеждой. Пролетел еще год, и началась Великая Отечественная война. К Николаю Николаевичу пришли из Академии наук. Его просили воздействовать на Овесяна, решившего уйти добровольцем на фронт. Николай Николаевич долгий вечер беседовал с молодым человеком и не стал отговаривать его. Лейтенант Овесян был упомянут в одной из сводок Совинформбюро. Потом Николай Николаевич потерял Овесяна из виду. Однако вспоминал его не раз. И вот в последние дни войны член Военного совета одной из штурмовавших Берлин армий генерал-лейтенант Волков встретился с боевым командиром, отличившимся при взятии вражеской столицы. Это был молодой и в высшей степени способный, как отрекомендовали его Волкову, полковник Овесян. Еще гремели разрывы снарядов, еще трещали автоматные очереди и последние остатки фашистских полчищ сдавались в плен, а генерал-лейтенант и полковник беседовали... о физике. Узнав мысли офицера-физика о внутриядерной энергии и услышав его опасения о возможном ее использовании для враждебных нам целей, Николай Николаевич Волков пожалел, что в свое время не подсказал молодому физику, где он может выполнить свой патриотический долг. Впрочем, разговор был не только о физике. Волков узнал, что Овесян женился на боевой подруге связистке Кате. Она потеряла в сражении руку и теперь ждет мужа с дочками-двойняшками, которых Овесян еще не видел, но уже называл общим именем Сашоль и Сашу и Олю. Кончилась война в Германии. Прогремел атомный взрыв в Японии. Николай Николаевич Волков написал Овесяну, советуя демобилизоваться. Сам Николай Николаевич уже снял генеральский мундир. Назначенный на ответственный пост, он был занят выполнением плана послевоенной пятилетки. Вскоре и Овесян вернулся в лабораторию физики. Николай Николаевич любил стремительные, ищущие натуры и уже не выпускал Овесяна из виду. Он рекомендовал его для участия в работах по изучению космических лучей на горе Арагез. Докторская диссертация Овесяна об элементарных частицах неизвестных до того времени размеров наделала много шуму в научных кругах. Молодой профессор Овесян начал чтение своих знаменитых лекций в университете, куда он поступил шестнадцатилетним мальчиком. Только один год читал профессор лекции, на них приходили студенты из других вузов, инженеры, даже профессора. Но педагогическая деятельность не пришлась по вкусу этому неуемному человеку. Напрасно Николай Николаевич пытался уговорить его. Овесян посвятил себя исследовательской работе и немедленно занялся массовым внедрением научных открытий в производство. Физик - теоретик и экспериментатор - неожиданно заинтересовался технологией и цехами. Он не желал ограничиваться, как некоторые его собратья, научными отчетами и статьями в журналах. Он хотел видеть свои мысли воплощенными в машинах и аппаратах массового применения. Ученый встал во главе завода-института, включающего в себя, помимо исследовательских лабораторий, сеть опытных заводов, где осваивались серии новых машин и аппаратов. Инициатива Овесяна была подхвачена. В стране появилось еще несколько заводов-институтов, передающих в промышленность освоенные серии новых образцов вместе со всеми приспособлениями, нужными для их изготовления. Неусидчивого Овесяна снова потянуло в родной университет. Теперь ему уже хотелось преподавать физику, но так, чтобы его ученики знали, для чего нужна физика в жизни и на производстве. К этому времени за плечами профессора Овесяна, члена корреспондента Академии наук, было уже много важных открытий и серьезных работ, немало промышленных изделий, своим появлением в быту обязанных Овесяну. В сорок три года после избрания действительным членом Академии наук СССР он оставил руководство заводом-институтом и возглавил исследования, связанные с использованием термоядерных реакций. Вскоре его помощницей стала Маша Веселова. Именно о Маше Веселовой и думал академик, возвращаясь от Николая Николаевича Волкова к себе в институт. Перед мысленным взором Овесяна проходила вся их общая с Машей работа в лаборатории, их отношения, которые так заметно переменились со времени возвращенного Маше поцелуя. Перемена эта беспокоила Овесяна. Он боялся за Машу, боялся за себя... И тревога его была тем большей, чем успешнее шла их работа, - это сближало их. Если помните, они стремились получить в своей лаборатории такие атомные реакции превращения водорода, которые не были взрывными, как соединение тяжелых и сверхтяжелых водородов, дейтерия с дейтерием (двойные водородные ядра которых состоят каждое из протона и нейтрона) или дейтерия с тритием (ядро сверхтяжелого водорода, состоит из одного протона и двух нейтронов). Как известно, слияние ядра дейтерия, дейтерона, с ядром обычного водорода, протоном, оказалось реакцией не цепной. Цепная реакция взрывоподобно охватывает все большую массу вещества. Новая реакция могла протекать лишь при "воздействии извне". Можно было мечтать об управлении ею. Любопытно, что и температура, которая для этого требовалась, достигала уже не десятков миллионов градусов, - термоядерные реакции называются так потому, что требуют для своего протекания огромных температур, - а всего лишь четырехсот тысяч градусов, хотя, конечно, и такая температура чрезмерна, чтобы воспользоваться ею в мирных целях. Обычные атомные расщепления ядер протекают при любых, практически совсем невысоких температурах. Однако и новая, "невзрывная" термоядерная реакция не могла удовлетворить Овесяна с Машей. "Атомное топливо" в этом случае, помимо простой воды, включало еще и тяжелую воду - для получения дейтерия. Тяжелая вода - это редко встречающаяся примесь к воде обыкновенной. Отличается она от обычной тем, что в ее состав входит не простой водород, а тяжелый, у которого в ядре, как мы говорили, кроме элементарной, положительно заряженной частички - протона, имеется еще и не заряженная электричеством частичка - нейтрон. Получить тяжелый водород из тяжелой воды очень просто: достаточно пропустить по ней электрический ток. Получить же тяжелый водород из простого водорода с помощью атомных превращений не легко. Перед Овесяном и Машей встал вопрос: каким путем пойти? Можно было выбрать путь искусственного создания дейтерия. Для этого необходимо вызвать распад некоторых элементов, излучающих при этом поток нейтронов. Затем дождем невидимых снарядиков бомбардировать водород в расчете, что какая-то часть нейтронов столкнется и сольется с протонами, образовав желанные дейтерии. Если потом с помощью атомного взрыва, скажем урана 235 или плутония, создать необходимую температуру в четыреста тысяч градусов, то образовавшиеся ядра тяжелого водорода в своем тепловом движении при такой колоссальной температуре получат столь гигантские скорости, что смогут столкнуться с оставшимися ядрами водорода, слиться с ними, образовывая тройные ядра (два протона и один нейтрон), то есть ядра легкого изотопа гелия. При этом будет освобождаться лучистая энергия. Ее будет несколько меньше, чем при взрывных термоядерных реакциях, но