новым. Несмотря на непрекращающийся дождь, на тротуаре толпились люди. Мужчины подняли воротники пальто, женщины накрыли головы прозрачными капюшонами, напоминающими ку-клукс-клановские, спасая шляпы и художественные прически. На дверях отеля висела афиша, приглашавшая леди и джентльменов воспользоваться услугами отеля и его ресторана именно сегодня, так как в этот день здесь состоится столь знаменитое собрание "Ассоциации плавающего туннеля". У подъезда остановился дельфинообразный, самый модный и самый шикарный автомобиль. Из него выскочил деятельный мистер Медж. Засверкали вспышки. Фотографы запечатлели респектабельную фигуру широко шагающего мистера Меджа. Он на бегу бросал ответы обступившим его репортерам. Метрдотель величественно спускался со второго этажа, еще издали низко кланяясь. Полицейские в мокрых капюшонах стали оттеснять любопытную толпу. Подлетел низкий, словно придавленный к мостовой, спорткар нежно-розового цвета: из-за руля выпрыгнула мисс Амелия Медж. На лице ее застыла привычная обаятельная улыбка, а в прищуренных глазах крылось торжество. - О! Сам мистер Кандербль прибыл на учредительное собрание. Это уже реклама! Привезти Герберта Кандербля на заседание на глазах у публики входило в планы мисс Амелии Медж. О! Мисс Амелия Медж не только хотела, но и умела торжествовать! Но главное было еще впереди. Герберт Кандербль, сопровождаемый мисс Амелией, скрылся в подъезде, не удостоив подлетевших репортеров даже поворотом головы. Автомобили прибывали один за другим, привозя известных инженеров, промышленников - седые виски, безукоризненные костюмы, лакированные ботинки, палки с золотыми набалдашниками, благородные, чисто выбритые лица и энергичные складки у губ. По толпе любопытных пронесся легкий ропот. Взоры всех устремились вдоль улицы. Из-за угла показалась высокая, тощая фигура человека с зонтиком. Он шел неторопливо, как на деловое свидание. К нему бросилось несколько человек - по-видимому, репортеров. - Если президент Вашингтон ездил на шестерке лошадей, то его преемник, президент Джефферсон, пришел в Белый дом пешком, - сказал один из них, стараясь во что бы то ни стало обогнать другого. Репортеры обступили пешехода, который по-старомодному отвечал каждому на приветствие, всякий раз снимая шляпу. - Мистер Мор... - Ваша честь! - Несколько слов для "Нью-Йорк таймс". Что вы думаете о создании "Ассоциации плавающего туннеля"? - Как вы думаете, ваша честь, окажет ли влияние вопрос о плавающем туннеле на выборы губернаторов? Мистер Мор остановился, держа высоко над собой зонтик. - Я полагаю, джентльмены, что всякий вопрос, касающийся благосостояния нации, играет роль при народном голосовании. Таковы благородные традиции старой американской демократии. - Благодарим вас, мистер Мор. Вот слова, достойные Вашингтона и Линкольна! Член Верховного суда Мор с высоты своего роста строго посмотрел на репортеров. - Президенты Вашингтон и Линкольн никогда не произносили громких слов, джентльмены: они действовали во имя народа. И он пошел по направлению к отелю, по-прежнему высоко держа зонтик над головой. Полицейский оттеснил толпу, освободив ему проход. Старик под одобрительный ропот присутствующих скрылся в подъезде. У подъезда одновременно остановились два автомобиля; из одного легко выпорхнула маленькая японка. Следом за ней вышел пожилой невысокий мужчина. На тротуаре они столкнулись с двумя джентльменами из другой машины. Послышался свист и рукоплескания: то и другое выражало у американцев одобрение и симпатию. - Русские инженеры! - выкрикнули в толпе. О'Кими шла с Андреем. - Вот мы опять встретились. Вы каждый раз забываете меня. - Нет-нет, - смущенно сказал Андрей. - Я, кажется, припоминаю... - Так же сказали вы и в прошлый раз, - медленно произнесла О'Кими. Потом добавила громко: - Смотрите, как вас любят американцы. Они чтят автора величайшего проекта. - Нет, леди, я думаю, что дело не только в этом. Они видят во мне и моем брате тех, кто стремится соединить народы, а не сеять между ними вражду. В этом смысл нашего проекта. О'Кими быстро вскинула ресницы. - Да, это верно, - тихо сказала она и еще тише добавила: - И я тоже присоединяюсь к ним. Швейцары принимали пальто от молодых людей. - Вы читали мою последнюю статью о вашем проекте? Я послала ее вам. - Статьи поступают к брату. Он перечитывает их все. О'Кими умышленно задержалась у зеркала. Чуть скосив глаза, она увидела, что Андрей стоит в нерешительности: Усуда и Степан Григорьевич уже поднимались по лестнице. Значит, он ждет ее. О'Кими улыбнулась Андрею и, подойдя к нему, сказала: - Я рада, что мы встречаемся с вами в такой день. Создание "Ассоциации плавающего туннеля" - первый шаг к осуществлению вашей мечты. - Да, вы правы. Это первый шаг к тому, чтобы американская техника также приняла участие в строительстве. Андрей чувствовал себя почему-то очень неловко в обществе О'Кими. Но у него не хватало духу покинуть ее. Они вместе поднялись по лестнице. Степан Григорьевич с Усудой шли впереди. - Мы благодарны вам, господин Усуда, - неторопливо, как всегда, говорил Степан Григорьевич. - Ваши статьи о проекте подводного плавающего туннеля доказывают, что вы придаете ему большое значение. - Конечно, мой уважаемый молодой друг. Усуда улыбнулся; при этом нос его смешно сморщился, узкие же глаза оставались по-прежнему серьезными. - Но борьба уже начинается, господин Корнев, - продолжал он. - Извините, читали ли вы сегодняшний номер газеты "Солнце"? Это наиболее консервативный орган. Степан Григорьевич и Усуда вошли в длинный зал, одна из стен которого, сделанная целиком из зеркального стекла, была совершенно прозрачна - через нее виднелась улица. Два ряда длинных столов занимали почти все неумеренно украшенное золотом помещение. Приглашенные расхаживали в одиночку по залу или, собираясь группами, громко говорили и смеялись. Усуда развернул перед Степаном Григорьевичем газету. - Вот что там пишут: "Сегодня, в последний день Нью-Йоркской выставки реконструкции мира, полезно подвести итоги. Бросается в глаза, что наряду с такими ценными вкладами в технику, как компьютерный секретарь и другие промышленные роботы, на выставке были представлены вредные утопические проекты вроде большевистского полярного моста, которому уделяется, несомненно, ничем не оправданное внимание. Не говоря уж о технической абсурдности этой затеи, мы укажем лишь на совершенную бессмысленность соединения Аляски с удаленным пунктом Восточной Европы. Экономическая невыгодность создания транзитной точки в Европу на отдаленном севере Американского континента ясна сама по себе и не требует никаких комментариев". Усуда посмотрел на Степана Григорьевича. Едва заметная усмешка пробежала, по лицу Корнева. - Извините, господин Корнев. Позвольте предостеречь вас: самое опасное в борьбе - это недооценить врага. - Кого вы имеете в виду, господин Усуда? - вежливо спросил Степан Григорьевич. Усуда показал пальцем на газету: - Того, кто заказал эту статью, - океанские пароходные компании. К Степану Григорьевичу подошел Кандербль и дружески хлопнул его по плечу: - Хэлло, Стэппен! Мне надо сказать вам пару слов. - Он отвел его в сторону. - Все идет прекрасно. Я уже передал заказ в одну из своих мастерских. Через два месяца я сообщу вам в Россию о результатах. - Я не сомневаюсь в них, мистер Кандербль. - О'кэй! Мне нравится ваша уверенность. Но, несмотря на это, вам придется подождать с опубликованием наших технических планов. - Мне несколько неприятно, что я не ставлю в известность своего брата. Ведь проект принадлежит нам обоим, - серьезно сказал Степан Григорьевич. Кандербль похлопал его по плечу: - О'кэй, Стэппен! Вы хороший старший брат! В свое время мне был бы очень полезен такой брат... когда я толкал груженные углем вагонетки. Мне пришлось пробивать себе дорогу одному. Степан Григорьевич сделал движение, пытаясь возразить, но американец не стал его слушать. Мисс Амелия Медж сидела неподалеку и, закинув ногу на ногу, нервно курила сигаретку. Она поглядывала на Кандербля взглядом охотника, уверенного, что дичь никуда не уйдет от него. Мисс Амелия была убеждена, что ненавидит этого человека. Герберт Кандербль: заинтересовался Арктическим мостом? Прекрасно, мистер инженер! Постараемся сделать это действительно мечтой вашей жизни; отец тем временем станет во главе строительства, а там посмотрим... Мисс Амелия глубоко затянулась, сощурила глаза и тряхнула локонами, потом бросила папиросу на пол. Гости стали усаживаться за стол. Около каждого прибора лежала карточка с фамилией приглашенного. Андрей и Степан Григорьевич сидели по обе стороны мистера Меджа. Рядом с Андреем оказалась О'Кими, а за ней - Усуда. Соседями Степана были Амелия Медж и Герберт Кандербль. Лакеи в парадных парах выстроились позади гостей, готовясь угадывать их малейшие желания. Мистер Медж поднялся. Лицо его было торжественно. Разговоры постепенно затихли. Лакеи, ловко изворачиваясь за спинами сидящих, наполняли бокалы. - Уважаемые леди и джентельмены! Я счастлив, что мне пришлось поднять первый кубок на нашем обеде - учредительном заседании плавающего туннеля. Я поднимаю этот кубок не только за начало деятельности, но и за его конец - за осуществление русскими и американцами грандиозного проекта подводного плавающего туннеля между Аляской и Россией. Пусть это станет традицией, заложенной в космосе при совместном полете кораблей "Союз" - "Апполон". Я пью за успех и победу политического благоразумия и технической мысли! Мистер Медж был, безусловно, и прост и великолепен. Все встали со своих мест и подняли бокалы. Почтенный судья вдохновенно продолжал: - Уважаемые члены ассоциации! Сегодня начнет действовать организация, призванная содействовать мирному сближению народов мира. Раздался гром аплодисментов и пронзительный одобрительный свист. Воодушевленный мистер Медж повысил голос: - Недалеко то время, леди и джентльмены, когда вопрос "за" или "против" плавучего туннеля будет определять политическое лицо любого общественного деятеля: стремление его к прогрессу или злобно-упрямое желание сунуть палку в колесницу блистательной истории. Я еще раз поднимаю бокал, чтобы не только наши дети или внуки, - мистер Медж с любовью посмотрел на Амелию, - но и мы сами, вот эти самые ребята, что сидят здесь, могли бы, как по волшебству, перенестись из Аме... Очевидцы утверждают, что именно в этом месте блестящая речь организатора только что возникшего общества была прервана самым необычным образом. Мистер Медж покачнулся и сделал судорожное движение ртом, словно ловил воздух. Задребезжала посуда, со звоном вылетели оконные стекла. На пол посыпались осколки тарелок и блюд, из разбитых бокалов по скатерти разливалось вино. Мисс Амелия взвизгнула, и этот визг заглушил все: и грохот бьющейся посуды, и треск выстрелов, доносящихся с улицы. Вскочив, Степан Григорьевич поддержал раненого мистера Меджа. - На пол, на пол ложитесь! - послышалась спокойная команда высокого старика. Все бросились на пол. Многие сжимали в руках вилки и салфетки. Некоторые стонали: может быть, они были ранены. В это время по Седьмой авеню, не нарушая правил уличного движения, проезжали автомобили, наружно ничем не отличавшиеся от миллионов других американских автомобилей. Пользуясь тем, что светофор был открыт, они неторопливо двигались мимо зеркальных окон отеля и выпускали по ним очереди из ручных пулеметов. Все это происходило на глазах у джентльменов под зонтиками и полицейских, толпившихся около отеля. Один из полицейских насчитал восемнадцать автомобилей, которые из восемнадцати пулеметов обстреляли обед-заседание. Полицейский был истинным американцем и впоследствии гордился, что этот "его" случай превосходит по размаху инцидент 1926 года в квартале Цицеро города Чикаго. Ведь тогда, уверял он, колонна автомобилей, обстрелявшая из ручных пулеметов отель "Гоуторн", где помещалась штаб-квартира бандита Аль-Капонэ, состояла