л на траву и, чтобы не скучать, стал представлять, что я не один, и что течет медленный, полный скрытого смысла, а внешне поверхностный разговор; было легко придумывать свои слова, и трудно - то, что отвечала бы Анна, будь она и на самом деле здесь. Даже в моих мыслях она не очень-то хотела соглашаться со мной в вещах, казавшихся мне исполненными глубокого значения, и я ничего не мог с этим поделать, а когда я все-таки заставлял ее согласиться (в воображении это возможно), вдруг оказывалось, что это уже не она, а какой-то другой человек. Прошел примерно час, когда мне почудилось, что впереди мелькнула и скрылась какая-то тень. Это мог быть только человек. Я приподнялся и, стоя на коленях, стал вглядываться. Ночной прохожий явно не хотел, чтобы его заметили. Но он был отчетливо виден в рассеянном свете звезд. Через несколько секунд тень его снова мелькнула - теперь чуть дальше. Его поведение обрадовало меня. С таким, несомненно, можно будет разговаривать без опаски. И он, конечно же, сможет объяснить, где располагается то, что мне нужно было найти. Дав ночному прохожему отдалиться, я направился за ним. Нас разделяло расстояние метров в тридцать, и я старался сохранить дистанцию, пока мы не отойдем подальше от города. Через несколько секунд человек снова остановился и оглянулся. На этот раз я среагировал не сразу: задумался о вещах, не имевших к нему отношения, и человек, кажется, заметил меня. Но он не пустился бежать и не стал прятаться, а, помедлив секунду, снова двинулся, и я последовал за ним, дав себе обещание больше не отвлекаться. Не знаю почему, но то, что он не испугался меня, тоже показалось мне хорошим признаком: люди, уходящие в лес, должны были, как я считал, обладать достаточной смелостью. И вообще, все это было очень интересно, потому что свидетельствовало: кроме явной и уравновешенной жизни, о которой я, по рассказам ребят и девушек, успел уже составить представление, здесь шла и какая-то другая, в которой люди ночами выбирались из города и не очень, видимо, хотели, чтобы их заметили. Человек впереди ускорил шаг. Я оглянулся и заметил, что позади, где остался городок, мелькнула еще одна тень. Человек был не один. Теперь я улыбнулся с легким сердцем. Вряд ли появление второго путника можно было объяснить лишь случайностью. Еще один человек показался. И еще. Они шли, видимо, по хорошо известному им маршруту. Шли легкой, летящей походкой, держась метрах в десяти-двенадцати друг от друга. Когда-то я много и быстро ходил, и теперь приноровился к их шагу и сократил расстояние до шедшего впереди человека тоже примерно до десяти метров. Люди шли в полном безмолвии, но раз или два я услышал, как приглушенно звякнул металл. Чем дальше оставался город, тем короче становились интервалы между идущими: задние подтягивались, ускоряя шаг. Вскоре они уже шагали на расстоянии метров полутора друг от друга. Люди направлялись, судя по всему, к той полосе растительности, за которой, как мне подумалось, проходит дорога. Потом по колонне, начавшись в ее голове, прошло какое-то новое движение. Оно приближалось, и вот шедший передо мной человек, полуобернувшись на ходу, негромко проговорил: - Что в лесу? - Деревья, - не очень умно ответил я, не успев подумать. В следующее мгновение раздался тихий свист - и люди исчезли, слились с травой. Осталось только двое: тот, кто шел передо мной, и другой, что был сзади. Они подошли вплотную и схватили меня под руки. - Кто ты? - спросил один, приблизив лицо и вглядываясь. - Ульдемир, - назвал я свое имя. Откровенно говоря, я немного растерялся. - Мы тебя не знаем. Куда ты идешь? - С вами. - А куда мы идем? - В лес, я думаю. - Зачем ты идешь? Тут я подумал. - Я отвечу, когда мы придем. - Что ты несешь из вещей, какие не знает Уровень? Теперь я стал уже немного соображать что к чему, и, не колеблясь, достал из кармана блок. - Хотя бы вот это. - Я включил блок, чтобы они услышали музыку. - Как ты это сделал? - Долго рассказывать. Потом. - Что ты умеешь? "В самом деле, - подумал я, - что я умею?" - Я знаю - как. - Как - что? - Как делать многое. - Откуда ты? "Как ответить? Но все равно, рано или поздно придется сказать". - Я со звезд. Теперь уже и остальные - более десятка - поднялись с земли и обступили нас, слушая. - Непонятно. Ты предатель? - Нет. - Ты хотел выследить нас? - Нет. - Как же ты узнал о нас, если мы тебя не знаем? Говори. Если ты предатель, мы, наверное, убьем тебя. Впрочем, в голосе человека не было уверенности. - Как можно убить человека? - укоризненно сказал я. - Вы должны мне верить. Я со звезд. - Странно. Как нам поверить в то, что ты со звезд? Ты такой же, как ты. - Потому что я тоже человек. Но я был одет иначе. И у меня был спутник. В этот день, когда мы прилетели, его задержали. - Это правда, - сказал другой человек. - На большой дороге наши встретили возчиков. Они везли старика. Его никто из наших не знал. - Наверное, это был он! - встрепенулся я. - Куда его повезли? - По дороге в столицу. - Я должен его найти! - А почему же ты пошел за нами вместо того, чтобы искать его? - Я надеюсь, что вы мне поможете. - Зачем? - Знаешь, - сказал я, - это не разговор на ходу. Потому что речь пойдет о серьезных и очень важных делах. - И все-таки, трудно поверить, что на звездах могут жить люди. Хотя говорят... Скажи, вас было только двое? - Нас больше. - Где остальные? Я поднял руку к небу, хотя корабль сейчас находился, по моим соображениям, где-то под ногами. - Там. - На звезде? - усмехнулся гот, что вел расспросы. - На корабле. На той машине, что привезла нас. - Машины не возят. Они стоят на месте... Где же то, что привезло тебя? - На орбите. Это не просто объяснить. - Хорошо. Ты объяснишь потом. Нам и правда некогда. Ночь короткая. Глаз Пахаря уже в зените. Мы могли бы показать тебе, в какой стороне лежит столица, куда повезли твоего друга. Просто выйди на большую дорогу, что начинается в середине города, и иди по ней, не сворачивая. Но мы не можем отпустить тебя. А вдруг ты побежишь к судье и скажешь, кого ты видел здесь? Мы не хотим. Ты пойдешь с нами. Согласен? Но теперь я уже не был уверен, не следует ли сначала пуститься на розыски Шувалова. - А если нет? Человек снова поколебался. - Мы все-таки убьем тебя. Мы знаем, что людей не убивают. Но если иначе нельзя? Один человек - это меньше, чем все. - Это правда. Я пойду с вами. Далеко идти? - Увидишь. - Когда же я смогу выручить своего друга? - Решат в лесу. А может быть, его выручат те, кто, по твоим словам, сидит сейчас наверху? "Питек и Георгий", - подумал я. - Может быть. - Идем, много времени ушло. Ты пойдешь тут, в середине, а вы приглядывайте за ним. Все слышали? - Все. - А когда тебя спрашивают: "что в лесу?" - не давай глупых ответов. Говори: "В лесу - воля". - Я понял. - В путь! Они снова тронулись - той же летящей походкой. Я шел в ногу с ними, не отставая, и мне было хорошо идти в неизвестность, хоть на какое-то время забыв о необходимости решать и выбирать. Мы прошли с полкилометра, и словно волна прокатилась по колонне, и шедший передо мной полуобернулся и, не останавливаясь, спросил: - Что в лесу? Теперь и я знал, что отвечать. - Воля! - сказал я, и в свою очередь обернулся и спросил у заднего, что в лесу, и он ответил мне так же. Через сорок минут мы вышли к полосе деревьев. Это оказалась не дорога, а река. Я видел ее с высоты, но мне почему-то почудилось, что, пока я бродил по городу, она осталась совсем в другой стороне. Два узких плота были спрятаны в камышах. Мы разместились на скользких бревнах. По двое на каждом плоту встали с шестами. - Вперед! - скомандовал старший. Плоты отошли от берега, и течение подхватило их. "Вперед", - подумал я про себя. И хотя мне вовсе не ясно было, что ждет меня, удача или поражение, и как обойдутся со мной те, к кому я хотел попасть, - но сейчас мне было хорошо, и я пожалел, что я один, и некому сказать, как мне хорошо, и не от кого услышать, что и ей хорошо тоже. Звезды еще светили вовсю, и я попытался отыскать среди них наше, настоящее солнце, хотя и знал, что оно находится на дневной половине неба и мне его не увидеть. Но все равно, было здорово знать, что оно есть. День уже начался, когда плоты уткнулись в берег. Их вытащили на песок, и старший сказал: - Пусть они лежат. Ночью их отведут обратно. Снова мы двинулись колонной по одному, но теперь уже шли свободно, без напряжения, переговариваясь. Вошли в лес. Лучи пробивались сквозь листву. Перекликались птицы. Воздух еще не успел нагреться и был прохладен. Дышалось легко. Прошли километра три. Никто не мешал мне оглядываться по сторонам. Лес был веселый. Большие деревья росли аккуратно, словно кто-то их посадил. Местами они теснились вокруг невысоких бугров, местами росли реже. Бугорки тоже возвышались не как попало, а в порядке. Заинтересовавшись, я замедлил шаг. Шедший сзади едва не налетел на меня. - Ты что? Надо идти, не отставая. - Слушай-ка, что это за бугорки? - Я не знаю, я тут впервые. Потом узнаешь, если понадобится. Прошли еще с километр, и деревья расступились. На обширной поляне был разбит лагерь - вернее, целый городок. Легкие деревянные домики выстроились рядами. Между ними виднелись постройки побольше, подлиннее. Из них доносился стук, лязг металла, голоса. Пришедшие остановились. - Ну вот, - сказал тот, что возглавлял колонну. - Добрались благополучно. - Что здесь такое? - спросил я. - Не видишь? Лес. - Понимаю, что не море, - усмехнулся я. - Понимаешь. Только, наверное, не все. Это не просто лес, а тот самый лес, куда люди уходят от Уровня. Как ушли мы. - Ты не забудь: о вашей жизни я знаю очень мало. Сюда уходят. Здесь живут? Что здесь делают? - Что делают? Что хотят. - Ну, вот, например, что хочешь ты? - Я кузнец. Я умею ковать железо. Делать разные вещи. Но я давно думаю: а может быть, удастся делать это быстрее? Я много раз ударяю молотом, и получается то, что мне нужно, потому что я знаю, как и куда надо бить. Но это долго. А если сделать такой молот, чтобы он имел углубление - как та вещь, которую мне надо сделать. Если Таким молотом ударить очень сильно, но только один раз - не получится ли такая вещь какая мне нужна, с одного удара? Я улыбнулся: было приятно за него. - Получится. - Думаешь? - Знаю. Получится. Ты молодец. - Мне нравится, как ты говоришь. Но когда я хотел попробовать в кузнице, мастер сказал... - Что не выйдет? - Он, в общем, сказал это другими словами. Сказал так: Сакс, ты хороший кузнец. Ты очень устаешь на работе? - Я сказал: Устаю, как все, не больше и не меньше. - Тогда он спросил: Ты делаешь хорошие вещи? - И я ответил: Хорошие, это все знают. Дальше он спросил: Тебе хватает еды, одежды, у тебя остается время смотреть на солнце, говорить с детьми, любить красоту, отдохнуть, посмотреть представление, бегать, играть в мяч, петь и прочее? - Я честно сказал: Хватает, потому, что я не трачу времени зря. - Тогда он сказал: Кузнец Сакс, чего же тебе еще? Зачем надо делать что-то иначе, раз ты и так делаешь хорошо? Допустим, ты сделаешь свой молот. Но ведь ты не сможешь ударить так сильно, как нужно. - Я сказал: Мне, конечно, так не ударить, но это сможет сделать водяная или паровая машина, только молот надо делать немного иначе, без длинной ручки... - Мастер сказал: Хорошо, машина будет ударять, а что будешь делать ты? Подкладывать железо? Но разве подкладывать железо интереснее, чем самому делать из него полезную вещь? И еще: машина будет работать быстрее, чем ты, а зачем? Куда нам столько? Нам хватает того, что мы делаем. - И я не знал, что ему ответить. Я сказал так: хочу сделать такой молот потому, что мне очень хочется, я иначе не могу. - Но он меня предостерег: Смотри, - сказал он, - ты знаешь, что такое нарушение Уровня? Тебя могут послать в Горячие пески. Ты хороший кузнец, зачем тебе рыть песок? - И тогда я подумал: уйду в лес, обязательно уйду в лес и там сделаю молот. И ушел. А ты что собираешься делать? - Еще не знаю, Сакс. Хочу поговорить с теми, кто тут главный, рассказать им кое-что... Объяснить, откуда я пришел и зачем. - Поговори. Но тут, в лесу, мало говорить, надо заниматься работой. Если у тебя нет своей работы, это нехорошо. Тогда - Погоди, вот идет один из старших - ты как раз хотел