Владимир Наумович Михановский. Тени Королевской впадины -------------------- Владимир Наумович Михановский Тени Королевской впадины --------------------------------------------------------------------- Михановский В.Н. Тени Королевской впадины. Роман. М., Воениздат, 1991. - 336 с. Редактор С.А.Бабинская Рецензенты полковник Ю.И.Дерюгин, член СП СССР Ю.Ф.Стрехнин OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октября 2003 года --------------------------------------------------------------------- -------------------- Роман ----------------------------------------------------------------------- Михановский В.Н. Тени Королевской впадины. Роман. М., Воениздат, 1991. - 336 с. Редактор С.А.Бабинская Рецензенты полковник Ю.И.Дерюгин, член СП СССР Ю.Ф.Стрехнин OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октября 2003 года ----------------------------------------------------------------------- В романе рассказывается о разведчике, выполняющем сложное задание в глубоком гитлеровском тылу... Фон, на котором развертываются события, широк: от военной и послевоенной Москвы, от гитлеровской Германии, разваливающейся под ударами союзников, до Южной Америки, куда герой, сменив профессию, попадает после войны и где волею судеб ему приходится принять участие в разоблачении фашистского охвостья, свившего там гнездо. ОГЛАВЛЕНИЕ Пролог  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  Глава первая Глава вторая Глава третья Глава четвертая Глава пятая Глава шестая  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  Глава первая Глава вторая Глава третья Глава четвертая Глава пятая Глава шестая Глава седьмая  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  Глава первая Глава вторая Глава третья Глава четвертая Глава пятая  * ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ *  Глава первая Глава вторая Глава третья Глава четвертая Глава пятая Глава шестая ПРОЛОГ Жесткая ковровая дорожка скрадывала шаги. Идя по коридорам, Талызин подумал, что здание, куда он явился по вызову, на самом деле гораздо больше, чем выглядит снаружи: этим несколько загадочным свойством обладают многие старинные особняки. У двери с табличкой "14" он остановился и, внутренне подобравшись, постучал. Откровенно говоря, вызов в Управление застал Ивана Александровича Талызина врасплох: он рассчитывал, что после возвращения из немецкого тыла, где он выполнил трудоемкое и сложное задание, ему дадут хотя бы недельку отдыха. "Разведчик предполагает, а начальство располагает", - улыбнувшись, подумал Талызин. Кабинет, куда он вошел, был против ожидания невелик и отличался спартанской обстановкой: ничего лишнего. Сидевший за столом человек в штатском вышел ему навстречу и радушно пожал руку. - Присаживайся, - указал он на кресло. - Рад видеть в добром здравии. За плотными шторами стрельчатого окна остался вечер, тревожный вечер военной Москвы. Талызин окинул взглядом лепной карниз, обегавший по периметру высокий потолок, и поудобнее устроился и кресле, предчувствуя: разговор будет долгим. Полковник Воронин переложил на столе несколько бумаг. - Еще раз должен отметить, Иван Александрович, вы очень хорошо справились с заданием, - произнес он. Талызин хотел что-то сказать, но хозяин кабинета жестом остановил его: - Сильно устал? Талызин не спешил с ответом. - Говори, не стесняйся! - Можно считать, что я в норме. Андрей Федорович вздохнул, Талызину показалось - с облегчением. - Немцы цепляются за все, чтобы переломить ход войны, - сказал после паузы старый разведчик, без видимой связи с предыдущим. - У нас появились сведения об очередном новом оружии немцев. Мы должны не опоздать с ответным ходом. И опередить союзников, которые, кажется, уже кое-что пронюхали. Суть дела такова: нам известно, что гитлеровцы сооружают где-то в районе балтийского побережья новый тип ракеты с серьезной начинкой... - Я слышал об этом. - Вот-вот. Мы замыслили кое-что по этому поводу. Хотим и тебя подключить. - Я готов. - Не сомневался в этом, Иван Александрович, - впервые за время разговора улыбнулся его собеседник. - Не стану скрывать: задание тебя ждет сложное, потруднее предыдущего. Речь идет как раз об этой самой начинке. Мы предполагаем, что немцы в пожарном порядке разрабатывают новое химическое оружие, которое может доставляться с помощью ракет. - Значит, не взрывчатка? Андрей Федорович покачал головой. - Отравляющие вещества. ОВ широкого спектра действия. Может быть даже, нервно-паралитический газ. - Но международные соглашения... Немцы ведь до сих пор не решались применять химическое оружие, - заметил Талызин. - Верно, до сих пор не решались, - согласился Андрей Федорович. - И международные соглашения на сей счет имеют место. Но теперь ситуация на фронте резко изменилась. Смертельно раненный зверь способен на все... Наша задача - подготовить защиту против возможного удара немцев, - продолжал Андрей Федорович, - а для этого нам нужны полные сведения об этом новом оружии. Прежде всего, об ОВ какой группы идет речь. Но не только это. Надо знать их химическую формулу и саму природу вещества. Нашим ученым необходима, я бы сказал, опорная точка. ...Теперь, глубокой ночью, снова и снова прокручивая в памяти разговор с начальником Управления полковником Ворониным, Талызин не мог не признать, что дело ему и впрямь выпало заковыристое. По сведениям, которые сообщили по тонкой и извилистой цепочке немецкие товарищи из Германии, в один из концентрационных лагерей под Гамбургом с месяц назад был брошен француз, до этого работавший в секретной лаборатории на мысе Свинемюнде. О французе было известно немного: химик с ученой степенью, специалист в области синтеза высокомолекулярных соединений, в прошлом - работник крупнейшей парижской фирмы по производству взрывчатых веществ. Даже в Сорбонне преподавал... После того как немцы преодолели линию Мажино, попал в плен, работал на подземном предприятии. За попытку саботажа был арестован гестапо и брошен в концлагерь. Вот, пожалуй, и все. Имя, под которым он там, неизвестно, особых примет - кот наплакал: невысокого роста, тщедушный, очки носит... Человека по таким скудным признакам отыскать среди десятка тысяч заключенных - все равно что иголку в стоге сена. И потом: то, что француза бросили в лагерь... Что это? Оплошность немцев? Или ложный след, дезинформация? Немцы на такие дела мастаки... - Твоя задача - найти в лагере этого француза и попытаться выяснить у него все, что он знает о работах на Свинемюнде. И в частности - где именно расположен опытный завод, - сказал Андрей Федорович. Потом они долго обсуждали общий план операции, попутно уточняя все детали, начиная от внедрения Талызина в концлагерь и вплоть до явок, которыми он мог воспользоваться, когда после выполнения задания ему удастся вырваться из концлагеря. Последний пункт оставался совершенно неясным, хотя они и разобрали несколько вариантов. - Там, на месте, разберусь, товарищ полковник, - бодро заключил Талызин. - Мы позаботимся о твоей подстраховке, - сказал Андрей Федорович и помрачнел. Он хорошо знал, как сложно будет возвратить Талызина на Родину. И дело здесь было не только в чисто технических трудностях. В конце концов, путь возвращения наших разведчиков через нейтральные страны, с помощью немецких товарищей, был более или менее апробирован. Не меньшие трудности возникали в другом... В том, что частенько начинало твориться вокруг разведчика, возвратившегося из-за границы домой после выполнения - и даже весьма успешного - задания. Затевались какие-то непонятные игры, повлиять на которые Андрей Федорович был бессилен: нагнеталась атмосфера тотальной подозрительности, в которой все привычные категории оказывались деформированными, более того - извращенными. Обо всем этом начальник Управления не мог думать без душевной боли. - Есть вопросы? - Андрей Федорович внимательно посмотрел на собеседника. - Подлинное имя француза известно? - Он наверняка, как я уже сказал, сменил несколько имен. Тем не менее, для ориентации, на всякий случай... - Андрей Федорович взял лежащую перед ним дешифровку и медленно, раздельно прочел несколько фамилий. Талызин мысленно повторил их. Возможно, пригодятся, хотя Андрей Федорович прав: это маловероятно. - Еще вопрос: как поверит француз, что мне можно доверять, если я выйду на него? - У француза есть старший брат, моряк, который участвует в Сопротивлении. Нам удалось разыскать его. Ну, это совсем особая история... Так вот, братья еще с детства привыкли обмениваться такой фразой... Запомни ее, может, пригодится... - И начальник Управления произнес несколько слов. Большие "наркомовские" часы, стоявшие в углу, уже пробили полночь, когда Талызин покинул кабинет начальника Управления. Москва в этот поздний час была пустынной. При мысли о холодном гостиничном номере Талызин поежился и решил добираться к себе пешком - благо недалеко, - чтобы оттянуть встречу с неуютной, по-казенному обставленной комнатой. Несколько раз его останавливали патрули, тщательно проверяли пропуск. Талызин задумчиво смотрел на дома, памятники, словно видел их впервые. Быть может, он, сознательно или подсознательно, старался запомнить их, крепко запомнить... В Москве ему оставалось быть меньше суток. Завтра к вечеру за ним заедет нарочный и отвезет на аэродром. Но путь Талызина теперь проляжет не далеко за линию фронта, как было в прошлый раз, не во вражеский тыл. Талызин полетит на фронт, на один из самых напряженных и трудных участков, название которого в последние дни все чаще повторялось в сводках военного командования. Немцы, сосредоточив здесь живую силу и несколько танковых частей, стянутых с других участков, отчаянно стараются продвинуться в глубину наших боевых порядков, не считаясь с огромными потерями. Талызин подумал, что, пока он идет в гостиницу, Андрей Федорович согласовывает детали операции - различные звенья механизма, который обязан сработать безукоризненно. Какой-то винтик или колесико дадут слабину - и весь труд полетит насмарку. До войны Талызин успел закончить четыре курса Горного института, оставалось учиться совсем немного. Но, мечтая о полной романтики работе горного инженера или геолога, он по-юношески увлекался и космонавтикой. Зачитанная, несколько раз переплетавшаяся книжка Циолковского была его любимой. Привлекала его и фантастика, особенно Беляев. Тверской бульвар был залит лунным серебром - к ночи тучи над столицей разошлись. Задумчивый Пушкин смотрел на убегающую вдаль аллею. Талызин присел на крайнюю скамью. На душе было тревожно. Идет война, льется кровь, ежечасно, ежеминутно гибнут люди. И если ему удастся хоть чуть-чуть, хотя бы на единый миг, приблизить День Победы - его миссия будет заведомо оправдана. Что бы там ни готовил ему день грядущий, нужно идти в гостиницу и постараться если не заснуть, то хотя бы отдохнуть. Завтра предстоит хлопотливый день. Впрочем - об глянул на часы, - завтра уже наступило.  * ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Круг замкнулся. Замысел руководства был осуществлен: наконец попал в тот лагерь, где должен был находиться нужный человек. Долгие мытарства остались позади. Теперь они казались сном, а единственной реальностью - барак, битком набитый людьми, колючая проволока, через которую пропущен ток высокого напряжения, вышки с пулеметами, бесконечные издевательства, голод, изматывающая изнурительная работа, чаще всего бессмысленная. Но это был именно тот лагерь, где должен, по сведениям руководства, находиться нужный человек. В каком-то смысле задача Талызина облегчалась тем, что военнопленные различных национальностей содержались фашистами отдельно. Французы обитали в особом бараке, расположенном справа от тяжелых чугунных ворот, специально для заключенных снабженных нравоучительной надписью, также отлитой из чугуна: "Труд делает свободным". Иван попал в противоположный конец лагеря, в глубинку. Рядом был собачий питомник, где выхаживались и натаскивались для охоты на людей восточноевропейские овчарки. Жизнь Талызина шла теперь под непрерывные команды. Первые дни он осматривался на новом месте, поджидал связного. Памятуя инструкцию, вел себя с максимальной осторожностью, в разговоры без крайней необходимости старался не вступать, опасаясь возможных провокаций. Бежали дни - связной не появлялся. Заключенные трудились с рассвета до поздней ночи на расположенной неподалеку от лагеря каменоломне. Часть пленных заготавливали камень, обрабатывали его, другие - транспортировали ютовые глыбы тачками и носилками до узкоколейки и грузили их в вагонетки. В паре с Талызиным работал молчаливый, донельзя истощенный человек. К Ивану он относился безразлично. Связной не появлялся, и Талызин решил действовать на свой страх и риск. Улучив момент, он в один из дней попытался пробраться к участку карьера, где работали французы. Первая попытка, однако, оказалась неудачной. Чтобы завязать разговор, Талызин шепнул что-то малозначащее изможденному человеку, который пытался перекинуть на носилки угловатую глыбу. Француз скользнул по нему невидящим взглядом и, ничего не ответив, продолжал свою работу. Тут же краем глаза Талызин заметил охранника, который по выбитой среди камней тропке не спеша направлялся в его сторону. - О, новенький... - процедил немец сквозь зубы, разглядывая Ивана. Француз, силы которого при виде охранника удесятерились, справился наконец с глыбой, его замешкавшийся напарник подхватил носилки с другой стороны, и они быстро, чуть не бегом двинулись прочь. - Что здесь нужно? - спросил штурмбанфюрер, ухмылка искривила его губы и, не дожидаясь ответа, резко, наотмашь ударил Талызина хлыстом, с которым редко расставался. - Для первого знакомства. А теперь марш трудиться, скотина! Труд делает свободным, - добавил немец и грязно выругался. В течение нескольких дней беспокойные мысли о связном, который так и не появился, не давали покоя. Ситуация тут, как и на фронте, меняется быстро. Уж не угодил ли связной в крематорий, пока Талызин добирался сюда долгим, тернистым путем?.. Вон как дымят закопченные трубы крематория - день и ночь, работа идет там в три смены, и жирная копоть клубами поднимается в весеннее небо... Ровно в полдень по удару колокола люди прерывали работу и тянулись к дымящейся кухне получать обед. Этим словом именовалась мутная бурда, в которой плавали редкие кусочки брюквы. Талызин, осторожно держа консервную банку со своей порцией, сел на камень поодаль от остальных. Так он делал всегда, чтобы, на случай, если связной все же обнаружится, ему было легче подойти. Несколько человек, закончив скучную трапезу, беседовали. - Твоему-то, Кузя, сегодня повезло, - сказал негромко кто-то и показал взглядом на Талызина. - Он такой же мой, как и твой, - пожал его собеседник плечами. - А в чем повезло-то? - Охранник его пожалел - кулаки в ход не пустил. Хлыстом ограничился... Ночью Талызин долго ворочался на нарах. Да, он не принадлежит себе и потому должен изо всех сил оберегаться - любых случайностей, любой провокации. Но один, без людей, без их дружеской помощи, он ничего не сделает, ничего не добьется. Сон не приходил - его прогнали воспоминания о тревожных слухах, которые поползли по лагерю. Вести из внешнего мира просачивались сюда с трудом, поэтому широкое хождение приобретали всякого рода толки. Больше всего взволновали Талызина упорные разговоры о новом оружии немцев, которое тайно разрабатывается где-то на балтийском побережье, близ Свинемюнде, и сможет внести перелом в ход войны. Говорили и о том, что авиация союзников все чаще бомбит территорию Германии. ...Это случилось в полдень. Набирающие силу весенний лучи успешно сражались с остатками снега, который кое-где еще сохранился в ложбинках и выбоинах израненной почвы каменоломни. Камни, мокрые от талой воды, скользили в руках, поэтому обрабатывать и транспортировать их было труднее обычного. Послышался отдаленный, словно идущий из-под земли, медленно нарастающий гул. - Что это? - спросил Кузьма, напарник Талызина. Иван сделал руку козырьком и посмотрел в небо, но оно было чистым, если не считать единственного легкого облачка. Заключенные, прислушиваясь к утробному гулу, невольно замедлили работу, однако охранники с помощью окриков и ударов быстро восстановили темп. Летели самолеты. Они надвигались с запада, и их было необычно много. Десятки? Сотни?.. - Немецкие! - с досадой сплюнул Кузьма, ни к кому не обращаясь, и ожесточенно поддел каменный обломок породы ногой, замотанной в немыслимое тряпье. Иван покачал головой: - Это не немецкие. - А ты откуда знаешь? - Те гудят прерывисто, а эти - однотонно. Это был первый массированный налет авиации союзников на окрестности Гамбурга, где находились крупные военные заводы. Для большего психологического эффекта командование союзников решило провести налет днем. Лагерная охрана на короткое время пришла в замешательство. Побросав работу, заключенные, так же как и охранники, смотрели в небо. Черные черточки самолетов сплошь заштриховали его - бомбардировщики шли на значительной высоте. Внезапно характерный свист донесся сквозь самолетный гул. Свист нарастал, переходя в пронзительный вой. - Нас бомбят! - истерически взвизгнул охранник и плашмя кинулся на землю. Заключенные разбежались, ища укрытия. Только Кузьма, стоявший рядом с Талызиным, замешкался. После сильной контузии у него была замедленная реакция, да и со слухом неважно. Вой бомбы сверлил уши. Талызин толкнул напарника и упал на него. Бомба вонзилась в землю сразу за карьером. Тяжелый взрыв потряс почву, осколки и обломки щебня веером брызнули ввысь. - Дура! - беззлобно сказал Кузьма, поднимаясь. - Эта смерть не про нас. Здесь тебе не передний край. Мне, видно, судьба не от бомбы погибнуть... Жидкая грязь капала с него на землю, даже щеки были в грязи. Талызин покачнулся, лицо его побелело. - Ты что? - спросил Кузьма. - Ранен? - Рука!.. - прохрипел Талызин. На левой кисти его быстро расплывалось красное пятно. Кузьма огляделся, подозвал кого-то. К ним подошел человек, который опытным глазом осмотрел кисть Ивана и сказал: - Легкое ранение - счастливо отделался. Он быстро сделал из ветошки жгут и туго перетянул Талызину руку повыше раны. - Мой гостинец на себя принял... Спасибо, Иван, - напарник впервые назвал Талызина по имени. Все трое с тревогой озирались, но охранникам, к счастью, было не до них: сбившись в кучку, они оживленно обсуждали, на какой объект направилась воздушная армада союзников. Гул постепенно затихал. - Может, попросить немцев обработать рану? - предложил знакомец Кузьмы, заканчивая перевязку. - Может нагноиться. Кузьма покачал головой: - Госпиталь - верная смерть. Сначала всю кровь высосут, а потом гадость какую-нибудь впрыснут - и амба. - Ну, гляди сам. - Лучше рану в бараке золой присыплем, - продолжал Кузьма, - авось обойдется... Парень здоровый, выдюжит. Напарник опустил Талызину рукав, чтобы повязка не была видна, после чего спросил: - Работать-то сможешь? Талызин нерешительно кивнул. - Ладно, - решил Кузьма, - цепляй носилки. Ты только вид делай, что тянешь, чтобы этот гад ничего не заприметил. Вечером в бараке они, укрывшись с головой, долго шептались. Талызин решился открыться Кузьме, рассказав, что должен разыскать пленного француза, и описал его приметы. - Постараемся, - коротко пообещал Кузьма, не вдаваясь в расспросы. - Я сведу тебя с людьми из интернациональной организации Сопротивления. Ею руководит наш, из русских. Руководитель Сопротивления, когда они встретились с Талызиным, дал понять, что и он задействован в той же операции, что и Талызин. Ткнув пальцем кору платана, подле которого они стояли, заметил: - Видишь, сколько времени понадобилось, чтобы нам удалось встретиться? Здесь, в лагере, любой шаг дается непросто. И он был прав. Томительно долго пришлось ждать Талызину следующей встречи. Когда она наконец состоялась, руководитель Сопротивления капитан Савин со вздохом сообщил: - Пока ничего не получается, правда, появилась одна тонкая ниточка... - Какая? - Удалось установить, что в лазарете под особым наблюдением находится какой-то француз. Его даже содержат в отдельной палате. - Приметы совпадают? - Лишь одна - француз в очках. Изуродован в процессе допросов. Их ведет сам Карл Миллер, заместитель начальника лагеря. Видимо, у француза какие-то серьезные прегрешения. Возможно, замешан в саботаже и немцы хотят выявить его сообщников. Вот и все, что нам удалось узнать. - Каково его состояние? - Тяжелое. Но немцы стараются подлечить его, не знаю с какой целью... - Я должен проникнуть в лазарет. - Это очень трудно. - Другого выхода нет. Постарайтесь что-нибудь сделать... Теперь вся деятельность участников Сопротивления сосредоточилась на лазарете. В конце концов, удалось выйти на санитара, работающего в лазарете, который согласился на короткое время под покровом темноты обменяться с Талызиным одеждой, благо они были почти одного роста. ...Поздно вечером Талызин с ведром и шваброй, уверенно миновав охранника, который только покосился на него, но не окликнул, вошел в здание лазарета и направился в палату, расположенную в конце коридора. На узкой железной койке лежал человек. Глаза его были открыты, изредка он тихо стонал. - Послушайте, - обратился к нему Талызин по-французски. - Не знаю, как вас зовут, возможно, вы вовсе не тот, кто мне нужен. Но времени у меня в обрез... Я проник сюда, в лагерь, ради встречи с вами - человеком, который работал в подземной лаборатории Свинемюнде. - Грубо работаете, - тихо проговорил француз, едва шевеля распухшими губами. - То, что я из лаборатории Свинемюнде, не составляет для вас тайны. Я уже говорил вам: зря стараетесь. Не было у меня никаких сообщников, я действовал в одиночку. - Меня не интересуют ваши сообщники. - Вот как? - в глазах француза впервые вспыхнул слабый огонек интереса. - Что же вам нужно? - Сведения о том, над чем вы работали в подземной лаборатории. - Я не знаю, кто вы. И не хочу знать. Оставьте меня, - произнес француз и устало прикрыл глаза. - У вас есть родной брат во французском Сопротивлении. - О-о!.. - простонал француз. - Вы и до него докопались, боши проклятые! - Я русский. Талызин наклонился над распростертым французом и четко произнес: - "Один из нас всегда прав". Француз прошептал: - Боже мой, вы действительно знаете брата... Теперь я верю вам. Скажите, он жив? - По крайней мере, несколько месяцев назад был жив. Проводил работу на морском флоте. - Начнем, - сказал француз. - Мой истязатель может появиться с минуты на минуту. Значит, вас интересует, как получается новое нервно-паралитическое ОВ? - Да. - Пишите, я буду диктовать. - Говорите, я запомню. - Запомните структурные формулы органических соединений? - Запомню. И еще назовите точные координаты этой подземной лаборатории. Француз с сомнением посмотрел на Талызина и начал говорить. Он часто прерывался, задыхаясь от кашля, и Талызину приходилось ждать, когда пройдет приступ удушья. На прощание француз, вконец обессиленный, еле слышно прошептал: - Желаю вам выполнить задание до конца. Передайте на волю, если погибну: меня допрашивал... - Я знаю, - перебил его Талызин, - Миллер. - Остерегайтесь его. Это не простая штучка. - Прощайте, - сказал Талызин и осторожно пожал искалеченную руку француза. В коридоре, возвращаясь из лазарета, Талызин встретился со штурмбанфюрером. Немец скользнул безразличным взглядом по привычно ссутулившейся фигуре санитара и, четко, по-солдатски отбивая шаг, проследовал дальше, в палату, где находился француз. Талызин не мог знать, что это и был Карл Миллер, как не мог знать, что