всего лишь из четырех машин, а здесь целых восемнадцать! Члены вновь организованной ассоциации лежали под столом. Лишь посредине зала возвышалась тощая фигура судьи Мора, скрестившего руки на груди. Андрей заметил, что рядом с ним лежит О'Кими. Ее миндалевидные глаза были почти круглыми. По другую сторону стола неуклюже скорчился Герберт Кандербль. Амелия Медж держала его за руку. Нет! Она не позволит ему умереть от шальной пули. Стрельба прекратилась. О'Кими умелыми руками делала перевязку мистеру Меджу. Пострадавших было сравнительно немного. Судья Мор, раненный в руку, отказавшись от помощи, сам делал себе перевязку. Улыбаясь, он говорил: - Я научился этому еще в штате Монтана, когда меня придавило срубленным деревом. Тогда я был один, и поневоле мне пришлось обходиться без посторонней помощи. - Мистер Мор был еще два раза ранен во время мировой войны, - заметил кто-то из гостей, пододвигая Мору стул. Старик сел и, видя, как дрожащие лакеи собирают разбитую посуду, сказал: - Вот к чему приводит боязнь правительства ограничить так называемую "личную свободу" американцев. С толпой надо обращаться, как с детьми: любовно, строго, заботясь об их благе. Нельзя детям играть с ножами, нельзя позволить любому взбесившемуся американцу разъезжать с ручным пулеметом, продающимся в каждом магазине. - Мистер Мор, что же произошло? Что случилось? Старик отечески посмотрел на вопрошавшего: - Свободная конкуренция, джентльмены. Кое-кто заинтересован в процветании судоходных линий, а не в создании нашей ассоциации. Этих людей не занимает прогресс нации: они живут лишь ради личной выгоды. Нечего удивляться поэтому методам, заимствованным у гангстеров. Нет, все, все в стране надо исправлять! Конкуренцию надо делать подлинно свободной, а не позволять злонамеренным людям как им угодно "свободно" конкурировать. Но мы призовем к порядку этих людей, мы докажем, что Америка прежде всего страна здравого смысла! Репортеры поспешно записывали импровизированную речь маститого судьи. Воодушевление понемногу возвращалось к членам новой ассоциации. Начали даже поговаривать о продолжении заседания, но вдруг какое-то известие пронеслось из одного конца зала в другой. Люди перешептывались, пожимали плечами, удивлялись, возмущались, посмеивались - словом, реагировали каждый по-своему. Многие стали поспешно прощаться. В первый момент сообщение не коснулось братьев Корневых. Степан Григорьевич был занят Андреем, который старался скрыть рану. Его выдала О'Кими: увидев кровь на рукаве Андрея, она стала настаивать на перевязке. Андрей отказывался, и О'Кими обратилась за помощью к Степану Григорьевичу. Тот встревожился: - Андрей, ну ведь ты же не маленький! Сними пиджак... Надо обязательно сделать перевязку, - заговорил он с неожиданной теплотой. Андрей долго упрямился, но, взглянув на О'Кими и на озабоченное лицо брата, почувствовал себя неловко, смутился и послушно стал стягивать пиджак. Степан Григорьевич и О'Кими помогали ему. Вдруг они услышали слова: "...выставка, толпа... разрушение..." О'Кими первая поняла, что произошло. Она выразительно посмотрела на Степана Григорьевича. - Мне нужно быть там, - сказал он выпрямляясь. Андрей, ни слова не говоря, стал натягивать пиджак. - Мистер Эндрью, я же не кончила перевязки... Мистер Эндрью!.. - запротестовала О'Кими. Но Андрей уже вставал с кресла. - Ты останешься здесь, тебе нельзя, - сказал Степан Григорьевич тоном, каким говорят с непослушными детьми. Андрей, не отвечая, застегивал пуговицы пиджака. Степан Григорьевич понял, что уговаривать брата бесполезно. Почти бегом они направились к выходу. О'Кими с тревогой смотрела им вслед. Дорогу Корневым преградил полицейский офицер: - Джентльмены, осмелюсь предложить вам свою служебную машину. Я могу не задерживаться у светофоров и доставлю вас скорее всех. Корневы вместе с полицейским офицером покинули зал. Усуда подошел к дочери. Ничего не ускользнуло от него в поведении Кими-тян. Он не сказал ни слова, но тяжело вздохнул и пожалел, что привез ее в Нью-Йорк. Глава пятая ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ Вой сирены не смолкал ни на минуту. Полицейские, еще издали заслышав этот звук, останавливали движение. Со страшным свистом проносилась мимо них приземистая машина с кремовым верхом. Прохожие с любопытством оглядывались. Они еще ничего не знали о том, что происходит на выставке, иначе тоже помчались бы туда, чтобы оказаться в числе двух миллионов американцев, принявших участие в событиях последнего, самого знаменательного дня выставки. - Это возмутительно! - горячился Андрей. - Что же смотрит полиция, ответьте мне, сэр? Как вы можете оставаться безучастным? - Иногда полиция бессильна, - ответил полицейский офицер, отрывая картонную спичку и закуривая. - Мы знаем по опыту еще Чикагской выставки 1931 года, что наше вмешательство все равно не даст никаких результатов. Что можно сделать с сотнями тысяч американцев, воодушевленных одним общим и к тому же вполне понятным намерением! - Ему это понятно! - воскликнул Андрей по-русски. - Наверное, он и сам спешит туда за тем же. Подъезжая к территории выставки, автомобиль едва смог пробраться через густую толпу возбужденных людей и брошенных в самых недозволенных местах машин. Только надрывный визг сирены и ковбойская лихость полицейского драйвера позволили Корневым добраться почти до самых турникетов. Дальше двигаться было невозможно. Поблагодарив полицейского офицера, братья смешались с толпой. Толпа колыхалась из стороны в сторону, как волны прибоя. Дюжие американцы - любители бейсбола и бокса, тоненькие леди, суровой диетой добившиеся мальчишеской фигуры, монашки с любопытными глазами, бизнесмены, не знающие, куда девать деньги, и люди, не знающие, откуда их взять, - стояли рядом, плечом к плечу. Они дружно качались, беспомощно повторяя движение своих соседей. Все кричали, свистели, напрягались изо всех сил, наступали друг другу на ноги, сбивали с соседей шляпы и очки, но не ссорились. Они только прилагали максимум усилий, чтобы тоже попасть на Нью-йоркскую выставку в последний день ее существования. Андрею больно сдавили раненое плечо, и он едва удержался от крика. Степан, стараясь защитить его, говорил: - Проталкивайся вперед не надо. Когда качнет вперед, двигайся со всеми; качнет назад - держись за меня. Толпа будет нас обтекать. Береги плечо. Кассиры не успевали взимать входную плату. Люди совали деньги контролерам и полицейским или попросту бросали их в поставленные ящики. Турникеты вращались стремительно, как вентиляторы. Люди высыпали на территорию выставки, как песок из саморазгружающихся вагонов. У входа братья столкнулись с посетителями, возвращавшимися с выставки. Даже Степан Григорьевич не мог сдержать улыбку, глядя на этих людей, самым странным образом нагруженных необыкновенными предметами. Мокрый от пота, счастливо улыбающийся толстяк тащил голову какого-то робота, похожую на шлем с рыцарским забралом. Веснушчатый мальчишка победно размахивал отломанной от статуи рукой. Пастор в черной паре с накрахмаленным стоячим воротничком бережно нес стеклянную дощечку с надписью "Не входить". Девушки в долларовых шляпках прижимали к груди букеты только что сорванных с клумб цветов. Джентльмены в мягких фетровых шляпах хвастались друг перед другом отвинченными гайками, болтами, рычагами. Негр-лифтер нес легкую складную лесенку. Какой-то бледный человек катил перед собой тачку; из нее торчали автомобильная покрышка, деревянный индейский божок и обыкновенный поднос из кафетерия. Степан Григорьевич незаметно поддерживал Андрея, на которого это зрелище производило угнетающее впечатление. Степан Григорьевич говорил: - Не удивляйся, Андрюша. Американцы склонны к эксцентричности. В данном же случае это стало возобновлением своеобразной традиции. Они проходили теперь мимо павильонов. Большое окно в одном из зданий было выбито, и им пользовались как дверью. Снаружи было видно, что около экспонатов копошатся люди. С одинаковым усердием орудовали захваченными из дому инструментами и джентльмены, и мальчишки, и техасский ковбой, и нарядная леди. - У них это называется "любовь к сувенирам", - продолжал Степан Григорьевич. - В последний день существования Чикагской выставки толпа в несколько десятков тысяч человек растащила все павильоны по кусочкам. Близ одного из павильонов, у длинных столов с разложенными на них странными предметами, образовалась огромная толпа. - Леди и джентльмены, - слышался голос служащего павильона, - приобретайте сувениры! Только что отвинченные гайки. Подлинные мелкие экспонаты. Интегральные схемы от "секретаря-компьютера". Электрические выключатели. Все подлинное. Специально разобрано для удобства посетителей. Братья прибавили шагу. Вдали уже виднелся советский павильон. Толпа около него стояла так плотно, что Степан Григорьевич остановился в нерешительности. Но Андрей, не оглядываясь, бросился вперед. Советский павильон был закрыт, но люди, видимо, порывались пройти в него. Слышались крики, свистки. Особенно старался маленький пронырливый человек с тоненькими усиками над приподнятой верхней губой. - Джентльмены! - кричал он. - Никто не вправе препятствовать желанию свободных американцев. Если мы изъявили свою волю и решили так весело закончить мировую выставку, все павильоны должны быть открыты, все экспонаты - принадлежать нам! Кто противится нашей воле, тот будет уничтожен! Андрей пытался сдержаться, но маленькие усики и крикливый голос вывели его из себя. - Мерзавец! - крикнул он по-русски. Маленький человек продолжал бегать по мраморным ступеням и кричать: - Разбивайте окна! Ломайте двери! Разносите на кусочки этот ненавистный павильон! Нам не нужны большевистские проекты, нам не нужны их сувениры! Мы сровняем павильон с землей! - Ломайте двери! Бейте окна! - Стреляйте в виадук! Разобьем этот аквариум! - Эгей! Берите камни! - Назад! Назад! - закричали несколько человек, вырвавшихся из толпы к стенам павильона. Они взбежали по широчайшей лестнице и остановились под стеклянным виадуком. Над их головами висела ажурная арка Арктического моста. Люди на ступеньках и толпа некоторое время переругивались. Андрей уже не помнил себя. Видя близкую гибель модели своего сооружения, он потерял власть над собой. - Бейте... бейте каждого, кто попытается войти! - кричал он, силясь пробиться вперед. Степан Григорьевич удерживал его: - Андрюша, остановись! Мы не должны вмешиваться. Андрей рванулся вперед. Степан Григорьевич на мгновение выпустил его руку. Этого было достаточно, чтобы Андрей скрылся в толпе, ринувшейся вверх по лестнице. Впереди бежал человек с тоненькими усиками. - Долой! - кричал он. - Прочь с дороги! Никто не смеет препятствовать желанию американцев! Бейте стекло проклятой модели! Мы не хотим моста к коммунистам! Андрей, не помня себя от гнева, бросился к маленькому человеку. Но он не успел добежать: какой-то рыжий здоровяк опередил его. Он нанес короткий удар снизу в челюсть человеку с усиками и сбросил его со ступеней. Внизу его с хохотом поймали. Толпа снова бросилась к виадуку. На ступеньки полетели шляпы. Послышались ругательства. Мужчины сбрасывали пиджаки. Степан Григорьевич видел, как завертелся светлый пиджак Андрея в общей свалке. Ему показалось, что на мгновение мелькнуло кровавое пятно на рукаве. Защитники павильона медленно отступали. Над толпой угрожающе поднялись палки с красивыми дорогими набалдашниками. Степан Григорьевич не видел больше Андрея: значит, тот упал. Никак нельзя было предполагать такой силы в Степане Корневе. Он раздвигал толпу, словно перед ним были дети. Американцы изумленно оглядывались, но, видя холодный, устремленный вперед взгляд и чувствуя на плечах железное прикосновение его пальцев, невольно отступали. Степан был уже на лестнице. Под ногами валялись люди. Кто-то налетел на него, но он легко отбросил нападавшего в сторону. Он искал глазами брата. Андрей лежал на