алуй, около пяти тысяч, не меньше, - продолжал Миллер. - Дожидаясь своей очереди, я прислушивался к репликам, которыми перебрасывались эсэсовские охранники... Из этих разговоров я понял, что на нескольких баржах немцы разместили узников, пригнанных из Штутгофа, а на пароходе "Дейчланд" - заключенных из Заксенхаузена и Равенсбрюка, что пароходы с заключенными должны торпедировать гитлеровские подводные лодки. Миллер слышал не столь давно о подобном плане из уст коменданта концлагеря Нейенгамме и решил приплести его сюда для пущей достоверности: уж больно неправдоподобной выглядела версия о том, что суда с заключенными потопили английские самолеты. Мог ли он знать, что своим рассказом попал в точку? План немцев действительно совпадал с тем, что под большим секретом поведал комендант Нейенгамме, и немцы даже начали проводить его в жизнь, но внезапный налет авиации союзников их опередил. На войне, как известно, не приходится зарекаться от неожиданностей. Там, в Любекской бухте, произошла одна из тех роковых случайностей, перед которыми позднейшие историки лишь разводят руками. - Мы погрузились на исходе ночи, когда уже светало, - рассказывал шурмбанфюрер, - и сразу же начались взрывы на кораблях. Это действовали подводные лодки... Он старался, чтобы его рассказ выглядел документально точным, понимая, что от этого многое сейчас зависит. - ...Сначала немцы торпедировали баржи с заключенными из Штутгофа. Там были женщины и дети. Они кричали так, что кровь стыла в жилах. "Ай да Миллер! - подумал Педро. - Фантазии ему не занимать. Можно подумать, что он и впрямь был там". - Немцы не очень спешили. Возможно, торпедирование кораблей с заключенными носило для них учебный характер. И тут их опередила внезапно налетевшая авиация, - продолжал Миллер. - Люфтваффе? Тоже "учебный характер"? - задал вопрос шкипер. Миллер пожал плечами: - Кто их разберет... Нам было не до того. Бомбы посыпались как горох. Но кто-то крикнул, я сам слышал, что самолеты английские, - осторожно добавил он. - Чушь! Быть такого не может, - убежденно произнес пышноусый француз. - Может, ошибка вышла? - предположил кто-то из матросов "Пенелопы". - За такие ошибки, знаешь... - сказал шкипер. - Так или иначе, самолеты нас разбомбили, и это был конец, - сказал Миллер. - Я видел, как затонул "Тильбек". Бомба пробила верхнюю палубу, среднюю и взорвалась где-то в трюме. Корабль переломился надвое, словно кусок хлеба... - Он сломал пополам ломоть, который держал в руке, показывая, как затонул "Тильбек". - А вслед за "Тильбеком" пришел и наш черед. Бомба попала в "Кап Аркона", и корабль вспыхнул как свечка. Со всех палуб все, кто мог, бросались в воду, которая кипела от пуль и осколков. Тут же кружились катера, с которых эсэсовцы расстреливали тех, кто не погиб, пытался выплыть. - Ну а ты?.. - спросил шкипер. - Когда загорелся "Кап Аркона", я выпрыгнул. Вода была ледяная, тело мгновенно обхватили стальные клещи. Я почувствовал, что сейчас остановится сердце. Рядом, словно многоэтажный дом пылал "Кап Аркона", от него лился удушающий жар, а я - в двух шагах от пылающего корабля - погибал от холода. Через несколько минут стало вроде полегче: я схватил какой-то деревянный обломок - они во множестве плавали рядом - и двинулся куда глаза глядят, лишь бы подальше от зтого ада. Голову старался держать под водой, высовывал ее только для того, чтобы набрать воздуха. Эсэсовцам было уже, видимо, не до меня - они думали о том, как спасти собственную шкуру. Так мне удалось отплыть на порядочное расстояние, но взрывы и крики гибнущих людей были долго еще слышны. Когда я окончательно закоченел и решил, что пришел каюк, меня подобрали эти добрые люди, рыбаки, - кивнул Миллер в сторону экипажа "Кондора". - Верно, - сказал капитан Педро, - мы вытащили его в ужасном состоянии. Он был без сознания, бредил... Миллер уловил взгляд француза, устремленный на его ботинки, инстинктивно поджал ноги и торопливо пояснил: - Я был бос... Обувь сбросил в воде, чтобы не потонуть. А ботинки эти мне дал капитан Педро, спасибо ему. Педро посмотрел на Миллера и сказал: - Мы его растерли, дали сухую одежду. Не оставлять же его босым? Эти ботинки я купил в Копенгагене, на черном рынке. Ну, а дальше и нам не повезло. Мой "Кондор" наскочил на мину. Спасибо, живы остались - кое-как успели пересесть на плот. - Миллер слушал капитана Педро, близоруко щурясь. Наступила тишина. История, рассказанная Миллером, не могла не наводить на размышления. ГЛАВА ПЯТАЯ Ворочаясь на узкой подвесной койке кубрика, Миллер с тревогой вспоминал дневной разговор с французами. Ему показалось, что шкипер слишком подробно расспрашивал его. Нервы, нервы... Неужели Леру что-то подозревает? И эти проклятые ботинки!.. Всегда в большом деле может найтись какая-нибудь мелочь, пустяк, который все погубит. В кубрике душно. Ночь кажется бесконечной. Кто-то из матросов "Пенелопы" бредит, зовет во сне Марианну. Люди с "Кондора" спят тихо. Педро, словно ангелочек, сложил руки на груди. "Разве что нимба вокруг головы ему не хватает", - подумал Миллер. Выйти на палубу, подышать? Он пробирался по кубрику осторожно, крадучись. Рассохшиеся половицы поскрипывали под ногами. С грохотом отлетела в сторону какая-то пустая жестянка, и Миллер замер. Он и сам не знал, чего боялся. Безотчетный ужас вдруг овладел всем его существом. Он загадал: выйдет сейчас из кубрика, никого не разбудив, - значит, все будет в порядке. Храп прекратился. "Бог с тобой, Марианна", - сонно произнес матрос, и храп, словно по команде, возобновился. Убедившись, что никто не проснулся, Миллер снова двинулся к выходу. Без всяких приключений он отворил дверь и, зевая, вышел на палубу. Вечером, прощаясь, капитан "Пенелопы" сказал, что на рассвете они бросят якорь в каком-то датском порту. Однако сам Миллер бросать здесь якорь не собирается: слишком близко от Германии. Нужно все-таки пробиваться подальше. Лучше всего, конечно, в Южную Америку. Туда, по словам коменданта Нейенгамме, собираются многие бежать. Только там, пожалуй, можно будет чувствовать себя в относительной безопасности, получить передышку, чтобы оглядеться, консолидировать силы. А главное, там у него есть нужный человек, обладающий определенной властью. Но как туда доберешься? С гибелью "Кондора" все осложнилось. Поеживаясь от холода, на палубу вышел усатый француз. В этот момент выглянула из-за тучи луна, и все вокруг просветлело. - Не спится? - дружески подмигнул он Миллеру. Усатый чувствовал некоторую неловкость перед этим человеком, которого обидел вчера подозрением. Человек-шутка сказать - прошел немецкий концлагерь, был обречен на смерть, бежал с горящего корабля, на котором погибли почти все такие же, как он, заключенные, - на "Кап Аркона" их было около пяти тысяч... Непонятно, почему этот человек показался ему вчера таким здоровяком? А сейчас, при ясном свете луны, нетрудно убедиться, что вид у него довольно жалкий. Весь он какой-то пришибленный, перепуганный насмерть... Надо приободрить его. Человек еще в себя не пришел после всех ужасов, которые выпали на его долю. - Не спится, - признался Миллер. - О, я понимаю, - сочувственно подхватил француз. - Но теперь эти ужасы для вас позади. Повесят Гитлера, вернетесь к себе в Германию... - Только не в Германию, - вырвалось у Миллера. - А куда? - Куда угодно, только подальше от Германии. Вы не представляете, сколько смертей я повидал, - вполне искренно сказал Миллер. - Но ведь вы немец? - Мне стыдно за то, что я немец. Над всей моей нацией, мне кажется, тяготеет ответственность за злодеяния Гитлера... В продолжение разговора штурмбанфюрер немного пришел в себя. - Хорошо идет "Пенелопа", - перевел он разговор на другую тему. - На рассвете прибудем в Нильсен, - сказал усатый. Миллер потрогал пальцем горло: - Пойду в кубрик. - Простудились? - Немудрено, - усмехнулся Миллер. Через некоторое время вдали показалась пристань. В кубрике матросов уже не было - они высыпали на палубу. Кондорцы помогали своим коллегам. Лишь один Педро по-прежнему спал сном младенца, чему-то улыбаясь. Миллер схватил его за плечо. Педро мгновенно проснулся и выхватил из-под плоской подушки нож. - Спрячьте игрушку, - хрипло прошептал штурмбанфюрер. - Дорога каждая секунда. Спокойствие не покинуло Педро: - А что, собственно, случилось? Почему вы хрипите? - Нас могут разоблачить... Кое-кто подозрительно на нас косится. - Но при чем здесь я? Людей убивали вы. Зверствовали вы. Преступник вы, а не я. Миллер яростно прохрипел: - Так просто вы от меня не отделаетесь, Педро! Мы теперь накрепко повязаны... Капитан что-то прикинул: - Что же вы предлагаете? - Бежать. - Кругом вода. Разве вы располагаете способом ходить по морю аки по суху? - Скоро пришвартуемся в Нильсене. - В Нильсене мне приходилось бросать якорь с "Кондором", трущоб там хватает, есть где спрятаться... Но все-таки Нильсен - это не стог сена, а мы - не иголка. А кроме того, мы даже не знаем, в чьих руках город... - Педро перехватил вопросительный взгляд Миллера и пояснил: - Вчера мне один матросик шепнул, пока вы всем заливали баки о своих лагерных похождениях, что они получили по рации интересные сведения: кое-где на берегу произошли волнения, немцы сброшены в море. - У нас нет выбора. На "Пенелопе", если узнают правду, нас живьем сожрут. Капитан рывком поднялся: - Вся ваша Европа - котел кипящий. Довольно с меня этого мира приключений. Буду пробиваться домой. Миллер умоляюще прижал руки к груди: - Послушайте, Педро, и я с вами, ладно? - Вы слишком заметный сувенир, чтобы брать вас с собой, - бросил капитан. - Вы же знаете, меня там ждут... А ваш риск будет хорошо оплачен. - Ладно, черт с вами! Я привык рисковать. Всю жизнь этим занимаюсь. Дверь кубрика распахнулась. На пороге стоял капитан "Пенелопы" - свежий, подтянутый, улыбающийся. - А, вы уже не спите? - сказал он. - "Пенелопа" сейчас бросит якорь в Нильсене. Мы дадим вам одежду поприличней, - обратился он к Миллеру, - а потом, если не возражаете, позавтракаем на берегу всей командой. Я получил радиограмму, Нильсен свободен. Заодно отпразднуем и это событие. Хотя, возможно, сведения не точны. Я знаю близ порта чудесный кабачок... - "Якоб"? - спросил Педро. - Он самый. Вишу, вы бывали в Нильсене? - Приходилось. - Ну как, договорились? - спросил капитан "Пенелопы". - Сколько дней вы намерены пробыть в Нильсене? - спросил Миллер. - Дня три-четыре, пока примем груз пива. - Мы не хотели бы стеснять вас в течение этого времени, - произнес штурмбанфюрер. - Да о каком стеснении идет речь, черт побери?! - воскликнул француз. - Можете располагать "Пенелопой", как своим собственным домом. - Нет, мы хотим на эти дни перебраться на берег. - Лишние люди на борту во время погрузки всегда мешают, знаю по себе, - поддержал его Педро. - Делайте как знаете. - Француз махнул рукой, сдаваясь. Они вышли на палубу. "Пенелопа" по дуге входила в бухту. Нильсенский порт еще спал. Застыли портальные краны, врезанные в бледное небо, массивное здание таможни, служебные постройки. Вдали виднелся шпиль ратуши, наполовину скрытый утренним туманом. Миллер с надеждой вглядывался в берег, ища флаг со свастикой, но его не было. Судно, застопорив ход, приближалось к причалу. - Пожитки здесь оставите? - спросил француз. - Пожалуй, с собой заберем, - с деланной небрежностью ответил Миллер, придвигая поближе свою поклажу. На борту царили обычные для судна, прибывающего в порт назначения, оживление и суета. Матросы "Пенелопы" в предвкушении удовольствий, хотя и скудных по причине военного времени, наводили лоск и пересчитывали деньги. Матросы с "Кондора" держались отдельной кучкой. Педро и Миллер к ним присоединились. Капитан что-то сказал матросам на своем языке. Уже совсем рассвело. Миллер продолжал рассматривать приближающийся порт. Он увидел, как из-за угла серого здания