Карл Миллер был направлен сюда из Берлина национал-социалистским руководством с поручением - собрать и вывезти из лагеря все ценности, остающиеся после ликвидации военнопленных: золотые коронки, кольца и прочее, чтобы золото не пропало для партийной кассы. Время становилось все более тревожным, Германия разваливалась под ударами союзнических армий, и в таких условиях возможно было всякое. Что касается строптивого француза, едва не поставившего под удар важнейшие работы вермахта, то выбить из него показания было поручено Миллеру, так сказать, "по совместительству". Руководству было известно, что Миллер умеет добиваться признаний от подозреваемых. Каждое свободное мгновение - и во время изнурительной работы, и в минуты короткого отдыха - Иван мысленно твердил формулы исходных веществ и химических реакций. Ему было необходимо срочно найти способ переправить полученную информацию в Москву. С руководителем лагерного Сопротивления капиталом Савиным ему удалось встретиться только четыре дня спустя после тайного посещения лазарета. - Теперь главное - как тебе выбраться отсюда. - Только о том и думаю, Сергей, - признался Талызин. - Дело сложное. - Знаю. Послушай, а нельзя мне бежать вместе с французом? - С Пуансоном? ("Одна из фамилий, названных Андреем Федоровичем", - отметил про себя Талызин.) - Да, - сказал он. - Мы думали об этом. Ничего не получится. - Почему? - Он совсем плох. Долго не протянет. - Его ведь лечат... Сергей махнул рукой. - Бесполезно, у него все внутренности отбиты. Миллер поначалу перестарался... Говорят, у этого гада фамильный перстень. Старинная камея. Мне объяснял один немец, политический, знаток средневековой геральдики. Перед тем, как ударить заключенного, Миллер поворачивает перстень на пальце камнем внутрь. - Зачем? - Не знаю. Видимо, разбить боится, - пожал Сергей плечами. - Деталь говорит о многом: сильно предусмотрительный, гад... Мы обсуждали уже несколько вариантов, - продолжал он, - но все они связаны с большим риском и для тебя, и для всех нас. Но без риска тут не обойтись. Во всяком случае, теперь ты постоянно должен быть в состоянии полной готовности. Одежду для побега мы тебе приготовили: пакет на нарах, в изголовье. Иван крепко пожал Сергею руку. Он представлял, каких трудов стоило ему и другим участникам подпольного Сопротивления готовить его побег, рискуя жизнью на каждом шагу. ГЛАВА ВТОРАЯ Воздушные налеты союзников на гитлеровскую Германию учащались, и потому случай бежать Талызину представился гораздо раньше, чем он мог надеяться. ...Ночью завыла сирена воздушной тревоги. Вся лагерная охрана была поднята на ноги. В призрачном небе горели осветительные бомбы, спускаемые на парашютах. С одной из сторожевых башен ударила длинная очередь: видимо, у дежурного охранника не выдержали нервы. Несколько бомб с летящих б сторону Гамбурга самолетов с воем устремились вниз. Одна из них разорвалась на лагерном плацу, другая поодаль, и взрывной волной сорвало двери барака. Люди высыпали наружу. Их встретила беспорядочная стрельба охранников. - Назад! - истерически вопил Миллер. Стекла его пенсне поблескивали при вспышках огня. Талызин мгновенно оценил ситуацию. Чутье разведчика подсказало: это случай, который может не повториться. Вскочив в барак, он схватил пакет с одеждой и бросился в сторону ограждений, где еще дымилась бомбовая воронка. Высокий охранник с автоматом кинулся ему наперерез, но упал, кем-то сбитый с ног. Сзади слышались выстрелы и крики, но Иван бежал не оглядываясь. Одна из бомб разворотила ограждение. Талызин бросился в образовавшееся отверстие, колючая проволока больно зацепила плечо, но удара током не последовало, электрическая цепь, видно, разомкнулась. Когда он пересек небольшое гречишное поле, со стороны лагеря донесся собачий лай. Переодеваться было некогда. Главное теперь - успеть подальше уйти от лагеря. Путь преградил ручей талой воды, и Талызин несколько десятков метров пробежал по топкому руслу, затем выбрался из ручья и углубился в кустарник. Голые ветки больно хлестали по лицу, невыносимо болела раненая рука. Путь он выбирал наугад, доверяясь только интуиции. Может, его и не преследовали, а овчарки лаяли, потревоженные бомбежкой? Вскоре крики вдали стали слабеть, и Талызин понял, что выиграл первый раунд. На востоке занималась заря. Он полз, отдыхал немного и снова полз. Временами ему чудилось, что ветер доносит отдаленный собачий лай, выкрики охранников. А может, это кровь шумит в ушах? Саднило в пересохшем горле. Мучительно хотелось подняться и побежать, но если у него и был какой-то шанс выжить, то он заключался в том, чтобы ползком преодолеть открытое пространство, заросшее чахлым кустарником. Ведь любая встреча здесь, в чужой и враждебной стране, могла оказаться для него роковой. На пути попалась дренажная канава, он скатился в нее. Пахло прелью, сыростью. Талызин сделал короткую остановку, переоделся, а лагерное тряпье кое-как закопал здоровой рукой. Иван поначалу не обратил внимания на странный гул, который налетал волнами, то возрастая, то затихая. Внезапно гул перешел в такой грохот, что заломило в ушах. Вконец обессиленный, Талызин упал лицом в землю, и она под ним вздрогнула как живая. Тяжкие бомбовые взрывы продолжали сотрясать почву, и казалось, этому не будет конца. Талызин вылез из канавы с огляделся. Там, где располагался лагерь, постепенно разрасталось зарево. Через несколько минут со стороны узкоколейки, проходившей недалеко от лагеря, донесся продолжительный грохот, приглушенный расстоянием. "Взорвался склад с боеприпасами", - догадался Талызин. В предыдущую ночь заключенные почти до рассвета грузили в вагоны ящики с гранатами и фаустпатронами. Подняли их глубокой ночью. Исступленный собачий лай смешивался с выкриками охраны. Стояла темнота - хоть глаз выколи. Синие фонари в руках охранников, почти не дававшие света, - вот и все освещение. К станции охранники гнали заключенных бегом, подгоняя ударами. Этот убийственный лагерный темп входил составной частью в единую, до мелочей продуманную систему уничтожения людей. Охранники выстроились двойной цепочкой, протянув ее от пакгауза до высокой насыпи, на которую огромной гусеницей вполз состав. Подниматься по насыпи с грузом было трудно: сеялся нудный весенний дождик, ноги разъезжались на мокрой земле, люди падали. Продолговатые металлические ящики тащили по двое и по трое. "Боеприпасы для обороны Берлина", - пополз шепоток среди заключенных. Мертвенные блики фонарей выхватывали из тьмы то автоматное дуло, нацеленное на военнопленных, то кусок расщепленной шпалы, то изможденное лицо. - С ума сойти! - задыхаясь, бросил Кузьма Талызину на ходу. - Таскаем для фашистов боеприпасы... Гранаты для немцев... Я бы сейчас эсэсовцам глотку перегрыз! Броситься бы всем разом на охрану и... - И всех перебьют как котят, - докончил Талызин. - Что ты сделаешь голыми руками против автоматов? Не ответив, Кузьма охнул и рухнул наземь. Талызин опустил ящик и схватил товарища за руку. Рука была безвольной и странно легкой. Несколько синих лучей уперлись в распростертого узника. Послышалась лающая команда эсэсовца. Немец вразвалку подошел к Кузьме, несколько секунд разглядывал его. Тот сделал попытку подняться, но из этого ничего не получилось. Тогда охранник приподнял Кузьму за ворот и нанес короткий удар в подбородок. Тело дрогнуло в последней конвульсии. Немец брезгливо столкнул его с дороги. - Арбайтен! Шнель! - бросил старший охранник, и работа возобновилась в том же бешеном ритме. Донести ящик до вагона Талызину помог другой заключенный, болгарин. ...Со времени ночной погрузки боеприпасов прошли только сутки, а сколько событий уложилось в них! И сам он, Иван Талызин, прижавшись щекой к земле, слушает, как рвутся боеприпасы, которые они грузили ночью. Отдышавшись, двинулся дальше. Вдали, за леском, мелькнула сизая полоска реки. Он подошел поближе, остановился. На какое-то мгновение возникло безумное желание искупаться, окунуться в ледяную воду... Нет, необходимо подумать о временном пристанище. Наклонившись над водой, он долго вглядывался в свое отражение, расплывающееся в утренних сумерках. Провел пальцем по широким скулам, втянутым щекам, покрытым грязью и кровоподтеками. - Хорош, - усмехнулся он отражению. В тот же миг издалека послышались звуки, заставившие его насторожиться. "Та-та-та-та-та" - неслось вдоль притихшей реки. Не успев сообразить что к чему, он отпрянул от воды и отполз в прибрежные кусты. Что это? Стрельба? Было ясно, что следы на влажной глине могут его демаскировать, и нужно как можно быстрее уходить. Однако он рассудил, что, если будет двигаться, его могут засечь в два счета. Значит, остается затаиться и ждать, пока опасность минует. Татаканье усилилось. Вскоре из-за речного поворота показалась моторная лодка. За нею оставался пенный бурун, распарывающий надвое речную гладь. За рулем сидел человек и, кажется, вглядывался в берег - именно в ту сторону, где схоронился Талызин. Фигура человека в лодке показалась Талызину знакомой. Мотор резко сбавил обороты. Хрупкое суденышко, раскачиваясь на волнах, повернуло к берегу. Иван придвинул поближе к себе булыжник. У человека в моторке оружия он не заметил. Может, оно лежит на дне лодки? Несколько раз чихнув, мотор умолк. Лодка ткнулась носом в берег. Человек выпрыгнул на отмель, вытащил на нее лодку и медленно пошел вверх, явно что-то разыскивая. В одной руке он нес охотничью сумку, видимо тяжелую, в другой держал пистолет. На нем были ватные брюки и куртка на молнии. Довершал экипировку картуз с огромным козырьком. Человек приостановился, огляделся и двинулся дальше. "Миллер!" - в какой-то момент осенило Талызина, и он крепче сжал булыжник. Чавканье глины раздавалось совсем рядом. Миллер шагал сутулясь, словно с трудом волочил за собой собственную огромную тень. Талызин лежал неподвижно, вжавшись в землю. Облепленные грязью ботинки прошагали мимо. Миллер направлялся к какому-то возвышению за воронкой. Иван заметил это возвышение, еще спускаясь к реке, приняв за стог. Оказалось, это был шалаш. Навстречу Миллеру из шалаша вышел человек. Даже при сумрачном свете Талызин сумел разглядеть необыкновенную смуглость его лица. Ветер дул в сторону реки, и Иван, напрягая слух, улавливал отдельные реплики, которыми они обменивались. - Уберите игрушку, - буркнул смуглый. - Осторожность не повредит. Сами знаете, какое время. Рейх трещит по всем швам... - И первое доказательство: верные его слуги драпают, как крысы с тонущего корабля. Миллер сделал угрожающий жест. - Я пошутил, - быстро сказал смуглолицый. - А вы совсем не изменились. - Вы тоже. Получили радиограмму? - Судно ждет нас на рейде. Все, как договаривались полгода назад, в Берлине. - Как сюда добрались? - У меня мощный гоночный катер, не чета вашему: я слышал, как ваш кашлял. - Отлично! На вашем и двинем. Пошли. Смуглый не двинулся с места. - Сначала договоримся о гонораре за доставку на мою родину, - произнес смуглый. - Половина, - похлопал Миллер пистолетом по сумке. Талызину послышалось металлическое позвякиванье. - Расчет на борту? - Нет, по прибытии на место. - Ладно. Они начали спускаться к реке. - Свободно добрались сюда? - спросил Миллер. - Более или менее. - А что на побережье? - Сущий бедлам. Кстати, в лагере вас не хватятся? - Лагеря больше нет, - сказал Миллер. - Его разбомбили союзники. - А заключенные? - спросил смуглый. - Те, кто остался в живых, транспортируются в порт. - Зачем? - Акция, - лаконично ответил Миллер. Они подошли к реке, и смуглый столкнул на воду стройное суденышко, настолько умело замаскированное в камышах, что Талызин его не заметил. Мощный мотор заработал почти бесшумно. - Хотите хлебнуть? - спросил смуглый. - Испанское. - Нет, - отказался Миллер. Плавно развернувшись, катер