внимание, что средняя часть пульта словно опрокидывается. Взявшись за специальные выступы, он потянул их на себя. С легким звоном доска пульта подалась и стала поворачиваться, превращаясь в маленький столик. На нем был письменный прибор с набором ручек и портрет в рамке. Николай Николаевич хотел пододвинуть его к себе, но он оказался привинченным в расчете на перипетии полета. Морщины на лице Волкова разгладились. Он обернулся. Аня быстро спрятала платок в карман. - Я люблю здесь работать, - сказала она, словно оправдываясь. - Одна... Потом она опустилась на колени и, прижавшись щекой к плечу Николая Николаевича, долго смотрела вместе с ним на портрет Андрея. - Хотите, я скажу вам, что напишет он на обратной стороне этой фотографии? - Скажите, - тихо попросила она. - Но ты всегда со мной... Всегда со мной!.. - Спасибо. Николай Николаевич вздохнул, полез в карман, достал аккуратно сложенный листок японской бумаги и передал его Ане. Аня скользнула по нему взглядом, потом внимательно вчиталась: - Стихи? Какие печальные!.. Этюд Скрябина... наш любимый. И она прочитала: Грустный мир воспоминаний! Все они, как в речке камни... . . . . . . . . . . . . . . Хоть в сердце ночь, в душе темно!.. Но ты со мной... Всегда со мной!.. Аня прижала листок к своей пылающей щеке. Глава третья ПОДВОДНЫЕ ГОНКИ Степан Григорьевич Корнев стоял, скрестив руки на груди и наклонив голову. Он словно внимательно рассматривал мозаичный пол, повторявший рисунок потолка, а потому казавшийся его отражением. На перроне вокзала Мурманск-Подземный было тихо. Около колонны выстроилось тридцать молчаливых фигур, одетых в одинаковые черные пары. Это были инженеры - руководители строительства. Две девушки вынесли из диспетчерской легкий столик, накрыли его красным сукном, потом принесли блестящие металлические стулья. Отдаленный шум, доносившийся из темных круглых отверстий, куда уходили рельсы, внезапно смолк. Послышались тяжелые шаги и поскрипывание сапог. Степан Григорьевич оглянулся. По платформе, сильно сутулясь, отчего его широкие плечи казались еще шире, шел Иван Семенович Седых. Подойдя к столу, он откашлялся и густым старческим басом сказал: - Комиссия закончила приемку сооружения Арктический мост. Сейчас по традиции строек эпохи Великих работ состоится торжественное подписание акта, после чего по трассе туннеля пройдут два пробных поезда. Правительство поручило мне объявить благодарность всему советскому коллективу стройки и поздравление американскому коллективу. Одновременно я передаю всем собравшимся поздравления из Соединенных Штатов Америки... Степан Григорьевич удовлетворенно кивнул. Присутствующие заметно оживились, головы всех как по команде повернулись к главному входу. Седых выпрямился. По платформе один за другим шли члены приемочной комиссии. Степан Григорьевич, не меняя позы, искоса взглянул на них. Среди них был Андрей. - Степан, здравствуй! - Андрей подошел к брату. - Почему ты не показывался все последние дни? Ведь ты член приемочной комиссии. Почему ты не принимал участия в нашей работе? Степан Григорьевич пренебрежительно пожал плечами. - Мое дело было построить, - кратко сказал он и отошел к столу. Андрей на мгновение задержался. Он как бы старался вникнуть в скрытый смысл этих слов. Потом, вспыхнув, он рванулся было к брату, но удержался. Люди подходили к Седых и подписывали акт и рапорт правительству в полной тишине. Степан Григорьевич тоже поставил свою подпись. Он расписался размашисто, через весь лист. Андрей взял перо последним. - Дай мне акт и рапорт, - протянул Степан Григорьевич руку. - Здесь не хватает американских подписей. С первым поездом я лично доставлю их Кандерблю. К тому времени, когда ты приедешь, акт уже будет подписан и рапорт правительству отослан. Андрей удивленно посмотрел на брата и неуверенно передал ему бумагу. Седых говорил перед микрофоном, обращаясь ко всем участникам строительства: - Я счастлив, что стал современником эпохи Великих работ, создавшей Арктический мост, лунолет, плотину в Беринговом проливе. Мол Северный. Эти грандиозные работы показывают, что может создать труд людей, обращенный на борьбу с природой, покоряющий стихию, пространство, время! Сейчас подо льдом Ледовитого океана помчатся первые сверхскоростные поезда, право вести которые надо рассматривать как величайшую привилегию, как признание в водителе исключительных творческих заслуг перед человечеством... Степан Григорьевич взглянул на Андрея и, тщательно свернув акт, положил его в карман. Не дослушав речи Седых, он деловито направился в диспетчерскую. Андрей не умел скрывать своего состояния, как Степан. Со смешанным чувством настороженности и огорчения смотрел он вслед брату... Гул подходящего к перрону поезда отвлек его внимание. Видимо, Степан Григорьевич уже вызвал состав. Седых принесли радиограмму. Старик достал очки и прочел громко, забыв отодвинуть или выключить микрофон: - Радиограмма из Туннель-сити: "К приему поезда готовы. Просим привезти из Мурманска горячий обед. Получение его первым поездом рассматриваем как личную премию. Из-за толпы репортеров и туристов сообщение с квартирой и ресторанами прервано. Персонал ничего не ел. Герберт Кандербль". Иван Семенович оглядел всех, сдвинул очки на лоб и вдруг оглушительно расхохотался. Его громкий заразительный смех транслировался по интервидению и почти всеми радиостанциями мира. - Термосы с обедом! Живо! - послышалась команда Степана Григорьевича. Странный поезд, без окон и дверей, напоминавший непомерно длинную цистерну, уже стоял у перрона. Андрей любовно потрогал цилиндрическую обшивку вагонов. Степан Григорьевич прошел мимо него и обратился к Седых: - Иван Семенович, радируйте Кандерблю, что я доставлю ему обед. - Обернувшись к Андрею, он добавил: - А тебя, Андрей, мы встретим со всеми репортерами и туристами, как подобает. Ваш поезд пойдет следом за нашим, как только мы достигнем Туннель-сити. - Хорошо, хорошо, - скороговоркой проговорил Андрей и прошел к головной части поезда. Седых недовольно посмотрел на Корнева-старшего и сделал знак, чтобы тот подошел к нему, но Степан словно не заметил этого. Тогда старик крякнул, откашлялся и, пододвинув к себе микрофон, сказал: - Через несколько минут отправляется первый поезд. Советская и американская стороны, отмечая исключительные заслуги инженера, создавшего проект Арктического моста и принявшего самоотверженное участие в его строительстве... Степан Григорьевич, прервав распоряжение, которое давал одному из инженеров, вытянулся. Он высоко поднял голову. Глаза его смотрели поверх всех голов, шея была напряжена. Рукой он взялся за блестящую ручку двери, ведущей в кабину управления первого сверхскоростного поезда. - ...доверили вести первый поезд автору проекта Арктического моста, председателю приемочной комиссии и бывшему начальнику строительства инженеру Корневу Андрею Григорьевичу! Второй поезд поведет главный инженер и заместитель начальника строительства Степан Григорьевич Корнев. Степан вздрогнул. Он повернул к Седых голову, словно желая проверить услышанное. Автоматически он приоткрыл дверь, за ручку которой держался, потом захлопнул ее и, ни на кого не глядя, пошел прочь. Его прямая внушительная фигура удалялась по направлению к диспетчерской. Слегка растерянный, покрасневший от смущения Андрей попался ему на дороге. Он хотел остановить брата, протянул ему руку, но Степан прошел мимо. Дверь диспетчерской захлопнулась. Седых, пряча в карман очки, прошел следом за Степаном. - Степан... - тихо начал он, подходя к Корневу. - Степан, хочешь, поезжай вместе с Андреем в первом поезде. А я приеду со вторым. - Поезжай с Андреем, Иван Семенович. - Степан Григорьевич говорил равнодушным голосом. - Пусть он ведет свой поезд, а я поведу свой. Это право я, кажется, заслужил. - Как хочешь, - буркнул Седых и, сутулясь, вышел на перрон. Андрей шел к нему навстречу. - Иван Семенович, - заговорил он, немного заикаясь, - мне хотелось бы, чтобы вместо меня поезд повел Степан. - Что? - сердито вскинул брови Седых. - А ну-ка марш в кабину управления! Пока еще я начальник строительства... Товарищи пассажиры первого поезда, по списку, мной оглашенному, прошу в вагоны! Андрей колебался только мгновение. Взглянув через стеклянную перегородку на неподвижную фигуру брата, он открыл дверь в кабину управления. Только когда закрылись герметические двери поезда, Степан Григорьевич вышел на платформу. Скрестив руки на груди, он стоял перед головной его частью и наблюдал за стрелкой часов. До отхода поезда оставалось четыре минуты. Пользуясь выходящим наружу репродуктором, Андрей крикнул брату: - До Америки два часа ходу! Через четыре часа увидимся. - Увидимся, - без всякого выражения, как эхо, повторил Степан Григорьевич. Стрелка электрических часов перескочила на одно деление... До отхода поезда оставалось две минуты. - Люк! Люк! Открывайте! - послышался крики сзади. Степан Григорьевич оглянулся. По перрону бежали два запыхавшихся человека, неся термосы. - Скорее! Скорее! Откройте, пожалуйста! - кричали они. - Прекратите беготню! Поезд отправляется! - грубо остановил их Степан Григорьевич. Люди поставили термосы на мозаичный пол и растерянно смотрели на Степана Григорьевича, отирая нотные лица. - Так ведь обед... - начал один из них. Степан Григорьевич дал знак. Вагон плавно тронулся. Цилиндрическое тело поезда медленно скрылось в воздушном шлюзе. Автоматически поднявшаяся крышка закрыла люк. Послышался легкий, едва уловимый шум. Заработали насосы, выкачивающие из шлюза воздух. На платформе никто не разговаривал. Медленно текли минуты. Наконец прибор показал достаточное разрежение. Готово! Сейчас автоматически откроется люк, отделяющий воздушный шлюз от туннеля. Через мгновение поезд помчится по туннелю, набирая скорость. Степан Григорьевич все в той же позе продолжал стоять на перроне. Прямо перед ним зажглась сигнальная лампочка. Он круто повернулся. Поезда в шлюзе больше нет. Андрей уже мчится под водой к Северному полюсу, к Аляске. С противоположной стороны, из-под арки туннеля, соединяющего подземный вокзал с поверхностью земли, показался другой поезд. Когда Степан Григорьевич проходил мимо группы людей, стоявших на платформе, до него донеслись слова: - И к обеду, и к первому восторгу встречающей толпы мы, во всяком случае, опоздаем. Степан Григорьевич замедлил шаг. Напряженные складки появились между его бровями. Он взглянул на ожидавшую группу людей, на поезд, потом решительно подошел к вагону: - Перевести на рельсы второго туннеля! Водитель, думая, что ослышался, переспросил Степана Григорьевича. - На рельсы второго туннеля! - спокойно повторил распоряжение Степан Григорьевич. Люди на платформе переглянулись. Все знали, что поезд должен был пройти по тому же