ступенях; лицо его было мертвенно бледно, кожа обтянула выступающие скулы. Степан Григорьевич нагнулся и поднял брата. Толпа расступилась, пропуская его. Неожиданно наступило затишье. Защитники павильона отошли под виадук. Наступающие скатились к нижним ступеням. Люди смущенно оглядывали друг друга. - Да здравствует Арктический мост! - крикнули под виадуком. - Долой! Эгей! Бей! Снова дрогнула толпа внизу и неуверенно стала подниматься по лестнице. Степан Григорьевич, выбравшись из давки, опустил ношу на землю. Положив голову брата на колени, он стал гладить его волосы. Андрей не двигался. Со стороны виадука доносились крики и вой дерущихся. Там снова началась свалка. Но защитников павильона становилось все больше, и они не собирались отступать. Бешено загудел автомобиль. Степан Григорьевич поднял голову. Он увидел, как через толпу, раздвигая радиатором людей, ехал лимузин. Позади него оставалась свободная дорожка. Степан Григорьевич встал, чтобы лучше видеть. Он заметил, что по этой дорожке идет кто-то, на целую голову возвышающийся над толпой. Степан отчетливо различил идущего без шляпы седого джентльмена. Автомобиль доехал до лестницы, но не остановился. Громко затрещал мотор, машина стала взбираться по ступенькам. Седой человек не спеша следовал за машиной. Еще через несколько мгновений Степан Григорьевич увидел, как два или три человека подсаживали старого джентльмена, помогая ему взобраться на крышу лимузина. Появление высокой тощей фигуры с седыми развивающимися волосами, размахивающей закрытым зонтиком, вызвало долгий шум. Наконец голоса стихли. - Джентльмены, - торжественно произнес старик, - когда я был мальчишкой, мой отец привез на ферму большую бутыль. В то время я увлекался стрельбой из лука. Воображая себя индейцем, я решил, что в проклятой бутыли спирт, которым отец решил споить моих братьев-индейцев. Я разбил бутыль с третьей стрелы. Оказалось, что в бутыли было какое-то лекарство. Отец должен был отнести его в соседнюю индейскую деревню, в которой все население хворало. Так я услужил братьям-индейцам. Седой джентльмен выразительно посмотрел вверх, где виднелся удивительный стеклянный виадук. Не столько рассказ старого судьи, сколько его взгляд вызвал в толпе волну смеха. По-видимому, настроение менялось. Мор, заметив только сейчас, что он без шляпы, а дождь продолжает накрапывать, деловито раскрыл зонтик и, высоко держа его над головой, продолжал: - Вы хотите уничтожить модель подводного плавающего туннеля? А знаете ли вы, что в этой огромной стеклянной бутыли? Лекарство. Лекарство для многих миллионов американцев, не могущих найти себе применения. Лекарство это - работа. Огромная работа для всех отраслей промышленности, для многих миллионов американцев. Работа - это доллары для каждого из вас. Доллары в карманах - это залог счастья. Для нашего счастья выгодно не ломать модель Арктического моста, а строить Арктический мост. Это оживит нашу промышленность, уменьшит безработицу, поведет к новому процветанию, к новому просперити. Так кто же из вас против собственного счастья? Вытолкните его сюда. Пусть все на него посмотрят. Толпа засмеялась. - Нет! Нет таких! - послышались голоса. - Будем строить подводный туннель! - Вместе с судьей Мором! - Правильно, старина! - Да здравствует судья Мор! Степан Григорьевич знал, как любят американцы своего старого судью. Он нисколько не удивился, когда старика сняли с крыши машины и на руках понесли вниз по ступеням и дальше по аллее. Толпа росла, как горная лавина. - Построим туннель! - Да здравствует Америка и новые времена просперити! Андрей пришел в себя. - Степан, - сказал он тихо, - что произошло? - Американцы провели совещание по поводу Арктического моста. Андрей приподнялся на локте: - Но кто, кто защитил Арктический мост? - Не знаю... Там было много людей. - А я знаю, кто защитил павильон, кто кричал "да здравствует Арктический мост!". - Кто? - насторожился Степан. Андрей посмотрел в лицо брату. - Американцы, - сказал он серьезно. - Американцы. - Совершенно верно, товарищи... то есть американцы! - послышался сзади братьев неожиданный голос. Андрей и Степан оглянулись и увидели говорившего. Бросались в глаза его простое улыбающееся лицо, покрытое веснушками, и огненно-рыжая шевелюра. - Майкл Никсон! - продолжал подошедший по-русски. - Очень буду рад знакомым быть. Передайте, пожалуйста, мой привет товарищам Карцеву Алеше и Дениске Денисюку. - Откуда вы их знаете? - спросил пораженный Андрей. - Дружба детства... Позвольте, я помогу вам встать. Ваш павильон отстояли американцы, потому что среди них очень много есть друзей Карцева и Денисюка. Теперь будет еще больше друзей, друзей вашего проекта, друзей мира. Об этом я произносил вчера в сенате горячую речь. Боялся, что загорится кафедра. - И он рассмеялся. - Почтенные сенаторы кряхтят, но вынуждены соглашаться, что мосты лучше бомб. Честное слово! А если мост еще и выгоден, обеспечивает дешевизну транспорта, то, верьте, американцы еще не забыли, что они деловые люди. Вот и получается, что американским ребятам и советским ребятам есть смысл сблизиться. Андрей и Степан смотрели на молодого сенатора, о котором уже знали, что он в детстве совершил путешествие зайцем, прикинувшись немым, до Советского Союза, а потом через всю нашу страну. Он был первым среди американских друзей Арктического моста. Конец первой книги КНИГА ВТОРАЯ МОСТ ДРУЖБЫ Свершить великое может лишь тот, кто дерзает. Часть первая ДЕРЗАНИЯ Упрямство - оружие слабых. Упорство - орудие славы. Глава первая НИ ЗА ЧТО! В час затишья ветер рождала только скорость. Воздух бил в лицо, толкал в грудь. Глиссер несся, готовый выскочить из воды, оставляя за собой единственные в море волны. Море! Черное море! Сейчас оно было синим. Но какая это была синева! Лиловая, грозная, почти черная синева... Море, безмерно огромное, как мир, бесконечно разное и прекрасное, вечное, как движение! Могучая стихия, с которой не устает бороться человек, побеждая ее сначала веслом, потом парусом, наконец, паром, электричеством и ныне атомом... Упрямая стихия, которая не хочет признать власти человека и требует от него дань жизнями самых дерзких, самых смелых! Море! Черное море! Так воспринимал душой море Сурен Авакян, горец, сухопутный человек. Для моряка оно иное - строптивое, часто опасное, с которым всегда надо быть начеку. Сурен же захвачен был морем, оно было для него ослепительным, радующим простором с таинственной и страшной глубиной... - Ах, Черное море - кавказское море! - только и мог выговорить он, наделяя море высшим эпитетом, какой только мог придумать. Стоявший с ним рядом озабоченный моряк улыбнулся. Он держался, как и Сурен, рукой за поручни, замыкая тем самым сеть наушников и микрофонов, заключенных в шлемах. - Вот уже и плавающий док, - заметил он. - Какой там док! При такой погоде просто плавающий курорт! - засмеялся Сурен, поблескивая антрацитовыми глазами. Он сорвал шлем и стал размахивать им в воздухе, словно с плавучего дока его можно было увидеть. Ветер завладел его волосами и мгновенно пригладил их. Командир глиссера сказал: - Не думаю, что курорт... Прогноз погоды скверный. Сурен, заметив, что с ним говорят - из-за рева моторов он ничего не слышал, - снова надел шлем: - Ай-ай! Какая красота! Пароход, как кабардинский жеребец, на дыбы встает! Моряк осуждающе покачал головой. - А что? Опасно так, носом кверху? - заглянув в его глаза, спросил Сурен. Вместо ответа моряк кивнул на горизонт. На его дуге виднелось судно с тонкой, наклоненной назад трубой и двумя мачтами. С первого взгляда оно могло вызвать тревогу: бушприт корабля был задран вверх, корма почти касалась воды. Весь корабль словно на самом деле пытался встать на дыбы. Что-то длинное, спускавшееся с кормы, продолжая линию палубы, сразу за кораблем исчезало в волнах. - Я так полагаю, - сказал моряк. - Трубы - не кабель. Нельзя их таким способом спускать. - Слушай, и я так думаю, - доверительно сказал Сурен, понизив голос. Моряк удивился: - Я считал вас в числе первых энтузиастов строительства. - Правильно считал! Очень правильно! Знаешь, зачем я еду? - По морю не ездят, а плавают, - поправил моряк. - А мы ездить хотим! В самой морской глубине ездить станем на колесах! И я хочу весь туннель в глубине сделать, наверх и носу не казать! Жаль только, такой красоты не будет видно. Эх, моряк! - И Сурен потряс кулаками. - Что я придумал, ай, что я придумал! Андрейка как рад будет! Обязательно меня задушит. Мне подпорки под ребра нужны. Очень требуются... Моряк смеялся. Веселый попался пассажир! Док-корабль был уже близко. Сурен снова сорвал шлем и размахивал им: - Ах, море! Великое море! Вечное, как движение! А мы для тебя такое движение придумали, что тебе и ни снилось! Что? Потемнело, нахмурилось? Слушай, придется тебе смириться. Потому что человек - это еще больше, еще красивее, еще сильнее, чем море! Море больше не улыбалось, насупилось, морщилось сердито валами. Откуда-то наползли тучи, забелели барашки, в лицо Сурену ветер бросал брызги. Не замечая ничего, Сурен продолжал махать шлемом. Андрей Корнев стоял на капитанском мостике плавучего дока и смотрел в бинокль. Кто же другой, кроме Сурена, мог так неистово жестикулировать? Андрей обернулся к стоявшему позади него еще молодому коренастому моряку с обветренным спокойным лицом, грубоватым, суровым, но с милой ямкой на подбородке. Это был знаменитый полярный капитан Терехов, построивший на гидромониторе Мол Северный. Он взялся командовать плавучим доком в Черном море, чтобы потом, если это окажется возможным, спустить плавающий туннель под льды Арктики. - Федор Иванович, дорогой, пошлите за ним катер! Видите, как ему не терпится, - попросил Андрей. Моряк кивнул головой: - Успели вовремя. - Ах, да-да! - вспомнил Андрей. - Значит, сегодня будет настоящее испытание? Ну что ж, "будет буря, мы поспорим"! Я даже рад этому. Андрей говорил отрывисто, он волновался, но не из-за прогноза погоды, сделавшего строгим глаза Федора Ивановича, а из-за радиограммы о Сурене, который вез важное сообщение. Какая борьба позади! Чего стоило добиться начала опытного строительства плавающего туннеля из Ялты в Сочи! Андрей предлагал тянуть его из Мурманска на Новую Землю, но Алексей Сергеевич Карцев по совету Николая Николаевича Волкова предложил Корневу черноморскую трассу. Это прошло в Совете Министров, поддержал Волков. Строительство началось, но оно считалось опытным и почти обреченным. Мало кто надеялся на его завершение. Противники Андрея не сложили оружия и сейчас, когда сорока километрам уже спущенного туннеля грозила ежеминутная опасность, снова повели наступление. Степан воевал с ними в Москве. Они настаивали на прекращении дорогостоящих опытов, которых в ледовых условиях даже не повторить. Что-то везет Сурен? Зря не помчится он в море перед самым штормом. Приложив к глазам бинокль, Андрей увидел, как пассажир пересел с "реаплава" на катер. Время текло поразительно медленно. Казалось, что катер никак не развернется. Следить за ним в бинокль было мучительно. Андрею не верилось, что катер движется, а не просто подпрыгивает на волнах. Наконец с корабля сбросили веревочный трап. Андрей поспешно начал спускаться с капитанского мостика, чтобы встретить друга у борта, но Сурен - веселый, озорной Сурен - уже стоял перед ним, пробуя ногой прочность палубы. - Ва! Андрейка, какой ты всеми ветрами проветренный! - воскликнул Сурен, сжимая Андрея в объятиях. - И соленый, совсем соленый! - Он то отстранял друга, то снова привлекал его к себе. - Ну, Сурен, что такое? Мне Степан дал радиограмму. Опять возражения против нашего метода строительства? - Верно. Затем я и приехал, чтобы поспорить о методе. Понимаешь, с новым проектом. - С проектом... - разочарованно пожал плечами Андрей. - Едва ли целесообразно сейчас пересматривать... - Э, брат, этим проектом мы с тобой всем скептикам губы утрем! - Денис! Слушай, Денис! Смотри, вот горец кахетинский, о котором я тебе так много рассказывал. Знакомься, Сурен. Это Дионисий Алексеевич Денисюк, парторг нашего строительства, с Мола Северного к нам пришел. - Добре, добре, здоровеньки булы! - Денис Денисюк пожал руку Сурена, пытливо смотря на него хитроватыми глазами. - Что привез? - Проект привез... - Это потом, - отозвался Андрей. - Я же знаю, Денис... всякое изменение вызовет в Москве неприятный отклик... - Письмо привез. - Письмо? - обрадовался Андрей. - Так давай его скорей! - Скоро только ласточки летают. - Сурен!.. - взмолился Андрей. - Разве вот партийному руководителю, - и Сурен церемонно передал письмо Денисюку. Тот посмотрел на адрес и ухмыльнулся: - Не возьму, это личное, - и отдал письмо Андрею. - Сегодня утром в Москве из ее собственных рук! - провозгласил Сурен. - Добрый хлопец! - Денис положил руку на плечо Сурену. - Так ты с каким проектом прилетел? Поведай. Андрей распечатал письмо и, отойдя в сторону, начал читать, то хмурясь, то улыбаясь. - Док мне ваш не нравится - вот какой проект... Слушай, зачем теплоход? - "Слушай, слушай..." Что ж ты, по морю без корабля плавать будешь? Недаром горцем кахетинским прозвали! Пойдем, отдохни с дороги. Но Сурен вовсе не был настроен отдыхать, он желал осмотреть на плавающем доке все. Андрей читал: "...