Нет-нет, не шпионаж! Боже меня сохрани! Я родился в этой стране. Только экономическая... конечно, платная информация. Бизнесмен всегда за все платит. И вот мой наблюдатель - он, как и я, католик, я его зову просто Лев Янович, - наряду с обычными сведениями, сообщил мне о воскрешении очень любопытной идеи какого-то русского инженера построить плавающий туннель между Советским Союзом и Америкой. Мне это очень кстати. Тут начинается мой бизнес. Я не хочу предлагать вам союз, но не прочь иметь с вами общность действий. - В чем общность действий? - насторожился Майкл, вспомнив недавнее посещение его инженером Гербертом Кандерблем, заинтересованным в том же проекте подводного плавающего туннеля, предложенного русскими. - "Закон выгоды" повелевает освежить, реконструировать мир, слишком долго внутренне враждовавший. В самом деле, подумайте, сколько времени можно гнать металл в пушки и бомбы, танки и каски? Нужно или воевать, или выбрасывать всю эту дорогую рухлядь. Но воевать?.. Мой бог! Вы меня извините, я - жизнелюб. Я боюсь за этот камин и за эти картины... И за вашего покорного слугу, у которого еще все зубы целы. Сейчас не те времена, когда можно было читать известия с фронтов. Фронт грядущей войны будет повсюду: и в Москве, и в Дайтоне, и в Вашингтоне... А я здешний житель, - я не хочу быть на фронте! Как же быть? Закрывать заводы? Выбрасывать на улицу безработных, чтобы они занялись на досуге революцией? Вот вы - будущий сенатор. Что придумает ваш сенат? - Он так же разнороден, как и мир, мистер Игнэс. - Вы правы. Но он будет более слитным, если все поймут "закон выгоды". Вместо пушек и бомб можно производить тысячи вещей и продавать их... на ту сторону. Вот в этом выгода! И не будет у нас безработных, и не будем мы дрожать от страха, что разоримся или распадемся на атомы, что в конечном итоге почти одно и то же. - Что вы предлагаете, мистер философ? - Я предлагаю деньги. Я финансирую вашу избирательную кампанию, поскольку заинтересован в вашем избрании в сенат, где вы станете защищать наши ныне совпадающие интересы. - О! Вы ошиблись, пригласив меня для такой цели в свой дом. Члены моей партии не продаются. - Боже вас упаси так расценить мое предложение! Я вовсе не считаю, что все в мире продается, все покупается. Я уважаю вашу принципиальность. Но я деловой человек и понимаю, что такое избирательная кампания. - Мы проведем свою избирательную кампанию силами класса, интересы которого представляем. - Ах, боже мой! - вскочил с места мистер Игнэс. - Я родился в России. И, представьте, знаком с историей русской революции. И знаю, как миллионер Савва Морозов помогал деньгами революционерам. - Савва Морозов сочувствовал революционерам. Можно вспомнить еще более разительный пример. Фридрих Энгельс был владельцем фабрики, хотя их с Саввой Морозовым нельзя ставить рядом, но все же они не покупали революционеров ради собственной выгоды. - Ах, только не троньте мой "закон выгоды"! Он всеобъемлющ! Я уважаю Фридриха Энгельса, читал все его труды и не вижу, почему интересы различных классов не могут совпадать в каких-то вопросах. Скажем, в том, чтобы всем выжить на земле, предотвратив губительную термоядерную войну, которая стала бы последней. Или в том, чтобы осуществлять взаимно выгодные проекты. Сегодня, как предлагает это известный инженер Герберт Кандербль, осуществить совместно с Россией советскую идею подводного плавающего туннеля между США и СССР, завтра, может быть, совместный полет на Марс русских и американцев. Летали же они вместе в космосе, и неплохо летали, никому не во вред. Сегодня я вложил немалые деньги в открытие после парижской, как и в тридцатые годы, снова нью-йоркской международной выставки реконструкции мира, потому что думаю о завтрашнем дне. Ведь принимают же в той выставке участие и коммунистические страны. Значит, полезны совместные действия! - Я не отрицаю общности действии, но пусть она строится на совпадении (пусть временном) классовых интересов, а не на купле-продаже. - О'кэй! - вздохнул мистер Игнэс, с уважением глядя на своего гостя. Он подумал, что этот парень доставит кое-кому хлопот в сенате, если пройдет в него. Глава третья КЛЮЧИ МЕЧТЫ Знаменитый инженер, автор и строитель Мола Северного, Герой Советского Союза Алексей Сергеевич Карцев был очень раздражен. Это было видно и по выражению его еще молодого узкого лица с тонкими, почти иконописными чертами, и по тому, как нетерпеливо расхаживал он по каюте, служившей ему рабочим кабинетом все годы ледовой стройки. У него только что побывал его старый друг Денис Денисюк, работавший на стройке "водопроводчиком", установщиком труб, и рассказал, что машинист передвижной электростанции Андрей Корнев придумал небывалое сооружение - какой-то мост через Северный полюс в Америку. Алексей Сергеевич видел в этом замысле карикатуру на свою собственную, уже осуществленную идею ледяного мола, который протянулся на четыре тысячи километров вдоль сибирских берегов, отгородив от Ледовитого океана незамерзающие теперь полярные моря. И этот парень, находясь, очевидно, под влиянием великого арктического строительства, мысленно повернул сооружение на девяносто градусов, поставил его не вдоль берега, а перпендикулярно ему, - оставил те же четыре тысячи километров и получил, видите ли, мост!.. Ох уж эти изобретатели! Сколько их, выдумывающих вечный двигатель или еще какую-нибудь чепуху, притом непременно грандиозную! Гигантомания какая-то! Впрочем, это можно понять. Живем в эпоху великих работ... Алексей Сергеевич вышел на палубу и взбежал по трапу на капитанский мостик. Эпоха великих работ! Вот ее детище - Тургайский канал, которым уже вторые сутки идет ледокольный гидромонитор, - искусственное тысячекилометровое ущелье, соединившее через великие сибирские реки Арктику с Каспием. Карцев смотрел на опасно близкие каменные стены с буграми и морщинами - узором, созданным "стихийной" силой направленного взрыва. Стены уходили под самое небо и там почти смыкались, оставляя узенькую глазурную полоску синевы. Золотистые края ущелья были освещены солнцем, но на дне, где текли теперь воды Енисея, лежала вечная тень. Вода за бортом корабля казалась тяжелой и маслянистой, впереди, освещенная прожектором, отливала металлом. На экране бортового телевизора виднелась беспредельная Тургайская степь, видимая с привязного, парящего над ущельем корабельного аэростата. По степи скакали всадники, приветствуя аэростат и плывущий внизу корабль. Эпоха великих работ! Повернутые вспять сибирские реки, оросившие пустыни Средней Азии; новый материк плодородия, поднятый энтузиазмом молодости; атомная энергетика, позволяющая оставить каменный уголь для химии потомков; расселение городов - миллионы вырастающих по берегам рек и в лесах чудесных домиков, отлитых в переносные формы из новобетона, миллионы портативных вертолетов, поднявших буквально всю страну на воздух от мала до велика, от десятилетних школьников до восьмидесятилетних академиков, новый транспорт, позволивший людям жить среди природы и только летать на службу в города. Эпоха великих работ! Она не может не гипнотизировать... Алексей Сергеевич уже меньше сердился на горе-изобретателя, которому надо будет как-нибудь помягче объяснить, что нельзя поставить предполагаемый мост на быки - глубина океана пять километров и льды всегда дрейфуют, - нельзя подвесить мост к аэростатам - ветер их сорвет и угонит... На мостик поднимался Денис Денисюк, огромный, грузный, с квадратным лицом, пышными усами и узкими хитроватыми глазами. За ним неторопливо шел худощавый молодой человек с потрепанной папкой в руках. - Ах, это ты! - сказал Алексей Сергеевич, узнав одного из своих рабочих. - Что ж, пойдем ко мне. Они прошли в каюту. Главный инженер, ничего не спрашивая, сел за стол, взял папку из рук Корнева и стал листать ее. Он не поднимал глаз, но Денис заметил, что у него покраснели уши. Андрей Корнев сидел на краешке стула, напряженный, стиснув зубы. Алексей Сергеевич вскочил: - Что ж ты молчал до сих пор? Я ведь думал, что... - Бред? - спокойно спросил Андрей. - ...а тут оказывается - технический блеск! - И Алексей Сергеевич, обойдя стол, подошел к Андрею. Тот из вежливости тоже встал, слегка недоумевая. Главный инженер в упор рассматривал его лицо с грубоватыми, твердыми чертами. Что он хотел в нем увидеть? Быть может, самого себя, каким он был много лет назад, когда обнародовал полудетскую идею ледяного мола и провалился с нею на диссертации? - Почему молчал? Да не ко времени было, - ответил за Корнева Денис. - Да и жизнь... Она того и гляди обгонит мечту. - Нет! - живо возразил Карцев. - Жизнь не может обогнать мечту, как человек свою протянутую вперед руку. А в твоей руке оказалась идея... - Идея младенческая была, - словно оправдывался Андрей. - Нужно было сперва самому вырасти. Алексей Сергеевич печально покачал головой. Нет, он не узнавал себя, удачливый инженер, в этом крутолобом и рано возмужавшем молодом человеке с дерзкими огоньками упорства или даже одержимости в глазах, с угрюмо ползущими к переносью бровями и плотно сжатыми, словно закушенными губами. И в самом деле, если разобраться, история Мола Северного - история удач. Каждый противник проекта вносил в него что-нибудь новое, поднимал проект, а вместе с ним и его автора. Как ни была несовершенна карцевская идея преобразования Арктики, но в ней нуждалась страна, для которой круглогодичная навигация в полярных морях становилась необходимостью. И поэтому молодой Карцев быстро выдвинулся. А кто стоит теперь перед прославленным инженером? Нет, не горе-изобретатель, как подумал было Карцев, а скорее человек с нелегкой творческой судьбой... - Не ко времени было, - повторил Денис. - Да-да... - рассеянно сказал Алексей Сергеевич. - Идея, не созвучная времени... Как ты сказал? Нужно самому вырасти? - Да он для того ж и в Арктику пошел. Зараз и заочный институт закончил в прошлом году. В том у хлопца сила! - И продолжал год работать на стройке простым рабочим? - Готовился, Алексей Сергеевич. Хотел пройти через все профессии, которыми придется руководить. Мечтал Арктику изучить, где буду мост строить. - Будешь? - Буду! - решительно заявил Корнев. - Слушай, - Алексей Сергеевич обнял Андрея за плечи, - ты, оказывается, крепкий орешек! Не сразу раскусишь. Или не орешек, а еж. Иголки во все стороны... - Дикобраз, - подтвердил Денис. - Почему же? - улыбнулся Андрей. Он редко улыбался, и улыбка меняла, молодила его лицо. - Я к вам без иголок. - Нет, друг, и меня уколол. Впрочем, за дело. Важно другое... - Арктический мост. - Конечно, но и сам ты важен... Денис мне шепнул... Ты, словно в монастырь схимником, на нашу стройку ушел, порвал с Большой землей... с самыми близкими людьми. Андрей Корнев поморщился: - Нет, друзья у меня были. Вот Денис, например... А с моей судьбой не всякий свою свяжет. - Неистовый ты какой-то... Да, верно, таким и надо быть... - Так как же проект? - Проект? Видишь ли, Андрей... Проекта у тебя нет. - Как нет? - нахмурился Корней. - Если ты настоящий инженер, сам поймешь, что папка твоя - это совсем не проект... даже не техническое задание... Андрей Корнев опустил голову и густо покраснел. Алексей Сергеевич положил ему руку на плечо: - Видишь ли, я вот говорю с тобой как старший, а ведь годами недалеко от тебя ушел. Пути у нас разные... а мечта - одна. Один умный человек говорил мне, что важна не только мечта, но и ключи к мечте. И если мечта - у человека, то ключ к этой мечте всегда у народа. - Ключ не находят. Ключ делают, - твердо сказал Корнев. - И я о том же... Вот соображаю, сколько времени нашему ледоколу плыть до Каспия, а там "вверх по матушке по Волге" до Москвы. Что, если нашим инженерам не дать на гидромониторе скучать, позволить им до конструкторских дел добраться? А? Как ты думаешь, Корнев, вычертят ключ? - Если бы... вместе с вами, - сказал Андрей, с надеждой глядя в глаза Карцеву. Денис неожиданно сгреб обоих инженеров в объятия и столкнул их: - Дюже добре, товарищи созидатели! Еще одна великая арктическая стройка будет! В московском Гипромезе, во Дворце проектов, где тысячи советских инженеров проектировали металлургические заводы для многих стран мира, произошло маленькое, но сенсационное событие. Рядового, ничем не примечательного проектировщика Корнева вызвал к себе заместитель Председателя Совета Министров СССР Николай Николаевич Волков. Вспомнили, что Степан Григорьевич Корнев когда-то был главным инженером уральского завода, метил высоко, но потом "загремел": это о нем, о человеке, "не делающем ошибок", "особом" типе руководителя, в свое время приспособившемся к определенным условиям, была напечатана статья в "Правде". Словом, карьеры у Степана Григорьевича не получилось. Он прослыл неудачником, стал желчным и неприятным в общении. И вдруг теперь вызов в Совет Министров. Речь могла идти только о крупном назначении. Ведь Степан Григорьевич все-таки был человеком знающем и безусловно одаренным. Волков прислал за Корневым свой великолепный турбобиль - машину-мечту, которая лишь только в воздух не поднималась и могла превращаться в комфортабельную лодку, а по шоссе развивала громадную скорость, в городе сама обходила препятствия, тормозила... Обо всем этом рассказала возбужденная девочка-секретарша с выпученными голубыми глазами и торчащими в стороны косичками. Но на Корнева ее слова не произвели впечатления. Он сказал, чтобы шофер Волкова подождал его, пока он закончит какой-то расчет. Вскоре торопить Корнева пришел заместитель директора Гипромеза. Степан Григорьевич, плотный, большой, не спеша снял нарукавники, надел висевший на плечиках пиджак, поправил перед зеркалом галстук и, неторопливо шагая, пошел в гардеробную за пальто. Однако по лестнице, где его уже не видели, он спускался сломя голову, прыгая через несколько ступенек. Николай Николаевич Волков, высокий, прямой, заметно поседевший, сам ввел к себе в кабинет Степана Григорьевича. - Ну, здравствуй, инженер! Давно не виделись. Обрюзг ты маленько... Спортом не занимаешься. - Занимаюсь техникой и только техникой, - многозначительно сказал Степан Григорьевич, выжидательно глядя на Волкова. - Слышал я, заводы для заграницы проектируешь. "Ах, вот что! Конечно, речь пойдет о руководстве зарубежным строительством. Что ж, не так много крупных инженеров свободно говорят по-английски", - удовлетворенно подумал Корнев. - А помнишь, как людей из цехов на капусту гнал, передо мной в райкоме отчитывался? - лукаво щуря глаза, спросил Николай Николаевич. - Отчитываться всегда приходится, - неопределенно ответил Степан Григорьевич. - Вспоминаю я наш последний разговор в Светлорецке. Если помнишь, о технических сооружениях и заграничной, так сказать, погоде речь шла. В тех условиях мосты между континентами трудно было строить. А теперь что ты об этом сказал бы? - То же самое, Николаи Николаевич. Коммунизм и капитализм непримиримы. - Вот как? Непримиримы-то они, конечно, непримиримы, но... - Николай Николаевич встал и подошел к окну, - но жить-то ведь надо. Тогда были дни угрозы глобальной ядерной катастрофы. Но человечество неспособно постоянно жить в таких условиях на разных "идеологических берегах". А раз жить, значит, переходить разделяющую их преграду. - Как переходить? - Да лучше не вброд, а по мосту. Как думаешь? - усмехнулся Волков. - Помню, в районном масштабе мост построим вместо парома - общая радость. А теперь, может быть, в глобальном масштабе пора? А? Николай Николаевич словно размышлял вслух. Степан Григорьевич почтительно кивал головой. - Человеческая мысль не знает предела, - говорил Волков. - Впереди достижений человека летит его мечта. Пожалуй, главное в механизме прогресса - найти ключи мечты, с помощью которых человек сможет отомкнуть будущее, приблизить его, сделать днем сегодняшним. Он нашел эти ключи к космическим скоростям, способен уже теперь перенестись за какие-нибудь минуты с одного края континента на другой, сможет догнать метеор, улететь в космос... - Ключи мечты! - воскликнул Корнев. - Это хорошо, поэтично и точно, Николай Николаевич. Волков кашлянул: - Человек всегда мечтал быть богатырски сильным, но лишь в прошлом веке нашел способ заметно умножить силу своих мышц. - Изобрел паровую машину, электрический мотор, подъемный кран, - подхватил Корнев. - А теперь отважился умножить способности своего мозга, поднять их до уровня "гениальности". - Бесспорно так! Всеобъемлющая электронная память! Быстрота мышления, равная скорости электронных процессов, скорости света! - Вот видишь, товарищ Корнев, что произошло в технике, пока мы с тобой не виделись. Менялась и политическая погода. - Конечно, - поспешил согласиться Корнев. - Не раз вспыхивали и затухали очаги сражений в Азии, Америке, Африке, на Дальнем и Ближнем Востоке, наконец, накалялась обстановка в Европе. И вспомни, всякий раз, как холодная или горячая война сменялась некоторым потеплением, штилем, народы жадно тянулись друг к другу, полные взаимного интереса и симпатий. Но солнечный день, как ты знаешь, на любом материке, на любой широте порой сменяется днем пасмурным. И не раз на нашей с тобой памяти затягивалось небо земли тучами агрессии и провокаций. Временами холодало на земном шаре. - Холодало, - подтвердил Степан Григорьевич. - Но пойми, товарищ инженер, менялась политическая погода, а политический климат оставался неизменным. - Теперь Волков уже не размышлял как бы с самим собой, а превратился в мудрого агитатора, взошедшего на трибуну. - На земле существовали две политические системы и должны были или продолжать существовать, идеологически враждуя, но участвуя в общем прогрессе человеческой культуры, или столкнуться в непоправимой для человечества истребительной войне. - Не дай бог! - воскликнул Степан Григорьевич. - Верно. Ее не хотят почти все люди, каких бы они ни были религиозных или политических взглядов, в каких бы странах ни жили. И вот это желание подавляющего большинства людей, населяющих земной шар, определяет политический климат земли на длительное время. Если хочешь знать, товарищ инженер, то этот политический климат позволяет говорить сейчас о мобилизации всех технических возможностей человечества для всемерного сближения народов, пусть даже на разных материках. - Вы... вы хотите сказать, Николай Николаевич... - Да, товарищ Корнев, я хочу сказать, что настало время вернуться к студенческому разговору о строительстве диковинного моста через моря и льды на другой континент. Понимаешь, не мог я нигде найти следов того ретивого выдумщика. Проблемы взаимодействия стран сложны. Вот и пришлось тебя пригласить. Рассказывай, где твой брат? Холодный пот покрыл лоб Степана Григорьевича. Он молча полез в карман, вынул платок, из-под платка взглянул на Волкова. Мысль работала быстро, четко. Значит, он нужен не сам по себе, а только как брат изобретателя, могущий дать его адрес! Корнев скомкал платок и сунул его в карман. Он хотел сказать Николаю Николаевичу, что брат давно порвал с ним всякие отношения, но промолчал. - Так поможешь нам разыскать его? - спросил Волков. Решение пришло к Степану Григорьевичу мгновенно. Он не мог уже вернуться в Гипромез прежним незаметным проектировщиком, он ехал в Совет Министров, чтобы изменить свою жизнь, и он изменит ее! - Хорошо, Николай Николаевич. Если нужно решить техническую проблему связи с Америкой, то... я найду вам Андрея. Я вообще постараюсь быть вам полезным. - Ну, разумеется, ты же неплохой инженер, с опытом. Брат твой затеял великое дело. Ему придется конкурировать со многими другими идеями. С воздушной трассой, с атомными субмаринами... и еще найдутся... - Я понимаю, - встал Корнев. - Я отыщу Андрея, он работает на одном строительстве... - Заранее благодарен. Тащи его ко мне... Скажи ему, что не зря он мечтал. Мечта подобна прожектору на корабле прогресса. Она освещает ему путь, продвигаясь вместе с ним. Выйдя из кабинета Волкова, Степан Григорьевич вынужден был принять валидол. Он долго сидел на мягком диване, держась за сердце, расстегнув воротник. Его покрасневшее лицо было жестко, морщины прямы и глубоки. Отдышавшись, он подошел к секретарю и спросил, где находится гидромониторный ледокол строительства Мола Северного. Секретарь ответил, что "Северный ветер" сейчас проходит Великий Тургайский канал. Глаза четвертая ТЕНЬ И СВЕТ Андрею не спалось, и он вышел на палубу. Назад уплывали редкие огоньки. Видно, кое-кто из жителей новых домов на берегу все еще ложился спать по-городскому поздно. Но светлые точки стали попадаться все реже и наконец исчезли. Густая тень окутала корабль и Андрея вместе с ним. На воде, переливаясь, играли серебряные блики от освещенных иллюминаторов. В глубине ледокола приглушенно шумели турбины. Но этот звук лишь подчеркивал тишину. Где-то далеко ехала автомашина. А рядом, словно на твиндеке, вдруг закудахтали спросонья куры, потом залаяла собака. Под бортом шелестела водоливная струя, за кормой что-то урчало, бурлило. С мостика слышались шаги вахтенного штурмана, а может быть, и самого капитана Терехова... С берегов несло свежескошенным сеном, а иногда сыростью тумана или вдруг жильем: дымом и чем-то вкусным... Однако больше всего пахло свежей масляной краской. "Северный ветер" последние дни прихорашивался, подновлялся к предстоящей встрече в столице. Закончилась великая полярная стройка! Закончилась стройка, пройдена великая школа для человека, решившего посвятить себя сооружению, которое дерзко перережет весь Арктический бассейн. Большого труда стоило Андрею держать под спудом свою идею, ждать, когда благоприятно изменится обстановка и когда сам он, став инженером, изучив условия работы в Арктике, дорастет до собственного замысла. И он дорос до него, выдержал экзамен перед самим Карцевым, строителем Мола Северного, и перед его инженерами, которым поручил Карцев сделать вместе с Корневым проект Арктического моста. Значит, недаром прошли долгие годы труда, учебы и лишений, годы одиночества, рожденного одержимостью изобретателя и тоской по Ане... Аня! Как оценить ее женский подвиг, ее безропотное ожидание в течение всех этих лет подготовки, коротких дней встреч, длинных писем-дневников... Это ей, Ане, обязан он и своей жизнью, и идеей, она выходила "их обоих"... А потом Светлорецк... Узкоколейка, повторяющая изгибы пенной, быстрой речки. Игрушечный поезд, который еле тащится на подъем... Он вспрыгнул тогда на подножку, кто-то помог, втащил его в вагон. Там была Аня. Они забрались в тамбур, а все пассажиры ушли в душный вагон... У нее были пушистые, волнующие волосы, тонкие пальцы, холодные губы... О чем они говорили? Хотели сразу ехать в загс... Светло было на душе... А потом... сколько потом было тени! ...