гося   в  том  же
направлении.  Вскоре его  остановили  и допросили два стражника  из  тыловой
охраны этого отряда.
     Если раньше  у Дерри еще  оставались какие-то сомнения, то  после этого
допроса он понял, что  в Медрас действительно лучше  не  ездить.  Пора  было
поворачивать  на  запад  и  возвращаться в Корвин.  Сумерки  застали  его на
северной границе земель Моргана,  в нейтральной местности, отделяющей Корвин
от  Восточной  Марки.  На  дорогах  вблизи  границы  он  не  заметил  ничего
необычного, и та, по  которой Дерри ехал, исключением не являлась. Итак,  он
спокойно проделал путь от Торента почти до  Корвина. Стало темнеть, его конь
устал и то и дело спотыкался на неровной дороге. Дерри удрученно вздохнул --
теперь остается только внимательнее смотреть вокруг и под ноги.
     Уже совсем стемнело, но он все не  решался остановиться на ночлег. Судя
по  разговорам,  сейчас это не только владения Моргана, но и место  обитания
Варина. Впереди был городок с постоялым двором; кроме обеда, в котором Дерри
ощутимо  нуждался,  там  можно  было  услышать  что-нибудь   важное.  Весело
насвистывая, Дерри внимательно посматривал по сторонам.
     Странно. Если он не сбился с пути, то, по его расчетам, закат, пылающий
за ближайшим холмом, был явно не на своем месте. Солнце должно было садиться
градусов на  тридцать правее. Все верно,  там оно и садилось, да и зарево за
холмом гораздо ярче закатного.
     Пожар?
     Остановив коня, он  прислушался и  втянул носом воздух. Помедлив, Дерри
свернул  с  дороги  и понесся к холму  прямо  через поле.  Теперь его ноздри
наполнил  горький, едкий дым. Достигнув  вершины холма,  он сразу  же увидел
черные клубы  дыма, поднимающиеся в чистое бледное небо. Явственно слышались
крики, далеко разносящиеся в холодном вечернем воздухе.
     Ожидая  худшего и все же  надеясь, что  он ошибается, Дерри  соскочил с
коня и пробежал несколько футов вперед. Еще  через  мгновение он бросился на
землю  и, распластавшись,  стал  всматриваться  в то,  что  делалось  внизу,
болезненно морщась.
     Поля горели. Акров тридцать или  сорок жнивья озимой  ржи тлели на юге;
языки  пламени уже  подступали  к скромной усадьбе  вблизи  дороги,  которую
только что оставил Дерри.
     Однако  хозяевам   усадьбы  угрожало  не   только   пламя.   Во   дворе
бесчинствовало несколько вооруженных всадников: молотя во все стороны мечами
и  пиками,  они разили пеших защитников  усадьбы  в зеленых ливреях, которые
тщетно пытались отбиться.
     Сердце Дерри разрывалось от отчаяния; он готов был броситься на помощь,
забыв о  своем  задании, ведь  одна из основных заповедей рыцарской чести --
защищать слабых и невинных.
     Здравый смысл, однако, подсказывал ему,  что один  он против этой шайки
бандитов ничего сделать не  сможет -- разве что пасть в бою. И хотя он  мог,
конечно,  увести  за  собой в  могилу нескольких  из них,  это бы ничего  не
изменило. Вместе  с ним погибли бы все  сведения, необходимые Моргану, а это
только на руку разбойникам.
     С болью в сердце  наблюдая эту картину,  он  краем  глаза  заметил, как
заполыхали  поля  севернее  усадьбы, и,  присмотревшись, увидел  всадников с
факелами  в руках.  Когда  новый отряд подъехал и,  поджидая, остановился на
дороге, сражение  во  дворе уже окончилось -- все  защитники в ливреях  были
повержены. Дерри с удовлетворением отметил, что один из лежавших на земле --
без  ливреи.  Всадники  подняли  его  и  положили  на  коня  поперек  седла.
Дождавшись  еще  двоих,  которые с факелами в руках выбежали  из  дома,  они
вскочили на коней и ускакали.
     Над  усадьбой заклубился дым, но  это не был дым домашнего очага. Дерри
стиснул зубы, заставляя  себя дождаться, когда мародеры скроются  за холмами
на западе.
     С тихими проклятиями Дерри бегом вернулся к коню,  вскочил в седло и во
весь  опор помчался  вниз по склону. Усадьба полыхала вовсю, и спасти  ее не
было  никакой  возможности. Но  Дерри  хотел  убедиться, что  в  этой  бойне
действительно  никто  не  уцелел. Ярдов пятьдесят  он проскакал  полем, пока
пламя от  полыхающего  жнивья не выгнало его на дорогу.  Ему пришлось плащом
завязать  глаза коню,  чтобы животное  прошло между двумя  столбами огня  --
горящими стойками ворот усадьбы.
     Усадьба принадлежала мелкопоместному  лорду.  Дом, судя по тому, что от
него  осталось, был скромным, но добротным. Слуги лорда защищали усадьбу  до
последнего вздоха. Во дворе лежало  с полдюжины  убитых, и еще  больше -- на
крыльце, все -- в залитых кровью ливреях, таких же зеленых с серебром, как и
герб над разрушенными воротами.
     Три  снопа пшеницы на  зеленом  фоне с серебряным шевроном. Девиз: "Non
concedo" -- "Не отступлю!"
     "Уж они-то не отступили, -- думал Дерри, прокладывая себе путь по двору
и разглядывая убитых. -- Но меня интересует их лорд. Где же он?"
     Вдруг он услышал стон слева и краем глаза уловил какое-то движение.
     Повернув коня, он увидел простертые в мольбе руки и, соскочив  с седла,
склонился над бородатым стариком в такой  же, как и на остальных, зеленой  с
серебром ливрее.
     -- Кто... Кто ты такой? -- задыхаясь, произнес старик и вцепился в плащ
Дерри, притягивая его к себе, чтобы рассмотреть в зловещем полумраке пожара.
-- Ты не из банды...
     Дерри только кивнул и уложил голову раненого к себе на колени. Было уже
совсем темно, и черты лица старика едва можно было разглядеть, но Дерри ясно
видел, что старик умирает.
     -- Меня зовут Шон лорд Дерри, друг мой. Я вассал герцога.  Кто напал на
вас, где ваш господин?
     --  Шон лорд Дерри? -- переспросил старик, снова закрыв  глаза от боли.
-- Я слышал о вас. Вы советник при молодом короле, да?
     --  Да, один  из  его  советников,  --  ответил Дерри,  нахмурившись  в
темноте.  --  Но  сейчас  это не важно, лучше бы ты  рассказал  мне, что  же
все-таки случилось. Кто это сделал?
     Старик поднял руку и махнул в западном направлении.
     -- Они пришли с гор, милорд.  Это шайка разбойников Варина де Грея. Мой
молодой  господин,  кавалер  де Вали,  уехал, чтобы  собрать в отряд местных
землевладельцев в помощь герцогу, но, увы...
     Старик затих,  и  Дерри  подумал, что он уже  отошел, однако  скрипучий
старческий голос зазвучал вновь:
     -- Скажите  герцогу, что мы  были  верны  ему  до  конца, милорд.  Хотя
остались только старики и дети, скажите, что мы не сдались "святому", как ни
грозили его приспешники. Мы...
     Он закашлялся, и в уголках губ появилась кровь. Собрав  последние силы,
старик приподнял на несколько дюймов голову, вцепившись в плащ Дерри.
     -- Ваш кинжал, милорд.. покажите мне его.
     Дерри нахмурился. Зачем старику понадобился его  клинок? Раненый,  видя
недоумение на его лице, улыбнулся и уронил голову на колено Дерри.
     -- Вы подумали не о том, милорд, -- прошептал он, испытующе глядя Дерри
в глаза. --  Меня не страшит смерть, но дайте мне ваш кинжал вместо  креста,
это утешит меня и облегчит переход в мир иной.
     Дерри кивнул и  с видом  печальным и торжественным вынул свой кинжал из
спрятанных в сапоге ножен. Держа клинок за лезвие рукояткой вверх, он поднес
его к самым глазам старика, и тень, бледная  в языках пламени, упала на лицо
умирающего. Тот улыбнулся и, схватив  крестообразный кинжал, приблизил его к
губам и поцеловал. Рука старика ослабела, и Дерри понял, что он умер.
     "Спи  спокойно,   добрый   и   преданный   слуга",  --  подумал  Дерри,
перекрестившись  рукояткой кинжала и  водворив его в ножны. Что  ж, Варин де
Грей нанес  очередной удар. Только теперь это уже не просто грабеж и поджог,
но и большое кровопролитие.
     Бросив   прощальный  взгляд  на  опустевший  двор,  освещенный  языками
пламени,  пожирающими  дом, Дерри постоял в  нерешительности,  играя концами
поводьев, а затем вскочил в седло.  Он уже принял  решение, и что  бы там ни
было... По правде говоря, ему  нужно бы дождаться в  безопасном месте  часа,
когда можно будет  связаться с  Морганом. И его учитель, конечно, не одобрил
бы, что Дерри идет на такое рисковое дело.
     "Но  самый  логичный  ответ  не всегда  оказывается  самым  верным,  --
рассуждал  Дерри  -- Иногда  для  достижения  цели  необходимо отказаться от
проторенного пути и искать свои, даже с риском для жизни".
     Пришпорив коня, Дерри  поскакал со  двора  и дальше той же  дорогой, по
которой  скрылись мародеры-. По  его предположению, всадники Варина не могли
этой  ночью  уехать далеко. Время было слишком позднее для  прогулок по этим
дорогам в такую  безлунную ночь. Кроме того, у них на руках был раненый  или
убитый. Если  он только ранен,  очень вероятно,  что  они скоро остановятся,
чтобы перевязать ему рань'.
     Интересовало  его и то,  где  теперь сам Варин.  В отряде,  напавшем на
усадьбу, его  явно не было, Дерри убедился в этом, наблюдая за  налетчиками.
Да и старик сказал бы об этом, будь среди бандитов их вождь. К тому же Дерри
почему-то не сомневался, что он узнал бы Варина, если бы тот был здесь.
     Из всего того, что Дерри знал о мятежниках, он заключил -- Варин где-то
неподалеку,  где-то в окрестностях.  А это значит, что отряд,  за которым он
мчится, до наступления утра, скорее всего, присоединится к остальным.
     Следующий  час был  для  Дерри сущей  пыткой. С  приходом  ночи  долину
поглотила  непроглядная тьма, а  дороги в  округе  не делали  чести  здешним
помещикам, кавалеру де Вали в том числе.
     Путь оказался гораздо более долгим, чем он предполагал. Наконец впереди
весело  замерцали огни домов Кингслейка. Вскоре Дерри повернул усталого коня
на  центральную улицу городка и  сразу увидел возвышающийся на  фоне ночного
неба  постоялый  двор "Королевская мантия".  Здесь,  если повезет, он сменит
коня, чтобы продолжить преследование, а то и узнает, куда подались всадники,
так как от Кингслейка дорога шла в двух направлениях.
     Постоялый  двор "Королевская мантия" размещался в  крепком  двухэтажном
здании.  Он стоял здесь уже  двести лет, вмещал сорок постояльцев и славился
на много миль вокруг своим  пивным погребом. Сюда-то и стремился Дерри, пока
не  увидел горящую усадьбу; сейчас он подумал, что тем более может позволить
себе кружку эля перед дальней дорогой, полной неожиданностей.
     Приблизившись  к  конюшне постоялого двора, он увидел  несколько  дюжих
загнанных лошадей, которых охранял  крепкий парень в крестьянской одежде, но
хорошо вооруженный. От  него веяло какой-то  свирепой уверенностью, казалось
--  дух  смертельной опасности  исходит  от  него,  и  это заставляло  Дерри
смотреть в оба.
     Возможно  ли,  что  это  один  из тех всадников?  Что они  остановились
отдохнуть и выбрали для этого "Королевскую мантию"?
     Не в силах поверить  в свою счастливую  звезду, Дерри спешился и  отвел
коня в стойло. Он за несколько минут оседлал  свежего коня, а затем вышел из
конюшни и направился к постоялому двору.  Все, чего он хочет, --  это выпить
кружку пива. И этому  малому он  скажет то  же  самое,  если тот спросит. Он
коснулся  шапки  и  дружелюбно  кивнул,  проходя  мимо;  парень ответил  ему
вежливым кивком. Но было что-то странное в его облике, в знаках,  вышитых на
куртке, в значке с изображением сокола у него  на шапке. Нахмурившись, Дерри
вошел в таверну.
     Внутри он увидел не совсем то, что ожидал. Еще  приближаясь к  таверне,
он подумал,  что  там слишком уж тихо для такого  количества посетителей  --
ведь  лошадей  в  стойле  было немало.  И их хозяева  за  выпивкой должны бы
производить побольше шума. Даже в обычный вечер гул от болтовни завсегдатаев
-- жителей окрестных деревень -- был бы громче.
     Но  это  был  не совсем обычный  вечер. Обычным  было  только  то,  что
горожане и крестьяне  из  окрестных  деревень  лениво  потягивали  пиво,  и,
похоже, их нисколько не волновало присутствие людей, у каждого из которых на
значке был  изображен  сокол: тех самых людей, которых Дерри видел в усадьбе
де Вали.
     В  таверне стояла  тишина.  Те,  кого он преследовал, молча  столпились
вокруг  массивного  стола, отодвинутого в дальний угол зала, и  смотрели, не
отрываясь, на  неподвижного, окровавленного товарища, лежащего на этом столе
с раскинутыми руками.
     Дерри  отыскал  глазами  свободное  место,   пробрался   туда  и  хмуро
осмотрелся.  Человек,  лежащий на столе,  очевидно, был  еще  жив.  Стройная
девушка в крестьянском платье обтирала ему лоб полотенцем, которое смачивала
водой  из  деревянной  миски,  стоящей  рядом.  Раненый  стонал  при  каждом
прикосновении, глаза его беспокойно перебегали с окружающих его товарищей на
нее, но никто по-прежнему не произносил ни слова.
     Другая девушка обошла всех их с подносом, заставленным полными кружками
эля, и некоторые из  них  молча  уселись,  потягивая  эль. И опять никто  не
только не  разговаривал,  но  и не двигался. Казалось, люди  прислушиваются,
ожидая чего-то. Горожане,  собравшиеся на другом конце зала, чувствовали это
и тоже ждали.
     Дерри  поднял  кружку, принесенную хозяином, и  сделал  большой глоток,
заставляя себя поменьше глазеть на людей у стола.