показался грузовой трамвайчик, ползший по неправдоподобно узкой колее. Кажется, даже сюда доносилось его дребезжание. Матросы с "Кондора" споро разобрали свои сундучки, повесив их на лямках за плечами на манер рюкзаков. "Пенелопа" толкнулась о причал. Капитан то поднимал, то опускал подзорную трубу. - Странно, - пробормотал он, хмурясь. - Вымер Нильсен, что ли? Или все попрятались? - Что будем делать? - спросил усатый помощник. - Раз уж мы здесь, разберемся на месте, - решил капитан. - Пиво люди пьют при всех режимах... Однако люди с "Кондора" не стали дожидаться, пока перекинут трап. Педро коротко скомандовал, и матросы перескочили на мол. Следом прыгнул Миллер. - Живо, к трамваю! - бросил сквозь зубы Педро. Ни одной целой машины в порту не было - те, что встречались, были покорежены, побиты, сожжены. Поэтому подвернувшийся трамвай оказался как нельзя более кстати. Миллер, обогнав матросов и Педро, первым вскочил на низкую платформу, груженную коксом. Педро залез последним. Через минуту Педро, прошагав по коксу, ворвался в кабину вагоновожатого. Тот, не отпуская рукоятки, испуганно наблюдал за незнакомцами. - Быстро! Быстро ехать! - велел ему Педро, с силой схватив за плечо. Вагоновожатый, однако, вроде не понимал, чего от него хотят. Он лишь смотрел не отрываясь на смуглолицего незнакомца и вдруг произнес словно заклинание: - Гитлер капут! Педро столкнул вагоновожатого с сиденья, тот упал на пол и в испуге забился в угол тесной кабины. Педро сел на его место, схватил рукоять и наугад, но решительно повернул ее до отказа. Вагон понесся, звеня и постукивая на рельсовых стыках. Мотор взвыл, звук поднялся до высокой ноты. Мимо проносились пакгаузы, складские помещения, какие-то бесконечной длины сараи. Впереди показался высокий завал, который с каждой секундой приближался. Вскоре уже можно было разобрать, что он состоит из обтесанных булыжников, выдернутых, по-видимому, прямо из уличной мостовой. "Словно кордон на реке", - подумал Миллер и крикнул: - Баррикада! Реплика потонула в трамвайном грохоте. Среди булыжников оказался узкий проезд, проделанный для транспорта. Теперь трамвай с разбойным шумом карабкался вверх по узкой крутой улочке, будто возникшей из сказок Андерсена: слева и справа бежали домики с островерхими кровлями, фигурные палисаднички, аккуратные крылечки... Только вот многие стекла в окнах были вышиблены, а уцелевшие крест-накрест заклеены узкими полосками бумаги. Скорость трамвая не падала, одна улица сменялась другой, но ни один человек не встретился им: тротуары были пугающе пустынны. Слишком ранний час? Или жители Нильсена опасались карательной немецкой экспедиции?.. Педро повернул рукоятку в противоположную сторону, и трамвай круто замедлил ход. Миллер приоткрыл дверь в кабину: - Что случилось? - Довольно с нас этой кареты, - сказал Педро. - А что? Педро сплюнул: - Слишком много шума. Не нравятся мне что-то эти безлюдные улочки... Улочки не нравились и штурмбанфюреру. Он вошел в кабину, аккуратно притворив за собой дверь. Трамвай еле полз, готовый каждую минуту остановиться. Миллер спросил: - Высаживаемся? Педро кивнул. Немец посмотрел на скорчившегося в углу вагоновожатого: - Этого убрать? Миллер и сам не заметил, как в разговоре с Педро перешел на подчиненный тон. Педро пожал плечами: - Зачем? Пусть живет. Миллер понимал, что связан с Педро и его людьми одной ниточкой, потому что без них он был беспомощен как младенец. В то же время он сознавал, что ниточка достаточно тонка и в любой момент может оборваться. Трамвай остановился. Они соскочили и углубились в пустынные, беспорядочно петляющие переулки, которые привели их в пустой сквер. Посреди, рядом с памятником из позеленевшей бронзы, возвышался бездействующий фонтан, вокруг которого аккуратно расставлены облупившиеся скамейки. - Наверно, с самого начала войны не красили, - заметил Педро, потрогав пальцем отслоившуюся краску. - Все в вашей Европе вверх дном. Не правда ли, "бывший узник"? Миллер промолчал. Впрочем, Педро, кажется, и не ожидал от него ответа. Он озабоченно обвел взглядом своих людей. Усталые, запыхавшиеся, в измятой одежде, они производили неважное впечатление. Необходимо было найти местечко, где все они могли бы перекусить и привести себя в порядок, не опасаясь нарваться на неприятность. Капитан раздумчиво пожевал губами. Он понимал, что от малейшей неосторожности сейчас зависит многое, и в первую голову - жизнь и безопасность команды, да и его собственная. Мало ли в какую ситуацию попадешь в этом заряженном грозовой тишиной Нильсене?.. Наконец он принял решение. - Вот что, Карло, - обратился он к Миллеру. - Ты должен пойти и разыскать для всех нас кафе с надежным хозяином. Запомни этот сквер, мы ждем тебя здесь. Только ее попади в "Якоб", там, помнится, всегда много народу толклось. По знаку Педро команда заняла скамьи. Педро с явным облегчением откинулся на спинку скамьи. Кажется, он нашел правильное решение!.. - Может, возьмешь в помощь кого-нибудь из ребят? - бросил он вслед Миллеру. - Не нужно. Один человек, пожалуй, менее подозрителен. А кроме того, говорю я без всякого акцента. - Но говоришь-то по-немецки! - усмехнулся Педро. - И что? К немцам и немецкому местное население, думаю, достаточно привыкло. - Резонно, - согласился капитан. - Эй, а багаж-то свой куда тащишь? Ты уж его оставь, налегке идти сподручнее. Вскоре Миллер убедился, что жизнь в городе, как это ни удивительно, теплилась, хотя и не била ключом. Открывались мелочные лавки, кое-где выстраивались очереди. Он чувствовал всей кожей, что вскорости здесь начнется такая заваруха, в которой он, без денег и без документов, едва ли уцелеет. К тому же не исключено и то, что кто-то просто сможет опознать его, и тогда... Даже подумать страшно. Нет уж, планов своих ломать не стоит. Как знать, быть может, судьба в лице капитана Педро предоставляет ему неплохой шанс. К тому же багаж, который оставил у себя этот проходимец, удерживал Миллера, словно некий мощный магнит. Однако прежде чем приступить к выполнению поручения капитана, необходимо было сделать еще одну важную вещь. Миллер разыскал почту, которая, к его приятному удивлению, была открыта. Он попросил бланк, присел к столику и долго ломал голову над тем, как составить текст, который выглядел бы достаточно невинно. С адресом проблем не было, хотя он и не знал его. Дело в том, что человек, которому предназначалась телеграмма, был достаточно важной персоной в далекой стране. У окошка долго копошилась старушка, Миллер терпеливо ждал. Наконец она отошла, что-то бормоча под нос, и Карл протянул телеграмму. - Как фамилия адресата? Не могу разобрать, - строгим голосом произнесла девица с обесцвеченными перекисью буклями, близоруко разглядывая телеграфный бланк. - Генерал Четопиндо, с вашего разрешения, - четко, по складам произнес Миллер. В этот день удача решительно сопутствовала ему. Интуиция завела его в подвальчик с грязной вывеской, глядевший на мир несколькими подслеповатыми, хотя и тщательно вымытыми окнами, до половины утопленными в землю. В кафе было пусто, если не считать пожилой женщины, лениво протиравшей стаканы у стойки. Стулья были аккуратно перевернуты, пахло прокисшим пивом и чем-то горелым. - Доброе утро. - Да уж куда добрее, - пробурчала женщина, не прерывая своего занятия. - Могу я видеть хозяйку? - Зачем вам хозяйка? - насторожилась женщина. Бросив быстрый взгляд на посетителя, она отложила в сторону влажную тряпку. - Господин из военной полиции? Все распоряжения властей мы выполняем, а что касается затемнения, то... Миллер улыбнулся. - Упаси бог, какая там полиция, - добродушно произнес он. - Нужно просто перекусить. - Ну, я хозяйка. А карточки у вас есть? - В том-то и дело... - замялся Миллер. - Все ясно, - деловито перебила хозяйка. - Чем рассчитываться будете? - Есть рейхсмарки. Хозяйка покачала головой: - Оставьте их себе. - Найдется и еще кое-что, - добавил Миллер многозначительно. - Колечко... - Поставьте стул и садитесь, - решила хозяйка. - Но я не один. Нас несколько человек, и все голодны как волки. - Ладно. Ведите сюда своих волков. Миллер застал Педро и его команду на прежнем месте. Кое-кто разлегся на скамьях. Карл подумал, что его попутчики довольно удачно вписались в городской пейзаж, гармонируя с невзрачным памятником и облупленными скамейками. - Чем порадуешь, Карло? - лаконично спросил капитан. Штурмбанфюрер кратко проинформировал его о результатах своей экспедиции. - Хозяйка не предаст? - Она сама боится полиции. Видимо, есть к тому основания, - пояснил Карл. - Ладно, рискнем, - решил Педро после короткого раздумья. - Веди нас. Да бери, бери свое имущество. - И добавил снисходительно: - Я же вижу, как ты переживаешь. Выбрав момент, когда здоровенный боцман, сидевший рядом с Педро, куда-то отлучился, Миллер сел за его стол. - Что скажешь, "узник"? - подмигнул ему капитан, ковыряясь в зубах. - Пора в порт, - произнес Миллер, делая вид, что не замечает ехидного тона Педро. - А французов встретить там не боишься? - Чего их бояться, - пожал Карл плечами, - мы им ничего плохого не сделали. - "Мы"! - повторил Педро и хохотнул. - Шутник ты, Карло. Миллер не ответил. - Что же прикажешь нам делать в порту? - снова спросил Педро. - Посудину искать и готовить к отплытию. Подошла хозяйка. Оба умолкли, ожидая, пока она уберет со стола грязную посуду. - Хочу тебе, Карло, дать добрый совет, - заговорил Педро, когда женщина отошла. - Почему бы тебе не остаться здесь? - Где это - "здесь"? - Здесь, в Нильсене. Тихий городок, приятный во всех отношениях. Видишь, даже поесть дают без карточек. Не бойся, что-нибудь из твоего багажа я тебе, так и быть, оставлю. Купишь документы, лавочку откроешь, и живи себе как порядочный бюргер. А еще того лучше - женись на хозяйке, чем не невеста? Молчишь? Да, для невесты она, пожалуй, старовата. Но в таком случае, почему бы ей не усыновить тебя? - Все? - Нет, серьезно. А то ведь путешествие через океан полно опасностей, говорю тебе как человек опытный. Глядишь, или волна за борт смоет, или еще что-нибудь случится... - Зря стараешься, Педро, меня не напугаешь, - усмехнулся Миллер. - А вот тебе не мешает напомнить, что за океаном меня ждут. - Вот как? Интересно, кто же это ждет тебя на причалах Королевской впадины? Может быть, прекрасная дама, которая влюбилась в тебя заочно, по фотографии, и проплакала все очи, ожидая своего ненаглядного Карло? Закончив длинную тираду, капитан откинулся на спинку стула, испытующе глядя на Миллера. - Прекрасную даму можешь оставить себе, - сказал Карл. - Так кто же ждет тебя? - Генерал Четопиндо. - Генерал... Четопиндо? - недоверчиво переспросил Педро. - Собственной персоной, - подтвердил Миллер. - Ладно, - миролюбиво произнес Педро, - забудем прошлое. По рукам, "узник"? - Кстати, чтобы этого гнусного словечка я больше от тебя не слышал, - повысил голос Миллер. - Не услышишь, Карло, - пообещал капитан, спеси которого явно поубавилось. Добравшись до пакгауза, расположенного у входа в порт, они остановились, и капитан послал боцмана на рекогносцировку местности. Ожидая его, грелись на неярком весеннем солнышке. - Какое это солнце? Видимость одна, - пренебрежительно махнул рукой Педро. - Вот у нас дома... Даст бог, сам убедишься, Карло. Оно столь же горячо и страстно, как наши женщины. Боцмана не было довольно долго, так что Миллер даже начал волноваться, не случилось ли чего. Однако опасения его были напрасны. Возвратившись, боцман доложил, что в порту ни души - он словно вымер. И причал пуст, близ него ошвартована только одна "Пенелопа". - Кто на борту? - спросил Педро. - Никого, кроме вахтенного, - ответил боцман. - Добрый знак, - потер руки капитан. - А ты уверен в этом? Твоя ошибка может нам дорого обойтись. - Я долго наблюдал за судном. Никого на нем нет, кроме вахтенного, - твердо