все же чрезвычайно много. Однако можно было искать и совсем иных путей. Скажем, попытаться полностью воспроизвести солнечную реакцию в том виде, в каком она предположительно протекает на Солнце, то есть получить в лаборатории искусственным путем сложнейшую цепь атомных превращений, которая начнется со слияния ядер водорода с ядрами углерода. Углерод, последовательно превращаясь, пройдет различные стадии своего существования в виде совсем других элементов, коротко живущих, благодаря новым слияниям с протонами, пока в конце концов не возродится снова в первичной своей устойчивой форме, но рядом с ним теперь будет существовать уже не водород, который мог слиться с ядром углерода, а гелий. Масса ядра гелия, если это проверить, окажется несколько меньшей, чем масса четырех ядер водорода, из которых ядро гелия в конечном счете образовалось. Потеря массы и обусловливает освобождение лучистой энергии в количестве, точно соответствующем "потерянной массе". Энергия эта, как мы уже говорили, огромна. Мы не можем рассказать, каким именно путем пошли академик Овесян и его помощница, поскольку работы их пока еще не получили широкой огласки. Однако, по-видимому, они достигли именно того, чего желали: добились превращения водорода обычной воды в гелий с излучением колоссальной тепловой энергии. Конечно, температура, при которой могла протекать термоядерная реакция Овесяна и Веселовой, была неимоверно высока. Мало добиться получения атомной энергии из воды, нужно суметь новой энергией воспользоваться! Нужное решение долго не приходило в голову Овесяну. На ход мысли человека влияют различные обстоятельства. Технология творчества чрезвычайно сложна и разнообразна. Часто вспоминают о случае, который якобы помог сделать то или иное открытие, найти удивительное решение. Но если разобраться в любом стечении обстоятельств, то окажется, что обстоятельства сами по себе вовсе не случайны, а вполне закономерны. Если счастливое решение не было найдено одним человеком, оно неизбежно будет найдено другим. На Овесяна повлияло любопытное обстоятельство. Оно было сугубо личным и, казалось бы, не имело к предмету его исследований никакого отношения. Овесян все больше страшился осложнения отношений с Машей, он готов был бежать от нее... Академик отчаянно боролся со своим растущим влечением к помощнице. Смирять себя было тем труднее, чем больше убеждался он, что и в Маше происходит такая же борьба. Овесян решил, что должен уехать куда-нибудь на длительный срок. Уехать как можно дальше, хоть на Северный полюс. Необходимо было найти внешний повод. Решением этой задачи мозг Овесяна был занят так же, как и решением проблемы использования нового солнца, которое они с Машей могли зажечь с помощью своей термоядерной реакции. Куда же уехать из Москвы? Как жить и что делать вдали от института, от лаборатории?.. Где зажечь солнце, как и чем его охлаждать, чтобы отвести излучаемое солнцем тепло, использовать его для полезных нужд? Быть может, отодвинуть его от Земли, заставить висеть в воздухе? Установить на высокой горе? Но что же оно там будет делать? Сушить землю? Испарять влагу? Лучше уж погрузить его в пучину океана, пусть станет "подводной звездой". Превращая окружающую воду в пар, более того, нарушая связи атомов, разлагая воду на первичные элементы, "подводное солнце" будет расходовать на это свою энергию. Газообразная и паровая оболочки, которые окутают "подводное солнце", будут находиться в непрерывном движении, устремляясь наверх, вырываясь из моря столбом перегретых паров и газов, которые можно будет уловить и использовать. Под водой же установится равновесие. К раскаленной оболочке солнца будет притекать все время столько охлаждающей воды, сколько ее паров вырвется наружу. Значит, использование новой реакции - в море! Овесяну вспомнился день, когда он, восхищенный Машей, поцеловал ее в щеку. Она говорила тогда об уничтожении слоя вечной мерзлоты, который охватывает немалую часть нашей страны. И Овесян уже видел сейчас преображенное побережье. От берегов, от затопленных искусственных солнц, перегретый пар отводится по подземным скважинам в тундру. Тракторы пашут горячую землю. Над подогреваемой землей установится парниковый режим. В любой мороз снегу не удержаться! Даже зимой там сможет расти трава, как растет сейчас она зимой на Камчатке в местах, где сказывается вулканическая деятельность, где земля горячая. Кажется, выход найден! Новое солнце должно стать подводным и в первую очередь затонуть не где-нибудь, а близ полярных берегов, чтобы неиссякающая струя пара была направлена в тундру, в скважины-кротовины, проложенные тракторами с помощью "стальных кротов". Так одновременно Овесян решил обе мучившие его проблемы. Был найден способ использования нового солнца, а также и повод для отъезда на Дальний Север, где немедленно можно начать работы и где он, академик Овесян, будет необходим! А Маша... Маша, конечно, должна остаться здесь, в лаборатории. Пройдут месяцы - и все уляжется. Надо попросить Сашоль, чтобы они без него почаще бывали с Машей. Итак, отепление тундры, уничтожение слоя вечной мерзлоты! Там же по мере надобности будут сооружаться и тепловые атомные электростанции, использующие все тот же рожденный подводным атомным солнцем пар. Эта мысль и привела академика Овесяна к Николаю Николаевичу Волкову. Николай Николаевич с неожиданным интересом отнесся к фантастической, на первый взгляд, идее Овесяна, и поэтому Овесян был полон самых смелых замыслов. Теперь для Овесяна казалось самым трудным... рассказать обо всем Маше. Он уже шел по институту, приближался к своей лаборатории, невольно замедляя шаг. Только открыв дверь в привычную, длинную, как коридор, комнату, он, пересилив себя, ворвался в нее, как всегда стремительный, нетерпеливый. Маша, радостная, поднялась ему навстречу, улыбаясь глазами. - Привет! - закричал Овесян. - Привет полной хозяйке этой лаборатории. Маша сначала недоуменно, потом строго посмотрела на академика и опустилась на высокий табурет. - Как вас понять? - тихо спросила она. - Исполнение желаний! - возвестил Овесян. - Поеду топить наше солнце в полярном море, в Проливах. Возглавлю там строительство установки. Овесян прошел в свой кабинет, на ходу открыл крышку рояля и взял звучный аккорд. Потом повернулся к столу, - он все время старался не смотреть в сторону шедшей за ним Маши, - и сказал: - Вот так. Поеду на север. А вы останетесь здесь... пока. - На север? Один... - без интонации в голосе повторила Маша и отвернулась. Глава пятая ПОЗОВЕТ В БОЙ Капитан дальнего плавания Федор Терехов остановился на знакомом перекрестке. Два года не был он в Москве! Никто из прохожих не догадался бы, глядя на моряка, спокойно раскуривавшего трубку, как волновало его все вокруг. И эта синяя мостовая, и этот горбатый мост-улица, переброшенный через Садовую магистраль, и дворцы высоты, задевающие шпилями облака... Сколько людей! И как спешат все! А тогда они улыбались ему... С Леной. И кажется, идет