Андрей провел всю короткую летнюю ночь на палубе. Впереди еще была темно, светлело с кормы, казалось, что новый день надвигается вместе с "Северным ветром", вместе с Андреем, идущим в будущее. Стали видны литые новобетонные домики: милые, уютные, бесконечно разнообразные - то с крутыми, то с плоскими крышами, простыми или причудливыми верандами, широкими венецианскими или зеркальными окнами, скульптурами на фасаде. За ними - фруктовые сады в полутьме. А на холме - березовая роща с белой колоннадой стволов, уже засветившихся в ответ заре. А потом в одном из окошек в глаза Андрею весело сверкнуло отраженное стеклом солнце. И тотчас из густого сада, словно по этому сигналу, поднялся в воздух миниатюрный вертолет и стрекозой понесся от реки. Рано же спешит кто-то на работу! Стало еще светлее. В небе, в курчавых облаках горело ликующее утро. Несколько крупных вертолетов, как рыбы в невообразимо большом и прозрачном аквариуме, летели-плыли на корабль. Один из них стал парить над ледоколом. Вероятно, кто-то прилетел из Москвы. Не терпится!.. А может быть, по делу... Ну конечно, сбросили веревочную лестницу. Андрей не стал смотреть на капитанский мостик и снова повернулся лицом к носу корабля. Как замечательно реконструирован канал между Волгой и Москвой! Даже океанский гигант, ледокольный гидромонитор, может здесь пройти. Но каким огромным кажется "Северный ветер" рядом с крохотными домиками по берегам! С палубы смотришь, как с шестого этажа... Видишь крыши, голубей на них, дорожки в садиках, клумбы, грядки на огородах, планировку маленьких селений... Нет, не спится людям! Вон выехали на лодке, норовят подойти поближе к борту, чтобы покачаться на волнах. Конечно, мальчишки! Кто же еще в такую рань выйдет встречать ледокол! И вдруг кто-то закрыл пальцами Андрею глаза. Он попытался повернуться, но тот, кто шутил, забежал ему за спину. Андрей оказался лицом к взошедшему солнцу, ощущая тепло его лучей, а чьи-то пальцы просвечивали розоватыми полосками, казались прозрачными. Такие пальцы могли быть только у Ани! Ну конечно, это она! Андрей сжимал девушку в объятиях. - Вот и встретила, - с трудом переводя дух, говорила она. - Совсем как ты меня в Светлорецке... - Но ты же не могла вскочить сюда на ходу! - Отчего же? Сверху можно. - Так это ты... на вертолете? - Ага! - И Аня взглянула сияющими глазами в беспокойно ищущие, темные глаза Андрея. - Папа взял меня с собой. Он все понимает! - Ну вот... Теперь всегда будем вместе, - сжимая топкие Анины кисти, прошептал Андрей. - Ага! - Как же твои больные? Ты опоздаешь в больницу. - Я договорилась. Меня подменил другой врач. Ой, как хорошо! Ведь это ты! - А ты, кажется, выросла. - Только по специальности. - А я мечтал, что мы вместе будем строить. - Подожди, еще пригожусь... Ради тебя любую специальность переменю. У меня есть для тебя сюрприз. - Сюрприз - это ты! - И Андрей привлек к себе Аню. Они целовались совсем так, как тогда, в тамбуре... И, совсем как тогда, услышали за собой: - Светлорецк, детишки! Тогда это сказал старичок кондуктор. Кто же теперь? Молодые люди разом обернулись, смущенные, но счастливые. Перед ними стоял огромный, добродушно-лукавый Денис. Он повторил: - Светло на реке, ребятишки! То ж совсем день, а вы тут матросам на смущение... - Ну, не будем, не будем! - засмеялась Аня. - Вот придет ледокол в Москву, так все целоваться станут. - Так то ж по плану будет, - посмеиваясь, возразил Денис, лукаво щурясь. - А я без плана хочу, раньше времени! - сияя глазами, наступала на него Аня. - Ты знаешь, сколько я ждала? - Так еще ждать придется, пока Андрейка свой Арктический мост построит. - Дай пожму твою медвежью лапу! И здравствуй, Денисище великолепный! Как раз вам обоим я и должна рассказать о самом важном. - О чем, Аня? - Об Арктическом мосте... и о Степане, твоем брате. - При чем тут Степан? И почему Арктический мост? - нахмурился Андрей. - Сейчас все узнаешь. Давайте сядем на эти катушки канатов. - То ж не катушки, то бунты, - поправил Денис, склонив голову чуть набок, как бы присматриваясь к Ане. - Представьте, совершенно неожиданно к нам с папой на дачу приехал Степан Григорьевич... Степан Григорьевич приехал на дачу Седых в одно из воскресений, точно зная, что старик Седых в командировке. Аня очень удивилась. Она не видела Степана Григорьевича со Светлорецка. Как он постарел! Хотя еще чувствуется сила: крепкая шея, энергичные морщины у губ, жесткий взгляд. - Я знаю, как неожидан мой визит, ибо что общего может быть между вами, кому улыбается счастье, и человеком, отставленным от дел! - Ну что вы, Степан Григорьевич! Женщина сразу по-другому начинает относиться даже к неприятному ей человеку, если хоть немножко его пожалеет. Конечно, Аня знала все, что произошло со Степаном Григорьевичем. Иван Семенович мог рассказать ей даже больше, чем было опубликовано в "Правде". Этот человек умел "не ошибаться", приспосабливаться, выдвигаться... Но разве он один искал удобного пути?.. Может быть, ему в самом деле не повезло. Его показали всей стране, чтобы воздействовать на других... Аня провела Степана Григорьевича в сад, предложила чаю. Степан Григорьевич не отказался, попросил разрешения снять пиджак - было жарко. Аня заметила на его рубашке подпалину от утюга. Одинокий, верно, сам гладит, и так неумело... - Вы знаете, Анна Ивановна, что мы с братом в неладах. Глупо, конечно. Порой удобно валить все на одного. Я уже привык. - Ну что вы, Степан Григорьевич! - только и нашлась сказать Аня. - Мне горько... и не то, что другие ко мне переменились... горько, что Андрюшка, которого я, как отец воспитал... Словом, объяснять трудно... - Конечно, Степан Григорьевич! Я вот не понимаю злопамятных людей. - Яблоко раздора - в его идее. Но я все же был прав, ибо техническая идея тогда принимается, когда она способна двинуть вперед общество. А если ее нельзя применить - ее отвергают. Так было в те дни, Андрюша не смог мне простить своего закономерного провала... Такова ирония несправедливости... Однако я по-прежнему люблю его, забочусь о нем. Многое изменилось в мире, Анна Ивановна! - Конечно. Вы позволите еще налить вам чаю? - Пожалуйста. Так приятно, когда тебя угощают! Аня и Степан Григорьевич сидели на свежем воздухе, под соснами, на крутом спуске к пойме реки Истры. Отсюда открывался широкий вид на другой ее крутой берег с лесом наверху, на зеленые купы, прикрывавшие речку, лишь кое-где поблескивающую серебром. - Да, многое изменилось, - продолжал Степан Григорьевич. - Но если разобраться, то менялась политическая погода, политический же климат оставался неизменным. Климат этот определяется нежеланием людей погибать от ядерных бомб, в стремлении выжить, сблизиться, жить общей для всего земного шара экономической жизнью. И я думаю, Анна Ивановна, что вопрос о строительстве Андрюшиного моста между СССР и Америкой будет поднят. - Неужели вы так считаете? - спросила Аня, не спуская со Степана Григорьевича пристального взгляда. - Более того: этот вопрос уже поднят. Меня еще помнят вверху. Не буду вам подробно рассказывать, но недавно мне снова привелось побывать там... - В правительстве? - Да, - многозначительно ответил Степан Григорьевич, решительно отодвигая стакан. - На этот раз разговор там пошел об Арктическом мосте. - Степан Григорьевич, милый! Как вас благодарить? Позвольте, я вас поцелую. - Неужели это доставит вам удовольствие? - улыбнулся Степан Григорьевич. Потом они спустились к Истре. Быстрая и мелкая, она напомнила обоим речку Светлую, Светлорецк. Прощаясь, Степан Григорьевич сказал Ане: - Можете мне поверить: я сделаю все для Андрюши, что от меня зависит. Я имею в виду не только свои разговоры вверху... Я готов отдать Андрюше весь свои инженерный опыт, все свои знания, проектировать и строить мост вместе с ним. Кстати, наверху это считают само собой разумеющимся. - Степан Григорьевич, я знаю Андрюшу - он совсем не злопамятный! Он никогда не откажется от такой помощи... Тем более что вы... ну, понимаете, сумели заинтересовать там, в правительстве. Аня стояла перед Корневым, молодая, легкая, в развевающемся платье, с распушившимися паутинками волос, золотящихся на солнце. Степан опустил глаза. - Не переоценивайте моих заслуг, Анна Ивановна, - сказал он. - Представьте, что меня вызывали туда только за тем, чтобы узнать адрес Андрюши. Аня весело рассмеялась: - Ну вот, он еще и шутит! А я думала, вы не умеете. Степан Григорьевич улыбнулся, глядя на Аню. Она взяла его за обе руки: - Я благодарю вас... и от Андрюши... и от себя... Как хорошо, что вы снова будете друзьями! Степан Григорьевич подтянулся, помолодел: - Думаю, что мы с ним сработаемся. Я многому его научу, ибо по-прежнему хорошо к нему отношусь. И к вам... Аня... Он уехал. Аня ходила по саду, прижав кулаки к щекам, и плакала от счастья. Ледокольный гидромонитор "Северный ветер" ясным летним утром ошвартовался около морского причала на Химкинском водохранилище. Речные пароходы, нарядные, многопалубные красавцы, казались сейчас карликами. Сотни лодок и белокрылых яхт заполнили водохранилище. По воде неслась музыка и крики встречающих. Люди толпились на пристанях и в прилегающем парке. Легкий ветер развевал платки и флаги. С неба на корабль сыпался дождь цветов. Их сбрасывали с парящих над ледоколом вертолетов. Много цветов плыло по воде. Сидящие в лодках вылавливали их, со смехом размахивая мокрыми букетами и венками. Спущенный парадный трап, покрытый ковровой дорожкой, мгновенно был усыпан цветами. Но пока никто не ступал на него. Полярники узнавали родных и знакомых на берегу, что-то кричали им. Наконец толпа на пристани чуть расступилась, пропуская вперед высокого седого человека в мягкой светлой шляпе и стройную молодую женщину. - Кто это? Кто? - спрашивала Аня Андрея, теребя его за рукав. - Сам Волков и его дочь Галина Николаевна, замечательная женщина! - Ах, вот как! Я думала, что тебя на стройке не интересовали женщины. - Смешная ты! Ведь это ее вездеход провалился зимой под лед. Ей пришлось добираться до базы по дрейфующим льдам, перезимовав на острове. - И ты с ней знаком? - Она жена Карцева. - Ой, прости, Андрюша... Я не знаю, что со мной, и так счастлива, что даже начала тебя ревновать! И не хочу больше отпускать тебя! Постой... А эта высокая блондинка? Красавица какая! Ты тоже ее знаешь? - Евгения Михайловна Омулева, жена капитана Терехова. Видишь его? Коренастый моряк... Рядом с Карцевым стоит... - Как радостно за них! - Эту радость ты мне подарила раньше всех! Теперь меня уже некому встречать. - Ты думаешь? А я кого-то вижу. Он наверняка кричит тебе. - Неужели Сурен? Где он? - А вон стоят два брюнета с орлиными профилями. - Положим, один почти седой. Это академик Овесян... и с ним, конечно, Сурен! По трапу начали сходить полярники. Денис простился с Аней и Андреем - он спешил к своей жене: Оксана ждала его на берегу с тремя хлопчиками. - Пропустим всех вперед, - говорила Аня Андрею. - Ведь мы уже вместе. Но Сурен Авакян, заметив их на палубе, подобрался почти к самому борту и стал грозить кулаком: - Слушай, почему не сходишь? Боишься, что я тебя задушу? Правильно боишься. Тогда Андрей и Аня смешались с толпой полярных строителей и стали протискиваться к трапу. Девочки в белых платьицах надевали на каждого сходящего с корабля гирлянду цветов. На Аню совершенно "незаконно", несмотря на ее протесты, тоже надели гирлянду из красных маков. Сурен дождался Андрея и накинулся на него, как ястреб, сжал в объятиях, потом набросился на Аню, словно она тоже приехала из Арктики. Потом обнял обоих и повел на берег. - Ай-вай! Какой день, прямо замечательный день, старик! Подожди, еще раз встречать будем, когда с другого строительства из Арктики вернешься. Тогда в большую бочку цветов посадим! - И, главное, на меня тоже цветы надели! - смеялась Аня. - Я бы сняла эти маки, да уж больно они красивые! - Вот и опять встретились. А помнишь, как в первый раз меня из воды за волосы тащили? Всю прическу растрепали! - Андрюша, смотри, кто тебя ищет, смотри! Андрей остановился. Сурен тащил его дальше: - Кто такой? Зачем ищет? Мы уже нашли. Но Андрей уже заметил брата, на скулах его появились красные пятна. Он освободился из объятий Сурена, снял гирлянду цветов, отдал ее Ане и пошел навстречу Степану Григорьевичу. Аня и Сурен отстали. Аня что-то быстро говорила ему. - Слушай! Это же замечательно, - восхитился Сурен. - На гидромониторе, пока плыли, говоришь, проект моста сделали? - Эскизный! - Ва! Как же я отстал! Хотя, знаешь, я тоже не дремал. Американца Кандербля помнишь? Ну такая у него чугунная челюсть! Как у памятника! Аня улыбнулась, вспомнила спасенных из воды, корабельный лазарет, доску над койкой. - Понимаешь? Я его сагитировал. В письмах. С нами он теперь. В Америке на Арктический мост работает. Строить собирается. Ва! Степан шел к Андрею не торопясь, уверенно, с едва заметной улыбкой на суровом, властном лице. Андрей молча обнял брата и сказал одно только слово: - Спасибо. - Значит, знаешь уже? - произнес Степан и полез в карман за платком, вытер глаза, высморкался. - Не надо больше так, как прежде... Не надо... Нам теперь нужно друг друга держаться. - Будем вместе... всегда вместе... - прерывающимся голосом сказал