двинулся вниз по течению и вскоре скрылся из виду. Талызин перевел дух. Только теперь он разжал пальцы, сжимавшие булыжник. Затем спустился к реке, сел в лодку, брошенную Миллером, и включил мотор. Быстро прикинув обстановку, решил, что нужно пробиваться вниз по течению реки, к морю, и чем быстрее, тем лучше. Конечно, это риск, и огромный. Но в любом случае необходимо поскорее удалиться от опасного места. x x x Гоночный катер подошел почти вплотную к судну и лег в дрейф. Миллер с некоторым страхом разглядывал небольшой корабль странной формы. Это было допотопное судно, которое, подумал он, можно увидеть разве что на старинной гравюре. Из косо поставленной трубы лихо валили жирные клубы дыма. - Плавучий крематорий, - произнес Миллер и сплюнул за борт. - Крематорий - это скорее по вашей части, - съехидничал его спутник. На борту суденышка появилось несколько матросов, таких же смуглых, как Педро. - Подайте конец! - крикнул капитан, задрав голову. Вскоре над кормой лодки закачалась до невозможности замызганная лесенка из манильского троса. Несмотря на подозрительный вид корабля, команда, похоже, знала свое дело. - Прошу, - подтолкнул Миллера к лестнице Педро. - Капитан покидает судно последним. Немец не без труда поднялся на борт. Его сумка болталась, перекинутая через плечо. Следом за ним стал подниматься Педро, предварительно закрепив крючья для поднятия лодки. Когда спутник ступил на палубу, Миллер спросил: - Каким курсом пойдем? - Это не ваша забота, - процедил капитан без всякой почтительности к пассажиру. - Я не лезу в ваши дела, вы не лезьте в мои. Ваш погибший шеф был куда сдержаннее на язык. Корабль, набирая скорость, двинулся в открытое море. Миллер посидел на влажном днище перевернутой лодки, несколько раз прошелся взад-вперед по палубе. Ему понравилась вышколенная команда, которая слаженно выполняла распоряжения капитана. Смуглолицые матросы были молчаливы, на вопросы пассажира никак не реагировали. Впрочем, возможно, испанский Миллера был для них слишком плох, а по-немецки они не понимали. Миллеру отвели каюту, которая скорее смахивала на каморку, но долго он в ней не усидел. Соскучившись в одиночестве, направился к капитанскому мостику. При этом со своей сумкой он предпочел не расставаться. - Итак, через океан на всех парусах! - воскликнул Педро, когда Миллер подошел к нему, и пропел: Только в море, Только в море Может счастлив быть моряк. - Вы любите стихи, Миллер? - неожиданно спросил капитан после паузы. Миллер пожал плечами. - Я имею в виду хорошие стихи, - пояснил Педро, вглядываясь в горизонт. - Нравится вам Генрих Гейне? - Стихами не интересуюсь. - Ну да, вы запретили его. И по-моему, зря. К вашему сведению, мои предки, знаменитые пираты южных морей, занимались добычей и сбытом живого товара. И имели на этом недурной процент. - А при чем тут Гейне? - Очень даже при чем. Он описал занятия моих предков, я бы сказал, с документальной точностью. Видите ли, мои предки промышляли тем, что добывали негров в Африке и переправляли их на Американский континент. А теперь послушайте, что пишет Гейне в "Невольничьем корабле", есть у него такая вещица... Полуприкрыв глаза, капитан не спеша, несколько нараспев прочитал: Пятьсот чернокожих мне удалось Купить за гроши в Сенегале. Народ здоровый, зубы - кремень, А мускулы тверже стали. Я дал за них водку и ножи - О деньгах там нет и помина. Восемьсот процентов я наживу, Если даже умрет половина. - Я прочел эти стихи мальчишкой, - продолжал Педро. - И, естественно, меня заинтересовало: где у этого Гейне правда, а где поэтический вымысел? Я имею в виду - восемьсот процентов прибыли. Миллер протер пенсне. - Цифра приличная. - Вот-вот, вы начинаете улавливать ход моей мысли, - подхватил капитан. - Я решил порыться в семейных архивах. Я знал: отец хранит их в своем кабинете, в постоянно запертом сейфе. Шифр мне удалось раздобыть. Однажды я забрался в кабинет, открыл сейф и вытащил из него связку бумаг, пожелтевших от времени. - А ваш отец? - спросил Миллер, который никак не мог решить, дурачит его Педро или рассказывает правду. - Папаша находился в отъезде. Но уверяю вас, застань он меня на месте преступления - ваш покорный слуга не вел бы сейчас это превосходное судно. Во-первых, семейный архив считался святыней, он собирался не одну сотню лет. Во-вторых, - выпятил Педро грудь, - в жилах нашего рода течет горячая кровь аристократии. "Гранд, нечего сказать! - усмехнулся Миллер, бросив взгляд на смуглое лицо капитана. - Потомок разбойников и беглых рабов. Попался бы ты мне в лагере, я бы отучил тебя от хвастовства". - Он машинально потрогал перстень. Капитан приставил к глазам бинокль, затем отдал отрывистое приказание. Ловкий как обезьяна матрос мигом вскарабкался на ванты, и вскоре над кораблем развевался флаг со свастикой. - Что там? - спросил Миллер. Педро опустил бинокль. - Корабли. - Чьи? - Немецкие. - Вы уверены?.. - Друг мой, я плаваю не первый год и знаю контуры всех кораблей мира. - Нельзя их обойти? Капитан покачал головой. - Понимаю ваше беспокойство, - с расстановкой произнес он. - Пойманный дезертир подлежит военно-полевому суду со всеми вытекающими последствиями. - Они ведь далеко, - моляще посмотрел мигом утративший спесь Миллер. - Нас наверняка уже заметили, - сказал капитан. - Поэтому изменение курса вызовет подозрения. Наш корабль - частная рыболовецкая посудина, вам ясно? - Ясно. - Думаю, у немцев сейчас есть заботы поважнее, чем терять время на такую жалкую скорлупку. Договоримся так: через несколько минут я спущусь вниз, а вы станете капитаном. Врите как можно правдоподобнее, от этого зависит ваша жизнь... Так на чем я остановился? - Педро подчеркнуто спокойно посмотрел на хронометр. - Да, и раздобыл семейные архивы. Ну там, письма, судовые журналы и прочее. И сопоставил доходы с расходами. Представьте себе, поэт оказался прав, он гениально угадал процент доходов почтенных работорговцев. А вы его книги сжигать надумали... - Послушайте, Педро, не ерничайте, я вас умоляю... - Стоп! - перебил капитан. - Я ухожу в кубрик. Ваше спасение - в ваших руках. Вернее, в вашем языке. Миллер заступил на место Педро. Наскоро постарался оценить ситуацию. Этот чертов Педро не так прост, как могло бы показаться на первый взгляд. В минуту серьезной опасности подставляет его под удар, ведь капитан несет полную ответственность за судно, отвечает за грузы и людей, которые находятся на борту. А что он знает о них? Педро - темная лошадка. Хвастун и враль - это полбеды, а вот чем промышляет? И какие дела связывают его с ведомством Гиммлера?.. Едва капитан Педро исчез в кубрике, как матросов тоже словно ветром сдуло. Миллер, оставшийся в одиночестве, наблюдал, как впереди по курсу вырастают громады трех океанских судов - они шли малым ходом. Вскоре за их колоссальными тушами Миллеру удалось разглядеть еще несколько самоходных барж и пароходов. Он вздрогнул от повелительного голоса, внезапно раздавшегося с верхней палубы ближайшего к нему судна. - Стой! - прозвучала команда, многократно усиленная мегафоном. Миллер крикнул по переговорному устройству распоряжение мотористу, и на сей раз его немецкий был понят: суденышко послушно легло в дрейф. Штурмбанфюрер сумел рассмотреть человека, отдавшего приказ, поскольку тот стоял близко к борту. - Немец? - спросил мегафон. - Немец, - ответил Миллер. - Порт приписки? Миллер наугад брякнул: - Гамбург. - Документы в порядке? - О, конечно... - Ладно. Как называется твоя посудина? - "Виктория", - назвал штурмбанфюрер первое пришедшее в голову имя. - Почему нет названия на борту? - Название стерлось... Нужно менять обшивку, она уже никуда не годится... Вернусь в Гамбург - стану на капитальный ремонт, - плел напропалую Миллер. - Что надо здесь? - Говорят, в этом районе появился косяк сельди, - промямлил штурмбанфюрер. - Сейчас ты вместе со своей старой калошей отправишься на дно. Миллер вцепился в поручень. Похоже, влип в скверную историю. Обидно: свои потопят. Впрочем, разве теперь разберешь, где свои, а где чужие? Отдать приказ "Полный вперед"? Бессмысленно - изрешетят прямой наводкой, прежде чем он успеет докончить фразу. С бортов свесились еще несколько фигур, рассматривающих Миллера. Все они были в эсэсовской форме. Штурмбанфюрер начал уже догадываться, куда попал. Накануне его ухода из лагеря стало известно, что готовится тотальная акция по уничтожению заключенных нескольких концлагерей. Их должны доставить в Гамбург, погрузить на суда, вывести в море и затопить. Неужели все эти большие суда готовятся пустить на дно? Не может быть. А если все же это так? У Миллера среди охраны могут встретиться знакомые. Если его узнает кто-либо из эсэсовцев - будет худо. Чтобы скрыть лицо, он низко нахлобучил картуз. - В этот квадрат заходить нельзя ни одному судну, - сказал человек с мегафоном. - Разве тебе не сказали об этом в Гамбурге? - Не сказали. - Миллер так энергично замотал головой, что казалось, она вот-вот отлетит. - Разве я посмел бы нарушить инструкцию? В порту такое сейчас творится... - Это не оправдание. - Мне комендант порта ничего не сказал об инструкции, я видел его перед самым выходом в море, - быстро заговорил Миллер. Последние его слова неожиданно заинтересовали эсэсовца. - Ты видел старика Вебера? Разве он выходит? - спросил эсэсовец, подняв руку с мегафоном. - Мы разговаривали с Вебером в порту. Он решил обследовать свое хозяйство. Вернее, то, что от него уцелело после бомбежек, - добавил Миллер. - А как его нога? - Только чуть хромает. Собеседник удивился. - Ходили слухи, что Веберу оторвало ногу во время налета. Поистине, чего только не наслушаешься... А ты не ошибаешься, рыболов? - подозрительно посмотрел он на Миллера. - Исключено. Мы давно знакомы с Вебером, - врал напропалую Миллер, никогда не видевший в глаза коменданта гамбургского порта и до этой минуты понятия не имевший, как его зовут. Кстати, он и в Гамбурге-то не бывал ни разу, только видел его на открытке. Сейчас - он понимал это - можно срезаться на любом пустяке. К счастью для Миллера, собеседнику не пришло в голову, что его нагло обманывают: ему очень хотелось, чтобы то, что рассказал этот тип с рыболовецкой шхуны, оказалось правдой. Тогда после завершения нынешней грандиозной акции можно будет снова наведаться к приятелю - хлебосольному Веберу. Дернула же нелегкая этого рыбака-интеллигента залезть в запретную зону! - Фамилия? - спросил эсэсовец. - Миллер. Он не боялся демаскировки и разоблачения: Миллеров в Германии - пруд пруди. Да и вообще, какое это сейчас имеет значение?.. - Я передам коменданту порта, твоему знакомому, что из-за его рассеянности гибнут немцы, - сказал эсэсовец. Миллер помолчал. - Кто у тебя на борту? - спросил эсэсовец. - Моторист да трое помощников - сети вытягивать. - А в трюме что? - Пусто - шаром покати: рыбы наловить еще не успели, - сказал Миллер. Верзила, стоявший рядом с человеком, вооруженным мегафоном, посмотрел вниз и спросил: - Обыщем посудину? Тот пожал плечами: - Зачем? Это лишнее. Человек с мегафоном на минуту задумался. Миллер еще раз бросил незаметный взгляд на ближайшую палубу, вкруговую закрытую металлической решеткой, высокой и плотной. Ячейки были мелкими, но не настолько, чтобы не разглядеть за ними массу людей. - Гляди, гляди, Миллер, - с нескрываемой угрозой заметил верзила, затем нагнулся к своему шефу и что-то негромко сказал. Тот кивнул. - Ладно, - произнес шеф, обращаясь к Миллеру. - Простим тебя на первый раз. Сделаем скидку. Но в следующий раз смотри. Если нарушишь инструкцию и попадешь в запретную зону - пеняй на себя... - Следующего раза не будет, - заверил Миллер, который еще не мог поверить в неожиданное спасение. - Валяй отсюда, да поживее, - рявкнул мегафон. - Чтоб духу твоего здесь не было. - И никому ни слова