она и сейчас рядом с Федором. У нее тонкие, холодные пальцы. О многом, о многом хочется спросить ее. Не написала ни разу. Улетела от Алексея... А от Федора? Федор медленно шел по оранжевой панели, разглядывая номера домов и вывески. Казалось, он искал что-то. Остановился перед красивым особняком, видневшимся за деревьями парка. Верно, перекочевали они сюда из пахучей рощи. На калитке узорчатой железной ограды была надпись: "Дворец звуков". "Здесь", - подумал Федор и решительно направился по аллее сада. Поднимаясь по мраморной лестнице, Федор испытывал то же, что чувствует новичок, взбираясь в бурю по трапу. Покрытые ковром ступени словно проваливались, уходили у него из-под ног. Сдерживая шаг, он чинно поднялся в огромный двусветный зал. Бюсты великих композиторов напомнили, что это концертный зал. Однако здесь не было ни партера, ни балкона, ни лож, ни даже эстрады. Вместо поперечных рядов кресел вдоль зала тянулись линии прозрачных кабин с мягкими диванами, обитыми васильковым плюшем. Федор, бесшумно шагая по упругому китайскому ковру, обошел все кабины, пристально всматриваясь в как бы погруженных в раздумье людей. Потом он вошел в одну из свободных кабин, прикрыл за собой тяжелую прозрачную дверь, и сразу же неожиданно наступила полная тишина, какая бывает лишь ночью в пустой квартире. Федор посмотрел на часы, улыбнулся чему-то и опустился на покойный диван. Закурить он побоялся, не зная, как здесь устроена вентиляция. Он протянул руку к маленькому столику и взял с него тяжелый том, оказавшийся каталогом. Дворец звуков, как прочел Федор, был грандиозной "звукотекой", подобием библиотеки, где хранились не книги, а записи звуков, все, что можно запечатлеть на пленке: выступления общественных деятелей, музыкальные произведения в разных исполнениях, сцены из театральных пьес, доклады на любую тему, циклы лекций. Звукотека была автоматизирована. Ею можно было пользоваться с помощью любого квартирного телефона. Достаточно набрать номер ее коммутатора, а потом номер из каталога, аппараты сейчас же включат заказанную запись, и можно прослушать ее через свой репродуктор. Телефоном же в это время можно пользоваться, потому что передачи звукотеки идут на токах высокой частоты и не мешают обычным разговорам. Прежде так вели только междугородные переговоры, несколько по одному проводу. Федор подумал: "Сидя за тысячу миль у репродуктора и вуз закончишь. А захочешь, придешь во Дворец звуков, выберешь концерт по собственному вкусу или по вкусу спутницы". Федор сначала бесцельно перелистывал каталог, но потом вдруг сосредоточенно стал искать что-то. И нашел... Чуть нервничая, он набрал на диске аппарата несколько цифр. Потом замер. И откуда-то грянули могучие тяжелые аккорды. Не было ощущения звучащего репродуктора. Чистые, ясные звуки окутали Федора со всех сторон, завладели им. Он физически окунулся в них, ничего не слыша и не ощущая ничего другого, кроме них. Тысячи мелочей отвлекают тебя от обычного громкоговорителя. Музыка, которую ты слушаешь походя, только краем касается тебя, оставляя нетронутыми тайные твои струны, а они могли бы зазвенеть ей в ответ. Тяжелые аккорды рассыпались блестящим пассажем. И каждая бисерная нотка нашла отзвук в душе Федора. Никогда не думал он, что способен так слушать музыку. Он забыл про зал, про кабину, забыл, зачем пришел сюда. Могучая сила завладела им и повлекла его в неведомый мир. Гремят раскаты. Накренилась кают-компания, хрустят шпангоуты. Маленькая пианистка мужественно продолжает играть... Федор видел наклонившееся пианино, девочку со светлыми косичками, которая была сильнее собственного огромного детского страха. И вот перед мысленным его взором уже другая пианистка, красивая, гордая, которая всего лишь один раз играла для него. Музыка внезапно оборвалась. В открытой двери кабины - потому музыка и выключилась автоматически - стояла высокая стройная девушка с красивым, строгим лицом и настороженными серо-голубыми глазами. Сколько раз представлял себе Федор это лицо! Он встал. - Что вы слушали? - спросила она, горячо пожимая его руку. Вместо ответа Федор закрыл дверь кабины, и музыка возобновилась. Нежная мелодия рояля сопровождалась оркестровым фоном: так на лесной поляне жужжат пчелы, шелестят листья, журчит ручеек, перекликаются вдали дети, где-то едет лошадка... Они сидели рядом. Федор молча смотрел на Женю: лицо ее покрылось румянцем, она опустила голову. Немного смущенная, она захотела выключить музыку, но Федор удержал ее руку. Фортепианный концерт заканчивался могучим гимном. Федор все так же молча поднес к своим губам холодные, волшебные пальцы, которые способны были создать этот звучащий сказочный мир. Второй раз в жизни поцеловал он эту руку. - Я лучше сама вам сыграю, - сказала Женя. - Хотелось поговорить по душам. Я вообще люблю приходить сюда. Курите. Здесь можно. Кондиционированный воздух. Искусственный климат. Можно заказать хоть пургу... - и Женя осеклась. Чья-то тень встала между ними. Федор все понял. - В знаменательный день встретились. Сбылись мечты, - он достал из кармана "Правду". Женя уже видела сегодняшнее сообщение, но теперь прочитала его еще раз: "Соорудить от Новой Земли до Северной Земли ледяной мол, отгородив им от океана южную часть Карского моря. В дальнейшем продолжить этот мол вдоль всего сибирского побережья, чтобы обеспечить круглогодичную навигацию на всем протяжении Северного морского пути". В сообщении говорилось также о широком освоении природных богатств Дальнего Севера, о строительстве заводов и городов и, в частности, о сооружении близ Голых скал подъездных путей, портов и дорог. - Наш праздник, - сказала она, возвращая газету. - Потому и рискнул позвонить по телефону. Женя с упреком посмотрела на Федора и отвела взгляд: - Вас надо поздравить. Мне приятно, что вы будете работать на мол. Заместитель начальника строительства, командующий полярной флотилией, капитан флагмана гидромонитора. Это уже адмирал! - и она скосила на него глаза. - Длинный титул, - усмехнулся Федор. - Сказать проще: каждая экспедиция берет туземца-проводника. Моя роль не больше. - За Алешу, каюсь, чуточку обидно. Автор замысла и... всего только заместитель главного инженера. - А как он сам? - Он стал другим. Кажется, даже местоимение "я" употребляет реже. Хотела бы и я измениться так же... - Не меняйтесь, - неожиданно для себя попросил Федор. Женя удивленно взглянула на него. - Любить не будут? - усмехнулась она. - Любить? - оживился Федор. - По-настоящему любят не за что-нибудь. - А как? - Вопреки... вопреки всему... здравому рассудку, собственной воле, вопреки недостаткам явным и тайным... прощая и оправдывая все. Женя никогда не ожидала от Федора такой страстности. - И вы умеете прощать? - тихо спросила она - Я не о себе, - отвел вопрос Федор, беря себя в руки. Женя ждала. Ей хотелось, чтобы Федор снова заговорил о том же, но он молчал. - Мы опоздаем! - спохватилась Женя. - Нам ведь надо успеть к Южному парку на