поговорить с ним... Старший был вовсе не стар, у него были широкие плечи и мускулистые руки лесоруба. Слушал он меня не очень внимательно. - Старший, я пришел сюда по очень важному делу... - Как и все, - сказал он. - Те, у кого нет важных дел, сидят дома. - Но вся планета в опасности! И от вас во многом зависит, удастся ли предотвратить ее. Он бросил на меня короткий взгляд. - Мы тут судим так, - сказал он. - Чем важнее у тебя дело, тем большим доверием ты должен пользоваться. Как по-твоему, правильно? - Наверное, - сказал я. - Да нет, не наверное, а совершенно правильно. А как доверять человеку, которого мы не знаем? Я пожал плечами. - Не знаешь. А мы знаем. Мы даем человеку работу, если у него нет своей, и смотрим, как он с ней справляется. Если человек работает хорошо, мы ему верим и его выслушиваем. Если плохо... - Ясно, - оказал я, хотя такой поворот мне вовсе не понравился. - И долго надо работать, чтобы вы поверили? - Как кому удается. Иногда и за три дня можно понять... "Три дня, - подумал я. - Много". - А может быть, ты все же выслушаешь и тогда решишь?.. - Почему делать для тебя исключение? Нельзя. Иди работай. Если нет ничего другого, раскапывай бугры. Это интересно. Там есть какие-то вещи, которых мы не можем понять. Развалины домов; там кто-то когда-то жил, мы не знаем кто. Попадаются кости... - Кости? - Человеческие. Нехорошо, когда попадаются кости. - Может быть, тут было просто кладбище? - Нет, их не хоронили. Они лежат как попало. - Странно. - Не странно, а плохо. Очень плохо, когда кости людей валяются как попало. Смотри, не испугайся, когда будешь копать. Чем-то известным, но, как я думал, уже забытым потянуло от его слов, забытым и нехорошим. Но сейчас я не хотел размышлять о плохом, хотя зародыш замысла возникает в мозгу чаще всего тогда, когда мы о таких вещах не думаем - или не хотим думать. Несколько часов я просто бродил по городку, меня никто не останавливал и ни о чем не спрашивал; так же слонялись и другие, пришедшие одновременно со мной. Я подумал, что такую возможность давали нам намеренно: люди могли приглядеться, поискать что-то для себя (где жить, чем заниматься), встретить знакомых и вообще привести себя в норму после такого значительного события, каким был разрыв с Уровнем и уход в лес. И я бродил и глядел, стараясь пока не делать выводов и предположений. Дома здесь были попроще, чем в городах, и люди одеты похуже; выцветшие, заплатанные, рубашки не были редкостью, и на лицах читалась привычная, уже неощутимая для самих людей озабоченность, какой не страдали, например, ни Анна, ни ее друзья. Но кроме того, в глазах лесного племени виднелись и что-то другое: выражение большей самостоятельности, большего достоинства, что ли. Особенно, когда человек был занят работой. А делали здесь всякие вещи. Я видел одного, который сидел и вырезал из дерева ложки: прекрасные ложки, красивее, тоньше, элегантнее, чем те, что в мое время продавали как сувениры; но дело это было понятным, и хотя ложка, конечно, вещь необходимая, особого удивления не вызывало. И тут же, в соседнем дворике, возле кое-как построенного сарайчика, молодой, с неделю не брившийся парень возился над какой-то конструкцией, назначение которой я понял не сразу, а когда понял, то не знал, плакать или смеяться: Дедал, полуголый и лохматый, ладил крылья, а Икар, сейчас ему было года три, суетился около него, помогая и мешая; а та, чьего имени миф не донес до нас, - та, что полюбила Дедала, и варила ему обед, и понесла от него, и родила Икара, и вырастила, но не удостоилась упоминания, потому что не удосужились сделать третью пару крыльев, - женщина, совсем еще юная, маленькая, хрупкая, с тяжелым даже на вид узлом волос на голове, стояла в дверях домика, опершись рукой о притолоку, и смотрела на них, пока над очагом, сложенным во дворе, вскипал котел, - смотрела, и в глазах ее было счастье, потому что она еще не знала, что третьих крыльев не будет, и она не полетит, и поэтому Икар заберется слишком близко к светилу; и потом до конца дней своих будет она думать, что, окажись она там, рядом, она бы уберегла мальчика - хотя матерям не всегда бывает дано уберечь, и женам тоже, и мне жаль их, но и я жесток в любви, как и все остальные, - в любви к женщинам и детям. Так думал я, остановившись и глядя на них, - я, владевший крыльями, пригодными для куда более долгих и опасных перелетов, чем простой подскок к солнцу; но эти крылья сделал не я, меня просто натаскали, научили владеть ими, и я был капитаном, но Дедалом не был... Я пошел дальше, пока семейство еще не обратило на меня внимания, - зашагал, представляя, как я в таком вот дворике провожу техобслуживание катера, и портативный хозяйственный комбайн шипит там, где у Дедала очаг, и Анна стоит в дверях и смотрит на кого-то, кого еще нет, но кто будет вот так же вертеться около и совать нос куда надо и куда не надо... Я грезил на ходу и, наверное, немало интересного прошло мимо внимания, пока я не опомнился и не обрел снова возможность замечать и запоминать. Тут были кузнецы, и столяры, и ткачи, ухитрившиеся делать что-то из подручного сырья, и охотники ("Питека бы сюда", - подумал я), и хлебопеки (хлеб был нехороший, но я видел, как его делили, и понял, почему на моей планете в древние времена, преломляя хлеб, обязательно возносили молитвы); потом, решив, что для первого раза увидел достаточно, я присел под деревом и стал думать, как же мне все-таки убедить людей в том, что меня стоит выслушать, не дожидаясь, пока я проявлю себя как землекоп. Пока я сидел задумавшись, мальчишка подошел и остановился в трех шагах; обыкновенный мальчишка лет десяти. Он смотрел на меня внимательно и строго. Я тоже взглянул на него и отвел глаза в сторону, но тут же снова посмотрел, и мне стало странно. Нет, он вовсе не был похож на моего сына - ни лицом, ни фигурой, ни цветом глаз и волос... Но, какое-то неуловимое сходство было; есть что-то общее у всех мальчишек одного возраста. И я почувствовал вдруг, как застучало сердце, набирая обороты. Мне захотелось провести ладонью по его (жестким, наверное) волосам, и похлопать по плечу, и спросить с напускной суровостью: ну, как дела, старик? - одним словом, сделать все, что обычно делают мужчины, любящие детей, но не умеющие выразить свою любовь. Я смотрел на парня, а он - на меня; я улыбнулся, и он (не сразу, правда) улыбнулся тоже, потом застеснялся, повернулся и пошел, а я сидел и смотрел ему вслед и думал: не знаю - как, но мы должны их спасти, иначе просто нельзя. Невозможно предавать детей; в христианских заповедях не было такой: "Не предай" - и очень плохо. Но с тех пор прошло достаточно времени, чтобы ее сформулировать. Так неужели мы, знающие эту заповедь, все-таки не сможем не предать честное маленькое человечество детей? Я почувствовал, что сидеть и предаваться размышлениям больше нельзя; надо делать. И я встал и пошел раскапывать старые курганы. Я быстро убедился в справедливости того, что почудилось мне сразу же, когда мы шли через лес после путешествия на плотах. Это место обживалось не впервые. Здесь уже стоял когда-то город. Очень давно, но он был. И умер он не своей смертью. Правда, мало что можно было теперь понять: я выкапывал железные предметы, но ржавчина изъела их и превратила в бесформенные обломки; иногда попадались куски пластика, но и они были в таком виде, что невозможно было определить их назначение. Предположение постепенно превратилось в уверенность: город погиб сразу и насильственной смертью. Мне-то вряд ли следовало особенно убиваться по этому поводу; и не такое случалось в мои времена. И все же я вдруг почувствовал, что мне охота заплакать. Дело было не только в том, что погиб город и в нем нашли свой конец люди. Главное заключалось в том, что погибший город был - ну, как бы сказать, - совсем другим городом, если сравнивать его с теми - пустым и населенным, - в которых я уже успел побывать. Он куда больше, чем все остальное, увиденное на этой планете, напоминал земные городки моего времени, не старые, а возникавшие тогда на пустых местах. Мне попадались остатки одежды. Они были из дышащего синтетика, не из домотканой, грубой ткани. Встречались черепки посуды. Из таких или почти таких тарелок я ел дома. На одном обломке явственно различался вензель древней звездной экспедиции и тонкая золотая каемка. Попадались кристаллики информатора. Я бережно собирал их. Может быть, удастся прочитать на корабле. Нашлась фотография. Она была залита твердым прозрачным пластиком. В мое время таких еще не делали. На снимке были запечатлены люди, стоявшие около дома, шесть человек, не позировавших - снимок был неожиданным. Люди смеялись, мужчина обнимал женщину, два парня разговаривали - один стоял боком, другой в тот миг обернулся и глядел в объектив, еще один парень указывал на что-то, находившееся за кадром, а девушка рядом с ним даже присела, хохоча, так ей было весело... В перспективе виднелась улица, совсем земная улица, с тротуарами и люминесцентными фонарями. Только деревья выдавали: с длинными, гибкими иглами. Деревья были здешними. Такая улица была здесь. И погибла. Почему? Я не знал. Но крепло интуитивное убеждение, что это может оказаться важным не для восстановления истории планеты, а для той задачи, которую должны были решить мы. Мне удалось набросать примерный план города. Город был невелик, жило в нем несколько сот человек - вряд ли больше. Но он был вполне благоустроенным городом. Откуда-то он получал энергию. Откуда? Если бы у меня были хоть самые примитивные приборы, искать источник Энергии стало бы куда легче. Но портативная аппаратура, которой я мог бы воспользоваться, лежала в багажнике большого катера, а не моего - малого, надежно укрытого сейчас близ городка, где началось мое путешествие в лес. И я решил, что надо слетать в наш лагерь к старому кораблю, посмотреть, как дела у Уве-Йоргена, запастись нужной аппаратурой, и тогда уже вернуться сюда и довести дело до конца. Кроме того, я уже почти двое суток не видел Анны. Уйти было нелегко; если бы это заметили, то, чего доброго, и в самом деле заподозрили бы во мне лазутчика. Поэтому вечером я на всякий случай предупредил, что отправлюсь на дальние раскопки и заночую там. Для убедительности я взял с собой немного еды (поворчав, ее мне дали) и грубое, остистое одеяло, которым меня снабдили в первый же день. Я и в самом деле копал, потом лег и подремал до середины ночи. Я рассчитал, что если выйти после полуночи, то к середине следующего дня я доберусь до своего катера. Когда настало время, я свернул одеяло, спрятал его вместе с лопатой и топором в раскопе и двинулся в путь. 15 Выписка из научного журнала экспедиции "Зонд": "День экспедиции 597-й. Краткое содержание записи: О наблюдениях за объектом Даль. Участники: Доктор Аверов. Теоретические предпосылки: Прежние. Предпринятые действия: Использование всех средств наблюдения. Ожидаемые результаты: Увеличение вероятности вспышки в ближайшие шесть - двенадцать месяцев. Возможные помехи: Не предполагаются. Фактический результат: Процесс временно стабилизировался. Неясно, последует ли его дальнейшее развитие. Само явление стабилизации, как и ряд других явлений, не имеет предпосылок в теории Кристиансена - Шувалова. Причина стабилизации остается неясной. Выводы: Пока можно лишь сделать заключение о необходимости продолжать наблюдения. Принятые меры предосторожности: Считаю необходимым уменьшить заряд батарей Установки воздействия на пятьдесят процентов нормального. Дополнения и примечания: Неясно, вводить ли в курс событий экипаж. Запись вел: Аверов". Ехали не так уж торопливо, на ночь располагались основательно, и в столицу приехали только на третий день. Но уже и первые часы пути судья распорядился развязать Шувалову руки, поверив, видимо, что старик не станет душить его, испугается сопровождающих. В повозке их было двое, да кучер снаружи, на козлах; еще четверо верховых провожали выезд. В пути разговаривали мало, хотя Шувалов поговорил бы с удовольствием; судья был мрачен - видимо, визит в столицу не сулил ему ничего доброго Лишь иногда удавалось разговорить его. - ...