     "Что здесь происходит? --  удивлялся  он. --  Уж не ждут ли они прихода
Варина?  И  что они собираются  делать  с этим  на  столе, он ведь почти при
смерти?"
     Шум за окном возвестил о  прибытии  новых гостей; их было, должно быть,
человек  двадцать. Вскоре  вновь прибывшие вошли в  таверну. У  всех них  на
одежде и  шапках тоже был изображен  сокол.  Их предводитель, пошептавшись с
одним  из  тех,  кто  ухаживал  за  раненым,  жестом  приказал  своим  людям
присоединиться к товарищам, и снова повисла давящая тишина. Варина среди них
не было.
     Прошло еще около получаса. За это время Дерри осушил вторую кружку эля,
стараясь понять, что же все-таки происходит. За окнами вновь послышался стук
копыт. На этот раз всадников была дюжина. В зале, казалось, стало  еще тише;
снаружи  отчетливо слышалось фырканье коней и позвякиванье упряжи. Воздух  в
таверне был словно наэлектризован. Когда дверь распахнулась, Дерри  медленно
повернулся  и наконец увидел того,  кто только  и мог  быть  Варином.  Дерри
застыл, как и все в зале, не смея вздохнуть.
     Варин был невысок. Если бы не царственная осанка, можно было бы назвать
его  попросту  недомерком, но такое и на ум никому не  могло прийти -- столь
мощную энергию излучал вокруг себя этот человек.
     У  него  были  темные,  почти  черные  глаза,   горящие  такой   дикой,
безрассудной  силой,  что Дерри  прошиб  холодный пот,  когда взгляд  Варина
скользнул по нему. (Дерри как-то видел подобный взгляд у Моргана, и он снова
вздрогнул, вспомнив, что тогда, за этим взглядом последовало.) У Варина были
вьющиеся, коротко  подстриженные каштановые  волосы  какого-то  грязноватого
оттенка и такого же цвета бородка и усы.
     Он -- единственный из окружавших его -- носил  что-то похожее на боевые
доспехи. На нем была короткая куртка из грубой серой кожи, на ногах -- такие
же  серые,  обтягивающие  штаны и  сапоги.  Сокол,  вышитый  на  куртке, был
значительно крупнее, чем у остальных, значок на маленькой  серой шапочке был
отлит  из серебра. Он сбросил на  пол серый кожаный дорожный плащ, широкий и
длинный, и Дерри заметил, что Варин безоружен.
     По всему залу  прошел  шепот, а Дерри вдруг обнаружил,  что снова может
дышать. Он осмелился посмотреть на людей Варина, собравшихся вокруг стола, и
увидел, что  каждый из  них, приветствуя главаря, склонил голову  и прижал к
сердцу правую руку, сомкнув ладонь  в  кулак.  Варин признательно  кивнул, и
взгляды  всех  снова  переместились  на лежащего  на  столе  человека.  Люди
расступились, и  Варин быстро шагнул к столу; горожане набрались смелости  и
тоже двинулись  к середине зала посмотреть, что  будет  делать  предводитель
разбойников. Дерри с опаской присоединился к ним.
     -- Что случилось?  -- спросил Варин тихим, спокойным голосом, в котором
чувствовалась властная жестокость.
     --  Это  произошло  в  усадьбе  кавалера де  Вали, Святой,  -- смиренно
ответил  один из тех,  кто там зверствовал, --  сам де  Вали  уехал собирать
отряд для герцога. Его люди сопротивлялись... Усадьбу пришлось спалить.
     Варин обратил на говорившего взгляд больших темных глаз.
     -- Это неблагоразумно, Рос.
     Рос пал на колени и, согнувшись, спрятал лицо в ладони.
     -- Прости меня. Святой, -- прошептал он. -- Я же не так мудр, как ты.
     --  Смотри,  чтобы  это  не  повторилось,  --  ответил  Варин,   слегка
улыбнувшись и одобрительно дотрагиваясь до его плеча.
     Рос припал к его  ногам с лицом,  искаженным благоговейным  страхом,  а
Варин тем временем снова  взглянул  на раненого и стал снимать серые кожаные
перчатки.
     -- Куда он ранен?
     -- В бок, господин, -- пробормотал разбойник, стоящий по другую сторону
стола, откидывая разорванный плащ, чтобы показать рану. -- Боюсь, тут задето
легкое.
     Варин наклонился,  чтобы осмотреть  рану, затем передвинулся  к  голове
раненого и приподнял  ему  веко. Он  кивнул самому себе  и,  заткнув за пояс
перчатки, неторопливо оглядел взирающих на него людей.
     -- С Божьей помощью мы  спасем этого человека, -- сказал он, молитвенно
простирая руки в стороны. -- Помолитесь ли вы со мной, братия?
     Люди Варина, последовав его примеру,  пали на колени, преданно глядя на
своего предводителя, который, прикрыв глаза, начал молиться.
     -- In nomine Patris et Filly et Spiritus Sancti, Amen, Oremus.
     Сначала  Дерри  тоже  во  все  глаза  глядел  на Варина,  произносящего
латинские фразы,  но потом  заставил себя  отвести взгляд, почувствовав, что
иначе тоже упадет ниц, поддавшись могущественной силе, исходившей от главаря
разбойников. Вокруг  головы Варина  появилось слабое сияние -- таинственное,
лилово-голубое, напоминающее нимб.
     Дерри  перевел дыхание,  облизал  губы и ущипнул  себя, чтобы  рассеять
наваждение, -- это не могло быть явью. У людей не  бывает никаких  нимбов, а
святых  давно  уж  нет на земле. Или его  разум  сыграл с ним злую шутку? Но
Морган научил его рассеивать наваждения.  И все-таки, как ни старался Дерри,
видение не исчезало.
     -- "Посему, о  Боже,  ниспошли силу исцеляющую на эти руки,  чтобы  раб
твой Мартин мог жить вящей славе твоей. Во имя Отца, и Сына, и Святого духа,
ныне и присно, и во веки веков. Аминь".
     Кончив  говорить, Варин  возложил правую руку на лоб раненого,  а левой
накрыл кровоточащую  рану.  С  минуту  стояла  мертвая тишина:  сердце Дерри
бешено забилось, так как ему показалось, что голубое сияние нисходит по руке
Варина на раненого.
     И вот человек по имени Мартин вздрогнул, глубоко вздохнул, открыл глаза
и удивленно моргнул, увидев склонившегося над собой предводителя.
     Варин  тоже открыл глаза и,  помогая  Мартину  сесть,  улыбнулся. Когда
Мартин   слез  со   стола  и  взял  протянутую  кем-то   кружку,  послышался
благоговейный гул.  Пока он  пил, какой-то горожанин  ахнул, указывая на его
бок  -- там и следа не  осталось от  раны, не  было ничего,  кроме кровавого
пятна на домотканой рубахе.
     "Deo gratias", -- пробормотал Варин, перекрестившись и опустив глаза, а
сияние исчезло, будто его и не было. Он с любопытством оглядел зал, доставая
перчатки  из-за  пояса, и  начал  их  натягивать. Левая  ладонь, которой  он
касался раны, была вся  в крови, и один из разбойников, заметив это,  пал на
колени  рядом  с  Варином,  чтобы  обтереть  ее полой  своего  плаща.  Варин
улыбнулся и  на  мгновение возложил руку ему на голову, словно благословляя,
но не  говоря ни  слова, после чего тот поднялся на ноги счастливый и словно
просветленный.
     Варин еще раз оглядел весь зал, и  снова Дерри похолодел,  почувствовав
на себе его взгляд. А тот  уже направился к  двери. Подчиняясь жесту Варина,
его люди  залпом осушили свои кружки, повскакивали с мест  и толпой повалили
за ним. Один из  приближенных  Варина достал из кошелька несколько золотых и
расплатился с хозяином. Когда Варин уже подошел к  двери, какой-то горожанин
вдруг пал на колени с криком:
     -- Это чудо! Бог послал нам нового мессию!
     Тотчас  же  его  слова  были  подхвачены другими,  и  многие посетители
таверны пали  на колени, истово крестясь. Варин обернулся в  дверях, и Дерри
тоже преклонил колени, хотя так  до сих  пор  и не верил, что был свидетелем
чуда.
     Предводитель  мятежников напоследок  окинул зал спокойным  и благостным
взглядом, поднял правую руку, благословляя, и  скрылся в темноте. Как только
последний из приверженцев Варина покинул таверну, Дерри вскочил и бросился к
окну.
     Теперь, когда  Варина в зале  не было  и  Дерри  снова  мог  рассуждать
здраво,  он  осознал, что в этом  человеке  было ему так знакомо  и  что так
смущало, -- в нем чувствовалась та же сила, что и в Моргане, Дункане, Брионе
или юном короле. Но  это ощущение сокрушительной силы и мощной власти обычно
возникает  только   при   встрече  с   теми,   кто  обладает   определенными
способностями, способностями, не пользующимися ныне доброй славой.
     Через мутное стекло окна таверны Дерри видел, как отряд Варина исчезает
вдали,  освещая дорогу  светом  факелов. Он  не  бросился за  ними вдогонку,
теперь  в этом уже не  было нужды. Сейчас  он  должен  был как  можно скорее
рассказать Моргану обо всем, что он увидел и узнал.
     Однако время, назначенное Морганом, он пропустил,  и теперь  не решился
сам выходить  на связь.  Впрочем, это уже не имело значения. Все равно, если
отправиться  в путь  немедленно, то  завтра  пополудни он вернется в  Корот,
конечно, если в дороге ничего не случится.
     Дерри   не   терпелось  увидеть  Моргана  и   рассказать  ему  о  своих
подозрениях: этот Варин -- уж не Дерини ли он?

     <b>Глава IX
     "И пошлет им спасителя, и заступника, и избавит их"<sup>[9]</sup>.</b>
     -- Варин  -- что?  --  Морган открыл рот  от изумления.  --  Дерри,  ты
шутишь!
     Морган и  Дункан  сидели под деревом  на дворе, где они  упражнялись на
мечах, когда Дерри миновал  ворота Коротского  замка. Это было четверть часа
назад.  Усталый  и  голодный,  Дерри  опустился  на  землю  рядом  со  своим
господином. Глаза его возбужденно блестели, когда он рассказывал о том, чему
был свидетелем в "Королевской мантии" прошлой ночью.
     Морган вытер полотенцем вспотевшее лицо, все еще блаженно улыбаясь, как
хорошо отдохнувший  человек. Но  Дерри был слишком серьезен, и по прошествии
нескольких секунд герцог недоверчиво покачал головой.
     -- Вот уж чего не ожидал, -- сказал он, проводя рукой по лбу. -- Дерри,
а ты уверен?
     -- Конечно, нет, -- сказал Дерри, снимая  с головы охотничью шапочку  и
стряхивая с  нее пыль. -- Но разве может обычный человек проделать все  это,
милорд?
     -- Нет.
     -- Отец Дункан, неужто этот Варин действительно святой?
     -- Здесь много странного, -- сдержанно  сказал Дункан, вспомнив о своей
встрече на дороге.
     Дерри задумчиво сжал губы, потом посмотрел на Моргана.
     -- Допустим, он исцелил этого человека, милорд. Однако после всего, что
вы мне говорили, у меня сложилось впечатление, что это могут только Дерини.
     -- Я  это могу, -- сказал Морган, хмуро глядя  в землю. --  А что могут
другие Дерини  --  не знаю.  Во всяком случае, я не  слышал, чтобы это делал
кто-то еще в наши дни, да и сам впервые попробовал год назад, спасая тебя.
     Дерри  склонил голову, вспомнив, как  командовал  охраной в  ночь перед
коронацией  Келсона,  как их  застигли  врасплох  и  почти  всех перебили  в
темноте.  Он вспомнил  пронзительную  боль,  охватившую  его,  когда  клинок
вонзился в бок, и как подумал в тот миг, что больше уже не встанет.
     А  когда лекарь склонился  над ним, беспомощно качая головой, жизнь уже
покидала  тело  Дерри.  И  только  неделю спустя  Морган  рассказал,  как он
приложил ладонь к его ране -- и исцелил его.
     Дерри поднял глаза и кивнул.
     --  Прошу прощения, милорд. Я не хотел обидеть вас. Но тут все ясно, вы
-- Дерини, вот и можете исцелять. Только Варин -- тоже может!
     -- Ну а если он Дерини, то, по-видимому, и понятия не имеет об этом, --
сказал  Дункан, почесывая ногу и повернувшись лицом к кузену. -- Лично мне с
трудом верится,  чтобы  этот  человек, а я о нем кое-что  слышал, был  таким
лицемером и поднимал людей против собственного рода.
     -- Но такое бывало.
     -- О, конечно  же, бывало, и не раз. Всегда есть  люди,  которые на все
готовы за хорошую плату. И все же Варин не производит такого впечатления. Он
искренен,  он убежден, что в этом  его назначение, что ему был  голос свыше.
Все рассказанное  Дерри об  исцелении  раненого --  только  подтверждает мои
слова.
     --  Без сомнения, -- начал Морган, выпрямляясь и  погружая в ножны меч,
--  Варин  делает вещи, которые всегда творили  святые  и посланцы  Божьи. К
сожалению,  люди  не  связывают  эти  деяния  с  могуществом  Дерини,  хотя,
перечитывая жития святых, поневоле подумаешь, что многие из них нашей крови.
Если бы люди Варина это поняли, с бунтом было бы  покончено -- да только как
им втолкуешь, если, как сказал Дерри, они слушают предводителя открыв рты?
     Дерри кивнул.
     -- Так-так, милорд. Они смотрят на него как на святого, как на пророка.
А теперь и кингслейкские крестьяне уверены, что своими глазами видели чудо в
лучших  библейских традициях. Поди объясни им, что их мессия  -- самозванец?
Что в  действительности  он сам --  как раз один из  тех, с кем борется? Тем
более если хотите, чтобы народ в конце концов принял Дерини?
     -- Говорить об этом надо очень осторожно и  понемногу, --  тихо  сказал
Морган. -- А пока  лучше и вовсе помолчать, потому что сейчас люди тянутся к
нему, и мы ничего с этим поделать не можем.
     --   И  будут  тянуться  еще   больше,   когда  узнают,  что  замышляют
архиепископы, --  вставил  Дункан. --  Дерри,  вы  этого  еще не  знаете  --
архиепископ Лорис собирает на днях всех епископов на Совет в Дхассу. Епископ
Тол-ливер выезжает сегодня  утром, отвергнуть приглашение  он не может. И уж
наверняка  он не  осмелится  возражать, когда  Лорис  зачитает перед  Курией
декрет об отлучении. Думаю, вы понимаете, что это означает.