туннелю следом за первым, чтобы потом совершить обратный рейс по другой трубе. Водитель, выполняя распоряжение заместителя начальника строительства, задним ходом повел поезд на поверхность земли, чтобы перейти там на другой путь. Платформа опустела. Степан Григорьевич подчеркнуто неторопливым шагом прохаживался по ней, то и дело поглядывая на часы. Но вот наконец показались цилиндрические вагоны. Степан Григорьевич с несвойственной ему поспешностью спрыгнул вниз на рельсы и по маленькой лесенке забрался в кабину управления. С момента отхода первого поезда прошло пятнадцать минут. Он уже мчался сейчас где-то километров за четыреста от советских берегов. На противоположном конце мурманского меридиана, на берегу Аляски, в городе Туннель-сити, ждали прибытия первого сверхскоростного поезда. Толпы людей забили вокзальную площадь и все прилегающие улицы. Каждые пять минут инженер Вандермайер, помощник знаменитого Герберта Кандербля, объявлял о ходе испытаний. Десятки репродукторов разносили его голос: - Хэлло! Леди и джентльмены! Сейчас со мной говорил мистер Эндрью Корнейв. Поезд развивает нормальную скорость - две тысячи километров в час. Прошло четверть часа, как он покинул шлюз станции Мурманск. Пройдено четыреста семьдесят пять километров. Поезд везет в Америку много спешных писем и европейских газет. Коле Смирнову удалось попасть на платформу подземного вокзала Туннель-сити. Он стоял в плотной толпе репортеров, рабочих и инженеров, допущенных на испытание. Его плечо упиралось в грудь американскому рабочему Сэму Диксу, работавшему в американском доке почти все годы строительства Арктического моста. Коля не говорил по-английски, американец не понимал по-русски, но тем не менее они оживленно беседовали. - Хэлло, Сэм! Каково? Скорее бы!.. Хариап. Понял? Сэм Дикс согласно кивал, посасывая маленькую трубку. Оба они, задрав головы, следили за движущейся стрелкой на огромном циферблате, отмечавшей движение поезда в туннеле. - Смотри, Сэм! Бежит, бежит! А та, другая, на соседнем циферблате, стоит. Это стрелка другого тоннеля. Секонд. Понимаешь? Андерстенд? - Иес, иес! Стрелка перешла черту - пятьсот километров. В толпе закричали. Кто-то подбросил шляпу. Высоко над толпой в стеклянной будочке в торжественной неподвижности стоял Герберт Кандербль. Его низенький помощник с маленьким строгим лицом, украшенным тонкими усиками, держал в руке микрофон. - Хэлло! Джентльмены! Поезд мистера Эндрью Корнейва прошел пятьсот километров. Трасса туннеля настолько выровнена, сообщает нам едущий в поезде министр Седых, что движение, несмотря на скорость, неощутимо. Из Мурманска нам посланы свежие северные цветы и замечательная русская ягода - клюква. Горячий обед, к сожалению, опоздал. Слово "клюква" дошло до Коли. Он с воодушевлением принялся объяснять, что это за ягода. Сэм Дикс улыбался, посасывая трубку. Наконец он указал рукой на долговязую фигуру мистера Герберта Кандербля и сказал: - Лош-шад... - потом дотронулся до своей челюсти. - Что? Лошадиная челюсть? - Коля сразу стал серьезным. - Нет, брат, мы своих инженеров не дразним. И вам бы не надо... Вдруг по толпе пробежал гул. Сэм затормошил Колю, указывая глазами на циферблат. Стрелка переходила деление "пятьсот пятьдесят". - Ага! Хорошо! Гуд! Вери гуд! - говорил Сэм Дикс. Коля взглянул на вторую стрелку и обомлел. Она двигалась. Что такое? Что случилось? Почему двинулась вторая стрелка? Ведь второй поезд должен был выйти из Мурманска только после того, как первый достигнет Туннель-сити. По тому же туннелю! Через стекло кабины было видно, как Герберт Кандербль склонился над аппаратом связи. Волнение толпы все увеличивалось. Обе стрелки двигались по циферблатам. Раздался голос Вандермайера: - Только что получено известие: второй поезд вышел со станции Мурманск. Его ведет мистер Стэппен Корнейв. Подробности пока неизвестны. Мы следим за его движением по телеуказателю. Публику просят не волноваться. Ничем нельзя было больше возбудить толпу, как просьбой не волноваться. Особенно беспокоились на платформах, где видна была вторая движущаяся стрелка. Вдруг раздался чей-то голос: - Догоняет! Клянусь честью! Разница теперь пятьсот восемнадцать километров, а была пятьсот пятьдесят. Толпа загудела. Люди стали пробиваться ближе к циферблатам. Началась давка. Кое-кто пустил в ход кулаки. Но было слишком тесно, и драки не получилось. Внезапно наступила тишина. - Понимаешь, - шептал Коля, - впрямь нагоняет! Пятьсот семь километров между ними... пятьсот пять уже. Как же так? А? - Гонка! Подводные гонки! - послышалось в толпе. Поднялся невообразимый шум. Люди кричали каждый свое, поднимались на носки, хотя стрелки всем были прекрасно видны. Вандермайер теперь сообщал через каждые три минуты о положении поездов. Репортеры сняли с плеч коротковолновые установки и тут же передавали небывалую новость в свои редакции. Некоторые уже получили ответ, что их сообщение печатается в экстренных выпусках газет. Телевизионные и видеокамеры то показывали два круглых устья туннеля, то движущиеся стрелки на циферблатах, то выхватывали особенно возбужденные лица людей из толпы. - Первый поезд прошел восемьсот километров, - возвещал Вандермайер, скинувший пиджак и оставшийся в жилете. - Второй поезд идет на четыреста пятьдесят километров позади. Сообщение со вторым поездом еще не установлено. Все кричали друг другу, что поезд Стэппена Корнейва развивает скорость больше проектной. Кто-то высчитывал, догонит ли он брата. Заключались пари. Один репортер истошно кричал, что его редакция сообщила о желании известного миллионера и автоспортсмена Игнэса держать пари на полмиллиона долларов за мистера Стэппена Г. Корнейва. Сэм Дикс повернулся к Коле. - Пари! - предложил он, протягивая, насколько позволяла теснота, руку. Коля покачал головой. - Неу, неу! Нет, брат! Как так пари? Тут что-то неладно... Толпа шумела. Глава четвертая ПОБЕДИТЕЛЬ Степан уже давно готовил сюрприз ко дню открытия движения в туннеле. Его новое усовершенствование в моторе Кандербля позволяло увеличить скорость поезда. Решение провести испытание мотора немедленно и поразить технический мир, эффектно догнав первый отправившийся в Америку поезд, пришло к Степану внезапно и, как все его решения, было проникнуто несокрушимой логикой. Показать скорость сразу! Степан считал, что в демонстрации всему миру достижений советской техники нет преступления; что появление в Туннель-сити нового, усовершенствованного поезда первым будет иметь огромное рекламное значение; что по существу это не явится нарушением распорядка испытания, утвержденного приемочной комиссией, а будет лишь дополнением к программе; что при этом в Туннель-сити без опоздания может быть доставлен американцам для подписания акт об окончании строительства, и даже запоздавший обед, вовремя доставленный, вызовет невольную улыбку. Степан послал в Москву телеграмму, но, не успев конечно, получить ответ, принял "вынужденное", как он назвал, решение и один, без сопровождающих, под свою ответственность повел поезд... Степан сидел в кабине управления, не отрывая взгляда от указателя пройденного расстояния. На его лбу выступили маленькие капельки пота. Наклонившись вперед, он держал руку на рукоятке контроллера. Он перегружал мотор, который каждую минуту мог сгореть. Привычное для него спокойное выражение сменилось взволнованным, напряженным. Показатель расстояния отметил, что над головой Северный полюс. Степан стал быстро писать цифры на белом мраморе пульта. Он вычислял: пройдена половина пути, скорость поезда Андрея - две тысячи километров в час. Если скорость не изменилась, если Андрей не прибавил ее, то он впереди на двести пятьдесят километров. И Степан перевел рукоятку почти до самого отказа, но, словно коснувшись раскаленного железа, отдернул руку. В другой трубе туннеля со скоростью артиллерийского снаряда мчался поезд Андрея. В кабину быстро вошел Седых. Он совсем не сутулился, был, как некогда, огромен. Брови его стояли торчком. - Ну что, Андрей, не собираешься ли в гонках участвовать? - нахмурившись, спросил он строго. Андрей оглянулся. - Простите, Иван Семенович, - спокойно сказал он. - Этот рейс - только испытание поездов и трассы туннеля, а не подводная гонка. - Ну, то-то же! - пробурчал Седых. Напряжение в Туннель-сити достигло наивысшего предела. Скорость поезда Степана все время колебалась, словно он на короткие промежутки времени давал отдыхать своему перегруженному мотору. Возможность догнать Андрея то появлялась, то исчезала. Никогда ни одно состязание не волновало так людей, как эта непонятная и удивительная гонка. Люди не интересовались, зачем состязаются эти два сверхскоростных поезда. Их занимала только одна мысль: кто будет первым? Наклонившись всем корпусом, Степан писал на пульте прыгающие буквы и цифры. "Разница - 100 километров. До материка - 500 километров". Степан порывисто встал, с силой надавил на карандаш и переломил его. Воспаленными глазами обвел он приборы. Поезд несется стремительно вперед. Едва ли признавался Степан даже самому себе в том, какие причины заставили его во что бы то ни стало обогнать поезд Андрея. Даже сейчас ему казалось, что он не расстается со своей несокрушимой логикой. Задумав привести свой поезд первым, он должен был сделать это любым путем. Степан уже утратил контроль над своими действиями. Он уже не мог бы сказать, когда сделал первую ошибку. Казалось, что все, что он делал, было логичным и вытекало из предыдущего. Сначала он хотел только испытать новый мотор, потом решил испытать его наглядно, эффектно, перегнав другой поезд. И вот наконец это последнее невольно стало основной его целью, и теперь... Снова тяжело опустился Степан в кресло водителя. Еще раз сделал в уме вычисления. Вынув из кармана акт приемки Арктического моста, он положил его перед собой. Уголки его рта опустились. Стрелки на приборах двигались. 400 километров до Аляски... 350 километров... 