Мы купались, загорали и непрерывно болтали. Я, что мог, рассказал Ларисе о своем странном цветовидении. Рассказал и о нашем с Вадимом Мильчиным приключении в остинском лесу. Она смеялась и удивлялась, как все здорово и смешно там произошло. И сначала не верила моему рассказу, думала, я все выдумываю. В том числе и про свое цветовидение. Когда я упомянул о Ниготкове, о том, как ошибся, приняв за него совсем другого человека, Лариса сказала: - Скорее всего это он гам и был. У него где-то там старинные друзья живут. - Но как же он успел появиться дома? - недоумевал я. - Ну не знаю. Может, на вертолете прилетел. В полдень мы сложили в сумку нашу одежду и пошли по берегу. Я включил магнитофон, и мы под тихую музыку неторопливо брели, говорили о разных разностях. Лариса что-то рассказывала о своей школе, о друзьях. Вспомнила о своей младшей сестре Жене и вдруг загрустила, совсем сникла, перестала говорить. Я спросил, что произошло. И она сказала, что в прошлом году ее сестра Женя утонула... Пошла с подругой купаться и не вернулась... Что я Ларисе мог сказать?.. Она забеспокоилась, что дома ее ждет мама, и мы повернули обратно. Я проводил ее до дому. Предложил встретиться вечером. Она сказала, что, наверное, сможет выйти, дала мне номер своего телефона, и мы расстались. Настроение у меня было плохое. Я съездил на нашу фабрику, вернулся домой, и бабушка послала меня на базар... Часов в семь я позвонил Ларисе, мне никто не ответил, и я пошел в кино. Так, чтоб отвлечься от некоторых своих мыслей. Дома я оказался часов в девять. Со стола еще не убирали. Не дождавшись меня, семья только что поужинала. Из спальни с развернутой газетой появился отец. - Садись, Костя, ешь, - недовольно сказала мне мать. По тому, как отец сел на диван, я понял: он сел для долгой беседы. - Ну как живешь, Костя? - спросил он. - Расскажи хоть! - Что "как"?.. - торопливо принимаясь за еду, небрежно проговорил я. - Давно я тебя не видел. Завтракаем без тебя: спишь; обедаем, конечно, без тебя; ужинаем тоже без тебя. - Я же не маленький. - Да, большой, независимый... На обследование не едешь, на работу не ходишь... Оставил пока эти пустячки? Инвалид третьей группы ждет социального обеспечения! Позор! Я ел торопливо. - Еще котлетку положить? - спросила бабушка. - Ценное предложение, еще две, - кивнул я и, чтоб отвлечь отца от неприятных для меня разговоров, сказал: - Бабушка, вот к старости люди мудрыми становятся... - Не всем это. Костя, удается! - перебила она меня. - Ну это верно, - согласился я. - Вот и тот... Один тут человек ярко-фиолетового цвета, почти как клюквенный кисель... Вроде бы умный. - Ты вот что, слушай, - сердито сказал отец, отведя в сторону хрустящую развернутую газету, - оставь-ка людей в покое! А то взялся: тот такой, этот сякой! - Почти все люди всяких зеленоватых оттенков, а он фиолетово-сиреневый, - сказал я. - Наш замдиректора по хозчасти. Представляете?.. - Все зеленые!.. Ты сам-то еще зеленый, чтоб обо всех людях без разбору судить. Ишь взялся! Чем, спрашиваю, занимаешься? - Дня через два начну работать. - Где? - В одном тут месте. Место неплохое. Очень хорошее! Смогу по пятьсот-семьсот процентов плана давать. - Это где же? - поспокойней спросил отец. - Контролером в трамвайно-троллейбусном управлений. Я ведь сразу безбилетников вижу. Они почти все одинакового цвета... - Вот только сунься в трампарк! - отец схватил газету и быстро начал ее складывать. - Нашелся контролер! Только попытайся. Я тебе дам семьсот процентов! Ишь!.. Где полегче ищет. Пальцем указывать! Завтра-послезавтра поезжай на обследование. Неизвестно, что с глазами сделалось, а он сидит. Контролер! Чего ждешь, спрашивается? Пока отслоение сетчатки начнется? Или глаукома, или совсем перестанешь видеть? Так? Уж ведь и ешь в темных очках. - Ну, отец, хватит, - сказала мать. - Он и сам не рад. А ты, Костя, об этом подумай, что отец говорит. Сложив газету, пожалуй, уже в шестнадцать раз, отец поспокойней сказал: - Пора тебе, Костя, всю эту чепуху бросить. Хватит носиться! Все без толку. Не школьник уже. - Клюквенный кисель будешь пить? - вмешалась бабушка. - Конечно! Три стакана. Бабушка налила киселя полный стакан и, вопросительно взглянув на меня, сказала: - Ишь, какой красивый! - Да, красивый, - кивнул я, глядя на серое содержимое стакана. - А то чего это тебе, - совсем спокойно сказал отец, - по базарам ходить, редиску покупать. Не старик же ты. Костя, не пенсионер... Сегодня днем я по просьбе бабушки ходил на рынок за свежим луком и за редиской. Около часа прослонялся у цветочного ряда, но Ниготкова так и не увидел. И вот теперь вдруг я подумал, что ведь он цветы может покупать и в другом месте. И даже в этот поздний час... - Извините, скоро приду... - торопливо вставая из-за стола, сказал я. - Очень даже вероятно!.. Цветы в это время продавали только около сквера у почтамта. Я был у импровизированного цветочного ряда через десять минут. Ниготков расплачивался за три огромные пепельно-серые розы! Я позвонил Ларисе, чтоб она срочно приехала на Нахимовскую улицу к спортивному магазину. Когда я появился в условленном месте, Лариса уже ждала меня. Я еще издали увидел знакомое золотисто-лимонное пламя. - Ты напугал меня! Что случилось, Костя? - Лариса, ты не могла бы по моей огромной просьбе под каким-нибудь предлогом навестить своего дядю Ниготкова? - Зачем еще? Поздно ведь, Костя. - Он только что купил розы. Три огромные розы. Я должен знать, кому он их преподносит!.. Понимаешь?! - Нет, не понимаю. - Ниготков не просто так фиолетово-сиреневого цвета. В этом я убежден. Из всего, что мне о нем известно, ничто не объясняет мне его фиолетовый цвет. И вот только эти цветы... Знаешь, Лариса, и Шерлок Холмс не упустил бы такой детали: одинокий, пожилой человек - тем более фиолетовый! - и эти цветы... - Ты что, считаешь, что пожилой, одинокий человек не может дарить цветы? - Прости, Лариса. Все из-за этого Ниготкова... Но я должен выяснить: если он покупает себе, для собственного удовольствия, я об этих цветах перестану думать. Выброшу это из головы! Мы быстро все обсудили. Чтоб случайно не обратить на себя внимание друзей Ниготкова и не бросить тень на поздний визит Ларисы, мы с ней договорились встретиться на троллейбусной остановке вблизи ее дома. На третьем номере троллейбуса она от дома Ниготкова могла доехать до самой своей улицы. Прошло минут сорок, а Лариса все не появлялась. Да, конечно, надо было мне остаться на Нахимовской улице и ждать ее недалеко от дома Ниготкова! Начали сгущаться поздние летние сумерки... Я уже давно обратил внимание на этого дядю с собакой. Он стоял за киоском, в котором продавали мороженое. Мужчина был грязного сизо-розоватого цвета. Огромную, забитую собаку прекрасного песочно-бежевого свечения он держал на "поводке" - на какой-то толстой веревке, гнилой и негнущейся. Мужчина одной рукой то и дело прикасался к огромному козырьку своей сизой фуражки, а другой рукой дергал за поводок. Широко растопырив крупные передние лапы, наклонив голову, собака понуро стояла и никак не хотела следовать за хозяином. Многочисленные прохожие то и дело натыкались на собаку, не обращая внимания на хозяина, обходили ее сторонкой. Чем сильнее сизый цвет мужчины насыщался фиолетовой прозрачностью, тем большую антипатию он во мне вызывал... Я подошел к киоску и, поглядывая на подъезжавшие троллейбусы, спросил дядю: - Что, от дома пес отбился? - Какой там отбился!.. - вроде бы найдя желанного собеседника, оживился, неодобрительно воскликнул он. - Замучил он нас, каналья! Мы его из дому всячески гоним, а он к нам все пути находит! Уж кому его ни отдавал, куда только ни увозил!.. - За что же вы его гоните? - спросил я. - Как это "за что"?.. Не наш же он! - Мужчина поглядел вверх, на мелкие звезды, на мгновение задумался. - Его со двора попросили, а он опять в ворота лезет, никакой совести не знает. - Как его зовут? - Да дети Джеком звали... Понимаешь, парень, я его в прошлом году на три месяца за пятерку купил у одного прохожего. У меня за городом, видишь ли, сад есть. Фрукты и ягоды начали поспевать - охранять надо! Ну и купил я этого Джека за пять рублей и в саду на цепь посадил. Урожай собрали - стал я его осенью гнать из сада. А он не идет. Не идет, и все!.. "Ну и пусть, - думаю, - черт с ним: пускай за городом один живет. Пускай домик охраняет, а заодно и поголовье мышей истребляет. Что мне: с ним связываться, что ли!" Так он - ты понимаешь! - как только снежок выпал, прибежал к нам в город, нашел улицу и мой дом!.. Ты понял? - восхищенно засмеялся сизо-фиолетовый садовод. - Нет, ты можешь себе это представить? Вот умный, тварюга?.. Дети, конечно, обрадовались, что пришел он... Дети есть дети! Что с них спросишь? Им только дай! Ну-у!! Куда ты потащился?.. Не торопись - еще успеешь... Дети радуются, что пришел он: дом ни разу не видал, а нашел. Ну а на что он мне? Воров нынче не слыхать - не воруют. Стало быть, и сторожить дома нечего... Да хотя б он поменьше был, а то прокорми такого бугая. Ну и все-таки нашел я средство. Прогнал его. Не знаю, как он зиму жил-поживал. А весной заявляется. Но что мне весной в саду сторожить - сам ты скажи?!. Уж куда я его потом только не отвозил! Ну, Джек, пойдем! Отдохнул - и пойдем. Пора!.. - Куда вы его теперь ведете? - спросил я. - А-а... тут в одно место... Сам догадывайся! - Отдайте его мне! - А он убежит от тебя! Кхе!.. Спорим! А?.. Давай на пятерку поспорим, что убежит? - Сколько он у вас жил? - Да всего месяца четыре, четыре с половиной. - И так привык? - Привык... Полюбил меня за что-то, тварюга! - довольно засмеялся мужчина. - Ну на, бери! - Протянул он мне грубую, невероятно сухую веревку. - А ну-ка, пойдет или нет?.. Ин-те-ресно... Я взял этот "поводок" и пошел к троллейбусной остановке. Собака осторожно шла за мной. Она даже не оглянулась на хозяина. Но, когда я остановился, Джек вдруг резко выпрямился, высоко поднял голову, обернулся. В этот момент он был особенно красив, будто другим стал: застыв, не мигая, тревожно-внимательно глядел на розовато-сизого садовода. В его настороженном взгляде не было и не могло быть того последнего и решительного "прощай" - не было, потому что Джек был все-таки собакой и не мог понять поведения садовода в сизой фуражке (которого почему-то считал своим хозяином, а может быть, и другом). Своим печальным, непонимающим взглядом - собака ведь не может понять то, что способен понять человек! - Джек как бы спрашивал: "Почему ты стоишь с таким неопределенным видом? Ты подойдешь сейчас? Или собрался уходить, а уходя, позовешь меня с собой? Нет?.. И ты все обдумал и это твое последнее решение?.." Всеми этими молчаливыми собачьими вопросами Джек как бы говорил: "Я уверен - сейчас, вот сейчас ты меня позовешь... Я все еще надеюсь. Ты извини, но я буду надеяться всегда". Я пошел, собака осторожно последовала за мной, Она шла так, как будто стеснялась "поводка" - этой толстой, сухой и негнущейся веревки, на которой я ее вел. Смеясь, мужчина весело крикнул мне вслед: - Обязательно купи ему намордник! А то штраф потребуют! Да, за это время, пока я разговаривал с этим сизо-фиолетовым дядей, Лариса могла выйти из троллейбуса и уйти домой. Я с Джеком быстро пошел к ее дому. Оказалось, Лариса все еще не возвращалась. Зажглись слепящие уличные фонари. Пришлось снова надеть светофильтры. Я негодовал на себя за то, что так легкомысленно послал ее к Ниготкову. И быстро шел по бесконечному тротуару навстречу проносившимся автобусам, автомашинам, вглядываясь в окна троллейбусов, надеясь увидеть дорогой мне цвет. Зато Джек явно повеселел. Он то и дело поглядывал на меня, скулил и вздергивал головой, но на веревку уже не обижался. То ли эта огромная забитая собака легко сходилась с людьми, то ли во мне увидела надежного человека и доброго хозяина, а может, и друга, не знаю. Во всяком случае, со мной псу было хорошо. Уж это было видно. - Ну что, Джек, голоден? Подожди, скоро я тебя накормлю... В промелькнувшем троллейбусе я вдруг увидел девушку, вся фигура которой пламенела золотисто-лимонным светом! Я с собакой бегом бросился обратно, следом за троллейбусом. Поводок был совсем никудышный, и я боялся, что расшалившийся пес сорвется