собрание Москвы комсомольской! Молодежь позовут на стройку мола. Как незаметно пролетело время! - Да. Два года. Федор встал. Он с сожалением оглядел прозрачную кабину, где за короткий миг столько пережил. Молодые люди вышли из Дворца звуков. - Два года, - задумчиво говорила Женя. - Федя, много это или мало? - Еще двадцать тысяч миль. Для меня. Для вас - страница истории. - Какой? - Металлургии. - Вы следили? - За техническими журналами. Прошел техминимум. Проверьте. - Таких, как вы, не проверяют. Таким доверяют... Вы сказали... вопреки? Неужели это всегда так?.. Но не будем... Если бы вы знали, чего нам с Ипполитом Ивановичем Хромовым стоила первая труба, которая выползла из вращающегося кокиля! Ипполит Иванович все ссылается на мои вытягивающие валки, которые, если помните, вращались вместе с литейной формой и, кроме того, вокруг собственных осей. Но дело совсем не в этом. Дело в том, что за все годы до встречи со мной Хромов изучил условия кристаллизации. И главное, сумел воздействовать режимом охлаждения и химическими присадками на скорость застывания металла. Потому и удалось построить машину. - Не написали... письма, - только и сказал Федор. - Простите, Федя, - сказала Женя. - Очень трудно было разобраться... Сейчас бы написала. Теперь не страшно, что вы подумали бы, будто я "заношусь". - Почему теперь? - Все из-за вопреки! - рассмеялась Женя. Они подошли к статуе теннисистки, застывшей в броске с протянутой ракеткой. Здесь останавливался электробус. В электробусе было весело. Ехала по преимуществу одна молодежь. Шумели, смеялись, пели песни. Густой поток машин направлялся к Южному парку столицы. Вагоны метро, автобусы, высокочастотные электробусы, маленькие турбобили и автомашины, мотоциклы, даже велосипеды - вся эта пестрая, яркая, гудящая масса машин везла десятки тысяч молодых москвичей за город. Машины останавливались около Южного парка; Женя с Федором затерялись в потоке людей, направлявшихся к большому лугу. - Сколько людей! - тихо сказала Женя. - Тысячи, тысячи... Они похожи на пестрые цветы. Ковер на лугу. Федор смотрел не на луг, а на свою спутницу. Женя почувствовала взгляд и оглянулась. Сначала она улыбнулась, потом стала печальной. - Я думала о том, сколько здесь пылких сердец. Все они стремятся на север. У Гали было пылкое сердце. Она пошла туда первой. Раньше Алеши... - Женя опустила голову. - И уже не вернется. - Не могу примириться, - ответил Федор. Толпа гудела. Комсомольцы все прибывали. - Напрасно мы боялись, - стараясь переключиться, сказала Женя. - Самыми старыми здесь не будем. Вон какие почтенные комсомольцы идут... с усами, седые... - Денис, верно, тут. Не разглядишь. - Смотрите! - схватила Женя Федора за руку. - Это мушкетеры, воздушные мушкетеры Дмитрия Росова. Помните, мы с ним "накричали" друг на друга? - Вчера были в ледовой разведке. Сегодня - здесь. У них свой шаг. - Бодрый. По толпе прокатился рокот. На трибуну поднималось несколько человек, среди них был могучий старик с седыми пушистыми волосами под академической шапочкой. - Папа, - прошептала Женя. - А рядом с ним секретарь ЦК комсомола. А вон Алеша... А который же Ходов? Секретарь ЦК комсомола остановился перед микрофоном и снял кепку. По радиофицированному лугу разнесся его ясный, молодой голос: - Товарищи! - Он посмотрел на тысячи лиц и вдруг звонко крикнул: - Ребята! Две девушки рядом с Женей засмеялись и захлопали в ладоши. Женя чуть улыбнулась. Радостный шорох толпы был ответом на это задушевное обращение. Некоторые из старых комсомольцев переглянулись, но и те простили секретарю эту вольность. Секретарь говорил о новой стройке на севере, о романтике тяжелого труда: - Всякий труд у нас, будь он физическим или умственным, требует больших знаний, смелой мысли, горячей души. Разница лишь в условиях труда. Наиболее тяжелый труд, такой, как в Арктике, привлекает к себе ныне, как подвиг. Кто из молодежи времен революций не мечтал о подвиге? Кто из комсомольцев сейчас здесь, на лугу, не мечтает о нем? Один из старых наших комсомольцев, строитель города юности, Василий Васильевич Ходов назначен руководителем ледового строительства. Всколыхнулся луг. Ребята приветствовали старого бойца, пронесшего от молодости до седых волос опыт первой комсомольской стройки. - Значит, он строил Комсомольск? Я ему уже наполовину прощаю, - шепнула Женя. Худощавый, сухой, такой же "тощий", каким был когда-то Васька Ходов, стоял начальник и главный инженер полярной стройки, немало построивший на своем веку городов и заводов, и смотрел на притихших молодых людей. Он поправил комсомольский значок у себя на груди и рассказал, как в коллективном творчестве родился проект, задуманный Алексеем Карцевым. Толпа потребовала Карцева. - Где Карцев? - Вон стоит около Ходова. - Совсем еще молодой, худощавый. - Лицо энергичное. Смотрите, кажется, волнуется... Женя оглянулась, стараясь увидеть всех, кто говорил об Алеше. Федор, посасывая трубку, пристально следил за ней. Алексей стал рассказывать о севере, упомянул, каким комфортом пользуются ныне полярники, но тут же заметил, что в начале работ строителям на это рассчитывать трудно. Он вспомнил о русских путешественниках, шедших в пургу к неведомым землям или к полюсу не ради выгоды, а во имя любви к науке и Родине, вспомнил, как, вопреки мнению западных мореплавателей, советские люди доказали, что в Арктике можно плавать, жить и работать. - Ученые, писатели, художники, музыканты... - увлеченно продолжал Карцев. - Можно назвать многих, кто ради своего высокого, вдохновенного труда готов был на любые тяготы жизни. А в нашей стране творчески вдохновенным стал любой труд. Вот почему молодежь пойдет сейчас на север, как шла в поход на восток, поднимала целину, строила атомные электростанции, поворачивала вспять великие реки! Ликующий гром прокатился по лугу. Все вскочили. - Кажется, я начинаю завидовать, - сказала Женя. - Вы все пойдете на север... А я - в пустыню... - Почему в пустыню? - насторожился Федор. - На Барханский металлургический завод делать трубы для мола и ждать возвращения... кораблей... - едва слышно, словно сама себе, сказала Женя. Федор пристально посмотрел на нее. Она опустила глаза. К трибунам пробирались желающие выступить. Говорили горячо, пылко и вслед за Карцевым звали на подвиг. Жене особенно понравился некий Андрюшка Корнев, паренек с вихрастой головой, который, произнося речь, расстегнул ворот рубашки. Он хотел работать, не получая зарплаты, поскольку его будут на стройке кормить и одевать, а у него других потребностей, кроме как потребности трудиться, больше нет. Женя с Федором видели, как секретарь ЦК комсомола улыбнулся и что-то тихо сказал академику Омулеву. В числе выступающих был и пожилой рабочий. Он говорил о своем заводе, где уже изготовлялись машины для стройки мола, и заключил так: - И построит тот мол вся страна, вся земля молодости, в которой Лет до ста расти нам без старости Год от года расти нашей бодрости. Славьте, молот и