Андрей. - Ты прости, это все от моего упрямства. - Даже за упрямство люблю тебя, - сказал Степан. Подошли Аня с Суреном. Степана Григорьевича познакомили с Авакяном. Корнев-старший горячо пожал Сурену руку, но взгляд его был холоден. Глава пятая ВОЗВРАЩЕНИЕ О'КИМИ Черный, лоснящийся на солнце автомобиль повернул с моста Эдогава на Кудан-сити. Вскоре он мчался уже вдоль канала. Молодая женщина с любопытством озиралась вокруг. Столько лет! Столько лет! Как много перемен... и в то же время как много осталось прежнего! Вон рикша вынырнул из-под самого автомобиля. Рикша на велосипеде... Когда-то она не обратила бы на него внимания, а теперь все японское бросается в глаза. А вот и императорский дворец, сейчас надо свернуть налево... Как сжимается сердце! Все незнакомые лица. Много мужчин в европейском платье. У женщин модные прически, но все же большинство в кимоно... Центральный почтамт! Теперь уже совсем близко. Здесь она бегала девочкой... Однажды вон туда, на середину улицы, закатился ее мячик. Его принес полицейский. Она благодарила полицейского и сделала по-европейски книксен. А потом возненавидела его. Возненавидела за то, что он так грубо схватил маленькую, хрупкую женщину, которая шла впереди всех с флагом. Автомобиль повернул направо и въехал в ворота сада. Через несколько секунд он остановился у подъезда богатого особняка. Девушка легко выскочила из машины. Европейское платье делало ее особенно миниатюрной и изящной. При виде ее стоявшая на крыльце женщина подняла вверх руки. Девушка хотела броситься к ней, но женщина скрылась в доме. Взбежав на ступеньки, девушка остановилась. Рука, прижатая к груди, чувствовала удары сердца. Она не ошиблась - вот знакомые шаги. Он, всегда такой занятый, ждал ее. Может быть, он стоял у окна в своем кабинете, чтобы видеть улицу... В дверях показался пожилой человек. Закинутая голова с коротко остриженными волосами и гордая осанка совсем не вязались с его маленьким ростом. Девушка вскрикнула и бросилась к нему на шею. - Кими-тян! Моя маленькая Кими-тян... Как долго я ждал тебя! Отец обнял ее, взяв за тоненькие плечи, повел в дом. Девушка оглядела знакомую с детства комнату европейской половины дома и вдруг увидела ползущую к ней по полу женщину. - Фуса-тян! Встань скорей! - Девушка бросилась вперед и подняла женщину. - Фуса-тян, милая! Ты приветствуешь меня как гостя-мужчину. Отец снова взял девушку за плечи и повел ее во внутренние комнаты. Они прошли по роскошным, убранным в европейском стиле залам и гостиным. Японскими здесь были только картины, но и те лишь современных художников. Это сразу бросалось в глаза. Нигде не было священной горы Фудзи-сан: художники теперь избегали этой традиционно народной темы, как штампа. Кими-тян всплеснула руками: - Дома! Ой, дома! - Она присела, как делала это маленькой девочкой. - Дома! Ой, совсем дома! И она принялась целовать знакомые предметы, гладила рукой лакированное дерево ширмы, прижималась щекой к старой, склеенной статуэтке. Отец стоял, скрестив руки на животе, а его аккуратно подстриженные усы вздрагивали. Незаметно он провел по ним пальцем. Потом Кими-тян встала, подошла к отцу и припала к его плечу. - А мама... мама... - тихо всхлипнула она. Отец привлек дочь к груди и стал быстро-быстро гладить ее гладкие, нежно пахнущие волосы. Наконец Кими-тян выпрямилась. - Ну вот... а я плачу, - сказала она слабым голосом, стараясь улыбнуться. Они пошли дальше. На полу теперь были циновки. Отец отодвинул ширму, отчего комната стала вдвое больше, и сел на пол. - Окажи благодеяние, садись, моя маленькая Кими-тян. Или, может быть, ты сначала хочешь надеть кимоно, чтобы почувствовать себя совсем на родине? - Ах, нет! Я дома, дома... Я тоже попробую сесть, только я разучилась. Это смешно, не правда ли? Так совсем не сидят в Париже, а костюмы там носят такие же, как на тебе. Как постарела Фуса-тян! Она ведь правда хорошая? Ты стал знаменитым доктором? Сколько теперь ты принимаешь больных? А как перестроили дом напротив! Его не узнать. Кто теперь в нем живет? Почему никто не лаял, когда я въезжала? Неужели Тобисан умер? - Конечно. Собаки не живут так долго. Ведь сколько прошло лет! Все волнует тебя... Как высоко вздымается твоя грудь! Так дыши глубже розовым воздухом страны Ямато. Я вижу, что ты не забыла здесь ничего и никого. - Никого, никого! И вдруг Кими-тян опустила свои миндалевидные глаза, стала теребить соломинку, торчавшую из циновки. Отец улыбнулся: - Я знал, знал! Мы все ждали и встречали тебя. Он лишь не посмел стеснять нас в первые минуты встречи. Японец хлопнул в ладоши. Отодвинулась еще одна фусума, и за ней показалась женщина с черным лоснящимся валиком волос на голове. - Передай господину Муцикаве, что госпожа О'Кими ждет его... - Муци-тян, - тихо прошептала девушка. Отец поднялся навстречу молодому японцу в широком керимоне и роговых очках, появившемуся из-за отодвинутой ширмы. О'Кими порывисто вскочила. Она не смела поднять глаз. Муцикава еще издали склонил голову, произнося слова приветствия. О'Кими протянула ему свою крохотную руку. Он сжал ее обеими руками. - Усуда-сан мог бы выгнать меня. Я жду вас со вчерашнего вечера, - сказал он. - Вчера вечером? - Девушка подняла глаза. - Тогда я еще не села в поезд... А почему вы носите очки? - Японцы, японцы... - заметил улыбающийся Усуда. - Они слишком часто бывают близорукими. - О так, Усуда-сударь! - почтительно отозвался молодой человек. - О'Кими-тян... Мне можно вас так называть? Извините, я так понимаю вас, понимаю, как вы стремились из чужих, далеких краев на родину, чтобы остаться здесь навсегда. - О, не совсем, не совсем так! - сказал Усуда. - Конечно, я не хочу, чтобы моя маленькая Кими-тян рассталась с родиной, но еще больше не хочу, чтобы она расставалась теперь со мной. - Позвольте спросить вас, Усуда-си: разве вы предполагаете уехать отсюда? - О, не пугайся, мой мальчик! Выставка в Нью-Йорке откроется только через несколько месяцев. Однако я пройду в сад. Я велел вынести туда стол, чтобы наша Кими-тян могла дышать запахом вишен. - Да-да, вишни, вишни... - тихо повторила девушка. Усуда вышел, украдкой взглянув на смущенных молодых людей. Они стояли друг против друга и неловко молчали. - Вы совсем стали европейской, - робко начал Муцикава. - Правда говорят, что вы храбрый? Вы летчик? Муцикава кивнул: - Но это совсем не храбрость; это профессия, извините. - Вы всегда были храбрым. Вы дразнили даже полицейских. Помните, как вы забросили мой мяч на середину улицы, прямо к ногам полицейского? - Я тогда убежал, не помня себя от страха. Молодые люди оживились. Они стали вспоминать свое детство. Когда Кими-тян не смотрела на Муцикаву, она чувствовала себя свободно, но стоило ей лишь бросить взгляд на эту незнакомую ей фигуру взрослого японца с постоянно опущенной, как бы в полупоклоне, головой, и она не могла побороть в себе неприятного чувства стеснения. Разговор быстро иссяк вместе с воспоминаниями. Почему же так долго не идет отец? Ей хотелось побыть сейчас с ним. - Вы хотите посмотреть последние парижские журналы? Там много интересного о Нью-йоркской выставке реконструкции мира. Подождите, я сейчас принесу. Когда она снова вошла в комнату, Усуда уже вернулся и вполголоса разговаривал с почтительно склонившим перед ним голову Муцикавой. - Вот, - протянула Кими-тян журнал. - Отец, тебе, наверное, тоже интересно, что мы с тобой увидим в Нью-Йорке. Дом-куб, который будет стоять и качаться на одном ребре. В нем, говорят, будет установлен огромный волчок. Усуда подошел к дочери и посмотрел через ее плечо. - Сколько в ней жизни! Не правда ли, Муци-тян? - О да, Усуда-си! - А вот еще! Смотрите. Это русские покажут в своем павильоне. Это даже интереснее, чем дом-куб. Вы видели, Муци-тян? - Ах, мост через Северный полюс?.. - протянул Усуда. - Многие газеты пишут об этом проекте. Муцикава нахмурился. - Я так думаю, - сказал он, - американцы, конечно, ухватятся за эту возможность сближения с Европой. О'Кими быстро взглянула на молодого японца. - Это сооружение имеет большое значение, мой мальчик, - сказал Усуда. - Меня лично оно интересовало бы прежде всего с коммерческой стороны. И, честное слово, я вложил бы в него деньги. - Что касается меня, Усуда-си, извините, но я не стал бы тратить свои средства на усиление Америки. - Ах, не надо! - поморщилась Кими-тян. - Я принесла вам журналы, но я хочу в сад, в наш маленький садик. Он кажется мне больше Булонского леса. Пойдемте. Можно, папа? Девушка побежала вперед. Усуда следил за ней. Она легко спрыгнула с крыльца. Ее пестрое платье мелькнуло на узенькой аллейке, ведущей к крохотному прудику. Муцикава внимательно смотрел себе под ноги. Конец второй части Часть третья МЕДВЕДЬ И ЯГУАР Никогда в дебрях лесных медведь и ягуар не были врагами. Глава первая ЛИГА ГОЛЫХ Утром свежего майского дня мистер Медж, высокий, в меру полный, дышащий здоровьем джентльмен с энергичным, благообразным и довольным лицом, вышел в столовую раньше дочери. Он слышал, как она плескалась в ванной. Войдя в крошечную гостиную, мистер Медж прежде всего открыл окно и всей грудью вдохнул свежий бодрящий воздух, подумав, что днем будет жарко. Фальшиво насвистывая модную ковбойскую песенку, мистер Медж стал расхаживать по комнате, взяв в руки дистанционное управление телевизором. По всем программам шли утренние передачи и реклама. Наугад остановившись на одной из них и отбивая ногой ритм поп-музыки, сопровождавшей рекламу, он на ходу поглядывал на экран, где ему предлагали приобрести новый компьютер, способный не только сыграть с хозяином в шахматы, но и "думать за него" во время бизнеса. Мистер Медж изобразил сомнение на гладко выбритом лице и усмехнулся. В шахматы он не играл, а на бирже играть мечтал. Однако деньги любой "смышленой машине" он не доверил бы, впрочем, как и любому "смышленому малому". К тому же ему нужен был не столько компьютер, сколько его стоимость в наличных для пополнения его тощего бумажника. Подойдя к журнальному столику, он принялся перебирать свежие газеты, которые успел вынуть из-под входной двери, но отвлекся вкрадчивым голосом дикторши, убеждавшей воспользоваться кредитом фирмы всего лишь на один день. Но на какой! На полярный! Пока солнце не зайдет на Северном полюсе, вы можете не беспокоиться о выплате долга, любезно улыбнулась в заключение очаровательная леди. Мистер Медж подмигнул ей и вздохнул. "Ах, этот кредит, эти льготные условия! Как все это знакомо! Его прелестный коттедж на тенистой улице нью-йоркского пригорода Флашинга с тремя комнатами вверху и двумя внизу не будет уже его собственностью, если через неделю он не выплатит очередной взнос в семьсот сорок долларов. Жизнь в кредит подобна часам, которые обязательно остановятся, если их не завести". Владелец коттеджа снова вздохнул. "Ах, эти финансовые затруднения! Как трудно в жизни оставаться честным человеком!" Весело заскрипели ступеньки крутой лесенки. Мистер Медж потер ладони и в предвкушении завтрака прошел в столовую. Через открытую дверь он видел чистенькую кухню и мелькавшую там тоненькую фигурку дочери в утренней пижаме. Он сел спиной к двери и сделал вид, что внимательно читает захваченную из гостиной газету. Амелия тихо подкралась к нему сзади и, топнув ножкой, крикнула звонким мальчишеским голосом: - Руки вверх, если вам дорога жизнь! Джентльмен изобразил на лице испуг и выронил из рук газету. Амелия целились в него носиком кофейника, из которого струился ароматный пар. В другой руке она держала тарелку с поджаренными ломтиками хлеба. - Я могу заплатить выкуп, - дрожащим голосом произнес мистер Медж. - Платите, - крикнул очаровательный гангстер, подставляя свою щечку, еще не покрытую пудрой. Подвергшийся нападению джентльмен должен был десять раз поцеловать ее, заменяя тем выплату десяти тысяч долларов. Так издавно заведено было в доме Меджей со времени, когда мать Амелии, миссис Эмма, бросила семью, уехав с голливудским актером на "тот берег" (в Калифорнию). После