да еще кого-нибудь укусит. Конечно, если б в тот момент меня увидел кто-нибудь из знакомых, то, наверное, подумал бы, что я вовсе рехнулся. В самом деле, большого роста двадцатилетний парень в темных очках, с огромной вислоухой собакой на веревке мимо прохожих несется по тротуару!.. Когда я подбежал к остановке, почти все пассажиры из троллейбуса вышли, вышла и она... Но это была не Лариса. Это была девушка, чем-то напоминавшая Ларису. Она не была на нее похожа, но мне казалось, что это ее сестра. Девушка была не одна. Она уходила с высоким желто-зеленым молодым человеком. Придурковатый Джек совсем расшалился, мешал и отвлекал меня, но приятно было за собаку: пусть наконец-то почувствует себя уверенно, пусть порадуется... Ларисы не было. Я снова сбегал к ее дому, нигде ее там, конечно, не увидел и вернулся на остановку. Я был подавлен и расстроен. Как вдруг из двери уже стоявшего передо мной троллейбуса, улыбаясь мне, приветственно подняв руку - как бы извиняясь за свое опоздание, - золотисто-лимонным пламенем вылетела Лариса! - Ты с ума сошла! - хватая ее за руку, закричал я. - Ой!.. - испугалась она Джека. - Почему ты с собакой? - Так... Это наша собака. Почему ты так долго не возвращалась?! Ты представляешь, что ты делаешь?.. - Прости, Костя! - улыбалась и смеялась она. - Ну прости. - Я тут уж не знал, что подумать. - Я устроила ему скандал! Этому Демиду Велимировичу. Он начал мне такую чепуху доказывать... Воспитатель! - Какую еще чепуху? - А!.. Начал стыдить меня, отчитывать и учить... Что я вроде бы неприлично веду себя и ни к чему эта дружба с такими, как ты. Представляешь? - Ты видела у него там цветы, эти розы? - Нет! Их нигде там нет. Ни-где! Уж я-то порезвилась, побегала по всему дому и на всех подоконниках пыль вытерла. А он следом шлялся, болтологию свою разводил про скромность. - А в портфеле? - В портфеле были лишь какие-то бумажки да хлебные крошки. - А розы? - Вот я нашла один лепесток. Из-под часового браслета Лариса вытащила свой белоснежный носовой платочек и, развернув его, протянула мне погибший лепесток розы. - Следовательно, - заключил я, - розы уже при деле... Ну-ну, Джек!.. Ты расшалился, как щенок. - Смотри, как радуется! - удивлялась Лариса. - Лапы передние вытягивает - смотри! - кладет на них голову и поворачивает!.. Не лезь ко мне, Джек, все платье порвешь!.. Смотри: и успевает идти - все успевает! - Вот я его накормлю сегодня дома, - сказал я, - да еще бутылку молока дам. Пусть пьет. - Что, прямо из бутылки? - засмеялась Лариса. - Конечно! У него вон какие когти на лапах, как пальцы... Значит, пустой номер: розы при деле. Из всего следует: на пути к своему дому он эти розы преподнес какой-то женщине. Даме сердца! И все осталось "sub rosa" под розой - все в тайне. И все-таки я по-прежнему буду следовать гениальному дедуктивному методу Блеза Паскаля: принципы подтверждать фактами, а не из фактов выводить принципы!.. - Ты что, Костя, - удивленно спросила Лариса, - уже в университете учишься? - Нет, я же тебе говорил, что скоро буду... - чуть-чуть перед Ларисой снова расхвастался я. - Итак, розы, а с ними и тайна не посетили дом Диомида Ниготкова. Все, с розами кончено! - Как это не посетили? - удивилась Лариса. - Этот же лепесточек лежал на столе в прихожей!.. Там и два-три листочка лежало. Эх ты, Шерлок Холмс!.. - Вот как?! Следовательно, розы были в его доме? Лежали на столе в прихожей? - На столе и банка с водой стояла, а в ней листья плавали. По листьям видно: розы стояли в банке. - Куда же он успел розы сплавить? - недоумевал я. - В этой тайне вся разгадка! Ничего не поделаешь: гениальный метод Паскаля нуждается в новых фактах. Но где же розы? - Конечна кому-то подарил. Костя, по-моему, он догадался, зачем я приходила. Просил прийти и вымыть те окна, которые выходят на улицу. Представляешь? - Никогда, Лариса!.. - решительно прошептал я. - Не смей приближаться к его дому. Разговаривая, мы дошли до Ларисиного дома. Джека я привязал в сторонке к дереву, а сами мы с Ларисой некоторое время посидели на скамейке напротив ее подъезда. Домой я отправился в половине первого ночи. Я пошел кратчайшей дорогой - через туннель под железнодорожными путями. Поводок, эту толстую дурацкую веревку, я с Джека снял и забросил. Собака уверенно и неотступно следовала за мной. Идти с Джеком по пустым улицам мне было совсем не страшно. Уже подходя к самому туннелю, я в его светлевшем, едва различимом противоположном прямоугольнике увидел яркую розовато-фиолетовую фигуру. Этого и следовало ждать! Не останавливаясь, я смело продолжал свой путь. Для меня было совершенно очевидно, что идти обратно нельзя. Я оглянулся, да, действительно: метрах в семидесяти за мной следовали две яркие фигуры - одна сиреневая, а другая сизовато-терракотовая. Я прошел через весь туннель и остановился в тени высокой железнодорожной насыпи. Трое сразу же подошли и остановились в пяти-семи метрах от меня - один спереди, двое других сзади, в тени. Слева с пепельно-зеленоватой насыпи, поросшей высокой редкой травой, торопливо спускался, почти сбегал четвертый тип - какого-то непостижимого оранжево-фиолетового цвета. Уж мне-то было известно, что такого цвета быть не может, но отделаться от ощущения, что я вижу оранжево-фиолетовый цвет, я не мог. Может быть, то был цвет сепии, как тот красновато-коричневый цвет старинных фотографий, но сепия слишком уж насыщенная и очень рябая. Песочно-бежевый Джек стоял метрах в трех, глядел то на меня, то на приближавшихся - и ничего не понимал. Он и меня-то увидел несколько часов назад, а тут еще новые лица. Он не понимал, почему я остановился, что вообще происходит, не знал, как ему быть. Тот, которого я увидел первым, фиолетовый, сказал: - Парень, собака, наверно, злая? Не покусает она нас, а? - Может и покусать, - четко, уверенно сказал я. - Это зависит от вас. - От нас, хулиган, ничего не зависит. Все зависит от тебя. - Дай прикурить, - с другой стороны сказал мне сизовато-терракотовый. - Спички есть? - Спичек у меня нет, - еще не решив, что предпринять, как можно хладнокровней ответил я. - Не ври, не ври!.. - ласковым голосом остановил он меня, как бы нехотя приближаясь ко мне. - Покуриваешь ведь... Они все трое негромко, невесело засмеялись. И смех ил был такой же, как у тех в лесу: трусливый и вместе с тем издевательски жесткий, смех равнодушный и блудливый. - А ну-ка, посмотрим, какой ты куришь табачок. Где у тебя кармашки?.. Ну-ка, ну-ка... И чего-то темные очки ночью носишь... Он полез к моим карманам. Не прошло и минуты с тех пор, как я их увидел. Нет, они не медлили. Могло только показаться, что они совсем не торопились. Из туннеля вынырнула ничем не примечательная "Волга". Машина резко бесшумно тормознула. - Зосимыч! - негромко крикнул сбежавший с насыпи оранжево-фиолетовый. - За тобой легковая тянется. Прогони подальше... Из туннеля вынырнул "Москвич". Не знаю, почему не крикнул я сидевшим в нем людям. Или не сообразил, или постеснялся показать себя трусом? Что было дальше, я не совсем четко помню. Они меня крепко держали, быстро подталкивали, едва ли не волокли к своей машине. И непрестанно, хитроумно били, так что я не падал, но по временам у меня захватывало дух и в глазах темнело. Как вдруг около самой машины они меня оставили, а сами куда-то бросились. Из туннеля ослепительно сверкнули две фары. Наверное, этот грузовик под легкий уклон катился с выключенным двигателем. До меня тут же донеслись чьи-то веселые, озорные слова: - Ребята, наших бьют! Раздался хохот. Кто-то забарабанил по кабине грузовика. Три моих преследователя мигом вскочили в автомашину, и через несколько секунд их след простыл. Четвертый, яркий оранжево-фиолетовый тип, тот, который был в стороне, на четвереньках стал подниматься обратно по насыпи... Ко мне мигом подбежали человек десять незнакомых мне молодых людей. Кто-то из них помог мне. Я поднялся. Начинал накрапывать едва заметный дождик. Я навстречу прохладным капелькам поднимал горячее, побитое лицо. - Кто они такие? - спросил меня самый оживленный и, наверное, самый смелый из них парень. Он, как мне показалось, несмотря ни на что, никогда не унывал и поэтому-то был красно-оранжевого цвета, скорее огненно-цветного. - Не знаю... - сказал я. - А вы кто такие? Вы откуда?.. - Мы строители, - сказала синевато-зеленая девушка, поправив косынку. - Домой едем. Со второй смены. Стройка на краю города... - А-а... далеко... - протянул я. Почти все эти ребята были всевозможных зеленых, синеватых и оранжевых оттенков. - За что они тебя так? - спросил меня огненноцветный парень. - Не знаю. А может, и знаю... Не нравлюсь я им. - А ты что это все в небо глядишь? - Так. Дождик... - Ребята, - сказала синевато-бирюзовая девушка, - его надо до больницы довезти. Мало ли что. - Садись, парень, довезем! - сказал невысокий смарагдовый юноша. - Вот ребята из погони вернутся и поедем. - Нет, - сказал я, - пойду домой. В больнице нечего мне делать. Сам дойду. Мои преследователи уж дома заперлись, спать легли. Минут через десять, громко разговаривая, к нам подошли двое, а потом еще двое из числа этих же ребят. - Ну что, Роман? - спросил огненноцветный одного из подошедших. - Жаль, - сказал здоровенный Роман, - ну и жаль - не догнали. Хотел бы я его схватить за шиворот. Это они его так отделали? Ну и ничего!.. Завтра, парень, будешь цветной, как картинка. А мы за тем персонажем около километра бежали. И не догнали!.. - Ну и зря я с вами побежал! - разобиженно сказал невысокий, толстощекий, изумрудный крепыш в ситцевой кепке с длинным целлулоидным козырьком. - Это почему зря? - серьезно спросил его худой и длинный, зеленый, как плющ, парень. - А потому что! - громко сказал толстощекий крепыш. - Оказалось, это собака была! За собакой, братцы, мы километра два гнались. Раздался такой хохот, какого я, кажется, никогда еще не слыхал. Я засмеялся вместе с ними, хотя мое лицо горело от побоев. - Вы поедете или пешком пойдете?!. - злился высунувшийся из-за приоткрытой дверцы зелено-хризолитовый шофер с аккуратненькими усиками. Громко разговаривая, бурно обсуждая все случившееся, все в один миг, и я в их числе, взобрались в кузов. Протягивая сверху руки, говоря что-то веселое в привычное, парни помогли взобраться визгливым, смеющимся девушкам. Мы сидели на дощатых лавках, прибитых к прямоугольной раме. Я почему-то оказался в средине, смотрел и прислушивался к этому деятельному и бурному, веселому народу. По просьбе ребят шофер сделал крюк и довез меня чуть ли не до самого дома. ПРИЗНАНИЕ ЭГОИСТА На следующий день я с утра занялся всевозможными примочками, чтоб хоть немного устранить с лица, говоря языком моей профессии, хроматическую контрастность, а попросту - синяки. Потом я пошел в ближайший автомат, чтобы позвонить Ларисе. Я уже набрал на диске номер, как вдруг какой-то бурый, со слабым сливяным оттенком, сорокалетний коротыш открыл дверь и попросил меня потесниться. - Парень, надо поговорить. Недолго... Он сунул левую руку в карман. Упершись в автомат спиной, я руками и одной ногой толкнул малыша с такой силой, что дверь будки распахнулась, ударилась и из нее со звоном полетели стекла. Трубка вырвалась из рук, ударилась и разбила боковое стекло. Незнакомец исчез молниеносно. Мне все эти дьявольские штуки уже изрядно надоели. Я часов в одиннадцать пошел в милицию и обо всем рассказал. Там решили "фиолетовыми ребятами" заняться. Мне обещали помочь. Попросили в ближайшие дни допоздна нигде не задерживаться и никуда не уезжать... Я был зол на вчерашних своих обидчиков. И за себя и за Джека. Куда он исчез? После обеда я отправился в универмаг, в хозяйственный отдел. Надо было купить электроплитку, так как газовую магистраль со дня на день должны были отключить на продолжительный ремонт. Эх, если б появился хоть один фиолетовый! Уж я схватил бы его за шиворот - и будь что будет! Я купил электроплитку и вышел из универмага. Теперь мне предстояло уплатить за пользование электричеством. Я шел по солнечной летней улице и был очень внимателен. Вокруг были люди зеленоватых гамм. И только некоторые имели оттенки бирюзового, красноватых и золотисто-оранжевых цветов - такие, какие по большей части имели дети. Вот прошла со странной