опять тебя нет со мной. После нашей невозвратимой потери твое отсутствие для меня еще мучительнее. Но самое страшное в том, что я не могу больше бывать в больнице... Когда я вспоминаю там нашего мальчика и беспомощность всех врачей, таких же, как я, то я не в силах обманывать больных... Я не верю, понимаешь, не верю больше в медицину... Я ушла из больницы... Ты смеялся над моей реактивной техникой... Теперь я посвящаю себя только ей... Мой дипломный проект... Ты когда-нибудь похвалишь меня за него. Я посвящаю его памяти нашего мальчика и тебе... Я знаю, ты опять морщишься... Зачем твоему плавающему туннелю реактивная техника?.. А зачем тебе неумелый врач? Андрюша, милый... Я сейчас на даче у папы, занята только проектом, все время думаю о тебе... ведь наш мальчик должен был походить на тебя, он был такой же настойчивый, он уже мечтал о чем-то... Не могу писать... Приезжай хоть на денек... Степан Григорьевич говорит о каких-то затруднениях. Папа ворчит, не верит в успех вашего дела. Теперь ведь он отвечает за него... Он передает тебе привет. Ах, если бы ты был здесь..." Андрей решительным движением сложил листок, положил в карман и подошел к Сурену. Смотря куда-то вдаль, он сказал: - Пойдем, я покажу тебе все. Сурен уже успел кое-что посмотреть с Денисом, но, видя состояние Андрея, он покорно пошел еще раз на рабочую палубу, где происходила сборка туннеля. Две огромные трубы лежали по обе стороны надпалубных построек, доходя до середины судна. К концу одной из труб в этот момент подкатывали по рельсам металлический барабан, поданный сюда стрелой крана. Придвинутый вплотную к трубе новый патрубок стал ее естественным продолжением. Подъехавшая сварочная машина кривыми лапами обняла место соединения патрубка с трубой. На мгновение послышался треск, и сквозь щели между трубой и лапами машины блеснул яркий свет. Потом гигантские клещи сварочной машины разжались. Первый патрубок уже составлял одно целое с трубой. Машина передвигалась к новому патрубку. Трубы удлинялись с поразительной быстротой. На глазах у Сурена, жадно наблюдавшего за процессом, они скоро заняли все судно. Законченный отрезок туннеля был готов к спуску. Сурен не почувствовал движения судна. Он увидел лишь, как поползли по палубе ожившие гигантские змеи, поблескивая на солнце своей металлической поверхностью. За кормой их тела опускались в море. Мимо Сурена двигался конец трубы. В отверстии, похожем на пасть морского чудовища, выпрямившись во весь рост, стоял человек. Пронзительно свистнув, он спрыгнул на палубу. Теплоход ответил ревом. - Прямо как мой маленький ишак в Нагорном Карабахе! - закричал Сурен, зажимая уши. Змеи остановились. Одновременно прекратилась вибрация корпуса корабля. По освобожденной палубе уже катились новые железные цилиндры, сваренные из листового металла. Кто-то отозвал Андрея в сторону. Следом за ним ушел и Денис. Сурен некоторое время бродил, заглядывая во все углы. Потом он поднялся на капитанский мостик и облокотился на поручни рядом с капитаном Тереховым. - Ва! - воскликнул он. - Снова я вижу синеву. - Уже не синева, - усмехнулся капитан. - Вы что же, капитан, считаете меня дальтоником? Я садовник! - Есть у вас черные тюльпаны? - неожиданно спросил капитан. - Вы хотите сказать... - Черным это море назвали за штормы. - Значит, будет настоящий шторм? Ва! - Андрей Григорьевич, - вместо ответа обратился капитан к подошедшему Андрею, - шторм надвигается. Надо принимать меры. Синоптики не ошиблись. - Мы всегда готовы, капитан! - Андрей с вызовом посмотрел на море. - Проверим все наши расчеты. Ведь на вашей памяти, товарищ Терехов, прорывало ледяной мол. - Не напоминайте! - А теперь мол держит. Так же и мы... до сих пор работали при хорошей погоде! Шторм так шторм! Андрей направился в радиорубку. Сурен догнал его. - Андрейка, подожди! Раз ты мой проект сейчас выслушать не можешь, поручи мне какой-нибудь участок, - сказал он. Андрей обернулся: - В экспедиции имеется специальное штормовое расписание. Каждый знает свое место. Я не стану ничего менять. Андрей уже стоял в радиорубке перед микрофоном. - Водолазный цех! Закрепить намертво все канаты от якорей. Дальнейшие работы прекратить. Водолазов поднять наверх. Кессоны отвести от туннеля. Действует штормовое расписание. Небо потемнело. Скорость, с какой приближалась туча, была поразительной. Сурен хотел подняться наверх, но покачнулся и, не удержавшись на ногах, налетел на трап. - Шире ноги ставь! - услыхал он откуда-то бас Денисюка. Матросы торопливо протягивали вдоль палубы канаты. На мостик вышел Андрей и следил, как подходили к судну маленькие катера. Плавучий док собирал их, словно наседка маленьких цыплят. Сурен с независимым видом вытащил из кармана трубку. Качка стала ощутимой. Ветер крепчал. Чтобы раскурить трубку, Сурену пришлось согнуться пополам, пряча огонь под полой плаща. Андрей одной рукой ухватился за канат и, держа в другой маленький микрофон, отдавал неторопливые приказания. Сурен посмотрел на корму. Видно было, как "дышит" двойной металлический хвост дока: трубы туннеля то удлинялись, то укорачивались. Корабль то вытаскивал их на поверхность, то снова погружал в воду. Палуба уходила из-под ног Сурена; ему становилось не по себе, спазмы подступали к горлу. Он хватался за поручни, но повисал в воздухе, испытывал неприятное ощущение потери веса. С каждым таким взлетом ему становилось все хуже. Спустившись по трапу, Сурен снова попытался раскурить трубку. Минута затишья почти возвратила ему самообладание. Но едва он выглянул из-за переборки, как ветер обрушился на него, словно каменная лавина. Потеряв равновесие, Сурен упал на четвереньки, и его потащило по палубе, как буер под парусом. Тщетно цеплялся он за гладкие доски, беспомощно растопырив руки и ноги, и наконец судорожно ухватился за налетевший канат. Горизонт вздымался выше туч. Тучи ныряли между водяными хребтами. Лежа на палубе, Сурен усилием воли заставил себя, перебирая руками по канату, волочить тело. В лицо били соленые брызги, летевшие косо со скоростью пуль. Голова разламывалась от грохота бури, казалось, что в уши под страшным давлением нагнетают песок... Сурен снова оказался у трапа, ведущего на капитанский мостик. Вцепившись в поручни, он посмотрел вверх. Плащ Андрея развевался по ветру. В руке он по-прежнему держал микрофон. Сурен с трудом поднялся на ноги и поглядел назад. За кормой из пепельных волн высовывались две трубы. Казалось, что они переломятся сейчас, как соломинки. Капитан Терехов, не отпуская каната, добрался до Андрея. Он широко расставлял ноги, наклонялся претив ветра и был спокоен. Оба смотрели назад, туда, где колыхались в белой пене длинные металлические змеи. Терехов наклонился к Андрею: - Плохо. Качка боковая. Андрей крикнул не оборачиваясь: - Нас надежно держит всеми своими якорями туннель! Терехов промолчал; может быть, он ничего не услышал. Шторм разыгрался. Это было уже другое море. Рваные тучи неслись почти над самыми мачтами. В какой-то разрыв их вдруг блеснул луч солнца, он осветил водяной скат зеленоватого мрамора с живыми вьющимися прожилками и погас. Еще темнее стало вокруг. Валы отделились друг от друга провалами, похожими на скальные обрывы. Самым удивительным было то, что волны, казалось, двигались не в каком-либо одном, а сразу во всех направлениях; они сталкивались, боролись, рыча, вертелись воронками, взмывали фонтанами, проваливались в тартарары, выскакивали оттуда чудищами и, словно сговорившись, кидались уже не друг на друга, а на корабль. Вой, свист, шипение, надрывный скрип, вкус соли и серы на языке, кипящая смола за бортом, непрекращающееся падение вниз... - Слушай, понял, понял! - кричал Сурен. - Что понял? - спросил, цепляясь за переборку, Денисюк. - Откуда все легенды об аде. Денисюк махнул рукой. Сурен сам не знал, как взобрался по летающему вверх и вниз трапу на мостик и как поднялся на ноги. Он ухватился за канат и сделал попытку подтянуться к Андрею, но ветер бросил его на стенку штурвальной рубки. В следующее мгновение Сурен почувствовал, что стенка эта оказалась внизу, под ним. Он крепко уцепился за поручень и повис в воздухе. Капитан крикнул: - Одиннадцать баллов! Корнев кивнул головой. Положение плавающего дока было отчаянным. Он не двигался с места. Удерживаемый своим металлическим хвостом, он лишь на мгновение вырывался из воды и снова падал вниз. Капитан наконец решился прямо высказать свою мысль: - Отвечаем за жизнь людей. Прошу приказа об освобождении труб. Андрей повернулся, как от удара в затылок. Он открыл рот. Водяная пена ударила ему в лицо, попала под капюшон, леденящими струйками поползла по спине. Андрей закашлялся, выплюнул соленую воду. Потом, не сказав ни слова, отвернулся. Терехов закричал, чтоб Андрей услышал его: - Придется бросить... трубы! Судно спасать! - Вы с ума сошли, капитан! Потопить при первом же шторме туннель! Разве вы так строили мол? - Часть мола пришлось взорвать. Спасли сооружение. Сейчас спасем людей, док... На палубу рухнула мачта. Она разлетелась в куски около мостика совершенно беззвучно. Треск и шум от ее падения были ничтожны по сравнению с ревом бури. - Товарищ Корнев! Вы начальник работ. Я - капитан... - Потопить туннель? Бросить строительство? Нет! - Сумасбродство! Нужна воля. Упрямство - оружие слабых! - Упорство - оружие славы! - возразил Андрей. - Пусть Мол Северный взрывали! Пусть бросали золото с тонущих кораблей! Туннель не утонет! Он плавучий! - Но корабль утянет на самое дно! Они уже не слышали друг друга, догадывались о словах по движениям губ. Андрей упрямо мотал головой. "Будь отчаянья сильнее... будь отчаянья сильнее..." - Ни за что! - Требую! - Погубить туннель? Ни за что! Терехова уже не было на мостике - он спустился вниз. Волна окатила Андрея с головы до ног. Он выпрямился и крикнул ей: - Ни за что! Порыв ревущего ветра на мгновение опрокинул его. Он вскочил и крикнул ему: - Ни за что! Темная вода, темная пена, темные тучи смешались, завертелись неистовым темным клубком, в центре которого был док с длинным металлическим хвостом, а на капитанском мостике - Андрей. Глава вторая СИГНАЛ БЕДСТВИЯ Говорят, у омута пугающий и в то же время притягивающий цвет - густо-зеленый, с синевой... Именно такой цвет был в одном месте пруда. Здесь не росли кувшинки, не поднимались со дна водоросли. Здесь, как уверял Иван Семенович Седых, рыба должна была клевать особенно хорошо. Немного поодаль пруд был заросший, уютный, тихий. Один берег у него был пологий, другой - высокий. На пологом было сплошное ягодное поле, клубника высших сортов, тут и там среди зелени даже издали можно