традиционной шутки отец и дочь принялись за завтрак. - Деди, - сказала Амелия, встряхивая локонами и капризно надувая губки. - Опять вы уткнулись в свои газеты. Это неприлично, и я их терпеть не могу. - Дорогая, надо же иметь представление, что происходит в мире, - оправдывался мистер Медж, отлично зная, с какой жадностью накинется дочь на газеты, едва появится в них снова ее имя, как в дни, когда она была похищена гангстерами перед началом процесса "Рыжего Майка" с обвинением Майкла Никсона в ее убийстве. - Ну и что вы выловили нового в этом мире? - с деланным равнодушием поинтересовалась Амелия, по-хрустывая поджаренными хлебцами. - Хотя бы то, что этот... ээ... ваш знакомый, мистер Майкл Никсон, все-таки выбран сенатором от штата. И под любопытным лозунгом: "Мосты вместо бомб!" - Слышать о нем ничего не хочу! - вскипела Амелия, заткнув уши, и затараторила, впадая почти в истерический тон: - Ненавижу мосты, паровозы, лифты, лифчики, колготки, школы, библиотеки, конгресс! - Однако в конгрессе и будет теперь он заседать. - Если бы вы знали, на что он меня толкал! Подсунул книжку какого-то монаха, Кампа... Кампанеллы, что ли, который описывал коммунизм в своем Городе Солнца. Это ужасно, деди! Общие жены! Принудительное деторождение от насильственно соединенных пар, как на конном заводе! Вот к чему приведет мост через Северный полюс, по которому русские будут экспортировать к нам свой коммунизм. - Право, бэби, насколько я знаю, у них общая собственность на заводы, а не на жен. - Это пропаганда, деди, рассчитанная на таких простаков, как вы! Они безнравственны! У них в Ледовитом океане целый архипелаг островов, обнесенных колючей проволокой. И там в страхе перед окружающими льдами со злобными белыми медведями содержатся все те, кто против общности жен и всего прочего, коммунистического... - Опять вы немножко путаете, бэби, первые шаги с жалкой группой изгнанных из Советской страны, - мягко возразил мистер Медж. - Я ничего не путаю! Так говорят все просвещенные люди вокруг. Русские ворвутся сюда по своей трубе, чтобы всех американок загнать в дома терпеливости. - Может быть, "терпимости"? - поправил мистер Медж. - Ах, мне все равно! Я иду войной на все на свете. - Вы что-то задумали, бэби? Надеюсь, не похищение ядерной бомбы? - Разумеется, нет! Но мне понадобится ваша небольшая помощь. - Советом? - Нет, долларами. Вы должны одинаково одеть всех нас, создавших Лигу борьбы с цепями культуры. - Ах, бэби, вы явно преувеличиваете мои возможности, считая, что я могу приобрести гардероб для целого батальона рвущих цепи молодых леди. Если вы сможете из своих карманных денег одолжить мне пять долларов, то мы еще месяц будем смотреть телевизионные передачи. - Что? Остаться без телевизора в такую минуту? Вы с ума сошли, деди! Во что же мне одеться? Ведь надо ехать. - Куда, бэби? - Сегодня первый день открытия Нью-йоркской международной выставки реконструкции мира. Удачный момент, чтобы уничтожить этот опасный проект моста к коммунистам, а заодно и все мосты, пароходы, паровозы, билдингн... - Да, да, галстуки, шляпы, накидки, - в тон ей продолжал мистер Медж. - Не издевайтесь надо мной! Вам никогда не понять модных стремлений молодежи, потому что вы безнадежно устарели. Раз вы не можете одеть меня и подруг, я пойду раздеваться. - Бэби, остановитесь. Что вы имеете в виду? - Жаркий день и купальный костюм, обтягивающий тело. И все мы, члены лиги, отправимся на выставку в купальниках. Я сейчас обзвоню всех подруг по телефону. И при всем американском народе мы, как дети самой Природы, заявим протест против самоубийственных мостов и других цепей культуры. Мы сумеем высмеять этого неуклюжего инженера Герберта Кандербля и тех, кто въезжает по коммунистическому мосту в американский сенат. И Амелия, хлопнув дверью, вышла из столовой. Мистер Медж откинулся на спинку стула. Может быть, здесь что-то есть? На мосту, как бы то ни было, окажешься на виду. До сих пор мистер Медж делал свой бизнес под видом "прогрессивного политического босса", берущегося "провести в сенат паршивого пса против апостола Павла", как говорится в американской поговорке. Но прогрессивные взгляды не всегда привлекали претендентов на политические посты, и мистер Медж давно уже оставался не у дел. "Надо, пожалуй, пока не поздно, ухватить за хвост удачу! - решил мистер Медж. - Пора выбирать путь для преуспевания". Меньше чем через час автомобиль Амелии остановился на огромном бетонном поле. Здесь машины посетителей второй Нью-йоркской международной выставки, посвященной реконструкции мира, образовали целый город с широкими авеню, перпендикулярно расположенными к ним стритами, площадями и бензоколонками, похожими на памятники. Пешком пройдя сквозь этот лабиринт машин, отец и дочь оказались перед входом на выставку. Видя кого-либо из так же экстравагантно одетых, вернее, раздетых молодых девушек, прибежавших сюда как бы прямо с пляжа, Амелия запускала в рот пальцы и пронзительно свистела. Вскоре она оказалась в окружении целой ватаги "купальщиц", лишь слегка прикрытых прозрачными туниками. День выдался жаркий, словно на дворе был не май, а нью-йоркский жаркий июль. Лишь это могло оправдать нашествие купальщиц, как выразился кто-то из привыкших ничему не удивляться посетителей выставки, которые, впрочем, прибыли сюда, чтобы удивляться. Дорогу им преграждали турникеты с вращающимися крестами, автоматически отсчитывающими количество посетителей. - Деди! Я командую правым флангом. Мы атакуем павильон завтрашних дней. Вы, как прогрессивный деятель, разведаете территорию русского павильона. Х-ха! Воображаю сенсацию - отец и дочь на диаметральных полюсах. Долой реконструкцию! Да здравствует первобытная красота! Мистер Медж послушно ретировался, имея кое-что на уме. Он пообещал дочери рассказать обо всем, что выставлено в русском павильоне. Мисс Амелия Медж была чрезвычайно возбуждена. Ее маленький приятный носик, казалось, был вздернут сегодня особенно высоко. Голубые глаза потемнели от возбуждения. Она часто встряхивала головой, отчего ее локоны рассыпались по голым плечам. Она походила на сказочного принца, отправляющегося на сказочный подвиг, но забывшего одеться. Павильон "Завтрашних идей" был построен в фантастическом стиле. Он представлял собой поставленный на вершину конус, стеклянные стены которого угрожающе нависали над испуганными прохожими. - Смотрите, - обратилась к своим спутницам мисс Амелия, - вот чем хотят поборники реконструкции заменить красоты природы, дарованные нам богом! - Ок-ки док-ки! - весело отозвались девушки, что означало на самом залихватском жаргоне предельное одобрение. Мисс Амелия решительными шагами направилась в павильон. - Хэллоу! Когда мисс Амелия произносила свое "хэллоу", оно звучало у нее прелестно. Это были звуки одновременно и вкрадчивые, и задорные, и ласковые, и вызывающие. Они повышались на последнем звуке и от этого казались и приветствием и вопросом. - О-о! - молодой человек, гид павильона, восхищенно смотрел на мисс Амелию, обратившуюся к нему. - Мы хотим видеть инженера Герберта Кандербля. - О-о! - просиял гид. - Видеть мистера Кандербля? О'кэй, мэм! Гид сделал знак девушкам следовать за собой. Ватага леди в купальниках с развернутым транспарантом: "ДОЛОЙ ЦЕПИ КУЛЬТУРЫ!" шумно перешла в зал "Павильона завтрашних идей". И сразу остановилась в нерешительности. Но их предводительница, мисс Амелия Медж, словно запущенная со старта ракета, вырвалась вперед, не обращая внимания на дующий ей в лицо леденящий ветер. Ее прозрачная накидка затрепетала у нее за спиной, а холод ожег обнаженное тело. - Инженера Герберта Кандербля! Мы требуем Герберта Кандербля, распространителя вредных идей! - кричала мисс Амелия Медж, обращаясь к учтивому гиду в униформе, почтительно обратившему ее внимание на развернувшуюся перед нею картину. Казалось, Амелия с подругами вбежали на заснеженный берег, на который вздымались торосами льды. Дьявольски холодный пронизывающий ветер гнал ледяные поля, круша и разламывая их. По берегу размашистой походкой, одетый в теплую доху, шел высокий человек с удлиненным лицом. Амелия поняла, что это и есть вызванный ею инженер Герберт Кандербль. - Хэллоу, эй вы там, мистер Кандербль! - звонко постаралась крикнуть она, но стучащие зубы помешали фразе прозвучать достаточно дерзко. Меж тем тепло одетый Герберт Кандербль, казалось, не слыша, но видя посетителей, обратился к ним: - Леди и джентльмены. Рад приветствовать вас на берегу Ледовитого океана, вынужденный принести вам извинения за не слишком приятный вам северный ветер, но, как узнаете дальше, он имеет некоторый символический характер. - Не морочьте нам голову, - стуча зубами, прервала его мисс Амелия Медж, ощущая, что тело ее покрывается гусиной кожей. - Мы пришли сюда протестовать против цепей культуры, к которым вы хотите добавить еще и мост к врагам цивилизации! Амелия хотела вложить весь свой гнев в эти слова, но из-за холода, перехватившего ей горло, у нее получился какой-то жалобный писк. - Ветер, леди и джентльмены, ощущаемый вами сейчас, - это символ дыхания холодной войны, парализовавшей мир в последние годы. Вы видите северный берег нашей родины и чувствуете ветер, от которого нет укрытия в мире. - Мы не хотим слушать вас! - крикнула на этот раз отчетливо мисс Амелия Медж. И опять Герберт Кандербль никак не реагировал на этот возглас, словно был глух или слова "внезапной посетительницы" северного берега Аляски звучали с пляжа Флориды. - Надеюсь, вы, уважаемые леди и джентльмены, достаточно ощутили неприятность ледяного дуновения, поэтому я перехожу к следующей части программы. Амелия почувствовала приятное теплое дуновение. Ледяное море исчезло, уступив место исполинскому земному шару. - Мы как бы видим нашу планету из космоса со стороны Северного полюса, - говорил теперь Герберт Кандербль, успевший скинуть свою меховую доху. В руке он держал длинную указку. - Мне хотелось бы обратить ваше внимание, леди и джентльмены, на очертания материков, разделенных Полярным бассейном. По воле природы контуры эти весьма многозначительны. Не требуется большого воображения, чтобы увидеть, что континент, на севере которого расположен Советский Союз, представляется нам исполинским белым медведем. А теперь взгляните на противостоящий материк с северным нашим штатом. Не правда ли, он напоминает ягуара? И два могучих царя природы как бы обращены друг к другу носами, разделенные Беринговым проливом. Действительно, за фигурой говорившего Герберта Кандербля на огромной фотографии земного шара (или глобуса, если смотреть на него сверху, со стороны Северного полюса), по краям материков пробежала линия, а очерченные ею пространства окрасились в разные цвета, и перед изумленными посетителями на планете появились два могучих символа земной природы: белый медведь и ягуар, почти соприкоснувшиеся носами, готовые, казалось бы, броситься друг на друга. Впрочем, никогда в дебрях лесных медведь и ягуар не были врагами. - Их разделяет меридиан, проведенный через Берингов пролив. Столь слабое препятствие как бы отделяет их один от другого, - продолжал Кандербль. - Но... если только что испытанный вами холод отражал взаимную ненависть и готовность растерзать друг друга, то другой меридиан, тоже проходящий через Северный полюс, не разделяет этих двух могучих властителей континентов, а по прямой линии соединяет их. Это, леди и джентльмены, трасса предполагаемого подводного плавающего туннеля, позволяющего установить железнодорожное сообщение, где поезда промчатся между СССР и США за какие-нибудь два часа. Ответом на слова Герберта Кандербля было чихание. Очевидно, холодный ветер и легкое одеяние посетительниц сделали свое дело и вместо протеста, который хотела сейчас провозгласить, команда Амелии Медж могла лишь хором чихать, утирая полупрозрачными плащами-накидками, заменившими носовые платки, сразу покрасневшие носики. Однако чихание и насморк не могли умерить гнева мисс