улыбкой на счастливом лице золотисто-персиковая девушка. Она счастливо, взаимно кого-то любит. Это я знаю точно... И такие золотисто-оранжевые, золотисто-лимонные и подобные им цвета встречались мне нередко. Вот по той стороне улицы с рулоном в руке быстро шагает ярко-смарагдовый, волевой энтузиаст. Скорее всего это изобретатель. И бирюзовый тембр в смарагдовом тоне его тела свидетельствует о том, что поиск совсем недавно удачно завершен... Навстречу возбужденному эрудиту плавно плывет толстая фисташковая женщина. Она кому-то сострадает, одобряет чей-то поступок. Она... А вот с той стороны улицы, наискось от цветочного магазина, мчится канареечно-желтый толстоватый себялюбец. Он в сверхмодных одеждах. В руках у него букет синевато-зеленых цветов. Себялюбец пересекает улицу. Странное совпадение. Такая случайность! Навстречу канареечному, порывистому себялюбцу на средину улицы выбегает длинноногий и боевитый соломенно-желтый эгоист. Я засмеялся, стоя на бордюре. Они готовы были столкнуться. Все бибикало, неслось и теснилось к тротуару... Я перестаю улыбаться. Челюсть моя отвисла, потому что уже предчувствую, предвижу печальный финал. В последнее мгновение себялюбец сделал что-то вроде пируэта, увернулся... Эгоиста же мотороллер сбил. Он лежал в трех метрах от эпицентра, вгорячах пытался подняться. Я бросился к нему, едва ли не на спине дотащил его до края тротуара, помог лечь. - Как вы себя чувствуете? - склонившись над ним, спросил я. Прикрыв глаза, как бы сосредоточиваясь на глубокой мысли, он вдруг возмутился: - Неужели он не мог меня объехать? - Успокойтесь, вам вредно волноваться, - легонько похлопал я его по плечу и под голову, на которой неопрятно рассыпались длинные хилые волосы, положил свой, кроме плитки ничего не содержавший, портфель. Я попытался расстегнуть ему пояс, но он отшвырнул мою руку. Хотел расстегнуть тугой ворот его рубашки, он возмутился: - Не прикасайтесь к горлу! - Врача, "скорую" вызвали? - спросил я окруживших нас людей. - Да, трое побежали звонить, - успокоили меня. - А то он уже катастрофически меняет цвет... - неосторожно заметил я. - Цвет?.. Значит, это конец!.. - широко открыв глаза, проговорил несчастный и ужаснулся: - Опять он!.. Константин, я боюсь вас! Пощадите же!! - Вы меня знаете? - удивился я. - И знаю, что эту уличную катастрофу устроили вы! - Да вы с ума спятили! При чем здесь я? Я стоял на бордюре. - Многие стояли на бордюре... Стояли, да не так, как ты, и не для того!.. - обидчиво прошептал он, становясь сизо-буланым... - Мы все знаем, Константин. - Он помолчал. - Но я до конца хочу быть правдивым. Все скажу!.. И тогда, ночью в лесу, несмотря на кромешную тьму, вы все видели. Я знаю. Мы все о вас знаем. Но за что вы меня там так ударили? - Так это были вы? - поразился я. - Тот, буро-фиолетовый, гонявшийся за мной бизон? Эгоист страдальчески сморщился. - Второй раз, - прошептал он, - вы склоняетесь надо мной. А в третий?.. Над моим телом? Его лицо передернулось. - Следовательно, - уточнил я, - там был не Ниготков? - Нет. Был я, Игорь Словесный. Игорь Тимофеевич... И другие. Константин, заклинаю вас! - не губите меня. Пощадите!.. - Между Ниготковым и вами, Игорь Тимофеевич, есть что-то общее. Почему ночью в лесу я вас принял за Ниготкова? Почему вы с ним схожи? - Мы двоюродные братья. Наши матери родные сестры. - Вы двоюродный брат Ниготкова? - поразился я. - Сожалею об этом! - искренне воскликнул он. - Я с ним хочу порвать. Навсегда! Я решил... Словесный закрыл глаза, сжал губы. Я обратил внимание, что он еще быстрей начал утрачивать соломенно-желтый цвет, когда сказал, что боится меня. Он становился все более и более пепельно-серым и уже почти сливался с асфальтом. Так вот почему он был соломенно-желтым, а не фиолетовым: он решил с "ними" порвать! - Скажите же о Ниготкове самое главное! - попросил я. - Говорите! Не трусьте! - Не могу... - с трудом разжал он губы. - Язык не поворачивается. Я с ними порвал - и довольно этого... Конечно, я не должен был разговаривать с пострадавшим. Но он сам затеял разговор, да к тому же было совершенно очевидно, что не настолько он пострадал, чтоб с ним нельзя было разговаривать (как потом оказалось, у него треснула коленная чашечка на правой ноге). Но главное - эти его признания!.. - К чему эта половинчатость! - сказал я ему. - Раз вы решились, то будьте последовательны до конца. Обратного пути у вас уже нет! В нем появился настороживший меня сливяно-сизый оттенок. - Ну хорошо, Константин... - внутренне с чем-то согласившись, прошептал он и тут же тоном, заключающим в себе все значения жизни и смерти, тихо воскликнул: - Ты антихрист. Вот ты кто! Я знаю. Мы знаем... Вот как ты появился... - Ахинея это, товарищ Словесный! Несусветная чепуха. Лучше сразу говорите о Ниготкове. Кто он, что? - Только ради собственного спасения... - не открывая глаз, в странном волнении проговорил он и замолчал. - Не хотите говорить - ну и не говорите! Вам же хуже будет, - грубовато встряхнул я его за плечо. - Да, да!.. Они сегодня... - медленным и основательным движением ладони стерев со лба липкий пот, забормотал Игорь Тимофеевич. - Они сегодня совершат... Он поедет за медом. На пасеку... Любит он сладкий мед!.. И он с ними... Нет, нет!! - вдруг прошептал он и в знак отрицания замотал головой и вскинул над собой руки. - Нет! Что это я говорю?.. Нечего мне сказать... Ну что вам всем от меня надо?!. - Вы посмотрите - вот прилип! - удивленно, с возмущением сказала надо мной какая-то женщина. - Человека сбило, а он привязался с разговорами!.. Осуждающе заговорили и другие присутствующие. Неожиданно голова Словесного повернулась набок. Казалось, он потерял сознание. Лежал с открытыми глазами и молчал. Да, он хотел сказать еще что-то, но так и не решился. Будучи по натуре двойственным, Игорь Словесный, очевидно, часто так поступал в критических ситуациях. Получалось, что он как бы что-то и сказал мне, тем самым вроде бы сняв с себя половину вины, и в то же время как бы ничего определенного мне не сообщил и тем самым снимал с себя ответственность за мои выводы. После короткого молчания я спросил Словесного: - Скажите, где эта пасека? Игорь Тимофеевич!.. Он лежал теперь с закрытыми глазами, с плотно сжатыми губами и молчал. В его пепельно-сизом цвете появились песочные тона. По-моему, Словесный слышал меня. Надо мной раздался отчетливый голос: - Извините! Я поднял голову. К нам наклонился высокий молодой милиционер. - Вы медик, врач? - спросил он меня. - Нет... - А, тоже пострадавший... Прошу встать, если можете. Граждане, прошу всех отойти!.. - "Скорая помощь"! - громко сказал кто-то. Я отошел в сторону. Вдоль улицы, в который раз уж, порывом, сметая бумажки, подул ветер. В небе клубились предгрозовые тучи. Дождь мог пойти с минуты на минуту. Еще недавно я мучился в догадках: какое преступление эти фиолетовые совершили - какое-нибудь бандитское нападение, изготовление поддельных денег, грабеж, мошенничество??. Теперь же, после слов Словесного, все как будто прояснилось для меня: с какой-то пасеки может быть совершено крупное хищение меда. Мед, мед... Все-таки была в этом "меде" какая-то фальшь!.. Обо всем, что мне стало известно, мне надо было просто-напросто сообщить в милицию. Но я не очень-то торопился. По правде сказать, мне очень хотелось самому схватить Ниготкова за руку. Короче говоря, с этого часа из-за ложных представлений и своей самонадеянности я начал совершать ошибки. Я из автомата позвонил Ларисе. Она была дома. Мы договорились с ней встретиться в четыре часа у кинотеатра "Аленка". Позвонил на фабрику Вадиму Мильчину, чтоб и он принял участие в поимке Ниготкова. Но была ведь суббота! Я помчался к Вадиму домой. Дома его не было. Я оставил Вадиму записку и погнал к кинотеатру "Аленка". Я ждал Ларису на скамейке. Напротив меня останавливались и катили дальше трамваи. Вдруг на остановке среди ровной и спокойной цветовой гаммы пассажиров появилось яркое пятно. С передней площадки прицепного вагона среди прочих пассажиров сошел мужчина в широченном чесучовом костюме, в соломенной шляпе. Он был фиолетового цвета! Я быстро подошел к нему и резко спросил: - Извините, ваша совесть чиста? - Нет, - ничуть не удивившись вопросу, коротко сказал он, придерживая от порывов ветра свою шляпу. - Нечиста. Это точно. - Почему? Можете сказать? - Вот как!.. - Попытался он сдвинуть на затылок свою соломенную шляпу. - Первый раз в жизни - и попался. Извините, товарищ контролер! Вот первый раз надел новый костюм - и оказался без копейки. Забыл взять деньги и, пока по карманам искал, "зайцем" две остановки и проехал. Вот и решил до третьей, хоть и тяжеловато, пешком дойти. А как вы догадались? - По выражению лица... - Извините, а где это вас так... побили? И как так можно: по лицу?.. - с болью в голосе проговорил он. - На службе... В бункер упал, - промямлил я. - Надо бы поосторожней, - сморщился он. - Так нельзя!.. Я вернулся к скамейке и сел. Мне было стыдно, как-то очень неприятно. Вот тебе и контролер. Ветер все усиливался. Дул порывами. Серые тучи разлетались. Солнце то пряталось, то выходило из-за туч, ярко все освещая. Сияя золотисто-лимонным пламенем, пришла подгоняемая ветром Лариса. - Здравствуй, опечаленный адмирал! - с веселыми искорками в голосе, насмешливо проговорила она. - Скажи, будет ли буря? - Привет, - печально ответил я. - Буря будет обязательно. Она села рядом со мной. - Ну что загоревал? Корабли разметало по морю? А?.. Наверно, только что читала книгу. Она постоянно играла какую-нибудь роль - или тех героинь, о которых только что вычитала в книжке, или копировала знакомых женщин. - Ну наплакался? Я выпрямился, откинулся к спинке скамейки. - Ой, ужас! Побит?.. Синяки... И какие это дети отколошматили тебя?.. - Дети?.. - вдруг вспылил я и, не задумываясь, сказал: - Лариса, твой дядя Ниготков, очевидно, вор! - Очевидно?.. - сердито спросила она. - А для нас это не очевидно! И с чего ты это взял? Я запрещаю тебе так говорить о нем! - Ниготков ворует мед! Лариса, а вашей семье Демид Велимирович мед приносил? - Да, приносил! И я его ела. Ворованное такое сладкое! - съязвила она. - Когда приносил? - В прошлом году! Все? - Мед был ворованный... - Какой ужас... Значит, мы опозорены? Ах, Костя, что мы должны сделать? Я сейчас же пойду и все расскажу маме. - Сколько он вам меду привозил? - Две банки. Но ведь мы же не знали, что он его украл! - Банки большие были? - Да, - кивнула она. - Трехлитровые. - Ну, это ерунда!.. - Правда, Костя? - улыбнулась она. - Конечно. Вот сегодня они хотят похитить с пасеки побольше... - Сколько? - Черт знает... Может, несколько тонн. - Какой кошмар! И это Демид Велимирович!.. А нам сказал, что мед от бабки Анисьи, от его матери. - А где она живет? - спросил я. - В деревне Подлунной. Это километрах в трех-четырех от станции Остинки... - Остинка?!.. А, знакомая станция! - почти что злорадно воскликнул я. - Все складывается как нельзя лучше. Вот оно что, оказывается!.. Вот оно что!! - Там и пасека есть, - продолжала Лариса. - Подлунная на этом берегу, а пасека на другом... Я достал сигареты, закурил. - Ты бы лучше не курил! - после молчания сказала Лариса. - Почему? - Ну потому что не умеешь. - Ты знаешь, - сказал я, - хочу я Ниготкова сам за руки схватить. А то все думают - я к нему придираюсь... Это ведь его друзья так меня разукрасили. - Ах, вот оно что! - она кулачком стукнула себя по колену. - Ну Ниготков!.. - Лариса, поедем в эту самую Подлунную. Сейчас же, - решительно сказал я, поднимаясь со скамьи. - Зачем это?.. Да и поздно ведь, Костя. - Ерунда! До Остинки на электричке - полчаса. Поезжай сейчас же домой. Возьми какую-нибудь пустую банку с авоськой. Поедем в гости к бабушке Анисье. Вроде бы за медом. Может быть, вначале ты одна к ней зайдешь. Там увидим... Посмотрим, что там делается. Мы договорились с Ларисой встретиться в скверике у кинотеатра "Аленка". Я посадил ее на трамвай, а сам пошел в гастроном. Купил сыру и конфет. Из магазина направился к кинотеатру. Постояв перед афишами, вошел в вестибюль. Так, из пустого любопытства. И вдруг у меня за спиной кто-то радостно проворковал: - О-о, Костюшка! Сколько лет, сколько зим... - Ниготков?! - рефлекторно