повторил боцман. - Видно, все сошли на берег, рассеяться после морского путешествия. Что ж, пусть рассеиваются, - решил Педро. - Это им дорого обойдется. Он подозвал самого молодого из своей команды, почти мальчишку, и, отведя в сторонку, несколько минут что-то горячо втолковывал ему. Матрос понимающе покивал, затем разделся, взял нож в зубы, прыгнул в воду и бесшумно поплыл к "Пенелопе" со стороны кормы, где небрежно болтался трап, оставленный кем-то из команды. Он плыл ловко, бесшумно, без брызг. Подчиненные Педро внимательно наблюдали тем временем за портом, но он по-прежнему был пустынен. Между тем ни о чем не подозревающий вахтенный, докурив сигарету, бросил ее за борт, проследив за траекторией. Затем принялся лениво расхаживать по палубе. Посланец Педро быстро, по-обезьяньи вскарабкался на "Пенелопу" и затаился за рубкой, наблюдая за вахтенным. Нож он сжал в руке, немного отведя ее назад. Выждав момент, он сзади накинулся на беспечного француза, никак не ожидавшего нападения, и вонзил ему нож под левую лопатку. Вахтенный упал, не успев даже вскрикнуть. - Точный удар, - удовлетворенно заметил боцман. - Моя школа, - добавил капитан. Через несколько секунд глухой всплеск от тела, переброшенного через борт, возвестил, что все кончено. - Остается переименовать посудину в "Кондор". Или, если угодно, в "Викторию", в честь нашего уважаемого пассажира, - галантно улыбнулся капитан Миллеру. - Между прочим, я случайно узнал: "Пенелопа" пришла сюда за оружием. А пиво - лишь прикрытие... ГЛАВА ШЕСТАЯ Всегда, приближаясь к Москве, ехал ли на машине, поездом, летел ли самолетом, Талызин чувствовал особое волнение. Вот и сейчас, глядя в окно вагона на подмосковные березки, уплывающие за горизонт, он ощутил, как привычно перехватило горло. Еще видны были следы минувших боев: разбитые танки и автомашины, воронки, зигзаги окопов с насыпанным бруствером - словно раны, которые уже начали затягиваться. Талызин долго не отходил от окна, с каким-то невыразимым чувством вглядываясь в пыльные железнодорожные березки, обгоревшие остовы изб, сиротливо торчащие русские печи, уцелевшие посреди пепелища, покореженные срубы колодцев, не часто попадающиеся фигуры людей. Кое-где можно было увидеть противотанковые надолбы, проволочные заграждения. Незаметно подкрались сумерки, и только когда замелькали знакомые очертания привокзальных строений, он оторвался от окна. Белорусский вокзал выглядел по-военному строгим: много теплушек, груженных военной техникой товарных составов. Хриплый женский голос из динамика буднично оповещал о прибытии и отправлении поездов. Талызин вышел на площадь и направился к небольшой очереди на такси. Перед ним стояла женщина с тремя малолетними детьми и целой кучей разнокалиберных узлов. - Куда собрались? - улыбнулся ей Талызин. - Из эвакуации вот вернулись. Эшелон только что прибыл. - Домой, значит? - Домой! Таксист в лихо заломленной кепке переспросил у Ивана адрес и резко тронул машину с места. После узких и кривых улочек Гамбурга улица Горького показалась Талызину необычайно широкой. Он жадно глядел на прохожих, на хорошо знакомые дома. Таксист попался на редкость словоохотливый. Он подробно отвечал на расспросы, часто улыбался, будто чувствуя необычное состояние пассажира. В столице властвовала весна. На газонах пробивалась первая зелень, трепетала юная листва деревьев. На улицах полно народу. Многие одеты совсем по-летнему. Перед входом в старинный особняк Талызин невольно замедлил шаг, поправил галстук, пригладил непокорные вихры, застегнул пиджак. Кажется, сто лет прошло с тех пор, как он приходил сюда. Сколько событий сумело уместиться на сравнительно коротком отрезке времени, после памятного ночного разговора с начальником Управления: "внедрение" в немецкий плен, кошмар лагеря, лазарет... Смертельно избитый фашистами француз, который поверил Талызину и назвал исходное сырье и формулы отравляющих веществ, такие длинные, что от сложности их запоминания, кажется, мозги переворачивались... А дальше - побег из лагеря, полный опасностей путь в Гамбург. Город и порт, превращенный в груды развалин. Явка антифашистов, чудом уцелевшая после гестаповских прочесываний... Наконец, долгий, полный приключений путь домой. Зато возвращался он со спокойной душой и чистой совестью, считая, что теперь и погибнуть не обидно: Талызин знал, что сведения, раздобытые им, передала в Москву в зашифрованном виде гамбургская подпольная радиостанция. ...Пропуск ему был уже заказан. Массивная дверь закрылась за Талызиным беззвучно. Он про себя отметил, что дорожка в коридоре та же - упругая, плотная, ворсистая, идешь по ней - словно по воздуху плывешь. Отметил знакомую лепнину на высоком потолке. Ведь тогда, в предыдущее свое посещение, все чувства его были обострены волнением, и потому малейшие детали прочно запали в память. Он постучал в дверь нужного кабинета. - Перефразируя известную поговорку, можно сказать: точность - вежливость разведчиков! - Улыбаясь, Андрей Федорович вышел навстречу Талызину из-за стола, обнял, крепко, по-отцовски, расцеловал. - Спасибо тебе, Иван! Дважды спасибо. Во-первых, за раздобытую информацию. Радиограмма получена и расшифрована, наши химики и биохимики там разбираются. - А во-вторых?.. - Во-вторых, что живым вернулся, - еще шире улыбнулся полковник Воронин. - Да ты садись, садись, в ногах, как говорится, правды нет. Они сели рядом. - Ну, рассказывай, - произнес Андрей Федорович. - Круто пришлось? - По-всякому, - коротко ответил Талызин. - А ты немногословен, - рассмеялся начальник Управления. - Между прочим, я знал, что ты обязательно вернешься. - Это как? - А так. Есть у меня свои особые приметы. - Что же вы мне сразу не сказали? - Не хотел тебя размагничивать. Нельзя, чтобы разведчик поверил в свою неуязвимость, это может плохо обернуться... Какие у тебя планы? - И, не дожидаясь ответа, предложил: - Хочешь в санаторий? Путевку подберем, отдохнешь с месячишко. Результаты медкомиссии мы получили... - Некогда отдыхать. Потом, после войны. Я чувствую себя нормально и готов к выполнению нового задания, - выпалил Талызин заранее приготовленную фразу. Андрей Федорович встал, не спеша прошелся по кабинету, выглянул в окно, обернувшись, веско произнес: - Нового задания не будет, Иван Александрович. - И, отвечая на недоуменный взгляд Талызина, пояснил: - Войне каюк, пойми наконец это!.. А со здоровьем, брат, у тебя неважно. Впервые за время беседы Талызин почувствовал нечто вроде растерянности. Кончается война, наступает мирная жизнь, сумеет ли он, военный разведчик, найти в ней место?.. - Не робей, дружище, - полковник Воронин словно угадал его мысли и положил Талызину руку на плечо. - Давай попробуем вместе помараковать, как тебе жить дальше. Талызин отметил, что седины у Андрея Федоровича за время его отсутствия прибавилось. - Что смотришь? Я не невеста. А вот невесту тебе подыскать надо. Иван снова промолчал. - Как рука? - неожиданно спросил Андрей Федорович. - Откуда вы знаете, что я был ранен? - удивился Талызин. - Я все, брат, про тебя знаю! Немецкие товарищи передали из Гамбурга. - Все в порядке, рана зажила. - Хорошо. Ты на фронт ушел из Горного института? - Из Горного. - Дело золотое... - мечтательно произнес Воронин. - Инженер-горняк, строитель шахт. Или, допустим, разведчик полезных ископаемых... К учебе не тянет? Иван на мгновение задумался. - Если сказать честно, тянет. Но беспокоит вот что... Перерыв большой в учебе. Позабыл, боюсь, все, что знал. Сумею ли наверстать? А отстающим уж очень быть не хочется. - Послушай, Иван Александрович, - нарушил паузу начальник Управления, - а что самым трудным было в последнем деле? - Самым трудным? - Да. - Пожалуй, химические формулы выучить наизусть, - улыбнулся Талызин. - Думал, голова от них лопнет. - Однако выучил. - Выучил. - Значит, память прекрасная, институт успешно закончишь, - заключил Андрей Федорович. Оба поднялись. - Еще раз спасибо за службу! - Полковник Воронин крепко пожал Талызину руку на прощание. Когда за Талызиным закрылась дверь, полковник подошел к окну, отодвинул тяжелую портьеру и, приложив лоб к холодному стеклу, на несколько мгновений прикрыл глаза. Хорошо все получилось, естественно. Похоже, Иван Талызин не почувствовал, как он осторожно "подталкивал" его к решению уйти из кадров. Авось теперь все обойдется... Он во всех деталях припомнил последнее совещание у наркома. На нем Воронин доложил, что сложное задание, связанное с добыванием информации о разрабатываемом гитлеровской Германией новом оружии, выполнено. Получены сведения о жестко засекреченных работах, которые ведутся немцами на Свинемюнде. - Наши химики уже приступили к расшифровке полученной информации, - заключил Андрей Федорович свой доклад. Лицо наркома оставалось непроницаемым. Поправив плавным жестом пенсне, он произнес, глядя куда-то поверх голов собравшихся в кабинете: - Помню, помню эту операцию. Она нам недешево обошлась. - И спросил как бы вскользь: - Как доставлена информация? - Радиограммой из Гамбурга. - Представьте разведчика. - Он еще не вернулся. Нарком удивленно вскинул брови: - Как прикажете это понимать? - В Гамбурге невообразимая каша... Видимо, ему приходится добираться через нейтральные страны... - Воронин не называл разведчика, почему-то не спросил его фамилии и нарком. - Вижу, он не очень торопится вернуться на родину, ваш разведчик. - Глаза наркома за стеклами пенсне стали колючими. Он встал из-за стола, прошелся по комнате и произнес, ни к кому не обращаясь: - Нельзя доверять никому, кто побывал за границей. Тем более во вражеской стране. И уж тем более - в плену. - Но разведчик был внедрен в немецкий концлагерь по нашему заданию, - рискнул заметить полковник. - Это не меняет дела, - отрезал нарком. И назидательно добавил: - Излишнее доверие может нам дорого обойтись. "Излишнее доверие..." Андрей Федорович снова коснулся лбом запотевшего стекла. Неужели готовится новая волна репрессий? Неужели этому не будет конца?.. Так или иначе, Талызина необходимо как можно скорее укрыть от "всевидящего ока". И чем скорее, тем лучше. Пока - с глаз долой из кадров... О том, что он сам рискует, и рискует серьезно, Андрей Федорович старался не думать. Он присел к столу, побарабанил пальцами по папке, лежащей перед ним. В ней находился подробный отчет Талызина о проведенной операции. Теперь нужно поразмыслить над тем, чтобы приказ об увольнении Талызина из органов разведки не привлек внимания наркома. Ну что ж, для этого у него, начальника Управления, есть кое-какие возможности. Во всяком случае, он не собирался сдаваться без боя. x x x Берия терпеть не мог сквозняков, поэтому стекла машины, в которой он ездил, не опускались даже в самую лютую жару. Он сидел рядом с шофером, глядя вперед почти немигающим взглядом. Те, кто сидел сзади, молчали, не смея перекинуться словом, видели: шеф сосредоточен. За окнами мелькали старинные уютные особнячки, чередующиеся с унылыми домами казарменного вида. Эти извилистые улочки и переулки, казалось, таили неведомую опасность, она сочилась из окон, ее источали подворотни. Машина выбралась из центра, по обе стороны шоссе замелькали низкорослые домишки. Берия облегченно вздохнул, достал квадратик замши и принялся тщательно протирать стекла пенсне. Рассеянно потер лоб, думая о предстоящем разговоре со Сталиным. Хозяин был не в духе последнее время, а поведение его, как всегда, непредсказуемо. Конечно, в его отношении к себе Берия уверен, но все-таки... Мало ли что? Хозяин имеет обыкновение время от времени менять свое окружение. Так убрал он его предшественника - Ежова, разумеется, с убедительной формулировкой - "за преступления против советского народа". А уж на что этот коротышка был изворотлив! И происхождения самого что ни на есть пролетарского, и с послужным списком безупречным - комар носу не подточит. А уж сапоги Хозяину лизал - с вожделением, сладострастием каким-то. Да и в выдумке ему не откажешь. Сочинил, что троцкисты пропитывали в его кабинете портьеры кислотой, в которой растворена ртуть. - чтобы, значит, его, наркома внутренних дел, отравлять понемногу. Вроде бред, выдумка, чушь собачья. Но нужно досконально знать Сталина, его болезненную подозрительность, чтобы понять, что в такой выдумке кроется тончайший психологический расчет. А что толку? Ничто, в конечном счете, не помогло Николаю Ивановичу. Даже воздействовать на него особыми методами не пришлось. Ежов попросил бумагу, карандаш и, криво улыбнувшись, сказал, что напишет нужное признание. Ясное дело - знал, что от него требуется, с его-то опытом допросов "врагов народа"! Кунцевская дорога быстро разматывалась, вскоре из-за поворота показалась Ближняя дача. Сталин сегодня выглядел особенно усталым, каким-то угнетенным. Под глазами набрякли грузные мешки, он старчески сутулился. Берия - в который раз! - подумал, как разительно отличается Хозяин от своих праздничных, помпезных портретов. Ну что ж, так надо. Народ должен всегда видеть своего вождя величавым, сильным, уверенным в себе. На даче кроме охраны и прислуги никого не было, даже личного секретаря Сталина - Поскребышева. Сталин принял наркома, как обычно, внизу, в небольшой гостиной, скромно, по-спартански обставленной. Вошла пожилая женщина с простым русским лицом, принесла две чашки грузинского чая. Это было очень кстати - Берию после дороги мучила жажда. - Чем порадуешь, Лаврентий? - вскользь бросил Сталин, не спеша набивая трубку. - Работы много, Иосиф Виссарионович. - Знаю, знаю твою работу, Лаврентий, - заметил Сталин, и в словах его Берии почудилась насмешливость, заставившая насторожиться. Впрочем, уже через несколько минут разговора он безошибочным чутьем, которое выработалось многими годами, понял, что на этот раз ничего существенного на него у Сталина не имеется - так, может быть, пустяки, пара-тройка анонимок. Его предположение подтвердилось, когда Сталин дал ему прочитать несколько писем, прошедших сквозь фильтры секретариата, ежедневно разбирающего вороха почты со всех концов страны. - Я чист перед тобой, Иосиф Виссарионович, - растягивая слова, произнес Берия. И добавил, кивнув на листки, лежащие между ними на чайном столе: - Это все происки врагов. - Врагов у нас хватает, - согласился Сталин, сильнее пыхнув трубкой. И это коротенькое "нас" окончательно привело Берию в хорошее расположение духа. Он давно уже научился понимать Хозяина с полунамека. - У меня для тебя добрая весть, Иосиф Виссарионович, - выдержав паузу, сказал Берия. - Люблю добрые вести. Честно говоря, начал отвыкать от них. - Сталин вынул изо рта трубку и приготовился слушать. - Удалось получить информацию из глубокого немецкого тыла, со Свинемюнде... - О новых ОВ? - с живостью перебил Сталин, и желтые глаза его блеснули. - Да. - Отличный подарок, - разгладил Сталин усы. Он не спросил, чья это заслуга. - Что-то Поскребышева не видно? - У него поручение в Москве. А насчет врагов - все верно, они не унимаются, - повторил Сталин, повинуясь какому-то ходу своей мысли. - Это так, - подхватил Берия. - У меня накапливается материал на таких людей, что, когда ты получишь его, очень удивишься, Иосиф Виссарионович. Сталин ухмыльнулся в усы: - Может, ты и на меня компромат собираешь, а, Лаврентий? Вместо ответа Берия прижал руки к груди, дав понять, сколь невероятно и кощунственно такое предположение. Заметив, как Сталин мельком глянул на настенные часы, Берия поднялся, догадавшись, что рассиживаться нечего.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  ГЛАВА ПЕРВАЯ Рамиро Рамирес вставал рано. Это уже вошло в привычку. Осторожно, стараясь не разбудить жену, выскальзывал из-под одеяла, шел на цыпочках на кухню и там наскоро что-нибудь проглатывал. Затем на часок отправлялся побродить, "зарядиться бодростью перед работой", как он сам говорил. Чаще всего Рамиро шел к морю, иногда забредал в порт, где у него было множество знакомых среди докеров. Сейчас около пяти, Люсию нужно будить в шесть, чтобы она не опоздала на табачную фабрику. Рамиро прикрыл за собой калитку и, насвистывая, двинулся по каменистой дороге. Песок и ноздреватые камни приятно холодили босые ноги. Говорят, эти камни вулканического происхождения. Во всяком случае. Рамиро свято верил в это. Он даже стихи сочинил: Вулкан дохнул - И туча пепла Перечеркнула небосвод, Светило зоркое ослепло, И пробудилась ярость вод... Заканчивались они так: Вот так народ Дохнет вулканом И цепи рабства разорвет И пенным валом Океанным Своих мучителей сметет! Стихи эти Рамиро положил на музыку, и песенку некоторое время распевали, до тех пор пока губернатор не запретил ее, опираясь на "законы военного времени". После этого Рамиро сочинил песенку о губернаторе, которая едва не стоила ему свободы. Несколько недель ему приходилось скрываться в порту, прячась в пакгаузах, между тюков с товарами... Он сочинил множество песен, которые распевались в разных уголках Оливии. Но перед каждой новой песней, которую еще предстояло сочинить, он чувствовал робость. Отец когда-то в юности, до женитьбы, много лет работавший подрывником на медных рудниках, рассказывал, что примерно такое же чувство он испытывал каждый раз, поднося спичку к бикфордову шнуру. Все правильно. Разве поэзия - это не огонь? - И песня, и стих - это бомба и знамя, - вслух повторил Рамирес, отворяя калитку. В стороне от дороги показался поселок фавел. Жалкие хижины сбились в кучу, как бы стараясь спрятаться друг за друга. Ящики из-под мыла, макарон и прочего товара служили стенами, гофрированное железо и текстолит - крышей. Рамиресу довелось побродить по стране, он исходил ее из конца в конец и пришел к выводу, что нужда повсюду на одно лицо, неважно, на севере ли ты, где горные отроги припорошены снегом, или на юге, где знойный ветер пустыни опаляет лицо. И запах у нищеты повсюду одинаков: она пахнет пеленками, керосином, дешевыми сигаретами, черствым хлебом - она пахнет беспросветным отчаяньем. Над некоторыми крышами уже вился дымок. Подойдя поближе, Рамиро расслышал голоса - звукопроницаемость стенок хижин была такова, что все жители фавел обитали как бы в общей комнате, одной огромной семьей. Да так оно, в сущности, и было - бороться с нуждой можно только сообща. Когда кто-то долго хворал или, получив травму в порту, на табачной фабрике или на руднике, получал пинок от хозяина - шапка шла по кругу. Каждый делился чем мог, подчас - последним. И здесь, в фавелах, Рамиресу приходилось иногда прятаться от ищеек полиции. Из-за горизонта показалось солнце. Первые его луча брызнули расплавленным золотом. "Расплавленным золотом", - мысленно повторил Рамиро, усмехнувшись красивому поэтическому сравнению. Он-то в жизни не видел золота - ни в расплавленном, ни в обычном состоянии. Какое там золото! До приезда в город он понятия не имел, что такое матрас. В семье Рамиро был седьмым ребенком. Родители - сельскохозяйственные рабочие - с утра до ночи гнули спину, чтобы как-то прокормить свое многочисленное семейство. Выпив в праздник стаканчик-другой кашасы, отец любил с гордостью повторять: - У меня собственный дом... Предмет своей гордости родители Рамиро целиком, до последнего кирпича, соорудили собственными руками. До последнего кирпича... Да они и кирпичи-то формовали сами, потому что фабричные стоили слишком дорого. Детишки помогали как могли - носили инструмент, подавали раствор глины, связывали в пучки камыш для крыши, подметали двор и таскали на свалку строительный мусор. За строящимся домом отец вырыл круглую яму, и маленький Рамиро, гордый оказанным доверием, с утра до ночи месил босыми ножонками глину, в которую для крепости добавлялся овечий навоз. Кирпич не обжигали - для этого ведь нужна была специальная печь. Его выдерживали несколько дней на яростном оливийском солнце, отчего кирпич делался твердым, и выкладывали стены, которые медленно, но верно тянулись кверху. Приходя в сумерки с работы, отец ужинал, отдыхал немного и принимался за дом. Кирпичи он укладывал споро, как заправский каменщик. - Говорят, если в глину добавить конский волос, кирпич будет несокрушим, - говорил отец. - Да где его возьмешь, конский волос? - вздыхала мать, подавая кирпич. - Сойдет и так, - соглашался отец и поправлял рукавом пышный ус, тронутый сединой. Собственный дом! Он состоял из одной комнаты. В ней помещались все девять членов их семьи. Пол - земляной, мебель - деревянные топчаны, собственноручно сколоченные отцом, постельное белье - овечьи шкуры... Из задумчивости Рамиреса вывел приветственный возглас. Из крайней хижины выскочил парень и вприпрыжку бросился навстречу. - Доброе утро, Рамиро! - произнес он, запыхавшись от быстрого бега. - Здравствуй, дружище, - остановился Рамирес. - Есть какие-нибудь новости? - Да. Рамирес остановился: - Выкладывай. - В порт собрался? - Как видишь. - Будь осторожен. - А что случилось? - поинтересовался Рамирес. - Океан обрушился на сушу? Проснулся прибрежный вулкан? Или профсоюз выступил на стороне рабочих? Парень рассмеялся: - Ни то, ни другое, ни третье. В порту полно полиции и шпиков. - Неужели о забастовке пронюхали? - К счастью, нет. - Парень понизил голос. - Говорят, они наркотики ищут. Глаза Рамиреса сузились и потемнели. - Наркотики? - переспросил он. - Да. Говорят, из-за океана к нам все больше поступает этой заразы. - Вместе с недобитыми фашистами. - Вот именно, - кивнул парень. - Говорят, кое-кто помогает гитлеровским молодчикам, которые просачиваются в Оливию... Может, вернешься? В порту опасно. Рамирес пожал плечами: - Я не трус. - О собрании не забыл? В девять вечера, где обычно, - напомнил парень. - Мне о собрании сказал сам Орландо Либеро. - Когда начинаете бастовать? - Т-с-с, - парень настороженно огляделся. - И у ветра есть уши. Наша сила - во внезапности. - Ну, ладно. А я-то вам зачем? - Ты нужен нам, Рамиро. Ты напишешь для нас новую песню! И она станет гимном бастующих. - "И песня, и стих - это бомба и знамя, и голос певца поднимает класс", - продекламировал Рамирес. - "И песня, и стих - это бомба и знамя"! - восхищенно повторил парень. - Какие слова! Ты растешь, Рамиро, до тебя скоро рукой не дотянешься. Молодчина! - Это не мои стихи, - усмехнувшись, покачал головой Рамирес. - А чьи? - Одного русского поэта. Дорога сделала поворот. Вдали показались строения порта. - До вечера. - попрощался Рамирес о парнем. Времени оставалось немного, а он решил непременно заглянуть к докерам. В главном порту страны работа не прекращалась круглые сутки. К ночи, правда, темп погрузки-разгрузки замедлялся, но всегда находились нетерпеливые судовладельцы, которые желали как можно скорее загрузить или, наоборот, разгрузить свою посудину, чтобы товар не залеживался, а зафрахтованное судно не простаивало лишние часы: бизнес есть бизнес. Некоторые докеры соглашались на ночную погрузку: хотя работать в темноте, при скудном освещении опаснее, зато двойная плата... Профсоюз докеров, несмотря на усилия левых, занимал пассивную позицию. В его руководстве окопались люди, далекие от интересов рабочих. В этих сложных условиях готовилась забастовка. По мере того как война в Европе близилась к концу, грузооборот в порту увеличивался. Портовые сооружения перестали справляться с нагрузкой, и по решению правительства Оливии в пожарном порядке рядом со старыми возводилось четырнадцать новых причалов. С полной выкладкой трудились и пограничники вкупе с таможенниками: нужно было тщательно просеивать всех, кто спускался по трапам пришвартовавшихся кораблей, выяснить по мере возможности личность каждого, кто собирался ступить на оливийскую землю. Подозрительных лиц, прибывающих из-за океана, в последнее время становилось все больше. Сначала, по