     -- Епископы  и впрямь  могут наложить отлучение  на Корвин? --  спросил
Дерри, теребя в руках шапочку. Они пересекли главный двор.
     --  Могут, и если  ничего  не изменится, то непременно сделают это,  --
ответил  Морган. -- А поэтому мы  с Дунканом сегодня  же вечером  отбываем в
Дхассу. Надежды на благосклонность Курии  почти никакой, и я сомневаюсь, что
они вообще захотят выслушать меня. И все-таки мое появление  застанет Лориса
врасплох, и я попытаюсь сделать  все возможное, чтобы собравшиеся подумали о
том,  что они творят.  Если отлучение произойдет, а Варин  будет  все так же
силен, то,  я думаю, вся провинция поднимется во главе с ним на войну против
Дерини. Допустим даже,  что я  подчинюсь  Курин, позволю  наложить  на  себя
епитимью, все равно это не предотвратит того, что грядет.
     -- Можно мне поехать с вами, милорд? -- спросил Дерри, с надеждой глядя
на Моргана. -- Думаю, я был бы вам полезен.
     -- Нет, ты и так уже много сделал, Дерри, вдобавок у меня есть для тебя
более  важное   поручение.  Сейчас  ты  отдохни,  а  потом  я  попрошу  тебя
отправиться  в Ремут.  Келсон  должен  знать, что  здесь  происходит;  мы  с
Дунканом не  можем  отлучиться, пока  не кончится заседание Курии,  а  тогда
будет слишком поздно. Если Келсона в Ремуте не будет, значит  поезжай  вслед
за ним в Кульд. Он непременно должен знать все, что ты рассказал нам.
     -- Да, милорд. Пытаться ли мне соединиться с вами?
     Морган покачал головой.
     -- Если будет нужда, мы сами с тобой  свяжемся. А пока -- иди-ка поспи.
Я хочу, чтобы ты выехал затемно.
     -- Хорошо.
     Когда Дерри отошел, Дункан покачал головой и вздохнул.
     -- В чем дело? -- спросил Морган. -- Ты расстроен?
     -- Да уж не обрадован.
     -- Кузен, ты читаешь  мои мысли. Впрочем -- надо умыться и собираться в
дорогу.  Гамильтон и офицеры  будут готовы через час. Чувствую, долгий будет
денек.

     В тот же час  Бронвин лениво прогуливалась по террасе Кульдского замка.
С  утра  ярко светило  солнце,  и наконец  сырость после затяжных  дождей на
прошлой неделе прошла. Птицы уже начали возвращаться с юга  и распевали свои
звонкие песни в пробудившемся саду.
     Бронвин  остановилась  на балюстраде и перегнулась через  перила, чтобы
посмотреть на рыбок  в пруду, а затем  продолжила свою прогулку, наслаждаясь
ласковым теплом  и чудной  архитектурой старинного  дворца. Теребя  пальцами
блестящую  прядь волос,  она  улыбалась  своим мыслям.  которые  были далеко
отсюда.
     Вчера вечером  здесь, в Кульде, после приятного, хотя и дождливого дня,
проведенного в дороге, состоялся свадебный пир. А сегодняшнее утро посвятили
охоте  -- в  честь жениха  и  невесты. Она  и леди  Маргарет провели  первую
половину дня  в  саду, где Бронвин  показывала  своей  будущей свекрови  все
лучшие уголки своего родового гнезда.
     У Бронвин остались прекрасные воспоминания о Кульде -- ведь здесь они с
Алариком, Кевином и Дунканом провели в детстве не одно счастливое лето. Леди
Вера Мак-Лайн, ставшая второй матерью для Бронвин и Аларика, часто  брала  с
собой детей Мак-Лайнов и Морганов в свои замок на лето.
     Бронвин  вспомнила  детскую  возню в цветнике,  всегда  полном  цветов;
вспомнила  лето; когда  Аларик упал с дерева  и  сломал  руку,  и  небывалое
мужество,  с  которым  он  в свои  восемь  лет  переносил боль.  Она помнила
множество секретных  лазов в стенах крепости, куда забирались  они, играя  в
прятки, и тихую, безмятежную часовню, где была погребена их мать, -- Бронвин
часто и подолгу бывала там.
     Она никогда не видела  своей матери.  Леди  Алиса де Корвин  де  Морган
умерла  всего  через  несколько  месяцев  после рождения дочери от  молочной
лихорадки, столь часто пресекающей жизнь  молодых матерей; Аларик, в отличие
от нее,  помнил  мать,  или  только  говорил, что  помнит. В памяти  Бронвин
остались  лишь  удивительные  рассказы леди Веры о женщине, родившей их, а в
душе -- чувство горечи, что ей не довелось видеть свою мать -- эту блестящую
и удивительную леди.
     Вспоминая  прошлое, Бронвин остановилась  в  раздумье на террасе, потом
подошла к двери и заглянула в комнаты. Время еще есть, и она успеет дойти до
маленькой часовни и вернуться к обеду.
     Она почти уже дошла до двери, ведущей в ее спальню, когда споткнулась о
порог и  остановилась, потирая  ушибленную  ногу.  И  тут  Бронвин  невольно
услышала разговор: два голоса -- оба женские -- раздавались, как она поняла,
из ее спальни.
     -- Ну  не  знаю, почему ты ее так защищаешь, -- сказала одна женщина, и
Бронвин  узнала голос леди Агнес, одной из своих фрейлин.  Она выпрямилась и
подошла чуть ближе к двери, поняв, что говорят о ней.
     -- И то верно, -- сказала другая. -- Она ведь не то что мы с вами.
     Это была леди Марта.
     -- Она женщина, как и мы,  -- мягко возразил  третий голос, по которому
Бронвин узнала свою любимицу -- Мэри-Элизабет.  И если  она любит его,  а он
ее, в этом нет ничего предосудительного.
     -- Ничего? -- возмутилась Агнес. -- Но она... она...
     --  Агнес  права,  --  сурово   сказала  Марта.  --  Наследник  герцога
Кассанского мог бы найти себе жену получше дочери...
     -- Дочери какой-то Дерини, -- закончила леди Агнес.
     --  Она никогда не знала своей матери, -- возразила Мэри-Элизабет, а ее
отец был лордом. И Дерини она только наполовину.
     -- Для меня и полу-Дерини -- это  чересчур! -- гневно заявила Марта. --
Я уж не говорю о ее несносном братце.
     -- Она не отвечает за брата, -- сдержанно возразила Мэри-Элизабет. -- И
я ничего дурного не могу сказать о герцоге Аларике, кроме того, что он везде
и всюду демонстрирует свое могущество, может быть больше, чем этого  требует
благоразумие.  Но  он тоже  не виноват в том, что родился Дерини, как и леди
Бронвин. И если не герцог, то кто еще может сейчас помочь королю Гвинедда?
     -- Мэри-Элизабет,  ты  что, защищаешь  его? -- воскликнула Агнес. -- Да
это же чуть ли не богохульство!
     -- Это и есть богохульство! -- подхватила  Марта  -- Это еще и  похуже,
это попахивает изменой и...
     Бронвин наслушалась  достаточно. Почувствовав  боль  под  ложечкой, она
повернулась  и  быстро пошла  вдоль террасы  обратно и вскоре спустилась  по
ступеням в отдаленный уголок сада.
     Что-то  такое  всегда случается.  Она  могла  бы  прожить  недели, даже
месяцы, не вспоминая об этом черном пятне -- своем происхождении.
     А  потом, когда  она уже  стала  бы забывать о том, что связывает  ее с
Дерини, когда почувствовала бы, что ее принимают за  то,  что она есть, а не
за какую-то проклятую ведьму, случай  вроде сегодняшнего все равно произошел
бы.  Кто-то  всегда  будет  помнить  об  этом и  не  упустит  случая,  чтобы
представить  все  в  дурном свете,  словно быть  Дерини --  нечто  позорное,
нечистое. Почему люди так жестоки?
     "Люди!"  --  подумала  она с тоскливой улыбкой.  Теперь  уже  она  сама
пользовалась теми  самыми словами -- "мы"  и "они".  И так было  всякий раз,
когда она получала неожиданный удар, подобный сегодняшнему.
     Но почему это случилось в первый же день? Ничего дурного нет в том, что
кто-то  родился  Дерини,  что бы  там  ни  говорила  церковь.  Как  заметила
Мэри-Элизабет, никто не выбирает, кем ему родиться. И потом, Бронвин никогда
не пользовалась своими силами.
     Ну, или почти никогда.
     Она нахмурилась, подойдя к часовне, где была похоронена ее мать, сложив
руки на груди и поеживаясь от прохладного ветерка.
     Конечно,  порой  ей   приходилось  пользоваться  своими  силами,  чтобы
обострить слух,  зрение,  обоняние, если в  этом была нужда.  А  однажды она
разговаривала на расстоянии с Кевином; тогда оба они были еще слишком юны, и
удовольствие,  получаемое  от  запретного   действия,  было  сильнее  страха
наказания.
     Иногда она приманивала птиц, чтобы  покормить их с руки, -- но этого уж
точно никто не видел.
     Но  что в такой  магии дурного? Как  они  могут  видеть  в этом  что-то
сатанинское? Они завидуют -- только и всего!
     Поставив наконец на  этом точку, она вдруг увидела на тропинке напротив
себя  высокую  фигуру. Седые волосы и  серый камзол  подсказали ей,  что это
архитектор Риммель. Когда она подошла ближе, он  сделал шаг в сторону, давая
ей пройти, и отвесил глубокий поклон.
     -- Миледи, -- произнес он, едва Бронвин поравнялась с ним.
     Она чуть кивнула ему и молча пошла дальше.
     -- Миледи, могу ли я сказать вам несколько слов? -- проговорил Риммель,
сделав несколько  шагов следом за ней и вновь отвесив поклон, когда  Бронвин
обернулась.
     -- Конечно. Вы -- мастер Риммель, не так ли?
     --  Да, миледи,  --  нервно  ответил архитектор.  --  Я  хотел  узнать,
понравился ли вашей светлости дворец  в  Кирле.  У меня не  было возможности
спросить об этом раньше, но мне бы хотелось  знать  ваше мнение,  пока еще в
проект можно внести изменения.
     Бронвин улыбнулась и доброжелательно кивнула.
     -- Спасибо, Риммель. Разумеется, я очень вам благодарна. Может быть, мы
посмотрим ваш проект завтра, если вы не  возражаете. Я  не думаю, что захочу
что-то изменить, но мне будет очень интересно ознакомиться с ним получше.
     -- Ваша светлость очень добры, -- произнес  Риммель, кланяясь вновь; он
сиял от радости -- Бронвин говорит с ним.
     -- Могу ли... могу ли я сопровождать вас? Становится холодно, и сумерки
у нас в Кульде наступают рано.
     --  Нет,  спасибо,  -- ответила Бронвин,  покачав головой я раскинув  в
стороны руки, как  будто радуясь прохладе. -- Я иду на могилу моей  матери и
хотела бы побыть там одна, если вы не возражаете.
     -- Разумеется,  --  понимающе кивнул  Риммель. --  Не  желает  ли  ваша
светлость воспользоваться моим  плащом? В часовне  в  это время года сыро, а
ваше платье прекрасно подходит для солнечного дня, но плохая зашита в холоде
склепа.
     --  О, спасибо вам,  Риммель, -- сказала  Бронвин  с  улыбкой, когда он
накинул серый плащ ей на плечи. -- Я попрошу одного из моих слуг вернуть его
вам сегодня же вечером.
     --  Не к спеху,  миледи. -- Риммель отступил и галантно поклонился.  --
Всего доброго.
     Бронвин продолжала спускаться  по тропинке, укутавшись в  плащ Риммеля;
он некоторое время пристально смотрел ей вслед, а потом повернулся и пошел в
другую сторону. Подойдя к ступеням террасы, он увидел спускающегося Кевина.
     Кевин был чисто выбрит, его каштановые волосы были гладко уложены, и он
уже сменил утренний охотничий костюм на короткую коричневую куртку; на левое
его  плечо  был  наброшен  плед  мак-лайновских  цветов.  Позванивая шпорами
начищенных  сапог, он наконец  спустился  и,  заметив Риммеля,  остановился,
приветствуя его.
     --  Риммель,  я  посмотрел  этот план, который  вы  дали  мне утром. Вы
можете,  если  хотите,  пройти  в  мои комнаты  и забрать  его. По-моему, вы
поработали великолепно.
     -- Благодарю вас, милорд.
     Немного помолчав, Кевин спросил:
     -- Риммель, не  видели  вы, случаем, леди  Бронвин? Я  нигде не могу ее
найти.
     --  Думаю,  вы найдете  ее на могиле матери,  --  ответил Риммель. -- Я
только  что  ее  встретил, она направлялась  туда. Да, я дал  ей  свой плащ.
Надеюсь, вы ничего не подумаете.
     -- Нет,  конечно, -- ответил Кевин, дружески похлопав Риммеля по плечу.
-- Благодарю вас.
     Сделав прощальный жест,  Кевин  исчез за  поворотом  дорожки, а Риммель
направился в комнаты своего господина.
     Он  размышлял о том, что ему теперь предпринять.  Открытое нападение на
очаровательного юного лорда было  исключено.  Да  и  сам  он не какой-нибудь
разбойник. Но он был влюблен.
     Сегодня утром Риммель несколько часов  толковал с местными горожанами о
своем горе,  не  называя,  однако,  имени Бронвин. Горцы, живущие на границе
Коннаита и дикой Меары, иногда высказывали довольно странные суждения о том,
как можно добиться женской любви.
     Риммелю  плохо  верилось,  к примеру,  что  достаточно  приколоть пучок
колокольчиков или ромашек  к дверям Бронвин и семь раз сказать: "Аве", чтобы
заслужить ее благосклонность.  Или, скажем, положить Кевину на тарелку жабу.
Он просто сделает выговор своим слугам, чтобы были поаккуратнее.
     Но многие говорили Риммелю, что  если он вправду  хочет добиться  любви
этой  леди,  то есть здесь одна старая  вдова, живущая  в  горах,  по  имени
Бетана, которая  помогает обезумевшим от любви  молодым  людям. Если Риммель
возьмет с собой  побольше  провизии  и немного золота  --  Бетана  может его
выручить.
     И Риммель решил попытать счастья. Он все время осознавал, что совершает
нечто противозаконное,  -- Риммель и помыслить не смел  бы о таких вещах, не
потеряй  он голову от любви к прекрасной Бронвин де Морган.  Теперь же видел
только в этой вдове-колдунье свое спасение. Бронвин  -- это дивное  создание
--  должна  принадлежать  ему,   или  и  жить  незачем.   С  помощью  зелья,
приготовленного ведьмой, Риммель мог бы отвратить Бронвин от лорда Кевина  и
заставить ее полюбить себя, простого строителя.