отпрянув, воскликнул я. - Здоров, Костя! - с каким-то обыденным видом, по-братски протянул он мне свою темную, грязно-сиреневую руку и со взмокшего лба, более светлого, чем сливяно-фиолетовые щеки, сдвинул шляпу на затылок. - Че, в кино, что ли?.. Фильм интересный, не знаешь? - Интересный, говорят, - уже спокойней сказал я. - Стоит посмотреть. - А я вот половину свою не дождусь. Два билета вот только что купил... - то разглядывая билеты, то вертя по сторонам головой, быстро говорил он. - А ее все нету. И ведь через двадцать минут начало. Недавно, Костя, женился я. Второй раз... - Он как бы пренебрежительно махнул на себя рукой, улыбнулся и смущенно опустил голову. - Такая вот се ля ви, дружок. А то ведь нам, холостякам, на цветах, подношениях и разориться ничего не стоит. А женщины ведь любят, когда им цветы дарят. Конца не видно! - довольно засмеялся он и вдруг странно так уставился на меня. - Поздравляю, Демид Велимирович, - сказал я, не веря ни одному его слову. - Спасибо, дружок! - А цветы ведь и после женитьбы и жене, говорят, дарить полагается, - заметил я. - Что ни говори, Костя, а жена не невеста! При жене какие там цветы... У тебя две копейки не будет? Хочу ей еще раз позвонить. Вышла она или нет... Я порылся в карманах, нашел и дал ему монету. - А у тебя, кстати, Константин, как здоровье-то? Не улучшилось зрение? - Улучшилось, Демид Велимирович. Спасибо. Лучше стал видеть. - Ну вот и хорошо. Это хорошо!.. Все, Костя, хорошо, что хорошо кончается. А цвет-то этот твой... все еще видишь или как? - Да, все еще вижу. Сам не рад. - На обследование так и не ездил, - неодобрительно мотнул он головой. - Ждешь чего-то... - На днях поеду. Пора уж. - Обязательно, Костя, надо ехать. А то ведь пурпуровый пигмент... В глазах на сетчатке такой есть... Может у тебя начаться разрушение этого пурпура. Обратно он не восстанавливается. А тогда все: по-человечески цвет ты уже никогда больше не увидишь. - А вы, оказывается, немало знаете? - восхищенно заметил я. - А как же! - в тон мне ответил он. - Тоже в свое время естествознанием интересовался! Да-а... - философически протянул он. - А ведь у тебя, Костя, по сути, не зрение нарушено. Это у тебя не с глазами. - А что же? - Мозг. Головной мозг! Высшие полушария, возможно. Вот ведь ты ни шиша не знаешь, а я бы мог тебе кой-что и объяснить... У тебя, Константин, разрушены клетки зрительной памяти. Понимаешь? Находятся они в затылочной части человеческого мозга. Поэтому ты неправильно все воспринимаешь. Подозреваешь людей, этим самым оскорбляешь их, наносишь им душевные травмы... И знаешь, как это еще называется, болезнь-то твоя? - Нет, не знаю. - "Душевная слепота Мунка" - вот как... Тут тебе и истерия, и умственная неполноценность... Лечиться не станешь - в психиатричку попадешь. А тогда, знаешь... - Спасибо, товарищ Ниготков. Действительно, как бы светлей теперь стало мне... Хорошо, что вы мне сказали, как эта болезнь называется. А то хожу и даже не знаю, что у меня эта самая "душевная слепота Мунка". Не зря вы тогда, у туннеля, сказали мне, что вы все-таки человек просветительских кровей да и когда-то врачевали. Правда, по ветеринарно-санитарной части вроде бы... - Эх! - с сожалением вздохнул он. - Побеседовать бы с тобой как следует!.. Парень ты вроде бы и неглупый, да только врача рядом нету. - Душевного лекаря? - насмешливо спросил я. - Не смейся: его самого! Слишком уж тебе все ясно. Это беда твоя. Подожди тут: я позвоню. Он направился к телефону-автомату, а я в это время купил в кассе два билета на тот же сеанс, что и Ниготков, и побежал к скверику. Лариса меня уже дожидалась. Рядом с ней на скамейке, завязанная в авоське, стояла стеклянная трехлитровая банка. - Дома никого нет, - вздохнула она. - Но я поеду с тобой. Оставила записку, что поехала с тобой, Костя... Что до заката вернусь. - Лариса! Кто тебя просил с этой запиской!.. Только сорвешь мне операцию... А сейчас пойдем в кино. - В кино?! Но ведь поздно будет! - Сейчас встретил этого люцифера, представь себе! - Что значит "люцифера"? Кого?.. - Люцифер - значит "носитель света". Ниготкова - вот кого! Просвещал меня. И знаешь, как называется аномалия моего зрения? "Душевная слепота Мунка", вот как! - Тогда и в Подлунную нечего ездить, - разочарованно проговорила Лариса, - раз Ниготков здесь... Мы заскочили в зал, когда уже гасили свет. Заняли места. Я внимательно огляделся: истинно ниготкового цвета ни у одного человека. Значит, Ниготков купил биты для отвода глаз... Обеспечивал алиби? Минут через десять в зале появился, потихоньку прошел и сел перед экраном кто-то сливяно-сизый. Караульщик?.. Мы незаметно покинули зал, вышли через фойе. На такси домчались до вокзала. Минут через пятнадцать четко, ритмично под нами стучали колеса электрички. Какая-то неопределенность, какие-то несоответствия смущали и тяготили меня: может быть, мед здесь и ни при чем? Казалось мне, что должно было произойти что-то очень важное. Тем более это неожиданное появление Ниготкова в детском кинотеатре... НИТЬ-ПАУТИНКА В Остинке ветер был тише. А может, просто к вечеру он везде стал стихать. Здесь было очень хорошо. Вокруг лес. Не жарко - тепло и легко. Последние белые облака в синем небе таяли, и казалось, что они плывут не к горизонту, а в синюю высь летнего вечера. Перед дорогой в Подлунную мы присели на скамеечке у вокзала. - Ну а на пасеку ты пойдешь? - спросила меня Лариса. - Конечно!.. Сначала посмотрим, что делается в Подлунной, у бабки Анисьи. - Знаешь, Костя, бандитов ты можешь ловить хоть всю ночь, но только с вооруженным милиционером. Ты же обещал мне! И вообще надо в милицию сообщить. - Да, - согласился я, - пора о них сообщить... Почему-то весь пыл с меня слетел. Мне уже совсем не хотелось на ночь глядя ехать на эту пасеку. Ну доберемся мы до нее... А там Ниготков бочки с медом катает, а его друзья, тоже ниготкового цвета, на левый грузовик воск плитами укладывают. Как же! Торопят друг друга, шепчутся, говорят: "Побыстрей надо, а то часа через два-три на пасеке со своей девчонкой Костя Дымкин появится. Уж тогда нам несдобровать..." Как же еще! Здание милиции находилось недалеко от вокзала. Оно мне памятно было с той передряги в остинском лесу. Мы вошли. За столом сидел лейтенант Горшин. Конечно, я узнал его. Позади, слева от него, стоял небольшой открытый сейф. Внимательно на нас глядя, Горшин укладывал в сейф какую-то папку. - Я вас слушаю, - сказал он. - Мне нужен милиционер, - сказал я, - желательно вооруженный. - Что случилось? Садитесь. - Пока ничего, - пожал я плечами. - Но может случиться. Мы с Ларисой сели на диван. - Вам известно, что должно что-то произойти? - Трудно сказать... Кажется, должно, - сдержанно проговорил я. - Что, где? Когда? - поднявшись, спросил Горшин. - По-моему, - сказал я, - на пасеке, недалеко от деревни Подлунной должна произойти кража. - Мой дядя, - уверенно сказала Лариса, - хочет украсть несколько тонн меда. Он уже однажды приносил нам ворованный мед. - Откуда вам это известно, что он хочет украсть? - Он сказал... - кивнула Лариса в мою сторону. - А вам откуда известно? - спросил меня Горшин. - Мне сказал эгоист. - Кто, кто? - Словесный Игорь Тимофеевич. Его сбили мотороллером... Он мне все и сказал. Он меня боится. - Стоп, стоп! - сказал Горшин. - Вы на меня вдруг обрушили столько загадочной информации, что и не сообразить сразу, что к чему. Почему он вас боится? - Потому что я в темноте вижу как днем. Вот они и боятся меня. А этот Словесный вообще перетрусил: спрашивает меня, что я есть такое. Назвал антихристом. - Та-ак!.. - расслабившись, откинувшись к спинке стула, проговорил Горшин. - А вы, девушка, тоже в темноте видите как днем? - Нет, Костя один такой. Больше таких людей на свете нет. Он один, - прошептала она. - А вы, товарищ лейтенант, напрасно медлите, - сказал я. - Да, это верно, молодой человек. Тогда давайте быстро и по порядку. - Горшин раскрыл учетный журнал: - Молодой человек, ваша фамилия, имя, отчество, год рождения? Откуда и куда едете? - спросил он. - Товарищ Горшин, неужели вы совсем не узнали меня? - спросил я лейтенанта. - В лесу-то не так давно эти ребята ниготкового цвета пытались нас с Мильчиным схватить... - А, художники? - воскликнул Горшин. - Ну, все ясно! А то гляжу и никак не могу вспомнить: лицо парня очень знакомо, но при каких обстоятельствах, не вспомню... Так в темных очках все время и ходите? Ну как у вас со зрением? - Все так же: по цвету насквозь вижу, - чуть хвастливо ответил я. - И вы, Константин, предполагаете, что крупное хищение меда должны совершить эти... Какого они цвета-то? - Ниготкового, такого сиренево-фиолетового. Но, конечно, не все и не всегда, - пояснил я. - Ниготков с сообщниками... Кстати, Игорь Словесный был тогда с ними в лесу, когда они пытались поймать меня и отвертеть мне голову. Горшин быстро, кратко записал суть нашего "сигнала" и снял трубку. - Алло! Катя? Двенадцатый... - Он помолчал. - Горшин беспокоит. Слушай, Руслан, я тебе так и не дам отдохнуть сегодня!.. - Он засмеялся. - Буквально сейчас получил сигнал. Вот тут у меня двое молодых людей сидят. Один из них Дымкин, Костя. Помнишь, художники?.. Да, да! Есть предположение, что готовится крупное хищение меда с пасеки... Да, с пасеки! Но, по-моему, тут дело не медом пахнет. Так что давай-ка, Руслан, пока что к Сташкову наведайся. Надо срочно прозондировать, как там у него на пасеке... Темкин? С минуты на минуту с задания вернется. Да, да! А я пока предприму все, что необходимо... И Темкин подключится. Приходи! Не проговорили мы и десяти минут, как вошел смарагдовый, почти что изумрудный старшина - огромный сухопарый парень. Горшин представил нас друг другу и коротко рассказал старшине Руслану Кукушицкому обстоятельства дела. Скоро за окном затарахтел подкативший мотоцикл. - А, вот и Темкин! Прекрасно! - сказал Горшин. - Костя Дымкин, вы пока что останетесь здесь, в Остинке. Вроде бы связным, поскольку вам, кажется, известны кое-какие подробности. Ты, Кукушицкий, на пасеку! - А мне, товарищ лейтенант, - сказал я, - больше ничего и неизвестно. Не больше, чем теперь вам. - А этого ни мы, ни вы не знаете: кому больше, кому меньше. Тут это и выяснится. - Нет, - возразил я, - лучше мне быть в Подлунной, на берегу реки. Пасека там рядом, и эти типы едва ли Подлунную минуют. - Хорошо, - кивнул Горшин. - Но самому не мудрить. В Подлунной тебе любой поможет. Если что, звони. Там может появиться какой-нибудь незнакомец, конечно. Как, по цвету можешь что-нибудь определить? - Конечно, могу. Главное запросто определяю. - Подожди, тебя подвезут туда. Старшина Кукушицкий, задание ясно? - Так точно! Почти все ясно, а в остальном разберемся. - Дорогой все объяснишь Темкину. Давайте мигом в Подлипки, через мост - к пасеке! Мы с Ларисой вышли на улицу, а Горшин еще что-то говорил Кукушицкому и Темкину. Мы с Ларисой медленно пошли по улице. Совсем неожиданно оказались на краю этого небольшого городка. Какая-то женщина объяснила мне, что от Остинки до Подлунной всего километра четыре. "Молодые! - поощрительно воскликнула она. - Не успеете оглянуться, как там будете!.." Стоял теплый безоблачный вечер, и пройти четыре километра по летней лесостепной дороге, которая причудливо вилась среди холмов, было одно удовольствие... Небольшая деревенька Подлунная тянулась не вдоль высокого левого берега полноводной реки, а в основном вдоль правого берега поросшего оврага, по которому протекала худосочная речушка. Так что одним, расширенным, словно устье, концом деревенька упиралась в берег широкой реки. Мы с Ларисой остановились близ реки, неподалеку от дома бабки Анисьи, матери Демида Ниготкова. Я сел на скамейку у чьих-то ворот, а Лариса с банкой пошла к интересовавшему нас дому. Я видел, как она подошла к калитке... Да, это в том дворе все время лаяла собака... Когда Лариса подошла, собака залаяла еще сильней и тут же лаять перестала. "Узнала Ларису", - подумал я. Но Лариса почему-то все стояла у калитки, потом вернулась ко мне. - Дома у них никого нет, - сказала она. - Все закрыто, даже ставни... И какая-то собака на цепи, на твоего Джека похожая... У них маленькая была... - На Джека?.. Мы быстро пошли к дому бабки Анисьи. Я