А дети у вас есть, судья? - Что? А, дети? Да, как же. Мне дали одного уже много лет назад, а потом, недавно, еще одного. - Что значит - дали? - Как это - что значит? - Не понимаю... - Откуда же, по-твоему, берутся дети? - Ну, знаете ли... - Слушай, старик, я все никак не привыкну, что ты со мной говоришь так, словно я не один, а нас много. Я ведь с тобой один? Один. И больше никто нас не слышит. Для чего же говорить "вы"? - Да знаете ли... Просто у нас так принято. Форма вежливости. "Ты" мы говорим только близким или добрым знакомым... - У вас все не так, как у нормальных людей. Да, так, выходит, ты не знаешь, откуда берутся дети? Судья даже развеселился - захихикал. - Гм... До сих пор я полагал, что знаю. И некогда даже сам, так сказать, принимал в этом участие. Правда, они не стали заниматься звездами... Да, судья, но нам детей никто не дает. Мы их рожаем сами - наши женщины, конечно. А что происходит у вас? - У нас - как у всех... Дети получаются, и их дают тем, чья очередь наступила. - Эге-ге... Ну, а как же они получаются? - Возникают в Сосуде, конечно, как же еще? - Ах да, в Сосуде, конечно, в Сосуде... Они помолчали. Потом судья вздохнул. - Ох, старик, ох, старик!.. - Да-да? - Я уж и не знаю, как с тобой разговаривать. Ведь ты мелешь такое, что жизнь свою закончишь, не иначе, как в Горячих песках, а там тебя не надолго хватит, уж поверь. - Не понимаю... Что я такое, сказал? - Ты ведь признал, что у вас женщины рожают сами? - Естественно! - Что же тут может быть естественного, если закон этого не позволяет! - Ах, вот как? Закон не позволяет? - Ну, ты подумай сам, ты ведь как будто бы не глуп. Если все станут рожать, сколько их народится? - Ну, не знаю... Много? - Да уж, наверное, больше, чем сейчас. - Что же в этом плохого? - А Уровень? Или ты станешь их воздухом кормить? - Ах, Уровень... - Уразумел? Или ты совсем не ходил в школу? И тебя не учили, что Уровень может сохраниться лишь тогда, когда люди... - он подумал, вспоминая, - регулируются, да. - Регулируется прирост населения? - Ага, значит, знаешь все-таки! К чему же было прикидываться? - Да нет, судья, погодите; я знаю, конечно, что такое - регулирование прироста. Но ведь это можно делать - у нас, например, так и делается - и когда детей просто рожают женщины. - Может, и так. Но там было еще что-то... Погоди, вертится на языке... вырождение! Знаешь такое слово? - Вот оно что! - Именно! Теперь сообразил? - Да, теперь сообразил. Не совсем, но что такое вырождение, я знаю. А скажи, как это получается - в Сосуде? Но судья уже снова нахохлился. - Не знаю, как. Спроси в столице - может, тебе объяснят. Он помолчал. - Они тебе там все объяснят! Объяснят, как убивать людей... - Я уже сказал вам: я безмерно сожалею. Но что оставалось делать, если все вы тут... - А ну-ка молчи давай! Столицы Шувалов почти не увидел. Приехали они в сумерках, и вечером его никуда не повели; заперли в комнате, где стояла кровать и рядом - табуретка. Дали поужинать и велели спать. Однако он улегся не сразу, а сидел на кровати, задумчиво глядя на узкое окошко под самым потолком. - Вырождение... Придумано неплохо: при небольшом количестве начальной популяции оно наступило бы неизбежно... Но как же они хотели избежать... как же избежали этого? Он бормотал так, вспоминая, что люди здесь действительно ничем не отличаются от него самого - а они непременно отличались бы, если бы на протяжении многих поколений дети рождались от браков в одном и том же кругу. Отличались бы... Значит, невысокий уровень этой ветви земной цивилизации нельзя было объяснить вырождением - а ведь именно так Шувалов едва не подумал. Значит, так было задумано. Да и вообще все, наверное, было спланировано основательно и неплохо. Но что-то где-то не сработало, или наоборот - переработало, и развитие пошло вперекос. В том, что развитие пошло не в задуманном направлении, Шувалов не сомневался. - Ах, сами не рожают... Стерилизация? Ну, вряд ли... Просто запрет - и соответствующий уровень предохранения... Но при их химии? Хотя - что я знаю об их химии? Мало информации, просто беда, до чего же мало информации! В конце концов он успокоил себя тем, что завтра, раз уж его привезли в столицу, он получит возможность увидеться с кем-нибудь, кому можно будет изложить все, - и начать наконец ту сложную работу, результатов которой явится спасение всех живущих на планете людей. Но и назавтра он не увиделся с Хранителями, как в простоте душевной рассчитывал. Мало того: на следующий день Шувалов вообще не увидел ни одного нового лица. Казалось, его привезли в столицу только затем, чтобы сразу же выбросить из памяти. Против говорило лишь то, что его все-таки кормили. Хотя - кормили, конечно, невысокие чины, а высокие могли и забыть - кто знает. На самом же деле о нем не забыли, но до высших инстанций весть о нем просто-напросто еще не дошла. Судопроизводство не терпит анархии, и для того, чтобы доложить о Шувалове выше, надо было прежде всего решить, как же о нем сообщать, и в зависимости от этого - по какому руслу направить его дело. А у тех, к кому, едва успев прибыть в город, пошел с докладом судья, возникли различные мнения: За время, пока Шувалов находился под стражей, список его преступлений приобрел весьма внушительный вид. Были обвинения мелкие, которыми можно было и пренебречь - например, обвинение в том, что он прикидывался сумасшедшим, пытаясь избежать наказания, или обвинение в том, что он находился в запретном городе. Но были и три значительных преступления. Первое из них состояло в серьезной попытке нарушить Уровень: одежда, непонятные приборы, разговоры. Второе - убийство или, вернее, покушение (но это было ничем не лучше; наоборот, если бы человек был убит, виновный мог бы еще доказать, что беда случилась нечаянно, а сейчас пострадавший показывал, что на него напали с умыслом). И третье серьезное преступление, в котором обвиняемый сознался сам, без какого-либо давления (что, конечно, могло привести к некоторому смягчению наказания - не очень значительному, впрочем), - третье преступление заключалось в том, что он, вкупе с лицом, пока не установленным, нарушал закон о регулировании прироста населения; судя по всему, происходило это уже давно, однако по этому преступлению срока давности не существовало, и оно должно было караться сегодня не менее строго, чем в самый день совершения. Собственно, судья сначала не собирался докладывать о третьем преступлении, но как-то так получилось, что доложил. Так что теперь предстояло решить: положить ли в основу дела нарушение Уровня - тогда обвинение пошло бы в собрание по охране Уровня, - или основным почитать покушение - и тогда дело пошло бы совсем по другим каналам и совсем к другим людям. В первом случае оно обязательно дошло бы до какого-то из Хранителей, а во втором - скорее всего, не дошло бы. Об этом и разгорелись среди судей прения, продолжавшиеся целый день. Суть споров заключалась в том, что, хотя нарушение Уровня являлось, безусловно, преступлением более опасным, зато покушение на убийство было, во-первых, значительно более сенсационным (давно уже, не случалось такого, очень давно), и, во-вторых, сохранить случившееся в тайне было невозможно, да никто и не старался сделать это, и население о происшествии знало, и необходим был суд, и необходим был приговор. После дня ожесточенных споров сведущие люди сошлись на том, что в основу дела надо все-таки положить покушение, а остальное пойдет уже в дополнение и по совокупности. А это означало, что если кто-то из Хранителей должен будет ознакомиться с делом, то не раньше, чем надо будет рассматривать просьбу о помиловании. Потому что, хотя смертной казни, как таковой, в законе не было, просто назначением на работу в Горячие пески ограничиться было нельзя и речь могла идти только о посылке преступника к самому экватору - туда, где разворачивали полотнища. Для человека в возрасте Шувалова такой приговор был равносилен смертному, и все знали это, и заранее жалели его, но пренебречь законом не могли. Итак, тучи над головой Шувалова сгущались серьезные. Он же ни о чем не подозревал и, понервничав немного по поводу непонятного и неприятного промедления, привел свои нервы в порядок и стал снова размышлять о странном начале и невеселом (возможном) конце культуры Даль. Иеромонах ехал теперь, стараясь придерживаться полосы необработанной земли. Он ехал не в ту сторону, где должна была находиться столица, а в противоположную - к лесу, если только полоса действительно уводила в конце концов в лес. Ржаные поля сменялись овсищами, был и ячмень, и просо, иногда на целые десятины раскидывались плодовые сады. Попадались речки в обрамлении широких лугов. Иеромонах пил прозрачную воду, крякал, рукавом вытирал губы, радостно вздыхал. Благодать, господи. Благодать. Нет иного слова. По-прежнему заходил в дома. - ...Ну, а вот соберете; сколько же оставите себе, сколько отдадите? - Скажут. Скажут, сколько нам нужно. - Или сами вы, что ли, не знаете? - Нам об этом думать не приходится. Скажут. - И не обманывают? Хватает? - Обманывать? Как? Это им было неясно. - До нового хлеба доживете? - То есть как? Странно было это: не обманывали, оставляли, сколько нужно. - И платят вам за остальное? - Платят? - удивлялись люди: взрослый мужик простых вещей не понимает. Иеромонах внутренне сердился, но смирял себя. Заставлял думать: нет, правду говорят, не посмеиваются над забредшим простаком. - А если нет - откуда же все берете? Живете, я смотрю, не бедно... За что же покупаете? - Что надо, нам дают. - И опять-таки их хватает? Тут уж они сами начинали сердиться. - А ты как живешь - иначе? Тебе не хватает?.. Воистину - дивны дела твои, Господи. Ехал дальше. Удивлялся: чисто, аккуратно живут крестьяне, весело. Но чего-то недоставало. За все время ни одной чреватой бабы Иеромонах так и не увидел; прячут их, что ли, от сглаза? И детишек совсем малых не было. Побольше - были, годочков с трех, а совсем малых - нет. И все-таки, хорошо было. Если бы они еще оказались русскими - тогда, верно, все понял бы. Но были они другие: почернявее, в общем, и склада не совсем такого. И говорили все же не по-русски, а на том языке, на каком все и на корабле говорили - на всеобщем. Так, верно, говорили люди, пока не рассыпалась Вавилонская башня волею господней... Ехал. Разговаривал с лошадью, когда не было никого другого. Под конец все-таки увидел такую бабу. Совсем была молодая. На сносях уже". Везли ее куда-то в телеге, и по бокам ехали двое верхами. Была бабочка смутная, зареванная. Стонала тихо. Верховые ехали с неподвижными тяжелыми лицами. Завидев Иеромонаха, показали рукой и прикрикнули, посторонись, мол. Остановился и долго глядел вслед, покачивая головой. Словно бы дитя никому и не в радость. Нехорошо. "Дети - дар божий", - подумал привычно и искренне. Дальше селения стали попадаться реже. И нивы уже не подряд шли, перемежались длинными клиньями целины. Больше стало деревьев. Вспугнутые, убегали зверюшки вроде зайцев, высоко подпрыгивая. А полоса все шла, все уходила - дальше, дальше... Будоражила любопытство. Иеромонах погонял лошадь. В меру, правда: берег. Этому его учить не надо было. Загорел - как встарь, до пострига еще, в деревне, загорал за лето. Привык. И ног своих - голых, волосатых, как у беса - стыдиться перестал; а сперва стыдился. Здесь это не было зазорно. Сам и не заметил, как въехал в лес. Просто остановился раз, спешился, огляделся - а уже кругом деревья, и за спину зашли, опушку и не разглядеть. Но не смутился: если понадобится, полоса и назад выведет. Пока что поедем дальше. На всякий случай выломал все же дубину. Зверь, не приведи господь, встретится, или лихой человек (в разбойников, правда, уже и не верил)... Вез дубинку поперек седла. Но ничего. Все было спокойно. Вечерами разжигал костерок. Грелся. Пил кипяток. Заправлял его из корабельных припасов порошком, что силу множил. Вздыхал: выпил бы квасу. Много, много лет уже не пил квасу. Эти люди в нем не понимали. Никто. Капитан, правда, еще помнил: да, была такая благодать господня - квас. Хлебный. Настоящий. Перед сном представлял, будто сидит на корабле за вычислителем или аналитом. Разговаривает про себя с машиной, нажимает клавиши, вводит программу, проверив предварительно. И, пока жужжит машина, как пчела в