было разглядеть красные искорки. Поле доходило до кудрявого березового леска. На крутом склоне росли огромные деревья старого помещичьего парка. Над водой стелились ветви ивы. - Ну, Анка, сидеть смирно, не шуметь, рыб не пугать! - предупредил Седых, закидывая одну за другой три удочки, и насторожился, по-охотничьи нацелившись на уснувшие сразу поплавки. - Есть не пугать! Я буду самая молчаливая из всех рыбок, если ты расскажешь мне что-нибудь. Помнишь, как ты медведя сачком поймал? - Медведя-то поймал, а вот рыбу с тобой не поймаешь. Капли стекали с поднятых весел и оставляли на воде разбегающиеся кружки. Отражение высокого берега пруда чуть заметно колыхалось, белые пятна облаков медленно плыли мимо лодки. Где-то очень далеко сигналила автомашина. Иван Семенович, седой, огромный, грузный, снял белый картуз, расстегнул ворот и наслаждался воздухом, теплом, тишиной. Прищурясь, он смотрел на поплавки. Аня бросила весла и, подперев подбородок ладонями, уставилась на лесистый берег за кормой. На коленях ее лежала раскрытая книга. - Вот мы с тобой удим рыбу, как все - тихо, терпеливо. А вот мой Андрюша не так стал бы ее ловить. Седых недовольно засопел. - Ты знаешь, папочка, как он стал бы ловить рыбу? - Аня зачерпнула воду и наблюдала, как стекала струйка. - Он наверняка что-нибудь изобрел бы. Например, какой-нибудь фантастический сифон. Спустил бы с его помощью всю воду из пруда, и рыбу можно было бы собрать руками. - Ну, знаешь, это уж твоя собственная выдумка, а не твоего фантазера. Аня закинула руки за голову. - Он не такой уж фантазер, папа. Он построит то, что задумал. - Ладно, пусть строит, а мы посмотрим... Снова загудела где-то машина, ближе, чем в первый раз. - Папа, как хорошо, что ты смог выбраться сегодня на дачу! Мне кажется, что вокруг все такое же, как раньше, давно-давно, когда Андрюши и никого еще не было, никакого горя... И пруд, и небо, и ты такой же - добрый, большой, толстый. - Ну, ну... - Помнишь, ты приезжал к нам каждое воскресенье. Мы с тобой катались на лодке. Ты удил рыбу, а я готовилась в университет. - Университет, потом медицинский, - с деланной ворчливостью пробубнил Седых. - До сих пор не пойму, зачем ты в него поступала и зачем потом все бросила. - Зачем бросила? - На губах Ани появилась печальная улыбка. - Хочу лететь на Марс, папочка. Пусть и меня хоть один раз ждут... - Не верю, - раздельно проговорил Седых и потянул за удочку. В воздухе блеснула серебряная искорка. Аня захлопала в ладоши. - А-а-ня!.. А-ау! - Далекий голос звонко разнесся над водой. - Ой, папочка! Меня. Кто бы это? - А-аня! А-ау!.. Лодка закачалась от быстрого движения Ани. Она стояла теперь во весь рост, всматриваясь в берег. - Папочка, кто это? Голос какой знакомый... - Не качай лодку, сядь! Ты со мной поехала рыбу удить - значит, тебя дома нет. - Папочка, ты знаешь... - У Ани перехватило дыхание. Она пыталась разглядеть белую фигуру на берегу. - Это же... это... - А-аня, плыви сюда! - Папа, ведь это же Елена Антоновна! Ты понимаешь? - Нет, не понимаю. Аня поспешно села и схватилась за весла. - Куда? - Седых вскинул свои лохматые брови. - Куда? - Папа, я должна на берег. Она, наверное, ко мне приехала, а ведь я ее с каких пор не видела... - Ты с отцом сейчас. И с ним не бог весть как часто видишься. - Папа, это же врач с твоего корабля!.. Мы сейчас же плывем к берегу. - Не мешай мне, я рыбу ужу. Я имею право посидеть с дочерью час посредине пруда. Аня решительно взялась за весла. - Имей в виду, я не поплыву, - неожиданно низким басом произнес Седых. Остальное произошло в полном молчании. Аня вскочила на ноги и, как была в легком летнем платье, перешагнула через борт. Брызги обдали старика, но он даже не шелохнулся. Напрасно оглядывалась Аня назад - отец так и не посмотрел в сторону плывущей дочери. На берегу, растерянно прижав руки к груди, стояла полная женщина и нервно теребила косынку. Выскочив из воды, Аня бросилась к ней на шею. - Мокрая какая! Ах ты, боже мой! Сумасшедшая! - говорила Елена Антоновна, отталкивая смеющуюся Аню. Аня потащила свою гостью в гору. Наверху, оставив ее, запыхавшуюся, она обернулась и помахала рукой. Посредине пруда виднелась маленькая лодочка с сутулой белой фигурой на корме. - Ты будешь переодеваться? - спросила Елена Антоновна. - Нет! - засмеялась Аня. - Мне не так жарко будет. Они сели на поваленное бурей дерево. Аня - на самое солнце, Елена Антоновна - в тень. Начались расспросы. Спрашивали друг друга о самых незначительных вещах, хотя и не виделись несколько лет. - Я, Аня все знаю из твоих писем, - говорила Елена Антоновна, - но не все понимаю. - Что же тут непонятного? В моей жизни, кажется, все так просто и ясно. Есть радость, есть горечь... Разве не так? Аня немного откинулась назад, опершись руками о ствол, на котором сидела, и закинула голову. В позе ее было что-то озорное, но глаза были печальными. Над вершинами деревьев быстро неслись облака. - Ты-то ясная, - улыбнулась Елена Антоновна, любуясь легкой фигуркой Ани в мокром, облегающем тело платье, - а поступки твои не так уж ясны. - Да? - улыбнулась Аня, не меняя позы. - Я ведь думала, что мы вместе работать будем. Помнишь, там, на корабле. У тебя была верная и нежная рука. Аня замотала головой, все так же загадочно улыбаясь. Елена Антоновна встала и, взяв Аню за плечи, посмотрела ей в глаза: - Андрея любишь? Аня кивнула. Елена Антоновна встряхнула ее: - Глупая! Ах, боже мой, какая глупая! А я тебя считала настоящей женщиной. - А что такое настоящая женщина? Елена Антоновна села и обняла Аню за талию: - Ты знаешь, как поступила бы настоящая женщина? Она, может быть, бросила бы медицину, но для того, чтобы работать вместе с мужем, воплощать в жизнь его идею, которая увлекает сейчас всю страну. А ты? Мужчины, Аня, не прощают таких вещей. Ты вдруг избрала далекую, чуждую ему специальность. Делаешь вид, что собираешься работать над какой-то своей собственной идеей. Ради чего, девочка моя, скажи, ради чего? Аня опустила голову. - Ты знаешь, - продолжала Елена Антоновна, - я видела его в Сочи и сразу поняла, что происходит между вами. Я поняла это, хотя мы сказали с ним всего лишь несколько слов... Еще ребенка вам надо иметь, вот что! Аня скосила глаза, потом неожиданно быстро повернулась. Елена Антоновна подождала, но, видя, что Аня молчит, продолжала: - Я решила обязательно с тобой повидаться. Ну зачем тебе эта реактивная техника или как она у вас там называется? Или уж будь врачом, или иди следом за Андреем. Он у тебя талантливый, сильный и достоин этого. Аня засмеялась и отвернулась от Елены Антоновны. - Вы ничего, ничего не понимаете, - сказала она, вдруг становясь серьезной. - Простите, Елена Антоновна, что я так сказала... Елена Антоновна пожала плечами. - Хотите, я объясню? - Аня вскочила. - Выдумаете, что я не женщина, что я выродок какой-то? Я никому об этом не говорила, но вам скажу. Елена Антоновна тоже поднялась и пристально посмотрела на взволнованное, покрасневшее лицо подруги. - Я не только потому бросила медицину, что не верю в нее. Я не могу сейчас иметь ребенка. Еще слишком больно, но... я хочу участвовать в том огромном, большом, значительном, что задумал Андрей. Я не только полюбила Андрея - я давно увлеклась его проектом Арктического моста. - А потом увлеклась полетом на Марс? - Ах, нет! - отмахнулась. Аня. - Это я только так всем говорила. - И Андрею? - Да, и ему. - Сядь, сядь, Анна. Кажется, это очень серьезно. Я должна тебя понять. - Поймите меня. Тогда, на корабле, я совсем не знала техники. Мне казалось замечательным то, что делал Андрей, и мне было горько, что я так далека от него в том, что ему ближе всего. А мне хотелось быть достойной его, даже равной ему. И вот... Вы знаете, я однажды вспомнила те реактивные самолеты... быстрее звука... о них Андрюша в бреду говорил... и о трубе... И вдруг я представила, что в Арктическом мосте должны мчаться такой же скоростью вагоны-ракеты. Это было так замечательно, что я несколько дней только об этом и думала. Я никому ничего не сказала тогда, но достала книги о ракетах - правда, очень непонятные... - Аня, Аня, не может быть! - всплеснула руками Елена Антоновна. - Но только когда Андрей был в Америке, я решила поступить в Институт реактивной техники, чтобы спроектировать ракетный вагон для его Арктического моста. Мотор у меня уже рассчитан, остался только вагон. Елена Антоновна долго молча смотрела на свою подругу. Аня показалась ей совсем другой - гордой и печальной. - Так вот ты какая... - тихо произнесла Елена Антоновна. Аня опустила голову. Пальцы ее крошили кусочки коры с поваленного ствола. - А как же теперь? - спросила Елена Антоновна. - Я показала свой проект только одному человеку - Волкову. Вы знаете его. Он был у папы. - И что же он сказал? - Он одобрил проект - это ведь мой диплом - и понял меня. Это замечательный человек! Теперь я уверена во всем. - Ты скажешь Андрею? Аня подняла голову и с грустью проговорила: - Я бы все давно рассказала ему, если бы он с самого начала не отнесся пренебрежительно к моей ракетной технике. А теперь - пусть он подождет, пусть моя законченная работа будет ему сюрпризом. - Боже, какие вы оба глупые! Пойми хоть ты, что это гораздо серьезнее, чем ты думаешь. Елена Антоновна пристально посмотрела в глаза Ане. Та упрямо встряхнула головой. - Смотри, кто сюда идет! - Аня, по-видимому, была рада перемене разговора. - Это заместитель Андрея по строительству опытного туннеля. А я-то в таком виде... Давай убежим! К берегу пруда быстро шагал Степан Григорьевич. Выйдя на обрыв, он сразу же увидел лодку с Иваном Семеновичем Седых. - Иван Семенович, Иван Семенович! Старик не изменил своей позы. - Товарищ заместитель министра! - громко и отчетливо крикнул тогда Степан, сложив ладони рупором. Эти слова настолько не вязались с обстановкой, что Иван Семенович оглянулся и, сев за весла, несколькими сильными движениями направил лодку к берегу. - Что такое? - прошептала Аня, наблюдавшая за этой сценой из-за деревьев. - Иди переоденься, - потащила ее к дому Елена Антоновна. Но Аня упрямилась. Лицо ее стало напряженным, рука жесткой. Стоя неподвижно, она наблюдала, как причалила лодка, как Корнев протянул Ивану Семеновичу какую-то бумажку. Аня вырвала из крепкой ладони Елены Антоновны свою руку и стала спускаться. Она встретилась с мужчинами на крутой тропинке. - Анка, скорей машину! В Москву! - крикнул Иван Семенович. Лицо Корнева было непроницаемо, но серьезность отца много сказала Ане. Не произнеся ни слова, она повернулась и быстро побежала наверх. Мужчины торопливо прошли мимо встревоженной Елены Антоновны, не обратив на нее внимания. Из ворот в конце аллеи выехала машина и, набирая скорость, промчалась к шоссе. Елена Антоновна успела заметить, что за рулем сидела Аня в том же мокром платье. Сзади нее она увидела Ивана Семеновича в белом летнем картузе и Степана Григорьевича. Машина круто повернула и выехала на Московское шоссе. - Что же случилось? - проговорила Елена Антоновна. Маленькая машина неслась по шоссе с совершенно недопустимой скоростью. Но это, по-видимому, не удовлетворяло Ивана Семеновича. - Что ты ползешь, как улитка? - ворчал он. - И за что тебя только милиционеры штрафуют! Аня молчала, закусив губу. В одном месте шоссе делало петлю и сотню метров проходило по вершине холма. Аня вдруг направила машину через канаву, включив передние ведущие колеса. Иван Семенович и Степан подались вперед, потом откинулась назад. Автомашина брала невероятно крутой подъем. - Давай, давай! - пробасил Иван Семенович. Через несколько секунд машина снова мчалась по шоссе. Аня оглянулась на отца. Глаза ее были сейчас холодными, серьезными. - Может быть, ты мне все-таки скажешь, что случилось? - неторопливо спросила она. - Да что тут объяснять! - сердито закричал Седых. - Вот она, радиограмма о бедствии. - О бедствии... - прошептала Аня. - От капитана плавучего дока Терехова: при