заглянул во двор. На цепи сидела собака, поразительно похожая на того Джека... - Джек! - негромко выкрикнул я. Собака радостно заметалась, залаяла, заскулила. Я вбежал во двор, Лариса - за мной. - Смотри! - удивилась она. - Яму какую он лапами вырыл!.. - Ну и люди! - возмутился я. - До отвала накормили его с утра, а пить не поставили. Вот он и роет землю, воду ищет. Я снял с собаки ошейник, и мы побежали к реке. Джек долго с жадностью лакал из реки воду. Мы с Ларисой, свесив ноги, сидели на высоком зеленом берегу. Я недоумевал: как оказался здесь Джек?.. Что могло означать его появление?.. Ну вообще чудеса! Вокруг было пустынно, тепло и тихо. Солнце клонилось к закату. Перед нами текла широкая река. На противоположном берегу далеко во все стороны, с прогалами, раскинулся смешанный лес. Неподалеку внизу купались трое мальчишек. У того, который, путаясь в рубашке, одевался, я спросил: - Эй, мальчик! Ты не знаешь, откуда у бабки Анисьи эта собака взялась? - Откуда?.. - Он просунул в ворот рубашки голову. - А сегодня рано утром прибежала. Следом за хозяином. - За каким хозяином? - Ну к бабке Анисье вчера гость приехал. А собака всю ночь бежала и нашла его... Неужели бабкин гость - это тот сизый дядя, который тогда вечером куда-то вел Джека, чтоб избавиться от него? Вот уж действительно отчего-то привязалась собака к человеку и не отстает теперь. - Вы нас перевезете? - спросил я. - Ну давайте побыстрей! - скомандовал мальчишка. - Не мешкайте. Вон к лодке идите... - А обратно потом перевезете? - спросила Лариса. - Если не ночью, - пошутил мальчишка, - ночью сами переплывайте. - Ну минут через сорок или час, - сказал я. - Ладно... Скоро мы вместе с Джеком были на правом берегу. Джек как сумасшедший носился вокруг нас, гонялся за огненноцветными бабочками, вынюхивал что-то в траве. Мы вошли в лес. Старая, поросшая низкой и очень густой травой дорога мало-помалу поднималась вверх. Освещенные вечерним солнцем хризолитовые вершины деревьев были неподвижны. Ультрамариновые стволы и голубые и синие сучья, казалось, застыли в неподвижном вечернем зное. Лес вокруг был невысокий и негустой. Составляли его в основном лиственные деревья. Но кое-где среди полян высились и огромные одиночные сосны и ели. Чем дальше от реки мы уходили, тем больше вокруг сновало вермильонового цвета пчел. Везде, и близко и далеко, метались ярко-зеленые и огненноцветные бабочки. Когда близко залаяли собаки, я понял: мы вплотную подошли к пасеке. Джек насторожился. Лариса требовала вернуться. Было уже довольно поздно, а забрались мы от дома далеко. Вышли на какую-то тропинку. Джек побежал по тропинке, беспокойно, радостно вынюхивая что-то. Он вилял хвостом и беспрерывно оглядывался. Расстояние между собакой и нами все увеличивалось. Тропа разделилась, Джек уверенно пошел влево. И вот широкий ручей в низине. Разулись, перешли на другой берег. Мы прошли по низине, а потом стали круто подниматься вверх. Миновали край обширной поляны. Немного свернули, пошли в сторону пасеки. Долго шли по краю другой, обширной и плоской поляны, находившейся на гребне едва заметной возвышенности. Эта поляна была как бы вторым крылом огромной бабочки, а первым крылом была та, которую мы только что миновали... Я в нужный момент посмотрел в сторону, может быть, искал взглядом Джека... Да, я мог пройти мимо. Сбоку едва ли мог я это увидеть. - Смотри! - как будто меня могли услышать, шепнул я Ларисе. - Смотри, какая дорога!.. - Дорога?? - она крепко схватила меня за руку - наверное, потому что вид у меня был не совсем обычный. Я тут же сообразил, что Лариса не может ее видеть. В первое мгновение мне показалось, что через всю поляну протянулась узкая, везде одинаковой ширины, полоса светлого, сизоватого дыма. - Ну не дорога... - проговорил я, погружаясь в раздумье. - Такая... седовато-серая тропа. Пепельно-белесая полоса, почти бесцветная... - Может быть, - предложила Лариса, - здесь выпала роса? Я сделал несколько шагов, нагнулся и поводил по траве ладонью - нет, стебли были теплыми и сухими. Словно подернутая не то туманом, не то густой росой, странная тропа, слегка искривляясь, пересекала поляну от края и до края - от нас и до трех огромных сосен на другой стороне. - Ну что ты видишь, Костя? - тормошила меня за руку Лариса. - Куда ты уставился?! Это хуже всего - я ничего там не вижу!.. - Такой стала трава, по которой он ходит. Возможно, он не один тут прошел. Да и все они не один раз проходили... Надо пойти по тропе, и тогда мы узнаем, почему она такого цвета. И все узнаем! - Я не хо-чу! - категорически заявила Лариса. - Вот еще: буду ночью по каким-то тропам ходить. - Ну ладно. Я отведу тебя в Подлунную, а сам вернусь, если там еще ничего не обнаружили... А ты с Джеком пойдешь к бабке Анисье и будешь там ждать меня. Напротив деревни было пустынно и тихо. Ни мальчишек, ни кого-либо другого не было ни на этом, ни на том берегу. Ждать было нечего. Я переплыл реку и вернулся на лодке. Пока искал там весло, пока с Ларисой и Джеком переправлялся на другой берег, а потом вплавь обратно, прошло минут сорок. Почти бегом вернулся назад. Чтоб меня не увидели, пошел вокруг поляны и скоро оказался на другом конце пепельно-белесого диаметра, рассекавшего поляну надвое. От трех больших сосен я по этой диковинной тропе стал углубляться в лес. Минуя поляны и опушки, я быстро шел и бежал по тропе. Где было мало травы и цветов, там пепельный след бледнел или исчезал вовсе, и тогда я шел наугад. Утихли, попрятались птицы. Уже не мелькали, словно алые светлячки, пчелы. Лес угомонился. Но то и дело близко и далеко от меня стремительно метались над травами, торопились что-то найти огненноцветные бабочки. Я остановился, пробежав, очевидно, километра три. За лощиной, окруженной недалекими перелесками, открывалось обширное пустое пространство. На близком, округлом и покатом холме стояло освещенное низким солнцем большое строение без окон и дверей. Это было какое-то древнее, потемневшее от времени деревянное сооружение. Я, городской житель, никак не мог понять, что это такое. То ли деревянный ангар, то ли примитивная средневековая крепость? Я видел две стены строения - западную и южную - две стены, сквозь лесные прогалы освещенные закатным солнцем. "Неужели, - недоумевал я, - окна этого строения выходят на северную сторону? Но скорее всего эта деревянная крепость, возвышавшаяся словно бородавка на лысоватой голове, была вообще без окон, без дверей". Метрах в тридцати от нее ярко светились два человека. Один сидел, другой топтался вокруг, что-то делал. Он был ярко-каштанового цвета, сидевший был цвета фиолетового. До них было метров триста, так что голосов их я не слышал, да и говорили они, наверное, негромко, если вообще говорили. Я по белесой тропе помчался обратно. Казалось, в воздухе (и я не мог понять, где именно) поплыл вибрирующий, переливчатый аккорд. Тот, который мне слышался на художественном совете, когда взволнованно обо мне говорила Эмма Луконина, когда и сам я был сильно возбужден... Как будто кто-то невидимый непрерывно водил по струне, и звук метался по всем октавам. Он доносился то с одной стороны, то с другой, то сверху, как будто среди деревьев летала некая гавайская гитара или редкая, неистово поющая тропическая птица. Остро ударил знакомый запах побитой градом картофельной ботвы. Я выбежал к берегу километра за два до переправы. А напротив деревни оказался, когда солнце уже заходило. Здесь, как и прежде, было пустынно и тихо. Кроме меня, ни души. Там, где-то в деревне, зажегся яркий огонек. Наверное, лампочка над дверьми деревенского магазина. А над огоньком лампочки, высоко в светлом закате уже горела одна-единственная яркая звезда. Это была Венера. Я ждал, что вот-вот в другой стороне, напротив лампочки и звезды, над лесом, появится полная, полупрозрачная луна. Посреди реки, как тень, вниз по течению проскользила лодка. Один из гребцов был сливяно-фиолетового цвета. У другого тело было каштановое, а голова шафрановая. Мне показалось, что этот, с шафрановой головой, есть не кто иной, как Витольд Жилятков! Я решил немедленно перебраться на другой берег вплавь. Быстро разделся. Оглянулся - не взошла ли над лесом луна. По заросшей хризолитовой дороге со стороны пасеки медленно ехал велосипедист. По его смарагдовому цвету я догадался, что это Руслан Кукушицкий. Лихо тормозя, по кремнистому, поросшему травой берегу он съехал ко мне. Не слезая с велосипеда, стал на одну ногу. Круто повернувшись, раза три сильно ладонью ударил по искривившейся беседке и спокойно спросил: - Купался? Ну, как вода?.. А я на пасеку опять ездил, думал, ты там. Тихо на пасеке... По-моему, что-то ты путаешь с грабежом, Костя, - сказал он. - Подождем вестей с моста. Подлипки едва ли они минуют... - На пасеке, говоришь, никого? Ну и правильно!.. Никого их там нет и не может быть. Я обнаружил их след. Белесо-серая тропа, будто полоса туманной росы на траве, идет от деревянной крепости почти до самой пасеки!.. И представляешь, Руслан, этот мышиный след на пути к пасеке почти совсем затухает. Не зря он тут, этот след! - Слушай! - возмутился Руслан. - Что ты тут без конца все путаешь? Какой еще след? От какой крепости? - А эта, на стриженом холме которая. - А! На Лысой горе! - засмеялся Руслан. - Да это старинный сеновал. Лет сто назад построен. - Сеновал?.. Так вот там я видел двух. Один фиолетовый. А другой ярко-каштановый, - объяснил я ему. - Чудной ты какой-то парень! - Ну идем! Жаль, что ты в темноте не видишь. Ладно, может, скоро луна выйдет. - Луны не будет: новолуние в настоящее время. - Значит, придется с тобой водиться, как с Вадимом тогда. - Может быть, это косари у сеновала? - обдумывая что-то свое, проговорил Руслан. - Хорошо, проверим. Вообще-то надо бы в Остинку сообщить. - Когда?! Пока будем туда да сюда переплывать реку, полчаса пройдет. Я не хочу терять ни минуты! - Ты громко говоришь, - заметил мне Руслан. - Тут ведь тихо - далеко все слышно. - Ты, Руслан, конечно, вооружен? - потише спросил я. - Да, пистолет... - Вот что: давай-ка мне пистолет, а сам - на ту сторону. - Пистолет нельзя... - улыбнувшись, мотнул Руслан головой. - Огнестрельное оружие. - Да ты понимаешь, что в темноте не увидишь их там! Новолуние ведь! Распугаешь - и все... В конце концов по окружной дороге Кукушицкий к Лысой горе во весь дух покатил на велосипеде. Я же, прекрасно видя ночной лес, трусцой побежал напрямик, надеясь быть у старинного сеновала минут через двадцать. НЕЧАЯННЫЙ ГИД На удивление скоро я с какого-то взгорка увидел знакомый стриженый холм. Словно зеленоватый череп с худосочными волосами, по склонам округлый холм был обрамлен редкими прямоствольными деревьями. А ниже по скатам густился дремучий кустарник. Мне казалось, что сизоватый, бледно-зеленый холм освещен высокой невидимой луной, - так сильно светилась на нем трава. И старинное деревянное сооружение без окон, без дверей темнело на вершине словно внушительная бородавка. К темному строению по сизо-зеленой округлости холма тянулась очень светлая, пепельно-белесая тропа. Мы с Русланом должны были встретиться у впадины, которая разделяла холм как бы на два полушария... Вдруг меня схватили за ноги! Я упал. Кто-то чем-то тупым ударил меня в спину. Другой вцепился в штанину. Пытаясь подняться, я схватился за чье-то холодное запястье... - Тихо ты!.. - раздалось у самого уха. Я уже понял, что запнулся и запутался в лежащем велосипеде! - Ты там все спицы выломаешь!.. - зашипел на меня Кукушицкий. Стоявшее в десяти метрах от меня деревце вдруг осыпалось, все хризолитовые ветки упали, и я увидел смарагдового Руслана. - Ну как маскировка? - подходя ко мне, шутливо спросил он. - Даже слишком хорошая, если так же замаскируются фиолетовые. Ну как тут? - Полная тишина. Ни души. Так что? - предложил он. - Идем проверим? Мы по низкому сизоватому покрову травы, рядом с лунно-белесой тропой двинулись к угольно-черному строению. На хризолитовом фоне холма оно виделось мне как темное пятно или провал. Руслан же едва его различал. На полпути я остановился. Откуда-то издалека донесся протяжный крик неизвестной птицы. - Стой! - едва слышно сказал я. - Видишь? - с надеждой в голосе прошептал Руслан. - Ну что