Амелии, и, пересилив досадную помеху, она закричала бесчувственному инженеру: - Эй вы там, болтун от техники! Нам не нужны ваши мосты и общность жен по коммунистическим законам! Нам ненавистны ваши цепи культуры. Нам нужен голый человек на голой земле. - Если не ошибаюсь, леди, эти слова принадлежат одному русскому писателю дореволюционного времени, какому-то малоизвестному... Амелия обернулась на эти обращенные к ней слова и обомлела. Это произнес инженер Герберт Кандербль, но не тот, с указкой около сфотографированного из космоса земного шара, а совершенно такой же Кандербль, но стоящий рядом с ней. - Не удивляйтесь, леди, - продолжал инженер. - Вы смотрели на топографическое изображение, к которому совершенно напрасно обращаться с гневными протестами. Однако я готов все выслушать, а главное, предложить вам согреться стаканом коктейля у меня в кабинете вот за той дверью. Мисс Амелия не могла прийти в себя. Обернувшись, она заметила, что ее "армия врагов культуры", стремясь согреться, оставила предводительницу, выскользнув под теплое солнышко наружу. Она же все еще дрожала от недавнего холодного ветра. - Зачем вам понадобился этот гнусный ветер? - прошептала мисс Амелия Медж. - О, только для того, чтобы ассоциировать у посетителей выставки эти неприятные ощущения с холодной войной, жертвами которой все мы являемся. Так прошу вас. Стаканчик горячего вам сейчас не повредит. Сама не зная почему, мисс Амелия пошла следом за Кандерблем. Глава вторая ВКУС СЛАВЫ Братья Корневы снимали вблизи от выставки одну из комнат второго этажа коттеджика старого чеха, упрямо называвшего свой город "Нев-Йорк" (как пишется). Стоя перед зеркалом с электробритвой в руке, Степан говорил брату: - Мы с тобой, Андрюша, так заработались и дни и ночи в своем павильоне, что не знаем об американском отклике на замысел Арктического моста. Вчера, когда ты уходил, со мной говорил какой-то американец, мистер Медж. Он сообщил, что в павильоне "Завтрашних идей" американский инженер Герберт Кандербль тоже экспонирует подводный плавающий туннель через Северный полюс. - Кандербль? Да это ж Сурен его сагитировал! Я сразу пойду в этот павильон, посмотрю, что там, а ты иди к нам без меня. На том и порешили. Но когда Андрей подходил к павильону "Завтрашних идей", коническому зданию, как бы поставленному на срезанную вершину, то от него уже отъехал электромобиль с мистером Меджем, который вез инженера Кандербля на свидание со Степаном Корневым, так они накануне договорились. С этого знакомства должно было начаться деловое сотрудничество русских и американцев, в котором мистер Медж рассчитывал сыграть не последнюю роль. А следом за этим двухместным электромобилем в одноместном электромобильчике ехала мисс Амелия Медж. Взволнованная своей предстоящей ролью, она двигалась левее черты, обозначавшей зону питания токами высокой частоты, напрасно расходуя аккумуляторы. Электрические машинки, похожие на педальные автомобили, стали излюбленным средством передвижения на выставке. Опустив никелевую монетку в кассовый аппарат электромобильчика, Амелия получила возможность проехать еще пятьсот футов. Однако, пройдя едва двести футов, машинка остановилась. Амелия напрасно нажимала педаль - "эчифкар" (экипаж высокой частоты) не двигался. Амелия решила, что требуется еще никель, но опустила его не в ту щель, и из-под сиденья зазвучал записанный на тонфильме голос диктора: - Уважаемые леди и джентльмены, вы проезжаете мимо павильона, напоминающего своим видом письменный стол. Это символично, ибо здесь вы познакомитесь с последним словом компьютерной техники, автоматическим секретарем, который... - и механический гид стал перечислять все, на что был способен автоматический секретарь, который меньше всего нужен был мисс Амелии Медж. - О, леди! - услышала она голос сзади, решила, что этот несносный гид будет уговаривать ее купить чудо кибернетики, и не обернулась. - О, леди, осмелюсь спросить вас, - повторил тот же голос. - Что такое? - возмущенно оглянулась мисс Амелия, и увидела почтительно склонившегося над нею негра в голубой униформе с белыми отворотами. - Леди ехала не по черте, под которой проложен питающий провод. У машины леди разрядились аккумуляторы. На черте токи высокой частоты возбудят в обмотке эчифкара ток и зарядят аккумуляторы. - Ах, везите меня, куда хотите! Негр проворно покатил Амелию, пока машинка не стала на черту. - Теперь леди может ехать, - поклонился негр. - Ах эти проклятые цепи культуры! - пробормотала Амелия, стиснув зубы, и нажала на педаль. Оживший экипаж легко покатился по цветному асфальту. Но эчифкар с мистером Меджем и Кандерблем бесследно исчез. Амелия не знала куда ехать, но нашла на панели название советского павильона и нажала под ним кнопку. Теперь эчифкар доставит ее по назначению даже без ее помощи. И через некоторое время она действительно оказалась перед советским павильоном. По обеим сторонам широчайшей лестницы стояли два высоких пилона из белого мрамора. От них, словно распахнутые створки, в обе стороны шли два подковообразных крыла павильона. По ступенькам поднимались люди, по сравнению с сооружением казавшиеся пигмеями. Сверкающие белизной пилоны соединялись прозрачным арочным сводом, наполненным водой. Это выглядело гигантским аквариумом, образующим над лестницей виадук. На поверхности воды плавали льдины, а на одной из них даже находился белый медведь. В воде можно было различить проходящую подо льдом трубу. Она стремилась всплыть, удерживаемая канатами, делавшими сооружение похожим на перевернутый цепной мост, который не падал, а рвался вверх. Плавающий туннель ажурной аркой висел над лестницей, как бы знаменуя собой ворота в будущее, которое выглядело необъятной океанской синевой. Павильон был построен на морском берегу. Амелию не занимала грандиозность необычного здания. Ее вели иные чувства. Заметив в толпе отца с Гербертом Кандерблем, она стала пробиваться к ним через толпу, применяя приемы бокса ближнего боя. - Хэллоу, Герберт, дружище! - звонко крикнула она, достигнув цели. - Вот и я здесь. - И она обменялась с отцом многозначительным взглядом. - Ну как? Осилим мы с вами эту штуковину? - И она протянула вверх руку. - Мы с моим старичком, - она взглянула на мистера Меджа, - решили помочь вам, Герби! О'кэй? Вы не против? Мы вступили с русскими в технологическое состязание. И не проиграем. Не так ли? И она победно оглянулась, сразу приметив в толпе приглашенных отцом репортеров. - Я так соображаю. Строить такую трубу надо сразу с двух сторон. Как вы считаете, Герби? - Разумеется, - мрачно отозвался Кандербль, оглядывая Амелию, одетую уже не в купальник с прозрачным плащом, как вчера, а броско, в самое модное платье слепяще-оранжевого цвета. - Бэби, бэбк! - с деланным упреком твердил мистер Медж, но дочь не обратила на него внимания, продолжая: - Надо сделать всех американцев заинтересованными участниками этого дела. Я все обдумала, как вы просили. Брови мистера Кандербля удивленно поползли вверх. - Ха! Конечно! Он уже забыл. Вот это память! И у такого гениального инженера. Он, пожалуй, не помнит, что завещал нам Джефферсон. Или кто победил на последнем конкурсе красоты. Завтра он и меня забудет. Вот что значат забитые техникой мозги! Окружающие рассмеялись. Амелия же продолжала, уловив щелканье фотоаппаратов и жужжание кинамо: - Мы устроим гонки! Подводные гонки! О'кэй? Кто раньше доберется до Северного полюса, русские со своим азартом или американцы с их инициативой и предпринимательством? Мы ведь уже состязались. В мировую войну - кто оккупирует больше Германии. В космосе пришлось догонять. Вчера бомбы, завтра - мост. Теперь нужен грандиозный тотализатор. Ни одной американской семьи без купленного билета в расчете на выигрыш. И пари без ограничения суммы! Эй, парни, хэллоу! Кто ударит со мной по рукам пока на десять долларов, а потом на десять тысяч! Амелия оказалась в центре внимания. Кандербль не знал, как реагировать на атаку экстравагантной леди, с которой он имел вчера неосторожность распить коктейль, стараясь отогреть ее после символического ветра холодной войны. Однако, по существу, ее слова не расходились с его планами. Толпа, проходящая в советский павильон, увлекла их за собой. Внутри один из отделов был посвящен проекту Арктического моста. Посередине зала стоял огромный макет земного шара с морями и материками. В Северном Ледовитом океане под кромкой льда отчетливо вырисовывалась прямая линия, ведущая из Мурманска на Аляску. В углу зала помещалась часть туннеля, выполненного в натуральную величину. Здесь же стоял и настоящий, готовый в путь вагон. Столпившиеся около него посетители старались заглянуть внутрь. В дальнем конце зала у стола с моделями механизмов Арктического моста стоял высокий крепкий человек с энергичным лицом. - Мистер Корнейв, - обратился к нему Медж. - Разрешите познакомить вас, как автора замечательного проекта, со светилом американской техники мистером Гербертом Кандерблем. Степан Корнев немного смутился. - Я очень рад, - сказал он, старательно выговаривая слова. - Имя Герберта Кандербля знакомо мне со школьной скамьи. Герберт Кандербль дружески похлопал Степана Григорьевича по плечу: - Хелло! Жалею, что я не знал вашего имени прежде. - Зато теперь его будет знать весь мир! - вставил мистер Медж. - Мистер Корнейв, я взял на себя смелость пригласить нескольких американских парней для интервью с вами. Степан Григорьевич смешался: - Мне не хотелось бы одному давать какие бы то ни было интервью, ибо... я не являюсь... - Какие пустяки, мистер Корнейв! - перебил Медж и сделал знак рукой. Зажужжали кинамо, несколько джентльменов в соломенных шляпах защелками затворами фотоаппаратов. Мисс Амелия засуетилась, стараясь попасть в поле зрения объективов. - Прошу вас, сэр, - кричал один из репортеров.- Пожалуйста, улыбнитесь. Вот так! Еще, еще! Приветливей. Скажите несколько слов американскому народу от лица автора проекта, призванного поставить крест на гонке вооружений. - Говорите, говорите, старина! - подбадривал Степана Медж. - Я помогу вам. Уже сегодня вечером это будет звучать со всех нью-йоркских телеэкранов. - Ах, сэр! Мы все так просим вас! - с очаровательной улыбкой вмешалась Амелия. Степан Григорьевич пытался сопротивляться, но его буквально рвали на части. Кто-то пожимал руку, кто-то совал цветы, выкрикивали что-то о человеке, который поймал первым на земле самую простую и самую замечательную идею, достойную американцев. К губам Степана Григорьевича поднесли микрофон. - Говорите же, коллега, - снисходительно посоветовал Кандербль. - У нас любой бизнес начинается с рекламы. Грех от нее отказываться. "И в самом деле, - подумал Степан. - Разве я не обязан даже и без Андрюши популяризировать его идею, за которую боремся вместе. Надо ловить миг накала их интереса". Недостаточно владея английским языком, Степан Григорьевич, заговорив, по существу, лишь повторял подсказанные Меджем слова, которые, очевидно, были наиболее подходящими и для этого случая, и для американских нравов. Он сам не смог бы повторить сказанного о мосте, о мире, о значении сближения народов... - Браво! Браво! - кричали окружающие. Кандербль взял Степана за плечи, отвел его в сторону, сам освободившись наконец от опеки Амелии. - Какой род тяги избрали вы? - спросил он Степана. - Предусмотрено бегущее магнитное поле развернутого вдоль всего туннеля электрического статора, - пояснял Степан. Кандербль присвистнул. - Сколько же вам понадобится меди, мистер? Я предложу вам совместную разработку мотора, который сэкономит миллионы и миллионы. И все пополам. Кажется, так говорится у вас, у русских? Степан не знал, что ответить, и нерешительно сказал: - Разумеется, мы не откажемся ни от какой новой технической мысли, полезной будущему строительству. - Будущему строительству? - спросил Кандербль. - Хочу заразиться у вас оптимизмом. И не только заразиться, но и безнадежно заболеть им! - И он рассмеялся. - Заходите ко мне в