     Он  вошел в комнаты  Кевина и огляделся, ища  свой проект. Комната мало
отличалась от соседних  спален с тех пор, как все они были приспособлены для
иноземных  гостей.  Но  кое-что  здесь все же  принадлежало Кевину;  Риммель
посмотрел  на  складную  табуретку,  прикрытую  мак-лайновским   пледом,  на
нарядный коврик перед кроватью, на покрывало постели -- сюда Кевин через три
дня приведет Бронвин, если он, Риммель, не успеет помешать этому.
     Он  осмотрелся,  решив  не загадывать вперед: будь что будет. Его  план
лежал на столе. Взяв  свитки,  он направился  к двери,  и  тут его  внимание
привлекла  вещица,  блеснувшая  в  солнечном  луче,  что  лежала  на  крышке
маленького ларца.
     В  таком  обычно  хранят жемчуга,  кольца,  броши,  цепочки и орденские
знаки. Его внимание привлек овальный  медальон на золотой  цепочке,  слишком
хрупкий и миниатюрный, чтобы принадлежать мужчине.
     Не раздумывая, он  взял  медальон и  открыл его, оглянувшись на дверь и
убедившись, что рядом никого нет.
     В медальоне был портрет  Бронвин -- такой  прекрасной он ее еще никогда
не видел: золотые волосы каскадом спадали на  плечи, легкая улыбка играла на
губах.
     Не  отдавая себе  отчета в том,  что делает, Риммель  сунул медальон  в
карман  куртки, выбежал из дома и, ничего не видя вокруг, устремился к своим
собственным комнатам. Свидетели этого бегства -- найдись такие -- приняли бы
его за одержимого.

     Бронвин  оторвала  голову  от  перил, окружавших  могилу  ее матери,  и
посмотрела на ее прижизненное изображение.
     Она вдруг  поняла, что задета случайно  подслушанным разговором больше,
чем  ей  казалось  поначалу,  и не  знала,  что  делать.  Бронвин  не хотела
ссориться  с этими женщинами,  не хотела требовать, чтобы они  извинились за
свою болтовню, -- это все равно ничего бы не изменило.
     Она продолжала рассматривать  изваяние, внимательно вглядываясь в черты
лица. Как бы поступила на ее месте эта необыкновенная женщина -- ее мать?
     Леди Алиса  де  Корвин де  Морган  была удивительно красива. Мастер  из
Коннаита с  редким искусством запечатлел это в скульптуре из алебастра. Даже
сейчас,  когда Бронвин повзрослела, она вновь чувствовала  себя  рядом с ней
ребенком;  статуя,  казалось, была  полна жизни,  и стоило  лишь  произнести
какое-то тайное слово, чтобы она начала дышать и двигаться.
     Витраж над могилой был озарен  лучами  солнца,  в маленькой часовне  на
всем  играли оранжевые, золотые и  багровые блики:  и на могиле,  и на сером
плаще Бронвин, и на алтаре черного дерева несколькими ярдами правее.
     Бронвин  услышала,  как  открывается  дверь,  и,  обернувшись,  увидела
Кевина, заглядывающего в часовню.  Прежде чем подойти к ней  и стать рядом с
могилой, он преклонил колени перед распятием.
     -- Я уже не знал, где тебя искать, -- тихо сказал он, мягко беря  ее за
руку. -- Что-то не так?
     --  Нет... то есть да. -- Бронвин покачала  головой. -- Я  не  знаю. --
Опустив глаза,  девушка  посмотрела на свои  руки, тяжело вздохнула, и Кевин
внезапно понял, что она вот-вот заплачет.
     -- Что случилось?  --  спросил  он,  обнимая ее  за плечи и привлекая к
себе.
     Бронвин  разрыдалась,  уткнувшись  носом  ему  в  плечо.  Кевин  дал ей
поплакать некоторое  время, потом  сел  на ступеньки лестницы и, взяв  ее на
руки, стал укачивать, как плачущего ребенка.
     -- Сейчас, сейчас... -- тихо бормотал  он. -- Все будет  в порядке.  Ну
что, поговорим?
     Когда  ее  рыдания   утихли,   Кевин  расслабился,  отклонился   назад,
поглаживая ее волосы, глядя, как колеблется их тень на белом мраморном полу.
     -- Помнишь, как мы детьми приходили сюда играть? -- спросил он.
     Увидев, что она вытирает слезы, Кевин подал ей платок.
     --  Я думаю,  мы  чуть  не  довели мою  мать  до  безумия тем  летом --
последним, помнишь? В тот год Аларик отправился ко двору. Ему и Дункану было
по восемь, мне -- одиннадцать, а тебе -- года четыре,  и ты была очень мила.
Помню, играли  в прятки, и мы с Алариком прятались здесь,  за  алтарем, там,
где  висят облачения. А старый  отец  Ансельм вошел и застиг нас, и грозился
осе рассказать матери.
     -- Я  помню, --  сказала  Бронвин, улыбаясь сквозь  слезы.  --  А через
несколько лет,  когда  мне было десять, а тебе семнадцать, ты был уже совсем
взрослый и мы, ---  она опустила глаза, -- и  ты предложил мне обручиться  с
тобою.
     -- И никогда не пожалею об этом, -- улыбнулся Кевин, целуя ее в лоб. --
Что случилось, Брон? Могу я чем-нибудь помочь?
     -- Нет, -- сказала Бронвин, тоже пытаясь улыбнуться. -- Я сама виновата
--  подслушала  кое-какие вещи, которые мне не  хотелось бы  слышать, и  это
расстроило меня больше, чем я думала.
     -- Что ты услышала?  -- спросил он, отстраняя ее от себя и заглядывая в
лицо. -- Если тебя что-то беспокоит скажи мне, и...
     Она покачала головой.
     -- Никто  ничего не может поделать Я  же  не  виновата  в  том,  что  я
такая... Три дамы разговаривали между собой, только и всего. Им не нравится,
что будущий герцог женится на Дерини.
     -- Вот незадача, -- сказал Кевин,  обнимая  ее снова и целуя в макушку.
--  Ну,  так уж  получилось, что  я очень люблю эту Дерини и  никого другого
знать не желаю.
     Бронвин улыбнулась, потом встала, поправила платье и вытерла глаза.
     -- У тебя на все найдется отпет, да? -- сказала она, беря  его за руку.
-- Идем. Прости меня за все это. Нам надо торопиться, опоздаем к обеду.
     -- К черту обед.
     Кевин поднялся и обнял Бронвин.
     -- Знаешь что?
     -- Что? -- Она положила руки ему на плечи и заглянула в глаза.
     -- Я люблю тебя.
     -- Странно.
     -- Почему?
     -- Потому что я тоже люблю тебя.
     Кевин улыбнулся и чмокнул ее.
     -- Очень хорошо, что ты  сообщила мне об этом,  -- сказал он, выводя се
из часовни -- Потому что через три дня ты будешь моей женой.
     А в маленькой  комнате  Риммель, очарованный прекрасной  и  недоступной
женщиной, лежал на постели и не  отрываясь смотрел на ее портрет в медальоне
Завтра он пойдет к этой Бетане, покажет ей портрет и расскажет старой ведьме
о том, что он не может жить без этой женщины.
     А потом она сотворит свое колдовство и Бронвин  будет принадлежать ему,
Риммелю.

     <b>ГЛАВА Х
     У темных сил ищи защиты...</b>
     Дункан  Мак-Лайн изо всех  сил подтянул подпругу поправил  стремя и  не
спеша  вернулся к  голове своего коня,  чтоб  дальше ждать  под неприветливо
моросящим  предутренним  дождем  на  окраине Корота.  Вторая пара  поводьев,
перекинутая через его  левую руку, слегка натягивалась, когда  конь Аларика,
стоявший без седока, тряс головой  в холодном тумане. Надетая на  него сбруя
хрустела  под  клеенчатым седлом  -- животное переступало  с  ноги  на ногу.
Стоящий   рядом   с   ним  косматый  вьючный  пони,  нагруженный  тюками   с
необработанными кожами и мехами, поднял голову,  вопросительно фыркнул и тут
же опять заснул.
     Дункану  уже  надоело  ждать.   Дождь,  начавшийся,  когда  еще  только
смеркалось,  продолжался  всю ночь, большую  часть которой Дункан  провел  в
тесной купеческой лавке, урывками пытаясь поспать.
     Но недавно гонец сообщил, что Аларик  уже в пути  и  скоро будет здесь,
поэтому-то Дункан и мок под дождем. Он плотно запахнул тяжелый кожаный  плащ
под самым  подбородком  (такие  плащи  носят  кассанские  охотники),  поднял
воротник  и натянул капюшон  как  можно ниже, чтобы защититься  от  ледяного
ветра  и дождя.  Пелерина  у него на плечах уже потемнела  от влаги, и  вода
просачивалась  внутрь.  Дункан чувствовал холод  своей  кольчуги даже сквозь
плотную  шерстяную фуфайку, поддетую вниз. Он дышал на пальцы, замерзшие и в
перчатках, и  нетерпеливо  переступал с  ноги на  ногу,  и  морщился,  когда
шевелил окоченевшими пальцами  в промокшем  сапоге, и недоумевал,  куда  это
запропастился Аларик.
     Только  он об этом подумал, как  дверь в доме справа от него, словно по
команде, распахнулась и в тот же момент высокая фигура, закутанная в кожаный
плащ, показалась на освещенном пороге. Пройдя между конями, Аларик ободряюще
хлопнул по плечу Дункана, всматривающегося в угрюмое серое небо.
     -- Сожалею, что так  задержался, -- пробормотал  он, откидывая чехол  с
седла и насухо протирая его, -- как дела?
     -- Да ничего, только вот промок до печенок, -- беспечно ответил Дункан,
в свою  очередь открывая седло  и вскакивая  на коня, -- но этому  не помочь
иначе, кроме как поскорей убравшись отсюда. Что тебя задержало?
     Морган хмыкнул и подтянул подпругу.
     -- Много было вопросов. Если Варин решится выступить против меня в наше
отсутствие, Гамильтон  не должен оставаться с  пустыми  руками. Это еще одна
причина,  по  которой я  хочу сохранить  наш  отъезд  в  тайне. Пусть жители
Корвина  думают,  что  их герцог и  его  верный  духовник-кузен уединились в
отдаленных   покоях  замка,  где  герцог  намерен  исповедаться  и  принести
покаяние.
     -- Это  ты-то собираешься покаяться? -- фыркнул Дункан; его кузен одним
махом вскочил в седло.
     --  Уж  не  хочешь  ли  ты  сказать, дорогой  брат,  что  мне  заказана
чистосердечная  вера?  --  спросил  Морган,  усмехнувшись,  и, связав  тюки,
навьюченные на пони, направил своего коня к коню Дункана.
     -- Я -- нет, -- покачал головой Дункан. -- Лучше скажи, мы когда-нибудь
уйдем из этого мрачного места?
     -- Уже, -- многозначительно произнес Морган. --  Поехали. Неплохо, если
бы  мы  были у старого Неота к  закату,  а туда и в хорошую-то  погоду  надо
скакать целый день.
     -- Замечательно, --  проворчал Дункан себе под нос, когда они двинулись
рысью по пустынным улицам Корота, -- всю жизнь об этом мечтал.

     Примерно в это же время, но за много миль  отсюда Риммель карабкался по
скалам  в горах к  северу от Кульда, дрожа от нетерпения. Там, наверху, было
морозно, ветрено, холод пробирал до костей, даже когда солнце приблизилось к
зениту. Несмотря на это, Риммель весь вспотел под кожаным дорожным плащом, а
его холщовая  сумка, перекинутая через плечо, становилась с каждым шагом все
тяжелее и тяжелее. Конь, упрятанный в лощине, что  была  уже  далеко позади,
тихо  ржал,  оставшись  в  одиночестве  на продуваемой ветром  площадке,  но
Риммель заставлял себя карабкаться все выше и выше.
     Нервы его были  вконец истощены. Всю длинную, бессонную ночь он убеждал
себя  не быть дураком  и не трусить,  внушал себе,  что ему  нечего  бояться
женщины по имени Бетана, что у нее нет ничего общего с той, другой женщиной,
чары которой коснулись его много лет назад. Но теперь...
     Риммель  вздрогнул, вспомнив ту  ночь.  С тех  пор прошло  уже двадцать
лет... Однажды он с  дружком прокрался в  сад старой госпожи Эльфриды, чтобы
наворовать капусты и яблок. Оба знали, что  об  Эльфриде  ходят слухи, будто
она ведьма и не  жалует бродяг, шатающихся вблизи ее крошечного надела, -- в
дневное  время им  нередко  доводилось  отведать ее метлы.  Однако они  были
настолько уверены, что  ночью старуха не сможет их  застичь, что почти  и не
боялись.
     Но потом,  там, в саду, они увидели в темноте госпожу Эльфриду, которую
нимбом окружало фиолетовое сияние,  и от этого слепящего света Риммель и его
товарищ бежали так быстро, как только несли их ноги.
     Они убежали, старуха  не преследовала их. Но на  следующее утро Риммель
проснулся с белыми волосами,  и сколько их ни мыли,  сколько ни  терли,  они
такими  и оставались, и не помогали  никакие припарки,  никакая краска.  Его
мать страшно испугалась; она  заподозрила, что  тут  не  обошлось без старой
ведьмы, хотя Риммель и повторял неустанно, что никуда не выходил из дома той
ночью, что  просто лег спать, как обычно, и спал, пока не проснулся,  вот  и
все. А  вскоре  госпожа  Эльфрида  ушла  из  деревни  и  никогда  больше  не
возвращалась.
     Риммель  поежился в утреннем холоде, не в силах  справиться с тошнотой,
подступившей к горлу  от  этих воспоминаний. Несомненно, эта Бетана -- такая
же ведьма, да и кем же ей  еще быть, если она проделывает  те делишки что ей
приписывают. Возможно, она посмеется над его просьбой? Или откажется помочь?
Или заломит такую цену, что он не сможет заплатить?
     А если она разозлится? Захочет над ним подшутить? Неправильно заколдует
его? А вдруг через многие годы он узнает, что плата была недостаточна, когда
ужасные беды падут на него, Риммеля, а может, и на лорда Кевина  или даже на
саму Бронвин?