там? - Ты слышал, как кричала птица? - Не-ет... - Вот черт!.. Значит, опять эта синестезия. Никак не привыкну: все по-разному... - Ты это насчет чего? - Понимаешь, у меня бывают явления синестезии. Это когда, например, какие-либо зрительные восприятия в сотни раз усиливают слуховые. Или наоборот... - Ну ты это брось! Понял? - зло прошептал он. - До этого нам: рассуждать еще тут!.. Мы скорым шагом пошли дальше. - Стоп!.. Слышишь? - схватил Руслан меня за руку. - Нет, не слышу. А-а!.. Так это опять эта птица. - Тихо ты!.. - теряя самообладание, зашипел он на меня. - Скрипнула дверь! Два раза. - Нет... А!.. - сам себе зажал я рот. - Там перед стеной стоят двое, - может, через минуту прошептал я. - Видишь? - Да. Один буро-фиолетовый, а другой кирпично-шафрановый... Что-то делают, но не пойму: не вижу, что у них в руках. Мы стояли не шелохнувшись. Минуты через три я увидел, как оба, только что вышедшие из сеновала, пошли в сторону пасеки. Едва они удалились, мы побежали к сеновалу. Строение было обширное - высокое и широкое, казалось, глубоко вросшее в холм. Чувствовалось, какое оно тяжелое и основательное. От него несло старыми, на ветрах и солнце пересохшими досками. Не думал я, что так выглядят старинные сеновалы. Хотя в полутьме я его, как и Кукушицкий, едва различал, тем не менее строение незримо подавляло своими размерами, своей пустотой. Дверь не была заперта. Руслан неслышно прошел вдоль нее, нащупал, звякнул железной щеколдой. - Присядь и загляни, - шепнул Руслан, - никого там нет?.. Я протиснулся в щель. Сколько ни вглядывался, ничего не увидел. Нигде ни души. Я уловил запах прелого сена, сухих досок и сырой болотной травы. И лишь теперь в правом углу различил слабое хризолитовое свечение свежесорванных древесных веток. Тонкий слой прелого сена сплошь был истоптан белесо-серыми следами. Мы обследовали весь сеновал. И в углу под травой и ветками нашли флягу из-под меда, такую, в каких обычно возят молоко или краску. Хмыкнув, Руслан сунул во флягу руку, понюхал палец и коротко сказал: - Камуфляж! - Что, не мед? - Мед-то мед, да только все это маскировка. Да, дело тут, по-моему, серьезное. Идем отсюда. Скоро они должны прийти. Мы положили флягу на прежнее место, завалили ее ветками, вышли из сеновала и прикрыли дверь. Остановились у первого же деревца, метрах в ста тридцати. Залегли и стали ждать. Через час в отдалении появились трое. Они шли со стороны пасеки. Один из них был темно-каштановый, почти умбровый, другой какого-то терракотово-фиолетового, а третий, толстый, чуть приотставший, кирпично-коричневого цвета. Они быстро подошли к сеновалу. Теперь и я слышал, как заскрипела дверь. Неизвестные вошли в сеновал. Мы подождали: не выйдут ли они обратно. - Ну что, - минут через пять спросил меня Кукушицкий, - пойдем? - Пойдем. - Будь осторожен. Мы бесшумно приблизились к сеновалу. Руслан с прежней осторожностью приоткрыл дверь. Я заглянул внутрь. Темно. В углу хризолитовым пятном светилась та же куча веток. Но в сеновале никого не было! - Там никого нет! - прошептал я. Сдвинув фуражку со вспотевшего лба, Руслан спросил: - А ты видел, что они входили? Слушай, Костя, а это не галлюцинации у тебя? У тебя ведь и со слухом что-то такое... - А ты слышал, как скрипела дверь? - спросил я его. - Да, слышал... Костя, тогда дело серьезное. Руслан решил слазить на крышу. На прогнившей крыше он ничего примечательного не обнаружил. - Десять минут первого, - раздумчиво сказал Кукушицкий, обойдя сеновал. - Должны они, по-моему, еще раз прийти. Надо сделать засаду. Мы вошли в сеновал. Слегка укрывшись ветками, засели в двух противоположных двери углах и стали ждать. Изредка негромко перебрасывались словом-двумя. Я размышлял, терялся в догадках. Что замышляли эти фиолетовые, умбровые и прочие типы? Чем они тут вообще заняты? Нервы мои были напряжены до предела. И вот наконец он появился. Один. Скрипнула и широко, настежь открылась огромная дверь. Он был ярко-фиолетового, какого-то ядовито-сиреневого цвета. Стоял в проеме настежь открытой двери. Была уже полночь, и тьма сгустилась такая, что действительно хоть глаз выколи - ничего не видно. Казалось, мы не в пустом сеновале сидим, а под открытым темным небом. Вокруг стоял густой запах сухих досок, меда и болотной травы. В широком дверном проеме, за слепящим сиреневым человеком мне видны были яркие ультрамариновые стволы близких деревьев, а далеко над ними, словно полоса слабой зари, светился далекой хризолитовой дымкой лес. А выше мерцали крупные звезды. - Кто здесь? - негромко спросил ядовито-сиреневый. - Накурили!.. Все сожгут, дотла. Кто же тут еще ходит?.. - еще тише сказал незнакомец. - Кого носит тут!.. Он взял флягу, быстро вышел из сеновала. Бросил звякнувшую посудину у двери. Шаги его стали затихать. - Руслан, - уверенно шепнул я, - идем! Больше здесь никого не будет. Там, где те, трое, скоро будет и этот. Мы выбежали из сеновала. - Ты видишь его? - спросил Руслан. - Да, он быстро уходит. Мы последовали за незнакомцем. Я его отлично видел. Он уже спускался с холма. Его фиолетовая фигура то скрывалась за деревом, то закрывала собой какой-нибудь ультрамариновый ствол. Кроме мертвых камней, о которые я изредка запинался, все остальное я видел очень ярко - деревья, траву, кусты, того человека. Сапоги Руслана изредка поскрипывали, но он все-таки как-то умудрялся идти почти беззвучно. Незнакомец прекрасно ориентировался в темном лесу. Он шел впереди нас метрах в семидесяти. Руслан, положив руку мне на плечо, шаг в шаг следовал за мной. Как только неизвестный вдруг останавливался - останавливался и я, а за мной Руслан. Мне показалось, что мы повернули и по берегу речушки идем в обратном направлении. Мы поворачивали, по кремнистому бережку шли назад к стриженому холму, на котором высился сеновал. Фиолетовый незнакомец нагнулся и, как мне показалось, начал беспорядочно двигать руками. Двигались его тело, руки, ноги... И я никак не мог понять, к чему он прилагает такие усилия. И только по звуку я понял: он передвигал камни, которые я, конечно, не мог видеть. Мы осторожно приближались к нему. И вдруг он исчез. - Быстрей! За мной! - шепнул я Руслану, схватил его за руку и увлек за собой. - Что там? - Он исчез... Запинаясь о довольно большие камни, мы пробрались к тому месту, где только что был некто фиолетовый. Редкие кустики травы вокруг светились сизоватым туманом. Я вытянул руку, и пальцы мои коснулись холодной неровной стены. Тогда я, ощупывая препятствие, нагнулся, сунул голову под нависший камень и увидел фиолетовое пятно. До меня едва доносились шорохи куда-то пробиравшегося незнакомца, дыхание Руслана. Теперь я услышал, как где-то совсем рядом, вытекая из-под горы, слабо журчит ручеек. - Следуй за мной, - шепнул я Руслану. Я полз по нагромождению камней, будто по разрушенной лестнице. Метров через сорок неровный потолок над нами стал повышаться: я все время проверял его высоту, поднимая над собой руку. Незнакомец выпрямился, зажег фонарик. Яркий луч заскользил по узким, неровным каменистым стенам. Скользнул около нас. Мы поднялись выше. Не приближаясь к неизвестному слишком близко, но оставаясь на таком расстоянии, чтобы в свете фонарика можно было различить окружающее, мы с Русланом шли по какому-то белесому берегу, скорее по уступу или карнизу. Справа от нас, внизу, поблескивали, отсвечивали сырые камни. А дальше и выше тянулась светлая, будто покрытая инеем, стена. Нечто белое, покрывавшее все вокруг (кроме ручья внизу) было похоже на тонкий слой снега. До нас стали доноситься какие-то голоса. Свет фонарика мало-помалу растворялся в другом свете, который исходил откуда-то снизу. По мере нашего приближения к другому, призрачному источнику света, голоса становились все отчетливее. Незнакомец исчез за уступом слева. Перед нами открылась тускло освещенная пустота. Легко угадывались белые сводчатые стены. Посредине этой сумрачной пустоты высилось, куда-то вверх уходило совершенно странное, непонятное сооружение. Мы прошли еще немного и увидели, что находимся в большой круглой пещере. Диаметр ее был метров сорок. Снизу, не видно откуда, поднималось и терялось вверху, во мгле, это странное сооружение из сизых, поблескивающих бревен. В вышине тускло блестевшего строения - нечто вроде высоченной тонкой башни - вызывающе белели аляповатые крестообразные оконца. Мы с Русланом подошли к краю уступа и увидели внизу перед собой небольшое озеро. Вокруг, на его заснеженном берегу, стояло больше десятка мужчин и женщин. Все эти люди были каштанового, коричневого, шафранового и фиолетового цветов. Один из них был светло-сизый и еще один цвета сепия. На фоне белых берегов они светились вызывающе ярко. Посредине озера плавал большой круг, утыканный по меньшей мере сотней горящих свечей. Здесь это был единственный источник света. Деревянное сооружение, уходившее куда-то в мрачный свод пещеры, основанием опиралось на противоположный берег тускло поблескивающего озера. Эти люди разговаривали совершенно спокойно, негромко, как в обычной обстановке. И вдруг тонко, тоскливо запела какая-то женщина. И все подхватили ее странную песню. Все запели пронзительно, нескладно - и вдруг спелись. Особенно выделялись самозабвенные женские голоса. И даже мужчины, казалось, старались петь в несвойственных им регистрах: "...господь Саваоф исполнь небо и земля славы твоея осанна и вышних благословен грядый во имя господне осанна в вышних. Аминь. Аминь". Песня эта оборвалась так же неожиданно, как и началась. Все они как ни в чем не бывало продолжали неторопливо разговаривать. Мы наблюдали за ними уже минут десять. Вдруг фиолетовый мужчина, кланяясь всем, во все стороны стал выкрикивать: - Вот и два! Два часа уж! Два, два, два! Слава предвечному! Минул год! И ныне, как и прежде, оживим воду, братья! И да быть водам голубым и светлым аки свод господний. Услышь, всевышний, рабов страждущих на земли твоя! И все ликующими голосами вторили ему: - Минул год! Вечная слава господу, вседержителю. Слава нерукотворным делам его. - Два, два! Благодарю тебя, создатель! Быть рабам твоим вечно на земли твоя и восславлять имя... Так говорили они почти одно и то же, кланялись друг другу и целовались. - Кушайте живу рыбу! Вкушайте же! - масленым голосом стал приглашать свою паству тот же фиолетово-сиреневый. - Вкусите живой рыбы - послание господа нашего через светлые воды его. Нам послание! От господа! И я пронзительно ясно вспомнил, как Ниготков у себя дома ел ночью сырую рыбину, как круто солил ее... Каждый из них извлек из озера приготовленную заранее, прицепленную к чему-то там рыбину. Словно цветные троглодиты на белом берегу, они полукругом расселись у темного озера. Каждый из них, держа рыбину за голову, похлестал ею по воде и без видимого удовольствия принялся есть. И тут я увидел сидящего в стороне человечка. Я вначале принял было его за лужицу среди заснеженных камней - таким ясно-синим был человечек. Он сидел в длинной рубашке. На его голове топорщился огромный аляповатый венок из веток и трав. Съев свою рыбину, Ниготков (теперь я узнал его) подошел к молчаливому человечку, взял его за руку и поднял с камня. Он протянул молчальнику рыбешку и сказал: - На, прикуси. Не упорствуй! Я тебе говорю или кто? - Я не хочу... - донесся тихий, тонкий голосок. - Ну не надо, брат Диомид! - Забудь это слово "ну"! - в масленом голоске Ниготкова появились прогорклые нотки. - Не столько понукать грех, как упорствовать! Он повернулся к озеру и речитативом протянул: - Братья и сестры, сотворите же умовение лица своего святой и светлой водицей - голубой аки свод создателя. Начали они умываться. Меня это все уже стало забавлять. Да если б не та бездонно-синяя лужица... - Пора вмешаться? - совещательно спросил меня Руслан. - Надо выяснить, что за граждане. Очень уж у них все по-особенному... - Подожди. - Год минул, братья и сестры! - снова затянул Ниготков. - Минутки бегут аки волны в океане-море. Да реки текут свои мертвые воды в океан-море!.. Братья и сестры, смоем с земли грешный след темных человеков. Оживим воды ныне! И придет утро, и придет день - и придет предсудный день великий... И в огне настанет нечистым тьма великая. Братья, молитесь! Молитесь и приблудитесь