распоряжению министра внутренних дел, их направляли в специально созданный для иммигрантов лагерь для дальнейшей проверки. Затем подозрительными приезжими заинтересовывался генерал Четопиндо. Не жалея времени, он подолгу беседовал наедине с некоторыми из задержанных, и дело частенько кончалось тем, что по приказу Четопиндо подозрительную личность отпускали на все четыре стороны, после чего она таинственным образом исчезала из поля зрения полиции. Министр внутренних дел попробовал протестовать против такой "практики произвола", как он выразился. - Я знаю, что делаю! - отрезал генерал. - Эти люди нужны мне для армии. - Но они... - начал министр. - На их политические воззрения мне в высшей степени наплевать, - перебил Четопиндо. - Они знают военное дело, этого достаточно. Кто занимается армией, я или вы? Собеседник генерала хотел было возразить, что армией должен заниматься, если уж на то пошло, военный министр. Но вовремя прикусил язык. Связываться с Четопиндо было небезопасно. Генерал танковых войск имел большое влияние в армии. "Да будь он неладен, этот надменный щеголь Четопиндо! Хочет окружать себя темным иммигрантским отребьем - на здоровье! Мне свой покой дороже", - мудро рассудил министр внутренних дел. Кроме того, генерала Четопиндо, по слухам, поддерживает могучий северный сосед... Рамиро Рамирес бросил взгляд на часы, украшающие здание таможни, и решительно ввинтился в портовую толчею. Тут он был своим - рабочие узнавали его, хлопали по спине, отпускали соленые шуточки. Рамиро в ответ улыбался, приветливо кивал. Верно, в порту было много подозрительных типов. Они шныряли, обменивались на ходу короткими невразумительными репликами, что-то вынюхивали. Но докеры игнорировали их. Они делали свое дело, как всегда, шумно и весело. Может быть, чуточку более шумно, чем всегда. Мелькнуло знакомое лицо. Рамирес приостановился. Смуглый до черноты человек тоже заметил его. Мгновение Рамирес раздумывал - подойти или нет. Между тем смуглолицый махнул приветственно рукой, показал в улыбке ослепительные зубы и, ловко перепрыгнув бочонок, зашагал навстречу Рамиресу. - Рамиро! Доброе предзнаменование! - воскликнул он радостно. Это был Педро, человек неопределенного возраста и неопределенных занятий. Он, правда, числился в почтенном списке оливийских судовладельцев, но кто же в порту не знал, что Педро выполняет разного рода рискованные поручения влиятельных лиц? Что же касается "Кондора" - судна, которое он водил, то поговаривали, что на самом деле оно принадлежит генералу Четопиндо. И команда у Педро была под стать капитану - головорезы, каких поискать. Кроме того, ходили упорные слухи, что Педро имел касательство к торговле наркотиками. А к торговцам наркотиками у Рамиреса выработалось особое отношение. Однако не пойман - не вор, а Педро ни разу не был пойман "на горячем". Рамирес все это понимал, но все-таки не мог победить в себе инстинктивную неприязнь к Педро. В то же время он не мог не отдать должное и неистощимой выдумке Педро, его начитанности, имевшей бог весть какое происхождение, и искрометному веселью, которое прорывалось вдруг, в самый неожиданный момент. Особенно подкупала Рамиреса способность Педро цитировать стихи - причем хорошие стихи, у него несомненно был вкус - и комментировать их на свой лад, иногда довольно-таки неожиданно. - Встретить священника - к несчастью, встретить певца - к добру! - воскликнул Педро, потрясая руку Рамиресу. - А уж встретить поэта, - он закатил глаза, - к счастью! Рамирес улыбнулся. - И я рад видеть тебя, поэт морских просторов... - Куда мне, - махнул рукой Педро. - Хотя в чем-то, возможно, ты и прав. Я - странствующий морской рыцарь, а это занятие сродни поэзии... - И контрабанде, - вставил Рамирес. - Фи, как грубо, - поморщился Педро. - Правда груба. - В это чудесное утро, Рамиро, я не собираюсь с тобой ссориться. Мимо прошел человек в широкополой шляпе. Он окинул их внимательным взглядом. - Не тобой, часом, интересуются эти молодчики, которые наводнили порт? - спросил Рамирес. Педро вынул портсигар - необычный, дорогой, - не спеша закурил. Сладковатый дымок сигареты показался Рамиресу каким-то необычным. - Послушай, Рамиро, - сказал Педро, гася зажигалку, - что это ты сегодня такой колючий? Когда мы в прошлый раз разговаривали с тобой в порту... - Это было несколько месяцев назад, - перебил Рамирес. - Где ты пропадал? Болел? - Занят был, - пробормотал Педро, отводя взгляд. Он выпустил дым и предложил: - Присядем на минутку. - Я тороплюсь. В другой раз. - Прошу тебя, Рамиро. Я искал тебя. Знаю, что ты утром заглядываешь в порт... Они отошли в сторонку, в длинную тень, отбрасываемую пакгаузом, и сели на поваленный бочонок. Ритм портовой жизни нарастал, учащался. Все пронзительнее визжали лебедки, стремительней проносились автокары, с глухим звуком тут и там хлопались оземь туго набитые мешки, ящики, контейнеры. Впрочем, эта симфония труда была настолько привычной, что Рамирес не замечал ее. - Так где же ты пропадал, рыцарь морей? - повторил Рамирес свой вопрос. - Там, где и положено рыцарю морей: в море, - ответил Педро, усаживаясь поудобнее. - Промышлял? - Каждый из нас промышляет в этой жизни, - философически заметил Педро. Рамирес тихо произнес: - Знаю, чем ты промышлял... - Нет! - воскликнул Педро, вскочив с места. - Чего не было, того не было. Рамирес усмехнулся: - Так я тебе и поверил. - Не занимался я наркотиками, - резко жестикулируя, воскликнул Педро. - Хочешь, поклянусь божьей матерью? Или памятью предков? - Которых ты себе выдумал, - вставил Рамирес. Смуглое лицо Педро напряглось. - Ври, да не завирайся, - сказал он хрипло. Рамирес пожал плечами: - Разве не так? Педро промолчал. Он выплюнул окурок, тщательно вдавил его в землю и затем вкрадчиво начал: - Видишь ли, Рамиро, я всегда считал тебя своим другом, несмотря на твои шуточки. Но согласись, каждый человек должен заниматься тем делом, которое ему по душе. Ты, например, песни сочиняешь да по стране с гитарой колесишь... - А ты? - Я?.. О себе не буду говорить, ты и так меня насквозь видишь. У тебя взгляд пронзительный. - Вижу, Педро. - Разве я виноват в том, что господь прорубил у берегов Оливии Королевскую впадину и сделал ее удобной для морского порта? Разве я виноват в том, что есть на свете шхуны, и соленый ветер, и свобода? Разве я виноват в том, что мой прадедушка... Рамирес сделал попытку подняться, но Педро его усадил. - Ладно, к черту прадедушку, - сказал он, перейдя с патетики на обычный тон. Переход был настолько неожиданным, что Рамирес расхохотался. - У меня к тебе дело, Рамиро, - сказал Педро. - Выкладывай. - Хочешь войти ко мне в долю? Барыши, само собой, честно пополам. - Зелье ввозить контрабандой? Или марихуаной торговать, которую ты сейчас выкурил? - поинтересовался Рамирес. - Ты наблюдателен, это хорошо, - сказал Педро. - Что же касается наркотиков и контрабанды, то это пустяки, - пренебрежительно махнул он рукой. - Нет, я предлагаю открыть дело на паях. Настоящее, с размахом. Солидное, выгодное дело. - Например? - Например, основать фирму, занимающуюся трансатлантическими перевозками. Или, еще лучше, покупать земельные участки и строить на них дома, а потом продавать их. Говорят, теперь, после войны, земля начнет сильно дорожать... Рамирес поправил волосы, упавшие на лоб. - Война еще не кончилась, - заметил он. - Если верить нашим газетам, у Гитлера есть шансы. - Гитлер находится при последнем издыхании, - сказал Педро. - Немцы драпают так, что пятки сверкают. - Ты был там, что ли? - Я знаю, что говорю. Рамирес сощурился: - У меня к тебе один вопрос, Педро. - Давай хоть сотню. - У тебя есть штаны? - Какие штаны? - опешил Педро. - Я имею в виду, еще одна пара штанов, кроме тех, которые на тебе, - пояснил Рамирес. - Думаешь, у меня нет денег? - обиделся Педро. - У меня, если хочешь знать, есть золото и драгоценности. А это деньги, много денег. Рамирес покосился на Педро. - Думаешь, украл? Ограбил? - продолжал Педро. - Нет, - покачал он головой, - я заработал свой капитал честным трудом. Так что, по рукам? - Мне надо подумать о твоем предложении, - сказал Рамирес со значением. - Да что там думать? - загорячился Педро. - Счастье само плывет тебе в руки, а ты нос воротишь. Подумай если не о себе, так о Люсии. Я за эти деньги головой рисковал, сквозь ад и чистилище прошел... - А конкретней? Педро поднял палец: - Тайна. - Как же я могу быть твоим компаньоном, - усмехнулся Рамирес, - если ты таишься от меня? - Если примешь мое предложение, я все расскажу тебе, - заверил Педро. - Все? - Как на исповеди. - Странная штука все-таки получается, - произнес задумчиво Рамирес. - Ты вносишь в дело капитал. Но у меня-то капитала, как тебе известно, нет, если не считать долгов. Какие же мы с тобой компаньоны? - У тебя есть капитал, Рамиро, - ответил Педро. - Твое честное имя. И честные руки. Если хочешь знать, ты единственный человек, которому я доверяю, во всей Оливии. На тебя можно положиться, это главное. Ну, что скажешь? - Послушай, Педро, - вдруг сказал Рамирес, - за время твоего отсутствия здесь, в порту, произошли некоторые события. Педро насторожился. - Какие события? - Несколько раз бастовали докеры. - Ну и что? - Бастовали неудачно, потому что не могли толком договориться между собой. Педро нетерпеливо пожал плечами. - В результате последовали массовые увольнения, - продолжал Рамирес. - Люди ютятся в фавелах, проедая последние крохи. Пойдем со мной, я покажу тебе, как они живут, и ты сам убедишься, что... - У меня нет времени на пустяки, - перебил Педро. - Я, со своей стороны, тоже предлагаю тебе дело, Педро, - объявил Рамирес. - И согласен быть в этом деле твоим компаньоном. - По рукам, - обрадовался Педро. - А какое, собственно, дело ты придумал? - Нужно помочь тем, кто на грани гибели. Твои деньги... - Мои деньги - это мои деньги! - зло перебил Педро. - Много вас найдется, голодранцев, прихлебателей... Рамирес встал. - Подумай о моем предложении, - сказал он спокойно. - Свои деньги ты лучше поместить не сможешь. Если они у тебя есть, конечно, - добавил он. - Не беспокойся, есть, да не про вашу честь! - Педро мрачно сплюнул. x x x Получив телеграмму из пылающей Европы, генерал Четопиндо ждал гостя. В предвидении скорого и неминуемого краха "тысячелетнего рейха" нацистская верхушка загодя готовила для себя логова и убежища где только можно. Одним из звеньев, а точнее сказать - опорных пунктов этой деятельности была южноамериканская республика Оливия. Выбор был сделан благодаря давним связям с генералом Четопиндо, который явно сочувствовал нацистам. Правда, мешало достаточно сложное положение в Оливии. Большим влиянием, особенно в последнее время, здесь начали пользоваться левые, демократические силы. Но и у правых были свои козыри, и главным из них, несомненно, честолюбивый, властный генерал Четопиндо, за которым стояла оливийская армия. У Четопиндо, отпрыска одной из самых аристократических оливийских фамилий, струилась в жилах толика крови немецких рыцарей, чем генерал особенно гордился. С юных лет Четопиндо воспитывался в почтении и любви ко всему немецкому, а перед началом второй мировой войны, в 1936 году, по приглашению своего дальнего родственника, одного из заправил гитлеровского рейха, побывал в Германии, на всемирной Олимпиаде. Берлин, правда, не очень понравился Четопиндо, он показался ему серым, скучным, продымленным городом. Однако военные испытательные полигоны, которые показали Четопиндо в знак особого доверия, произвели внушительное впечатление. Понравилась генералу и Олимпиада. Он, правда, не разбирался в спортивных тонкостях, но ему пришлась по душе помпезность, с которой это мероприятие было обставлено. Поездил Четопиндо и по стране, и отнюдь не с туристскими целями. Представляя интересы одной из самых значительных оливийских экспортно-импортных фирм, генерал завязал, как ему казалось, небезвыгодные контакты. Четопиндо, возможно, достиг бы и большего, но уже тогда у отпрыска старинного рода, обладающего явными признаками вырождения, обнаружилось чрезмерное увлечение как алкоголем, так и особого рода курением. По этой причине частенько деловые переговоры, происходившие в чинной и чопорной обстановке горного замка либо солидного офиса, не могли прийти к завершению "по техническим причинам". Впрочем, вскоре деловые партнеры, которые были уполномочены вести с гостем переговоры, превратили беду во благо и, доведя Четопиндо до необходимой кондиции, добивались от генерала всего, чего хотели. Нужно, правда, сказать, что они не злоупотребляли этим, следуя указаниям того, чье имя мало кто в Германии мог произнести без трепета. Тот, кто давал эти указания, пояснил свою позицию на одном из совещаний в узком кругу: великой Германии нужен не один оливиец и не одна оливийская фирма, а вся Оливия. Хищные щупальца немецкого капитала, протянувшись через океан, вцепились в южноамериканскую республику, оплетая ее. ...