стих, землю молодости. Его на руках сняли с трибуны и понесли по лугу. Кто-то запел песню. Старик, возвышаясь над головами, басом пел вместе со всеми. Под песни составлялись предварительные списки. Тысячи людей, молодых, здоровых, веселых, увлеченных романтикой грандиозных задач и трудностей, продолжали одну из традиций нового общества - отдавать все лучшее: силы, уменье, радость жизни - на служение обществу, совершать для него трудовые подвиги. Все это можно было сделать и завтра и послезавтра в своих учреждениях и на заводах, но людям не терпелось. Они не хотели ждать. В этот день в число строителей мола записался и Денис Денисюк. Он повесил у себя в комнате карту Арктики с нанесенной на ней трассой мола. В этот день Женя Омулева простилась с Федором и Алексеем, уезжая на южный металлургический завод. В этот день Алексей подал заявление в партийную организацию Института холода. Он хотел перед началом грядущих боев стать кандидатом в члены партии. Глава шестая УВИДИТ НЕВИДАННОЕ "Все мы, пассажиры мирного торгового парохода, любуясь бирюзовыми водами Баренцева моря, близ мыса Канин Нос, что означает "нос ястреба", внезапно были потрясены ужасающим зрелищем. Из Горла Белого моря на простор полярных вод выходила грозная эскадра морских кораблей. Впереди шел тяжелый флагманский линейный ледокольный корабль, вооруженный не только крупнокалиберными орудиями, - мы видели на корме гигантскую куполообразную броню одного из них, - не только гидромониторами, позволяющими струей воды резать паковый лед, но... несомненно также и секретным оружием для метания ракетных атомных бомб и выпускания завесы радиоактивных газов, от действия которых жители Америки обречены погибать в страшных мучениях без видимых ожогов на теле. На мостике флагмана мы видели людей с кровожадными улыбками, читавших на борту нашего парохода имя незабвенного военного министра, памятник которому красуется в Вашингтоне, но заветы которого преданы ныне забвению. Мировой коммунизм, которого так страшился Форрестол, стоит перед нами, подобно тигру, не отгороженному теперь ни решетчатым забором, ни металлическим занавесом. Только видя это хищное чудовище, можно осознать всю ту смертельную опасность, которая грозит цивилизации, усыпленной безумной политикой сближения с коммунистическим миром. Мы, потрясенные пассажиры корабля "Форрестол", видели эту опасность воочию. Полоса дыма простиралась до самого горизонта, и на ней, подобно зубам акулы, на ожерелье войны, нанизаны были корабли. Их было несметное число. Они уходили за горизонт, и кто знает, на сколько миль... Мы видели чудовищную армаду из сотен и сотен кораблей, способных перебросить на нашу мирную, беззащитную Аляску коммунистическую армию с танками, пушками, страшными "катюшами", реактивными самолетами, - армию коммунистической агрессии. Пусть эта корреспонденция прозвучит предостерегающим воем сирены. Пусть подхватит она гневный голос членов вновь созданной Лиги "стального занавеса", ратующих за вооруженную изоляцию от коммунизма. И пусть умолкнут те, кто выступает за мирную жизнь коммунистического тигра и американской лани. Нашу лань могут защитить только атомные бомбы, отказ от применения которых самоубийство, только военные базы около занавеса, который должен стать стальным, пока не падет, поваленный нашим плечом. Лучшая защита - это нападение! Во имя национальной обороны мы с помощью членов новой лиги должны туже затянуть петлю на шее наших домашних коммунистов. Пусть почувствуют наши лидеры опасность своей "политики мира", пусть почувствуют, как и мы, витающую в воздухе коммунистическую агрессию, которую мы видим сейчас собственными глазами!" Это была первая корреспонденция Джорджа Никсона, который, узнав о создании в Америке Лиги "стального занавеса", понял ее цели и внезапно попал в нужный для лиги тон. Его корреспонденция была напечатана в нескольких близких к лиге газетах и влилась в общий хор воплей, призванных оглушить вновь выбранных конгрессменов и повлиять на политику верхов. Разумеется, истерические выкрики мистера Джорджа Никсона об агрессии советских кораблей были столь же правдивы, как и его красочное описание зловещего дыма, вырывающегося из пароходных труб. Дело в том, что из труб полярных кораблей не вырывалось и не могло вырваться ни одного клуба дыма по той простой причине, что ни на одном из них в кочегарках не жгли угля. Пароходы были переоборудованы. Могучие паровые машины, как и прежде, вращали винты, но пар получался не в старинных паровых котлах, а в установках, где ядерная энергия атомов предназначалась отнюдь не для тех ужасов, которыми пугал мистер Джордж Никсон. С корабельной атомной станцией и знакомил одного из своих пассажиров капитан ледокола "Северный ветер" в тот час, когда мимо проплывал, дымя трубами, пароход "Форрестол". Пассажиром, интересовавшимся атомным реактором, был Виктор Омулев, а капитаном - Федор. Для Федора прогулка с Виктором по трюмным помещениям, когда-то занятым запасами угля, имела особый смысл, о котором не догадывался его спутник. Показывая Виктору новую технику, Федор думал о его сестре. Правда, Виктор мало чем напоминал сестру. Толстый, самодовольный, он и разговор об атомной установке начал с того, что ему, открывателю урановых месторождений в Голых скалах, не мешало бы узнать, как этот уран используется на корабле. Федор вел Виктора в трюм. В корабельном реакторе происходил распад атомов урана 235, редкой примеси самого тяжелого из металлов - урана. Ядро не только делилось на осколки, но и выбрасывало три "снарядика", три нейтральные частицы - нейтрона. Если такой снарядик попадет в соседнее ядро атома урана 235, оно разрушится, освобождая скрытую в нем энергию. Чтобы заставить энергию постоянно выделяться, надо быть уверенным, что летящий нейтрон встретит на своем пути ядро урана 235. Ядра атомов по сравнению с их величиной отстоят одно от другого на огромных расстояниях. Летящий нейтрон может не задеть ни одного из них. Известно, что случайно выпущенной пулей трудно попасть в ствол дерева. Но если деревьев на пути встретится много, если пуля будет направлена в лес, то какой-нибудь ствол она заденет обязательно. Так и в урановом реакторе. Чтобы быть уверенным, что нейтрон попадет в нужное ядро, надо иметь "целый лес" таких ядер, то есть, попросту говоря, нужно поместить в реакторе достаточное количество вещества. Если это вещество не будет иметь никаких примесей, то реакция распада распространится молниеносно, каждое разлетевшееся ядро разрушит соседнее, которое, в свою очередь, расколет еще одно или два, в результате произойдет атомный взрыв. Если же уран 235 будет лишь примешан к обычному урану, который поглощает нейтроны, но не разрушается, то реакция будет носить не взрывной, а более спокойный характер. Можно воспользоваться тем, что некоторые вещества захватывают нейтроны, и погружать в реактор стержни, сделанные из этих веществ. Таким способом легко уменьшать рой летящих нейтронов и