колоде, снова будто сам напрягается, закрыв глаза, словно лошади помогают вытянуть воз из колдобины. Легкое и хитроумное занятие. А вот сподобил Господь. Другой мир. Цифры живут, любят друг друга, гневаются, сходятся, расходятся, порой идут стенкой друг на друга. Умирают и воскресают - прости, конечно, Господи. Весело живут цифры, деятельно. А он за ними следит и при нужде помогает. Интере-есно-то как! Утром просыпался легко, набирал воды в седельную флягу и снова пускался по лесу - до новой воды. Ехал таково по лесу четыре дня. И вдруг просека кончилась. Вышла на поляну обширную, аккуратно круглую, и кончилась. Приехал, значит. Только куда? Спешился. Земля тут была теплой. Как кострище, когда разгребаешь угли по сторонам, чтобы тут, на теплом, спать. Иеромонах покачал головой, удивляясь. Обошел полянку. Еще одна просека начиналась, видно, тут когда-то. Но за ней ухода не было - заросла. В лесу недолго. И однако отличить ее можно было сразу: деревья были помоложе, не вековые, как вокруг. Что же тут такое было - что просека и земля теплая? Иеромонах пустил лошадь пастись и стал ходить по полянке - не абы как, а по кругу, все приближаясь, понемногу, к середине. Систематически. Пришло такое слово на ум - а уж совсем было стал забывать машинные слова. Нашел место, где земля как бы подрагивала едва заметно. Лег, расчистил кружок, прижал ухо. Жужжит. Тихо, потаенно жужжит. Посидел, раздумывая. Нет, - понял, - это не из той жизни, не из крестьянской. Там, если жужжало - знал, что простое что-нибудь. Пчелы. Или еще что. А вот на корабле когда жужжит - и не сообразишь. И вычислитель, работая, жужжит, и у инженера приборы порой жужжат, у Гибкой Руки (тьфу, тьфу имя какое!), и наверху, у ученых... Вот и тут так: жужжит, а что - непонятно. Поэтому, решил Иеромонах не копать и вообще ничего тут не трогать и не нарушать. Его дело - рассказать, а там, как решат. А тут еще и застучало. Подняв голову, он прислушался. Стучало не под землей; стучало вдалеке. Словно собрались дятлы во множестве, птахи рыжие, и колотят, колотят носами наперебой - кто скорее. Иеромонах подумал, склонив голову. Встал, взнуздал коня. Сел и поехал - туда, где стучало. Дятлы долбили так, что кора летела в стороны клочьями. Долбили короткими очередями. Три-пять патронов. Чуть прижал спуск - уже отпускай. Но прицельно. - Прицельно! - кричал Уве-Йорген, сжимая кулаки. - Вы куда стреляете! Птицы вам мешают? Не по вершинам надо стрелять! Была команда - в пояс! Метр от земли. Поняли? Парни стреляли с удовольствием, в общем, терпимо. Но как-то совсем не желали понимать, что оружие-то предназначается для стрельбы не по деревьям. По людям! И не для того, чтобы их пугать. Для того, чтобы уничтожать силу противника. Живую силу. Иногда у Уве-Йоргена прямо-таки опускались руки. Ну как втолковать такие простые вещи, которые даже не знаешь, как объяснить, потому что тут, собственно говоря, и объяснять нечего! - Да вы поймите, - негромко, убедительно говорил он ребятам. - Что значит - по людям? Против вас будут не люди - солдаты. И если не вы их, то они - вас... А ребята, зеленая молодежь, слушали вежливо, но как будто со скрытой улыбкой, улыбкой недоверия и внутреннего превосходства. - Ну почему вы не хотите понять... Те переглядывались. И кто-нибудь один отвечал: - Да нет, мы все понимаем. Только откуда возьмутся те, кто захочет нас убивать? - Разве тут не напали на вас? - Они же не хотели нас убить! - А откуда вы знаете? - У нас никого не убивают... В чем был корень зла: не было у них ни войн, ни армии, даже внутренних войск не было - за ненадобностью. А если - крайне редко - требовалось нести какую-то службу, ее несли все по очереди. Это, между прочим, свидетельствовало об одном: других государств на планете нет. Если бы существовала еще хотя бы одна страна, возникла бы и регулярная армия. Непременно. Но ее не было, и невозможно оказалось втолковать здоровым и ловким парням, что в противника, хочешь - не хочешь, надо будет стрелять. Они просто не верили, что противник будет. Они во многое не верили. Вечерами Уве-Йорген рассказывал им не только о битвах, в которых в свое время приходилось ему драться. Рассказывал он и об экспедиции, и о Земле, и о не заслуживающей доверия звезде Даль. О Земле слушали с интересом. - Ну, хотели бы вы там побывать? Побывать хотели все. - А остаться насовсем? Тут они умолкали, переглядывались. Потом снова кто-нибудь уверенно качал головой: - Нет... Разве у нас плохо? - Подумайте! Вот вы увидите ту цивилизацию! Технику! И потом там все - люди от людей! Никаких Сосудов! А? - Да, и мы хотим так... - Ну, так значит... - Мы хотим здесь. У нас. - Да ведь здесь ничего Не останется! - кричал Уве-Йорген, выйдя из себя. Самое смешное было в том, что они все равно не верили. - Нет, Уве... - говорили они. - Нет, Рыцарь. О битвах ты рассказываешь хорошо, интересно. А о солнце не надо. И объяснили: - Понимаешь, о битвах мы слушаем и верим. Ты сам говоришь, что это было давно и очень далеко отсюда - и мы верим. А когда ты говоришь о солнце, ты говоришь о том, что здесь и сейчас, понимаешь? Но все, что есть здесь и сейчас, мы видим и знаем сами. И такие сказки у тебя не получаются. Расскажи лучше, еще что-нибудь о том, что было встарь - у вас, там... Свинячьи собаки, а? Гром и молния! Сказки!.. Ну и черт с ними - пусть горят или замерзают. Но они нравились Рыцарю, и он жалел их, как жалеют командиры своих солдат. Может быть, он просто не умел как следует объяснить? Он ведь не ученый, не профессор, его дело - не читать лекции, а летать, прежде всего - летать. Надо, чтобы объясняли ученые; может быть, хоть они заставят понять... Уве-Йорген вздыхал и умолкал. Но сейчас был не вечер, а ясный день. И до вечера, с его сомнениями и чувством неудовлетворенности, было далеко. Сейчас Уве-Йорген был в себе уверен. - Кончай отдых, ста-новись! Слушай команду! По атакующей пехоте!.. Вдруг поспешно: - От-ставить! Потому что из леса показался всадник. Он махал рукой и погонял лошадь. Зоркие голубые глаза Уве-Йоргена сразу узнали массивную фигуру Иеромонаха Никодима. - Нет, Рыцарь. Крестьяне нипочем не пойдут. И ни во что не уверуют... Ибо им хорошо. И своему солнцу они верят, как мы верим своему. А у меня болит сердце, Рыцарь. Почему никто и никогда не хочет оставить в покое пахаря? Почему все - на их спины? Ты никогда не шел за плугом, Уве-Йорген, не знаешь, как ручки его вздрагивают в твоих пальцах, тебе не постичь сего... - Не хватало еще, чтобы я ходил за плугом, я - Риттер фон Экк! Но и у меня болит сердце. Хотя я никогда, если говорить откровенно, не думал о жалости к людям; всегда существовали какие-то слова погромче, чем жалость. Честь, долг... Парни тоже не верят ни единому моему слову. Они не могут поверить, понимаешь. Монах? Они не в силах. Мы с тобой ведь тоже не понимали очень многого. Но мы приспособились, потому что нам больше, чем кому бы то ни было, дано такое умение - приспосабливаться. А им - не дано. - Они хорошие люди, Рыцарь. Добрые. Правдивые. Честные. - Я не привык оценивать людей с этих позиций. Но говорю: мне тоже их жаль. И если бы у меня под командой было хоть полсотни настоящих солдат, я загнал бы всех этих людей в трюмы той эскадры, что, может быть, все-таки прилетит сюда, и не стал бы спрашивать их согласия. Я потом привозил бы их в эти края - не на планету, конечно, потому что она испарится, как капля дождя на стволе раскаленного пулемета... Я показал бы им тот ад, что наступит здесь, когда в звезде сработает взрыватель, и сказал бы: ну, кто был прав, сучьи дети? И тогда они были бы мне благодарны. Но у меня нет солдат, Монах... Это - не солдаты. Это дети. Здесь все - дети. Планета детей. Они играют в игрушки. Стрелять для них - игра. Но я-то знаю, что такое стрельба, что такое, когда идет цепь, выпуская - не целясь, от живота - магазин за магазином... Первый раз в жизни, Монах, мой опыт солдата не может помочь мне, и я не знаю, что делать... - Наш игумен говорил: молись, и Господь вразумит. - Это не для меня. - Разумею, но и я не ведаю, что делать. Мы никому ничего не докажем. Рыцарь... Уве Йорген перевернулся на спину и стал глядеть в синее небо. Сначала безразлично, потом осмысленно. Приподнялся на локтях: - Катер, Монах. Он покосился на Анну: девушка хлопотала у костра, но, услышав это слово, бросила все и подбежала. Глаза ее яростно блестели. - Катер, Анна. - Да, я слышу. Ну, пусть только он здесь покажется. Пусть только покажется! Ему будет плохо! Очень, очень плохо! Уве-Йорген усмехнулся. - Наверное, он не мог, Анна. Ты ведь не думаешь, что он - с какой-нибудь другой... - Какое мне дело, с кем он! Я сейчас скажу - не хочу его больше видеть! Рыцарь вгляделся. - Нет, это не он. Это большой катер, Анна. Георгий и Питек. Девушка молча; опустила руки, повернулась и медленно отошла к костру. - Да, - сказал Уве-Йорген. - Не хотел бы я в ближайшем будущем оказаться на его месте. Иеромонах помотал бородой. - Нет, Рыцарь. Им надо полаяться и помириться, чтобы они более не боялись дотронуться один до другого. - Откуда это знаешь ты - монах... - Монахи-то как раз лучше знают. Размышляют больше. Они смотрели на снижающийся катер. - Георгий за пультом, - сказал Уве-Йорген. - Его манера. - Хоть бы все благополучно. Дай господи. Катер завис и медленно опустился, легко коснувшись земли. - Привет, Георгий. Мы уже беспокоились. А где Питек? Что нового? - Питек остался следить, ждать Шувалова. Я задержался, чтобы сделать хотя бы какую-то съемку местности. Теперь карта у нас есть. Нового немало. Капитан тут? - Нет. Улетел в тот же день, что и вы. - Жаль, что его нет. Придется повторять дважды. - Доложи в общих чертах. - Главных новостей две. Питек был в доме Хранителей. В доме - электричество и электроника. Источник питания неизвестен. - Та-ак! - И второе, - сказал Георгий. - В стране мобилизация. - Вот как! - Я попутно побывал в двух городах. Собирают людей и раздают оружие. - Арбалеты? - Нет, Уве-Йорген. Я не знаю, как это называется... С чем можно сравнить... Он огляделся, и взгляд его упал на лежавший рядом с Уве-Йоргеном автомат. - Вот, пожалуй, похоже. Что за вещь? Уве-Йорген, помедлив, усмехнулся. - Ничего особенного, Георгий. Очень удачное приспособление для переговоров на низшем уровне. Если бы в тот раз, когда вас было триста против целого войска, у вас были такие штуки, вы, пожалуй, уговорили бы их не лезть в Фермопилы. - Да, - сказал Георгий. - Но тогда, в Фермопилах, нас все-таки было триста. - Что ты хочешь этим сказать? - Что сейчас нас, если считать серьезно, семеро. Только семеро. - Ничего, мы тоже умеем драться, - сказал Уве-Йорген. - Так что игра будет на равных. Тем интереснее жить! - Тем интереснее умирать, - сказал спартиот спокойно. За полночь в салон вошел Рука - бесшумно, как всегда. Сел - по своей привычке, прямо на пол, на мягкий коврик. Помолчал. Аверов прятал глаза. Индеец сказал: - Зачем ты сделал это, доктор? - Я... Что ты имеешь в виду? - Не притворяйся, доктор. Ты знаешь. - Ну... батареи не должны сейчас нести полный заряд. Видишь ли, дело в том, что опасность уменьшилась. - Нет. Этого нет. - Собственно, как ты можешь судить?.. - Ты смотришь на лицо солнца. Рука - на твое лицо. - Вот как? И что же ты там видишь? - Твое лицо не радостно. И ты поешь вот это. Ты поешь так, когда не очень плохо, но нет и ничего хорошего. - Разве? Я как-то не замечал. Действительно, кое-что мне пока неясно, но тем не менее... Аверов помолчал. - Рука, случалось ли тебе убивать людей? - Рука был воином, а не женщиной. - Что ты тогда испытывал? - Радость. Это были враги. - Но это были люди! - Что такое - люди? Нет просто людей. Есть свои люди и чужие. Есть друзья и есть враги. - Так считали вы. - А ты как? - Ты знаешь. Человек - всегда человек, и его нельзя убивать ни в коем случае. - Так считают слабые люди. Убивать не надо, когда это не нужно. - Ты ведь знаешь, что будет, если придется включить установки? - Солнце потухнет. - И тогда? - Люди внизу погибнут? - Да, все до единого. - Рука понимает. - Тебе не жаль их? Рука подумал. - Это не мое племя. Сейчас мое племя - тут. Там - чужое. - Но ведь они не делают тебе ничего плохого! Индеец затянулся и выпустил дым. - У меня