Теперь, когда "непобедимый" рейх находился при последнем издыхании, партийный бонза вместе со своим подручным Карлом Миллером и рассчитывал добраться до Оливии, чтобы на первых порах там укрыться. Однако бонза погиб, и Миллер, посвященный в планы шефа, остался в одиночестве. Что ж! Если разобраться, может быть, это не так плохо, рассудил Миллер. По крайней мере, будет больше возможностей проявить собственную инициативу, развернуться на новом месте. Покойный шеф не раз говорил, что генерал Четопиндо пользуется немалой властью в стране и отличается, кроме того, чрезмерным честолюбием. Говорил он и о слабостях генерала. Попытавшись сыграть на них, можно чего-нибудь добиться. Ну, а помимо всего прочего, должен же генерал, в жилах которого течет немецкая кровь, сочувственно отнестись к опыту великой Германии?! Пускай этот опыт не слишком удачен, не все ведь потеряно!.. Как знать, быть может, именно Оливии в недалеком будущем предопределено стать источником возрождения нацизма в мире, и заслуга в этом будет принадлежать ему, Миллеру. Так в свободные минуты размышлял похудевший и загоревший под океанским солнцем Миллер, между тем как захваченный у французов корабль, ведомый капитаном Педро, после многих приключений приближался к берегам Оливии. Едва бывшая "Пенелопа", сменившая название на "Кондор", пришвартовалась, Педро убедился, что его пассажир говорил правду: Миллера ждали. Карла доставили к Четопиндо, и генерал имел с ним продолжительную беседу. Четопиндо встретил Миллера поначалу настороженно: ведь тогда, в 1936 году, когда генерал был в Берлине, их познакомили только наскоро. Много дней генерал приглядывался к Миллеру, изматывал долгими разговорами, весьма подозрительно смахивающими на допросы. За любезной улыбкой хозяина скрывалась железная воля, хватка хищного зверя. Особенно детально расспрашивал Четопиндо об обстоятельствах гибели шефа Миллера. Тут Карл старался быть предельно точным и подробным, понимая, что у генерала могут быть и другие источники информации: о связях Четопиндо с нацистской верхушкой Миллер был достаточно осведомлен. Однажды утром, придя на назначенную очередную аудиенцию к генералу, Миллер застал дверь его шикарного кабинета запертой. Добиться чего-либо вразумительного от охраны не удалось. Однако Карл еще на борту "Кондора", а затем захваченной "Пенелопы", общаясь с капитаном Педро и его командой, научился немного разбираться в испанском. Теперь, в Оливии, он старался каждый день расширить свои познания, понимая, что без знания языка ни о каком успехе говорить не приходится. В этот день его знания пригодились. Выйдя из особняка, который занимало ведомство генерала, Миллер остановился в раздумье, не зная, куда идти. Город он знал слабо, к тому же и с деньгами было не густо: генерал держал его на скудном пайке. Хорошо бы закатиться в местный ресторан, но не расплачиваться же с официантом кольцами и золотыми коронками, в самом деле?! Из особняка вышли два чиновника в штатском и, о чем-то толкуя, обогнали Миллера. До него донеслось имя - Четопиндо, и он навострил уши. Чуть прибавив шаг, он шел за ними и из обрывков разговора уловил, что генерал сейчас "снова в нерабочем состоянии". Правда, всего через четыре дня генерал встретил Миллера в своем кабинете свежий как огурчик. - Не мог увидеться с вами в назначенное время, - сказал Четопиндо, не сочтя нужным извиниться. - Срочная поездка... В отдаленный штат. Миллер сказал: - Я так и понял. Генерал пытливо посмотрел на него, но выражение лица Миллера было невинным. - Дело чрезвычайной важности, - добавил Четопиндо. - Но теперь я к вашим услугам. Надеюсь, даром время не теряли? - неожиданно подмигнул он. - Оливийские красавицы славятся во всем мире. В этот день они говорили особенно долго. По ноткам фамильярности, которые начали проскальзывать в генеральских словах, Миллер заключил, что тот наконец-то признал его своим. Впрочем, с выводами спешить было рано. - Что ж, попробуем поработать вместе, Карло, - небрежно бросил Четопиндо, когда они прощались. - Ваши рекомендации я не собираюсь сбрасывать со счетов. Дел в стране очень много, мне необходим помощник, на которого я мог бы положиться, как на самого себя. Они стояли друг против друга - высокий, все еще щеголеватый Четопиндо и едва достающий ему до плеча Миллер, нервно поправляющий очки, купленные в Оливии взамен потерянного пенсне. - Нет порядка в стране, - вздохнул Четопиндо. - Видели, как мальчишки продают на улицах "Ротана баннеру"? Миллер кивнул. - А знаете, чья это газета? - Знаю. - Всякая нечисть поднимает голову, - сжал Четопиндо кулаки. - Но погодите, дайте срок! Мы всем им скрутим головы. Ну, а что касается вас... - Генерал подумал, облизал губы. - Могу сказать одно: ваше продвижение будет зависеть только от вас. Только от вас, Карло, - подчеркнул он. - Я понятно говорю? - Понятно, - вытянулся в струнку Миллер. - Мне нужен верный человек. Преданный, готовый выполнить любой мой приказ. Готовый за меня, за мое дело в огонь и в воду. Только с такими людьми мы сможем возродить несчастную Оливию. Продолжая пожирать Четопиндо глазами, Миллер разглядел у того, видимо тщательно разглаженные массажистами и присыпанные пудрой, мешки под глазами. Да и румянец, казалось бы свидетельствующий о несокрушимом здоровье, был какого-то горячечного оттенка. Миллер перехватил взгляд Четопиндо и поспешно отвел глаза. - Вот что, - сказал генерал. - Я замыслил для начала одно дело, в котором у вас будет возможность проявить себя. Но от вас потребуется мужество... Карл внутренне напрягся: видимо, Четопиндо сейчас объявит необходимые условия их дальнейшего сотрудничества. Однако генерал явно передумал посвящать немца в свои планы. Четопиндо посмотрел на часы и вскользь заметил: - Вы слишком небрежно храните свои драгоценности. Я велел моим ребятам спрятать их в более надежное место. Побледневший Миллер едва сдержался, но промолчал. - Воздержитесь сегодня от развлечений, - произнес Четопиндо. - Завтра в пять утра за вами заедет машина. x x x Дорога, взяв старт в порту, бежала вдоль океанского побережья. Говорили, что эта дорога начинается в Королевской впадине, а кончается в бесконечности. Действительно, это была самая длинная дорога в стране. И самая новая - ее прокладку закончили совсем недавно. Тихий океан в это жаркое безветренное утро вполне оправдывал свое название. Если посмотреть вдаль, то можно было заметить, что широкий лоб океана, как всегда, изборожден морщинами волн, но сегодня они были мелкими, набегающими покорно и робко. Машина Четопиндо шла без обычной охраны. Промелькнул поселок фавел, и снова вдоль пустой дороги потянулся пустынный пейзаж. Накатанный до блеска битум лоснился, как спина грузчика. Миллер с интересом глядел в окно. Голая равнина кое-где оживлялась экзатичными растениями, которые заставили его вспомнить уроки географии в дрезденской гимназии. - Раньше я видел кактусы только на картинках, - заметил Миллер, опуская до отказа стекло машины. Четопиндо, откинувшись на спинку сиденья, покрытого мексиканским ковром ручной работы, принялся методически раскуривать гавану. - Кактусы необходимы народу, - неожиданно изрек он, пуская дым в сторону Миллера. - Простите, не понял? - переспросил тот. - Кактусы содержат мескалин, - лаконично пояснил Четопиндо. - Наркотик? - Наркотик. Миллер умолк. Он посмотрел на мальчишеский затылок шофера, на его неправдоподобно широкое сомбреро, слегка откинутое назад, покосился на яркое, как оперенье попугая, одеяние генерала: не поймешь - военное или штатское, и подумал, что все в этой стране чуждо и непривычно. Понадобится какое-то время, чтобы хоть чуть-чуть понять Оливию, ее обычаи и психологию мышления коренных жителей этой страны. Кто их разберет, этих смуглокожих! Генерал стряхнул под ноги пепел и, ткнув сигарой вперед, спросил: - Нравится дорога? - Хорошая. - Много у вас таких в Европе? Четопиндо говорил по-немецки вполне сносно, хотя и с акцентом, который напомнил Миллеру смуглолицего капитана Педро. Как ни странно, оказалось, что капитан "Кондора" назвался своим настоящим именем. Генерал, хотя и не прихватил с собой охрану, взял и в этот вояж семизарядный кольт, автомат и полдюжины гранат: с оружием Четопиндо не расставался ни при каких обстоятельствах, даже когда принимал ванну. - В Германии попадаются дороги не хуже, чем эта, - ответил Миллер. Он старался нащупать верный тон и вообще правильную линию поведения в разговоре с этим щеголеватым генералом, обладающим огромной властью. Последнее Миллер понял сразу, едва только высадился в порту. Черт его знает, как с ним надо говорить! Принять-то Миллера он, в конечном счете, принял и взял под свою опеку, но что у него на уме? Честно говоря, этот вопрос больше всего мучил Миллера. Кроме того, его беспокоило, что сумка, с таким трудом доставленная сюда, неожиданно перекочевала к Четопиндо. - Большинство автострад в Германии построил Гитлер, когда пришел к власти, - сказал Миллер. Четопиндо улыбнулся. - Вот как! А я и не знал, что Адольф Гитлер - дорожный инженер. - Гитлер велел строить автострады, чтобы дать работу немецким безработным, - невозмутимо пояснил Миллер. Четопиндо вышвырнул окурок в открытое окно машины. Солнце начинало припекать, в окно вливалась тугая струя нагретого воздуха. - Уроки истории следует запоминать и извлекать из них пользу. Гитлера погубили не союзники, - сказал генерал. - Гитлера погубили вы, его солдаты и помощники. Что же касается дороги, по которой мы едем, то ее целиком построили заключенные. И в пустыне прокладывали, и в горах тоннели пробивали. Так сказать, перевоспитывались трудом, хотя и мерли как мухи. Миллер с облегчением вздохнул. Похоже, этот Четопиндо свой человек. С ним можно иметь дело. - Трудовое перевоспитание мне знакомо, - сказал Миллер. - Вы были заключенным? - посмотрел Четопиндо на своего собеседника. - Странно. Кто бы мог подумать!.. "Шутник! - с внезапной неприязнью подумал Миллер. - Попал бы ты ко мне в лагерь..." В памяти всплыл небольшой плац, выбитый десятками тысяч ног, ободранное мертвое дерево, на котором за руки подвешивали проштрафившихся заключенных - кого на пятнадцать минут, кого на тридцать, а кого и на все четыре часа. Наказание выдерживалось с немецкой пунктуальностью, по хронометру старшего офицера охраны. Близ плаца с полной нагрузкой работал крематорий, днем и ночью выбрасывая в небо черные клубы жирного дыма. Да, это было суровое время и суровая работа для блага нации. - Нет, я не был заключенным. Наоборот, я занимался их перевоспитанием. Генерал засмеялся: - Вас трудно вывести из себя, друг мой. Между прочим, я знаю о вас гораздо больше, чем вы думаете. Миллер посмотрел на худое, с хищным носом, лицо Четопиндо