325... Что-то звякнуло, блеснула яркая вспышка... "Сгорел мотор... Короткое... Линия не выдержала..." Степан рухнул в кресло. Голова его склонилась на грудь, нижняя губа отвисла. В кабине погас свет. Горела только аварийная лампочка... Поезд продолжал нестись в темноте туннеля. Степан Григорьевич открыл глаза и подался корпусом вперед. Навалившись грудью на пульт, он подпер руками голову. Так неподвижно сидел он, устало глядя, как ползет стрелка указателя пути. Седых находился вместе с Андреем в кабине, когда погас свет в их поезде. - В чем дело? - повернулся Андрей. - Выключен ток по всему туннелю. Поезд мчался по инерции. Андрей рванул ручку. Задрожал кузов вагона, завизжали тормоза. Туннель озарился тусклым светом посыпавшихся с ободов искр. Андрей и Седых качнулись вперед, уперлись руками в стекло. Туннель продолжал смутно освещаться летящими искрами. От скрипа тормозов подирало по коже. - В чем дело? - послышались голоса пассажиров. Пронзительно звенел вызов со станции Туннель-сити. Зажглась сигнальная лампочка Мурманска. Поезд Андрея замедлял ход. Толпа на перроне Туннель-сити тревожно гудела. В стеклянной будочке метались Герберт Кандербль и Вандермайер. Люди с перрона пытались проникнуть внутрь, но Кандербль предусмотрительно запер дверь. Стрелка первого поезда неподвижно застыла на месте, не дойдя на сто сорок пять делений до красной черты. Вторая стрелка, отмечавшая движение поезда Степана Корнева, продолжала перемещаться. Из Мурманска сообщили, что из-за короткого замыкания произошла авария на питающей подстанции. Приборы защиты, выключенные по приказу Степана Григорьевича, не сработали. Андрей Корнев сообщил, что у него в поезде все в порядке. Почему же движется второй поезд? Ведь тока в туннеле нет. Эти вопросы задавали друг другу взволнованные люди, толпящиеся на перронах, у вокзалов или сидящие у радио- и видеоприемников, ловя экстренные сообщения. Поезд Степана продолжал мчаться, убавляя скорость. - По инерции, - пронесся вздох по толпе. - В туннеле нет сопротивления воздуха, а трение при больших скоростях ничтожно. Эти слова повторяли дикторы телевидения в передачах на все страны мира. Степан полулежал в кресле водителя. Руки его свесились вниз, глаза устало следили за стрелками приборов. Вдруг Степан вздрогнул, передернул плечами, как от озноба, выпрямился. Может быть, на мгновение в глазах его мелькнул страх... Поспешно он стал стирать рукавом все, что написал на белой мраморной доске пульта. До Туннель-сити оставалось немногим больше сорока километров. Но скорость поезда гасла. Степан смотрел на стрелку спидометра, словно гипнотизируя ее. Наконец, махнув рукой, он перестал стирать написанные цифры и сел глубже в кресло. Может быть, ему показалось, что поезд не дотянет до материка. Только 40 километров отделяло его от Американского континента. Только 40 километров! 39... 38... Степан снова выпрямился, наклонился вперед. 36... 35... - Еще... еще... - шептал он беззвучно. 34... 33... 32... - Воздуха в туннеле нет!.. Впрочем, и здесь дышать нечем... нечем! Он судорожно расстегнул воротник. Осталось 10 километров... 8... Только 5... Поезд еще двигался. Степан встал, прошел в купе, причесался перед зеркалом, смочил одеколоном лицо, помассировал морщины под глазами. Потом расправил плечи, выпрямил свою могучую шею и вернулся в кабину. До воздушного шлюза осталось только два с половиной километра. Замечательный накат! Степан смотрел на медленно проползавшие стены туннеля, тускло освещенные аварийной лампочкой из кабины поезда... Стряхнув с рукавов приставшие пылинки, он сел в кресло водителя и взялся за рукоятку тормоза. При въезде в воздушный шлюз пришлось даже притормозить поезд. Зажегся свет в кабине: ток в шлюзе был. Поезд неподвижно застыл. Механизмы закрывали люк в туннель. В неудобной, одеревенелой позе Степан сидел перед пультом, держа руку на рукоятке контроллера малого мотора, предназначенного для небольших скоростей. Если главный мотор сгорел, то этот, во всяком случае, был невредим. Быстрым движением Степан смахнул со лба капельки пота. Перед его глазами медленно опускался последний люк. Сначала он увидел мозаику свода американского подземного вокзала, потом замелькали подбрасываемые шляпы. Вот и машущие руки, головы, открытые рты... Люди кричали, приветствуя его, Степана, первого человека, прошедшего всю трассу Арктического моста. Толпа неистовствовала. Десятки рук тянулись к люку остановившегося поезда. Степана вынесли на руках. Его засыпали цветами. Оглушающий рев и свист толпы заставляли дрожать своды подземного вокзала. Рев двигался вперед и уже перекатывался по площадям и улицам Туннель-сити. Герберт Кандербль, бесцеремонно раздавая удары направо и налево, пытался пробиться к кумиру толпы. Жужжали кинокамеры. Вспыхивали в рефлекторах лампы репортеров. Откуда-то появились юпитеры. Кинооператоры и работники видеосистем, стоя на спинах своих помощников, старательно запечатляли в аппаратах каждый шаг победителя. Кандербль был уже близко от Степана. Наконец американец дотянулся до рукава Корнева и сильно дернул его. Улыбающийся Степан обернулся и кивнул, думая, что Кандербль приветствует его. - К прямому проводу! - прокричал Кандербль. - Требует Москва! Лицо Степана стало растерянным. Он хотел встать на ноги, но оравшие американцы еще выше подняли его. Напрасно Герберт Кандербль пытался объяснить, что мистер Корнейв должен разговаривать с Россией, с Москвой. Наконец слово "Москва" подействовало. Степана торжественно понесли к стеклянной будке и поставили на ступеньки лестницы. Толпа продолжала реветь. Вдогонку Степану неслись ленты серпантина. Кандерблю едва удалось закрыть двери. Степан разговаривал с Николаем Николаевичем лишь несколько минут, зажимая ухо, чтобы не слышать свиста и шума ликовавшей на перроне толпы. Люди с открытыми записными книжками дрались за право получить автограф победителя. Наконец из стеклянных дверей показался Герберт Кандербль. Его длинное лицо было торжественно и в то же время мрачно. Он остановился у двери, заложив руки в карманы. За ним вышел Степан, подавленный, поникший, с растерянно бегающими глазами. Он едва держался на ногах. Но ликующая толпа не замечала этого. Героя дня снова подхватили на руки и понесли по перрону. Это был подлинный триумф. Почести, которых он так добивался, воздавались ему. Но он безучастно смотрел по сторонам. Вместе со своей ношей толпа направилась по наклонному туннелю, ведущему на поверхность земли. Распевая песни, выкрикивая хвалу Стэппену Корнейву, они несли победителя, передавали его с рук на руки. Вспышки фотолампочек молниями освещали путь. Снаружи, где собралась многотысячная толпа, слышались глухие раскаты грома. Цветы и бумажные ленты сыпались непрерывным дождем. Степану воздавались почести, выпадавшие на долю немногих американцев. Он стал кумиром толпы, больше того - кумиром американских газет, экстренные выпуски которых были заполнены сообщениями об Арктическом мосте. Об этом ли мечтал Степан? Если бы американцы могли приглядеться к человеку, которого несли, они заметили бы испуганное выражение, с каким он смотрел на протянутые к нему руки, на сыпавшиеся ленты и цветы. - Час сорок семь минут двенадцать секунд! - Человек, пересекший Ледовитый океан в рекордное время! - Мистер Корнейв! Сто тысяч долларов за гастроли в кинотеатрах перед сеансом. Человек - подводный метеор! Хэлло, сэр! - Сверхрекордсмен! - Гарантирую вам получение завтра двенадцати тысяч любовных записок! - Жокей, оседлавший электричество! - Участвовали ли вы прежде в автомобильных гонках? - Правда ли, что вы никогда не были женаты? - Гип-гип ура мистеру Корнейву - победителю подводных электрогонок! Когда Степана вынесли на поверхность земли, он стал прислушиваться к выкрикам. Страдальческое выражение исказило его лицо. Он слышал крики "ура" в честь рекордсмена, в честь эффектного гонщика. Но никто ни разу не назвал его строителем или автором Арктического моста. Ни разу!.. Степан пытался освободиться от несущих его людей. Он отталкивал их, кричал, ругался. Он требовал, чтобы его оставили в покое, размахивал руками и ногами. Американцы сначала смеялись и продолжали засыпать его цветами, но скоро необычное поведение героя показалось им странным и непонятным. В конце концов этот русский, который брыкается, не понимая собственной выгоды, был оставлен в покое, интерес к нему так же внезапно угас, как вспыхнул при появлении поезда из туннеля. Степан, несколько удивленный, в одиночестве возвращался в подземный вокзал, по пути с удовольствием дав пару автографов. От любителей автографов он узнал, что одной из причин его освобождения от энтузиастов открытия движения в туннеле стало сообщение о близком прибытии второго поезда с Андреем Корневым. Оказывается, через шлюзы в Мурманске впустили в трубу Арктического моста воздух, который и выталкивал теперь поезд. Но толпу американцев на этот раз на перрон не допустили, говорили о каком-то расследовании. Степан едва пробился к входу, где охрана знала его в лицо. Он чуть побаивался, что всем уже известно об его отстранении и его не впустят на перрон, но все, к счастью, обошлось. Он уже шагал по платформе прибытия, где должен был появиться поезд Андрея. На противоположной платформе, откуда уже убрали поезд Степана, никого не было. Очевидно, Кандербль с Вандермайером уехали на аэродром встречать советскую комиссию из Мурманска. Сейчас появится Андрей. Степан готов был сгореть от стыда, в ушах его звучал услышанный им по телефону строгий голос Николая Николаевича Волкова: "Что, след на земле хотел оставить? Так имей в виду, наследить в жизни легче, чем оставить после себя след. Жди приезда комиссии. Разберемся". И трубку в Мурманске повесили. Степан ничего не успел объяснить, убедить, что он лишь проводил сравнительное ходовое испытание нового мотора. Большая скорость! Гулко отдавались под сводом его шаги: "Большая скорость! Большая скорость!" А насколько большая? Вместо двух тысяч километров в час - две тысячи сто шестьдесят. Математики сказали бы, что это тот же порядок величин! Скоро прилетит комиссия. Ее встретят на аэродроме Кандербль с Вандермайером. А что он, Степан, скажет при расследовании? Как объяснит свой мелкий, тщеславный поступок? Горькое разочарование в себе самом, даже отчаяние заставили мозг Степана лихорадочно заработать. Включились те резервы сознания, которые в обычных условиях дремлют у человека. Аня Седых рассчитывает разогнать свой лунолет не до 2160 километров в час, а до второй космической скорости (с запасом!)