регулировать тем число разрушаемых ядер и количество выделяемой энергии. Первые реакторы атомных электростанций были рассчитаны на нейтроны, летящие с замедленными скоростями. Урановые стержни окружали веществом, способным тормозить летящие нейтроны, например графитом. Реактором управляли, вводя в него стержни, сделанные из бористой стали, - они поглощали нейтроны. Полностью вдвинутые в реактор, эти стержни могли и совсем остановить реакцию. Если нейтроны летят медленно, атомного горючего надо загрузить в реактор очень много - около двадцати тонн металлического урана при шестистах тоннах замедлителя - графита. К этому надо еще прибавить вес защитных стен - несколько тысяч тонн. Для транспортных установок это, конечно, слишком громоздко и не годится даже для кораблей. Лучше, когда в качестве замедлителя применяют не графит, а тяжелую воду. Но и в этом случае приходилось загружать в реакторы три тонны урана и пять тонн тяжелой воды, вещества редкого и дорогого. И даже такая установка слишком тяжела. Другое дело, если пойти на использование быстро летящих нейтронов. Тогда можно ограничиться в реакторе лишь несколькими сотнями килограммов урана. Однако в этом случае нужно было решить труднейшие задачи управления реакцией, отвода выделяющегося тепла. Федор показывал Виктору установку: - К сожалению, не могу показать тебе реактор. Опасное излучение. Нас отделяет от него надежная защита: шестьдесят сантиметров бетона снижают опасную радиацию в сто раз. В корабельном реакторе для регулирования пользовались замедлителями нейтронов. Когда корабль шел полным ходом, все замедлители специальными автоматами удалялись из реактора. Быстрые нейтроны попадали в наибольшее число ядер, освобождая максимальное количество энергии. Федор провел Виктора в котельную. В чистом помещении с глянцевыми стенами стояли паровые котлы, внешне напоминающие котлы судовых установок. Вдоль стен тянулись толстые теплоизолированные трубы. Виктор заметил обычные водомерные стекла и манометры. На одном из циферблатов отмечалась температура в несколько сот градусов. Никаких топок у котлов не было. Виктор показал Федору на прибор со шкалой температур. - Котлы нагреваются расплавленным металлом, - пояснил Федор. - Ты с ума сошел! - воскликнул Виктор. - Я вовсе не хочу, чтобы мое тело пронизывалось смертоносным излучением. Ведь металл побывал в реакторе и, наверное, стал радиоактивным. Ты как хочешь, а я ретируюсь. Федор успокоил Виктора. Реактор действительно охлаждался своеобразной жидкостью - расплавленным металлическим сплавом калия и натрия с температурой около шестисот градусов, - стальные трубы при этом, конечно, не портятся. Сплав этот, пройдя через реактор, действительно становится опасно радиоактивным для обслуживающего персонала. Поэтому его в котлы не пускают, а направляют в промежуточный теплообменник, где он нагревает такой же расплавленный металлический сплав, но протекающий по самостоятельным трубам и уже не радиоактивный. Он потом и нагревает котлы, поднимает в них пар. - Пойдем в кочегарку, - предложил Федор. Они поднялись по трапу в просторную чистую каюту с круглым иллюминатором. Она походила на радиорубку. На мраморном щите поблескивали приборы и сигнальные лампочки. На черной эбонитовой панели виднелись кнопки с надписями. За столиком сидела молоденькая девушка-оператор и что-то прилежно записывала в журнал. Увидев капитана, она встала. - Наш кочегар, - без улыбки представил ее Федор. Девушка смутилась. - Как ваше здоровье? - справился Виктор, щуря глаза. - Радиация не сказывается? Девушка удивленно покачала головой. - Здесь заходил радист. Оставил вам, Федор Иванович, письмо, - сказала она. Федор стал рассматривать конверт. - Какой расход горючего? - важно осведомился Виктор. - Наши машины имеют мощность пятьдесят тысяч лошадиных сил, - охотно стала объяснять девушка. Федор тепло посмотрел на нее. Верно, она напомнила ему кого-то... - За месяц плавания мы могли бы израсходовать около полукилограмма урана 235, основного ядерного горючего, которое примешано к обычному урану, загруженному в реактор. Однако практически получается так, что во время плавания, когда машины работают, количество ядерного горючего не уменьшается, а увеличивается. - Ну, знаете ли!.. - возмущенно надулся Виктор и посмотрел на Федора, призывая того вмешаться. Федор только улыбнулся, а девушка, пунцовая от смущения, продолжала старательно объяснять: - Но это действительно так. Дело в том, что каждое распавшееся ядро урана 235 выбрасывает три нейтрона. Один из них, если реакция продолжается, разбивает соседнее ядро урана 235, а другой, а порой и третий нейтроны попадают в ядро урана 238, то есть обычного урана. Тут и происходит самое интересное. Этот уран превращается в другой элемент, который на земле не существует, - плутоний. Плутоний подобен урану 235, он долго сохраняется, способен поддерживать реакцию распада и служить ядерным горючим. За месяц плавания мы расходуем около полукилограмма урана 235, но получаем при этом больше полукилограмма плутония. - Эврика! Оказывается, у вас тут не только силовая станция, но еще и лаборатория алхимика, - снисходительно заметил Виктор. - Не могу вас представить в подвалах средневековья. Девушка вконец смутилась и отвернулась. - Знаешь, от кого письмо? - пришел на помощь Федор. - От Майка. Получено из Америки в Архангельске. Переписано по радио. Вот о чем писал Майк: "Друзья! Сегодня мне есть что написать. Прошло больше двух лет с того времени, как мне захотелось увериться, что у меня нет товарищей по несчастью в вашей стране. Клянусь вам, что мне в сто тысяч раз было приятнее узнать, что у меня там есть товарищи не по несчастью, а по мечте. Я молчал, и могло показаться, что ваш ответ не произвел на меня никакого впечатления. Но это неверно. Именно сегодня мне хочется ответить вам. Вчера я чуть было снова не стал ученым. Боссы, наконец, решили забыть Томаса Никсона и допустить, а вернее сказать, призвать его сына в секретную лабораторию. Черт его знает, может быть, два с лишним года назад я и обрадовался бы этому. Но вот сейчас я заявил, что не пойду в их лабораторию, которая никогда не займется "невесомым топливом" для личных автомобилей. Почему я не пошел? Не хочу превращать в топливо живых людей. Джерри перед отъездом обругал меня ослом. Мне не нравятся его последние сочинения. Он говорит, что я не понимаю, что такое "бизнес". Я не обругал его ослом, я обругал его шакалом. Нет, я не обругал, я назвал его шакалом, потому что он подвывающий шакал. Из газет я узнал о проекте ледяного мола. Неужели автор его Алексей Карцев, тот самый Алеша, с которым мы плавали?! В воскресенье на пикнике я рассказывал об этом строительстве рабочим. Кажется, у меня есть шансы вылететь со своего места у конвейера, где мое университетское образование не нужно боссу. Не думаю, чтобы это обрадовало мою девушку. Она все еще пребывает в "моих девушках". Есть у нас такое страшное слово, знаменующее вечно