     Риммель пожал  плечами и заставил себя больше не думать об этом.  Глупо
предаваться  панике,  не  имеющей,  в общем-то,  под  собой почвы.  Накануне
Риммель тщательно разузнал все о Бетане, поговорил с  теми,  кто пользовался
ее услугами Не было никаких оснований  не доверять тому, что о ней говорили,
-- это просто  старая безобразная пастушка, которая довольно часто и успешно
выручает  тех, кто попал в беду. К тому же у Риммеля не было другого способа
добиться взаимности любимой женщины.
     Щурясь  на  солнце, он остановился,  окидывая взглядом путь. Впереди за
низкорослыми соснами в  нескольких ярдах от  него,  виднелось  продолговатое
узкое отверстие в голой скале, изнутри завешенное звериной шкурой. Несколько
тощих  овец с ягнятами щипали тронутую морозом траву,  редкие пучки  которой
торчали из щелей голой скалы по обе стороны от пещеры. Среди камней слева от
входа лежал пастушеский посох, но его владельца нигде не было видно.
     Риммель  глубоко  вздохнул  и, собравшись с  духом, преодолел последние
несколько ярдов, отделявшие его от входа.
     -- Есть здесь кто-нибудь? -- позвал он дрожащим голосом, тихо  и робко.
-- Я... я ищу госпожу Бетану, пастушку. Я пришел с добром.
     Долго стояла тишина, так что Риммель слышал негромкое гудение насекомых
и щебет птиц, слышал, как овцы выдирают жесткую траву  рядом, да собственное
прерывистое дыхание. Потом чей-то голос проревел"
     -- Войдите!
     Риммель обернулся на  звук. Сдерживая удивление,  он шагнул ко входу  в
пещеру  и  осторожно  отодвинул  занавеску  -- по  виду  и  запаху это  была
невыдубленная козья шкура.  Ему в голову пришла безумная мысль, что он, быть
может, никогда  больше  не  увидит  солнца; Риммель огляделся  напоследок, а
затем уставился в глубину пещеры, где царила непроглядная тьма.
     -- Войдите, -- еще раз приказал голос, когда Риммель заколебался.
     Он  стал  боязливо  продвигаться  вперед,   все  еще  придерживая  край
занавески,  чтобы в  пещеру  поступало  хоть  немного  света  и  воздуха,  и
оглядываясь  украдкой  в  поисках  хозяйки этого  жилища.  Голос,  казалось,
исходил сразу отовсюду  -- и спереди, и сзади, и справа, и слева; разглядеть
же он по-прежнему ничего не мог.
     -- Отпусти занавеску и стой, где стоишь.
     Голос  опять  напугал  Риммеля,  хотя  он и  ожидал  его  услышать.  Он
буквально  подпрыгнул от ужаса и выпустил занавеску.  Однако на этот раз  он
был уверен, что голос во тьме прозвучал слева от него, но не смел пошевелить
ни одним мускулом, боясь ослушаться этого  бесплотного  голоса.  Он с трудом
сглотнул, заставил себя выпрямиться,  безвольно уронив руки. У него тряслись
колени, ладони вспотели, и он не смел пошевелиться.
     -- Кто ты такой? -- сурово спросил голос.
     Теперь ему казалось, что эти громкие и резкие слова донеслись откуда-то
спереди,  и только непонятно, кем они произнесены -- мужчиной или  женщиной.
Риммель нервно облизал губы.
     --  Меня  зовут Риммель. Я  главный  архитектор  его  светлости герцога
Кассанского.
     -- От чьего имени  ты пришел,  Риммель-архитектор? От  своего или же от
имени герцога?
     -- От... от своего.
     -- Что же ты хочешь от Бетаны? -- спросил голос. -- И не двигайся, пока
тебе не разрешат.
     Риммель  собрался  было  повернуться, но  тут  снова  замер и попытался
успокоиться. Возможно, обладатель голоса  видел в темноте.  Риммель-то точно
этого не мог.
     -- Вы и есть госпожа Бетана? -- робко спросил он.
     -- Да, я.
     --  Я... -- он сглотнул слюну,  -- я принес вам еды, госпожа Бетана, --
сказал он, -- я...
     -- Положи еду рядом с собой.
     Риммель повиновался.
     -- Теперь говори, что тебе надо от Бетаны?
     Риммель снова сглотнул. Он  чувствовал, как капли пота стекают с бровей
прямо в глаза, и не мог поднять руку, чтобы вытереть их. Он с трудом моргнул
и заставил себя говорить.
     -- Это... это женщина, госпожа Бетана. Она... я...
     -- Продолжай.
     Риммель глубоко вздохнул.
     --  Я хочу, чтобы  эта женщина  стала  моей  женой, госпожа Бетана.  Но
она...  она  помолвлена  с  другим. Она...  обвенчается  с ним,  если вы  не
поможете. Вы ведь можете помочь, правда?
     Он сначала ослеп от света, внезапно вспыхнувшего позади него,  а  потом
увидел свою собственную тень, пляшущую на каменной стене. Свет -- оранжевый,
как от костра, немного рассеял мрак в грязной пещере.
     -- Можешь повернуться и подойти.
     Со вздохом  облегчения Риммель повернулся к источнику света. Примерно в
двенадцати  шагах  от него  на каменном  полу стоял  фонарь,  а рядом с  ним
сидела, скрестив ноги, старая карга в лохмотьях. Ее сморщенное и обветренное
лицо окружала грива  спутанных седых волос с  редкими  темными  прядями; она
зябко  куталась  в темный  плащ,  которым  до этого, возможно,  и прикрывала
фонарь. Риммель  утер глаза рукавом и, поколебавшись, направился  к  ней. Он
остановился, боязливо рассматривая женщину по имени Бетана.
     -- Ну как,  мастер Риммель,  -- произнесла она, вскинув  темные  глаза,
поблескивающие в дрожащем свете фонаря, -- противно вам на меня смотреть?
     У нее были  гнилые  желтые  зубы  и зловонное дыхание. Риммель с трудом
сдержался,  чтобы  не  убежать  от отвращения.  Бетана хрипло,  пронзительно
захихикала и указала костлявой  рукой на пол возле себя. При  этом у нее  на
пальце  сверкнуло золото  и Риммелю показалось, что это  обручальное кольцо.
Да, горожане говорили, что она вдова. Интересно, каков был ее супруг?
     Риммель осторожно сел на  жесткий  каменный пол, скрестив ноги,  так же
как и хозяйка  пещеры. Когда он  уселся,  Бетана  некоторое время пристально
разглядывала его, не произнося ни слова,  своими горящими, подчиняющими себе
глазами. Потом она кивнула.
     -- Эта женщина... расскажи мне о ней. Красива ли она?
     -- Она... -- Риммель запнулся, так как у него вдруг  пересохло в горле.
--  Вот  ее портрет,  --  сказал  он,  доставая  медальон  Бронвин  и  робко
протягивая его.
     Бетана протянула скрюченную руку, взяла медальон и ловко открыла, нажав
на него кривым желтым ногтем. Увидев портрет, она удивленно приподняла бровь
и пристально посмотрела на Риммеля.
     -- Это и есть та женщина?
     Риммель благоговейно кивнул.
     -- И это ее медальон?
     -- Был, -- ответил Риммель, -- последним его носил ее жених.
     -- А что ты скажешь о ее женихе? -- спросила Бетана. -- Любит ли он ее?
     Риммель кивнул.
     -- А она его?
     Риммель снова кивнул.
     -- Но  ты тоже любишь ее, так любишь, что не пожалел  бы  жизни,  чтобы
обладать ею?
     Риммель кивнул в третий раз, расширив глаза.
     На лице Бетаны появилось жалкое подобие веселой улыбки.
     --  И  я  знавала мужчину, который не пожалел бы  жизни, чтобы обладать
мною. Не веришь? Не важно. Он подтвердил бы это, я думаю.
     Она со щелчком захлопнула медальон и, держа его за цепочку в скрюченной
руке,  обернулась и  достала  желтую бутылку из  высушенной  тыквы  с  узким
горлышком. Риммель затаил дыхание  и, вытаращив  глаза, смотрел, как она  со
щелчком вытащила пробку и  повернула  бутылку  горлышком к  нему.  Тревожное
предчувствие,  мучившее  его с самого утра, снова овладело  Риммелем, но  он
отогнал его усилием воли.
     -- Подставь  руки, Риммель-архитектор,  а то я расплещу воду  по сухому
камню и навсегда утрачу ее.
     Риммель повиновался,  и  Бетана налила воды из бутылки в его  сложенные
ладони.
     --  Теперь, --  продолжала она, отставив бутылку  в  сторону, -- ищи на
поверхности воды следы священных знаков. Следи за  следами  вихрей времени и
священного  дыхания  любви  на  воде,  отмечай  их  путь.  Смотри,  как  она
принуждена будет совершить то, что станет ее падением и что отдаст ее тебе.
     Она  крутила и раскачивала над  сомкнутыми ладонями  Риммеля  медальон,
поднимая его и опуская, чертя над водой замысловатые узоры и знаки и бормоча
при  этом заклинание. Колдунья не отрывала  взгляда от  гостя,  и вскоре его
веки  затрепетали,  отяжелели и  сомкнулись.  Зажав в  кулаке медальон,  она
осушила ладони Риммеля полой своего темного плаща.
     Потом  Бетана со  вздохом  снова  открыла  медальон и  стала напряженно
вспоминать подходящие чары, именно  такие,  которые  могут любовь  женщины к
одному  мужчине  превратить  в  любовь  к  другому.  Да,   раньше   она  уже
пользовалась этими чарами, и не раз.
     Но это было давно, когда Бетана была еще не так стара, не так беззуба и
не  так  забывчива.  Сейчас  она  не  знала даже,  сможет  ли вспомнить  все
правильно.
     Да утишатся  громы небесные? Нет,  это  заклинание для хорошего урожая.
Правда, они могут пригодиться и этой леди, но позже, когда ей настанет время
родить сына,  если Риммель  этого  захочет. Но  сейчас Бетане  нужно  совсем
Другое.
     Ей  нужны обращения в Баазаму  -- это вещь  очень действенная.  Но нет,
покачала она  головой  с неодобрением,  это темные, смертоубийственные чары.
Дарелл давно уговорил  ее  оставить эти штучки. Кроме  того, она ни  в  коем
случае не желала ничего дурного  этой молодой красивой  женщине, чей портрет
был в медальоне. Когда-то  она сама,  может быть, была похожа  на  эту леди.
Если и не так, все равно Дарелл говорил ей, что она красива.
     Она засмотрелась на портрет, и какое-то воспоминание тенью скользнуло в
памяти.
     Не встречала ли она раньше эту женщину? Это было много лет назад, когда
она лучше видела и не была такой старой и безобразной. Да! Она ее встречала!
     Бетана  вспомнила  прелестное белокурое дитя; с девочкой были  еще трое
старших братьев, или кузенов. Они катались  на шотландских пони, неторопливо
пощипывающих зеленую травку, покрывающую летом весь склон  холма. И это были
благородные дети, дети могущественного герцога Кассанского, того самого, чей
слуга сидит на полу перед Бетаной.
     Бронвин! Теперь она вспомнила.  Девочку  звали Бронвин. Леди Бронвин де
Морган, племянница герцога Яреда, наполовину Дерини. Это ее портрет.
     Бетана съежилась  и  виновато  оглянулась.  Итак, леди  Дерини.  А она,
Бетана, обещала ее околдовать. Как она посмела? Да подействуют ли ее чары на
леди, которая наполовину  Дерини? Бетана  вовсе не хочет  сделать ей больно.
Маленькая Бронвин  улыбалась ей тогда на лугу, много  лет  назад, улыбалась,
как  родная  дочь,  которой  у Бетаны  никогда не было. Она гладила  ягнят и
овечек  и  разговаривала с  Бетаной,  нисколько не боясь  сморщенной  старой
вдовы, пасущей в горах свое стадо. Нет, Бетане этого не забыть.
     Старуха поджала губы и заломила руки -- она ведь и Риммелю обещала. Как
она  не любила попадать в подобное  положение. Если она поможет архитектору,
то может повредить девушке, а она этого вовсе не хочет.
     Взглянув на Риммеля,  она снова  погрузилась  в свои  мысли.  Кошелек с
золотом у архитектора на запястье  был тяжел, а мешок, который он  бросил на
пол  у входа, -- полон хлеба,  сыра и других вкусных вещей,  которых  она не
пробовала  уже несколько  месяцев.  Размышляя,  она  вдыхала сладкий  аромат
свежих продуктов,  наполнивший пещеру Если она не сдержит  обещание, Риммель
заберет еду и золото и уйдет
     "Ну  хорошо.  Я  заколдую  ее совсем  немного.  Это  будет  заклинание,
вызывающее сомнение. Да, так правильно.  Только сомнение -- чтобы прелестная
Бронвин  не так спешила выходить за своего избранника. А интересно, кто этот
ее избранник? Женщина-Дерини не  может рассчитывать на хорошую партию.  Хотя
не  так  уж много и  осталось  их из  этого давно  преследуемого рода в наше
беспокойное  время. А раз так, то нечего бояться обидеть благородного лорда,
и тогда почему бы не заколдовать ее посильнее, чтобы Риммель получил то, что
хочет?"
     Решительно кивнув,  она,  кряхтя,  поднялась на  ноги и  стала рыться в
обшарпанном  сундуке,  стоящем  в глубине пещеры.  В  нем  была тьма  всякой
всячины, и  кое-что  из этого Бетане  сейчас понадобится.  Она  взволнованно
ворошила свое богатство: причудливо отделанные камешки,  перья, порошки, яды
и другие орудия, необходимые в ее ремесле.
     Вытащив  маленькую,   отполированную  временем  кость,  она   задумчиво
склонила седую голову, затем нахмурилась и решительно отбросила ее. Такая же
судьба  постигла   какой-то  высохший   лист,  маленькую   фигурку  барашка,
вырезанную из  камня, пучок трав, перевязанный скрученным стеблем, небольшой
глиняный горшочек. Наконец она достигла дна и  обнаружила то, что искала, --
кожаный мешок,  полный  камней.  Она  подтянула  мешок  к  краю  сундука,  с
ворчанием вытащила его и почти что бросила на  пол. Развязав стягивающий его
ремень, Бетана стала перебирать содержимое мешка.
     Заклинания любви и заклинания ненависти. Заклинания смерти и заклинания
жизни.  Заклинания, насылающие  на  врага  чуму.  Простые  заклинания,  дабы
сберечь  здоровье.  Сложные заклинания,  дабы сберечь  душу.  Заклинания для
богатых. Заклинания для бедных. Заклинания, еще не произнесенные, но  ждущие
мига, когда она их выговорит.