... до 12 километров в секунду! Это уже не 2 тысячи, а 43 тысячи километров в час! Что значит Степанова добавка к проектной скорости по сравнению с таким размахом? Ради победы в дурацкой гонке он использовал второй туннель. Андрей разумно затормозил свой поезд в первом туннеле, а поезд Степана двигался во втором по инерции... По инерции! Это значит, что поезд обладал значительной кинетической энергией - потому и докатился до Америки!.. А если бы Степан стал тормозить свой поезд с помощью электрических моторов, работающих в режиме генераторов, как делают при спусках на электрических железных дорогах (рекуперация энергии!), то этой энергией можно было бы двинуть поезд Андрея. Так! Тормозя разогнавшийся поезд в одном туннеле, можно разгонять другой поезд в соседнем туннеле! Но ведь это же замечательно! Поезд в первом туннеле уподобляется "электрическому маховику"! Накапливая энергию движения на большом протяжении туннеля, поезд потом при торможении электрическим путем за короткие мгновения может развить огромную мощность! И даже в миллион киловатт! Это же тот миллион киловатт, которого не хватало Ане Седых, чтобы запустить ее лунолет в трубе Арктического моста, как в грандиозной катапульте!.. Степан судорожным движением вынул неизменную свою записную книжку и электронный калькулятор, погрузившись в вычисления. Под сводом туннельного зала раздавалось дробнее постукивание дамских каблучков. По перрону шла молоденькая американка с осиной талией, в ладно сидящей на ней форме и фуражке с красным верхом, одна из подруг Амелии по "Лиге голых", которую та успела устроить сюда дежурной по станции. Глядя на Степана, она умирала от любопытства. Степан вздохнул. Все верно! За счет реально существующих атомных станций Арктического моста имени Сурена Авакяна и Ирвинга Мора можно разогнать в туннеле тяжеловесный состав, а тот в режиме торможения, отдавая свою энергию в виде тока в сеть туннеля, разгонит, в свою очередь, космический снаряд. Так родилась в возбужденном мозгу Степана Корнева блестящая идея, выводившая из тупика замысел использования Арктического моста в качестве космической катапульты. Как будет рада Аня! И Степан даже улыбнулся, на миг забыв о скором прибытии Андрея, встрече с Иваном Семеновичем Седых, а потом и с летящей сюда комиссией Волкова. Глава пятая ЛУННЫЙ РЕЙС Снова дробно застучали по настилу платформы каблучки дежурной по станции. Она шла с душистым букетом цветов, запах которых долетел до Степана, навеяв на него почему-то воспоминания о далеком уральском заводе, о пруде перед ним, в котором в вечерние часы зарей отражались плавки в мартеновском цехе. Как он, молодой тогда инженер, влюблен был в этот завод! Даже сейчас щемящее чувство поднялось в нем, едва он представил себе старый Светлорецк. Ему даже показалось, что в лицо ему пахнуло легким ветерком. Но это ветер дул из воздушного шлюза, открытого для проезда через него поезда Андрея, который двигался к американским берегам. Воздух, выпущенный через мурманские шлюзы в туннель Арктического моста, выталкивал состав. Андрей! Сейчас он выйдет из поезда, который затормозил, не подозревая причины аварии. Конечно, он уже знает, что его старший брат, который на правах отца воспитывал в нем передового человека, сейчас унизился до того, чтобы любой ценой приехать на своем поезде в Америку раньше брата. Как? Чем оправдать перед Андреем этот поступок? Степан думал об объяснении Андрею, а не о комиссии, которая с минуты на минуту должна прилететь из Мурманска и которую, вероятно, уже скоро привезут с аэродрома Герберт Кандербль и Вандермайер. Андрей не может не осудить его, как не может не осудить себя и сам Степан. Но раскаяние слишком позднее, хотя и чистосердечное, едва ли повлияет на приговор. Комиссия может отстранить его, уволить "на пенсию" или "за несоответствие занимаемой должности". Все это сможет вынести Степан, но каков будет приговор Андрюши, его Андрюши, который так много перенес? Если бы Андрей на месте Степана сделал бы что-либо подобное, Степан все простил бы ему за те мучения, которые выпали ему на долю во время аварии туннеля, потом перехода по льдам, содержания в доме умалишенных, нравственных пыток, которым он подвергался, бегства с японских островов в ящике, выгруженном в советском порту. Но Андрей никогда, никогда не поступил бы так, ибо он был воспитан старшим братом, который, увы, не сумел лишь воспитать самого себя! Да, не сумел и должен теперь держать ответ и перед своим воспитанником и перед всеми, с кем вместе он отдал столько сил необычайному сооружению, соединившему континенты. Но стоит ли опускать руки плетьми? Если появилась новая идея, как в космических целях использовать проложенный Арктический мост, то, поставленная рядом с чистосердечным признанием, она в какой-то степени могла бы оправдать его. В самом деле, не произойди эта авария, не двигайся его поезд по инерции, не пришла бы в голову Степана мысль об использовании тяжеловесного поезда в качестве "электрического маховика". Кто знает, когда еще подобная мысль дошла бы до людей? Ведь озарение - нераскрытая тайна человеческой психики! Впрочем, такая идея должна была бы носиться в воздухе... И тут Степан заметил, что на противоположной платформе, где валялись брошенные встречавшими Степана людьми газеты, мятые цветы, бумажки (ведь американцы ведут себя на улице неряшливо, не желая ограничивать свою свободу соблюдением каких-то там правил. Недаром в нью-йоркском сабвее висит грозное предупреждение, что "за плевок в вагоне - пятьсот долларов штрафа или пять месяцев тюрьмы), газетные листы на глазах Степана ожили, зашевелились, некоторые поднялись в воздух, как бы размахивая крыльями, а мелкие бумажки взлетели стайкой птиц и закружились над платформой. Степан удивился. Откуда может появиться в туннеле, по которому он вел свой поезд, ветер. Или шлюзы в Мурманске открыли сразу в двух трубах? Ветер крепчал с каждой минутой и был сильнее, чем в первом туннеле. Воздух вырывался из устья и пронизывающим сквозняком, увлекая с собой все те же бумаги, уносился через входные, настежь раскрытые сейчас двери над толпой американцев наружу. Степан почувствовал, что леденеет на этом сквозняке. Ему захотелось закрыться с головой, не видеть и не слышать ничего. Но он пересилил себя, по его внешнему виду никто бы не догадался, что происходило у него внутри. "Скорее бы привозили американцы с аэродрома членов государственной комиссии, которая вынесет заслуженный приговор!" "Комиссия? А Андрей?" И Степан на миг поник, однако снова взял себя в руки при виде появившегося из устья туннеля поезда, в котором прибыли Андрей и Седых. Поезд уже подошел, когда на противоположной платформе, заслоненной прибывшим поездом, поднялся шум и там словно тоже появился вагон, хотя это могло быть лишь галлюцинацией Степана, ибо в Мурманске не осталось поездов, да и тока в туннеле не было. Но Степан отчетливо слышал голоса, ему даже показалось - уехавших на аэродром Кандербля и Вандермайера и чей-то удивительно знакомый женский голос. Поистине у Степана не все в порядке с психикой, какие-то нелепые галлюцинации! Так не этому ли недомоганию обязан он своими промахами и тем ужасным положением, в каком оказался? Ну вот и Андрей! Он вышел из кабины управления, а вслед за ним показалась громоздкая сутулая фигура Седых. Бороду сбрил, стал моложе. Больше стал походить на прежнего Андрюшу, хотя седина!.. Андрей шел к брату с приветливой улыбкой. Он не мог не знать о его поступке, хотя бы потому, что видит его здесь! Андрюша подошел к брату и с удивительной простотой сказал: - Степа, я не знаю, что тобой руководило... Ты всегда учил меня... очевидно, у тебя были веские основания... ты все расскажешь мне... я постараюсь быть вместе с тобой. Комок подкатил у Степана к горлу. - Как тебе это нравится? - вместо ответа кивнул он в сторону противоположной платформы. - Что? - удивился Андрей. - Это естественно, Степа. - Естественно? - весь напрягся Степан. - А мне кажется, что у меня мираж. - Какой там мираж! - пробасил подошедший Седых. - Комиссия по твоей милости прибыла. - Прибыла? На самолете? - Бери выше. На лунолете. Степан застыл, не веря ушам. "Ах вот оно что! Только ракетный поезд мог пройти по обесточенному туннелю. Конечно, им воспользовались, поскольку предусматривались ходовые испытания лунолета, хотя достаточной мощности для разгона космического объекта в трубе Арктического моста не было". - Что это ты так изумился? - спросил Седых. - Или совсем не только голову, но и связь с нашим берегом потерял? - Потерял, пожалуй, и то и другое, - тихим голосом признался Степан. Седых осуждающе покачал седой головой. - Ну пошли, начальство прибыло, на нашу платформу переходит, - предложил он. - Пожалуйте бриться. Пока новоприбывшие здоровались со Степаном, Андреем и с Седых, дежурная по станции с помощью Кандербля и Вандермайера принесла алюминиевый столик и несколько складных алюминиевых стульев. Когда все уселись, Иван Семенович встал и, обращаясь к Николаю Николаевичу Волкову, произнес: - Прошу разрешения отложить подписание акта приемки Арктического моста до выводов специальной правительственной комиссии, которую вы возглавляете, Николай Николаевич. - Хорошо, - сказал Волков, - дело не в актах, а в людях. Прошу вас, Степан Григорьевич, сесть за стол вместе с нами и не считать себя в чем-либо виновным, пока вина, если она есть, будет доказана лишь в результате расследования. - Николай Николаевич и уважаемые члены комиссии, - садясь, твердо произнес Степан. - Мою вину нет нужды доказывать, она ясна. - Как же ясна, - возразил Волков, - если вы посылали перед отправкой своего поезда телеграмму в Москву, изложив доводы в пользу немедленного испытания поезда? - Да, я посылал такую телеграмму, но выезд мой не был вынужденным. Я хотел сыграть на привычках и нравах американцев, ждавших первый поезд. Я вспомнил, как встречали Линдберга, впервые перелетевшего через Атлантический океан, как встречали наших советских летчиков - Чкалова, потом Громова. - Значит, вам казалось, Степан Григорьевич, что, приведя поезд с усовершенствованным мотором в результате своеобразного состязания в трубах Арктического моста, вы привлечете внимание всей Америки к этому событию и к новой прогрессивной конструкции? - Это было поводом, а не причиной. - Что же было причиной? - Причиной было мое желание предстать перед американцами первым строителем и автором уникального сооружения. - И вы предстали автором и строителем моста перед встречавшими вас с такой помпой американцами? - Нет. Я предстал перед ними просто гонщиком, выигравшим гонки на машине неважно чьей конструкции. - Это раздосадовало вас? - Это помогло мне понять суть моего проступка. - Вы раскаиваетесь в нем? - Отчасти. - Как вас понять, Степан Григорьевич? Если бы вами руководило лишь желание пусть эффектно, но показать достижения советской и американской техники, члены комиссии лучше поняли бы мотивы ваших действий. Может быть, именно поэтому вы раскаиваетесь в них лишь отчасти? - Нет, уважаемый Николай Николаевич и члены комиссии. Я осуждаю себя, но не раскаиваюсь в том, что не стал тормозить поезд, когда прекратилась подача тока и он по инерции достиг Америки. - Объясните вашу мысль. - Видите ли, я раскрою суть осенившей меня идеи, если это не послужит в ваших глазах оправданием моего проступка. Сочтите это совпадением. Думаю, что возможность запустить космолет в Арктическом мосте, как в катапульте, без специальной атомной станции мощностью в миллион киловатт, рассматриваемая сейчас в Совете Министров СССР, рано или поздно должна была быть увидена мыслящими инженерами. - Извините, Степан Григорьевич. Мы уклоняемся несколько в сторону... - начал было Волков, но увидел, что Анна Ивановна Седых, тоже являвшаяся членом комиссии, просит слова. Он кивнул ей. Аня