о том, что здесь видел, - добавил верзила. - Полный вперед! - охрипшим голосом произнес штурмбанфюрер, пригнувшись к переговорному устройству. Он слышал, как эсэсовцы, наблюдавшие "Викторию" сверху, перекидывались остротами в ее адрес: - Плавучий крематорий! - Копченый гроб! Говорили и еще кое-что, похлеще. Миллеру казалось, что судно его стоит на якоре. Так и хотелось выругаться в переговорное устройство, заставить эту скотину моториста выжать из машины все, что можно. Главное - уйти от смерти, дыхание которой он только что столь явственно ощутил. Но усилием воли он заставил себя держаться спокойно. Нет, зря он мысленно честил моториста: судно набирало скорость. Пришлось даже дать команду, чтобы сбавили обороты, - Миллер боялся, как бы не врезаться в какое-нибудь судно. Неужели он спасен благодаря смуглолицему, который вовремя велел поднять немецкий флаг? Возможно, прими его немцы за датчанина или какого-нибудь там норвежца - и "Виктория" шла бы уже на дно. Суда стояли довольно кучно. Почти механически Миллер читал их названия: "Тильбек", "Атен", "Дейчланд"... Чуть поодаль возвышалась серо-зеленая громада трансатлантического красавца "Кап Аркона". Слишком хорошо зная повадки эсэсовцев, Миллер все время ждал выстрела в спину. Очень хотелось обернуться, и лишь большим усилием воли он заставил себя не делать этого. Суда, между которыми воровато пробиралась "Виктория", были разнокалиберными, но на каждом из них находились охранники-эсэсовцы, и каждую палубу, специально огороженную, заполняли люди. "Виктория" шла неуверенно, какими-то судорожными рывками, - сказывалось отсутствие у Миллера опыта судовождения. Эсэсовцы, видимо, приписывали зигзаги суденышка тому, что капитан смертельно перепугался, и гоготали, поигрывая автоматами. Когда "Виктория" шла мимо низкого борта "Тильбека", Миллер заметил на палубе за оградой какое-то движение. К решетке кто-то метнулся, изможденное лицо приникло к железным брусьям, и хриплый голос проговорил, задыхаясь: - Эй, кто бы ты ни был!.. Передай там, на воле... Мы - заключенные из концлагеря Нейенгамме... Фашисты вывезли нас сюда, чтобы уничтожить!.. Послышалась короткая автоматная очередь, и голос умолк. Миллер видел, как тело заключенного медленно сползало вдоль решетки... С других палуб тоже послышались выкрики, но выстрелы эсэсовцев оборвали их. Теперь Миллеру стала ясной вся картина. Нейенгамме! Он знал этот лагерь. Погибший при бомбежке комендант лагеря, в котором служил Миллер, называл Нейенгамме "параллельным предприятием". Эти два лагеря находились, опять-таки говоря его словами, "в творческом содружестве". Руководство ездило друг к другу в гости для обмена опытом и новинками в "наиболее рациональной постановке дела". Лагерь Нейенгамме располагался в трех десятках километров от Гамбурга. Это было образцовое заведение. Начать с того, что исключительно удачно было выбрано местоположение лагеря. Его построили в долине, где постоянно - зимой и летом - дули пронзительные, сырые ветры. Они уносили эфемерные жизни заключенных вернее, чем пули, побои, болезни и голод. Вернее, а главное - дешевле. Лагерь Нейенгамме начал функционировать в 1940 году, когда все сильнее разгоралось пламя второй мировой войны. Теперь - весна сорок пятого. Комендант Нейенгамме рассказывал ему недавно, что за пять лет существования лагеря через него прошло примерно сто тысяч заключенных, в том числе тринадцать с половиной тысяч женщин. Комендант хвастался высоким "коэффициентом полезного действия" своего лагеря: уничтожено более сорока тысяч заключенных. "По профилю" Нейенгамме и его лагерь совпадали: и в том, и в другом содержались в основном военнопленные. В Нейенгамме можно было встретить чехов и югославов, французов и поляков. Но больше всего было русских: пятнадцать тысяч военнопленных и примерно тридцать пять тысяч гражданских. Комендант Нейенгамме жаловался, что русские сильно "затрудняют работу", и поделился своим опытом: русских - как пленных, так и гражданских - лучше уничтожать, не регистрируя их в качестве заключенных, так меньше возни. Все это молниеносно пронеслось в голове Миллера, пока он лавировал между судами. Миллер замешкался с очередной командой мотористу, и "Виктория" бортом задела баржу, также до отказа набитую заключенными. Оттуда, как по команде, послышались крики - смертники называли лагеря, откуда их привезли: - Любек!.. - Штутгоф!.. - Заксенхаузен! - Равенсбрюк! И снова выкрики обрываются выстрелами... Миллер не мог не отметить про себя широту и размах проводимой акций. Впереди уже маячил свободный морской простор, и "Виктория" смогла увеличить ход. Миллер вытер вспотевший лоб, и в тот же момент одиночная пуля тенькнула рядом с ним, расщепив деревянный поручень. Отлетевшая щепка больно впилась в щеку, Миллер тронул пальцем: кровь. Вслед за тем еще несколько пуль ударило в капитанский мостик. Эсэсовцы словно забавлялись, сужая круг смерти вокруг Миллера. Ударила пушка, вздыбив фонтан пенной воды рядом с бортом "Виктории". Теперь ясно: они просто решили немного поразвлечься, уничтожив живую убегающую мишень... Боже, каким же наивным идиотом был он несколько минут назад! Разве его коллеги эсэсовцы могут оставить в живых свидетеля такой акции?.. Следующий снаряд настиг "Викторию", когда она уже покинула строй судов. Взрыв вырвал мачту, которая рухнула, увлекая за собой немецкий флаг. В этот критический момент из-за туч вывалилась целая стая самолетов. Они шли со стороны солнца, и рассмотреть их было трудно. Судя по реакции на судах, это были самолеты союзников. Обстрел "Виктории" прекратился: эсэсовцам было теперь не до нее. Увлеченные охотой, они прозевали появление самолетов противника. Появление вражеской авиации здесь, в пустынной частя моря, где бомбить-то, собственно говоря, нечего, да еще средь бела дня, было ошарашивающе неожиданным. Первая эскадрилья самолетов снизилась и на бреющем полете пронеслась низко над морем, поливая корабли свинцом. "Викторию" они, видимо, сочли мелочью, недостойной внимания. Миллер в четыре прыжка покрыл расстояние до рубки и рванул дверь. Смуглолицый капитан сидел у стола, покуривая. Перед ним возвышалась горка измятых окурков. Увидев Миллера, капитан вскочил с места, прошипел, вырвав изо рта сигарету: - Обратно, идиот! Вы демаскируете меня и весь экипаж. На мостик! - Самолеты налетели, нас обстреливают... - Я не глухой. По-моему, такой тарарам - слишком большая честь для моей скорлупки. Они бомбят немецкие суда... Нужно улепетнуть, пока господь предоставляет нам такой шанс. - И Педро вышел на палубу. "Снять немецкий флаг!" Еще несколько четких команд, отданных без излишней поспешности, и корабль, наращивая скорость, двинулся прочь от опасной зоны, никем не преследуемый. Пока несколько матросов возились, избавляя судно от остатков мачты, вырванной снарядом, Миллер немного пришел в себя. Между тем в воздухе вслед за истребителями появились бомбардировщики. Один из самолетов отделился от общего строя. - Что ему нужно? Он же видит - у нас нет немецкого флага! - воскликнул Миллер. - У вас есть какой-нибудь другой флаг? - У меня этого тряпья полный комплект. - И английский есть? - Конечно. - Так давайте его выбросим! - Нам теперь поверит только глупец, - отрезал капитан. Самолет развернулся, делая заход. Теперь его намерения не оставляли никаких сомнений. - Какое варварство - обстреливать мирное рыболовецкое судно, - пробормотал Миллер. Капитан лишь усмехнулся. Первая бомба небольшого калибра упала далеко перед носом корабля. Миллер испуганно шарахнулся и присел за толстым бунтом каната. Матросы выполняли команды капитана и не обращали на окружающее, казалось, никакого внимания. "Низшая раса, - подумал Миллер. - Они не отдают себе отчета в ценности жизни как таковой". - Можете спуститься в трюм, там безопаснее, - предложил ему капитан. Миллер пожал плечами: - Какая разница, где погибнуть? Он отчаянно трусил, но ему не хотелось окончательно пасть в глазах капитана и матросов. - Уйдем, - успокоил его капитан, - и не из таких передряг выходили. Нас преследует один самолет. Кроме того, похоже, он отбомбился. - Совсем обнаглели, канальи! - Миллер с тревогой наблюдал, как английские самолеты преследуют суда. Тревога была не напрасной: капитан ошибся, предполагая, что самолет, увязавшийся за ними, отбомбился. Убедившись, что пулеметный обстрел не принес суденышку существенного вреда - капитан умело бросал его из стороны в сторону, - пилот изменил тактику. Он заложил крутой вираж, на выходе из которого от самолета отделилась целая серия зловещих черных капель. Миллер со страхом следил за летящими вниз бомбами. Впечатление было такое, что все они нацелены прямо на него. И никуда от них не убежать, не спрятаться... Летчик был, видимо, искушен в бомбометании. На сей раз он учел ход корабля. - Стоп! Полный назад! - отчаянно крикнул капитан в переговорную трубку. Корабль дрогнул всем корпусом, словно живое существо, и подался назад. Все бомбы ухнули в воду - Педро и на этот раз вышел победителем из нелегкого поединка. Одна все же взорвалась совсем рядом с кораблем. Взрыв потряс корпус судна. Волна плеснула поверх палубы, вмиг обдав всех, кто на ней находился. Самолет удалялся. - Ну, вот и весь спектакль, - спокойно произнес капитан. - Наша посудина - слишком жалкая добыча для него. Вот если б мы открыли огонь, эта каналья не успокоилась бы до тех пор, пока нас не потопила... У вас вид мокрой курицы, дружище! - добавил он, обращаясь к Миллеру. Карл Миллер одернул мокрые бесформенные брюки, облепившие ноги. Гулкий взрыв потряс воздух. Длинный корабль, стоявший поодаль, переломился надвое. С борта "Виктории" было видно, как обе половинки поднялись кверху, словно в замедленной съемке, и затем опали. - "Тильбек"... - прошептал Миллер. Узники, облепившие палубы, кидались в воду. Их расстреливали с катеров эсэсовцы, а сверху поливали свинцом самолеты. Летчики, видимо, так и не смогли разобраться, на кого они совершили нападение. И еще один взрыв тугой волной ударил в грудь. Высокое пламя, почти бесцветное в дневном свете, факелом вонзилось в небо. Бомбы подожгли самый большой из немецких кораблей - трансатлантический лайнер "Кап Аркона". Миллер коротко объяснил капитану, чем гружены гибнущие корабли. - Страшны дела твои, господи, - перекрестился капитан. - Клянусь, уж лучше торговать рабами, чем топить их. Он успел отвести свой корабль от гибнущих судов. Крики тонущих здесь уже не были слышны, и картины пожаров и взрывов казались не такими трагичными, почти игрушечными. Перед мысленным взором капитана начала вырисовываться некоторая, хотя и зыбкая пока что, перспектива: уйти, прежде всего, из опасной зоны; воспользовавшись общей неразберихой, стать на якорь в одном из нейтральных портов. Там можно будет произвести ремонт судна, пострадавшего при обстреле и бомбежке, залатать палубу, восстановить мачту, а также пополнить запасы воды, продуктов и угля перед долгим прыжком через океан... - Хорошо идет "Виктория", - сказал Миллер. Капитан удивленно посмотрел на него: - Какая еще "Виктория"? Услышав историю о том, как Миллеру на ходу пришлось наречь судно каким-нибудь именем, причем сделать это без запинки, чтобы не вызвать подозрения эсэсовцев, Педро развеселился. - Ничего не вижу смешного. Я ведь до сих пор не знаю ни вашего настоящего имени, ни названия судна, - заметил Миллер. - Моя посудина в судовых документах называется "Кондор", - сказал капитан, становясь серьезным. - Заметьте это на всякий случай. А что касается моего имени, думаю, оно вам ни к чему. Можете звать меня, допустим, Педро - так я, помнится, и представился вам. - Педро так Педро, - согласился Миллер. "А ведь этот Миллер в некотором роде капитал, - подумал капитан Педро, бросив взгляд на собеседника. - Военный