первом же шторме все сооружение идет ко дну. Что я говорил? Нельзя с корабля тысячекилометровую трубу спускать... Давай обгоняй ту машину, да смелей... Черное море - это не пруд. Вот оно, техническое легкомыслие!.. Аня, бледная, по-прежнему закусив губу, смотрела широко открытыми глазами прямо перед собой. Ветер поднимал пыльные смерчи. Автомобиль летел по левой стороне шоссе. Встречные машины шарахались от него. - Для спасения дока и людей капитан Терехов требует разрешения сбросить трубу туннеля в море, - сказал сухим, приглушенным голосом Степан Григорьевич. Машина резко вильнула, хотя она мчалась сейчас по пустому шоссе. Седых вцепился в переднее сиденье. - Тише ты, сумасшедшая! Ветер свистел в ушах, врываясь через открытые окна. Первые капли упали на лобовое стекло. Сквозь косые струи дождя дорога была видна как в тумане. - И что же? - твердым, но чужим голосом спросила Аня. - Да вот то, что твой Андрей упрямится. А кто лучше капитана Терехова море знает? Раз он требует сбросить туннель в море - значит, серьезно дело! Аня упрямо молчала, но почему-то Степан Григорьевич стал отвечать на ее молчание. - Видите ли, Анна Ивановна, мы строим опытный туннель. Наша цель - сблизиться с трудностями, изучить их, ибо... - Что "ибо", "ибо"? - оглянулась назад Аня. - Что "ибо", "ибо"? - возвысила она голос. - Вы скажите, куда мы сейчас мчимся? - Куда? - загремел Иван Семенович. - Сейчас по радио дам приказ сбросить трубы в море. Завизжали тормоза. Иван Семенович и Степан Григорьевич резко качнулись вперед. - Бешеная, совсем бешеная! - закричал Седых. Машина стала посредине шоссе. - Не поеду, - обернулась она. - Ни за что! - Как не поеду? - заревел Седых. - Да я тебя!.. Рядом с машиной остановился мотоцикл с милиционером. - Товарищ водитель, вы нарушили все правила. - Милиционер, откинув капюшон, взял под козырек. - Мне едва удалось вас догнать. Предъявите ваши права. - Так ты не поедешь? - грозно спросил Седых, открывая дверцу. - Ни за что! - Анна Ивановна... - начал Степан Григорьевич. - Товарищ водитель, ваши права, - настаивал милиционер. Иван Семенович вылез на шоссе и с шумом захлопнул за собой дверцу. - Вези! - неожиданно крикнул он милиционеру, взгромождаясь позади него. Милиционер в первый момент был ошеломлен, но Седых протянул ему небольшую красную книжечку. По стеклу малолитражки стекали капли. Аня смотрела вслед удалявшемуся мотоциклу, до боли в пальцах вцепившись в прозрачное колесо руля. Наконец она встряхнула головой, провела рукой по мокрым глазам и обернулась. Сзади молча сидел Степан Григорьевич. Глава третья ФУДЗИ-САН Со склона горы Фудзи море кажется разлившимся по небу. Высоко поднявшийся горизонт образует как бы гигантскую чашу, со дна которой возвышается священная гора. Чем выше, тем прозрачнее лазоревый хрусталь чаши, легче, неуловимее небесная синь, и не угадать в этих дымчатых красках, где море переходит в небо. О'Кими, опершись на посох, мечтательно смотрела вдаль. - Это так красиво!.. Я уже не раскаиваюсь, что пошла с вами, - обратилась она к своему спутнику. - Я счастлив, О'Кими! Наконец-то я узнаю в вас истинную японку! Каждый японец должен совершить восхождение на священную гору Фудзи-сан. - Вы невозможны, Муцикава, - пожала худенькими плечами О'Кими. - Вы разрушаете все очарование своими разговорами об обязанностях и долге. - Извините, О'Кими, прошу прощения. Я никогда не осмелюсь сделать вам неприятное. О'Кими опять повела плечиками и ничего не ответила. Муцикава терпеливо ждал. - В Японии нет дали. Здесь воздух какой-то особенный, плотный, окрашенный. Он напоминает воду, когда ныряешь с открытыми глазами, только более разрежен. Но он также отнимает перспективу, делает все окружающее нереальным и поразительно красивым, - задумчиво сказала О'Кими, как бы разговаривая сама с собой. Внизу, у подножия Фудзиямы, простиралась земля, усеянная островками крыш, блестящих после недавнего дождя. Они тонули в кудрявых облаках зелени, тронутой бледно-розовой проседью цветущих вишен. - Только отсюда можно увидеть Японию такой, какой должен познать ее каждый японец, - сказал Муцикава, наклоняя голову. - К сожалению, извините, там, внизу, слишком много гнойных язв, грязи и нищеты. О, если бы только возможно было запретить осквернение японского пейзажа японской действительностью! Однако прошу прощения, я безмерно счастлив; что кончился дождь. Во время прошлых восхождений на Фудзи-сан из-за дождя и тумана отсюда нельзя было увидеть настоящую Японию. Но сегодня само небо оказывает мне благодеяние, сама природа за меня. Это вселяет в меня надежду, извините. О'Кими постучала высоким посохом о землю: - Пора, Муцикава, нам надо идти. Я уже отдохнула. - Вы всегда спешите, Кими-тян. Всякий раз, когда я хочу сказать вам о том, что так мучительно давит мне сердце... - Муци-тян, Муци-тян! - весело воскликнула девушка. - Смотрите на этих людей! Почему у них такие смешные звоночки? - Ах, Кими-тян, - сказал Муцикава с укоризной, - вы настоящая "иностранная японка"! Звоночки "ре" отличают пилигримов от остальных путешественников, извините. - Во Франции звоночки вешают на шею козам и коровам! - засмеялась О'Кими. Муцикава вздрогнул. - О'Кими! - возмущенно воскликнул он. Не оглядываясь, девушка побежала вперед, легко преодолевая крутой подъем. Муцикава, опираясь на свой посох, шел следом. Впереди и сзади двигались люди. Пользуясь хорошей погодой, старые и молодые японцы - кто для тренировки или удовольствия, кто по традиции или по религиозному обычаю - совершали восхождение на священную гору. Вышедшие на день или два раньше спускались теперь вниз. О'Кими обратила внимание на японца с какой-то кошей. Он то появлялся, то исчезал за бесчисленными поворотами тропинки. Наконец около большого камня, напоминавшего постамент для статуи, они повстречались. Рикша, с обнаженным медным мускулистым торсом, нес на каких-то рогульках за спиной миловидную японку. Ее тоненькие ножки раскачивались в такт размеренной походке рикши. Она с равнодушным любопытством рассматривала туристов в европейских костюмах. О'Кими свернула с тропинки. - Земляника! - воскликнула она. - Муци-тян, идите скорей сюда! - Кими-тян... Кими-тян... извините... - шептал Муцикава, смущенно оглядываясь по сторонам... Рикша остановился, с изумлением глядя на девушку, собиравшую ягоды. - Кими-тян, окажите благодеяние, перестаньте. Никто же не ест этого в Японии. Ведь вы же, извините, не в Европе. - Ягоды такие вкусные, попробуйте! В Париже я всегда ходила на рынок, чтобы купить свежей земляники. - Пойдемте, Кими-тян, окажите благодеяние! Мы обращаем на себя внимание путешественников. Хотя мы и одеты по-европейски, но каждый узнает в нас японцев. - Вы невозможный человек! - воскликнула О'Кими бросая собранную землянику на дорожку. - Ну хорошо, идемте. - Она обиженно посмотрела на Муцикаву и пошла вперед. - Кажется, я никогда не привыкну к Японии! - горестно воскликнула она. - Ах, Кими-тян, как далеки вы душой от нас! Я почувствовал это сразу же после вашего приезда в Токио, но убедился в этом только после вашего возвращения из Америки. Ты для меня так недоступна стала, Лишь издали любуюсь на тебя... Ты далека, - Как в Кацураги, на Такала, Средь горных пиков облака. Кими-тян, чем заслужил я этот исходящий от вас холод, который может убить даже цветущие вишни? Девушка молчала, сбивая концом посоха головки цветов. - Какой смешной обычай, - наконец заговорила она, - ставить на каждой пройденной станции штамп на посохе, чтобы потом гордиться перед знакомыми восхождением на гору! - Вам все кажется смешным на родине, извините, - обиженно произнес Муцикава. - Европа отняла вас у меня, Кими-тян, - добавил он, оборачиваясь в сторону. О'Кими положила подбородок на посох и задумчиво произнесла: - Европа... Вдали сгущался и темнел воздух. Приближались сумерки. Муцикава пристально смотрел на ту, которую так долго считал своей невестой. - И Америка, - жестко выговорил он. - Вас слишком увлекала нью-йоркская выставка, извините. О'Кими молчала. - Я знаю, - продолжал он, - что вы очень заинтересованы в судьбе некоторых экспонатов выставки. Поэтому, извините, я тоже следил за ними. Правда, я располагаю для этого большими, чем вы, возможностями. - Что вы имеете в виду? - повернулась О'Кими. - Я, простите меня, получил последние сведения о строительстве опытного подводного туннеля в России. Кажется, вы придаете ему особенное значение? Муцикава, нагнувшись, заглянул в лицо девушки. О'Кими равнодушно пожала плечами: - Да? Разве вы замечали, что я интересуюсь техникой?.. Скажите, это туман поднимается там, по склону? - Нет, это пар, извините! - раздраженно ответил Муцикава. - Ведь Фудзи-сан все еще горяч, особенно восточный склон. - Да? Молодые люди помолчали, потом снова двинулись в путь. О'Кими не проявляла никакого интереса к начатому Муцикавой разговору. Тем не менее тот продолжал: - Осмелюсь рассказать вам, хотя вы, вероятно, и сами читали об этом. Русские строили стратегический туннель в Черном море. - Да, об этом что-то писали. - Но, когда мы вернемся из нашего приятного путешествия, вы узнаете нечто неприятное. - В самом деле? Что такое? - Русские построили сорок километров туннеля... - Разве это так неприятно? - искренне удивилась О'Кими. - Ах нет! Теперь это уже не имеет никакого значения, извините. - Почему? - Инженер Корнев, прошу прощения... - Муцикава не спускал с О'Кими прищуренных глаз, - инженер Корнев-младший командовал плавучим доком, в котором собирали туннель... - Да? - Туннель погиб... О'Кими шла вперед, не замедляя шага. Муцикава обогнал девушку, чтобы лучше наблюдать за ней. - Туннель погиб. Разве вас это не интересует? - Как жалко, - равнодушно сказала О'Кими. - При первом же шторме плавучий док вместе с туннелем пошел ко дну. Девушка небрежным тоном спросила: - Как же эти русские инженеры... я забыла их фамилию, два брата, они были в Нью-Йорке... как они теперь будут продолжать строительство? - А вы думаете, что кто-нибудь из них еще существует? О'Кими слушала Муцикаву с беспечностью ребенка. - Раньше вы проявляли большой интерес к судьбе этого неудачливого инженера, - продолжал Муцикава, не дождавшись ответа. - Как? - улыбнулась О'Кими. - Разве я интересовалась? - Успокойтесь, Кими-тян, госпожа, прошу простить меня. Интересующий вас инженер Корнев-младший жив. Он поступил как трус. Муцикава опять посмотрел на ничего не выражавшее лицо О'Кими. - Он поступил как трус, - продолжал Муцикава, все более раздражаясь. - Он, Корнев-младший, испугался первого же шторма. Он бросил, извините меня, трубу туннеля в море. Она пошла ко дну. Я сожалею... Девушка ловко сбивала былинки концом посоха. Отсутствие какого-либо внимания к его словам злило Муцикаву. В нем поднимался мучительный гнев. И, словно стараясь разжечь его, он продолжал: - Это, конечно, была легкомысленная идея. Даже русские поняли это теперь. Строительство ликвидировано. Неужели все это действительно безразлично О'Кими? Неужели она забыла о русском инженере? Разве судьба строительства теперь нисколько не занимает ее? Сердце Муцикавы радостно сжалось. Он готов был верить, что гора Фудзи-сан действительно священна. О, счастье японца! Оно всегда связано с выполнением древних обычаев. Муцикава радостно посмотрел на О'Кими. Она улыбнулась ему. Они поднимались по крутой тропинке. Муцикава подошел к девушке и протянул руку, чтобы помочь ей подняться на камень. О'Кими благодарно взглянула на него. От ощущения нежной теплоты ее руки сердце Муцикавы заколотилось. Он смотрел по сторонам, и все казалось ему иным. Солнечный закат казался восходом, приближающаяся ночь - самым ярким, радостным днем. О'Кими, ступавшая рядом, О'Кими была теперь совсем другой! Он напрасно ее подозревал. Он сам, сам отравлял себе минуты счастья, которых могло быть так много! Кими-тян, милая маленькая Кими-тян!.. Вот ее теплая рука. Как счастлив он! Муцикава наслаждался своим торжеством. - Представьте