заговорила четко, пожалуй, даже резко: - Простите меня, товарищи, но то, о чем сказал сейчас Степан Григорьевич, более масштабно, чем установление причин обесточивания еще не принятого сооружения во время прохождения в нем первых поездов. Я настаиваю на ознакомлении членов комиссии с теми соображениями, с которыми Степан Григорьевич Корнев может познакомить нас. Волков улыбнулся: - Ну что ж, я думаю, члены комиссии не будут возражать против того, чтобы сделать перерыв в расследовании причин аварии, к счастью, не связанной ни с какими жертвами. А вас, Степан Григорьевич, мы просим ознакомить присутствующих с теми мыслями, которые были вызваны, как я понял, движением вашего поезда по инерции после прекращения подачи тока в туннеле. Степан Григорьевич прокашлялся и встал. - По существу, дело очень простое, мне даже неловко об этом говорить. Обдумывая детали своего прибытия в Туннель-сити, где мне был оказан незаслуженный прием, я вспомнил, что в нормальных условиях я мог бы тормозить поезд электрическим путем, когда на основе обратимости электрических машин двигатель стал бы генератором, посылающим ток в сеть туннеля. И этот ток мог бы разогнать вновь поезд Андрея, остановившийся в момент аварии. - И что же? - нетерпеливо спросила Аня Седых. - Я подумал о вас, Анна Ивановна. У вас построен космолет для предполагаемой катапульты, труба трансконтинентальной катапульты готова, а станции в миллион киловатт нет. А ее и не нужно вовсе. - То есть как это не нужно? - загудел Иван Семенович Седых. - Ты брось нам морочить головы, не для того тебя слушаем. - Миллион киловатт может в порядке рекуперации энергии подать в сеть поезд во время торможения, если он обладает достаточным весом. - Цифры! Цифры! - потребовала Аня. Степан Григорьевич достал записную книжку и стал читать свои записи: - Если космолет, я называю его не лунолетом, а космолетом, видя в нем более универсальное средство, чем рейсовый корабль предполагаемой постоянной лунной станции. - Но мы готовили лунный рейс! - вставила Анна Ивановна. - Можете считать, Анна Ивановна, - заметил Волков, - что ваш "лунный рейс" состоялся сегодня и мы смогли быстро прибыть сюда и слушать Степана Григорьевича. Надо ли говорить, как важно снять с повестки дня строительство не только атомной станции в Заполярье на миллион киловатт, но и создания там заводов - потребителей такой энергии. - Строить такую станцию нет нужды, - продолжал Степан Корнев, - ибо, если готовый к старту космолет вместе с ледяным панцирем, как намечалось главным конструктором Анной Ивановной Седых, будет весить примерно десять тонн, то в другой трубе Арктического моста можно разогнать состав в сто раз более тяжелый: 20 вагонов по 50 тонн. 1000 тонн! - Так, так! - нетерпеливо торопила Аня. - Я подсчитал, что разогнать такой состав можно на длине в девять десятых Арктического моста, то есть на 3 600 километрах, с тем, чтобы он затормозился электрическим путем с рекуперацией запасенной энергии, которая разгонит космолет до космической скорости в 12 километров в секунду, или 43 тысячи километров в час. Скорость же, до которой, как электрический маховик, разгонится тяжеловесный состав, составит одну десятую такой скорости, то есть 1,2 километра в секунду, или 4300 километров в час. При средней скорости поезда-маховика в 0,6 километра в секунду его разгон будет длиться 6 тысяч секунд, с потреблением мощности в 120 тысяч киловатт, какой мы и располагаем в уже сооруженных атомных станциях по обе стороны Арктического моста. Разгон же космолета будет происходить в течение 666 секунд с ускорением, равным 1,83 земного с выделяемой в течение этих одиннадцати минут мощностью затормаживаемого состава-маховика в один миллион киловатт. Аня шумно вскочила из-за стола и, опрокинув стул, на котором сидела, при всех бросилась на шею Степану Григорьевичу, покрывая его побледневшее лицо поцелуями. - Баба и всегда есть баба! - проворчал Иван Семенович Седых, дергая себя за седой ус. - Хоть генералом ее сделай. - Прошу прощения, Анна Ивановна, - вмешался Волков. - Высказанная здесь идея Степана Григорьевича, несомненно, представляет интерес и будет, надеюсь, изучена и проверена в вашем институте и работниками Арктического моста. Андрей стоял за спиной у Ани, силясь что-то сказать Степану. Кандербль, которому было переведено все сообщенное Степаном, наклонясь к Волкову, заметил: - В туннеле придется заменить проводку, но я готов от имени концерна плавающего туннеля взять это дело на американскую сторону. С соответствующей оплатой, разумеется. - Мы обсудим с вами, мистер Кандербль, этот вопрос, - ответил по-английски Волков. - Но сейчас нам необходимо вернуться к расследованию причин аварии. - Да что значит эта "авария", Николай Николаевич, по сравнению с открывшимися перспективами! - горячо воскликнул Андрей. - Тем не менее, - строго напомнил Волков, - прошу не забывать о назначении нашей комиссии. Заседание продолжилось. Были скрупулезно установлены все факты, все мелочи, сопровождавшие подводную гонку и ее последствия. Степан настаивал на своей безусловной вине, не имеющей оправдания. Волков хмурился, Аня Седых с трудом сдерживала свою радость. Перед нею открылись новые горизонты. Она не выдержала досконального разбирательства и, извинившись перед Николаем Николаевичем, отошла в сторону, неожиданно столкнувшись с Андреем Корневым. Он очень смутился и указал на цистерноподобный снаряд, стоявший у противоположной платформы. - Как же ты вовремя оказалась на Армстрое, Аня!.. - произнес он, хотя глаза его говорили совсем иное, важное им обоим. - Этого не могло быть иначе, Андрюша, - мягко ответила Аня, тепло улыбаясь. - Ведь предстояли ходовые испытания лунолета... - Космолета, - поправил Андрей. - Пусть теперь космолета, - радостно согласилась Аня. - Но ведь это же твой ракетный вагон! - Пожалуй, - опустила глаза Аня. - Скорее его правнук. - Как же я был слеп и глуп, не поняв ни твоего ракетного вагона, ни тебя, Аня! - с искренним раскаянием воскликнул Андрей. - Правда, Андрюша? - подняла глаза Аня. - А не слишком много времени прошло? - с тревогой спросил Андрей. - Есть субстанции, которые не измеряются временем, - отозвалась Аня и коснулась рукой руки Андрея, но тотчас отвернула ее, заметив подошедшего Герберта Кандербля. - Простите, леди, - сказал Кандербль, - мне тяжело принимать участие в том расследовании. - Он кивнул в сторону стола. - А к вам... к вам обоим у меня есть одна сердечная просьба. - Да, Герберт, пожалуйста, - обернулась к нему Аня. - Вы не могли бы подарить мне... вернуть это ваше кольцо, подаренное мной моему спасителю. - И он взглянул на руку Ани, а потом на Андрея. - Но это кольцо очень дорого нам обоим, - произнесла Аня. - Именно поэтому я и прошу его у вас. Оно - память о пережитом, символ мостов дружбы вместо бомб ненависти. Я так говорю? - Так, так! - воскликнула Аня, снимая с пальца перстень с искусственным алмазом и вопросительно глядя на Андрея. - Но как же я буду без него? - с наивной интонацией, так не вязавшейся с ее обликом, закончила она. - Мы заменим его другим кольцом. Согласна? - предложил Андрей. Аня улыбнулась ему. Однако нужно было вернуться к столу, где Волков и Седых "потрошили" Степана. Когда комиссия вновь была в полном составе, Волков, обратившись к ее членам, сказал: - Я думаю, что вопрос ясен. Осознанная Степаном Григорьевичем его вина полностью установлена. К счастью, туннель не понес никаких уронов, если не считать предстоящей замены электропроводки, рассчитанной теперь уже на миллион киловатт. Поэтому, учитывая как первое, так и второе обстоятельство, я рекомендовал бы от имени комиссии предложить руководству отстранить Степана Григорьевича Корнева от поста главного инженера Армстроя (благо строительство, за исключением переоборудования электрической части туннеля, закончено) и перевести его ведущим инженером по этому переоборудованию, возложив на него подготовку к запуску космолета... - На Марс! - выпалила Аня Седых. Волков обернулся к ней, стараясь сделать строгое лицо. - Возможно, что и на Марс, недаром ваш корабль именуется уже не лунолетом. Правда, надо думать, пока с компьютерным экипажем. - Пусть так. Но все-таки на Марс! - настаивала Аня. - Итак, - продолжал Волков, - я предложил бы, если со мной согласятся, наряду с переводом инженера Корнева на новый участок работы, представить его к правительственной награде за животворную идею "электрического поезда-маховика", избавляющего нас от необходимости строить электростанцию на Севере в миллион киловатт и заводы - потребители этой энергии. - Вот тебе и ногой поддать и руку пожать, - заметил в усы Иван Семенович. - Мне уже привелось получать одновременно и выговор за опоздание установки насоса для охлаждения доменных печей, и орден за их пуск с помощью этого насоса, - произнес Степан Григорьевич. - Любая медаль имеет две стороны, - глубокомысленно заметил Иван Семенович Седых, поднимаясь во весь свой огромный рост. - Ты и заслужил ее со всех сторон. Глава шестая ЛЕТАЮЩИЙ АЙСБЕРГ В небе светили негаснущие звезды. Полупрозрачный сияющий занавес, ниспадавший с полярного неба, не мог их скрыть. Они разукрасили его самоцветным узором. Два Сергея встретились у Баренцева моря, на "самом краю Земли". Волны прибоя лизали снег берегового припая, и пенные гребни их тоже казались снежными. Для Сергея Бурова звезды были очагами термоядерной реакции, воспроизведению которой на Земле он и посвятил себя. Он видел в них различные состояния вещества, разделенные во времени тысячами, миллионами, даже миллиардами лет. Возможность наблюдать все это единовременно он считал необычайной удачей исследователя, каким он был, по его словам, "на все два метра от кончиков его волос до пят". Сережа Карцев по сравнению со своим рослым спутником казался маленьким, впрочем, как и большинство космонавтов. Он ходил в дублерах со времени окончания электронно-ракетного института, который они с Сергеем осматривали десять лет назад. С той поры космос захватил все помыслы Сережи. И звезды теперь были для него прежде всего целями, которых непременно достигнет человечество, чужими солнцами неведомых планет и загадочных цивилизаций, о встрече с которыми должен мечтать настоящий человек. - Нет, я весь земной, - подзадоривал Сережу Сергей Буров. - В летающий айсберг я бы не полез. Два дня назад в выемке, у которой они сейчас стояли, из морской воды (с добавлением в нее для "тугоплавкости" некоторых химикатов) был отлит ледяной панцирь космолета. Он походил на исполинский артиллерийский снаряд с заостренным, как у сверхзвукового лайнера, носом. Сейчас этот панцирь стоял на запасных путях на морозе, ожидая старта, когда, приняв в свою полость космолет, он займет место в воздушном шлюзе Арктического