     Что-то  монотонно напевая себе под нос, Бетана выбрала голубой камень с
кроваво-красными  вкраплениями, как  раз такой,  что  свободно  вместится  в
мужскую ладонь. Затем она порылась в сундуке еще, нашла небольшой мешочек из
козьей  кожи  и  положила камень в него.  После этого  она  убрала на  место
большой мешок и закрыла сундук.
     Прихватив  камень и  мешочек,  она вернулась  к фонарю,  села  напротив
Риммеля и спрятала эти предметы в складках своих лохмотьев.
     Риммель  сидел, зачарованный,  перед  коптящим  фонарем, с  протянутыми
вперед пустыми, сложенными "лодочкой" ладонями  и  закрытыми глазами. Бетана
взяла   желтую  бутылку,  наполнила  его  ладони  водой   и  опять  поднесла
раскачивающийся  медальон  к  поверхности воды.  Заканчивая свою  песнь, она
осторожно  протянула  руку ко лбу  Риммеля и коснулась его брови. Архитектор
кивнул, словно вышел из забытья, и  снова  стал вглядываться  в медальон, не
ведая, что он спал, и не имея понятия о том, что произошло за эти минуты.
     Бетана умолкла и зажала медальон в кулаке, потом наклонилась и извлекла
камень с  кровавыми  вкраплениями. Она  на  мгновение  сжала его  в ладонях,
прикрыв глаза и бормоча  что-то такое, чего Риммель  никак не мог разобрать.
Потом она положила камень прямо под руками Риммеля, возложила свои когтистые
пальцы на его ладони и посмотрела ему в глаза.
     -- Раздвинь ладони, дай воде протечь на камень, -- сказала она голосом,
режущим слух. --  Как тебе было угодно, колдовство закончено, я, стало быть,
свободна!
     Риммель  вздохнул, несколько раз  моргнул,  затем послушно разжал руки.
Вода омыла камень, сразу впитавший ее, и удивленный архитектор вытер руки об
одежду.
     -- Что, уже все? -- недоверчиво спросил он. -- Моя госпожа меня любит?
     --  Пока еще нет, -- ответила Бетана, подцепив  камень и положив  его в
мешочек из козьей шкуры.  -- Но полюбит. -- Она уронила мешочек в протянутые
ладони Риммеля и села на место.
     -- Возьми с  собой этот кисет. Там лежит то, что  ты видел. Не  вынимай
это,  пока  не  окажешься там, куда твоя  леди точно придет одна. Ты  должен
открыть кисет и вытащить то, что внутри, не касаясь его. С того момента, как
этот кристалл  попадет  на  свет, у тебя будет лишь несколько секунд,  чтобы
бежать и самому уберечься от его действия.  Тут колдовство и начнется, и для
его завершения нужно будет только лишь присутствие твоей леди.
     -- И она будет моей?
     Бетана кивнула.
     Она будет окована  чарами.  Теперь  иди.  -- Колдунья подняла и бросила
Риммелю медальон, а он спрятал и его, и мешочек под плащом.
     -- Покорно  благодарю вас, госпожа Бетана, -- пробормотал он, вздыхая и
теребя пальцами кошелек, висящий на запястье. --  Как, как мне отблагодарить
вас? Я принес вам еды, как требует обычаи, но...
     -- А у тебя есть еще и золото в поясе?
     -- Есть, -- прошептал  Риммель, нащупывая и  извлекая маленький тяжелый
мешочек,  -- немного, но... -- Он осторожно положил мешочек  на пол  рядом с
фонарем и благоговейно посмотрел на Бетану.
     Бетана взглянула на этот мешочек,  затем снова пристально посмотрела на
Риммеля.
     -- Сыпь сюда!
     С  усилием,  почти  осязаемым  в неподвижном  воздухе  пещеры,  Риммель
развязал мешочек и высыпал содержимое на пол перед собой.  Монеты посыпались
со  звоном,  как может  звенеть только чистое золото, но  Бетана не отводила
взгляда от лица архитектора.
     --  Так как  ты думаешь, сколько  мне полагается за мою службу,  мастер
Риммель? -- спросила она, наблюдая за выражением его лица.
     Риммель  облизал  губы,  глаза его  сверкнули,  когда  он  взглянул  на
внушительную кучу золота. Затем  он быстрым  движением пододвинул сразу  все
монеты к Бетане. Старуха улыбнулась своей щербатой улыбкой и  кивнула, потом
наклонилась и отсчитала себе шесть золотых. Остальное она отодвинула  назад,
к Риммелю. Архитектор был очень удивлен.
     --  Я... я не  понимаю,  --  заговорил он дрожащим  голосом,  -- вы  не
возьмете больше?
     -- Я взяла ровно столько, сколько  мне нужно,  -- прохрипела Бетана, --
просто я хотела проверить, во сколько ты сам оцениваешь мою службу. А что до
остального,  то может  быть,  ты  вспомнишь и помянешь вдову  Бетану в своих
молитвах.  В эти сумеречные  годы  я нуждаюсь в молитвах Всемогущему больше,
чем в золоте.
     --  Я... я сделаю это,  госпожа Бетана, --  заикаясь, произнес Риммель,
подбирая золото и складывая  его обратно в  кошелек.  -- Но неужели это все,
что я могу сделать для вас?
     Бетана покачала головой.
     -- Приведи ко  мне  в гости своих детей,  архитектор Риммель.  А теперь
оставь меня. Ты получил то, что просил, получила и я.
     -- Благодарю вас,  госпожа Бетана, -- пробормотал Рим-мель  и крутнулся
на  каблуках,  в восторге  от своей  удачи. ---Я  буду  за вас  молиться, --
донесся его голос уже снаружи из-за козьей шкуры, закрывающей вход.
     Когда  архитектор покинул пещеру, Бетана  вздохнула и  тяжко опустилась
рядом с фонарем
     --  Ну что  ж,  мой Дарелл, -- прошептала  она, поднеся к губам золотое
кольцо, --  дело сделано Я сотворила колдовство, чтобы дать  этому юноше то,
что он  хочет.  Ты  же не думаешь, что  я сделала  что-то дурное, поколдовав
против Дерини, правда?
     Она помолчала, как будто слушая ответ, и кивнула.
     --  Знаю, знаю, милый. Раньше я  никогда не насылала чары ни на кого из
вашего  таинственного племени.  Но  они  подействуют.  Кажется, я  правильно
припомнила все слова. Да в любом случае это и неважно, пока ты со мной...

     Уже  совсем стемнело,  когда Морган наконец  дал команду  остановиться.
Оставив Корот, они с Дунканом ехали почти без остановок с раннего утра, лишь
ненадолго  прервав путь в  полдень, чтобы напоить  коней и немного поесть из
дорожных  припасов.  Теперь  они приближались  к вершине  Лендорской  горной
гряды, за которой  проходил  легендарный Гонорский путь.  Он  вел к гробнице
Святого Торина, южным воротам вольного святого города Дхассы.
     Утром,  отдохнув  после  тяжелого  пути, они  должны  будут отдать дань
уважения святому  Торицу -- церемония, обязательная для того, чтобы  путнику
позволили пересечь широкое озеро и войти в город. Да, только после этого они
смогут войти в  Дхассу, куда <i>ни</i>  одна коронованная  особа не  осмелилась  бы
войти  без   разрешения  горожан;  но   Моргану  нужно   было  попасть  туда
обязательно,  и  желательно неузнанным,  дабы  предстать  перед  Гвинеддской
Курией.
     Сквозь завесу моросящего  дождя  в сгущающихся  сумерках впереди смутно
виднелись развалины, и Морган пустил коня шагом. Его  серые глаза, прикрытые
ладонью от  мороси,  перебегали со  стены на  ступеньки,  ведущие  к вершине
осыпавшейся  башни,  выискивая следы  постороннего  присутствия.  Но  ничего
такого он не заметил, и,  значит,  здесь можно было спокойно остановиться на
ночь.
     Морган  высвободил из стремян и с удовольствием  вытянул ноги.  Они уже
приближались по неровной  тропе к воротам. Кони устали не меньше  всадников,
они  спотыкались,  их копыта скользили  в жидкой грязи.  Пони,  бредущий  за
Дунканом,  подозрительно  косился  на  все  тени,  шарахаясь  в   сторону  и
вздрагивая  от  каждого  звука или  едва  заметного  движения.  Вдобавок  на
продуваемом всеми ветрами плато они промерзли до костей.
     --  Что  ж,  здесь  мы  и  переночуем, --  произнес Морган,  когда  они
приблизились к разрушенным воротам. Копыта коней уже не  хлюпали по грязи, а
стучали по мощенной булыжником дороге, ведущей в старинный двор. Несмотря на
дождь, там  стояла  мертвая тишина,  и  Дункан невольно  прошептал, подъехав
ближе к Моргану:
     -- Что это за место такое, Аларик?
     Морган  направил коня в проем разрушенной двери  и пригнулся,  проезжая
под полуобвалившейся балкой.
     -- Святой Неот. До Реставрации -- цветущий монашеский  орден, прибежище
всего братства Дерини. Церковь осквернили  и разграбили, а  монахов  убивали
прямо на ступенях алтаря. Местные жители обходят это место, как зачумленное.
Мы с Брионом здесь бывали.
     Морган проехал на коне  в сухой, частично прикрытый еще  кровлей угол и
стал выборочно дергать балки у себя над головой, проверяя их надежность.
     -- Насколько я знаю, во времена своего расцвета Святой Неот был не хуже
знаменитого Конкардинского  университета  или школы  Варнаритов  в  Грекоте.
Тогда,  конечно,  быть Дерини  было более  почетно, чем сейчас. -- Он дернул
последнюю  балку,  удовлетворенно  кивнул  и,  усевшись  в  седле,  отряхнул
запачкавшиеся перчатки.
     -- Думаю, здесь  достаточно  сухо.  И крыша, по крайней мере, на нас не
обрушится.
     Спешившись,  он  осмотрелся  --  эти  развалины  были  ему  знакомы.  В
несколько минут они с Дунканом расседлали лошадей и сложили свое  снаряжение
возле  сухой  стены. Когда  Морган  вернулся, привязав  коней  в  развалинах
конюшни,  Дункан  уже  готовил ужин на костре, аккуратно  сложенном в  углу.
Морган  одобрительно  хмыкнул, сбросил  промокшие перчатки и плащ  и вытянул
руки над огнем.
     -- Б-р-р, я-то думал, что уже никогда не согреюсь; Дункан, ты превзошел
самого себя.
     Дункан помешал варево в котелке и начал рыться в седельной сумке.
     --  Ты не  представляешь,  друг мои,  как мы  были близки к тому, чтобы
остаться  вообще  без огня.  Дерево  сырое, да  и  нелегко было найти место,
откуда огонь не виден снаружи. Что, кстати, здесь было раньше?
     -- Думаю,  трапезная. -- Морган принес к огню  несколько веток из сухой
расщелины. -- Правее были кухни, дальше -- стойла и кладовые,  еще дальше --
монашеские  кельи.  Все это  сейчас в худшем состоянии,  чем  было, когда  я
заглядывал сюда  последний  раз.  Несколько  суровых  зим  --  и  вот  каков
результат. -- Он сложил руки вместе и подышал на них. -- А нельзя ли сделать
костер побольше?
     Дункан усмехнулся и открыл флягу с вином.
     -- Можно, если  ты собираешься сообщить всем и каждому в Дхассе о нашем
прибытии. Я же сказал, у  меня черт знает сколько времени ушло на  то, чтобы
найти место даже для такого  пустякового костерка, как этот.  Чтобы по твоей
милости...
     Морган засмеялся:
     -- Мне нравится  твоя логика. Я не больше, чем ты, хочу лишиться головы
либо  оказаться с перерезанным горлом. -- Он наблюдал,  как Дункан разливает
вино  в два  маленьких глиняных стаканчика и  кладет в  каждый по маленькому
камешку.  Раскаленные  камешки  зашипели,  согревая  холодное  вино.  Морган
добавил:  --  Как  я уже  говорил,  в  Дхассе  есть свои способы  борьбы  со
шпионами, особенно с Дерини.
     --  Избавь  меня  от  деталей,  --  отозвался  Дункан.   Он  достал  из
стаканчиков  камешки  и протянул  вино  кузену  --  Лучше  выпей.  Последнее
фианское вино.
     Морган  со вздохом  опустился на  пол  перед огнем и отхлебнул горячего
вина, которое согрело и укрепило его после тяжкого дня пути.
     -- Плохо, что они не пьют такое там,  в Дхассе. Ничто так не  помогает,
как  фианское  вино,  когда   ты   продрог   и  устал.  Я  затрудняюсь  даже
предположить, какой дряни нам придется хлебнуть в следующие дни.
     --  А ты собираешься остаться  здесь надолго? --  усмехнулся Дункан. --
Надеешься,  что  тебя так  никто  и не  узнает, пока мы не  предстанем перед
нашими дорогими  архиепископами? -- Он откинулся назад и, опершись о  стену,
смаковал вино. -- Кстати, знаешь, говорят, будто в Дхассе даже для причастия
используют эль, настолько плохое там вино.
     -- Наверное, это неудачная шутка?
     -- Да  нет,  вполне серьезно. Они используют эль  для причастия. --  Он
наклонился и помешал похлебку -- Ты есть собираешься?
     Спустя четверть часа каждый нашел по клочку сухой земли, чтобы устроить
себе  постель, и  они  стали готовиться ко  сну. Дункан пытался читать  свой
требник  при  слабеющем свете костра,  а  Морган  достал  меч  и  прясел  на
корточки, внимательно вглядываясь в темноту.  Ветер  завывал среди развалин,
вторя слабым звукам падающих дождевых капель.  Где-то совсем рядом в темноте
Морган слышал удары железных подков по каменному полу стойла. Чуть в стороне
пискнула  и сразу  затихла какая-то ночная  птичка.  Морган несколько  минут
смотрел на тлеющие угли, потом резко встал и поплотнее завернулся в плащ.
     --  Думаю,  мне не  помешает  немного  прогуляться, --  пробормотал он,
застегивая плащ и отходя от костра.
     -- Что-то случилось?
     Морган в замешательстве посмотрел на носок сапога и покачал головой.
     -- Мы с Брионом были здесь когда-то, очень давно. Я  вдруг  вспомнил об
этом, вот и все.
     -- Что ж, понятно.
     Пониже надвинув капюшон, Морган  медленно вышел  из круга,  очерченного
светом костра, в  полную  тьму. Его  преследовали  мысли о  Брионе. Не желая
давать волю  воспоминаниям,  он  шел и  шел  куда-то, и сам не  заметил, как
очутился под выгоревшим во время пожара куполом старой церкви.