к богу! Все тихо, тоскливо запели: "Лестию змиевой райския пищи лишен. Господи воззвах..." А Ниготков продолжал: - Сказал мне пророк Назар, а пророку Назару говорил бог... Братья и сестры! И запросил к себе святой дух душу безгрешной Евгении. Да не посмеем, овцы, ослушаться святаго духа. Мне приказал пророк Назар... - тут Ниготков довольно-таки обыденно закашлялся. - Бог повелел пророку Назару, а пророк Назар приказал мне путем праведным оживить мертвую воду... И через то по повеленью божьему возлетит душа безгрешной Евгении во дворцы хрустальные к святому духу. И оживут воды всей земли заново и пребудут вечно святыми и светлыми на всей земли. А мы, братья и сестры, аки на небеса вослед душе безгрешной, возойдем на ту страждущую землю по ступеням сей священной башни... - Руслан, готовится преступление, - сказал я. - Раздумывать нечего. - Я вижу. - Здесь семеро мужчин. Не исключено, что у них есть ружья. - А нас двое. - Руслан, не забывай, что это фанатики. Но я кое-что придумал. - Что? - Давай мне пистолет и... - Нет, пистолет ты не получишь. Тут все-таки люди. - Я обещаю, что в них стрелять не буду. Время дорого. Ты лучше меня знаешь окрестности. А здесь лучше остаться мне. Положись на меня! Я кое-что придумал... А ты мчись за подкреплением. При мне, пока я вижу их в темноте, они свое изуверское дело совершить никогда не смогут!.. Я остался один. Радение "жрецов", "оживителей" воды, все больше и больше распалялось. Сто свечей на плавающем посреди озера круге довольно быстро таяли. Люди метались по берегу, дико вскрикивали, бормотали, смеялись, причитали. Ниготков подошел и взял девочку за руку. Она поднялась. Ей было лет одиннадцать. Я видел, что она пытается вырвать руку, с испуганным выражением что-то говорит ему. Но что, я, конечно, из-за воплей не слышал. Девочка стремилась Ниготкову что-то объяснить. Ей казалось, что он вот-вот ее поймет. Тот же говорил ей что-то незначащее, повторял одно и то же и увлекал за собой, вел по белому, сырому и скользкому берегу вспыхивающего ленивыми бликами озера. Я поймал себя на том, что не слышу ни голоса девочки, ни воплей фанатиков. И вдруг до меня донесся такой же плавающий звук, какой я неоднократно слышал, когда нервы мои были взвинчены до предела. Где-то вверху, то там, то сям, не то кричала странная птица, не то смеялась и плакала изгибаемая пила. Конечно, в действительности никакого звука не было. Мне только казалось, что я его слышу. Я по карнизу прошел шагов на десять влево и по скользкому каменистому откосу, опираясь на камни руками, стал спускаться к озеру. "Оживители" воды бесновались так неистово, что не замечали моего приближения. Я опасался, что у кого-то из них оружие может оказаться в руках раньше, чем у меня. Поэтому пистолет был у меня наготове, заткнут за пояс под рубашкой, расстегнутой от ворота до самой ременной пряжки. Видя эту маленькую девочку, которую упорно волок по берегу Ниготков, я вообще перестал испытывать страх. Как не стало вдруг его у меня тогда в деревне, когда я наклонился и поднял ребенка. Во мне клокотала какая-то невероятная, огненная энергия. Я левой рукой поднял камень и огненноцветным, самого себя слепящим факелом продолжал подходить к берегу затхлого подземного озерка. Вдруг стало тише. Очевидно, они все, один по одному, обратили на меня внимание и начали приходить в себя. Двое или трое бессмысленно глядели на меня, еще не в состоянии понять, почему становится так тихо. Ниготков повернулся и застыл. Он с девочкой был справа от меня, у основания башни, все остальные слева. Я не глядел ни на Ниготкова, ни на его паству. Я глядел на сто свечей, плавающих посреди озера. Мне было понятно: жертву собирались принести сразу же, как только погаснет последняя свеча. - Кто ты? - мягко, как-то вкрадчиво спросил меня Ниготков, продолжая держать девочку за плечо и напряженно вглядываясь в полумрак. Я стоял неподвижно, не отвечая на его вопрос. Вырванные из экстатического, восторженного бреда, молчали и его единоверцы. - Что тебе надо здесь?! - осознав смысл сложившейся ситуации, лишившись вдруг своего напускного благолепия, взорвался Ниготков. - Зачем явился?! Я где-то мельком слышал, что вот такие "оживители" воды и им подобные дико боятся посторонних, считая их посланниками дьявола. А тем более Игорь Словесный надоумил меня тогдашней своей "догадкой". И негромко, но внятно я проговорил: - Я антихрист. Я пришел спасти Евгению. Эффект был более чем потрясающий. Девочка, мотнув плечом, вырвалась от Ниготкова и бросилась на мой голос, в полумраке едва различая меня. - Куда ты, к антихристу?!. - закричал Ниготков. - Уведите меня домой! - кричала девочка, пробираясь по скользким неровным камням. - Вы же не с ними! Я знаю!.. Запинаясь, едва не падая, я бросился ей навстречу. Прижал ее горячую голову к своей груди и будто чужим голосом сказал: - Ничего не бойся! Ты спасена! Спасена. - Пойдемте на землю! - быстро шептала она. - Надо быстрей уйти отсюда!.. И в эту минуту в моем теле появилась какая-то необыкновенная легкость, а на сердце стало невыразимо светло и спокойно. Как тогда, в деревне, когда я после грозы глядел на близкую радугу, перед тем как вдруг услышал крик ребенка... И в этом подземелье вдруг что-то переменилось. Вокруг темного, тускло и лениво мерцавшего озера белые берега неожиданно стали тускнеть, стали темнеть и камни вокруг, будто "снег", быстро-быстро начали таять. Казалось теперь, что все вокруг покрыто белесым, пепельно-серым не то мхом, не то лишайником. И все разноцветные люди на берегу темного озера стали заметно утрачивать свои характерные цвета - они все ярче светились незнаемым цветом тау. - Нет, ты не антихрист! - исступленно кричал Ниготков. - Не антихрист он! Не верьте ему!.. Да что же это?.. - Он упал на колени. - Пойте "Милость мира"! Молитесь, дети мои!.. - Я вижу всех вас! - сказал я. - Вы знаете. И если хоть один из вас сдвинется с места, я обрушу на вас этот свод. И вы, минуя чистилище, окажетесь в аду. Как легко вот таких суеверных запугать всякой чертовщиной! Честное слово, мне даже жаль их стало. И самому неприятно от тех слов, которые я только что произносил. Но я вынужден был разыгрывать этот спектакль до возвращения Руслана с другими людьми. Ведь мне было понятно, что какого-то там сверхъестественного антихриста они боятся раз в десять больше, чем пистолета, который дал мне Кукушицкий. На круге посреди озера погасла последняя свеча. Вцепившись ногтями, девочка до боли сжимала мне руку. Я наклонился и шепнул ей: - Ты не бойся, ладно? Ничего со мной не бойся! - Ладно! - убежденно прошептала она. Мне показалось, что некоторые из "жрецов" незаметно приблизились к нам, пока мы разговаривали. Все бледно-тау-цветные, они стояли полукругом, как тогда в лесу. - Эй, куда ты лезешь! - грубо крикнул я. - Эй, ты!.. Я ж тебе сказал! Сейчас, - шепнул я девочке, - я выстрелю. В воздух, ты не бойся. - Страшно боюсь... - прошептала она как будто даже весело. Я немного отошел от нее и выстрелил на ту сторону, вверх над озером. Сдавленный гул заколыхался вслед за выстрелом и затих. Подземные отшельники лишний раз уверились, что я действительно вижу их в этой кромешной тьме, и никаких попыток что-либо предпринять больше не делали. И вот - наконец-то!.. - где-то вверху над нами, на самой вершине башни, "ведущей на небеса", что-то застучало, забрякало, зазвенело. С того момента, как эту пещеру оставил Руслан, прошло минут сорок. Над сводом, куда вонзалась эта бревенчатая башня-лестница с белыми оконцами, послышались торопливые голоса. В далекой вышине кто-то внятно сказал: - Ребята, вот он, по-моему, ход!.. Это дверь. Вот ручка! - Ну и чертовщина, - ответил ему другой. - Придумают же! Что-то заскрипело, звякнуло. Что-то там со скрежетом, сильно стали ломать. - Не сорвись: ступеньки скользкие... Где-то там, высоко под сводом пещеры, ударил яркий, ослепляющий свет. Луч туда-сюда метнулся по стенам вверху, по стенам же, причудливо неровным, начал спускаться ниже, ниже. - Эй! - крикнул Руслан. - Костя, как дела? Жив? - Нормально, - задрав голову, сдавленным голосом ответил я. - Вас сколько там человек? - Хватит... - безразлично сказал Руслан. - Ребята, не лезьте же вы все разом! Гниль ведь - вся эта башня. А то один там сорвется - и разом всех посшибает. Сквозь веки я все явственней ощущал теплый и ровный световой фон. Я потихоньку открыл глаза. Пещера была освещена обыкновенными карманными фонариками. Только слишком уж ярко, как мне показалось... ВОЗВРАЩЕНИЕ Я даже не заметил, как постепенно во всех окружавших меня людях почти бесследно растаял незнаемый цвет тау. Больше не виден был и тот белесый налет, который, кроме озера и людей, покрывал все вокруг и который я принял за иней. Я понял, что так виделась мне какая-то подземная плесень. Так вот откуда седой, мертвенный след на траве!.. Перегнившая до брожения болотная почва прилипала к подошвам посетителей пещеры, и они на своих ногах вместе с болотной гнилью выносили на поверхность споры грибка, который и поражал траву! Так появилась белесая тропа, которую я увидел вечером... По скользкой лестнице внутри башни мы с Женей поднялись на поверхность земли. Когда я вышел из сеновала, у меня закружилась голова. Наверное, я слишком устал за последние дни. А может, голова кружилась оттого, что здесь, на поверхности земли, был такой свежий утренний воздух - не то, что в затхлом подземелье. Или потому, что чистейший свет, разлитый над лесом по восточному небосклону, слепил меня своей прозрачной бездонностью. Когда я снова почувствовал себя легко и уверенно, я увидел, что слабые тау-цветные оттенки из всего, что меня окружало, совершенно исчезли. Я видел, как видел прежде! Как все! У меня было такое ощущение, как будто я после очень долгих странствий вернулся домой. Я поднял голову. Над зелеными, близкими и далекими лесами светилась огромная бледно-палевая заря. А над ней простиралось хризолитовое, а выше бирюзовое, а еще выше, над самой головой, синее небо! Мы с Женей медленно пошли по старой, заросшей дороге. Девочка молчала, смотрела по сторонам, словно кого-то надеялась увидеть. У нее было такое выражение лица, как будто она что-то пыталась вспомнить. И до чего ж она была бледна и худа. Огромные глаза да торчащие ключицы. А на скулах шершавые, розоватые лишаи. Мы шли с ней медленно, просто так, пока "оживителей" воды извлекали из подземелья и пока там, в сеновале, что-то выясняли и уточняли. Вокруг было очень тихо. С каждой минутой лес и окрестные поляны становились светлей и теплей. На деревьях давно уже щебетали и кричали птицы. А в близкой деревне орали петухи. - Сейчас май? - вдруг спросила она. - Или какой месяц? - Уже июнь. А что? - Просто так... А как вас зовут? - Костя. Фамилия - Дымкин. Мы с ней отошли от мрачного тяжелого сеновала метров на двести. - Когда тебя украли? - спросил я. - Давно, - ответила она и задумалась. - В том году, а может, и раньше. Тогда тоже было лето... Я купалась, а потом пошла домой. И брат Диомид позвал меня в свою машину... А когда мы отсюда домой уедем? Я уже маму плохо помню, - виновато улыбнулась она. - Вспоминаю, вспоминаю... - Скоро. Часов в восемь сегодня утром ты будешь дома! - улыбнулся я ей. - А где же ты жила? - Теперь? Или давно? - Где тебя прятали? - Под полом у брата Диомида. Там есть маленькая комнатка. А двери из толстых-толстых белых досок. Он меня давним летом завел туда, и я там все время жила. И еще там Оля была. Она там еще раньше меня жила. Мы с ней в куклы играли или вышивали. Но ее брат Диомид с миром отпустил домой, и я осталась одна. - Страшно было? - Скучно... Да и страшно, когда брат Диомид свет выключал. До заросшей дороги мы по кругу не дошли метров пятьдесят. По этой дороге, снизу из туманной низины мчался мотоцикл. Еще не поравнявшись с нами, мотоцикл остановился... (Я увидел, как по той же дороге из низины, словно сумасшедший мчится, высунув язык, Джек...) С заднего сиденья мотоцикла соскочила девушка, остановилась, замерла, глядя на нас. Мотоциклист покатил к сеновалу. - Это Лариса, - улыбаясь, глянув на меня, спокойно сказала Женя. - Моя сестра. Я и так видел, что это Лариса. Она бежала к нам. - Женька!!. Женя!.. - побледнев, закричала