моста. - Мало приятного залезть внутрь такого летающего айсберга и ждать, пока он от нагрева о воздух превратится вместо тебя самого в пар, - продолжал Буров, вызывая Сережу на разговор. - Вот уж о чем не думаю! - отозвался тот. - Мечтаю взлететь с облачком пара, которое останется от айсберга, на околоземную орбиту и с нее стартовать к Марсу. - К Марсу, к Марсу! Земли тебе мало. Я бы таких проблем земных тебе подкинул - задохнешься! - А разве марсианская проблема не стоит того? Что случается с автоматами после их опускания на поверхность Марса? Что? Только люди на это ответят, а не механизмы! - Так уж сразу нынешние дублеры и отгадают все марсианские тайны? - Не сразу. Не все, но разгадаем. Начнем с истории планеты. Почему Марс остался без воды и атмосферы, которые были на нем? Почему еще американский "Маринер" сфотографировал там гору, сделанную (понимаешь, сделанную!) в виде прекрасного женского лица? Я-то знаю!.. - Вот это уже недопустимо для исследователя. Он не может заранее знать конечные выводы. - Не выводы, а рабочую гипотезу, без которой, как ты сам говорил, любой исследователь беспомощнее крота на асфальте. - Гипотеза астронома Феликса Зигеля о прошлом Марса? Слабоват я в планетологии. Давай, просвети. - Очень просто. Юпитер движется по своей орбите в сопровождении "свиты" космических тел: впереди его на расстоянии, равном расстоянию от Юпитера до Солнца, и позади на точно таком же расстоянии движутся группы троянцев. Все они вместе с Юпитером и Солнцем составляют равновесную тригональную систему, состоящую из треугольников. Возможно, так же было и на орбите Фаэтона. В тригональных точках, то есть в вершинах треугольников, находились три планеты: Фаэтон, Марс и Луна. Они все двигались по общей орбите, на которой теперь остались лишь осколки погибшей планеты, астероиды. Когда Фаэтон распался, равновесие нарушилось. Марс и Луна перешли на более близкие к Солнцу орбиты. Солнце стало нагревать их сильнее, и они постепенно потеряли свои атмосферы: Луна полностью, а Марс - значительную ее часть. Поэтому на Марсе не осталось и воды в былом количестве. А что она была там прежде, свидетельствует рельеф поверхности со следами водной эрозии и руслами высохших рек. - Так, так. И что же вы, дублеры, увидите там? - Следы жизни. Вот что надо найти! Раз прежде имелась вода и атмосфера, подобная земной, была и жизнь. Ведь углекислота, составляющая в основном теперешнюю атмосферу Марса, - это оставшаяся наиболее тяжелая часть былой атмосферы Марса. Прежде в ней, кроме углекислоты, были и азот, и кислород, и пары воды. Но более легкие, чем углекислота, они улетали от планеты в первую очередь. Обретали под влиянием солнечного нагрева тепловую скорость, большую, чем скорость убегания от планеты с ее малой массой. - Это все предположения. А что ты увидишь? - Если жизнь была, то все живое должно или погибнуть или же приспособиться в течение тысячелетий, когда условия постепенно менялись. Растения, даже некоторые животные изменялись при этом, а разумные существа... они могли остаться прежними, если использовали для сохранения привычных условий свои знания. Буров свистнул: - Опять здорово живешь! Марсиане! Аэлита? - Да, быть может, и Аэлита, которая вместе со всем своим народом ушла в глубинные убежища. Там искусственно создали прежние условия существования марсиан с привычным им воздухом и водой. - Рассчитываешь найти на Марсе подземные города, высокую цивилизацию? - Не рассчитываю, а хочу. - Ну ты, Сережа, молодец! Я бы заменил все автоматы корабля одним тобой. - Нас будет трое, как ты знаешь: командир Дмитрий Росов и мы с американцем Джеральдом Смитом. - Бодливой корове бог рогов не дает, - рассмеялся Буров. - Начитался ты, брат, фантастов всяких. Увлекаются они неземными делами... - Говорят: "Не тот фантаст, кто увлечен фантазией, а тот фантаст, кто увлечет фантазией". Вот ведь построили все-таки люди после Жюля Верна пушку, из которой можно безопасно для экипажа выстрелить в космос кораблем. Вчера - фантазия. Сегодня - реальность. На руке Бурова запел радиобраслет: - Главного физика космического запуска Бурова вызывают на Атомную станцию имени Авакяна. Объявлена высшая готовность. Реактор переводится на форсированный режим. - Ну, брат, припустим? Не разучились же мы бегать? И оба лыжника направились к зареву, поднимавшемуся над громадой домов города Туннельска. ...Главный конструктор сорвал с аппарата телефонную трубку: - Я - Седых. Вызываю к экрану. Теперь скажите: как же аппараты ваши вонючие будут за миллионы километров работать, если они под вашим носом барахлят? Выключать запрещаю. У меня все. Прямые брови Ани Седых сошлись в одну линию. Она стукнула рукой по рычагу, а другой отвела назад седеющие волосы. Когда на экранчике появилось встревоженное лицо вновь вызванного собеседника, она заговорила властным, энергичным тоном: - Штаб перелета, докладывайте. Вы понимаете, что это значит? Сообщение в Арктическом мосте прекращено вторые сутки. Из-за нас. А вы... Каждый час стоит миллионов и миллионов долларов неустойки Американскому туннельному концерну. Для них это бизнес. А для нас это равносильно прорыву фашистского танкового корпуса. Что? Забыли, что это такое? Полезно вспомнить и впредь никогда не забывать. Докладывать каждые семь минут. У меня все. Аня встала из-за стола и осторожно открыла дверь в соседнюю комнату. Там за длинным столом сидели члены правительственной комиссии. Аня отыскала глазами Андрея Корнева. Взгляд ее потеплел. Степан сидел рядом с братом, грузный, насупленный. Напротив высился Герберт Кандербль. Его длинное лицо было сосредоточенно, даже хмуро. Во главе стола сидел председатель комиссии с белоснежной головой, в прошлом один из руководителей Советского правительства, Николай Николаевич Волков. Увидев Аню, он спросил: - Каковы сводки? Наши американские коллеги беспокоятся. Может быть, подумать о запасном варианте, раз "основной экипаж" "заболел"? Аня молча кивнула и закрыла дверь. Теперь ей надо было решать все самой, как у нее было договорено с Волковым. Снова включила она прямую видеосвязь: - Демонтировать аппараты. Я ничего не хочу больше слышать. К черту! Вы еще ответите мне за их хваленую безотказность. Да, обойдемся без вас... и без них. - Как? Полет отменяется? - поразился смотревший испуганно с экрана руководитель автоматики. - Напротив. Демонтируйте только "наблюдателей", которые барахлят. Остальная автоматика останется дублировать экипаж. - А дублеры? - Дмитрия Росова, Сергея Карцева, Джеральда Смита - к аппарату. Они летят. Через мгновение недавние дублеры были уже видны на экране видеосвязи главного конструктора. - Ну, родные мои, - совсем другим, сердечным тоном объявила Аня космонавтам, из которых один Сережа Карцев еще ни разу не летал в космос. - Летим, родные мои, - заключила Аня. - Весь мир с вами. Привет Аэлите. - И она тепло улыбнулась. Подводные гонки в Арктическом мосте повторялись. И как и в первый раз, виновником этих "гонок" опять был Степан Корнев. Но теперь он не сидел в поезде, мчавшемся в левом туннеле, а находился в диспетчерской, превращенной в командный пункт. Он не мог влиять, как тогда, на скорость поезда. Все было запрограммировано и заложено в магнитную память электронно-вычислительной машины. "Его" балластный поезд весом в тысячу тонн (пятьдесят вагонов по двадцать тонн) был настолько длинным, что не помещался на перроне подземного вокзала. Прямо с запасных путей Арктического моста он проследовал в специально для него переоборудованный полукилометровый воздушный шлюз. Воздушные насосы выкачивали оттуда воздух целых тридцать пять минут. И уже потом сам собой открылся люк, и балластный поезд оказался в безвоздушном пространстве туннеля. Степан доложил главному конструктору Анне Ивановне Седых, что система готова к космическому запуску. Анна Ивановна Седых дала команду, и "гонки" начались. Однако "поезд Степана" отправился теперь не вторым, как когда-то, а первым. С волнением следил Степан за возрастанием скорости. За час сорок минут она достигнет предела, а сейчас, после пятидесяти минут разгона, стала 2160 километров в час, такой, какую установил в своем "рекордном пробеге" поезд Степана с усовершенствованным мотором! Каким нелепым ребячеством это ему теперь казалось!.. Он доложил Ане, что балластный поезд прошел половину пути разгона. Аня кивнула и дала приказ по системе связи: - Космонавты, на перрон! Разгонный локомотив вывести к шлюзу. На перроне уже находились члены государственной комиссии во главе с Волковым. Он поглядывал на экраны видеосвязи. На одном из экранов стояли супруги Карцевы, Алексей Сергеевич, строитель Мола Северного и Галина Николаевна, дочь Волкова. Они уже знали, что их сын Сережа отправится с первым экипажем на Марс. Три космонавта: известный летчик и опытный космонавт Дмитрий Росов, муж соратницы академика Овесяна Веселовой-Росовой, Сережа Карцев и Джеральд Смит, американский астронавт, побывавший и на орбитальной станции, и на Луне, стояли отдельной группой. К ним решительным шагом направилась Анна Ивановна Седых. Она поочередно обняла каждого и расцеловала. - В путь! - сказала она. К перрону подошел необычный поезд. Впереди двигался огромный ледяной снаряд с заостренным носом - летающий айсберг, покрытый серебристой краской, чтобы лед не испарялся в вакууме подводного туннеля. Он защитит корабль от трения о воздух при прохождении земной атмосферы с обретенной космической скоростью. За ним двигался космолет, как бы в меньшем масштабе воспроизводивший его очертания. Он был покрыт керамическим защитным слоем, который сослужит службу при прохождении марсианской, а при финише и земной атмосферы и торможении "по Циолковскому" во время спирального спуска. В конце состава двигался электроразгонный локомотив, способный развивать в течение одиннадцати минут мощность в миллион киловатт. Поезд остановился. Росов, широкоплечий крепыш с седеющими висками подошел к ледяному посеребренному панцирю и похлопал по нему рукой, как ласкают по шее коня. Потом он открыл боковой люк и дал знак своим товарищам по полету пройти за ним. Лишь на секунду задержался Сережа взглядом на экране, за которым словно находились здесь, в Туннельске, его отец и мать. Он по-детски улыбнулся им и по-мужски сделал скупой жест рукой. Через секунду он скрылся в космолете. Джеральд Смит тоже послал приветствие американцам, смотревшим на старт космолета с одного из экранов. Голографическое объемное изображение на экранах делало эффект присутствия полным. Казалось, что на перроне находится много больше людей, чем было на самом деле. Между тем балластный поезд, потребляя всю мощность атомных станций Арктического моста, приближался к Американскому материку. Он все еще двигался один. "Гонка" пока еще не