нет зла на них. Но какое мне до них дело? - Рука, ты же не так мало прожил на Земле у нас. Неужели ты не понял, что для нас наше племя - все люди, где бы они ни были? - Чего ты хочешь от Руки, доктор? - Только одного. Чтобы ты поступил так только в самом, самом крайнем случае. - Что я могу сделать, если ты разрядил батареи? - Сейчас опасности нет. Индеец помолчал. - Когда я шел к тебе, - сказал он медленно, - я знал, что станешь спрашивать ты, и знал, что отвечу я. Теперь я буду задавать вопросы. Скажи: ты боишься, что не сможешь сделать этого? - Я, собственно... Я не знаю. Не знаю! - Я тоже думаю; что ты не знаешь. Поэтому к установке ты больше не сможешь подойти. И к батареям тоже. Я поставил их на дозарядку и запер. Ключи у меня, и будут у меня. И я включу установку, когда пойму, что это нужно. А ты наблюдай. Он в упор посмотрел на Аверова. - Доктор, ты знаешь, что делали у нас с трусами? - Кажется... Возможно, я что-то слышал. Или читал? - Их убивали. Сразу. А с предателями? - Ну? - Их тоже убивали. Но не сразу. Медленно. Ты понял? - Да, Рука. - Тогда продолжай наблюдать. И знай: я читаю в твоем лице не хуже, чем ты - на своих приборах. Так что не пробуй изобразить то, чего нет. Потому что тогда я убью тебя медленно. Аверов внимательно посмотрел на индейца и поверил, что это не пустая угроза. Ученому стало жутко. - Ты хорошо понял меня? - Да, Рука. Индеец поднялся и бесшумно вышел, только запах табака остался в салоне. Дверь отворилась и затворилась в двенадцатый раз, и это означало, что пришел последний из тех, кого ждали, последний из Хранителей, Но начали не сразу. Старший из Хранителей-Уровня сидел на своем месте, глубоко задумавшись, и прошло несколько минут, пока он поднял голову и моргнул, словно пробуждаясь ото сна. Он обвел собравшихся взглядом, опустил глаза, снова поднял их. - Мы переживаем тяжелое время, - сказал он негромко, словно не заботясь о том, услышат его или нет. - Нам известно, что нет пути правильнее того, которым мы следуем; но может быть, в расчетах была ошибка? Может быть, зрелость нашего общества, время перехода на следующую, более высокую ступень, наступает раньше, чем предполагалось, наступает тогда, когда мы еще не готовы к переходу? В лес уходит больше людей, чем должно было бы. Если до сих пор мы не препятствовали их уходу - ибо знали, что в лес уходят наиболее инициативные, наиболее способные, иными словами - те, кто в первую очередь начнет реализовать новый уровень, когда придет его пора, когда мы сможем дать нужную для него энергию, - то теперь мы вынуждены всерьез задуматься над необходимостью приостановить миграцию: несложные расчеты показывают, что процесс будет прогрессировать геометрически и мы можем не успеть. Мы все достаточно хорошо знаем обстановку, и вряд ли нужно говорить о последствиях. Они будут катастрофическими. Все, что было сделано за столетия, окажется напрасным. Я призвал граждан под ружье. Я не вижу иного выхода. Он умолк; пауза затянулась. Хранители избегали смотреть друг на друга. Хранитель Времени закашлялся. Все терпеливо ждали, пока он справится с кашлем. Потом он заговорил: - То, что происходит, естественно. Не забудьте: все мы - первое поколение, и те, кто умер, и те, кто жив, и те, кто еще не явился на свет... Первое поколение. Мы не выродились. Не устали. В наших жилах - свежая кровь Земли. Память жива в нас. Да, мы можем жить лишь благодаря Уровню, но внутренне каждый житель планеты - против него. Пусть бессознательно. Наш творческий потенциал велик. Сколько можно искусственно удерживать его на месте? Взрыв неизбежен. А в таких случаях - и я знаю это лучше всех остальных, недаром моя область - прошлое, - в таких случаях гибнет не только то, чем можно пожертвовать. Гибнет многое. Гибнет все. Не слишком ли далеко зашли мы в охране Уровня? - Нет, - не согласился старший. - Вы знаете, на чем основан Уровень. И знаете, что пока нет сигнала, мы не должны предпринимать ничего. До сих пор мы строго следовали программе. И не погибли, напротив. Я не вижу другого пути и для будущего. Они снова помолчали. Хранитель Сосуда сказал: - Прислушайтесь. Они прислушались. Ветерок едва слышно шелестел тяжелыми белыми гардинами, струйка фонтана во внутреннем дворе с мягким, прерывистым плеском спадала в бассейн, где-то звонко смеялись дети. - Прекрасно, не правда ли? - сказал Хранитель Сосуда. - Это прекрасно, - согласился Старший Хранитель, и остальные кивнули. - Мы умеем ценить прекрасное, - снова заговорил Хранитель Времени. - Но если граждане встают под ружье... Помните ли вы первый критический период? Первый разрушенный город? Первую кровь, пролитую на нашей планете? - Мы все помним нашу историю, - сказал Хранитель Сосуда. - Видимо, тогда нельзя было иначе, - проговорил Старший Хранитель. - Это была первая серьезная попытка отойти от программы. Нарушить Уровень. Не считаться с расчетами. Кто из нас отказался бы от жизни на уровне Земли? Но это невозможно и сейчас, что же говорить о тех временах? - Я напомнил о прошлом потому, - сказал Хранитель Времени, - что боюсь: кровь прольется и сейчас. Я не хочу этого. - Никто не хочет, - сказал Хранитель Пищи. - Никто, - подтвердил Старший. - И поэтому я призвал граждан. Мы больше не можем позволить Лесу существовать самостоятельно. Не потому, что мы боимся их. Просто нам ясно: они не справятся. Они не добьются развития; наоборот. И нам придется спасать их. Но если позволить им, они за короткий срок размножатся, разрастутся больше, чем возможно. И тогда Уровень не выдержит. Сейчас крови может еще и не быть. Я уверен, что ее не будет. Но если не прервать процесс сейчас... - Надо быть очень внимательными, - сказал Хранитель Солнца, массируя пальцами веки; глаза его были воспалены. - Не забывайте об одном, о главном: Солнце есть Солнце, и вы знаете, чего оно требует. Все кивнули. - И еще, - продолжал Хранитель Солнца. - Уже два дня нам известно о том, что на орбите возле нашей планеты находится, видимо, звездный корабль. До сих пор мы не сделали ничего... Но если корабль сядет... Мы запретили селиться по соседству с тем местом, где опустился корабль экспедиции, давшей нам начало. Но представьте, что завтра где-то здесь окажется не старый, ржавый, ни на что более не пригодный, кроме... одним словом, не тот корабль, а новый, действующий, только что прилетевший с Земли... Как воспрянут духом все, кто ушел в лес или собирается сделать это! И как поколеблется Уровень, охранять который призваны все мы! Как... Старший Хранитель, подняв руку, прервал его. - Мы думали об этом. И я скажу вот что: мы все были бы лишь счастливы, если бы к нам действительно прилетел корабль с Земли, корабль человечества, некогда снарядившего экспедицию на нашу планету. Мы были бы счастливы, потому что ничего, кроме помощи, мы не могли бы ожидать от прилетевших. Ибо зачем еще Земля прислала бы корабль, как не для того, чтобы помочь нам, потомкам тех, кого она некогда отправила сюда? Я нимало не сомневаюсь в том, что наша программа изучается на Земле не менее внимательно, чем здесь; я не сомневаюсь, что в нужный момент Земля придет - и поможет; не знаю, каким способом, - им лучше знать. Если же этого не случится, как не случилось до сих пор... - Хранитель помолчал, провел ладонью по лицу и так же негромко продолжал: - Если не случится, значит, на Земле что-то произошло, что-то плохое - и тогда во всяком случае мы не дождемся экспедиции оттуда... Нет, я не думаю, что замеченный нашими астрономами корабль принадлежит Земле, слишком много аргументов против и, по сути дела, ни одного - за. И это говорит лишь в пользу того, что нужно побыстрее справиться с Лесом, со всем, что ставит Уровень под угрозу. Что же касается корабля, то если он даже опустится, экипаж его - если на нем есть экипаж, разумеется, - вряд ли сможет установить какие-то контакты с населением нашей планеты, потому что я не думаю, что установление контактов с представителями каких-то других цивилизаций - такая уж простая и всем доступная вещь. Напротив, я думаю, что прилет инопланетян поможет нам сплотить не только тех, кто блюдет Уровень, но и тех, кто не согласен с ним: внутренние разногласия и распри чаще всего забываются при какой-то, действительной или воображаемой, угрозе извне. - Не всегда, - возразил Хранитель Времени. - Но мы постараемся, чтобы это произошло именно так. Я думаю, что мы не должны медлить. Пора покончить с Лесом. А люди, укрывающиеся в нем, смогут оказать большую помощь тем, кто занят сейчас в Горячих песках. Мы только выиграем. Снова все помолчали. - Лес... - задумчиво проговорил затем Хранитель Пищи. - Распорядитель сказал мне, что доставили еще какие-то образцы вещей, изготовленных нарушителями Уровня. Какую-то одежду, и еще что-то... - Посмотрим на досуге, - кивнул Старший. - Не знаю, правда, когда он теперь будет у нас, этот досуг... Да разве мы и так не знаем, что уже сегодня мы могли бы делать очень и очень многое из того, что запрещаем... Но разве есть у нас иной выход? Разве можем мы, нарушив программу, кинуться в неопределенность? Нет, мы дождемся сигнала. Хорошо, сейчас нам нужно решить практические вопросы. Я считаю, что мы должны разделить предстоящее на два этапа. Прежде всего - очистить район старого корабля. Как нас извещают, там обосновались какие-то люди. Необходимо прогнать их оттуда; лучше всего сразу же отправить их в Пески. А затем - двинуться в лес. - И все же я опасаюсь... - пробормотал Хранитель Времени. - Нет, - убежденно сказал Старший. - Много столетий на нашей планете не лилась кровь, не прольется она и сейчас. Можете ли вы представить, что кто-либо из наших граждан захочет пролить кровь? Никто не ответил; потом Хранитель Солнца сказал: - Время смотреть на солнце. - Да, - сказал Старший Хранитель. - Идемте. И они направились к выходу. 16 Мне показалось, что я приземлился в военном лагере. Автоматы стояли в крепко сколоченной пирамиде, и возле нее холил дневальный. Дорожки, что были аккуратно обозначены и соединяли шалаши с погребенным кораблем, были очищены от хвои, и дерн с них сняли. Посредине занятой нами территории был вкопан шест, на нем уже висел флаг. Я вгляделся и облегченно вздохнул: это был флаг экспедиции, а не что-нибудь другое. "И на том спасибо, Уве-Йорген", - подумал я. Очень радостно было видеть наших живыми и невредимыми. Только Анны не было. Я чувствовал, как напрягаются нервы. Однако это никого не касалось, и я заставил себя задавать вопросы, выслушивать ответы и, в свою очередь, отвечать, и не только играть роль, но и на самом деле быть деловым и целеустремленным капитаном, которому безразлично все, кроме служебных задач. Через несколько минут я почувствовал, что злость душит меня - злость на нее. Ну ладно, можно обижаться, можно лезть в амбицию, но нельзя же заставлять взрослого человека... "Девчонка, - думал я, - глупая девчонка, не клевал ее еще жареный петух..." - Да, Монах, Рука пусть по-прежнему состоит при нем... "Выдрать ремешком - вот чего она заслуживает своим поведением..." - К сожалению, Уве, все это не так весело: убедить тех людей будет тоже не просто... "Ну, в конце концов, пусть пеняет на себя!" - Я вижу, ты тут успел уже сформировать войсковую часть? Как такие подразделения назывались у вас, рыцарей?.. "Пусть пеняет на себя. В конце концов, я нормальный и самостоятельный человек. Я давно уже привык к мысли об одиночестве - и отлично обойдусь без нее, вот как!" - А ты уверен, Георгий, что у них действительно были автоматы? Похоже? Ну да, ты не специалист... Ладно, Георгий, не переживай, думаю, что мы сами все увидим, и очень скоро... "Да обойдусь без нее. Даже лучше, что так: нельзя же, в самом деле, в такой обстановке отвлекаться на какую-то лирику! - Никодим, а ты сможешь провести нас к тому месту, к той поляне, где дрожит земля? Потому что, видишь ли... Я вспоминаю те помехи, что мешали мне связаться с кораблем, и сейчас мешают, и у меня возникают кое-какие предположения. "Да, а вот она, став постарше, поймет, что так любить, как я, ее больше никто не будет! А, да провались она пропадом, в конце концов!.." - Нет, Уве, они говорят, что Шувалова увезли в столицу, конечно, хорошо, что Питек остался там... "Ну ладно, хватит о