и непроизвольно сжал кулаки. Врезать бы в этот подбородок, да со всего размаха, чтобы шейные позвонки затрещали! - Отчего вы завели руки за спину? - поинтересовался Четопиндо. Миллер вздрогнул: - Старая привычка. Дорога внезапно втянулась в заросли кактусов. Колючие растения то подступали к самому полотну, грозя шагнуть на проезжую часть, то отступали немного. - Я не совсем уловил вашу мысль, генерал, - нарушил паузу Миллер. - Относительно мескалина? - Да. - Мысль проста: наркотик, конечно, яд, но лучше разрешить народу наркотик, чем левые взгляды, - отчеканил Четопиндо. - По крайней мере, такова моя точка зрения. К сожалению, не все в правительстве ее разделяют. Что поделаешь! У нас в верхах засилье гнилых либеральных элементов. Но это до поры до времени, друг мой, - добавил генерал, по-отечески хлопнув Миллера по плечу. Миллер навострил уши. Но генерал снова ушел от главного разговора. Возможно, он не хотел вести его при шофере. Шикарная машина, в которой они мчалось, обладала одним существенным недостатком: в ней нельзя было отделить стеклом кабину шофера, если бы пассажиры пожелали этого. - От удачного завершения дела, которое мы с вами задумали, Миллер, зависит многое, - неожиданно заметил Четопиндо. "Мы с вами задумали"! Что бы это значило? Едва Миллер ступил на оливийскую землю, таможенники - или, черт их знает, кто были эти широкомордые парни в штатском, - втащили его в приземистое кирпичное здание и впихнули в маленькую комнатку с единственным зарешеченным окном. Через несколько минут отворилась дверь, и в комнату вошел этот человек, назвавшийся генералом Четопиндо. Он показался Миллеру огромным пестрым попугаем. Однако этот попугай все дни держит его в напряжении... И вот они мчатся в Четопиндо по этой превосходной автостраде, у Миллера время от времени нет-нет да и сожмется сердце, как только вспомнит о неведомо куда уплывших ценностях. Генерал вытер лоб белоснежным платочком. - Жаль вашего погибшего шефа, - сказал он, аккуратно складывая платок. - Сильный был человек. Такие люди нужны моей стране, которую рвут на части эти подлые людишки, которые называют себя демократическими элементами. У него были железные руки, а главное, железное сердце. - Четопиндо покосился на затылок шофера и, не докончив фразу, сунул платок в карман. В машине стало душно. Миллер расстегнул воротник, но это не принесло никакого облегчения. - О вашей поклаже не беспокойтесь, - неожиданно сказал Четопиндо, как бы угадав мысли Миллера. - Могу вас заверить, что она в надежных руках и послужит нужному делу. Миллер вздохнул. Четопиндо просверлил его долгим взглядом: - А пока что и вы должны исчезнуть. - И, испытующе выдержав паузу, добавил: - Кто его знает, как повернется дело после войны. У левых длинные руки. Если они начнут вылавливать беглецов третьего рейха... Короче говоря, нужно хорошенько позаботиться о том, чтобы им не помогли ни фотокарточки, ни оттиски пальцев, взятые из досье некоего Карла Миллера. Не так ли? Миллер встревоженно показал глазами на шофера. Четопиндо стал говорить потише, но по тому, как покраснели уши шофера, Миллер догадался, что тот слышал последние слова генерала, а значит, и весь их предыдущий разговор. - Напрасно беспокоитесь, Миллер, - сказал Четопиндо, угадав мысли немца. - Я уверен, что Гарсиа будет молчать! Миллеру очень не нравилась откровенная болтовня Четопиндо в присутствии третьего лица, но он никак не высказал своего недовольства. - Вот очки вам ни к чему, - сказал внезапно Четопиндо, посмотрев на Миллера. - Придется от них избавиться. Слишком приметная улика. - Я не могу без них, - сказал Миллер. - Что у вас со зрением? - Близорукость. - Лишь бы не политическая, - сострил Четопиндо. Миллера уже не шокировали эти нелепые потуги на остроумие. - Сколько у вас диоптрий? - Минус две. - Пустяки. Выбросим очки и поставим вам контактные линзы, - безапелляционно решил генерал. Теперь палящие лучи солнца падали отвесно, и духота в машине становилась нестерпимой. Миллер дышал открытым ртом, разевая его словно рыба, которую вытащили из воды. Он не успевал вытирать обильный пот. - Мне Педро успел рассказать в порту вашу "одиссею", Миллер, - сказал Четопиндо, вытаскивая новую сигару. - Прямо-таки мир приключений! Машина промчалась по мосту, переброшенному через могучую реку. Вода в ней была мутная, желтоватого цвета. - Весенний наводок? - спросил Миллер. - Осенний, - неожиданно поправил Гарсиа, полуобернувшись к Миллеру. - Наш уважаемый шофер прав, - сказал Четопиндо. - В Оливии все наоборот: в Европе весна - у нас осень, в Европе лето - у нас зима, в Германии - нацист, у нас - деятель демократического фронта. Недурно, а? - Он подмигнул Миллеру и захохотал, довольный собственным остроумием. Миллеру, однако, было совсем не до смеха. Он подумал, что генерал Четопиндо ведет себя как провокатор, столь откровенно разговаривая при шофере. Солнце между тем продолжало усердно согревать мчащуюся машину. "Черт бы побрал эту духотищу!" - выругался он про себя. Все вокруг вдруг показалось ему бесконечно чужим. Что ни говори, а вне привычной концлагерной обстановки, где, особенно в последние месяцы, он пользовался почти неограниченной властью над военнопленными и упивался собственной значимостью, Миллер чувствовал себя потерянным, все вызывало у него глухое раздражение. А тут еще эта несносная жар"... - Скоро приедем? - спросил Миллер. - Минут через сорок пять, - ответил Четопиндо, посмотрев на часы. После того как миновали широкую реку, окрестный ландшафт резко изменился. С каждым километром заросли по обе стороны дороги становились все гуще, и Миллер подумал, каких невероятных усилий стоило пробить сквозь них автостраду. - Вам, Карло, нельзя выходить на солнце с непокрытой головой, - сказал Четопиндо, покосившись на Миллера. - Оно прихлопнет вас в два счета. Когда приедем на место, раздобудем для вас у старины Шторна сомбреро. Такое, как у Гарсиа, - добавил он, кивнув на шофера. - Я читал, что в жарких странах, таких, как ваша, - сказал Карло, - лучше всего защищает голову от солнца тропический пробковый шлем. Четопиндо улыбнулся насмешливо, и Миллер понял, что в чем-то попал впросак. - Бьюсь об заклад, что во всей Оливии вы не найдете ни одного тропического шлема, если не считать краеведческих музеев, - проговорил Четопиндо. - Почему? - Потому что пробковый шлем стал в нашей стране символом колониального угнетения, - пояснил генерал. - В пробковых шлемах ходили белые колонизаторы, а Оливия изгнала колонизаторов еще в прошлом веке. Так что не советую заводить у нас речь о тропическом шлеме: вас могут неправильно понять со всеми вытекающими отсюда последствиями... Верно я говорю, Гарсиа? - возвысил голос Четопиндо, перекрывая урчание мощного мотора. Шофер улыбнулся: - Верно. - Когда твоя свадьба, Гарсиа? - Через двенадцать дней, - сразу же отозвался шофер. - Поздравляю! - Спасибо, генерал, - ответил Гарсиа, на мгновение обернувшись. - Его невеста - дочь Орландо Либеро, - сказал Четопиндо, обращаясь к Миллеру. - А кто это? - Сразу видно, что вы новичок в этой стране. Миллер привалился к открытому окну машины, тщетно стараясь освежиться. - Эге, да вас совсем развезло, голубчик, - присвистнув, протянул Четопиндо. - Может, остановимся на минутку? - попросил Миллер. - Мне нехорошо. - Сейчас вам станет хорошо, - пообещал Четопиндо, вытаскивая из кармана портсигар. Закурив, генерал посмотрел в осоловелые глаза немца и, улыбаясь, покрутил ручку и полностью закрыл окно. - Ты, Гарсиа, привычен, с тобой от малой дозы ничего не случится... - донеслось как бы издалека до Миллера. Машина быстро наполнилась ароматным, сладковатым дымом сигары. "Зачем он окно закрыл? И так дышать нечем", - подумал Миллер, но высказать эту мысль у него уже не хватило сил: голова безвольно откинулась на спинку сиденья, странное онемение разлилось по телу. То ли от жары, то ли от быстрой езды, то ли от обилия новых впечатлений его вдруг одолела непреодолимая сонливость. Засыпая, он подумал о странной вещи: хотя капитан Педро курил дешевые сигареты, а генерал Четопиндо - дорогие гаванские сигары с золотым обрезом и стилизованной короной, дым от тех и от других припахивал одинаково. Миллер погрузился в забытье, глубокое как пропасть. Ему приснился необычный сон, причудливый, хаотичный, рваный. ...Безлюдный порт, безлюдный город. Старинная ратуша, острокрышие, словно игрушечные домики. По рельсам мчится грузовой трамвай, только вместо колес у него ноги заключенных. Десятки, сотни ног, в сбитой обуви, кровоточащие. Они мелькают, перебирая изо всех сил, башмаки стучат о булыжник - отсюда грохот... Миллер врывается в будку водителя и обнаруживает там заключенного француза. В тот же момент трамвай останавливается. Ноги заключенных разом подкашиваются, и вагон опускается на дорожное полотно: буммм!.. Они выскакивают из вагона - Педро, его команда и Миллер - и углубляются в узкую извилистую улочку, по пояс погруженную в молочный туман. Позади слышен топот. Погоня! Миллер, бегущий сзади, оборачивается: их догоняют ноги заключенных, вырвавшиеся из-под трамвая. Только ноги, лишенные туловищ. А может, туловища скрыты туманом?.. С каждой секундой ноги все ближе. Миллер хочет крикнуть, но ему не хватает воздуха. Ноги почти настигают беглеца, они сейчас затопчут его!.. Единственное спасение - стать невидимым, исчезнуть, но это невозможно. В детстве - это было еще в Дрездене - отец читал ему старую книжку, где рассказывалось о злоключениях одного коммивояжера, который превратился в насекомое. Если можно было бы последовать его примеру! Но увы!.. Преследующие его ноги вдруг в нерешительности замедлили бег. Педро на ходу оборачивается и протягивает ему руку, и в то же мгновение преследователи, почти настигшие его, исчезают, словно растворившись в тумане, а вместо них появляется капитан затонувшего "Кондора". Он отыскивает нужный дом, стучит в дверь. - Педро, бродяга! Какими судьбами? - восклицает хозяин, который долго боялся отворить. - Есть дело, старик, - отвечает Педро. Они рассаживаются вокруг старинного дубового стола, занимающего добрую половину комнаты. Хозяин суетится, поглядывая на неожиданных гостей, на столе появляются несколько жестяных банок с пивом, нехитрая закуска - килька да кусок булки. - Все, что удалось раздобыть по карточкам, - бормочет хозяин, словно оправдываясь. - Богато живешь, - замечает Педро, вертя в руках банку с пестрой наклейкой. - И пиво по карточкам получаешь? - Что ты! - несмело, вроде бы виновато, улыбается хозяин. - Я поступил на пивной завод. Теперь это, наверно, единственное в городе предприятие, которое работает. Он сыплет и сыплет словами, частит, и Миллер замечает, что руки хозяина дрожат. - Хорошо, что ты пришел с ребятами, Педро, - продолжает хозяин. - А что? - переспрашивает капитан. - На днях в порт должно прийти судно за грузом пива. Французское. Рабочих рук не хватает, грузить ящики некому. Вот я и подумал, что... - Я сам подумаю, чем нам заняться, - резко перебивает его Педро. - Скажи-ка лучше, в городе тихо? Хозяин пожимает плечами. - Ты же сам видишь - город словно вымер. А что будет через час - один господь знает. Педро кивает, что-то обдумывая. Слава богу, на Миллера не смотрят. Он с наслаждением грызет маринованную кильку, потягивает пиво, погружая в него жесткие усы. - Ты с "Кондором", Педро? - спрашивает старик. Педро делает неопределенный жест. - Оставлять судно в порту опасно, - бормочет хозяин. - Немцы вот-вот могут вернуться, они начнут искать вас, и след приведет сюда... - Не волнуйся, божья коровка, - хлопает его по плечу Педро, - "Кондор" уже не отыщет ни один человек в мире. - Вы спрятали его? - Само собой. - В бухте? - Дальше, дружище, значительно дальше. "Кондор" на дне морском. Отплавался, бедняга... - Педро в нескольких словах рассказывает хозяину о