началась. Медленно, очень медленно разгонный локомотив втолкнул космолет в его ледяной панцирь. Люк, в котором скрылись три космонавта, слабо просвечивал сквозь серебристое покрытие и зеленоватую толщу льда. Анна Седых размашистым шагом шла к диспетчерской. Одновременно открылся воздушный шлюз, и в него тихо вкатился летающий айсберг с космолетом в его полости, а вслед за ним и разгонный локомотив, такой же цилиндрический, как и ледяной снаряд, но только совсем непрозрачный. Воздушный шлюз закрылся. Система готовилась к последнему этапу запуска. Одного взгляда Ани Седых на пульт управления было достаточно, чтобы оценить состояние полной готовности. В воздушном шлюзе был уже достаточный вакуум, и он соединился с безвоздушным пространством туннеля. Никто не отсчитывал от шести до нуля, до момента старта. Все осуществлялось само собой, завися лишь от показаний приборов, отражающих разгон балластного поезда. Еще несколько мгновений томительного ожидания и... Все произошло по программе, заложенной в ЭВМ. В момент, когда стрелка скорости балластного поезда дошла до красной черты, дрогнула стрелка на соседнем циферблате - это двинулся разгонный локомотив, толкая перед собой летающий айсберг с космолетом внутри. Балластный поезд начал электрическое торможение, обычное для электрифицированных железных дорог с рекуперацией энергии. Моторы локомотива заработали в режиме генераторов, посылая выработанный ток в соседний туннель, разгоняя в нем летающий айсберг. Энергию, которую запасал в течение почти двух часов тысячетонный состав, десятитонный состав - локомотив - летающий айсберг - должен был израсходовать лишь за одиннадцать минут. Находившиеся в космолете люди испытывали ускорение не большее, чем при рывке с места обычного автомобиля. Они сидели в удобных, рассчитанных на перегрузку креслах, принявших в мягкие объятия их спины. Скорость балластного поезда падала, а разгоняющегося состава - возрастала. Это были не просто "гонки", а так называемые "гандикапные гонки", когда один из соревнующихся заблаговременно выпускается вперед. Степан смотрел на показания стрелок и вспоминал, как счастливая мысль о таком способе разгона пришла ему в голову в самый критический момент его жизни. Как же он был не прав, не веря в будущее!.. Теперь он был счастлив. Счастлив был и Кандербль - в разгонном локомотиве мощностью в миллион киловатт воплотилась его модель, впервые испытанная на Лонг-Биче. Был ли счастлив Николай Николаевич Волков? Или он будет счастлив, когда полет завершится и его любимый внук вернется невредимым, открыв марсианские тайны? По его спокойному лицу ничего нельзя было прочесть. Скорее ответ на этот вопрос можно было угадать в глазах Галины Николаевны и Алексея Сергеевича Карцевых. Со смешанным чувством гордости и тревоги смотрели они на закрывшийся люк воздушного шлюза Арктического моста. Анна Ивановна Седых была счастлива. И не только потому, что осуществлялся план всей ее жизни. Он завершался снова с Андреем, о чем она лишь могла мечтать, с Андреем, для которого второе признание его Арктического моста - награда за все его лишения. Он же был счастлив, вновь обретя свою Аню, удивительно новую и в то же время такую прежнюю... Вчера она сказала ему: "Передовая идея подобна айсбергу. Ее подлинное значение скрыто в глубине". На перроне в Туннель-Сити не было никого. Воздушный шлюз был закрыт не люком, а легко пробиваемой мембраной. Толпы народа находились далеко в тундре, там, где подводный туннель выходил на поверхность земли и где расположены были подъездные пути Арктического моста. Там из-под земли выходило по касательной дуге земного круга мысленное продолжение плавающего туннеля, по которому вылетит из трубы моста летающий айсберг, пробив мембрану воздушного шлюза. Это случилось, когда стрелка скорости балластного поезда дошла до нуля, а стрелка скорости айсберга достигла 12 километров в секунду. Аппараты замедленной съемки зафиксировали этот миг, а другие аппараты, скрытые в стенах, - сильнейший удар, подобный взрыву. Звук его был слышен в Туннель-Сити, там даже лопнуло несколько стекол, осколки которых потом продавались как дорогие сувениры. А в тундре, в нескольких десятках километров от подземного вокзала, на глазах у столпившихся американцев из-под земли вырвался ослепительный метеор, оставляя за собой светящийся хвост. Он походил на комету, которая лишь на несколько мгновений появилась на небосводе. Скорость снаряда снижалась из-за сопротивления воздуха, уменьшаясь до второй космической - 11,2 километра в секунду, достаточной для отрыва снаряда от Земли и дальнейшего полета к Марсу. При прохождении атмосферы ледяной панцирь расплавлялся, превращаясь в пар. Пар этот вместе с воздухом, светящимся от разогрева пронизывающим его телом, и создавал огненный шлейф метеора. Эта картина в цветном голографическом изображении была видна и в диспетчерском пункте Туннельска на экранах видеоприемников по всему миру. Все обычные телевизионные и видеопередачи были прерваны, чтобы население земного шара могло воочию увидеть запуск на Марс корабля с посланцами Земли. И в следующие мгновения на всех земных экранах можно было увидеть с помощью прямой видеопередачи с корабля лица этих посланцев человечества. Они уже находились в состоянии невесомости и, счастливо улыбаясь, произносили деловитые слова своих первых рапортов. Корабль без повреждения слоя озона выходил на околоземную орбиту, откуда стартует к Марсу уже как обычная ракета давно испытанным способом. И когда командир корабля повторил знаменитое слово первого космонавта Земли Юрия Гагарина: "Поехали!" - это означало, что корабль "Аэлита" сошел с околоземной орбиты и покинул Землю. Запуск его с помощью исполинской электрокатапульты, в которую на время был превращен Арктический мост, дал возможность космолету "Аэлита" обеспечить себе возврат на родную планету в таком же виде, в каком он вылетел. Правда, без ледяного панциря, конечно. Служба Арктического моста принимала от находившихся под командованием Ани Седых специалистов свое сооружение для дальнейшего его использования по прямому назначению. Железнодорожное сообщение между СССР и Америкой, ставшее уже привычным, возобновлялось. Члены государственной комиссии разъезжались по домам. До следующего космического запуска с использованием подводных туннелей. Человечеству стоило их строить! Конец третьей части ЭПИЛОГ Автора читают, но только писателя - перечитывают. Девушка, юная и застенчивая, с нежным овалом лица и тонким профилем, с удивительной волной русых волос, которые она простым и небрежным движением закладывает обычно в тяжелый узел на затылке, возьмет в руки эту книгу, возьмет осторожно, боясь, что листки ее рассыплются в прах... С трудом поверит она глазам, что перед нею книга, написанная столько тысяч лет назад!.. Это ее находка, волнующая археологическая находка, которая, быть может, добавит хоть каплю в море человеческого знания о незабвенном периоде древности... Можно ли представить большее счастье, чем то, что выпало на долю девушки, носящей древнее имя Эльга, влюбленной в прошлое, живущей мысленно в былых веках, когда люди страдали, говорили на разных языках, порой даже не то, что думали, бились друг с другом, боролись за счастье, за будущее, изображали свои мысли старинными неэкономичными знаками, некоторые из которых означали цифры, например год... Здесь стоит 1939 год! Неужели? Давно забытый календарь... И еще 1985 год! Время, когда люди переживали острейший кризис, когда под вопросом было дальнейшее существование жизни на Земле. Давно пережитое, но незабытое время! Время торжества Разума над Безумием! XX век!.. Прославленный век небывалых бурь и потрясений, взрывоподобного развития человеческой культуры, любимый ее век! Несомненно, эта книга не принадлежит к числу классических произведений, ее не хранили в музеях, ее не пересказывали, не изучали... Вероятно, это самая обычная книга, каких много издавали в ту таинственную пору... О чем же она? История неведомого народа? Картинки из жизни далеких времен... или, может быть, мечта? Ведь люди древности тоже мечтали, они мечтали о том времени, в котором живет сейчас она, или о пути к нему, мечтали точно так же, как думает сейчас она о минувшем, разглядывая чудом сохранившуюся обложку и листки из странного непрочного вещества, которое в незапамятные времена выделывали, губя для этого живые деревья... Счастливые раскопки, благодатная игра природы, оставившая без губительного света и доступа кислорода этот естественный грот - остаток грузного строения тех времен, когда люди жили большими скопищами в огромных зданиях, ездили по тесным улицам в смехотворно неуклюжих машинах, передвигавшихся еще по земле, или, что еще забавнее, на дрессированных животных... Кто читал эту книгу, кто писал ее, как выглядели эти люди? Это можно представить себе, разглядывая иллюстрации... Ах, эти трогательные зарисовки без современных приборов, прямо рукой человека, обладающего феноменально развитым глазомером!.. У детей, словно повторяющих пройденные человеком ступени, сохраняется тяга к этому... Потому, быть может, кажется все таким наивным, детским в этой ископаемой книжке... На каком же древнем языке написана она, о каких народах, о вражде или дружбе? Девушка Эльга, влюбленная в историю, может и не знать одного из древних языков, который странной речью зазвучал бы с сохраненных капризом времени страниц, зазвучал бы из далекого века революций, великого строительства будущего, воплощаемой мечты... Во времена Эльги, в позднее тысячелетие человеческой зрелости, люди уже привыкнут пользоваться непостижимо умноженными способностями мозга, которому так же верно будут служить электронные устройства, как мускулам с глубокой древности служат машины. Электронные клеточки искусственного мозга способны с помощью миллионов попыток в секунду не только решать невероятной сложности математические задачи, но и расшифровать любые письмена, угадать значение слов неведомых языков, облечь их в будущие понятия и представления. Подобные машины мышления всегда найдутся в галерее изучения древности... Эльга, смущаясь, искоса глядя вокруг, пойдет к заветной галерее, прижимая свою находку к груди. Эльге покажется, что она своей находкой принесет людям ту пользу, о которой будет мечтать в ее время каждый... А ведь сколько горя, разочарования, порой отчаяния будет у тех, кто не оправдает своих собственных надежд, кому покажется, что он не отдает обществу всего того, на что способен!.. Именно этим всегда будет мучиться и Эльга, такая же неуемная и требовательная к себе, как и все люди тех времен. Старый человек, еще статный, широкоплечий, с шишковатой голой головой, который еще сто лет назад прославился знаменитыми расшифровками древних