преступник - разве это плохой товар? Вот сломят Германию, и за таких, как он, военная администрация будет платить с головы. Да уже и сейчас русские наверняка заплатили бы... Мало ли кем он был в прошлом. Об этом Миллере говорили в Берлине разное... Или уж лучше держать курс на его багаж. Надежнее. Тут нужно обмозговать все, чтобы не попасть впросак". Кругом, сколько хватало глаз, расстилалось спокойное море. Гибнущие корабли и люди давно уже скрылись за горизонтом. Гребни волн кое-где курчавились белыми барашками, а если посмотреть вверх, то между облаков можно было увидеть сверкающие куски по-весеннему яркого неба. - Вот прибудем мы с божьей помощью на место, - спросил капитан, - чем вы там намерены заняться, Миллер? - Почему это вас интересует? - Да так... - Там видно будет... В слаборазвитых странах много точек для приложения сил. - И капитала? - И капитала, - кивнул Миллер и пристально посмотрел на Педро. Тот небрежно швырнул за борт погасшую сигарету: - Что ж, опыт у вас немалый. - Это о чем вы? - А вот о чем: уж не вздумаете ли вы, Миллер, соорудить у нас концлагерь, на манер ваших? - Если понадобится - соорудим. Свободный мир не раз еще пожалеет, что сокрушил Германию - бастион, который защищал Европу от большевистских варваров, - отчеканил Миллер. - Вас ждут за океаном? - У нас всюду есть единомышленники, - несколько туманно ответил Миллер. Ничего более определенного капитану выжать из него не удалось. Штурмбанфюрер погрузился в думы. "С драгоценностями и золотом придется нелегко, - размышлял он. - Золото всех притягивает словно магнит". В этот момент капитан заметил, что судно теряет скорость. - Почему падает ход? - спросил он. Миллер пожал плечами: - Непонятно. - Бездельники! - загремел Педро. - В Любекской бухте мы взяли достаточно угля, а вы ленитесь швырнуть в топку лишнюю лопату!.. - Давление пара в норме. - Поднять его до красной черты! К рыбам, на дно захотели? Олухи! - надрывался капитан в переговорную трубку. - Я вижу, вы всем скопом решили совершить обряд самоубийства. Каждая лишняя минута промедления может стоить нам жизни... - Капитан, в трюме вода, - взволнованно доложил боцман. Взрывы английских бомб не прошли для судна бесследно. ГЛАВА ТРЕТЬЯ Шум лодочного мотора казался Талызину оглушительным. Придерживая здоровой рукой руль, он тревожно оглядывал берега. В любую минуту могла возникнуть опасность. Из-за поворота показался аккуратный кирпичный домик под островерхой шиферной крышей. С крыльца - видимо, на шум мотора - сбежал человек и спустился к воде. Крича что-то, он махал Талызину рукой, чтобы тот пристал к берегу. Иван на всякий случай помахал ему в ответ и промчался дальше. Вскоре домик скрылся из поля зрения. Свинцовая усталость сковывала тело, даже поворачивать руль стало тяжело. Спать хотелось так, что глаза слипались. Чтобы ненароком не задремать в лодке и не врезаться в берег, Иван принимался снова и снова повторять по памяти химические формулы, которые надиктовал ему Пуансон. Сколько прошло времени с момента побега из лагеря, он не знал. "Сейчас вот засну и бессмысленно погибну. Что может быть глупее?" - подумалось Талызину. В это мгновение мотор чихнул. Через минуту-другую он чихнул еще несколько раз и заглох. Талызин снова и снова нажимал на стартер, потом понял: кончился бензин. Он вывернул руль к берегу, лодка по инерции достигла его и мягко ткнулась носом в песок. Иван осторожно огляделся, ничего подозрительного не заметил. Дальше продвигаться на лодке нельзя - нет весел, раздобыть бензин негде. Оставлять лодку здесь тоже не имело смысла - лишняя улика для возможной погони. Из последних сил он столкнул лодку и пустил ее вниз по течению. Затем поднялся по косогору. Местность была, к счастью, безлюдной. Пройдя метров триста, Талызин набрел на густые заросли краснотала, забрался в них, свалился и мгновенно уснул. После короткого сна, освежившего силы, он снова двинулся в путь. Дорога шла среди аккуратно размежеванных полей, похожих на шахматную доску. Пахло прелым листом, набухшей землей, ранней весной. Изредка навстречу шли люди, однако с ним никто не заговаривал. У каждого, видимо, хватало своих дел и забот. Встречались и бомбовые воронки, до половины заполненные водой. Видимо, когда союзники бомбили Гамбург, доставалось и пригородам. Машин почти не попадалось. Однажды, когда издали послышался шум мощного мотора, Талызин, повинуясь интуиции, быстро свернул в сторону и спрятался за высокой насыпью. Тут же убедился, что предосторожность не была излишней: мимо промчался грузовик с солдатами. Подождав, пока машина скроется из виду, Иван двинулся дальше. Он поставил перед собой четкую цель - добраться до Гамбурга и попытаться разыскать явку, которую ему дали в Москве. Рассудив, что надежнее двигаться вдоль реки, он снова спустился к воде. Талызин шел несколько дней. Ночевал где придется: в прошлогодних скирдах, полуразрушенных бомбежками строениях... На четвертый день пути начало ощущаться дыхание большого города: чаще встречались люди, машины. Несколько раз реку пересекали мосты, близ которых было особенно опасно: мосты усиленно охранялись, и каждый раз Талызину приходилось делать огромный крюк, на который уходило немало времени. Тем не менее он упорно придерживался реки, поскольку она, как он убедился по встреченной на перекрестке дорожной схеме, вела к Гамбургу. x x x "Гамбург - 2 км" - лаконично извещала готическими буквами аккуратная табличка у дороги. Талызин замедлил шаг. Любой полицейский или военный патруль может счесть его подозрительным. Правда, солдатский мундир со знаками за ранения, которым снабдили его в лагере, сидел довольно ладно, и его можно привести в пристойный вид. Он погляделся в окно одноэтажного домика, выбежавшего к самой дороге, поправил головной убор, мысленно повторил придуманную на ходу версию и решительно направился в сторону цирюльни. Над ее крыльцом весело скалился с вывески цирюльник в грязно-белом фартуке, с ножницами в руке. Что-что, а побриться было необходимо. В скромном салоне клиентов не было. Скучающий парикмахер сидел у окна и просматривал "Фелькишер беобахтер". "Странно, совсем молодой мужчина - и не в армии", - отметил про себя Талызин, переступив порог. - Добрый день, - сказал он. - Не очень-то добрый, - проворчал мастер, отрывая взгляд от газеты. - Что так? - Того и гляди, бомба на голову свалится. - Трудные времена... - неопределенно произнес Талызин и прошел в салон. - Вы-то откуда такой? - спросил парикмахер, внимательно разглядывая посетителя и не торопясь встать со стула. - И куда направляетесь? - К сестре иду. В Гамбург. - В Гамбург? - покачал головой парикмахер. - Не советую. Там сплошной ад, бомбят день и ночь. Талызин развел руками: - Понимаете, у меня безвыходное положение. Приехал домой в отпуск по ранению, левую руку зацепило. Приехал, а дома нет. И никого нет, все погибли от бомбы. - Да, дела, - протянул парикмахер и поднялся. Одна нога у него была протезная. Он перехватил взгляд клиента и сказал, указывая на его знаки за ранения: - Вижу, и вам хлебнуть пришлось. Много ранений... - Потом посчитаем, - улыбнулся Талызин. - Прошу, - указал парикмахер широким жестом на кресло. Талызин сделал шаг. - Честно вам скажу: у меня денег нет заплатить вам за работу. На ночевке обокрали. - Бывает... Поэтому и вид такой? Ладно, ладно, солдат солдату всегда поможет. Садитесь! Ловко намыливая лицо клиента, парикмахер без умолку разговаривал. Талызин узнал, что народ разбегается от бомбежек, люди устали от войны, от очередей, от общей неразберихи. Даже девчонка-помощница - и та покинула парикмахера, и ему самому приходится взбивать мыльную пену. А что делать? - В последнее время происходят странные вещи, - говорил парикмахер. - По шоссе, говорят, в течение нескольких дней гнали массу лагерных заключенных. - Куда гнали? - спросил Талызин. - Осторожнее, я вас порежу... В сторону Гамбурга. А там, говорят, в порт. - Зачем? Бритва мастера замерла в воздухе. - Вот и я спрашиваю - зачем? Может быть, эвакуировать морским путем? - Может быть, - пробормотал клиент, ошеломленный новостью. Он начал догадываться, что означает эта "эвакуация". - Где же справедливость? - продолжал разглагольствовать парикмахер. - Мы, немцы, должны гибнуть под бомбами, а разная неарийская сволочь, враги рейха... - Он провел бритвой по щеке клиента, полюбовался сделанной работой и неожиданно спросил: - Послушайте, вы, наверно, гамбуржец? - Нет. - А говорите как коренной житель города. - От сестры перенял. Она на лето всегда к нам в деревню приезжала, вместе росли, - произнес Талызин и подумал, что ни на мгновение нельзя утрачивать контроль над собой. Парикмахер не так прост, как кажется. Будет скверно, если клиент вызовет у него хоть малейшее подозрение. - Где она живет в Гамбурге? - Кто? - переспросил Талызин, чтобы выиграть секунду-другую. - Ваша сестра. - На Бруноштрассе. Талызин назвал одну из улиц в Гамбурге. Готовясь к операции, он основательно изучил карту города. - Бруноштрассе... - Парикмахер наморщил лоб, затем сочувственно поцокал. - Это близко к порту. Говорят, там мало домов уцелело... Закончив работу, он ловко сдернул простынку, провел щеткой по жесткому солдатскому воротнику Талызина и подмигнул: - Теперь хоть на свидание! В Гамбург он добрался где-то около полудня. Общее направление к порту выдерживать было легко - время от времени на стенах домов попадались стрелки-указатели "К гавани" для транспорта. Город был сильно разрушен. Лица людей хмуры, озабочены. Некоторые копались в развалинах, что-то искали. Много было беженцев - с узлами и чемоданами. От дверей продуктовых магазинов и лавок тянулись длинные молчаливые хвосты очередей. Талызин чувствовал сильный голод, но поесть было негде, не было денег. Да если б и были, купить бы ничего съестного не удалось: все продавалось по карточкам. На полуобвалившейся стене болталась табличка "Дитрихштрассе", чудом удерживаемая одним крючком. Талызин нашел нужный дом - один из немногих, он уцелел. Это было мрачное четырехэтажное здание, кирпичные стены которого потемнели от времени. На уцелевших окнах крест-накрест наклеены полоски бумаги, чтобы стекла не вылетели от взрывной волны. В парадном было полутемно, на лестничной клетке пахло мышами. Талызин долго звонил в нужную дверь, но никто не откликался. Может быть, звонок не работает? Он постучал - никто не отозвался. Уехали? Никто не живет? Несколько минут он постоял в раздумье, затем повернулся и медленно двинулся к выходу. Выходя на улицу, Иван столкнулся со стариком в поношенной одежде, который нес сетку с картошкой. - Вы не из седьмой квартиры? - спросил Талызин. - Из седьмой. - Ганс Кирхенштайн? - Нет. - Как его найти? Старик подозрительно оглядел Талызина: - А вы кто ему будете? - Привез ему с фронта привет от родственника, - сказал Иван. - Мы в одной роте служим, я отпущен по ранению на несколько дней. - Вижу, что по ранению. - Старик пожевал губами, что-то соображая. - Что ж, входите. Отпирая дверь, он долго возился с ключами - их у него была целая связка, а впустив Талызина, столь же долго запирал дверь, звякая какими-то цепочками и громыхая засовами. - Ну, как там, на фронте? - спросил старик, справившись с последней задвижкой. - Честно говоря, приходится нелегко, - проговорил Талызин. - Но духом не падаем. - И мы не падаем, хотя и нам здесь не сладко. Видели, наверно, во что превращен город? Талызин кивнул. Старик привел его на кухню и усадил на табуретку, а сам принялся перекладывать картошку из сетки в картонный ящик. "Хоть бы кофе угостил", - подумал Иван, но хозяину подобная мысль и в голову не приходила. Впрочем, голод - дело десятое. Сейчас разведчика больше всего на свете интересовало, где человек, которого он разыскивает. Если он его не отыщет, прервется