себе, Кими-тян, - сказал он смеясь, - этот русский инженер... Нет, это просто смешно и, извините меня, это, право, забавно... этот русский инженер, потопив свое сооружение, захворал какой-то подозрительной болезнью. С сияющим лицом Муцикава продолжал рассказывать, видя около себя только свою - да-да, теперь уже свою, он понял это, - О'Кими. - Его разбил, извините меня, паралич. Не правда ли, забавно? Какой авантюрист! Сумел-таки увлечь и русских и американцев на выставке. Ха-ха! Теперь он безвреден для общества, и это хорошо для него, уверяю вас. Его бы просто следовало посадить в сумасшедший дом. О'Кими смеется, ей тоже весело. Фудзи-сан, священная гора, ты действительно приносишь счастье! Муцикава начал беспокоиться, не устала ли его маленькая Кими-тян. Они сильно задержались в дороге, стало уже совсем темно. Нужно лишь последнее усилие. Скоро станция, уже видны огни, всего лишь несколько поворотов отделяют их от домика. Но Кими-тян смеялась. Она уверяла, что боится темноты только в комнате, и то лишь потому, что там есть мыши. А здесь, когда они идут вместе... Но вот и домик станции. Около него - столб с фонариком, бросающим на землю светлый круг. Усталые путешественники уже ступают по освещенной земле; на ней тени в форме знаков. Ведь это иероглифы. Их можно прочесть. Встретились с ним мы Впервые, когда осенью Падали листья; Снова сухие летят, Летят на его могилу! О'Кими резко остановилась читая. "Паралич, труп, могила", - мелькнуло в голове у Муцикавы. Он взглянул в лицо О'Кими, попавшее теперь в свет фонаря, на стенках которого были написаны стихи. И Муцикава увидел выражение почти суеверного ужаса, исказившее личико О'Кими. И он увидел еще, что по этому личику текут слезы... Кими-тян отбежала в тень. Но Муцикава уже все понял. Он готов был упасть на землю, рвать на себе одежды и грызть камни. Проклятие! Священная гора Фудзи-сан отняла у него его счастье - счастье, которого не было. Глава четвертая КАНДИДАТЫ Инженер и политик Ричард Элуэлл возмущенно поднялся. Его благородное лицо дышало гневом. - Сэр! Мне рекомендовали вас как человека, могущего провести техническую работу по предвыборной кампании, и я согласился платить вам за это огромную сумму - пятьсот долларов в неделю. Но то, что я услышал здесь от вас... Вы ошиблись во мне, мистер Кент. Вы видите перед собой не карьериста, желающего любым путем достигнуть высот поста в одном из главных штатов Америки, а человека, преданного интересам нации. Вам следовало бы понять, что я не только политик, но и инженер, которого уважают рабочие, техники и капиталисты, которого обожают студентки и студенты. Я не только владелец судостроительных верфей, но и публицист американской прессы, выступающий с международной трибуны со всей ответственностью истого американца. Я не могу позволить себе выслушивать вас, сэр. Для меня Америка - символ Благополучия, Религии и Порядочности. Рука мистера Элуэлла готова была подняться, чтобы указать на дверь. Мистер Кент соскочил с края стола, на котором бесцеремонно сидел, и успел поймать руку разгневанного мистера Элуэлла, крепко придавив ее к столу. - Прошу прощения, сэр, - политический босс постарался растянуть мешки под глазами в улыбку, - я не хотел оскорбить вас. Я лишь изложил вам некоторые приемы своей профессии. У каждой фирмы есть свой секрет. Можно упрашивать избирателей, чтобы они избирали губернатором кандидата потому, что он умен, справедлив и жаждет блага стране. Не спорю, были случаи избрания кандидата таким бездарным способом. Но оставим эту старинку нашим противникам. У меня другой стиль. Я прежде всего учитываю вкусы избирателей. Это мой патент. Словом, сэр, насколько я понимаю, вы нужны партии, а вам нужно кресло и провожатый к нему. Я к вашим услугам. Мы с вами прискачем к столбу первыми. Мистер Элуэлл нервно барабанил холеными пальцами по столу. Казалось, что еще мгновение - и он выгонит бойкого политического импресарио. - Что действует на толпу, сэр? - продолжал, не смущаясь, мистер Кент. - Искусство, сэр, только искусство! Живопись, сцена, кино, музыка. И важно не то, что они затрагивают умы зрителей и слушателей, но то, что они действуют на их чувства. Овладейте чувствами избирателей, сэр, и, клянусь честью, мы победим. А для того чтобы овладеть сердцами людей, нужен драматический жест, нужен, как мы, политики, говорим, "хокум". Его ждут ваши избиратели. Мистер Кент снова комфортабельно устроился на письменном столе Элуэлла. - Итак, прежде всего - зрелище. У вас подходящая фигура, сэр. Глядя на вас, мог бы напиться со злости любой кандидат в президенты. - Мистер Кент картинно протянул руку к мистеру Элуэллу. - Посмотрите, джентльмены, на это лицо без единой морщины, лишь с двумя глубокими складками, выражающими мужество и энергию! Посмотрите на эти седые виски, так красиво оттеняющие смуглый цвет кожи уроженца юга! На светлые прямодушные глаза! А ваша безукоризненная манера одеваться, сэр! Дуг, сэр, дуг! - Мистер Кент выговаривал слово "гуд" - хорошо - наоборот, что на его залихватском жаргоне должно было означать двойное одобрение. - Мы придумаем вам хокум. Есть у вас порванные носовые платки? Нет? Дэб - плохо. Надо завести. Мы условимся с вами так: произнося перед избирателями предвыборную речь, вы в соответствующий момент вынете из кармана выглаженный, но порванный платок. Смущайтесь и говорите, что виновата миссис Элуэлл, что у вас, конечно, есть дюжины целых платков, но ваша жена очень рассеянна. Но она прекрасная женщина и умеет зато хорошо воспитывать детей. Ах, эти детишки, прелестные малютки! - Мистер Кент взял со стола фотографию с двумя кудрявыми головками, красовавшуюся на столе Элуэлла. - Вы передадите в толпу несколько таких фотографий и начнете болтать с парнями по-приятельски. Это даст вам не один миллион голосов. Все скажут: "О, Элуэлл? Это свой парень!" - Запомните, мистер Кент, что я буду выступать как политический деятель, а не в качестве актера. Моя задача - защитить американские интересы во всех уголках земного шара. Защитить молитвой, помощью другим странам, наконец, силой! Бог, даровав нам, американцам, процветание, возложил на нас тяжелое бремя руководства миром, и мы будем нести это бремя, а не строить мосты из свободного мира к марксистам через Северный полюс. Клянусь на Библии: мой штат, если я возглавлю его, не допустит этого! - Замечательно, сэр! Дуг! Дуг! - застыл в восхищении мистер Кент. - Вы правы: толпе надо показать, под каким флагом мы идем вперед. В каком вопросе мы не сходимся с нашим противником, судьей Ирвингом Мором? Прежде такими вопросами были: вхождение или невхожденне Америки в Лигу Наций, отмена или сохранение сухого закона, как закончить войну в Индокитае. Или ядерную гонку. И вы прекрасно сформулировали свои политические позиции. Мы против постройки подводного плавающего туннеля через Ледовитый океан к врагам цивилизации. Ваш противник защищает туннель? О'кэй! Вы же выступаете как человек, спасающий свободный мир от пагубного общения... Ваш штат, центр индустрии, не примет в этом участия! - Довольно! - прервал мистер Элуэлл. - Я не собираюсь входить с вами в обсуждение своей политической платформы. - О'кэй! - склонил голову Кент. - Мы лишь обсуждаем детали предвыборной кампании. Одному сенатору, выборы которого проходили очень много лет назад, по такому деликатному вопросу, как отмена сухого закона в его штате, советовали говорить так: "Все силы свои я положу на борьбу против страшного яда, могущего отравить нацию, однако я готов рассмотреть все разумные предложения к удовлетворению естественных потребностей американцев". Впрочем, сэр, я ничего, ничего не советую. В предвыборных речах я бы лично не излагал никакой программы, а лишь ссылался на Библию и конституцию. Уверяю вас, многие избиратели были бы вполне довольны. Стоп! Стоп, сэр! Я уже молчу. Перехожу к будничным вопросам, к текущим расходам. Имеет мистер Элуэлл о них представление? Дуг, я не сомневался. Мистер Элуэлл нехотя сел в кресло и, полуобернувшись, продолжал скучающе постукивать пальцами по столу. Сколько хлопот связано с этой предвыборной борьбой! Если бы этот Кент не пользовался славой человека, успешно проведшего не одну кампанию, разве стал бы Элуэлл тратить время? - Расходы, расходы! - качал головой мистер Кент. - Вы, конечно, богатый человек, мистер Элуэлл, крупный акционер нескольких судостроительных заводов, но... ваших средств будет недостаточно, сэр. Партийный же аппарат берет, а не дает деньги. - И, наклонившись через стол к мистеру Элуэллу, а по пути взяв из коробки сигару, мистер Кент продолжал: - Далеко не все знают, что в день выборов все могут решить "пловцы" - это секрет моей фирмы, сэр. - Мистер Кент многозначительно подмигнул. - Эти славные парни или не имеют работы, или не хотят ее иметь, но зато обладают большой семьей: папами, мамами, братьями, сестрами, тетями, дядями, бабушками, дедушками и просто собутыльниками. Да, сэр. Я вам открою тайну: знайте, что на каждом избирательном участке, включающем до четырехсот избирателей, мой доверенный всегда имеет на примете дюжину таких парней. Если им сунуть в день выборов пять или десять долларов, то они приволокут к избирательным урнам всю свою семейку - человек десять! - И мистер Кент щелкнул пальцами, стараясь поймать взгляд патрона. - Представьте себе, сколько голосов вы заполучите таким образом! Если "пловцы" будут наши, при условии, конечно, что ваши деньги перейдут к ним, то я берусь, как у нас говорят, провести в конгресс рыжего пса против апостола Павла. Мистер Кент расхохотался, но тотчас смолк, соскочив со стола. Разгневанный мистер Элуэлл стоял перед ним во весь рост. Рука его уже поднималась, чтобы показать на дверь. - Сэр, вы, кажется, осмелились говорить о подкупе? - с убийственным холодом произнес он. - О, что вы! - ужаснулся мистер Кент. - Я говорил лишь о некоторых организационных расходах, которые необходимы для вознаграждения людей, проводящих низовую агитационную работу в кругу семьи. О, сэр! Как можно говорить о подкупе? Мог ли я?.. Мистер Элуэлл раздраженным движением взял из коробки сигару. - Итак, теперь подсчитаем, сколько понадобится денег... - Мистер Кент сделал многозначительную паузу. - Приблизительно четыре миллиона долларов, не считая официальных расходов, - реклама, агитация, наем помещения и прочее, на что потребуется немногим меньше. Всего нужно считать около семи миллионов. - Семь миллионов? Элуэлл осторожно опустился в кресло. - Это пустяки по сравнению с большими выборами, сэр! Там счет идет на сотни миллионов! Все продается, все покупается по установившимся рыночным ценам! - Семь миллионов! - сокрушенно повторил Элуэлл. - Конечно, - невозмутимо подтвердил мистер Кент, изогнувшись в почтительной позе. Он долго стоял так, пока его патрон сидел в кресле, сжав красивую голову руками. - О, если достать эти деньги, то мы победим мистера Мора и его неумелого политического помощника, мистера Меджа! Ха-ха! Нашей профессией нельзя заниматься ради торжества справедливости или даже для приобретения политического багажа, как хочет этот выскочка Медж. Для начала мы создадим вам популярность и осмеем вашего противника. - Мистер Кент бросил окурок и взял новую сигару. - Вы начнете в газетах дискуссию о технической абсурдности строительства плавучего туннеля, а про вашего конкурента где-нибудь скажете, что не придаете никакого значения слухам, будто всеми чтимый судья решил переделать свой дом так, чтобы все комнаты в нем были цилиндрическими, как в туннеле. Вы не допускаете мысли, скажете вы, что такому пожилому человеку, как Ирвинг Мор, удобно жить и передвигаться в доме, где есть что-нибудь цилиндрическое. Ха-ха-ха! Намек на четыре колонны муниципалитета. Вы понимаете? А неудачу с опытным русским туннелем надо раздуть. Сумасшествие и самоубийство мистера Корнейва - автора Арктического моста. Гибель сооружения. Преступное легкомыслие