письмен, встретит Эльгу, свою ученицу, и возьмет из ее дрожащих рук старую книжку. Бережно положит он находку на стол, перелистает страницы, вздохнет и скажет: - Это русский язык, моя Эль. Язык страны, где впервые начали строить новые отношения между людьми, столь привычные нам теперь... То было время бурь и революций, выдающихся научных открытий, время, когда создавалось будущее, в котором мы живем, право на которое отстояли люди. И девушка с зеленоватыми глазами, откопавшая древнюю, не прочитанную еще книгу, вдруг заплачет, припав к широкой груди старого хранителя древних текстов. - О чем ты плачешь, Эльга? - спросит могучий старец. И Эльга ответит ему: - Я плачу потому, что не могла сама прочесть книгу... я плачу потому, что мне жаль, бесконечно жаль, что я не живу в то время... Мне хотелось бы отстоять, как ты сказал, жизнь на Земле, сделать возможным время, в котором мы так безмятежно живем! Он погладит ее, плачущую, вздрагивающую худеньким телом, погладит по густым русым волосам и подумает, что, быть может, в былые далекие времена жили девушки, которые не променяли бы ни на что старое, неспокойное время, не променяли бы его даже на более счастливое... - Один поэт древности говорил, что люди никогда не ощущают счастья в достигнутом. Подлинное счастье всегда было в движении, в стремлении достигнуть большего. В ту далекую пору, о которой ты грустишь, люди стремились к лучшему неистово... И в этом, быть может, было высшее счастье! - Когда я могу узнать эту книгу? - спросит Эльга. Она скажет "узнать" потому, что в ее усовершенствованное время не будет понятия "прочесть". Процесс узнавания книги будет неисчислимо быстрее ее чтения. Каждый человек тех времен будет знакомиться с неизмеримо большим числом произведений, чем человек читающий. Ассоциации, возникающие в его мозгу, и безукоризненная электронная память мыслящих машин, всегда имеющихся в его распоряжении, позволят ему при малейшей надобности восстановить любое произведение во всех подробностях. Немного времени понадобится Эльге, чтобы "узнать" найденную книгу, но то недолгое время, которое потребуется электронным машинам, чтобы расшифровать книгу, покажется Эльге невыносимо длинным. Она будет приходить к своему учителю, вместе с ним просматривать черновые выводы электронной машины, перестраивать ее, задавать ей все более точную программу расшифровки... И вот придет час, когда незаметная, рядовая для своего времени книга, которой лишь посчастливится сыграть роль черепка глиняной посуды, извлеченного при раскопках городища, будет "узнана" Эльгой и старцем хранителем. В глубокой задумчивости выключат они послушную машину, достанут из ее недр наивную книгу древних и долго будут молча смотреть на нее. - Океанский мост, - скажет девушка. Так машина расшифрует название книги - пожалуй, более точно, чем в подлиннике, отражая существо написанного. - Океанский мост... Неужели кто-то мог сомневаться в их время в том, что его надо строить? - Чтобы прийти к этому выводу, людям пришлось понять многое. На расстоянии все яснее, моя Эль. Из нашего тысячелетия хорошо видно, как средства сообщения, меняясь, отражали высоту человеческой культуры. Эльга мечтательно задумается, перенесется на тысячелетия назад. Когда-то человек ходил только пешком. Но как мало он мог пройти! Естественно, что племена, жившие далеко друг от друга, развивались обособленно, говорили по-своему и враждовали между собой. К концу своего младенчества человек приручил животных. Появились дрессированные звери, на которых ездили и перевозили грузы. Как это было красиво и романтично! Эльга многое отдала бы, чтобы хоть раз в жизни, наполненной машинами, проехать верхом на лошади, проскакать по степи, чтобы травы били коня по животу, чтобы свистел ветер в ушах и развевалась, задевая лицо, жесткая грива! Какое счастье ощущать под собой сильного, послушного коня, теплого, живого, порой капризного, но благородного, повинующегося малейшему твоему желанию! Дороги сблизили людей, живущих далеко друг от друга, помогли взаимопроникновению культур, но не изменили, конечно, отношений между народами. История человечества шла своим чередом. Средства сообщения лишь отражали ее. Еще одна страница истории - и перед глазами Эльги на фоне бурного моря встает белокрылый корабль с надутыми парусами. Ветер, могучий ветер, сконцентрировавший в себе солнечную энергию, подчинился человеку, погнал по его воле корабли в чужие страны, к неведомым землям. Ах, если бы можно было взобраться на рею, повиснуть над водой, описывая в воздухе дугу от гребня одной волны до гребня другой! Почувствовать бы себя сильнее моря! Человек покорил ветер и море. Далекие народы узнали о существовании друг друга. Разделенные океаном, они становились соседями более близкими, чем государства, разделенные горой или лесом. Однако слияние народов в единое человечество произошло после победы человека над сушей, после появления движущихся машин и дорог. Они были забавны, смешны, эти машины, на взгляд людей позднего тысячелетия, но они непрестанно менялись, как бы жили, развивались, совершенствовались, затрачивая все меньше энергии для передвижения со все возрастающими скоростями. Пути бегущих машин пересекли материки, столкнулись разные языки, смешались народности. Границы между государствами стали ощущаться как наследие чего-то давно прошедшего. Однако сколько тысячелетий понадобилось для того, чтобы стерлись эти границы, перерезанные несчетными путями по суше, по морю, наконец по воздуху! Менялись социальные системы, все сплоченнее жили люди, все меньше значили расстояния. Люди уже умели летать с очень большими скоростями, но еще зависели от энергии, которую затрачивали, должны были экономить ее. Очевидно, именно тогда появились плавающие в морях и проложенные в выемках по земле трубы-туннели, в которых не было мешающего движению воздуха, и поезда в них почти не затрачивали энергии, ибо трение качения при огромных скоростях ничтожно. Эти трубы частой сетью пересекли континенты и океаны. Эльга вспомнит, что она даже видела остатки таких труб в ископаемом городе на берегу ушедшего моря. Два отверстия были отчетливо видны в скалистом склоне, обрыве берега... Во времена Эльги люди, пройдя эпохи сжигания топлива, а вслед за тем освобождения энергии, заключенной внутри вещества и даже в вакууме, в конце концов убедились, что, добавляя таким образом энергию к получаемой Землей от Солнца, они нарушают тепловой баланс планеты, что влечет за собой глобальные катастрофические последствия (таяние полярных льдов, затопление материков!). Только Солнце может быть источником энергии и для удовлетворения тех, кто живет на Земле, желая сохранить ее в нетронутом виде, какой она сформировалась за миллиарды лет своей эволюции. Но не примитивные зеркала, отражающие солнечные лучи для нагрева тех же древних паровых котлов, даже не поля фотоэлементов, покрывающих пустыни, и не ветряки, использующие ветры, рожденные неравномерным нагревом солнечными лучами земной атмосферы! Эти ветры всегда дуют над океанами, занимающими большую часть поверхности земного шара, и вздымают на них вечные волны. Они-то и содержали даровую энергию, которую предстояло лишь взять человеку. И он, человек еще предшествующего для Эльги времени, взял эту энергию, очистив всю планету и от продуктов сгорания топлива прошлого, и от радиоактивных отходов позднейших энергетических станций. Новая энергетика стала "ЧИСТОЙ" и "ВЕЧНОЙ", как солнечное излучение. Вместо ископаемого горючего люди стали применять для транспортных устройств жидкий водород, получая его из воды, вместе с побочным продуктом кислородом, пополняющим атмосферу, где он служил для окисления того же жидкого водорода, который превращался снова в воду, не загрязняя атмосферу. В условиях новой жизни не надо было экономить, можно было не останавливаться перед тратой энергии, для того чтобы оторвать от земли все виды транспорта, сделать основной трассой движения воздух, где доступны все направления. Старые туннели были забыты. Но все же они, эти туннели прошлого, плавающие или зарытые в землю цилиндры, по которым мчались когда-то допотопные вагоны, эти тысячекилометровые трубы были в свое время протянуты с материка на материк руками, которые в дружеском пожатии сделали далеких соседей близкими, человеческую культуру общей для всего земного шара, стремительно растущей, позволившей достигнуть всего того, чем гордится позднее тысячелетие человеческой зрелости. Эти трубы-мосты стали символом единения всего человечества, слияния воедино народов, выбравших после всех социальных катаклизмов высшую общественную формацию - коммунизм, принявший общий всем язык... Эльга будет думать обо всем этом, изредка касаясь руки старца и взглядывая на него. Между ними установится непосредственное общение мыслей, которое в нашем, древнем для них времени известно лишь в редчайшие минуты между близкими людьми. Людям позднего тысячелетия слова нужны будут лишь для передачи мыслей новых, неизвестных собеседнику. Старец хранитель, проследив вместе с Эльгой картины прошлого, скажет: - В древние века транспорт служил связью в трех измерениях. Археологическая находка, будь то черепок горшка, меч или даже книга, как свидетель и современник прошлого, переносит тебя, моя Эль, в четвертом измерении - во времени. - О да! Конечно, так! - скажут загоревшиеся глаза девушки. - Какой-то миг я жила среди людей прошлого, боролась вместе с ними, любила, даже ненавидела... Ведь мне всегда было очень, очень жаль, что я не родилась в их время. - Вижу, ты счастлива. Счастлива как историк, счастлива как дитя мечты, как подруга людей с древними именами Андрея, Анны, Дениса, Степана... - Как бы я хотела написать последнюю главу! - Последнюю главу? - Главу о сбывшейся мечте... Написать историю человечества с тех самых времен... Ту главу, в которую все они так верили. - Более того, - скажет историк. - Они, люди далекой культуры, от которой попал нам с тобой в руки неприглядный черепок, современники бурь и революций, не только верили в эту главу, - они еще и строили сами эту новую главу истории, строили по собственному своему замыслу, которому обязаны и мы с тобой всем нашим временем, нашей судьбой. - Ах, если бы они могли прочесть эту главу истории об их будущем!.. - Глава эта так же естественна, как и мечта их о мире и сближении. В мечтах своих каждый из людей того древнего времени читал твою главу, девушка их будущего... Девушка прижмет свою находку к груди и мысленно перенесется в далекий наш век, всей душой стремясь к нам, людям нашего времени, чтобы вместе с нами говорить о нашем будущем, известном ей как славные страницы любимой ее истории. И это будет история сбывшейся мечты. Нью-Йорк. - Москва - Абрамцево 1939 - 1957 - 1985 гг.