единственная ниточка, ведущая к гамбургскому подполью. Однако расспрашивать старика нужно осторожно, чтобы не вызвать подозрений. - Выходит, Кирхенштайн при бомбежке погиб? - Нет, он в больнице. - Ранен? - Плеврит у него. Мирная болезнь, - усмехнулся старик, моя руки под краном. - Вот оно что, - протянул Талызин. - Жаль. Думал поразвлечься здесь, в Гамбурге. А теперь придется потратить время, чтобы навестить его. Или не стоит? - Дело ваше. - Старик вытер руки худым полотенцем и тяжело опустился рядом с гостем. - Навещу, пожалуй, - решил Иван, - перед приятелем будет неудобно. Где он лежит? - Больница далеко. Запишите адрес. - Я запомню. Повторив адрес и попрощавшись, Талызин вышел на улицу. Оставшись один, старик долго бормотал себе под нос: "Какой это у Кирхенштайна родственник? Что-то не припомню. Надо бы расспросить его подробнее. Ну, да бог с ним, с солдатом". Иван шел по Дитрихштрассе, и в голове у него звучали последние реплики, которыми он обменялся со стариком. - Держитесь там, на фронте, - напутствовал его старик, не отпуская дверную ручку. - Постараемся. Старик повернулся к Талызину и, таинственно понизив голос, прошептал: - Скоро в войне наступит перелом. Слышали, конечно? Талызин кивнул. - На берегах Балтики куется новое оружие. Оно повергнет в прах врагов рейха. "Новое оружие, новое оружие, - билось в голове. - О нем уже говорят в открытую! Необходимо как можно скорее доставить в Москву добытую информацию". На одной из улиц по дороге в больницу Талызин наткнулся на дымящую полевую кухню. Здесь раздавали еду беженцам и тем, чьи дома были разрушены бомбежкой. Он стал в очередь, одолжил у кого-то пустую консервную банку и получил порцию горячего супа и кусок хлеба. К вечеру, добравшись наконец до больницы, он долго уламывал дежурную сестру, чтобы пропустила его к больному Кирхенштайну. В том, что она смилостивилась, решающим аргументом послужили знаки за ранения. - Он лежит у окна, ваш родственник, - сказала она. - Только разговаривайте недолго. Врач сживет меня со света, если вас застукает. Талызин открыл дверь в палату, поздоровался и прошел к кровати у окна. На ней спал, тяжело дыша, старый, совсем седой человек. Иван присел на табурет и дотронулся до руки старика. Тот открыл глаза и недоуменно посмотрел на Талызина. Остальные больные с интересом наблюдали за поздним посетителем. Старика Кирхенштайна никто не навещал, а тут этот солдатик раненый. Надо же! - Я с фронта... Привез привет от вашего племянника. Здесь буду совсем недолго, нужно скоро возвращаться, - громко сказал Иван, пожимая руку старику. - С трудом нашел вас!.. Последнюю фразу, являвшуюся паролем, Талызин выделил интонацией. Старик приподнялся на постели и тихо произнес: - Рад, что нашли меня, пусть и с трудом. Это был ответный пароль. Вскоре больные утратили интерес к посетителю, каждый занялся своим делом. - Заболел я не вовремя, - сказал старик. - И многие мои друзья болеют, время такое. Но кое-кто сопротивляется простуде. - Мне сестра разрешила быть тут всего несколько минут, - сказал Талызин. - К тому же скоро комендантский час, а я не устроен. Есть ли место, где можно остановиться? - Найдем, - произнес старик. - У моего двоюродного брата, он поможет вам скоротать отпуск. - И назвал адрес. Талызин поднялся. - Спасибо, что навестили. Давно писем с фронта не было, я уж волновался... - Выздоравливайте. До встречи! - сказал Талызин и вышел. Добираясь до Эгона, адрес которого дал Кирхенштайн, Талызин чуть не угодил в облаву. С противоположных сторон улицы навстречу друг другу шли два патруля. Повинуясь безотчетному чувству, Талызин свернул в первый попавшийся двор, а здесь, оглядевшись, нырнул в оконный проем разрушенного дома и затаился. Интуиция его не обманула. Через несколько мгновений послышались крики: - Стоять! Ни с места! Проверка документов. Несколько голосов раздалось близко, над самым ухом: - Кто-то сюда вошел! - Тебе показалось... - Возможно, здесь живет. - Тогда он нам не нужен. Голоса стихли. Затем с улицы послышался чей-то тонкий, отчаянный крик, а затем короткая автоматная очередь. Быть может, следовало переночевать тут, в развалинах, но Талызин решил, что надо идти. Через час он постучал в дверь одноэтажного домика. На стук долго не отзывались, хотя из-за плотной шторы, небрежно повешенной, пробивался слабый свет. Ему подумалось: "Сейчас в Германии мания у всех запираться, прятаться, забиваться поглубже в норы. Что это - боязнь бомбежек и смерти или комплекс вины?" Наконец за дверью спросили: - Кто там? - От Кирхенштайна, - негромко ответил Талызин. Дверь приоткрылась, и Иван вошел в коридор, слабый свет в который падал из комнаты. - Эгон? - Эгон. - Я из госпиталя... - Проходите в комнату. Осторожно, не споткнитесь, здесь заставлено, - сказал Эгон. Комната была узкой и длинной. На столе горела настольная лампа с зеленым абажуром, лежала раскрытая книга. Талызин, не ожидая приглашения, тяжело опустился на стул. Некоторое время он молчал. Молчал и человек, впустивший его. Было ему за шестьдесят. Высокий, прямой, узколицый, с обильной проседью. Иван осторожничал. Сейчас вся надежда - этот молчаливый человек. Но как ему открыться?.. Кирхенштайном, кроме фразы "Он поможет вам скоротать отпуск", об этом человеке ничего не было сказано. Наконец Талызин спросил: - Мы одни? - Одни. Жена на дежурстве. Эгон, спокойно глядя на посетителя, ждал продолжения. - Кирхенштайн сказал, что я могу рассчитывать на вашу помощь. - В чем должна выразиться помощь? - Эгон подошел к окну и поправил уголок шторы. - Мне необходимо срочно выбраться отсюда. - Из Гамбурга? - Да. - А куда? - В любую нейтральную страну. - У вас есть документы? - Никаких. Эгон присвистнул: - Ничего себе задачка... Как же вы добрались сюда? Иван улыбнулся: - Добрался. Вот как выбраться? Эгон молча что-то обдумывал. - Есть одна идея, но ответ я смогу дать только завтра, - сказал он. - А нельзя ли сегодня? - вырвалось у Талызина. - Никак, - покачал головой Эгон. - А пока располагайтесь, будем ужинать. "Лишних вопросов не задает, сдержан. Добрый признак", - отметил про себя Талызин. - Вижу, досталось вам, - сказал за ужином Эгон. - Вы немец? - Нет. - Я догадался, - кивнул Эгон, посыпая солью ломтик серого хлеба. - Не думайте, что вся наша нация состоит из извергов и палачей. - Я так не думаю, - сказал Талызин и добавил: - Гамбург - город Тельмана! - Я знал Тедди, - просто сказал Эгон. - Тельмана? - с оттенком недоверия переспросил Талызин. Для него фигура вождя немецких коммунистов была легендарной еще с юношеских лет. - А что вас удивляет? Я ведь тоже коренной гамбуржец, как и он. Мы проводили одну работу. Организовывали стачки в Красном Веддинге, среди рабочих, в порту. - Расскажите о Тельмане, - попросил Талызин. - Тедди рабочие любили. Он пользовался большим авторитетом. - Эгон глотнул кофе-эрзац. - Я расскажу вам об одном событии, в котором мне выпало участвовать. Это произошло давно, в тридцать третьем. Я тогда был корреспондентом "Роте Фане". Знаете о такой газете? Иван кивнул. - С начала года обстановка в стране была крайне напряженной. Необходимо было собрать Центральный комитет партии, чтобы выработать единую линию борьбы. Долго искали место, где можно было бы собраться. Всюду рыскали полицейские и штурмовики - партия фактически была вне закона. Наконец выбрали небольшое местечко на реке Шпрее. Оно называлось Цигенхальс, по-русски это звучит как "горло козы". Да, там нам чуть и впрямь не перерезали горло... - Эгон побарабанил пальцами по столу. - Собрались мы, как сейчас помню, седьмого февраля. Съезжались тайком, минуя полицейские кордоны и облавы, со всех концов Германии. Заседание решено было проводить в деревенском кабачке, там такая задняя комнатка имелась, с выходом к реке. Председательствовал Тельман. Обсуждали, как бороться против Гитлера, против готовящейся войны. Работа уже шла к концу, когда в комнату вбежал запыхавшийся человек и сообщил, что полицейские напали на наш след. "Без паники", - сказал Тедди. Мы выскальзывали по одному через черный ход прямо к реке, к причалу были привязаны лодки... Тедди уходил, когда в запертую дверь уже ломились полицейские. Это было последнее заседание ЦК, в котором участвовал наш Тедди. - Тельман уже принадлежит истории, - произнес задумчиво Талызин. - И знаете, с того дня, как я видел Тельмана в Цигенхальсе, прошло больше десяти лет, - продолжал Эгон, - и каких лет! А у меня до сих пор перед глазами мельчайшие детали той встречи. Помню горячую речь Тедди, его плотно сбитую фигуру, простой рабочий костюм, кепку. Шпрее сильно обмелела, берега были по-зимнему пустынны. Мы гребли что было сил, только весла трещали!.. Полиция нас обнаружила, когда основная часть лодок успела подойти к речной излучине. Послышались выстрелы, крики, кого-то ранило, но нам удалось уйти от преследования... Мы засиделись, вам нужно отдыхать, - сказал Эгон, поднимаясь. - Завтра вам понадобятся силы. - С чем связан ваш план? - спросил Талызин. - Не с чем, а с кем, - впервые улыбнулся Эгон, улыбка очень шла ему. - С моей женой. - Она ваша единомышленница? - Да. Она работает телефонисткой в порту. И кое-что знает о тамошней жизни. В порту стоит транспортное судно. Оно должно в сопровождении военных судов отправиться в Норвегию, на завод тяжелой воды. - Когда? - Завтра, если не будет бомбежки. - Я вижу, бомбежек вам хватает, - произнес Талызин. - Гамбург лежит в руинах. - Сегодня еще бог миловал, выдалась спокойная ночь. Подобное в последнее время случается редко. А на днях такое было - кошмар! Самолеты налетели днем. Бомбили что-то в порту... - Что именно? - Не знаю, слухи разные ходят... Жена, к счастью, в тот день не дежурила, была дома. Самолеты бомбили корабли, но и порту досталось. - Нужно еще будет передать короткий шифр по радио... Эгон кивнул, погасил настольную лампу, зажег крохотный ночничок. Укладываясь спать, сказал: - Разрешите задать вам вопрос? - Пожалуйста. - Я не спрашиваю, кто вы, как вас зовут. Как старый подпольщик, я знаю: каждый из нас должен ведать только о том, что непосредственно относится к его участку работы. Но я хочу спросить лишь одно... - Эгон запнулся. - Впрочем, вы можете мне не отвечать... - Спрашивайте. - У вас было здесь задание? - Да, - поколебавшись крохотное мгновение, ответил Талызин. - Вы его выполнили? - Выполнил. Точнее, буду считать выполненным, если сумею передать результат. - Спасибо. Это единственное, что я хотел услышать, - произнес Эгон и отвернулся к стене. Через минуту послышалось его тихое посапывание. Талызин долго не мог уснуть. В памяти прокручивались события последних дней, насыщенных до предела. Что ждет его впереди? Какие испытания и опасности? Вспомнилась Москва, особняк Управления на тихой улице, кабинет полковника Воронина... Что он делает сейчас? Тоже, наверное, не спит: у него ведь таких, как Талызин, десятки. И каждую операцию нужно готовить, в каждую - вложить частичку собственной души... ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Вскоре матросы "Кондора" обнаружили пробоину, и работа закипела. Пока двое качали насос, остальные пытались забить дыру, из которой хлестала вода. Отверстие кое-как заделали, теперь предстояло опорожнить трюм. Люди сменялись, насос работал непрерывно, но вода продолжала прибывать. Видимо, где-то были еще пробоины, но обнаружить их, несмотря на поиски, не удавалось. Уровень воды в трюме медленно, но верно повышался. Матросы были в рыбацких сапогах, только один Миллер в ботинках. А эта обувь, хотя и добротная, на толстой подошве, пропускала воду. Капитан то поднимался наверх, чтобы наблюдать за морем, то снова спускался в трюм, и каждый раз его лицо становилось все более озабоченным. На палубе матросы по приказу Педро готовили плот: когда бросились к спасательной лодке, она оказалась изрешеченной пулями и осколками. - Будем спасаться вплавь, - решил капитан. - Судно обречено, это ясно. Однако на плаву какое-то время оно еще продержится... - Помпа засорилась, - сказал боцман. - Плюньте на нее. Ступайте наверх, погрузите на плот продукты, а я пойду приготовлю наши документы. - Капитан пожевал губами и добавил: - Запомните сами и объявите всем остальным: мы - рыбаки, терпящие бедствие. С нами - человек, бежавший из немецкого концлагеря. Так сказать, жертва нацизма, - протянул капитан руку в сторону Миллера. - Он бежал, а мы его подобрали и спасли, беднягу. - Ясно, - кивнул деловито боцман: он своего капитана привык понимать с полуслова. - А где мы его, беднягу, подобрали? Капитан пожал плечами: - В открытом море, где же еще? Фашистские изверги разбомбили корабли с заключенными, а вот этому счастливчику Миллеру удалось выпрыгнуть с тонущего корабля. Правда, Миллер? - Корабли разбомбили англичане, - произнес угрюмо штурмбанфюрер. - Скажите, какой поборник справедливости, - протянул капитан с иронией. - Но мы люди маленькие, мы в этих тонкостях не разбираемся. Пусть там, наверху, выясняют, кто кого бомбил. У рыбаков одна забота - думать об улове. Между прочим, утверждая, что вы бежали из немецкого концлагеря, я ни на йоту не погрешил против истины. Ну, так как, вы усвоили мою мысль, Миллер? - Усвоил. - Вы очевидец, участник и свидетель трагедии, которая разразилась в открытом море, - продолжал Педро. - Расскажете там все, как было... - Капитан сделал неопределенный жест и заключил: - Ваши достоверные показания явятся еще одной страницей в книге обвинений фашизму. - У вас тут утонешь в два счета, - буркнул Миллер, переступив через лужу на палубе. Капитан поиграл фонариком: - Не ропщите, друг мой. Все-таки, что ни говори, у нас не лагерь смерти, из которого вы столь счастливо бежали, а кусочек нейтральной территории... - Которая скоро скроется под водой, - закончил Миллер. Оступившись, он едва не растянулся. - Осторожно, не гибните раньше времени, - сказал капитан. - Вы, Миллер, теперь наша опора и надежда. Мы спасли вас, вы спасете нас. - Ваше судно застраховано, Педро? - Суда вольных охотников не подлежат страховке. - И вам не жаль "Виктории"? Капитан поправил: - "Кондора". - Все равно. - Видите ли, Миллер, всякая профессия имеет свои неудобства. В том числе и профессия свободного пирата. Но мне не так обидно, как некоторым другим: я, по крайней мере, не таскаю с собой никаких драгоценностей. Без них оно как-то спокойней... Уровень воды в трюме продолжал повышаться. Вода колыхала всякую дребедень, вытащенную из укромных трюмных уголков: деревянные ящики, засохшие шкурки бананов, ложе сломанной винтовки, фанерный совок. Матросы подготовили плот. Педро сплюнул на воду и сказал: - Ваш выход, Миллер. Не опоздайте, иначе спектакль сорвется. Плот был загружен. Капитан в последний раз окинул взглядом обреченное судно. "Кондор" приметно осел, ватерлиния ушла под воду. - Здесь оживленная морская трасса, - сказал капитан, сверившись с картой. - На нас, я уверен, рано или поздно кто-нибудь наткнется. Миллер потрогал носком одно из бревен плота: - Лучше бы раньше. - Как судьба распорядится. Я фаталист. - Судьбе тоже иногда нужно подсказывать. Капитан согласился: - Золотые слова. Четверо матросов и боцман - весь экипаж - снесли на плот свой нехитрый скарб. Миллер подивился его скудости - у каждого был лишь небольшой морской сундучок. Видимо, экипаж "Кондора" исповедовал фатализм, так же как и его капитан. Смуглые матросы не выглядели ни особенно озабоченными, ни встревоженными. Лица их были спокойны, движения размеренны. "Низшая раса", - привычно подумал Миллер. - Как это ни парадоксально, то, что с нами случилось, - к лучшему, - сказал Педро. - У нас больше шансов, если мы покинем эту проклятую зону не на корабле, а на плоту. - По крайней мере, это будет выглядеть более естественно, - добавил боцман. Капитан многозначительно посмотрел на своего угрюмого пассажира: - Надеюсь, ваши средства, Миллер, помогут нам выпутаться из этой передряги. Матросы старались как можно дальше отгрести от "Кондора", чтобы плот не попал в водоворот. Через несколько минут от "Кондора" осталась только скособоченная труба, которая продолжала отчаянно дымить. - Старик сражается до последнего, - сказал капитан, и Миллер с удивлением уловил дрожь в его голосе. - Отлетался "Кондор", - вздохнул боцман и снял рыбацкую зюйдвестку. - Сложил крылья. Корабль скрылся под водой. Что-то ухнуло, над местом гибели "Кондора" поднялся водяной горб, и высокая волна, побежавшая от него, едва не перевернула плот. Матросы внешне безучастно смотрели на гибель корабля. Но может, они умели глубоко таить свои чувства - кто их разберет? С самого начала путешествия на плоту Миллер понял, что на комфорт рассчитывать не приходится: плот заливало, плохо скрепленные бревна скрипели, все время норовя схватить ногу в капкан. Теперь они не гребли. Плот дрейфовал, покорный морским течениям и ветру. Грести, выбиваться из сил бессмысленно, рассудил капитан: вероятность встречи с каким-либо кораблем не зависит от того, движется плот или не движется. Боцман прикорнул на солнцепеке: выглянувшее из-за тучи солнце вдруг пригрело совсем по-летнему. - Корабль! - закричал матрос. Видимо, так кричал впередсмотрящий Колумба, когда каравеллы отважного генуэзца приближались к Новому Свету, но Миллер догадался, о чем идет речь. Он с беспокойством вглядывался вдаль: какой сюрприз преподнесет теперь ему судьба? Капитан Педро оказался пророком: их действительно подобрали очень скоро. Миллеру и тут повезло: судно, которое их подобрало, оказалось гражданским. Шкипер его, весьма эмоциональный француз, больше доверял не документам, которые просмотрел довольно невнимательно, а живому впечатлению. Он и команда "Пенелопы" - так называлось судно, которое сняло с плота потерпевших бедствие, - затаив дыхание слушали рассказ Миллера о его печальной "одиссее". Оказывается, большинство из них недурно понимали по-немецки. Размякший от горячей пищи и доброй порции арманьяка, Миллер поведал сначала о концентрационном лагере, в котором он провел четыре долгих года между жизнью и смертью. Когда Миллер рассказывал о ночной погрузке боеприпасов, о том, как военнопленные бегом таскали тяжелые ящики, а падавших людей эсэсовцы добивали, кто-то спросил: - И французы там были? - Конечно. У нас был интернациональный лагерь: в бараках содержались и французы, и русские, и бельгийцы, и болгары, и югославы, и немцы... - Немцы?! - удивленно переспросил шкипер. - Те, которые шли против фю... Против этого подонка Гитлера, - пояснил Миллер. (Обмолвка могла ему дорого обойтись, но, кажется, на нее никто не обратил внимания.) - А ты неплохо выглядишь, парень, - заметил один француз, хлопнув штурмбанфюрера по плечу. Даже измызганный, в трюмной грязи, прилипшей к мокрой одежде, Миллер производил впечатление здоровяка. Штурмбанфюрер вздохнул и негромко проговорил: - У меня конституция такая, кость широкая, ничего не поделаешь. Все ошибаются. А у меня на теле живого места нет, - продолжал он с надрывом, - почки отбиты. Меня в лагере каждый день... - Довольно, дружище, - громогласно прервал его шкипер. - Хватит вспоминать о том, что было. Нужно думать теперь не о прошлом, а о будущем. - А я, когда читал, особенно в "Юманите", о немецких концентрационных лагерях, то думал, грешным делом: враки! - заметил тщедушный матрос с пышными усами. - Трудно поверить, что могут быть на свете такие ужасы. Только когда услышишь очевидца, того, кто прошел через все это... - Все так и есть, как он рассказывает, - поддержал Миллера шкипер. - Откуда ты знаешь, Пьер? - спросил пышноусый. - Теперь уже можно об этом рассказать... Войне капут и Гитлеру капут, - сказал шкипер. - Мой младший брат служил во французской армии и в сороковом году, в самом начале "странной войны", попал в плен к бошам. Что-то там ему пришили, какую-то агитацию, что ли... В общем, упрятали его немцы в концентрационный лагерь. - Во Франции? - поинтересовался Миллер, дуя на горячий эрзац-кофе. - Нет, в Германии... Забыл я, как лагерь называется. Брату удалось переправить домой записку, одну-единственную... Больше мы от него ничего не имели. Страшная записка, доложу вам. Брат рассказывал в ней об одном надзирателе, который убивал пленных одним кулачным ударом. Миллер поперхнулся. Откашлявшись, он покачал головой: - У нас в лагере такого надзирателя, кажется, ее было. - В Германии не один лагерь... Слушай, а может, ты с братом моим сидел? - оживился шкипер. - Его звали Жан, Жан Леру... Дома все его звали Птижан. Он и впрямь был малыш. Сухощавый такой, в очках... Его долго в армию не хотели брать, но он настоял-таки, добровольцем пошел. Отечество, видите ли, защищать... Отечество, которое продал Петэн. Брат сложил, наверно, голову... Был отчаянный спорщик... - Теперь отольются ботам все слезы, - вставил усатый. - Птижан был гордостью семьи. - продолжал шкипер. - Ему прочили блестящее будущее. Уже на первом курсе Сорбонны он напечатал какую-то выдающуюся статью по химии. Я-то в химии, честно говоря, мало что смыслю, но Птижан мне объяснял - что-то там связано с органическими соединениями. А, да что говорить, - махнул рукой Леру-старший. - Так ты не встречал Птижана? Может, он жив?.. - спросил шкипер с внезапно пробудившейся надеждой. - Леру... Миллеру не потребовалось особо напрягаться, чтобы припомнить тщедушного француза с вечно спадающими очками, изможденного как смерть. - Нет, не встречал. Но будем надеяться, что ваш брат жив, - ответил Миллер. - Сейчас, при усиленных бомбежках, многим заключенным, как мне, удается бежать из лагерей. - Значит, ты, говоришь, бежал из лагеря во время бомбежки? - спросил Миллера капитан "Пенелопы". - А как же ты очутился в море? Миллер отставил кружку с недопитым кофе. - Я не прямо из лагеря бежал. Когда лагерь разбомбили - это случилось сразу после ночной погрузки боеприпасов, - эсэсовцы наскоро выстроили всех уцелевших заключенных в несколько колонн и погнали к морю. Мы решили - эвакуация... - А оказалось? - нетерпеливо спросил кто-то из матросов. - Оказалось - верно, эвакуация, да только... на тот свет, - усмехнулся Миллер. - Пригнали нас в Любек, а там уже приготовлены эшелоны. Затолкали нас в товарные вагоны, как скотину, и - к морю, в Любекскую бухту... И все это - в страшной спешке... В бухте стояли пустые суда... - Миллер полуприкрыл глаза, чтобы получше припомнить названия пароходов, между которыми он несколько часов назад чудом провел "Викторию" - "Кондора", и медленно, с паузами перечислил: - "Тильбек"... "Атен"... "Кап Аркона"... "Дейчланд"... Ну, еще там были сторожевые катера, баржи, мелкие суда... Выражение настороженности исчезло с лица шкипера - Миллеру трудно было не поверить, так убедительно, с деталями рассказывал он. Усатый что-то сосредоточенно припоминал. - Тебя на какое судно посадили? - спросил он Миллера. - "Кап Аркона", - ответил наугад штурмбанфюрер. - Точно! Вспомнил! - радостно произнес усатый. - Это ведь такой большой океанский пароход, правда? - Да. - Я плавал на нем до войны, - улыбнулся воспоминаниям усатый, обращаясь ко всем. - Задолго? - спросил шкипер. - Задолго до войны, еще мальчишкой, с папой и мамой. Помнится, мы занимали каюту второго класса, на средней палубе... Комфортабельный корабль, ничего не скажешь. Отец говорил, что "Кап Аркона" обслуживает пассажирские линии Атлантики... - Твои воспоминания потом, - перебил его шкипер. Усатый смешался и умолк под его тяжелым взглядом. - "Кап Аркона" - верно, комфортабельный лайнер. Но нас там набили столько, что яблоку негде было упасть. Я поднимался на борт одним из последних и прикинул на глазок, сколько заключенных прошло по трапу: пож