ней, забудем. Словно никогда и не было. Так или иначе - должна же быть у меня своя гордость!.." - Кстати, Уве: молодежь вся здесь? Этот последний вопрос я задал как можно небрежнее. - Почти. Кое-кто пошел в лес по грибы. И ягод им захотелось. Пока тебя не было, их пришло еще десятка полтора. - Прямо партизанский отряд, - усмехнулся я. - Значит, в лес? - Не бойся, капитан. У меня выставлены посты. Нас врасплох не застанут. - Это хорошо. Ладно, друзья. - Я с облегчением почувствовал, что начинаю успокаиваться. Если ей нравится бродить по лесу черт знает с кем и искать там грибы - ну пусть, ее дело. У нее свои заботы" у нас свои. - Давайте пораскинем мозгами... Пораскинуть мозгами было над чем. Во-первых, на нас собирались наступать. Мобилизацию не объявляют просто так. Она должна либо произвести моральное, устрашающее воздействие на предполагаемого противника, либо люди действительно собрались воевать. Первое исключалось: мы не были враждующей державой, и устрашать нас таким образом не имело смысла. Оставалось второе: они собирались всерьез драться - видимо, с нами, потому что больше не с кем было. И вот это-то и являлось самым интересным. - Давайте разберемся. Если все обращено против нас, - а, наверное, так оно и есть, - то почему мы вдруг заслужили такое внимание и уважение? - Как - почему? - удивился Уве-Йорген. - Потому что мы - здесь. - Это вопрос престижа, а ради одного престижа не стали бы раздавать оружие. - Ну, мы, как-никак, забрались туда, куда не следует, и нашли... - Мы забрались, это правда. Но подумай, подумайте все: неужели они стали бы поднимать столько шума из-за старого корабля? - Ты же сам знаешь: они проповедуют взгляды относительно происхождения... - Да. Но ведь мы не пытаемся опровергать их, мы не выходим на площади и не кричим, что их предки не зародились в бутылке, а прибыли сюда на корабле... - Однако, капитан, они боятся, что мы можем это сделать! - Нет. Они не дураки и понимают: стоит нам выйти из леса и пойти по городам, как они тут же скрутят нас по рукам и ногам. Они понимают: для нас единственное средство уцелеть - это сидеть здесь. - Откуда ты знаешь, что они думают? - Да они же люди, такие же, как все мы. И разум их - того же корня и такого же устройства. Будь они какими-нибудь членистоногими... Но они - это мы. - Хорошо, допустим, известная логика в твоих рассуждениях есть, - признал Уве-Йорген. - Тогда зачем же они, в самом деле, готовят свое войско - как оно у них может называться: национальная гвардия, фольксштурм, народное ополчение? "Ох, Уве, Уве, - подумал я. - Ты совсем теряешь совесть. Ты становишься нахален, милый Рыцарь... Хотя - кого тебе бояться? Меня? Мы здесь в равном положении, и чистая случайность, что капитаном сделали меня: может быть, ты был бы даже лучшим капитаном, хотя это, пожалуй, привело бы и не к лучшим последствиям... Ладно, Уве, пусть сор пока лежит в уголке - не станем выносить его из нашей избушки". - Не в названии суть. Зачем они это делают? Пока могу предположить лишь одно: мы, сами того не зная, сели на что-то, куда более существенное, чем обломки старого корабля - пусть даже в них хранилась целая дюжина автоматов. О которых они, кстати, не знали - иначе оружие вряд ли осталось бы здесь. - Согласен, Ульдемир, об оружии они не знали. Значит, мы что-то держим в руках, что-то важное - жаль только, что не имеем представления, что же именно. - И не знаем, как такое представление получить. - Святая правда, капитан: не знаем. Ну что: может быть, откроем конкурс на лучшую догадку? Мы все немного посмеялись - просто, чтобы показать друг другу, что ничуть не обескуражены. - Итак, это - неясность номер один, - сказал я затем, пытаясь хоть как-то систематизировать наши цели и задачи. - Дальше. Вы побродили по стране и поняли: люди вовсе не захотят просто так встать - и уйти отсюда. Они, один за другим, кивнули. - Что же остается делать? После паузы Уве взглянул на меня. - Все, что узнали наши, пока что свидетельствует об одном: большинство населения удовлетворено жизнью. Правительство, следовательно, их устраивает. Они законопослушны. - И, если появится закон, предписывающий встать и идти, они встанут и полезут в трюмы? - Я думаю, - сказал Уве-Йорген, - да. - Черт его знает - хотелось бы надеяться... Значит, задача начинает выглядеть таким образом: надо все-таки войти в контакт с правительством, обрисовать положение и добиться того, чтобы оно само организовало эвакуацию. - Но ведь мы с самого начала... - Погоди, - сказал я, - не перебивай. Да, мы с самого начала пытались вступить в такие контакты. Но попытки Шувалова и Питека показали, что дипломатическими, легальными методами мы этого не добьемся: пока мы будем согласовывать свой визит во всех здешних Инстанциях, говорить станет не о чем. - Вот именно. Если согласовывать. - Значит, легальные методы не годятся. Нужно иначе. - О, капитан, сейчас ты нравишься мне значительно больше, - проговорил Уве с той самой ухмылкой, которую я терпеть не мог. - Знаешь что? Прикажи мне вступить с ними в контакт. Я это сделаю. - Тебе, Уве-Йорген? А ты не наломаешь дров? Как-никак, не крестовый поход! - Разница невелика, но будь спокоен. Я разыграю все наилучшим образом. - Ну, что же... Пусть будет так. Каков твой расчет? - Я не дипломат и рассуждаю просто. Я вступлю в контакт с Хранителями или Хранителем - не знаю, сколько их существует на самом деле - и заставлю их внимательно выслушать Шувалова. - Вот это разумно. Не пытайся объяснить сам: пусть найдут Шувалова. Их надо убедить формулами, а не кулаком. - Потом они издадут закон, или как это у них называется, а мы уж постараемся, чтобы он дошел до всех. Я подумал. - А если они не издадут такого закона? - Ты же сам говорил: они такие же люди, как мы... - Вот именно. А ты издал бы такой закон на их месте? - А что бы мне оставалось? - Он снова ухмыльнулся и прищурил глаз. - Ну, а я вот не уверен, что издал бы. Видишь ли, Уве-Йорген, у нас несколько разное воспитание... - Для них будет значительно лучше, если они окажутся похожими на меня, - очень серьезно сказал Уве-Йорген. - В этом конкретном случае - да... Но не забудь: они - не только суверенное государство, они еще и единственное здесь государство. Их до сих пор никто не завоевывал. Им негде было научиться покорности... - Это-то и повредит им. - Ты думаешь, Рыцарь? - Вспомни Кортеса. С ничтожной группой воинов он покорил империю именно потому, что до этого ее никто не завоевывал! А в нашей многострадальной Европе он не заполучил бы и ничтожного графства: там издавна привыкли отбиваться когтями и зубами. - Может быть, может быть. Я куда хуже тебя разбираюсь в вопросах завоеваний, - признал я. - Хорошо, положимся на твой опыт. Но хотя бы теоретически мы должны предусмотреть и такую возможность: они, из принципа, или по другим каким-то соображениям, отказываются выполнить нашу просьбу. - Наше требование. - Нет, ты определенно не дипломат. Шувалов, несомненно, назовет это просьбой. Но все равно, по сути дела, мы держим пистолет у их виска. Даже не мы: сама жизнь. Природа. Астрофизика. Что угодно. - Ты делаешь огромные успехи, Ульдемир! Так мы переговаривались, а остальные члены экипажа молчаливо и внимательно слушали, и лица их оставались спокойными. - Да, Рыцарь, я делаю успехи. Но повторяю еще раз: а что, если они все-таки откажутся? - М-м... А вспомни-ка, капитан: что делали в старые, добрые времена, если правительство не соглашалось выполнить условия ультиматума? - Старались сформировать новое правительство, - усмехнулся я. - Вот именно. - Любым методом: дворцовым переворотом, перевыборами... - И революцией, капитан, не так ли? Почему ты стесняешься произнести это слово? - Я вовсе не стесняюсь, Уве-Йорген. Просто я помню историю революций и знаю, что они не делаются за три дня. Революция - результат громадной и серьезной работы многих людей в определенных условиях. При наличии революционной ситуации. - Ну, не знаю, меня-то этому, как ты понимаешь, не учили. - А то, что Ты имеешь в виду, - не революция. - Ну, называй как угодно: бунтом, мятежом, восстанием, путчем... Так или иначе, если их правительство не захочет спасти свой народ, придется это правительство заменить. - Беда вот в чем, Уве-Йорген; ты знаешь, что наши ребята пытались что-то объяснить - но их не понимали и им не верили. Видимо, при их уровне знаний понять трудно, а поверить - и того сложнее. Тут нужно бы начать издалека: чтобы народ понял, чего мы боимся и ради чего стараемся. Надо сначала дать ему такое образование, чтобы он был способен понять. Но на это нужны годы и десятилетия, которых у нас нет. А ведь даже для простого мятежа нужна какая-то цель, чтобы люди вдруг поднялись и пошли. Нужна цель понятная людям, близкая им... Есть ли у нас такая цель, такой лозунг? Как думаешь ты? Как думаете все вы? Все мы помолчали, потом Иеромонах буркнул: - Когда бы можно было повести их к Богу... - Брось, - сказал я. - Нечестная игра. - Вся наша игра нечестна. - Нет, потому что наша подлинная цель высока: мы хотим их спасти. Но подумай вот о чем: вывезя людей отсюда, мы доставим их в общество, где идея бога давно уже скончалась. У них и так будет достаточно чужого, непривычного в новых условиях; зачем же еще отягощать их судьбу? Иеромонах пожал плечами: - Иного пути не знаю. - Да и потом - поймут ли они твою идею бога? - Сие мне неведомо, - неохотно сказал он. - Однако же не сразу, не сразу. Чтобы уверовать, человеку должно проникнуться... - Ясно. Значит, отпадет. Что еще? - Новыми идеями люди легче всего проникаются, когда они голодны и неустроены, - задумчиво сказал Уве-Йорген. - Недаром ведь... Уве-Йорген не стал договаривать, но я понял, что он имел в виду. - Возможно, и так, Уве. Но они, насколько мы можем судить, как раз не голодны. Рыцарь выпятил губу. - Трудно организовать изобилие. А голод... Хлеб имеет свойство гореть. Иеромонах сжал тяжелые кулаки. - Я вот вам пожгу! - сказал он таким голосом, словно кто-то схватил его за горло. - Всем поразбиваю головы! Он не шутил - все поняли это сразу. "Ах, - подумал я, - наш пластичный, наш гибкий, наш дружный экипаж! Хорошо еще, что нет посторонних..." - Ладно, Никодим, - успокоительно сказал я. - Это же шутка. Никто не собирается... - Шутка! - гневно сказал Монах. - На больших дорогах этак-то шучивали! Георгий молвил: - Не знаю, зачем вы хотите все это делать. Много лишнего. Можно проще. Тех, кто захочет, - увезти. Кто не захочет - оставить. Или перебить. Чтобы не отговаривали других. Он сказал это совершенно спокойно. - По-твоему, перебить так просто? - спросил я. - Очень просто, - кивнул он. - И ты сможешь потом спокойно спать? Он сказал: - Если только не съем перед сном слишком много мяса. "Заря человечества, - подумал я. - Милая Эллада, компанейские боги. И вообще - золотой век". - Хайль Ликург! - сказал Уве-Йорген и, сощурясь, покосился на меня: как я отреагирую на его эрудицию. Но я предпочел пропустить это мимо ушей, сейчас мне было не до Рыцаря. - Ты не переедай, - посоветовал я спартиоту, вроде бы несерьезно, хотя мне стало очень не по себе. Впрочем, обижаться на него не было смысла, а негодовать - тем более. Он уничтожил бы всех; такова была этика его времени, и хотя с тех пор его научили читать галактические карты и точно приводить машину туда, куда требовалось, иным он не стал: знание даже вершин современной науки не делает человека гуманным, и это было известно задолго до меня. - Ладно, капитан, - сказал Уве-Йорген. - Не грусти: лучшие решения всегда приходят экспромтом. Если, конечно, сперва над ними как следует подумать. Кончили? - Погоди, - сказал я. - Я ведь не зря пропадал в лесу. Может быть, то, что я видел, нам пригодится, хотя я пока еще не знаю, как именно. Там следы иной цивилизации. Тоже нашей, земной; потомков той же экспедиции. - Не выжила? - Ее разгромили. - Была война? - насторожился Георгий. - Скорее, нападение из-за угла. - Мы внимательно слушаем, - сказал Рыцарь. Я рассказал им, что знал. - Ага, - сказал тогда Георгий. - Если они сейчас не умеют убивать или не хотят, то раньше, выходит, умели. Но что нам до этого? Иеромонах неторопливо и сурово изрек: - Грехи их падут на потомство до седьмого колена - а то и до семижды