     Морган удивленно огляделся вокруг, так как не ожидал, что попадет сюда.
     Когда-то этот храм был построен на совесть. Сейчас правая стена и часть
алтаря  обрушились --  то ли от пожара, то ли от времени;  с высоких фонарей
давно осыпались последние осколки. И все-таки здесь сохранялся дух святости.
Даже  мысль о  кощунственном убийстве монахов Дерини  на этом самом месте не
уничтожила тот  переполнявший  Моргана  трепет,  что  всегда вызывала  в нем
освященная земля.
     Он взглянул в сторону разрушенного алтаря: на мгновение ему показалось,
что он  видит  пятна  крови  на его  ступенях, и  он  помотал головой, чтобы
рассеять наваждение. Монахи  Дерини погибли здесь два века назад, и кровь их
давно смыта ливнями, обрушивающимися на эти горы  каждую весну и осень. Если
призраки  умерших монахов  поначалу  и являлись в церковь Святого Неота, как
поговаривали крестьяне, то теперь этого уже не может быть.
     Он повернулся, прошел  н дверь,  что чудом уцелела позади  разрушенного
нефа,  и улыбнулся, обнаружив, что лестница, ведущая на колокольню, тоже еще
цела,  хотя  и  начала  осыпаться  по краям.  Морган стал подниматься вверх,
прижимаясь  к стене я осторожно переставляя  ноги, -- ступени  были завалены
обломками, едва различимыми  в темноте.  Добравшись до первой площадки,  он,
держась стены, подошел к окну, поплотнее закутался  в кожаный  плащ и присел
на подоконник.
     "Как давно я вот так же сидел у этого окна, -- изумился он, оглядываясь
вокруг. -- Десять лет назад? Двадцать?
     Нет,  --  напомнил  он  себе,  --  это  было  четырнадцать  лет  назад,
четырнадцать лет и несколько месяцев".
     Он забрался на подоконник с ногами, обхватил колени и стал вспоминать.
     Стояло  начало ноября. Осень в том году была поздняя. Раз поутру  они с
Брионом выехали из Корота на обычную загородную прогулку.  С утра было ясно,
но  ветрено,  уже  давала  о  себе знать  приближающаяся  зима. Брион  был в
превосходном настроении, и  когда он  попросил, чтобы Морган показал ему эти
развалины, молодой лорд Дерини сразу согласился.
     В те дни Морган уже не был  просто слугой короля -- он уже проявил себя
годом  раньше, участвуя на стороне Бриона в битве с Марлуком.  К тому же ему
исполнилось  пятнадцать;  по  Гвинеддским  законам  он  уже   год  как   был
совершеннолетним, а значит, и полноправным герцогом Корвинским.
     Словом, теперь он скакал рядом  с Брионом  на  быстром  вороном коне  в
черном кожаном плаще с изображением изумрудного Корвинского грифона,  а не в
малиновой ливрее.  Коня  тяжело  дышали  и фыркали  от  удовольствия,  когда
всадники, натянув поводья, остановились перед входом в старую церковь.
     --  Посмотри! --  воскликнул Брион. Он подогнал своего белого жеребца к
двери и,  прикрыв  ладонью  глаза  от  солнца,  заглянул внутрь.  -- Аларик,
кажется, эта лестница, ведущая на колокольню, цела. Давай посмотрим.
     Он  проехал еще  несколько шагов и спрыгнул  с  коня, отпустив  красную
кожаную  уздечку так,  чтобы  животное могло  пастись, пока они  осматривают
храм. Морган тоже спешился и последовал за Брионом в глубину полуразрушенной
церкви.
     --  Да,  величественное  когда-то  было  место,  --  воскликнул  Брион,
перелезая через  обвалившуюся балку  и прокладывая себе путь среди обломков.
-- Как ты думаешь, сколько их тут было?
     -- Во всем монастыре? Я думаю, сотни две-три,  государь. Это,  конечно,
считая монахов, слуг и учеников -- всех вместе. А вообще, в ордене  состояло
около ста монахов.
     Брион  преодолел первые  несколько  ступеней,  разгребая носком  сапога
камни в  поисках  прочной опоры, с каждым шагом  поднимая известковую  пыль.
Яркие дорожные одежды короля  горели  малиновым  огнем  на  фоне  выцветшего
серого  камня, а  белоснежное  перо  на красной охотничьей  шапочке беспечно
раскачивалось в такт его шагам.
     Оступившись,  но  удержав  равновесие,  он хмыкнул, затем  выпрямился и
продолжил путь.
     --  Смотрите,  куда  ступаете,  милорд,   --  тревожно  сказал  Морган,
поднимаясь следом  за ним. Не забывайте, что этим ступеням больше четырехсот
лет. Если они обрушатся, Гвинедд останется без короля.
     --  Ах, ты чересчур беспокоишься, Аларик! -- воскликнул Брион.  Он  уже
добрался до первой  площадки и подошел  к окну. -- Посмотри-ка! Отсюда видно
половину пути до Корота.
     Пока  Морган  одолевал  последние  ступени,  Брион,  смахнув  перчаткой
обломки и осколки, уселся на подоконнике, упершись сапогом в противоположный
косяк.
     -- Смотри!  -- сказал он, показывая кнутовищем в сторону гор на севере.
-- Через месяц все это скроется под снегом. И засыпанная снегом дорога будет
все равно так же красива, как сейчас, когда луга лишь тронуты инеем.
     Морган улыбнулся и прислонился к оконному косяку.
     -- В такое время здесь  можно хорошо поохотиться, государь. Вы уверены,
что не хотите подольше остаться в Короте?
     --  Ах,  Аларик,  ты же  знаешь, что  я  не  могу,  --  ответил  Брион,
безнадежно пожав плечами. -- Мои обязанности зовут меня настойчиво и строго.
Если  я в  течение недели  не  вернусь  в  Ремут,  лорды-советники  поднимут
переполох,  как толпа  нервных  дамочек.  Боюсь,  они  до сих  пор так и  не
поверили  вполне,  что  Марлук  действительно мертв и что война закончена. А
кроме того, там Джеанна.
     "Да, кроме того, там Джеанна", -- мрачно подумал Морган.
     На мгновение он представил юную рыжеволосую королеву, но тут же отогнал
от себя ее  образ. Все надежды на установление добрых отношений  между ним и
Джеанной рухнули в тот день, когда она узнала, что он -- Дерини. Она никогда
не простит ему это,  а он не может  ничего изменить,  даже  если бы хотел. И
бессмысленно говорить  об этом, растравлять  эту  рану. Это  только  еще раз
напомнит  Бриону  пережитое  им  разочарование, напомнит,  что он никогда не
сможет  сладить  с   той  ненавистью,  которую  королева  испытывает  к  его
ближайшему другу.
     Морган перегнулся через вытянутую ногу Бриона и выглянул в окно.
     -- Смотрите, государь, -- сказал он, меняя тему разговора. -- Аль Дерах
нашел себе травку, не тронутую морозом.
     Брион тоже выглянул. Внизу вороной конь Моргана деловито  щипал зеленую
траву футах в двадцати  от подножия башни. Жеребец Бриона бродил несколькими
ярдами правее и вынужден был довольствоваться пучками пожухшей бурой  травы,
которую  он равнодушно ворошил носом, наступая  копытами на красную  кожаную
уздечку.
     Брион фыркнул и  снова  откинулся на  оконный  косяк,  скрестив руки на
груди.
     --  Гм, этот Кедрах  такой  тупой!  Я иногда  удивляюсь, как он находит
собственный  нос.  Это глупое  создание не сообразит оторвать от  земли свои
огромные ноги, чтобы что-то найти. Ему все время кажется, что он устал.
     --  А  я  убеждал  вас,  государь, не  покупать лошадей в  Ланнеде,  --
усмехнулся Морган,  --  но  вы  не  слушали. Ланнедцы слишком много  уделяют
внимания  внешности  и  скорости, но  не  слишком,  как видите,  заботятся о
мозгах. А вот лошади из Р'Касси...
     -- Хватит! -- оборвал  его Брион в притворно?! негодовании. --  Ты меня
унижаешь. Короля никогда нельзя унижать.
     Пытаясь  скрыть  смешок,  Морган  снова  поглядел  в  окно  на  долину.
Полдюжины всадников приближалось к развалинам, и, насторожившись, он толкнул
короля под локоть:
     -- Брион?
     Через мгновение  оба уже узнали королевское  малиновое знамя в  руках у
головного всадника. А под знаменем возвышалась коренастая  фигура  в  чем-то
ярко-оранжевом.  И  это  мог  быть  только лорд  Эван  могущественный герцог
Клейборнский. Должно  быть, Эван в свою очередь увидел в окне малиновый плащ
Бриона,  потому что он  вдруг резко привстал на  стременах  и  огласил  горы
хриплым  воинственным  возгласом. Вскоре весь  отряд с  грохотом подъехал  к
башне.
     -- Какого черта? -- пробормотал Брион, вставая и всматриваясь в Звана и
его спутников, остановившихся в клубах пыли.
     -- Государь! -- завопил Эван; глаза его весело сияли,  а рыжие борода и
волосы  развевались  на   ветру;  в   руках  он  сжимал  королевское  знамя,
победоносно размахивая им над головой.
     -- Государь, у вас родился сын! Наследник Гвинеддского престола!
     -- Сын! -- воскликнул  Брион, и на миг онемел от восторга. -- Бог  мой,
мне же говорили, что это произойдет  через  месяц! -- Глаза его светились от
радости. --  Сын! Ты  слышал, Аларик? -- закричал он, схватив Моргана за обе
руки и закружив его в танце. -- Я стал отцом! У меня есть сын!
     Оставив Моргана, он торжествующе посмотрел в окно на приветствующий его
эскорт и снова воскликнул:
     -- У меня есть сын!
     Затем он  стрелой слетел с лестницы, и пока Морган  следовал за ним  по
пятам, в развалинах церкви разносился голос Бриона, полный ликования:
     -- Сын! Сын! Ты слышал, Аларик, у меня есть сын!

     Морган глубоко вздохнул, провел руками по лицу, не давая тоске овладеть
собой, и снова откинул голову на оконный косяк. С тех пор прошло много  лет.
Тот Аларик, юноша-подросток, теперь стал лордом-генералом королевских войск,
всесильным  и полноправным  правителем своего края  --  если все  это  имело
сейчас хоть какое-то значение. Брион спит вечным  сном в усыпальнице предков
в  подземелье Ремутского  собора, павший жертвой магических чар, от  которых
даже Морган не сумел его уберечь.
     А сыну Бриона ("Сын! Сын! Ты слышишь, Аларик? У меня есть сын!") -- ему
сейчас четырнадцать, он взрослый мужчина, король Гвинедда.
     Морган  посмотрел вниз на долину  так  же,  как Брион много лет  назад,
представляя, что он снова видит всадников, скачущих через долину, и взглянул
в хмурое  ночное небо. На  востоке всходила луна, сквозь тучи тускло мерцали
звезды. Морган еще некоторое время смотрел вверх, на эти чуть видные звезды,
наслаждаясь безмятежным  покоем  ночи,  прежде  чем  спуститься  и вернуться
назад.
     Было уже  поздно. Скоро и Дункан  начнет  о нем беспокоиться. А  завтра
трудный день -- день встречи с этими скользкими и упрямыми архиепископами.
     Морган  направился вниз  по лестнице; обратно  идти было легче, так как
теперь  развалины  освещала луна. Почти  уже  выйдя из  храма, он обернулся,
чтобы  в  последний  раз заглянуть в неф, и вдруг краем  глаза заметил  едва
заметный отблеск света в отдаленной нише нефа слева от разрушенного алтаря.
     Похолодев, Морган пристально посмотрел в ту сторону, убеждаясь, что это
ему не почудилось.

     <b>ГЛАВА XI
     "Я  воздвиг  его от  севера,  м  он  придет;  от  восхода солнца  будет
призывать  имя мое, и попирать владык, как грязь,  и топтать,  как горшечник
глину"<sup>[10]</sup>.</b>
     Морган замер на  месте,  отсчитывая  десять  ударов сердца, -- защитные
силы Дерини сработали  мгновенно, как только он почувствовал опасность. Луна
светила довольно тускло, и тени были очень длинные, но он хорошо  видел, как
в  углу  что-то  поблескивает. Подумав,  что это может быть Дункан, пошедший
искать его, он хотел подать голос, но сдержался. Во тьме таилось явно что-то
чуждое.
     Жалея, что не захватил меч, Морган  осторожно  двинулся в  боковой неф,
касаясь пальцами  стены.  Блеск пропал,  как только он  тронулся  с места, и
теперь  там  вроде  бы  не  было  ничего  необычного,  но  его  подстегивало
любопытство.
     Что могло так ярко блестеть в этом давно всеми покинутом месте? Стекло?
Случайное  отражение  лунного  света  в  стоячей   воде?  Или  что-то  менее
безобидное?
     Тут  Морган уловил слабый удаляющийся звук  в направлении  разрушенного
алтаря  и  резко  обернулся; стилет сам  скользнул  ему  в  ладонь.  Это  не
наваждение и не отблеск лунного света в луже. Это что-то иное.
     Приглядываясь  и  прислушиваясь,  Морган  ждал,  готовый поверить,  что
вот-вот  призрак  какого-нибудь  давно умершего монаха взойдет на  развалины
алтаря.
     Он  совсем  было уже решил,  что его  нервы сыграли с ним какую-то злую
шутку, как вдруг огромная серая  крыса  выскочила из-под обломков и побежала
прямо на него.
     Морган присвистнул  от удивления  и  отскочил,  давая животному дорогу.
Вздохнув  с  облегчением,  он  рассмеялся.  Крыса  быстро  скрылась.  Морган
оглянулся  на  руины  алтаря, браня  себя за глупость,  и  уверенно двинулся
дальше вдоль нефа.
     Угол, привлекший его внимание, был еще прикрыт остатками кровли, но пол
в  этом месте  был разбит  и  засыпан  обломками.  Узкий алтарный ларец  был
отодвинут от  стены, да  так и оставлен; его  край был  оббит и потрескался.
Когда-то здесь, в нише задней стены, стояла мраморная статуя.