павильон и вместе обмозгуем одну из идей завтрашнего дня. О'кэй? - Я зайду, непременно зайду, - пообещал Степан. - Извините меня, господин Корнев, - сказал кто-то на чистом русском языке. Перед Степаном стоял коренастый седой японец. - Позвольте познакомиться. Усуда, доктор медицины. Почитатель вашего ослепительного инженерного таланта. Ярый приверженец вашей затеи. Позади Усуды стояла его дочь. О'Кими рассматривала человека, дерзнувшего сдвинуть континенты. - Я бы хотел спросить вас, - продолжал японец, - какие аргументы вы имеете против своих конкурентов: скажем, самолетных компаний и ледоколов, проводящих суда через льды. - Самые убедительные, господин Усуда. Экономика! И сохранение нашей среды обитания. Корабли, даже вслед за ледоколами, чтобы одолеть арктические льды, вынуждены затрачивать такое количество топлива и так загрязнять им океаны, а самолеты, тратя еще больше топлива, загрязнять воздух планеты, что способ доставки пассажиров и грузов по подводному туннелю почти без всякой затраты энергии и без всякого вредного воздействия на окружающую среду в грядущем будет признан предпочтительным по сравнению со всеми видами межконтинентальных сообщений. Арктический мост - это первая трасса на нашей планете, которая покроется целой их сетью. - Прекрасный совет, - отозвался японец. - Мы в Японии, не имеющей своего топлива, как никто другой, поймем преимущества вашей системы транспорта. Моя дочь О'Кими, корреспондентка нашей газеты, сейчас запишет все вами сказанное. - Браво! - сказал Кандербль, когда Степан перевел ему свой ответ японцу. - Теперь покажите мне, как вы решали некоторые детали вашего проекта. Степан, сам не замечая, стал говорить о технических решениях, не употребляя слова "мы", само собой получалось у него, что решения эти найдены им, Степаном. И вдруг он запнулся. Сбоку от него стоял бледный Андрей. Он ничего не сказал Степану, только посмотрел на него. Но старший брат съежился, смешался и, чтобы выйти из положения, шепнул Андрею: - Андрейка, так надо. Я тут без тебя отдуваюсь. Но сейчас представлю тебя Кандерблю. Мистер Кандербль, - обратился он к американцу, - позвольте познакомить вас с моим младшим братом... Он не успел договорить, потому что Кандербль бесцеремонно перебил его. - О! Младший брат? Он тоже инженер? Молодой инженер? Это очень хорошо, когда младший брат помогает старшему. Я очень рад познакомиться с вами, мистер Кронейв-младший. Неужели я где-то видел вас? Ах, эти ошибки памяти. Я очень рад, очень! Андрей не напомнил Кандерблю о их прежней встрече в Средиземном море. О'Кими меж тем наблюдала за Степаном Корневым, слова которого записала в крохотный блокнот. Узнав о необыкновенном проекте, она не раз думала о его авторе, но представляла его совсем иным, чем Степан с его тяжелыми чертами, спокойными глазами, уверенными движениями. Но, несомненно, он был сильным человеком. Очевидно, таким и надо быть дерзающему. Степан же, заметив ее изучающий взгляд, обратился к ней: - Позвольте представить вам, госпожа О'Кими Усуда, моего брата, Андрея Корнева, автора проекта Арктического моста. О'Кими засияла, но постаралась скрыть это за вежливой улыбкой приветствия, протягивая руку Андрею. Она обрадовалась, как девочка. Может ли быть подобное! Ведь она именно таким, как брат первого Корнева, и представляла себе романтического автора Арктического моста. А Степан, сухо поклонившись О'Кнми и как бы сделав все для своей реабилитации в глазах брата, пошел к стоявшему в стороне Кандерблю, который мог и не слышать здесь произнесенного. Андрей поборол себя и вежливо повернулся к японке. - Я к вашим услугам, - сказал он, почувствовав на себе внимательный взгляд красивых продолговатых глаз. - У вас замечательная фантазия, мистер Корнев,- сказала она, готовясь записывать слова собеседника. - Рада интервьюировать волшебника и мечтателя, дерзающего превратить сказку в действительность. Когда я была маленькой девочкой, то мечтала обгонять ветер. Вы осуществляете мои грезы. - Нет, - сказал Андрей, следя за братом и Кандерблем. - Мы не обгоняем ветер, а изгоняем его из туннеля, в котором поезда помчатся со скоростью двух тысяч километров в час в пустоте. - Мистер Корнев, ваш брат убедительно говорил о преимуществах предлагаемого вами способа сообщения, об отказе от сжигания топлива, о сохранении окружающей среды. Я радуюсь, думая об этом, потому что обожаю природу, а человек так необдуманно, ради технических достижений, губит ее. - Вы правы, мисс О'Кими. Но только наполовину. - Как так? Разве здесь могут быть половинки? - Вы намекнули на вредность развития техники, которая губит природу. До известного предела техники это, увы, так. Но дальнейшее ее развитие неминуемо поведет к ограничению всех вредных влияний технологической цивилизации. В энергетике будущего энергию будут получать не сжиганием топлив, а путем полного использования солнечной энергии. И не с помощью местных зеркал, а благодаря глобальным воздействиям Солнца на Землю. - Что вы имеете в виду? - Неравномерный нагрев атмосферы, мисс О'Кими. - Ветер? - Вы правы. Но не просто ветер, могущий вращать крылья мельниц, как в былые времена, а ветер, всегда вздымающий волну в океанах. Ваши Японские острова окружены мятущимися волнами. Подумайте, сколько энергии пропадает напрасно. А вы говорите, что у вас нет энергетических ресурсов. Вы просто не пользуетесь даровым богатством. - Значит, вы помышляете не только о своем удивительном мосте? - Мост, вернее мосты, это первые ступени, по которым пойдет человеческая цивилизация. Надо помнить, что за миллиарды лет существования нашей планеты на ней установилось равновесие между получаемой от солнца энергией и излучаемой в космос. Мы бездумно сжигаем запасы солнечной энергии, дарованной солнцем миллиарды лет назад: уголь, нефть. Эта дополнительная энергия еще не так давно была несопоставима с излучением солнца, но она опасно возрастает, к тому же сжигание нефти, бензина в сотнях миллионов машин (в автомобилях) увеличивает содержание углекислоты в атмосфере. Может нарушиться баланс получаемой и излучаемой Землей энергии. Земной шар нагреется. Достаточно трех-четырех градусов, чтобы начали таять все полярные льды и на Севере, и в Антарктиде. Уровень океанов поднимется, подсчитали, метров на пятьдесят... - И затопит наши острова? - Вам пришлось бы спасаться на Фудзи-сан. - Ах, Фудзи-сан! - вздохнула японка. - Человечеству на следующем этапе своего технологического развития придется решать все эти проблемы. А при получении энергии от солнца и при работе транспорта без затраты горючего предлагаемый способ передвижения в вакуумных трубах, почти без затраты энергии, будет самым выгодным, самым жизненным. Эти мысли русского инженера показались О'Кими такими огромными, а убежденность такой несокрушимой, что она почувствовала себя крохотной, незначительной, почти ничтожной, и даже испугалась этого. Но переборола себя и, улыбнувшись, сказала: - Вас можно слушать, забыв все на свете. - Простите меня, мисс О'Кими, я тоже забылся и, вернее сказать, забыл, что в кармане у меня непрочитанное письмо. О'Кими сделала по-европейски книксен и отошла, а Андрей уже держал в руках письмо, которое так и не смог прочесть с утра, торопясь в павильон "Завтрашних идей". Письмо от Ани. Его лицо менялось по мере того, как он читал. Напряженное выражение, не покидавшее его во все время беседы с японкой, сменилось улыбкой, глаза потеплели. Он читал: "...наш мальчик не желает больше ползать, то и дело поднимается на смешные толстые задние лапки и садится со всего размаха на пол. И оказывается, ему даже не больно. Такой он маленький. Падает всего лишь с пятнадцати сантиметров. Это прелесть как мило. Я часами любовалась его героической борьбой. Гордись, он весь в отца. Он победил! В следующем письме я пошлю тебе его фотографию "во весь рост". Ты не узнаешь его. Так он вырос! Так же растет, кстати сказать, и его мама. Я приготовила тебе сюрприз. Представь: должно быть, давнее мое увлечение трубой Дениски и ночным небом сказалось. Меня неудержимо влечет туда. Куда, спросишь? К звездам. В космос. Это стало какой-то болезнью. Я не могу с собой бороться. И я всерьез решилась. Да, да, решилась. Хочу подготовиться к осуществлению собственной мечты. Ты, как мечтатель, близкий к победе, должен понять меня. В наш век освоения космоса моя мечта не такая уж нелепая. Летают же женщины в космос. Но я хочу лететь к звезде! Не к отдаленной - близкой, но зовущей. Хотя бы на Марс! Там столько тайн! Не пугайся. В этом нет ничего невероятного. Просто я должна быть необходимой в таком полете, который рано или поздно должен состояться. И без меня не должны обойтись. И не в качестве врача. Врачей найдется много. Я должна посвятить себя самому сердцу будущего корабля. Не удивляйся, я поступила на вечернее отделение Ракетного института! Андрюша, Андрюша мой! Я ведь у тебя научилась и мечтать, и быть упорной, одержимой! Я вся в тебя! Не сердись на меня. До твоего возвращения я на Марс наверняка еще не улечу. А там... там мы с тобой вместе увидим мое и наше будущее. Целую тебя, родной, и за себя и за нашего мальчишечку, твоя глупая-преглупая Аня". Институт реактивной техники! Полет на Марс! Андрей не верил глазам. Его Арктический мост вдруг уменьшился до размера соломинки. Нет, этого не может быть! Аня не может предать его, покинуть его накануне свершения дела всей его жизни! О'Кими издали наблюдала за ним, и сердце ее сжималось в тревоге за него, час назад незнакомого человека... Когда мистер Медж уселся в автомобиль дочери, уже ждавшей его за рулем, она спросила его: - Ну как, деди? Все о'кэй? Вы довольны мной? - Все прекрасно разыграно по разработанному нами вчера сценарию. Я не удивлюсь, если вы станете кинозвездой. - О нет! На это я не разменяюсь. Мне нужен кусочек побольше. Этот подводный плавающий туннель по размаху подходит. - О'кэй, бэби. Теперь дело за ассоциацией плавающего туннеля, эдакой общественной организацией, во главе которой в виде вывески встанет какой-нибудь парень из Вашингтона. - Уж не Рыжего ли сенатора вы имеете в виду? Не будьте ослом, деди. Ваша ассоциация не "Лига голых", она ломаного цента не будет стоить, если будет выкрашена в красный цвет. - О'кэй, бэби. Вы могли бы иметь бизнес, давая юридические советы процветающим фирмам. У вас деловое чутье, достойное директора страховой компании. - Мелко, деди, мелко. Страховых компаний полным-полно, а подводный плавающий туннель один. - Пока еще ни одного, бэби. - Так нам с вами нужен всего ОДИН. Автомобиль остановился около коттеджа Меджей, за который все еще не был сделан очередной взнос. Глава третья РАСКОЛ В Нью-Йорке на Рокфеллер-плаза стоит обычный небоскреб. На десятках его этажей разместилось множество деловых контор, офисов. Тысячи клерков бегают по коридорам, открывая раскачивающиеся в обе стороны бесшумные двери. Слышен стук пишущих машинок и счетных аппаратов, звонят телефоны и за стульями висят на плечиках пиджаки. На всех работающих - модного цвета подтяжки, у женщин модного цвета волосы и губы... Коридор восемнадцатого этажа ничем не отличался от точно таких же коридоров на всех других этажах. Те же бесчисленные двери в обе стороны, те же подсветки невидимых ламп дневного света, гладкие крашеные стены, полированное дерево, блестящий паркет. Негр-лифтер так же кричит на этой остановке "ап" или "даун" (вверх, вниз). Мужчины, даже миллионеры, входя в лифт, если там женщина, пусть даже негритянка, снимают, как обычно, шляпы... Словом, восемнадцатый этаж небоскреба, где окна, как и всюду, открывались лишь в верхних своих частях, чтобы нельзя было из них выброситься, был самым обыкновенным этажом. На одной из дверей коридора висела дощечка: "Советник промышленности Артур Брукман". На соседней двери большой комнаты никаких дощечек не было. Офис мистера Брукмана состоял всего лишь из этих двух комнат, одна из которых, большая, занималась лишь раз в месяц. В остальные дни вся работа