неустроенное существование людей. Впрочем, она у меня неуемная оптимистка и строит такие планы нашего будущего, для которых понадобился бы размах вашего строительства. Мне кажется, что в последнее время я начинаю находить себя, а если не себя, то свой путь. Я хотел бы, чтобы он встретился с трассой вашего мола. Жму ваши руки, дорогие друзья. Ваш Майк". Федор тщательно сложил письмо и задумчиво сунул в рот нераскуренную трубку. - Надо вместе ответить Майку, - сказал он Виктору. Глава седьмая ПОСТРОИМ НА ВЕКА! В дни, когда американская пресса на все лады перепевала версию о "грандиозной морской демонстрации коммунистов против Аляски", в Карском море действительно происходило что-то похожее на маневры. Гигантская эскадра, в которой, впрочем, не было ни одного военного судна, разбившись на группы по шесть-семь кораблей, развертывалась своеобразным строем. В штурманской рубке гидромонитора над картой с красными кружочками, пунктиром идущими от Новой Земли к Северной, склонились командир флотилии, капитан гидромонитора Федор Иванович Терехов, начальник Полярной строительной экспедиции, как на первом этапе называлась Великая полярная стройка, Василий Васильевич Ходов и один из его помощников, инженер Алексей Карцев. Федор Терехов отмечал на карте, какие корабли уже бросили якорь, став на рейде в местах, где должны появиться ледяные быки будущего мола. Алексей, отойдя от карты, вышел на капитанский мостик. Ближние корабли выстраивались по кругу, как бы очерчивая своими корпусами линию ледяного берега будущего искусственного острова. Алексей вышел на мостик и всей грудью вдохнул свежий воздух. Дул северный ветер. По небу плыли белые поля облаков, напоминавшие льды. На море была мертвая зыбь, отголосок далекого шторма. Ледокол лениво переваливался с борта на борт. Волны походили на редкие и пологие складки холмов. Алексею вспомнились валы первого перенесенного им шторма. Алексей усмехнулся. Он смотрел на себя со стороны. Разве рискнул бы он сейчас защищать диссертацию с теми неоформившимися, самому еще не ясными мыслями, которые владели им тогда? Конечно, не рискнул бы. Он стал строже к себе, вдумчивее. А все же непосредственность молодости принесла свою пользу. Смело делясь своей мечтой с опытными людьми, он обогатил ее. И вот теперь мимо идут сотни кораблей, чтобы занять свои места на трассе мола, который уже строится! Опершись на перила, Алексей смотрел на воду. Она медленно то приближалась, то удалялась, свинцовая, непрозрачная. "Где-то там на дне лежат первые жертвы мола... И среди них Галя..." Алексей представил себе Галю, стройную, гибкую, немного застенчивую, всегда избегавшую смотреть на него. Теперь уж она никогда не взглянет ему в глаза... Комок подкатился к горлу Алексея. Гребни волн, на которые он смотрел, стали расплывчатыми, затянулись пеленой. Странно, но Алексей не мог думать о Гале и не думать о себе, он не мог жалеть ее и не жалеть себя. Невозвратно утраченная Галя казалась ему и прекрасней и ближе, чем была когда-либо на самом деле. Потому, быть может, Алексей, с необычной силой ощутив сейчас горечь утраты, плакал. Если мужчина поймает себя на том, что плачет, он в первый миг устыдится, но потом, вспоминая об этом, почувствует, что был тогда лучше, чище... Алексей выпрямился. Ветер дул порывами и быстро высушил его влажные щеки. ...Маститый океановед Петров стал парторгом строительства. Он пожелал принять участие в стройке как ученый, знающий море, льды и жаждущий влиять на изменения условий их существования, а не регистрировать их только. Он обратился в ЦК партии с просьбой направить его на стройку научным консультантом. Но в Центральном Комитете рассудили по-иному. Старый коммунист, знаток Арктики и ее людей, как никто другой, мог быть полезен на посту партийного руководителя стройки. Одновременно он мог консультировать инженеров по всем вопросам науки о льдах и океанах. Александр Григорьевич поднялся на мостик. В руках он держал два сверкающих полированными поверхностями металлических ящичка. Парторг движением головы пригласил Алексея пройти вместе с ним в штурманскую рубку. - Принес? - спросил Ходов, поднимая от карты худое лицо с ввалившимися щеками. - Торжественная минута, - сказал Александр Григорьевич и оглянулся на стоявшего в дверях Алексея. Федор отошел в угол рубки, словно предоставляя остальным решить вопрос, о котором будет идти речь. - Два ящичка... нержавеющая сталь, - сказал дядя Саша. - Пролежат тысячелетия. Ходов открыл крышки ящиков. В первом из них лежала стальная пластинка с выгравированной на ней датой начала Великой полярной стройки. Этот памятный знак предстояло зарыть в дно Карского моря на месте, где поднимется первый ледяной бык сооружения. Во втором ящике хранилась стальная пластинка с именами трех погибших в этом месте строителей мола: Галины Волковой, Матвея Доброва и Ивана Хорхая. На обратной ее стороне были выгравированы портреты погибших, в память которых и было выбрано место начала стройки. Алексей взял в руки пластинку с портретами. На него смотрело задумчивое лицо девушки с прямой линией сросшихся бровей, с черными тенями над верхней губой, с мечтательным взглядом темных глаз. "Вот такие в войну становились героями", - горько подумал он и непослушными пальцами положил пластинку в ящичек. - Начнем монтаж каркаса двух островов одновременно, - решительно сказал Ходов. - С первыми кессонами спустимся я и Карцев. Алексей Сергеевич, - обратился он к Алексею, - берите ящик... Вот этот, с датой начала строительства. Я возьму другой. Алексей покачал головой. - Нет, - сказал он. - Закладывайте сооружение вы, Василий Васильевич. Вы начальник строительства. А мне позвольте отдать последний долг товарищам... Дядя Саша обернулся и ласково взглянул на Алексея. - Понимаю вас, Алексей Сергеевич, - своим обычным скрипучим голосом сказал Ходов. - Право выбирать у вас. В этом вопросе я подчиняюсь вам. Подошел Федор и, как бы прощаясь, вынул из ящика пластинку с портретами. Положив пластинку обратно, он поднял глаза и встретился взглядом с Алексеем. Оба опустили головы. - Ну что ж, - сказал Ходов, отходя от иллюминатора. - Корабли уже встали по местам. Федор Иванович, распорядитесь о спуске катера, чтобы доставить меня на ледокол второй группы. Я спущусь со вторым кессоном. - Почему? - попробовал протестовать Алексей. - Вам по праву начальника надо спускаться с кессоном номер один. - Прошу прощения, мы спустимся одновременно. Вы отсюда, я с ледокола второй группы, - безапелляционно распорядился Ходов. - Надо будет объявить об этом людям, они уже собрались на палубе, - сказал Александр Григорьевич. - Настроение у молодежи приподнятое. Выйдя на крыло капитанского мостика, с которого видна была заполненная людьми палуба, дядя Саша сделал знак рукой. Моряки и строители замерли внизу, как по команде "смирно". Позади парторга строительства стояли Ходов и Карцев со стальными ящичками в руках. Александр Григорьевич сообщил, что эти ящички будут заложены