она. - Неправда! Неправда!.. - Подбежала, схватила ее в объятия... А девочка улыбалась и не по-детски сдержанно смотрела на Ларису с выражением снисходительного удивления. Сквозь ее наивную доброту и спокойную улыбчивость просвечивало все ее непонимание невероятности происходящего: очевидно, она всегда была уверена, что такая встреча обязательно произойдет. А вокруг, радуясь не меньше нас, носился Джек. Я только теперь обратил внимание, что Лариса в ярко-зеленом, с изумрудными отливами платье. Да, волосы у нее каштановые, золотисто-умбровые. Цвет лица - персиковый. А глаза!.. Зеленые, каких я никогда не видел. Зеленые, небесно-зеленые - такой иногда бывает средина весенней зари... У меня снова возникло такое ощущение, как будто я только что вернулся домой из далеких и долгих странствий. - Лариса, - сказал я, - когда ты подбежала к нам, я вспомнил, что ты говорила мне о ней, о Жене. А до той минуты и не догадывался, что это именно она и есть. - Что говорить... Ведь мы считали, что она утонула. Ах, Женя, Женя! А как мама узнает?.. - Ее надо подготовить, - сказал я. - Вначале надо сообщить вашему отцу. - Мама же все знает! - неожиданно заявила Женя. - Она ведь цветы мне посылала с братом Диомидом - розы. И велела ждать и терпеть... И не плакать до самой встречи... Он мне говорил... Так вот для чего он покупал розы! Мы переглянулись с Ларисой и ничего не стали объяснять Жене. Приехала медицинская машина, а за ней милицейская. Из широченной двери пепельно-черного сеновала вышел и побежал к машине Руслан. Я его даже не сразу узнал, видя его в обычной разноцветной одежде. Мы пошли к угрюмому сеновалу, где перед дверью уже стояли две автомашины, мотоцикл и толпилось немало народу. Навстречу нам быстро шел высокий строгий человек. Из-под его плаща виднелся краешек белого халата. - Вас как зовут, девочка? - спросил он. - Женя? Как вы себя чувствуете? - Хорошо, - пожав плечами, тихо проговорила она. Врач горько усмехнулся. - Ну, пойдемте, Женя, в машину, - сказал он. - Здесь еще свежо. Скоро мы вас отвезем домой... Когда мы проходили мимо широко открытой двери диковинного сооружения, я приостановился. Из внутреннего полумрака пустого строения, как бы проявляясь на фоне темного экрана, к обширному проему двери рядом с Горшиным шел Ниготков. Он был уже не ниготкового цвета. Обычного цвета лицо, руки, обычного цвета одежда. Только на коленях его песочно-серые брюки были мокрыми и поэтому казались черными, будто заплатанными. Следом за ним торопко шагал тот дядя, который отдал мне Джека... Выйдя из сеновала, Ниготков мельком взглянул на меня, сделал рукой неопределенное движение... - Жаль, - сказал он, - не удалось мне с тобой по-настоящему побеседовать... - Побеседуйте, Демид Велимирович, лучше с прокурором. - Все порушили... - провещал он и неожиданно остановился передо мной, стоял на кривоватых ногах неподвижно, как на деревянных. - Все погубите! Уж и водицы живой испить нет источника! И ты - запомни это - душу в мертвую воду не вдохнешь. - Вам кажется, что вы мудрый хитрец, Ниготков. Но вы просто помешались. Раз ценой другой жизни взялись вроде бы оживлять воду! Но в обмен на жизнь ребенка вы никогда не напьетесь, Ниготков. Вы уже пили, да только что-то у вас все губы пересыхают. В глазах его проступила перламутровая муть. Не знаю, было ли ему что сказать. Раньше не говорил. А теперь не было времени. Повернулся он и, будто и не останавливался, потопал за тем дядей, имени которого я не знал. Ко мне подошли Лариса и Женя. Поверх нелепой рубахи на плечи девочки был накинут чей-то плащ. - Мы сейчас уезжаем, - сказала Лариса. - Здесь так врачи решили, что в этой деревеньке Подлунной Женю у кого-то там уложат спать. Уж сколько проспит, но непременно сейчас же. Ей это совершенно необходимо, потому что она ночь не спала, да и нервно истощена. А то ведь пока еще до Остинки добираться, да потом на электричке... Я видел, что Лариса взволнована и говорит, говорит... - Совершенно верно, - прервал я ее. - Прежде всего надо сделать все, чтоб к ней начали возвращаться силы. А обследования - это дело третье. И нечего ее тормошить. Хотя она вот и улыбается. А ведь устала. - Да не устала я. - Не устала! - вроде бы строго сказал я. А она все с лету понимала, видела, какая это у меня строгость. - Вы, Костя, - сказала она, завязывая на груди рукава плаща, - сильней меня устали. - Это почему же? - удивился я. - Я ведь взрослый. - И потом он все-таки мужчина, - сказала Лариса. - Ну и что, - сказала она. - Я привыкла к тернистому пути, а вы нет. - Ох, ну и Женя!.. - вздохнула Лариса. - Слова-то у тебя какие: "тернистый путь"! Я просто мечтаю, чтобы ты стала обыкновенной девочкой. - Да уж ладно, стану, - поглядывая то на меня, то на Ларису, сказала она. Мы сели во врачебную машину. Доехали до деревни Подлипки. Там по мосту переехали через реку и скоро были в деревне Подлунной. В доме полной немолодой женщины - у сердобольной и предельно участливой Татьяны Петровны - Женю напоили теплым молоком с медом и уложили спать. Лариса уехала на станцию Остинку с врачами, которые должны были вернуться за Женей в полдень. В доме с девочкой осталась одна хозяйка. Татьяна Петровна села у окна вязать - специально, чтоб ее однообразное занятие успокоило и усыпило Женю. С берега реки я вернулся часа через три. Если б не дождь, краем захвативший деревню (от которого я спрятался под какой-то обширной крышей, где похрамывала одинокая лошадь), я пришел бы к дому Татьяны Петровны в полдень, как собирался. А пришел вовремя. Женя, видно, давно уже проснулась и скучала. Я увидел ее во дворе. Она сидела на коротком изрубленном бревне, около поленницы в глубине двора. Вначале и не узнал ее, подумал, что это какая-нибудь здешняя, деревенская девочка. Не узнал, может, потому, что солнце не светило, было пасмурно из-за обширной, стороной шедшей тучи. Женя была в светло-желтой кофте и светло-голубой юбке. Когда я вошел в калитку, она увидала меня, поднялась и через сырую дворовую лужайку побежала мне навстречу. - Доброе утро, - печально и светло улыбаясь, тихо сказала она и повисла у меня на руке. - Привет, привет! - остановился я. - Как самочувствие? Выспалась уже? - Да... Что-то заволновалась во сне и проснулась. Но спать не хочу больше. Ничуточки. - Тебе бы побегать, попрыгать, поскакать или искупаться, чтоб устала как чертенок. Вот тогда выспалась бы. - Костя, а знаете что!.. Скажите, а вы знаете, до железной дороги очень далеко? - Нет, километров пять. - Правда, ведь можно пойти пешком? - Тебе не разрешат. Ты слишком слаба. - Как мне хочется идти, идти но лесу или по лугам!.. Вы видели, сколько цветов в лесу? Пойдемте, Костя! Правда, я дойду! - Посмотрим. Если дождя не будет. - Да он уже был. В калитку быстро вошла Татьяна Петровна. В зеленом с белыми цветочками фартуке, полная, с заботой и старанием в самом облике, торопливо шла к нам, держа что-то в руках. - Ну-ка, на вот, примерь. - Подала она Жене синие сандалии. - Впору будут... Женя побежала к изрубленному бревну, где сидела. Села там, надела носки, сандалии. Вернулась к нам. - Ну подошли? - наклоняясь, опасливо спросила Татьяна Петровна. - Подошли, подошли! Вот и хорошо. Теперь доедешь. Скоро и машина прибудет. Тут близко. Они мигом управятся... - А мы пешком пойдем, - сказал я. - Ох, ну смотрите, - видно не имея обыкновения слишком настаивать на своем, примирилась Татьяна Петровна. - Пойдемте, хоть поешьте на дорогу. Мы отказались. Не хотели есть. Она быстро ушла в дом. Так и есть: скоро вернулась с сеткой, набитой всякой едой. - Нате на дорогу. - Татьяна Петровна, да когда же мы съедим все это? - засмеялся я. - Бери, бери! Будет охота - поедите. А нет, так все равно меня ругать не будете. Дома поедите. Мы вышли из ограды. - А ну-ка, стойте... Татьяна Петровна торопливо пошла вдоль оград. Через два-три двора остановилась. Там около чьих-то ворот стояла запряженная лошадь. Длинный пожилой мужчина в черном пиджаке и темно-синих брюках брал с телеги охапки свежескошенной травы и бросал за ограду. Рукой показывая на нас, Татьяна Петровна что-то все говорила ему, а он продолжал заниматься своим делом. Отвязал лошадь, подъехал к нам. Поздоровался. - Ну, вот и доедете, - подошла и довольно сказала Татьяна Петровна, - и я буду спокойна. Такая в общем-то обыкновенность, а Женя была счастлива. Я видел. Как же ей было интересно! Чти вдруг оказалось: на телеге поедем к железной дороге, сидя на траве. И повезет нас по лугам и через лес эта буланая, усыпанная охвостьями сена лошадка. А этот загорелый молчаливый мужчина в сапогах вроде бы сердито будет покрикивать на лошадку: "Но-о!.. Пошла!.." Я помог Жене взобраться на телегу. Она села посредине, в ворох привядшей травы. И, видно, боялась, что кто-то вдруг отменит все это... - А ты, паренек, садись с той стороны, - сказал мужчина. - Чтоб не переваливать... Что, поехали? - До свидания, детки! В гости приезжайте. Женя еще несколько раз крикнула "до свидания". А Татьяна Петровна, одной рукой держа фартук, стояла около своих ворот и махала нам вслед... И покатили мы, затарахтела телега. У края деревни выскочили откуда-то, звонко лая, две-три собачонки. Колеса мягко стучали по прибитой дождем пыли. Сзади от колес вверх летели и ложились вдоль двух белесых полосок свежего следа спрессованные пластинки земли. Скоро мы оказались в березовом лесу. Неторопливо спустились в низинку, поросшую густой травой, камышом и осокой. По деревянному мостку миновали тихий ручей. Стали подниматься вверх. Медленно, полого - все выше, выше... Быстро, вдруг вышло из-за тучи солнце. И все вокруг осветилось - ярко, до боли в глазах. Заискрилась вдоль дороги трава. Влажно и горячо засветились листья деревьев, по которым только что перед нами прошумел дождь. Березовый лес мало-помалу кончался. Все ясней открывались далекие, обширные пространства. Лишь там и сям посреди густых трав стояли одинокие и небольшими группами сосны, да кое-где живописные островки кустов. Ясно, далеко видны были густо-зеленые луга. А голубоватые лесистые холмы простирались до самого горизонта. - А что там синее? - спросил я. - Там озеро? - Где?.. Не-ет, это там лен, - ответил Иван Трофимович. - А там справа - пар. А за льном, там озимые будут. - А то что, белое? Будто цветущий сад? - Это гречиха цветет. Но-о!.. Пошла!.. Некоторое время ехали молча. - Ой, смотрите!.. - коснулась моего плеча Женя. Я обернулся. Когда она появилась? Радуга! - Какая красивая... - восторженно прошептала Женя. Великолепная широкая радуга повисла над лесом, яркая и чистая повисла, казалось, над всем миром и видна была отовсюду. Такое было ощущение, что вся земля была здесь, в пределах дальнего горизонта, и все люди жили на этой красивой земле, увенчанной великолепной высокой радугой. Было такое чувство, что все люди на минуту оторвались от своих дел и теперь, будучи в разных местах - но все в одно время! - стояли и глядели на это диво, которое не длится долго. И Иван Трофимович обернулся, несколько мгновений как бы оценивающе глядел на красно-желто-зелено-синюю дугу, поглядел так, будто она была особой приметой и принадлежностью его деревни, и коротко, убежденно сказал: - Радуга!.. Радость-отрада. А вон за вами, кажись, едут. Он свернул с дороги, остановил лошадь. Навстречу нам по прямому участку дороги мчалась врачебная машина. Не приостановившись, пронеслась мимо и укатила. - Эк их! - круто оборачиваясь вслед машине, удивленно воскликнул старик. - Неужели не признали они нас? - Подождем на обочине, - сказал я. - Может, вернутся. - Да что их на телеге ждать! Машина быстрая, догонит! Я кивнул на Женю. - Пусть посмотрит... Женя сидела на траве посреди телеги, повернувшись назад, к задним колесам. Положив подбородок в ладони, а локтями опершись на колени, задумчиво глядела на радугу. - Много красного цвету в радуге, - после недолгого молчания, как бы в назидание нам, сказал Иван Трофимович, - значит, скоро быть ветру. Женя, как будто этот вопрос давно и неотступно ее занимал, но она о нем забыла, а теперь вдруг вспомнила, обернулась и спросила: - А отчего бывает радуга? Я не знал, как ей ответить попроще, не отвлеченно. Не стал, не хотелось ей объяснять, что это солнечный спектр в пространс