сосредоточивалась в кабинете мистера Брукмана. Бизнес советника промышленности был очень неясен, но его знакомства в высшем финансовом и промышленном мире заставляли всех, кто сталкивался с ним, относиться к нему не только с величайшим уважением, но и с опаской. Мистер Брукман был проворный человек, с лисьей поступью и вытянутым крысиным лицом. Он был в меру благообразно лыс, делал безукоризненный пробор, небрежно носил дорогой костюм, относился ко всем свысока и никогда никому ничего не говорил, только всех внимательно выслушивал. Мало кто знал, что мистер Брукман с момента появления в коридоре восемнадцатого этажа в доме на Рокфеллер-плаца состоял секретарем Особого комитета ассоциации промышленников. Комитет этот насчитывал уже не один десяток лет существования. В свое время он был создан, чтобы промышленники могли сговориться между собой о борьбе с рабочими и об уровне цен. Было решено собираться представителям крупнейших монополий ежегодно, чтобы, жестоко борясь друг с другом все остальное время, один раз в самом главном и основном договориться. Эта договоренность оказалась очень выгодной: все монополии могли сообща, как им хотелось, давить на рабочих и на население. Прибыли увеличились. Постепенно Особый комитет начал решать и другие вопросы, собирались уже чаще. Мысли о новых выгодных законопроектах появлялись в Особом комитете много раньше, чем в конгрессе. Особый комитет влиял на правительство, но не всегда был с ним в ладах. Так, в дни правления президента Рузвельта многое в его действиях не устраивало. Особый комитет. Комитет в качестве второго правительства Америки вел с Рузвельтом подлинную войну. Особенно обострилась она, когда Рузвельт попытался "планировать" капиталистическую промышленность, навязывать капиталистам свои условия, регулировать цены... Война кончилась, неугодный президент внезапно умер (кстати, стоит вспомнить, что вскрытия его тела не производилось!). Так или иначе, но кризис миновал. Преемник Франклина Рузвельта Гарри Трумэн, обрушив на беззащитных жителей японских городов атомные бомбы, положил позорное начало ядерной эры в развитии человечества. В дальнейшем и с президентом Джоном Кеннеди не все было гладко у Особого комитета, и траурный вид уже занявшего тогда свой пост мистера Брукмана ничем не выдал испытываемого им чувства облегчения. В последующие годы Особый комитет решающим образом влиял на политическую жизнь Соединенных Штатов Америки. Предшественники мистера Брукмана умели молчать, ничто не выходило за стены пустой комнаты с несколькими огромными креслами, спинки и ручки которых почти совсем скрывали утопающих в них людей... В этот день мистер Артур Брукман был особенно деятелен и озабочен. Никаких секретарш и помощников у него не было - они не допускались. Он сам с непостижимой быстротой, словно играя на органе, орудовал с десятком телефонов: прямых, междугородных, внутренних, высокочастотных, с телеэкранчиком и прочих... Сегодня был большой день. Некоторые члены Особого комитета во главе с судоходным королем мистером Рипплайном потребовали немедленного созыва заседания. Члены Особого комитета предпочитали не входить через один подъезд, чтобы не привлекать излишнего внимания своим посещением небоскреба на Рокфеллер-плаза. Их роскошные, известные каждому репортеру автомобили подъезжали к огромному зданию с разных улиц. Некоторые из финансовых воротил предпочитали геликоптеры, опускающиеся прямо на крышу небоскреба. Специальный отряд сыщиков не допускал газетчиков до заветного коридора на восемнадцатом этаже. Первым в коридоре показался низенький плотный старик с наклоненной вперед головой, крепкой шеей и упрямым лбом, прозванный на бирже Бык-Бильт. - Хэлло, Артур, мой мальчик! - приветствовал он мистера Брукмана. - Когда наконец у вас зачешутся руки и вы начнете торговать нашими секретами? - Хэлло, мистер Бильт! Убежден, что вы и ваши достопочтенные коллеги заплатите мне за эти секреты больше, чем кто-либо другой. - О'кэй, мой мальчик! Из вас выйдет настоящий деловой парень... Э, кто это там тащится? Конечно, старина Хиллард! Эгей, Джек! Как ваша печень? Давайте договоримся ехать на воды вместе, вспомним времена колледжа. В конце концов, хоть в чем-нибудь мы можем с вами договориться? - С вами вместе готов хоть на дно морское, но с условием, чтобы я один был в водолазном костюме, - ответил Хиллард, огромный, грузный, властный. - Я всегда знал, что вы не прочь меня утопить. И если удастся, то в ковше расплавленной стали на одном из своих собственных заводов. - А вы не пожалели бы несколько своих экспрессов, чтобы я погиб при их столкновении. Стальной и железнодорожный короли, посмеиваясь, похлопывая друг друга по спине, вошли в комнату для заседаний Особого комитета. Она начала заполняться. Появился худой и высокий Джон Рипплайн, про которого мистер Игнэс говорил, что он напоминает ему помесь Кащея Бессмертного с Мефистофелем. Потирая то свой острый подбородок, то огромный узкий лоб с залысинами, он издали кивал своим собратьям. Появился и мистер Боб Игнэс, сияющий, довольный, общительный. Каждому из присутствующих он говорил, здороваясь, какую-нибудь шутку. Позже явились адвокаты, представляющие интересы концернов Моргана и Рокфеллера. Мистер Брукман расставлял на столиках содовую воду. В воздухе плавали ароматные клубы сигарного дыма. Вскоре все кресла были заняты. Заседание Особого комитета с недавнего времени велось без председателя и походило больше на непринужденную беседу, в которой мистер Брукман улавливал главное, устраивающее всех, облекая это в форму решений. Мистер Рипплайн, который, страдая какой-то тяжелой болезнью, всегда был раздражен, начал первым: - Никогда не ждал ничего хорошего от этой дурацкой выставки реконструкции. Черт бы побрал эту реконструкцию! Нашли способ затуманивания мозгов этим нелепым мостом между континентами, который якобы может заменить мои судоходные линии. - О'кэй, - подтвердил огромный Хиллард, сразу наливаясь краской. - Затея мистера Игнэса с выставкой - не из лучших! Я предупреждал. Военные заказы сокращаются. Я скоро остановлю часть своих заводов. - Мне будет нечего возить по железным дорогам, - поддержал Бык-Бильт, выпуская клуб дыма. - Будьте дальновидными, джентльмены! - улыбаясь, взывал мистер Боб Игнэс. - Все дело в выгоде, прежде всего в выгоде. Но большая выгода никогда не валяется под ногами, ее нужно уметь видеть. А ваши военные заказы, мистер Бильт, подобны воздуху в резиновой жилетке клоуна. Он разбухает, а не полнеет. А нам всем нужна настоящая полнота нашей экономики, а не видимость. Будем считаться с мировой реальностью. Надо вдохнуть свежую струю в наши старые мехи, и будут заказы и вам, мистер Бильт, и вам, мистер Хиллард, и мне, джентльмены. - К черту! - выкрикнул Рипплайн, поднимаясь во весь рост. - К черту, говорю вам я! Вся эта затея с мостом через Северный полюс - всего лишь ловкая игра на понижение моих акций. - Если говорить о сближении, джентльмены, - сказал молчавший до сих пор текстильный фабрикант, - то нужно помнить о Китае. У меня неплохая информация. Китайцы уже перестали носить одни только синие куртки, им нужны костюмы для миллиарда человек! О джентльмены! Когда-то мы мечтали о моде для китайцев, которая на один сантиметр удлинила бы их одежду. Это означало множество новых текстильных фабрик. А сейчас перед нами не сантиметры ткани на каждого китайца, а тысячи и тысячи километров. Нельзя проходить мимо этого. Я согласен с мистером Игнэсом. - Кроме того, я думаю, вы все-таки согласны со мной в главном. Любой бизнес может быть продолжен, если все мы и те, кто будет и должен работать на нас, останутся живы на нашей планете, спасенной от ядерной катастрофы. - Оставьте эту пропаганду красным. Я думаю, нет нужды говорить о том, что само собой разумеется, - проворчал Бык-Бильт. - Выгода, выгода, джентльмены! Вот что движет всеми нами. Остаться жить, право же, выгодно! И тогда можно говорить о таких строительствах, как подводный плавающий мост через океан. Выгода! - Как будто существует только ваша ничтожная выгода! - зло заговорил снова Рипплайн. - Мы с Бильтом и Хиллардом достаточно весомая группа, чтобы с нами считались. На носу выборы губернатора! Нам нужен крепкий парень, который продолжил бы в штате политику в традиционном духе делового использования всех ресурсов мира. Нам и дальше нужна та политика, которую мы подсказали в свое время отсюда... Политика американских жизненных интересов. - Наших интересов, - пробасил Бильт. - Я бы сказал, рычагов, - вставил Боб Игнэс, - а не санкций, знаменующих, по существу говоря, потерю выпущенного из рук рычага. Вам нужно познакомиться с тем, что такое диалектика. - Избавьте нас от коммунистической философии! - У меня только одна философия - философия выгоды. Но выгоду надо понимать, джентльмены. Диалектика в том, что сейчас эта выгода не в разделении мира, а в его экономическом сплочении. Поймите, что, торгуя с коммунистами, мы скорее завоюем их своей продукцией, проникнем в их экономику, сделаем невозможным их существование без нас, найдем рычаг, с помощью которого будем поворачивать мир... - Не выдумывайте нам законов! - ворчал Хиллард. - Я не вдаюсь в философские тонкости, я бизнесмен, - осторожно сказал Бык-Бильт, - однако нельзя не заметить, что, будь сооружение, подобное плавающему туннелю, построено, это тотчас потребовало бы увеличения сети железных дорог. - Вот видите! - обрадовался Игнэс. - Отлично вижу, что минуту назад он был с нами, а теперь... - заскрежетал голос Рипплайна. - Вам бы лучше помолчать, Бильт, с вашими дорогами. Вы так скаредничаете, что катастрофы у вас стали нормой. Я никогда не прощу вам гибели моей супруги в специально нанятом у вас салон-вагоне. - Может быть, вы думаете, что я прощу вам историю с моей дочерью, - огрызнулся Бык-Бильт, - которую увез на папенькиной яхте ваш молодой оболтус? - Не задевайте моего сына, сэр! Он будет заседать здесь вместо меня. А жену никто не вернет мне. Что же касается вашей дочери, вы ее получили в полном здравии. - Однако не в прежнем виде. - Джентльмены, джентльмены! Мы сами отказались от председателя! - вскочил мистер Игнэс. - Джентльмены, еще раз прошу вас. Вы только доказываете своими спорами, что экстремист прав... - Почему прав? - возмутился Рипплайн. - Он говорил, что разногласия между капиталистами никогда не исчезнут. Умоляю вас, ради того, чтобы доказать, что какой-то философ не прав, придемте к соглашению. - Вы слишком часто ссылаетесь на коммунистов, Игнэс. От вас слишком пахнет Россией. Я не хочу напоминать вам о вашем происхождении, но предпочел бы слышать от вас более американские слова! - прокаркал из кресла Рипплайн. - Выставка уже существует. С этим ничего не поделаешь. Интерес к ней во всем мире огромен. Вы все скоро почувствуете, какую выгоду нам сулит более тесное общение со всеми странами, - продолжал убеждать Игнэс. Но другие магнаты не хотели его слушать. Мистер Артур Брукман был растерян и несколько раз проверил, хорошо ли закрыты двери. Адвокаты Моргана и Рокфеллера покинули заседание до его конца. Воздух стал синим, члены комитета кашляли и продолжали кричать хриплыми голосами. Выработать выгодную для всех политику оказалось делом нелегким. Мистер Брукман еще никогда не был в таком затруднительном положении. В Особом комитете произошел раскол. И виной, как ему казалось, был этот межконтинентальный плавающий туннель, который как бы символизировал возможное сближение двух разных миров. Глава четвертая "АССОЦИАЦИЯ ПЛАВАЮЩЕГО ТУННЕЛЯ" Тяжелое серое небо осело над городом. Отточенная вершина Эмпайр Стейт Билдинга, зазубренная - Рокфеллер-центра глубоко вонзились в рыхлые облака. Между каменными домами-башнями небо низко прогибалось к земле, истекая мелкими каплями дождя. К подъезду большого отеля на Седьмой авеню в Нью-Йорке один за другим подкатывали заново отлакированные водой автомобили. Полисмен следил за тем, чтобы машины тотчас же отъезжали, уступая место