строителей... - Довольно! - остановил Элуэлл мистера Кента, беря телефонную трубку. Мистер Кент развалился в кресле и стал раскуривать сигару. Элуэлл неторопливо набрал номер, потом произнес имя Джона Рипплайна. Лицо мистера Кента расплылось в подобострастной улыбке. Он даже встал с кресла и приподнялся на носках. Казалось, он хотел прочесть по выражению лица патрона, что слышит тот в телефонную трубку. До него доносились неразборчивые звуки низкого ворчливого голоса, в которых он вдруг угадал слово "яхта". Мистер Кент чуть не подскочил от радости. Элуэлл повесил трубку и встал. - О, мистер Элуэлл! Удача! Удача! - жал ему руку Кент. - Вы встречаетесь с мистером Рипплайном на его яхте? Дуг! Дуг! Прекрасная яхта! Я завидую вашей прогулке. Все газеты говорили о знаменитой яхте пароходного короля. Настоящая скаковая лошадь. - Прощайте, мистер Кент! Я вызову вас, когда вы мне понадобитесь. - О'кэй, сэр! О'кэй! Что значит семь миллионов для Рипплайна! Мы ведь с вами знаем, что судоходный король ненавидит плавающий туннель. Еще бы! Он боится за свои океанские линии. А на то, что его танкеры, перевозя нефть, губят океаны со всей живностью, нам наплевать. На наш век воды хватит! Я ухожу, ухожу, сэр! Все будет о'кэй! Свободный мир не откроет дверь коммунистам. Кстати, посоветуйтесь с мистером Рипплайном. Было бы неплохо вызвать старика Мора в подходящую комиссию сената. С чего это член Верховного суда (куда выше?!) подался в губернаторы? По чьему заданию, за сколько миллионов? О! Эти сенаторы! Уверяю, они умеют расспрашивать не хуже отцов иезуитов в былые времена... потрошить тоже. При случае можно вспомнить его выступление на выставке! О! Это был бы нокаут! Все будет о'кэй! Мистер Кент, пятясь, выскочил за дверь. Элуэлл некоторое время стоял, рассматривая свои руки, потом решительными шагами подошел к огромному зеркалу, занимавшему всю стену кабинета, долго смотрел на свое выхоленное лицо, провел пальцами по гладким волосам, откинул назад голову и произнес: - Леди и джентльмены, дорогие мои избиратели! Свободный мир... По желтым водам Миссисипи плыл огромный речной пароход. Пассажиры толпились на палубе, глядя на далекие берега с хлопковыми плантациями и густыми лесами. На корме молодые леди и джентльмены в светлых спортивных костюмах играли в пароходный теннис, перебрасывая через сетку резиновые кольца. Солнце накалило доски палубы так, что белая краска пузырилась. Под тентом, наблюдая за игрой молодежи, в плетеных креслах сидели пожилые пассажиры; негры подносили им бульон и сухарики. Несмотря на близость воды, было душно. Дамы неистово работали веерами, а мужчины не пропускали случая сбегать в бар, чтобы охладиться чем-нибудь погорячей. - Смотрите, смотрите, это он! - проговорила толстая дама, расплывшаяся на полотне шезлонга. - Ах, - воскликнула другая, - он именно такой, как его описывают! Молодые люди прекратили игру, провожая глазами высокую тощую фигуру джентльмена в черной паре и высокой шляпе, напоминающей старомодный цилиндр. - Говорят, он когда-то был прекрасным спортсменом, - заметил один из играющих, ловко перебрасывая кольца через сетку. - А я слышала, что у него в юности была какая-то романтическая история. Говорят, он всю свою жизнь остался верен памяти той, которую когда-то любил. Многие пассажиры, встречаясь со стариком в высокой шляпе почтительно здоровались с ним. Он отвечал всем церемонными поклонами. Незадолго до ленча на палубе почувствовалось оживление. Пассажиры, столпившись у правого борта, показывали куда-то пальцами. Появились бинокли. Молодые люди бросили игру и побежали на нос парохода, откуда были видны оба берега и широкое русло великой реки. - Черт возьми! Совсем как на старой гравюре, - заявил молодой американец. - Смотрите на эти тоненькие трубы. Такие пароходы ходили здесь в прошлом веке во время гражданской войны. - В самом деле, откуда взялась эта посудина? - Может быть, происходит киносъемка? - Неужели? Ах, как интересно! Не снимут ли наш пароход? - Безусловно, снимут, леди. Мы будем участвовать в кадре лучшей картины сезона - "Бегство невольников". Маленький, низко сидящий в воде пароходик с двумя тоненькими, рядом стоящими трубами шел наперерез речному гиганту, словно желая преградить ему путь. - Джонни, вы что-нибудь понимаете в сигналах? Смотрите, на пароходике машут флажками. - О да, мисс Глория! Нам сообщают, что с сегодняшнего дня в этом штате введен закон, запрещающий женщинам красить губы. - Противный! Вечером я не танцую с вами. - А сейчас сообщают, что запрещаются и танцы. - Мы останавливаемся. Вы чувствуете? Машина больше не работает. В чем дело? Что-нибудь случилось? - Пароходик направляется к нам. Сейчас все узнаем... Эй, парень, - обратился молодой американец к негру-стюарду, - в чем дело? Негр не по-казенному радостно улыбался: - Это наши из города прислали за ним специальный пароход! И негр-стюард скрылся в толпе. - Ничего не понимаю, - заметил Джонни. Меж тем маленький допотопный пароходик пришвартовался к речному гиганту. По сброшенному трапу поднялся респектабельный джентльмен. - О, этого я знаю! - заметил партнер Глории. - Кто же это? - Это мистер Медж. - Как? Отец Амелии Медж? - Он самый. - Зачем он здесь? - Он принимает участие в предвыборной кампании. - Ах, вот в чем дело! А что это за толпа негров идет следом за мистером Меджем? Похоже на делегацию. Они поднимаются сюда, на палубу. Пойдемте скорей. Вероятно, будет что-нибудь интересное. Молодые люди, бесцеремонно расталкивая пассажиров, побежали на корму, где на игровой площадке собралось много народу. Над головами возвышался знакомый черный цилиндр. - Ваша честь, - слышался голос мистера Меджа, - я лишь сопровождаю делегацию ваших избирателей, пожелавших вас встретить. Позвольте обратиться к вам мистеру Фредерику Дугласу, представителю жителей города, который вы согласились посетить. - О конечно, прошу вас, мистер Дуглас! Как вы поживаете, мистер Дуглас? - послышался голос старого Ирвинга Мора. - Ваша честь, - обратился к Мору гигант-негр в безукоризненном костюме, - наш город с радостью ждет вашего появления. Население города, большую часть которого составляют цветные, в знак выражения своих чувств решило послать за вами этот старинный пароход, мистер Мор. Этот пароход - реликвия нашего штата. На нем когда-то приезжал сюда сам президент Авраам Линкольн - освободитель бесправных. Мы хотим, чтобы и вы, ваша честь, прибыли в город на этом пароходе. Наш город хоть и не принадлежит вашему северному штату, но в нем нашли временную работу многие ваши избиратели, которые ко дню выборов вернутся домой, чтобы опустить бюллетени за вас как губернатора своего штата. Толпа на корме зашумела. - Вот это здорово! - восхищенно воскликнул Джонни. Судья Мор пожал руку Дугласу и вместе с ним, мистером Меджем и целой свитой секретарей и репортеров сошел на борт знаменитого пароходика. Пассажиры, сгрудившись у борта, долго махали платками и шляпами. Речкой гигант из уважения к сошедшему мистеру Мору продолжал медленно плыть по течению с заглушенными машинами. - Если бы я выставил свою кандидатуру на высокий пост, - заметил высокий седой джентльмен со смуглым красивым лицом, - то уж, во всяком случае, не стал бы жать руку негру. - Плантатор! - прошептал Джонни Глории и увел ее в салон. Весь берег около пристани был запружен толпой. На капитанском мостике пароходика была отчетливо видна высокая фигура человека, размахивающего клетчатым платком. Когда пароходик загудел, берег ответил ему неистовыми криками. Толпа заполнила дебаркадер. Туча лодок устремилась навстречу. Многие негры и даже белые, сняв ботинки, вошли по колено в воду. - Мистер Мор, - наклонился к кандидату в губернаторы Медж, - мне кажется, что аудитория избирателей налицо. - В самом деле, - улыбнулся старик и, подойдя к перилам мостика, поднял руку. Шум сначала возрос, но постепенно стих. - Свободные граждане, - начал Мор, обводя глазами бесчисленные черные лица на берегу, - я рад, что встречаюсь с вами, как встречался еще недавно с такими же свободными гражданами в других городах. Прислав за мной этот чудесный памятник вашего освобождения, вы оказали мне великую честь и всколыхнули во мне чувство благодарности провидению за Великого Американца, благородством и справедливостью положившего начало веку процветания. Когда его усилиями было покончено с недоверием и враждебностью внутри нашей страны, в ней проснулись небывалые творческие силы, обращенные на ее обогащение и прогресс. Не перед тем ли самым, но в масштабе всего мира стоим сейчас и мы с вами, свободные граждане? Покончив с недоверием между нациями, отказавшись от пляски на канате ядерной войны над бездной всеобщей гибели, мы входим в эпоху Великого сотрудничества и Великих работ. Одна из первых таких работ - титаническое строительство в самом недоступном месте земного шара - ждет нас. Вместе с Россией мы должны построить плавающий туннель в Европу, тем самым приблизив ее к себе и преодолев преграду океанов, отделяющих нас от всего человечества. Строительство туннеля займет наши свободные силы, даст вам, американцам, работу, благосостояние вашим семействам. Участие Америки в великом сотрудничестве отбросит в далекое прошлое боязнь нужды и голода. Америка уже сделала шаг, провозгласив возможность жить в мире с теми, кто мыслит не так, как мы, но кто заинтересован, как и мы, в сохранении жизни на земле, в своем, в нашем общем будущем. Теперь естественно сделать следующий шаг, но не назад, как кое-кому хотелось бы, а вперед, к еще большему сближению со всеми людьми земли. Вот путь, начертанный Провидением и завещанный нам Историей! Борьбу за это свободное будущее и обещаю я вам в случае своего избрания, свободные дети великой Америки! Я уверен, что вы приедете на выборы в свой родной штат, свободные от равнодушия к делам человечества, не стесненные ограничениями, отмирающими в наши дни, исчезающими так же бесследно, как исчезли когда-то черные гроздья бесправия, уничтоженные Авраамом Линкольном! Восторженные крики потрясли воздух. Почтенного кандидата на руках перенесли на пристань и понесли к его автомобилю. Шоферу не позволили включить мотор - "кадиллак" дружно покатили до гостиницы, украшенной национальными флагами. Пассажиры с речного гиганта в бинокли могли видеть эту сцену. - Так встречают не кандидата в губернаторы чужого штата, а любимого президента, - заметил Джонни, отнимая от глаз бинокль. - Негры... - многозначительно заметил кто-то. - Скажите, это верно, что мистера Мора вызвали в комиссию сената? - Непоправимая ошибка сторонников мистера Элуэлла! - рассмеялся Джонни. - Я слышал речь сенатора Майкла Никсона по этому поводу. Уверяю вас, одно то, что мистера Мора вызвали в комиссию, даст ему дополнительно не один миллион голосов. - Не считая коммунистов, - проворчал плантатор. - Коммунисты и все, кто с ними, особо. Они поддерживают Мора, хотя он к социализму так же близок, как к самому господу богу. - А как вы думаете, - наивно спросила Глория, - кого все-таки выберут - Мора или Элуэлла? - Надо спросить американцев, чего они хотят: страха ядерной смерти или послеобеденного отдыха, - ответил Джонни. Глава пятая ОРЕЛ Козы одна за другой поднимались по скалистой круче. Их отчетливые силуэты на мгновение появлялись на выступе и неожиданно исчезали. Камешки сыпались из-под их стройных, сильных ног. Следом за козами в гору шел человек. Вероятно, это был пастух-чабан. Он покрикивал громким гортанным голосом, иногда подхватывал катившийся камешек и бросал его вслед убегавшим животным. Останавливаясь, он пел. Откинув одну руку с длинным горным посохом и заложив другую за голову, он смотрел куда-то вверх и выводил странные рулады. Потом, смеясь, может быть, над самим собой, он бегом догонял свое стадо. По крутому, почти неприступному скату чабан взбирался легко и быстро. Видимо, от его недавней тяжелой болезни не осталось и следа. А ведь только полгода назад он не м