седьмого! - Вы что, не понимаете? - спросил Рыцарь. - Капитан, у тебя на руках все карты для большого шлема, что тут думать! - Ты знаешь, я в скат не играю, - сказал я. Уве-Йорген скорчил гримасу. - Ты жаловался, что у тебя нечем поднять людей, - сказал он. - Они тут такие порядочные... В таком случае - чем это не повод для того, что сковырнуть правительство! - Это мысль, - сказал я и подавился всем тем, что хотел сказать еще. Потому что из леса показались грибники, и Анна была среди них. Анна, о которой я уже решил, что - все, пусть живет, как знает, и при виде которой у меня вдруг перехватило дыхание, так что я сразу понял, что все мои рассуждения - от глупости и что строгой логикой нельзя ее вызвать. - Ладно, кончили, - сказал я, встал и пошел ей навстречу. Мы встретились, как ни в чем не бывало - во всяком случае, со стороны это должно было так выглядеть, но я не уверен, удалось ли мне добиться такого эффекта. Что касается Анны, то она улыбнулась, но я сразу почувствовал: что-то не так. Все, может статься, было бы хорошо, если бы мы сумели сразу, не замедляя шага, броситься на шею друг другу, поцеловаться, прошептать на ухо какую-то бессмыслицу. Но никто из нас в первый миг не был уверен, как отнесется к этому другой, да и все глазели на нас - и мы чинно поздоровались, и момент был упущен. - Ну, как ты? - спросила она вежливо, и я ответил: - Да ничего, как видишь. А ты? Устала? - Устала, - сказала она. Мы еще постояли, потом она кивнула: - Ну, я пойду. Я шагнул в сторону, чтобы пропустить ее, повернулся и пошел рядом: не хотелось показывать, что у нас что-то разладилось. Около шалаша я спросил: - Обедом накормишь? - Да, - деловито сказала она, - в лесу много грибов. Вот, посмотри. - Она приоткрыла корзинку, висевшую у нее на локте, я заглянул и убедился, что грибов, действительно, много. Мы еще постояли, затем я сказал: - Ну, тогда ладно... - повернулся и пошел к своим. Мне надо было что-то делать, и я сказал им: - Время еще есть. Слушай, Монах: это далеко отсюда? - Поляна? С полчаса - если шагом. - Пошли. Он поднялся. Уве-Йорген заявил: - Нет, хватит шататься по лесу без охраны. Я сказал: - Почетный караул не нужен: это не официальный визит. - Не забудь, - ответил он, - что войны нам не объявляли и мы не знаем, когда на нас нападут. - Чего ты хочешь? - Во-первых, пойти с вами. А во-вторых, четверо автоматчиков нам не помешают. Мне было все равно, и я сказал: - Ну, давай. Уве-Йорген скомандовал, и четверо мальчишек, донельзя гордых, мигом схватили свои автоматы. - Только попроси, чтобы они ненароком не подстрелили нас, - предупредил я. - Не беспокойся, - ответил он. - У здешних ребят крепкие нервы. - Это хуже всего, - сказал я. - Людей с крепкими нервами бывает труднее переубедить. - Зато они легко переубеждают других, - усмехнулся он. - Значит, ты уже научил их стрелять в людей? Он пожал плечами: - Не было случая. Ну, идем? - Он повесил свой автомат на грудь и положил на него ладони. Когда мы отошли от лагеря, я сказал: - Ну, как тебе лес? Благодать, правда? И правда, было хорошо, если только отвлечься от наших забот. Птицы, вспугнутые нашими шагами, вспархивали и галдели наверху, какая-то четвероногая мелочь шебуршила в кустах - напуганная выстрелами, она было затихла, но теперь приободрились. - Основа довольно хорошая, - сказал Уве-Йорген, - но тут нет никакого порядка. Я понимаю, что им не до того, но я назначил бы сюда хорошего лесника. Я сначала рассердился, а потом подумал, что лесник и в самом деле не повредил бы. Дальше мы шли молча. Валежник хрустел под ногами. Иеромонах что-то бурчал под нос, отыскивая оставленные им знаки. Минут через сорок вышли на поляну. - Добрели, - сказал Монах. - Тут просека, а та, другая, заросла. Мы убедились, что так оно и было. - Теперь посередке послушайте. Земля не то, чтобы дрожала, но была ощутимо теплее, чем вокруг, и, если прильнуть к ней ухом, можно было услышать басовитое жужжание. - Что делать станем? - деловито спросил Никодим. Я поразмыслил. - Какое-то устройство на ходу. И вряд ли оно моложе корабля. А раз тут были времена более беспокойные, вряд ли оно не подстраховано. Уве-Йорген предположил: - Здесь должна быть какая-то хитрость, секрет. Шкатулка с секретом, нажмешь кнопку - выскочит чертик... - Он озабоченно повертел головой. - И хорошо, если просто чертик. А если фугас? - Ну, давай глядеть, - согласился я. Мы стали чуть ли не ползать по прогалине - вдвоем, потому что остальные ничего не понимали, и если бы даже обнаружили что-то, все равно не обратили бы на это внимания. Мы принюхивались минут двадцать, потом Уве сказал: - Нет, не может быть. - Что? - Секрет не может быть здесь. Что бы там ни крылось, оно, видимо, устроено надолго; для такой надобности никакую ловушку не станут маскировать в Траве. Слишком рискованно. - Да, пожалуй. - Поищем на опушке. - Это маловероятно, Рыцарь. Деревья ведь тоже растут и умирают. - Понял. Значит, не дерево. Что же? - Что-то, внешне похожее на дерево. На пень. На... что угодно. - Поищем, - согласился он. Мы поискали. Ничего не было. - Возьмем шире? - спросил я, заранее сомневаясь. - Бесполезно, - фыркнул он. - Как видно, у них своя логика, штатская? - Что же делать? - Наверное, все-таки копать, - сказал Уве-Йорген. - Лопат не взяли, - пожалел Никодим. - Возьмем и придем еще раз. - Ничего другого не придумать. Интересно, что там упрятано. - Интересно. Пошли. И мы зашагали к лагерю. После обеда парни ушли сменять посты. Остальные улеглись поспать. Жизнь была, как на курорте, и не хотелось думать о том, что звезда, по всей вероятности, разводит пары, а предохранительный клапан ее испорчен. - Анна, - сказал я. - Пойдем, поговорим. Она сразу согласилась: - Пойдем. Мы шли по лесу, и я не знал, с чего начать. Она тоже молчала. - Слушай, - сказал я наконец шутливо-сердитым голосом. - Что ты за моду взяла - бродить с ребятами по лесу? Она покосилась на меня: - Это не опасно. - Почему? - Несерьезно. - А со мной - серьезно? Она помолчала, потом сказала - тоже как бы в шутку: - Смотри - проспишь. Прозеваешь. - Тебя? - Меня. - Анна... - Не надо, - сказала она. - Что - значит, конец? - Нет, - сразу же ответила она. - Мне с тобой интересно. - Ну, тогда... - Нет. Так - не надо. У меня опустились руки. Потом я сказал ей: - Знаешь, в дядюшки я не гожусь. - Дурак, - сказала она. - Я? - Ты. - А! - сказал я. Мы еще помолчали. - Может, ты объяснишь, в чем дело? - Ни в чем, - сказала она. - Просто так. - Да почему... - начал было я, но тут же сообразил, что спрашивать об этом и в самом деле не очень-то умно. - Ладно, - сказал я хмуро. - Погуляем еще? - Да. Мы пошли дальше. - Ты просто не представляешь, какое было множество дел... - Я ведь тебя не спрашиваю. - Неужели ты думаешь, что я... - Я думаю, что я тебе не нужна, - сказала она холодно. - Ну как ты можешь... - Ты что - не мог поговорить оттуда? - Не мог. Не мог я выйти на связь! Катера не было! - Нет, мог, - сказала она упрямо. Продолжать я не стал, потому что продолжать было нечего. Мы прошли еще немного. - Пойдем назад? - предложил я. Она без слов повернула назад. И тогда мы услышали выстрелы в той стороне, где были посты. Я глянул, и на миг оцепенел: по просеке двигались люди. Они были вооружены неказистыми, увесистыми ружьями. Некоторые держали пики. Раздумывать было некогда. Я схватил Анну за руку. - К лагерю! Быстрее! Мы бежали, что было сил, отступали под натиском превосходящих сил противника. В лагере все были уже на ногах. Уве-Йорген все же успел научить парней чему-то; во всяком случае, залегли они быстро и, я бы сказал, толково. И оружие изготовили. Но стволы всех автоматов были направлены в небо. Наступающие теперь перебегали меж деревьев со всех сторон. Впечатление было такое, что нас окружали. Я достал пистолет, достал патрон и вытянул руку. Люди с ружьями приближались. Они были пока что метрах в шестидесяти, а я знал, что из моей штуки можно вести действенный огонь метров на двадцать пять - тридцать. Иначе это будет трата патронов. Я ждал, пока они подойдут поближе, и не спеша выбирал цель. Подошла Анна. Остановилась. Я схватил ее за руку и дернул: - Не изображай неподвижную цель! Она неспешно прилегла и с любопытством спросила: - Что вы будете теперь делать? "В самом деле, что же? - подумал я. Я лежу тут, на песке чужой планеты, и собираюсь стрелять в людей, населяющих ее. Я считал, что прилетел спасти их, и вот лежу и собираюсь стрелять в них. И убивать. Потому что, когда я был солдатом, меня учили: стрелять надо не мимо, а в цель. Надо убивать врага, потому что иначе он убьет тебя. Но были ли эти люди моими врагами? Я был чужой им, они - чужими мне. Может быть, их вина в том, что они мешают нам спасти их? Но надо ли спасать человека любой ценой - даже ценой его собственной жизни? Пусть погибнет мир - лишь бы торжествовала справедливость? Или все-таки как-нибудь иначе?" Они были метрах в сорока, когда я встал. Встал, сунул пистолет в карман и с полминуты смотрел на них, а они - на меня. Они не остановились, не замедлили шага. Я оглянулся, и на лицах наших парней увидел облегчение. Здешних парней, не экипажа. Люди из экипажа лежали спокойно. Иеромонах отложил автомат и, подперев подбородок ладонями, словно загорал, а остальные продолжали держать оружие наизготовку. Я ждал. Наконец от наступавших отделился человек и, размахивая руками над головой, направился к нам. Он был без оружия. Парламентер, понял я. Правда, без белого флага. Но откуда им знать, что в таких случаях полагается нести белый флаг и изо всех сил трубить в трубы? - Дай-ка, - сказал я Иеромонаху. - Что? - Автомат. Не вставая, он протянул мне свой. Я закинул автомат за спину. - Я с тобой, - сказала Анна. На лице ее было любопытство. - Попробуй только, - пригрозил я и двинулся навстречу парламентеру. Мы встретились недалеко от наших позиций. - Ну, давай, - сказал я ему намеренно грубовато. - Выкладывай, с чем пришел. Однако он, видимо, не нашел в моем обращении ничего обидного. - Вам надо сдаваться, - сказал он. - Вот как? - удивился я. - Да, - сказал парламентер. - Ты умеешь воевать? Тогда смотри: мы вас окружили. Вы проиграли. Значит, вам надо сдаваться. Ведь иного выхода нет? - Это как сказать, - усомнился я. Он описал рукой круг, потом поднял Палец: - Ты же видишь: мы вокруг вас. Это и есть окружение. В таких случаях полагается сдаваться. Я вздохнул. "Бедные человеки, - подумал я. - Что для вас война? Что-то вроде игры в шахматы. Все строго по правилам. Ходы, сделанные не по правилам, не считаются. В безнадежной позиции полагается сдаваться, а не тянуть до тех пор, пока тебе объявят мат. Чемпионат на солидном уровне. Очень хорошо. Вы ни с кем не воевали. Вам не с кем воевать. И не надо. Но почему те, кто послал вас теперь, не рассказывали вам, что драка - это не шахматы, и ведется она по тем правилам, какие изобретаются в ходе игры?" - Ага, - сказал я вслух. - Значит, нам полагается сдаться. Что же тогда с нами будет? Он ухмыльнулся. - Да уж, наверное, придется вам всем повозиться в Горячих песках, - сообщил он почти весело. - Будете строить там башни. Не иначе. Может, тогда ты поймешь, и все остальные тоже, что нельзя забираться туда, куда не разрешено. - Может, тогда и поймем, - согласился я. - Ты заберешь свои фигурки и отправишься восвояси. - А вы? - А мы останемся здесь. Нам тут очень нравится, понимаешь? И мы собираемся здесь побыть - ну, допустим, еще два дня. Потом можешь приходить и поднимать свой флаг: нас тут уже не будет. Ну, договорились? - Вам нельзя здесь оставаться, - сказал он. - Это не разрешено, разве непонятно? - Ну, ладно, - сказал я хмуро, уразумев, что сквозь его логику мне не пробиться. - В последний раз спрашиваю: смоетесь вы отсюда или придется выгонять вас? Тут он понял, что я говорю серьезно. - Ты на самом деле не хочешь сдаваться? - Не вижу повода. - Но тогда... тогда вам будет куда хуже! Тогда вы, может, даже не отделаетесь просто Горячими песками. Тогда... Ну, вам будет очень плохо. - Тем, кто доживет, - сказал я. Пока мы с ним перебрасывались этими необязательными словечками, я думал: "А почему? Почему надо мне удерживать позицию, раз я не знаю, что в ней ценного? Почему не прекратить войну, не