Ходовым и Карцевым в дно моря под будущими ледяными островами в знак начала стройки и в память жертв начавшейся борьбы с ледовой стихией. К Алексею подошел Виктор Омулев. - Хэлло, друг! Два слова горькой печали, - начал он, отводя Алексея в сторону, - крик души... Конечно, я геолог. Разведка грунта и так далее... Официально говоря, мне не обязательно быть в первом кессоне, но... зачем спускаться обреченному на бездействие врачу? Алексей пытливо посмотрел на толстое, сейчас смущенное, покрасневшее лицо Виктора. - Ты хочешь вместе с нами похоронить ее портрет? - Ты чуткий, Алексей, - заморгал Виктор короткими ресницами и, вынув платок, стал вытирать щеки. - Ты чуткий... Мы поймем друг друга. Я не буду там, внизу, лишним! Клянусь своим именем. Я постараюсь, друг, чтобы ты заложил не только память о товарищах, но и само сооружение. - Это делает Ходов, - сухо ответил Алексей. Виктор понизил голос: - Сооружение фактически заложит тот, чей остров поднимется первым. Строго конфиденциально! Мы уже договорились с Денисом, - и Виктор поднял палец. Алеша укоризненно покачал головой: - Эх, Витяка! Ты претендуешь на чуткость, а меня понять не способен. Виктор испугался, думая, что Алексей откажет ему в просьбе, но Алексей, угадав его мысли, успокоил: - Хорошо, хорошо, ты спустишься с нами. Посмотришь дно глазами геолога. На палубе начиналась суета. - Опускать черепаху! - Построиться по бригадам! - Эй, бабушка, поберегись! По палубе весело катились легкие строительные машины, которые должны были облегчить труд полярников. Алексей Карцев прошел на корму. Там, выстроившись, замерла команда кессона. Подводники, одетые в непромокаемые комбинезоны, напоминали специальную воинскую часть. Командир подвижного кессона, увидев Карцева, по-военному подошел к нему и отрапортовал о готовности кессона к спуску под воду. Кессон, действительно напоминавший исполинскую черепаху, возвышался на корме, как стальная куполообразная броня морского орудия. Рулевое управление и винтомоторная группа, высовывающиеся из-под панциря, еще больше увеличивали сходство с черепахой. На панцире был даже характерный рисунок - переплет огромных окон, сделанных из толстой прозрачной пластмассы. Карцев оглядел своих товарищей по спуску. Он видел торжественные напряженные молодые лица. Вот сосредоточенный Денис, вот и весело подмигивающий Витяка. Алексей отдал команду, и подводники, один за другим, стали нырять под панцирь "черепахи", приподнятый над палубой подъемной стрелой. Алексей и командир кессона Нетаев вместе с корабельным врачом следили за проходившими людьми. Врач заранее тренировал каждого из них для работы при повышенном давлении воздуха в кессоне, где вода должна быть вытеснена сжатым воздухом. Наконец нырнул под панцирь и правофланговый Денис. - Прошу вас, товарищ командир кессона, - пригласил Нетаева Алексей. Карцев остался последним. Федор крепко пожал ему руку. Подошел дядя Саша и обнял Алексея. - Все время держи связь, Алеша! Помни, в первый раз спускаетесь, - напутствовал он. Терехов взял переданную ему радистом телефонную трубку. Как известно, радиоволны не распространяются под водой. С кессоном была теперь только телефонная связь. Подводники прильнули лицами к окнам кессона, смешно расплющив носы. Голосов их уже не было слышно. Терехов отдал команду. Запыхтела лебедка. Гигантская "черепаха" дрогнула, еще приподнялась над палубой, качнулась и поплыла к реллингам. Моряки и строители уступали ей дорогу, махали шапками и кричали. Подбежал радист и передал Терехову радиограмму с соседнего ледокола. Федор прочел и сказал Алексею в телефонную трубку: - Старт дан. Кессон номер два тоже поднялся. Желаю успеха. Снова заработала лебедка. Зашипел отработанный пар. "Черепаха" пошла вниз, коснулась воды. Кессон теперь уже плыл. Над водой виднелась верхушка шара, сам же воображаемый шар словно был скрыт в глубине. К нему тянулись канаты и шланги. Машины кессона сейчас не работали, хотя могли самостоятельно обеспечивать кессон в течение некоторого времени воздухом и энергией. "Подводная черепаха" пока получала то и другое от ледокола. Диаметр видимой части шара стал уменьшаться. В кессоне заполнялись водой цистерны, и он начал погружаться. Люди лежали животами на реллингах, махали фуражками, кричали. Вода сомкнулась над верхушкой кессона. Ленивая волна прокатилась над тем местом, откуда тянулись канаты и шланги. На палубе гидромонитора прозвучало дружное "ура". Вода в море оказалась прозрачной. Через ее толщу виднелось расплывающееся в зеленой тьме пятно. Вдруг пятно вспыхнуло. В кессоне включили электричество. В этот час между пальмами и соснами, березами и эвкалиптами парка, раскинувшегося позади многоэтажного города науки - Московского университета, у громкоговорителей толпились студенты. Многие из них, слушая репортаж с далекого гидромонитора, завидовали хорошей, светлой завистью тем, кто опускался сейчас на дно Карского моря. На мостах в Ленинграде, на холмах живописного Львова, над бухтой Золотой Рог во Владивостоке разносился голос из множества репродукторов. Не было в Советской стране уголка, где не слушали бы сейчас рассказа о спуске на дно моря первого кессона Полярной строительной экспедиции. И не только пожелания удачи мысленно посылали слушатели, - они думали в этот миг, что какой-нибудь сделанной ими деталью или хотя бы днем своего труда участвуют в этой пусть рядовой для нашей страны, но Великой полярной стройке. В прогрессивной печати за рубежом появились экстренные сообщения: "Вновь мы узнаем еще об одном советском жизнеутверждающем замысле, призванном изменить облик далекой и суровой ледяной страны, манившей к себе в течение столетий бескорыстных исследователей из многих стран". Голландцы вспоминали Баренца, норвежцы - Нансена и Амундсена, французские газеты - Де-Лонга, шведские - Норденшельда, итальянцы писали о Нобиле, экспедиция которого была спасена советскими кораблями. Китайские газеты указывали на заслуги русских землепроходцев и исследователей: Дежнева, Беринга, братьев Лаптевых, лейтенанта Врангеля, напоминали исторические рейсы советских кораблей "Сибирякова" и "Литке", положивших начало арктическим навигациям, наконец о героических эпопеях станций "Северный полюс". Английская газета "Дейли уоркер" писала: "В былое время смелые полярные исследователи самоотверженно боролись и погибали во имя науки в невыносимых условиях полярных морей. Советские люди хотят ныне сделать полярные моря такими же мореходными, как Ла-Манш или Средиземное море, и сделать это во имя счастья мирных людей". Реакционные газеты ничего не написали о Великой полярной стройке. Глава восьмая В ГЛУБИНЕ За окнами кессона становилось все темнее и темнее. Яркие электрические лампочки освещали толщу воды на несколько метров. Стайки рыб пунктирными штрихами проносились мимо взволнованных первым спуском подводников. - Нерпа! Глядите! - воскликнул Денисюк. Действительно, метрах в двух от окна двигалась темная тень с круглой голов