своих злоключениях, не забыв упомянуть и Миллера. - Почему у вас на улицах пусто? - решился спросить кто-то из матросов. Миллер впервые услышал его голос. - Город восстал, - ответил хозяин. - Часть гарнизона мы сбросили в море, остальные боши удрали. - С каких пор ты занимаешься политикой, старина? - усмехается Педро. - Это не политика, а самозащита, - отвечает хозяин. - Теперь вот ждем карательную экспедицию. Такие дела, будь они неладны... Ты-то что хотел? - вдруг в упор спрашивает он Педро. - Нужно воскресить "Кондор". - Воскресить, говоришь? - Вот именно. - Я не всевышний. - Зато ты знаешь в порту все ходы и выходы. Можешь ты раздобыть мне посудину, похожую на "Кондор"? Хозяин почесал затылок. Все смотрят на него, ожидая ответа. - Есть у меня на примете один ботик, - произносит он наконец. - Владельца я знаю, с ним можно столковаться. Название на борту сменить - пара пустяков... Но сам понимаешь, нынче такое время, что... - Ты о деньгах, что ли? - перебивает Педро. - Какие сейчас деньги... - У нас есть золото. - Это другое дело! - обрадованно восклицает хозяин. - Вот он заплатит за все, - Педро указывает на Миллера. Услышав эту двусмысленную фразу, Миллер вздрогнул и... проснулся от не слишком вежливого толчка генерала Четопиндо. Да, такого разговора не было тогда в Нильсене, но он вполне мог быть. Сон казался Миллеру реальным до ужаса. И наоборот - мчащуюся машину, подтянутого генерала Четопиндо и юного шофера Гарсиа он воспринимал как нечто нереальное. Четопиндо опустил стекло и выпустил дым из кабины. - Держу пари, вы видели сон, Миллер. - Видел... - Дикий, красочный, гротескный. - Откуда вы знаете? - Так всегда бывает. Первая доза марихуаны действует как первая любовь, - пояснил генерал и похлопал по портсигару. Машина свернула с дороги и, подпрыгивая, ехала теперь по узкой просеке. Ветки, скрежеща, царапали кабину. Они смыкались, образуя закрытый коридор. Миллер с трудом приходил в себя. Голова казалась набитой ватой. Почему-то подумалось, что сверху просека не видна. Они ехали довольно долго, подминая и ломая молодые побеги кустарника. Колея поросла травой и была еле заметна. Видно, этой дорогой ездили редко. Наконец по сигналу Четопиндо Гарсиа остановил машину. Перед ними возвышалась высокая, ослепительно белая ограда. Миллер, сколько ни всматривался, не мог обнаружить в стене никаких признаков ворот. Четопиндо вышел из машины, захлопнул за собой дверцу, сделал несколько шагов, разминая затекшие ноги. Несмотря на утомительную дорогу, жару и несколько выкуренных в пути "сигар мечты", генерал выглядел свежо. "А может, благодаря сигарам?.. Выступает словно цапля, проглотившая лягушку", - подумал Миллер. Сам он чувствовал себя совершенно разбитым, хотя тело было странно легким, почти невесомым. Генерал подошел к стене, выбрал участок, который, на взгляд Миллера, решительно ничем не отличался от соседних, и нажал на несколько неприметных бугорков в одному ему ведомой последовательности. Белые створки медленно и бесшумно раздвинулись. Четопиндо сел рядом с Гарсиа, и машина въехала на огороженную территорию, после чего створки сдвинулись сами по себе, столь же беззвучно. Территория, на которую они попали, была обширной и почти не возделанной. Гарсиа осторожно вел машину, руководствуясь указаниями Четопиндо. - Запустил Шторн свою усадьбу, запустил, - приговаривал генерал, поглядывая вокруг хозяйским глазом. - Да, впрочем, где ему справиться: у него ведь только один ассистент, а дел хватает... Машина миновала поляну, сплошь покрытую ковром опавших листьев. Ковер, шурша, прогибался настолько, что листья достигали бампера. - Надо помочь Шторну прибрать территорию, - сказал Четопиндо. - Надеюсь, ты не откажешься, Гарсиа? - Когда же я успею? - посмотрел на него Гарсиа. - Мы ведь сейчас выезжаем обратно. - Я передумал. Заночуем и выедем завтра. - Я сказал Росите, что сегодня вечером вернусь... - Напрасно. Может быть, ты ей еще сказал, куда собираешься ехать? - Нет, этого я ей не говорил. - А кому говорил? - Никому. - Это точно? - Точно. Вы же предупредили, что... - Хорошо, хоть на это ума хватило, - проворчал Четопиндо. - Да ты не унывай. Никуда не денется твоя Росита. Разлука укрепляет любовь, запомни это... Ну как, поможешь Шторну? - Как прикажете, генерал. Четопиндо поморщился. - Какие приказы? Чистка дорожек и срезка сухих веток, как ты знаешь, не входит в твои служебные обязанности. - Генерал говорил тоном доброго папаши, который журит сына, невзначай совершившего шалость. - Я сделаю все, что нужно, - сказал Гарсиа. - Ну и ладно, - кивнул Четопиндо. - Нет, нет, теперь налево... прямо... Езжай вон к тому коттеджу. Миллер с вожделением посмотрел на бассейн, расположенный рядом с коттеджем. Бассейн был до половины наполнен зеленоватой водой, в которой плавали желтые листья. На крыльцо вышел худой человек с орлиным носом и огромными кустистыми бровями, которые почти закрывали глаза. Трое приехавших вышли из машины. - Вот твой клиент, Шторн, - сказал Четопиндо и хлопнул Миллера по плечу. Хозяин спустился с крыльца, подошел к Миллеру и несколько минут разглядывал его. - Ну, как? - спросил Четопиндо. - Берешься? Шторн пожал плечами: - А когда я отказывался от твоих поручений? - Верно, старина. Ты солдат. - Увы!.. - вздохнул Шторн. - Но ты тот солдат, который станет маршалом. Обещаю тебе, - сказал Четопиндо. Шторн взял Миллера за подбородок. Пальцы его были холодными и липкими. - Все в порядке. Только вот очки меня смущают, - проговорил наконец Шторн. - Закажешь для него контактные линзы, - сказал Четопиндо. - Что еще? - Больше ничего. - Когда можешь приступить к операции? - Хоть сейчас. Миллер потер руки: - Отлично! - Может, пошлем пока твоего шофера в город за набором контактных линз? - предложил Шторн, кивнув в сторону Гарсиа, который подошел к бассейну, разглядывая плавающие листья. - А я потом подберу нужные... - У Гарсиа другие задачи, - сказал Четопиндо. - Значит, за линзами мой помощник съездит... Ладно, пойду готовиться, - озабоченно произнес Шторн. - В двенадцать часов жду вас в операционной, - кивнул он Миллеру. Миллер переспросил: - Дня? Шторн улыбнулся: - Ночи! В такую жару не то что оперировать - даже дышать трудно. - Я хотел бы пока выкупаться в бассейне, - сказал Миллер. - У нас есть дела, - ответил генерал. - Выкупаетесь попозже, вечерком. В жару купаться вредно. Гарсиа между тем успел раздеться и прыгнуть в бассейн. Он прыгал, хлопал руками по воде, вздымая тучи брызг, затем надолго нырнул. - Молодость, - вздохнул Четопиндо, бросив отеческий взгляд на своего шофера. Когда Гарсиа вынырнул, Четопиндо, Миллера и Шторна уже не было: они вошли в дом, спасаясь от палящей жары, обычной для оливийской осени. x x x Гарсиа плавал от борта к борту, чувствуя, как медленно отступает усталость после напряженной дороги. От одуряющих сигар Четопиндо он все еще ощущал легкое головокружение. "Когда-нибудь от этих проклятых сигар, которые курит шеф, я наеду на столб или свалю машину в кювет", - подумал Гарсиа. Он был очень расстроен. Дело даже не в том, что Четопиндо изменил свое решение сразу вернуться в порт и Роситу он сегодня вечером не увидит. В конце концов, такое случалось не впервой: Гарсиа по службе приходилось отлучаться из дому и на неделю, и на две, а одна его внезапная поездка с шефом длилась ни много ни мало - целых два с половиной месяца. Генерал Четопиндо без устали колесил по всей стране, в самых дальних ее уголках у него были какие-то свои дела, для Гарсиа непонятные. Да он и не старался вникать в них - шоферу это не положено. Сегодня утром в порту Гарсиа нос к носу столкнулся со своим приятелем Рамиро. Рамиро пробирался к выходу, что-то бормоча, - наверно, новые рифмы. Гарсиа окликнул его: - Рамиро! Ты что же это, друзей не узнаешь? Рамиро остановился, протянул руку. - Извини, домой спешу. - Ты чем-то расстроен? - Да, был у меня сейчас довольно неприятный разговор с одним субъектом... - А у меня сейчас поездка, - сказал Гарсиа. - Шеф вызвал. - Далеко? - Не знаю. - В такую жару вести машину не сахар, - посочувствовал Рамиро. - Твой шеф колесит по Оливии не меньше, чем я. Разница только в том, что он делает это с гораздо большим комфортом. - Между вами есть еще одна разница: мой шеф не сочиняет песни и не поет их. - Зато превосходно дирижирует. Сам знаешь, какими силами. - Меня это не касается. Политикой не интересуюсь. - Напрасно. - Есть вещи, Рамиро, поинтересней твоей политики. Мало ты за решеткой насиделся? Смотри, за твои песенки тебе когда-нибудь открутят голову. - Кстати, о песенках. Ты сегодня после поездки свободен? - спросил Рамиро. - Вечером я у Роситы. - Приходите вдвоем. Послушаете новую песню... Ну, вот... А он не увидит сегодня вечером ни Роситу, ни Рамиро. Что делать, такова работа... Даже в короткой разлуке Гарсиа тосковал по Росите. Нет, конечно, так никто еще на свете не любил, как Гарсиа и Росита. Это мог понять только Рамиро, недаром же он сочинил песню об их любви. "Росита..." Прошептав это имя, Гарсиа почувствовал, как заколотилось сердце. Они встречаются уже год. У Роситы прохладная кожа и ласковые губы, черные как ночь глаза и стремительная походка... Но, кажется, это уже слова из песни Рамиро. У них будет сын - в этом Гарсиа уверен. Это будет толстощекий бутуз, забияка и непоседа. Они назовут его Орландо - в честь деда. Гарсиа вылез из бассейна и, не вытираясь, оделся. Долго же он плескался! Солнце приметно склонилось к горизонту, но жара не спадала. Гарсиа снова и снова возвращался мыслью к разговору в машине, оставившему неприятный осадок: что-то в тоне Четопиндо заставило его насторожиться. Надо как-то отвлечься, убить время. Гарсиа отыскал за домом грабли и принялся сгребать листья в кучи. "Вечером их можно будет поджечь, получится неплохой фейерверк", - подумал он. x x x После того как они легко перекусили на веранде, генерал, поманив за собой Миллера, уверенно прошел в гостиную: чувствовалось, что он бывал здесь не раз. Четопиндо опустился в кресло-качалку. - Садись, - указал он Миллеру на стул. - Нам нужно кое-что обсудить. Миллер присел, отметив, что Четопиндо перешел с ним окончательно на "ты", очевидно таким образом подчеркивая особую доверительность. - Ты, наверно, удивляешься, Карло, - собеседник ласковым тоном назвал его по имени, на свой манер, - почему я, генерал Четопиндо, уделяю тебе столько времени и внимания? Зачем вожусь с тобой? Ну, удивляешься? Только по-честному. - Удивляюсь. Генерал подбросил в руке кольт. - Я объясню тебе, Карло. Такой человек, как я, нуждается в надежных помощниках. После пластической операции ты приобретешь совершенно новое обличье. Тебя не узнает ни одна душа в мире, даже мать родная. Шторн в своем деле мастак, на опыте проверено. Короче говоря, Карло Миллер сегодня ночью исчезнет, и родится... Кстати, ты не придумал себе новое имя? - Нет еще... - Давай-ка придумаем вместе, - предложил Четопиндо, играя кольтом. - Ну? - Может быть... Харон? - брякнул Миллер, тут же пожалев о сказанном. - А может быть, Зевс? Или, того лучше, Афина Паллада? - не без сарказма заметил Четопиндо. - Не мудри, чем проще будет твое новое имя, тем лучше. Они помолчали. Миллер исподлобья озирал комнату, в которую его забросила судьба. - Идея! - воскликнул вдруг Четопиндо, хлопнув себя по лбу. - Послушай, фамилия Миллер распространена у немцев? - Очень, - ответил Миллер, не понимая еще, куда клонит Четопиндо. - Имя Карло, я думаю, тоже не меньше распространено, - продолжал генерал. - Конечно. - Поэтому мы оставим тебе прежние имя и фамилию! - воскликнул Четопиндо. - По обличью-то ты станешь совершенно другим, новым человеком. Состряпаем тебе приличную легенду, и твоя прежняя фамилия будет тебе надежным щитом. Ну как, принимаешь мою идею?.. - Видите ли, ваше превосходительство... - К черту церемонии! - перебил гене