начиная? Зачем я лезу со своими правилами в этот симпатичный, но обреченный монастырь? А вот зачем, - ответил я сам себе. - Тут находится что-то такое, что для них очень важно. Не для этих мужиков с самопалами, - им известно только, что тут нельзя находиться, и они спешат убедить нас в том, что игра проиграна, чтобы и самим поскорее убраться с запретной территории. Нет, не для них, а для тех, кто послал их. Мы нечаянно нащупали какую-то болевую точку в их организме. И они, те, кто послал сюда дружину, ощущают боль и хотят от нее избавиться. Но боль бывает полезна. Что, если мы все же со здешними властями не поладим? Ничего не докажем, ни в чем не убедим? В таком случае (если мы действительно хотим, чтобы здешние нелепые люди пережили свою планету) нам придется вывозить их силой. И прежде всего - Уве-Йорген совершенно прав - необходимо добиться согласия правительства. Нет, мы никак не должны убрать свои пальцы оттуда, где, может быть, случайно прижали их артерию... Мы останемся здесь". - Слушай, - недовольно сказал парламентер. - Ты не видишь, что я жду? Сколько я могу стоять так, как ты думаешь? - Ладно, - сказал я. - Теперь обрати внимание на то, что я скажу, запомни, как следует, и ничего не перепутай. Мы отсюда не уйдем. Сейчас, во всяком случае, не уйдем. А ты отправляйся к своему командованию. И скажи, что переговоры мы станем вести только с ними - на самом высоком государственном уровне. Понял? - Нет, - искренне сказал он. - Вам надо сдаваться, почему же ты еще ставишь какие-то условия? Я махнул рукой: втолковать ему что-нибудь было невозможно. - Тогда так, - сказал я. - Ты все-таки запомни то, что я говорю. Я постараюсь, чтобы ты унес отсюда ноги живым и, по возможности, здоровым. А ты передашь мои слова своему начальству. Усек? Тогда мотай отсюда. Не ручаюсь, что он понял все буквально, но тон мой был недвусмысленным. Однако у ответ он только улыбнулся. - Что ты говоришь! - сказал он. - Оглянись: твои уже готовы сдаться! Они-то знают, что вы проиграли! Я внял совету и оглянулся. И в самом деле, наша гвардия уже покинула свои укрытия, оставив автоматы на песке. Молодцы и вправду решили, что надо сдаваться - по тем правилам; какие у них были приняты; парни стояли кучкой, безоружные и унылые. Уве-Йорген глядел на них свирепо, Георгий - презрительно, а привыкший прощать Иеромонах, кажется, был даже рад тому, что молодые люди не впадут во грех человекоубийства. - Монах! - крикнул я. - Подбери оружие! Он кивнул. Я обождал, пока он собрал автоматы. И снова взглянул на стоявшего тут же парламентера. Он улыбнулся. - Ну? - сказал он. - Ты убедился? Давай и ты оружие! И то пусть тоже несут сюда. - Просят не беспокоиться, - ответил я ему языком объявлений. Медленно снял автомат с плеча и двинул ему прикладом под вздох. Он не ждал этого, оглянулся, и упал, и стал корчиться на песке, откусывая большие куски воздуха. А я повернулся и неторопливо пошел к кораблю. Я уже знал: в спину они стрелять не станут. И вообще я не был уверен, станут ли они стрелять. Мои капитулянты стояли, оторопело глядя на меня. - А ну, пошли отсюда, - сказал я сердито. Они глядели, как побитые песики. - Как же... - пробормотал один из них. - Они ведь выиграли... - Повезло вам, мальчики и девочки, - сказал я невесело. - Вы не знаете, что такое война, - и не надо вам знать этого. Бегите, куда глаза глядят, и постарайтесь не попадаться войску. - А вы? - нерешительно спросил один. - А мы играем по другим правилам. Но они не для вас. Ну - шагом марш! Они медленно пошли. - Да не туда! - крикнул я им вдогонку. - Там вы тоже попадете к ним! Шагайте в глубину леса и обходите стороной! Теперь они задвигались побыстрее. Я поглядел в сторону противника. Четыре стрельца тащили нокаутированного мною парламентера в свой тыл. Остальные клацали фузеями, снова изготавливая их к бою. Мы с Монахом залегли так, чтобы ход, ведущий к кораблю, был позади нас: я понимал, что, возможно, придется отступить туда и отсиживаться в этом доте. - Ну, отче, - сказал я. Монах не услышал; он бормотал что-то, и мне показалось, что я расслышал слова вроде "Одоления на супостаты..." Я даже не улыбнулся. Каждый настраивается на игру по-своему. Мне вот достаточно подумать об Анне. Я покосился на нее: она, конечно, не усидела в корабле и теперь лежала рядом. - Что вы будете делать? - спросила она с любопытством. - Хотим доказать, что сдаваться нам еще рано. - Но их ведь больше? - Ничего, - сказал я. - Зато мы в тельняшках. Я и не ожидал, что она поймет это. Но она не поняла и многого другого. - Они ведь с вами не согласятся... - Ну, мы еще посмотрим, - сказал я, изготавливаясь, потому что противник, оправившись от удивления, стал строиться для атаки. Они строились очень красиво и убедительно, и собирались наступать тремя плотными колоннами. "Мечта пулеметчика", - подумал я. Но это будет просто мясорубка. Я вскочил на ноги. - Рассредоточьтесь, идиоты! - крикнул я им. - Цепью! Перебежками! Кто же атакует колонной, когда у нас автома... Но окончания они не услышали, потому что грянул залп и на меня посыпалась хвоя. Тут же последовал второй - точно так же, над головами, - и они, не вняв доброму совету, двинулись вперед, а в их тьму даже засвистела какая-то пронзительная дудка. Я вздохнул; мне было тяжело. - Иди в корабль, ребенок, - сказал я Анне. - Это не для тебя. - Нет, - сказала она. - Я хочу посмотреть. - Если ты увидишь, ты меня больше никогда не... - Что ж ты не стреляешь? - возбужденно подтолкнула она меня. - Они стреляли уже два раза, а вы молчите. Надо и вам стрелять! Я покосился на нее. Глаза ее горели, ей было весело. "Вот так, - подумал я. - Мы, значит, спасаем это бедное, маленькое, неразумное человечество. Своеобразным способом спасаем мы его! С нами приходит страх! - вспомнил я "Маугли". - Вот он, страх, страх добротной земной выделки - вот он, в моих руках. Вот прорезь, вот мушка. Длинными очередями, с рассеиванием по фронту..." Я целился не в макушку деревьев. Я целил в пояс, как и полагается на войне. Но перед тем, как мягко, плавно нажать спуск, я все-таки поднял ствол чуть ли не к самому небу, словно хотел обстрелять проклятую звезду, из-за которой все и заварилось. Нет, нельзя, нельзя стрелять в людей, которые смыслят в военном деле столько же, сколько и малые дети, - а то и куда меньше, если говорить о детях моего времени, - и к тому же совсем не собираются убивать, меня. Мы играли на чужой площадке, и надо было - если мы хотели и впредь считать себя порядочными людьми - играть по их правилам. И я крикнул Монаху и всем остальным: - Только не вздумайте стрелять по людям! Они удивленно оглянулись; Уве-Йорген скривился, но Никодим улыбнулся. - Нет, - сказал он. - Я их только переполошу. Он прицелился в макушки деревьев и дал очередь. Шишки так и посыпались на них. Но шишки не убивают. Как только мы приняли их правила, стало ясно, что это будет игра в одни ворота: их было слишком много, а мы играли все время одним составом, и патронов у нас было не так уж много. К тому же, - я заранее знал, что так и получится, - наступавшие стали постепенно входить в азарт, и пули жужжали все ближе к нам, глухо стукаясь в стволы или плюхаясь в песок. Сдуру они могли и ранить - случайно, конечно, но нас было слишком мало, чтобы терять людей даже случайно. - Оставайся здесь, - сказал я Никодиму. - А ты ползи за мной. Анна послушалась, хотя вряд ли это было ей приятно. Я подполз к Уве-Йоргену. - Пожалуй, Рыцарь, пора заключать перемирие. - Если ты собираешься воевать таким образом, - ответил он, не отводя взгляда от наступающих, то можешь капитулировать сразу. Скажу тебе откровенно: такая война не по мне. - Я говорю не о капитуляции, - сказал я, стараясь не обидеться, - а о перемирии. Нам надо поразмыслить, как следует. - Попробуй, - согласился он. - Дипломатия - твоя стихия. - Знаешь, - сказал я Анне. - Ты все-таки иди в корабль. Позаботься об ужине хотя бы. Не бездельничай. Это подействовало, и она не стала возражать. А я улучил момент, когда стрельба чуть ослабла, встал и пошел им навстречу, так же размахивая руками над головой, как их парламентер. Удалось добиться перемирия на час. Наступавшие с облегчением прекратили палить и тут же занялись ужином. А мы сели в кружок и принялись совещаться. - Это пока разведка боем, - сказал Уве-Йорген. - Но ясно: они не отвяжутся. Они всерьез обеспокоены. И, значит, говорить о мирном, деловом контакте больше нельзя. - Как бы они ни вели себя, - сказал я, - наша задача не меняется. - Сказано есть: прости им, ибо не ведают, что творят, - произнес Иеромонах и поднял палец. - Пусть не меняется цель, - сказал Рыцарь, - но должны измениться средства. Ульдемир, ты еще надеешься, что Шувалов сможет чего-то добиться? - Мы не знаем, что с ним. Судя по событиям, вряд ли у него что-нибудь получится. - Хорошо, - сказал Уве. - У нас есть еще две возможности. И я считаю, что надо использовать обе. - Слушаем тебя. - Твои лесные люди. Придется тебе, капитан, лететь к ним. Взбудоражить. И вести на город. Шувалова не стали слушать, потому что он не сумел показать, что за ним - сила. Иного не могу предложить. Надо прийти к ним и показать силу. - Ну, а вторая? - спросил я. - Я останусь тут. Все-таки разберусь, из-за чего они выпустили столько патронов. Потом еще надо будет слетать за Питеком. - Они намного сильнее. У тебя кончатся магазины, и все. - Ну, - пренебрежительно сказал Уве-Йорген, - не так-то, это просто. Я думаю, со мной останется Георгий. А Монах полетит с тобой. И, пожалуйста, забери девушку. Ей тут нечего делать. Мне не очень нравилось предложение Рыцаря, но, пожалуй, оно было все-таки самым разумным. Конечно, мы могли уйти все. Но тогда так и осталось бы неясным, что же здесь скрывалось, ради чего люди призваны под ружье. - А потом? - спросил я. - Когда ты выяснишь, что здесь кроется, или когда тебя заставят уйти отсюда? Уве-Йорген подумал. - Когда заберем Питека, вернемся на корабль, - сказал он. - Оттуда свяжемся с вами и будем действовать до обстановке. - Ладно, - согласился я. - Пусть будет так. - И еще одно, - сказал Уве-Йорген. - Ну? - Мы вступаем в войну, - молвил Уве-Йорген. - На войне иногда убивают. - Тут, кажется, нет. - Пока нет. Но в цель иногда попадаешь, даже не желая. Так называемые шальные пули. И, я полагаю, надлежит принять какие-то меры на случай, если все мы выйдем из строя. Мы помолчали. - Например? - спросил я затем. - Я имею в виду, что задача ведь останется прежней, независимо от того, будем ли мы в живых, или нет. Землю надо спасти в любом случае. Пока мы еще пытаемся сделать это ценой минимальных жертв. Мы не виноваты, что нам мешают. Но может статься, минимальными жертвами не обойдешься. Я считаю, что тогда надо будет действовать жестко. Атаковать звезду. Погасить. Пожертвовать планетой Даль. Черт побери, будем называть вещи своими именами. Сейчас мы солдаты и имеем право говорить так. Мы рискуем собой ради чужих людей, и это дает нам право... - Не знаю такого права, - ответил я. - Они братья нам, - поддержал меня Монах. Но оба мы поняли, что прав сейчас Рыцарь. Если нас перебьют, Земля останется беззащитной. Она стояла за нашими спинами и ждала решения. И планета Даль - тоже. Мы, пятеро людей, ничем не замечательных, были сейчас трибуналом, вселенским трибуналом, решавшим судьбы миров. Но так лишь казалось: решение было только одно, выбора не было. Я провел голосование по правилам. - Никодим! - Видишь ли, - сказал он, - вы-то не знаете... Я могу согласиться. Ибо верю: все свершится по воле Божьей. Некогда Аврааму было ведено принести сына в жертву - и он был готов зарезать мальчика. Но Господь в последний момент послал ему барана, и сын спасся. Надо только верить... - Ладно, - сказал я. - Твоя точка зрения ясна. Георгий? - Ха! - сказал он. - Я не знаю... Это славная планета, знаешь ли, капитан. И люди мне нравятся, хотя бегают они не очень быстро. Я вспоминаю родину. Я мог бы жить здесь. На Земле - нет, а здесь мог бы. Если бы эти места уцелели. Но мы воины. Здесь есть все - мужчины, женщины, и старики, и дети. И им придется умереть. Потому что там, на Земле, тоже есть мужчины и женщины, старики и дети, и их куда больше. Скажу прямо; я люблю их меньше, чем