     Теперь от нее остались только  ноги на треснувшем постаменте да осколки
камня  -- немые свидетели того ужасного  дня и той  ужасной  ночи, когда два
века  назад налетчики разграбили монастырь. Морган смотрел на каменные ноги,
обутые в сандалии,  с улыбкой гадая, какому святому они  принадлежали и  кто
приходил поклониться ему, прерывая  сон  этого места.  Потом взгляд  Моргана
упал на блеснувший серебром осколок, лежащий прямо  у него под ногами,  и он
узнал в  нем  неуловимый источник света,  что привел его  сюда. Серебряные и
рубиновые осколки и обломки разбитой мозаики  покрывали все подножке алтаря.
Громилы  вдребезги разбили  статуи и  витражи  высоких окон, мраморные плиты
пола,  драгоценную  утварь  алтаря.  Он  начал  было  отковыривать крохотный
осколок стекла кончиком  стилета, но  остановился, покачал головой  и  убрал
оружие в ножны.  Этот зеркальный  кусочек  один удержался  на  своем  месте,
пережив и  грабеж,  и время, и  стихию. Неужели же неизвестный святой,  чьей
памяти был посвящен  этот  придел и  от  убранства  которого остался  только
сверкающий осколок, ждет той же стойкости и от своих приверженцев?
     "Увы,  -- подумал  Морган,  -- теперь даже не  узнать,  что  это был за
святой. Или можно?" Задумчиво поджав губы,  он ощупал оббитый  край алтаря и
склонился  над  ним, внимательно осматривая. Как  он и ожидал, на камне  еще
были  видны  буквы,  хотя  их  причудливые  завитки  почти совсем  стерлись,
разрушенные временем.  Первые два слова еще  можно было  прочесть,  напрягая
воображение, -- JUBILANTE  DEO -- оборот, обычный  для подобного  алтаря. Но
следующие буквы были сильно разрушены, и  он смог разобрать только  S-СТV --
это, наверное, от SANCTVUS  --  "святой".  Однако  последнее  слово  --  имя
святого... Он разглядел только разрушенное С, А и разбитое S на конце. СА...
     Святой Камбер?
     Выпрямившись,  Морган  удивленно   присвистнул.  Снова  Святой  Камбер,
покровитель магии Дерини. Неудивительно,  что  разрушители  поработали здесь
так основательно. Странно, что вообще что-то сохранилось.
     Он отошел на несколько шагов назад и рассеянно огляделся,  сожалея, что
у  него  нет  времени  остаться  и осмотреть все  получше.  Если этот придел
действительно был посвящен  Святому Камберу, то весьма  вероятно, что где-то
рядом находится Перемещающий Ход. Конечно, даже если он еще  действует, -- а
это почти  невероятно  после того, как им не пользовались  столько  лет,  --
Моргану  сейчас все  равно  некуда  перемещаться.  Ближайшие  такие ходы,  о
которых  он  знал,  находились  в  Ремуте, в кабинете  Дункана, и  в ризнице
собора, а туда он пока не собирался. Их целью была Дхасса.
     В любом случае это  нелепая затея. Ход, должно быть, разрушен много лет
назад, так стоит ли его искать, зря тратить время.
     Сдерживая зевоту,  Морган  напоследок огляделся и,  поклонившись  ногам
Святого  Камбера,  медленно  двинулся  к  их  закутку.  Завтра,  когда   они
предстанут перед Гвинеддской Курией,, решатся многие вопросы. <i>"А</i> дождь снова
усилился", -- подумал Морган. Может быть, шум дождя поможет уснуть?

     Полу де  Гендасу в эту ночь  так и не удалось  поспать.  В лесу, совсем
недалеко  от  того  места, где уснули Морган с  Дунканом,  Пол, пустив  коня
шагом, всматривался вперед сквозь завесу дождя -- он  пробирался к потайному
лагерю Варина  де  Грея. Взмыленный конь тяжело  дышал, оставляя в  холодном
ночном воздухе клубы пара. Сам Пол был забрызган  грязью и промок до костей.
Он сдернул с головы остроконечную шапочку и выпрямился  в седле, так как уже
приблизился к первому сторожевому посту.
     Движение  это стоило ему немалых усилий -- он устал. Вот-вот из темноты
появятся  часовые,  окликнут  его,   узнают   и,   прикрывая  фонари,  снова
растворятся  во тьме. В тусклом  свете факелов показались неясные  очертания
палаток. Когда Пол приблизился к первой палатке  на  краю лагеря, к его коню
подбежал, протирая заспанные глаза, совсем молодой парень с  таким же, как у
него, значком на шапке и смущенно взглянул на прибывшего.
     Пол приветливо кивнул и, дрожа, соскользнул с коня. Нетерпеливо оглядев
освещенный  светом факелов  участок, он плотнее натянул капюшон  промокшего,
грязного плаща.
     -- Варин еще здесь? -- спросил Пол, отбрасывая с лица мокрые волосы.
     Мужчина постарше, в высоких сапогах и в плаще с капюшоном,  подошел как
раз,  когда Пол задал этот вопрос.  Он вежливо кивнул Полу и дал  юноше знак
увести уставшего коня.
     -- Варин сейчас совещается, Пол. Он просил не беспокоить.
     --  Совещается? -- Пол стянул мокрые перчатки и пошел в центр лагеря по
грязной тропе. -- С кем это? Да как бы там  ни было, думаю, Варину интересно
будет узнать и мои новости.
     -- Даже обидев при этом архиепископа Лориса? -- спросил его собеседник,
приподняв  бровь  и удовлетворенно улыбнувшись в  ответ на изумленный взгляд
Пола. -- Мне кажется. Пол, добрый архиепископ Лорис собирается  сопровождать
нас.
     -- Лорис здесь? --  Пол недоверчиво усмехнулся, и  улыбка от уха до уха
пересекла его суровое лицо. Он восторженно  хлопнул  своего  собеседника  по
спине. --  Друг  мой, ты и  не представляешь, как нам  потрясающе везет этой
ночью. И я уверен, что Варину понравится известие, которое я привез.

     -- Теперь, надеюсь, вы понимаете мое  положение, -- говорил в это время
Лорис. --  Раз Морган отказался отступить и  покаяться в  ереси,  я вынужден
объявить отлучение.
     -- Да, я  понимаю, что  вы  имеете  в виду, --  произнес  Варин. --  Вы
полностью лишите Корвин священных таинств, обрекая бессчетное множество  душ
на страдания, а может быть, и на вечное проклятие  без благодати  причастия.
-- Он взглянул на свои руки, сложенные на груди.  --  Мы  согласны, что пора
остановить Моргана, но я не могу одобрить ваших намерений.
     Варин сидел  на  маленьком  походном складном  стуле,  накинув на плечи
свободный плащ, отороченный мехом. Перед  ним, в самом  центре палатки,  все
время горел яркий костер; вся остальная часть пола  была покрыта прожженными
половиками и шкурами.
     Лорис в промокшем и грязном после долгой верховой езды дорожном костюме
пурпурного  бархата восседал  справа  от него  в  кожаном  складном  кресле,
которое  обычно  занимал   сам  главарь  разбойников.  Позади  Лориса  стоял
монсеньор  Горони в  черном  облачении  священника,  пряча руки  в  складках
рукавов своей  рясы.  Он  только что возвратился  от  епископа  Корвинского,
выполнив свою задачу, и теперь с непроницаемым лицом слушал разговор.
     Варин сцепил  длинные пальцы и, опершись локтями  на колени, не спускал
остановившегося взгляда с меховой полости, что лежала у него под ногами.
     -- Ну что мне еще сказать, ваше преосвященство, чтобы отговорить вас от
такого решения?
     Лорис с безнадежным жестом горестно покачал головой.
     --  Я  пытался  сделать  все, что  в моих  силах, но  тамошний епископ,
Толливер, не хочет нам помочь. Если бы он, как я его просил, отлучил Моргана
от церкви, то можно было  бы избежать многих бед. Теперь же я должен созвать
Курию, и...
     Он прервался на полуслове, так как полог шатра внезапно  раздвинулся, и
на пороге появился какой-то  человек, на грязном плаще которого был приколот
значок  с соколом. Он  сдернул с головы мокрую шапку и поклонился, прижав  к
груди правую руку, сжатую в кулак, а затем отвесил вежливый поклон в сторону
Лориса  и  Горони. Варин  в  замешательстве взглянул  на него и  нахмурился,
вспоминая вошедшего, потом быстро вскочил и подошел к нему.
     --  В чем дело. Пол? --  спросил Варин, оттесняя его к выходу. -- Я  же
сказал Майклу, чтобы меня не беспокоили, пока архиепископ здесь.
     -- Думаю, вы поймете, почему я решился побеспокоить вас, когда услышите
новости, мой господин, -- сказал Пол, сдерживая  улыбку и  стараясь говорить
как можно тише, чтобы Лорис его не слышал. -- Я видел Моргана  еще до  того,
как стемнело, на дороге, ведущей  к Святому Торину.  Он со своим  попутчиком
остановился на ночлег в развалинах монастыря Святого Неота.
     Варин сжал плечи Пола, удивленно глядя на него.
     -- Ты в этом уверен,  парень? --  Он явно обрадовался, его глаза сияли.
-- Господи, прямо нам в руки! -- пробормотал он себе под нос.
     --  Я предполагаю, он держит  путь в Дхассу, мой господин, -- улыбнулся
Пол. -- Может быть, устроить ему подходящий прием?
     Глаза Варина сверкнули, когда он повернулся лицом к Лорису.
     --  Вы слышали, ваше преосвященство? Морган остановился  в Святом Неоте
по пути в Дхассу!
     -- Что? -- Лорис  резко вскочил, побледнев от ярости. -- Морган на пути
в Дхассу? Мы должны его остановить!
     Казалось, Варин его не  слышит. С горящим,  сосредоточенным взглядом он
возбужденно шагал взад и вперед по половикам.
     -- Вы слышали меня, Варин? -- спросил Лорис, удивленно глядя на главаря
мятежников. -- Это какая-то уловка Дерини, он опять хочет сбить нас с толку,
одурачить.   Он  надеется  сорвать  завтрашнее  заседание  Курии.  С  его-то
коварством  он способен  убедить даже  кое-кого  из  моих  епископов в своей
невиновности. Не думаю, что он собирается подчиниться моему авторитету!
     Варин покачал  головой, продолжая шагать, на губах  его  играла  легкая
улыбка.
     -- Нет, ваше преосвященство, и я  не думаю, чтобы он кому бы то ни было
подчинился.  Но  меня  не  волнует, сорвет он  или нет вашу Курию.  У  меня,
похоже, появилась возможность  встретиться с  Морганом лицом к лицу. Настало
время выяснить, чье могущество сильнее -- его проклятое чародейство или силы
Господни. Пол, --  обернулся  он  ко  входу,  --  ты должен подобрать  отряд
человек из пятнадцати, чтобы до утра выехать к Святому Торину.
     -- Да, господин, -- поклонился Пол.
     -- Его преосвященство нас  скоро оставит, я не хочу, чтобы нашу  беседу
прерывали без крайней необходимости. Понятно?
     Пол  снова  поклонился  и  выскользнул  из палатки. Когда  Варин  снова
повернулся к Лорису, вид у того был ошеломленный.
     -- Кажется, я чего-то не понял, -- произнес он, усаживаясь и всем своим
видом  давая понять,  что  ждет объяснений. --  Вы действительно собираетесь
напасть на Моргана?
     --   Я  ждал  возможности  сразиться   с  Дерини  много  месяцев,  ваше
преосвященство,  --  ответил  Варин,  глядя  на  Лориса  сверху вниз  сквозь
полуопущенные веки.  -- У  часовни Святого Торина, которую он  должен  будет
посетить,  если  собрался в Дхассу, есть  возможность  застать его врасплох;
может быть, нам  удастся  захватить его в плен. В худшем случае,  я думаю, у
него  просто пропадет желание мешать вашей  Курии, а в  лучшем -- вам вообще
больше не придется беспокоиться об этом Дерини.
     Лорис  сердито посмотрел  на него, нервно  разглаживая пальцами складки
своего плаща.
     -- Вы что, хотите убить Моргана без отпущения грехов?
     -- Я сомневаюсь, что для таких, как он,  на том свете есть какие-нибудь
надежды на  спасение  души,  -- жестко  возразил Варин. --  Дерини порождены
Сатаной в первые дни творения. О каком спасении души можно говорить?
     --  Возможно, что  это  и  так,  -- ответил  Лорис,  становясь напротив
главаря разбойников  и  твердо глядя на него  голубыми  глазами, -- но  я не
думаю, что это решать нам и здесь. Моргану нужно дать возможность покаяться.
Я не могу отнять этого права  даже у него,  несмотря  на то, что у меня есть
причины ненавидеть этого человека. Вечные муки -- это слишком большая  кара,
чтобы ввергать в них кого бы то ни было.
     -- Вы что,  защищаете его, архиепископ? -- осторожно  спросил Варин. --
Если я  не убью его при первом же  удобном случае, то потом может  оказаться
слишком  поздно. Зачем давать дьяволу  шанс, зачем умышленно подвергать себя
соблазну, если в этом нет необходимости? "Избегайте греха" -- сказано.
     Впервые  с  тех  пор,  как  они вошли в  палатку, Горони,  встретившись
взглядом с Лорисом, кашлянул и подал звук.
     -- Можно мне сказать слово, ваше преосвященство?
     -- Говорите, Горони.
     --  Если  ваше преосвященство позволит,  то есть одно средство  сделать
Моргана беспомощным настолько,  что можно будет легко совладать с ним. Он не
сможет  пользоваться  своим  могуществом, пока не  будет решено,  что с  ним
делать дальше.
     Варин нахмурился и с подозрением уставился на Горони.
     -- Это как?
     Тот взглянул на Лориса и продолжил:
     -- Есть такое  зелье, Дерини называют его  "мераша",  которое действует
только  на них -- оно  путает их  мысли, лишает сил, <i>не</i> дзот пользоваться их
темным могуществом, пока не кончится его действие. Что,  если добыть немного
этой мерзши и воспользоваться ею, чтобы обезвредить Моргана?
     -- Зелье Дерини,  -- сердито  сдвинул брови  Лорис,  задумавшись. -- Не
нравится мне это, Горони.
     -- И мне тоже, --  страстно подхватил Варин. --  Я не желаю связываться
ни с какими уловками Дерини,  чтобы поймать Моргана, иначе -- чем же я лучше
его?
     -- С позволения  вашей  милости, -- настойчиво продолжал  Горони, -- мы
имеем дело с необычным  врагом, а значит, допустимо использовать и необычные
средства,  чтобы  с ним  справиться. Кроме всего  прочего,  это делается  во
благо.
     --  Он  прав,  Варин,  --  осторожно  согласился  архиепископ.  --  Это
существенно  облегчило  бы  задачу, стоящую перед  вами.  Горони,  а  как вы
предпола